имаю, мистер Ногс,- сказала миссис Никльби.- Разумеется, наши мысли свободны. Ясно, что мысли каждого человека - его собственность. - Они не были бы ею, если бы иные люди могли сделать по-своему,пробормотал Ньюмен. - Совершенно верно, мистер Ногс,- подхватила миссис Никльби.- Иные люди и в самом деле такие... Как поживает ваш хозяин? Ньюмен бросил многозначительный взгляд на Кэт и ответил с сильным ударением на предпоследнем слове, что мистер Ральф Никльби здоров и шлет свой сердечный привет. - Право же, мы ему очень обязаны,- заметила миссис Никльби. - Очень,- сказал Ньюмен.- Я так и передам ему. Не очень-то легко было, раз увидев Ньюмена Ногса, не узнать его, и, когда Кэт, обратив внимание на его странное обхождение (в котором на сей раз было, однако, что-то почтительное и деликатное, несмотря на отрывистую речь), посмотрела на него пристальнее, она припомнила, что уже мельком заметила раньше это оригинальное существо. - Простите мое любопытство,- сказала Кэт,- но не видела ли я вас на почтовом дворе в то утро, когда мой брат уехал в Йоркшир? Ньюмен задумчиво посмотрел на миссис Никльби и сказал "нет", даже не покраснев. - Нет? - воскликнула Кэт.- А я была бы готова поручиться! - И были бы неправы,- возразил Ньюмен.- Я вышел сегодня в первый раз за три недели. У меня был приступ подагры. Ньюмен был вовсе не похож на подагрического субъекта, и Кэт невольно призадумалась; но беседу прервала миссис Никльби, которая настаивала, чтобы закрыли дверь, иначе мистер Ногс схватит простуду, и послали за каретой служанку - из страха, как бы он не навлек на себя новый приступ болезни. На оба условия Ньюмен принужден был согласиться. Вскоре появилась карета; и после многочисленных горестных прощальных слов и долгой беготни мисс Ла-Криви взад и вперед по тротуару, вследствие чего желтый тюрбан пришел в резкое столкновение с различными пешеходами, она (то есть карета, а не мисс Ла-Криви) отъехала с двумя леди и их пожитками внутри и Ньюменом на козлах, рядом с кучером,- несмотря на все уверения миссис Никльби, что это грозит ему смертью. Они въехали в Сити, свернув к реке, и после долгой и медленной езды, так как в этот час улицы были запружены всевозможными экипажами, остановились перед большим старым, хмурым домом на Темз-стрит, дверь и окна которого были такие грязные, словно он много лет стоял необитаемым. Дверь этого заброшенного жилища Ньюмен отпер ключом, который достал из шляпы,- кстати сказать, в ней, вследствие ветхости своих карманов, он прятал все и, по всей вероятности, носил бы в ней и деньги, будь у него таковые,- и когда карету отпустилд, он повел их в дом. Да, старым, мрачным и черным был он, и угрюмы и темны были комнаты, в которых некогда кипела жизнь. Позади дома была пристань на берегу Темзы. Пустая конура, кости животных, обломки железных обручей и старые бочарные доски, но никаких признаков жизни. Это было зрелище холодного, немого разрушения. - Этот дом угнетает и приводит в уныние,- сказала Кэт,- и кажется, будто на нем лежит какое-то проклятье. Будь я суеверна, я бы могла подумать, что в этих старых стенах было совершено какое-то ужасное преступление и с той поры этот дом никому не приносил счастья. Каким он кажется хмурым и темным! - Ах, боже мой, дорогая моя! - воскликнула миссис Никльби.- Не говори так, ты меня испугаешь на смерть! - Это только мое глупое воображение, мама,- сказала Кэт, стараясь улыбнуться. - В таком случае, милочка, я хочу, чтобы ты держала при себе твое глупое воображение и не пробуждала моего глупого воображения, чтобы составить ему компанию,- заявила миссис Никльби.- Почему ты не подумала обо всем этом раньше? Ты так беспечна... Мы могли бы попросить мисс Ла-Криви составить нам компанию, или взяли бы собаку, или сделали бы тысячу других вещей... Но так бывало всегда, и точь-в-точь так же было с твоим бедным дорогим отцом. Если я сама обо всем не подумаю... Так обычно начинались сетования миссис Никльби, состоявшие примерно из дюжины запутанных фраз, ни к кому в частности не обращенных, которые она и принялась сейчас перебирать, пока хватило дыхания. Ньюмен как будто не слышал этих замечаний и проводил обеих леди в две комнаты во втором этаже, из которых кое-как постарались сделать нечто пригодное для жилья. В одной комнате было несколько стульев, стол, старый коврик перед камином и какая-то вылинявшая дорожка, а в камине был уже разведен огонь. В другой комнате стояла старая складная кровать и кое-какие убогие предметы обстановки, необходимые для спальни. - Смотри, дорогая моя,- сказала миссис Никльби, стараясь быть довольной,- разве это не заботливость и внимание со стороны твоего дяди? Да ведь если бы не его предусмотрительность, у нас не было бы ничего, кроме кровати, которую мы вчера купили! - Да, это очень любезно,- отозвалась Кэт, осматриваясь вокруг. Ньюмен Ногс промолчал о том, что он выудил старую мебель, которую они здесь видели, с чердака и из подвала, и о том, что он купил к чаю на полпенни молока, стоявшего на полке, налил воды в ржавый чайник на каменной подставке, набрал щепок на пристани и где-то выпросил угля. Но догадка, будто Ральф Никльби отдал распоряжение это сделать, столь раздражающе подействовала на его воображение, что он не мог удержаться, чтобы не затрещать всеми десятью пальцами по очереди. Сначала миссис Никльби была слегка испугана таким упражнением, но, предположив, что оно каким-то отдаленным образом связано с подагрой, не стала об этом говорить. - Я думаю, нам больше незачем вас задерживать,- сказала Кэт. - Мне больше нечего здесь делать? - спросил Ньюмен. - Да, нечего. Благодарю вас,- отвечала мисс Никльби. - Милая моя, может быть, мистер Ногс не прочь выпить за наше здоровье,- сказала миссис Никльби, роясь в ридикюле в поисках какой-нибудь мелкой монеты. - Я думаю, мама,- нерешительно сказала Кэт, заметив, что Ньюмен отвернулся,- вы задели бы его чувства, если бы предложили ему денег... Ньюмен Ногс, поклонившись молодой леди скорее как джентльмен, чем как злополучный бедняк, каким он казался, прижал руку к груди и, секунду помедлив с видом человека, который пытается заговорить, но хорошенько не знает, что сказать, вышел из комнаты. Когда тяжелая дверь внизу со скрежетом захлопнулась на щеколду и эхо мрачно разнеслось по дому, Кэт почувствовала искушение вернуть его и попросить, чтобы он остался хоть ненадолго, но ей было стыдно признаться, в своих страхах, и Ньюмен Ногс отправился в обратный путь. ГЛАВА XII, с помощью которой читатель получит возможность проследить дальнейшее развитие любви мисс Фанни Сквирс и удостовериться, гладко ли она протекала Счастливым обстоятельством для мисс Фанни Сквирс было то, что ее достойный папа, вернувшись домой в день маленькой вечеринки, "слишком много в себя опрокинул", как говорят посвященные, чтобы подметить многочисленные признаки крайнего возмущения духа, ясно отражавшиеся на ее физиономии. А так как, подвыпив, он бывал довольно буен и сварлив, то не исключена возможность, что он поспорил бы с ней по тому или другому поводу воображаемому поводу, если бы молодая леди с предусмотрительностью и осторожностью, весьма похвальными, не заставила бодрствовать одного из учеников, чтобы он принял на себя первый взрыв бешенства славного джентльмена, каковое, найдя исход в пинках и колотушках, постепенно улеглось настолько, что джентльмена уговорили лечь в постель, что он и сделал, не снимая сапог и с зонтом под мышкой. Согласно обычаю, голодная служанка последовала за мисс Сквирс в ее комнату, чтобы завить ей волосы, оказать другие мелкие услуги при совершении туалета и преподнести столько лести, сколько могла придумать применительно к обстоятельствам, ибо мисс Сквирс была в достаточной степени ленива (а также тщеславна и легкомысленна), чтобы быть настоящей леди, и только отсутствие звания и положения неодолимо препятствовали ей быть таковой. - Как чудесно вьются у вас сегодня волосы, мисс!- сказала горничная. - Ну просто жалость и стыд их расчесывать! - Придержи язык! - гневно ответила мисс Сквирс. Солидный опыт помешал девушке удивиться вспышке дурного расположения духа мисс Сквирс. Отчасти догадываясь о том, что произошло в течении вечера, она изменила свою манеру угождать и пошла окольным путем. Но я не могу не сказать, хотя бы вы меня за это убили, - продолжала служанка, - что ни у кого еще не замечала такого простоватого вида, как сегодня вечером и мисс Прайс. Мисс Сквирс вздохнула и приготовилась слушать. - Я знаю, что очень нехорошо так говорить, мисс,- не умолкала служанка, в восторге от произведенного впечатления,- мисс Прайс ваша подруга и все такое, но, право, она так наряжается и так себя держит, чтобы ее заметили, что... ах, если б только люди могли себя видеть! - Что ты хочешь сказать, Фиб? - спросила мисс Сквирс, смотрясь в свое зеркальце, где, как и большинство из нас, она видела не себя, но отражение какого-то приятного образа, созданного ее воображением. - О чем это ты болтаешь? - Болтаю, мисс! Кот и тот заболтает по-французски, чтобы только посмотреть, как она трясет головой,- отозвалась горничная. - Она и в самом деле трясет головой,- с рассеянным видом заметила мисс Сквирс. - Такая пустая и такая... некрасивая,- сказала девушка. Бедная Тильда!- сочувственно вздохнула мисс Сквирс. - И всегда выставляет себя напоказ, чтобы ею восхищались,- продолжала служанка. Ах, боже мой! Это просто нескромно! - Фиб, я тебе запрещаю так говорить!- сказала мисс Сквирс. - Друзья Тильды - люди низкого происхождения и, если она не умеет себя держать, это их вина а не ее. - Но знаете ли, мисс,- сказала Феба, которую покровительственно называли сокращенным именем "Фиб",- если бы она только брала пример с подруги... О! Если бы только она знала свои недостатки и, глядя на вас, старалась исправиться, какою славной молодой женщиной могла бы она стать со временем! - Фиб! - с достоинством вымолвила мисс Сквирс.- Мне не подобает слушать такие сравнения: они превращают Тильду в особу грубую и невоспитанную, и прислушиваться к ним было бы не по-дружески. Я бы хотела чтобы ты перестала говорить об этом, Фиб; в тоже время я должна сказать, что если бы Тильда Прайс брала пример с кого-нибудь... не обязательно с меня... - О нет, с вас, мисс! - вставила Фиб. - Ну хорошо, с меня, Фиб, если уж тебе так хочеться,- согласилась мисс Сквирс.- Должна сказать, что поступай она так, ей бы это пошло на пользу. - Так думает еще кто-то, или я очень ошибаюсь,- таинственно объявила девушка. Что ты хочешь этим сказать? - осведомилась мисс Сквирс. - Ничего, мисс,- ответила девушка.- Уж кто-кто, а я кое-что знаю! - Фиб! - сказала мисс Сквирс драматическим тоном.- Я настаиваю на том, чтобы ты объяснилась. Что это за мрачная тайна? Говори! - Ну, уж если вы хотите знать, мисс, так вот что,- отозвалась служанка,- мистер Джон Брауди думает так же, как вы, и, если бы он не зашел слишком далеко, чтобы честно отступить, он был бы очень рад кончить с мисс Прайс и начать с мисс Сквирс! - Боже милостивый! - воскликнула мисс Сквирс, с большим достоинством сложив руки.- Что же это такое? - Правда, сударыня, сущая правда,- ответила хитрая Фиб. - Ну и положение! - воскликнула мисс Сквирс.- Помимо своей воли я чуть было не погубила покой и счастье моей дорогой Тильды! Почему это мужчины в меня влюбляются, хочу я этого или не хочу, и покидают ради меня своих нареченных? - Потому что они ничего не могут поделать, мисс,- ответила девушка,причина простая. (Если причиной была мисс Сквирс, она и в самом деле была проста.) - Чтобы я больше никогда об этом не слышала,- заявила мисс Сквирс.