девочки. Они были в восторге от Эдинбурга и, пользуясь прекрасной погодой, осмотрели и город, и его окрестности. В Хотернден с нами ездил Пейн, и мы хохотали весь день. Представьте, он рассказал мне, что мисс Мартино однажды объяснила ему и некоему озерному доктору, почему "Таймсу" так удаются заграничные корреспонденции, - дело в том, что они держат для этого ясновидящую!!! "Вы. может быть, заметили, - говорит она, - что "Дейли ньюс" за последнее время сделала большие успехи в этом отношении. А почему? Потому что они недавно тоже наняли ясновидящую!" И под этим внушительным доказательством надменного самодовольства, таящимся под смирительной рубашкой, прошу позволения подписаться: Всегда анти-политико-экономический, антидеморганский и т. д. <> 82 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, Лондон, воскресенье, 10 октября 1858 г. Дорогой Форстер, Что касается чтений, я не могу описать Вам, какие я всюду встречаю любовь и уважение. Как огромная толпа, битком набившая зал, умолкает, едва я выхожу на сцену. Как университетская молодежь и старые дельцы одинаково стараются пробиться ко мне, когда они, вопя, провожают меня. Как простые люди и знатные господа останавливают меня на улицах и говорят: "Мистер Диккенс, не позволите ли вы мне коснуться руки, которая наполнила мой дом таким количеством друзей?" А если бы Вы видели одетых в траур матерей, отцов, сестер и братьев, которые неизменно приходят на "Маленького Домби", и если бы Вы всмотрелись в это удивительное выражение успокоения и надежды, с которым они толпятся вокруг меня, словно я стоял рядом с ними у смертного ложа их ребенка, Вы сочли бы это удивительным и непонятным. И конечно, я стал читать лучше, потому что, выступая, все время внимательно наблюдаю и за самим собой, и за публикой, и благодаря этому многое улучшил. В Абердине зал и коридор были битком набиты дважды за один день. В Перте (где я, приехав, решил, что там буквально некому прийти слушать меня) знать съехалась из всех поместий, даже лежавших в тридцати милях от города, который тоже явился весь и заполнил огромный зал. И такую чуткую, полную огня и энтузиазма публику мне редко доводилось видеть. В Глазго, где я читал три вечера и одно утро, мы собрали огромную сумму - целых 600 футов. И это при манчестерских ценах на билеты, которые ниже, чем цены Сент-Мартинс-холла! Что касается впечатления - если бы Вы видели их после того, как в "Колоколах" умерла Лилиен или когда Скрудж проснулся и начал разговаривать с мальчиком за окном, я думаю, Вы этого никогда не забыли бы. А вчера, когда кончился "Домби", в холодном свете дня они все после недолгого, простого и грустного молчания встали и начали так аплодировать, так махать шляпами с удивительной сердечностью и любовью ко мне, что в первый раз за все мои публичные выступления меня буквально сбили с ног, и я увидел, как все тысяча восемьсот человек качнулись на одну сторону, словно сотрясая весь зал. Но, несмотря на все это должен признаться, я хотел бы, чтобы чтениям поскорей пришел конец, чтобы я вернулся домой и мог снова сидеть и думать у себя в кабинете. И только одно не было ничем омрачено. Милые девочки получили огромное удовольствие, и их поездка чрезвычайно удалась. Я думаю, что писал Вам (однако точно не помню), как великолепно меня принимали в Ньюкасле. Я вспомнил о Ньюкасле потому, что там ко мне присоединились девочки. Я хотел бы, чтобы чтениям поскорей пришел конец, чтобы я вернулся домой и мог снова сидеть и думать у себя в кабинете. Но хотя иногда я очень устаю, утомление на мне почти не сказывается. И хотя все наши, от Смита и далее, порой более или менее выходили из строя, я ни разу не чувствовал себя неспособным работать, хотя частенько был бы рад без этого обойтись. Мой самый нежный привет миссис Форстер. Любящий Вас. <> 83 <> МИСС КУТС Гулль, среда, 28 октября 1858 г. ...Моя поездка близится к концу, и я от души рад, что почти все уже позади и я скоро буду дома, у себя в кабинете. Эта поездка была удивительно успешной. Мой чистый доход - только мой, после вычета всех расходов, - превосходил тысячу гиней в месяц. Но самое главное (особенно сейчас) - это то, как публика повсюду с восторгом выражала свою любовь ко мне и нежную дружбу. Я считаю особым счастьем, что именно в эту осень мне суждено было встретиться с таким множеством расположенных ко мне людей. Мистер Артур Смит превзошел все мои ожидания и сделал эту поездку настолько легкой, насколько это вообще возможно. Его огромный практический опыт и замечательная ревностность, его умение обращаться с толпами и отдельными лицами были для меня великой помощью и утешением... <> 84 <> ФРЭНКУ СТОУНУ Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, Лондон, понедельник, 13 декабря 1858 г. Мой дорогой Стоун, Очень благодарен Вам за присланные размышления. Мне они очень понравились тем, что в них выражены мысли и чувства многих людей, в других же отношениях они ничем особенным не примечательны. Им свойственна некая роковая ошибка, подобная червю, подтачивающему растение в самом его корне, и не дающая ему развиваться и приносить плоды. Половина всего зла и лицемерия, что существует в христианском мире, проистекает (на мой взгляд) из упорного нежелания признать Новый завет учением, имеющим свою собственную ценность, из стремления насильственно сочетать его с Ветхим заветом - а это служит источником всяческого переливания из пустого в порожнее и толчения воды в ступе. Но ведь ополчаться с такой силой на столь незначительную погрешность или обесценивать каким-либо образом божественное милосердие и красоту Нового завета - значит совершать ошибку гораздо худшую. А приравнивать Иисуса Христа к Магомету - попросту безрассудство и блажь. С таким же успехом я мог бы взгромоздиться на помост и оповестить своих учеников о том, что жизнь Георга IV и Альфреда Великого - явления одного и того же порядка *. Любящий Вас. <> 85 <> Б. У. ПРОКТЕРУ Тэвисток-хаус, воскресенье, 19 декабря 1858 г. Дорогой Проктер, Тысяча благодарностей за песенку. Она меня очаровала, и я буду счастлив осветить страницы "Домашнего чтения" таким мудрым и ласковым огоньком. Я так же не верю в исчезновение Вашего поэтического таланта, как в то, что Вы сами переселились в лучший мир. Поверьте мне, Вы и Ваш талант отправитесь туда вместе. И вот я надеюсь, что услышу еще много песен труда, а кузнец выкует из железа множество превосходных стихов, как и надлежит искусному работнику, каким я всегда его знал. Искренне Ваш, мой дорогой Проктер. <> 86 <> У. Г. УИЛСУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, суббота, 8 января 1859 г. Милый Уилс, Это первый из нескольких очерков "Жены священника", о котором я Вам говорил. Отдайте его в набор для нашего следующего номера. Надеюсь, что она окажется весьма полезным сотрудником. Я прочитал несколько ее вещей и посоветовал ей, как их улучшить. Она собирается написать еще один очерк, который будет продолжением этого. Она превосходно знает жизнь бедного сельского прихода, у нее приятный женский юмор, по-женски тонкая наблюдательность и несомненные литературные способности. Преданный Вам. <> 87 <> ДЖ. П. НАЙТУ Вторник, 18 января 1859 г. ...Весьма сожалею, что вынужден отказать себе в удовольствии принять для "Домашнего чтения" рукопись, которую возвращаю одновременно с настоящим письмом. Хотя для первого опыта она очень недурна и хотя в ней есть проблеск живой фантазии (например, описание того, как дождевые капли падают в лужи), она слишком пространна для столь ничтожной темы. Кроме того, я настоятельно рекомендовал бы начинающему автору принять во внимание, что к нашему времени старые ветераны Наполеона Великого поистине ужасно состарились. Они участвовали в стольких кампаниях и совершили такое огромное количество маневров (и во французской и в английской литературе), что попытку этих древних пенсионеров выбраться из богадельни могут оправдать лишь какие-нибудь совершенно новые подвиги. Мсье Норль лишен всякой индивидуальности, ни одна оригинальная черточка, ни один штрих не выделяют его из всех персонажей, которые наводняют литературу вот уже сорок лет. К тому же он так долго собирается поведать свою историю, что я сомневаюсь, есть ли у него что сказать. Я позволил себе написать Вам эти несколько слов, так как мне очень хочется объяснить, почему я отказываю себе в удовольствии оставить рукопись. Право же, я был бы искренне рад, если бы имел хоть маленькую возможность это сделать. Разумеется, я не могу взять на себя роль оракула, заявив, что писательница могла бы сделать лучше, но думаю, что могла бы... <> 88 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ 24 января, 1859 г. ...Я твердо решил выбрать название для будущего журнала, ибо знаю, что не смогу работать до тех пор, пока его не будет, и, кроме того, я заметил, что такое же странное чувство владеет всеми остальными... Не правда ли, это хорошее название и удачная цитата? Я в восторге, что мне удалось откопать ее для нашего заголовка: ГАРМОНИЯ ДОМАШНЕГО ОЧАГА * "Наконец под звуки Гармонии Домашнего очага". Шекспир... <> 89 <> УИЛКИ КОЛЛИНЗУ Тэвисток-хаус, Тависток-сквер, Лондон, среда, 26 января 1859 г. Милый Уилки, Просмотрите список названий *, который я набросал на обратной стороне, чтобы завтра мы могли их обсудить. Это первое, что необходимо решить. Я не могу ничего делать, пока у меня нет заглавия. Любящий. Вопрос: РАЗ В НЕДЕЛЮ. Круглый год. 1. Воскресные колокола. 2. Кузница. 3. Вечнозеленые листья. Если просто "Кузница", то необходим какой-нибудь девиз, поясняющий заголовок - что-нибудь вроде "Здесь мы выковываем свои идеи". РАЗ В НЕДЕЛЮ.  Очаг. Кузница. "Здесь мы выковываем свои идеи". Суровое испытание. Наковальня времен. Журнал Чарльза Диккенса (В часы досуга). Летние листья. Вечнозеленые листья. Домашний очаг. Семейные мелодии. Перемены. Бег времени. Два пенса. Колокола Англии. Воскресные колокола. Ракета! Хорошее настроение. <> 90 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ 28 января 1859 г. ...