---------------------------------------------------------------
     © Roald Dal "Taste", 1951
     © Перевод c английского А. Тарасова (Anatar1@aol.com)
     © Courtesy of Demon's Eye VerlagsGmbH, Berlin 2001
     Origin: http://members.aol.com/anatar1/
---------------------------------------------------------------

     В  тот вечер за ужином в доме моего друга Майка  Скофилда в Лондоне нас
было шестеро: Майк, его  жена и его  дочь, моя жена  и я, а  также гость  по
имени Ричард Пратт.
     Ричард Пратт, знаменитый гурман, был  председателем небольшого общества
под названием  "Эпикурейцы".  Каждый  месяц  он  в частном  порядке рассылал
членам  общества  брошюру о различных винах и  блюдах и занимался также тем,
что устраивал банкеты, на которых  подавались изысканные деликатесы и редкие
вина. Чтобы  не  утратить  своих вкусовых способностей, он не курил, и когда
говорил о винах, имел  странную, почти эксцентричную манеру описывать каждое
из них как живое существо.
     "Интеллигентное  вино",  -- говорил он, к примеру, -- "немного робкое и
сдержанное,  но очень  интеллигентное". Или: "Симпатичное  вино, ласковое  и
веселое, быть может, немного фривольное, но тем не менее симпатичное".
     Майк уже  два раза приглашал  меня  с Праттом  к себе в дом,  и в обоих
случаях  Скофилды не побоялись ни трудностей, ни  расходов, чтобы предложить
знаменитому  гурману  отменнейшее  меню.  А  на этот  раз  они  явно  хотели
превзойти сами себя. Когда мы вошли в столовую, я сразу увидел, что стол был
накрыт для  торжественной  трапезы. Высокие тонкие свечи, желтые розы, блеск
серебра кругом,  по три винных бокала  у каждого прибора  и к тому же легкий
запах  жаркого  из кухни -- от всего  этого мой рот быстро наполнился густой
слюной.
     Мы  расселись,  и на ум мне вдруг пришло, что Майк во время каждого  из
предыдущих  вечеров  спрашивал,  не  согласится  ли  Ричард  Пратт  на  вкус
определить  год  и  точное место  происхождения красного  французского вина,
подаваемого  к столу. Когда Пратт ответил, что это, пожалуй, не составит для
него особого труда, если  только, конечно, вино  хорошего года, Майк выразил
свои сомнения и предложил ему пари. Пратт принял его предложение  и оба раза
выиграл ящик вина, о котором шла речь.
     Я был уверен, что эта маленькая игра повторится и нынешним вечером, ибо
Майк  охотно шел  на прогрыш,  если мог доказать  этим, что  его  вино  было
достаточно хорошего качества,  чтобы быть  отданным на  суд  знатока. А  что
касалось  Пратта,  то  он  находил   большое,   правда,   плохо   скрываемое
удовольствие в том, чтобы лишний раз выставить напоказ свои способности.
     Подали первое блюдо: хрустящие, прожаренные  в масле шпроты. К ним было
предложено  мозельское.  Майк встал и собственноручно наполнил бокалы. Когда
он снова сел,  я заметил, что он  наблюдает за Праттом.  Он поставил бутылку
передо мной так, чтобы я мог прочесть этикетку.
     "Гейерслей Олигсберг,  1945" значилось на ней.  Он  наклонился ко мне и
прошептал, что Гейерслей  -- это маленькая деревушка на берегу Мозеля, почти
неизвестная за пределами Германии.  Это вино, добавил  он, большая редкость,
поскольку  продукция  местного   виноградника  столь  незначительна,  что  у
человека из других мест нет почти  никакой надежды заполучить бутылку-другую
в свои  руки.  Он сам ездил в  Гейерслей прошлым летом и  только  с  большим
трудом ему удалось приобрести там пару десятков бутылок.
     -- Сомневаюсь, что у кого-нибудь, кроме меня,  в Англии  есть это вино,
-- сказал он, посматривая на Ричарда Пратта. -- Что в  мозельском хорошо, --
продолжил он более громким голосом, -- так это то, что его без боязни  можно
пить перед красным вином.  Многие  пьют вместо него рейнвейн, но делают  это
только  потому, что слабо разбираются в винных тонкостях. Рейнвейн подминает
под себя любое  красное вино деликатного характера, вы об этом не знали? Это
просто варварство подавать рейнское перед красным.  Но мозельское -- ах!  --
мозельское тут в самый раз.
     Майк Скофилд, обходительный человек средних лет, был биржевым маклером.
Перекупщиком на бирже, если  точнее. И, казалось, он, как и многие  люди его
типа, испытывал неловкость, если не сказать стыд,  от того, что  зарабатывал
столько  денег  на  работе,  для  выполнения  которой требовалось  так  мало
образования. В глубине своего сердца он знал,  что в действительности он был
немногим более  простого  букмекера -- исполненного достоинства,  бесконечно
уважаемого всеми, но  втайне  все же беспардонного  букмекера, -- и он знал,
что его  друзья  это знали.  Поэтому  он  стремился  сейчас стать  человеком
культуры,  совершенствовался в литературной и эстетической областях, собирал
картины, пластинки, книги и все остальное, что сюда относится. Его маленькая
речь  о рейнских и  мозельских  винах была  частью  этого  образования, этой
культуры, к которой он стремился.