Никогда! Понимаешь? У Тильды Прайс есть недостатки... много недостатков... но я хочу ей добра и прежде всего хочу,. чтобы она вышла замуж; я считаю весьма желательным... в высшей степени желательным, если принять во внимание самую природу ее дурных качеств, чтобы она как можно скорее вышла замуж. Нет, Фиб! Пусть она берет мистера Брауди. Я могу пожалеть его, беднягу, но я очень хорошо отношусь к Тильде и надеюсь только, что она будет лучшей женой, чем я предполагаю. После такого излияния чувств мисс Сквирс легла спать. Злоба- короткое слово, но оно выражает странное смятение чувств и душевный разлад, не хуже чем слова многосложные. В глубине души мисс Сквирс прекрасно знала, что замечания жалкой служанки были пустой, грубой, неприкрытой лестью, как знала это и сама служанка; тем не менее одна лишь возможность дать исход недоброжелательному чувству к обидчице, мисс Прайс, и притвориться сокрушающейся о ее слабостях и недостатках, хотя бы в присутствии одной служанки, доставила чуть ли не такое же облегчение ее раздражительности, как если бы слова Фиб были святой истиной. Этого мало: мы обладаем такой изумительной силой внушения, когда она направлена на нас самих, что мисс Сквирс чувствовала себя прямо-таки высоконравственной и великодушной после своего благородного отречения от руки Джона Брауди и смотрела на свою соперницу сверху вниз с каким-то благостным спокойствием и безмятежностью, что в большой мере способствовало умиротворению ее взбудораженных чувств. Такое счастливое состояние духа возымело некоторое влияние, приведя к примирению с обидчицей: когда на следующий день раздался стук в дверь и доложили о приходе мельниковой дочки, мисс Сквирс отправилась в гостиную в христианском расположении духа, которое было поистине радостно наблюдать. - Вот видишь,- сказала мельникова дочь,- я к тебе пришла, Фанни, хотя у нас и была размолвка вчера вечером. - Я сожалею о твоих дурных страстях. Тильда,- отвечала мисс Сквирс,- но недобрых чувств я не питаю. Я выше этого. - Не злись, Фанни,- сказала мисс Прайс.- Я пришла кое-что рассказать тебе и знаю, что тебе это понравится. - Что бы это могло быть. Тильда? - осведомилась мисс Сквирс, поджимая губы и принимая такой вид, как будто ничто на земле, в воздухе, в огне или в воде не могло доставить ей ни тени удовольствия. - А вот послушай! - ответила мисс Прайс.- Вчера, когда мы отсюда ушли, мы с Джоном ужасно поссорились. - Мне это не нравится,- сказала мисс Сквирс, расплываясь, однако, в улыбку. - Ах, боже мой, я была бы о тебе очень плохого мнения, если бы могла это предположить,- заметила приятельница.- Не в том дело. - О! - сказала мисс Сквирс, снова впадая в меланхолию.- Говори! - После долгих споров и уверений, что больше мы друг друга не увидим,продолжала мисс Прайс,- мы помирились, и сегодня утром Джон хотел записать наши имена, и в первый раз их огласят в будущее воскресенье, так что через три недели мы поженимся, а я пришла предупредить, чтобы ты шила себе платье. Желчь и мед были смешаны в этом известии. Перспектива столь близкого замужества подруги была желчью, а уверенность, что та не имеет серьезных видов на Николаса, была медом. В общем, сладкое значительно перевешивало горькое, а потому мисс Сквирс сказала, что платье она сошьет и что она надеется - Тильда будет счастлива, хотя в то же время она в этом не уверена и не хотела бы, чтобы та возлагала на брак слишком большие надежды, ибо мужчины - существа странные, и многие и многие замужние женщины были очень несчастны и желали бы от всей души быть по-прежнему девицами. К этим соболезнующим замечаниям мисс Сквирс присовокупила другие, также рассчитанные на то, чтобы развеселить и приободрить подругу. - Послушай, Фанни,- продолжала мисс Прайс,- я хочу потолковать с тобой о молодом мистере Николасе... - Он для меня ничто! - перебила мисс Сквирс, проявляя все симптомы истерики.- Я его слишком презираю! - О, конечно, ты так не думаешь,- возразила подруга.- Признайся, Фанни: разве он тебе теперь не нравится? Не давая прямого ответа, мисс Сквирс внезапно разрыдалась от злости и воскликнула, что она несчастное, покинутое, жалкое, отверженное создание. - Я ненавижу всех! - сказала мисс Сквирс.- И я хочу, чтобы все умерли,- да, хочу! - Боже, боже,- сказала мисс Прайс, потрясенная этим признанием в мизантропических чувствах.- Я уверена, что ты это не всерьез. - Всерьез! - возразила мисс Сквирс, затягивая тугие узлы на своем носовом платке и стискивая зубы.- И я хочу, чтобы и я т_о_ж_е умерла! Вот! - О, через каких-нибудь пять минут ты будешь думать совсем иначе,сказала Матильда.- Насколько было бы лучше вернуть ему свое расположение, чем мучить себя таким манером! Ведь правда, было бы куда приятнее привязать его к себе по-хорошему, чтобы он любезно составил тебе компанию и ухаживал за тобой. - Я не знаю, как бы это было,- всхлипывала мисс Сквирс.- О Тильда, как могла ты поступить так низко и бесчестно! Скажи мне это кто-нибудь про тебя, я бы не поверила. - Ах, пустяки! - хихикая, воскликнула мисс Прайс.- Можно подумать, что я по меньшей мере кого-то убила! - Это почти одно и то же! - с жаром ответила мисс Сквирс. - И все это только потому, что я достаточно миловидна для того, чтобы со мной были любезны! - вскричала мисс Прайс.- Человек не сам себе лицо делает, и не моя вина, если у меня лицо приятное, так же как другие не виноваты, если у них лицо некрасивое. - Придержи язык,- взвизгнула мисс Сквирс самым пронзительным голосом,иначе ты меня доведешь до того, что я ударю тебя, Тильда, а потом буду жалеть об этом! Вполне очевидно, что тон беседы несколько повлиял на спокойствие духа обеих леди, и в результате пререкания приняли оскорбительный оттенок. Ссора, начавшись с пустяка, разгорелась не на шутку и имела угрожающий характер, когда обе стороны, залившись неудержимыми слезами, воскликнули одновременно, что никогда они не думали, чтобы с ними стали так говорить, а это восклицание, вызвав взаимные протесты, постепенно привело к объяснению, и дело кончилось тем, что они упали друг другу в объятия и поклялись в вечной дружбе. Эта трогательная церемония повторялась пятьдесят два раза в год. Когда полное дружелюбие было таким образом восстановлено, естественно зашла речь о количестве и качестве нарядов, которые были нужны мисс Прайс для вступления в священный супружеский союз, и мисс Сквирс ясно доказала, что требуется значительно больше того, что может или хочет предоставить мельник, и все они совершенно необходимы и без них нельзя обойтись. Затем молодая леди незаметно перевела разговор на свой собственный гардероб и, подробно перечислив основные его достопримечательности, повела подругу наверх произвести осмотр. Когда сокровища двух комодов и шкафа были извлечены и все более мелкие принадлежности туалета примерены, пора было мисс Прайс идти домой, а так как она пришла в восторг от всех платьев и совершенно онемела от восхищения при виде нового розового шарфа, то мисс Сквирс в превосходнейшем расположении духа заявила, что хочет проводить ее часть пути ради удовольствия побыть в ее обществе, и они отправились вместе. Дорогой мисс Сквирс распространялась о достоинствах своего отца и преувеличивала его доходы в десять раз, чтобы дать подруге хоть слабое представление о важности и превосходстве своей семьи. Случилось так, что как раз в это время, включавшее короткий перерыв между так называемым обедом учеников мистера Сквирса и их возвращением к приобретению полезных знаний, Николас имел обыкновение выходить на прогулку и, уныло бродя по деревне, предаваться мрачным размышлениям о своей печальной участи. Мисс Сквирс знала это, прекрасно знала, но, быть может, забыла, ибо, увидев молодого джентльмена, шедшего им навстречу, она проявила все признаки изумления и ужаса и объявила подруге, что "готова провалиться сквозь землю". - Не вернуться ли нам обратно или не забежать ли в какой-нибудь коттедж? - спросила мисс Прайс.- Он нас еще не видел. - Нет, Тильда! - возразила мисс Сквирс.- Мой долг - дойти до конца, и я дойду! Так как мисс Сквирс произнесла эти слова тоном человека, принявшего высоконравственное решение, и вдобавок раза два всхлипнула и перевела дух, что указывало на угнетенное состояние чувств, ее подруга не сделала больше никаких замечаний, и они двинулись прямо навстречу Николасу, который шел, опустив глаза, и не ведал об их приближении, пока они с ним не поравнялись; иначе он, пожалуй, постарался бы укрыться. - Доброе утро! - сказал Николас, кланяясь и проходя мимо. - Он уходит! - прошептала мисс Сквирс.- Тильда, я задохнусь! - Вернитесь, мистер Никльби, вернитесь! - закричала мисс Прайс, якобы встревоженная угрозой своей подруги, но в сущности пробуждаемая лукавым желанием послушать, что скажет Николас.- Вернитесь, мистер Никльби! Мистер Никльби вернулся и казался крайне смущенным, когда осведомлялся, имеют ли леди какое-нибудь поручение для него. - Не теряйте времени на разговоры,- заспешила мисс Прайс,- лучше поддержите-ка ее с другой стороны. Ну, как ты сейчас себя чувствуешь, дорогая? - Лучше,- прошептала мисс Сквирс, опуская на плечо мистера Никльби красновато-коричневую касторовую шляпу с прикрепленной к ней зеленой вуалью.- Какая глупая слабость! - Не называй ее глупой, дорогая,- сказала мисс Прайс, блестящие глаза которой еще сильнее засверкали при виде замешательства Николаса.- У тебя нет никаких причин стыдиться ее. Стыдно должно быть тем, которые слишком горды, чтобы подойти как ни в чем не бывало. - Вижу, вы решили во всем обвинить меня, хотя я и говорил вам вчера, что это не моя вина,- улыбаясь, сказал Николас. - Ну вот, он говорит, что это не его вина, дорогая моя,- заметила недобрая мисс Прайс.- Может быть, ты была слишком ревнива или слишком поторопилась. Он говорит, что это была не его вина. Ты слышишь? Я думаю, больше не нужно извинений? - Вы не хотите меня понять,- сказал Николас.- Прошу вас, бросьте эти шутки, потому что, право же, сейчас у меня нет ни времени, ни охоты смешить или быть предметом насмешек. - Что вы хотите этим сказать? - спросила мисс Прайс, притворяясь изумленной. - Не спрашивай его, Тильда! - вскрикнула мисс Сквирс.- Я его прощаю. - Ax, боже мой! - сказал Николас, когда коричневая шляпка снова опустилась на его плечо.- Это серьезнее, чем я думал. Будьте так добры, выслушайте меня. Тут он приподнял коричневую шляпку и, с неподдельным изумлением встретив полный нежной укоризны взгляд мисс Сквирс, попятился на несколько шагов, чтобы избавиться от своей прелестной ноши, и продолжал: - Я очень сожалею, искренне, от всей души сожалею, что вчера вечером послужил причиной разногласий между вами. Я горько упрекаю себя в том, что имел несчастье вызвать происшедшую размолвку, хотя, уверяю вас, я это сделал по неосмотрительности и без всякого умысла. - Да, но ведь это не все, что вы имеете сказать! - воскликнула мисс Прайс, когда Николас замолчал. - Боюсь, что нужно еще что-то добавить,- с легкой улыбкой пробормотал, запинаясь, Николас, глядя на мисс Сквирс.- Об этом очень неловко говорить... но... стоит заикнуться о таком предположении, и прослывешь фатом... и, несмотря на это... смею ли я спросить, не предполагает ли эта леди, что я питаю какие-то... короче говоря, не думает ли она, что я в нее влюблен? "Восхитительное смущение,- подумала мисс Сквирс.Наконец-то я довела его до этого!" - Ответь за меня, дорогая,- шепнула она подруге. - Думает ли она это? - подхватила мисс Прайс.- Конечно, думает! - Думает? - вскричал Николас с такой энергией, что на секунду это можно было принять за восторг. - Разумеется,- отвечала мисс Прайс. - Если мистер Никльби сомневался в этом, Тильда,- нежно сказала зарумянившаяся мисс Сквирс,- он может успокоиться. На его чувства отвеча... - Стойте! - поспешил крикнуть Николас.