ьное количество чудных старых леди и дряхлых старых джентльменов, обсуждавших все мелкие сплетни и скандалы истекшего дня с таким вкусом и смаком, которые в достаточной мере свидетельствовали о степени удовольствия, извлекаемого ими из этого занятия. К этим группам примыкали три-четыре охотящиеся за женихами мамаши, делая вид, будто всецело поглощены разговором, но не забывая время от времени поглядывать искоса и с тревогой на своих дочерей, которые, помня материнский наказ использовать свою молодость наилучшим образом, уже начали предварительный флирт, теряя шарфы, путая перчатки, опрокидывая чашки и так далее, - все это как будто мелочи, но опытные особы добиваются благодаря им поразительно успешных результатов. У дверей и в дальних углах расположились группами глупые юноши, демонстрирующие разнообразные виды фатовства и тупости, забавляя всех разумных людей, находившихся поблизости, своим шутовством и самодовольством и пребывая в блаженной уверенности, что они - предмет всеобщего восхищения. Таково мудрое и милосердное распределение даров провидением, против которого не будет возражать ни один добрый человек. И, наконец, на задних скамьях, где они уже заняли места на весь вечер, сидели различные незамужние леди, перешагнувшие критический возраст, которые не танцевали, ибо кавалеров для них не было, и не играли в карты из боязни прослыть безнадежными старыми, девами, а потому занимали выгодную позицию, имея возможность злословить обо всех и самим оставаться в тени. И они злословили обо всех, ибо здесь были все. Зрелище было веселое, блестящее и пышное: роскошные наряды, прекрасные зеркала, натертые до блеска полы, жирандоли и восковые свечи; и всюду, молчаливо скользя с места на место, кланяясь подобострастно одной группе, кивая фамильярно другой и улыбаясь самодовольно всем, двигалась элегантно одетая фигура Энджело-Сайреса Бентама, эсквайра, церемониймейстера. - Зайдите в чайный зал, приготовьте шестипенсовики. Они наливают горячей воды и называют это чаем. Отведайте! - произнес мистер Даулер громким голосом, ведя мистера Пиквика, который шел во главе своей маленькой группы под руку с миссис Даулер. Мистер Пиквик повернул в чайный зал, и, завидев его, мистер Бентам штопором ввинтился в толпу и восторженно приветствовал его: - Дорогой мой сэр, я весьма польщен, Ба-ат осчастливлен. Миссис Даулер, вы - украшение зала. Поздравляю вас - какие перья! За-амечательно! - Кто-нибудь есть здесь? - подозрительно осведомился Даулер. - Кто-нибудь?! Сливки Ба-ата! Мистер Пиквик, видите вы эту леди в газовом тюрбане? - Полную пожилую леди? - простодушно спросил мистер Пиквик. - Тес, дорогой мой сэр! В Ба-ате нет ни полных, ни пожилых. Это вдовствующая леди Снафенаф. - Вот как! - сказал мистер Пиквик. - Она самая, уверяю вас, - подтвердил церемониймейстер. - Тише! Подойдите ближе, мистер Пиквик. Видите, сюда идет великолепно одетый молодой человек? - Вот этот, с длинными волосами и удивительно маленьким лбом? - осведомился мистер Пиквик. - Да. В настоящее время самый богатый молодой человек в Ба-ате. Молодой лорд Мютенхед. - Что вы говорите? - откликнулся мистер Пиквик. - Да. Через секунду вы услышите его голос, мистер Пиквик. Он заговорит со мной. Другой джентльмен, в красном жилете и с темными усами, - почтенный мистер Краштон, его закадычный друг. Как поживаете, милорд? - Очень жарко, Бентам, - сказал его лордство. - Действительно, очень жарко, милорд, - ответил церемониймейстер. - Чертовски! - подтвердил почтенный мистер Краштон. - Видели ли вы колясочку его лордства, Бентам? - осведомился почтенный мистер Краштон после недолгого молчания, пока молодой лорд Мютенхед пытался смутить своим взором мистера Пиквика, а мистер Краштон размышлял о том, на какую тему предпочтительно мог бы поговорить милорд. - Ах, боже мой! - воскликнул церемониймейстер. Колясочка! Какая превосходная идея! За-амечательно! - Милосегдное небо! - сказал милорд. - Я думал, что все видели новую колясочку. Это пгостейшая, кгасивейшая, элегантнейшая вещь, котогая когда-либо двигалась на колесах. Выкгашена в кгасный цвет, лошадь молочно-пегая. - Настоящий ящик для писем, и все на месте, - сказал почтенный мистер Краштон. - И маленькое сиденье впегеди, с железной пегекладиной для кучега, добавил его лордство. - На днях я ездил в Бгистоль, в ягко-кгасном фгаке, а двое слуг ехали сзади на гасстоянии четвегти мили. И будь я пгоклят, если нагод не выбегал из коттеджей, останавливал меня и спгашивал, не почтальон ли я! Чудесно, чудесно! Рассказав этот анекдот, милорд рассмеялся от души, что, конечно, сделали и слушатели. Затем, продев свою руку под руку подобострастного мистера Краштона, лорд Мютенхед удалился. - Очаровательный молодой человек милорд, - сказал церемониймейстер. - Да, как будто, - сухо отозвался мистер Пиквик. Когда начались танцы, и со всеми необходимыми официальными представлениями было покончено, и все приготовления сделаны, Энджело Бентам вернулся к мистеру Пиквику и повел его в игорный зал. В тот самый момент, когда они вошли, вдовствующая леди Снафенаф и еще две леди, на вид очень древние и преданные висту, бродили вокруг ломберного стола. Завидев мистера Пиквика под конвоем Энджело Бентама, они переглянулись и решили, что это как раз то лицо, которого недоставало для роббера. - Дорогой мой Бентам, - ласково сказала леди Снафенаф, - найдите нам какого-нибудь приятного человека, чтобы составить партию, будьте так любезны. В этот момент мистер Пиквик смотрел в другую сторону, и миледи кивнула головой, указывая на него и выразительно сдвигая брови. - Мой друг, мистер Пиквик, миледи, будет очень счастлив, я уверен, весьма-а счастлив, - сказал церемониймейстер, поняв намек. - Мистер Пиквик, леди Снафенаф, полковница Уагсби, мисс Боло. Мистер Пиквик поклонился каждой из этих леди и, убедившись, что ускользнуть нельзя, взял колоду карт и снял. Мистер Пиквик и мисс Боло против леди Снафенаф и полковницы Уагсби. В начале второй сдачи, лишь только был открыт козырь, две молоденькие леди вбежали в комнату и стали по обе стороны полковницы Уагсби, терпеливо выжидая окончания партии. - Ну, Джейн, в чем дело? - спросила полковница Уагсби, обращаясь к одной из девушек. - Я пришла спросить, мама, можно ли мне танцевать с мистером Кроули, прошептала младшая и более миловидная. - Боже мой, Джейн, как ты могла об этом подумать? - с негодованием отозвалась мама. - Разве ты не слышала много раз, что у его отца всего восемьсот фунтов ежегодного дохода, который прекращается с его смертью? Мне стыдно за тебя. Ни под каким видом! - Мама! - прошептала другая, которая была гораздо старше своей сестры, очень вялая и чопорная. Мне был представлен лорд Мютенхед. Я сказала, что, кажется, я еще не ангажирована. - Ты умница, моя милая, - ответила полковница Уагсби, прикасаясь веером к щеке дочери, - и на тебя всегда можно положиться. Он чрезвычайно богат, моя дорогая. Да благословит тебя бог! С этими словами полковница Уагсби ласково поцеловала старшую дочь и, бросив в виде предостережения хмурый взгляд на младшую, принялась разбирать карты. Бедный мистер Пиквик! Он никогда не играл с тремя искусными игроками женского пола. Они были так сообразительны, что совсем запугали его. Если он ходил не с той карты, мисс Боло пронзала его взглядом, словно целым арсеналом кинжалов; если он медлил, обдумывая, с какой карты пойти, леди Снафенаф откидывалась на спинку стула и улыбалась с нетерпением и жалостью полковнице Уагсби; в ответ на это полковница Уагсби пожимала плечами и кашляла, как будто хотела намекнуть, что не уверена, пойдет ли он вообще когда-нибудь. В конце каждой игры мисс Боло осведомлялась с печальной миной и укоризненным вздохом, почему мистер Пиквик не повторял бубен или треф, или пропустил, или не прорезал червей, или не проводил онера, или не снес туза, или не ходил под короля, или еще что-нибудь; и в ответ на все эти серьезные обвинения мистер Пиквик решительно ничего не мог сказать в свое оправдание, забыв за это время все правила игры. Вдобавок публика подходила и глазела, что действовало мистеру Пиквику на нервы. Наконец, очень отвлекали разговоры, которые велись близ стола между Энджело Бентамом и двумя мисс Метинтерс, незамужними и капризными девами, которые очень ухаживали за церемониймейстером в надежда заполучить случайного кавалера. Все это вместе взятое, а также шум и непрерывная ходьба привели к тому, что мистер Пиквик играл неважно; вдобавок ему не везло; и когда в десять минут двенадцатого игра была закончена, мисс Боло поднялась из-за стола заметно взволнованная и отправилась прямо домой в слезах и в портшезе. Соединившись со своими друзьями, которые все до единого заявили, что вряд ли они могли провести вечер с большим удовольствием, мистер Пиквик направился вместе с ними к "Белому Оленю" и, успокоив свои чувства каким-то горячим напитком, лег в постель и заснул почти мгновенно. ГЛАВА XXXVI, содержанием коей главным образом является правдивое изложение легенды о принце Блейдаде и в высшей степени необычайное бедствие, постигшее мистера Уинкля Предполагая остаться в Бате по крайней мере два месяца, мистер Пиквик счел за лучшее нанять на это время частную квартиру для себя и друзей, и так как им представился случай за умеренную цену снять на Ройел-Кроссент верхний этаж дома, который был просторнее, чем им требовалось, мистер и миссис Даулер предложили занять у них спальню и гостиную. Это предложение мистера и миссис Даулер было тотчас же принято, и через три дня все разместились в новой квартире, после чего мистер Пиквик начал пить воды с величайшим усердием. Мистер Пиквик пил их систематически. Он выпивал четверть пинты перед завтраком и затем поднимался на холм, еще четверть пинты выпивал после завтрака и спускался с холма; после каждой новой четверти пинты мистер Пиквик объявлял в самых торжественных и энергических выражениях, что чувствует себя значительно лучше, чему его друзья очень радовались, хотя до сей поры не знали, что у него не все обстоит благополучно. Большая галерея - поместительный зал, декорированный коринфскими колоннами, эстрадой для оркестра, томпионовскими часами *, статуей Нэша * и золотою надписью, на которую должны обращать внимание все пьющие воду, ибо она взывает к их милосердию. Здесь находится большой бювет с мраморной вазой, из которой служитель черпает воду, и множество желтоватых стаканов, из которых гости пьют ее. В высшей степени поучительно и приятно наблюдать ту настойчивость и серьезность, с какими они ее поглощают. Поблизости находятся ванны, в которых купается часть гостей; а после этого играет оркестр, чтобы поздравить их с окончанием купанья. Есть еще одна галерея, куда привозят больных леди и джентльменов на стульях и в креслах в таком изумительном количестве, что любой предприимчивый индивид, который входит сюда с нормальным числом пальцев на ногах, неминуемо рискует выйти без них; есть и третья галерея, где собираются люди тихие, ибо там менее шумно. Тьма народу прогуливается на костылях и без них, с палками и без палок, и всюду говор, оживление, веселье. Каждое утро лица, регулярно пившие воду, в том числе мистер Пиквик, встречались в галерее, выпивали свою четверть пинты и совершали моцион. Во время послеполуденной прогулки лорд Мютенхед и почтенный мистер Краштон, вдовствующая леди Снафенаф, полковница Уагсби, и все великие особы, и все пьющие по утрам воду встречались в большом обществе. После этого они отправлялись на прогулку пешком, или верхом, или передвигались в батских креслах * и встречались снова. После этого джентльмены шли в читальные залы и встречались отдельными группами. После этого они шли домой. Если бывал вечерний спектакль, они могли встретиться в театре; если бывало вечернее собрание, они встречались в залах, а если не бывало ни того, ни другого, они встречались на следующий день. Очень приятная рутина, не лишенная, быть может, легкого привкуса однообразия. Мистер Пиквик сидел в одиночестве после дня, проведенного таким образом, и делал заметки в дневнике, когда его друзья уже улеглись спать; вдруг он услышал тихий стук в