уку и сгреб горсть мелочи с одеяла. Когда он  добавил  мелочь  к  четырем
долларам,  выигранным  им  за  эти   два   часа,   игроки   закряхтели   и
зачертыхались. - Еще немного наберу, - сказал он, - и пойду громить  сарай
О'Хэйера.
   Они сидели за картами, когда из угла  размытого  дождем  двора  горнист
пискляво протрубил "вечернюю зорю", и в сортир тотчас набежал народ успеть
напоследок отлить, потом дежурный прошел по казарме, выключил  свет,  и  в
темной спальне  отделения  по  ту  сторону  двустворчатых,  качающихся  на
пружинах, как в баре, дверей уборной повисла  тяжелая  тишина,  нарушаемая
лишь похрапыванием и редким скрипом коек. А они продолжали  играть  с  той
всепоглощающей страстью, какую обычно приписывают любви, хотя мало кто  из
мужчин испытывает ее к женщинам.
   - Я так и знал, - горестно сказал Маджио. С трагическим  видом  спустил
лямку майки и почесал костлявое плечо. - Ты, Пруит,  старая  хитрая  лиса.
Прихватил на последней сдаче туза в пару к "закрытому" -  клади  карты  на
стол, а иначе пошел вон из нашего клуба! Вот как должно быть.
   - У тебя, Анджело, нервы как канаты, - усмехнулся Пруит.
   - Да? - сверкнул глазами Маджио. - В точку попал: как  канаты.  Давайте
сюда карты, я сдаю. - Он повернулся к Кларку:  -  Слышал,  носатый?  Пруит
говорит, у меня нервы железные. - Погладив себя по длинному  носу,  Маджио
шлепнул колоду перед Пруитом, чтобы тот снял. - Интересно, не  заезжал  ли
случаем мой папаша в Скрантон? Жалко, я  точно  знаю,  что  он  всю  жизнь
просидел в Бруклине, а то бы, Сэл, я хоть  сейчас  поставил  на  спор  сто
долларов, что ты мой братан. Если бы, конечно, у  меня  эти  сто  долларов
были.
   Сэл Кларк смущенно улыбнулся.
   - Моему носу до твоего далеко.
   Маджио энергично потер руки, потом пробежался пальцами по своему носу.
   - Все, - сказал он. - Поехали. Теперь мне должно везти,  я  поколдовал.
Все лучше, чем быть негром, - добавил он, ласково  погладив  свой  большой
нос, и начал сдавать. - Чиолли, а кому стукнуло  в  голову  обозвать  тебя
Кларком? Ты, Чиолли, предал весь итальянский народ. Сноб паршивый.
   - Тьфу! - Кларк не  сумел,  как  Маджио,  сохранить  серьезное  лицо  и
прыснул. - Я тут при чем,  если  в  бюро  иммиграции  не  могли  правильно
написать Чиолли?
   - Кончай треп, Анджело, - оказал Пруит. - Собрался выигрывать, сдавай.
   - Мне бы сначала отыграться, - бодро ответил Маджио. - Ты же итальяшка,
Чиолли. Грязный носатый итальяшка. Знать тебя не знаю. Ставьте денежки.
   - Ставлю пять. - Энди бросил на одеяло пять центов.
   Кларк попытался напустить на себя свирепый вид и  смешно  сощурил  свои
большие оленьи глаза:
   - Я парень крутой, Анджело. Ты со мной не связывайся,  от  тебя  мокрое
место останется. Не веришь, спроси Пруита.
   Маджио повернулся к Энди:
   - На пятачках не разбогатеешь. Удваиваю. - Он швырнул десять центов.  -
А что. Пру, Чиолли и вправду парень крутой?
   - Играю, - сказал Пруит. - Конечно, крутой, Он бьет, так уж бьет.  Ведь
это я учу его мужественному  искусству  самообороны.  -  Он  посмотрел  на
карту, сданную ему  "в  закрытую".  Губы  Сэла  растянулись  в  счастливую
улыбку.
   - Тогда другой разговор, - сказал Маджио. - Больше не буду, - бросил он
Кларку. - Так, так, теперь твое слово,  еврейчик.  Перед  тобой  поставили
десять. Играешь?
   - Играю, - сказал рядовой Джулиус Зусман, который неуклонно  проигрывал
кон за коном. - А зачем, непонятно. Где тебя  учили  сдавать  людям  такое
дерьмо?
   - Я прошел школу в Бруклине, и если бы ты хоть раз выбрался  из  своего
Бронкса подышать воздухом, ты бы  давно  обо  мне  услышал.  Я  -  великий
крупье!
   - Ставлю пять, - скривился Зусман. - Ты, Анджело, кандидат в  психушку,
вот ты кто. Настоящий буйнопомешанный. Самое тебе место на сверхсрочной.
   - Поговори у меня. Как  засверхсрочу  тебе  сейчас  в  глаз!  -  Маджио
взглянул на свою "закрытую" карту.  -  До  получки  еще  две  недели.  Ох,
Гонолулу, шарахну ж я тебя! Берегитесь, бордели. Маджио идет!  -  Он  взял
колоду в руки. - Последняя сдача.
   - Ха, - бросил Зусман. - Дать тебе хорошую бабу, а потом  прокатить  на
моем мотоцикле, и ты - покойник.
   - Вы его только послушайте! - Маджио обвел глазами игроков. - Дон  Жуан
с пляжа Ваикики! При мотоцикле и гитаре-однострунке!  Последняя  сдача,  -
повторил он. - Сдаем, раздаем, поддаем.
   - Сдавай же, - сказал Пруит.
   - Шеф велел сдавать. - Анджело  быстро  и  ловко  раздавал  карты,  его
тонкая рука нервно подрагивала, выплескивая заключенную в нем  энергию.  -
Друзья мои, я твердо решил выиграть. "Ого! У Энди уже два  валета.  Матерь
божья! Закрою глаза, чтоб не видеть. Два валета! Ставьте денежки.
   -  Это  укелеле  называется,  -  объяснил  Зусман.  -   Такой   местный
инструмент, гавайская гитара. На нее бабы здорово клюют. Мне больше ничего
и не надо. А на мотоцикл девки вообще косяками  ко  мне  плывут.  Вы  всей
ротой карманы выверните - на ваши деньги столько не купишь.
   - Чего ж ты еще три струны не натянешь? - спросил Маджио.  -  Играть-то
все равно не умеешь.
   - А мне играть и не надо. Это же так, для понта.
   Маджио задумчиво уставился на свою "закрытую".
   - Играть на вшивой однострунке, купить в рассрочку  мотоцикл  -  и  все
это, чтобы заманивать баб? Да если я  доживу  до  такого,  уж  лучше  буду
платить в борделе три доллара в кассу.
   - Ты  и  сейчас  их  в  кассу  платишь,  -  запальчиво  сказал  Зусман,
дороживший своим мотоциклом больше всего на свете.
   - Вот я и говорю, - с досадой откликнулся Маджио. - Играю.  Энди,  твои
два - уравниваю. Итого четыре, Риди. Играешь?
   - Ну вас к бесу, - сказал шестой игрок, рядовой Ридел  Трэдвелл,  родом
из южной Пенсильвании. Он не выиграл  еще  ни  разу.  Бочка  с  жиром,  из
которой росли руки, ноги и голова Трэдвелла, колыхнулась в ленивом вздохе.
Риди открыл свои карты и кинул их  на  одеяло.  Его  круглое  лицо  лениво
расплылось  в  улыбке,  обманчиво  скрывающей  исполинскую  силу,  которая
таилась под толстым слоем жира. Рядом с нервным, юрким Маджио он был похож
на толстого бронзового Будду. - Вы, ребята, меня раздели. Не мое это  дело
- играть с такими шулерами.
   - Брось, - сказал Маджио. - У тебя еще целых  двадцать  центов,  а  мне
только начало везти.
   - Иди к черту. - Трэдвелл встал. - Двадцать центов  -  это  две  кружки
пива. Я их тебе дарить не собираюсь, сам выпью.  Нет,  не  умею  играть  в
покер, хоть тресни!
   - Факт, - согласился Маджио. - Ты у нас только одно умеешь - таскать на
себе эту дуру АВБ [автоматическая винтовка Браунинга], чтобы потом  вместо
тебя палил какой-нибудь сержантик.
   - Ладно, не будем. - Риди Трэдвелл  поднялся  на  пот  и  автоматически
выбыл из кружка игроков. Еще минуту понаблюдав за  игрой,  он  неторопливо
вышел из уборной, ничуть не огорченный  проигрышем  -  выиграй  он  десять
долларов, настроение у него было бы не лучше и не хуже.
   - Ну и тип! - покачал головой Маджио. - Мне даже  было  противно  брать
его деньги. Но я себя заставил. В этой роте, кроме меня и  Пруита,  все  с
приветом. А иногда я и насчет Пруита сомневаюсь. Ладно, - повернулся он  к
Энди, - что ты решил?
   - А что у тебя здесь? - Энди  тянул  время,  угрюмо  разглядывая  карты
Маджио.
   - Сам не видишь? Четыре трефы на "вскрышке", одна в  загашнике.  Чистая
масть.
   - А если ты блефуешь?
   - Ставь деньги, узнаешь. Вот все, что могу посоветовать.
   - Ты на последней сдаче не плюсовал, - угрюмо заметил  Энди.  -  Хочешь
меня вытрясти.
   - Пятая трефа ко мне не в тот раз пришла, -  сказал  Маджио.  -  Хватит
телиться. Играешь?
   Энди насупленно поглядел на пару своих валетов, потом  -  на  третьего,
которого получил "в закрытую".
   - Играю, - сказал он. - Что мне еще остается? Не с последней картой  ты
смухлевал, - укорил он Анджело.
   - И не собирался, - возразил тот. - Четыре трефы, ты же сам видел. А не
видел, я не виноват.
   - Играю, - заявил Энди.
   - Говори деньгами, - ехидно напомнил Маджио.
   Энди неохотно выложил двадцать пять центов.
   - А ты что скажешь. Пру? - улыбнулся Маджио.
   - Придется играть, - сказал Пруит, пристально вглядываясь в лицо  Энди.
- У меня карта не фонтан, но, если у него только пара, я его накрою.  -  И
он бросил мелочь на одеяло.
   - Смотрите и скорбите! - Анджело прыснул  и  торжественно  открыл  свою
пятую трефу. Потом протянул руку, сгреб  деньги  в  пригоршню,  растопырил
пальцы и, когда мелочь посыпалась  сквозь  них,  довольно  захихикал,  как
старый скряга. - Если хочешь остаться  в  плюсе,  теперь  лучше  пасуй,  -
посоветовал он Пруиту. - Потому что я потер свой  волшебный  носик  и  мне
сейчас попрет.
   - Это ненадолго. - Пруит в последний раз затянулся сигаретой и  щелчком
послал окурок под унитаз.
   - Эй, ты что? - вскрикнул Маджио.  -  А  чинарик?  Чинарик!  Капиталист
нашелся!  -  Он  вскочил  на  ноги,  поднял  окурок  из-под  унитаза  и  с
наслаждением затянулся. - Играем дальше, - заявил он. - Риди выбыл, сдаешь
ты, Энди... Сигарета-то не ахти, - сказал он, усаживаясь на одеяло.  -  Я,
между прочим, работал на складе "Гимбела", и мне хоть  приличные  сигареты
перепадали. А как ты куришь?! Ты же из закусываешь. И слюнявишь. Нет, Пру,
ты не солдат.
   - Дай затянуться, - попросил Кларк, - разочек, а?
   - Господи, - вздохнул Маджио. - Конец месяца, до получки две недели,  а
ему - затянуться! Я этот чинарик сам еле спас. Не приставай. - Он протянул
Кларку крохотный окурок, пока Энди сдавал по второму кругу  "в  открытую".
Кларк осторожно взял окурок, впился в него губами, обжигая  пальцы,  потом
бросил в унитаз.
   - Значит, ты мне не веришь, Пруит, - сказал Маджио. - Не веришь, что  я
оттяпаю твои денежки? А у меня туз, я удваиваю.
   - Вот ведь черт! - вздохнул Пруит.
   - Сам виноват. Я тебя предупреждал.
   Энди сдал следующий круг, и  туз  Маджио  по-прежнему  оставался  самой
сильной картой. Ему везло весь кон, и он его выиграл. И следующий -  тоже,
потом  еще  два  подряд.  Энергия,  брызжущая  из  тщедушного,  костлявого
итальянца, казалось, притягивала к нему нужные  карты  и  отводила  их  от
других игроков.
   - Ну, ребятки, мне поперло, - сказал Маджио. - Пошла пруха, нутром чую.
Кинь сигаретку, Пруит, - униженно попросил он. - Что  тебе  один  паршивый
гвоздик? Будь человеком. Курить охота - умираю!
   Усмехнувшись, Пруит неохотно вытащил почти пустую пачку.
   - Сначала мои деньги  прикарманивает,  а  теперь  ему  еще  и  сигарету
подавай. Я эту пачку в долг купил.
   - Купишь еще. У тебя же сейчас есть деньги, жмот.
   - Сам себе покупай. Каждому дай по сигарете - да я лучше в карты играть
не буду. Так и быть, по одной на двоих, - ухмыльнулся он. - Но  больше  ни
на что не рассчитывайте.
   Он вынул из тощей пачки две сигареты, одну дал Маджио и Зусману, вторую
- Энди и Сэлу, потом достал еще  одну,  для  себя,  и  закурил.  Остальные
курили парами, передавая сигарету друг другу после  каждой  затяжки.  Игра
продолжалась, Анджело все выигрывал.
   Энди сдавал, когда двери уборной распахнулись и вошел Блум. Он с  такой
силой толкнул створки, что они стукнулись о  стенку  и  заходили  ходуном,
громко  скрипя  пружинами.  Рядовой  первого  класса  Блум,  усмехаясь   и
потряхивая приплюснутой  курчавой  головой,  с  тяжеловатой  напористостью
бугая шагнул к игрокам  -  здоровенный  детина,  такой  широкоплечий,  что
казалось, плечи еле протиснулись в дверь.
   - Тихо ты, балда,  -  сказал  Маджио.  -  Хочешь,  чтобы  дежурный  нас
разогнал?
   - В гробу я видел дежурного, - зычный голос Блума гулко  раскатился  по
уборной. - И тебя тоже, макаронник несчастный.
   Маджио словно подменили. Он вскочил, обошел одеяло и остановился  перед
Блумом, который возвышался над ним, точно огромная башня.
   - Слушай, ты, - сдавленно сказал он, - я ведь не всем позволяю так меня
называть. Силой и ростом я, может, не вышел, Динамит меня  в  свою  гнилую
команду не приглашает, но для тебя я все равно Маджио,  а  не  макаронник,
понял? Я твои шуточки терпеть не собираюсь. И без  бокса  достану,  пришью
стулом или ножом. - Он смотрел на  Блума  в  упор,  его  худое  лицо  было
перекошено, глаза горели яростью.
   - Да-а? - Блум поднял брови.