- Пожалуйста, выслушайте меня. Это полнейшее и нелепейшее заблуждение, в какое только можно впасть! Самая грубая и поразительная ошибка, какую только можно допустить! Эту молодую леди я видел не больше шести раз, но если бы я ее видел шестьдесят раз или если мне суждено ее видеть шестьдесят тысяч раз, все равно было и будет то же самое. Я с ней не связывал ни единой мысли, ни одного желания или надежды, и единственная моя мечта - я говорю это не для того, чтобы оскорбить мисс Сквирс, но выражаю истинные мои чувства,- единственная мечта, дорогая моему сердцу, как сама жизнь, это получить когда-нибудь возможность повернуться спиной к этому проклятому месту. Ногой сюда не ступать и не думать о нем, никогда не вспоминать о нем иначе, как с гадливостью и омерзением! После этой чрезвычайно прямой и откровенной декларации, произнесенной с тем пылом, какой могли ему внушить его негодование и возмущение, Николас удалился, не дожидаясь ответа. Бедная мисс Сквирс! Ее гнев, бешенство и досада, быстрая смена горьких и страстных чувств, взбудораживших ей душу, не поддаются описанию. Отвергнута! Отвергнута учителем, подобранным по объявлению за годовое жалованье в пять фунтов, выплачиваемых в неопределенные сроки, и разделяющим стол и жилище с учениками, и вдобавок отвергнута в присутствии этой девчонки, восемнадцатилетней дочки мельника, которая через три недели выйдет замуж за человека, на коленях просившего ее руки! Мисс Сквирс и в самом деле могла задохнуться при мысли о таком оскорблении. Но одно было ясно ей в этом унижении: она ненавидела и презирала Николаса со всем скудоумием и мелочностью, достойными наследницы дома Сквирсов. И было у нее одно утешение: ежедневно и ежечасно она могла ранить его гордость и раздражать его грубостью, оскорблениями и лишениями, которые не могли не подействовать на самого бесчувственного человека и должны были больно задеть человека, такого чувствительного, как Николас. Под влиянием этих размышлений мисс Сквирс представила дело в наивыгоднейшем для себя свете, заметив, что мистер Никльби такое странное существо и нрав у него такой бешеный, что она опасается, как бы ей не пришлось от него отказаться. На этом она рассталась с подругой. Здесь надлежит отметить, что мисс Сквирс, подарив свою любовь (или то, что за неимением лучшего могло ее заменить) Николасу Никльби, ни разу серьезно не подумала о возможности его несогласия с ней по этому вопросу. Мисс Сквирс рассудила, что она красива и привлекательна, что ее отец - хозяин, а Николас - слуга и что ее отец накопил денег, а у Николаса их нет; все это казалось ей неоспоримыми доводами, почему молодой человек должен почитать для себя великой честью оказанное ему предпочтение. Не преминула она также сообразить, насколько приятнее благодаря ей могло быть его положение, будь она его другом и насколько неприятнее, стань она его врагом; и многие молодые джентльмены, менее совестливые, чем Николас, несомненно пошли бы навстречу ее фантазии хотя бы только по одной этой весьма явной и понятной причине. Однако он почел уместным поступить иначе, и мисс Сквирс была оскорблена. - Он у меня поглядит,- сказала себе взбешенная молодая леди, когда возвратилась в свою комнату и облегчила душу, угостив побоями Фиб,поглядит, как я еще больше вооружу против него мать, когда она вернется! Вряд ли была необходимость это делать, но мисс Сквирс свое слово сдержала, и бедный Николас в добавление к плохой пище, неопрятному помещению и обязанности быть свидетелем неизменной грязной скаредности стал терпеть все унижения, какие могла придумать злоба или самая хищная алчность. Но это еще не все. Была другая и более тонкая система досаждать, которая надрывала ему сердце и доводила его чуть ли не до бешенства своей несправедливостью и жестокостью. С того вечера, как Николас ласково поговорил со Смайком в классной комнате, это жалкое создание следовало за ним повсюду, испытывая постоянную потребность услужить или помочь ему, предупреждая те маленькие желания, какие он мог удовлетворить по мере своих слабых сил, и довольствуясь одною возможностью быть около него. Смайк просиживал подле него часами, засматривая ему в глаза, и от одного слова Николаса измученное лицо Смайка прояснялось и даже появлялся на нем мимолетный отблеск счастья. Он стал другим; у него была теперь цель, и цель эта - оказывать знаки привязанности человеку,- человеку для него чужому,- который относился к нему если не с любовью, то просто как к человеческому существу. Вот на этого-то беднягу и обрушивалась постоянно та злоба и та раздражительность, какие нельзя было излить на Николаса. Тяжкий труд был бы пустяком - Смайк к нему привык. Побои, нанесенные без причины, также были делом повседневным, потому что и к ним он был привычен, пройдя долгий и трудный путь ученичества,- но едва успели заметить, что он привязался к Николасу, как удары хлыстом и кулаком, кулаком и хлыстом стали выпадать ему на долю утром, днем и вечером. Сквирс ревновал к тому влиянию, которое так быстро приобрел его подчиненный, семья ненавидела его, а Смайк расплачивался за двоих. Николас это видел и скрежетал зубами при каждом новом зверском и подлом избиении. Он начал давать уроки мальчикам, и однажды вечером, когда он шагал взад и вперед по мрачной классной и сердце у него готово было разорваться при мысли, что его защита и поддержка усиливают страдания бедного существа, странная болезнь которого пробудила в нем жалость, он машинально остановился в темном углу, где сидел тот, о ком он думал. Бедняга, со следами недавних слез на лице, корпел над растрепанной книгой, тщетно стараясь одолеть урок; с ним легко мог справиться любой девятилетний ребенок, но для поврежденного мозга забитого девятнадцатплетнего юноши он оставался вечной и безнадежной тайной. Однако Смайк сидел, терпеливо заучивая все ту же страницу, отнюдь не побуждаемый мальчишеским честолюбием, ибо он был вечным посмешищем даже для этих неотесанных юнцов, окружавших его, но одушевленный одним только страстным желанием угодить единственному другу. Николас положил руку ему на плечо. - Я не могу, не могу,- поднимая глаза, сказало несчастное существо, у которого каждая черта лица выражала горькое отчаяние.- Не могу. - Не надо,- отозвался Николас. Мальчик покачал головой и, со вздохом закрыв книгу, рассеянно осмотрелся вокруг и опустил голову на руку; он плакал. - Ради бога, не плачьте,- взволнованным голосом сказал Николас.- Я не в силах смотреть на вас! - Со мной обращаются еще хуже, чем раньше,- рыдая, сказал мальчик. - Знаю,- ответил Николас,- это правда. - Не будь вас, я бы умер,- продолжал отверженный.- Они бы меня убили! Да, убили, знаю, что убили! - Вам будет легче, бедняга, когда я уеду,- отозвался Николас, грустно покачивая головой. - Уедете! - вскричал тот, пристально всматриваясь в его лицо. - Тише! - остановил его Николас.- Да. - Вы уезжаете? - взволнованным шепотом спросил мальчик. - Не знаю,- ответил Николас.- Я скорее думал вслух, чем говорил с вами. - О, скажите мне,- взмолился мальчик,- скажите мне, вы в самом деле хотите уехать, хотите уехать? - Кончится тем, что меня до этого доведут! - воскликнул Николас.- В конце концов передо мной весь мир. - Скажите мне,- спросил Смайк,- весь мир такой же плохой и печальный, как это место? - Боже сохрани! - ответил Николас, следуя по течению своих мыслей.Самый тяжелый, самый грубый труд в мире - счастье по сравнению с тем, что царит здесь. - Встречу ли я вас там когда-нибудь? - продолжал Смайк с несвойственной ему живостью и словоохотливостью. - Да,- ответил Николас, желая успокоить его. - Нет! - проговорил тот, схватив его за руку.- Встречу ли я... встречу ли... повторите еще раз! Скажите, что я непременно вас найду! - Найдете,- ответил Николас из тех же добрых побуждений,- и я вас поддержу и помогу вам и не навлеку на вас нового горя, как сделал это здесь. Мальчик с жаром схватил обе руки молодого человека и, прижав их к своей груди, произнес несколько бессвязных слов, которые были совершенно непонятны. В эту минуту вошел Сквирс и он снова забился в свой угол. ГЛАВА XIII, Николас вносит перемену в однообразную жизнь Дотбойс-Холла весьма, энергическим и поразительным поступком, который приводит к последствиям, не лишенным значения. Холодный хилый рассвет январского утра прокрадывался в окна общей спальни, когда Николас, приподнявшись на локте, посмотрел на распростертые тела, окружавшие его со всех сторон, словно отыскивал какой-то определенный предмет. Нужен был зоркий глаз, чтобы кого-нибудь узнать среди спящих, беспорядочно сбившихся в кучу. Когда они лежали, тесно прижавшись друг к другу, прикрытые от холода своей заплатанной и разорванной одеждой, мало что можно было разглядеть, кроме резких очертаний бледных лиц, которым хмурый свет придавал одинаковый тусклый серый оттенок; кое-где высовывалась тощая рука - не было одеяла, чтобы скрыть ее худобу, и рука была выставлена напоказ, иссохшая и уродливая. Иные, лежа на спине, закинув голову и сжав кулаки, едва видимые в свинцовом свете, походили скорее на трупы, чем на живые существа, другие скорчились в странных и фантастических позах, какие могли быть вызваны не столько причудами сна, сколько мучительными усилиями на время облегчить боль. Очень немногие - это были самые младшие - спали безмятежным сном, с улыбкой на лице, грезя, быть может, о родном доме. Но то и дело глубокий и тяжелый вздох, врываясь в тишину комнаты, возвещал о том, что еще один спящий проснулся для горестей грядущего дня. И, по мере того как ночь уступала место утру, улыбки постепенно исчезали вместе с ласковой темнотой, породившей их. Сны - это веселые создания поэм и легенд, резвящиеся на земле в ночную пору и тающие в первых лучах солнца, которое озаряет мрачную заботу и суровую действительность, совершающие ежедневное свое паломничество в мир. Николас смотрел на спящих сначала так, как смотрит тот, кто созерцает картину, которая хотя и знакома ему, но отнюдь не перестала производить тягостное впечатление, а потом - как человек, который не находит чего-то, что привык встречать его глаз и на чем надеялся отдохнуть. Его все еще занимали эти мысли, и в нетерпеливых поисках он привстал с кровати, когда послышался голос Сквирса, кричавшего с нижней площадки лестницы. - Эй, вы! - орал этот джентльмен.- Целый день спать собираетесь, что ли, вы там, наверху?.. - Ленивые собаки! - добавила миссис Сквирс, заканчивая фразу и издавая при этом резкий звук, похожий на тот, какой раздается при затягивании корсета. - Сейчас мы спустимся, сэр,- ответил Николас. - Сейчас спуститесь! - повторил Сквирс.- Да, лучше бы вы сейчас спустились, а не то я напущусь на кое-кого из вас. Где Смайк? Николас быстро осмотрелся вокруг, но ничего не ответил. - Смайк! - заорал Сквирс. - Хочешь, чтобы тебе еще раз проломили голову, Смайк? - в тон ему осведомилась его любезная супруга. Снова никакого ответа, и снова Николас стал озираться, так же как и большинство мальчиков, которые к тому времени проснулись. - Черт бы побрал этого негодяя! - проворчал Сквирс, нетерпеливо колотя тростью по перилам лестницы.- Никльби! - Да, сэр? - Пошлите сюда этого упрямого негодяя! Разве вы не слышите, что я его зову? - Его здесь нет, сэр,- ответил Николас. - Врете! - заявил школьный учитель.- Он там. - Нет его здесь,- сердито возразил Николас.- Сами врете! - Сейчас мы увидим,- сказал мистер Сквирс, взбегая по лестнице.- Я его найду, предупреждаю вас. С таким заверением мистер Сквирс ворвался в дортуар и, размахивая в воздухе тростью, готовый нанести удар, бросился в тот угол, где обычно было простерто по ночам тощее тело козла отпущения. Трость опустилась, никому не причинив вреда. Там не было никого. - Что это значит? - спросил Сквирс, поворачиваясь и сильно побледнев.Куда вы его упрятали? - Я его не видел со вчерашнего вечера,- ответил Николас. - Бросьте! - сказал Сквирс, явно испуганный, хотя он и пытался это скрыть.- Этим вы его не спасете. Где он? - Полагаю, на дне ближайшего пруда,- тихим голосом ответил Николас и в упор посмотрел в лицо учителю. - Будь вы прокляты! Что вы хотите этим сказать? - в сильном смятении спросил Сквирс. Не дожидаясь ответа, он осведомился у мальчиков, не знает ли кто-нибудь из них о пропавшем товарище. Раздался тревожный гул отрицательных ответов, из которого вырвался пронзительный голос, поведавший то, что в сущности думали все: - Простите, сэр, я думаю, Смайк сбежал, сэр. - Ха! - воскликнул Сквирс, резко обернувшись.- Кто это сказал? - Томкинс, сэр,- ответил хор голосов. Мистер Сквирс нырнул в толпу и сразу поймал очень маленького мальчика. Тот был еще в ночном одеянии, и, когда его вытащили вперед, физиономия у него была недоуменная; она словно говорила, что он пока не уверен, накажут его или наградят за эту догадку. - Так вы думаете, сэр, что он сбежал? - вопросил Сквирс. - Простите, сэр, да,- ответил мальчик. - А какие у вас основания, сэр? - продолжал Сквирс, внезапно хватая мальчика за руки и очень ловко задирая ему рубашку,- какие у вас основания полагать, что какой-нибудь мальчишка захочет убежать из этого заведения? А, сэр? Вместо ответа ребенок испустил отчаянный вопль, а мистер Сквирс, приняв позу, наиболее благоприятную для экзекуции, стал колотить его, пока мальчуган, извиваясь, буквально не выкатился из его рук, после чего мистер Сквирс милостиво позволил ему откатиться как можно дальше. - Вот так! - сказал Сквирс.