дверь. - Прошу прощенья, сэр, - сказала миссис Креддок, квартирная хозяйка, заглядывая в комнату. - Вам больше ничего не понадобится, сэр? - Больше ничего, сударыня, - ответил мистер Пиквик. - Моя служанка легла спать, сэр, - сказала миссис Креддок, - а мистер Даулер был так любезен, что обещал посидеть до прихода миссис Даулер, так как она вернется домой не очень поздно, вот я и подумала, что, если вам больше ничего не нужно, мистер Пиквик, я могу идти спать. - Безусловно, сударыня, - ответил мистер Пиквик. - Желаю вам спокойной ночи, сэр, - сказала миссис Креддок. - Спокойной ночи, сударыня, - отозвался мистер Пиквик. Миссис Креддок закрыла дверь, и мистер Пиквик продолжал писать. Через полчаса записи были закончены. Мистер Пиквик старательно приложил к последней странице пропускную бумагу, закрыл тетрадь, вытер перо о фалду фрака с изнанки и открыл ящик письменного стола, чтобы аккуратно спрятать чернильницу. Там, в ящике, лежало несколько листков писчей бумаги, мелко исписанных и сложенных таким образом, что заглавие, написанное разборчивым, круглым почерком, было ясно ему видно. Убедившись по заглавию, что это не частный документ, а какая-то рукопись, по-видимому относящаяся к Бату, и притом очень короткая, мистер Пиквик развернул ее, оправил ночник, чтобы он получше горел во время чтения, и, придвинув стул ближе к огню, стал читать ниже следующее: "ПРАВДИВАЯ ЛЕГЕНДА О ПРИНЦЕ БЛЕЙДАДЕ Не более двухсот лет назад на одной из общественных купален нашего города красовалась надпись в честь его могущественного основателя, прославленного принца Блейдада. Эта надпись ныне стерта. За много столетий до той эпохи из века в век передавалась старая легенда о знаменитом принце, который, будучи поражен проказой по возвращении своем из Афин, где собрал богатую жатву знаний, покинул двор своего царственного отца и, погруженный в печаль, общался с землепашцами и свиньями. В стаде (так повествует легенда) была свинья с глубокомысленной и важной физиономией, к которой принц питал приятельские чувства, - ибо он тоже был мудр, - свинья степенного и сдержанного поведения, животное, стоявшее выше своих собратьев, животное, чье хрюканье было ужасно и чьи укусы болезненны. Молодой принц глубоко вздыхал, взирая на физиономию величественной свиньи; он думал о своем царственном отце, и его глаза заволакивались слезами. Эта премудрая свинья любила купаться в жирной н жидкой грязи. Не в летнюю пору, как простые свинья купаются теперь, чтобы освежиться, и купались даже в те далекие века (свидетельство того, что свет цивилизации уже начал загораться, хотя и слабо), но в холодные зимние дни. Ее щетина всегда была такой гладкой, а кожа такой светлой, что принц решил испробовать очистительное действие воды, к которой прибегала его приятельница. Он сделал эту пробу. Под черной грязью были горячие источники Бата. Он выкупался и исцелился. Поспешив ко двору своего отца, он засвидетельствовал ему свое глубочайшее почтение и, скоро вернувшись сюда, основал этот город с его знаменитыми целебными купаньями. Он разыскивал свинью со всем пылом прежней дружбы, но - увы! - воды были причиной ее смерти. Она приняла по неосторожности слишком горячую ванну и прирожденного философа не стало. По ее стопам следовал Плиний *, который также пал жертвой своей жажды знаний. Такова легенда. Теперь выслушайте правдивую историю. Очень много веков назад жил во славе и благоденствии великий и знаменитый Лад Гудибрас, король Британии. Это был могущественный монарх. Земля тряслась, когда он ходил, - такой он был толстый. Его народ грелся в лучах его физиономии - такая она была красная и блестящая. Он был поистине королем до последнего дюйма. А у него было очень много дюймов, ибо хотя он не отличался высоким ростом, зато был замечателен своим объемом, и дюймы, которых ему не хватало в вышину, он восполнял в ширину. Если какой-либо выродившийся монарх новейших времен может выдержать какое бы то ни было сравнение с ним, то, на мой взгляд, только высокочтимый король Коль мог бы быть этим славным властелином. У этого доброго короля была королева, восемнадцать лет назад родившая сына, которого назвали Блейдадом. Он был отправлен в приготовительную школу во владениях своего отца, а когда ему исполнилось десять лет, послан под охраной верного слуги в высшую школу в Афины; а так как там за время каникул не взималось никакой добавочной платы и не требовалось предупреждать заранее об уходе ученика, то он пробыл там восемь долгих лет, а по истечении этого срока король, его отец, послал туда лорда камергера уплатить по счету и привезти его домой; исполнив это поручение, лорд камергер был встречен торжественными кликами и награжден пенсией. Когда король Лад увидел принца, своего сына, и нашел, что он стал очень красивым молодым человеком, он сразу сообразил, как хорошо было бы женить его без промедления, дабы его дети могли стать орудием продления славного рода короля вплоть до последнего дня существования мира. С этой целью он отправил специальное посольство, составленное из знатных дворян, не имевших никакого определенного дела и нуждавшихся в прибыльном занятии, к соседнему королю и потребовал его прекрасную дочь в жены своему сыну, заявляя в то же время, что он желает быть в наидружественнейших отношениях со своим братом и другом, но что, если они не придут к соглашению касательно этого брака, он вынужден будет подчиниться неприятной необходимости - вторгнуться в его королевство и выколоть ему глаза. На это другой король (он был слабее соседа) ответил, что он весьма признателен своему другу и брату за всю его доброту и великодушие и что дочь его готова выйти замуж, как только принц Блейдад пожелает приехать и взять се. Едва этот ответ дошел до Британии, как весь народ преисполнился радости. Со всех сторон слышался гул празднеств и пирушек, а также звон монет, уплачиваемых народом сборщику королевской казны на покрытие расходов, связанных со счастливой церемонией. И вот по этому-то случаю король Лад, восседавший на троне в зале совета, встал под наплывом чувств и приказал лорду верховному судье распорядиться, чтобы подали лучшие вина и привели придворных менестрелей: акт снисхождения, который, по неведению легендарных историков, был приписан королю Колю в тех знаменитых строках, где о его величестве сказано, что он Потребовал трубку, потребовал кружку, Потребовал трех скрипачей, - что являются явной несправедливостью по отношению к памяти короля Лада и бесчестным преувеличением добродетелей короля Коля. Но в разгар всех этих празднеств и веселья был здесь один человек, который не пил, когда рекой лились искристые вина, и не плясал, когда играли менестрели. Это был не кто иной, как сам принц Блейдад, ради счастья которого весь народ в это самое время надрывал глотки и завязки кошельков. Дело в том, что принц, забыв о неоспоримом праве министра иностранных дел влюбляться за него, уже влюбился сам за себя, вопреки всем прецедентам в политике и дипломатии, и тайно обручился с прекрасной дочерью благородного афинянина. Здесь мы имеем поразительный пример одного из многих преимуществ цивилизации и утонченности. Живи принц в позднейшее время, он мог бы немедленно жениться на той, кого выбрал его отец, а затем всерьез взяться за дело, чтобы освободиться от бремени, которое его тяготило. Он мог бы попытаться разбить ей сердце систематическими оскорблениями и пренебрежением; если же дух ее пола и гордое сознание многих перенесенных обид дали бы ей силу выдержать это дурное обращение, он мог бы лишить ее жизни и таким образом избавиться от нее окончательно. Но ни один из этих способов освобождения не пришел в голову принцу Блейдаду; поэтому он добился частной аудиенции и открылся своему отцу. Такова старая прерогатива королей - управлять всем, кроме своих страстей. Король Лад пришел в страшную ярость, подбросил свою корону к потолку и снова ее поймал, - ибо в те времена короли хранили свои короны на голове, а не в Тауэре, - топнул о землю, хлопнул себя по лбу, изумился, что его собственная плоть и кровь восстала против него, и, наконец, призвав стражу, приговорил принца к немедленному заключению в высокой башне: метод обхождения, к которому обычно прибегали короли старых времен по отношению к своим сыновьям, если матримониальные устремления последних случайно не совпадали с отцовскими. Когда принц Блейдад провел в заключении в высокой башне больше полугода, не имея перед телесными своими очами ничего, кроме каменной стены, а перед духовными - ничего, кроме длительного заточения, он, естественно, начал обдумывать план бегства, который после многих месяцев, посвященных приготовлениям, он и осуществил, предусмотрительно оставив свой обеденный нож в сердце тюремщика, чтобы бедняга (который имел семью) не был заподозрен в пособничестве и соответствующим образом наказан взбешенным королем. Монарх был вне себя, лишившись сына. Он не знал, на ком сорвать свою скорбь и гнев, пока не вспомнил, по счастью, о лорде камергере, который привез его сына, и не лишил камергера одновременно и пенсии и головы. В это время молодой принц, искусно замаскированный, скитался пешком по владениям отца, находя утешение и поддержку в своих страданиях при мысли об афинской девушке, которая была невинной причиной его тяжелых испытаний. Однажды он остановился на отдых в деревне и, увидев веселые пляски, устроенные на лугу, и веселые лица, мелькавшие всюду, осмелился спросить у одного из пирующих, стоявшего подле него, о причине такого веселья. - Разве не знаете вы, о странник, - последовал ответ, - о последнем воззвания нашего милостивейшего короля? - О воззвании? Нет. Какое воззвание? - спросил принц, ибо он путешествовал по глухим и пустынным тропам и ничего не знал о том, что происходило на больших дорогах. - Да неужто не знаете? - воскликнул крестьянин. Чужеземная леди, на которой хотел жениться наш принц, вышла замуж за знатного иностранца, своего соотечественника, и король объявляет об этом, а также о большом народном празднестве, ибо теперь, конечно, принц Блейдад вернется и женится на леди, избранной для него отцом, которая, говорят, так же прекрасна, как полуденное солнце. Будьте здоровы, сэр! Боже, храни короля! Принц не стал слушать дальше. Он бежал оттуда и углубился в чащу соседнего леса. Он шел все дальше и дальше днем и ночью, под палящим солнцем и холодной, бледной луной, в сухой жаркий полдень и сырою холодною ночью, в серых лучах рассвета и в красном зареве заката. Так мало думал он о времени и цели, что, держа путь на Афины, забрел в Бат. В те времена там, где находится Бат, не было города. Не было никаких признаков человеческого жилья, ничего, что заслуживало бы название города. Но это был все тот же благодатный край, те же бесконечные холмы и долины, тот же прекрасный пролив *, видневшийся вдали, те же высокие горы, которые, подобно житейским невзгодам, созерцаемые на расстоянии и отчасти затемненные яркой утренней дымкой, теряют свою суровость и резкость и кажутся мягкими и приятными. Растроганный мягкой красотой этого пейзажа, принц опустился, на зеленый дерн и омыл слезами свои распухшие ноги. - О! - воскликнул несчастный Блейдад, сжимая руки и горестно возводя очи к небу. - О, если бы мои скитания смогли окончиться здесь! О, если бы эти тихие слезы, которыми я ныне оплакиваю обманутую надежду и оскорбленную любовь, могли вечно струиться в покое! Его желание было услышано. Это было во времена языческих богов, которые иной раз ловили людей на слове с быстротой, в некоторых случаях чрезвычайно неуместной. Земля разверзлась под ногами принца, он провалился в пропасть, и мгновенно земля сомкнулась над его головой навеки, но его горячие слезы пробивались сквозь нее и с тех пор продолжают струиться. Замечено, что и по сей день многие пожилые леди и джентльмены; которым не посчастливилось найти спутников, - и почти столько же молодых леди и джентльменов, стремящихся найти их, посещают ежегодно Бат, чтобы пить воды, дарующие им силу и утешение. Это делает честь добродетельным слезам принца и подтверждает правдивость легенды". Мистер Пиквик зевнул несколько