у, ближе, еще, еще... Мальчишка внял этому приглашению не сразу, а улучил минутку, когда хозяин чуть-чуть зазевался, и, ринувшись вперед, попробовал было вырвать палку у него из рук. Квилпу, обладавшему львиной силой, ничего не стоило удержать свое оружие, но как только его противник изо всей мочи потянул палку на себя, он вдруг разжал руку, и мальчишка, полетев навзничь, больно стукнулся головой о землю. Столь удачный маневр привел мистера Квилпа в неописуемый восторг, и он захохотал и затопал ногами, точно это была невесть какая забавная шутка. - Ладно! - сказал мальчишка, мотая головой и в тоже время потирая ушибленное место. - Теперь я в жизни не полезу в драку, когда про вас будут говорить, что таких страшных карликов и за деньги не увидишь. - Значит, по-твоему, это неверно, собака ты эдакая? - рявкнул Квилп. - Нет, верно. - Тогда почему же ты, мерзавец, полез в драку у меня на пристани? - Потому, что он так сказал, - ответил мальчишка, тыча пальцем в сторону Кита. - Вот почему, а не потому, что это неверно. - А зачем он сказал, что мисс Нелли уродина, возопил Кит, - и что она и мой хозяин пляшут под дудочку его хозяина? Зачем он так сказал? - Он так сказал потому, что он болван, а ты так сказал потому, что ты умник-разумник, слишком большой умник, Кит. Пожалуй, если не остережешься, не сносить тебе головы, - проговорил Квилп, и голос у него прозвучал ласково-ласково, а около глаз и у рта собрались злющие-презлющие морщинки. - Получи шесть пенсов, Кит, и всегда говори правду. Всегда, Кит, говори правду. Запри контору, собака, и верни мне ключ! Мальчишка сделал, как ему было приказано, а в виде вознаграждения за свое заступничество получил от хозяина ключом по носу, да так сильно, что его даже слеза прошибла. После этого мистер Квилп, девочка и Кит отбыли на лодке, заступник же, упиваясь местью, ходил на руках у самого края пристани до тех пор, пока они не высадились на тот берег. В доме на Тауэр-Хилле была одна миссис Квилп, которая совсем не ожидала возвращения своего повелителя и только-только собралась немного вздремнуть, когда за дверью послышались его шаги. Она едва успела схватить шитье и притвориться занятой, как он уже вошел в комнату в сопровождении одной Нелли, ибо Кит остался внизу. - Я привел Нелли Трент, дорогая моя миссис Квилп, - сказал карлик. - Нелли очень устала, угостите ее стаканчиком вина, печеньем, и пусть она посидит с вами, душенька, а я тем временем напишу письмо. Миссис Квилп с трепетом подняла глаза на супруга, стараясь угадать, чем вызваны эти несвойственные ему любезности, и, повинуясь его властному знаку, вышла за ним в соседнюю комнату. - Слушайте, что я скажу, - зашипел Квилп. - Постарайтесь выведать у нее, сколько можно, про деда, про то, что они делают, как живут, о чем он говорит с ней. Мне надо это знать, на то есть свои причины. Вы, женщины, между собой гораздо откровеннее, чем с нами, мужчинами, а уж с вашей-то мягкостью и обходительностью вам ничего не стоит подладиться к ней. Понятно? - Да, Квилп. - Так вот, ступайте. Ну, что еще? - Дорогой мой Квилп, - нерешительно начала его жена. - Я люблю эту девочку... мне не хочется обманывать ее... может быть, вы избавите меня... Карлик выругался вполголоса и огляделся по сторонам в поисках какого-нибудь тяжелого предмета, которым можно было бы воздать по заслугам непокорной жене. Но кроткая женщина умолила его сменить гнев на милость и пообещала сделать все, что от нее требовалось. - Поняли? - снова зашипел Квилп, несколько раз с вывертом ущипнув жену за руку. - Выведайте ее тайны. - Это легко сделать. Да не забывайте, что я подслушиваю. Начнете тянуть, мямлить - я скрипну дверью; и если дверь будет скрипеть часто, пеняйте потом на себя. Ну, идите! Миссис Квилп удалилась согласно приказанию, а ее любезный супруг с хитрым и сосредоточенным видом устроился за дверью и, прижавшись к ней ухом, расположился слушать. Несчастная миссис Квилп никак не могла придумать, с чего начать, о чем спрашивать, и подала голос лишь после того, как дверь, проскрипев очень настойчиво, приказала ей без дальнейших размышлений приступить к делу. - За последнее время ты что то зачастила к мистеру Квилпу, милочка. - Да, я сама сколько раз жаловалась на это дедушке, - простодушно сказала Нелл. - А он что? - Ничего... Вздохнет, уронит голову на руки и сидит такой печальный, несчастный. Если бы вы увидели его в эту минуту, то, наверно, не удержались бы и заплакали вместе со мной... Какая у вас дверь скрипучая! - Да, она то и дело скрипит, - сказала миссис Квилп, бросив тревожный взгляд в ту сторону. - Но ведь раньше твой дедушка... таким не был? - Нет, что вы! - воскликнула Нелли. - Он был совсем другой! Нам с ним жилось так хорошо, легко, весело. Вы даже представить себе не можете, как у нас все изменилось за последнее время! - Мне больно тебя слушать, дитя мое! - сказала миссис Квилп, и она не покривила душой. - Благодарю вас, - ответила девочка, целуя ее в щеку. - Вы всегда такая добрая и с вами так приятно поделиться. Мне ведь ни с кем не приходится говорить о нем, кроме нашего Кита. И все-таки я очень счастлива и должна бы радоваться своему счастью... Но если бы вы знали, как иной раз бывает горько видеть, что мой дедушка стал совсем другой! - Подожди, Нелли, - сказала миссис Квилп, - это пройдет, и у вас снова все наладится. - О, если бы господь смилостивился над нами! - воскликнула девочка, и слезы хлынули у нее из глаз. Но ведь сколько прошло времени с тех пор, как дедушка... Смотрите, дверь отворилась. - Это сквозняк, - чуть слышно проговорила миссис Квилп. - С тех пор, как дедушка... - ...стал таким задумчивым, грустным. Раньше мы с ним совсем по-другому проводили наши вечера, - продолжала Нелл. - Я, бывало, читаю ему, а он сидит у камина и слушает; потом - книжку в сторону, начнем разговаривать, и он рассказывает про мою мать, какая она была девочкой, - совсем как я, и лицом и голосом. Или посадит меня на колени и старается объяснить мне, что она не в могиле, а улетела на небо, в ту прекрасную страну, где нет ни старости, пи смерти... Как нам было хорошо тогда! - Нелли, Нелли! - воскликнула несчастная женщина. - Сердце разрывается, на тебя глядя! Ты еще совсем ребенок и так убиваешься. Не плачь, перестань! - Я очень редко плачу, - сказала девочка. - Но у меня больше нет сил таить это про себя, а сегодня мне нездоровится, вот слезы и льются сами собой, никак их не остановишь. Я не боюсь поделиться с вами своим горем, ведь вы никому о нем не скажете. Миссис Квилп отвернулась от нее и промолчала. - Как часто мы гуляли с ним раньше по полям и зеленым рощам! - продолжала Нелл. - Возвращались домой только к вечеру; и чем больше устанем, тем милее нам дом, и мы радуемся: как у нас хорошо! А если в комнатах покажется темно и скучно, мы с ним, бывало, говорим: "Ну что ж, зато какая у нас была прогулка!" - и с нетерпением ждем следующей. Но теперь дедушка не ходит гулять, и в доме у нас стало еще темнее, еще безотраднее, хотя с виду в нем ничто не изменилось. Она замолчала; дверь скрипнула несколько раз подряд, но миссис Квилп будто не слышала этого. - Только не думайте, - вдруг спохватилась Нелл, - что дедушка переменился ко мне. По-моему, он любит меня с каждым днем все больше и больше и становится все ласковее, добрее. Вы даже представить себе не можете, как он ко мне привязан! - Я не сомневаюсь, что дедушка очень любит тебя, - сказала миссис Квилп. - Да, очень, очень! - воскликнула Нелл. - Не меньше, чем я его. Но вы еще не знаете самого главного... только смотрите, никому ни слова об этом! Он теперь совсем не спит, разве лишь задремлет днем, в кресле, а по ночам, почти до самого утра, его не бывает дома. - Нелли! - Шш! - шепнула девочка, поднеся палец к губам и оглянувшись. - Дедушка приходит домой под утро, когда чуть брезжит, и я открываю ему дверь. Вчера он вернулся еще позднее - на дворе уже рассвело, и такой бледный, глаза воспаленные, ноги дрожат. Я только легла и вдруг слышу, он стонет. Тогда я снова поднялась, подбежала к нему, а он, должно быть, не сразу меня увидел и говорит сам с собой, что такая жизнь невыносима и, если б не ребенок, ему лучше бы умереть. Что мне делать! Боже мой, что мне делать! Родник, таившийся в глубине сердца девочки, пробился на волю. Время горестей и забот, признание, впервые слетевшее с ее уст, сочувствие, с которым была выслушана ее маленькая исповедь, взяли свое, и, бросившись в объятия беспомощной миссис Квилп, она заплакала навзрыд. Вскоре в комнату вошел мистер Квилп и, увидев Нелли в слезах, выразил свое крайнее удивление по этому поводу, что получилось вполне естественно, ибо ему было не впервой разыгрывать такие сценки. - Вот видите, миссис Квилп, как она устала, - сказал карлик, свирепо скосив на жену глаза и тем самым давая ей понять, что она должна вторить ему. - Ведь от них до пристани путь длинный, а кроме того, двое мальчишек подрались и напугали ее, подлецы, да и в лодке ей было страшно. Все это вместе взятое и сказалось. Бедная Нелли! Мистер Квилп погладил свою маленькую гостью по голове, и не подозревая, что это поможет ей быстрее оправиться. Вряд ли прикосновение чьей-либо другой руки оказало бы такое сильное действие на девочку. Она подалась назад, чувствуя непреодолимое желание очутиться как можно дальше от этого карлика, и сейчас же встала, сказав, что ей надо уходить. - Останься, пообедай с нами, - предложил мистер Квилп. - Нет, сэр, я и так задержалась, - ответила Нелл, утирая слезы. - Ну, если уж ты собралась домой, ничего не поделаешь. Вот мой ответ. Тут написано, что я зайду к нему завтра, может, послезавтра, и что маленькое дельце, о котором он просит, сегодня утром никак не удастся устроить. До свидания, Нелли. Эй ты, сударь! Где ты там? Охраняй ее! Слышишь? Кит, явившийся на зов, оставил это излишнее напутствие без внимания и только грозно воззрился на карлика, видимо, подозревая, что это он и довел Нелли до слез. Мальчик готов был броситься на обидчика с кулаками, но, одумавшись, круто повернулся и последовал за своей маленькой хозяйкой, которая уже успела проститься с миссис Квилп и вышла на улицу. - Однако вы мастерица выспрашивать, миссис Квилп! - накинулся карлик на жену, как только они остались вдвоем. - Больше я ничего не могла сделать, - кротко ответила она. - Уж куда больше! - презрительно фыркнул Квилп. - А поменьше нельзя было? Знали, что от вас требуется, так вам этого мало, вспомнили еще свое любимое занятие и давай крокодиловы слезы лить! Кривляка вы эдакая! - Мне очень жаль девочку, Квилп, - сказала его жена. - Но я сделала все, что могла. Я заставила ее разговориться, и она выдала мне свою тайну, думая, что мы одни. А вам все было слышно. Да простит мне господь этот грех! - Вы заставили ее разговориться! Вы все сделали! - сказал Квилп. - А не предупреждал ли я вас насчет двери - что случится, если дверь будет часто скрипеть? Ваше счастье, что она сама обронила несколько слов, и я вывел из них кое-что важное для себя, а не будь этого, вам пришлось бы плохо. Миссис Квилп промолчала, не сомневаясь, что так оно и было бы, а ее супруг добавил с торжествующим видом: - Благодарите свою счастливую звезду - ту самую, которая сделала вас миссис Квилп, - благодарите ее, потому что я теперь все пронюхал и напал на нужный мне след. Но кончено, больше об этом ни слова: к обеду ничего вкусного не готовьте, потому что меня не будет дома. С этими словами мистер Квилп надел шляпу и удалился, а миссис Квилп, совершенно убитая ролью, которую ей волей-неволей пришлось сыграть, заперлась в спальне и, уткнувшись лицом в подушку, стала оплакивать свое предательство так горько, как люди, менее чуткие, частенько не оплакивают и более тяжких злодеяний, ибо совесть наша - предмет гибкий и эластичный обладает способностью растягиваться и применяться к самым различным обстоятельствам. Некоторые разумные люди освобождаются от своей совести постепенно, как от лишней одежды, когда дело идет к теплу, и в конце концов ухитряются остаться совсем нагишом. Другие же надевают и снимают это одеяние по мере надобности, - и такой способ, как исключительно удобный и представляющий одно из крупнейших нововведений наших дней, сейчас особенно в моде. ГЛАВА VII  - Фред, - сказал мистер Свивеллер, - вспомни популярную когда-то песенку "Прочь тоску, заботы прочь!"