ительно отличающейся даже от остальных трех девушек того же,
более высокого разряда.
   - Это Морин, - сказала миссис  Кипфер,  когда  одна  из  двух  девушек,
сидевших с солдатами, встала и подошла к двери гостиной.
   Морин была худая остроносая блондинка в длинном голубом платье,  сквозь
которое заметно просвечивало голое тело.
   - Пру у нас впервые, - сказала ей миссис  Кипфер.  -  Познакомь  его  с
девушками, дорогая. Хорошо?
   -  Конечно,  дорогая,  -  насмешливо  ответила  блондинка   хрипловатым
голосом. - Пойдем, малыш. - Она обняла Пруита за шею. - Эй, привет, Старк!
Привет, старикашка! - крикнула она, увидев Старка, и озорно  потянулась  к
нему. - Подарок мне принес?
   - Ты поосторожнее. - Старк, ухмыляясь, попятился. -  А  то  от  подарка
ничего не останется.
   Миссис Кипфер обворожительно улыбнулась:
   - Морин у нас маленькая озорница. Правда, дорогая?
   - Совершенно верно, дорогая. Я этим озорством на жизнь  зарабатываю,  -
не менее обворожительно улыбнулась в ответ Морин. - И не скрываю.
   По-прежнему мило улыбаясь, миссис Кипфер повернулась к Пруиту:
   -  Поймите  нас  правильно.  Мы  вас  ничуть  не  торопим.  Вы  сначала
осмотритесь, познакомьтесь. Мы хотим, чтобы  вы  остались  довольны  своим
выбором. Клиентов у нас сегодня немного и  времени  вполне  достаточно.  Я
ведь правильно говорю, Морин? Да, дорогая?
   -  Конечно,  дорогая.  Времени  хоть  отбавляй,  -  ответила  Морин  и,
обращаясь к Пруиту, заявила без обиняков: -  Крутить  любовь  не  по  моей
части. А вот насчет обслужить мужчину, это я умею. Спроси  Старка,  он  со
мной спал. Старк! Как я в постели? - окликнула она Старка.  -  Гожусь  или
нет?
   Миссис Кипфер повернулась к ним спиной и пошла назад.
   - Годишься, - сказал Старк. - Только очень уж деловая.
   - Ах  ты,  старый  черт!  -  торжествующе  засмеялась  Морин,  радостно
ухватила Старка под руку и  потащила  в  глубь  гостиной,  к  музыкальному
автомату. - За это угостишь меня пластиночкой.
   Заметив, что Пруит остался  в  одиночестве  на  пороге,  миссис  Кипфер
тотчас вернулась к нему.
   - У нас сейчас ужасные трудности с  персоналом,  -  извиняющимся  тоном
сказала она. - Хороших девушек теперь просто неоткуда взять. На континенте
объявили новый призыв, и на нас это так ужасно отразилось. Вы себе даже не
представляете. У меня просто руки опускаются. Приходится целиком  зависеть
от агентства. Кого присылают, того и беру.
   - Да, конечно, - сказал Пруит. - Я понимаю.
   - Она вас никому не представила? - не переводя дух, продолжала щебетать
миссис Кипфер. - Неужели так ни с кем и не познакомила?
   - Нет. Ни с кем.
   - Боже мой, как же так? Боже мой! Ну ничего, я  сейчас  распоряжусь,  и
вами займутся. Не огорчайтесь.
   - Хорошо, - сказал Пруит. - Не буду.
   - Лорен! - громко позвала миссис Кипфер. - Ты свободна, дорогая? Можешь
подойти к нам на минутку? Я, собственно, с самого начала собиралась вас  с
ней познакомить. Лорен очень милая девушка, совершенно  очаровательная.  -
И, оправдываясь, добавила: - Я действительно хотела вас с ней познакомить.
   - Да, да, - сказал Пруит. - Конечно.
   Он уже не слушал миссис Кипфер, он смотрел на хрупкую брюнетку, ту, что
сидела отдельно от других, такая безмятежная и тихая, а сейчас встала и не
спеша направилась к ним. Краем уха он ловил обрывки фраз - "все равно  что
родная дочь... мухи не обидит...", - но он не вслушивался. Еще  раньше  он
неожиданно обнаружил, что наблюдает за ней, а сейчас снова поймал себя  на
том же: он внимательно изучал ее, но старался не очень пялить глаза. Когда
она встала и направилась к ним, сквозь тонкую ткань платья  он  увидел  ее
тело, но она относилась к этому совсем не так, как Морин;  Морин  даже  не
сознавала, что ее платье просвечивает, а эта девушка сознавала  все,  даже
то, что он за ней наблюдает, но была  неизмеримо  выше  всего  этого.  Все
понимала, но ее это ничуть не трогало.
   Года двадцать три - двадцать четыре, решил он,  мысленно  отмечая,  что
Лорен держится безукоризненно прямо, что волосы у нее уложены на затылке в
низкий круглый валик, что ее очень большие глаза смотрят ясно  и  открыто.
Подойдя ближе, она улыбнулась, и он заметил, что ее  рот  кажется  слишком
большим на тонком, почти детском лице, заметил, какие пухлые у  нее  губы.
Красивое лицо, подумал он.
   Миссис Кипфер церемонно представила их друг другу,  а  потом  попросила
Лорен взять его под свою опеку, потому что он у них первый раз, пусть  она
все ему здесь покажет.
   - Конечно, - ответила та, и он восхищенно отметил, какой у нее приятный
низкий голос, какой спокойный и уверенный. Этот  голос  как  нельзя  лучше
подходил ко всему ее облику.
   - Давай сядем, хорошо? - Она улыбнулась.
   Да, удивительно красивое  лицо,  снова  подумал  он,  когда  они  сели,
трагическое  лицо,  лицо  женщины,  много  страдавшей,   лицо   совершенно
неожиданное в таком заведении. Проституток страдание  не  красит,  оно  их
уродует. Но это потому, что  они  не  понимают  смысла  страдания.  А  она
понимает. Такое ясное спокойствие,  то  самое,  которое  я  всегда  мечтал
обрести,  но  так  и  не  обрел,  рождается  только   великой   мудростью,
постигающей смысл страдания,  мудростью,  которой  я  не  сумел  накопить,
мудростью, которая так мне нужна и, наверно, нужна всем мужчинам, мысленно
философствовал он, мудростью, которую никак не ожидаешь найти в борделе. В
этом-то все и дело, подумал он, меня поразило,  что  я  увидел  в  борделе
трагическое и прекрасное лицо. Да, конечно, этим все и объясняется, сказал
он себе, и еще тем, что я пьян.
   - Миссис Кипфер говорит, ты в роте Мейлона  новенький,  -  сказала  она
низким спокойным голосом, голосом глубочайшей мудрости. -  Ты  на  Гавайях
недавно? Или перевелся из другой части?
   - Перевелся. - Пытаясь подавить спазм в горле, он  тщетно  отыскивал  в
голове хотя бы одну мало-мальски умную мысль, которую было  бы  не  стыдно
высказать перед этой великой мудростью.
   Лорен ждала, рассматривая его ясными огромными глазами.
   - Я на Гавайях почти два года, - сказал он.
   - А к нам в первый раз? Что же так? Странно.
   - Да, странно, - кивнул он. Если  подумать,  действительно  странно.  -
Как-то привыкаешь ходить в одни и те же места, - попробовал объяснить он и
сразу почувствовал себя дураком. - Вывеску-то я много раз видел. Но в моей
прежней роте никто из ребят сюда не ходил.
   - А я здесь уже год, - сказала она.
   - Уже год? Вот как... Тебе эта работа, наверно, не очень нравится?
   - Работа? Я, конечно, не в восторге, но в общем-то мне все равно. Да  и
потом, я не собираюсь оставаться здесь на всю жизнь.
   - Еще бы. Тебе тут не место. Я вообще не понимаю, почему ты здесь.
   - Есть причина. И очень серьезная... Тебе со мной не  скучно?  Наверно,
все проститутки рассказывают о себе одно и то же.
   - Пожалуй, - сказал он. - Как-то раньше об  этом  не  думал,  но  вроде
действительно так. Только  их  ведь  не  слушаешь.  Никто  их  всерьез  не
принимает.
   - Я все рассчитала. Я здесь уже год. Проработаю еще год, а потом  сразу
уеду. Я все рассчитала еще на континенте.
   -  Что  рассчитала?  -  спросил  Пруит,  глядя  на  Старка   и   Морин,
возвращавшихся от музыкального автомата.
   - Сколько я здесь пробуду. - И Лорен замолчала.
   - А-а... Понятно. - Он надеялся, что Старк с Морин пройдут мимо, но они
остановились рядом с ними.
   - Ах ты ж боже мой!  -  ухмыльнулся  Старк.  -  Кого  я  вижу!  Привет,
Принцесса. Я думал, ты уже сделала нам ручкой.
   - Здравствуй, Мейлон, - спокойно сказала Лорен, глядя на Старка  своими
огромными глазами. Смотрит как будто сквозь него, подумал  Пруит,  но  при
этом все видит.
   - А ты, малыш, начал прямо со здешних звезд, - сказал Старк. - Как  это
ты с Принцессой познакомился? Взял и подошел, что ли?
   - Миссис Кипфер познакомила, - ответил Пруит, вдруг  обозлившись.  -  А
что?
   - Без трепа? Миссис Кипфер? Так сразу и познакомила?
   - Конечно. А почему бы нет?
   - Ну, парень, о тебе здесь высокого мнения. Меня ей только на четвертый
раз представили. А потом я еще целых два  раза  сюда  приезжал,  пока  она
соизволила со мной переспать. И даже когда снизошла, то без особой  охоты.
Верно, Принцесса?
   - Я сплю с любым, кого я устраиваю, - спокойно сказала Лорен.
   Старк задумчиво посмотрел на нее:
   - Чем не принцесса, а? Самая настоящая. Чистой воды принцесса, точно?
   Морин сипло засмеялась. Старк ухмыльнулся ей и подмигнул.
   А Пруит вдруг понял,  что  Лорен  действительно  похожа  на  принцессу,
спокойную, гордую принцессу, невозмутимую, далекую от  обыденной  жизни  и
мужчин. Особенно от мужчин, подумал он и почувствовал, как  у  него  снова
перехватывает дыхание.
   - Чистокровная принцесса, да? - продолжал Старк. - Верно  я  говорю?  Я
тебя  спрашиваю.  Принцесса  Лорен,  Пресвятая  дева  Гавайских  островов.
Схожу-ка я позвоню президенту, - без всякого перехода сказал он. -  У  вас
сортир там же, где был?
   - У нас здесь все как было, - хрипло сказала  Морин,  взяла  Пруита  за
руку  и  потянула:  -  Вставай,  малютка.  Пойдем,  я  тебя  с   девочками
познакомлю.
   На безмятежном лице Лорен не отразилось  ни  тени  недовольства,  когда
Морин потащила Пруита за собой в другой конец гостиной, усадила в  кресло,
а сама влезла к нему на колени.
   - Это Билли, - Морин кивнула на маленькую  смуглую  девушку  с  длинным
еврейским  носом  и  блестящими  темными  глазами.  Когда  Пруит  вошел  в
гостиную, эта  девушка  стояла  с  каким-то  солдатом  возле  музыкального
автомата; сейчас она сидела у солдата на коленях.
   Морин повернулась к Пруиту:
   - Старк сказал, вы с ним сегодня на всю ночь. Ты бутылочку не захватил?
   - Нет, - Пруит смотрел через комнату на Лорен, - не захватил. Я  думал,
у вас запрещено.
   - Как и всюду. Правда, в других домах, если ребята остаются на ночь, им
разрешают. А наша стерва все равно  запрещает.  Даже  если  на  всю  ночь.
Конечно, пока она стоит у дверей, пронести можно, было бы что.
   - Ты, кажется, не очень любишь миссис Кипфер?
   - Я? Да я ее обожаю! От нее сдохнуть можно. Если бы не она, я бы тут  с
тоски на стенку полезла, а так  хоть  есть  над  чем  посмеяться.  Эти  ее
манеры! Аристократка вшивая!
   - А как получилось, что она держит бордель?
   -  Обычная  история.  Начинала  сама  проституткой,  потом  выбилась  в
бандерши.
   - Для бандерши у нее слишком шикарная фигура.
   - Зря облизываешься. - Морин засмеялась. -  С  тем  же  успехом  можешь
подкатиться к английской королеве. Слушай, малютка, а ты похож на артиста.
Старк говорит, ты трубач. Артисты, они чего хочешь вообразить  могут.  Вот
вообрази, что ты работаешь в борделе, где  хозяйка  -  твоя  родная  мать.
Можешь такое вообразить?
   - Нет, не могу.
   - Тогда ты меня поймешь. Я ж говорю, если б не наша стерва, я б с тоски
околела. - Морин зевнула ему в лицо и потянулась, разведя в стороны  худые
руки. - Так. Продолжим знакомство. Это Сандра,  -  она  показала  пальцем.
Когда Пруит  вошел  в  гостиную,  эта  высокая  брюнетка  сидела  с  двумя
матросами. Сейчас она по-прежнему была с ними. Сморщив  вздернутый  носик,
Сандра весело смеялась и каждый  раз,  когда  заходилась  хохотом,  а  это
случалось довольно часто, встряхивала гривой длинных блестящих волос.
   -  Очень  гордится  своими  патлами,  -  с  привычным  и  потому  почти
равнодушным ехидством заметила Морин. - А  еще  она  у  нас  образованная.
Говорит, колледж кончила. Роман пишет. Что-то вроде "Моя жизнь в борделе".
   - Серьезно? - Пруит улыбнулся.
   - Вполне. А вон там, - она показала на трех толстух, жующих резинку,  -
это Пеструха, Звездочка и Рыжуха.
   Пруит громко расхохотался:
   - С тобой не соскучишься.
   Морин пристально посмотрела на него смеющимися глазами.
   - Если они пообещают бросить жевать, я с получки куплю им  шахматы.  Во
второй гостиной у нас еще пять-шесть  девочек.  Если  хочешь,  познакомлю.
Только, думаю, они там уже заснули.
   - Не надо их будить.
   - Как вы любезны, дорогой. Это так  мило  с  вашей  стороны.  Право,  я
благодарна.
   - Ну что вы.
   - Ладно, хватит, - решительно сказала она. - Тебе кто-нибудь понравился
или нет? Я не собираюсь сидеть с тобой всю ночь.
   - Мне все понравились. Особенно Пеструха, Звездочка и Рыжуха, -  сказал
он, повернувшись и снова глядя через комнату на Лорен.
   - Принцесса-то смазливенькая, а?
   - Ничего.
   - Другими словами, сойдет, - сказала Морин.  -  На  крайний  случай.  С
большой голодухи.
   - Вот именно.
   Морин резко поднялась и разгладила на себе платье.
   - Увы, дорогой, я вынуждена вас покинуть. - Она  жеманно  сложила  губы
бантиком. - Я вижу, мои услуги вам не понадобятся.  Насколько  я  понимаю,
мне недостает девственной чистоты. А мужчины, как известно,  ценят  это  в
шлюхах больше всего.