Обедаю я рано из-за чтений, и пишу буквально с полным ртом. Но мне только что пришло в голову название, которое я нахожу замечательным - особенно если поставить цитату перед ним - там же, где стоит наша теперешняя цитата в "Домашнем чтении". "Повесть наших жизней из года в год". Шекспир. "Круглый год" * Еженедельный журнал под редакцией Чарльза Диккенса... <> 91 <> У. Ф. де СЭРЖА Тэвисток-хаус, вторник, 1 февраля 1859 г. Милый Сэржа, Я прочитал Ваше всегда желанное новогоднее послание даже с большим интересом, чем обычно, ибо меня (как и обеих моих дочерей вместе с их тетушкой) весьма взволновало и обрадовало известие о помолвке Вашей дочери. Не говоря уже о том, что я высоко ценю доверие, с которым Вы делитесь со мною своими сокровенными чувствами, я прочитал Ваш рассказ с живейшею симпатией и уважением к ней. Надеюсь вместе с Вами, что все будет прекрасно, и что все вы будете счастливы. Разлука, даже при нынешних средствах передвижения (а никто не может сказать, насколько они могут улучшиться благодаря новейшим открытиям), ровно ничего не значит. Да благословит бог Вашу дочь и всех вас, и пусть безоблачное лето принесет ей радость и счастье, которых мы все ей желаем. Переходя от алтаря к Таунсхенду* (путь немалый!), могу сообщить Вам, что Задира * обращается с ним очень сурово, держит его в ежовых рукавицах, и в довершение всего бедняга жалуется на несварение желудка. Он приезжает сюда каждое воскресенье, а остальное время большею частью проводит взаперти в своем прекрасном доме, где я иногда навещаю его и обедаю с ним teta-a-tete, и где мы постоянно говорим о Вас и пьем за Ваше здоровье. Мы взяли это себе за правило и никогда от него не отступаем. Он сейчас "занят изданием книги своих стихотворений" (весьма дорогое удовольствие). По вечерам Таунсхенд никуда не ходит (кроме нашего дома), за исключением прошлой пятницы, когда он отправился слушать, как я читал "Бедного Путешественника", "Миссис Гэмп" и "Суд" из Пиквика. Он зашел в мою комнату в Сент-Мартинс-холле, и я подкрепил его силы разбавленным бренди. Вы, наверное, рады будете услышать, что вышеозначенные чтения произвели больший фурор, чем когда-либо, и что каждый вечер, когда они бывают (раз в неделю), сотни желающих попасть на них уходят ни с чем, хотя зал рассчитан на тысячу триста человек. Сегодня я обедаю с N и, кстати, с его агентом, по отношению к которому он, как я заметил, вечно терзается противоположными чувствами - безграничным доверием и плохо скрываемым подозрением. Он всегда говорит мне, что его агент - драгоценность чистейшей воды; о да, это лучший из дельцов, а потом добавляет, что ему не очень нравится, как тот вел себя в истории с арендатором и стогами сена... ...Вашего корреспондента в настоящее время засыпали предложениями ехать выступать в Америке. Он ни за что не поедет до тех пор, пока не получит вперед изрядную сумму еще по эту сторону Атлантики. Между нами, размер этого аванса он назначил только вчера. Здесь все хорошо осведомленные лица считают, что война в Италии, во-первых, неизбежна, а во-вторых, начнется в последних числах марта. Я знаю в Генуе одного человека (по происхождению швейцарца), тесно связанного с туринскими властями, который уже отправляет своих детей домой. В Англии царит относительное спокойствие. Как Вам известно, все обсуждают билли о реформе, но я не верю, чтобы кто-нибудь серьезно ими интересовался. По-моему, публика стала явно равнодушной к государственным делам и, в особенности, к тем людям, которые ею управляют - под ними я подразумеваю представителей всех партий, - а это очень скверное знамение времени. Похоже на то, что общество устало от дебатов, от достопочтенных членов парламента и избрало своим девизом laiser-aller {Безразличие, невмешательство (франц.).}. Моя домашняя жизнь (которая, как я знаю, для Вас небезынтересна) течет мирно. Моя старшая дочь - отличная хозяйка, она с большим тактом распоряжается за столом, передав определенные обязанности своей сеcтре и тетке, и все трое нежно привязаны друг к другу. Мой старший сын Чарли остается в фирме Берингов. Ваш корреспондент пользуется большей популярностью, чем когда-либо. Я склонен думать, что чтения в провинции завоевали новую публику, которая доселе оставалась в стороне; но как бы то ни было, его книги получили более широкое распространение, чем когда-либо, и восторг его публики безграничен... Дорогой Сэржа, Вы не написали, когда приедете в Англию! Мне почему-то кажется - почему, я и сам не знаю, - что эта свадьба должна привести Вас сюда. Вам будет приготовлена постель в Гэдсхилле, и мы вместе с Вами поедем смотреть интересные вещи. Когда я был в Ирландии, я заказал там самую нарядную двуколку, какая только есть на свете. Она только что прибыла пароходом из Бельфаста. Сообщите, что Вы едете, и Вы будете первым человеком, которого из нее вывернут; из нее непременно кого-нибудь да вывернут (ибо моя дочь Мэри берется править любой лошадью, а я еще не встречал в Англии лошадей, которые умели бы спускаться с кентских холмов, если их запрячь в двуколку), и если Вам хочется, этим человеком можете стать Вы. Прошлым летом они - Мэри с сестрой и теткой - опрокинули на проселочной дороге фаэтон. Им пришлось его поднимать, что они и сделали и, как ни в чем не бывало, вернулись домой. Всегда искренне преданный Вам друг. <> 92 <> ДЖЕЙМСУ Т. ФИЛДСУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, <предположительно июнь 1859 г.> ...Я пишу Вам из своего загородного домика в Кенте, с того самого места, откуда убежал Фальстаф *. Не могу выразить, как я обязан Вам за Ваше любезное предложение и за непритворную искренность, с какою оно было сделано. Должен честно признаться, что оно затронуло во мне струну, которая не раз звучала в моей груди с тех пор, как я начал свои чтения. Я очень хотел бы читать в Америке. Но пока это всего лишь мечта. Множество серьезных причин сделали бы это путешествие затруднительным, и, если бы даже удалось преодолеть эти затруднения, я не предприму его до тех пор, пока не буду уверен, что американская публика действительно желает меня слушать. В течение всей нынешней осени я буду читать в различных частях Англии, Ирландии и Шотландии. Я упоминаю об этом в связи с заключительными словами Вашего любезного письма. Еще раз сердечно благодарю Вас и остаюсь признательным и преданным Вам. <> 93 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ 9 июля, 1859 г. Я выздоравливаю очень медленно и изнываю от тоски. Но по-моему, теперь дело идет на поправку. Моя болезнь и эта жара привели к тому, что я с трудом выполнял свой урок, готовя очередную порцию "Повести о двух городах" на месяц вперед. То, что она выходит такими маленькими выпусками, меня бесит, но мне кажется, что повесть завоевала большую популярность. Отдельные выпуски пользуются небывалым спросом, и за последний месяц мы распродали 35 000 старых номеров. Карлейль написал мне о ней письмо, которое доставило мне огромное удовольствие... <> 94 <> ДЖОРДЖ ЭЛИОТ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, воскресенье, 10 июля 1859 г. Сударыня, Сегодня утром я с величайшим интересом и удовольствием прочитал Ваше письмо. Нет необходимости добавлять, что я получил его конфиденциально. Поверьте, что, когда я писал Вам по поводу "Сцен из жизни духовенства", я всего лишь - и притом весьма слабо - выражал чувство величайшего восхищения, которое Вы мне внушили. Я повторял это везде, где только мог. Духовная связь с таким благородным писателем доставила мне редкостное и истинное блаженство, и, пожалуй, мне было бы легче умолкнуть навсегда, нежели перестать восхищаться таким талантом. Возможность написать Вам положила конец затруднению, в котором я нахожусь с тех пор, как Вы прислали мне "Адама Вида". Избавление наступило именно так, как я все время ожидал, ибо я всегда был настолько самонадеян, что верил: в один прекрасный день я получу от Вас письмо, которое не оставит сомнений в том, что Вы настоящая живая женщина. Я не имел иной возможности подтвердить получение этой книги, кроме как через Блеквуда. В то время я уже знал, что мне предстоит переменить издателя. Поэтому я в высшей степени деликатно постарался внушить шотландцу (издателю), что устроил на Вас засаду! Я был уверен, что Вы не сомневаетесь в моем восхищении книгой. Поэтому я решил не писать к Джордж Элиот [sic], а вместо этого дождаться того дня, когда смогу написать Вам самой - кем бы Вы ни были. "Адам Вид" занял свое место среди действительных событий и переживаний моей жизни. Эта книга отличается теми же высокими достоинствами, что и предыдущая, а сверх того еще и Огромною Силой. Характер Хетти изображен до такой степени правдиво и тонко, что я раз пятьдесят откладывал в сторону книгу, чтобы, закрыв глаза, вызвать перед собой ее образ. Я не знаю другой героини, которая была бы написана с таким искусством, так смело и правдиво. Сельская жизнь, на фоне которой происходят события повести, так реальна, так забавна, так достоверна и в то же время так изысканно отточена искусством, что заслуживает самой высокой похвалы. Та часть книги, которая следует за судом над Хетти (я заметил, что ее поняли хуже остальных), потрясла меня гораздо больше любой другой и еще более усилила мое преклонение перед автором. Вы не должны думать, что я пишу это специально для _Вас_. Я без устали твердил об этом всегда и везде, и теперь - пусть это не покажется Вам смешным - прошу у Вас прошения, что вынужден повторяться в этом письме. Прежде чем закончить его, я должен коснуться двух вопросов. Во-первых (поскольку общение наше не может осуществляться через Блеквуда), если у Вас когда-нибудь появится возможность и желание работать вместе со мной, это доставит мне удовольствие, какого я еще никогда не испытывал и какого мне не сможет доставить ничто иное; и никакое издание, которым даже Вы сами могли бы руководить, не будет столь выгодным для Вас. Во-вторых, я надеюсь, что Вы разрешите мне встретиться с Вами, когда все мы снова будем в Лондоне, и сказать Вам - смеха ради, - почему я был убежден, что Вы женщина, и почему я с неизменной и непоколебимой уверенностью отгонял всех мужчин от "Адама Вида" и поднял на своей мачте флаг с надписью "Ева". Прошу Вас передать мой привет Льюису * - вместе с поздравлением. Я уверен, что он вполне разделяет мои мысли и чувства. Преданный Вам. <> 95 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ <Август> 1859 г. ...Я, разумеется, прекрасно знал об официальном отказе от феодальных привилегий; * однако они весьма болезненно ощущались перед самой революцией - то есть во время событий, упоминаемых в рассказе Доктора, которые, как Вы помните, происходили задолго до Террора. Несмотря на весь жаргон новой философии, было бы вполне естественно и позволительно представить себе дворянина, приверженного старым жестоким идеям и олицетворяющего уходящую эпоху - подобно тому, как племянник его олицетворяет эпоху нарождающуюся. Если о чем-либо можно говорить с полной уверенностью, так это о том, что положение французского крестьянина в ту пору было совершенно невыносимым. Никакие позднейшие исследования и цифровые доказательства не опровергнут потрясающих свидетельств современников. В Амстердаме была издана любопытная книга; она не ставит себе целью кого-либо оправдывать и достаточно утомительна в своей напоминающей лексикон скрупулезности, но по страницам ее разбросаны убедительные доказательства того, что мой маркиз мог существовать. Это - "Картины Парижа" Мерсье *. То, что крестьянин запирался в своем доме, когда у пего был кусок мяса, я взял у Руссо. В страшной нищете этих несчастных людей я убедился, изучая таблицы налогов... Я не понимаю и никогда не понимал литературного канона, запрещающего вмешательство случая в таких ситуациях, как смерть мадам Дефарж. Там, где случай неотделим от страстей и действий персонажа; там, где он точно соответствует всему замыслу и связан с какой-то кульминацией, с поступком героя, к которому ведет весь ход событий; там, по-моему, случай становится, так сказать, орудием божественной справедливости. И когда я заставляю мисс Просе (хотя это совсем другое дело) вызвать подобную катастрофу, я твердо намереваюсь сделать ее полукомическое вмешательство одной из причин гибели мадам Дефарж и противопоставить недостойную смерть этой отчаянной женщины (умереть в яростной уличной схватке она бы не сочла за позор) благородной смерти Картона. Хорошо это или плохо - все это так и было задумано и, на мой взгляд, соответствует