*, раздуй затухающее пламя веселья крылом дружбы и дай мне искрометного вина. Апартаменты мистера Ричарда Свивеллера находились по соседству с театром Друри-Лейн* и вдобавок к столь удобному местоположению имели еще то преимущество, что как раз под ними была табачная лавка, - следовательно, мистер Свивеллер мог в любую минуту освежаться чиханием (для чего ему требовалось только выйти на лестницу) и тем самым освобождался от необходимости заводить собственную табакерку. В этих-то апартаментах он и произнес вышеприведенные слова, стараясь утешить и подбодрить своего приунывшего друга; и тут небезынтересно и вполне своевременно будет отметить, что даже столь краткие изречения имели иносказательный смысл в соответствии с поэтическим складом ума мистера Свивеллера, так как на самом деле вместо искрометного вина на столе стоял стакан джина, разбавленного холодной водой, который наполнялся по мере надобности из бутылки и кувшина и переходил из рук в руки - за неимением бокалов, в чем следует признаться без ложного стыда, поскольку хозяйство у мистера Свивеллера было холостяцкое. Та же склонность к приятным вымыслам заставляла его говорить о своей единственной комнате во множественном числе. Покуда она была свободна от постоя, хозяин табачной лавки характеризовал ее в объявлении как "квартиру для одинокого джентльмена". Мистер Свивеллер принял это к сведению и неизменно называл свое жилье "моя квартира", "мои хоромы", "мои апартаменты", вызывая у слушателей представление о безграничном пространстве и даруя их фантазии полную возможность бродить по длинным анфиладам и переходить из одного величественного зала в другой. Таким взлетам воображения мистера Свивеллера способствовал один весьма обманчивый предмет меблировки (фактически кровать, а по виду нечто вроде книжного шкафа), который стоял на видном месте в его комнате и тем самым обезоруживал скептиков, пресекая в корне всякие сомнения и расспросы. Днем мистер Свивеллер несомненно верил, и верил твердо, что эта загадочная вещь представляет собой книжный шкаф, и только. Он отказывался видеть в ней кровать, решительно отрицал наличие одеяла и гнал подушку прочь из своих мыслей. Ни единого слова о действительном назначении этой вещи, ни единого намека на то, чем она служила ему по ночам, ни единого упоминания о ее отличительных свойствах не слышали от мистера Свивеллера даже его самые близкие друзья. Непоколебимая вера в эту иллюзию открывала список его убеждений. Для того чтобы стать его другом, надо было махнуть рукой на всякую очевидность, на здравый смысл, на свидетельство собственных чувств и жизненный опыт и безоговорочно поддерживать миф о книжном шкафе. Такова была слабость мистера Свивеллера, и он дорожил ею. - Фред, - сказал Свивеллер, убедившись, что его мольба осталась без ответа. - Дай мне искрометного. Молодой Трент с раздражением подвинул ему стакан и снова принял мрачную позу. - Сейчас, Фред, я провозглашу тост, приличествующий обстоятельствам, - сказал его приятель, помешивая искрометное. - Да сбудутся... - Фу ты черт! - перебил его Трент. - Сил моих нет слушать твою болтовню! Веселишься! Тебе все нипочем! - Позвольте, мистер Трент, - возразил ему Дик. - Вам известно, что говорит пословица о тех, кто весел, да умен? Некоторые люди всегда веселы, да не блещут умом, другие больно умны (по крайней мере им самим так кажется), а веселиться не умеют. Я принадлежу к первым. Если эта пословица верна, то мне она подходит - во всяком случае в первой своей половине, а половина все лучше, чем ничего. Пусть я предпочитаю веселье уму, зато у тебя нет ни того, ни другого. - Тьфу ты пропасть! - проворчал Трент. - Весьма вам признателен, - сказал мистер Свивеллер. - В светском обществе, кажется, не принято отпускать такие любезности по адресу хозяев. Но пренебрежем этим, будьте как дома. - Добавив к своему колкому замечанию еще несколько слов, смысл которых сводился к тому, что его приятель самый настоящий брюзга, Ричард Свивеллер допил искрометное, тут же приготовил себе вторую порцию, с удовольствием ее отведал и предложил тост воображаемому обществу: - Джентльмены! Выпьем за процветание древнего рода Свивеллеров и пожелаем, в частности, всяческого успеха мистеру Ричарду! Мистеру Ричарду, джентльмены, - тут Дик возвысил голос, - который тратит на друзей все свои деньги, а на него за это тьфукают вместо благодарности. Браво! Браво!* Трент прошелся раза два по комнате, снова вернулся к столу и сказал: - Дик! Ты способен хоть минуту побыть серьезным и выслушать меня? Тогда я укажу тебе легкий способ разбогатеть. - Ты уж столько мне указывал таких способов, ответил мистер Свивеллер, - а какой от них прок? Пустые карманы, и больше ничего. - Подожди, сейчас ты заговоришь другое, - сказал его приятель, подсаживаясь к столу. - Ты видел мою сестру Нелл? - Видел. Ну и что? - Правда, она хорошенькая? - Очень даже, - согласился Дик. - Должен сказать к ее чести, что фамильного сходства между вами ни малейшего. - Так, по-твоему, она хорошенькая? - нетерпеливо повторил его приятель. - Да, - сказал Дик. - Хорошенькая, очень хорошенькая! А что из этого следует? - Сейчас узнаешь. Ясно, как божий день, что мы со стариком так и будем на ножах по гроб жизни, и мне на него рассчитывать нечего. Надеюсь, ты это подметил? - Летучая мышь и та это подметит при ярком дневном свете, - ответил Дик. - Ясно также, что деньги, которые этот старый скряга - чтоб ему пусто было! - когда-то сулил завещать нам обоим, достанутся после его смерти ей одной. Так или нет? - Безусловно так. Впрочем, может быть, он изменил свои намерения после моей речи? Это вполне вероятно. Как я блеснул, Фред! "Вы видите перед собой милейшего старенького дедушку". По-моему, сильно сказано! Сильно и вместе с тем просто и мило. Тебе понравилось? - Ему не понравилось, - ответил Фред. - Следовательно, в обсуждение твоей речи можно не вдаваться. Так вот слушай. Нелли пошел четырнадцатый год. - Прелестная девочка, но маловата ростом для своих лет, - как бы в скобках заметил Ричард Свивеллер. - Помолчи минуту, не то я ничего больше не скажу! - крикнул Трент, возмущенный тем, что его друг не проявляет никакого интереса к разговору. - Я подхожу к самому главному. - Слушаю, -сказал Дик. - Нелл девочка по натуре очень привязчивая и так воспитана, что легко поддается влиянию. Надо только взять ее в руки и действовать когда лаской, а когда и угрозами. У меня она будет как шелковая, я в этом уверен. Да что там разводить антимонии - всех преимуществ моего плана не перечислить и за неделю! Почему бы тебе не жениться на ней? Внимая этой горячей и убедительной речи, Ричард Свивеллер посматривал на своего приятеля поверх стакана, но стоило только ему услышать последние слова Трента, как он весь преобразился от ужаса и с трудом выговорил: - Что? - Я говорю, почему бы тебе... - повторил Трент твердым голосом, зная по опыту, какое это производит впечатление на его приятеля, - почему бы тебе не жениться на Нелли? - Да ведь ей еще четырнадцати лет не исполнилось! - воскликнул Дик. - Ну, не сию минуту, конечно! - сердито возразил ему Фред. - Через два года, через три, через четыре. Ведь ясно, что старик долго не протянет. - Ясно-то оно ясно, -ответил Дик, покачав головой. - Но эти старики такой народ... Им нельзя доверяться, Фред. У меня есть тетушка в Дорсетшире, которая собиралась помереть, когда мне было восемь лет, да так и по сию пору все собирается. Ведь это такие обманщики, такие зловредные люди! Никаких твердых устоев. На них еще можно рассчитывать, Фред, когда в роду имеется предрасположение к апоплексии, но даже и в этом случае им ничего не стоит тебя надуть. - Хорошо, возьмем худший исход, - сказал Трент так же твердо и по-прежнему не спуская глаз со своего приятеля. - Допустим, что старик проживет долго. - То-то и оно-то, - сказал Дик. - Вот в чем беда*. - Повторяю: допустим, что он проживет долго, - продолжал Трент, - и я уговорю или - точнее - заставлю Нелл тайком выйти за тебя замуж. Как ты думаешь, что из этого получится? - Семья и ежегодный шиш с маслом на ее содержание, - ответил Ричард Свивеллер после некоторого раздумья. - Поверь мне, - снова заговорил Трент с той серьезностью, которая, независимо от того, была ли она искренняя или напускная, всегда производила неотразимое действие на Дика. - Поверь мне, у старика вся жизнь в Нелли, и все его силы, все помыслы отданы ей. Ему и в голову не придет лишить ее наследства за неповиновение, - впрочем, так же, как и помириться со мной, сколько бы я ни проявлял покорности, сколько бы ни блистал добродетелями. Он не способен ни на то, ни на другое. У кого есть глаза во лбу, тот не может не видеть этого. - Да, это, кажется, маловероятно, - задумчиво пробормотал Дик. - Не кажется, а так оно и есть. А если ты еще сумеешь подольститься к нему, чтобы заслужить прощение, сославшись, например, на бесповоротный разрыв, на смертельную вражду со мною - разумеется, только для виду, - тогда он живо сдастся. Что касается Нелл, то в этом можешь положиться на меня. Капля камень долбит. Выходит, проживет ли старик еще несколько лет, или скоро умрет, - разница невелика. Так или иначе, ты будешь единственным наследником старого скупердяя, мы с тобой вместе попользуемся его денежками, а тебе вдобавок достанется красивая молодая жена. - В том, что он богач, сомнений быть не может? - спросил Дик. - Сомнений? Ты разве не слышал, как он проговорился при нас? У него, видите ли, сомнения! Ты уж во всем готов сомневаться, Дик! Утомительно излагать все, хитроумные повороты этого разговора, все способы, с помощью которых сопротивление Ричарда Свивеллера было постепенно сломлено. Достаточно сказать, что душевная пустота, корысть, бедность и страсть к мотовству вынудили его отнестись к этой затее благосклонно, а свойственная ему беспечность, не сдерживаемая никакими другими соображениями, легла на ту же чашку весов и решила дело. Немалую роль сыграло тут и влияние, которое издавна имел на него Трент, - влияние, пагубно отразившееся сначала на кошельке Дика и его видах на будущее, но не ослабевшее и по сию пору, хотя ему, бедняге, вечно приходилось отдуваться за своего распутного дружка, так как в девяти случаях из десяти Дик совершенно зря считался коварным искусителем Фреда, будучи на самом деле всего лишь безвольным орудием в его руках. Планы, которыми руководствовалась другая сторона, были гораздо сложнее, чем мог предполагать Ричард Свивеллер, но мы предоставим им дозревать в тиши, поскольку сейчас они не представляют для нас интереса. Итак, переговоры закончились к обоюдному удовольствию приятелей, и мистер Свивеллер уже начал весьма цветисто изъяснять, что он не видит непреодолимых препятствий к тому, чтобы жениться на ком угодно, лишь бы невеста была с деньгами или с движимым имуществом и согласилась бы выйти за него замуж, как вдруг его речь была прервана стуком в дверь и проистекающей отсюда необходимостью крикнуть "прошу". Дверь приотворилась, но приглашением Дика воспользовалась только чья-то рука, вся в мыльной пене, а также струя сильного табачного запаха. Табачный запах шел из лавки в нижнем этаже, а рука в мыльной пене, только что вынутая из ведра с теплой водой, принадлежала служанке, которая оторвалась от мытья полов, чтобы принять письмо, и теперь протягивала его из-за двери, заявляя, со свойственной ее племени способностью легко усваивать фамилии, что оно предназначается мистеру Вривеллеру. Взглянув на адрес, Дик побледнел, и вид у него стал довольно глупый, но бледность и глупое выражение лица еще усилились, когда он ознакомился с содержанием письма и сказал, что роль галантного кавалера имеет и свои неудобства и что, прежде чем пускаться в подобные разговоры, ему следовало бы вспомнить о ней. - О ней? О ком это? - осведомился Трент. - О Софи Уэклс, - ответил Дик. - Кто она такая? - Она мечты моей царица*, сэр, вот она кто такая, - сказал мистер Свивеллер и, сделав большой глоток искрометного, устремил на друга проникновенный взор. - Она прелестна и мила. Ты ее знаешь. - Да, припоминаю, - небрежно бросил его приятель. - Ну и что? - А