   - Похоже, ее здесь не любят, - заметил Пруит. - Почему?
   - Считай, что из профессиональной зависти. Как это назвать  точнее,  не
знаю. Ну ладно. Мне, право же, безумно досадно, но, умоляю, позвольте  вас
покинуть. С вами так приятно беседовать, но у меня еще масса дел. Минерва,
я слышу, открывает кому-то дверь, а, как говорит мамочка  Кипфер,  сначала
дело, а лишь потом удовольствие.
   - В таком случае не смею вас  более  задерживать.  -  Пруит  улыбнулся.
Довольно равнодушно, потому что все это уже перестало  его  забавлять,  но
улыбка была искренней,  девушка  нравилась  ему,  и  он  не  собирался  ее
обижать, просто хотел от нее избавиться.
   Она ослепительно улыбнулась ему в ответ понимающей улыбкой и, покачивая
костлявыми бедрами, направилась через гостиную к двери. На своих  шпильках
она шла, точно мальчишка на  ходулях:  спина  сгорблена,  высоко  поднятые
плечи неуверенно и резко выдвигаются вперед, то правое, то левое. И, глядя
на нее, он ощутил глубокую, великую грусть неизбежности, сродни  той,  что
звучит в "вечерней зоре".  Но  когда  он  перевел  взгляд  на  сидевшую  в
спокойном ожидании Лорен, сквозь  эту  грусть  пробилось  другое  чувство;
более настойчивое и более понятное, оно вновь подступило к  горлу  плотным
комком, и сердце билось так, что его толчки отдавались даже  в  глазах,  -
теперь ничто его не удерживало, и он мог вернуться к ней.
   Он уже поднялся с кресла, когда в прихожей, за  коридором,  где  таяли,
удаляясь, голова и плечи  Морин,  глухо  бухнула  входная  дверь,  лязгнул
засов, и почти тотчас ликующе зазвенел голос с сочным бруклинским акцентом
- голос рядового Анджело Маджио.
   - Вот это встреча! - раскатился его высокий  тонкий  необычного  тембра
дискант. - Кого я вижу! Это же мой старый друг,  соотечественник,  товарищ
по оружию и начальник столовой сержант Старк! Ну и дела! Зуб  даю,  ты  не
ждал, что я сегодня тоже сюда закачусь. Признавайся! - с торжеством укорял
голос. - А где мой кореш Пруит?
   - Откуда ты раздобыл деньги? - спросил голос Старка.
   - А, ерунда, - чувствовалось, что Маджио ухмыляется. - Проще  простого.
Ради друга человек пойдет на все.
   Обнявшись, они нетвердыми шагами вошли в коридор и двинулись в гостиную
мимо Морин. Маджио ущипнул ее за зад:  "Привет,  любовь  моя!",  а  Морин,
захохотав, дернула его за ухо и крикнула:  "Анджело!  Мой  Ромео!"  Маджио
снял руку с шеи Старка и вежливо всем поклонился;  Пруит  увидел,  что  из
холла  итальянцу  лучезарно  улыбается  миссис  Кипфер.  Старк  немедленно
подтянулся, и они вдвоем вошли в гостиную. Анджело  радостно  махал  всем,
кто попадался ему на глаза, - герой, воротившийся в отчий дом с победой.
   - Матерь божья, - с пьяным умилением пробормотал Маджио, обнимая Пруита
свободной рукой. - Что это у  нас  тут,  вечер  встречи?  Прямо  как  сбор
выпускников Нью-йоркского университета. Одни евреи, итальяшки и поляки.
   Он притянул к себе Старка и Пруита и зашептал:
   - Ребята, а я пьяный. С полдвенадцатого глушу  коктейли  с  шампанским.
Пьяный в сосиску. И очень всем доволен! Только мамочке Кипфер ни  гугу,  а
то она меня отсюда выставит. И про виски ей тоже ни слова.  Бутылек  я  за
ремень заткнул. Под этой гавайской рубашечкой не видно.
   Он выпрямился, огляделся по сторонам и помахал Сандре:
   - Отличная штука эти гавайские рубашонки, да,  моя  птичка?  Свободные,
просторные, насквозь продуваются, Очень они мне нравятся. А тебе?
   Сандра сморщила вздернутый носик и засмеялась:
   - Я их обожаю, Анджело!
   Сидевшие возле нее матросы уставились на Анджело с кислыми рожами.
   Маджио снова притянул к себе Пруита и Старка.
   - Эту девочку я беру себе, - шепнул он. - На всю ночь!  Если,  конечно,
не возражаете. Вы пришли первые, вам первым и выбирать. Старики, до чего я
люблю высоких баб! Я  как  тот  лилипут,  который  женился  на  великанше,
знаете? Все мое, все мое, - шептал он. - Все мое, все мое.
   - Ты сначала объясни, откуда у тебя столько денег, - настаивал Старк.
   - Все очень просто. Проще не бывает. Только долго рассказывать.  А  вам
интересно?
   - Конечно, - сказал Пруит. - Давай рассказывай.
   - Правда рассказать? Ну,  если  вам  так  интересно...  Но  это  долгая
история. А может, вам неинтересно? Ладно.  Если  очень  хотите,  расскажу.
Только сначала сходим в сортир.
   - Я только что оттуда, - оказал Старк.
   - Да, но ты там ничего не нашел, а я кое-что найду, - и Маджио  хлопнул
себя по животу.
   - Намек понял, - сказал Старк, и  все  трое  в  обнимку  пошли  в  едко
воняющую аммиаком уборную,  где  тысячи  мужчин  опорожняли  свои  мочевые
пузыри,  и,  пока  Старк  откупоривал   виски,   пока   они   по   очереди
прикладывались к горлышку, Маджио  рассказал  им  славную  историю  своего
подвига.
   - Вы, значит, уехали, а меня вдруг осенило. Какого,  думаю,  черта  мне
сидеть в казарме? Я быстро позвонил Хэлу. Это мой, так сказать, дружок,  я
с ним познакомился, когда мы в тот раз продулись в покер, помнишь,  Пруит?
И заставил его подъехать за мной в Вахиаву. Поначалу он кочевряжился, но я
его слегка шантажнул. Мол, иначе хрен ты от меня чего дождешься. Только я,
конечно, с ним не так грубо. Пала Хэл из интеллигентных, чуть  что,  очень
переживает. Я ему сказал, у меня большая беда. И если, говорю,  ты  можешь
бросить друга в беде, с тобой вообще никто дружить не будет. Он сразу  все
усек. Повез в город, шикарно накормил. Бифштекс с картошкой! Думаете,  где
мы с ним ужинали? Про ресторан "Лао Юцай" слышали? Это вам не хухры-мухры.
Маджио по забегаловкам не ходит. Если уж гулять, то по первому  классу.  А
потом засели пить коктейли в  "Таверне  Ваикики",  там  всегда  собираются
_мальчики_. Я Хэлу сказал, что одолжил под  проценты  двадцатку  у  одного
хмыря из нашей роты и тот грозится, что, если сегодня же все ему не верну,
заложит  меня  начальству.  И  тогда  меня,  как  пить  дать,  посадят   в
гарнизонную тюрягу, и папа Хэл не увидит своего малышку итальянца  минимум
полгода.
   Маджио вытащил из кармана пачку долларов и весело помахал ею.
   - Вот и все. Папа Хэл выложил мне двадцать зеленых. В долг. Он  сначала
хотел мне их просто так дать, но я ведь не дурак. Я ему сразу заявил,  что
если возьму, то только с  возвратом.  Я  же  его  знаю.  Если  на  секунду
заподозрит, что я его надуваю, я потом из него ржавого цента не выжму. Так
что теперь я должен ему двадцатку.  -  Маджио  победно  улыбнулся.  -  Чем
вымогать деньги с ножом к горлу, лучше буду всю жизнь его должником.
   Старк хмыкнул и передал ему бутылку.
   - Значит, ты оказал, если не расплатишься  с  "акулой",  тебя  посадят?
Силен ты оказии рассказывать. Этот твой Хэл, что, не знает,  что  в  армии
запрещено давать в долг под проценты и что за неуплату такого долга  никто
тебя посадить не может?
   - Он в армейских делах вообще не петрит, - ухмыльнулся Маджио. - Только
вид делает. Зато насчет флота хорошо подкован. А откуда, это  ты  сам  его
спроси. - Он снова ухмыльнулся, завинтил колпачок бутылки и заткнул ее  за
пояс под просторную рубашку. - Между прочим, уже  почти  два.  Давайте-на,
мужики, быстро выберем себе девочек, пока матросы нас не обскакали.
   - Я уже выбрал, - сказал Старк, вдруг помрачнев и не глядя на них.
   - Уже? Предупреждаю, великанша Сандра  -  моя.  Если,  конечно,  ты  ее
раньше меня не выбрал. А  кого  ты  хочешь  взять?  -  беспокойно  спросил
Маджио.
   - Билли, - мрачно ответил Старк, по-прежнему отводя глаза. -  Маленькая
такая. Евреечка. Я с ней уже договорился.
   - Хо-хо! - Маджио лукаво улыбнулся. - Это та, с шалыми глазками?
   - Да, - сердито буркнул Старк. - Она. А что тут такого?
   - Ничего. Я сам собираюсь когда-нибудь ее попробовать.
   - Пожалуйста, - мрачно сказал Старк. - Ты  выбрал  одну,  я  -  другую.
Какая тебе разница, кто мне нравится?
   - Да ради бога! Мне главное - не упустить Сандру. Я люблю,  когда  бабы
высокие, большие, а остальное мне не важно.
   - И на здоровье. Если мне нравится Билли, это мое дело.  Тебе  нравится
Сандра, а мне - Билли. Ну и что?
   - Ничего. Я просто спросил...
   - А ты поменьше спрашивай, - отрезал Старк. - Не твое собачье дело! Мне
нравится Билли - и все тут!
   - Морин вроде тоже свободна, - сказал Пруит.
   - Да пошла она к черту! - рассердился Старк. - Я сам знаю, кого  взять.
И возьму Билли. Кто-то против?
   - Бери, ради бога, - сказал Маджио. - Чего ты заводишься? Хочешь Билли,
значит, ее и возьмешь. Но, мужики, честно, мне так нравится эта  Сандра!..
Когда баба большая и высокая... Ой, мужики, это что-то!.. А ты  выбрал?  -
спросил он Пруита.
   - Да, - ответил тот. - Выбрал.
   Старк фыркнул.
   - Он на Принцессу глаз положил.
   - Серьезно? - удивился Маджио. - Без трепа?
   - Серьезно, - уныло подтвердил Старк. - Без всякого  трепа.  Он  выбрал
Принцессу. Принцессу Лорен! -  насмешливо  бросил  он.  -  Пресвятую  деву
Гавайских островов.
   - Да ну ее. Корчит из себя невесть что, - недовольно заметил Маджио.
   - Вам-то какое дело? - огрызнулся Пруит. - Я же  вам  не  даю  советов,
кого выбирать. И вы тоже помалкивайте.
   - А я тебе ничего и не говорю, - сказал Старк. -  Нравится,  бери  хоть
Минерву, мне-то что? Бери кого хочешь, какая мне разница!
   - Надо обязательно,  чтобы  девочки  заняли  комнаты  рядом,  -  сказал
Маджио.  -  Тогда  и  бутылку  вместе  допьем.  Так  что  не  забудьте  их
предупредить. А ты со своей уже договорился? - спросил он Пруита.
   - Пока нет, - нехотя ответил тот.
   - Давай быстро беги к ней. А то проворонишь. Эти  матросики,  по-моему,
тоже на всю ночь останутся.
   - А ты-то с Сандрой поговорил? - спросил Пруит.
   - Черт! - охнул Маджио. - Я и забыл совсем. Пошли скорее, ребята. Идем!



        16

   Они прошли по длинному коридору,  куда  выходили  двери  многочисленных
крохотных спален, мимо маленьких боковых холлов, где не было ничего, кроме
таких же дверей, потом  круто  повернули  налево  и,  оставив  позади  еще
несколько спален, оказались наконец у гостиной.
   - Большой дом, - заметил Маджио.
   - Так ведь и фирма солидная, - откликнулся Старк.
   Пруит не оказал ничего.
   Увидев, что Лорен никуда не ушла и у нее все такое же ясное,  спокойное
лицо, он с облегчением вздохнул. Но рядом  с  ней  теперь  сидел  какой-то
солдат, которого Пруит раньше  здесь  не  видел,  и  говорил,  говорил  не
закрывая рта, а она слушала, спокойно, но внимательно. Пропустив Маджио  и
Старка вперед, Пруит в  нерешительности  остановился  на  пороге,  плотный
комок опять подкатил к горлу и душил его, в ногах над коленями разливалась
ватная дрожащая слабость.
   Он понимал, что надо спросить ее сразу же, немедленно, пока не  поздно.
Но вдруг  разволновался  от  страха,  что  ждал  слишком  долго  и  теперь
спрашивать уже нельзя. Для него  вдруг  стало  безумно  важно,  чтобы  она
досталась ему, а не этому, другому. Настолько  важно,  что  он  боялся  ее
спросить, чувствовал себя идиотом и не мог сказать ни слова.
   Кретин! - выругал он себя. Что на тебя нашло?  Она  самая  обыкновенная
проститутка, ну может, не совсем обыкновенная, чего ты вдруг  застеснялся?
Она от тебя не в восторге, ну и  наплевать!  Договорись  с  Морин,  ей  ты
нравишься. У тебя так давно никого не было, подумал он,  что  стоит  рядом
мелькнуть неглупой смазливой бабешке, и ты  заводишься  с  пол-оборота.  В
этом-то все и дело, перестань волноваться, иди договорись с Морин.
   - Лорен, ты еще не занята? - неловко спросил он.
   Говорливый  солдат,  услышав  его  голос,  замолчал,  поднял  глаза   и
усмехнулся. Ему все же можно заткнуть рот, подумал Пруит.
   - Нет, Пру, не  занята,  -  спокойно  улыбнулась  Лорен.  -  Мы  просто
разговариваем.
   - Я хочу на всю ночь, - хрипло сказал он. - Не занята?
   - Ты останешься на ночь? Я думала, ты про сейчас говоришь.
   - Нет, мне надо на всю ночь, - решительно сказал он. -  С  тобой  никто
еще не договаривался?
   - Пока нет.
   - Тогда считай, что я тебя пригласил, - сказал он, глядя на говорливого
солдата.
   - Хорошо. - Лорен улыбнулась. - Еще осталось двадцать минут,  можно  не
спешить. Сядь, отдохни. - Она похлопала по пустому креслу слева от себя и,
как заботливая мать, успокаивающая ребенка, улыбнулась Пруиту, и он  опять
подумал, что рот у нее слишком большой для такого тонкого детского лица.
   - Мы говорили о серфинге, - объяснила она, когда Пруит сел в кресло.  -
Вилл служит в Де-Русси.  Он  там  стал  настоящим  асом  серфинга.  И  так
интересно рассказывает.