- Если еще кто-нибудь из мальчиков думает, что Смайк сбежал, я буду рад потолковать с ним. Разумеется, последовало глубокое молчание, в течение которого лицо Николаса выражало величайшее отвращение. - Ну-с, Никльби,- сказал Сквирс, злобно на него глядя,- полагаю, и вы думаете, что он сбежал? - Считаю это в высшей степени вероятным,- спокойно ответил Николас. - О, вы считаете! - огрызнулся Сквирс.- Может быть, вам известно, что он сбежал? - Об этом я ничего не знаю. - Полагаю, он вам не сказал, что уходит? Нет? - издевался Сквирс. - Не сказал,- ответил Николас.- Я очень рад, что он не сказал, потому что в таком случае моим долгом было бы предупредить вас заранее. - А это, разумеется, вам было бы чертовски досадно делать,поддразнивающим тоном сказал Сквирс. - Разумеется, досадно,- ответил Николас.- Вы очень правильно истолковали мои чувства. Миссис Сквирс прислушивалась к этому разговору с нижней площадки лестницы, но теперь, потеряв последнее терпение, она поспешила надеть ночную кофточку и явилась на место действия. - Что тут происходит? - осведомилась леди, когда мальчики шарахнулись направо и налево, чтобы избавить ее от труда расчищать дорогу мускулистыми руками.- О чем ты тут с ним толкуешь, Сквирс? - Видишь ли, дорогая моя,- сказал Сквирс,- дело в том, что пропал Смайк. - Это я знаю,- сказала леди,- но что же тут удивительного? Если ты держишь шайку чванных учителей, которые мутят щенят, можно ли ждать чего-нибудь другого? Ну-с, молодой человек, будьте так добры убраться в классную и забирайте с собой мальчишек и носа оттуда не показывайте, пока не получите разрешения, а не то у нас с вами произойдет размолвка, от которой пострадает ваша красота,- ведь вы считаете себя красавцем,- так что я вас предупреждаю! - Да что вы! - отозвался Николас. - Да, вот вам и "что вы", мистер нахал! - продолжала возбужденная леди.Будь моя воля, вы бы часу не провели в этом доме! - И не провел бы, будь моя воля,- ответил Николаc.- Идемте, мальчики! - А! Идемте, мальчики! - сказала миссис Сквирс, передразнивая по мере сил голос и манеру учителя.- Ступайте за своим вожаком, мальчишки, и берите пример со Смайка, если посмеете! Увидите, как ему попадет, когда его приведут назад. И помните: вам попадет не меньше, а вдвое больше, если вы только заикнетесь о нем. - Если я его поймаю,- сказал Сквирс,- я разве только что шкуру не сдеру с него. Предупреждаю вас, мальчики. - Если ты его поймаешь! - презрительно повторила миссис Сквирс.Конечно, поймаешь, не можешь не поймать, если как следует примешься за дело. Ну, проваливайте! С этими словами миссис Сквирс отпустила учеников и после легкой стычки с шедшими позади, которые напирали, чтобы убраться с дороги, но были на несколько секунд задержаны передними, успешно очистила от них комнату и осталась наедине с супругом. - Он сбежал,- сказала миссис Сквирс.- Коровник и конюшня заперты, значит там он быть не может... И внизу его нигде нет, служанка искала. Он должен был пойти по направлению к Йорку по проезжей дороге. - Почему - должен? - осведомился Сквирс. - Болван! - сердито сказала миссис Сквирс.- Деньги у него были или нет? - Насколько мне известно, у него никогда в жизни не было ни единого пенни,- ответил Сквирс. - Разумеется,- подхватила миссис Сквирс,- и ничего съестного с собой не взял, за это я ручаюсь. Ха-ха-ха! - Ха-ха-ха!-захохотал Сквирс. - Стало быть,- продолжала миссис Сквирс,- он должен просить милостыню, а просить милостыню он может только на проезжей дороге. - Верно! - воскликнул Сквирс, захлопав в ладоши. - Верно! Но тебе бы это и в голову не пришло, если бы я не подсказала,- отозвалась жена.Теперь, если ты сядешь в двуколку и поедешь по одной дороге, а я возьму двуколку у Свалоу и поеду по другой и мы будем смотреть в оба и расспрашивать, кто-нибудь из нас непременно его поймает. План достойной леди был принят и немедленно приведен в исполнение. После завтрака, наспех приготовленного, и после наведения справок в деревне, результаты коих как будто подавали надежду, что он напал на след, Сквирс тронулся в путь в повозке, запряженной пони, думая лишь о поимке и отмщении. Вскоре после этого миссис Сквирс, облаченная в белое пальто и завернутая в различные шали и платки, отъехала в другой двуколке и в другом направлении, захватив с собой порядочную дубинку, несколько кусков крепкой веревки и дюжего работника. Все это было припасено и взято в дорогу с единственной целью принять участие в поимке злополучного Смайка и, поймав, ни за что уже его не выпустить. Николас остался дома в сильном волнении, понимая, что чем бы ни кончился побег мальчика, ничего, кроме мучительных и плачевных результатов, последовать не может. Смерть от голода и холода казалась наилучшим исходом, какого можно было ждать после долгих скитаний такого жалкого и беспомощного существа, одинокого, без друзей, по совершенно незнакомым ему местам. Пожалуй, такая судьба была не хуже возвращения к сладким благам йоркширской школы, но бедняга завоевал симпатию и сочувствие Николаса, и сердце у него надрывалось при мысли о тех страданиях, какие предстояло претерпеть Смайку. Не находя себе места от беспокойства, он томился, рисуя тысячу возможностей, пока на следующий день вечером Сквирс не вернулся один, не добившись успеха. - Никаких известий о негодяе! - сказал школьный учитель, который за время своего путешествия, видимо, не один раз разминал ноги по старому правилу.- За это я кое от кого получу утешение, Никльби, если миссис Сквирс его не поймает, так что я вас предупреждаю. - Не в моей власти утешить вас, сэр,- сказал Николас.- Это не мое дело. - Не ваше? - угрожающим тоном переспросил Сквирс.- Посмотрим! - Посмотрим! - отозвался Николас. - Мой пони запарился, и мне пришлось нанять верховую лошадь, чтобы вернуться домой; это обойдется в пятнадцать шиллингов, не считая других расходов,- сказал Сквирс.- Отвечайте, кто за это заплатит? Николас пожал плечами и промолчал. - Говорю вам, я кой из кого это выколочу,- продолжал Сквирс, переходя от обычного грубого и лукавого обращения к явному запугиванию.- Хватит вам здесь хныкать и задирать нос, мистер щеголь, отправляйтесь-ка в свою конуру, вам давно пора спать. Ступайте! Вон! Николас закусил губу и невольно сжал кулаки, потому что концы пальцев у него зудили от желания отомстить за оскорбление: но, вспомнив, что тот пьян и ничего, кроме шума и крика, из этого не выйдет, он удовольствовался презрительным взглядом, брошенным на тирана, и отправился наверх с таким достоинством, на какое только был способен, немало, впрочем, задетый тем, что мисс Сквирс, юный Сквирс и служанка любовались этой сценой из укромного уголка. Двое первых сделали множество назидательных замечаний о дерзости бедных выскочек, что вызвало бурное веселье, в котором приняла участие даже самая жалкая из всех жалких служанок; а в это время жестоко оскорбленный Николас натянул на голову то тряпье, какое у него было, и твердо решил, что сведет счеты с мистером Сквирсом раньше, чем предполагает этот последний. Настал следующий день, и, едва проснувшись, Николас услышал стук колес подъезжающей к дому двуколки. Она остановилась. Раздался восторженный голос миссис Скиирс, требующей для кого-то стакан виски, а это уже само по себе являлось достаточным показателем того, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Николас не решался выглянуть из окна, но он все-таки выглянул, и первое, на что упал его взгляд, был несчастный Смайк, такой грязный и промокший, такой изможденный, изнемогающий и обезумевший, что если бы не его одежда, какой никогда не видывали ни на одном пугале, Николас даже теперь мог бы усомниться, он ли это. - Вытащите его! - сказал Сквирс, после того как буквально упился в молчании лицезрением преступника.- Внесите его в дом, внесите его в дом! - Осторожнее! - крикнула миссис Сквирс, когда ее супруг вызвался помогать.- Мы стянули ему ноги под фартуком экипажа и привязали их к двуколке, чтобы он опять не улизнул от нас. Дрожащими от радости руками Сквирс развязал веревку, и Смайк, по всем признакам скорее мертвый, чем живой, был внесен в дом и заботливо заперт в погребе вплоть до того времени, когда мистер Сквирс сочтет целесообразным расправиться с ним в присутствии всей школы. При поверхностном рассмотрении обстоятельств кое-кому может показаться удивительным, что мистер и миссис Сквирс потратили столько труда, чтобы вновь завладеть обузой, на которую имели обыкновение так громко жаловаться. Но удивление рассеется, если станет известно, что многочисленные услуги раба, буде их оказывал бы кто-нибудь другой, стоили бы заведению десять -двенадцать шиллингов жалования в неделю; к тому же, из политических соображений, всех беглецов заставляли в Дотбойс-Холле служить суровым примером для остальных, ибо, ввиду ограниченного запаса привлекательных сторон, мало что, кроме сильного страха, могло побудить любого ученика там оставаться, если ученик был наделен нормальным количеством ног и способностью ими пользоваться. Весть, что Смайк пойман и с триумфом водворен в Дотбойс-Холл, разнеслась среди голодного населения со сверхъестественной быстротой, и все утро прошло в напряженном ожидании. Однако ему суждено было длиться до середины дня, когда Сквирс, подкрепившись обедом и набравшись сил благодаря внеочередному возлиянию, появился (в сопровождении своей любезной подруги) с физиономией торжественной и внушительной и со страшным орудием бичевания, крепким, гибким, навощенным и новым - короче говоря, купленным в то утро специально для этой цели. - Все ли мальчишки здесь? - громовым голосом спросил Сквирс. Все мальчики были здесь, но все мальчики боялись ответить,- посему, чтобы удостовериться, Сквирс грозным оком окинул ряды, а пока он это делал, все глаза опустились и все головы поникли. - Все мальчишки по местам! - приказал Сквирс, нанося свой излюбленный удар по кафедре и с мрачным удовлетворением наблюдая всеобщее содрогание, которое он неизменно вызывал.- Никльби! На кафедру, сэр! Не одним маленьким наблюдателем было замечено, что у помощника учителя выражение лица очень странное и необычное,- но он занял свое место, не разжимая губ для ответа. С торжеством посмотрев на своего помощника и бросив деспотический взгляд на мальчиков, Сквирс вышел из комнаты и вскоре вернулся, волоча Смайка за воротник, или, вернее, за клок куртки, который был ближайшим к тому месту, где надлежало быть воротнику, если бы Смайк мог похвастаться таким украшением. Во всяком другом месте появление несчастного, изнуренного, отчаявшегося существа вызвало бы ропот сострадания и гнева. Даже здесь оно произвело впечатление: зрители беспокойно заерзали на своих местах, а самые храбрые осмелились украдкой обменяться взглядами, выражавшими негодование и жалость. Однако эти взгляды остались незамеченными Сквирсом, который, устремив взор на злосчастного Смайка, осведомился, согласно принятому в таких случаях обычаю, имеет ли тот что-нибудь сказать в свою защиту. - Должно быть, ничего? - с дьявольской усмешкой сказал Сквирс. Смайк оглянулся, и на секунду взгляд его остановился на Николасе, словно он ждал, что тот вступится; но глаза Николаса были прикованы к кафедре. - Имеешь что-нибудь сказать? - снова спросил Сквирс, раза два или три взмахнув правой рукой, чтобы испытать ее силу и гибкость.- Отойдите в сторонку, миссис Сквирс, дорогая моя, мне здесь тесновато. - Пощадите меня, сэр! - вскричал Смайк. - О! И это все? - сказал Сквнрс.- Хорошо, я изобью тебя до полусмерти и тогда пощажу. - Ха-ха-ха! - захохотала миссис Сквирс.- Вот так потеха! - Меня до этого довели,- тихо выговорил Смайк и снова с умоляющим видом осмотрелся вокруг. - Тебя до этого довели? - повторил Сквирс.