     --  Славное  винишко,  не  правда  ли?  --  спросил он меня, продолжая,
однако, наблюдать  за Ричардом Праттом. Я заметил, что всякий  раз, когда он
опускал голову, чтобы ухватить ртом с вилки кусочек рыбы, он украдкой бросал
в сторону Пратта  короткий взгляд. Я почти физически чувствовал, как он ждал
того момента, когда Пратт сделает первый глоток и  с довольной,  удивленной,
быть может, даже озадаченной улыбкой оторвет глаза от своего бокала. И потом
должна была  развернуться дискуссия,  дававшая Майку возможность сообщить  о
деревне Гейерслей.
     Однако  Ричард  Пратт  не прикасался  к вину.  Его  внимание целиком  и
полностью  было приковано к восемнадцатилетней дочери Майка Луизе. Он сидел,
наполовину повернувшись к ней, улыбался ей и рассказывал ей какую-то историю
о  шеф-поваре  одного  парижского  ресторана.  В  разговоре  он  все  больше
подавался вперед,  казалось,  еще  немного  и  он от  своего  усердия совсем
столкнется с ней,  а бедная Луиза  отклонялась от  него настолько, насколько
только могла, вежливо,  но не без  тени  отчаяния,  кивала  ему  и старалась
избегать его взгляда, фиксируя глазами верхнюю пуговицу его смокинга.
     Мы  покончили с рыбой, и  служанка начала  обходить одного  за  другим,
чтобы собрать тарелки. Подойдя к  Пратту она заметила, что тот еще ничего не
съел, и  осталась  стоять в нерешительности.  Пратт поднял голову, сделал ей
знак удалиться и принялся поспешно  есть. Проворными, порывистыми движениями
он забросал маленьких, поджаристо-коричневых  рыбок себе в  рот, поднял свой
бокал,  осушил  его двумя  быстрыми глотками и тотчас же повернулся к  Луизе
Скофилд, чтобы продолжить прерванный разговор.
     Майк все видел. Я помню, что он, очень спокойный и сдержанный, сидел на
своем месте и не сводил глаз со своего гостя. Его круглое, приветливое  лицо
как будто на мгновение обмякло, однако он взял  себя в руки и  не  сказал ни
слова.
     Вскоре  служанка  принесла  второе блюдо,  огромный  кусок  жаркого  из
говядины. Она поставила его перед Майком на стол, и он встал, чтобы нарезать
его. Он резал  мясо очень  тонкими ломтиками и осторожно клал их на тарелку,
подносимую  ему  служанкой. Когда все,  включая его  самого,  получили  свою
порцию, он отложил в сторону нож, оперся руками о край стола и  чуть подался
вперед.
     -- Так,  -- сказал он,  обращаясь ко всем  нам, но смотрел при  этом на
одного Ричарда Пратта, -- а сейчас -- красное вино. Мне надо сначала сходить
за ним, поэтому прошу извинить меня, если я на секунду вас оставлю.
     -- Сходить, Майк? -- спросил я. -- Где же оно?
     -- В моем рабочем кабинете -- откупоренное, чтобы могло дышать.
     -- А почему в кабинете?
     -- Из-за  комнатной температуры, разумеется. Оно стоит там уже двадцать
четыре часа.
     -- Но почему именно в кабинете?
     -- Потому что это  лучшее  место  в  доме. Ричард  посоветовал мне его,
когда в последний раз был у нас в гостях.
     Услышав свое имя, Пратт обернулся.
     -- Ведь так? -- спросил Майк.
     -- Да, -- подтвердил Пратт и солидно кивнул головой. -- Это так.
     -- На зеленом ящике картотеки в моем кабинете, -- сказал Майк. -- Это и
есть то самое место, которое мы  выбрали. Свободное от сквозняков местечко в
помещении с равномерной температурой. Минуточку, я сейчас.
     Мысль  о  том, что  в  качестве козыря у  него  имелось  еще одно вино,
заметно  оживила его, и  он, словно на  крыльях, вылетел из  комнаты.  Через
минуту он вернулся.  Сейчас он шел гораздо  медленнее и осторожно нес в руке
винную  корзину,  в  которой  лежала  темная  бутылка.  Она  была  повернута
этикеткой вниз, то есть прочесть ничего было нельзя.
     -- А теперь, -- воскликнул он, приблизившись к столу, -- как насчет вот
этого, Ричард? Его вам никогда не угадать!
     Ричард Пратт неспешно повернулся к Майку, посмотрел на него снизу вверх
и перевел потом взгляд на  бутылку в маленькой плетеной корзинке. Он  поднял
брови так,  что они образовали надменные дуги, и выпятил вперед нижнюю губу.
В этот момент у него был необычайно самоуверенный и отталкивающий вид.