раз, когда дочитывал эту маленькую рукопись, заботливо свернул ее и снова спрятал в ящик с письменными принадлежностями, а затем, с лицом, выражающим крайнюю усталость, зажег свечу и пошел наверх в спальню. Он остановился, по заведенному обычаю, у двери мистера Даулера и постучался, чтобы пожелать ему спокойной ночи. - А! - сказал Даулер. - Ложитесь спать? Хотел бы и я лечь. Скверная ночь. Ветрено, не правда ли? - Очень ветрено, - согласился мистер Пиквик. Спокойной ночи! - Спокойной ночи! Мистер Пиквик ушел в свою спальню, а мистер Даулер снова занял место у камина, исполняя опрометчиво данное обещание бодрствовать, пока не вернется жена. Мало на свете вещей более неприятных, чем ожидание кого-нибудь, в особенности если этот кто-нибудь где-то развлекается. Вы невольно думаете о том, как быстро летит для него время, которое столь томительно тянется для вас; и чем больше вы об этом думаете, тем слабее становится у вас надежда на его скорое возвращение. Громко тикают часы, когда вы бодрствуете в одиночестве, и вам кажется, будто вы окутываетесь паутиной. Сначала что-то щекочет вам правое колено, потом такое же ощущение начинается в левом. Не успели вы изменить позу, как то же самое происходит с руками. Когда вы вывернули руки и ноги самым фантастическим образом, вы неожиданно ощущаете рецидив зуда в носу, который вы трете, словно хотите его оторвать, - что несомненно вы бы и сделали, если бы только могли. Глаза тоже причиняют одни неприятности, а фитиль одной свечи вырастает в полтора дюйма, пока вы снимаете нагар с другой. Эти и другие мелкие раздражающие неудобства превращают долгое бодрствование, когда все остальные улеглись спать, в развлечение отнюдь не из приятных. Именно таково было мнение мистера Даулера, когда он сидел у камина и справедливо негодовал на бесчеловечных участников вечеринки, которые заставляли его бодрствовать. Его расположение духа не улучшилось при мысли, что ему взбрело в голову в начале вечера пожаловаться на головную боль и в результате остаться дома. Наконец, после того как он несколько раз задремывал, падая вперед на каминную решетку и откидываясь назад как раз вовремя, чтобы не выжечь клейма на лице, мистер Даулер решил, что он приляжет на кровать в задней комнате и будет думать, но, конечно, не спать. - Я сплю крепко, - сказал мистер Даулер, бросаясь на кровать. - Надо думать, здесь я услышу стук. Да. Несомненно. Я слышу шаги сторожа. Вот он! Сейчас слышно глуше. Он заворачивает за угол. А! Когда мистер Даулер дошел до этого пункта, он тоже завернул за угол, на котором долго топтался, и крепко заснул. В тот момент, когда часы пробили три, на Крессент показался портшез с миссис Даулер внутри, подгоняемый ветром и несомый одним низкорослым и толстым носильщиком и одним длинноногим и худым, которым большого труда стоило удержать в перпендикулярном положении свои тела, не говоря уже о портшезе. А здесь, на высоком месте, и притом расположенном в виде полумесяца, где ветер носился по кругу, словно собирался вырвать булыжники из мостовой, бешенство ветра было беспредельно. Они с радостью поставили портшез и раза два громко ударили в парадную дверь. Некоторое время они подождали, но никто не выходил. - Должно быть, слуги в объятиях Морфа, - сказал низкорослый носильщик, грея руки у факела ночного проводника, сопровождавшего их. - Хотел бы я, чтобы он их ущипнул и разбудил, - заметил долговязый. - Постучите, пожалуйста, еще раз! - крикнула миссис Даулер из портшеза. - Постучите, пожалуйста, несколько раз. Низкорослому не терпелось развязаться со всем этим делом, а потому он поднялся на ступеньку и раз пять или шесть оглушительно постучал в дверь; тем временем долговязый стоял на мостовой и смотрел, не покажется ли свет в окнах. Никто не подошел к двери; во всем доме было тихо и темно по-прежнему. - Боже мой! - сказала миссис Даулер. - Постучите еще раз, будьте так добры! - А колокольчика здесь нет, сударыня? - спросил низкорослый носильщик. - Есть, - вмешался мальчишка с факелом. - Я все время его дергаю. - Это только ручка, - отозвалась миссис Даулер. Проволока оборвана. - Жаль, что не головы слуг! - проворчал долговязый. - Я попрошу вас постучать снова, будьте так добры! - сказала миссис Даулер с величайшей вежливостью. Низкорослый постучал еще несколько раз, не добившись никаких результатов. Затем долговязый, потеряв терпение, сменил его и начал без устали колотить двойными ударами, словно сошедший с ума почтальон. В это время мистеру Уинклю снилось, будто он находится в клубе, и так как члены его громко пререкаются, то председатель должен все время стучать молоточком, чтобы поддерживать порядок; затем у него мелькнула туманная мысль об аукционе, на котором никто не предлагает цен, и аукционер сам все скупает; и, наконец, он начал допускать возможность, что кто-то стучится в парадную дверь. Впрочем, дабы убедиться в этом, он спокойно пролежал в постели минут десять и прислушивался; насчитав тридцать два или тридцать три удара, он остался вполне удовлетворен чуткостью своего сна и поздравил себя с такой бдительностью. Тук, тук-тук, тук-тук, тук-ту-ту, ту-ту-ту, ту-ту-тук! - продолжал стучать молоток. Мистер Уинкль вскочил с постели, недоумевая, что бы это могло быть, и, поспешно надев чулки и туфли, завернулся в халат, зажег свечу от ночника, горевшего в камине, и побежал вниз. - Наконец-то кто-то идет, сударыня, - сообщил низкорослый носильщик. - Хотел бы я идти за ним с шилом, - проворчал долговязый. - Кто там? - крикнул мистер Уинкль, снимая дверную цепочку. - Нечего задавать вопросы, чугунная башка! - с великим презрением отозвался долговязый, вполне уверенный в том, что говорит с лакеем. -Открой! - Ну-ка, поживее, соня! - поощрительно добавил второй. Мистер Уинкль спросонья машинально исполнил приказание, приоткрыл дверь и выглянул. Первое, что он увидел, был красный огонь факела. Испуганный внезапной мыслью, что в доме пожар, он широко распахнул дверь и, держа свечу над головой, стал напряженно всматриваться, не совсем уверенный в том, видит он портшез или пожарную машину. В этот момент налетел неистовый порыв ветра; свечу задуло; мистер Уинкль почувствовал, что его с непреодолимой силой вытолкнуло на ступеньки подъезда, и вслед за ним захлопнулась с оглушительным треском дверь. - Ну-с, молодой человек, наделали вы дел! - сказал низкорослый носильщик. Мистер Уинкль, увидав лицо леди в окне портшеза, поспешно повернулся, и изо всех сил стал стучать молотком, в отчаянии взывая к носильщику, чтобы тот унес портшез. - Унесите его, унесите его! - кричал мистер Уинкль: - Вот кто-то выходит из соседнего дома! Посадите меня в портшез! Спрячьте меня... Сделайте со мной что-нибудь! Он дрожал от холода, и ,каждый раз, когда поднимал руку к молотку, ветер развевал полы халата самым непристойным образом. : - Теперь кто-то переходит площадь. И с ними леди! Прикройте меня чем-нибудь! Заслоните меня! - вопил мистер Уинкль. Но носильщики слишком изнемогли от смеха, чтобы оказать ему хоть какую-нибудь помощь, а леди с каждой секундой приближались. Мистер Уинкль в полном отчаянии еще раз застучал: леди были всего за несколько домов. Тогда он отшвырнул потухшую свечу, которую все время держал над головой, и бросился прямо в портшез, в котором находилась миссис Даулер. Наконец, миссис Креддок услышала стук и голоса и, задержавшись только для того, чтобы прикрыть голову чем-нибудь получше ночного чепца, выбежала в гостиную, выходившую окнами на улицу, удостовериться, что вернулись свои. Подняв оконную раму в тот момент, когда мистер Уинкль рванулся к портшезу, и едва успев разглядеть, что происходит внизу, она подняла дикий и отчаянный визг, умоляя мистера Даулера проснуться немедленно, ибо его жена убегает с другим джентльменом. Услышав это, мистер Даулер соскочил с кровати, как резиновый мяч, и, выскочив в гостиную, очутился у одного окна в тот момент, когда мистер Пиквик открыл другое; и первое, что они увидели, был мистер Уинкль, ныряющий в портшез. - Сторож! - неистово завопил Даулер. - Остановите его, не пускайте его... держите крепко... под замок его, пока я не спущусь. Я ему горло перережу... Дайте мне нож... от уха до уха... Миссис Креддок, я вам говорю!.. И возмущенный супруг, вырвавшись из рук квартирной хозяйки и мистера Пиквика, схватил десертный нож и выбежал на улицу. Но мистер Уинкль не ждал его. Едва услышав страшную угрозу доблестного Даулера, он выскочил из портшеза с такой же быстротой, с какой вскочил в него, и, швырнув туфли на мостовую, обратился в бегство и помчался по изгибу Крессента, бешено преследуемый Даулером и сторожем. Он не дал себя догнать: когда он вторично обегал дугу Крессента, наружная дверь была открыта; он влетел, захлопнув ее перед носом Даулера, поднялся в свою спальню, запер дверь, загородив ее умывальником, комодом и столом, и уложил кое-какие необходимые вещи, приготовившись бежать с первым лучом рассвета. Даулер подошел к запертой двери и клятвенно повторил в замочную скважину свое непреклонное решение перерезать на следующий день горло мистеру Уинклю. И когда в гостиной умолк гул многих голосов, среди которых ясно слышался голос мистера Пиквика, пытавшегося водворить мир, жильцы разошлись по своим спальням, и в доме снова наступила тишина. Не исключена возможность, что кто-нибудь задаст вопрос, где же был все это время мистер Уэллер? О том, где он был, мы сообщим в следующей главе. ГЛАВА XXXVII правдиво объясняет отсутствие мистера Уэллера, описывая soiree, на которое он был приглашен и отправился; а также повествует о том, как мистер Пиквик дал ему секретное поручение, деликатное и важное - Мистер Уэллер, вам письмо, - сказала миссис Креддок утром этого чреватого событиями дня. - Это очень странно, - отозвался Сэм, - боюсь, не случилось ли чего-нибудь, потому что я что-то не припоминаю, чтобы какой-нибудь джентльмен из моих знакомых был в состоянии написать письмо. - Может быть, случилось что-нибудь необыкновенное, - заметила миссис Креддок. - Должно быть, и в самом деле что-нибудь очень необыкновенное, раз оно заставило одного из моих друзей написать письмо, - ответил Сэм, раздумчиво покачивая головой. - Не иначе как натуральная конвульсия, как заметил молодой джентльмен, когда с ним случился припадок. Оно не может быть от папаши, - продолжал Сэм, рассматривая адрес. - Он, я знаю, всегда пишет печатными буквами, потому что учился писать по объявлениям, развешанным в конторе пассажирских карет. Это очень странная штука. Откуда могло бы появиться это-вот письмо? Рассуждая таким образом, Сэм проделал то, что делают очень многие, когда не знают автора записки, - посмотрел на печать, посмотрел на лицевую сторону, потом на оборотную, потом сбоку, потом на адрес и, наконец, вспомнил о последнем средстве, находившемся в его распоряжении, - решил, что, пожалуй, нужно заглянуть внутрь и, таким образом, извлечь какое-нибудь указание. - Написано на бумаге с золотым обрезом, - сказал Сэм, развертывая письмо, - и запечатано бронзовым сургучом, к которому приложен конец ключа. Ну, посмотрим! И с очень серьезной физиономией мистер Уэллер медленно прочел следующее: "Избранное общество служителей Бата свидетельствует свое почтение мистеру Уэллеру и просит его почтить своим обществом сегодня вечером дружеское сваре, состоящее из вареной бараньей ноги с обычным гарниром. Сваре будет на столе в половине десятого точно". Это приглашение было вложено в другую записку, гласившую: "Мистер Джон Смаукер, джентльмен, который имел удовольствие встретиться с мистером Уэллером в доме их общего знакомого, мистера Бентама, несколько дней назад, имеет честь препроводить при сем приглашение мистеру Уэллеру. Если мистер Уэллер навестит мистера Джона Смаукера в девять часов, мистер Джон Смаукер будет иметь удовольствие представить мистера Уэллера. (Подписано) Джон Смаукер". Конверт был адресован: (пробел) "Уэллеру, эсквайру, у мистера Пиквика"; а в скобках в левом углу было написано: "Черный ход" - в качестве инструкции письмоносцу. - Да-а... - произнес Сэм. - Это довольно-таки важно сказано, я еще не слыхал, чтобы вареную баранью ногу