   - Да-да, - издевательски отозвался  Маджио.  Блум  сделал  шаг  вперед,
костлявый, узкоплечий итальянец вытянул шею, как  задиристый  петух,  и  в
уборной наступила напряженная тишина, обычно предшествующая драке.
   - Кончай, Блум! - Пруит сам  удивился  тому,  как  звонко  прозвучал  в
тишине его голос. - Анджело, сядь на место. Ставлю пять. Играешь?
   - Играю, - ответил Маджио, не оборачиваясь.  -  Отдохни,  ты,  жлоб,  -
бросил он Блуму через плечо, отходя к одеялу.
   Блум рассмеялся ему вслед самодовольно и нагло.
   - Я тоже сяду, - заявил он, втискиваясь между Зусманом и Сэлом Кларком.
   - Нас и так пятеро, - возразил Маджио.
   - Да-а? Ну и что? В прикупной покер можно всемером играть.
   - Мы в солдатский играем, - сказал Маджио.
   - Тогда и десять играть могут. - Блум не понял намека.
   - А если мы не хотим никого принимать? - Щурясь от дыма сигареты, Пруит
изучал свои "закрытые" карты.
   - Да-а? В чем дело? Вас что, мои деньги не устраивают?
   - Вот именно, - сказал Маджио. - Не удивлюсь, если они фальшивые.
   Блум зычно расхохотался:
   - Ну ты и тип, Анджело!
   - Для тебя я Маджио. Рядовой Маджио.
   - Ладно, не плачь, - засмеялся Блум. - Может, и  сам  когда-нибудь  РПК
получишь. - И он ласково погладил свои новенькие нашивки.
   - Надеюсь, не получу. Не дай бог. А то вдруг тоже стану сволочью.
   - Сволочью? - протянул Блум. - Ты про меня, что  ли?  Это  я,  что  ли,
сволочь?
   - А что, кто-то сомневается?
   Блум  с  минуту  озадаченно  глядел  на  Маджио,  пытаясь   сообразить,
оскорбили его или нет, и не понимая, откуда у итальянца такая  злость,  но
потом рассмеялся.
   - Ну ты и тип, Анджело. Я сначала подумал, ты это всерьез. А кто у  вас
богат сигаретами? - спросил он. Все молчали. Блум обвел глазами игроков  и
заметил, что у Пруита оттопыривается карман рубашки. - Угости, Пруит.
   - У меня нет.
   - Да-а? А в кармане что? Не зажимай, кинь нам по гвоздичку.
   Пруит невозмутимо поднял на него глаза.
   - Это пустая пачка, - соврал он, без тени смущения глядя Блуму в  лицо.
- Я как раз последнюю докуриваю.
   - Да-а? - Блум язвительно засмеялся. - Рассказывай сказки! Оставь тогда
хотя бы чинарик.
   - Это всегда пожалуйста. - Пруит пренебрежительно швырнул ему окурок, и
тот упал недалеко от унитаза.
   - Эй! - возмутился Блум. - Думаешь, я буду  его  теперь  курить?  После
того как он повалялся в этой вонючей луже?  Свинья  ты  все-таки,  честное
слово!
   - Я недавно курил точно такой  же,  -  сказал  Маджио.  -  Ничего,  мне
понравилось.
   - Да-а? Наверно, я просто еще не настолько опустился. А если  дойду  до
ручки,  лучше  уж  наберу  лошадиных  котяхов,  буду  самокрутки   навозом
набивать.
   - Как знаешь, - сказал  Маджио,  подполз  на  четвереньках  к  унитазу,
подобрал окурок и затянулся. - Главное - наблюдательность, -  добавил  он,
отползая обратно. - Берешь за сухой конец и спокойно куришь.
   Сэл Кларк собрал с одеяла карты и тасовал  их,  смущенно  отвернувшись,
будто не желал замечать враждебности, которую принес с собой Блум.
   - Ему тоже сдавать? - негромко спросил он Пруита.
   - Сдавай, - ответил тот.
   - Это что же получается? - ухмыльнулся Блум. - Пруит, значит, Робинзон,
а ты у него Пятница. Может, ты без его разрешения и на горшок не ходишь?
   Сэл покраснел, опустил голову и молчал.
   - Да, он мой Пятница, - резко ответил Пруит, увидев, какое у Сэла лицо.
- Доволен?
   Блум безразлично пожал плечами:
   - Меня это не колышет.
   Благодарно  взглянув  на  Пруита,  Сэл  начал  сдавать.  Блум  даже  не
посмотрел в его сторону.
   С приходом  Блума  дружный  кружок  игроков  словно  распался,  уже  не
чувствовалось теплой товарищеской непринужденности.  Играли  молча.  Никто
больше не шутил. Так сосредоточенно сидели за картами разве  что  в  сарае
О'Хэйера.
   Маджио выиграл  несколько  конов  подряд,  и  Блум  каждый  раз  громко
матерился.
   - Слушай, может, заткнешься? - не выдержал наконец Зусман. - Из-за тебя
мне стыдно, что я тоже еврей.
   - Да-а? - прорычал Блум. - Тебе стыдно, что ты еврей? А может, ты вовсе
и не еврей, может, ты вонючий мексиканец?
   - Может, и так.
   - Очень даже может быть, - сказал Маджио. - По крайней мере, он не  жид
пархатый, вроде некоторых. Я больше не играю. Мне  и  этих  денег  хватит.
Пойду к О'Хэйеру, попробую заработать поприличнее.
   - Эй, ты куда? - Блум вскочил на ноги. - Думаешь, выиграл и уйдешь?
   - Конечно. А ты думал, буду ждать, когда все проиграю? Ты где учился  в
карты играть? На курсах кройки и шитья? Со старыми девами?
   - С выигрышем никуда не уйдешь, - сказал Блум. - Ишь ты, собрался  наши
денежки в сарай понести!
   - Не уйду? Смотри внимательно.
   Блум повернулся к остальным:
   - Вы что, ребята, так просто его отпустите? Он же вас тоже обчистил.
   - А для чего,  по-твоему,  мы  сели  играть?  -  сказал  Пруит.  -  Для
развлечения? Поиграли, потом каждый взял свои деньги  назад  и  разошлись,
так думаешь? Какого хрена, по-твоему, мы тут  режемся  по  маленькой?  Для
того и играем, чтобы потом у О'Хэйера настоящие деньги зашибить.  Ты  что,
вчера родился?
   - Да-а? - возмущенно протянул Блум. - Может, ты с этим макаронником  на
пару стараешься? Я вам, подлецам, два доллара продул. Честные  люди  своих
не обдирают. Я думал, Пру, ты стоящий мужик. Мне ребята рассказали, как ты
отказался к нам в команду идти. Они  говорили,  что  ты  трус,  а  я  тебя
защищал. Теперь вижу, что зря.
   Пруит подобрал с одеяла несколько монеток - все, что у него осталось, -
положил их в карман и поднялся. Руки его свободно повисли, готовые в любую
минуту нанести удар, губы сжались в узкую бескровную полоску, глаза  стали
плоскими, как на рекламном щите.
   - Слушай ты, гнида, - сказал он, ощущая ледяное спокойствие,  рожденное
взрывом жаркой отчаянной ненависти. - Лучше  захлопни  пасть,  пока  я  не
заткнул ее тебе раз и навсегда. Для этого не обязательно идти на  ринг.  И
без стула я тоже обойдусь.
   - Да-а? - Блум отступил на шаг. - Это мы с удовольствием. Хоть  сейчас.
- Он начал расстегивать рубашку, вытягивая ее из брюк.
   - Давай, давай, - Пруит напряженно улыбнулся, - а то  ведь  не  успеешь
рубашку снять.
   - Много болтаешь, - сказал Блум, все еще вытягивая рубашку.
   Пруит двинулся вперед и  уже  был  готов  ударить  Блума,  который  еще
вытаскивал руки из рукавов, но между ними встал Маджио.
   - Подожди. На черта тебе нужны потом неприятности? - Он развел  руки  в
стороны, не подпуская Пруита к Блуму. - Это все из-за меня, ты тут ни  при
чем. Наплюй! - миролюбиво сказал он, удерживая  Пруита,  как  тот  недавно
удержал его.
   Пруит равнодушно застыл на месте, руки его расслабились.
   - Ладно, - сказал он, стыдясь своей холодной  ярости,  самозабвенной  и
первобытной. Чем Блум вызывает к себе такую  ненависть,  что  его  хочется
убить? - Чего руки-то растопырил? Опусти, - сказал он Маджио. - Не буду  я
с ним связываться, не бойся.
   - Я так и думал, - заметил Блум, заправляя рубашку в  брюки  и  победно
ухмыляясь, будто то, что драка не состоялась, было его личной заслугой.
   - Вали отсюда, - брезгливо сказал Маджио.
   - Да уж не останусь, - оскалился Блум.  -  Я  вам  свои  деньги  больше
дарить не собираюсь, не рассчитывай! Не знал, что вы тут одна шайка-лейка.
- И, довольный, что последнее слово  осталось  за  ним,  он  вышел,  снова
громко хлопнув дверью - пусть это жулье знает!
   - Кто не рискует, тот не выигрывает, -  сказал  Маджио.  -  Тебя  никто
играть не приглашал, - крикнул он вслед Блуму. - Ох,  когда-нибудь  я  ему
расквашу морду! Когда-нибудь он у меня дождется!
   - Вообще-то я против него ничего не имею, - сказал Пруит. - Но он  меня
каждый раз доводит до белого каления.
   - Ничего, я его тоже до белого каления доведу, - заверил Маджио.  -  Он
дерьмо и подонок. Я таких ненавижу.
   - Наверно, надо было с ним полегче, - заметил Пруит.
   - С такими полегче нельзя, - возразил Маджио. - Вот подожди, станет  он
капралом, тогда устроит нам с тобой легкую жизнь. Еще намаемся.
   - Это точно, - рассеянно сказал  Пруит,  пытаясь  понять,  что  именно,
какие черты, какие качества, какие  особенности  характера  делают  одного
человека приятным, а другого - отвратительным.  Он  мог  позволить  Маджио
многое из того, что никогда не потерпел бы от Блума  даже  в  шутку.  Блум
вечно все передергивал, и получалось, что ты его  оскорбил;  казалось,  он
каждый раз старается переложить вину на  другого.  Думая  об  этом,  Пруит
снова обозлился. Зря он не набил Блуму морду - все какое-то  разнообразие.
Обидно, что он перестал выигрывать. И вообще, многое было обидно.  Он  жил
без женщины уже почти месяц, с того дня перед прошлой  получкой,  когда  в
последний раз был у Вайолет. Обидно, что у него нет женщины.
   - Ну? - Маджио смотрел на Пруита. - Я иду в сарай. Пора из этой  мелочи
сделать настоящие деньги.
   - Махнул бы лучше в город, пока есть на что, а то и этого не  будет.  -
Пруит повернулся и пошел назад к одеялу.
   Зусман уже поднялся на ноги и стоял,  пересчитывая  оставшуюся  у  него
мелочь.
   - Так-так, пировали - веселились, подсчитали -  прослезились.  Конечно,
приятно перекинуться в картишки с друзьями, только у меня теперь  даже  на
бензин не осталось. Ты, я думаю, больше играть не  хочешь?  -  спросил  он
Маджио.
   - Ни в коем разе, - ответил тот. - Я иду в сарай.
   - Так я и думал. - Зусман подошел  к  окну  и,  сунув  руки  в  карман,
уставился во двор. - Тьфу ты, зараза! - выругался он. - Как  на  кладбище,
жуть берет! И дождь все никак не перестанет, а то мотнул бы куда-нибудь на
мотоцикле, может, успел бы и бабу раздобыть. Если бы, конечно, бензин был.
- Он отошел от окна и  вздохнул.  -  Придется  обойти  ребят,  поспрошать,
может, кто наскребет на бак.
   - Анджело, хочешь я пойду с тобой? - спросил Сэл  Кларк,  отрываясь  от
пасьянса, который он начал раскладывать на скамейке. - Я могу всех их  там
подзавести, - предложил он.
   - Не нужно, - решительно отказался Маджио. - Я  их  сам  подзаведу.  На
весь мой выигрыш.
   - Я всех там буду подначивать, а ты их обыграешь, -  предлагал  Сэл.  -
Сам-то я никогда не выигрываю, но, если другу надо, могу так для него всех
подзавести, что будь здоров.
   Маджио посмотрел на него и улыбнулся.
   - Сиди уж, Пятница. Вон тут сколько ребят осталось, их и заводи. Парни,
если выиграю, выдам каждому взаймы по пять зеленых. Эй, Пру, скажи  своему
Пятнице, чтоб никуда  Не  ходил  и  болел  за  меня  отсюда.  Меня  он  не
слушается.
   Пруит поднял глаза, но лицо его оставалось серьезным, и он промолчал.
   - Ну можно я пойду с тобой? Я в долю не прошусь.  Тебе  это  ничего  не
будет стоить, - сказал Сэл.
   - Хватит канючить, - мрачно обрезал его Энди. - Не хочет он тебя брать,
не видишь? Гордости ни на грош.
   - Там сейчас почти никого нет, - сказал Маджио. - Я тебя  потому  и  не
беру. Конец месяца. Сейчас там максимум один стол под покер по-крупному и,
может, еще один - под "очко" для шушеры.
   - Мы все равно собирались в кино  идти,  -  сказал  Энди  и  подошел  к
Пруиту. - Слушай, одолжишь мне  двадцать  центов?  Нам  на  кино.  У  меня
двадцать осталось, и Сэлу тоже нужно двадцать.
   - Держи, - Пруит угрюмо протянул ему оставшиеся  шестьдесят  центов.  -
Бери все. Это не деньги.
   - Черт, неловко как-то, - вздохнул Энди, но деньги взял.
   - Ну еще бы, - сказал Пруит. - Ты очень переживаешь, я понимаю.
   - Зря не веришь. Я ж у тебя только двадцать просил. - Энди посмотрел на
Пруита, и глаза его медленно поползли в сторону, потому что он  знал,  что
врет. Ему не хотелось врать, но шестьдесят центов очень бы пригодились.
   - Просил двадцать, а получил шестьдесят, так что  не  скули,  -  сказал
Пруит. - И ради бога, когда разговариваешь с человеком, гляди ему в глаза.
А то жутко становится.
   - Ладно, Пру, - кивнул Энди. - Значит, хочешь, чтобы я взял все?
   - Тебе дали деньги? Дали. Заткнись и делай с ними, что хочешь.
   - Ясно. - Энди шагнул к скамейке.  -  Сэл,  давай  пару  раз  в  дурака
перекинемся, в кино все равно еще рано.
   Пруит брезгливо посмотрел на Энди и отошел к  раковине.  Женщина  нужна
позарез, подумал он.
   - Эй, Пру, - тихонько окликнул его  Маджио,  снова  просунув  голову  в
дверь уборной. - Выйди на минутку.
   - Зачем? - Пруит понимал, что ведет  себя  как  последняя  скотина,  но
ничего не мог с собой поделать. - Деньги теперь твои, иди просаживай.
   - Да выйди ты на минутку, балда!
   - Сейчас. - Он отошел от раковины.