- О, так это была не твоя вина! Должно быть, моя, а? - Мерзкий, неблагодарный, тупоголовый, грубый, упрямый, подлый пес! - воскликнула миссис Сквирс, зажав у себя под мышкой голову Смайка и при каждом эпитете наделяя его пощечиной.- Что он хочет этим сказать? - Отойди в сторонку, дорогая моя,- отозвался Сквирс.- Мы попытаемся узнать. Миссис Сквирс, задохнувшись от этих упражнений, подчинилась. Сквирс крепко схватил мальчика. Жестокий удар упал на тело Смайка; он задрожал под хлыстом и вскрикнул от боли; снова был занесен хлыст и снова готов был опуститься, когда Николас Никльби, внезапно вскочив, крикнул: "Стойте!" - таким голосом, что загудели стропила. - Кто крикнул: "Стойте!" - спросил Сквирс, злобно оглядываясь. - Я! - сказал Николас, выступив вперед.- Больше этого не должно быть! - Не должно?! - чуть ли не взвизгнул Сквирс. - Да! - загремел Николас. Ошеломленный и потрясенный этим дерзким вмешательством, Сквирс выпустил из рук Смайка и, отступив шага на два, впился в Николаса взглядом поистине устрашающим. - Я говорю - не должно быть! - повторил Николас, ничуть не испугавшись.И не будет! Я этого не допущу! Взирающие на него глаза Сквирса едва не выскочили из орбит, от изумления он буквально лишился языка. - Вы оставили без внимания мое миролюбивое заступничество за этого несчастного юношу,- сказал Николае.- Вы не дали никакого ответа на письмо, в котором я просил простить его и предлагал взять на себя ответственность за то, что он останется здесь и будет вести себя спокойно. Не упрекайте же меня теперь за это вмешательство на людях. В нем повинны вы, а не я! - На место, подлец! - завопил Сквирс вне себя от бешенства, снова схватывая при этом Смайка. - Негодяй! - гневно крикнул в ответ Николас.- Посмейте только его тронуть! Я не буду стоять и смо- треть! Больше я не могу терпеть, и у меня хватит силы на десятерых таких, как вы. Берегитесь, иначе, клянусь небом, я вас не пощажу, если вы меня до этого доведете! - Назад! - крикнул Сквирс, размахивая своим оружием. - Я должен рассчитаться за оскорбления! - кричал Николас, раскрасневшись от гнева.- Мое негодование все усиливалось при виде подлого, жестокого обращения с беспомощными детьми в этом логове! Берегитесь! Если вы разбудите во мне дьявола, страшные последствия падут на вашу голову! Не успел он договорить, как Сквирс в порыве неудержимой ярости с криком, напоминающим рев дикого зверя, плюнул на него и ударил его по лицу своим орудием пытки, оставив багровую полосу там, где это орудие опустилось. Почувствовав острую боль от удара и сосредоточив в этом одном мгновении все свое бешенство, гнев и негодование, Николас набросился на Сквирса, вырвал из его рук оружие и, схватив негодяя за горло, стал колотить, пока тот не взвыл, прося пощады. Мальчики, за исключением юного Сквирса, который, явившись на подмогу отцу, беспокоил противника с тыла, и пальцем не шевельнули, но миссис Сквирс, воплями призывая на помощь, повисла на фалдах фрака своего супруга и пыталась оттащить его от взбешенного врага, в то время как мисс Сквирс, которая смотрела в замочную скважину в ожидании совсем другой сцены, ворвалась в комнату в самом начале атаки и, осыпав голову помощника учителя градом чернильниц, принялась его колотить, к полному своему сердечному удовлетворению; при каждом ударе она воодушевлялась воспоминанием о том, как он отверг предложенную ею любовь, что придавало новую силу руке, которая (ибо в этом отношении мисс Фанни пошла в свою мать) всегда была не из слабых. В пылу неистовой атаки Николас ощущал удары не больше, чем если бы их наносили перышком, но, устав от шума и гама и к тому же чувствуя, что рука его ослабела, он вложил весь остаток сил в пяток завершающих оплеух и отшвырнул от себя Сквирса с такой энергией, на какую только был способен. Стремительность его падения заставила миссис Сквирс перекувырнуться через ближайшую скамью, а Сквирс, в своем полете ударившись об эту скамью головой, растянулся во весь рост на полу, оглушенный и неподвижный. Приведя дело к такому счастливому завершению и удостоверившись, к полному своему удовольствию, что Сквирс только оглушен, а не мертв (по этому вопросу у него были сначала кое-какие неприятные сомнения), Николас предоставил семейству возвращать его к жизни и удалился, чтобы рассудить, какую линию поведения надлежит ему избрать. Выходя иэ комнаты, он с беспокойством озирался в поисках Смайка, но того нигде не было видно. После недолгих размышлений он уложил в маленький кожаный чемодан свою одежду и, видя, что никто не препятствует ему, смело вышел через парадную дверь и вскоре зашагал по дороге, ведущей в Грета-Бридж. Когда он достаточно остыл, чтобы обдумать создавшееся положение, оно представилось ему далеко не в розовом свете: в кармане у него было только четыре шиллинга и несколько пенсов, и больше двухсот пятидесяти миль отделяло его от Лондона, куда он решил направить свои стопы, дабы, помимо всего прочего, удостовериться, какой отчет о происшествиях этого дня даст мистер Сквирс его добрейшему дядюшке. Придя к заключению, что нет никакого способа изменить это прискорбное положение вещей, он поднял глаза и увидел ехавшего ему навстречу всадника, в котором при ближайшем рассмотрении признал, к великому своему огорчению, не кого иного, как мистера Джона Брауди в грубых штанах из вельвета и в кожаных гетрах. Мистер Брауди погонял своего коня толстой ясеневой палкой, по-видимому недавно срезанной с какого-нибудь крепкого молодого деревца. "Не хочу я больше шума и драк,- подумал Николас,- и, однако, что бы я ни делал, мне придется повздо- рить с этим честным болваном и, быть может, раза два отведать его посоха". Действительно, были основания предполагать, что именно таковы будут последствия встречи, так как Джон Брауди, едва завидев приближающегося Николасв, остановил свою лошадь у тропинки и ждал, пока тот подойдет, глядя очень сурово между ушей лошади на Николаса, подходившего не спеша. - Ваш покорный слуга, молодой джентльмен,- сказал Джон. - К вашим услугам,- сказал Николас. - Ну, вот мы, наконец, и встретились,- заметил Джон, заставив стремя зазвенеть от ловкого удара ясеневой палкой. - Да,- нерешительно отозвался Николас.- Послушайте,- сказал он откровенно после короткой паузы,- в последний раз мы расстались не в очень-то добрых отношениях. Вероятно, это была моя вина, но у меня не было намерения обидеть вас, и я понятия не имел, что обижаю. Потом я очень об этом сожалел. Хотите - пожмем друг другу руку? - Пожать руку? - воскликнул добродушный йоркширец.- На это я согласен! - Он наклонился с седла и энергически тряхнул руку Николаса.- Но что у вас с лицом, приятель? Оно как будто разбито. - Рассечено хлыстом,- ответил Николас, густо краснея.- Удар. Но я его вернул, да вдобавок еще с хорошими процентами. - Да неужто?! - воскликнул Джон Брауди.- Здорово! Вот за это вы мне нравитесь! - Дело в том,- начал Николас, не зная хорошенько, как приступить к признанию,- дело в том, что со мной дурно обошлись. - Ну! - вставил Джон Брауди сочувственным тоном, ибо он был гигант по силе и росту, и Николас казался ему карликом. - Да,- подтвердил Николас,- со мной дурно обошелся этот Сквирс, и я здорово приколотил его, а теперь ухожу отсюда. - Что?! - вскричал Джон Брауди, испустив такой восторженный вопль, что лошадь в испуге шарахнулась в сторону.- Приколотил владельца школы! Хо-хо-хо! Приколотил владельца школы! Ну, слыхал ли кто о такой штуке? Еще раз давай руку, приятель! Приколотил вла- дельца школы! Ей-богу, вот молодчина! Выражая таким образом свой восторг, Джон Брауди хохотал, и хохотал так громко, что эхо по всей округе отзывалось веселыми раскатами смеха, и при этом сердечно пожимал руку Николаса. Нахохотавшись вдосталь, он осведомился, что думает делать Николас. Когда же тот сообщил ему о своем намерении отправиться прямо в Лондон, он с сомнением покачал головой и спросил, известно ли ему, сколько берут почтовые кареты с пассажиров за такое далекое путешествие. - Нет, не известно,- ответил Николас,- но для меня это большого значения не имеет, потому что я думаю идти пешком. - Идти пешком в Лондон? - с изумлением воскликнул Джон. - Всю дорогу, до последнего шага,- сказал Николас.- За это время я бы уже сделал немало шагов, а потому - прощайте! - Ну, нет! - возразил честный малый, придерживая нетерпеливую - лошадь.Стой, говорят тебе! А сколько у вас при себе денег? - Не много,- краснея, ответил Николас,- но я могу устроиться так, чтобы хватило. Стоит, знаете ли, захотеть, и способ найдется. Джон Брауди не дал никакого словесного ответа на Это замечание, но, сунув руку в карман, вытащил старый, засаленный кожаный кошелек и настоял на том, чтобы Николас занял у него столько, сколько ему может понадобиться на неотложные нужды. - Не стесняйся, приятель,- сказал он,- бери столько, чтобы хватило добраться до дому. Знаю, когда- нибудь ты мне их вернешь. Однако Николас согласился занять только один соверен, каковою ссудой мистер Брауди поневоле должен был удовлетвориться, хотя долго уговаривал взять больше (заметив, с оттенком йоркширской осмотрительности, что если Николас всего не истратит, то излишек может отложить, пока не представится случай переслать бесплатно). - Прихвати эту дубинку, приятель, будешь на нее опираться,- добавил Джон, всовывая Николасу свою палку и еще раз стискивая ему руку.- Не падай духом, и господь с тобой! Приколотил владельца школы! Ей-богу, двадцать лет не слыхал такой славной штуки! Говоря это и, с большей деликатностью, чем можно было от него ждать, разражаясь снова оглушительным смехом, чтобы избежать благодарности, которую изливал Николас, Джон Брауди пришпорил свою лошадь и отъехал легким галопом, время от времени оглядываясь на смотревшего ему вслед Николасв и весело махая ему рукой, словно желая его подбодрить. Николас следил за лошадью и всадником, пока они не скрылись за гребнем дальнего холма, а затем тронулся в путь. В тот день он недалеко ушел, потому что уже почти стемнело, а после сильного снегопада не только идти было утомительно, но и отыскивать дорогу стало делом рискованным и трудным для всех, кроме искушенных путников. Эту ночь он провел в коттедже, где за дешевую плату давали постель бедным путешественникам, и, очень рано встав на следующее утро, добрался к ночи до Боробриджа. Проходя по городу в поисках какого-нибудь дешевого пристанища, он случайно наткнулся на пустой амбар ярдах в двухстах от дороги; здесь, в теплом уголке, он растянулся усталый и скоро заснул. Проснувшись на следующее утро и пытаясь вспомнить свои сновидения, которые были связаны с Дотбойс-Холлом, он сел, протер глаза и широко их раскрыл; лицо его выразило при этом отнюдь не безмятежное спокойствие - при виде какого-то неподвижного предмета, казалось, застывшего перед ним на расстоянии нескольких ярдов. - Странно! - воскликнул Николас.- Неужели этот образ вызван ночными сновидениями, от которых я еще не совсем очнулся? Это не может быть наяву, и, однако... однако, я не сплю. Смайк! Фигура пошевельнулась, встала, приблизилась и упала на колени у его ног. Это и в самом деле был Смайк. - Почему вы опускаетесь передо мной на колени? - воскликнул Николас, поспешно поднимая его. - Я хочу идти с вами... куда угодно... всюду... на край света... до могилы,- ответил Смайк, цепляясь за его руку.- О, позвольте мне, позвольте мне! Вы мой родной дом, мой добрый друг... Прошу вас, возьмите меня с собой! - Друг, который мало что может для вас сделать,- ласково сказал Николас.Как вы сюда попали? Оказывается, он шел за ним следом, всю дорогу не терял его из виду, сторожил, пока Николас спал и когда останавливался закусить, и не решался попадаться ему на глаза из боязни, как бы его не отослали назад. Он и сейчас не хотел показываться, но Николас проснулся внезапно, когда он этого не ожидал, и он не успел спрятаться. - Бедняга! - сказал Николас.- Ваша печальная судьба оставила вам только одного друга, да и тот почти так же беден и беспомощен, как вы. - Можно мне... можно мне идти с вами? - робко спросил Смайк.- Я буду вашим верным работящим слугой, обещаю вам. Никакой одежды мне не нужно,добавило жалкое создание, завертываясь в свои лохмотья.