называли "сваре". Интересно, как они называют жареную. Однако, не теряя времени на обсуждение этого пункта, Сэм немедленно предстал перед лицом мистера Пиквика и попросил разрешения отлучиться на этот вечер, каковое разрешение было тотчас же дано. С этим разрешением и ключом от парадной двери Сэм Уэллер отправился в путь немного раньше назначенного часа и пошел не спеша к Квин-сквер, где немедленно по прибытии имел удовольствие узреть на небольшом расстоянии мистера Джона Смаукера, прислонившего свою напудренную голову к фонарному столбу и курившего сигару в янтарном мундштуке. - Как поживаете, мистер Уэллер? - спросил мистер Джон Смаукер, грациозно приподнимая шляпу одной рукой и слегка помахивая другой со снисходительным видом. - Как поживаете, сэр? - Недурно, поправляюсь, как полагается, - отвечал Сэм. - Ну, а вы как себя чувствуете, приятель? - Так себе, - сказал мистер Джон Смаукер. - А, вы работали слишком много! - заметил Сэм. Вот этого я и боялся. Так, знаете ли, не годится, вы не должны уступать своему непреклонному духу. - Тут дело не столько в этом, мистер Уэллер, - отозвался мистер Джон Смаукер, - сколько в плохом вине; кажется, слишком кутнул. - О, вот оно что! - сказал Сэм. - Это очень тяжелая болезнь. - Но каков соблазн, мистер Уэллер! - заметил мистер Джон Смаукер. - Что и говорить, - отозвался Сэм. - Брошен, знаете ли, в самый вихрь общества, мистер Уэллер, - сказал со вздохом мистер Джон Смаукер. - В самом деле, это ужасно! - согласился Сэм. - Но так всегда бывает, - сказал мистер Джон Смаукер. - Если судьба толкает вас к общественной жизни и общественному положению, вы должны ждать встречи с соблазнами, которых не знают другие люди, мистер Уэллер. - Точь-в-точь то же самое говорил мой дядя, когда пошел по общественной линии, открыв питейное заведение, - заметил Сэм, - и прав был старый джентльмен, потому что он допился до смерти меньше чем в три месяца. Мистер Джон Смаукер казался глубоко возмущенным этой параллелью, проведенной между ним и упомянутым покойным джентльменом; но так как лицо Сэма было невозмутимо, то он настроился на другой лад и снова стал приветливым. - Пожалуй, нам не мешает отправиться в путь, - сказал мистер Смаукер, взглянув на медный аппарат, который пребывал на дне глубокого кармана для часов и был извлечен на поверхность посредством черного шнурка с медным ключом на конце. - Пожалуй, не мешает, - ответил Сэм, - иначе они переварят сваре и испортят ее. - Вы пили воды, мистер Уэллер? - осведомился его спутник, когда они шли по направлению к Хай-стрит, - Один раз, - отвечал Сэм. - Как вы их нашли, сэр? - Я нашел, что они на редкость противные, - отозвался Сэм. - Ах, вот что! - сказал мистер Джон Смаукер. Может быть, вам не понравился кальцониевый привкус? - В этом-вот я мало понимаю, - отвечал Сэм. Я нашел, что они очень сильно пахнут горячим утюгом. - Это и есть кальцониевый привкус, мистер Уэллер, - презрительно сказал мистер Джон Смаукер. - Ну, если так, то это очень невразумительное слово, вот и все, сказал Сэм. - Может быть, и так, но я сам не очень силен в химической науке, стало быть не могу судить. И тут, к великому ужасу мистера Джона Смаукера, Сэм Уэллер начал насвистывать. - Прошу прощенья, мистер Уэллер! - сказал мистер Джон Смаукер, доведенный до отчаяния неподобающими звуками. - Не возьмете ли меня под руку? - Благодарю, вы очень любезны, но я не хочу лишать вас руки, - ответил Сэм. - У меня, собственно, есть привычка класть руки в карманы, если вы не возражаете. При этом Сэм привел сказанное в исполнение и засвистал еще громче. - Вот сюда! - сказал его новый приятель, который, по-видимому, почувствовал большое облегчение, когда они свернули в боковую улицу. - Скоро придем. - Вот как? - отозвался Сэм, нисколько не взволнованный сообщением, что он находится неподалеку от избранных служителей Бата. - Да, - сказал мистер Джон Смаукер. - Не робейте, мистер Уэллер. - О нет! - сказал Сэм. - Вы увидите очень красивые форменные одеяния, мистер Уэллер, - продолжал мистер Джон Смаукер, - и, может быть, некоторые джентльмены покажутся вам сначала несколько, знаете ли, высокомерными, но они скоро смягчатся. - Очень любезно с их стороны, - отвечал Сэм. - И знаете ли, - продолжал мистер Джон Смаукер с покровительственным видом, - знаете ли, так как вы здесь чужой человек, пожалуй они сначала будут немного суровы с вами. - Но они не будут слишком жестоки, не правда ли? - осведомился Сэм. - О нет! - ответил мистер Джон Смаукер, вытаскивая лисью голову и, как подобает джентльмену, беря понюшку. - Есть среди нас веселые ребята, и они любят, знаете ли, пошутить. Но вы не должны обижаться на них, вы не должны обижаться на них. - Я постараюсь и как-нибудь перенесу такие сокрушительные таланты, отозвался Сэм. - Вот и отлично! - сказал мистер Джон Смаукер, пряча лисью голову и задирая собственную. - Я вас поддержу. В это время они подошли к маленькой зеленной лавке, куда вступил сначала мистер Джон Смаукер, а затем Сэм, который, очутившись за его спиной, начал строить ряд забавных неподражаемых гримас и проявлять другие симптомы, свидетельствовавшие о том, что он находится в завидном расположении духа. Перешагнув порог зеленной лавки и оставив свои шляпы на лестнице в маленьком заднем коридоре, они вошли в небольшую комнату. Здесь взорам мистера Уэллера открылась великолепная картина. Посредине комнаты были сдвинуты два стола, накрытые тремя-четырьмя скатертями разных возрастов и в разное время побывавших в стирке, разостланными так, чтобы они сошли за одну, насколько это было возможно при данных обстоятельствах. На них лежали ножи и вилки на семь-восемь персон. У одних ножей ручки были зеленые, у Других - красные, у третьих - желтые, а так как все вилки были черные, то комбинация красок производила потрясающее впечатление. Тарелки для соответствующего количества гостей согревались за каминной решеткой, а перед нею согревались сами гости, из коих главным и самым важным был, по-видимому, довольно полный джентльмен в ярко-малиновом фраке с длинными фалдами, в ослепительно красных коротких штанах и в треуголке, который стоял спиной к камину и, вероятно, только что вошел, ибо не только не сиял шляпы, но и держал в руке длинную палицу, какую джентльмены его профессии обычно поднимают наклонно над крышами экипажей. - Смаукер, дружище, вашу лапу! - сказал джентльмен в треуголке. Мистер Смаукер вложил кончик мизинца правой руки в руку джентльмена в треуголке и выразил свое удовольствие по поводу того, что у него такой прекрасный вид. - Да, говорят, что вид у меня цветущий, - сказал джентльмен в треуголке, - и это удивительно. Последние две недели я хожу за нашей старухой по два часа в день, а если постоянного созерцания застежки на спине ее проклятого старого платья цвета лаванды мало для того, чтобы на всю жизнь впасть в уныние, пусть мне не платят жалованья три месяца. В ответ избранное общество расхохоталось от всей души, а один джентльмен в желтом жилете с кучерской обшивкой шепнул соседу в зеленоватых штанах, что Такль сегодня в духе. - Кстати, - сказал мистер Такль, - Смаукер, друг мой, вы... - Конец фразы был сообщен мистеру Джону Смаукеру на ухо шепотом. - Ах, боже мой, я совсем забыл! - сказал мистер Джон Смаукер. Джентльмены, мой друг, мистер Уэллер. - Простите, что заслонил от вас огонь, Уэллер, - сказал мистер Такль с фамильярным кивком. - Надеюсь, вам не холодно, Уэллер? - Ничуть, - отвечал Сэм. - Нужно быть очень зябким, чтоб чувствовать холод, когда стоишь перед таким адским пламенем. Вы сберегли бы немало угля, если бы вас посадили за каминную решетку в приемной какого-нибудь общественного учреждения. Так как этот выпад, по-видимому, таил в себе намек на малиновую ливрею мистера Такля, то сей джентльмен на несколько секунд принял величественный вид, но потом, отодвинувшись от камина, принужденно улыбнулся и заметил, что это было сказано неплохо. - Очень признателен за ваше доброе мнение, сэр, - отозвался Сэм. Будем подвигаться не спеша. Дойдем постепенно и до лучшего. На этом месте разговор был прерван прибытием джентльмена в оранжевом плисе, в сопровождении другого субъекта, в пурпурном костюме и чрезвычайно длинных чулках. Когда вновь прибывшие выслушали приветствия остальных, мистер Такль внес предложение потребовать немедленно ужин, что и было принято единогласно. Тогда зеленщик и его жена поставили на стол вареную баранью ногу, соус из каперсов, брюкву и картофель. Мистер Такль занял председательское место, а против него за другим концом расположился джентльмен в оранжевом плисе. Зеленщик надел пару замшевых перчаток и поместился за стулом мистера Такля. - Харрис! - произнес мистер Такль повелительным тоном. - Сэр? - сказал зеленщик. - Вы надели перчатки? - Да, сэр. - В таком случае снимите крышку. - Слушаю, сэр. Зеленщик со смиренным видом исполнил приказание и подобострастно вручил мистеру Таклю нож для разрезывания мяса; при этом он случайно зевнул. - Что это значит, сэр? - сурово спросил мистер Такль. - Прошу прощенья, сэр! - ответил смутившийся зеленщик. - Я нечаянно, сэр. Вчера я поздно лег спать, сэр. - Я вам скажу, каково мое мнение о вас, Харрис, - произнес мистер Такль, принимая внушительный вид. Вы - грубая скотина. - Надеюсь, джентльмены, - сказал Харрис, - что вы не будете строги ко мне, джентльмены. Я очень признателен вам, джентльмены, за ваше покровительство, а также за ваши рекомендации, джентльмены, если где-нибудь требуется лишний человек прислуживать за столом. Надеюсь, джентльмены, вы довольны мною? - Нет, не довольны, сэр, - сказал мистер Такль, - отнюдь не довольны, сэр. - Мы считаем вас нерадивым бездельником, - сказал джентльмен в оранжевом плисе. - И гнусным плутом! - добавил джентльмен в коротких зеленых штанах. - И неисправимым лентяем! - присовокупил джентльмен в пурпуре. Бедный зеленщик кланялся самым униженным образом, пока на него сыпались эти эпитеты, порожденные духом самого низкого деспотизма, а когда каждый сказал что-нибудь, долженствовавшее свидетельствовать о собственном его превосходстве, мистер Такль начал резать баранью ногу и угощать гостей. Едва было приступлено к этому важному делу, как дверь настежь распахнулась и появился еще один джентльмен, в голубом костюме с оловянными пуговицами. - Против правил! - заявил мистер Такль. - Слишком поздно. Слишком поздно. - Право же, я ничего не мог поделать, - сказал джентльмен в голубом. Я взываю к собранию. Долг вежливости, свидание в театре. - О, конечно, если так! - сказал джентльмен в оранжевом плисе. - Право же, клянусь честью! - продолжал человек в голубом. - Я обещал зайти за нашей младшей дочерью в половине одиннадцатого, а она такая на редкость милая девушка, что у меня, право же, духу не хватало ее огорчать. Не хочу обижать присутствующую компанию, сэр, но женский пол, сэр, женский пол, сэр, неотразим! - Я начинаю подозревать, что тут что-то есть, - сказал Такль, когда вновь прибывший занял место рядом с Сэмом. - Я заметил раз или два, что она сильно опирается на ваше плечо, когда садится в экипаж или выходит из него. - О, право же, право же, Такль, вы не должны так говорить! - воскликнул человек в голубом. - Это нехорошо. Быть может, я сказал одному-двум приятелям, что она очень божественное создание и ответила отказом на одно-два предложения без всякой видимой причины, но... нет, нет, нет, Такль... да еще при посторонних... это не годится, вы не должны. Деликатность, мой милый друг, деликатность! И человек в голубом, подтянув выше галстук и поправив обшлага куртки, кивнул и нахмурился, словно тут крылось что-то, о чем бы он мог поговорить, если бы захотел, но чувство чести обязывает его молчать. Человек в голубом, белокурый, развязный лакей, своим чванным видом, негнущейся шеей и дерзкой физиономией сразу привлек особое внимание мистера Уэллера, и когда он начал свой рассуждения, Сэм решил поддерживать с ним знакомство; поэтому он вступил в разговор немедленно, с присущей ему независимостью. - За ваше здоровье, сэр! - сказал Сэм. - Ваш разговор мне очень нравится. Я его нахожу очень приятным. Человек в голубом улыбнулся, как