действительности... <> 96 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ Гэдсхилл, четверг вечером, 25 августа 1859 г. Дорогой Форстер, Я искренне обрадовался, подучив сегодня утром Ваше письмо. Не нахожу слов, чтобы выразить, как я заинтересовался тем, что Вы рассказываете о нашем храбром и превосходном друге Главном Бароне в связи с тем негодяем. Я с таким интересом следил за этим делом и с таким возмущением наблюдал за мошенниками и ослами, которые извратили его впоследствии, что мне часто хотелось написать благодарственное письмо честному судье, который вел этот процесс. Клянусь богом, я считаю, что это - величайшая услуга, какую умный и смелый человек может оказать обществу. Разумеется, я видел (мысленно), как этот негодяй-подсудимый произносил свою шаблонную речь, из каждого слова которой явствовало, что ее мог произнести и сочинить только убийца. Разумеется, я здесь сводил с ума моих дам, все время утверждая, что не нужно никаких медицинских свидетельств, ибо и без них все ясно. И наконец (хоть я человек милосердный, вернее, именно потому, что я человек милосердный), я непременно повесил бы любого министра внутренних дел (будь он виг, тори, радикал или кто бы то ни было), который встал бы между этим ужасным мерзавцем и виселицей. Я не могу поверить, что это произойдет, хотя моя вера во все дурное в общественной жизни беспредельна. Я вспоминаю Теннисона и думаю, что король Артур быстро расправился бы с любезным М., из которого газеты с таким непонятным восторгом делают джентльмена. Как прекрасны "Идиллии"! * Боже! Какое счастье читать произведения человека, умеющего писать! Я думал, что не может быть ничего замечательнее первой поэмы, пока не дошел до третьей, но когда я прочитал последнюю, она показалась мне совершенно неповторимой и недосягаемой. Теперь о себе. Я просил издателя "Круглого года" немедленно отправить Вам только что набранные гранки. Надеюсь, они Вам понравятся. Ничто, кроме интереса самой темы и удовольствия, которое доставляет преодоление трудностей формы, то есть я хочу сказать, никакие деньги не могли бы возместить времени и труда, затраченных на беспрерывные старания выбросить все лишнее. Но я поставил перед собой скромную задачу сделать яркий живой рассказ, в котором верные жизни характеры развивались бы скорее по ходу действия, нежели в диалоге. Иными словами, я считаю возможным написать повесть с захватывающим сюжетом, которая заменила бы фабрикуемое под этим предлогом отвратительное чтиво, где характеры варятся в своем собственном соку. Если бы Вы могли прочитать всю эту повесть за один присест, Вы, я думаю, не остановились бы на середине. Что касается моего приезда в Ваше убежище, дорогой Форстер, подумайте, насколько я беспомощен. Я еще не совсем здоров. Внутренне я чувствую, что только море может восстановить мои силы, и я собираюсь поехать работать в Бродстерс к Балларду с будущей среды до понедельника. Я обычно приезжаю в город в понедельник вечером. Весь вторник я провожу в редакции, а в среду возвращаюсь сюда и продолжаю работать до следующего понедельника. Я изо всех сил стараюсь закончить свою работу к началу октября. 10 октября я еду на две недели читать в Ипсвич, Норич, Оксфорд, Кембридж и еще в несколько мест. Судите сами, много ли у меня сейчас свободного времени! Меня очень поразило и огорчило известие о болезни Эллиотсона *, оно было для меня полной неожиданностью. Идет дождь, но жара не спадает; дует сильный ветер, и через открытое окно на мое письмо упало несколько странных существ вроде маленьких черепашек. Вот одно из них! Я, в сущности, тоже жалкое существо, которое, однако, кое-как ползет своей дорогой. А у начала всех дорог и у всех поворотов стоит один и тот же указатель. Преданный Вам. <> 97 <> УИЛЬЯМУ XОУИТТУ * Редакция журнала "Круглый год", вторник, 6 сентября 1859 г. Уважаемый мистер Хоуитт, Приехав вчера вечером в город, я нашел Ваше любезное письмо и, прежде чем уехать снова, счел необходимым поблагодарить Вас за него. Я не разделяю теории своего сотрудника. Он человек хорошо известный, с очень любопытным жизненным опытом, и все истории, которые он рассказывает, я слышал от него уже много раз. Он ничего не сделал для того, чтобы приспособить их к своей теперешней цели. Он рассказывал их так, будто свято в них верит. Он сам жил в Кенте, в доме, который прославился привидениями; этот дом заколочен и поныне, во всяком случае так было еще на днях. Я сам весьма впечатлителен и совершенно лишен предвзятости по отношению к этому предмету. Я отнюдь не утверждаю, будто таких вещей не бывает. Но в большинстве случаев я решительно возражаю против того, чтобы за меня думали или, если мне позволено будет так выразиться, чтобы меня принуждали во что-нибудь уверовать. Я до сих пор еще не встречал такого рассказа о привидениях, достоверность которого мне бы доказали и который не имел бы одной любопытной особенности - а именно, что изменение какого-нибудь незначительного обстоятельства возвращает его в рамки естественной вероятности. Я всегда глубоко интересовался этим предметом и никогда сознательно не отказываюсь от возможности им заняться. Однако показания очевидцев, которых я сам не могу спросить, кажутся мне слишком неопределенными, и потому я считаю себя вправе потребовать, чтобы мне дали возможность самому увидеть и услышать современных свидетелей, а затем убедиться, что они не страдают нервным или душевным расстройством, а это, как известно, весьма распространенная болезнь, имеющая много разных проявлений. Но думайте, будто я собираюсь дерзко и самонадеянно судить о том, что может и чего не может быть после смерти. Ничего подобного. Мне кажется, что теория моего сотрудника приложима лишь к одному разряду случаев, в которых образ человека умирающего или подвергающегося большой опасности является близкому другу. Иначе я вообще не мог бы считать ее приложимой. С другой стороны, когда я думаю о том безграничном горе и несправедливости, которых так много в этом мире и которые одно-единственное слово умершего могло бы устранить, я бы не поверил - я не мог бы поверить - в Ваше Привидение из Военного министерства - без неопровержимых доказательств. Преданный Вам. <> 98 <> УИЛКИ КОЛЛИНЗУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, четверг, 6 октября 1859 г. Милый Уилки, Я не утверждаю, что нельзя было бы разработать тот мотив, о котором Вы говорите, в Вашей манере, но я совершенно уверен, что, сделай я по-вашему, все выглядело бы слишком утрированным, слишком старательно и усердно подготовленным, вследствие чего обо всем можно было бы догадаться заранее, и всякий интерес к рассказу тотчас бы пропал. И это совершенно не зависит от той особенности характера доктора *, которая появилась под влиянием тюрьмы, что, по-моему, должно само по себе полностью исключить возможность - до того, как наступит подходящий момент - раскрыть перед читателем его отношение к тем вопросам, которые были неясны ему самому, ибо он с болезненной чувствительностью всячески от них уклонялся. Мне кажется, что задача искусства - тщательно подготовить почву для развития событий, но не с той тщательностью, которая пытается замаскироваться, и не для того, чтобы, проливая свет на прошлое, показать, к чему все идет, - а напротив, чтобы лишь намекать - до тех пор, пока не наступит развязка. Таковы пути Провидения, искусство же - лишь жалкое им подражание. "Можно ли вообще сделать это лучше тем способом, который я предлагаю?" - спрашиваете Вы. Я такой возможности не вижу и никогда не видел, - отвечаю я. Я не могу себе представить, как Вы это сделаете, не наскучив читателю и не заставив его слишком долго ожидать развязки. Я очень рад, что повесть Вам так нравится. Я был очень взволнован и растроган, когда писал ее, и, бог свидетель, я старался изо всех сил и верил в то, что пишу. Всегда преданный Вам. <> 99 <> ФРЭНКУ СТОУНУ Питерборо, среда вечером, 19 октября 1859 г. Милый Стоун, Вчера у нас был огромный наплыв. Публика была гораздо лучше, чем в прошлый вечер; пожалуй, это была лучшая из всех аудиторий, перед которой я когда-либо читал. Слушатели с потрясающим вниманием впитывали каждое слово "Домби"; после сцены смерти ребенка все на мгновение умолкли, а затем поднялся такой крик, что просто любо было слышать. Чтение "Миссис Гэмп" сопровождал хохот, не стихавший до самого конца. Кажется, все забыли обо всем на свете. Едва ли кому-нибудь из нас еще приведется быть свидетелем такой поглощенности искусством вымысла. N (в изысканной красной накидке), сопровождаемая своей сестрою (тоже в изысканной красной накидке) и глухою дамой (которая стояла, прислонив к стене свою черную шляпку - ни дать ни взять чайник без крышки), была очаровательна. Из-за давки он не мог до нее добраться. Он пытался глядеть на нее из бокового входа, но она (ха, ха, ха!) не замечала его присутствия. Я читал для нее и свел его с ума. У него осталось ума ровно столько, чтобы послать Вам привет. Этот город - за исключением собора с прелестнейшим фасадом - напоминает заднее крыльцо какого-то другого города. Осмелюсь доложить, что это самый глухой и косный городишко во всех владениях британской короны. Магнаты заняли свои места, и книгопродавец утверждает, будто "стремление оказать честь мистеру Диккенсу так велико, что двери следует открыть за полчаса до назначенного срока". Можете представить себе молчаливое негодование Артура по этому поводу и то, с каким видом он во время обеда сказал мне: "Вчера вечером я дважды отправил без билетов все население Питерборо". Зала очень хороша, хоть это и помещение хлебной биржи. Мы были бы рады иметь что-либо подобное в Кембридже, Она просторная, веселая и замечательно освещена. Вот пока и все. Искренне Ваш. <> 100 <> ТОМАСУ КАРЛЕЙЛЮ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, воскресенье, 30 октября 1859 г. Мой дорогой Карлейль, Гостящий у меня Форстер передал мне Ваше письмо но поводу "Повести о двух городах", которое доставило мне большую радость. Повесть, причинившая мне немалые муки своим появлением порциями "через час по столовой ложке", выйдет недели через три отдельной книгой. Тем не менее я бы хотел, чтобы Вы прочитали всю повесть, прежде чем она попадет в руки "многоголовой гидры", и потому беру на себя смелость направить Вам прилагаемые гранки. Их не так много, и их можно не возвращать. Это последняя часть, начиная с текущего выпуска. На случай если у Вас его еще нет, посылаю Вам его. В предисловии к отдельному изданию "Повести" (предисловия не могу Вам послать, так как у меня нет гранок), я указал, что все фактические данные, даже самые незначительные, о положении французского народа в ту эпоху взяты мною из наиболее надежных источников и что я стремился внести свою лепту, рассказав в образной и общедоступной форме об этом страшном времени, тогда как едва ли кто может что-либо прибавить к его философскому осмыслению после замечательной книги мистера Карлейля. Мои дочери и Джорджи просят передать сердечный привет Вашей супруге и Вам. Остаюсь, дорогой Карлейль, Вашим любящим... <> 101 <> ЧАРЛЬЗУ КОЛЛИНЗУ Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, Лондон, 19 ноября 1859 г. Уважаемый Чарльз Коллинз, Принимая Вашу рукопись (хотя, боюсь, не для рождественского номера), я