- Эта еще годится. Я хочу только быть около вас... - И будете! - воскликнул Николас.- И мир будет для вас тем же, чем и для меня, пока один из нас или мы оба не покинем его для мира иного. Идем! С этими словами он взвалил на плечи ношу и, взяв в одну руку палку, другую протянул своему возбужденному от радости спутнику, и они вместе вышли из старого амбара. ГЛАВА XIV, к сожалению, повествует только о маленьких людях а, натурально, является малоинтересной и незначительной В той части Лондона, где расположен Гольдн-сквер, находится заброшенная, поблекшая, полуразрушенная улица с двумя неровными рядами высоких тощих домов. которые уже много лет как будто таращат друг на друга глаза. Кажется, даже трубы стали унылыми и меланхолическими, потому что за неимением лучшего занятия им остается только смотреть на трубы через дорогу. Верхушки у них потрескавшиеся, разбитые и почерневшие от дыма, а кое-где ряд труб, более высоких, чем остальные, тяжело склоняясь набок и нависая над крышей, словно замышляет отомстить за полувековое пренебрежение и обрушиться на обитателей чердаков. Куры, отыскивающие себе корм у желобов, передвигаясь с места на место подпрыгивающей походкой, которая свойственна только городским курам и привела бы в недоумение деревенских, вполне под стать ветхим жилищам своих владельцев. Грязные, со скудным оперением, вялые птицы, посланные, как и множество детей по соседству, добывать пропитание на улицах, они прыгают с камня на камень в отчаянных поисках чего-нибудь съестного, затерявшегося в грязи, и едва в силах подать голос. Единственной птицей, обладающей чем-то напоминающим голос, является старый бантамский петух булочника, да и тот охрип от плохой жизни у последнего из своих хозяев. Судя по величине домов, их когда-то занимали люди более состоятельные, чем нынешние жильцы, а теперь в них сдают понедельно этажи или комнаты, и на каждой двери чуть ли не столько же табличек и ручек от звонков, сколько комнат внутри. По той же причине окна довольно разнообразны, так как украшены всевозможнейшими шторами и занавесками; а каждая дверь загорожена, и в нее едва можно войти из-за пестрой коллекции детей и портерных кружек всех размеров, начиная с грудного младенца и полупинтовой кружки и кончая рослой девицей и бидоном вместительностью в полгаллона*. В окне гостиной одного из этих домов, который был, пожалуй, чуть-чуть погрязнее своих соседей, выставлял напоказ большее количество ручек от звонков, большее количество детей и портерных кружек и первым ловил во всей их свежести клубы густого черного дыма, извергавшегося днем и ночью из большой пивоварни, находившейся поблизости,- висело объявление, что в стенах этого дома сдается внаем еще одна комната. Но в каком этаже могла быть свободная комната, этот вопрос было бы не под силу разрешить мальчику, умеющему решать задачи, если принять во внимание, что по всему фасаду виднелись знаки пребывания многочисленных жильцов, начиная с катка для белья в окне кухни и кончая цветочными горшками на парапете. Общая лестница в доме была не покрыта ковром и неприглядна; любознательный посетитель, которому предстояло взобраться наверх, мог заметить, что здесь немало признаков, указывающих на прогрессирующую бедность жильцов, хотя комнаты и были заперты. Так, например, жильцы второго этажа, имея избыток мебели, держали снаружи, на площадке лестницы, старый стол красного дерева - настоящего красного дерева,- который вносили лишь в случае необходимости. На третьем этаже лишняя мебель состояла из двух старых сосновых стульев, из коих один, предназначенный для задней комнаты, был без ножки и без сиденья. Верхнему этажу нечем было похвалиться, кроме источенного червем умывальника, а на чердачной площадке красовались такие ценные предметы, как два искалеченных кувшина и несколько разбитых банок из-под ваксы. Вот на этой-то площадке и остановился пожилой оборванный человек с четырехугольным лицом и резкими чертами, чтобы отпереть дверь передней мансарды, куда, с трудом повернув ржавый ключ в еще более ржавом замке, он вошел с видом законного владельца. Этот субъект носил парик из коротких жестких рыжих волос, который он снял вместе со шляпой и повесил на гвоздь. Надев вместо него грязный ночной колпак из бумажной материи и пошарив в темноте, пока не нашел огарка, он постучал в перегородку, разделявшую две мансарды, и громким голосом осведомился, горит ли у мистера Ногса свет. Звуки, донесшиеся до него, были приглушены дранками и штукатуркой, и вдобавок казалось, будто говоривший издавал их из глубины кружки или какого-нибудь другого сосуда для питья, но они были произнесены голосом Ньюмена и выражали утвердительный ответ. - Скверная погода сегодня, мистер Ногс,- сказал человек в ночном колпаке, входя, чтобы зажечь свою свечу. - Дождь идет? - осведомился Ньюмен. - Идет ли дождь? - брюзгливо переспросил тот.- Я промок насквозь. - Не много нужно, чтобы промочить нас с вами насквозь, мистер Кроуль,сказал Ньюмен, кладя руку на отворот своего изношенного сюртука. - И потому это еще досаднее,- тем же брюзгливым тоном заметил мистер Кроуль. Его грубая физиономия выражала все характеристические черты эгоизма; что-то бурча себе под нос, он стал разгребать жалкий огонь, едва не выгребая его из очага, и, осушив стакан, который подвинул к нему Ногс, спросил, где у него уголь. Ньюмен Ногс указал в глубину кухонного шкафа, а мистер Кроуль, схватив совок, подобрал половину запасов, каковую Ногс преспокойно сбросил обратно, не промолвив при этом ни слова. - Надеюсь, вы не стали экономным в ваши годы? - сказал Кроуль. Ньюмен Ногс указал на пустой стакан, словно он был достаточным опровержением этого обвинения, и кратко объявил, что идет вниз ужинать. - К Кенуигсам? - спросил Кроуль. Ньюмен кивнул утвердительно. - Подумать только! - вскричал Кроуль.- А я-то был уверен, что вы не пойдете, ведь вы мне сказали, что не пойдете, и я сказал Кенуигсам, что не приду, и решил провести вечер с вами. - Я должен пойти,- сказал Ньюмен.- Они настаивали. - Ну, а что делать мне? - добивался эгоист, который ни о ком другом никогда не думал.- Это все ваша вина! Я вам вот что скажу: я посижу у вашего камелька, пока вы не вернетесь. Ньюмен бросил скорбный взгляд на скудный запас топлива, но, не имея мужества сказать "нет" (слово, которое за всю свою жизнь он ни разу не сказал вовремя ни себе, ни кому бы то ни было другому), согласился на предложение. Мистер Кроуль немедленно расположился за счет Ногса со всеми удобствами, насколько это позволяли обстоятельства. Жильцами, коих Кроуль называл "Кенуигсы", были жена и потомство некоего мистера Кенуигса, резчика по слоновой кости, которого считали в доме особой довольно значительной, так как он занимал весь второй этаж, состоявший из двух комнат. Миссис Кенуигс также была по своим манерам настоящей леди и происходила из очень благородной семьи: у нее был дядя - сборщик платы за пользование водопроводом. Помимо этого отличия, ее две старшие дочки посещали дважды в неделю танцкласс в этом квартале, перевязывали голубыми лентами льняные волосы, спускавшиеся по спине роскошными косами, и носили белые панталончики с оборками у лодыжек. По всем этим причинам и другим, не менее основательным, но слишком многочисленным, чтобы о них упоминать, миссис Кенуигс почиталась весьма желательной знакомой и постоянно служила предметом толков по всей улице и даже на расстоянии трех-четырех домов за углом. Была годовщина того счастливого дня, когда государственная англиканская церковь подарила миссис Кенуигс мистеру Кенуигсу, и в память этого дня миссис Кенуигс пригласила нескольких избранных друзей на ужин с картами, а для их приема надела новое платье. Это платье - цвета пламени и сшитое по фасону для юных девиц - вышло столь удачно, что, по словам мистера Кенуигса, восемь лет супружеской жизни и пять человек детей казались лишь сновидением, а миссис Кенуигс - более молодой и цветущей, чем в то самое первое воскресенье, какое он провел с нею. Сколь прекрасной ни казалась миссис Кенуигс, когда нарядилась, сколь бы красноречиво величественный ее вид ни убеждал бы вас в том, что у нее есть по крайней мере кухарка и горничная, которыми она командует,- на нее свалилось много хлопот, право же больше, чем она, будучи хрупкого и деликатного сложения, могла вынести, если бы ее не поддерживала гордость домашней хозяйки. Но в конце концов все, что нужно было приготовить, было приготовлено, все, что нужно было прибрать, было прибрано, и сам сборщик платы за водопровод обещал прийти - фортуна на сей раз улыбнулась. Общество было превосходно подобрано. Присутствовали прежде всего мистер Кенуигс, миссис Кенуигс и четыре отпрыска Кенуигсов, которые не ложились до ужина,- во-первых, потому, что в такой день они по справедливости должны были получить угощенье, а во-вторых, потому, что укладывать их спать в присутствии гостей было бы неудобно, чтобы не сказать неприлично. Далее, была здесь молодая леди, которая шила платье миссис Кенуигс и, живя в задней комнате на третьем этаже, что было в высшей степени удобно, уступила свою постель младенцу и наняла девочку присматривать за ним. Затем, под стать этой молодой леди, присутствовал молодой человек, который знал мистера Кенуигса в бытность его холостяком и был весьма уважаем дамами за свою репутацию повесы. Была здесь еще чета молодоженов, которая бывала у мистера и миссис Кенуигс в пору ухаживания, а также сестра миссис Кенуигс, писаная красавица, и присутствовал еще один молодой человек, питавший, как полагали, честные намерения относительно последней упомянутой леди, и мистер Ногс, которого приглашать считалось приличным, потому что он когда-то был джентльменом. Здесь присутствовала также пожилая леди из задней комнаты первого этажа и другая леди, помоложе, которая после сборщика являлась, пожалуй, главной приманкой празднества, ибо, будучи дочерью театрального пожарного, "представляла" в пантомиме и отличалась замечательнейшими сценическими способностями, доселе еще невиданными,- пела и декламировала так, что вызывала слезы на глазах миссис Кенуигс. Лишь одно обстоятельство омрачало радость встречи с такими друзьями: леди из задней комнаты первого этажа, очень толстая да к тому же лет шестидесяти, пришла в тонком муслиновом платье с большим декольте и в коротких лайковых перчатках, чем привела в отчаяние миссис Кенуигс; и миссис Кенуигс по секрету уведомила своих гостей, что, если бы в этот самый момент ужин не разогревался на печке в задней комнате первого этажа, она непременно предложила бы владелице комнаты удалиться. - Дорогая моя,- сказал мистер Кенуигс,- не сыграть ли нам в карты? - Кенуигс, дорогой мой,- возразила его жена,- ты меня удивляешь. Неужели ты хотел бы начать без моего дяди? - Я забыл о сборщике,- сказал Кенуигс.- О нет, это никак невозможно! - Он такой строгий,- сказала миссис Кенуигс, обращаясь к другой замужней леди.- Если бы мы начали без него, я была бы навеки вычеркнута из его завещания. - Ах, боже мой! - воскликнула замужняя леди. - Вы понятия не имеете, каков он,- отозвалась миссис Кенуигс,- и все же, это добрейшее создание. - Добросердечнейший человек,- сказал Кенуигс. - Должно быть, сердце у него надрывается, когда приходится выключать воду, если люди не платят,- заметил приятель-холостяк, вздумав пошутить. - Джордж! - торжественно сказал мистер Кенуигс.- Чтобы этого не было, прошу вас! - Я только пошутил,- сказал пристыженный приятель. - Джордж,- возразил мистер Кенуигс,- шутка вещь очень хорошая, очень хорошая, но, если эта шутка задевает чувства миссис Кенуигс, я протестую против нее. Человек, занимающий общественный пост, должен быть готов к тому, что его высмеивают: эта вина не его, но высокого его положения. Родственник миссис Кенуигс - лицо общественное, и он это знает, Джордж, и может снести насмешки. Но, оставляя в стороне миссис Кенуигс (если бы в данном случае я мог оставить в стороне миссис Кенуигс), я благодаря моему браку имею честь состоять в родстве со сборщиком, и я не могу допустить такие замечания в моем...