будто выслушивать комплименты было для него делом привычным, но в то же время одобрительно посмотрел на Сэма и выразил надежду, что они познакомятся ближе, ибо, без всякой лести, у Сэма, по-видимому, задатки очень славного парня... как раз ему по душе. - Вы очень добры, сэр, - сказал Сэм. - Ну и счастливчик же вы! - Что вы хотите этим сказать? - осведомился джентльмен в голубом. - Эта-вот молодая леди! - отозвался Сэм. - Уж она-то понимает толк. Ого, я все вижу! Мистер Уэллер закрыл один глаз и помотал головой с видом, который в высшей степени удовлетворил тщеславие джентльмена в голубом. - Боюсь, что вы хитрый малый, мистер Уэллер, - сказал этот субъект. - Ничуть не бывало, - возразил Сэм. - Всю эту хитрость предоставляю вам. Это касается гораздо больше вас, чем меня, как сказал находившийся за оградой в саду джентльмен человеку, на которого несся по улице бешеный бык. - Ну что вы, мистер Уэллер! - сказал джентльмен в голубом. - Впрочем, полагаю, что она заметила мою наружность и манеры, мистер Уэллер. - По-моему, никак нельзя не заметить, - отозвался Сэм. - У вас есть какая-нибудь интрижка в таком же роде, сэр? - осведомился осчастливленный джентльмен в голубом, доставая зубочистку из жилетного кармана. - Не совсем, - ответил Сэм. - Там, где я служу, никаких дочерей нет, иначе я бы уж, конечно, поухаживал за одной из них. Ну, а так, пожалуй, нет смысла иметь дело с женщиной ниже маркизы. Впрочем, я еще мог бы поладить с молодой особой, очень богатой, но не титулованной, если бы она была от меня без ума. Не иначе. - Ну, конечно, мистер Уэллер, - сказал джентльмен в голубом, - иначе, знаете ли, и хлопотать незачем. Мы знаем, мистер Уэллер, - мы, светские люди, - что красивая форменная одежда должна рано или поздно подействовать на женщину. В сущности, говоря между нами, только ради этого и стоит поступать на службу. - Вот именно, - сказал Сэм. - Разумеется. Когда этот конфиденциальный диалог закончился, были поданы стаканы, и, прежде чем ближайший трактир закрылся, каждый из джентльменов заказал себе любимый напиток. Джентльмен в голубом и человек в оранжевом, которые были первыми щеголями в этой компании, заказали холодный сладкий грог, а любимым напитком остальных был, по-видимому, подслащенный джин с водой. Сэм назвал зеленщика "отъявленным негодяем" и заказал большую чашу пунша; и то и другое, казалось, весьма повысило его во мнении избранного общества. - Джентльмены, - сказал джентльмен в голубом с видом заправского денди, - я предлагаю тост за леди! - Правильно, правильно! - крикнул Сэм. - За здоровье молодых хозяек! Тут раздался громкий крик': "К порядку!" - и мистер Джон Смаукер, как джентльмен, который ввел мистера Уэллера в общество, попросил его принять к сведению, что слово, только что им произнесенное, не парламентарно. - Какое слово, сэр? - осведомился Сэм. - Хозяйка, сэр! - ответил мистер Джон Смаукер, грозно нахмурившись. Здесь мы не признаем таких различий. - Очень хорошо, - сказал Сэм. - Тогда я сделаю поправку и назову их милыми созданиями, если Адское пламя мне разрешит. В уме джентльмена в коротких зеленых штанах, по-видимому, возникло некоторое сомнение по поводу того, допустимо ли называть председателя "адским пламенем", но так как общество, казалось, было более расположено отстаивать свои права, чем его, то этот вопрос не обсуждался. Человек в треуголке засопел и пристально посмотрел на Сэма, но, по-видимому, решил промолчать, опасаясь попасть впросак. После краткого молчания джентльмен в вышитой ливрее, доходившей ему до пят, и в таком же жилете, согревавшем верхнюю половину ног, размешал с большой энергией свой джин с водой и вдруг, сделав усилие, встал и заявил, что желает обратиться с несколькими словами к собранию, после чего треуголка выразила уверенность, что общество будет счастливо услышать любые слова, с какими длинная ливрея пожелает обратиться. - Я чувствительно волнуюсь, джентльмены, выдвигаясь вперед, - сказал человек в длинной ливрее, - потому что на мое несчастье я кучер и допущен сюда только как почетный член этих приятных сваре, но я вынужден - прямо до зарезу, если можно так сказать, - объявить о прискорбном обстоятельстве, которое дошло до моего сведения, которое случилось, так сказать, на моих глазах. Джентльмены, наш друг, мистер Уифферс (все посмотрели на субъекта в оранжевом), наш друг мистер Уифферс подал в отставку. Изумление овладело слушателями. Каждый джентльмен заглянул в лицо соседу, а затем перевел взгляд на вставшего кучера. - Не чудо, что вы удивлены, джентльмены, - сказал кучер. - Я не берусь излагать причины этой невознаградимой потери для службы, но прошу, чтоб мистер Уифферс изложил их сам для назидания и подражания своим восхищенным друзьям, здесь присутствующим. Так как это предложение было встречено шумным одобрением, то мистер Уифферс дал объяснение. Он сказал, что, конечно, у него могло быть желание сохранить за собой то место, от которого он отказался. Форменное платье было чрезвычайно пышное и дорогое, женская половина дома очень приятная, а служба - он вынужден это признать - не слишком тяжелая; основная обязанность, какую на него возлагали, заключалась в том, чтобы он только и делал, что глазел из окна вестибюля в компании с другим джентльменом, который также подал в отставку. Он желал бы избавить общество от тех прискорбных и отвратительных деталей, о коих он собирается упомянуть, но раз от него потребовали объяснения, ему ничего иного не остается, как заявить смело и открыто, что его хотели заставить есть холодное мясо. Немыслимо представить себе то негодование, какое было вызвано в сердцах слушателей этим признанием. Громкие возгласы: "Позор!", сливаясь с ревом и свистками, не прекращались в течение четверти часа. Мистер Уифферс выразил опасение, что эту обиду можно до известной степени объяснить его собственной снисходительностью и покладистым нравом. Он отчетливо припоминает, что однажды согласился есть соленое масло, и, мало того, по случаю внезапной болезни, посетившей члена семьи, он настолько забылся, что отнес ведро углей на третий этаж. Он надеется, что не уронил себя во мнении друзей этим откровенным признанием своих ошибок, и выражает надежду, что стремительность, с какою он ответил на это последнее бесчеловечное оскорбление, нанесенное его чувствам, восстановит его в их мнении, если он себя уронил. На речь мистера Уифферса ответили восторженными возгласами и за здоровье мученика, вызвавшего всеобщее участие, выпили с величайшим энтузиазмом. Со своей стороны, мученик выразил благодарность и предложил выпить за здоровье их гостя, мистера Уэллера, джентльмена, с которым он не имел удовольствия быть близко знакомым, но который был другом мистера Джона Смаукера, что является достаточной рекомендацией для любого джентльменского общества, какого бы то ни было и где бы то ни было. По этому случаю он был бы склонен выпить за здоровье мистера Уэллера по всем правилам, если бы его друзья пили вино; но так как они пьют для разнообразия грог и так как, пожалуй, неудобно осушать стакан при каждом тосте, то он предлагает считать, что все правила соблюдены. В конце этого спича все выпили по глотку за здоровье Сэма, а Сэм, черпая из чаши и осушив два стакана пунша за свое собственное здоровье, выразил благодарность в изящном спиче. - Очень признателен вам, друзья, - сказал Сэм, с самым независимым видом поглощая пунш, - за этот-вот комплимент, который, исходя из такого общества, прямо ошеломляет. Я слышал много обо всех вас вместе взятых, но, признаюсь, я никогда не думал, что вы такие на редкость славные люди. Я надеюсь только, что вы будете о себе заботиться и никак не уроните собственного достоинства, которое так приятно видеть, когда выйдешь на прогулку, и для меня было всегда большой радостью его видеть еще в те времена, когда я был мальчиком вдвое ниже палицы с медным набалдашником моего весьма почтенного друга, Адского пламени. Что касается жертвы угнетения в костюме цвета серы, то о нем я могу сказать одно: надеюсь, он найдет как раз такое хорошее место, какого заслуживает, и впредь ему редко придется беспокоиться из-за холодной сваре. Тут Сэм сел с приятной улыбкой, и когда шумные одобрения, которыми была встречена его речь, затихли, гости начали расходиться. - Как, неужели вы всерьез хотите уйти, старина? - спросил Сэм Уэллер своего друга, мистера Джона Смаукера. - Да, я должен уйти, - сказал мистер Смаукер. Я обещал Бентаму. - Очень хорошо, - заметил Сэм, - это другое дело. А то как бы он не попросил расчета, если вы его обманете. Но вы-то не уходите, Адское пламя? - Ухожу, - ответил человек в треуголке. - Как! И оставляете чашу с пуншем на три четверти недопитой! - воскликнул Сэм. - Вздор! Садитесь! Мистер Такль был не в состоянии отказаться от такого приглашения. Он отложил в сторону треуголку и палицу, которую только что взял, и заявил, что выпьет стаканчик - за доброе товарищество. Так как джентльмену в голубом было по пути с мистером Таклем, то его тоже уговорили остаться. Когда пунш был наполовину выпит, Сэм потребовал устриц из зеленной лавки: эффект, произведенный пуншем и поведением Сэма, оказался столь зажигательным, что мистер Такль в треуголке и с палицей исполнил матросский танец среди устричных раковин на столе, а джентльмен в голубом аккомпанировал на хитроумном музыкальном инструменте, сделанном из гребенки и папильотки. Наконец, когда пунш пришел к концу и ночь приблизилась к нему же, они отправились провожать друг друга. Мистер Такль, едва выйдя на свежий воздух, внезапно почувствовал желание улечься на мостовой. Сэм, находя, что было бы безжалостно противодействовать, предоставил ему осуществить свое желание. Так как шляпа могла пострадать, если бы оставалась при нем, Сэм заботливо нахлобучил ее на голову джентльмену в голубом и, вложив ему в руку большую палицу, прислонил его к его же собственной парадной двери, позвонил в колокольчик и спокойно отправился домой. На следующее утро, встав значительно раньше, чем имел обыкновение вставать, мистер Пиквик спустился по лестнице совсем одетый и позвонил. - Сэм, - сказал мистер Пиквик, когда мистер Уэллер явился на зов, закройте дверь. Мистер Уэллер повиновался. - Прошлой ночью, Сэм, здесь произошел неприятный инцидент, - сказал мистер Пиквик, - инцидент, который дал мистеру Уинклю основания опасаться нанесения оскорблений со стороны мистера Даулера. - Да, я слышал об этом внизу, от старой леди, сэр, - ответил Сэм. - И я, к сожалению, должен добавить, Сэм, - продолжал мистер Пиквик с весьма озадаченной физиономией, - что, опасаясь этого насилия, мистер Уинкль уехал. - Уехал! - воскликнул Сэм. - Покинул дом рано утром, не переговорив предварительно со мной, ответил мистер Пиквик. И уехал - не знаю куда. - Он должен был остаться и решить дело дракой, сэр, - презрительно отозвался Сэм. - Не так уж трудно было бы справиться с этим-вот Даулером, сэр. - Да, Сэм, - сказал мистер Пиквик, - и у меня самого есть основания сомневаться в его великой храбрости и решимости. Но как бы то ни было, а мистер Уинкль уехал. Его нужно найти, Сэм. Найти и доставить сюда, ко мне. - А если он не захочет вернуться, сэр? - спросил Сэм. - Нужно его заставить, Сэм, - сказал мистер Пиквик. - А кто это сделает, сэр? - с улыбкой осведомился Сэм. - Вы, - ответил мистер Пиквик. - Очень хорошо, сэр. С такими словами мистер Уэллер вышел из комнаты, и немедленно вслед за этим услышали, как захлопнулась парадная дверь. Через два часа он вернулся с таким хладнокровным видом, словно его посылали с самым обыкновенным поручением, и принес весть, что субъект, во всех отношениях отвечающий описанию мистера Уинкля, уехал сегодня утром в Бристоль из отеля "Ройел" с каретой прямого сообщения. - Сэм, - сказал мистер Пиквик, пожимая ему руку, - вы - превосходный человек, незаменимый человек. Вы должны ехать за ним, Сэм. - Слушаю сэр, - отвечал мистер Уэллер. - Как только вы его отыщете, немедленно напишите мне, Сэм, - сказал мистер Пиквик. - Если он попытается от вас удрать, поколотите его или заприте. Я вам даю широкие полномочия, Сэм. - Будьте