чувствую необходимость сказать Вам о ней несколько слов, ибо у меня есть некоторые сомнения. Кроме того, я сильно опасаюсь, как бы Вы не испортили свою книгу и не потерпели неудачу, а потому считаю своим долгом сказать Вам правду. Поверьте, Вашему повествованию не хватает выпуклости, жизненности и правды. По своей манере оно слишком напоминает рассказы периода великих эссеистов: оно слабо скомпановано, тяжеловесно, и в нем слишком чувствуется присутствие рассказчика, - рассказчика, не участвующего в действии. Вследствие этого я не вижу ни людей, ни места действия и не могу поверить в события. Заметьте, я совершенно уверен в том, что это - не только мое личное мнение. Покажите Вашу рукопись Уилки, не говоря ни слова, и он, конечно, увидит в ней те же недостатки. Прочитайте ее сами после того, как поработаете над другой вещью, и Вы увидите то же самое. У Вас такой замечательный юмор - присущий только Вам - и такая верная и тонкая наблюдательность, что просто жаль не дать этим качествам больше простора. Например, наделив сестру, которая пишет Моряку, какими-нибудь более характерными чертами. Волнообразный персонаж вроде Итальянца требует присутствия Красной Шапочки или Бабушки. Прочитав эту повесть, я чувствую себя так, словно мне рассказал ее человек, не умеющий рассказывать, и словно мне самому надо было добавить все необходимое для того, чтобы ее оживить. Не отказывайтесь от роли "Очевидца". Она будет Вам полезна, это очень подходящее для Вас амплуа; если Вы сохраните его и дальше, я думаю, это будет лучшее, что Вы могли бы поместить на титульном листе Вашей книги; это Ваша собственная мысль, и Вы сможете использовать ее в течение многих лет. Преданный Вам. <> 102 <> УИЛКИ КОЛЛИНЗУ Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, Лондон, суббота вечером, 7 января 1860 г. Дорогой Уилки, Я очень внимательно прочитал книгу *. Нет никаких сомнений, что она - большой шаг вперед по сравнению с Вашими предыдущими произведениями, особенно если говорить о тонкости. Характеры превосходны. Мистер Фэрли и адвокат одинаково хороши. Мистер Вэзи и мисс Голкомб каждый по-своему достойны похвалы. Сэр Персиваль также изображен весьма искусно, хоть я и сомневаюсь (видите, в какие мелочи я вхожу), что кто-либо может выразить неловкость движением руки или ноги, не будучи вынужденным самою природой выразить ее также на своем лице. Повесть очень интересна и хорошо написана. Мне кажется, что местами, пожалуй, слишком заметны Ваши старания. Как Вам известно, я всегда возражал против Вашей склонности слишком подробно все объяснять читателям, ибо это неизбежно заставляет их обращать чрезмерное внимание на какие-нибудь места. Я всегда замечал, что читатели возмущаются, когда это обнаруживают; между тем, они обнаруживали это всегда и будут обнаруживать впредь. Однако, возвращаясь к Вашей книге, я должен сказать, что в ней трудно найти подобный пример. Это скорее относится к Вашему образу мысли и к манере письма. Быть может, я лучше всего выражу свою мысль, сказав, что три персонажа, чьи рассказы содержатся в этих гранках, обладают способностью анализировать, способностью, присущей не им, а скорее Вам, и что я постарался бы вычеркнуть из этих рассказов всякий анализ, сталкивая героев друг с другом и развивая действие. Вам известно, с каким интересом я относился к Вашему таланту с самого начала нашей дружбы и как высоко я его ценю. Я знаю, что это превосходная книга и что Вы смело вступаете в борьбу с затруднениями, вызванными необходимостью делить ее на еженедельные отрывки, и искусно эти затруднения преодолеваете. Никто не мог бы сделать ничего подобного. В каждой главе я находил примеры изобретательности и удачные обороты речи, и я совершенно уверен, что Вы никогда еще так хорошо не писали. Итак, продолжайте в том же духе, процветайте и присылайте еще, когда напишете достаточно, чтобы показать мне и чтобы написанное удовлетворило Вас самого. Я думаю поддержать Вас, если меня осенит какая-нибудь мысль насчет моей серии очерков со сплетнями. В ближайшие дни, благодаря богу, мы, быть может, напишем вместе рассказ; у меня есть кой-какие занятные, хотя еще не совсем ясные, наметки на этот счет. Любящий Вас. <> 101 <> МИСС КУТС Тэвисток-хаус, понедельник, 30 января 1860 г. ...Я сейчас очень много работаю - убедившись, что не смогу помешать другим инсценировать свою последнюю повесть, решил потратить две недели на попытку влить в условности театра нечто совершенно ему несвойственное в смысле Жизни и Правды. Удалось ли мне это, выяснится сегодня. Питаю некоторую надежду, что французская чернь будет отплясывать карманьолу, а это сильно отличается от скучных неестественных сцен подобного рода... <> 104 <> ГЕНРИ Ф. ЧОРЛИ * Тэвисток-хаус, Тэвисток-сквер, пятница вечером, 3 февраля 1860 г. Дорогой Чорли, Могу совершенно чистосердечно уверить Вас в том, что считаю "Роккабеллу" замечательной книгой. Независимо - совершенно независимо от моей симпатии к Вам, я убежден, что, если бы взял ее при обычных благоприятных обстоятельствах, просто как книгу, мне совершенно неизвестную, я не отложил бы - не смог бы отложить ее, - не дочитав до конца. Я перелистал всего несколько страниц и, когда дошел до тени на ярко освещенной кушетке в ногах кровати, сразу же понял, что попал в руки настоящего художника. Это на редкость приятное ощущение ни на минуту не покидало меня до самого конца второго тома. Я "хороший читатель" - когда дело того стоит, - и, если нужно, мои девочки могли бы засвидетельствовать, что я искренне плакал над книгой. По-моему, Ваша повесть сделана необычайно искусно. Я не имел ни малейшего представления о том, для чего нужен запечатанный пакет, пока Вы меня не просветили, и тогда я почувствовал, что это вполне естественно и совершенно соответствует характеру ливерпульца. Обстоятельства семьи Белл описаны особенно естественно и правдиво. Они для меня совершенно новы и изложены настолько умело и тонко, что глухая дочь кажется мне не менее реальной и характерной, чем жена священника. Часть повести, связанную с отвратительной Принцессой, я читал с наслаждением, которое испытываю лишь при чтении вещей действительно интересных, и должен Вам сказать, что если бы мне предложили назвать что-нибудь более удачное, чем сцена смерти Роккабеллы, мне пришлось бы долго и тщетно оглядывать свои книжные полки. Ваши герои также меня поразили. Готов поклясться, что все они - от адвоката до Принцессы - совершенно достоверны, а Ваше проникновение в характер Розамонд свидетельствует о столь глубокой проницательности, что восхищение мое трудно выразить словами. Я не совсем согласен с Вами по поводу итальянцев. Ваше знание итальянского характера кажется мне поразительно тонким и верным; однако, я думаю, мы должны быть снисходительными и спросить себя: разве недостатки и политическое ничтожество этих несчастнейших людей не естественны для народа, который так долго порабощен и стонет под игом духовенства? Что же до их склонности к тайнам и заговорам, то не следует ли считать, что у многих поколений их предков эту склонность породили шпионы во всевозможных обличьях - начиная от папы римского и кончая вшивым бродягой? Подобно Вам, я содрогаюсь от ужасов, которые проистекают из этих бесполезных восстаний; у меня, как и у Вас, кипит кровь при мысли, что вожаки остаются невредимыми, в то время как исполнители их воли гибнут сотнями, но что поделаешь? Бедствия этих людей настолько велики, что время от времени они непременно должны восставать. Сомневаться в том, что в конце концов их восстания увенчаются успехом, значило бы сомневаться в вечной справедливости Провидения. Победа над тиранией дается ценою многих поражений. И не будет ли слишком жестоко, если мы, англичане, чьи предки восставали так часто и боролись против столь многих зол, примемся, сидя в безопасности, выискивать под микроскопом сучок в глазу доведенных до безумия людей? Представьте себе, что мы с Вами итальянцы и что нам с детских лет ежедневно угрожает эта дьявольская исповедальня, эти тюрьмы и сбиры. Разве могли бы мы быть лучше этих людей? Разве мы были бы такими добрыми, как они? Боюсь, что я бы не был, насколько я себя знаю. Такое положение сделало бы меня угрюмым, кровожадным, безжалостным человеком, готовым на все ради мести; а если бы я грешил против истины - пусть не всегда, но хотя бы по большей части, - где мне было ее познать? В старом иезуитском колледже в Генуе или в Чиайа в Неаполе, в церквах Рима или в университете в Падуе, на площади св. Марка в Венеции или еще где-нибудь? А правительство находится во всех этих местах и во всей Италии. Я видел кое-кого из этих людей. Я знавал Мадзини и Галленга; Манин был воспитателем моих дочерей в Париже; я часто говорил о многих из них с покойным Ари Шеффером *, который был их лучшим другом. После десяти лет отсутствия я возвратился в Италию и узнал, что лучшие из известных мне там людей томятся в тюрьме или в ссылке. Я верю, что у них есть те недостатки, которые Вы им приписываете (недостатки национальные, а не личные), но, вспоминая об их бедствиях, я не нашел в себе душевных сил, чтобы выставить напоказ эти недостатки, не объясняя причин, которые их породили. Простите меня за то, что я это пишу, ибо это столь же искренне, сколь признание высоких достоинств Вашей книги. Если бы она не была для меня живой реальностью, я бы пренебрег этим расхождением во взглядах, но Вы - человек слишком серьезный и слишком способный, чтобы бояться упреков восхищенного читателя. Вы пишете слишком хорошо, чтобы не оказать влияния на многих людей. Если бы Вы сказали мне, что у Вашей книги было всего двадцать читателей, я бы ответил, что такая хорошая книга через посредство этих двадцати человек окажет влияние на умы большего количества людей, чем негодная книга через посредство двадцати тысяч; и я пишу это с полной уверенностью, ибо в моей душе эта книга навсегда заняла вполне определенное и почетное место. Примите мою благодарность за удовольствие, которое Вы мне доставили. Я буду по мере своих скромных сил выражать это удовольствие всюду, где бы я ни был. Итак, дорогой Чорли, доброй ночи, и да благословит Вас бог. Всегда преданный Вам. <> 105 <> МИСС КУТС Гэдсхилл, 10 апреля 1860 г. ...