вот то, сэр, - продолжал Дик, - что между мисс Софией Уэклс и скромным молодым человеком, который имеет честь беседовать с вами, зародились горячие и нежные чувства - чувства весьма благородного и возвышенного свойства. Сама богиня Диана, сэр, - та, чей рог сзывает на охоту, - не была столь безупречного поведения, сколь София Уэклс. Верьте мне, сэр. - Значит, это не пустая болтовня - так прикажешь тебя понимать? - спросил Трент. - Что же у вас там было - амуры? - Амуры были. Обещаний жениться не было, - сказал Дик. - За нарушение таковых меня не притянут*. Это единственное, чем я себя утешаю, Фред. Компрометирующей, переписки тоже не имеется. - А это что за письмо? - Напоминание о сегодняшнем вечере, Фред. Небольшой бал на двадцать человек; в общем итоге - двести волшебных нежных пальчиков, порхающих легко*, при условии, что у каждой леди и каждого джентльмена имеется полный набор таковых. Придется пойти - хотя бы для того, чтобы начать подготовку разрыва. Не бойся, я устою. Интересно только узнать, кто принес письмо, она сама или нет? Если сама, не ведая о препонах, возникших на ее пути к счастью, - это душераздирающе, Фред! Мистер Свивеллер призвал служанку и удостоверился, что мисс Софи Уэклс вручила свое письмо лично, что ее сопровождала, разумеется, приличия ради, младшая мисс Уэклс и что, когда мусс Софи предложили подняться самой к мистеру Свивеллеру, поскольку он был дома, она ужаснулась и выразила готовность лучше умереть. Мистер Свивеллер выслушал отчет служанки с восторгом, который никак не вязался с его недавними планами на будущее, но такая странность не смутила Трента, ибо ему, вероятно, было хорошо известно, что он властен пресечь любой шаг Ричарда Свивеллера, когда сочтет нужным сделать это ради соблюдения собственных интересов. ГЛАВА VIII  Когда с делами было покончено, внутренний голос шепнул мистеру Свивеллеру о близости обеденного времени, и, не желая расстраивать свое здоровье дальнейшим воздержанием, он отправил посланца в ближайшую кухмистерскую с просьбой немедленно доставить две порции отварной говядины с овощным гарниром. Однако кухмистер, знавший, с кем он имеет дело, отказался выполнить этот заказ и грубо ответил, что если мистеру Свивеллеру захотелось отварной говядины, не будет ли он любезен явиться самолично и съесть ее на месте, а кстати - вместо молитвы перед трапезой пусть погасит небольшой должок, который уже давно за ним числится. Отказ не обескуражил мистера Свивеллера-напротив, его умственные способности и аппетит лишь обострились, и он направил подобное же требование в другую, более отдаленную кухмистерскую, присовокупив к нему в виде дополнительного пункта, что джентльмен, дескать, посылает в такую даль, руководствуясь не только популярностью и славой, которую завоевала их отварная говядина, но и жесткостью этого блюда в ближайшей кухмистерской, что делает его совершенно непригодным для джентльменского стола, да и вообще для человеческого потребления. Благоприятные результаты этого дипломатического хода сказались в молниеносном прибытии небольшой пирамиды, искусно воздвигнутой из судков и тарелок, причем основанием ее служил судок с отварной говядиной, а вершиной - кварта эля с шапкой из пены. Будучи разобрано на составные части, сооружение это явило все, что требуется для сытного обеда, и мистер Свивеллер и его друг приступили к нему с величайшим удовольствием и рвением. - Пусть сей миг будет худшим в нашей жизни! - воскликнул мистер Свивеллер, пронзая вилкой большую шишковатую картофелину. - Мне нравится, что это блюд о принято подавать в мундире. Когда извлекаешь картошку из ее, так сказать, естественного состояния, в этом есть своя особая прелесть, неведомая богачам и сильным мира сего. Ах! "Как мало в жизни нужно человеку, и то лишь на короткий срок!"* Это так верно... после того, как пообедаешь. - Надеюсь, что кухмистер тоже удовлетворится малым и что срок ожидания для него не затянется, - заметил Трент. - Впрочем, как я подозреваю, расплатиться тебе нечем. - Я скоро отправлюсь в город и загляну к нему по дороге, - ответил Дик, многозначительно подмигнув приятелю. - Слуга как хочет, а с меня взятки гладки. Обед съеден, Фред, и дело с концом! Слуга, очевидно, тоже усвоил эту бесспорную истину, ибо, вернувшись за посудой и получив от своего клиента вместо денег величественно-небрежное обещание заглянуть в кухмистерскую и рассчитаться с хозяином, он заметно пал духом и понес черт те что, вроде "уплата сразу после доставки" и "в кредит не отпускаем", но в конце концов был вынужден удовлетвориться вопросом, когда именно джентльмен соизволит зайти, так как ему бы хотелось быть в это время на месте, поскольку ответственность за отварную говядину, гарнир и прочее лежит лично на нем. Мистер Свивеллер, перебрав в уме все свои дела, ответил, что его следует ждать от шести без двух минут и до семи минут седьмого. Слуга удалился с этим слабым утешением, а Ричард Свивеллер вынул из кармана засаленную записную книжку и стал что-то строчить в ней. - Боишься, как бы не забыть про визит в кухмистерскую? - с ядовитой усмешкой спросил Трент. - Ты не угадал, Фред, - ответил неуязвимый Ричард, деловито продолжая писать. - Я заношу в эту книжечку названия улиц, на которых мне нельзя показываться до закрытия лавок. Сегодняшний обед исключает для меня Лонг-Эйкр. На прошлой неделе я купил пару башмаков на Грэйт-Квин-стрит, - следовательно, там прохода тоже нет. На Стрэнд я могу теперь выйти только одним переулком, но предстоящая покупка пары перчаток преградит мне и этот путь. Скоро совсем некуда будет податься, и если уважаемая тетушка не пришлет мне денег в течение этого месяца, я буду вынужден делать крюк мили в три за черту города только для того, чтобы перейти с тротуара на тротуар. - А она не подведет тебя? - спросил Трент. - Надеюсь, что нет, - ответил мистер Свивеллер. - Но чтобы разжалобить ее, раньше требовалось в среднем около шести покаянных писем, а теперь мы дошли уже до восьми, и никакого толку. Завтра утром сочиню еще одно. Надо будет насажать на него как можно больше клякс и для пущей убедительности опрыскать водой из перечницы. "Мысли мои путаются, и я сам не знаю, что пишу..." - клякса. "Если бы вы видели меня сейчас! Видели, как горько оплакиваю я свою беспутную жизнь..." перечница. "Рука моя дрожит при одной только мысли..." - тут еще клякса. Если и это не подействует, тогда мне крышка! Закончив свои записи, мистер Свивеллер сунул карандаш в книжечку, захлопнул ее, и выражение лица у него стало крайне серьезное и сосредоточенное. Трент вспомнил, что ему надо сходить куда-то по делу, и Ричард Свивеллер вскоре остался наедине с искрометным вином, а также со своими мыслями, имевшими самое близкое касательство к мисс Софи Уэклс. - Все-таки это очень неожиданно, - говорил себе Дик, с глубокомысленным видом покачивая головой и, по обыкновению, пересыпая свою речь стихами, точно это была проза, затараторившая скороговоркой. - Когда сердце истерзано злою тоской* - лишь увижу мисс Уэклс, снимет все как рукой. Прелестная девица! Она как роза, роза красная цветет в моем саду*, что совершенно бесспорно. Кроме того, она как песенка, с которой в путь иду. Н-да! Неожиданно! Правда, бить отбой сразу, ради этой сестренки Фреда, нет никакой необходимости, но заходить слишком далеко тоже не годится. Нет! Если уж бить отбой, так нечего откладывать в долгий ящик. Во-первых, как бы не пришлось отвечать за нарушение матримониальных обещаний; во-вторых, Софи может подыскать себе другого жениха; в-третьих... нет, в-третьих отставить, но все-таки осторожность никогда не мешает.* Эта невысказанная до конца мысль касалась возможности, в которой Ричард Свивеллер не хотел признаться даже самому себе: возможности подпасть под чары мисс Уэклс, в какую-нибудь неосторожную минуту навсегда связать с ней свою судьбу и тем самым погубить заманчивый план, который так пришелся ему по душе. Поэтому он решил безотлагательно поссориться с мисс Уэклс и, перебрав в уме различные предлоги для ссоры, остановился на беспричинной ревности. Стакан то и дело ходил у него из правой руки в левую и обратно, что должно было помочь ему как можно тоньше сыграть задуманную роль. Обсудив, наконец, этот важный вопрос, он навел на себя лоск, весьма незначительный, и отправился к обиталищу очаровательного предмета своих мечтаний. Обиталище это находилось в Челси*, так как мисс Софи Уэклс проживала там со своей вдовой матушкой и двумя сестрами и совместно с ними содержала скромную школу для юных особ столь же скромных размеров, о чем близлежащие кварталы оповещались при помощи овальной дощечки над окном первого этажа, разукрашенной затейливыми росчерками и гласившей: "Семинария для девиц", что и подтверждалось каждое утро между половиной десятого и десятью то одной, то другой девицей самого нежного возраста, стоявшей на цыпочках на железном скребке у порога и тщетно пытавшейся дотянуться букварем до дверного молотка. Педагогические обязанности распределялись в этом учебном заведении следующим образом: грамматика, сочинения, география и гимнастические упражнения с гирями - мисс Мелисса Уэклс; письмо, арифметика, танцы, музыка и искусство очаровывать - мисс Софи Уэклс; вышивание, мережка, строчка и метка белья - мисс Джейн Уэклс; телесные наказания, наложение поста и прочие пытки и ужасы - миссис УЭКЛС. Мисс Мелисса Уэклс была старшая дочка, мисс Софи средняя, а мисс Джейн младшая. Мисс Мелисса, вероятно, встретила и проводила на своем веку весен тридцать пять, не меньше, и уже клонилась к осени; мисс Софи была свеженькая веселая толстушка двадцати лет, а мисс Джейн только-только пошел семнадцатый год. Миссис Уэклс, даме достойнейшей, но несколько ядовитой, перевалило за шестьдесят. Вот к этой-то "Семинарии для девиц" и поспешил Ричард Свивеллер, исполненный намерений, пагубных для душевного покоя прелестной Софи; а она, в платье девственной белизны, с одной лишь красной розой у корсажа, встретила его в самый разгар изысканных - чтобы не сказать пышных - приготовлений к открытию бала; о том, что торжественная минута близка, свидетельствовало все: и расставленные в зале маленькие цветочные горшочки, обычно стоявшие снаружи на подоконнике, если не считать ветреных дней, когда их сносило во двор; и шеренга школьниц, коим было дозволено украсить своим присутствием бал; и кудряшки мисс Джейн Уэклс, проходившей весь вчерашний день с волосами, туго закрученными в папильотки из желтой афиши; и, наконец, величественная осанка самой матроны и ее старшей дочери, - причем последнее показалось мистеру Свивеллеру несколько необычным, но особого впечатления на него не произвело. Говоря откровенно (ведь о вкусах не спорят, и поэтому даже самый странный вкус не должен вызывать подозрений в предвзятости или злостном умысле), говоря откровенно, и миссис Уэклс и ее старшая дочка не очень-то поощряли притязания мистера Свивеллера, отзывались о нем пренебрежительно, как о "ветрогоне", и, когда его имя произносилось в их присутствии, со зловещим вздохом покачивали головой. Отношение мистера Свивеллера к мисс Софи носило тот неопределенный, затяжной характер, в котором обычно не чувствуется твердых намерений; и с течением времени эта девица сама стала считать весьма желательным, чтобы вопрос разрешился в ту или иную сторону. Вот почему она, наконец, согласилась выставить против Ричарда Свивеллера одного своего обожателя - огородника, судя по всем признакам ожидавшего только малейшего поощрения с ее стороны, чтобы предложить ей руку и сердце; и вот почему она так добивалась присутствия Ричарда Свивеллера на балу (с этой целью и задуманном) и сама отнесла ему письмо, о котором мы уже слышали. "Если у него есть какие-то виды на будущее или возможность прилично содержать жену, говорила миссис Уэклс своей старшей дочери, - когда же и сказать об этом, как не сегодня?" "Если я ему действительно нравлюсь, - думала мисс Софи, - сегодня он со мной объяснится". Но поскольку мистер Свивеллер понятия не имел обо всех этих разговорах, мечтах и приготовлениях, ему было от них ни тепло, ни холодно. Он обдумывал, как бы получше разыграть роль ревнивца, и хотел только одного: чтобы на сей раз мисс Софи оказалась