покойны, сэр, - отозвался Сэм. - Вы ему скажете, - продолжал мистер Пиквик, - что я очень взволнован, очень недоволен и, конечно, возмущен чрезвычайно странной линией поведения, которую он счел уместным избрать. - Скажу, сэр, - отвечал Сэм. - Вы ему скажете, - продолжал мистер Пиквик, - что, если он не вернется сюда, в этот самый дом, вместе с вами, он вернется со мной, ибо я приеду и увезу его. - Об этом-вот я передам ему, сэр, - ответил Сэм. - Как вы думаете, удастся вам найти его, Сэм? - спросил мистер Пиквик с озабоченным видом, заглядывая ему в лицо. - О, я его найду, где бы он ни был! -ответил Сэм с большой уверенностью. - Отлично, - сказал мистер Пиквик. - В таком случае, чем скорее вы отправитесь, тем лучше. Вместе с этими инструкциями мистер Пиквик вручил своему верному слуге некоторую сумму денег и приказал немедленно отправляться в Бристоль, в погоню за беглецом. Сэм уложил в дорожный мешок кое-какие необходимые вещи и собрался в путь. Дойдя до конца коридора, он остановился и, потихоньку вернувшись, просунул голову в дверь гостиной. - Сэр! - прошептал Сэм. - Что, Сэм? - спросил мистер Пиквик. - Хорошо ли я понял указания, сэр? - осведомился Сэм. - Надеюсь, - сказал мистер Пиквик. - Насчет того, чтобы поколотить, это надо понимать регулярно, сэр? спросил Сэм. - Вполне, - отвечал мистер Пиквик. - Безусловно. Поступайте, как найдете нужным. Вы действуете по моему распоряжению. Сэм кивнул в знак понимания, запер дверь и с легким сердцем отправился в путь. ГЛАВА XXXVIII О том, как мистер Уинкль, сойдя со сковороды, тихо и мирно вошел в огонь Незадачливый джентльмен, который был злополучным виновником необычного шума и суматохи, всполошивших население на Ройел-Кроссент при обстоятельствах, описанных выше, провел ночь в великом смятении и тревоге, после чего покинул кров, под коим еще почивали его друзья, и сам не зная, куда направиться. Превосходные и деликатные чувства, которые побудили мистера Уинкля сделать этот шаг, были таковы, что их трудно переоценить и не воздать им должного. "Если этот Даулер, - рассуждал мистер Уинкль сам с собой, - вздумает (а я не сомневаюсь в этом) привести в исполнение свои угрозы и нанесет мне оскорбление действием, на мне будет лежать обязанность вызвать его на дуэль. У него есть жена, эта жена привязана к нему и от него зависит. О небо! Если я убью его, ослепленный гневом, каково будет после этого у меня на душе!" Эти мучительные мысли подействовали столь сильно на гуманного молодого человека, что колени его заколотились друг о дружку, а на физиономии отразилось ужасное внутреннее волнение. Побуждаемый такими соображениями, он схватил свой дорожный мешок и, спустившись на цыпочках по лестнице, как можно тише запер за собой ненавистную парадную дверь и удалился. Направив свои шаги к отелю "Ройел", он застал карету в момент ее отправки в Бристоль, и, думая, что Бристоль отвечает его целям не хуже всякого другого места, куда бы он мог поехать, он влез на козлы и прибыл к месту своего назначения с той быстротой, какой можно было ждать от пары лошадей, совершавших путешествие туда и обратно два раза в день, если не чаще. Он остановился в гостинице "Кустарник" и, решив отложить всякие сношения в письменной форме с мистером Пиквиком до того момента, когда можно будет предположить, что гнев мистера Даулера до известной степени испарился, вышел обозреть город и нашел его чуть грязнее, чем все другие, когда-либо им виденные города. Освидетельствовав док и суда и обозрев собор, он осведомился, как пройти в Клифтон *, и, получив ответ, пошел в указанном направлении. Но тротуары Бристоля отнюдь не являются самыми широкими или самыми чистыми на земном шаре, а его улицы, пожалуй, не самые прямые или наименее запутанные; посему мистер Уинкль, сбитый с толку их многочисленными изгибами и поворотами, стал озираться, отыскивая какую-нибудь приличную лавочку, куда бы он мог снова обратиться за советом и указанием. Его взгляд упал на заново выкрашенное помещение, недавно превращенное в нечто среднее между магазином и жилым домом; красный фонарь, выступавший над полукруглым окном парадной двери, достаточно ясно оповещал о том, что здесь находится резиденция практикующего врача, даже если бы слова "Врачебный кабинет" не были начертаны золотыми литерами на панельной обшивке над окном комнаты, которая в прежнее время служила парадной комнатой. Считая, что это подходящее место для наведения справок, мистер Уинкль вошел в маленькую лавочку, которая была заставлена ящиками с золочеными ярлычками и пузырьками, и, не обнаружив там никого, постучал полукроною о прилавок, чтобы привлечь внимание того, кто, быть может, находился в задней комнате, которую он признал сокровенным и особым святилищем, ибо те же слова: "Врачебный кабинет" - повторялись на двери, начертанные на этот раз, во избежание однообразия, белыми буквами. При первом же стуке монеты шум, вызванный, казалось, фехтованием каминными щипцами и до этой минуты весьма громкий, вдруг прекратился; при втором стуке молодой джентльмен, на вид трудолюбивый, в зеленых очках и с очень большой книгой в руках, тихо проскользнул в лавку и, зайдя за прилавок, осведомился, что угодно посетителю. - Простите, что обеспокоил вас, сэр, - сказал мистер Уинкль, - но не будете ли вы так любезны указать... - Ха-ха-ха! - заревел трудолюбивый молодой джентльмен, подбрасывая огромную книгу и с величайшей ловкостью подхватывая ее в тот самый момент, когда она грозила расколоть на атомы все пузырьки на прилавке. - Вот так сюрприз! Это был, несомненно, сюрприз, ибо мистер Уинкль столь изумился необычайному поведению джентльмена медика, что невольно отступил к двери, видимо смущенный таким странным приемом. - Как, вы меня не узнаете? - сказал джентльмен медик. Мистер Уинкль пробормотал в ответ, что не имел чести. - Ну, если так, - сказал джентльмен медик, - то у меня еще есть надежда, что, если мне повезет, я могу обслужить половину бристольских старух. К черту этого заплесневелого, старого негодяя, к черту! С таким заклятием, обращенным к огромной книге, джентльмен медик с замечательной ловкостью отшвырнул ее ногой в дальний конец лавки и, сняв зеленые очки, обнаружил подлинную ухмыляющуюся физиономию Роберта Сойера, эсквайра, бывшего студента Гайевского госпиталя в Боро, проживавшего на Лент-стрит. - Не вздумайте отрицать, что зашли навестить меня! - воскликнул мистер Боб Сойер, с дружеской горячностью пожимая руку мистеру Уинклю. - Право же, нет, - заявил мистер Уинкль, отвечая на рукопожатие. - Странно, что вы не видели фамилии, - сказал Боб Сойер, привлекая внимание своего друга к наружной двери, на которой тою же белой краской были начертаны слова: "Сойер, преемник Нокморфа". - Я ее не заметил, - признался мистер Уинкль. - Господи, если бы я знал, что это вы, я бы бросился навстречу и заключил вас в свои объятия! - сказал Боб Сойер. - Но, клянусь честью, я думал, что вы - Королевские налоги. - Да неужели? - сказал мистер Уинкль. - Уверяю вас, - подтвердил Боб Сойер. - И я только что собирался сказать, что меня нет дома, но если вам угодно передать какое-нибудь поручение мне, я обязательно передам его! Дело в том, что он меня не знает; и Освещение и Мостовые тоже не знают. Подозреваю, Церковный налог догадывается, кто я такой, и знаю, что Водопроводу это известно, - я ему вырвал зуб, как только приехал сюда. Но входите же, входите! Болтая таким образом, мистер Боб Сойер втолкнул мистера Уинкля в заднюю комнату, где, забавляясь просверливанием раскаленной докрасна кочергой маленьких круглых ямок в каминном кожухе, сидел не кто иной, как мистер Бенджемин Эллен. - А! - воскликнул мистер Уинкль. -Вот неожиданный сюрприз. Какое у вас здесь славное помещение! - Недурно, недурно, - отозвался Боб Сойер. Я "выдержал" вскоре после того замечательного вечера, и мои друзья собрали сколько нужно на открытие этого дела. Я надел черную пару, очки и явился сюда в этом торжественном виде. - И у вас, несомненно, очень прибыльное дело? - проницательно заметил мистер Уинкль. - Очень, - отвечал Боб Сойер. - Такое прибыльное, что через несколько лет вы можете положить все доходы в рюмку и прикрыть их листом крыжовника. - Вы шутите, - сказал мистер Уинкль. - Одни лекарства... - Подделка, дорогой друг, - отозвался Боб Сойер, - в одних ящиках ничего нет, другие не открываются. - Вздор! - воскликнул мистер Уинкль. - Факт! Честное слово! - возразил Боб Сойер, выйдя в лавку и в подтверждение своих слов энергически дергая за маленькие позолоченные шишечки поддельных ящиков. - Вряд ли есть что-нибудь настоящее в этой лавке, кроме пиявок, да и те подержанные. - Никогда бы я этого не подумал! - воскликнул мистер Уинкль, весьма изумленный. - Надеюсь, - отозвался Боб Сойер, - иначе какая была бы польза от видимости, а? Но не хотите ли подкрепиться? Последуете нашему примеру? Правильно, Бен, дружище, засуньте руку в буфет и достаньте патентованное пищеварительное. Мистер Бенджемин Эллен улыбнулся в знак готовности и извлек из буфета, находившегося по соседству, бутылку, до половины наполненную бренди. - Вода нам не нужна, конечно? - спросил Боб Сойер. - Да как сказать, - отозвался мистер Уинкль. - Час, собственно говоря, ранний. Я бы предпочел разбавить, если вы не возражаете. - Нимало, если ваша совесть; может примириться с этим, - ответил Боб Сойер, со смаком осушая одним глотком рюмку бренди. - Бен, миску! Мистер Бенджемин Эллен извлек из того же потайного местечка маленькую медную миску, причем Боб Сойер заметил, что особенно гордится ею, ибо у нее весьма деловой вид. Когда вода в профессиональной миске своевременно закипела благодаря нескольким лопаткам угля, который мистер Боб Сойер достал из ящика под окном с табличкой: "Содовая вода", мистер Уинкль осквернил свой бренди. Разговор принял оживленный характер, как вдруг был прерван прибытием в лавку мальчика в скромной серой ливрее и в шляпе, обшитой золотым галуном, с маленькой закрытой корзинкой в руке. Этого мальчика мистер Боб Сойер немедленно приветствовал: - Том, бездельник, иди сюда! Мальчик явился на зов. - Сознайся, прыгал через каждую тумбу в Бристоле, молодой лодырь? спросил мистер Боб Сойер. - Нет, сэр, не прыгал, - ответил мальчик. - И не советую, - заявил мистер Боб Сойер с угрожающим видом. - Как ты полагаешь, кто прибегнет к помощи врача, чей мальчишка только и делает, что играет в шарики на тротуаре или в чехарду на мостовой? Или ты не питаешь никакого уважения к своей профессии, бездельник? Ты доставил все лекарства? - Да, сэр. - Порошки для ребенка в большой дом, куда въехали новые жильцы, а пилюли для приема четыре раза в день сварливому старому джентльмену с подагрической ногой? - Да, сэр. - В таком случае закрой дверь и присматривай за аптекой. - Послушайте, - сказал мистер Уинкль, когда мальчик удалился, - дела совсем не так плохи, как вы меня уверяли. Кое-какие лекарства вы все-таки рассылаете. Мистер Боб Сойер выглянул в аптеку, дабы убедиться, что поблизости нет посторонних людей, и, наклонившись к мистеру Уинклю, сообщил тихим голосом: - Он доставляет их не в тот дом. У мистера Уинкля был недоумевающий вид, а Боб Сойер и его друг расхохотались. - Как же вы не понимаете, - сказал Боб. - Он подходит к какому-нибудь дому, звонит у парадной двери, сует без всяких объяснений сверток с лекарствами в руку слуге и уходит. Слуга несет его в столовую, хозяин развертывает пакет и читает наклейку: "Микстуру принимать перед сном; пилюли - как и раньше; полоскание - употребление известно; порошок. От Сойера, преемника Нокморфа. Аккуратно приготовлено по рецепту врача" и так далее. Он показывает жене, она читает наклейку; сверток передают слугам, они читают наклейку. На следующий день является мальчик: "Прошу прощенья, ошибся, столько дела, столько пакетов для доставки, привет от мистера Сойера, преемника Нокморфа". Фамилия запоминается, а в этом-то все дело, друг мой, в медицинской практике. Это лучше любой рекламы, старина! У нас есть одна бутылка в четыре унции, которая побывала в доброй половине домов Бристоля, и мы с ней еще не покончили. - Ах, вот оно что! - воскликнул мистер Уинкль. Какой