   Энди, когда он проходил мимо, уставился в пол, зато  Сэл  Кларк  поднял
голову и улыбнулся ему застенчивыми оленьими глазами.
   - Не робей, Пятница, - ласково сказал Пруит.



        11

   Маджио ждал его на галерее, стоял  в  майке,  зябко  сгорбив  костлявые
плечи, и глядел на потоки воды за москитной сеткой. Дождь громко барабанил
по асфальту дорожки,  и  шум  воды,  заполняя  все  пространство  галереи,
растворял в себе сонные шорохи, доносившиеся из спальни отделения.
   - Если выиграю, хочешь поехать со мной в город? - повернувшись, спросил
он.
   Пруит сердито хмыкнул.
   - Что, вдруг стало меня жалко?
   - Ха! Размечтался! Просто не хочу ехать один. Я там никого не знаю.
   - Я тоже.
   - В городе одному еще тоскливей, чем здесь.
   - Ерунда. Если есть деньги, там не соскучишься. Бери-ка ты  лучше  свой
выигрыш и поезжай один, пока деньги целы. А то у О'Хэйера вылетишь в трубу
в пять минут, - резко сказал Пруит.
   - Слушай, кончай психовать. Блум - кретин, все это знают.
   - Это ты слушай. Я Блума в упор не вижу, но, если он еще  раз  на  меня
потянет, я ему его плоскую башку быстро отремонтирую.  И  с  другими  тоже
разберусь. Понял?
   - Тебе же будет хуже, - рассудительно заметил Маджио.
   - Может быть. Зато чувствовать себя буду лучше.
   - Он тебя насчет трусости подкалывал. Чушь это  собачья.  Никто  же  не
верит.
   Пруит уже шагал назад в уборную, но тут остановился.
   - Знаешь, Анджело, давай об этом не будем. Мне наплевать, верит  кто-то
или не верит, - серьезно сказал он. - И вообще пошли они все подальше!
   - Ладно, Извини. Подожди, я схожу за рубашкой, а то замерз как  собака.
Где это я читал, что на Гавайях не бывает зимы?
   Он нырнул в ритмично посапывающую спальню и смешно зашагал на цыпочках;
Пруит  невольно  улыбнулся.  Вскоре  Маджио  вышел  на  галерею,  на  ходу
натягивая рубашку. В руке у него был плащ, на голове твердая, как  дерево,
полевая  шляпа  -  он  очень  гордился  ею  и  каждую  неделю  старательно
пропитывал для жесткости сахарным сиропом.
   - Где ты будешь? - спросил он, расстегивая брюки и  заправляя  рубашку,
когда они спустились на галерею первого этажа и их уши перестали различать
шум бесконечно льющейся воды, потому что вода лилась слишком давно.
   - В комнате отдыха. Или наверху, в сортире.
   Маджио надевал плащ так торжественно, будто облачался в  доспехи  перед
выездом на турнир.
   - Ясно, - сказал он. - Заготовь пустой сундучок, а то я один все золото
не дотащу.
   - Смотри, чтоб выиграл! У меня уже почти месяц бабы не было.
   - То-то ты на стенку лезешь, - ухмыльнулся Анджело. - У  меня  тоже  не
было с самой получки. - Он надвинул шляпу на лоб и заглянул в лицо  Пруиту
из-под острых, как бритва, полей: - Дай курнуть на дорожку.
   - Тьфу ты, черт! - Пруит страдальчески поморщился, но полез в карман  и
вытащил из невидимой пачки одну сигарету. - С каких это пор ты у  меня  на
содержании?
   - В чем дело? Боишься, сопру твою несчастную  пачку?  Выиграю  -  куплю
тебе целый блок. Ладно, теперь дай спичку, и я пошел.
   - А у тебя во рту не пересохло? Может, еще попросишь за тебя сплюнуть?
   - Только не на пол! - Анджело в притворном ужасе поднял брови. - Только
не на пол! Что за манеры?
   - Больше тебе ничего не надо? Хочешь, открою  рот,  будешь  туда  пепел
стряхивать.
   - Спасибо, не надо, - сказал Маджио.  -  Ты  ничего  парень.  Будешь  в
Бруклине, заходи. Я о тебе позабочусь. -  Он  открыл  картонную  книжечку,
которую ему дал Пруит, оторвал одну спичку, чиркнул  и  протянул  книжечку
назад. Огонь спички бронзовым отблеском осветил его худое детское лицо.  -
До встречи,  старик,  -  кивнул  он,  попыхивая  сигаретой  с  царственной
небрежностью  богача,  смакующего  сигару  за  пятьдесят  центов.   Важно,
вразвалочку сошел с галереи под дождь, нырнул  в  падающие  сверху  пласты
воды и все так же вразвалочку зашагал дальше;  его  костлявые  плечи  были
задиристо взгорблены, он широко размахивал тонкими руками, и  бесформенный
плащ на нем взволнованно колыхался.
   Пруит с легкой грустной усмешкой проводил его  глазами.  Он  больше  не
злился, ему хотелось, чтобы Маджио выиграл и вернулся  с  деньгами.  Глядя
через мокрый двор на освещенный тоннель "боевых ворот", он прислушивался к
обрывкам песни и пьяным крикам, несущимся из открытой  двери  пивной  Цоя,
слышал, как громыхают пустые ящики. Жизнь его снова шла старой проторенной
дорогой, он снова рыл  носом  землю,  чтобы  раздобыть  несколько  центов,
которые казались богатством, изворачивался и клянчил, чтобы  наскрести  на
пару кружек пива и на женщину.
   Даже если Маджио выиграет, ты все равно ни в одном борделе  не  найдешь
то, что ищешь, а орешь, что тебе просто нужна баба, как будто в  этом  все
дело. Дурак ты, дурак набитый, что упустил Вайолет, горько подумал он,  не
надо было настаивать на своем, нужно было вести себя умнее. Знать бы,  что
она делает сейчас, в эту самую минуту. Пусть даже в ней не было того,  что
ты так ищешь всю жизнь, но ты хотя бы мог бывать у нее раз в неделю или  -
черт с ним! - раз в месяц. Теперь у тебя нет и этого. Осталась лишь старая
привычная карусель: бордели, где ты тоже никогда не найдешь то,  что  тебе
нужно, плюс отсутствие денег, которые необходимы, чтобы пойти в бордель, -
их приходится униженно выпрашивать, но все отказывают,  и  деньги  у  тебя
бывают только в день получки, когда бордели  переполнены.  С  Вайолет  все
было иначе. А разве нельзя вернуться, поговорить с ней, объяснить?  Но  он
сам понимал, что ничего из этого не выйдет, что все  в  прошлом,  она  уже
нашла себе другого солдата, может быть своего же, японца. Она ведь об этом
и мечтала. Наверно, зря он на ней не женился. Ну конечно, еще скажешь, что
из горнистов тоже зря ушел? А если ты никогда не найдешь то, что ищешь? Он
повернулся и пошел назад.
   Энди и Сэл Кларк  все  еще  играли  в  уборной  в  "дурака"  на  старой
деревянной скамейке, облезшей и потрескавшейся под брызгами воды.
   - Пока тебя не было, Блум снова заходил, - сказал Энди, подняв глаза от
карт.
   - Да? - Пруиту это было сейчас совершенно все равно.  -  А  ему-то  что
надо?
   - Искал, у кого одолжить пятьдесят центов на такси до города,  -  хмуро
ответил Энди, вновь опуская глаза к картам.
   - Ну и что? Ты ему одолжил?
   - С какой стати? - возмутился Энди. - Думаешь,  я  тебя  предам?  -  Он
поднял голову, увидел, что Пруит его подначивает, и успокоился. - У нас на
двоих восемьдесят центов, Если бы я дал ему  сорок,  нам  бы  на  кино  не
хватило.
   - А я подумал, ты ему одолжил, - продолжал поддразнивать Пруит. - Ты же
у нас теперь после Анджело самый богатый.
   - Зря ты так думаешь. Ничего я ему не одалживал. Если ты передумал, так
и скажи - отдам тебе твои деньги хоть сейчас.
   - Да бог с тобой! - весело сказал Пруит. - На что они мне?
   - Небось поедешь с Анджело в город, - мрачно заметил Энди.
   В его голосе была обида, Пруит повернулся и посмотрел на него.
   - Если он выиграет, поеду, - ответил он.
   Энди многозначительно глянул на Сэла.
   - Мы так и вычислили.
   - Вы? - Пруит подошел к ним и остановился перед Энди. - Если кто тут  и
вычислял, то только ты, и Сэла не приплетай. А что, мне нельзя  поехать  с
Анджело?
   - Езжай на здоровье. - Энди повел плечами. - Просто,  когда  друзья  на
мели, их не бросают.
   - У вас нет денег и вы не едете  в  город,  по-твоему,  я  тоже  должен
остаться здесь и идти с вами в кино?
   - Я этого не говорил, - возразил Энди, отступая.  -  Меня  вон  тоже  в
город звали. Блум предлагал с ним поехать.
   - Ну и поезжай, - спокойно сказал Пруит. -  Ты  из-за  этого,  что  ли,
нервничаешь? Я нисколько не обижусь. Мне наплевать, с кем ты куда  ездишь.
А что будет Пятница делать?
   - Он может пойти в кино один. Я возьму только сорок центов на такси.
   - Ишь ты, разошелся.
   - Я в кино не  пойду,  -  радостно  заявил  Пятница.  -  Я  эти  деньги
приберегу. Лучше посижу здесь, поучусь карты сдавать.
   - Дело хозяйское, - сказал Энди. - Деньги  твои.  Если  хочешь,  иди  в
кино.
   - А что вы с Блумом будете делать в городе? - спросил Пруит. - Если  не
секрет.
   - Да, так, погуляем.
   - Не очень-то ты разгуляешься. Всего сорок центов, и те  на  такси.  Не
хорошо, приедете вы в город, а что потом? Назад-то как вернетесь?
   - Вернемся. Блум  знает  одного  голубого  с  Ваикики.  Вроде  денежный
парень. Блум думает, его можно будет почистить.
   - Я бы на твоем месте не ездил, - сказал Пруит.
   Энди поглядел на него с возмущением:
   - Это почему же? Тебе легко говорить. Сам-то едешь с Анджело.
   - Потому что Блум тебе врет, вот почему. Ты на Гавайях сколько служишь?
Пора бы знать, что в Гонолулу такие номера не проходят. Они  тут  денег  с
собой не носят. Городок-то  маленький,  а  солдат  полно.  Иначе  бы  этих
типчиков чистили каждый вечер.
   Энди глядел в сторону.
   - Блум говорит, если не получится почистить, высадим  его  хотя  бы  на
выпивку и на такси. Чего тут такого?
   - Врет он тебе, вот чего. А какой ему смысл врать? Он же знает,  что  в
Гонолулу ни одного голубого не обчистишь. Почему  же  он  тебе  правду  не
говорит? Я таким людям не доверяю. Не нравится мне этот Блум.
   - По-твоему, я должен здесь торчать, да? - сердито сказал  Энди,  пряча
от Пруита глаза. - Сам же едешь с Маджио!
   - Ну что ж, дело твое.
   - Он сам меня позвал. Я не напрашивался. И я с ним поеду. В казарме  от
тоски загнешься. Даже на гитаре не поиграть, вон дождь  какой.  Можешь  на
меня злиться, я все равно поеду.
   - Да не злюсь я на тебя. Ты просто дурак, вот и все. А хочешь подцепить
денежного клиента, поезжай лучше один. - Он сел  на  край  скамейки,  взял
собранную Энди колоду и стал снимать карты  одной  рукой,  вспоминая,  как
когда-то, в пору бродяжничества, научился этому трюку в товарном вагоне.
   - Делай как знаешь, - после паузы сухо сказал он Энди. -  А  если  тебя
самого оприходуют, сходишь к капеллану на исповедь, я  тебе  свою  очередь
уступлю.
   - Запугать хочешь? - презрительно усмехнулся Энди. - Так  ты  идешь?  -
спросил он Пятницу. - Мне еще нужно переодеться в гражданское.  Блум  меня
ждет через пятнадцать минут в комнате отдыха.
   - Зря ты его не слушаешь, - сказал Сэл Кларк. - Не ездил бы ты  с  этим
Блумом.
   - Отстань ты, ради бога! - огрызнулся Энди. -  И  так,  кроме  казармы,
ничего не видим. Ты пойдешь в кино или не пойдешь?
   - Наверно, пойду. Сдавать карты завтра поучусь.  Пру,  ты  бы  раздобыл
где-нибудь десять центов, пошли бы вместе. Всего-то десять центов нужно, у
меня же тридцать есть.
   - Нет, Пятница, спасибо.  -  Пруит  посмотрел  в  его  серьезное  худое
смуглое лицо и снова почувствовал теплую  нежность.  -  Я  обещал  Анджело
дождаться.
   - Как хочешь, - сказал Сэл Кларк. - Ты уж там, в городе, погуляй на всю
катушку.
   - Ладно, - кивнул Пруит. - Смотри, чтобы Блум и тебя не уговорил, а  то
вдруг тоже поедешь деньги добывать.
   - Никогда, - торжественно произнес Сэл.
   Пруит проводил их взглядом,  потом  разложил  на  скамейке  оставленные
Сэлом карты и стал ждать. Долго ждать  не  пришлось.  Минут  через  десять
после ухода Сэла и Энди в уборную  ворвался  взбудораженный  Анджело,  так
толкнув дверь, что створки хлопнули о стены.
   - Ну? - спросил Пруит, подымая голову. - Сколько ты выиграл?
   - Выиграл? - в  ярости  переспросил  Маджио.  -  Выиграл!  Почти  сорок
зеленых. За одну игру. На первой сдаче. Хватит нам, как думаешь?
   - Отлично, - сухо сказал Пруит. - А проиграл сколько?
   - Проиграл? - в бешенстве крикнул  Маджио.  -  Проиграл  я  сорок  семь
долларов. И тоже за одну игру. На второй сдаче. Черт! - Он оглядывался  по
сторонам, выбирая, что бы сломать, и, не найдя ничего подходящего,  сорвал
с головы шляпу, швырнул ее на пол, злобно лягнул, оставив на твердой,  как
папье-маше, тулье большую грязную  вмятину,  и  послал  ногой  по  мокрому
скользкому полу к другой стене.
   - Вот, посмотри, что я наделал, -  грустно  сказал  он  и  двинулся  за
шляпой. - А что же ты не  спрашиваешь,  почему  я  сразу  не  ушел,  когда
выиграл те сорок? Валяй, спрашивай.
   - Зачем мне спрашивать? Я и так знаю.
   - Потому что я думал, выиграю еще. - Маджио жаждал, чтобы его  наказали
за  глупость,  и,  видя,  что  Пруит  отказывается  это  сделать,  занялся
самобичеванием.  -  Я  думал,  выиграю  побольше  и   гульнем   в   городе
по-настоящему. Может, даже пару раз. И ни хрена подобного! Ни хре-на! - Он
нахлобучил на голову грязную, помятую шляпу, подбоченился и  посмотрел  на
Пруита. - Ни хре-на!