- мистер Кенуигс хотел сказать "доме", но закруглил фразу словами "в моей квартире". По окончании этой речи, которая вызвала сильное волнение у миссис Кенуигс и произвела желаемое действие, внушив компании полное представление о достоинстве сборщика, зазвонил колокольчик. - Это он! - в смятении прошептал мистер Кенуигс.- Морлина, милая, беги вниз, впусти дядю и поцелуй его, как только откроешь дверь... Гм! Давайте беседовать! Следуя предложению мистера Кенуигса, гости заговорили очень громко, чтобы иметь вид веселый и непринужденный, и, как только они принялись за это дело, невысокий старый джентльмен в коричневом костюме и гетрах, с лицом, словно вырезанным из железного дерева, был весело введен в комнату мисс Морлиной Кенуигс, о необычном имени которой можно здесь заметить, что оно было придумано миссис Кенуигс перед первыми родами, чтобы особо отличить первенца, если таковой окажется дочерью. - Ах, дядя, я так рада вас видеть! - сказала миссис Кенуигс, горячо целуя сборщика в обе щеки.- Так рада! - Желаю тебе, дорогая моя, еще много раз праздновать этот счастливый день,- сказал сборщик, отвечая на приветствие. Но вот что было интересно: здесь находился сборщик платы за пользование водопроводом, однако он не принес с собой обычной своей книги, пера и чернил, не постучал дважды в дверь, не наводил трепет и целовал - да, именно, целовал - приятную особу женского пола, и не распространялся о налогах, вызовах в суд, извещениях, и не говорил, что он заходил и что больше уже не зайдет взимать плату за два квартала. Приятно было наблюдать, как смотрели на него гости, поглощенные этим зрелищем, и видеть кивки и подмигиванья, которыми они выражали свою радость по поводу того, что нашли столько человечности у сборщика налогов. - Где вы хотите сесть, дядя? - спросила миссис Кенуигс, вся сияя от семейной гордости, вызванной приходом знатного родственника. - Где угодно, дорогая моя,- ответил сборщик.- Я непривередлив. Непривередлив! Какой скромный сборщик! Будь он писателем, знающим свое место, он не мог бы быть более смиренным. - Мистер Лиливик,- сказал Кенуигс, обращаясь к сборщику,- друзья, присутствующие здесь, сэр, жаждут иметь честь... Благодарю вас... Мистер и миссис Катлер - мистер Лиливик. - Горжусь знакомством с вами, сэр,- сказал мистер Катлер.- Я очень часто о вас слышал. Это была не пустая вежливость, ибо мистер Катлер, проживая в приходе мистера Лиливика, и в самом деле слышал о нем очень часто. Аккуратность, с какой тот наносил визиты, была поистине изумительна. - Джордж, вы, вероятно, знаете мистера Лиливика,- продолжал Кенуигс.Леди из нижнего этажа - мистер Лиливик. Мистер Сньюкс - мистер Лиливик. Мисс Грин - мистер Лиливик. Мистер Лиливик - мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн. Очень рад познакомить двух выдающихся особ. Миссис Кенуигс, дорогая моя, не рассортируете ли вы фишки? Миссис Кенуигс с помощью Ньюмена Ногса (так как он всегда был ласков с детьми, то все пошли навстречу его требованию не обращать на него внимания и упоминали о нем только шепотом, как об опустившемся джентльмене) исполнила просьбу, и большинство гостей уселось за карты, тогда как сам Ньюмен, миссис Кенуигс и мисс Питоукер из Королевского театра Друри-Лейн стали накрывать стол к ужину. Пока леди занимались этим делом, мистер Лиливик углубился в игру, а так как всякий улов хорош для сетей сборщика платы за водопровод, то приятный старый джентльмен не совестился присваивать себе имущество соседей; он прикарманивал его при каждом удобном случае, все время улыбаясь добродушно и с такими снисходительными речами обращаясь к владельцам, что последние были в восторге от его любезности и в глубине души считали его достойным занять пост по крайней мере канцлера казначейства. После длительных хлопот и многочисленных подзатыльников, розданных малюткам Кенуигс, причем две самые непокорные были быстро изгнаны, стол был накрыт с большой элегантностью и поданы две вареные курицы, большой кусок свинины, яблочный пирог, картофель и зелень; при этом зрелище достойный мистер Лиливик изрек множество острот и удивительно приободрился, к безграничному восторгу и удовольствию всех своих поклонников. Очень мило и очень быстро прошел ужин, не возникало затруднений более серьезных, чем те, какие были вызваны постоянным требованием чистых ножей и вилок, а это обстоятельство заставило бедную миссис Кенуигс не раз пожелать, чтобы в частном доме усвоили порядок, принятый в школе, и предлагали каждому гостю приносить свои собственные нож, вилку и ложку; это несомненно было бы весьма удобно, главным образом для хозяйки и хозяина дома, и в особенности - если бы школьный принцип проводился во всей его полноте и упомянутые принадлежности надлежало из деликатности не уносить потом с собой. Каждый вкусил от всего, со стола было убрано прямо-таки с устрашающей быстротой и ужасным шумом, и когда крепкие напитки, при виде которых у Ньюмена Ногса заблестели глаза, были выстроены в строгом порядке вместе с водой, горячей и холодной, общество приготовилось их вкусить. Мистера Лиливика усадили в большое кресло у камина, а четырех маленьких Кенуигс поместили на скамеечке перед гостями таким образом, что их льняные косички были обращены к гостям, а их лица - к огню. Как только завершилось такое размещеyие, миссис Кенуигс ослабела от наплыва материнских чувств и, утопая в слезах, поникла на левое плечо мистера Кенуигса. - Они так прелестны! - рыдая, сказала миссис Кенуигс. - Ах, это правда! - подхватили все леди.- Вполне естественно, что вы гордитесь ими, но не поддавайтесь своим чувствам, не поддавайтесь. - Я ничего... не могу поделать,- всхлипывала миссис Кенуигс.- О, они слишком прелестны, чтобы жить, слишком, слишком прелестны! Услыхав о страшном предчувствии, что они обречены на раннюю смерть в расцвете своего младенчества, все четыре девочки испустили жуткий вопль и, зарывшись одновременно головами в колени матери, начали визжать, пока не задрожали восемь косичек; а миссис Кенуигс по очереди прижимала дочерей к своей груди, принимая позы, выражавшие такое отчаяние, что их могла бы перенять сама мисс Питоукер. Наконец нежная мать позволила привести себя в более спокойное состояние духа, а маленькие Кенуигсы, также утихомиренные, были распределены среди гостей, чтобы воспрепятствовать новому приступу слабости у миссис Кенуигс при виде совместного сияния их красоты. Когда с этим было покончено, леди и джентльмены принялись предрекать, что малютки проживут много-много лет и что у миссис Кенуигс нет никаких оснований расстраиваться. По правде сказать, их как будто и в самом деле не было, так как очарование детишек отнюдь не оправдывало ее опасений. - В этот день восемь лет назад...- помолчав, сказал мистер Кенуигс.Боже мой!.. Ах! На это замечание откликнулись все присутствующие, сказав сначала "ах", а потом "боже мой". - Я была тогда моложе,- захихикала миссис Кенуигс. - Нет! - сказал сборщик. - Конечно, нет! - подхватили все. - Я как будто вижу мою племянницу,- сказал мистер Лиливик, с важностью обозревая свою аудиторию,- как будто вижу ее в тот самый день, когда она впервые призналась своей матери в склонности к Кенуигсу. "Мама! - сказала она.- Я люблю его". - Я сказала "обожаю его", дядя,- вмешалась миссис Кенуигс. - Кажется мне, "люблю его", дорогая моя,- твердо заявил сборщик. - Может быть, вы правы, дядя,- покорно согласилась миссис Кенуигс.- Я думаю, что сказала "обожаю". - "Люблю", дорогая моя,- возразил мистер Лиливик.- "Мама! - сказала она.- Я люблю его".- "Что я слышу?" - восклицает ее мать, и тотчас же у нее начинаются сильные конвульсии. У всех гостей вырвалось изумленное восклицание. - Сильные конвульсии!- повторил мистер Лиливик, бросая на них суровый взгляд.- Кенуигс извинит меня, если я скажу в присутствии друзей, что против него выдвигались очень серьезные возражения, так как по своему происхождению он стоял ниже нашего семейства и был для нас пятном. Вы помните, Кенуигс? - Разумеется,- ответил этот джентльмен, отнюдь не огорченный таким напоминанием, раз оно доказывало, вне всяких сомнений, из какой важной семьи происходит миссис Кенуигс. - Я разделял это чувство,- сказал мистер Лиливик.- Быть может, оно было натурально, а может быть - нет. Тихий шепот, казалось, дал понять, что со стороны человека, занимающего такое положение, как мистер Лиливик, возражение было не только натуральным, но и весьма похвальным. - Со временем я изменил свое отношение,- продолжал мистер Лиливик.Когда они поженились и уже ничего нельзя было поделать, я был одним из первых, кто сказал, что на Кенуигса следует обратить внимание. В конце концов по моему настоянию семья обратила на него внимание, и я должен сказать и говорю с гордостью, что всегда видел в нем честного, благовоспитанного, прямодушного и респектабельного человека. Кенуигс, вашу руку! - Горжусь этим, сэр,- сказал мистер Кенуигс. - Я тоже, Кенуигс,- отозвался мистер Лиливик. - Счастливая была у меня жизнь с вашей племянницей, сэр! - сказал Кенуигс. - Ваша была бы вина, если бы случилось иначе, сэр,- заметил мистер Лиливик. - Морлина Кенуигс,- воскликнула в этот торжественный момент ее мать, чрезвычайно растроганная,- поцелуй дядю! Юная леди исполнила это требование, и три остальные девочки были по очереди подняты к физиономии сборщика и подверглись той же процедуре, каковую затем проделало с ними и большинство присутствующих. - Ах, миссис Кенуигс,- сказала мисс Питоукер,- пока мистер Ногс приготовляет пунш, чтобы выпить за счастливую годовщину, пусть Морлина исполнит перед мистером Лиливиком тот самый танец с фигурами. - Нет, нет, дорогая моя! - возразила миссис Кенуигс.- Это только обеспокоит моего дядю. - Я уверена, что это не может его обеспокоить,сказала мисс Питоукер.Ведь вам это доставит большое удовольствие, не правда ли, сэр? - В этом я не сомневаюсь,- ответил сборщик, следя за приготовлением пунша. - В таком случае, вот что я вам предложу,- сказала миссис Кенуигс,Морлина исполнит свое па, если дядя уговорит мисс Питоукер продекламировать нам после этого "Похороны вампира". Тут раздались громкие рукоплескания, виновница которых несколько раз грациозно склонила голову в благодарность за прием. - Вы знаете,- укоризненно сказала мисс Питоукер,- что я не люблю выступать как артистка на семейных вечерах. - Но это к нам не относится! - возразила миссис Кенуигс.- Мы все так дружески расположены к вам, что вы словно у себя дома. К тому же такой случай... - Перед этим я не могу устоять,- перебила мисс Питоукер.- Я с наслаждением сделаю все, что в моих слабых силах. Миссис Кенуигс и мисс Питоукер заранее составили вдвоем эту маленькую программу увеселений, порядок которых был определен, но они порешили, что на обе стороны нужно оказать некоторое давление, ибо так будет более естественно. Когда все притихли в ожидании, мисс Питоукер начала напевать мелодию, а Морлина исполнила танец; перед этим ей так тщательно натерли подошвы башмаков мелом, как будто она собиралась ходить по канату. Это был очень красивый танец с фигурами, требовавший немалой работы рук, и его приняли с великим одобрением. - Если бы мне посчастливилось иметь... иметь дитя,- зардевшись, сказала мисс Питоукер,- дитя с такими гениальными способностями, я бы немедленно отдала его на оперную сцену. Миссис Кенуигс вздохнула и посмотрела на мистера Кенуигса, который покачал головой и заметил, что он колеблется. - Кенуигс боится,- сказала миссис Кенуигс. - Чего? - осведомилась мисс Питоукер.- Неужели ее провала? - О нет! - ответила миссис Кенуигс.