превосходный план! - О, мы с Беном придумали десяток таких планов, - отвечал Боб Сойер с большим воодушевлением. - Фонарщик получает восемнадцать пенсов в неделю за то, что звонит нам в ночной звонок в течение десяти минут каждый раз, как проходит мимо; а мой мальчишка врывается в церковь как раз перед пением псалмов, когда у людей только и дела, что глазеть по сторонам, и вызывает меня, изображая на своей физиономии ужас и скорбь. "Ах, боже мой, - говорят вокруг, - кто-то внезапно заболел! Послали за Сойером, преемником Нокморфа. Какая большая практика у этого молодого человека!" После этого разоблачения некоторых тайн медицины мистер Боб Сойер и его друг Бен Эллен откинулись на спинки стульев и неудержимо расхохотались. Когда они насладились шуткой в полное свое удовольствие, разговор перешел на темы, которыми мистер Уинкль интересовался более непосредственно. Кажется, мы уже упомянули, что мистер Бенджемин Эллен делался сентиментальным после бренди. Это обстоятельство не является исключительным, что мы сами можем подтвердить, ибо нам приходилось изредка иметь дело с пациентами, проявлявшими те же симптомы. В этот период своего существования мистер Бенджемин Эллен отличался, пожалуй, более сильным предрасположением к сентиментальности, чем когда бы то ни было, а причина сей болезни состояла вкратце в следующем: он уже около трех недель гостил у мистера Боба Сойера; мистер Боб Сойер не мог похвалиться воздержанностью, так же как не мог мистер Бенджемин Эллен похвалиться очень крепкой головой; результат был тот, что в течение вышеуказанного промежутка времени мистер Бенджемин Эллен все время переходил от опьянения частичного к опьянению полному. - Мой дорогой друг, я очень несчастен! - сказал мистер Бен Эллен, воспользовавшись временным отсутствием мистера Боба Сойера, удалившегося за прилавок для того, чтобы отпустить несколько подержанных пиявок, о коих было упомянуто выше. Мистер Уинкль выразил свое искреннее сожаление по поводу сказанного и спросил, не может ли он как-нибудь облегчить скорбь страдающего студента. - Никак, старина, никак! - сказал Бен. - Вы помните Арабеллу, Уинкль? Мою сестру Арабеллу - девчонку с черными глазками, - она гостила у Уордля? Не знаю, заметили ли вы ее; славная девочка, Уинкль. Может быть, черты моей физиономии помогут вам вспомнить ее лицо? Мистер Уинкль не нуждался ни в каких средствах, чтобы вызвать в памяти очаровательную Арабеллу, и, пожалуй, это было к счастью, ибо черты физиономии ее брата Бенджемина, бесспорно, не могли в достаточной мере освежить в его памяти ее образ. Он отвечал со всем возможным самообладанием, что превосходно помнит молодую леди, о которой идет речь, и от души надеется, что она в добром здоровье. - Наш друг Боб - чудесный парень, Уинкль! - был единственный ответ мистера Бена Эллена. - Конечно, - сказал мистер Уинкль, не очень обрадованный этим близким сопоставлением двух имен. - Я предназначил их друг для друга, они созданы друг для друга, посланы в мир друг для друга, рождены друг для друга, Уинкль! - сказал мистер Бен Эллен, энергически ставя на стол свой стакан. - Тут особое предназначение: разницы между ними всего пять лет, и оба празднуют день рождения в августе. Мистеру Уинклю так хотелось услышать продолжение, что он не очень удивился такому необычайному совпадению, сколь ни было оно чудесно. Тогда мистер Бен Эллен, пролив несколько слезинок, стал говорить о том, что, невзирая на все его уважение, почтение и благоговение к другу, Арабелла беспричинно и неблагодарно проявила самую определенную антипатию к его особе. - И я думаю, что загвоздка в какой-то более ранней привязанности, сказал в заключение мистер Бен Эллен. - Есть у вас какие-нибудь предположения, кто может быть предметом ее любви? - спросил мистер Уинкль с великим трепетом. Мистер Бен Эллен схватил кочергу, воинственно взмахнул ею над головой, нанес сокрушительный удар по воображаемому черепу и, наконец, заявил очень выразительным тоном, что он хотел бы только угадать, кто это, - вот и все. - Я бы ему показал, что я о нем думаю, - сказал мистер Бен Эллен. И кочерга снова описала круг еще более неистово. Все это действовало, конечно, весьма успокоительно на чувства мистера Уинкля, который безмолвствовал в течение нескольких минут, но в конце концов собрался с духом, чтобы спросить, находится ли мисс Эллен в Кенте. - Нет! - ответил мистер Бен Эллен с хитрой миной и опустил кочергу. - Я считаю, что дом Уордля не вполне подходящее место для упрямой девушки, поэтому, раз я являюсь ее естественным защитником и опекуном, ибо наши родители умерли, я привез ее в эти края, чтобы она провела несколько месяцев у старой тетки в славном, скучном, глухом месте. Думаю, это ее излечит, старина. А если не излечит, я ее повезу ненадолго за границу и посмотрю, как это подействует. - А тетка живет в Бристоле? - запинаясь, спросил мистер Уинкль. - Нет, не в Бристоле, - ответил мистер Бен Эллен, указав большим пальцем через левое плечо, - в той стороне, вон там. Но тише, вот Боб! Ни слова, мой дорогой друг, ни слова! Как ни был краток этот разговор, он пробудил в мистере Уинкле величайшее волнение и тревогу. Мысль о том, что у нее была привязанность, не давала ему покоя. Не он ли объект ее? Не из-за него ли прекрасная Арабелла взирала с презрением на веселого Боба Сойера, или у него был счастливый соперник? Он решил увидеть ее во что бы то ни стало, но тут возникло непреодолимое препятствие, ибо он никак не мог угадать, означают ли пояснительные слова мистера Вена Эллена "в той стороне" и "вон там" расстояние в три, в тридцать или в триста миль. Но в настоящее время ему не представилось случая поразмыслить о своей любви, так как возвращение Боба Сойера непосредственно предшествовало появлению мясного паштета из булочной, для уничтожения которого этот джентльмен настоятельно предложил мистеру Уинклю остаться. Скатерть была разостлана поденщицей, которая занимала место экономки мистера Боба Сойера; а когда третий нож и вилку позаимствовали у матери мальчика в серой ливрее (ибо домашнее хозяйство мистера Сойера было поставлено на скромную ногу), они уселись за обед, к которому было подано пиво "в самой подходящей для него оловянной посуде", как заметил мистер Сойер. После обеда мистер Боб Сойер потребовал самую большую ступку из находившихся в лавке и начал приготовлять в ней ароматический ромовый пунш, уверенно и с ловкостью аптекаря размешивая и растирая пестиком соответствующие составные части. Мистер Сойер, будучи холостяком, владел одним-единственным стаканом, который был предоставлен мистеру Уинклю как гостю, мистер Бей Эллен приспособил себе воронку, заткнув пробкой узкий конец ее, а Боб Сойер воспользовался одним из тех стеклянных сосудов с широким отверстием и различными каббалистическими знаками, в которых аптекари обыкновенно отмеряют жидкие лекарства при изготовлении своих микстур. Когда с предварительными приготовлениями было покончено, пунш отведали, объявили превосходным, и, условившись, что Боб Сойер и Бей Эллен имеют право наполнять свои сосуды дважды на каждый стакан мистера Уинкля, они честно принялись за дело с большим удовольствием и в добром согласии. Пением не развлекались, ибо мистер Боб Сойер сказал, что это было бы непрофессионально; но в награду за такое лишение говорили и хохотали так громко, что, по всей вероятности, их слышали на другом конце улицы. Эти разговоры существенно помогли скоротать время и развить ум подручного Боба Сойера, каковой подручный, вместо того чтобы посвятить вечер обычному занятию - писанию собственного имени на прилавке, а затем стиранию его, прильнул к стеклянной двери, и в одно и то же время мог и слышать и видеть. Веселье мистера Боба Сойера стремительно переходило в буйство, мистер Бен Эллен быстро впадал в сентиментальность, и от пунша почти ничего не оставалось, когда мальчик, вбежав в комнату, объявил, что некая молодая женщина приглашает Сойера, преемника Нокморфа, немедленно прибыть на одну из ближайших улиц. Это положило конец пирушке. Мистер Боб Сойер, уразумев сообщение после двадцатикратных повторений, обвязал голову мокрым полотенцем, чтобы протрезвиться, и добившись этого только отчасти, надел зеленые очки и отправился в путь. Не поддаваясь ни на какие уговоры подождать возвращения Боба и убедившись в полной невозможности завязать с мистером Беном Элленом хоть сколько-нибудь разумный разговор на тему, особенно близкую его сердцу или на какую бы то ни было другую, мистер Уинкль попрощался и вернулся в "Кустарник". Душевное смятение и непрерывные размышления, пробужденные Арабеллой, воспрепятствовали пуншу, который пришелся на его долю, произвести на него то впечатление, какое он произвел бы при иных обстоятельствах. Посему, выпив стакан содовой воды с бренди в буфетной, мистер Уинкль прошел в общую столовую скорее угнетенный, чем возбужденный событиями этого дня. Перед камином, спиной к мистеру Уинклю, сидел довольно высокий джентльмен в пальто; кроме него, в комнате никого не было. Ветер был довольно холодный для этого времени года, и джентльмен отодвинул свой стул в сторону, чтобы дать возможность вновь прибывшему созерцать камин. Что же должен был почувствовать Уинкль, когда при этом обнаружились лицо и фигура мстительного и кровожадного Даулера! Первым побуждением мистера Уинкля было ухватиться за ручку ближайшего колокольчика, но таковая, к несчастью, находилась за головой мистера Даулера. Он шагнул было к ней, раньше чем одумался. Это движение заставило мистера Даулера поспешно отодвинуться. - Мистер Уинкль, сэр! Успокойтесь. Не бейте меня! Я этого не стерплю. Побои! Никогда! - сказал мистер Даулер мягче, чем мистер Уинкль ожидал от столь свирепого джентльмена. - Побои, сэр? - заикаясь, выговорил мистер Уинкль. - Побои, сэр, - отозвался Даулер. - Не волнуйтесь. Сядьте. Выслушайте меня. - Сэр, - сказал мистер Уинкль, дрожа всем телом, - раньше чем я соглашусь сесть рядом с вами или против вас, мне нужна гарантия в виде некоторого объяснения. Прошлой ночью вы бросили угрозу, направленную против меня, сэр, страшную угрозу, сэр. Тут мистер Уинкль сильно побледнел и умолк. - Да, - сказал Даулер с лицом почти таким же бледным, как у мистера Уинкля. - Обстоятельства внушали подозрение. Были даны объяснения. Я уважаю ваше мужество. Ваши чувства благородны. Сознание невинности. Вот моя рука. Пожмите ее. - Право же, сэр, - начал мистер Уинкль, не решаясь подать ему руку из опасения подвергнуться неожиданному нападению, - право же, сэр, я... - Я знаю, что вы хотите сказать, - перебил Даулер. - Вы чувствуете себя обиженным. Вполне естественно. Так было и со мной. Я был не прав. Прошу прощенья. Будем друзьями. Простите меня. С этими словами Даулер почти насильно завладел рукой мистера Уинкля и, пожав ее с величайшим жаром, заявил, что считает его человеком чрезвычайно смелым и уважает его больше, чем когда-либо. - Теперь садитесь, - сказал Даулер. - Расскажите все. Как вы нашли меня? Когда вы за мной погнались? Будьте откровенны. Скажите мне. - Это произошло совершенно случайно, - ответил мистер Уинкль, весьма озадаченный странными и неожиданными вопросами. - Совершенно. - Рад этому, - сказал Даулер. - Я проснулся. Забил об угрозе. Я смеялся над происшествием. Я был расположен к вам дружелюбно. Я так и сказал. - Кому? - осведомился мистер Уинкль. - Миссис Даулер. "Вы дали клятву", - сказала она. "Дал", - сказал я. "Это была опрометчивая клятва", - сказала она. "Да, - сказал я. - Я принесу извинения. Где он?" . - Кто? - спросил мистер Уинкль. - Вы! - отвечал Даулер. - Я спустился вниз. Вас не было. Пиквик был мрачен. Он покачал головой. Выразил надежду, что до насилия не дойдет. Я понял все. Вы считали себя обиженным. Вы вышли... быть может, за другом; может быть, за пистолетами. "Благородное мужество, - сказал я. - Я восхищаюсь им". Мистер Уинкль откашлялся и, начиная соображать, откуда ветер дует, приосанился. - Я оставил вам записку, - продолжал Даулер. Написал, что сожалею. И это верно. По срочному делу меня вызвали сюда. Вы были не удовлетворены. Вы последовали за мной. Вы потребовали