   Говорливый солдат перестал ухмыляться и коротко улыбнулся.
   - Ты на доске катаешься? - спросил он и нагнулся  вперед,  чтобы  из-за
плеча Лорен увидеть лицо Пруита.
   - Нет, - ответил Пруит, тоже нагибаясь вперед. - В жизни не пробовал.
   - Конечно, - говорливый улыбнулся Лорен. - Скофилд - это  не  Де-Русси,
вы там от моря далеко. Ваши ребята небось серфингом и не занимаются.
   - Зато у нас там горы, - сказал Пруит.  -  Как  ты  насчет  альпинизма?
Соображаешь?
   - Немного, - говорливый снова улыбнулся Лорен. - А ты что, альпинист?
   - Нет. Я в альпинизме ни черта не понимаю. А ты самолет водить умрешь?
   Говорливый коротко улыбнулся:
   - Вообще-то брал уроки.
   - А я и это не умею, - сказал Пруит. - А  насчет  подводного  спорта  у
тебя как?
   Лорен, сидевшая лицом к говорливому, спокойно повернулась  к  Пруиту  и
сердито нахмурилась.
   Говорливый, прежде чем в очередной раз улыбнуться, тоже нахмурился.
   - Нет. Никогда не пробовал, - сказал он.  -  А  что,  интересно?  -  И,
откинувшись в кресле, он вернулся к своему отдельному разговору  с  Лорен,
которая слушала его все с тем же спокойным вниманием.
   Пруит тоже откинулся в кресле, предоставляя говорливому  вести  беседу,
и, дожидаясь,  когда  его  красноречие  иссякнет,  обгрызал  заусеницу  на
большом пальце. Но Билл и не думал  иссякать.  Захватив  разговор  в  свои
руки, он говорил, говорил,  говорил  как  заведенный,  и  конца  этому  не
предвиделось.
   - Слушай, Билл, - не выдержал Пруит и снова нагнулся вперед. - Чего  ты
не ведешь ее в койку? Ты не забыл, зачем пришел? Или ты забежал вручить ей
гостевой билет в Морской клуб?
   Билл замолчал и печально улыбнулся Лорен.
   - М-да, - вздохнул он. - Пехота, оказывается, с юмором.
   - Лучше пехота с юмором,  чем  вшивая  береговая  артиллерия  с  тухлым
серфингом, - сказал Пруит. - Ты собираешься с ней спать или нет?
   Лорен надменно повернулась и снова посмотрела на него, но на  этот  раз
не сердито, а с ужасом, будто он выполз из выгребной ямы.
   Пруит ухмыльнулся ей.
   - Ну так что? - спросил он Билла. - Идешь ты с ней или нет?
   - Билл, если хочешь, мы можем пойти в номер, - сказала Лорен.  -  Время
еще есть. Если хочешь, милый, пойдем.
   - Да, конечно, - кивнул Билл. - Конечно,  пойдем.  А  то  здесь  что-то
стало подванивать, ты не чувствуешь?
   - Я тоже заметил, - злобно процедил Пруит. - Фрайер вонючий!
   - Слушай, парень... - начал было тот.
   - Идем же, - перебила его Лорен. - Какой смысл здесь сидеть?  Пошли.  -
Она с девичьей застенчивостью взяла его за руку. - Чем скорее пойдем,  тем
дольше побудем вместе.
   - Верно. - И Билл позволил ей увести себя из гостиной.
   У двери она на мгновение задержалась, и Пруит успел увидеть  обращенный
к нему укоризненный взгляд и вслед за  тем  дрожащую  застенчивую  улыбку,
адресованную Биллу.
   Пруит усмехнулся.
   - Не забудь показать ей фотографии, Билл. Там, где ты  на  серфинге!  -
крикнул он вдогонку.
   Когда они вышли, усмешка исчезла с его лица.  Он  откинулся  на  спинку
кресла и съехал по сиденью вниз, пока не уперся подбородком себе в  грудь.
До чего же он умный,  этот  Пруит!  Насквозь  видит  всех  этих  невезучих
парней, вроде него самого, которые так изголодались по простому  разговору
с женщиной, что готовы ради этого пойти в бордель и заплатить три доллара.
Эк ты его отделал! Как он покорно все глотал, а в драку не  полез,  ни-ни.
Ведь тебе жутко хотелось с ним подраться, верно? А  еще  хвастаешься,  что
никогда не обидишь ближнего, и у тебя такие высокие принципы,  я  весь  ты
такой благородный и гуманный, что не можешь себе  позволить  выступать  за
гнилую команду Динамита. Вояка Пруит с мозолистыми кулаками,  герой  сотен
боев! Тебя же от вида крови тошнит. Но сейчас ты  был  на  высоте.  Вояка!
Держался, как кандидат в чемпионы, верно, питекантроп? Она  небось  сейчас
тобой восхищается.  Ты  ее  потряс  своей  мужественностью  и  пятнадцатью
долларами. Могу спорить, она готова пустить тебя к себе  на  всю  ночь.  А
тебе ведь ничего больше от нее и не нужно, да, вояка? Тебе  нужно  от  нее
только то, чем она зарабатывает на жизнь, да, питекантроп?  Тебе  ведь  не
нужно от нее ни восхищения, ни дружбы, ни душевной близости, ни  интереса,
ни нежности, или как там еще это называется -  то,  что  такие,  как  она,
прячут и не выставляют на продажу? Нет,  конечно.  Кому  нужно  восхищение
проститутки или ее дружба?
   В другом конце гостиной Маджио и высокая  длинноногая  Сандра  сердечно
прощались с двумя мрачными  матросами.  А  им  нужна  дружба  проститутки?
Конечно, нет, потому-то они такие мрачные, хотя в соседней гостиной  полно
девок.
   Маленькая Билли сидела на коленях у Старка и, прижавшись губами  к  его
уху, что-то жарко нашептывала. А Старку нужно восхищение какой-то шлюшки с
шалыми глазками? Нет! Потому-то он так довольно ухмыляется.  Ну,  ты  меня
убил! Ты даешь, Пруит! Вояка Пруит, чудо-парень!
   - Как ты  там,  корешок?  -  Старк  улыбнулся  ему  пьяной  размазанной
улыбкой. - Обо всем договорился?
   - Да, - сказал он. - Обо всем. Все отлично.
   Может, займешься серфингом, вояка? - подумал он.
   - А ты ей сказал, чтобы комнаты были рядом?
   - Нет, забыл.
   - Ничего, мы своим сказали. Так что порядок.  Когда  она  вернется,  не
забудь, предупреди, а то пропустишь главное - пузырек без тебя додавим.
   Билли  укусила  его  за  ухо,  он  дернул  головой,  выругался,   потом
рассмеялся и, покачиваясь в кресле, снова переключил свое пьяное  внимание
туда, куда ей хотелось.
   - Нет, без меня не надо, - сказал Пруит в пустоту. - Без меня не пейте.
Я ничего пропускать не хочу.
   Маджио  и  Сандра  горячо  пожимали  руки  матросам,  как  хозяева,   с
сожалением выпроваживающие гостей. Как только  матросы  прошли  в  смежную
вторую гостиную, Маджио с глубоким вздохом  опустился  в  кресло,  посадил
Сандру к себе на колени и тут же исчез из виду.
   - Эй, - сдавленно прохрипел итальянец. -  Мне  кажется,  это  не  самый
удачный  вариант.  Может,  лучше  ты  меня   возьмешь   на   колени?   Для
разнообразия.
   - А что, - сказала Сандра. - Стоит попробовать.
   Она встала и засмеялась, сморщив  вздернутый  носик  и  тряхнув  гривой
волос. Они с Маджио поменялись местами. Маджио был теперь похож на щуплого
индуса, восседающего на любимой слонихе, или на цирковую обезьянку  верхом
на крупном широкогрудом шотландском пони.
   - Э-гей! Смотрите на меня! - крикнул он.  -  "А  может,  и  тебе  нужна
большая толстая мамаша?" - пропел он, с блеском копируя  блеющий  пропитой
тенор знаменитого Уинги Мэнона.
   - Что значит толстая? - возмутилась тоненькая Сандра, у которой  пышной
была только грудь. - Я, сынок, не толстая.
   - Знаю, малышка, - сказал Маджио. - И не смей говорить мне  "сынок".  Я
же это просто таи, фигурально.  Зачем  злиться  и  оскорблять  меня?  Пру,
слушай, - сменил он тему, - совсем забыл тебе сказать. Спасибо матросикам,
увидел их и вспомнил. Я же сегодня видел в "Таверне" нашего друга Блума.
   - Да? - равнодушно отозвался Пруит. - С кем?
   - С одним здоровенным типом. Блум его давно подцепил. Томми  зовут.  Он
даже больше Блума, можешь себе представить?
   - Так-так. Интересно.
   - У меня тоже в голове не укладывается. Разве что нашему  мальчику  его
жилетка понравилась. В нее можно всей ротой плакаться. В общем, Блум  меня
заметил, а когда я увидел, какая у него стала рожа, то срочно начал искать
стул потяжелее.
   - Другими словами, он тебе не обрадовался?
   Маджио засмеялся:
   - У него на его плоской башке вот такая наклейка из пластыря! Полголовы
заклеено. Мой Хэл хорошо знает этого Томми, - продолжал он. - Когда  он  в
первый раз увидел его с Блумом, он сам мне сказал. _Увы, мой бедный Томми!
Я знал его_.
   - Это же из Шекспира, - сказала Сандра. - Только у Шекспира немного  не
так. Это из "Гамлета". "_Увы, мой бедный Йорик! Я знал его, Горацио_".
   - Да?  Надо  же!  Хэл  у  меня  очень  образованный  мальчик.  И  очень
поэтичный.
   - Не сомневаюсь. - Сандра усмехнулась. - Они все  поэтичные.  Меня  тут
иногда навещает парочка таких же поэтичных.
   - Интересно. - Маджио скорчил забавную рожу. - А зачем?
   - Угадай.
   - И угадывать нечего. - Маджио повернулся к Пруиту: - Папа Хэл говорит,
Томми каждый  раз  клянчит  у  него  машину,  когда  едет  за  Блумом.  Он
зарабатывает такую ерунду, что ему еле на жизнь хватает. Хэл  говорит,  он
где-то в центре служит и еще подхалтуривает - пишет рассказы для журналов.
Совсем нищий. На какие шиши он Блума поит?
   - Да, конечно, - кивнул Пруит, не зная, что сказать.
   - Я сегодня ужинал  в  "Лао  Юцае",  -  похвастался  Маджио  Сандре.  -
Представляешь?
   - В "Лао  Юцае"?  -  равнодушно  переспросила  Сандра.  -  Мой  любимый
ресторан. Высший класс. Я там каждый день пасусь.
   - А тебя туда пускают?
   - Конечно. Почему бы нет?
   - Я думал, вашим девочкам запрещено бывать в городе.
   - Официально - да. Но в "Лао Юцае" никто про меня  не  знает.  Они  там
думают, я богатая туристка.
   - А ты когда-нибудь ела эту... как ее... па-па-йю?
   - Папайю? Каждый день ем. Я ее люблю.
   - Я сегодня в первый раз попробовал. По виду  вроде  пюре  из  дыни.  А
вкуса вообще никакого. Для вкуса в нее лимонный сок добавляют.
   - Это как с маслинами, - сказала Сандра. - К ним нужно привыкнуть.
   - С авокадо такая же история,  -  авторитетно  заметил  Старк.  -  И  с
устрицами. Сначала нужно привыкнуть, а потом понравится.
   -  Когда  ее  лимонным  соком  поливают,  она  пахнет  точь-в-точь  как
блевотина, - сказал Маджио. - Привыкать жрать блевотину я не собираюсь.  -
Он залился громким полупьяным хохотом и так зашелся, что чуть  не  упал  с
колен Сандры.
   Сандра недоуменно посмотрела на него.
   - Официант у нас был китаец, - сквозь смех начал объяснять  Анджело.  -
Все время у меня за спиной стоял. Наверно, боялся, я не ту вилку возьму  я
выйдет большой конфуз. Потом принес эту самую па-па-йю и ломтик лимона.  Я
его шепотом спрашиваю: "Что это?" А он мне: "Это же папайя,  сэр".  Я  ему
тогда на ухо: "Анджело Маджио все в жизни должен попробовать". Потом выжал
сверху лимон: "Я правильно делаю?" - "Да, сэр,  конечно".  -  "Странно,  -
говорю. - С лимоном эта ваша па-па-йя пахнет в точности как блевотина". Он
обалдел, уставился на меня и молчит. Я ему  тогда  опять  шепотом:  "Слава
богу, что я обожаю блевотину, а то бы нехорошо получилось".
   Все, кроме Пруита, рассмеялись. Засмеялась даже  Билли.  А  Анджело  на
своем   насесте   самодовольно   ухмыльнулся,    напоминая    излюбленного
карикатуристами попугая, который выругался матом и  заставил  старую  деву
выбежать из комнаты.
   - Я думал, папа Хэл лопнет от смеха, - добавил он. -  А  китаеза  сразу
испарился.
   Билли вдруг соскользнула с коленей Старка,  словно  смех  вывел  ее  из
гипнотического транса. Она резко потянулась всем своим гибким  девчоночьим
телом, твердые маленькие, торчащие вверх  груди  -  многие  добродетельные
женщины с завистью сочли бы их  неположенными  ей  по  рангу  регалиями  -
упруго выпятились, и чернеющие сквозь платье соски почти уперлись Старку в
лицо.
   - Может, пойдем, Мейлон? - хрипло шепнула она. - Новых  клиентов  вроде
не предвидится. Даже если кто-нибудь придет, уже почти  два.  А  я,  когда
меня берут на всю ночь, по мелочам не размениваюсь.
   - Пошли. - Глаза у Старка запали и были налиты кровью.
   - А вы, ребята, идете? - Билли повернулась к Маджио и Сандре. - Бутылка
же у вас.
   - Ш-ш-ш, - одернул ее Маджио.
   - Да ну! - Билли плюнула. - Пусть эта старая сука повесится!
   - Мы сейчас, - улыбнулась ей Сандра. - Сейчас идем, детка.
   Проходя мимо Пруита, Сандра нагнулась к его уху:
   - Когда Лорен вернется, скажи ей, что мы пошли во второй  коридор,  над
лестницей. Она поймет куда.
   - Ладно, - безразлично кивнул Пруит.
   Компания вышла из гостиной и со смехом скрылась за углом коридора.
   Какого черта ты психуешь? - сказал он себе. Еще  ведь  нет  двух,  тебе
пока не из-за чего расстраиваться.
   Он повторял это себе снова и снова. Но в притихшей гостиной были только
он и темный,  выключенный  музыкальный  автомат,  а  на  свете  нет  более
выразительного символа  одиночества,  чем  потухший  и  немой  музыкальный
автомат - люди все ушли, ушли и унесли с собой  серебряные  монетки,  -  и
Пруит столько раз призывал себя не психовать,  что  сбивался  со  счета  и
волей-неволей начинал все сначала.