   - Так, - сказал Пруит. - Все  ясно.  -  Он  опустил  глаза  на  колоду,
которую держал в руках, неожиданно резким движением согнул ее - верхние  и
нижние карты порвались пополам, а  остальные  только  помялись  и  кое-где
треснули, - потом подбросил в воздух и смотрел,  как  изуродованные  карты
косо и плавно, будто осенние листья, летят на пол. - К черту! Пусть  утром
сортирный наряд подбирает. К черту все!
   - Энди и твой Пятница пошли в кино? - с надеждой спросил Анджело.
   - Да.
   - Он тебе деньги не отдал?
   - Нет.
   - Черт, жалко. У меня сорок центов осталось. Был бы доллар, я бы сбегал
в третью роту, там у меня знакомые ребята сейчас играют. Вход в игру всего
доллар.
   - У меня ни гроша, - сказал Пруит. - Ни ржавого цента. Черт с ним. Тебе
же всю ночь играть надо, чтобы на сарай наскрести.
   - Верно, - согласился Анджело. - Ты прав. - Он скинул  с  себя  плащ  и
начал снимать рубашку. - К черту! Стрельну сейчас пятьдесят центов,  поеду
в город и охмурю какого-нибудь голубого. Никогда раньше не пробовал, но  у
других ребят получается, почему я не могу? Наверно, не так это  и  трудно.
Надоело, - сказал он. - К чертовой матери все, надоело! Иногда так  тошно,
что хоть вешайся.
   Пруит смотрел на свои руки, свисающие с колен.
   - Честно говоря, мне и ругать-то тебя неохота.
   - Давай поедем вместе, - предложил Маджио.  -  Стрельни  у  кого-нибудь
сорок центов. Не повезет, вернемся на попутке.
   - Нет, спасибо. С меня хватит. Не то у меня настроение, чтобы  в  город
ехать.
   - Мне еще переодеться надо. Будь здоров. Увидимся утром, если  вернусь.
А не вернусь, можешь проведать меня в гарнизонной тюрьме.
   Пруит засмеялся, но на смех это было похоже мало.
   - Договорились, - сказал он. - Принесу тебе блок сигарет.
   - Пока что я возьму у тебя  всего  одну.  Авансом,  а?  -  Он  виновато
посмотрел на Пруита. - Когда я выиграл, у меня совсем из головы  вылетело,
что надо купить.
   - О чем разговор! Конечно. Бери.  -  Пруит  вытащил  мятую  пачку,  где
оставалось две сигареты, одну дал Маджио,  последнюю  взял  сам  и  бросил
пустую пачку в унитаз.
   - Если это последние, я не возьму.
   - Какая разница? Бери. У меня полно табаку на самокрутки.
   Маджио кивнул и пошел в спальню отыскивать на  ощупь  в  мерно  дышащей
темноте свою городскую "форму" - гавайскую рубашку, дешевые брюки и  туфли
за два доллара. Пруит глядел ему вслед: маленький, узкоплечий,  рахитичный
сын племени горожан, навеки лишенных судьбой счастья  ощущать  под  ногами
живую  землю,  если  не  считать  Центрального  парка,  с  его   тщательно
ухоженной, чуть ли не  законсервированной  травой;  отпрыск  горожан,  чья
жизнь и даже фильмы, по образцам которых они пытаются эту  жизнь  строить,
даже пиво, которое они  пьют,  чтобы  эту  жизнь  забыть,  -  ширпотреб  в
консервных жестянках.



        12

   Март еще не  успел  перевалить  за  середину,  как  уже  было  получено
согласие на перевод повара из форта Камехамеха, хотя Хомс заставил Тербера
отослать официальный запрос всего полторы недели назад. Обычно  оформление
перевода, тем более из одного рода войск в другой, тянется  долго,  но  на
этот раз все решилось с неслыханной быстротой.
   Когда Маззиоли принес из штаба полка письмо  о  переводе,  Милт  Тербер
сидел в канцелярии и озадаченно рассматривал  фотографию,  лежавшую  перед
ним на столе поверх деловых бумаг. Фотографию ему подарила Карен  Хомс,  и
Тербер,  подперев  щеку  здоровенным   кулаком,   разглядывал   снимок   с
недоумением мальчишки, который попал на фильм  для  взрослых  и  мало  что
понимает.
   Она дала ему эту фотографию перед их "лунным купанием", как  он  теперь
иронически называл про себя тот вечер на пляже. Он  не  просил,  она  сама
протянула ему фотографию, едва он сел к ней в машину. Как  будто  считала,
что так положено, подумал он.
   Она заехала за ним в центр города - снова вспоминал он все по  порядку,
- к кинотеатру на  Кау-Кау  Корнер,  куда  съезжаются  туристы  на  взятых
напрокат машинах и где, как они решили, им безопаснее  всего  встретиться.
Она не знала дороги, и он хотел сам повести машину к Тоннелю, к маленькому
потайному пляжу, который он так часто видел из грузовика, проезжая мимо, и
думал, вот куда хорошо бы привести женщину,  а  один  раз  не  выдержал  и
спустился по скалам вниз. Но она побоялась доверить ему  машину  мужа.  Он
подсказывал ей, как ехать, но она все равно дважды  не  туда  повернула  и
очень нервничала, пока они выбирались через  Каймуки  на  авеню  Вайалайе,
которое затем переходило в шоссе Каланианаоле, ведущее  к  Тоннелю.  Может
быть, именно поэтому все с  самого  начала  пошло  кувырком  и  получилось
совсем не так, как он себе представлял. Тогда, у нее дома, он видел  ее  в
двух  совершенно  разных  ипостасях,  а  сейчас  перед  ним  была  третья,
нисколько не похожая на прежние. Они  оставили  машину  возле  Тоннеля  на
маленькой площадке у бетонного  столбика  с  табличкой,  на  которой  было
написано, что в ясную  погоду  отсюда  можно  увидеть  Молокаи,  и  начали
спускаться вниз. Явно делая над собой усилие, она  торопливо  сказала:  "Я
так довольна, так счастлива!" Все было на месте:  полная  луна,  невысокие
мягкие волны прибоя в белых барашках, мерцающий  в  лунном  свете  бледный
песок крохотного пляжа среди скал, тихий  ветер,  проскальзывающий  сквозь
ветви киав на шоссе, была бутылка, которую  он  прихватил  с  собой,  были
бутерброды и термос с кофе, были даже одеяла. Да, все было на месте и  как
надо, думал он, все, как он себе  представлял.  Когда  они  спускались  со
скал, она поскользнулась и ободрала руку, а потом, уже  внизу,  зацепилась
за сук и порвала платье, одно из ее лучших, сказала она.  Они  взялись  за
руки и голышом побежали в воду - в лунном свете  отличная  была  картинка,
вспоминал он, - волны, откатываясь от  берега,  словно  ползли  в  гору  и
тяжелым дыханием обдавали им колени.  Она  скоро  замерзла,  вернулась  на
песок и закуталась в одеяло. Тогда-то он и поставил  крест  на  всей  этой
затее, решив, что с самого начала это  была  великая  глупость,  и  прежде
всего с его стороны. Но он вместе с ней вылез из воды,  и,  хотя  было  до
смерти обидно, что он такой дурак, желание у него не прошло, он сгорал  от
этого желания и совсем не чувствовал холода, до того хотел  ее,  но  какое
тут, к черту, удовольствие, если  все  время  следишь,  чтобы  не  сползло
одеяло, потому что  иначе  она  снова  замерзнет.  И  вот  тогда  он  стал
уговаривать ее выпить, до этого он не настаивал, хотя не  понимал,  почему
она  не  пьет.  Но  она  отказалась  наотрез,  улыбаясь  скорбной  улыбкой
христианской мученицы, великодушно прощающей римлян, она сказала,  что  во
всем виновата сама, что с ней всегда  так,  вечно  она  все  портит,  она,
наверное, просто "комнатная женщина", хотя в тот первый день, в спальне  в
Скофилде, когда они говорили об этой поездке, ей  действительно  казалось,
что будет чудесно. А сейчас она ему искренне советует найти себе для таких
вылазок другую женщину, она ничуть не обидится. Когда они уже возвращались
в город, она сказала, что надо быть честными  до  конца,  и  спросила,  не
хочет ли он вернуть ей  фотографию,  она  действительно  не  обидится.  Он
почувствовал себя виноватым, потому что не просил у нее эту  фотографию  и
потому что видел теперь, что с самого начала вся затея была  глупостью,  и
сказал, что очень хочет оставить фотографию себе, а сказав так, неожиданно
понял, что это правда. И тогда же, непонятно зачем, сам того не ожидая, он
договорился с ней о следующем свидании, после его получки, потому что  она
сказала, что Хомс  дает  ей  мало  денег,  да  и  те  приходится  из  него
вытягивать со скандалом. И он тогда снова нерешительно попытался уговорить
ее выпить хоть глоток, виновато надеясь, что,  если  он  напоит  ее,  дело
можно будет исправить, они снимут номер в мотеле или найдут другое  место,
еще не все потеряно. Но она  пить  отказалась  и  сказала,  что  не  может
остаться с ним на всю ночь, так как не  позаботилась  заранее  о  надежном
алиби, а заниматься любовью в машине не будет ни за что, это унизительно.
   Прощаясь, она робко напомнила ему о следующем свидании. А он отправился
в бар "У-Фа" на Хоутел-стрит, в самом сердце "веселого" квартала,  здорово
накачался, а потом, как застоявшийся жеребец,  рванул  к  девочкам  миссис
Кипфер в "Нью-Конгресс" и, получив  там  все  тридцать  три  удовольствия,
твердо решил, что никаких свиданий с Карен Хомс не будет, что бы он ей  ни
наговорил, ему это не нужно. И сейчас, когда в коридоре уже слышались шаги
Маззиоли, он все еще недоуменно рассматривал снимок и пытался  сообразить,
что же случилось и почему вообще это случилось, а самое главное, почему он
никак не может ничего понять. Он в полной растерянности положил фотографию
в бумажник, спрятав ее под пропуском в гарнизон. Каждый раз,  когда  нужно
было показать пропуск на проходной или открыть бумажник в  канцелярии  при
Динамите, он ощущал себя дерзким, хитро  законспирированным  заговорщиком.
Что ж, по крайней мере это ощущение было ему понятно.
   Вид у Маззиоли был очень самодовольный, и, кладя  перед  Тербером  кипу
бумаг, в  которую  он  запрятал  письмо  о  переводе  повара,  писарь  еле
сдерживал смех. Он стоял у стола, усмехался и ждал, когда грянет взрыв,  а
Тербер нетерпеливо листал толстую пачку  служебных  записок,  приказов  по
части и циркуляров военного министерства, надеясь набрести на какую-нибудь
бумажку, которая случайно может оказаться важной.
   Письмо выглядело очень внушительно. Оно прошло через  все  инстанции  в
оба  конца,  и  каждая  инстанция  оставила  на  нем  свой  след  в   виде
положительной резолюции. Обнаружив наконец письмо,  Тербер,  все  эти  дни
истово моливший бога, чтобы в какой-нибудь инстанции  сочли,  что  перевод
создаст избыток или, наоборот, недостаток личного состава в той или другой
части, поднял глаза и глубокомысленно посмотрел на Маззиоли.
   - Ну? - прорычал он. - Чего стоишь как столб? У тебя работы нет, да?
   - А что я сделал? - запротестовал писарь. - Тебе бы только  придраться,
честное слово! Нельзя, что ли, человеку просто постоять?
   - Просто постоять? Нет. Нельзя. Терпеть  не  могу,  когда  люди  просто
стоят. Это у меня причуда такая. А если ты без работы, - угрожающе  сказал
он, - могу тебе ее найти.
   - Мне нужно вернуться в штаб, -  возразил  Маззиоли.  -  Прямо  сейчас.
О'Бэннон сказал, чтобы я сразу же возвращался.
   - Тогда катись. Нечего здесь стоять и ковырять пальцем в носу! - грозно
рявкнул Тербер, но в душе обрадовался, что катастрофа, разразившаяся из-за
перевода повара, помогла ему на секунду выбраться из пугающей бездны, куда
его ввергли Карен Хомс и их неудачное "лунное купание", и ступить пусть на
голую, зато твердую и знакомую почву. - Почему ты вообще не переведешься к
О'Бэннону, а, Маззиоли?
   - Я бы хоть сейчас, - обиженно сказал писарь, разочарованный  тем,  что
взрыва не последовало. - Только и мечтаю! А что ты  скажешь  насчет  этого
перевода, старшой? - спросил  он,  надеясь  спровоцировать  взрыв.  Тербер
ничего не ответил. - Хороши дела, а?  -  сочувственно  добавил  он,  меняя
тактику и все еще надеясь. - Подполковник настрочил письмецо, и все в  два
счета провернули, верно?
   Но Тербер молчал и лишь пристально смотрел на него, смотрел до тех пор,
пока разочарованный Маззиоли не удалился, полностью капитулировав. А  Милт
Тербер снова ожесточенно накинулся на работу, утешаясь скудными  крупицами
безобидного удовольствия оттого, что раскусил хитрость Маззиоли.  Если  бы
так же легко раскусить Карен Хомс, думал он, если бы так же легко  понять,
что повлечет за собой перевод повара.
   Порой Милту Терберу казалось, что  он  зря  выбил  себе  свое  нынешнее
звание. Не стоило оно того. В их  профессии  халтура  и  разгильдяйство  -
норма, и потому во всех сержантских клубах первый сержант - белая  ворона.
Чтобы получить это звание, Милт  Тербер  сделал  то,  на  что  никогда  не
согласился бы ни один другой сержант: пошел старшиной  в  роту,  известную
своей расхлябанностью  на  весь  полк,  и  принял  эту  роту  от  печально
знаменитого солдафонской грубостью первого  сержанта,  который  наконец-то
оттрубил долгие тридцать лет, выслужил себе пенсию и  теперь  мог  послать
все к чертовой матери. Неужто это звание было тебе так уж нужно, болван?
   Он положил письмо о переводе себе на стол,  чтобы  сделать  необходимые
выписки, и, чувствуя, как  в  душе  радостна  закипает  привычная  ярость,
спасительная ярость, неизменно приходящая на выручку, презрительно швырнул
остальные  документы  -  толстую  пачку,  беременную   заведомо   мертвыми
бумажками, - на стол Маззиоли.
   Может,  когда-то  он   был   неплохой   человек,   этот   старил,   мой
предшественник, но за тридцать лет из него вытравили все хорошее: так нож,
если его постоянно точить,  истончается,  делается  хрупким,  тонким,  как
игла, и никто не знает, иуда  девалась  прежняя  отличная  сталь.  Старик,
который в молодые годы,  еще  в  Китае,  был  шумным,  задиристым  парнем,
последние пять лет висел на волоске и из кожи вон лез, только бы дослужить
до этой несчастной пенсии; молил бога,  чтобы  инспекционные  комиссии  не
нашли у него никаких недочетов, и прикрывал свой страх дешевыми  приемами,
работая под бывалого сурового служаку, каких плодит  на  экране  Голливуд.