Что касается моего искусства, то я наслаждаюсь им так же, как самый восторженный из моих читателей; и чувство ответственности овладевает мною всякий раз, когда я беру в руки перо... <> 106 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ Веллингтон-стрит, 11, Норд, Стрэнд, Лондон, среда, 2 мая 1860 г. Дорогой Форстер, Когда я читал Вашу превосходную, интересную и замечательную книгу *, мне не приходило в голову, что ее можно назвать тенденциозной. Если бы Кларендон * не написал своей "Истории восстания", тогда я бы еще мог это допустить. Однако невозможно отвечать адвокату, который в своих собственных целях неправильно изложил существо дела, вместо того чтобы в интересах истины (а не только противной стороны) изложить это дело правильно и показать его таким, каково оно в действительности. Равным образом, я не вижу смысла говорить то, что Вы должны были сказать, не защищая каким-то образом представленную в ложном свете сторону, и я считаю, что Вы делаете это не как адвокат, а как судья. Свидетельские показания были утаены или искажены; теперь судья их разбирает и приводит в порядок. Не его вина, если все они бьют в одну точку и подсказывают один простой вывод. И не его вина, если приведенные в порядок, все эти свидетельства позволяют (по крайней мере, на первый взгляд) сделать и дальнейшие заключения, тогда как прежде они были исковерканы и запутаны. Я вполне могу понять, что любой человек, а особенно Карлейль, может питать уважение к тем (в лучшем смысле слова) лояльным джентльменам, которые ушли вместе с королем и были так ему верны. Однако, мне кажется, Карлейль недостаточно принимает во внимание, что большая часть этих джентльменов не знала правды и именно лояльность заставляла их верить тому, что им говорили от имени короля. Кроме того, король, несомненно, был слишком хитер, чтобы раскрыть перед ними (особенно после поражения) планы, столь соблазнительные для отчаянных авантюристов, окружавших Уайтхолл. При чтении Вашей книги мне, между прочим, пришла в голову следующая любопытная мысль: возможно, что они не подозревали истинных планов Карла - совершенно так же, как не подозревают о них и по сей день их последователи и потомки, - и я с жалостью и восхищением подумал о том, что они считали свое дело намного более правым, чем оно было в действительности. Именно эти соображения я стремился выразить в помещенной в нашем журнале рецензии на книгу. Ибо я не могу представить себе, чтобы Кларендон - или кто-либо ему подобный - сообщил потомству о том, чего он в свое время "не испытал на себе". А Вы разве можете? Во всем повествовании я не нашел ничего, что бы мне не понравилось. Я всем восхищался, со всем соглашался и гордился тем, что все это написал мой друг. Я чувствовал, что все это верно, разумно, справедливо и в нынешние времена чрезвычайно важно. Во-первых, для людей, которым (подобно мне) до того надоели недостатки парламентского правительства, что они утратили к нему всякий интерес. Во-вторых, для шарлатанов из Вестминстера, которые, как Вам известно, - весьма и весьма отдаленные потомки тех мужей. Когда вышла "Великая Ремонстрация" *, я был погружен в свою книгу и был все время занят ею, но я очень рад, что не прочел ее тогда, так как теперь прочитаю ее с гораздо большею пользой. Все время, что я работал над "Повестью о двух городах", я читал только книги, проникнутые духом той эпохи. В заключение я хотел бы сказать, что подзаголовки на полях "Ареста пяти членов парламента" чересчур подробны. Поэтому они показались мне смешными и напомнили о спектаклях и пьесах, все содержание которых изложено в афишах. Наконец, я бы написал Вам - я очень хотел и должен был это сделать - сразу же после прочтения книги, если бы не одно ничтожное обстоятельство: я уже невесть сколько времени не могу заставить себя писать письма. Всегда, дорогой Форстер, искренне Ваш. <> 107 <> ЧАРЛЬЗУ ЛЕВЕРУ * Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, четверг, 21 июня 1860 г. Дорогой Левер, Получив Ваши корректуры из типографии, я их прочитал. Спешу уверить Вас в том, что у Вас не было никаких оснований для недовольства своим трудом и что он полон жизни, задора, оригинальности и юмора. У меня есть только одно предложение (оно вытекает лишь из условий публикации в журнале), а именно, что уже в первом номере следует перейти к действию. Поэтому я бы кое-что сократил и, расширив эту порцию по сравнению с той, которая была напечатана в первую неделю, Закончил бы первую часть приглашением на обед. Вспышка изобретательности у пьяного молодого человека кажется мне невероятно смешной, она заставила меня хохотать до такой степени и так весело, что я желал бы, чтобы Вы это видели и слышали. Продолжайте в том же духе. Вы напали на превосходную жилу и, мне кажется, можете успешно ее разрабатывать. Теперь два деловых вопроса. 1. Как, когда и куда перевести гонорар на Ваш счет? 2. Принимая во внимание Уилсовы "Объявления на суше и на море", было бы лучше сократить заголовок так: "Поездка на один день. Роман всей жизни". Вы не возражаете? Ваш искренний друг. <> 108 <> ЧАРЛЬЗУ ЛЕВЕРУ Редакция журнала "Круглый год", среда, 25 июля 1860 г. Дорогой Левер, Из письма Уилса, датированного 16-м числом (оно разминулось с Вашим письмом от 15-го), Вы увидите, что, к сожалению, уже слишком поздно задержать опубликование Вашей повести, как Вы просите. Я чрезвычайно огорчен этим обстоятельством, ибо это можно было легко сделать, если бы Вы предупредили немного раньше. Но теперь это невозможно. Если бы мы могли, поверьте, мы бы это сделали. В первой части, которая кончается уходом гостей, приглашенных на обед, я сделал несколько небольших сокращений. Это всего лишь одна-две фразы в тех местах, которые, как мне кажется, задерживают развитие действия. За исключением того места, где герой представляет себе свой приезд в гостиницу. Здесь я вычеркнул несколько фраз, так как содержание их предвосхищается общим замыслом начала. Я также изъял короткое упоминание о бедном Джеймсе, который взял да умер после того, как Вы это написали. Пусть Вас не беспокоят эти изменения: как видите, они совершенно незначительны. Что касается размеров еженедельной порции, то Вы совершенно правы. Около восьми колонок - это как раз то, что нужно. Здесь, в Англии, было так сыро и холодно, что за все 48 лет, что я живу на этом свете, я ничего подобного не видел. Не буду поздравлять Вас с 31 августа, ибо надеюсь с божьей помощью написать Вам еще до этого. Искренне Ваш. <> 109 <> У. Г. УИЛСУ Редакция журнала "Круглый год", вторник, 4 сентября 1860 г. Мой дорогой Уилс, Вы так описываете свой волшебный дворец, что Ваша здешняя комната кажется мне сегодня еще более пыльной, чем обычно. И какой-то очень уж земной, я бы сказал "сухопутный", вид имеют стоящие на улице разносчики и тот единственный посетитель кафе "Корона" (расположенного через дорогу от нас на Йорк-стрит), что сидит там, уронив на стол свою хмельную голову. Если Вас интересует мое мнение, Мыс Горн находится где-то за тридевять земель и между этим мрачным местом и нашей редакцией вмещается больше кирпичей и капустных листьев, чем Вы можете себе представить. Еще до того как я допишу это письмо, какой-нибудь нечистый дух, очевидно, уже известит Вас о том, что мистер Симпсон отравился. Фредерик Чепмен вчера вечером сообщил мне, что он сделал это "в доме своего отца". Некий угрюмый и чумазый субъект, которого Джонсон представил мне нынче в лавке в качестве "того самого молодого человека, что всегда находится в Уайтфрайерс", в половине двенадцатого сегодняшнего утра выражал готовность присягнуть в том, что это "приключилось с ними через бутылку с содовой водой. Сами мистер Симпсон ему очень даже хорошо известны, и приключилось это с ними там в прошлое воскресенье". Не знаю, которое из этих двух утверждений соответствует истине - быть может, ни одно и ни другое, - но то, что этот несчастный мертв, несомненно. И когда я только что, возвращаясь из Хэверсток-хилла, проезжал мимо его дома, он поразил меня своим угрюмым и неприветливым видом; все занавески на его окнах опущены, и он стоял в ряду бесчувственных соседей, пыльный, душный, оцепеневший в своей невыплаканной печали. Газеты молчат. Мне кажется, что на них было оказано немалое давление, прежде чем они согласились не поднимать шума вокруг этой печальной истории. Голдсуорт утверждает (голос у него при этом скрипучий, а количество волос на голове намного превышает тот минимум, с которым он мог бы справиться), что его, то есть покойника, "толкнуло на это не что иное, как замужество мисс...". Возникал ли среди его пьяных видений смутный облик этой малопривлекательной особы с оловянными глазами, известно одному только богу. Фредерик Чепмен, судя по всему, считает, что Симпсон поступил весьма неучтиво, "зная о предстоящей женитьбе брата" и не отложив своего самоубийства до завтрашнего дня. Вот и все, что мне известно об этой кошмарной истории. Сегодня утром, по дороге с вокзала, я повстречал толпу любопытных, возвращавшихся после казни Уолтуортского убийцы. Виселица - единственное место, откуда может хлынуть подобный поток негодяев. Я без всяких преувеличений считаю, что один только их вид способен довести человека до дурноты. В Тэвисток-хаусе сегодня идет уборка, после чего он поступит в распоряжение нового владельца. Должен сказать, что этот последний ведет себя во всех отношениях безупречно и что я не могу припомнить другого случая, когда я вел бы денежные дела со столь разумным, приятным и сговорчивым человеком. В настоящее время я весь изукрашен одной из своих нелепейших, не поддающихся никакому описанию простуд. Если бы Вам пришлось внезапно перенестись с Мыса Горн на Веллингтон-стрит, то, обнаружив здесь некое жалкое существо, скрюченное, со слезящимися глазами, шмыгающее распухшим и красным носом, Вы едва ли узнали бы в нем некогда веселого и блистательного и проч. и проч. Все остальное здесь вполне благополучно. Отчеты о делах Вам посылает Голдсуорт. Сегодня заходил Уилки, он на неделю едет в Глочестершир. В редакции не повернуться от старых гардин и чехлов, привезенных из Тэвисток-хауса; вечером сюда зайдет Джорджина, чтобы разобрать их и большую часть подвергнуть изгнанию. Мэри в восторге от красот Дункельда, но чувствует себя неважно. Адмирал* (Сиднем) завтра отправляется сдавать экзамен. Если он сдаст его без отличия, то я уже ни в кого больше не буду верить, и тогда берегитесь, как бы и Вам не утратить свое доброе имя. Вот, право же, и все мои новости, если не считать того, что я разленился и что Уилки будет здесь обедать в следующий вторник для того, чтобы потолковать со мной о рождественском номере. Передайте мой сердечный привет миссис Уилс и спросите ее, одобряет ли она ношение шляп, на что она, разумеется, ответит утвердительно. Вчера на лужайке в Гэдсхилле я сжег все письма и бумаги, скопившиеся у меня за двадцать лет. От них повалил густой дым, словно от того джина, что вылез из ларчика на морском берегу; и поскольку я начал это занятие при чудесной погоде, а заканчивал под проливным дождем, у меня возникло подозрение, что моя корреспонденция омрачила лик небесный. Преданный Вам. Засвидетельствуйте мое почтение мистеру и миссис Новелли. Только что послал за "Глобусом" *. Никаких известий. <> 110 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ Гэдсхилл, 6 октября 1860 г. ...