   Но вот наконец в коридоре раздался низкий сдержанный голос Лорен, и  он
поспешно вскочил на ноги. Чересчур поспешно, сердито подумал  он,  хочешь,
чтобы она догадалась, как ты психуешь?
   Но он не стал садиться в  кресло.  В  холле  Лорен  тепло  прощалась  с
любителем серфинга из Форта де-Русси. Пруиту показалось, что она тратит на
него слишком много времени, гораздо больше, чем  нужно,  и  что  прощается
слишком тепло, гораздо теплее, чем с  обычным  клиентом.  Может,  она  это
нарочно, подумал он, чтобы поставить его на место? Но даже если  так,  ему
наплевать. Когда Лорен, улыбаясь, вошла в гостиную, он стоял  у  кресла  и
никак не мог прикурить сигарету. Он увидел, что она улыбается,  и  у  него
отлегло от сердца.
   - Ты ужасно себя вел, - укорила она его. - Что это еще за номера?
   - Я знаю, - сказал он. - Я не хотел.
   - И тебе не стыдно?
   - Стыдно.
   - У тебя-то хоть деньги есть. Билл, бедняга,  мечтал  остаться  на  всю
ночь, но у него денег нет. Мне  даже  кажется,  эти  три  доллара  у  него
последние. Теперь до самого Ваикики будет пешком топать.
   - Бедолага, - сказал он. - Я ему сочувствую. Ты меня извини, скотина я.
- Он подумал, что еще днем у него самого не было ни гроша и он вкалывал  в
кухонном наряде. Теперь все это кажется таким далеким, будто и  не  с  ним
было, а с кем-то другим. Может, даже с бедолагой Биллом.
   - Перед тем как ты к нам подсел, Вилл с отчаяния попросил меня одолжить
ему до получки пятнадцать долларов, - грустно сказала Лорен. -  А  ты  еще
начал его подкалывать.
   - Я ревновал.
   - Ревновал? - Она безмятежно улыбнулась. - Меня? Проститутку? Не  льсти
мне. И вообще тебе должно быть стыдно.
   - Мне стыдно. Я уже сказал. Но я все равно ревную.
   - Не имеешь права.
   - Знаю. И все равно ревную.
   - Бедный Билл даже предлагал мне проценты -  пять  долларов.  И  обещал
бесплатно научить серфингу. Сказал, что свою доску  даст,  не  надо  будет
брать напрокат.
   - Вот обнаглел! Это ж какую надо иметь наглость!
   Лорен грустно улыбнулась:
   - А мне все равно было его жалко.  Особенно  когда  ты  начал  над  ним
издеваться.
   - Чего же ты не одолжила ему?
   - Ты тут ни при чем, не думай. Как я могла ему одолжить? Я торгую собой
не потому, что мне это нравится,  я  деньги  зарабатываю.  А  бизнес  есть
бизнес. В нашем деле в долг не отпускают, легко прогореть.  Мало  ли  кого
мне жалко или кто мне нравится. У меня не бакалейная лавка, не могу  же  я
всем открывать кредит. Потому и не одолжила. И чувствовала себя  при  этом
последней дрянью. А ты только подбавил.
   - Понимаю. Но какой же он наглый, если мог о  таком  попросить!  Я  эту
породу знаю: все-то они  умеют,  все  попробовали  -  и  тебе  серфинг,  и
альпинизм, и самолеты, и подводный спорт. О чем  разговор  ни  зайдет,  во
всем разбираются. И наглые, как танк. А на самом деле ни черта не умеют. Я
таких много видел.
   - Насчет серфинга он не врет. Я видела на Ванкики, как он  катается.  У
него правда хорошо выходит. Он все деньги  тратит  на  серфинг,  подводную
охоту и взносы в Морской клуб. Всегда в долгах на три месяца вперед. Я еще
и поэтому не могла ему одолжить.
   Разговор о спортивных подвигах Билла надоел ему.
   - Сандра просила передать, что они пошли в коридор над  лестницей.  Она
сказала, ты знаешь куда. Анджело протащил  бутылку,  мы  хотим  ее  вместе
выпить.
   Лорен пристально посмотрела на него холодными и очень ясными глазами.
   - Хорошо. Я знаю, где это. Пойдем.
   - Подожди. Ты на меня еще злишься?
   - Нет. Не злюсь.
   - А по-моему, злишься. Я тебя потому и спрашиваю. Если  злишься,  давай
лучше все отменим.
   Она снова посмотрела на него, так же пристально, потом улыбнулась:
   - Забавный ты. Я не злюсь. Сначала злилась, а теперь нет.
   - Я не хотел тебя злить. Мне важно знать, что ты не обиделась.
   Говорить  такие  слова  трудно:  невольно  чувствуешь  себя  дураком  и
боишься, что тебе не поверят. Ведь очень многие, наверно,  произносят  эти
слова с легкостью, не вкладывая в них никакого смысла.
   - Льстец, - кокетливо сказала Лорен. Он не подозревал,  что  она  может
кокетничать, и был поражен.
   Она взяла его за руку и весело, кокетливо повела за собой из гостиной в
прихожую, а оттуда во второй коридор над внешней лестницей, куда  выходили
двери целой шеренги крохотных спален. Смущенный ее неожиданной веселостью,
он прошел за ней по вытертой ковровой  дорожке  сквозь  узкий  сумрак  под
одинокой голой  лампочкой,  свисавшей  с  потолка  посредине  коридора,  к
третьей от конца двери.
   - Этими комнатами мы редко пользуемся, - сказала она. -  Только  в  дни
получки, когда большой наплыв.  А  так  придерживаем  их  для...  солидных
гостей. Для тех, которые на всю ночь. Принимаем здесь избранных. Ночью тут
никто не ходит, тихо, спокойно. Окна все на улицу, иногда автобусы слышно.
В той половине намного хуже. Там среди  ночи  может  пьяный  вломиться,  а
здесь такого не бывает.
   - Я что, тоже избранный? - хрипло спросил он.
   Она остановилась у двери, посмотрела на него через плечо и рассмеялась.
   - Раз ты здесь, - она кокетливо улыбнулась, - значит, избранный.
   - Здесь-то я здесь. Только это ничего не значит. Это же все  Анджело  и
Мейлон. И бутылка. Они просто хотели, чтоб мне тоже выпить осталось. -  Он
мысленно отметил, что кокетство ей идет, она становится очень женственной.
- Билли и Сандра повели сюда не меня, а их.
   - А тебе это так важно? - поддразнила Лорен.
   - Да, важно, - запальчиво сказал он. - Важно.  Потому  что  нас  к  вам
много ходит. И мы для вас лица в толпе, не больше. А вас тоже  так  много,
что вы для нас даже не лица, а только тела. Тебе приятно чувствовать  себя
телом, с которым переспали и сразу забыли? Когда  мы  отсюда  уходим,  нам
хочется,  чтобы  вы  нас  хотя  бы  запоминали.  Может,  мы  все   кажемся
одинаковыми, но мы - разные. А если тебя не могут отличить  от  остальных,
если тебя даже не могут запомнить, это убивает в  тебе  человека.  Душа  в
тебе умирает. Замужние бабы ничем не лучше проституток,  тем  же  способом
деньги зарабатывают, тоже страсть изображают. И хоть дерьмово  получается,
все равно сходит, потому что суть-то одна. Но если тебя через  пять  минут
забыли, то это грязь и скотство. Мы не ждем, что нас полюбят, но  хотя  бы
запомнили! Если тебя запомнили, это уже...
   Сквозь мутный сумрак он увидел, что она смотрит на него с удивлением, и
тотчас закрыл рот.
   В тишине Лорен смущенно засмеялась.
   - Если тебе это так важно, - она улыбнулась, - считай, что ты  один  из
моих избранных.
   Пруит отрицательно покачал головой.
   - Это не ответ, - упрямо сказал он.
   - А какой ответ тебе нужен?
   - Не знаю, - нетерпеливо сказал он. - Бог с ним. Это наша комната?
   - Да. - Она положила ему на плечо свою такую тонкую, такую женскую руку
и лукаво улыбнулась.
   Тонкая женская рука лежала на его плече, слишком нежная для заключенной
в ней мощи, и ему захотелось схватить в охапку это хрупкое тело,  задушить
его поцелуями, вдохнуть в него  жизнь,  ту  жизнь,  которую  он  знает,  и
заставить ее эту жизнь почувствовать. Но негласное табу запрещает целовать
проституток. Они не любят, когда их целуют. Поцелуй для  них  нечто  очень
интимное, как для большинства женщин - постель. Она не  почувствует  того,
что он хочет, в ее глазах он только нарушит давно укоренившийся  закон,  и
она рассердится на него за эту вольность.
   - Извини, но деньги вперед, - смущенно сказала она.
   - А, да, конечно. Я  и  забыл.  -  Он  достал  из  кошелька  пятнадцать
долларов, которые ему дал Старк, и протянул ей.  Сегодня  даже  не  своими
расплачиваешься, подумал он.
   Удивляясь собственному смущению и стараясь его скрыть, Лорен вынула  из
высокого комода два дешевых пикейных одеяла и бросила на кровать.
   - Вот. Бельем у  нас  ведает  Минерва,  и  горничные  стелят  только  в
комнатах для одноразовых. Но нам  же  с  тобой  надо  чем-то  укрыться,  -
сказала она весело, однако наигранная веселость  была  плохим  фильтром  и
пропустила сквозь себя и ее смущение, и угрюмость, застывшую на  каменном,
неспособном сейчас улыбнуться лице Пруита. Высеченное из камня  лицо...  У
кого-то есть рассказ, который так называется.
   - Ну хорошо, - сказала она.
   - Да, да, - отозвался он. - Я сейчас.
   - Я тебя не тороплю. Я просто подумала, ты меня не слушаешь.
   Ей было странно видеть, что раздевается  он  без  всякого  стеснения  -
когда до этого доходит, стесняются даже самые последние  скоты.  А  он  не
стеснялся. И он не скот. Казалось, он попросту  не  сознает,  что  делает.
Внезапно в ней шевельнулось желание.
   Они лежали рядом, не касаясь друг друга, каждый под своим одеялом, окно
было широко распахнуто в ночь, и они слышали вдалеке чьи-то тяжелые шаги -
должно быть, полицейский, - потом продребезжал торопящийся в парк трамвай,
потом угрожающе зашипел тормозами автобус. Они молчали, он  знал,  что  ей
одинаково безразлично, разговаривают они или молчат,  и  ему  не  хотелось
разговаривать, не хотелось думать ни о  чем,  кроме  того,  что  произошло
минуту назад. Сквозь просвет под опущенными жалюзи он смотрел через  улицу
на крыши напротив и вяло пытался  угадать,  в  какой  комнате  Анджело,  в
средней или в крайней, и у кого бутылка, у него или у Старка, и еще думал,
что, наверно, надо встать, надеть штаны и  попробовать  отыскать  бутылку,
потому что жуть как охота выпить.
   Через какое-то время - ему казалось, он лежит так  совсем  недолго,  но
при этом было ощущение, что прошло несколько часов, - раздался тихий стук,
и, не дожидаясь ответа, в дверь просунулась голая рука, сжимающая  мертвой
хваткой горлышко длинной коричневой  бутылки,  а  следом  возникла  голова
Анджело, и Пруит с некоторым удивлением заметил, что Лорен рывком натянула
одеяло на грудь и плотно закрыла плечи.
   - Я слышу, у вас затишье после боя. - Анджело ухмыльнулся. - Ну, думаю,
устроили себе перерыв.
   - Отдыхаем, - сказал Пруит.
   - Принес тебе выпить. А то моя длинноногая все бы одна выдула.  Сандра,
конечно, хорошая  девушка.  Просто  замечательная.  Но  пьет  как  лошадь.
Войти-то к вам можно?
   - Давай входи, - сказал Пруит. - Я давно мечтаю выпить.
   - А вы в приличном виде? Мне краснеть не придется?
   - Кончай балаган, гони бутылку.
   Анджело был босиком и без рубашки, грудь как у цыпленка,  плечи  худые,
узкие. Дешевые брюки, купленные у  кого-то  из  ребят  в  роте,  были  ему
непомерно велики, и он поневоле придерживал их у  пояса  свободной  рукой,
чтобы они не свалились с тощих бедер. Он сел на край кровати и  с  улыбкой
доморощенного заговорщика протянул Пруиту бутылку.
   - Спасибо, - коротко сказал Пруит, ловя себя на том, что улыбается,  он
давно заметил, что всегда  улыбается,  стоит  Анджело  лишь  появиться.  -
Будешь пить? - спросил он Лорен.
   - Нет, спасибо.
   - В чем дело? - удивился Анджело. - Ты разве не пьешь?
   - Редко. А неразбавленный виски - никогда.
   - Не пьешь? - переспросил Пруит.
   - Не пью. Могу, конечно, иногда выпить коктейль  или  стакан  пива,  но
по-настоящему не пью. А что, есть закон, что все проститутки должны пить?
   - Закона такого нет, - сказал Анджело, - но большинство  ваших  девочек
зашибают крепко.
   - А я нет. Я считаю, что пьют от слабости характера.
   - Так и быть, я тебя прощаю, - сказал Анджело.
   - Я слабости не одобряю. А ты? - спросила она Пруита.
   - Слабости я тоже не одобряю. Но выпить люблю.
   - У тебя это не слабость, - сказала Лорен. - Скорее даже достоинство.
   - Как это? Не понимаю, - сказал Анджело. - Чего-то ты загнула.
   - Я и  сама  не  понимаю.  Но  мне  почему-то  так  кажется.  -  Крепко
придерживая одеяло, она с улыбкой посмотрела на Пруита. Потом  подвинулась
под одеялом на середину  кровати,  ближе  к  Пруиту,  чтобы  Анджело  было
удобнее сидеть, снова поглядела на Пруита и уютно ему улыбнулась.
   - У некоторых людей слабость становится силой, - сказала она.
   - Очень заумно, - покачал головой Анджело. - Может, поэтому до  меня  и
не доходит.
   - И тем не менее это так. - Она опять улыбнулась.
   - Эй! - возмутился Анджело. - Ты что, окрутить парня решила?  Улыбается
ему прямо как законная жена!
   - Да? - Лорен с  улыбкой  посмотрела  на  Пруита,  и,  когда  их  глаза
встретились, у обоих на миг появилось ощущение, что она и в самом деле его
жена, его личное достояние, и что эта кровать - их дом, и к ним по-свойски
нагрянул гость, старый  любимый  друг,  но  все-таки  посторонний,  чужой,
который не знает ее так, как муж, не знает всю, целиком, и ей не  хочется,
чтобы он так ее знал, и от этого в его присутствии они чувствуют себя  еще
ближе и роднее друг другу.
   Пруит положил руку на бесформенный  холмик  одеяла,  скрывающий  мягкую
упругость ее бедра,  которое,  он  знал,  в  это  мгновение  действительно
принадлежало только ему, и под прикосновением  его  пальцев  она  чуть  не
замурлыкала, как кошка, а он потрясенно подумал, уж не влюбился ли, и  эта
мысль возникла сама по себе, то, что они переспали, было ни при чем.