менее обольстительной или превратилась бы в свою сестру, что было бы примерно одно и то же. Однако его размышлениям помешал приход гостей, в том числе и огородника, по фамилии Чеггс. Мистер Чеггс явился не один, а предусмотрительно привел с собой сестру, и мисс Чеггс сразу устремилась к мисс Софи, взяла ее за обе руки, расцеловала в обе щеки и громким шепотом спросила, не слишком ли рано они пожаловали. - Нет, что вы! - ответила мисс Софи. - Милочка моя! - таким же шепотом продолжала мисс Чеггс. - Как меня донимали, как мучили! Просто счастье, что мы не торчим здесь с четырех часов, Элик прямо-таки рвался к вам! Хотите верьте, хотите нет, но он оделся еще до обеда и с тех пор глаз не сводил с часовой стрелки, покоя мне не давал! Это все вы виноваты, негодница! Тут мисс Софи покраснела, мистер Чеггс (робевший в женском обществе) тоже покраснел, но матушка мисс Софи и ее сестры пришли мистеру Чеггсу на выручку и стали осыпать его комплиментами и любезностями, предоставив Ричарда Свивеллера самому себе. А ему только это и требовалось. Вот повод, причина и веское основание притвориться разгневанным! Но, заручившись поводом, причиной и основанием, которые он собирался выискивать, не рассчитывая, что они появятся сами, Ричард Свивеллер разгневался не на шутку и подумал: "Какого дьявола нужно этому наглецу Чеггсу!" Впрочем, первая кадриль с мисс Софи (плебейскими контрадансами здесь гнушались) была за мистером Свивеллером, и таким образом он утер нос своему сопернику; тот с грустным видом уселся в угол и стал созерцать оттуда прелестный стан мисс Софи, мелькающий в сложных фигурах танца. Но мистер Свивеллер не удовольствовался этим преимуществом. Решив показать семье Уэклс, каким сокровищем они пренебрегают, и, вероятно, все еще находясь под действием недавних возлияний, он творил такие чудеса, откалывал такие коленца, выделывал такие выкрутасы, что присутствующие были потрясены его ловкостью, а один длинный-предлинный джентльмен, танцевавший в паре с маленькой-премаленькой школьницей, остановился как вкопанный посреди зала, вне себя от изумления и восторга. Миссис Уэклс и та перестала шпынять трех совсем юных девиц, которые проявляли явную склонность повеселиться на балу, и невольно подумала, что таким танцором в семье можно было бы гордиться. Но мисс Чеггс, союзник деятельный и надежный, не ограничивалась в эту критическую минуту одними насмешливыми улыбочками, принижающими таланты мистера Свивеллера и, пользуясь малейшей возможностью, нашептывала мисс Софи на ухо о том, как она сочувствует, как она болеет за мисс Софи душой, что такое чучело одолевает ее своими ухаживаниями, как она боится за обуянного гневом Элика - не налетел бы он, чего доброго, на него с кулаками, и умоляла мисс Софи удостовериться, что глаза вышеупомянутого Элика горят любовью и яростью - чувствами, которые, кстати сказать, переполнив ему глаза, бросились ниже и придали его носу багровый оттенок. - Вы обязательно должны пригласить мисс Чеггс, - сказала мисс Софи Дику Свивеллеру, после того как сама протанцевала две кадрили с мистером Чеггсом, на глазах у всех поощряя его ухаживания. - Она такая славная, а брат у нее просто очаровательный! - Вот как! - буркнул Дик. - Очаровательный и очарованный... судя по тем взглядам, которые он на вас бросает. Тут мисс Джейн (подученная заранее) сунулась к ним со своими кудряшками и шепотом сообщила сестре, что мистер Чеггс ревнует. - Ревнует? Каков наглец! - воскликнул Ричард Свивеллер. - Наглец, мистер Свивеллер? - сказала мисс Джейн, тряхнув головкой. - А что, если он услышит? Как бы вам не пришлось пожалеть об этом! - Джейн, прошу тебя... - остановила ее мисс Софи. - Вздор! - ответила мисс Джейн. - Почему, собственно, мистер Чеггс не может ревновать? Вот еще новости! Он имеет на это такое же право, как и всякий другой, а скоро, может быть, таких прав у него будет еще больше. Тебе это лучше знать, Софи. Мисс Джейн действовала по сговору с сестрой, в основе которого лежали самые добрые побуждения и желание во что бы то ни стало заставить мистера Свивеллера объясниться. Однако все их труды пошли прахом, ибо мисс Джейн, девица не по годам дерзкая и острая на язык, так увлеклась своей ролью, что мистер Свивеллер отошел от них в глубоком негодовании, уступив возлюбленную мистеру Чеггсу, но метнув в его сторону вызывающий взгляд, на что тот ответил взглядом возмущенным. - Вы изволили что-то сказать, сэр? - вопросил мистер Чеггс, проследовав за ним в угол. - Будьте добры улыбнуться, сэр, чтобы нас ни в чем не заподозрили. Вы изволили что-то сказать, сэр? Мистер Свивеллер с надменной усмешкой уставился на правый башмак мистера Чеггса, потом перевел взгляд на его щиколотку, потом на коленку, постепенно поднялся вверх по бедру до жилета, пересчитал на нем пуговицы, достиг подбородка, откуда пошел самой серединкой носа, встретился, наконец, глазами с мистером Чеггсом и вдруг отрезал; - Нет, сэр! - Гм! - хмыкнул мистер Чеггс, оглядываясь через плечо. - Будьте любезны улыбнуться еще раз, сэр. Может быть, вы хотели что-то сказать, сэр? - Нет, сэр, не хотел. - Может быть, вам нечего сказать мне в данную минуту, сэр? - с яростью проговорил мистер Чеггс. Ричард Свивеллер оторвался от созерцания глаз мистера Чеггса и, путешествуя по самой серединке его носа, потом вниз по жилету, вниз по правой ноге, снова добрался до правого башмака и внимательно осмотрел его. Когда осмотр был закончен, он перекочевал, на левую сторону, поднялся вверх по левой ноге, потом снова по жилету и, уставившись мистеру Чеггсу в глаза, ответил: - Нечего, сэр. - Ах, вот как, сэр! - воскликнул мистер Чеггс. - Рад это слышать. Полагаю, сэр, вы знаете, где меня найти на тот случай, если вам вдруг понадобится переговорить со мной, сэр? - Если понадобится, справлюсь, сэр, это не затруднительно. - Вопрос исчерпан, сэр? - Вполне, сэр! На этом их потрясающий диалог закончился, и оба они насупили брови. Мистер Чеггс поспешил пригласить мисс Софи на следующий танец, а мистер Свивеллер с мрачным видом удалился в угол. Неподалеку от этого угла, глядя на танцующих, восседали миссис Уэклс и мисс Уэклс, и мисс Чеггс подлетала к ним каждую свободную минуту (когда танцевали одни кавалеры) и отпускала такие замечания, от которых у Ричарда Свивеллера на сердце кошки скребли. Тут же по соседству, на жестких стульях, торчали прямые, как палки, - две ученицы. Они подобострастно заглядывали в глаза миссис и мисс Уэклс и, поймав, наконец, улыбку на устах этих дам, тоже улыбнулись, чтобы снискать их расположение. Однако в ответ на такую учтивость старушенция смерила обеих девочек уничтожающим взглядом и пригрозила, что, если они еще хоть раз будут уличены в подобной вольности, их сейчас же под конвоем отправят по домам. Одна из этих молодых девиц - натура пугливая и хлипкая - пустила слезу, после чего их обеих выпроводили с такой стремительностью, что сердца остальных школьниц наполнились ужасом. - Какие у меня новости! - защебетала мисс Чеггс, снова подбегая к миссис и мисс Уэклс. - У Элика сейчас был такой разговор с Софи! Уверяю вас, это уже совершенно серьезно и бесповоротно! - А о чем же он говорил, душенька? - заинтересовалась миссис Уэклс. - Да о разных разностях, - ответила мисс Чеггс. И так решительно! Ричард Свивеллер почел за благо не слушать дальнейшего и, воспользовавшись перерывом в танцах, а также появлением мистера Чеггса, подскочившего к миссис Уэклс со своими любезностями, позаботился принять самый беззаботный вид и фланирующей походкой направился к двери, миновав по пути мисс Джейн Уэклс, которая, во всем великолепии своих кудряшек, кокетничала (исключительно ради практики, за неимением более достойного предмета) с дряхлым джентльменом, их квартирантом и нахлебником. Мисс Софи сидела у двери, взволнованная и смущенная комплиментами мистера Чеггса; и, решив попрощаться с ней, Ричард Свивеллер на минуту задержался около ее стула. - Корабль мой меня поджидает, матросы готовят ладью, но прежде чем с глаз ваших скрыться, за Софи любезную пью!* - сказал он вполголоса, мрачно глядя на мисс Уэклс. - Вы уходите? - с деланным безразличием спросила она, а сама замерла от ужаса при виде того, к чему привели все ее ухищрения. - Ухожу ли я? - с горечью проговорил Дик. - Да, ухожу. А что? - Ничего. Только что - рано, - ответила мисс Софи. - Впрочем, вы сами себе хозяин. - Я сердцу своему хозяином не стал, - сказал Дик, - когда впервые вас я увидал. Мисс Уэклс, я свято верил вам, в блаженстве утопая, но, прелесть ангела с коварством сочетая, вы предали меня шутя, как бы играя. Мисс Софи закусила губку и притворилась, будто ее очень интересует мистер Чеггс, который жадно пил лимонад в другом конце зала. - Я пришел сюда, - продолжал Дик, видимо позабыв об истинной цели своего прихода, - с бурно вздымающейся грудью, с замирающим сердцем и в соответствующем всему этому настроении. А ухожу, исполненный страстей, о которых можно только догадываться, ибо описать их нет сил, - ухожу, подавленный мыслью, что на мои лучшие чувства сегодня надели намордник. - Я не понимаю, о чем вы говорите, - сказала мисс Софи, потупив глазки. - Мне очень грустно, если... - Вам грустно, сударыня! - воскликнул Дик. - Грустно, когда вы владеете таким сокровищем, таким Чеггсом! Впрочем, разрешите пожелать вам всех благ и добавить напоследок, что специально для меня подрастает в тиши одна юная особа, которая наделена не только личными достоинствами, но и огромным состоянием и которая просила моей руки через посредство своего ближайшего родственника, в чем я не отказал ей, питая расположение к некоторым членам ее семьи. Надеюсь, вам приятно будет узнать, что это юное существо исключительно ради меня расцветает в прелестную женщину и для меня же бережет свое сердце. По-моему, сообщить об этом не лишнее. А теперь мне осталось только извиниться, что я так долго злоупотреблял вашим вниманием... Прощайте! "Во всей этой истории можно радоваться только одному, - говорил себе Ричард Свивеллер, вернувшись домой и в раздумье стоя над свечкой с гасильником в руке. - А именно: теперь я всей душой отдамся делу, которое затеял Фред, и он останется доволен моим рвением. Так я ему и доложу завтра, а сейчас, поскольку время позднее, надо призвать Морфея и малость соснуть". Морфей не заставил себя долго упрашивать. Не прошло и нескольких минут, как Ричард Свивеллер крепко уснул и видел во сне, будто он женился на Нелли Трент, вступил во владение всеми ее капиталами и, достигнув могущества, прежде всего превратил в пустырь огород мистера Чеггса, а на его месте построил кирпичный завод. ГЛАВА IX  Доверившись миссис Квилп, Нелли лишь в слабой степени описала свою тревогу и горе, лишь намеками дала понять, - какая туча нависла над их домом, бросая темные тени на его очаг. Трудно рассказывать постороннему человеку о том, как одинока и безрадостна твоя жизнь. Но не только это сдерживало сердечные излияния Нелл: постоянный страх, как бы не выдать, не погубить нежно любимого деда, не позволил ей даже вскользь упомянуть о главной причине своих тревог и мучений. Не однообразные дни, которые ничто не скрашивало: ни развлечения, ни дружба; не унылые, холодные вечера и одинокие длинные ночи; не отсутствие бесхитростных удовольствий, столь милых сердцу ребенка; не сознание собственной беспомощности и легкая уязвимость души единственное, чем дарило ее детство, - не это исторгало жгучие слезы из глаз Нелл. Она чувствовала, что старика гнетет какое-то тайное горе, замечала его растущую растерянность и слабость, по временам дрожала за его рассудок, ловила в его словах и взглядах признаки надвигающегося безумия, видела, как день ото дня ее опасения подтверждаются, знала, что они с дедом одни на свете, что в беде им никто не поможет, никто их не спасет, - вот причины волнения и тоски, которые могли бы лечь камнем и на грудь взрослого человека, умеющего подбодрить и отвлечь себя от тяжелых раздумий. Каково же было нести такую ношу ребенку, когда он не знал избавления от нее и видел вокруг только то, что непрестанно питало его мысли тревогой. А старик не замечал никаких перемен в Нелли. Если мираж, застилавший ему глаза, рассеивался на мгновение, он видел перед собой все ту