Нет, это не для меня. Когда подойдет  мое  время,  я  перед  ними  хвостом
вилять не стану, пусть они эту пенсию засунут себе в задницу.
   А может быть, подумал он, все это просто от старости. Все старики,  все
прежние крепкие орешки, похоже, кончают точно  так  же.  Джонс  изображает
Джонса, Смит изображает Смита - каждый из них играет себя,  каким  он  был
когда-то. И так не только в армии.
   По-моему, тебе нужно выпить, сказал  он  себе  и  подошел  к  картотеке
достать  спрятанную  бутылку  виски.  Тебе  нужен  сейчас  хороший  глоток
спиртного, чтобы ты завелся еще больше, потому что тебе угрожает серьезная
опасность: ты можешь превратиться в  Тербера,  который  только  изображает
Тербера, настоящего Тербера, тебя.
   Я думаю, нам пора передохнуть и подровнять  наши  усики,  мы  же  хотим
нравиться женщинам, да, дорогой? - сказал он себе,  взял  со  стола  Хомса
большие ножницы, вошел в кладовку и встал перед зеркалом. Ему было слышно,
как в казарму возвращаются с мороки солдаты, как Поп  Карелсен,  подымаясь
по лестнице, что-то  говорит  своим  мягким,  на  редкость  интеллигентным
голосом.
   Кажется, тебе надо  выпить  еще,  подумал  он,  ты  пока  что-то  слабо
завелся. Кажется, на этот раз одной порцией виски  не  обойтись.  Я  лично
думаю, и две порции не помогут. Я лично думаю, это  случай  серьезный,  из
тех, когда для разрядки требуется отмолотить боксерскую  грушу  потяжелее.
Да, конечно, тот самый случай, окончательно  решил  он,  медленно  проводя
языком по верхней губе. Убедившись, что усы подстрижены достаточно коротко
и щекотать не будут, он удовлетворенно отступил от зеркала,  поднял  руку,
швырнул ножницы через плечо жестом богача, кидающего доллар бродяге,  и  с
наслаждением услышал, как они, лязгнув, упали на пол. В ротном фонде полно
денег, пусть купят новые. Пусть Динамит сам позаботится о новых  ножницах,
на это у него расторопности хватит. Он поднял ножницы, один конец  которых
обломился не меньше чем на дюйм, положил их на стол Хомса поверх письма  о
переводе в плоский ящичек с надписью "Срочное" и отправился наверх срывать
злость на Карелсене, который служил ему боксерской грушей и  делил  с  ним
комнату  на  втором  этаже,  за  галереей.  Поп  Карелсен  был   идеальной
боксерской грушей, потому что входил в тот же кружок интеллектуалов, что и
Маззиоли, но был умнее писаря. Маззиоли годился только  для  разминки,  до
тяжелой груши, на  которой  вырабатывают  настоящий  мощный  удар,  он  не
дотягивал, веса не хватало.
   - Пит! - заорал Тербер, врываясь в  дверь  и  своим  воплем  разнося  в
клочья уютную тишину дождливого дня, окутавшую маленькую комнату. - С меня
хватит! Я им в  морду  кину  свои  сержантские  нашивки!  Такой  дерьмовой
вонючей роты я  еще  не  видел!  Этот  раздолбай  Динамит  только  позорит
офицерскую форму! И он и этот щенок Колпеппер!
   Поп Карелсен раздевался, сидя на койке, стоять  ему  было  больно,  его
мучил артрит, к которому он, правда, настолько привык,  что  считал  почти
своим другом; он только что снял полевую шляпу и рубашку и сейчас  вынимал
изо рта вставные зубы, обе челюсти.  Недовольный,  что  ему  помешали,  он
неопределенно поглядел на Тербера, боясь, что этот псих опять  сорвался  с
цепи; Карелсен надеялся, что очередного приступа буйства не последует,  но
все же ему не хотелось ни во что встревать, пока он не узнает, в чем дело.
   - В старой армии офицер был офицером, а  не  вешалкой  для  мундира,  -
проникновенно, но осторожно сказал  он  и,  надеясь,  что  все  обойдется,
опустил зубы в стакан с водой на тумбочке.
   - Да какая, на  хрен,  старая  армия?!  -  радостно  взорвался  Тербер,
придираясь к банальности. - Меня воротит от этих ваших  басен  про  старую
армию. Не было никакой старой армии! Оболтусы,  воевавшие  в  Гражданскую,
долдонили про старую армию ребятам, которые шли бить индейцев.  Точно  так
же, как вояки революции втирали очки парням в восемьсот двенадцатом  году!
Все просто стараются  чем-нибудь  прикрыть  собственное  раздолбайство.  В
армии никто никогда ни хрена не делал. Только и умеют, что плевать в морду
тем, кто чином ниже. Вот и придумывают сказки, чтобы как-то оправдаться!
   - Ну, я вижу, ты сам все знаешь, - сказал Карелсен, не  сумев  подавить
раздражение, хотя уже окончательно понял, что Милту снова попала вожжа под
хвост, а Карелсен по собственному опыту знал, что в такие минуты с  Милтом
можно справиться, только сохраняя полную невозмутимость. -  Ты  же  служил
еще  при  Брэддоке  [Брэддок  Эдвард  (1695-1755)  -  британский  генерал,
воевавший  в  Америке  с  индейцами],  верно?  -  Беда  была  в  том,  что
невозмутимости ему каждый раз не хватало.
   - Я отслужил достаточно и понимаю, что к чему. Нечего пудрить мне мозги
всей этой лабудой про старую армию! - заорал на него Тербер. - Я  тебе  не
первогодок!
   Карелсен только крякнул в ответ и, стараясь  сохранять  невозмутимость,
нагнулся расшнуровать грязные полевые ботинки.
   Тербер плюхнулся к себе на койку и с силой шарахнул кулаком по чугунной
спинке кровати.
   - Пит! - строго рявкнул он на Карелсена. - Не мне рассказывать тебе про
эту роту. Ты не молокосос. Ты же знаешь, я  гожусь  на  большее,  а  здесь
только зря трачу себя на этих  скотов.  Они  меня  убивают!  Медленно,  но
верно. Спортсмены! Любимчики из Блисса! А теперь еще один!
   Лицо  Пита  смягчилось  тщеславной   самодовольной   улыбкой,   которая
означала, что он придумал очередной остроумный афоризм.
   - Наша армия стала епархией спортсменов с тех самых пор, как Туни [Туни
Джеймс Джозеф (род. в 1897 г.)  -  американский  боксер,  чемпион  мира  в
тяжелом весе в 1926-1928 гг.] первый раз выступил во  Франции  за  морскую
пехоту, - изрек он,  вновь  обретя  невозмутимость.  -  И  так,  наверное,
останется навсегда. - Малыш Маззиоли пришел бы в  восторг,  гордо  подумал
Пит. - Что значит "еще один"? - спросил он,  невозмутимо  подкидывая  этот
вопрос  напоследок,  как  сенатор,   вносящий   поправку   к   бесспорному
законопроекту. - Неужели утвердили перевод этого повара из Кама?
   - А я тебе о чем? - сердито крикнул Тербер. - Повар! У меня поваров уже
девать некуда! А Динамит вытребовал еще этого Старка!
   - Да? Черт знает что, - снисходительно утешил он Тербера. - Кстати, - в
его  голосе  зазвучала  вкрадчивость  сплетника,  -  а  зачем  вдруг   так
понадобился этот Старк? Шеф хочет сделать его начальником столовки? А куда
он денет Прима?
   - Захочу - могу перевестись  хоть  завтра!  -  с  наслаждением  бушевал
Тербер. - С сохранением звания, понял? С сохранением  звания,  и  в  любую
роту полка, а их полно! На хрена мне рвать пуп здесь? Никто  не  помогает,
никто не ценит!
   - Перевестись - это пожалуйста,  -  сумел  вставить  Пит,  вновь  теряя
невозмутимость.  -  Перевестись  ты  можешь.  Я  вот  тоже  мог  бы  стать
начальником штаба, только друзей жалко  здесь  бросать.  Короче,  чего  ты
бесишься?
   - Нашли дурака! - орал Тербер. - Я в этом гнилом полку лучший солдат, и
они сами это знают. Нет, Пит, спорю я свои нашивки и кину им  в  морду,  я
тебе серьезно говорю. Уж лучше быть занюханным рядовым и делать, что  тебе
приказывают.  Знал  бы,  что  так  будет,  остался  бы   в   первой   роте
штаб-сержантом.
   - Всем известно, что ты незаменим, - ядовито сказал Пит.
   - Я гожусь на большее, а здесь только  мечу  бисер  перед  свиньями!  -
закричал на него Тербер, нарочно взвинчивая себя,  и  разразился  гневной,
очищающей  душу  тирадой,  обрушив  ее  на  Пита,   точно   мощную   струю
брандспойта. Почему,  спрашивается,  первым  взводом  заправляет  обезьяна
Галович? Почему все сержанты в роте  обязательно  из  спортсменов?  Почему
этот фон-барон Джим О'Хэйер числится сержантом  по  снабжению?  И  откуда,
интересно, у Динамита столько денег, которые он почем  зря  просаживает  в
клубе за покером? Офицеры! - презрительно фыркнул  он.  -  Джентльмены  из
Вест-Пойнта! Уж их там учат: поло, покер, бридж! Какой вилкой чего  жрать,
чтобы в обществе не опозорились! Чтобы нашли себе жену с деньгами.  Такую,
чтобы гостей умела развлекать. И местных косоглазых девок чтобы вышколила,
как  английских  горничных!  А  муженек  будет  корчить  из  себя  офицера
британских  колониальных  войск.   Профессиональный   солдат   с   личными
средствами! Лорд Фигель-Мигель!.. Думаешь, как Хомс нашел себе жену? Через
одну брачную контору в Вашингтоне - вот  вам,  пожалуйста,  списочек  всех
перспективных  девиц.  Из  Балтимора  не  угодно?  Хорошая   семья,   отец
конгрессмен, приличное состояние. Только Динамит просчитался. Ее  родители
разорились. Он и ободрать-то их толком не успел - подумаешь,  четыре  пони
для поло и пара вшивых серебряных шпор!
   Как человек, попавший в зону мертвого штиля  в  центре  урагана,  он  в
разгар  своей  пламенной  речи  вдруг  заметил  в  глазах   Пита   огоньки
любопытства, тотчас хладнокровно сменил курс, обошел жену  Хомса  стороной
и, вернувшись  в  безопасные  воды,  начал  громить  сержанта  Хендерсона,
который за два года ни разу  не  вышел  на  строевую,  потому  что  нянчит
хомсовских лошадок во вьючном обозе.
   - Господи боже мой! - наконец не выдержав, закричал  Пит  и  зажал  уши
пальцами. Мощный словесный поток погреб под собой всю его  невозмутимость,
а самого его довел до полуобморочного состояния. -  Заткнись!  Отстань  от
меня! Хватит! Если тебе здесь так  противно  и  ты  можешь  перевестись  с
сохранением звания, почему же, черт тебя возьми, ты здесь торчишь?  Почему
ты не переведешься и не дашь мне жить спокойно?
   - Почему? - негодующе прорычал Тербер. -  Ты  спрашиваешь,  почему?  Да
потому, что у меня, на мое горе, слишком мягкое сердце, вот почему! Если я
отсюда уйду, эта рота через пять минут развалится.
   - Странно, что тебя до сих пор не  взяли  в  генштаб!  -  завопил  Пит,
сознавая, что, к несчастью, почти все, что говорит Тербер, правда; если бы
он просто психовал, эти приступы было бы легче переносить.
   - Потому что они там все тоже дураки набитые, вот почему, -  неожиданно
успокоившись, сказал Тербер вполне обычным голосом. - Дай-ка закурить.
   - От твоих нашивок скоро лохмотья останутся! - кричал на него Пит. - То
он их спарывает, то пришивает! Да что ты за человек такой, не понимаю!
   - Не нервничай, - сказал Тербер. - Я и сам этого иногда не понимаю. Дай
закурить, просят же тебя.
   - А я и не нервничаю! Ты  армию  все  равно  не  переделаешь,  -  вдруг
сообразив, что Тербер уже не орет, Пит сумел посреди фразы перейти с крика
на нормальный тон, - так что можешь отдохнуть.
   Он бросил мятую, отсыревшую пачку усмехающемуся  Терберу.  За  открытым
окном стучали капли, тишина, внезапно  наступившая  в  маленькой  комнате,
оглушила Пита.
   - А у тебя, кроме этой мокрой трухи, ничего нет?  -  брезгливо  спросил
Тербер. - Они даже не загорятся.
   - Не нравится?! - закричал Пит. -  Может,  тебе  с  золотым  мундштуком
подавай?
   - Конечно, - ухмыльнулся Тербер. - Как минимум.
   Он развалился на койке - очистительная клизма подействовала успешно,  -
с довольным видом закинул руки за голову и скрестил ноги.
   - Армию ты все равно не переделаешь, - повторил Пит,  встал  на  пол  в
носках и, повернувшись за полотенцем, выставил на обозрение  Терберу  свой
голый зад в красных точках уколов от  сифилиса:  он  уже  год  каждые  две
недели ходил на уколы. Узкие плечи и широкие бедра делали его  похожим  на
куклу-неваляшку.
   Пит молчал, и Тербер чувствовал, что сейчас родится новый афоризм.
   - Эта рота ничуть не хуже любой другой. А армия всегда  была  такая,  -
изрек  Пит,  непостижимым  образом  вновь  обретший  невозмутимость.  -  И
началось это, еще когда Бенедикт Арнолд  [Арнолд  Бенедикт  (1741-1801)  -
генерал,   участвовавший   в   американской   революции   и    совершивший
предательство] зазвонил в колокол в Пойнте, а  его  за  все  его  старания
вздернули.
   - А кто такой Бенедикт Арнолд?
   - Иди к черту! К чертовой матери!
   - Ай-я-яй, Пит. Успокойся, - сказал Тербер. - Не надо волноваться.  Где
твоя хваленая невозмутимость?
   - Думаешь, я не понимаю?! - закричал  Пит.  -  Нашел  себе  громоотвод!
Думаешь, ты тут самый умный?! Думаешь, если ты старшина, так  я  буду  все
терпеть? Нет, не буду! Уйду я из этой комнаты, ей-богу! Уйду хоть в  общую
спальню, с рядовыми!
   Тербер, не поворачивая головы, взглянул на Пита почти с  изумлением,  и
на лице у него отразилась неподдельная обида.
   - Если ты такой всесильный, - продолжал кричать Пит,  -  почему  ты  не
перевел Пруита в мой взвод? Я ведь тебя просил. Взял бы и перевел.
   - Мне он нужен там, где он сейчас, у Галовича.
   - Он бы просто украсил собой взвод оружия.
   - Ничего, пусть украшает взвод Галовича.
   - Добьешься, что он гарнизонную тюрьму  будет  украшать.  Парень  знает
пулеметы как свои пять пальцев. Его хоть сейчас можно  ставить  командиром
отделения. Как только у меня освободится место, я дам ему отделение.