   Да ты что, рехнулся, подумал он, что это с тобой,  парень?  А  впрочем,
почему бы нет? В кого, кроме проститутки, может влюбиться солдат здесь, на
этих островах? На островах, где белые девушки даже  из  среднего  сословия
все с претензиями, а белых девушек низшего сословия нет вообще.  Где  даже
местные раскосые красотки из низшей касты гавайского общества считают  для
себя зазорным разговаривать с  солдатом  на  людях.  Почему  же  тогда  не
влюбиться в проститутку? Это не только  возможно,  но  и  вполне  логично.
Наверно, даже разумно.
   И всю жизнь потом он часто ломал голову, пытаясь понять, почему у  него
в ту ночь мелькнула эта мысль. Может, потому, что Анджело вошел в  комнату
именно в ту, а не в другую минуту, и от этого между ними возникло  на  миг
чувство теплой близости. Может, если бы Анджело к  ним  не  заглянул,  все
получилось бы иначе или совсем ничего бы не получилось. А  может,  у  него
просто слишком давно не было женщины, и, застигнутый врасплох,  он  принял
мимолетное ощущение за долговременную иллюзию, проглотил крючок, обманутый
сверкнувшей блесной, и угодил в  сети  собственного  пылкого  воображения.
Или, может быть, случилось самое невероятное:  любовь  мужчины  и  женщины
вспыхнула внезапно, сразу, рожденная от соития  случайности  с  ничего  не
значащим совпадением. Та мелькнувшая первой мысль, казалось,  прокладывала
дорогу множеству других возможностей, и, сумей он  до  конца  своей  жизни
найти ответ на эту загадку, ему бы столько всего открылось.
   - У вас, ребята, что-то очень счастливые лица, -  сказал  Анджело,  сам
ощутив то, что испытывали они. - Вы довольны? Я лично  очень  доволен.  По
мне заметно?
   - Еще как, - улыбнувшись, ответила Лорен, и Пруит почувствовал, как  ее
рука скользнула под одеялом и тонкие пальцы прикоснулись к нему.
   - Эй, эй! - Анджело ухмыльнулся. - А я видел! Пру, ты  только  посмотри
на нее. Черт возьми, она покраснела!
   Лорен, зардевшись, повернулась к Пруиту и подмигнула ему, а он тихонько
нащупал рукой ее пальцы и прижал к себе.
   - Старичок, если хочешь выпить, торопись, - сказал Анджело. - А то  моя
лилипуточка опять доберется до бутылки, и тогда пиши пропало.
   - Старку оставим?
   - Старк не получит у меня ни капли. Я перед вами к нему зашел.  Постоял
у двери, послушал - ничего не слышно. В замочную скважину тоже ни черта не
видно. Он, по-моему, рубашкой ее завесил, клянусь! Я даже залез на дверную
ручку  посмотреть  сверху,  не  умер  ли  он  там.  Так  этот  сукин  сын,
оказывается, окошко над дверью тоже занавесил. Полотенцем.  По-моему,  это
просто хамство, вот что.
   - Ты хочешь сказать, он никому не доверяет? - улыбнулся Пруит.
   - Вот именно. Можно подумать, кому-то нужно  подсматривать  в  это  его
окошко!
   Он так возмущенно нахмурился, что  Лорен  тихо  фыркнула,  а  потом  не
выдержала и громко расхохоталась.
   - Ну ладно, - Анджело встал. - Засиделся я у вас, пора и честь знать. Я
же понимаю, когда я лишний. Ухожу. Продолжайте ваши игры.
   - Да посиди еще, - улыбнулся Пруит. - Куда ты так спешишь?
   - Конечно, конечно. Я к  тебе  тоже  всей  душой.  Лучше  оставлю  тебе
выпить, тогда, может, ты меня простишь. Я в стакан налью. Когда  захочешь,
тогда и выпьешь.
   Побродив по комнате, он нашел на умывальнике стакан и выплеснул из него
воду в окно. Струя ударилась о жалюзи и разлетелась брызгами.  "Хорошо  бы
полицейскому на голову", - буркнул Анджело и налил  полный  стакан  виски.
Пруит, улыбаясь, наблюдал  за  ним  с  нелепым,  теплым,  почти  отцовским
чувством и про себя думал, что виски приглушил  обычную  взрывную  живость
Анджело, и движения у него сейчас смазанные и тягучие, как при замедленной
съемке, и еще думал, что  впервые  видит  маленького  курчавого  итальянца
спокойным.
   - Столько хватит?
   - Ты что, конечно! Если я все это выпью,  от  меня  никакого  проку  не
будет.
   - Тогда я пошел. Пока. Завтра увидимся. Давай с утра махнем все  втроем
в ресторан поприличнее и шикарно позавтракаем, а уж  потом  -  в  Скофилд.
Может, закатимся в "Александр Янг"? Там рано открывается и кормят отлично.
После ночки в городе хороший завтрак первое дело. Так как, договорились?
   - Договорились, - Пруит улыбнулся. - Я утром за тобой зайду.
   - Он тебе по душе, да? - сказала Лорен, когда Анджело вышел и закрыл за
собой дверь. - Я же вижу.
   - Да, - кивнул Пруит. - Потешный парень. Вечно меня  смешит.  Гляжу  на
него, смеюсь, а у самого почему-то слезы подступают.  Оттого,  наверно,  и
люблю его. Не знаю, может, я ненормальный. У тебя так бывает?
   - Бывает. И даже часто.
   - Да? Это уже кое-что.
   - В Анджело есть что-то трогательное. Я каждый раз чувствую. И  в  тебе
оно, по-моему, тоже есть.
   - Во мне?!
   - Да. Знаешь, - тихо сказала она, - ты забавный. Очень забавный.
   - Ничего себе забавный! Это я-то?
   - Да, ты.
   - А другие, значит, не забавные?
   - Они не такие, как ты. С ними все иначе.
   - И на том спасибо. Может, ты меня запомнишь.
   - Запомню.
   - Правда? И будешь помнить даже завтра?
   - Буду. И через неделю буду.
   - А через месяц?
   - И через месяц.
   - Не верю.
   - Нет, я буду тебя помнить. Честное слово.
   - Ладно, верю. Я-то тебя точно не забуду.
   - Почему?
   - Потому.
   - Нет, серьезно. Почему ты меня не забудешь?
   - А потому. Вот почему. - Он  сдернул  с  нее  одеяло  и  посмотрел  на
распростертое обнаженное тело.
   Она повернула к нему голову и улыбнулась:
   - Только за это?
   - Не только. Ты меня погладила при Анджело. За его - тоже.
   - И все?
   - Может, не все. Но это немало.
   - А то, что мы разговорились? Это вспоминать не будешь?
   - Конечно, буду. Обязательно. Но вот это - в первую очередь,  -  сказал
он, продолжая глядеть на нее.
   - А наш разговор?
   - И разговор не забуду. Когда люди могут говорить друг  с  другом,  это
что-то значит.
   - Да, для меня это очень важно. - Она ласково улыбнулась ему. Он  лежал
на боку, оперевшись на локоть, и глядел на нее, она взяла и тоже  сдернула
с него одеяло. - Ой! Посмотри на себя!
   - Да, - сказал он. - Полное неприличие.
   - Интересно, с чего это вдруг?
   - Ничего не могу с собой поделать. У меня каждый раз так.
   - Мы обязаны тебя как-нибудь успокоить.
   Он засмеялся, и вдруг они оба начали говорить смешные нежные  глупости,
как любовники в постели. И все на этот раз было по-другому.
   А потом он благодарно потянулся к ее губам.
   - Нет, - сказала она. - Не надо. Прошу тебя.
   - Но почему?
   - Лучше не надо. Ты все испортишь, а я не хочу это портить.
   - Хорошо, не буду. Прости.
   - Можешь не извиняться. Ничего страшного. Не надо только забывать,  где
мы и кто я.
   - Да к черту это! Мне наплевать.
   - А мне - нет. Потому что тогда все будет как всегда.  Целоваться  ведь
лезут все, и пьяницы, и скоты. Как будто каждый хочет доказать, что с  ним
у тебя не так, как с остальными.
   - Да, наверно, в этом все дело, - сказал Пруит. - Наверно,  именно  это
им и надо. Прости.
   - Не извиняйся. Мне просто не хочется все портить. Сейчас  так  хорошо.
Лучше подвинься. Дай я встану. Подвинься.
   Она встала, отошла к умывальнику и улыбнулась Пруиту из угла.
   - Пру,  -  сказала  она.  -  Малыш  Пру.  Забавный  малыш.  Хотел  меня
поцеловать. Прости, малыш.
   - Ничего.
   - Нет, ты меня правда прости. Но я не могу. Дело не в тебе. Просто я не
могу... здесь. И еще все эти другие... Тебе не понять.
   - Я понимаю.
   - Ничего ты не понимаешь. Чтобы понять, надо быть женщиной.
   Она тщательно и неторопливо  вымыла  руки,  потом  вернулась,  легла  в
постель и выключила свет.
   - Поспим немножко?
   - Да, - ответил он в темноте. - Ты на пляж часто ходишь?
   - На пляж? На какой пляж?
   - На Ваикики. Этот твой Билл, кажется,  там  гоняет  на  своем  любимом
серфинге.
   - А, на Ваикики. Да, часто. Почти каждый день, если есть время.  Почему
ты спросил?
   - Я тебя там ни разу не видел.
   - Ты бы меня и не узнал.
   - А вдруг бы узнал?
   - Нет, ни за что.
   - Теперь-то, думаю, узнаю.
   - И теперь не  узнаешь.  Я  напяливаю  широченную  шляпу  из  банановых
листьев и закутываюсь в купальный халат, а ноги полотенцем прикрываю или в
брюках сижу. Это чтобы не загореть. Ты бы решил, что я древняя  развалина,
вроде всех этих старушек туристок.
   - Я  сейчас  как  раз  подумал,  что  хорошо  бы  с  тобой  встретиться
где-нибудь не здесь. Теперь я тебя обязательно отыщу.
   - Не надо. Пожалуйста, не надо. Я тебя прошу.
   - Почему?
   - Потому. Потому что это ни к чему хорошему не приведет.
   - Но я все равно не понимаю.
   - Раз я тебе говорю, значит, нельзя, -  резко  сказала  она  и  села  в
постели. - Иначе у нас с тобой никогда больше ничего не будет. Понял?
   - Правда? - По ее голосу он чувствовал, что она говорит серьезно, но  у
него было не то настроение, а спорить не хотелось,  и  он  обратил  все  в
шутку. - Так уж и не будет?
   - Да, не будет.
   - Но все-таки почему? - продолжал он дразнить ее. - Если ты  сидишь  на
пляже таким чучелом, тебя очень легко найти.
   - Я тебе уже сказала. - Лорен с облегчением поняла, что он  нарочно  ее
дразнит. - Лучше не пытайся.
   - А почему ты боишься загореть? Тебе бы пошло. - Мысленно он представил
себе ее на пляже. Интересно, где она живет? А Сандра выходит в свет не  на
пляж, а в "Лао Юцай". Интересно, где живет Сандра? - Тебе бы очень  пошло,
я бы с удовольствием посмотрел на тебя загорелую.
   - Хочешь, чтоб  меня  уволили?  -  Темнота  скрывала  ее  лицо,  но  он
чувствовал, что она улыбается.  -  Может,  ты  на  Гавайях  первый  раз  в
борделе? Гонолульским проституткам  загорать  не  положено,  ты  разве  не
знаешь?
   - Как-то не замечал.
   Где же они живут в этом городе, на этом острове, в  каких  неприметных,
безликих домах расквартировали армию  этих  женщин,  единственных  женщин,
которые существуют для нас на Гавайях?
   - Если бы хоть  одна  была  загорелая,  ты  бы  сразу  заметил.  -  Она
засмеялась. - Вот уж кто выделяется. Руки-ноги  темные,  живот  темный,  а
остальное белое. В публичных домах за этим очень строго смотрят. Даже если
только лицо загорит, и то нельзя.  -  Она  помолчала,  потом  добавила:  -
Солдаты  и  матросы  любят,  чтобы  шлюхи  были  беленькие,  как  невинные
ангелочки.
   - Браво! - усмехнулся он. - Один - ноль в твою пользу. Но тебе  бы  все
равно очень пошло, я уверен.
   Других женщин для нас нет, думал он, а этих мы видим  только  здесь.  И
когда случайно встречаешься с ними в баре, или на пляже, или  в  магазине,
ты их даже не узнаешь, а они, если и узнают тебя, ни  за  что  не  подадут
виду. Может быть, я  уже  видел  ее  раньше,  на  Ваикики,  и  не  обратил
внимания. Когда они кончают работу  и  выходят  из  своей  "конторы",  они
сливаются с городской толпой и исчезают. Сливаются - хорошее слово,  сонно
подумал он. Сливаются. Сливаются. Похоже, пришло время выпить.
   Стакан стоял там же, где его оставил Анджело, нетронутый. Он через силу
поднялся и долго шарил в темноте. Сонное  зелье  старого  доктора  Маджио,
подумал он, выпил половину, захватил стакан с собой и поставил на  пол,  у
кровати, чтобы был под рукой. Вскоре он допил все, но виски не согрел и не
заполнил пустоту, в которую он его влил.
   - А мне бы очень понравилось, что все коричневое и только  две  полоски
белые, - сказал он ей. - Я бы себе представлял, как ты на пляже эти  места
закрываешь, чтобы никто не видел, а потом только мне разрешается смотреть.
   - До чего ты забавный! Забавный малыш Пру.
   - Ты это уже говорила.
   - И снова скажу. Забавный, очень забавный и не очень понятный.
   - Что же во мне непонятного? Надо только ключик подобрать.
   - А у меня не выходит. Никак не подбирается.
   - Да, у тебя не выходит, - сонно сказал он. - И тебе это, вижу, не дает
покоя.
   - Верно. Я люблю, когда все просто  и  ясно,  когда  все  разложено  по
полочкам и можно заранее рассчитать. Я и сюда приехала, только  когда  все
рассчитала.
   - Да. - Он заметил, что ее голос доносится до него  сквозь  дремоту  то
громче, то тише. Наверно, я засыпаю, подумал он. Наверно, это все во  сне.
- Ты мне уже говорила. Когда мы только познакомились, помнишь? Я еще тогда
удивился. Но ты не объяснила. Расскажи, с чего ты  вдруг  взялась  за  это
ремесло?
   - Меня никто не заставлял, - сказала Лорен, и по ее  голосу  он  понял,
что ей совсем не хочется спать. -  Ты  что,  думаешь,  все  проститутки  -
жертвы  Счастливчика  Лучано,  невинные  девушки,  которых   он   похитил,
изнасиловал и продал в бордели? - долетел до него ее голос. - Или,  может,
думаешь, их набирают, как солдат на войну, по всеобщей мобилизации? Ничего
подобного. Очень  многие  идут  на  это  добровольно.  Некоторым  попросту
нравится такая жизнь, да и сама работа не очень угнетает. Другие -  потому
что ненавидят какого-нибудь парня, который  лишил  их  девственности  или,
может, даже наградил ребенком, и они теперь ему мстят таким  вот  странным
способом. Третьи - потому что им на  все  наплевать.  Так  что  видишь,  -
сказал в темноте голос, - среди наших девочек  много  добровольцев,  очень
много.