же улыбку своей маленькой внучки, слышал все тот же проникновенный голос и веселый смех, чувствовал ее ласку и любовь, которые так глубоко запали ему в душу, словно были неразлучны с ним с первого дня жизни. И он довольствовался тем, что читал книгу ее сердца не дальше первой страницы, не подозревая, какая повесть раскрывается за ней, и думая: ну что ж, по крайней мере ребенок счастлив! Да, она была счастлива когда-то. Она бегала, напевая, по сумрачному, дому, легко скользила среди его покрытых пылью сокровищ, подчеркивая их древность своей юностью, их суровое, угрюмое безмолвие - своим беззаботным весельем. А теперь в доме стоял холод и мрак; и когда она выходила из своей каморки, в надежде хоть как-то скоротать долгие часы ожидания в одной из этих комнат, все ее тело сковывала такая же неподвижность, какую хранили их безжизненные обитатели, и ей было боязно будить здесь эхо, охрипшее от долгого молчания. Погруженная в свои мысли, девочка часто засиживалась допоздна у окна, выходившего на улицу. Кому лучше знать муки неизвестности, как не тем, кто ждет - тревожится и ждет? В эти часы печальные видения роем толпились вокруг нее. Она сидела у окна в сумерках, следя за прохожими или за соседями в окнах напротив, и думала: "Неужели в тех домах так же пустынно, как и в нашем? Почему эти люди выглянут на минутку и снова спрячутся? Может быть, им веселее, когда я сижу здесь?" На одной из крыш по ту сторону улицы неровной линией торчали трубы, и если она подолгу смотрела на них, ей начинали чудиться там страшные лица, которые хмурились, глядя на нее, и все старались заглянуть к ней в комнату. И девочка радовалась, когда наступающая темнота скрывала их, - радовалась и вместе с тем печалилась, потому что фонарщик зажигал фонари, - значит, ночь была близка, а ночью в доме становилось еще тоскливее. Она озиралась по сторонам, убеждалась, что в комнате все недвижимо, все стоит на своих местах, и, снова выглянув на улицу, видела иной раз человека, который в сопровождении двух-трех молчаливых спутников нес на спине гроб в какой-нибудь дом, где лежал покойник. Она вздрагивала, перед ней снова вставало изменившееся лицо деда, и это наводило на новые размышления, рождало новые страхи. Что, если он умрет - заболеет внезапно и больше не вернется домой живым; или придет ночью, поцелует, благословит ее, как всегда, она ляжет спать, заснет, пожалуй, будет видеть сладкие сны, улыбаться им, а он наложит на себя руки, и его кровь медленной, медленной струйкой подберется к двери ее спальни. Такие мысли были невыносимы, и, ища спасения от них, она снова обращала взгляд на улицу, которая с каждой минутой становилась все темнее, тише и безлюднее. Лавки закрывались одна за другой, соседи шли спать, и в окнах верхних этажей там и сям вспыхивали огоньки. Но вот и они гасли или уступали место мерцающей свече, которая будет гореть до утра. Лишь невдалеке из одной лавки все еще падали на мостовую красноватые блики... в ней было, наверно, так светло, уютно! Но вот и она закрывалась, свет потухал, улица умолкала, мрачнела, и тишину ее нарушали только шаги случайных прохожих или громкий стук в дверь у соседей, когда кто-нибудь из них, против обыкновения, поздно приходил домой и старался разбудить крепко спящих домочадцев. В поздний ночной час (так уж повелось за последнее время) девочка закрывала окно и бесшумно спускалась по лестнице, замирая от страха при мысли: а вдруг эти чудища в лавке, не раз тревожившие ее сны, выступят из мрака, озаренные изнутри призрачным светом! Неяркая лампа и сама комната, где все было так знакомо ей, гнали прочь эти страхи. Не сдерживая рыданий, она горячо молилась за старика, просила в своих молитвах, чтобы покой снова снизошел на его душу и к ним снова вернулось прежнее безмятежное счастье, потом опускала голову на подушку и в слезах засыпала, но до рассвета еще не раз вскакивала, напуганная почудившимися ей сквозь сон голосами, и прислушивалась, не звонят ли. На третий день после встречи Нелли с миссис Квилп старик, с утра жаловавшийся на слабость и недомоганье, сказал, что никуда не пойдет вечером и останется дома. Девочка выслушала деда с загоревшимися глазами, но радость ее померкла, как только она присмотрелась к его болезненно осунувшемуся лицу. - Два дня! - сказал он. - Прошло ровно два дня, а ответа все нет! Что он говорил, Нелли? - Дедушка, я передала тебе все слово в слово. - Да, правда, - чуть слышно пробормотал он. - Но расскажи еще раз, Нелл. Я не надеюсь на свою память. Как он сказал? "Зайду через день, другой", и больше ничего? Так было и в записке. - Больше ничего, - ответила Нелли. - Хочешь, дедушка, я завтра схожу к нему? С самого утра? Я успею вернуться до завтрака. Старик покачал головой и с тяжким вздохом привлек ее к себе. - Это не поможет, дитя мое, ничему не поможет. Но если он отступится от меня, Нелл, отступится теперь, когда с его помощью я мог бы вознаградить себя за потерянное время, деньги и те душевные пытки, после которых во мне не осталось ничего прежнего, тогда я погибну... и, что еще страшнее, погублю тебя, ради кого рисковал всем. Если нас ждет нищета... - Ну и что же! - бесстрашно воскликнула Нелли. - Зато мы будем счастливы! - Нищета и счастье? - сказал старик. - Какой ты еще ребенок! - Дедушка, милый! - продолжала Нелли, и щеки у нее вспыхнули, голос задрожал, душевный жар сказывался в каждом движении, - Это не ребячество, нет! Но даже если так, знай: я молю бога, чтобы он позволил нам просить милостыню, работать на дорогах или в поле, перебиваться с хлеба на воду! Все лучше, чем жить так, как мы живем! - Нелли! - воскликнул старик. - Да, да! Все лучше, чем жить так, как мы живем! - еще горячее повторила девочка. - Если у тебя есть горе, поделись им со мной. Если ты болен, я буду твоей сиделкой, буду ухаживать за тобой, - ведь ты теряешь силы с каждым днем! Если ты лишился всего, будем бедствовать вместе, но только позволь, позволь мне быть возле тебя. Видеть, как ты изменился, и не знать причины! Мое сердце не выдержит этого, и я умру! Дедушка, милый! Уйдем отсюда, уйдем завтра же, оставим этот печальный дом и будем жить подаянием. Старик закрыл лицо руками и уронил голову на подушку. - Просить милостыню не страшно, - говорила девочка, обнимая его. - Я знаю, твердо знаю, что нам не придется голодать. Мы будем бродить по лесам и полям, где нам захочется, спать под открытым небом. Перестанем думать о деньгах, обо всем, что навевает на тебя грустные мысли. Будем отдыхать по ночам, а днем идти навстречу ветру и солнцу и вместе благодарить бога! Нога наша не ступит больше в мрачные комнаты и печальные дома! Когда ты устанешь, мы облюбуем какое-нибудь местечко, самое лучшее из всех, и я оставлю тебя там, а сама пойду просить милостыню для нас обоих. Ее голос перешел в рыдания, головка склонилась к плечу деда... и плакала она не одна. Слова эти не предназначались для посторонних ушей, и посторонним глазам не следовало бы заглядывать сюда. Но посторонние глаза и посторонние уши жадно вбирали все, что здесь делалось и говорилось, и обладателем их был не кто иной, как мистер Дэниел Квилп, который прошмыгнул в комнату незамеченным в ту минуту, когда девочка подошла к деду, и, движимый несомненно присущей ему деликатностью, не стал вмешиваться в их разговор, а остановился поодаль, по привычке осклабившись. Однако стоять было несколько утомительно для джентльмена, только что совершившего длинную прогулку, и карлик, который везде чувствовал себя как дома, углядел поблизости стул, вспрыгнул на него с необычайной ловкостью, уселся на спинку, ноги поставил на сиденье и теперь мог смотреть и слушать с удобством, в то же время утоляя свою страсть ко всяческим нелепым проделкам и кривлянью. Он небрежно положил ногу на ногу, подпер подбородок ладонью, склонил голову к плечу и скорчил довольную гримасу. И в этой-то позе старик, случайно посмотрев в ту сторону, и увидел его, к своему безграничному удивлению. Девочка ахнула, пораженная столь приятным зрелищем. В первую минуту они с дедом не нашли, что сказать от неожиданности, и, не веря своим глазам, с опаской смотрели на карлика. Нисколько не обескураженный таким приемом, Дэниел Квилп не двинулся с места и лишь снисходительно кивнул им. Наконец старик обратился к нему и спросил, как он попал сюда. - Вошел в дверь, - ответил Квилп, ткнув пальцем через плечо. - Я не так мал, чтобы проникать сквозь замочные скважины, о чем весьма сожалею. Мне надо поговорить с вами, любезнейший, по секрету и наедине, без свидетелей. До свидания, маленькая Нелли! Нелл посмотрела на старика, он отпустил ее кивком головы и поцеловал в щеку. - Ах! - сказал карлик, причмокнув губами. - Какой сладкий поцелуй! И в самый румянец! Ах, какой поцелуй! Нелл не стала медлить после столь лестного замечания. Квилп проводил девочку восхищенным взглядом и, когда она затворила за собой дверь, рассыпался в комплиментах по ее адресу. - Какой она у вас бутончик! И какая свеженькая! А уж скромница-то! - говорил он, играя глазами и покачивая своей короткой ногой. - Ну что за бутончик, симпомпончик, голубые глазки! Старик ответил ему принужденной улыбкой, явно стараясь подавить вдруг охватившее его острое, мучительное нетерпение. Оно не укрылось от глаз Квилпа, который с восторгом издевался над всеми, над кем только мог. - Она у вас такая маленькая, - не спеша говорил он, притворяясь, будто ни о чем другом и думать не может. - Такая стройненькая, личико беленькое, а голубые жилки так и просвечивают сквозь кожу, ножки крохотные... А уж как обходительна, как мила!.. Госпожи! Чего вы волнуетесь, любезнейший? Да что это с вами? Вот уж не думал, - продолжал карлик, сползая со спинки стула на сиденье и проявляя при этом величайшую осторожность, не имевшую ничего общего с тем проворством, с каким он вспрыгнул на него, никем не замеченный, вот уж не гадал, что стариковская кровь такая быстрая да кипучая. С чего бы это? Ведь ей надо бы струиться по жилам медленно, еле-еле. Уж не больны ли вы, любезнейший? - Я сам того боюсь, -простонал старик, сжимая голову обеими руками. - Вот здесь жжет, как огнем, а потом вдруг такое начнется, о чем и говорить страшно. Карлик выслушал это молча, в упор глядя на своего собеседника, а тот беспокойно прошелся взад и вперед по комнате, снова вернулся к кушетке, свесил голову на грудь, просидел так несколько минут и вдруг воскликнул: - Говорите же! Говорите сразу! Принесли вы деньги или нет? - Нет! - отрезал Квилп. - Значит, - прошептал старик, в отчаянии стиснув руки и подняв глаза к потолку, - значит, мы с внучкой погибли! - Слушайте, любезнейший! - сказал Квилп и, строго насупив брови, похлопал ладонью по столу, чтобы привлечь к себе блуждающий взгляд старика. - Будем говорить напрямик. Я человек порядочный, не вам чета. Вы небось своих карт не открывали, держали их ко мне рубашкой. Я знаю вашу тайну. Старик посмотрел на него и задрожал всем телом. - Не ожидали? - усмехнулся Квилп. - Ну что ж, оно и понятно. Итак, я вашу тайну открыл. Теперь я знаю, что все деньги, все ссуды и займы, которые вы от меня получали, все пошло на... сказать куда? - Говорите! Говорите, если вам так уж хочется! - На игорный стол! - сказал Квилп. - На игорный стол, к которому вас тянуло каждую ночь. Вот он, ваш вернейший способ разбогатеть, - правильно? Вот тайный кладезь наживы, куда я, с вашей помощью, чуть было не ухнул все свои деньги, если бы и вправду был таким простачком, за какого вы меня принимали! Вот она, ваша неиссякаемая золотая жила, ваш эльдорадо! - Да, да! - крикнул старик, и глаза у него засверкали. - Так было. Так есть. И так будет, пока я жив! - Подумать только! - сказал Квилп, смерив его презрительным взглядом. - Кто меня провел? Жалкий картежник! - Я не картежник! - гневно крикнул старик. - Призываю небо в свидетели, что я никогда не играл ради собственной выгоды или ради самой игры! Ставя деньги на карту, я шептал имя моей сиротки, молил у неба удачи... и так и не дождался ее. Кому оно слало эту удачу? Кто они были, мои партнеры? Грабители, пьяницы, распутники! Люди, которые проматывали золото на дурные дела и сеяли вокруг себя лишь зло и порок. Мои выигрыши оплачивались бы из их карманов, мои выигрыши, все