То обстоятельство, что я пожертвовал "Большими надеждами", отразится только на мне *. Положение "Круглого года" во всех отношениях достаточно прочно, чтобы ему угрожала большая опасность. Падение нашего тиража невелико, но мы уже достаточно увязли, публикуя повесть, лишенную всякой жизненности, и нет никакой надежды, что сокращение подписки приостановится; напротив, оно скорее увеличится. Если бы я взялся написать повесть на двадцать выпусков, я бы лишил себя возможности в течение добрых двух лет писать что-нибудь для "Круглого года", а это было бы чрезвычайно опасно. С другой стороны, начиная печатать ее в журнале сейчас, я явлюсь именно в тот момент, когда я больше всего нужен, и, если за мною последуют Рид * и Уилки, наш курс весьма прекрасным и обнадеживающим образом определится на два-три года... <> 111 <> ЧАРЛЬЗУ ЛЕВЕРУ Редакция журнала "Круглый год", суббота, 6 октября 1860 г. Дорогой Левер, Должен сделать Вам одно деловое сообщение, которое, боюсь, едва ли будет для Вас приятным. Лучшее, что я могу сказать с самого начала, это следующее: оно неприятно мне лишь потому, что вынуждает меня писать это письмо. Других неудобств или сожалений оно мне не доставляет. Публикация "Поездки на один день" быстро и неуклонно приводит к падению спроса на наш журнал. Я не могу положительно утверждать, что для читателей и для публикации в журнале Ваша повесть слишком бесстрастна и логически последовательна, но она не захватывает. Вследствие этого тираж падает, а подписчики жалуются. Три или четыре недели подряд я ожидал, не появится ли какой-нибудь признак одобрения. Самого малейшего признака было бы достаточно. Но все отзывы имеют прямо противоположный смысл, и поэтому я вынужден был задуматься над тем, что делать, и написать Вам. Сделать можно только одно. Я начал книгу, которую хотел издать двадцатью выпусками. Я должен оставить этот план, отказаться от прибыли (поверьте, что это весьма серьезное соображение) и приспособить свою повесть для "Круглого года". Она должна появиться на страницах журнала как можно скорее, и, следовательно, публикация ее должна начаться в номере от 1 декабря. Таким образом, пока Ваша повесть не будет окончена, мы должны будем печататься вместе. В этом и состоит суть дела. Если допустить в течение слишком долгого времени неуклонное падение тиража, то будет очень, очень, очень трудно поднять его снова. Эти трудности нам не грозят, если я теперь же приму меры. Однако без этого положение, несомненно, станет серьезным. Умоляю Вас, поверьте, что это могло бы случиться с любым писателем. Я шел на большой риск, оставляя Уилки Коллинза в одиночестве, когда он начал свою повесть. Но он вызвал к ней необходимый интерес и добился большого успеха. Трудности и разочарования, связанные с нашим делом, огромны, и человек, который преодолевает их сегодня, завтра может пасть под их бременем. Если б только я мог повидаться с Вами и без стеснения высказать все, о чем так тягостно писать, мне было бы гораздо легче выполнить эту задачу. Если бы, сидя рядом с Вами у камина, я мог подробно разобрать особенности этого случая и объяснить Вам, как мало в нем настоящих причин для разочарования и обиды, я бы задумывался об этой трудной задаче не больше, чем отправляясь на одну из своих обычных прогулок. Но я так ценю Вашу дружбу и такого высокого мнения о Вашем великодушии и деликатности, что мне тяжело, трудно, невыносимо писать это письмо! Более того, я несу его на своих плечах, как бремя Христиана *, и не сниму до тех пор, пока не получу от Вас бодрого ответа. И поэтому даже то обстоятельство, что я его уже написал, не может служить облегчением. Если бы я сейчас попытался отклониться от этой темы, я бы все равно невольно вернулся к ней. Поэтому не буду пытаться и не добавлю больше ни слова. Поверьте, дорогой Левер, что я всегда остаюсь Вашим искренним и верным другом... <> 112 <> МАЙОРУ X. Д. ХОДЛУ Редакция журнала "Круглый год", среда, 16 января 1861 г. Уважаемый сэр! Я с удовольствием встретился бы с Вами раньше, но я был нездоров, находился под наблюдением врача и потому не мог располагать своим временем. В начале будущего месяца я намереваюсь вместе с семьей приехать в город на время лондонского сезона. В будущую среду в два часа я буду счастлив видеть Вас в редакции, если Вы никуда не уедете. Вашу книжечку об устрицах я прочитал с большим удовольствием; она кажется мне чрезвычайно занятной. Главное возражение (с точки зрения нашего журнала) против прилагаемой рукописи можно сформулировать следующим образом: Она содержит слишком много рассуждений но поводу предмета и слишком мало о самом предмете. Всякий знает, что такое "Коммивояжер", и нет никакой необходимости это объяснять. Мы можем поместить серию очерков лишь в том случае, если каждый из них представляет собой нечто законченное или почти законченное. "Коммивояжер" не кажется мне привлекательным заголовком. Я недавно закончил первую серию очерков, озаглавленную "Путешественник не по торговым делам"; "Путешественник по торговым делам" тоже часто использовался. Наконец, в "Домашнем чтении" продолжительное время (насколько я помню, два или три года) публиковалась серия под названием "Странствующий англичанин". Поэтому я боюсь, как бы Вы не пошли по тому же пути. Однако до тех пор, пока я не просмотрю хотя бы один законченный очерк, я не берусь ничего утверждать. Прошу прощения, но я должен добавить: я не верю и никогда не верил, что кто-либо (в том числе и я сам) способен писать для публики в спешке и без большого труда. Мне доставило бы искреннее удовольствие получить любое письмо нашего друга Хоукинса - независимо от того, каким числом оно датировано. Остаюсь, дорогой сэр, искренне Ваш. <> 113 <> У. Ф. Де СЭРЖА Редакция журнала "Круглый год", пятница, 1 февраля 1861 г. Дорогой Сэржа, Вы, конечно, прочли в газетах о нашей суровой английской зиме. В Гэдсхилле стоял такой ужасный мороз, что даже в нашей теплой столовой на рождество было невыносимо холодно. В то утро в моем кабинете, долгое время после того, как в камине жарко запылали дрова и уголь, термометр показывал не знаю сколько градусов ниже нуля. Замерзла ванна, замерзли все трубы, и на пять-шесть недель все обледенело. В спальне замерзла вода в кувшинах, и они разлетелись вдребезги. Обледенел снег па крыше дома, и его с трудом удалось счистить топорами. Обледенела моя борода, когда я выходил из дому, и я не мог отодрать ее от галстука и сюртука, пока не оттаял у огня. Мои сыновья и добрая половина офицеров, живущих в Чатаме, беспрепятственно проехали на коньках до Грейвсенда - в пяти милях отсюда - ив течение месяца еще не раз ездили туда. Наконец наступила оттепель, и все затрещало, закапало, разбухло, размокло и расползлось. После этого нас постигло небольшое бедствие по милости наших слуг: повар (в костюме для верховой езды) и конюх (во фраке и с булавкой в галстуке), когда нас не было дома, оседлали наших с Мэри лошадей и во весь опор носились по окрестностям. Когда же я вернулся домой в прошлую субботу, то удивился, почему это у лошадей такой жалкий вид, и, обеспокоенный, осмелился обратиться за разъяснением к вышеозначенному конюху, который высказал мнение, что "им-де не след застаиваться". Сейчас мы собираемся переехать в город до середины лета. Продав Тэвисток-хаус, чтобы развязать себе руки, я снял прелестный меблированный дом на Ганновер-террас, 3, Риджент-нарк. Я выбрал это место, разумеется, ради дочери. У меня здесь очень хорошая и светлая холостяцкая квартира, за которой смотрит старый слуга, в своем роде незаменимый человек, мастер на все руки: и превосходный столяр, и отличный повар, да к тому же он прослужил у меня двадцать три года. Сейчас в Англии самая большая сенсация - американские дела. Беру на себя смелость утверждать, что вооруженная борьба продлится недолго и вскоре уступит место какому-нибудь новому соглашению между Северными и Южными штатами, но пока что манчестерские фабриканты испытывают все возрастающую тревогу *. Положение дел в Италии, пожалуй, не слишком обнадеживает. Испытывая чувство естественной симпатии к угнетенному итальянскому народу и естественное отвращение к папе и Бурбону (весь мир сыт по горло этими пережитками), я согласен с Вами относительно Виктора-Эммануила, но боюсь, что итальянцы на юге окончательно деградировали. Все же объединение Италии будет иметь огромное значение для мира на земле и послужит камнем преткновения на пути Луи Наполеона, которому это очень хорошо известно. Поэтому надо отстаивать идею объединения, какой бы безнадежной она ни казалась. Мой старший сын, только что вернувшийся из Китая, был узнан Генри Таунсхендом в Марселе и с триумфом доставлен последним на квартиру Таунсхендов. Погода была отвратительная - снег, слякоть, и Марсель был, как и всегда, просто невыносим. Мой сын не мог остановиться у Таунсхендов, так как отправлялся дальше курьерским поездом. Вот что он рассказывает: "Я был у них и видел, как он обедает. Он ел баранью ногу и был ужасно простужен". Вот и все, что мне удалось из него вытянуть. Дела с журналом идут превосходно, и "Большие надежды" имеют огромный успех. Я взял своего третьего сына (крестника Джеффри) в редакцию. Если не ошибаюсь, у него прирожденный вкус и способности к литературе, работа в редакции ему по душе и будет для него полезна, тем более что он готовится стать адвокатом *. Мне ведь предстоит показать Вам Лондон, и мы будем обедать en garcon {По-холостяцки (франц.)} то здесь, то там, а я так и не знаю, с чего нам начать. Не далее как вчера я вышел из дома в полдень и решил прогуляться до парламента. День был такой солнечный и теплый, что, когда я подошел к Вестминстеру, мне захотелось продолжить путь вдоль Милбэнка, чтобы посмотреть на реку. Я прошел три мили по великолепной широкой эспланаде; то и дело передо мной возникали огромные фабрики, железнодорожные станции и еще бог знает какие сооружения, я проходил мимо совершенно незнакомых мне красивых улиц, которые начинались у самой реки. В те времена, когда я катался на лодке по Темзе, на этом берегу были одни пустыри да овраги, то там, то здесь виднелся трактир, ветхая мельница, фабричная труба. С тех пор я ни разу не был здесь и не видел, как менялся облик этих мест, хотя я всегда считал, что знаю этот довольно большой город не хуже любого лондонца... <> 114 <> СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ Ганновер-террас, 3, воскресенье, 12 мая 1861 г. Дорогой Бульвер-Литтон, Просмотренные Вами гранки я получил только вчера, и вчера же вечером сел их читать. Прежде всего должен сказать Вам, что не мог от них оторваться и вынужден был продолжать чтение в постели до тех пор, пока не впал в какое-то весьма смутное состояние. Сегодня утром я снова принялся за гранки и перечитал их с величайшим вниманием. Я не скажу ни слова ни о красоте и силе Вашего произведения, ни об его оригинальности и смелости, ни о поразительном мастерстве интриги. Ограничусь лишь Вашими опасениями и вопросом о том, имеется ли для них достаточно оснований. По поводу опасений я, ни минуты не колеблясь, окажу, что они решительно ни на чем не основаны. Здесь я ни в коей мере с Вами не согласен. Я уверен, что те читатели, которые никогда не напрягали свой ум (а возможно, им нечего было напрягать), стараясь раскрыть странные тайны нашего сознания, о существовании коих мы более или менее догадываемся, воспримут Ваши чудеса как своеобразное оружие из арсенала художественного творчества и склонятся перед искусством, с каким это оружие было использовано. Даже на разумные существа чудесное действует очень сильно, а ведь люди этого толка не привыкли получать чудесное из таких умелых рук, как Ваши. Читателей более впечатлительных повесть (я в том уверен) совершенно очарует. Читатели, обладающие некоторой долей воображения, некоторой долей скептицизма, а также некоторой долей знаний и образования, надеюсь, сочтут повесть полной причудливых фантазий и любопытных теорий, найдут в ней неожиданные отклики на свои собственные мысли и раздумья, увидят в ней чудеса, которые мастер имеет право вызывать. В последнем замечании, думается мне, и состоит суть дела. Если бы Вы были лишь учеником Чародея, а не самим