   - И многие застревают на  сверхсрочную,  -  сказал  Пруит.  -  На  весь
тридцатник.
   - Не обязательно. Некоторые действительно  застревают,  но  их  гораздо
меньше, чем ты думаешь. Многие все рассчитывают заранее, как  я.  Отслужат
один срок, а потом на покой. Таких много.
   - И ты, значит, тоже так решила?
   -  Неужели  ты  думаешь,  я  собираюсь  быть  проституткой  всю  жизнь?
По-твоему, мне это очень нравится? Через год я вернусь в наш  городишко  с
кучей денег и заживу как человек.
   - А как же дома? - сонно, неуверенно спросил он этот звучащий в темноте
голос, не зная, слышит ли он его наяву или ему все только снится. - Пойдут
же разговоры, слухи.
   - Никаких разговоров не будет, никто ни о чем не узнает. У нас в городе
- там у меня до сих пор мать живет, и, кстати, живет на те деньги, которые
я ей посылаю, - у нас в городе все думают, что я работаю личным секретарем
у  одного  из  гавайских  сахарных  королей.  Начинала  в  родном  городке
официанткой,  потом  кончила  вечернюю  школу,  пообтесалась  и  попала  в
секретарши на хорошее место. Сейчас  девушка  работает,  копит  деньги,  а
накопит - вернется домой, будет ухаживать за больной матерью.
   - А если все-таки пронюхают? - спросил он свое сновидение.
   - Каким образом? Маленький городок в Орегоне, никто  никуда  не  ездит,
даже  очень  богатые  дальше  Сиэтла  не  выбираются.  Вернется  приличная
девушка, строго одетая, как положено секретарю солидного бизнесмена, будет
жить на "скромные сбережения". Кто догадается, что я не та, за  кого  себя
выдаю?
   - Пожалуй, никто. А как тебе вообще пришла в голову эта затея?
   - У меня был парень, - начал объяснять  голос  из  сна.  -  Я  работала
официанткой в кафе.  А  он  был  из  солидной,  богатой  семьи.  Банальная
история, ничего нового. Я, правда, не забеременела, обошлось. Он два  года
со мной спал, а потом женился на другой, которая подходила ему больше, как
считали его родители.
   - Паршиво, - пробормотал он. Неужели это его от  виски  так  разморило?
Руки и ноги как ватные. - Очень паршиво.
   - Занятная история, верно? - улыбнулся голос. - В  Голливуде  могли  бы
снять неплохой фильм.
   - Уже сняли, - сказал он. - Таких фильмов десятки тысяч.
   - Но у моего фильма другой конец. Помнишь "Западню желания"? Прекрасная
картина. Там героиня идет служанкой к молодым супругам и нянчит их  детей,
чтобы только быть рядом  со  своим  возлюбленным.  В  моем  фильме  ничего
похожего нет.
   - Конечно, - сказал он. - В жизни такое не часто встретишь. Я лично  не
знаю ни одного примера.
   - И никто не знает. Потому что так  не  бывает.  Когда  он  женился,  я
уехала в Сиэтл, устроилась официанткой. К нам в кафе  часто  заходил  один
воротила-сутенер, и девушки быстро меня на него нацелили.  Завести  с  ним
роман было легко, труднее было убедить его, что он мне нравится. Он должен
был поверить, что я  в  него  влюбилась,  и  сделать  то,  что  он  и  сам
собирался. Только я настояла, чтобы он послал меня сюда, а не в Панаму или
Мексику. Потому что, видишь ли, мы с ним якобы любили друг друга. Он-то не
знал, что каждый вечер, когда он уходит, меня наизнанку выворачивает.
   - Лорен, - сказал он, не понимая, снится ему это или он говорит  наяву.
- Лорен... Ты очень смелая, Лорен.  И  я  горжусь  тобой.  Я  теперь  тебя
понимаю. Я горжусь тобой, и мне плевать, кто что про тебя говорит.
   - Смелость - ерунда, - произнес ее голос. - Главное не сама смелость, а
то, чего смелостью можешь добиться.
   - Зачем ты так цинично?
   - Если приличным мужчинам  требуются  жены  с  хорошей  репутацией,  со
средствами, с положением в обществе, у меня все  это  будет.  Есть  только
один способ это приобрести. За деньги. Вернусь домой с мешком денег, куплю
нам с матерью новый дом, запишусь в загородный клуб, начну играть в  гольф
и бридж, по вторникам буду ходить в  литературный  клуб,  выступлю  там  с
разбором "Западни желания",  и  тогда  какой-нибудь  мужчина  с  приличным
положением решит, что я  для  него  приличная  жена,  что  я  сумею  вести
хозяйство в приличном доме и воспитаю ему приличных детей. И  я  выйду  за
него замуж. И буду счастлива.
   - Лорен, - говорил он во сне. - Лорен. Пусть  у  тебя  все  исполнится,
пусть все сбудется, как ты задумала. Дай бог, чтобы ты все это провернула.
   - Здесь нечего проворачивать. Все давно разложено по полочкам.  Ясно  и
просто, как дважды  два  четыре.  В  нашем  городке  многим  женщинам  это
удавалось, только они были не профессиональными шлюхами, а,  так  сказать,
любительницами, они были чьими-то любовницами. А потом, -  тихо  продолжал
голос, - когда все наладится и пойдет как по маслу, то, что  было  раньше,
постепенно отодвинется в прошлое и умрет. Останется  только  воспоминание,
как о сне. Знаешь, бывает, приснится что-нибудь, а  потом  боишься,  вдруг
так и будет, но ничего никогда не  происходит.  Порядочным  людям  бояться
нечего.
   - Лорен, - говорил он во сне, - Лорен... Кажется, я люблю тебя,  Лорен.
Ты смелая, красивая... Наверно, потому и люблю...
   - Ты пьяный, - ответил голос. - Разве можно  полюбить  проститутку?  Ты
меня в первый раз видишь, и мы в публичном доме. Ты пьяный. Лучше спи.
   - Я так и думал, что ты это  скажешь,  -  лукаво  улыбнулся  он  своему
сновидению. - Так и знал.
   - Откуда ты знал? - спросил голос.
   - Знал, и все. Я знаю тебя, Лорен.  А  тот,  богатый,  за  которого  ты
выйдешь замуж, он будет тебя любить, как я?
   - Ты меня не любишь, - сказал обволакивающий его сон. -  Ты  пьяный.  И
мой муж вовсе не будет богатый.
   - Но у него будет репутация, положение в обществе, деньги  -  все,  про
что ты говорила. Все, что нам, солдатне, и не светит. Только мне  кажется,
он не будет тебя любить. Почему-то мне так кажется.
   - Он не узнает, что я была проституткой. Никогда.
   - Я ведь не о том.
   - А остальное - моя забота.  Я  заставлю  его  себя  полюбить.  К  тому
времени я буду знать, как это делается.
   - Нет, Лорен. Не бывает, чтобы было все.  Некоторым  везет,  они  могут
выбирать, но даже тогда это не настоящий выбор. А чтобы  у  человека  было
все, такого почему-то не бывает никогда. Нельзя на это рассчитывать и даже
бороться бесполезно. И ты тоже не рассчитывай. Он никогда тебя не полюбит,
этот твой богатый. Не сможет он тебя полюбить, твой ум ему помешает. Любви
с ним у тебя не будет никогда. Это  твоя  расплата.  Не  бывает,  чтобы  у
человека было все. Даже за те крохи, которые получаешь от  жизни,  платишь
дорогой ценой, отказываешься от того, что тебе  хочется  больше  всего  на
свете. Но человек не знает этого и не понимает, пока его не загонят в угол
и не заставят подписать чек.
   - Тебе надо спать, - ласково сказал голос.
   - Я знаю. Надо спать, потому что  я  пьяный.  Знаешь,  Лорен,  когда  я
пьяный, я понимаю очень многое, а на трезвую голову я так не  могу  и  мне
ничего не вспомнить. Да, я пьяный, и я сплю, но знаешь,  Лорен,  я  сейчас
так ясно все понимаю, так ясно вижу всю правду, вот она здесь, рядом.
   А  потом  ему  почудилось,  что  стройная  бледная  тень  в  прозрачном
струящемся одеянии, которое оставляло открытыми соски и притягивающий  его
взгляд черный выпуклый треугольник, опустила перед ним  на  блюде  золотой
горн, а другой рукой подала блюдо с двумя банками консервированных бобов с
мясом, потом склонилась над ним и поцеловала в губы, потому что он  выбрал
неправильно, и его окутали мягкие облака.
   - А теперь спи.
   - Почему ты меня поцеловала? Думаешь, я пьяный и забуду? Я не забуду. И
я к тебе снова приду.
   - Тс-с-с. Конечно, придешь.
   - Думаешь, не приду? А я приду. Я буду всегда приходить.
   - Да, да. Я знаю.
   - Я приду в получку...
   - Я буду тебя ждать.
   - Я запомню все, что мне сегодня привиделось, и объясню  тебе.  Мне  же
все было так ясно, я все понимал. Я знаю, я не забуду. Ты веришь, что я не
забуду?
   - Конечно, верю.
   - Мне нельзя забыть. Это очень важно.  Лорен,  не  уходи.  Останься  со
мной.
   - Я никуда не ухожу. Спи.
   - Я сплю, - сказал он. - Я сплю, Лорен.



        17

   И он не забыл. Он был очень пьян и очень плохо соображал сквозь сон, но
он не забыл. И все то время, пока они,  три  солдата,  зеленые  с  тяжкого
похмелья, но с разгладившимися, облегченными лицами, смиренно поглощали  в
высшей степени питательный и вкусный завтрак в роскошном  зеркальном  зале
отеля "Александр Янг" в самом центре  Гонолулу,  а  потом,  после  вафель,
яичницы с ветчиной, бекона и многих чашек  кофе,  шли  пешком  по  дышащим
утренней свежестью улицам к зданию АМХ садиться на такси, которое привезет
их в гарнизон, когда утренняя поверка уже кончится, -  все  это  время  он
вспоминал.
   И пока они тряслись тридцать пять миль до Скофилда, он тоже вспоминал.
   Голова  с  перепоя  превратилась  в  большой  мягкий  шар,  и  отделить
вчерашний сон от реальности было  трудно.  Но  он  ясно  помнил,  что  она
поцеловала его. В губы. Проститутки не целуют  солдат  в  губы  и  историю
своей  жизни  им  не  рассказывают.  Но  он  помнил  ее  рассказ  во  всех
подробностях и помнил, что, когда она разволновалась, ее очень правильное,
интеллигентное произношение и отстраненная  невозмутимость,  выработанные,
должно быть, мучительным трудом, вмиг куда-то пропали и перед ним осталась
Лорен настоящая, без прикрас. Твердая  как  алмаз,  такая  же  холодная  и
сверкающая, но зато настоящая, настоящая и живая. Это  все  и  решило.  Он
сумел заглянуть ей в душу, а мужчине очень редко удается заглянуть в  душу
женщины, солдату же заглянуть в душу проститутки не дано никогда, и  пусть
даже придется эти пятнадцать долларов украсть, в день получки он все равно
опять поедет к ней, потому что в нашем мире, в наше проклятое время, думал
он, самое трудное - отличить реальность от иллюзии, встретить  человека  и
услышать его,  преодолеть  обязательные  патентованные  звуконепроницаемые
заслоны современной гигиены и знать, что перед  тобой  действительно  этот
человек какой он есть, а не маска выбранной им в эту минуту роли; в  нашем
мире это самое трудное, думал он, потому что в  нашем  мире  каждая  пчела
выделяет из брюшка  воск,  чтобы  построить  свою,  личную  ячейку,  чтобы
отгородить от других свой, личный  запас  меда,  но  я  все-таки  пробился
сквозь стену, один-единственный раз, но пробился. Или хотя  бы  верю,  что
пробился.
   И перебирая в памяти вчерашнюю ночь,  он,  пожалуй,  не  мог  вспомнить
только одно - знакомое пьяное озарение,  миг,  когда  он  вдруг  до  конца
постиг всеобъемлющую истину  и  спрессовал  ее  в  одну  фразу,  в  емкую,
компактную капсулу с лекарством от всех напастей, которая глотается  легко
и без усилий. Он помнил  только,  что  ему  это  удалось.  Но  саму  фразу
вспомнить не мог. Да ты ведь и не ждешь, что  вспомнишь,  подумал  он,  ты
ведь каждый раз забываешь, всю жизнь, пора бы привыкнуть.
   На  тот  случай,  если  Хомс  или  Цербер   их   подкарауливают,   они,
осторожности ради, последние два квартала до гарнизона шли пешком и попали
в казарму, когда рота уже позавтракала и  солдаты  поднимались  в  комнаты
отделений. Входя в полузабытые за ночь стены, Пруит немного  нервничал,  а
Анджело и вовсе был как на иголках, зато освобожденный от утренней поверки
Старк не волновался нисколько и даже подтрунивал над ними.
   Но беспокоились они зря, на этот раз все обошлось. Командиром отделения
у них как-никак пока оставался Вождь Чоут, и он поджидал их на галерее. Ни
Хомса, ни Цербера, ни штаб-сержанта Доума  на  поверке  сегодня  не  было,
сказал Вождь, построение проводил  второй  лейтенант  Колпеппер,  и  когда
Вождь доложил, что в отделении присутствуют все, это сошло, потому что при
всем своем служебном рвении сержант Галович - круглый дурак;  но  где  их,
сволочей, носило, хотел бы он знать?
   Радуясь  своему  везению,  Пруит  и  Маджио   помчались   наверх,   как
бейсболисты, под шумок  пробежавшие  во  вторую  зону  поля  противника  и
готовые прорваться в третью, и начали переодеваться в рабочую форму.
   Вождь Чоут невозмутимо поднялся за ними по  лестнице,  после  очередной
ночной пьянки у Цоя глаза его были налиты кровью, но смотрели, как всегда,
бесстрастно, и по каменной индейской  флегматичности  непроницаемого  лица
легко было догадаться, что он сказал им еще не все.
   - Форму изменили, - неторопливо сообщил он. - Ремень со штыком и краги.
   - Какого черта сразу не сказал? - взорвался Маджио, считавший, что  уже
переоделся.
   - Не успел, - сказал Вождь. - Сами не дали.
   - Тогда надо быстро. - И Маджио бросился к своему шкафчику.
   Круглое как луна лицо  Вождя  ничем  не  выдавало  важность  глубинного
смысла, заложенного в приказе о переходе на другую форму одежды.
   - Значит, теперь строевая будет в поле, - глядя на Вождя, сказал Пруит.