до последнего фартинга, пошли бы безгрешному ребенку, скрасили бы его жизнь, принесли бы ему счастье. Если бы выигрывал я, разврата, горя и нищеты стало бы меньше на свете! Кто не загорелся бы надеждой на моем месте? Скажите, кто не лелеял бы ее так, как я? - Когда же вы поддались этому безумству? - спросил Квилп уже не таким насмешливым тоном, ибо отчаяние и горе старика поразили даже его. - Когда поддался? - повторил тот, проводя рукой по лбу. - Да... когда же это было? Ах! Когда же, как не в те дни, когда я впервые понял, что денег скоплено мало, а времени на это ушло бог знает сколько, что жизнь моя подходит к концу и после моей смерти Нелл будет брошена на произвол суровой судьбы - и с чем? С какими-то жалкими грошами, которые не уберегут ее от несчастий, всегда подстерегающих бедняков. Вот тогда я впервые и напал на эту мысль. - После того как вы попросили меня отправить вашего милейшего внука за море? - спросил Квилп. - Да, вскоре после этого, - ответил старик. - Я думал долгие месяцы, и эти думы не давали мне покоя даже во сне. Потом начал играть... Игра не доставляла мне никакой радости, - впрочем, я и не искал ее. Что мне дали карты, кроме горя, тревожных дней и бессонных ночей, кроме потери здоровья и душевного покоя? - Значит, вы проиграли сначала все свои сбережения, а потом явились ко мне? Я-то думал, что вы нашли путь к богатству, поверил вам! А вы катились к нищете! Ай-ай-ай! Но ведь ваши долговые записки у меня в руках, а кроме того, и закладная на... на лавку и имущество. - Квилп встал со стула и огляделся по сторонам, проверяя, все ли здесь на месте. - Но неужели вам ни разу не повезло? - Ни разу! - простонал старик. - Все проиграно! - А я думал, - с издевательской усмешкой продолжал карлик, - что если играть упорно, так в конце концов будешь в выигрыше или по крайней мере не продуешься в пух и прах. - Это истина! - вне себя от волнения воскликнул старик, сразу воспрянув духом. - Незыблемая- истина! Я сразу же это почувствовал, я знаю, что так бывает, и сейчас верю в это всей душой! Квилп, три ночи подряд мне снится один и тот же сон: будто я выиграл, и выигрыш каждый раз один и тот же. А раньше таких снов не было, как я ни призывал их к себе! Не оставляйте меня, когда счастье так близко! Вы единственное мое прибежище! Помогите мне, не губите этой последней надежды! Карлик пожал плечами и покачал головой. - Квилп! Добрый, благородный Квилп! Вот посмотрите! - Старик дрожащей рукой вынул из кармана какие-то бумажки и схватил карлика за плечо. - Вы только взгляните! Эти цифры - плод сложнейших расчетов и долгого, нелегкого опыта. Я должен выиграть, Квилп. Только помогите мне, дайте хоть немного денег, фунтов сорок, не больше! - Последний раз вы заняли семьдесят, - сказал карлик. - И спустили все за одну ночь. - Да, да! В ту ночь мне особенно не везло, и тогда время еще не приспело! Квилп, подумайте, - говорил старик, и бумажки дрожали у него в руках, точно на ветру, - подумайте о сиротке! Будь я один, я с радостью принял бы смерть; может, даже поторопил бы судьбу, которая так неровно распределяет свои дары, приходит к гордецам и счастливцам и сторонится убогих, тех, кто в отчаянии призывает ее. Но я пекусь о своей сиротке. Помогите мне ради Нелли, умоляю вас! Только ради Нелли - мне самому ничего не нужно! - К сожалению, у меня дела в Сити, - сказал Квилп, с невозмутимым видом вынимая часы из кармана, - а то я посидел бы у вас еще с полчасика, пока вы не успокоитесь, с удовольствием посидел бы. - Квилп, добрый Квилп! - задыхаясь, прошептал старик, удерживая карлика за полы сюртука. - Мы с вами столько раз говорили о ее несчастной матери. Может быть, с тех пор я и стал бояться, что Нелли тоже ждут лишения. Подумайте об этом и не будьте жестоки! Вы же только наживетесь на мне! Дайте денег, не лишайте меня последней надежды! - Нет, право не могу, - с необычной для него вежливостью ответил Квилп. - Но подумайте, как это поучительно: оказывается, даже самый проницательный человек и тот может попасть впросак! Знаете, вы меня так провели своим скромным образом жизни. Никого у вас в доме нет, только Нелли... - Я же старался скопить побольше денег! Старался умилостивить судьбу и добиться от нее щедрой награды!* - Да, теперь-то все понятно, - сказал Квилп. - Но я вот о чем говорю: вас считали богачом, и вы так меня провели своей скаредностью и уверениями, будто ваши прибыли втрое и вчетверо окупят проценты по ссудам, что я дал бы вам под расписку любую сумму, если бы не узнал ненароком вашу тайну. - Кто же выдал ее? - в отчаянии воскликнул старик. - Ведь я был так осторожен! Кто он, этот человек, назовите его! Хитрый карлик сообразил, что, указав на девочку, он ничего от этого не выиграет, так как тогда ему придется открыть и свою уловку, и вместо ответа спросил: - А вы сами на кого думаете? - Наверно, Кит, больше некому! Он выследил меня, а вы его подкупили - да? - Как вы догадались? Да, это был Кит. Бедный Кит! - соболезнующим тоном сказал карлик. Он дружески кивнул старику на прощанье, а выйдя на улицу, остановился и оскалил зубы в ликующей улыбке. - Бедный Кит! - пробормотал Квилп. - Кажется, Этот самый Кит и сказал, что таких страшных карликов и за деньги не увидишь? Ха-ха-ха! Бедный Кит! И с этими словами он зашагал прочь, не переставая посмеиваться. ГЛАВА Х  Приход и уход Дэниела Квилпа не остался незамеченным. Наискось от лавки старика в тени подворотни, ведущей к одному из многих переулков, которые расходились от большой проезжей улицы, стоял некто, занявший эту позицию еще в сумерках и, по-видимому, обладающий неистощимым терпением и привычкой к долгим часам ожидания. Прислонившись к стене и почти не двигаясь часами, он покорно ждал чего-то и собирался ждать долго, сколько бы ни понадобилось. Этот терпеливый наблюдатель не привлекал к себе внимания прохожих и столь же мало интересовался ими сам. Его глаза были прикованы к одной точке - к окну, около которого девочка сидела вечерами. Если он и отводил взгляд в сторону, то лишь на секунду, чтобы посмотреть на часы в ближней лавке, а потом с удвоенной сосредоточенностью обращал его к тому же окну. Мы сказали, что этот некто, притаившийся в своем укромном уголке, не проявлял ни малейших признаков усталости, и так оно и было на самом деле, хотя он дежурил здесь уже не первый час. Но по мере того как шло время, этот некто начинал недоумевать и беспокоиться и поглядывал на часы все чаще и чаще, а на окно все грустнее и грустнее. Наконец ревнивые ставни скрыли от него циферблат, на колокольне пробило одиннадцать, потом четверть двенадцатого, и только тогда он убедился, что дальше ждать бесполезно. О том, сколь огорчителен оказался такой вывод и сколь неохотно подчинился ему этот неизвестный нам человек, можно было судить по его нерешительности, по тому, как, покидая свой укромный уголок, он то и дело оглядывался через плечо и быстро возвращался назад, лишь только изменчивая игра света или негромкий стук - чистейший плод воображения - наводили его на мысль, что кто-то осторожно приподнимает створку все того же окна. Но вот, окончательно отказавшись от дальнейшего ожидания, незнакомец с места в карьер бросился бежать, точно гоня себя прочь отсюда, и даже ни разу не оглянулся на бегу, из страха, как бы не повернуть обратно. Этот таинственный человек без всякой передышки промчался во весь опор по лабиринту узких улочек и переулков и, наконец, завернул в маленький квадратный двор, мощенный булыжником. Здесь он сразу сбавил ходу, подошел к небольшому домику, в окне которого горел свет, поднял щеколду на двери и распахнул ее. - О господи! - Таким возгласом его встретила женщина, бывшая в комнате. - Кто там? Ты, Кит? - Да, мама, это я. - Что же ты какой усталый, сынок? - Хозяин никуда сегодня не пошел, - сказал Кит, а она даже не выглянула в окошко. - И с этими словами он, грустный, расстроенный, сел к очагу. Комната, в которой сидел приунывший Кит, была обставлена очень просто, даже бедно, и если бы не чистота и порядок, всегда в какой-то степени способствующие уюту, она показалась бы совсем убогой. Стрелки голландских часов близились к полуночи, но, несмотря на позднее время, мать Кита все еще стояла, бедняжка, у стола и гладила белье. В колыбели у очага спал младенец, а мальчуган лет трех, в чепчике на самой макушке и в куцей ночной рубашонке, таращил большие круглые глаза поверх края бельевой корзины, куда его пересадили из кровати, и, судя по его бодрому виду, спать не собирался, что сулило в самом недалеком будущем весьма заманчивые перспективы для его ближайших родственников и знакомых. Чудная это была семейка: мать, Кит и двое ребятишек - все, от мала до велика, на одно лицо. Кит собирался пребывать в дурном расположении духа (увы! это случается даже с лучшими из нас), но, посмотрев на крепко спящего малыша и переведя с него взгляд сначала на среднего братца в бельевой корзине, потом на мать, которая без единой жалобы трудилась с раннего утра, счел за благо подобреть и развеселиться. Он качнул ногой колыбель, скорчил рожу бунтарю в бельевой корзине, приведя его в неописуемый восторг, после чего окончательно убедился, что молчать и хмуриться не стоит. - Эх, мама! - сказал Кит, вынув из кармана складной нож и набрасываясь на большой ломоть хлеба с мясом, который мать приготовила ему с раннего вечера. - Сокровище ты у нас, вот что! Таких на белом свете раз, два, и обчелся! - А я надеюсь, что и получше меня есть, - сказала миссис Набблс, - по крайней мере должны быть. Так нас проповедник учит в нашей молельне. - А что он понимает! - фыркнул Кит. - Пусть сначала овдовеет, да поработает с твое за гроши, да попробует при этом носа не вешать, - вот тогда мы его спросим, каково это, и каждому его слову поверим. - Да-а... - уклончиво протянула миссис Набблс. - Вон твое пиво, Кит, я его к решетке поставила. - Вижу, - сказал он, беря кружку. - За ваше здоровье, матушка, и за здоровье проповедника, если вам так угодно! Ладно уж! Я против него злобы не таю. - Так ты говоришь, твой хозяин никуда сегодня не пошел? - спросила миссис Набблс. - Да, к несчастью, никуда не пошел, - сказал Кит. - А по-моему, к счастью, - возразила его мать. - Значит, мисс Нелли не придется быть одной всю ночь. - Правильно! - спохватился Кит. - У меня это из головы вон. Я говорю "к несчастью", потому что дежурил там с восьми часов, а ее так и не увидал. - А вот любопытно, что сказала бы мисс Нелли, - воскликнула миссис Набблс, отставляя утюг в сторону и поворачиваясь лицом к сыну, - что бы она сказала, если б узнала вдруг, что каждую ночь, когда она, бедняжка, сидит одна-одинешенька у окна, ты сторожишь на улице, как бы с ней чего не случилось; и ведь на ногах еле стоишь от усталости, а не сойдешь с места, пока не удостоверишься, что все спокойно и она пошла спать. - Ну, вот еще! - буркнул Кит, и на его неказистой физиономии появилось нечто вроде румянца. - Никогда она этого не узнает и, следовательно, никогда ничего не скажет. Минуты две миссис Набблс молча гладила белье, потом подошла к огню за горячим утюгом, смахнула с него пыль тряпкой, провела им по доске и украдкой посмотрела на Кита. Она бесстрашно поднесла утюг чуть ли не к самой щеке, чтобы испробовать, горячий ли, оглянулась с улыбкой и вдруг заявила: - Кит! А я знаю, что сказали бы люди, если бы... - Ерунда! - перебил ее Кит, предчувствовавший, к чему она клонит. - Нет, правда, сынок! Люди сказали бы, что ты в нее влюбился! Так прямо и сказали бы! В ответ на это Кит смущенно пробормотал: "Да ну тебя!" - и судорожно задвигал руками и ногами, сопровождая эти жесты не менее судорожной мимикой. Но так как средства эти не принесли ему желанного облегчения, он набил рот хлебом с мясом, быстро глотнул пива и тем самым вызвал у себя приступ удушья, что временно увело разговор от щекотливой темы. - Нет, в самом деле, Кит! - снова начала его мать. - Я, конечно, пошутила, - хорошо, что ты так делаешь и никому в этом не признаешься. Но когда-нибудь она, даст бог, все узнает и будет очень тронута и благодарна тебе. Какая жестокость держать ребенка взаперти! Ничего удивительного, что старый джентльмен скрывает от тебя свои ночные отлучки. - Господь с тобой! Ему и в голову не