Чародеем, эти всесильные духи взяли бы над Вами верх, но раз Вы - Чародей, они не могут этого сделать, и Вы заставляете их служить своим целям. * В диалоге кое-где встречаются выражения, которые (опять-таки лишь из-за Ваших страхов) было бы лучше убрать; кроме, того, мне кажется, что видение в музее (слово "видение" я употребляю за неимением более удачного) следовало бы сделать немного менее непонятным. Я бы не говорил этого, если бы тираж журнала был ниже, чем тираж "Таймса", но, поскольку он, очевидно, на несколько тысяч выше, я вынужден это сказать. Я также хотел бы предложить поставить после заглавия два слова - "романтическая история". Это до нелепости легкий способ преодолеть Ваш страх перед дураками, но, мне кажется, способ этот будет весьма действенным. Я думал над заглавием, и оно мне не нравится. Вот некоторые варианты, которые пришли мне в голову: Стальная шкатулка. Пропавшая рукопись. Замок Дерваль. Вечная молодость. Волшебство. Доктор Фенвик. Жизнь и смерть. Четыре последних кажутся мне наилучшими. Против "Доктора Фенвика" можно было бы возражать, так как уже был "Доктор Антопио" и, кроме того, имеется книга Дюма, которая подкрепляет это возражение. "Фенвик" кажется мне недостаточно броским. По-моему, более броское заглавие возьмет нашего английского быка за рога и до некоторой степени успокоит Ваши страхи, ибо возвестит о появлении повести с освещенной газовым светом мостовой Брентфорд-роуд. Заглавие - это первое, о чем нужно условиться, и чем скорее, тем лучше. Уилсу уже пора передать свои объявления в типографию. Приготовления, необходимые для этого в нашей стране, чрезвычайно сложны и требуют очень много времени. Для еженедельных выпусков деление повести на части нередко приходится коренным образом менять, хотя впоследствии Вы, разумеется, можете разделить книгу на главы, как сочтете нужным. Например, первую главу я бы кончил на третьей гранке словами: "...и по жутким улицам, освещаемым жуткой луной, я возвратился в свое уединенное жилище". Остаток Вашей первой главы можно было бы сделать главою II, и этим закончить первую еженедельную порцию. Мне кажется, что в силу необходимости и опыта я понаторел в этом деле и, быть может, Вы не станете возражать, если я буду внимательно следить за содержанием еженедельных порций. Должен сказать, что если бы Вы написали начало повести специально для этой цели, описываемые в ней удивительные события не могли бы следовать друг за другом более последовательно. Мне хочется предложить еще одно чисто техническое изменение. Я бы не называл город одной заглавной буквой; лучше оговорить с самого начала, что название его вымышлено. Мне кажется, что звездочки или тире в какой-то мере отпугивают многих читателей - по крайней мере на меня они всегда оказывают именно такое действие. Уверяю Вас, что я открыто и искренне, без всяких околичностей высказал в этом письме все свои мысли. Я считаю, что эту превосходную повесть не мог бы написать никто другой и что Ваши страхи не имеют никаких оснований по двум причинам: во-первых, это произведение совершенно явно представляет собою плод воображения и читатель вовсе не должен принимать фантазию за действительность; во-вторых, произведение это написано мастером. Ученик Чародея не знает, что делать с призраком, и, следовательно, не должен вступать с ним ни в какие сделки. Чародей, напротив, отлично знает, что с ним делать, и волен поступать с ним так, как ему вздумается. У меня нет никаких сомнений по тем пунктам, по которым выражали свои опасения Вы. Никаких. Не могу не повторить, что если бремя этих сомнений взвалить на плечи более слабого человека, он бы под их тяжестью тотчас же рухнул. Но раз Вы их победили, значит, Вы победите и читателя. Надеюсь, Вы получите это письмо в Нейворте завтра днем. Пусть ветры этих холмов развеют все Ваши сомнения. Поверьте, что если бы я находился там, я бы с проворством Маргрейва взобрался на флагшток и поднял бы на нем флаг Фенвика. Искренне Ваш. <> 115 <> СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ Редакция журнала "Круглый год", среда, 15 мая 1861 г. Дорогой Бульвер-Литтон, Сегодня - день, который я провожу в редакции. Поэтому я отвечаю на Ваше письмо отсюда, немедленно пошлю за Вашей рукописью и здесь же ее прочитаю. Я неплохо разбираюсь в почерках и так хороню изучил Ваш, что, надеюсь, чтение не составит для меня большого труда. Вашу первую просьбу я уже предвосхитил. Я сам прочитал гранки одной женщине, которой я всецело доверяю (я нередко читал ей свои собственные гранки) и чью интуицию и такт я высоко ценю. Она обнаружила величайший интерес и не высказала никаких опасении. Уилс - человек отнюдь не талантливый, и, поскольку его литературные вкусы достаточно банальны, он может представлять большую часть наших читателей. Более того, он уже имеет двенадцатилетний ежедневный опыт совместной работы со мной. Он тоже очарован Вашей повестью и не мог от нее оторваться. Он нисколько не боится за повесть и уверен, что она вызовет сенсацию. Он сказал мне следующее: "Может быть, сэру Эдварду стоило бы расширить повесть. Тогда он мог бы сильнее подчеркнуть сверхъестественные мотивы, дополнив их некоторыми новыми штрихами психологии и обыденной жизни". Вот и все. Уилки Коллинз уже три года мой партнер по журналу, и я всецело ему доверяю. Я не буду ему ничего говорить, а просто дам сегодня гранки, посажу его перед собой и посмотрю, как он будет их читать, пока я буду читать Вашу рукопись. Я зайду к Вам в четыре часа дня, если Вы до тех пор не сообщите мне, что Вас не будет дома. Завтра я вернусь к своей собственной повести и поэтому хотел бы видеть Вас сегодня. Всегда искренне Ваш. <> 116 <> ГЕНРИ МОРЛИ Редакция журнала "Круглый год", среда вечером, 28 августа 1861 г. Дорогой Морли, За обедом я прочитал в "Таймсе" статью, или, вернее, стряпню продажного писаки о Пяти портовых городах *. Я просто не переношу отвратительных выражении вроде "обходительность милорда покорила все сердца" или "он совершенно проникся духом своей должности" и тому подобное. Независимо от моей твердой уверенности, что для Англии очень вредно и опасно сотворить себе кумира из человека, заведомо лишенного убеждений и совести *, я думаю, что литература существует для более высоких целей. Меня тошнит при мысли, что человек, имеющий голову па плечах, может выказать какой-либо интерес к тому, что этот лорд держится за мертвые кости древней должности, которой давно пора бы сгнить. У меня нет под рукой печатного экземпляра, но ради бога и ради всех нас вычеркните Лорда Губернатора и замените его каким-нибудь другим термином, который не отдавал бы так отвратительно придворным календарем. Желаю Вам воздать должное своим собственным мужественным книгам, а нам обоим в ближайшие дни приветствовать друг друга на Елисейских полях! Я знаю, что в статье не говорится, зачем она написана. Тем большей низостью с моей стороны было бы, если б я ее поместил. Искренне Ваш. <> 117 <> СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ Гостиница "Квинс-Хэд", Ньюкасл-на-Тайне, среда вечером, 20 ноября 1861 г. Дорогой Бульвер-Литтон, Сегодня вечером я очень внимательно прочитал Э 19 и 20. У меня нет никаких сомнений насчет нового материала - с точки зрения здравого смысла, красоты и развития сюжета повести он, безусловно, представляет значительное улучшение. Все эти разнообразные аспекты дадут новую и в то же время весьма поучительною пишу для размышлений. Я ничуть не сомневаюсь, что читатель вполне достоин всего, что будет ему достойно представлено. Однако, обращаясь к столь широкой публике, весьма желательно по возможности избегать примечаний. Содержание их лучше включать в текст - столь широкая публика неизбежно будет читать повесть небольшими частями, и поэтому чрезвычайно важно, чтобы в них содержалось как можно больше материала. Просто удивительно, до чего трудно заставить большинство людей обращаться к примечаниям (которые они неизменно считают перерывами в тексте, а отнюдь не его усилением или разъяснением). Преданный Вам. Правильна ли первая ссылка на книгу Аберкромби "Силы интеллекта"? Вы, конечно, понимаете, что здесь я лишен возможности это проверить. Не кажется ли Вам, что, цитируя Гибберта, следовало бы упомянуть заглавие его книги? Если я не ошибаюсь, она называется "О философии привидений". Я собираюсь вернуться домой дня за два до рождества. Если Вы хотите написать мне раньше, все письма, адресованные в редакцию, будут немедленно переправлены сюда. Однако могу сообщить Вам, что всю будущую неделю (со вторника 26 ноября до понедельника 2 декабря включительно) я проведу в гостинице "Ватерло" в Эдинбурге, а следующую неделю (со вторника 3 декабря до субботы 7 включительно) - в гостинице Кэрика в Глазго. <> 118 <> У. Г. УИЛСУ Карлайл, среда, 11 декабря 1861 г. Дорогой Уилс, Я против стихотворения. В нем нет ничего хорошего, оно преисполнено самодовольства и мрачно, а это противоречит духу рождественского номера. Человека, называющего себя Поэтом с большой буквы, право же невозможно терпеть в наше время - особенно, если он вовсе не таков. N мне тоже не нравится. По той же причине, по какой мы включаем в рождественский номер только рождественский материал, мы должны - если можно - избегать его в обычном номере. Я делаю эту оговорку потому, что у Вас может ничего не оказаться под рукой. Но это произведение мне не нравится, и я предпочел бы поместить что-нибудь другое. Едва ли можно оценить книгу мистера Спенса ниже, чем это сделал Морли. Костелло очень забавен. Левер местами чрезвычайно смел. Я удалил наиболее рискованные - и, в сущности, несправедливые - места. Еще раз просмотрите все во второй корректуре. Жители Карлайла сделали все, что могли. Их зал (нечто вроде погреба, и притом заросшего плесенью) был дважды набит до отказа. Здесь едва ли можно было этого ожидать, однако не подлежит сомнению, что вчера вечером они приняли "Копперфилда" не хуже, чем публика в Эдинбурге. Сегодня в час дня мы едем в Ланкастер. Искренне преданный Вам. Гранки возвращаю отдельно. <> 119 <> СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ Редакция журнала "Круглый год", среда, 18 декабря 1841 г. Дорогой Бульвер-Литтон, Я был очень занят - читал, путешествовал, откладывал чтение из-за смерти принца *, неожиданно возвратился домой и отправил своего матроса в море (он получил назначение на лучший корабль - "Орландо" и должен был собраться за полчаса) и поэтому не имел свободно" минуты, чтобы Вам написать. Даже сейчас я пишу второпях и намерен дня через два написать подробнее. Но что бы там ни было, я читал, хотя и не писал. И должен сказать: это превосходно! Невозможно отложить корректуру, не закончив чтение. Я показал ее Джорджине и Мэри, и они читали, не отрываясь до самого конца. Красота, сила и художественное совершенство не подлежат сомнению. Я настоятельно рекомендую Вам не добавлять предполагаемый диалог между Фенвиком и Фэбером и не вдаваться ни в какие объяснения, кроме тех, которые содержатся на титульном листе и в эпиграфе, разве только в очень кратком предисловии. Я бы ни в коем случае не помогал читателю, хотя бы для того, чтобы он не ощутил потребности в помощи и не увидел трудностей, требующих устранения. Пусть книга объясняет себя сама. Она говорит сама за себя с благородным красноречием. Преданный Вам. <> 126 <> ДЖОНУ ФОРСТЕРУ * <1861 г.