устного объяснения. Вы правы. Теперь все выяснено. С моими делами покончено. Завтра я возвращаюсь. Едем вместе. По мере того как Даулер давал свои объяснения, мистер Уинкль принимал все более внушительную осанку. Тайна, окутывавшая начало их разговора, рассеялась; мистер Даулер питал такое же сильное отвращение к дуэли, как и он сам; короче, этот задорный и страшный субъект был одним из отъявленных трусов и, истолковав отсутствие мистера Уинкля в духе, соответствовавшем его собственным опасениям, поступил так же, как он: благоразумно уехал, пока не уляжется смятение чувств. Когда подлинное положение дел открылось мистеру Уинклю, он принял очень грозный вид и сказал, что вполне удовлетворен, но сказал таким тоном, который не оставлял у мистера Даулера никаких сомнений в том, что, не будь он удовлетворен, неизбежно должно было бы произойти нечто в высшей степени ужасное и смертоносное. У мистера Даулера, по-видимому, создалось подобающее впечатление от великодушия и снисходительности мистера Уинкля; и обе воюющие стороны расстались на ночь после многократных заверений в вечной дружбе. Около половины первого, когда мистер Уинкль уже минут двадцать вкушал всю сладость первого сна, его неожиданно разбудил громкий стук в дверь; этот стук, будучи повторен с сугубой настойчивостью, заставил его сесть в постели и осведомиться, кто там и что случилось. - Сэр! Тут какой-то молодой человек говорит, что должен видеть вас немедленно, - отозвался голос служанки. - Молодой человек? - воскликнул мистер Уинкль: - Никакой ошибки нет, сэр, - отвечал другой голос в замочную скважину, - и если этот интересный юноша не будет впущен без промедления, весьма возможно, что его ноги войдут раньше, чем его физиономия. Высказав такое предположение, молодой человек слегка ударил ногой по одной из нижних филенок двери, словно для того, чтобы придать больше силы и веса своему замечанию. - Это вы, Сэм? - осведомился мистер. Уинкль, вскакивая с постели. - Совершенно невозможно установить личность джентльмена и получить нравственное удовлетворение, не взглянув на него, сэр, - поучительно ответил голос. Мистер Уинкль, не сомневаясь больше в том, кто был этот молодой человек, отпер дверь. Едва он это сделал, как мистер Сэмюел Уэллер вошел с большой поспешностью, заботливо запер снова дверь с внутренней стороны, преспокойно положил ключ в жилетный карман и, окинув взглядом мистера Уинкля с головы до ног, сказал: - Вы очень забавный молодой джентльмен, вот вы кто такой, сэр! - Что означает это поведение, Сэм? - с негодованием спросил мистер Уинкль. - Убирайтесь, сэр, сию же минуту! Что это означает, сэр? - Что это означает? - спросил Сэм. - Послушайте, сэр, пожалуй, это слишком жирно, как сказала молодая леди, упрекая пирожника, продавшего ей свиной паштет, в котором ничего не было внутри, кроме сала. Что это означает? Это недурно, совсем недурно! - Отоприте дверь и немедленно удалитесь из этой комнаты, сэр! - сказал мистер Уинкль. - Я удалюсь из этой-вот комнаты, сэр, как раз в тот самый момент, когда и вы из нее удалитесь, - весьма убедительным тоном возразил Сэм, степенно усаживаясь. - Если мне придется унести вас на спине, - ну, тогда, конечно, я удалюсь на самую крохотную секунду раньше вас; но разрешите выразить надежду, что вы не доведете меня до крайности. Говоря это, я только повторяю то, что сказал. благородный джентльмен упрямой съедобной улитке, которая не вылезала из раковины, невзирая на булавку, и он боялся, что придется раздавить ее дверью. В заключение этой речи, которая отличалась необычным для него многословием, мистер Уэллер положил руки на колени и посмотрел прямо в лицо мистеру Уинклю, выражая всей своей физиономией твердое намерение не допускать никаких шуток. - Нечего сказать, сэр, - продолжал мистер Уэллер тоном морального осуждения, - вы очень любезны, молодой человек, если впутываете нашего драгоценного хозяина во всякие фантазии, когда он твердо решил перенести все для принципа. Вы куда хуже Додсона, сэр, а что касается Фогга, то его я считаю сущим ангелом по сравнению с вами! Мистер Уэллер, сопровождая эту последнюю фразу выразительным шлепком по коленям, скрестил руки с видом глубокого отвращения и откинулся на спинку стула, как бы дожидаясь защитительной речи преступника. - Мой добрый Сэм! - сказал Уинкль, протягивая руку; зубы его стучали все время, пока он говорил, ибо он стоял на протяжении всей лекции мистера Уэллера в своем ночном одеянии. - Я уважаю вашу привязанность к моему превосходному другу и, право же, очень сожалею, что доставил ему еще новый повод для беспокойства. Полно, Сэм, полно! - Правильно. Вы и должны сожалеть, - сказал Сэм довольно хмуро, но в то же время почтительно пожимая протянутую руку, - и я очень рад, что убедился в этом, и если только это от меня зависит, я никому не позволю его дурачить, и конец делу. - Конечно, Сэм, - согласился мистер Уинкль. - Так! Теперь ложитесь спать, Сэм, а утром мы об этом еще потолкуем. - Очень сожалею, - сказал Сэм, - но я не могу лечь спать. - Не можете лечь спать? - повторил мистер Уинкль. - Нет, - сказал Сэм, покачивая головой. - Это невозможно. - Неужели вы хотите сказать, что немедленно отправляетесь обратно, Сэм? - осведомился мистер Уинкль, крайне изумленный. - Нет, если только вы не пожелаете, - ответил Сэм, - но я не могу покинуть эту-вот комнату. Хозяин дал строгий приказ. - Вздор, Сэм! - сказал мистер Уинкль. - Мне нужно остаться здесь два-три дня. И мало того, Сэм, вы должны остаться здесь, чтобы помочь мне добиться свидания с молодой леди, мисс Эллен, Сэм, - вы ее помните, которую я должен и хочу видеть раньше, чем покину Бристоль. Но в ответ на каждый из этих пунктов Сэм качал головой с большой твердостью и энергически отвечал: - Невозможно! Однако после многих доводов и уговоров со стороны мистера Уинкля и полного разоблачения того, что произошло при встрече с Даулером, Сэм начал колебаться, и, наконец, порешили на компромиссе, главные и основные условия коего были следующие: Сэм удаляется и предоставляет комнату в полное распоряжение мистера Уинкля, если ему будет разрешено запереть дверь снаружи и унести ключ, обязавшись в случае пожара или другой непредвиденной опасности немедленно отпереть; рано утром будет написано и отправлено с Даулером письмо мистеру Пиквику с просьбою о его согласии на пребывание Сэма и мистера Уинкля в Бристоле для достижения целей, уже изложенных, и об ответе с ближайшей каретой; в случае благоприятного ответа вышеуказанные лица остаются, а в случае неблагоприятного возвращаются в Бат немедленно по получении оного; и, наконец, мистер Уинкль категорически обязуется в течение этого времени не делать попыток к тайному бегству ни через окно, ни через камин, ни каким-либо иным путем. Когда договор был заключен, Сэм запер дверь и удалился. Он уже почти добрался до нижней площадки лестницы, как вдруг остановился и вытащил из кармана ключ. - Я совсем забыл о том, что нужно было его поколотить, - сказал Сэм, поворачивая было назад. - Хозяин ясно сказал, что нужно это сделать. Удивительно глупо с моей стороны! Не беда! - добавил он, просияв. - Это легко будет сделать и завтра. Утешившись, по-видимому, таким соображением, мистер Уэллер снова сунул ключ в карман, спустился с последних ступенек, не испытывая новых угрызений совести, и вскоре погрузился, вместе с другими обитателями дома, в глубокий сон. ГЛАВА XXXIX Мистер Сэмюел Уэллер, удостоившись романическою поручения, приступает к его исполнению; с каким успехом - обнаружится дальше В течение следующего дня Сэм упорно не упускал мистера Уинкля из виду, твердо решив не сводить с него глаз ни на секунду, пока не получит определенных инструкций из первоисточника. Хотя мистеру Уинклю неприятны были строгий надзор и великая бдительность Сэма, он предпочитал мириться с этим, чем идти на явное сопротивление и подвергнуть себя опасности быть увезенным силою; мистер Уэллер не раз внушительно намекал, что избрать именно эту линию поведения его побуждает суровое чувство долга. Нет причин сомневаться в том, что Сэм очень быстро успокоил бы свою совесть, доставив мистера Уинкля в Бат, связанного по рукам и по ногам, если бы немедленный ответ мистера Пиквика на записку, которую Даулер взялся передать, не предупредил подобного акта. Говоря коротко, в восемь часов вечера мистер Пиквик самолично вошел в общую столовую "Кустарника" и с улыбкой сказал Сэму, к великому его облегчению, что он поступил совершенно правильно и больше нет необходимости стоять на страже. - Я решил приехать сам, - сказал мистер Пиквик, обращаясь к мистеру Уинклю, когда Сэм освободил его от пальто и дорожного шарфа, - чтобы убедиться, раньше чем я дам свое согласие на участие Сэма в этом деле, что ваше чувство к этой молодой леди вполне честно и серьезно. - От всего сердца и от всей души говорю, что серьезно! - воскликнул мистер Уинкль с большой энергией. - Помните, Уинкль, - сказал мистер Пиквик с сияющими глазами, - мы ее встретили в доме нашего превосходного и гостеприимного друга. Плохо бы вы отблагодарили его, если бы стали добиваться привязанности этой молодой леди из одного легкомыслия и без серьезных намерений. Я этого не допущу, сэр. Я этого не допущу! - Конечно, у меня и в помыслах этого нет! - с жаром воскликнул мистер Уинкль. - Я об этом много думал и чувствую, что все мое счастье в ней. - Это то, что мы называем - завязать все в один узелок, сэр, - вмешался мистер Уэллер с приятной улыбкой. Мистер Уинкль отнесся несколько сурово к этому замечанию, а мистер Пиквик сердито приказал своему слуге не шутить с одним из лучших чувств нашей натуры, на что Сэм ответил, что он не стал бы шутить, если бы разбирался в этом; но столько есть этих лучших чувств, что он не может угадать, какое из них действительно лучшее. Затем мистер Уинкль рассказал о разговоре, который был у него с мистером Беном Элленом относительно Арабеллы; сообщил, что его целью было добиться свиданья с молодой леди и формально признаться ей в своей страсти; и заявил о своей уверенности, основанной на некоторых туманных намеках и бормотанье вышеупомянутого Бена, что где бы ни была она заточена в настоящее время - место это находится где-то поблизости от Холмов. Таков был весь запас сведений или догадок по этому вопросу. Было решено, что с этой весьма ненадежной нитью для руководства мистер Уэллер отправится на следующее утро на разведку; было условлено также, что мистер Пиквик и мистер Уинкль, будучи менее уверены в своих силах, совершат прогулку по городу и мимоходом заглянут в течение дня к мистеру Бобу Сойеру в надежде увидеть молодую леди или услышать что-либо о ее местопребывании. Итак, на следующее утро Сэм Уэллер вышел на поиски, отнюдь не устрашенный весьма обескураживающей перспективой; он побрел по одной улице, побрел по другой (мы готовы были бы сказать: в гору и под гору, но в сторону Клифтона мы все время идем в гору), не встретив никого и ничего, что могло пролить хотя бы слабый свет на предмет его поисков. Сэм много раз вступал в разговоры с грумами, прогуливавшими лошадей на улицах, и с няньками, гулявшими с детьми в переулках; но Сэм не мог извлечь ни из первых, ни из последних ничего, что имело бы хотя малейшее отношение к объекту искусно проводимого дознания. В очень многих домах было очень много молодых леди, большую часть коих проницательные слуги мужского и женского пола подозревали в глубокой привязанности к кому-то или в полной готовности привязаться, если представится случай. Но поскольку ни одна из этих молодых леди не была мисс Арабеллой Эллен, Сэм по получении информации оставался не более осведомленным, чем был до нее. Сэм оставил позади Холмы, борясь с сильным ветром и задаваясь вопросом, неужели в этих краях всегда приходится держать шляпу обеими руками, и добрел до тенистого местечка, где было разбросано несколько маленьких вилл, казавшихся тихими и уединенными. Перед дверью конюшни в конце длинного переулка-тупика грум в рабочем костюме бездельничал, по-видимому убеждая себя в том, что он что-то делает с помощью лопаты и тачки. Мы можем отметить здесь, что нам вр