   - А может, я пока не хочу его повышать.  Может,  я  сначала  решил  его
подучить.
   - Небось просто не можешь уговорить Динамита подписать парню РПК.  Даже
его перевод ко мне и то небось пробить не можешь.
   - Может, у меня насчет него другие планы.
   - Какие, например?
   -  А  например,  хочу  записать  его  на  заочные  курсы,  чтобы  потом
рекомендовать в офицеры запаса, - ехидно проговорил Тербер.
   - Тогда уж пошли его прямо в военный колледж.
   - А это  мысль!  Пожалуй,  так  и  сделаю.  Как  ты  догадался  о  моих
благородных намерениях?
   - Ишь ты, добрый дядя! Сказать, что я о тебе думаю? Ты  -  псих.  Самый
натуральный сумасшедший. Шизик чистой воды. Вот что я о тебе думаю! Ты  же
сам не понимаешь, чего хочешь. А уж как быть с Пруитом или  с  этим  новым
поваром, и подавно не знаешь!
   А что, может, он и прав, подумал Тербер. Еще как прав. Потому что,  кто
теперь вообще знает, чего он хочет и как ему поступать? Такое нынче  время
- заранее не угадаешь, как что повернется. Задумал одно, получается совсем
другое, как у меня сейчас.
   - Вот что я о тебе думаю, - опять повторил Пит.
   Но Тербер молчал и ласково смотрел на него с хитрой усмешкой. Пит полез
в тумбочку за мылом и  бритвой,  пытаясь  сдержать  себя:  невозмутимость,
которая только что вернулась к  нему,  снова  была  готова  его  покинуть,
подстрекаемая усмешкой Тербера. Тело Пита источало тяжелый затхлый  запах,
так пахнет от стариков, которые пьют, а их организм  уже  не  в  состоянии
усваивать алкоголь, как когда-то в юности.
   А все-таки он соображает, старая бестия!  Неужели  Милта  Тербера  ждет
такая же старость? И он, чтобы не  потерять  свое  лицо,  в  конце  концов
станет, как сутенер, предлагать  клиентам  Старую  Армию,  шлюху,  которой
никогда не существовало? Впрочем, Пит уже давно потерял свое лицо, подумал
Милт: без зубов, с проваленными щеками, все в  морщинах,  как  у  плачущей
обезьяны, как некогда крепкое наливное яблоко, про которое забыли,  и  оно
все двадцать два года службы пролежало  в  темной  кладовке,  его  терпкая
сочная свежесть давным-давно испарилась,  и  от  румяного  плода  осталась
только тень с тяжелым  затхлым  запахом,  дряблая,  коричневая  тень,  еще
целая, потому что к ней не прикасаются, но  готовая  рассыпаться  в  прах,
едва ее попробуют снять с полки.
   В роте ходила про Пита одна легенда, которую  он  всячески  поддерживал
своими  интеллектуальными  изысками;  рассказывали,  будто  он  родом   из
Миннесоты, из богатой семьи, и в первую  мировую  записался  добровольцем,
желая спасти мир, а потом во Франции  подхватил  триппер  от  медсестры  и
остался в армии, чтобы долечиться бесплатно, потому  что  в  то  время  от
триппера мало где лечили и лечение стоило  дорого,  а  также  потому,  что
родители выгнали его взашей. Самому Питу эта история нравилась,  так  что,
скорее всего, она не соответствовала истине. В армии многие гордятся,  что
их жизнь  пошла  наперекосяк,  многие  бунтуют  только  ради  того,  чтобы
прослыть  бунтарями,  -  этакая  сентиментальность   наоборот,   романтика
шиворот-навыворот. За тобой этот грешок тоже водится. А разве есть  выбор?
Офицерские погоны? Что  лучше:  поддельный  успех  или  суррогат  неудачи,
поддельный бог или суррогат дьявола? Если бы история  Пита  была  правдой,
она бы не казалась романтичной ни самому Питу, ни остальным. Но кое-что  в
ней наверняка правда, подумал он, например насчет триппера,  и  не  важно,
подхватил его Пит от медсестры в госпитале, или от парижской  проститутки,
или от случайной  бабы  в  Чикаго.  Да,  насчет  триппера  сомневаться  не
приходится, и артрит Пита  лучшее  тому  подтверждение:  у  некоторых  эта
зараза въедается в кости и так там и остается.
   Но в то же время, когда вставные челюсти возвращались из  стаканчика  в
рот и размытое обвисшее лицо приобретало четкие очертания, вдруг, как тень
забытого обещания, проступала  твердая  интеллигентная  линия  подбородка,
глаза выныривали из морщин, умные ясные глаза  человека,  который  отлично
разбирается в пулеметах и сам это знает, и  это  сознание  -  единственное
утешение  для  него,  старика,   чьи   развлечения   сводятся   теперь   к
коллекционированию порнографических открыток.
   - Куда это вы, лорд Тень? - спросил Милт, когда замотанный в  полотенце
Пит, стуча деревянными  подошвами  сандалий,  похожих  на  японские  гэта,
прошел через комнату к двери.
   - Куда, куда -  в  душ!  Если,  конечно,  господин  первый  сержант  не
возражают. А ты думал, я в таком виде в кино собрался?
   Тербер сел на койке и энергично потер руками лицо, будто хотел  стереть
и забыть все: Карен, переведенного повара, Пруита, Пита, себя.
   - Очень жаль, - сказал он. - А я как  раз  думал  закинуться  к  Цою  и
хватить пивка. Думал, и ты со мной пойдешь.
   - Я на бобах. У меня ни гроша.
   - Я угощаю.
   - Нет уж, спасибо. Хочешь пивом меня купить? Полдня  меня  мордовал,  а
теперь поставишь пару пива и думаешь, я все сразу забуду? Нет уж, спасибо.
Да если бы мне сказали, что я до смерти больше пива не выпью, и то  бы  от
тебя не принял!
   Тербер хлопнул его по заду и ухмыльнулся.
   - Даже если бы сказали, что это последняя кружка в твоей жизни?
   Пит изо всех сил старался не показывать, как ему хочется пива.
   - Ну, может, если самая последняя. Но это уж не дай бог.
   Милт Тербер обаятельно улыбнулся, и теплота в глубине  его  глаз  мигом
растопила все обиды Карелсена.
   - Пойдем к Цою, надеремся вусмерть и разнесем его забегаловку  ко  всем
чертям!
   Пит невольно улыбнулся, но сразу сдаваться был не намерен.
   - Только платить за все будешь ты, - сказал он.
   - Заплачу. Все беру на себя. И так уже взял черт-те сколько. Иди мойся.
Я подожду. Через пару дней увидим, что за птица этот Старк.
   Но им не пришлось ждать так  долго:  Старк  прибыл  на  следующий  день
вместе с казарменным вещмешком и прочим своим багажом.
   Был  один  из  первых  безоблачных  дней,  предвещавших  скорый   конец
дождливой  поры.  Дождь  лил  все  утро,  но  в  полдень  небо  неожиданно
очистилось, и свежевымытый воздух был мягким, без намека на пыль,  контуры
предметов, словно преломившись  в  прозрачных  гранях  темного  кристалла,
стали резкими и четкими. Мир сиял чистотой, благоухал  чистотой,  во  всем
ощущалась  праздничность,  как  всегда  бывает  перед  наступлением  ясной
погоды. Работать в такой день было кощунством, но Терберу пришлось  сидеть
в  канцелярии,  чтобы  быть  на  месте,  если  приедет  Старк,  и  принять
новенького.
   В тот день очень кстати, как считал Тербер, на ужин были стандартные  в
меню Прима консервированные сосиски с жареными  консервированными  бобами.
Солдаты когда-то прозвали это блюдо "звезды и полосы",  но  так  как  Прим
кормил их "звездами и полосами" теперь почти каждый день, все  чаще  стало
фигурировать новое название: "дерьмо крысиное и дерьмо собачье".
   Увидев такси  с  надписью  "Хикемский  аэропорт",  которое  медленно  и
неуверенно, как не знающий адреса приезжий, ползло по улице вокруг казарм,
Тербер вздохнул и мысленно посетовал на  беспомощность  человека  в  руках
судьбы. Такси остановилось перед корпусом их роты, из машины вылез  солдат
и, окунувшись в темный чистый и почти осязаемый, как вода, воздух, вытащил
багаж на еще мокрую траву. Тербер, наблюдавший  за  развитием  событий  из
канцелярии, вышел во двор познакомиться со своим новым врагом. По  крайней
мере, отказываясь принять оборонительный бой в канцелярии, он  хоть  может
замахнуться кулаком на судьбу, подумал он, готовый ко всему.
   - Плевал я, что  он  тоже  служил,  -  сказал  новенький,  глядя  вслед
отъехавшему такси. - Нельзя драть такие деньги.
   - А может, у него жена из местных и ему надо кормить десяток косоглазых
ублюдков, - сказал Тербер.
   -  Я  тут  ни  при  чем.  За  переезд   переводников   должно   платить
правительство.
   - Оно и платит. Но не  за  тех,  которые  переводятся  по  собственному
желанию.
   - А должно платить за всех, - упрямо сказал Старк,  прекрасно  понимая,
что это камешек в его огород.
   - Оно будет платить за всех. Только  сначала  сколотит  из  призывников
крепкую армию и влезет в войну.
   - Когда дойдет до войны, переводы по собственному желанию  кончатся,  -
сказал Старк, и  они  неожиданно  посмотрели  друг  на  друга  понимающими
глазами, зная то, о чем не догадался бы Пит Карелсен,  и  Тербер,  хотя  и
подготовил  себя  к  любой  неожиданности,   удивился   этому   пониманию.
Наблюдательный двойник, который жил в его мозгу самостоятельной  жизнью  и
ни во что не вмешивался, тотчас взял это на заметку.
   - За офицеров-то платят, - сказал  Старк  все  с  той  же  неторопливой
настырностью. - А солдата любой  может  поиметь  как  хочет.  Даже  бывший
солдат. - Он потянул за  торчащую  из  кармана  рубашки  петельку  шнурка,
вытащил кисет "Голден Грейн" и достал папиросную бумагу. - Куда мне  нести
мое барахло?
   - В комнату поваров.
   - А к шефу сейчас идти? Или потом?
   - Динамита сейчас нет на месте,  -  усмехнулся  Тербер.  -  Может,  еще
зайдет сегодня, а может, и нет. Но он хотел с тобой поговорить.
   Зажав в зубах шнурок кисета,  Старк  свернул  самокрутку  и  исподлобья
спокойно посмотрел на Тербера:
   - А что, он не знал, что я приеду?
   - Знал, конечно. - Тербер, усмехаясь, подхватил самый пузатый  мешок  и
небольшой холщовый ранец. - Но у него возникло одно важное дело. В клубе.
   - Он все такой же, - заметил Старк, взвалил  на  спину  два  оставшихся
вещмешка, согнулся под их тяжестью и, ловко балансируя,  пошел  следом  за
Тербером через галерею и пустую столовую, погруженную сейчас в  призрачный
полумрак, потому что свет там был выключен. Тербер провел его в  крохотную
комнатку поваров неподалеку от  двери  во  двор,  почти  напротив  комнаты
отдыха.
   - Можешь устраиваться. Если придет Динамит, я тебя позову.
   Старк тяжело уронил мешки на пол, выпрямился и оглядел свой новый дом -
тесную каморку, которую ему предстояло делить с остальными поварами.
   - Ладно, побуду пока тут, - сказал он. -  Денег  на  переезд  не  было,
пришлось в Каме одолжить под двадцать процентов у тамошних  "акул".  -  Он
сунул большой палец за пояс и привычным движением поддернул брюки. - Когда
я уезжал, там лило, как у коровы из-под хвоста.
   - Завтра здесь тоже будет дождь, - сказал Тербер, направляясь к двери.
   - Старшой, надо бы тут койки в два яруса поставить, - заметил Старк.  -
Посвободнее будет.
   - Здесь хозяйство Прима, - уже  с  порога  отозвался  Тербер.  -  Я  не
вмешиваюсь.
   - Старина Прим? Мы с ним в Блиссе служили. Как он?
   - Он - отлично, - сказал Тербер. - У него все отлично. И именно поэтому
я в его хозяйство не лезу.
   - Он, видать, тоже не очень-то изменился. - Старк развязал  вещмешок  и
достал оттуда конверт: - Вот мои бумаги, старшой.
   Вернувшись в канцелярию, Тербер внимательно просмотрел эти  бумаги.  Он
узнал, что Мейлону Старку двадцать четыре года, отслужил  два  контрактных
срока, сейчас служит третий, в военной тюрьме ни разу не сидел. Вот и все,
не разгуляешься.
   А ведь странно, подумал он, удобно откинувшись в кресле,  положив  ноги
на стол и с  удовольствием  расслабив  широкие  плечи  и  мощные  бицепсы,
странно, что в армии как-то совсем не  ощущается  возраст  людей.  У  себя
дома, в своем родном городке, Старк в его двадцать четыре года был  бы  из
другого поколения, из новой  поросли,  взошедшей  после  поколения  Милта,
которому сейчас тридцать четыре; но здесь, в армии, они  оба  -  ровесники
сорокалетнего Никколо Ливы и Пруита, которому всего двадцать  один.  Здесь
они все одинаковы, все чем-то друг на друга похожи, все прошли одну  общую
школу, и в их лицах, в  приглушенных  полутонах  их  голосов  тоже  прочно
засело что-то неуловимо общее. Но, конечно, они  не  ровесники  Маджио,  и
Маззиоли, и Сэла Кларка - те совсем  еще  зеленые  юнцы.  И  не  ровесники
таких, как Уилсон, Хендерсон, Терп Торнхил, О'Хэйер. Что-то не ко  времени
ты ударился в романтику, подумал он. Но даже если отбросить романтику, они
действительно чем-то похожи между собой и отличаются от других, в них есть
нечто, присущее людям одного поколения. Это сразу  чувствуется.  Вот  и  в
Вожде Чоуте оно есть. И даже в Пите Карелсене иногда проскальзывает, но не
часто, только когда он по-настоящему разбушуется. Или напьется. Да,  когда
Пит напьется, в нем появляется это нечто. Его чувствуешь, но подобрать ему
название невозможно, нет такого слова. Он все  еще  раздумывал  над  своим
открытием, тщетно пытаясь найти название тому, что их объединяло, когда  в
канцелярию вошел капитан Хомс.
   Пока  продолжалась  предварительная  беседа,  которую  Хомс  непременно
проводил с каждым новеньким, в мозгу  Тербера,  в  том  самом  никогда  не
дремлющем его участке, сложился ясный план, как действовать с поварами.
   Войдя в канцелярию, Хомс пожал Старку  руку  и  расплылся  в  довольной
улыбке. В течение всей лекции капитана Мейлон Старк  стоял,  непринужденно
держа шляпу в сложенных за спиной руках, и задумчиво разглядывал Хомса.  В
начале беседы он довольно небрежно поблагодарил капитана, а все  остальное
время молчал. Когда Хомс закончил лекцию,  Старк,  все  так  же  задумчиво
разглядывая своего нового командира, четким движением отдал честь и тотчас
ушел.