   - Угадал. План занятий изменили только  сегодня  утром.  Похоже,  дожди
кончились. Чем болтать, надевал бы краги.
   Пруит кивнул и пошел к шкафчику, а Чоут закурил и, разглядывая вьющуюся
петельками нитку дыма, терпеливо ждал.
   - Старый Айк еще до завтрака рыскал по всем углам, тебя  искал.  Я  ему
сказал, ты за сигаретами пошел.
   - Спасибо, Вождь.
   - За что спасибо? При чем здесь спасибо?
   - Я всегда говорил, что Пруит трусоват, - сказал  с  усмешкой  Анджело,
лихорадочно затягивая шнурки на первой краге.
   Вождь флегматично поглядел на них обоих:
   - Это, парень, не ерунда. Это серьезно. Может, не расслышал? Я  говорю,
строевая теперь будет в поле.
   - А я и не слышал, - сказал Анджело.
   Не обращая на него внимания. Вождь смотрел на Пруита.
   - Всем, кому надо, уже намекнули. Теперь ты никуда не денешься. В  поле
они тебя будут иметь как хотят.
   Пруит просунул ступню  под  ремешок  краги  и  пошевелил  пальцами.  Он
молчал. Что он мог сказать? Он давно знал, что когда-нибудь это  случится,
но все равно был застигнут врасплох. Это как со смертью.
   - Еще один фортель вроде сегодняшнего  опоздания  -  и  тебе  конец,  -
продолжал Вождь. - Я тебя утром прикрыл, но это был риск.  Больше  я  свою
шею подставлять не буду.
   - Понимаю. Я и не рассчитываю.
   -  Мне  рисковать  нельзя,  -  невозмутимо  сказал  Вождь,  констатируя
бесспорный факт. Ни в лице, ни в голосе его не было и намека на  угрызения
совести. - Мы с тобой дружили, теперь,  наверно,  будешь  думать,  я  тебя
предаю.
   - Не буду.
   - Я хочу, чтобы ты понял и не думал, что я сволочь, если я тебя заложу.
   - Я уже понял.
   - Подполковник со мной считается, - бесстрастно констатировал Вождь,  -
но далеко не во всем. Если смогу тебе чем-то помочь, помогу,  а  рисковать
больше не буду. У меня здесь приличное положение, оно меня  устраивает,  и
терять его я не хочу. Мне в этой роте нравится.
   - Мне тоже, - сказал Пруит. - Смешно, да?
   - Очень. Обхохочешься. Ха-ха-ха.
   - Веселая со мной вышла история.
   - Ты схлестнулся с боксерами, а  за  ними  целая  большая  организация.
Боксеры командуют всей этой ротой. Может, даже всем полком. Им надо, чтобы
ты был в команде. Они ради этого тебя до полусмерти заездят.
   - Это я и сам знаю, расскажи что-нибудь поновее.
   - Ладно. Я думал, надо парня предупредить. А тебе и ни к чему. Ты у нас
герой. Железный человек. Такого они разве  одолеют?  -  И  Вождь  собрался
уйти.
   - Подожди, - остановил его Пруит. -  Одно  дело,  если  б  я  хоть  раз
нарушил устав, а так они ведь ничего со мной сделать не смогут. К чему  им
прицепиться? Я не понимаю.
   - Может, и так. Только им позарез нужно в новом  сезоне  первое  место.
Динамит костьми ляжет, чтобы его выиграть.
   - А что он со мной сделает, если я все четко по уставу?
   - Не смеши меня. И не пудри мне мозги. Ты не первогодок. Пора бы знать.
Ты,  наверно,  не  видел,  как  всем  скопом  заставляют  человека  пройти
профилактику?
   - Сам не видел, но слышал.
   - Что еще за профилактика? - заинтересовался Маджио.
   Вождь пропустил его вопрос мимо ушей.
   - Может, они здесь еще не довели это до совершенства, как в Пойнте и  в
других училищах, но все равно действует безотказно, - оказал он Пруиту.  -
Самое верное средство поставить человека на место.  Или  убить.  Я  только
один раз видел, как  это  делается.  На  Филиппинах.  Так  тот  парень  не
выдержал - дезертировал, сбежал в горы и женился  на  местной.  Когда  его
поймали, получил двенадцать лет. А потом ему дали пожизненное.
   - Я не такой дурак, чтобы дезертировать, - усмехнулся Пруит. - А  убить
меня тоже непросто, - добавил он,  напряженно  улыбаясь  и  чувствуя,  как
напряжение разливается по  всему  лицу,  натягивает  кожу  на  лбу,  будто
медленно застывающий гипс, туго приплюскивает губы  к  зубам,  пропахивает
борозды  под  скулами,  и  все  это  помимо  его  воли,  всему  виной  это
напряжение, то самое, от которого лицо у него немело каждый раз, когда  на
ринге противник готовился нанести ему удар, когда в пьяной драке  на  него
замахивались ножом, когда возникала любая угроза, и всегда, когда  звучало
это слово, слово "убить", самое грязное, отвратительное и  непотребное  из
всех слов, хотя многие произносят его легко и даже с гордостью.
   Вождь Чоут флегматично глядел на него с непоколебимым спокойствием,  но
у Маджио, который тоже в эту минуту смотрел на Пруита, внутри защемило.
   - Ничего, Вождь, пусть попробуют. - Пруит  усмехнулся.  -  Не  на  того
напали. Я двужильный.
   - Правильно. Я тоже, - заявил Маджио.
   - Башку проломить не надо? - серьезно спросил его Вождь.
   - Нет.
   - Тогда заткни фонтан. Это не шутки. Если ты  не  дурак,  не  суй  свой
длинный нос куда не надо. Тебя в эту драку  не  приглашают.  Это  касается
только его. Вмешаешься - ему же будет хуже.
   - Он верно говорит,  Анджело.  -  Глядя  на  разъярившегося  маленького
узкоплечего итальянца, Пруит  улыбнулся  и  почувствовал,  как  напряжение
постепенно отпускает его.
   - Я не привык спокойно смотреть,  когда  над  человеком  издеваются,  -
сказал Маджио.
   - А ты привыкай, - посоветовал Вождь. - Ты молодой,  тебе  на  это  еще
долго смотреть. Не понимаю, чего ты так уперся, - повернулся он к  Пруиту,
- сам же себя гробишь. Мое дело, сторона, тебе виднее.  Просто  обидно  за
тебя, вот и все.
   - В свое время ты тоже отказался идти в команду Динамита.
   - Мне было проще.  У  меня  была  крепкая  поддержка  в  полку,  и  все
обошлось. А у тебя не обойдется.
   - Может быть. Посмотрим. Когда мне приказывают по службе, официально, я
всегда все выполняю. Но, по-моему, начальство не имеет права распоряжаться
моим свободным временем.
   - Имеет оно право или нет - неважно. Важно, что оно им распоряжается. И
еще вопрос, есть ли у солдата  вообще  свободное  время.  Еще  неизвестно,
имеет солдат право быть просто человеком или нет.
   - Нынче вроде все идет к тому, что такого права нет.
   - И не только у солдат, - вставил Маджио, и Пруит  понял,  что  Анджело
вспомнил склад "Гимбела".
   - Верно, - согласился Вождь. - Ну и что дальше?
   - А то, что, когда война, это понятно, -  сказал  Маджио.  -  На  войне
солдат себе не хозяин. Но ведь сейчас-то мирное время.
   - Я в армии тринадцать лет, - сказал Вождь. - И все тринадцать лет  как
на войне. В армии всегда как на войне.
   - Факт, - кивнул Пруит. - В любой  армии  так.  Только  никто  меня  не
убедит, что боеготовность армии зависит от полковой команды боксеров и  от
того, буду я в ней выступать или нет.
   - А ты спроси Динамита, - сказал Вождь. - И послушай, что  он  тебе  на
это ответит.
   - Да уж. Динамит наплетет с три короба,  -  хмыкнул  Маджио.  -  Его  в
Вест-Пойнте так напичкали пропагандой, что она у него изо всех дыр хлещет.
   - Возможно, - сказал Вождь. - И все-таки он командир роты.
   Во дворе горн повелительно протрубил сигнал построения,  и  Вождь  Чоут
поднялся с койки, вопросительно и бесстрастно глядя на Пруита.
   - Ладно, - сказал он. - Ладно, еще свидимся.
   - В гарнизонной тюряге, - улыбнулся Пруит и проводил  взглядом  могучую
фигуру индейца, который неторопливой рысцой пробежал по  проходу  к  своей
койке надеть снаряжение. Пруит вспомнил, что не пристегнул ножны штыка,  и
продел крючок в широкую кожаную ленту пояса.  -  Хорошим  подарочком  меня
встретили.
   - Пошли их всех к черту! - отозвался Маджио. - Что они  могут  с  тобой
сделать? Ничего!
   - Конечно. -  Продев  второй  крючок,  он  тряхнул  пояс,  чтобы  ножны
болтались свободно, и продолжал  наблюдать,  как  Вождь  влезает  в  ремни
полевого снаряжения: штык, повиснув  на  нем,  превратился  в  зубочистку,
ранец с облегченным походным комплектом выглядел на  его  спине  спичечным
коробком, массивная, тяжелая винтовка "Спрингфилд-03" в здоровенной лапище
казалась игрушкой вроде тех, что фирма "Вулворт" выпускает для малышей.
   - Хорош, - сказал Маджио. - Друг называется.
   - Нет, он прав, - возразил  Пруит.  -  Если  мы  с  ним  иногда  вместе
завтракали у Цоя, это еще не значит,  что  он  мне  чем-то  обязан.  Вождь
отличный, порядочный мужик.
   - Ну конечно. Пилат тоже был порядочный.
   - Слушай, брось! Тебе это не понять. Говори лучше о том, что понимаешь.
   - Ладно. - Анджело засунул пачку сигарет и спички в карманчик  поясного
ремня. - Это на потом, когда курить  захочется.  Черт,  голова  трещит.  А
Старк, скотина, сейчас дает храпака. Ну что, выходим?
   Словно отвечая на его вопрос, горн во дворе снова протрубил построение,
и раскатистый, зычный, как у простого солдата, голос  штаб-сержанта  Доума
ворвался сквозь сетку в окна:
   - Эй, там, наверху! Все  строиться!  Выходите!  Хватит  копаться.  Рота
уходит на ученья. Быстро!
   - Отделение, за  мной!  -  проревел  Вождь  Чоут.  -  Шапку  в  охапку,
кругом-бегом! - Большой и грузный, он легко сбежал по  лестнице,  распевая
на ходу сочным  басом:  "_На-у-че-нье-строй-ся,  дан-сигнал.  А-и-ди-ты-на
фиг, я-не-жрал_. Я говорю: _на-у-че-нье-строй-ся, дан-си-гнал,  ко-ман-дир
при-дет, бу-дет скан-дал_".
   - Еще и петь умеет, - проворчал Анджело.
   Солдаты торопливо сновали  по  огромной  комнате,  хватали  винтовки  и
выбегали на лестницу.
   - Что ж, потопали. - Пруит вынул из пирамиды  свою  оттягивающую  плечо
ношу из дерева и стали.
   С галереи четвертого этажа был виден весь двор, и можно было  наблюдать
за ритуалом построения на полевые занятия, первого построения после сезона
дождей. Пруит остановился посмотреть. Анджело тоже остановился и ждал его,
безразличный к открывшейся внизу картине.
   А картина была хороша, настоящая картинка из солдатской жизни, отличная
картинка - кто на весь тридцатник, тот понимает. Тонкие, с острыми  полями
оливковые полевые шляпы,  голубые  рабочие  брюки  и  гимнастерки  "хаки",
словно  вылинявшие  светлые  кожаные  ремни  и  краги,   заполняли   собой
четырехугольник двора, солдаты выбегали из казарм и  строились  по  ротам,
строились с той солдатской  удалью,  что  выигрывает  войны,  с  гордостью
подумал он, любые войны; но все  другие  роты  и  даже  команда  горнистов
казались ему теперь далекими и безликими, они были лишь  фоном  для  нашей
роты, роты, в которой  каждое  лицо  было  ему  знакомо,  и,  несмотря  на
одинаковую солдатскую форму, он ни за что бы не  спутал  эти  лица,  более
того, одинаковая форма только подчеркивала их несхожесть, и у  каждого  из
них была своя отдельная орбита, и все они вращались вокруг общего  центра,
вокруг Солнца, вокруг капитана Хомса (нет, Хомс - остывшая звезда,  тогда,
может быть, наше солнце - Цербер?): астероиды, недостаточно крупные, чтобы
иметь самостоятельную орбиту;  слишком  мелкие,  чтобы  попасть  в  разряд
планет (это и Доум, и Чемп Уилсон, и Поп Карелсен, и  Терп  Торнхил,  Джим
О'Хэйер, Исаак  Блум,  Никколо  Лива  -  хорошие  имена,  подумалось  ему,
настоящие, исконные американские  имена,  -  и  новенький  Малло,  будущий
чемпион в наилегчайшем, и Айк Галович, хотя, может. Старый Айк -  планета?
Да нет, он, скорее, заурядная луна какой-нибудь десятой величины).
   Глядя вниз сквозь москитную сетку, он увидел и узнал среди других  лицо
астероида по имени Ридел Трэдвелл. Ридел Трэдвелл,  прозванный  Толстяком,
хотя он был не толще среднего циклопа, едва умел  написать  свое  имя,  но
завоевал славу тем, что на всех учениях терпеливо пер  на  себе  увесистую
автоматическую винтовку Браунинга и никогда из нее не стрелял.  Он  увидел
сверху Крэндела Родеса, прозванного  Академиком,  хотя  вся  его  ученость
сводилась к тому, что он то предлагал купить у  него  кольцо  с  настоящим
бриллиантом, то  пытался  всучить  какую-нибудь  античную  римскую  монету
(Клянусь, всамделишная! Только тебе, как другу!). Он узнал лицо Быка Нейра
(он же Жеребец).
   Все они - частицы единого целого, думал  он,  глядя  вниз,  частицы  не
менее важные, чем мелкие воспоминания, составляющие жизнь человека, они  -
твой народ, быть может, даже избранный тобой удел, эти элементы  крошечной
солнечной системы - роты,  затерянной  среди  галактик-полков,  образующих
вселенную,  имя  которой  Армия,  те  элементы,  что  придают  смысл  этой
единственной известной тебе вселенной, думал он,  единственной  вселенной,
которая тебе нужна, потому что пока только  в  ней  ты  сумел  найти  свое
место. А теперь ты стремительно теряешь обретенное.
   - Пошли, Анджело, - сказал он, глядя на группу  сержантов,  обступивших
лысого широкоплечего Доума, который был выше даже Вождя Чоута. - Лучше  не
опаздывать.
   - У тебя больной вид, старик, - заметил Анджело,  когда  они  встали  в
строй.
   - Ерунда. - Пруит искоса посмотрел на него из-под надвинутой  на  самые
глаза полевой шляпы. - С перепою голова раскалывается, вот и все.