приходит, что это жестоко! - воскликнул Кит. - Разве он стал бы так делать? Да ни за какие сокровища в мире! Нет, нет! Уж я-то его знаю! - Тогда зачем же он так поступает и зачем таится от тебя? - спросила миссис Набблс. - Вот этого мне никак не понять, - ответил ее сын. - Ведь если бы он не таился, я ничего бы и не узнал. А когда он стал меня выпроваживать раньше времени, я сразу решил: дай, думаю, разведаю, в чем тут дело. Слушай!.. Что это? - Да кто-то по двору ходит. - Нет, сюда бегут... и как быстро! - сказал Кит, вставая и прислушиваясь. - Неужто он все-таки ушел из дому? Мама, может, у них пожар? Вызвав в своем воображении эту страшную картину, мальчик так и замер на месте. Шаги приближались, чья-то рука стремительно распахнула дверь, и девочка, запыхавшаяся, бледная, одетая кое-как, вбежала в комнату. - Мисс Нелли! Что случилось? - в один голос вскрикнули мать и сын. - Я на минутку, - сказала она. - Дедушка заболел... Я вошла - вижу, он лежит на полу... - Доктора! - Кит схватился за шляпу. - Я за ним мигом сбегаю, я... - Нет, не надо! Доктора уже позвали... я не за тобой... ты... ты больше никогда к нам не приходи! - Что? - крикнул Кит. - Тебе нельзя к нам! Не спрашивай почему, я ничего не знаю. Прошу тебя, не спрашивай! Прошу тебя, не огорчайся, не сердись на меня! Я тут ни при чем! Кит уставился на нее, несколько раз подряд открыл и закрыл рот, но не мог выговорить ни слова. - Он кричит, бранит тебя. Я не знаю, в чем ты провинился, но чувствую, что на дурной поступок ты не способен. - Я провинился! - взревел Кит. - Он говорит, будто ты виноват во всех его несчастьях, - со слезами на глазах продолжала девочка. - Требует тебя, а доктор сказал, чтобы ты и на глаза к нему не показывался, иначе он умрет. Не приходи к нам больше. Я за этим и прибежала, хотела тебя предупредить. Уж лучше ты от меня это услышишь, чем от кого-нибудь другого. Кит! Что же ты наделал! Ты, кому я так верила, кого считала чуть ли не единственным нашим другом! Несчастный мальчик смотрел и смотрел на свою маленькую хозяйку, глаза у него открывались все шире и шире, но он не мог ни сдвинуться с места, ни заговорить. - Вот его жалованье за неделю, - сказала девочка, обращаясь к матери Кита и кладя деньги на стол. - Тут... тут немного больше... потому что он всегда был такой добрый, такой заботливый. Я знаю, он скоро пожалеет о своем поступке, но пусть не принимает это слишком близко к сердцу, пусть найдет себе других хозяев... Мне очень грустно так расставаться с ним, но теперь уж ничего не поделаешь. Прощайте! Обливаясь слезами, дрожа всем своим худеньким телом от недавнего потрясения, от щемящей боли, которую вызвала у нее и болезнь деда и весть, которую ей пришлось принести в этот дом, девочка подбежала к двери и исчезла так же быстро, как и появилась. Бедная миссис Набблс, не имевшая раньше оснований сомневаться в честности и правдивости сына, была поражена тем, что он не сказал ни слова в свою защиту. Уж не попал ли он в компанию сорванцов, жуликов, грабителей? А эти ежевечерние отлучки из дому, для которых у него всегда было одно и то же странное объяснение? Может быть, это только для отвода глаз? Охваченная такими страшными мыслями, она не решалась расспрашивать сына и, сидя на стуле, раскачивалась взад и вперед, ломала руки и горько плакала. Но Кит даже не пытался утешить мать - ему было не до того. Младенец в колыбели проснулся и захныкал; мальчуган в бельевой корзине, упав навзничь, перевернул ее на себя и исчез под ней; мать плакала все громче и раскачивалась все быстрее, - а Кит, ничего этого не замечавший, продолжал сидеть в полном оцепенении. ГЛАВА XI Тишине и безлюдью больше не суждено было безраздельно царить под кровлей, осенявшей головку Нелли. У старика началась жестокая горячка, на следующее утро он впал в забытье и с того самого дня долгие недели боролся с недугом, грозившим ему смертью. Недостатка в уходе за ним теперь не было, но его окружали чужие люди - алчные сиделки, которые, отдежурив положенный срок у постели больного, пили, ели и веселились всей своей беспардонной компанией, ибо страдания и смерть были для них делом привычным. Но, несмотря на шум и сутолоку в доме, девочка никогда еще не чувствовала себя такой одинокой, как в эти дни. Одинокой во всем - в своей любви к тому, кто таял, снедаемый горячкой, одинокой в своем непритворном горе и бескорыстном участии. День за днем, ночь за ночью просиживала она у изголовья бесчувственного страдальца, предупреждая малейшее его желание, прислушиваясь к тому, как он даже в бреду повторяет ее имя и не перестает думать и тревожиться только о ней. Дом уже не принадлежал им. У них осталась только одна комната, где лежал больной, да и тy мистер Квилп соблаговолил предоставить прежним хозяевам лишь на время. Когда старик заболел, карлик чуть ли не на другой день вступил во владение лавкой и всем, что в ней было, основываясь на законных правах, в которых мало кто разбирался и которые никому не приходило в голову оспаривать. Утвердив свои позиции с помощью одного крючкотвора, он даже переехал сюда вместе с ним - на страх всем супостатам - и решил устроиться с удобствами в новом жилье, хотя понятия об удобствах у него были весьма своеобразные. Итак, мистер Квилп обосновался в задней комнате, предварительно заколотив наглухо окно лавки и тем самым положив конец дальнейшей торговле. Он отобрал из старинной мебели самое красивое и покойное кресло (для собственных нужд) и самый уродливый и неудобный стул (для подручного, о котором тоже следовало позаботиться), велел перетащить их к себе и воссел на свой трон. Комната эта была далеко от спальни старика, но мистер Квилп, боясь заразиться горячкой, счел необходимым произвести здесь оздоровительное окуривание и не только сам дымил трубкой без малейшего перерыва, но заставил курить и своего ученого друга. Не удовлетворясь этим, он послал на пристань за уже знакомым нам акробатом, прибывшим немедленно, посадил его в дверях, снабдил большой трубкой, специально привезенной из дому, и ни под каким видом не разрешал ему вынимать ее изо рта дольше чем на минуту. 3акончив устройство на новом месте, Дэниел Квилп с довольным смешком огляделся по сторонам и сказал, что вот это и называется у него удобствами. Ученый джентльмен с благозвучной фамилией Брасс охотно присоединился бы к мнению мистера Квилпа, но этому мешали два обстоятельства: первое - несмотря на все свои ухищрения, он никак не мог устроиться на стуле сидение у которого было жесткое, ребристое, скользкое и покатое; второе - табачный дым всегда был ему противен и вызывал у него всяческие внутренние пертурбации. Находясь, однако, в полной зависимости от мистера Квилпа и имея все основания угождать своему патрону, он выдавил из себя улыбку и одобрительно закивал головой. Мистер Брасс, стряпчий с весьма сомнительной репутацией, проживал на улице Бевис-Маркс в городе Лондоне. Это был сухопарый дылда с круглым, похожим на шишку, носом, с нависшим лбом, бегающими глазками и огненно-рыжими волосами. Костюм его состоял из долгополого черного сюртука и черных штанов по щиколотку из-под которых виднелись сизо-голубые бумажные чулки и ботинки с ушками. Держался этот джентльмен подобострастно, но говорил весьма грубым голосом, а его приторные улыбочки вызывали такое чувство омерзения, что всякий, кто сталкивался с ним, предпочел бы, чтобы он злобно хмурился. Квилп посмотрел на своего ученого советчика, заметил, что он щурит глаза от дыма, разгоняет его рукой и чуть ли не корчится от каждой затяжки, и, придя в неописуемый восторг, радостно потер ладони. - Кури, собака! - скомандовал карлик, оглядываясь на мальчишку. - Набей трубку заново и всю ее выкури, не то я раскалю чубук на огне и прижгу тебе язык. К счастью, у мальчишки имелся достаточный опыт в такого рода делах и ему ничего не стоило бы втянуть в себя содержимое небольшой печи для обжига извести, если бы его удостоили такого угощения. Поэтому он пробормотал наспех какую-то дерзость по адресу хозяина и сделал, как было приказано. - Вам приятно, Брасс? Какой аромат, какие фимиамы! Вы, наверно, чувствуете себя по меньшей мере турецким султаном! - сказал Квилп. Мистер Брасс подумал, что если у турецкого султана самочувствие бывает не лучше, то завидовать ему особенно нечего, однако не стал отрицать приятности своих ощущений и охотно приравнял себя к этому властелину. - Курение - лучший способ уберечься от заразы, - сказал Квилп, - от заразы и от всех других бедствий, которые грозят нам на нашем жизненном пути. Пока не переберемся отсюда, так и будем дымить. Кури, собака, не то трубку проглотить заставлю! - А мы надолго здесь, мистер Квилп? - спросил законник, выслушав это мягкое предостережение, относившееся к мальчишке. - Да полагаю, пока старик не помрет, - ответил карлик. - Хи-хи-хи! - закатился мистер Брасс. - Прелестно! Прелестно! - Курите без передышки! - заорал Квилп. - Курить и разговаривать можно сразу. Не теряйте времени. - Хи-хи-хи! - слабеньким голосом пискнул Брасс, снова беря в рот окаянную трубку. - А если ему полегчает, мистер Квилп? - Если полегчает, тогда ни одной лишней минуты ждать не будем, - ответил карлик. - Как это благородно с вашей стороны, сэр! - воскликнул Брасс. - Другие на вашем месте все бы распродали или вывезли при первой же возможности, поскольку закон на их стороне!.. Да, да! У других сердце гранит, кремень, сэр! Другие, сэр, на вашем месте... - Другие на моем месте не стали бы слушать такого попугая, - пресек его карлик. - Хи-хи-хи! - залился Брасс. - Вы шутник, сэр, шутник! Но тут страж у двери прервал их беседу и пробормотал, не вынимая трубки изо рта: - Девчонка идет. - Кто идет, собака? - спросил Квилп. - Девчонка, - ответил страж. - Оглохли, что ли? - О-о! - Карлик со смаком втянул воздух сквозь зубы, словно прихлебывая горячий суп. - Подожди, дружок, я с тобой разделаюсь! Такие тебя ждут оплеухи и затрещины, что ты у меня диву дашься! А! Нелли! Ну, как твой дедушка себя чувствует, цыпочка ты моя бриллиантовая? - Ему очень плохо, - со слезами ответила она. - До чего же ты хорошенькая, Нелл! - воскликнул Квилп. - Очаровательна, сэр, очаровательна! - подхватил Брасс. - Просто красотка! - А зачем Нелл сюда пришла? Посидеть у Квилпа на коленях? - спросил карлик, видимо полагая, что его умильный тон успокоит девочку. - Или она, бедненькая, хочет лечь в постельку у себя в комнатке? А, Нелли? - Как он ласков с детьми! - пробормотал Брасс, доверительно обращаясь к потолку. - Заслушаешься! Честное слово, заслушаешься! - Нет, я только на минутку, - испуганно ответила Нелли. - Мне надо кое-что взять тут, и больше... больше я сюда никогда не приду. - А комнатка в самом деле не дурна! - сказал карлик, заглядывая через ее плечо. - Настоящее гнездышко! Так ты твердо решила, что не будешь жить здесь? Ты твердо решила не возвращаться сюда, Нелли? - Да, - ответила девочка и, взяв платье и еще кое какие вещи, быстро вышла из своей комнаты. - Я больше сюда не вернусь, никогда не вернусь! - Пугливая, - сказал карлик, глядя ей вслед. - Слишком уж пугливая, - а жаль! Кроватка-то как раз мне по росту. Пожалуй, это будет моя спаленка! Идея эта, подобно всем идеям, исходившим из того же источника, заслужила одобрение мистера Брасса. Тогда карлик сразу же вошел в комнату Нелл, повалился на кровать с трубкой в зубах, задрыгал ногами и вскоре окружил себя клубами дыма. Мистер Брасс приветствовал это зрелище рукоплесканиями, и мистер Квилп, вполне оценив мягкость и удобство Неллиной кровати, заявил, что ночью будет спать на ней, а днем пользоваться ею как оттоманкой. Сказано - сделано! И карлик так и остался лежать, пока не выкурил трубки. Законник же, у которого к этому времени от дурноты начали путаться мысли (таково было действие табака на его нервную систему), воспользовался случаем и улизнул на свежий воздух, где ему вскоре настолько полегчало, что он вернулся обратно в довольно приличном виде. Впрочем, злокозненный карлик опять заставил его докуриться до прежнего состояния, после чего несчастный замертво рухнул на первую попавшуюся кушетку и проспал на ней до утра. Таковы были начальные шаги нового владельца лавки древностей. Но в дальнейшем мистеру Квилпу не хватало