   Мейлон  Старк  был  среднего  роста  и  крепкого  телосложения.   Слово
"крепкий" вообще подходило к нему лучше всего.  И  лицо,  и  свернутый  на
сторону расплющенный нос, и голос - все у него было крепкое. Голова крепко
сидела на шее, и он крепко поджимал подбородок, как  это  часто  входит  в
привычку у боксеров. В нем чувствовалась крепкая хватка - такой  уж,  если
вцепится, будет держаться обеими руками. И в то  же  время  казалось,  что
Мейлон Старк напрягает все силы, только бы земля не  ушла  у  него  из-под
ног. Складка, проходившая справа от расплющенного носа к уголку рта,  была
в три раза глубже такой же складки слева, и, хотя рот у него нисколько  не
кривился, из-за этой глубокой складки  возникало  впечатление,  что  Старк
сейчас или язвительно  усмехнется,  или  устало  заплачет,  или  враждебно
оскалится  -  угадать  было  невозможно.  Потому  что  Старк  никогда   не
усмехался, не плакал и не скалился.
   - Он хороший солдат, - словно что-то доказывая,  сказал  Хомс  Терберу,
когда Старк ушел. На лице Хомса застыло озадаченное и не совсем  довольное
выражение. - Я хорошего солдата сразу  вижу.  Из  Старка  выйдет  отличный
повар.
   - Так точно, сэр, - сказал Тербер. - Я тоже так думаю.
   - Серьезно? - удивился Хомс. - Ну  что  ж,  я  всегда  говорю:  хорошие
солдаты на дороге не валяются, их найти не просто.
   Тербер оставил этот  афоризм  без  ответа.  Когда  Динамит  произвел  в
сержанты Айка Галовича, он сказал то же самое, только тогда  Хомс  не  был
так озадачен.
   Хомс откашлялся,  напустил  на  себя  деловой  вид  и  начал  диктовать
Маззиоли расписание строевых занятий на следующую неделю. Писарь пришел  в
канцелярию в середине лекции Хомса и занялся  картотекой,  но  сейчас  ему
пришлось отложить карточки и сесть за  пишущую  машинку.  Капитан,  сложив
руки за спиной и задумчиво откинув  голову,  расхаживал  по  канцелярии  и
диктовал медленно, чтобы Маззиоли успевал печатать.
   Маззиоли печатал с отвращением, он знал, что  все  равно  потом  Цербер
достанет свои справочники и перекроит расписание так, что надо  будет  все
печатать заново. А Динамит подпишет и даже не заметит разницы.
   Как только Хомс ушел, Тербер бросил свои бумаги и отправился в  комнату
поваров. Его бесило, что Динамит каждый раз мусолит в расписании одни и те
же мелочи, и сейчас Милт, будто вырвавшись  из  герметически  закупоренной
бутылки,  радостно  дышал  всей  грудью.  Что  будет  с  Хомсом,  если  он
когда-нибудь поймет свою никчемность, которую прикрывает всей этой суетой?
А что ты волнуешься за Хомса? - подумал он. Хомс никогда ничего не поймет,
это бы его убило. Он надеялся, что  пока  Хомс  изощрялся  в  словоблудии,
повара еще не успели вернуться с кухни и он застанет Старка одного.
   Старк и в самом деле был  в  комнате  один.  Он  задумчиво  разглядывал
выношенные кремовые бриджи старого образца, пригодиться ему они уже  никак
не могли, но выбросить их было выше его сил.
   - Пойдем ко мне наверх, - сказал Тербер. - У меня есть к тебе разговор,
с глазу на глаз. Да и ни к чему, чтобы повара видели нас вместе.
   - Так точно, старшой.  -  Старк  почувствовал  настойчивость  в  голосе
Тербера и встал с койки, по-прежнему  держа  бриджи  в  руках.  -  Знаешь,
сколько лет этим штанам? У меня в тот год сестренка замуж вышла.
   - Выкинь их, - решил за  него  Тербер.  -  Начнется  война,  мы  отсюда
выедем, тебе негде будет и самое необходимое держать.
   - Это верно. - Старк без  колебаний  бросил  бриджи  на  растущую  кучу
старья у двери, оглядел комнатенку и остановил взгляд на трех вещмешках, в
которых было собрано все, что скопилось у  него  за  семь  лет  солдатской
жизни.
   - Что, не густо? - спросил Тербер.
   - По-моему, хватает.
   - В тумбочку все воспоминания не запихнешь, -  сказал  Тербер.  -  А  в
вещмешок тем более. Я  даже  когда-то  дневник  вел,  кому  сказать  -  не
поверят. До сих пор не знаю, куда он делся.
   Старк вынул из ранца фотографию в кожаной рамке  -  молодая  женщина  с
тремя мальчишками - и поставил на полку своего стенного шкафчика.
   - Ну вот, - сказал он. - Теперь я дома.
   - Да, это важно, - кивнул Тербер. - Пошли.
   - Иду, старшой, - откликнулся Старк, подбирая  с  пола  старый  хлам  и
бриджи. - Все руки не доходят разобрать. Когда переезжаешь, сразу  видишь,
сколько всего ненужного набралось, - виновато сказал он.
   На галерее он, не сбавляя шага, выкинул все в мусорный ящик и следом за
Тербером  стал  подниматься  по  лестнице,  но  на  площадке  обернулся  и
посмотрел вниз - из мусорного ящика свисала  штанина  бриджей  с  толстыми
солдатскими шнурками, металлические кончики на которых давно оторвались.
   - Садись. - Тербер показал ему на койку Пита.
   Старк молча сел. Тербер сел на свою койку напротив и закурил  сигарету.
Старк свернул себе самокрутку.
   - Хочешь настоящую?
   - Я свои больше люблю. Всегда курю "Голден Грейн", - задумчиво глядя на
него со спокойным ожиданием, сказал Старк. - Если, конечно,  они  есть.  А
если нет, тогда "Кантри джентльмен". И то лучше, чем эти фабричные.
   Тербер поставил на пол между ними обшарпанную пепельницу.
   - Я, Старк, всегда играю в открытую. Все карты сразу на стол.
   - Это я люблю.
   - Насколько я понимаю, тебя сюда так быстро  перевели  не  за  красивые
глаза. А потому что ты служил с Динамитом в Блиссе.
   - Я уж догадался.
   - Ты из Техаса?
   - Точно. Из Суитуотера. Там и родился.
   - А чего ты вдруг решил перевестись из Кама?
   - Мне там не нравилось.
   - Не нравилось, - ласково повторил Тербер, подошел к шкафчику,  пошарил
рукой за жестяной коробкой с иголками и нитками и  достал  бутылку  "Лорда
Калверта". - Мою комнату по субботам не проверяют, -  сказал  он.  -  Пить
будешь?
   - Вопрос! Глоточек можно.
   Старк взял бутылку, внимательно рассмотрел длинноволосого красавчика на
этикетке, как  игрок  рассматривает  "закрытую  карту",  когда  деньги  не
позволяют ему играть по-крупному, потом поднес горлышко к губам.
   - Старк, а ты когда-нибудь заведовал столовкой?
   Кадык у Старка дернулся и замер.
   - Конечно, - ответил он, не отрываясь от бутылки. - В Каме, например.
   - А если серьезно?
   - Я же тебе говорю - конечно. У меня была  всего  одна  нашивка,  но  я
замещал сержанта. Хотя приказом это мне никто не оформил.
   - И меню сам составлял, и закупал все?
   - Конечно. Все было на мне. - Он неохотно вернул  бутылку.  -  Отличная
штука.
   - Какое у тебя там было звание, говоришь? -  Тербер  взял  бутылку,  но
пить пока не собирался.
   - РПК. Обещали дать "специалиста шестого класса", так  и  не  дали.  По
штатному  расписанию  числился  вторым  поваром,  только  без  оклада.   И
столовкой заведовал за так. Меня даже временно не  оформили.  Обязанностей
хоть отбавляй, а ни денег, ни звания.
   - И тебе это не нравилось, - снова повторил Тербер, еле сдерживая смех.
   Старк задумчиво глядел на Тербера, и, как всегда, по лицу его  было  не
понять: засмеется он сейчас, заплачет или зло оскалится.
   - Да, условия не нравились, - сказал он. - А работа  нравилась.  Я  эту
работу люблю.
   - Отлично, - прищурился Тербер и отпил из бутылки.  -  Мне  в  столовке
нужен дельный, человек.  Такой,  на  которого  я  могу  положиться.  И  со
званием. Как тебе для начала РПК и спец четвертого класса?
   Старк задумчиво посмотрел на него.
   - Звучит неплохо, - сказал он. - Если, конечно, мне все  это  дадут.  А
что дальше?
   - А дальше звание и должность. Те, что сейчас у Прима.
   Старк внимательно поглядел на свою самокрутку, точно советуясь с ней.
   - Я, старшой, тебя не знаю, - сказал он, - но играть с тобой  интересно
и я "пас" не скажу.
   - Значит, договорились. В этой роте, кроме тебя, из Блисса еще четверо.
И все - сержанты. Так что с этой стороны у тебя будет все спокойно.
   Старк кивнул:
   - Это я и сам понимаю.
   - А остальное просто. Главное, чтобы ты не вляпался ни в какую  историю
и доказал, что работаешь лучше Прима. Можешь считать, что  с  сегодняшнего
дня ты - первый повар с нашивками РПК и спеца четвертого класса.  От  тебя
требуется только одно: не жди, чтоб тебе приказывали, а действуй и,  когда
Прим сачкует, а сачкует он чуть не каждый день, командуй столовкой сам.
   - Я здесь человек новый. Повара - это особая порода, они новенького так
просто к себе не подпустят. К тому же у Прима и должность, и звание.
   - Насчет повышения не суетись. Пока обойдешься.  Я  сам  этим  займусь.
Возникнут на кухне  осложнения,  приходи  ко  мне.  Первое  время  повара,
конечно, будут тебе хамить, особенно этот жирный боров Уиллард. Он  первый
повар и метит на место Прима. Но Динамит Уилларда не жалует. Так вот,  они
будут хамить и задираться, но ты с ними не связывайся. Помалкивай, а  чуть
что - ко мне. Все будет по-твоему.
   - Круто ты  завернул.  Старику  Приму  не  позавидуешь.  -  Старк  взял
бутылку, снова протянутую ему Тербером.
   - А ты его уже видел?
   - Нет. Мы с Блисса не виделись. -  Старк  неохотно  вернул  бутылку.  -
Отличная штука.
   - Мне тоже нравится. - Тербер вытер рот рукой.  -  И  Приму.  Только  у
Прима это любовь на всю жизнь. Странный он какой-то, то ли  блаженный,  то
ли пыльным мешком по голове стукнутый.
   - Когда я с ним в Блиссе служил, он был такой тихий, вечно сам по себе.
Мог взять и в одиночку напиться.
   - Он и сейчас такой же. Только теперь ему  бы  надо  разок  в  одиночку
протрезветь.
   - Такие тихони - самое гиблое дело. Те, которые в  одиночку  пьют.  Они
все плохо кончают.
   - Ты так думаешь? - неожиданно насторожился Тербер. Радар в  его  мозгу
снова включился, запеленговал проскользнувшую в разговоре расхожую  истину
и напомнил ему, что не бывает дыма без огня и расхожих истин без вранья. -
Не все.
   Старк пожал плечами.
   - Только давай сразу договоримся, старшой. Если ты отдаешь мне кухню, я
распоряжаюсь там, как хочу. Без всяких яких. И если кухня - моя,  то  чтоб
из канцелярии меня никто за веревочку не дергал. Иначе мы с тобой каши  не
сварим.
   - Насчет этого не сомневайся. Будешь работать правильно,  и  ты  там  -
царь и бог.
   - Ты же меня не слушаешь, - упрямо сказал Старк. - Я  в  кухне  царь  и
бог, а уж как я работаю - мое дело. И канцелярия мне не указ. Иначе  я  не
возьмусь.
   Тербер хитро улыбнулся,  брови  коварного  тролля  затрепетали.  Неужто
Старк и в самом деле такой дурак?
   - Идет, - сказал он.
   Почему ты хоть раз в жизни не можешь быть честным до конца, подумал он,
не можешь хоть раз в жизни пообещать что-то без тысячи условий и оговорок?
   - Ну ладно, - сказал  Старк,  заканчивая  разговор.  -  Может,  еще  по
глотку?
   Тербер передал ему бутылку.  Игра  была  сыграна,  крупье  уже  собирал
карты. Напряжение спало, и разговор легко потек сам собой.
   - Я только одного не понимаю, - оживленно говорил Старк. - Тебе-то  вся
эта затея что дает?
   - Мне - ничего. - Тербер усмехнулся. - Знаешь, что такое некоронованный
король? Это я. Хомсу только кажется, что это он командует ротой.
   Бутылка сновала между ними, как челнок, вплетая в однотонную  словесную
основу разговора яркие блестящие нити.
   - Сколько сейчас в роте ребят из Блисса?
   - С тобой будет пять. Первым взводом командует наш  чемпион  Уилсон.  -
Тербер сделал упор на слове "чемпион", будто воткнул в  пряжу  неподвижную
ткацкую шпильку. - Прим заведует столовкой. А Хендерсон и  Айк  Галович  -
помощники командиров взводов.
   - Айк Галович?  Господи  помилуй!  У  нас  в  Блиссе  он  был  дежурным
истопником. По-английски двух слов связать не мог.
   - Точно, он самый. Он и до сих пор двух слов  связать  не  может.  Зато
теперь он у Динамита главный спец по строевой.
   - Ну и дела! - Старк был откровенно поражен.
   - Теперь понимаешь, каково мне тут? - широко ухмыльнулся Тербер,  следя
глазами за бутылкой, которая легким поблескивающим челноком порхала  между
ними  и  все  ткала  и   плела   призрачную   паутину   разговора,   уютно
обволакивавшего их обоих.
   - ...но ты свой парень. Ты служил в Блиссе, поэтому тебе здесь  зеленая
улица.
   - Повара все равно будут недовольны.
   - Пошли они куда подальше. Пока я доволен, можешь не волноваться.
   - О'кей, старшой. Ты тогда и дирижируй...
   - Я и дирижирую, не сомневайся...
   - ...они все между собой завязаны. Хомс и наш  подполковник  Делберт  -
одна шайка, понял? Они...
   - ...мне же придется...
   - На двоих ребят всегда можешь положиться?..
   - ...и то же самое в роте. Все  только  для  спортсменов,  понял?  Доум
получил штаб-сержанта, потому что тренирует команду Динамита, но выше  ему
уже не прыгнуть и...
   Для солдата самое милое дело - потрепаться в своей компании, думал  он,
прислушиваясь к собственному голосу; а если есть еще и бутылка, тогда  это
самое  большое  удовольствие  и  лучшее   убежище   от   всех   бед.   Это
неофициальный, бытовой ритуал, первоклассный суррогат, заменяющий солдатам
женщин и те извечные  разговоры  с  ними,  когда  мужчина  объясняет  свои
принципы, рассказывает о  своих  мечтах  и  планах  на  жизнь,  а  женщина
внимательно слушает, кивает и восхищается. Но солдаты -  это  мужчины  без
женщин, думал он, солдат не прижмет другого солдата  к  теплой  груди,  не
погладит по голове. И все-таки мужской полупьяный треп помогает  забыться,
напомнил ему тот, второй Милт Тербер, который прятался в  его  сознании  и
всегда был начеку.