   Голова тут ни при чем, подумал он, не ври, ты выходил на строевую  и  с
большего перепоя - ничего с тобой не было. Четыре часа занятий на  солнце,
когда голова с похмелья гудит, как котел, - это солдату так  же  привычно,
как  на  учебных  стрельбах  запивать  каждый  выстрел  глотком  виски  из
спрятанной за поясом бутылки или в  учебном  форсированном  марше  шагать,
чувствуя в кармане брюк тяжесть флакона из-под зубного  эликсира,  полного
сакэ. Солдатская служба и пьянка - одна плоть и кровь. Солдатская  служба,
а что это, в сущности, такое?
   Самое  странное,  пожалуй,  в  том,  что  все,  за  что  он   в   армии
расплачивается такой дорогой ценой, не  имеет  ни  малейшего  отношения  к
солдатской службе. И это, должно быть, не случайно, сказал он себе. Потому
что главное -  реальность.  Главное  -  отличить  реальность  от  иллюзии.
По-моему, ты зарапортовался, парень, хватит! Но он никак не мог избавиться
от нового для него ощущения своей обособленности.
   Компания сержантов во дворе разбрелась, великан  Доум  пошел  в  голову
колонны, остальные поспешили к своим взводам. Встав перед фронтом колонны,
Доум, всем своим видом молодцеватый солдат, молодцевато  скомандовал:  "На
плечо!", и винтовки дружно и молодцевато взметнулись вверх, но даже теперь
Пруит не освободился от мучительного ощущения обособленности, которое было
хуже самого черного одиночества,  от  ощущения,  что  ему  известно  нечто
такое, чего другие не знают.
   Они вышли строевым шагом  в  северо-западные  ворота  и  промаршировали
через  перекресток,  где   подтянутый   военный   полицейский-регулировщик
направлял жезлом плотный утренний поток машин. Доум скомандовал перейти на
походный шаг, и чей-то голос в хвосте колонны тотчас громко  завел  старый
как мир диалог, придуманный пехотинцами в пику военной полиции:
   - Благодаря кому мы выиграли войну?
   - Благодаря военным полицейским, - последовал ответ.
   - Это как же?
   - А очень просто. Их матери и сестры брали с клиентов  не  деньгами,  а
облигациями фонда обороны.
   Высокий и статный  красавец  полицейский  густо  покраснел.  Когда  они
прошли первый сторожевой  пост,  кто-то  затянул  полковую  песню,  и  все
подхватили похабные куплеты, не вписанные ни в один песенник.
   А потом Вождь Чоут звучным глубоким басом сольно исполнил свою любимую,
самую похабную строчку припева.
   И из луженой глотки штаб-сержанта Доума начальственно прогремело:
   - Кончайте, вы! А то сейчас  пойдете  строевым!  Соображать  надо,  тут
вокруг женщины.
   Колонна солдат, которые все вместе были седьмой ротой, двигалась маршем
на строевые занятия к перевалу Колеколе между двумя рядами высоких  старых
вязов, окаймлявших дорогу с обеих сторон и внушавших мысль о  незыблемости
миропорядка, - все это и было солдатская служба, но рядового Роберта  Э.Ли
Пруита ничто не трогало, колючие мурашки знакомого радостного волнения  не
холодили ему кожу, потому что солдатская служба, некогда бывшая  для  него
единственной  реальностью,  теперь  превратилась  в  откровенную  иллюзию,
потому  что  реальность  пряталась   от   него   неизвестно   где,   очень
правдоподобно замаскированная.



        18

   Все утро ротой командовали сержанты, никто из  офицеров  не  удосужился
хотя бы заглянуть и посмотреть,  как  дела.  Занятия,  казалось,  шли  под
лозунгом "Все на Пруита!", с таким пылом  накидывались  на  него  сержанты
один за другим. Поиздевались над ним славно. Раньше он бы не поверил,  что
можно заставить человека так страдать, не причиняя  ему  физической  боли.
Оказывается, боль бывает разная, в последнее время он об этом узнавал  все
больше и больше.
   В первый час занятий Доум, руководивший физподготовкой (он  был  тренер
боксерской команды,  ему  и  карты  в  руки),  отчитал  его  за  небрежное
исполнение прыжков в сторону  -  ноги  врозь,  тридцать  шесть  прыжков  в
сторону,  считать  про  себя  -  и  заставил  повторить  их   в   одиночку
(стандартное наказание неопытному новобранцу),  пока  остальные  отдыхали.
Пруит, никогда не сбивавшийся  в  этом  упражнении  еще  со  времен  курса
начальной подготовки, безукоризненно отпрыгал заново  все  тридцать  шесть
раз, и Доум приказал повторить сначала, _но  без  ошибок_,  и  предупредил
(стандартное предупреждение неопытному  новобранцу),  что  если  он  будет
ползать как сонная муха, то получит наряд вне очереди.
   Пруит знал Доума и всегда его  недолюбливал.  Как-то  раз  на  вечерней
поверке Доум, точно шар, сбивающий кегли, стремительно протаранил  шеренгу
и заехал в зубы молодому новобранцу,  который  разговаривал  в  строю;  за
такое могли и разжаловать, но Доума, конечно, никто бы не тронул, так  что
он не очень рисковал. С другой стороны, тот  же  Доум  прошлой  осенью  во
время ежегодного тридцатимильного марша последние  десять  миль  тащил  на
себе четыре лишних винтовки и еще махину АВБ, чтобы седьмая рота пришла  к
финишу в полном составе, и она оказалась единственной в  полку,  кому  это
удалось. И наконец, все тот  же  Доум  был  в  роте  предметом  неизменных
шуточек,  потому  что  все  знали,  как   его   пилит   жена,   неряшливая
толстуха-филиппинка.
   Когда Пруит утром разговаривал с Вождем, он и в мыслях не допускал, что
будет страдать. Если парень родился в округе Харлан, да еще и выжил, он  с
пеленок умеет  терпеть  физическую  боль,  и  Пруит  гордился  этим  своим
испытанным качеством, он был твердо уверен, что, гоняй они  его  хоть  всю
жизнь, хоть до потери пульса, им не сломить его  стойкости,  единственного
капитала, завещанного ему отцом. Во всем этом он видел лишь простую борьбу
характеров на уровне физической выносливости, и в какой-то мере так оно  и
было. Но к этому примешивалось что-то большее, а что, он пока не разгадал.
Он не понимал, что эти люди ему небезразличны. Еще давно, в Майере,  когда
он бросил бокс, чтобы пойти в горнисты, и это истолковали как трусость, он
почти перестал надеяться, что его когда-нибудь поймут. Ему, конечно,  было
довольно одиноко, но он с этим смирился, потому что, как он объяснял себе,
его и к горну-то потянуло прежде всего от  одиночества.  А  потом,  позже,
когда за  историю  с  триппером  его  выгнали  из  горнистов  и  никто  из
многочисленных друзей  не  вступился,  не  попытался  помочь  ему  вернуть
прежнее место, чувство одиночества усилилось, зато  душа  его  огрубела  и
ранить ее стало труднее.
   И теперь, когда у него отняли все, а потому не могли  больше  заставить
страдать, он считал себя неуязвимым и был совершенно уверен, что эти  люди
ему безразличны. Но он, конечно же, забыл, что они прежде  всего  люди  и,
значит, не могут быть ему безразличны, потому что сам он тоже  человек.  А
он забыл, что он человек, и забыл, что они, в  сущности,  те  самые  люди,
которые вчера вечером - господи, это же было только вчера! -  тихо  стояли
на галереях и слушали его "вечернюю зорю". И неизвестный голос, долетевший
от дверей Цоя, голос, гордо заявивший: "Я же говорил, это Пруит",  был,  в
сущности, общим голосом этих людей, полномочно представляя  их  всех.  Как
такое могло быть, он не понимал. И чувствовал, что понять  это  ему  будет
трудно. Он проиграл в битве за веру  в  их  дружбу  и  понимание,  это  он
помнил, но начисто забыл, что по-прежнему верит в живое присутствие  людей
рядом с собой. На этой забывчивости они и могли его подловить. И  боль  не
заставила ждать себя долго.
   Второй час занятий был отведен под отработку движения сомкнутым строем,
и Старый Айк дважды сделал Пруиту замечание: первое за то, что он сбился с
ноги при повороте на ходу (как минимум  двое  солдат  перед  Пруитом  тоже
сбились), а второе - за нарушение равнения при троекратном захождении роты
фронтом по команде "Левое плечо вперед,  марш"  (при  этом  вся  рота,  за
исключением двух первых шеренг, смешалась в беспорядочную,  матерящуюся  в
пыли толпу). Оба раза Айк возмущенно вызывал Пруита из строя и  отчитывал,
брызгая ему на рубашку мокрой пылью стариковской слюны,  а  после  второго
замечания послал со свободным сержантом на  гаревую  дорожку  для  учебных
газовых атак и заставил прошагать семь кругов по четверть мили  ускоренным
маршем   с   винтовкой   наперевес   (стандартное   наказание   неопытному
новобранцу).
   Когда, взмокнув от пота, но не проронив  ни  слова,  Пруит  вернулся  в
строй,  спортивная  фракция  роты  уставилась  на  него   с   негодованием
(стандартное отношение к неопытному новобранцу), а остальные отвели  глаза
и принялись внимательно изучать модернистские контуры  новых  бараков  для
занятий по химической войне. Только Маджио подмигнул ему и улыбнулся.  Все
это было, честное, слово, очень интересно.
   Если вся рота неуклюже топчется как бог на душу положит  (занятия  Айка
Галовича тем и славились), а тебя отчитывают за неточности в  нюансах,  то
это просто смешно. И Пруит смеялся. Происходящее было поистине  торжеством
фантазии  над  рассудком.  Под  руководством  Айка  рота  превращалась   в
неповоротливое разобщенное стадо, о четкости и равнении не  могло  быть  и
речи, команды Галовича  на  его  ломаном  английском  были,  как  правило,
непонятны и часто отдавались не под ту ногу; треть роты, а  то  и  больше,
постоянно сбивалась, потому что Айк совершенно не выдерживал счет.  То  он
подавал команды с застенчивой робостью монашки, то  вдруг  обрушивался  на
солдат с карикатурной самоуверенной яростью Муссолини. Ни  то,  ни  другое
отнюдь не способствовало четкости упражнений, и для всех, кто хоть  раз  в
жизни побывал на нормальной строевой подготовке, занятия у  Айка  были  не
просто мукой, но еще и  чем-то  совершенно  невероятным  в  армии,  полной
профанацией   солдатской   службы,   кощунственно   испохабленной   бывшим
истопником.
   По окончании второго часа они прошли строем  на  большое  покатое  поле
рядом с дивизионными конюшнями, откуда начиналась верховая тропа, а  внизу
был корт для гольфа.
   На этом поле сержант Торнхил обычно проводил свои  традиционные  лекции
по маскировке и укрытию от огня противника, а солдаты тем  временем,  лежа
на животах в тени обступивших поле высоких  дубов,  развлекались  игрой  в
"ножички" и изучали задницы офицерских жен и дочерей, когда те, болтаясь в
седле, проезжали мимо верхом. И во время такой вот лекции худой, жилистый,
с головой как у хорька сержант Терп  Торнхил  родом  из  штата  Миссисипи,
отслуживший уже семнадцать лет и  не  входивший  ни  в  спортивную,  ни  в
антиспортивную фракцию, отчитал Пруита  за  невнимательность  и  послал  в
сопровождении другого сержанта на ближайшую гаревую дорожку проделать  еще
семь кругов ускоренным шагом с винтовкой наперевес.
   За сочувствие Пруиту Маджио тоже заработал семь кругов, потому что  Айк
увидел, как итальянец ободрил Пруита священным ритуальным  жестом  -  сжал
левую руку в кулак и резко выбросил вперед, а ладонью правой хлопнул  себя
чуть  ниже  левого  плеча,  -  и,  разгневанный  подобным  неуважением   к
дисциплине и правосудию, сержант Галович послал Маджио вслед за Пруитом.
   Так оно и шло. От занятия к занятию. Методично и  планомерно.  Один  за
другим сержанты испытывали его выдержку, словно все они  тренировались  на
нем, чтобы выцарапать себе должности инструкторов  по  подготовке  местных
гавайских  новобранцев,  число  которых   в   дивизии   после   объявления
мобилизации все прибавлялось.
   Даже надменный король узаконенного  мордобоя,  хладноокий,  молчаливый,
непрошибаемо безразличный ко всему Чемп Уилсон,  и  тот,  снизойдя,  нудно
отчитал его, когда они упражнялись в холостой стрельбе с плавным  нажатием
на спусковой крючок, потому что, как  заявил  Чемпион,  Пруит  распределял
огонь неравномерно.
   Пруит оперся на дуло винтовки и выслушал эту нотацию так  же  спокойно,
как все предыдущие, в таких случаях только и остается спокойно слушать, но
на этот раз он слушал вполуха. Потому что мысли его были далеко. Он  стоял
и смотрел на Чемпа, но при этом решал в уме  занимавшую  его  задачку.  Он
представлял  себе  все  это  очень  ясно,  события  раскручивались  в  его
сознании, как соскочившая с катушки кинолента, кадр следовал за  кадром  в
логической последовательности, начало было в одном конце пленки, а конец в
другом: первый кадр, второй, третий, и так далее по порядку.
   Мешало только то, что начала сейчас было не увидеть, оно  затерялось  в
спутанных на полу кольцах целлулоидной ленты,  и  конца  он  тоже  не  мог
разглядеть - конец был еще намотан на катушку.
   Тем не менее он помнил, что только два сержанта  -  Вождь  Чоут  и  Поп
Карелсен, про которых все знали, что оба с ним  дружат,  -  отказались  от
права поддать ногой новенький мяч, когда пришла их очередь  играть  в  эту
игру. Но даже у них была для этого уйма возможностей. Они же,  по  примеру
рядовых антиспортивной фракции,  предпочитали  неловко  отводить  глаза  в
сторону. Или любоваться сверкающей  белизной  ледников,  нагроможденных  в
прозрачном небе кучевыми облаками, которые  медленно  плыли  в  вышине,  -
белые горы над темными горами.
   А собственно говоря, чего ты от них ждал? - подумал он. Что они подымут
бунт и спасут тебя? Ты ведь прекрасно понимаешь, что никто тебя ни к  чему
не принуждает. Ты идешь на все это по своей доброй  воле,  и  ты  сам  это
знаешь, сказал он себе. У тебя полная свобода выбора.
   Ну и дела! Живешь себе тихо-спокойно, ничего не требуешь, стараешься ни
во что не совать нос, никому не  мешать,  а  смотри,  что  получается.  Ты
только посмотри, что получается. Увязаешь по самые уши непонятно  в  каком
дерьме. Взрослые люди на полном серьезе  с  пеной  у  рта  спорят,  должен
такой-то  солдат  заниматься  боксом  или  не   должен.   Нашли   проблему
первостепенной важности! Вся эта возня вдруг показалась ему такой смешной,
он не мог поверить, что она обернется для него серьезными последствиями.
   И все же он знал, что по