времени на всяческие проделки и выдумки - его одолевали заботы: составление с помощью мистера Брасса подробнейшей описи имущества старика, а также другие дела, которые, к счастью, требовали его присутствия в Сити по нескольку часов в день. Однако бросать лавку па ночь ему не позволяла жадность и подозрительность, разыгрывавшиеся тем сильнее, чем дольше затягивалась болезнь старика, исхода которой - в ту или иную сторону - он ждал, не только не скрывая своего нетерпения, но без всяких церемоний заявляя об этом вслух. Нелли старалась избегать разговоров с карликом и пряталась, едва заслышав его голос, но и улыбочки стряпчего вызывали в ней не меньшее отвращение, чем гримасы Квилпа. Живя в постоянном страхе, как бы не столкнуться с кем-нибудь из них на лестнице или в коридоре, она почти не отходила от деда, и только поздно вечером, когда в доме наступала тишина, пробиралась в пустые комнаты подышать воздухом. Однажды ночью девочка, печальная, сидела на своем обычном месте у окна (старику было хуже в тот день), как вдруг ей послышалось, будто ее зовут. Она выглянула на улицу и увидела того, кто нарушил ее тяжкое раздумье. Это был Кит. - Мисс Нелл! - негромко повторил мальчик. - Да? - откликнулась она, не зная, позволительно ли ей общаться с этим преступником, но повинуясь чувству неизменной привязанности к нему. - Ты что? - Я давно хочу поговорить с вами, - ответил мальчик, - да эти люди в лавке не пускают меня, гонят прочь. Неужели вы верите... да нет, быть того не может!.. Неужели вы верите, что я заслужил такое, мисс? - Как же мне не верить? - сказала Нелли. - Ведь дедушка почему-то рассердился на тебя. - Я сам не знаю почему, - сказал Кит. - Только не заслужил я этого ни от него, ни от вас. Честное слово, не заслужил! А теперь меня вдобавок ко всему гонят от двери, когда я только хочу справиться о своем старом хозяине! - Я этого не знала! - воскликнула девочка. - Они мне ничего не говорили. Разве я позволила бы им так поступать! - Спасибо, мисс, мне сразу полегчало от ваших слов. Я ведь не поверил, что это вы велели меня гнать, и так и сказал им. - И хорошо сделал! - с живостью подхватила она. - Мисс Нелл, - совсем тихо проговорил Кит, подойдя под самое окно. - В лавке новые хозяева. Теперь у вас все будет по-другому. - Да, да... - И у вас и у него, когда он поправится. - И Кит показал на комнату больного. - Если поправится, - сквозь слезы прошептала Нелли. - Что вы, что вы! Обязательно поправится! - сказал Кит. - Я ни минутки в этом не сомневаюсь. Не печальтесь, мисс Нелл! Не печальтесь, умоляю вас, не печальтесь! Как ни бесхитростны и как ни скупы были эти слова утешения и сочувствия, но они тронули девочку, и она заплакала еще горше. - Теперь дело обязательно пойдет на поправку, - взволнованно продолжал Кит. - Только вы сами-то крепитесь, а то, не дай бог, расхвораетесь, и ему станет хуже. А когда он совсем выздоровеет, поговорите с ним, мисс Нелл!.. Замолвите за меня словечко! - Мне даже твое имя запретили произносить при нем, - сказала девочка. - Я ни за что не посмею этого сделать. Да и зачем тебе мое заступничество, Кит? Мы теперь совсем бедные. У нас на хлеб и то не будет хватать. - Я не прощусь назад! - воскликнул мальчик, - Не для того мне нужно ваше доброе слово! Разве я затем вас поджидаю здесь который день, чтобы говорить о жалованье да о харчах! В такое-то время, когда у вас у самой большое горе! Девочка взглянула на него ласково и с благодарностью, но промолчала, боясь прервать его. - Нет, я о другом, - нерешительно продолжал Кит. - Совсем о другом. Да вот только боюсь, не сумею я все сказать как следует... Где мне! Но если бы вы убедили его, что я служил ему верой и правдой, старался изо всех сил и что ничего дурного у меня и в мыслях не было, может быть, он... Тут Кит замолчал надолго, и, подождав с минуту, девочка напомнила ему, что время позднее, ей пора закрывать окно, и если говорить, пусть говорит скорее. - ...может быть, он не сочтет такой уж дерзостью с моей стороны, если... если я вот что предложу! - набравшись храбрости, продолжал Кит. - Вам в этом доме больше не жить! У нас с матерью домишко бедный, но все лучше, чем оставаться здесь, с чужими людьми. Вот и перебирайтесь к нам и живите, пока не подыщете себе чего-нибудь другого. Девочка молчала, а Кит, обрадованный тем, что самое трудное позади, окончательно осмелел и пустился расписывать все преимущества своего плана. - Вам, может, кажется, что у нас тесно и неудобно? Это, конечно, верно, но зато чистота какая! Вы, может, боитесь шума, и такого тихого двора, как наш, во всем городе не сыщешь. И ребятишки тоже не помешают. Маленького мы почти не слышим, а который постарше славный мальчуган; да уж я сам за ними послежу! От них никакого беспокойства не будет, ручаюсь! Попробуйте уговорить его, мисс Нелл! Ну, попробуйте! Верх у нас очень уютный. Оттуда, между трубами, и часы на колокольне видно, и по ним иногда даже время можно проверять. Мать говорит - это как раз для мисс Нелл комнатка, и так оно и есть. Мать будет прислуживать вам обоим, а я - если куда сбегать понадобится. Мы не из-за денег, упаси боже! Даже не думайте об этом! Мисс Нелл, вы попробуете с ним поговорить? Ну, скажите "да"! Убедите хозяина перебраться к нам; только сначала узнайте у него, в чем я провинился. Обещаете, мисс Нелл? Но не успела девочка ответить на эту горячую мольбу, как входная дверь внизу отворилась, и мистер Брасс, высунув на улицу голову в ночном колпаке, сердито крикнул: "Кто там?" Кит немедленно исчез, а Нелл осторожно закрыла окно и отошла в глубь комнаты. После второго или третьего окрика мистера Брасса из той же двери показалась другая голова, тоже в ночном колпаке. Мистер Квилп внимательно осмотрел улицу и все окна напротив. Однако ему никого не удалось обнаружить, и он вернулся в дом вместе со своим ученым другом, злобно ворча (девочка все слышала), что это чьи-то происки, что здесь орудует какая-то шайка, что воры днем и ночью рыщут около дома и обчистят, ограбят его до нитки, что он немедленно распродаст все вещи - хватит проволочек! - и вернется под свой мирный кров. Отведя душу этими угрозами, карлик снова завалился на детскую кровать, а Нелл крадучись поднялась по лестнице к себе. Как и следовало ожидать, короткий, оборванный на полуслове разговор с Китом взволновал ее и снился ей в ту ночь, а потом долго, долго вспоминался. Живя среди черствых кредиторов да корыстных сиделок и не встречая никакого сочувствия, никакого участия к себе даже со стороны женщин, которые были теперь в доме, она всем своим нежным детским сердцем откликнулась на призыв доброй и благородной души, обитающей в столь неприглядном храме. Возблагодарим же небо за то, что храмы таких добрых душ не сложены руками человека и что лучшим их украшением служат убогие лохмотья, а не пурпур и виссон! ГЛАВА XII  Наконец кризис миновал, и старик начал выздоравливать. Медленно, постепенно к нему возвращалась и память, но разум его ослабел. Его ничто не раздражало, ничто не беспокоило. Он мог часами сидеть в задумчивости, отнюдь не тягостной, и легко отвлекался от нее, увидев зайчика на стене или потолке; не жаловался на длинные дни и томительные ночи и, судя по всему, не испытывал ни тревог, ни скуки, утеряв всякое представление о времени. Маленькая рука Нелл подолгу лежала в его руке, и он то перебирал ее пальцы, то вдруг гладил по голове или целовал в лоб, а заметив слезы у нее на глазах, озирался по сторонам, недоумевая, что же могло огорчить внучку, и тут же забывал об этом. Нелл часто вывозила его на прогулки по городу; старик сидел в кэбе, обложенный подушками, девочка рядом с ним; и как всегда - они были рука об руку. На первых порах уличная сутолока и шум утомляли его, но он воспринимал все это равнодушно, ничем не интересуясь, ничему не радуясь, не удивляясь. Когда внучка показывала ему что-нибудь и спрашивала: "Помнишь ли ты это?", он отвечал: "Да, да! Как же! Конечно, помню", - а потом вдруг вытягивал шею и долго смотрел вслед какому-нибудь прохожему, но на вопрос, что его так заинтересовало, обычно не отвечал ни слова. Как-то днем, когда они сидели у себя в комнате старик в кресле, Нелл на табуретке возле него, - за дверью послышался мужской голос: просили разрешения войти; - Войдите, - совершенно спокойно ответил старик. - Это Квилп. Теперь Квилп здесь хозяин. Пусть войдет. И Квилп вошел. - Очень рад, любезнейший, видеть вас снова в добром здоровье, - начал карлик, усаживаясь напротив него. - Ну, как вы себя чувствуете, хорошо? - Да, - чуть слышно ответил старик. - Да. - Мне не хочется вас торопить, любезнейший. - Карлик повысил голос, опасаясь, что его не расслышат. - Но чем скорее вы устроитесь где-нибудь, тем лучше. - Правильно, - сказал старик. - Это для всех лучше - и для вас и для нас. - Дело в том, - продолжал Квилп после небольшой паузы, - что, когда отсюда все вывезут, какое же вам здесь будет житье, в пустом доме? - Да, это верно, - согласился старик. - А Нелл! Ей-то, бедняжке, каково бы пришлось! - Вот именно! - во весь голос рявкнул карлик и закивал головой. - Совершенно справедливое замечание. Так вы об этом подумаете, любезнейший? - Да, непременно, - ответил старик. - Мы здесь не останемся. - Я сам так предполагал, - сказал карлик. - Имущество ваше продано. Выручил я за него гораздо меньше, чем рассчитывал, но все же достаточно, вполне достаточно. Сегодня у нас вторник. Так когда же будем вывозить? Торопиться некуда... может, сегодня днем? - Лучше в пятницу утром. - Прекрасно, - сказал карлик. - Так и порешим, но только с одним условием, любезнейший, - больше не откладывать ни под каким видом. - Хорошо. В пятницу. Я запомню. Мистера Квилпа озадачил этот странный, как будто совершенно безучастный тон, но поскольку старик, кивнув, повторил еще раз: "Я запомню. В пятницу утром", у него не было никаких оснований задерживаться здесь, и он простился, не скупясь на сердечные излияния и комплименты по поводу прекрасного вида своего любезнейшего друга, после чего отправился вниз - сообщить мистеру Брассу о только что состоявшихся переговорах. И этот день и весь следующий старик провел как во сне. Он бродил по дому, заглядывал то в одну, то в другую комнату, словно прощаясь с ними, но ни единым словом не касался ни своего утреннего разговора с карликом, ни того, что теперь им надо подыскивать себе какое-то новое пристанище. Смутная мысль все же маячила где-то в глубине его сознания: внучка несчастна, о ней надо позаботиться. И он нет-нет да прижимал ее к груди и утешал, говоря, что они всегда будут неразлучны. Но отдать себе ясный отчет в том, каково их положение, он, видимо, не мог и проявлял все ту же безучастность и апатию, которые оставил в нем недуг, поразивший не только его тело, но и разум. Мы говорим про таких людей, что они впали в детство, но это все равно, что сравнивать смерть со сном. Какое неуместное уподобление! Кто видел в тусклых глазах слабоумных стариков светлый, жизнерадостный блеск, веселье, не знающее удержу, искренность, не боящуюся холодной острастки, неувядающую надежду, мимолетную улыбку счастья? Кто находил в застывших безобразных чертах смерти безмятежную красоту сна, который вознаграждает нас за прожитый день и сулит мечты и любовь дню грядущему? Сличите смерть со сном - и кто из вас сочтет их близнецами? Посмотрите на ребенка и слабоумного старика и постыдитесь порочить самую светлую пору нашей жизни сравнением с тем, в чем нет ни малейшей прелести, ни малейшей гармонии. Наступил четверг; с утра старик был все такой же вялый, но вечером, когда они с Нелли молча сидели у себя, в нем произошла какая-то перемена. В маленьком дворике, куда выходило их окошко, росло дерево - довольно зеленое и ветвистое для такого унылого места, - и листья его, трепеща на ветру, отбрасывали зыбкую тень на белые стены комнаты. Старик смотрел на ее кружевной узор до самого захода солнца. Наступил вечер, на небо медленно выплыла луна, а он все сидел и сидел у окошка. Ему, протомившемуся столько дней в постели, приятно было видеть и эти зеленые листья и этот спокойный свет - правда, льющийся из-за крыш и дымовых труб. Они наводили на мысли о тихом местечке где-нибудь далеко-далеко отсюда, на мысл