   Вырваться бы из-под власти  этого  внутреннего  двойника  или  хотя  бы
ненадолго забыть о нем и  жить  как  Старк,  не  думать  о  женщинах  и  о
мужчинах, обо всех хитросплетениях и сложностях.
   - Дай еще выпить, - сказал Старк. - А его высокая блондиночка  все  при
нем?
   - Какая блондиночка?
   - Его жена. Как же ее?.. Карен. Он с ней еще не развелся?
   - А-а, ты про нее.
   Наверно, оно и к лучшему, что ты не можешь своей волей отвлечь внимание
этого второго Милта. Хотя так тебе, естественно, больнее.  Но  в  конечном
счете, может, и лучше.  При  условии,  что  ты  это  выдержишь.  Храбрость
храбрости рознь, подумал он.
   - Нет, - сказал  он  вслух.  -  Пока  не  развелись.  Она  иногда  сюда
наведывается. А что это ты вдруг?
   - Да просто интересно. - Старк размяк, и его тянуло философствовать.  -
Я думал, Хомс ее уже бросил. В Блиссе она удержу не знала, спала со  всеми
подряд. Просто кошка, только еще и злющая, сама к мужикам лезла, а  делала
вид, что они ей противны. Говорили, она в Блиссе полгарнизона обслужила.
   - Полгарнизона?
   - Точно. Я слышал, она там даже триппер подхватила. Была бы не замужем,
вообще бы, наверное, проституткой заделалась.
   - А так, значит, у нее это просто хобби?
   Старк закинул голову и расхохотался.
   - Факт!
   - Честно говоря, я не очень доверяю всякой такой болтовне,  -  нарочито
небрежно сказал Тербер. - Послушать солдат,  так  все  офицерские  жены  -
шлюхи. А по-моему, ребята просто сочиняют.
   - Сочиняют? Как же! - возмутился Старк. - Про нее и сочинять не надо. Я
в Блиссе сам с ней спал. Так что никакой это не треп.
   - Вообще-то здесь про нее тоже много болтают, - заметил Тербер. Как  же
она тогда сказала? В тот день, у нее дома, когда  дождь  мягко  стучал  за
открытым окном? Вспомнил! "Неужели и ты меня не хочешь?"
   - Про нее-то не зря болтают, - сказал поглупевший  от  виски  Старк.  -
Потому что на ней пробы ставить негде. Одинокая женщина пусть себе  делает
что угодно, даже замужняя может гульнуть налево, но,  когда  баба,  и  тем
более замужняя, спит со всеми подряд, этого я уже не понимаю.  Проститутки
- те другое дело, они себе на жизнь зарабатывают. Но когда баба делает это
из удовольствия, а потом ей же самой  противно,  у  нее  точно  не  все  в
порядке.
   - Ты так думаешь? - спросил Тербер. - Ты ведь это про жену Хомса?
   - А про кого же еще? Чего ради она спала со мной? Кто я был  в  Блиссе?
Вшивый рядовой, седьмые штаны в десятом ряду. У меня и денег-то  не  было,
ни угостить ее не мог, ни в кино сводить.
   Тербер пожал плечами.
   - Черт его знает. Мне-то что? Может, когда-нибудь и сам с ней попробую.
   - Не будь дураком, не связывайся. Она сука  высшего  класса.  Холодная,
ничем ее не проймешь. Проститутки,  и  те  лучше.  -  Лицо  Старка  дышало
непреклонной убежденностью.
   - На, выпей еще, - сказал Тербер. - Было бы из-за чего расстраиваться.
   Старк не глядя взял бутылку.
   - Я этих богатых дамочек уже напробовался. Хуже не бывает.
   - Это точно.
   Если у нее действительно было так много мужчин... И Лива  говорил,  что
стерва... думал он, слушая голос  Старка,  рассказывавшего  уже  о  чем-то
другом, и свой собственный голос, что-то ему отвечавший. И  ведь  оба  они
умные мужики, подумал он, оба знают, что к чему, не молокососы.
   Но Лива только пересказывает сплетни, у него самого  ничего  с  ней  не
было. А Старк... пять лет назад что он понимал в свои девятнадцать лет? Он
был еще совсем мальчишка, когда  у  него  с  ней  получилось.  Но,  видно,
здорово это на  него  подействовало,  видно,  запомнилось  навсегда,  если
сейчас, через пять лет, так о ней говорит. Не забывай,  он  же  был  в  то
время зеленым юнцом, горячим жеребенком, только что попавшим в армию.
   Но та женщина, с которой он ездил  на  "лунное  купание",  неужели  она
могла пойти на такое? Неужели могла  переспать  с  половиной  гарнизона  в
Блиссе? Что ты скажешь? Не знаю. Да, ты не знаешь, но  есть  двое  мужчин,
которые знают. А вдруг они ошибаются? Нет, ты не можешь  принять  на  веру
то, что им известно, а тебе - нет. Какой же выход?
   Ему  хотелось  взять  бутылку,  размахнуться  и   треснуть   по   этому
бормочущему, дрыгающему подбородком  черепу,  расколотить  его  вдребезги,
чтобы на полу осталась каша, чтобы подбородок отлетел в сторону и перестал
дрыгаться. И не потому, что Старк рассказал ему, не потому, что Старк спал
с женщиной, с которой он сам спал (ты ведь не решаешься назвать все своими
словами, верно?), нет, совсем не потому; как ни  странно,  он  чувствовал,
что Старк теперь ему гораздо ближе, словно они стали приятелями  и  чистят
зубы одной щеткой. А где ты слышал,  чтобы  приятели  чистили  зубы  одной
щеткой? Нет, просто этот дрыгающийся череп случайно оказался под рукой,  а
у  него  ни  с  того  ни  с  сего  возникло  дурацкое  желание  что-нибудь
расколошматить вот этой самой бутылкой. Да какое он имеет право злиться на
Старка за то, что она с ним  переспала?  Не  злиться  же  заодно  на  весь
гарнизон в Блиссе.
   - ...и я думаю, дело пойдет, - говорил Старк. -  Все  козыри  у  нас  в
руках.
   - Верно. - Тербер перехватил челнок на полпути и водворил его на место,
в шкафчик. - Мы, Мейлон, будем с тобой не часто  видеться,  -  сказал  он.
Чего тут такого, можешь звать его просто по имени, он же теперь  тебе  все
равно что брат, и, похоже, таких братьев у тебя навалом. - Если что  будет
не ладиться, приходи  в  канцелярию.  -  Он  внимательно  прислушивался  к
интонациям собственного голоса. - А поводов у тебя будет много. Но вечером
чтоб ко мне не совался: для всех ты меня  знаешь  не  больше,  чем  любого
другого сержанта в роте.
   Старк кивнул, соглашаясь с мудрым решением.
   - Понял, старшой.
   - А сейчас иди-ка лучше к себе и разбери свое барахло, - сказал Тербер,
удивляясь и даже гордясь, что его голос звучит так спокойно.
   - Черт, я и забыл, - подымаясь, сказал Старк.
   Тербер усмехнулся - будто лицо расколола трещина  -  и  подождал,  пока
Старк уйдет. Потом лег на койку и закинул руки  за  голову.  И  вместе  со
вторым Милтом, который вырвался на волю, который всегда вырывался на волю,
стоило Терберу остаться одному, он начал думать о том, что сейчас услышал,
нарочно мучая себя, как человек, который все время щупает больной зуб,  но
к врачу не идет.
   Он представлял себе, как все это было, как Старк обнимал  ее,  как  она
лежала на кровати, такая же, какой он видел ее сам,  открывшая  всю  себя,
сбросившая  покровы  со  всех  своих  тайн;  прерывистое  дыхание,  как  у
бегуна-марафонца, глаза закрыты и веки чуть вздрагивают в тот  миг,  когда
ты, вырвавшись из плена собственного тела, ничего не понимаешь и в  то  же
время понимаешь все, паришь в далекой вышине, и только тонкая  серебристая
лонжа соединяет тебя с твоим прежним "я", оставшимся там, внизу. Может, со
Старком ей в постели было лучше, чем с  тобой,  думал  он,  надавливая  на
больной зуб и корчась от муки; может, все другие тоже были лучше, чем  ты;
может, даже Хомс доставлял ей больше наслаждения. Ведь она спала с Хомсом.
Раньше он об этом не задумывался, а  сейчас  не  мог  отвязаться  от  этой
мысли. Может, она и сейчас продолжает спать с Хомсом?
   А тебе-то что? Какое тебе дело? Ты же ее не любишь. Тебе  наплевать,  с
кем она спит. Ты даже не собираешься с  ней  больше  встречаться.  Ты  все
решил, еще в тот вечер на пляже, так ведь?
   Нет, он все-таки встретится с ней  еще  раз,  как  договорились.  Какой
смысл платить три доллара у миссис Кипфер, если то же самое можно получить
бесплатно? Ну и кроме того, хочется разгадать эту загадку  до  конца,  ему
просто интересно, так сказать, чисто интеллектуальное любопытство.
   А я думаю, неожиданно подал голос второй Милт, я думаю, тебе хочется  с
ней встретиться, и о свидании ты договаривался всерьез.
   Может быть, и так, признал он. Но я же сумел переиграть перевод  Старка
в свою пользу. А ведь мог и прошляпить.  Теперь,  если  нам  повезет,  все
должно получиться, как ты думаешь?
   Я тебе про одно, ты мне - про другое,  так  не  пойдет,  настаивал  его
двойник. Я лично думаю, ты с самого начала знал,  что  придешь  на  второе
свидание, знал еще в ту ночь, когда от обиды напился в "У-Фа".
   Ну хорошо, хорошо,  сказал  он,  отстань.  Неужели  тебе  и  меня  надо
постоянно дергать, как всех остальных? Мы с  тобой  одна  плоть  и  кровь,
неужели ты даже мне не доверяешь?
   Уж ты-то должен знать цену родству, презрительно  сказал  тот,  второй.
Кому-кому, а тебе я должен доверять меньше всех.
   Послушай, сказал он, у меня полно работы. Операция с поварами  -  штука
тонкая, рискованная, и придется держать ухо востро, но,  думаю,  если  нам
повезет, мы все провернем как надо. Так что  не  лезь  ко  мне  со  своими
теоретическими рассуждениями. Это дело  сугубо  практическое.  И,  не  дав
тому, второму, ничего ответить, Тербер быстро встал  с  койки  и  пошел  в
канцелярию готовить приказ о повышении Старка.
   Им повезло. В тот же вечер Хомс по дороге в клуб заглянул в канцелярию,
увидел  у  себя  на  столе  отпечатанный  приказ  и  подписал  его.  Старк
назначался первым поваром, получал РПК и "специалиста четвертого  класса",
Уиллард снова становился вторым поваром  с  нашивками  РПК  и  специалиста
шестого класса, а рядовой первого класса Симс терял нашивки спеца  шестого
класса и вылетал с кухни на строевую.  Хомс  именно  так  все  и  намечал,
только не собирался оставлять Симсу его РПК и был очень удивлен, обнаружив
составленный Тербером приказ: он-то ждал,  что  Тербер  начнет  скандалить
из-за этих перемещений. Ерунда, конечно, Тербер вечно артачится, как малый
ребенок, но сейчас, подписав приказ,  Хомс  был  доволен,  что  споров  не
будет, потому что терпеть не мог давить на подчиненных своей властью, даже
когда того требовали интересы роты.
   А дальше все было совсем просто. До смешного просто, даже не  верилось.
Как и  следовало  ожидать,  у  Старка  возникли  трения  с  поварами.  Они
сплоченно  восстали  против  самозванца,  взявшего  на  себя  командование
кухней. Почувствовав, что ветер  переменился  и  что  его  звезда  вот-вот
закатится, жирный Уиллард возглавил бунт. Он искусно подстрекал поваров  и
мастерски жаловался начальству, пока наконец Старк не взял его за шкирку и
не отделал так, что Уиллард потом боялся даже  пикнуть.  Когда  же  начали
ставить палки в колеса остальные повара,  Старк  передал  дело  на  суд  в
канцелярию. Тербер вынес решение в пользу Старка, с чем Старк и  удалился.
К концу недели капитан Хомс был полностью убежден, что отыскал для  ротной
кухни гениального шефа, и в разговоре с  Тербером  отметил  исключительную
важность правильной подготовки новобранцев с самого первого дня.
   Старк полюбил свою кухню - он уже считал ее своей - с той самозабвенной
страстью, о которой женщины приучены мечтать и которую они ждут и  требуют
от мужчин, но при этом  всячески  ее  поносят,  когда  она  проявляется  в
чем-то, кроме любви. Старк навьючивал на себя столько же  работы,  сколько
на поваров и на кухонный наряд, может, даже больше. Ротный  фонд  перестал
быть  мертвым  капиталом:  Старк  закупил   новые   столовые   приборы   и
рекомендовал приобрести для кухни новое оборудование. На столах стали даже
появляться живые цветы, чего раньше в седьмой роте не  было  и  в  помине.
Вести себя за столом по-свински теперь категорически запрещалось, и  Старк
с жестокостью тирана следил за выполнением введенного им  закона.  Солдат,
позволивший себе случайно залить кетчупом клеенку, неожиданно  в  середине
обеда оказывался за дверью столовой. Получившие наряд на  кухню  проходили
через все круги ада, но в  задумчивых  глазах  и  на  грустном-язвительном
смеющемся лице Старка никогда не бывало злобы, и  ни  одному  солдату  при
всем желании не удавалось его возненавидеть. Солдаты видели, что Старк сам
вкалывает не хуже их,  и  тихонько  посмеивались,  глядя,  как  он  гоняет
поваров в хвост и  в  гриву.  Теперь  работать  приходилось  даже  жирному
Уилларду.
   Прошло всего две недели и март еще  не  успел  кончиться,  как  высокий
мертвенно-бледный сержант Прим был  разжалован  в  рядовые.  Когда  нужно,
капитан Хомс умел быть жестким и суровым. Он вызвал Прима и  высказал  ему
все без обиняков, по-военному. В  конце  концов  Прим  сам  виноват,  Хомс
столько ему прощал.  И  если  другой  солдат  зарекомендовал  себя  лучшим
работником, то должность по праву переходит к нему. Он предложил Приму  на
выбор либо перевестись в другую роту их полка, либо в другой полк,  потому
что он не может  оставить  в  своей  роте  бывшего  сержанта,  занимавшего
ответственный пост, это пагубно отразится на дисциплине.
   Прим,  который  в  последнее  время  вставал  не  раньше   полудня   и,
распространяя  вокруг  себя  присущий  пожилым  пьяницам   тяжелый   запах
затхлости, в тупом изумлении бродил по кухне,  где  теперь  все  кипело  и
блестело и где он был лишним, выбрал перевод в другой полк, потому чт