- Но если, став взрослой, она будет такой же, как теперь... подумайте только о молодых герцогах и маркизах! - Совершенно верно! - сказал сборщик. - Однако,- почтительно заметила мисс Питоукер,еслд она, знаете ли, будет держать себя с надлежащим достоинством... - Это очень справедливое замечание,- заявила миссис Кенуигс, посматривая на своего супруга. - Я знаю только,- заикаясь, промолвила мисс Питоукер,- конечно, это может и не быть общим правилом... но я никогда не сталкивалась с такого рода затруднениями и неприятностями. Мистер Кенуигс сказал, с подобающей галантностью, что это сразу решает вопрос и что он подвергнет сей предмет серьезному рассмотрению. Когда с этим было покончено, мисс Питоукер уговорили начать "Похороны вампира", для каковой цели молодая леди распустила волосы, стала в другом конце комнаты и, поместив в углу приятеля-холостяка, чтобы тот выбежал при словах "испускаю последний вздох" и подхватил ее в свои объятия, когда она будет умирать в бреду безумия, сыграла свою роль с удивительным одушевлением и к великому ужасу маленьких Кенуигс, с которыми от испуга чуть не сделались судороги. Восторги, вызванные исполнением, еще не улеглись и Ньюмен (очень, очень давно он не бывал совершенно трезвым в такой поздний час) еще не мог вставить слово и возвестить, что пунш готов, когда послышался торопливый стук в дверь, заставивший взвизгнуть миссис Кенуигс, которая немедленно высказала догадку, что младенец упал с кровати. - Кто там? - резко спросил мистер Кенуигс. - Не пугайтесь, это я,- сказал Кроуль, в ночном колпаке заглядывая в комнату.- Младенец чувствует себя прекрасно. Я к нему зашел, спускаясь вниз, и он крепко спал, а также и девочка спала, и я не думаю, чтобы от свечи зажегся полог, разве что в случае сквозняка... Это спрашивают мистера Ногса! - Меня?! - воскликнул крайне изумленный Ньюмен. - Да, не правда ли, странно в такой час? - отозвался Кроуль, который был не очень-то доволен перспективой лишиться своего местечка у очага.- И люди очень странные на вид, вымокшие под дождем и все в грязи. Сказать им, чтобы они ушли? - Нет,- ответил Ньюмен, вставая.- Люди? Сколько их? - Двое,- сказал Кроуль. - Спрашивают меня? По фамилии? - осведомился Ньюмен. - По фамилии,- ответил Кроуль.- Мистера Ньюмена Ногса, буква в букву. Ньюмен несколько секунд размышлял, а затем поспешно вышел, бормоча, что сейчас вернется. Слово свое он сдержал, ибо через весьма короткое время ворвался в комнату и, схватив без всяких извинений или объяснений горящую свечу и полный стакан горячего пунша, выбежал, как сумасшедший. - Черт побери, что с ним случилось? - распахнув дверь, воскликнул Кроуль.- Тише! Не слышно ли шума наверху? Гости в смятении поднялись и, заглядывая друг другу в лицо с большим недоумением и не без страха, вытянули шеи и стали напряженно прислушиваться. ГЛАВА XV, знакомит читателя с причиной и происхождением помехи, описанной в предшествующей главе, а также с другими событиями, которые знать необходимо Ньюмен Ногс впопыхах вскарабкался наверх с дымящимся напитком, который он столь бесцеремонно похитил со стола мистера Кенуигса и в сущности из-под самого носа водопроводного сборщика, каковой созерцал содержимое стакана в момент неожиданного его исчезновения с живейшими признаками удовольствия, отражавшимися на физиономии. Ньюмен отнес свою добычу прямо к себе, в заднюю мансарду, где сидели, с израненными ногами и в разваливающихся башмаках, мокрые, грязные, изнуренные, носившие на себе следы утомительного путешествия, Николас и Смайк, его спутник, виновник этого трудного странствия, оба совершенно измученные непривычным для них долгим переходом. Первое, что сделал Ньюмен,- это принудил Николаса выпить залпом полстакана чуть ли не кипящего пунша, а затем влил оставшееся в горло Смайку, который, ни разу в жизни не отведав ничего более крепкого, чем слабительное, проявлял всевозможные странные признаки изумления и восторга, пока жидкость проходила в горло, и очень выразительно закатил глаза, когда она вся прошла. - Вы насквозь промокли,- сказал Ньюмен, торопливо проводя рукой по снятому Николасом сюртуку,- а мне... мне даже нечего дать вам переодеться,добавил он, грустно взглянув на поношенный костюм, который был на нем. - У меня в свертле есть сухое платье или во всяком случае вещи, которыми я прекрасно могу обойтись,- ответил Николас.- Если вы будете смотреть на меня с таким жалобным видом, вы заставите меня еще сильнее пожалеть о том, что я вынужден посягнуть на ваши скудные средства и обратиться с просьбой о помощи и пристанище на одну ночь. Лицо Ньюмена отнюдь не прояснилось от таких речей Николаса, но когда молодой его друг горячо пожал ему руку и заявил, что только полная уверенность в искренности его слов и доброжелательстве побудила его, Николаса, осведомить его о своем прибытии в Лондон, мистер Ногс снова просиял и с превеликим проворством занялся всевозможными приготовлениями, какие были ему по силам, чтобы угодить гостям. Они были довольно просты; средства бедного Ньюмена далеко отстали от его желаний, но как бы ни были ничтожны эти приготовления, они сопровождались чрезвычайной суетой и беготней. Николас столь разумно распорядился своим мизерным запасом денег, что они еще не иссякли, и потому на столе вскоре появился ужин, состоящий из хлеба, сыра и холодной говядины, купленной в съестной лавке; поскольку же этим яствам сопутствовали бутылка горячительного и кувшин портера, не было во всяком случае оснований опасаться голода или жажды. Те приготовления, какие во власти Ньюмена было сделать для устройства гостей на ночь, заняли не очень много времени, и, когда он настоял как на срочной и необходимой мере, чтобы Николас переоделся, а Смайк облекся в единственный сюртук Ньюмена (каковой тот для этой цели снял, не слушая никаких уговоров), путешественники принялись за скромную трапезу с большим удовольствием, чем по крайней мере один из них получал когда-то от лучшего угощения. Затем они подсели к камину, который Ньюмен растопил так жарко, как только мог после набегов Кроуля на уголь, и Николас, которого до сих пор сдерживали настойчивые просьбы друга подкрепиться после путешествия, принялся осаждать его нетерпеливыми вопросами о матери и сестре. - Здоровы,- ответил Ньюмен со свойственным ему лаконизмом.- Обе здоровы. - Они по-прежнему живут в Сити? - осведомился Николас. - По-прежнему,- сказал Ньюмен. - А моя сестра,- продолжал Николас,- она попрежнему занимается той работой, о которой писала мне, что, кажется, она придется ей по душе? Ньюмен раскрыл глаза несколько шире, чем обычно, но ответил только разеваньем рта, каковое разеванье, в зависимости от движенья головы, его сопровождавшего, истолковывалось друзьями, как да или нет. В данном случае пантомима заключалась в кивке, а не в покачивании головой, поэтому Николас счел ответ благоприятным. - Теперь выслушайте меня! - сказал Николас, кладя руку на плечо Ньюмена.- Прежде чем попытаться их увидеть, я решил прийти к вам из боязни, что, удовлетворяя свое эгоистическое желание, я причиню им неприятности, которые никогда не в силах буду устранить. Какие сведения из Йоркшира получил мой дядя? Ньюмен несколько раз открывал и закрывал рот, как будто изо всех сил старался заговорить и ничего у него не выходило, и, наконец, устремил на Николаса мрачный и зловещий взгляд. - Какие сведения он получил? - краснея, настаивал Николас.- Вы видите, я готов услышать самое худшее, что могла подсказать злоба. Зачем же вам скрывать это от меня? Рано или поздно я все равно узнаю. К чему хранить таинственный вид в течение нескольких минут, хотя половины этого времени было бы достаточно, чтобы я узнал все, что произошло? Прошу вас, скажите мне сразу. - Завтра утром,- заявил Ньюмен.- Услышите завтра утром. - Чего вы этим достигнете? - возразил Николас. - Вы будете лучше спать,- ответил Ньюмен. - Я буду хуже спать! - нетерпеливо сказал Николае.- Спать! Как я ни истощен и как ни нуждаюсь в отдыхе, нечего надеяться, чтобы я сомкнул глаза за всю ночь, если вы мне не расскажете всего! - А если я расскажу вам все? - колеблясь, осведомился Ньюмен. - Ну что ж, быть может, вы возбудите мое негодование или раните мою гордость,- отозвался Николас,- но сна моего вы не нарушите, потому что, повторись та сцена, я бы не мог поступить иначе. И к каким бы последствиям это не привело меня, я никогда не пожалею о том, что сделал,- никогда, хотя бы умирал с голоду или просил милостыню! Лучше бедность или страданье, но только не позор, порожденный чудовищной и бесчеловечной подлостью! Говорю вам - если бы я смотрел на это спокойно и безучастно, я бы возненавидел себя и заслужил бы презрение всего мира. Гнусный негодяй! После этого любезного намека на отсутствующего мистера Сквирса Николас подавил нарастающий гнев и, подробно поведав Ньюмену о том, что произошло в Дотбойс-Холле, умолял его рассказать все без дальнейших уговоров. Вняв его мольбе, Ногс достал из старого чемодана лист бумаги, исписанный, казалось, второпях, и, выразив всевозможными изумительными гримасами свою неохоту рассказывать, изрек следующие слова: - Мой милый юноша, вы не должны поддаваться... Это, знаете ли, не годится... вставать на защиту каждого, с кем плохо обращаются... когда хочешь продвинуться в жизни... Черт возьми! Я с гордостью услышал об этом и поступил бы точно так же! Ньюмен сопроводил эту весьма несвойственную ему вспышку энергическим ударом по столу, словно, разгорячившись, принял его за грудь или ребра мистера Уэкфорда Сквирса. Таким открытым изъявлением чувств совершенно лишив себя возможности дать совет, исполненный житейской мудрости (а таково было первоначальное его намерение), мистер Ногс приступил прямо к делу. - Третьего дня,- сказал Ньюмен,- ваш дядя получил это письмо. В его отсутствие я поспешил снять с него копию. Прочесть? - Прошу вас,- ответил Николас. И Ньюмен Ногс прочел следующее: "Дотбойс-Холл. Четверг утром. Сэр! Мой папаша просит меня написать вам, потому как доктора сумлеваются, будет ли он когда-нибудь снова владеть ногами, что мешает ему держать перо в руке. Мы находимся в состоянии духа даже нельзя сказать в каком, и мой папаша - одна сплошная маска из синяков синих и зеленых, а также две парты поломаны. Нам пришлось отнести его вниз в кухню, где он теперь лежит. Поэтому вы можете судить, как низко с ним обошлись. После того как ваш племянник, которого вы рекомендовали в учителя, учинил это моему папаше и прыгнул на его с ногами и выражался так, что мое перо не выдержит, он с ужасным неистовством напал на мою мамашу, швырнул ее на землю и на несколько дюймов вогнал ей в голову задний гребень. Еще бы немножко, и он вошел бы ей в череп. У нас есть медицинское свидетельство, что если бы это случилось, черепаший гребень повредил бы мозги. После этого я и мой брат стали жертвами его бешенства, от которого мы очень сильно пострадали, что приводит нас к терзающей мысли, что какие-то повреждения нанесены нашему нутру, в особенности раз никаких знаков снаружи не видно. Я испускаю громкие вопли все время, пока пишу, а также и мой брат, а это отвлекает мое внимание и, надеюсь, извиняет мои ошибки. Утолив свою кровожадность, чудовище убежало, захватив с собой мальчишку, отъявленного негодяя, которого он подстегнул к мятежу, а также кольцо с гранатом, принадлежащее моей мамаше, и так как его не задержали констебли, то, видно, его подобрала какая-нибудь почтовая карета. Мой папаша просит, чтобы кольцо возвратили, если он к вам придет, и чтобы вы отпустили вора и убийцу, потому как если мы подадим на него в суд, его всего-навсего сошлют, а если он останется на свободе, его непременно скоро повесят, а это избавит нас от хлопот и будет гораздо приятнее. В надежде получить ответ, когда вам будет удобно, остаюсь ваша и пр. и пр. Фанни Сквирс. Р. S. О его невежестве я сожалею, а его презираю". По прочтении этого изысканного послания наступила глубокая тишина; складывая письмо, Ньюмен Ногс созерцал с какой-то забавной жалостью упомянутого в нем мальчишку, отъявленного негодяя, который, понимая во всем происходящем лишь то, что он явился злосчастной причиной обрушившихся на Николасв неприятностей и клеветы, сидел безмолвный и удрученный, с самым мрачным и унылым видом. - Мистер Ногс,- сказал Николас после нескольких секунд раздумья,- я должен сейчас же пойти. - Пойти? - воскликнул Ньюмен. - Да,- сказал Николас,- на Гольдн-сквер. Те, кто меня знает, не поверят этой истории с кольцом, но, быть может, для достижения цели или утоления ненависти мистеру Ральфу Никльби удобно притвориться, будто он ей верит. Мой долг - не перед ним, но перед собой - заявить об истинном положении вещей. А кроме того, я должен обменяться с ним двумя-тремя словами, и это дело не ждет. - Подождет,- сказал Ньюмен. - Нет, не подождет,- решительно возразил Николас, собираясь