> ...Мне кажется, что человек молодой и, быть может, эксцентричный, который в течение нескольких лет выдает себя за покойника и которого действительно все считают мертвым; человек, у которого в силу этого складывается своеобразный характер и своеобразный взгляд па жизнь, был бы хорошей темой для повести... Жалкий обманщик, вступающий ради денег в брак с женщиной, которая, в свою очередь, выходит за него ради его денег; после свадьбы оба видят, что ошиблись, и ополчаются против всех людей вообще. С ними я хочу связать некоторых Совершенно Новых людей. Все, что касается их, ново. Если у них будут отец и мать, то должно казаться, что и они - новые с иголочки, как мебель и экипаж, сверкающие лаком, только что из мастерской... Я должен как-то использовать в повести необразованного отца в бумазейном костюме и образованного мальчика в очках, которых мы с Личем видели в Чатаме... <> 121 <> СЭРУ ЭДВАРДУ БУЛЬВЕР-ЛИТТОНУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, пятница, 20 декабря 1861 г. Дорогой Бульвер-Литтон, Хочу сообщить Вам только, что получил Вашу последнюю записку и написал Уилсу, чтобы он послал Вам статьи Роберта. Кроме того, я намерен очень внимательно изучить Ваши объяснения и подробно обсудить этот вопрос с Форстером. У меня нет (и, по всей вероятности, не будет) ни малейшего сомнения в том, что уж если что-либо делать, то это _нужно делать как часть книги_ - нужно от кого-то избавиться и кого-то вставить на его место, - словом, эта переделка должна быть связана с повестью так, чтобы заставить читателя прочитать то, что Вы хотите дать ему читать. В противном случае повесть не станет читать ни один человек из пятидесяти, и даже ни один из ста. Нельзя ли привлечь к этому делу миссис Пойнтц, в качестве представителя "Уорлд"? Мне кажется, с этой стороны брезжит некоторый луч надежды. Я пробуду здесь до конца рождественской недели. Преданный Вам. <> 122 <> МИСС ДЖОРДЖИНЕ ХОГАРТ Торки, среда, 8 январи 1862 г. Дорогая моя Джорджи, Вы, наверное, знаете, как мне не хотелось ехать в Плимут, и я ни за что не поехал бы туда снова, если бы не несчастный Артур. Но в последний вечер я читал "Копперфилда" и совершенно очаровал публику. был ошеломляющий; после бури аплодисментов бедный Эндрью * пришел за кулисы и искренне плакал скупыми мужскими слезами. Я получил также несколько записок от его товарищей по кораблю и других моряков, и на всех "Копперфилд" произвел огромное впечатление. Но сильнее всего он подействовал на Макриди в Челтенхеме. Когда я пришел домой после "Копперфилда", он совершенно лишился дара речи, и только скашивал набок свою старую челюсть да закатывал полузакрытые глаза - совсем как на его портрете работы Джексона. А когда я отпустил по этому поводу какое-то легкомысленное замечание, он запротестовал: "Ну, нет... э... Диккенс! Ей-богу, это чудесное сочетание страсти и игривости... э... э... слитых воедино... э... ах, право же, Диккенс! восхищает и трогает до глубины души. Это настоящее искусство, а Вы знаете... э... что я... нет, Диккенс! Черт меня побери совсем! Ведь я видел лучшие образцы искусства в великое время, но это просто непостижимо. Как это захватывает... э... э... как это сделано... э... - как только может этот человек? Он положил меня на обе... э... лопатки, и все тут!" С этими словами он уперся рукою мне в грудь, вытащил носовой платок, и я почувствовал себя так, будто он играет Вернера *, а я его партнер. Между прочим, Кэти замечательный слушатель, в ней масса непосредственного чувства. Джонни немного похож на Плорна *. Я еще не видел здешней залы, но думаю, что она очень маленькая. Эксетер я знаю, там помещение тоже маленькое. В общем, я страшно измучен, я не в состоянии переносить этот теплый сырой климат. Он бы меня очень быстро доконал. Читая "Копперфилда", я изматываю себя настолько, что мог бы с таким же успехом играть Ричарда Уордура. Теперь, милая Джорджи, Вы знаете все мои новости. Здесь очень красиво - это сочетание Гастингса, Танбридж-Уэлс и невысоких холмов близ Неаполя; но по дороге с вокзала я встретил четырех человек с респираторами и троих молодых священников без оных, причем все трое выглядели довольно скверно. Всегда преданный. <> 123 <> У. Г. УИЛСУ Торки, среда, 8 января 1862 г. Милый Уилс, Во-первых, о номере. Возвращаю все гранки, в которых я сделал пометы карандашом, так как писал в поезде. Только одна помета ("плохо") относится к Меррею, все остальные - к американскому рассказу. При виде большого количества дополнительного материала я решил, что Джон Рэй не должен войти в номер. Надеюсь, что не войдет: он - нуднейший из нудных. Читая сегодня в Плимуте Ваш отчет об этой скверной истории (я отослал его Форстеру), я корчился от смеха, но потом почувствовал некоторое сострадание - ведь это самый жалкий и несчастный пес на свете. Вы, наверное, помните, что, когда я в последний раз был в Вашем городе, Ваши земляки мне не понравились. У нас был один удачный вечер и один неудачный. Неудачный - вчера. Но в конце концов я их все-таки сразил "Копперфилдом". В Плимуте ничего подобного быть не может. Там отвратительная зала, весьма неудачно расположенная. В Торки есть хорошие помещения, но все они малы. В Эксетере зала тоже невелика. Я счастлив слышать, что мы опять начинаем "Круглый год" удачно. Рид пойдет. Я бы дал ему то, что он просит, но не следует допускать, чтобы его вещь превысила определенный объем. Преданный Вам. <> 124 <> УИЛКИ КОЛЛИНЗУ Гэдсхилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, пятница, 24 января 1862 г. Дорегой Уилки, Я прочитал Ваш роман * с большим интересом и восхищением. Уилс просит дать ему почитать эту вещь до того, как она возвратится к Вам. Я знаю, что сейчас она Вам не нужна, а он очень скоро вернет ее на Харли-стрит. Я нахожу в книге все качества, которые обеспечили успех "Женщины в белом", без малейших признаков повторения или возвращения к старому. Я нисколько не сомневаюсь в ее успехе у публики. Вы можете быть в нем совершенно уверены. Я более чем уверен. В связи с продолжением книги я позволю себе сказать то, что, быть может, уже приходило в голову Вам самому. Мне кажется, следовало бы по возможности смягчить суровость рассказа. Это в большой степени усилит впечатление упорства, с каким Магдален стремится к своей цели. Для этого я бы придал мистеру Пендрилу некоторые комические черты и вообще осветил бы весь дом теми широкими мазками эксцентричности и юмора, какими Вы озарили любительский спектакль. Это - единственное критическое замечание, которое приходит мне в голову. Впрочем, есть еще одно. Пересмотрите ту сцену, где Магдален в присутствии мистера Пендрила и отца Фрэнка (он превосходен) перечисляет подряд все пункты. Мне кажется, она делает это слишком по-деловому, словно чиновник. Уилс требует заглавия, но подобрать его чрезвычайно трудно. Вот несколько вариантов, основанных на содержании книги: 1) Под поверхностью (было). 2) Подводные течения (было). 3) Напролом. 4) Напрямик. 5) Пятилетний труд. 6) Сучок и дерево. 7) Цветок и плод. 8) За занавесом. 9) Тайные источники. 10) В расчете с Майклом Вэнстоном. 11) Поворотный пункт. 12) Все ниже и ниже. 13) Скрытые силы. 14) Что к чему? 15) Во тьме. 16) К единой цели. 17) Западня. 18) Перемена или изменение к лучшему? 19) Семья Вэнстонов. 20) Магдален Вэнстон. 21) Пьеса сыграна. 22) Дитя природы. 23) Имущество Коум Рэйвен. 24) Перемены в жизни Магдален. 25) Цель Магдален. 26) Начало и конец. 27) Трагедия в Коум Рэйвен. <> 125 <> У.Г. УИЛСУ Гостиница "Адельфи", Ливерпуль, вторник, 28 января 1862 г. Дорогой Уилс, 12 февраля - вполне подходящее для меня число. Вчера вечером здесь была немыслимая давка и многим пришлось уйти ни с чем. Изменения, которые я предложил Уилки, весьма незначительны, ибо он не может коренным образом переделать то, что написал. Я предупреждал его главным образом о том, что если он будет и дальше писать так же сухо и строго, не пытаясь облегчить свой рассказ причудливой игрой фантазии или юмора, то это неизбежно помешает ему подчеркнуть твердость и решительность девушки. Здесь чрезвычайно важен контраст. Без контраста Магдален невозможно изобразить так, как он хочет. "На подозрении" - было одним из заглавий в моем списке, но я не послал его Уилки, ибо в нем есть оттенок жаргона, который совершенно не подходит к его повести и несколько ее принижает. Преданный Вам. <> 126 <> ТОМАСУ БЕЙЛИСУ * Гэдсxилл, Хайхем близ Рочестера, Кент, суббота, 1 февраля 1862 г. Уважаемый мистер Бейлис, Я только что возвратился домой, нашел Вашу записку и тотчас же на нее отвечаю, чтобы Вы не обидели меня подозрением в невнимательности к Вам. Я совершенно согласен с Вами относительно Смита, и, мне кажется, нет необходимости распространяться на эту печальную тему. Я думаю, что теперь с подобными вещами покончено - они рухнули на землю вместе с этим несчастным в Креморне. Если они возобновятся, тогда против них нужно будет выступить, но я надеюсь, что им пришел конец. (Когда Блонден установил эту моду *, ее чрезмерно поощряли те, кому следовало бы отдавать себе отчет в своих действиях.) Я всегда считал, что простолюдинов - в отличие от людей, стоящих выше, - нельзя осуждать за пристрастие к подобным зрелищам. Жизнь их полна физических трудностей, и им нравится смотреть на то, как эти трудности преодолеваются. Вот они и идут на это смотреть. Если мне каждый день грозит опасность свалиться с лестницы или со строительных лесов, то встреча с человеком, который утверждает, что не может свалиться ниоткуда, будет для меня весьма приятной и радостной. Преданный Вам. <> 127 <> ГЕНРИ Ф. ЧОРЛИ Гайд-парк, 16, Саус-Кенсигтон-Гор. суббота, 1 марта 1862 г. Дорогой Чорли, Сегодня я присутствовал на Вашей лекции * и должен - сказать, что прослушал ее с большим интересом и удовольствием. Подбор материала и его расположение превосходны; кроме того, скромность и полное отсутствие какой-либо аффектации у лектора могут служить прекрасным примером для многих. Если бы Вы говорили немного громче и не обрывали фразы за какую-то долю секунды до того, как прозвучит последнее слово, Вы вызвали бы более широкий отклик аудитории. Произнесенная фраза ни минуты не живет самостоятельно, и нельзя быть уверенным, что она дойдет до слушателей, если пренебречь хоть одним, пусть самым незначительным, из ее слагаемых. Постарайтесь связать ее с остальными, и тогда воспринимать ее будет гораздо легче. После отличного описания испанского нищего с гитарой и весьма удачных слов о танце с кастаньетами публика готова была выразить горячее одобрение, но, заставив ее слишком долго ожидать и вслушиваться в последние слова, Вы ее остановили. Беру на себя смелость сделать эти замечания, как человек, который сражался (риторически) с дикими зверями на самых различных аренах. В общем, лучше быть не может. Это замечательное сочетание эрудиции, мастерства, точности, сжатости, здравого смысла и хорошего вкуса. Искренне Ваш. <> 128 <> У. Ф. де СЭРЖА Гайд-парк-гейт, 16, Саус-Кенсингтон-Гор, воскресенье, 16 марта 1862 г. Дорогой Сэржа, Моя дочь, естественно, хочет провести весну в городе, и поэтому я на три месяца переехал в квартиру одного приятеля, а он на это