     --  Ни за  что  не  догадаетесь, -- еще раз  сказал  Майк.  --  Как  ни
старайтесь.
     -- Франзузское вино? -- снисходительно спросил Пратт.
     -- Естественно.
     -- Какого-нибудь маленького виноградника?
     -- Может, да, Ричард. А, может, и нет.
     -- Но это хороший год? Один из удачных урожаев?
     -- Да, это я вам гарантирую.
     -- Тогда угадать, пожалуй, будет  не  так уж трудно,  -- высказал  свое
суждение Ричард Пратт. Он говорил слегка гнусавя, и на его физиономии лежало
выражение  бесконечной скуки.  На  меня  его  аффектированная манера речи  и
чрезмерно  подчеркнутое равнодушие производили странное впечатление, которое
только  усиливалось тем, что вокруг его глаз бегали какие-то злобные тени, а
вся  его  поза выдавала состояние  крайне  напряженного  внимания. Мне  было
немного неприятно, когда я разглядывал его.
     -- Нет, эту марку действительно трудно угадать, -- заверил Пратта Майк.
-- Не хочу навязывать вам нового пари.
     -- Ах, вот как. Почему же?  -- Снова брови медленно поползли  вверх,  в
глазах застыл холодный, напряженный взгляд.
     -- Потому что это чертовски трудная задача.
     -- Послушайте, такое заявление отнюдь не делает мне комплимента.
     --  Дорогой мой, -- сказал  Майк,  -- если  вам это  так важно,  то  я,
конечно, с удовольствием поспорю с вами еще раз.
     -- Вряд ли с этим вином у меня будут трудности.
     -- Вы хотите сказать, что согласны держать пари?
     --  Ну, разумеется.  Не  только  согласен, но  и немедленно  готов,  --
ответил Ричард Пратт.
     -- Хорошо. Тогда, значит, ставка прежняя. Ящик точно такого же вина.
     -- Вам не верится, что я смогу определить марку?
     -- Честно говоря и при всем уважении к вам -- нет.
     Майк  по-прежнему старался оставаться  вежливым,  в  то  время  как его
собеседник почти не  скрывал,  как все  это ему надоело. И  все же следующий
вопрос Пратта, похоже, свидетельствовал о некотором его интересе.
     -- Однако не поднять ли нам ставку?
     -- Нет, Ричард. Ящика достаточно.
     -- А на пятьдесят ящиков вы бы поспорили?
     -- Это было бы безрассудством.
     Майк,  прямой  как свеча,  стоял позади  своего стула во главе  стола и
острожно держал  бутылку в  ее нелепой лубяной корзине. Крылья его носа были
подернуты сейчас легкой бледностью, а губы плотно сжаты.
     Пратт небрежно откинулся назад и поднял  на него взгляд -- брови дугой,
веки приопущены, еле заметная улыбка в уголках рта. И снова я увидел или мне
показалось, что  я увидел, как что-то  удивительно тревожное промелькнуло на
его  лице --  зловещее, напряженное внимание где-то между глазами, а в самих
глазах, точно в их центре, во мраке зрачков, колючая искорка лукавства.
     -- Значит, вы не хотите повысить ставку?

     -- Что до  меня, дружище, так мне совершенно все равно, -- заявил Майк.
-- Я готов держать с вами пари на все, что хотите, на все!
     Три женщины  и  я сидели, не говоря  ни слова,  и  наблюдали за обоими.
Миссис  Скофилд начала терять терпение;  ее  губы скривились, и у  меня было
впечатление,  что  она вот-вот  встрянет  между  спорящими. Ломтики  жаркого
лежали перед нами на тарелках и слегка дымились.
     -- Вы в самом деле готовы поспорить со мной на все, что я захочу?
     --  Я  же сказал. Если  вам не страшен риск, то я готов держать пари на
любую предложенную вами ставку.
     -- Даже на десять тысяч фунтов?
     -- Разумеется. На все, что хотите.
     Голос Майка звучал сейчас очень уверенно. Он  хорошо  знал, что ему  по
карману была любая сумма, названная Праттом.
     --  То  есть,  вы  говорите,  что   мне  можно  определить  ставку?  --
удостоверился Пратт еще раз.
     -- Да, именно это я сказал.
     Возникла пауза. Пратт медленно обвел глазами собравшихся, сначала меня,
потом одну за одной всех трех женщин. Он как будто хотел напомнить  нам, что
мы были свидетелями сделки.
     -- Майк! -- подняла голос миссис Скофилд. -- Майк,  давай прекратим эту
чепуху и доедим наше жаркое. Оно совсем остынет.
     -- Это  не чепуха,  -- спокойно  сказал  Пратт.  -- Мы  заключаем здесь
маленькое пари.
     Я заметил, что  на  заднем плане  стояла служанка с  овощным  блюдом  в
руках, явно не зная, подавать ей дальше или нет.
     -- Что ж, хорошо, -- произнес Пратт, -- тогда, значит, я назову ставку.
     -- Валяйте, -- беспечно сказал Майк. -- Мне абсолютно все равно, на что
мы спорим -- очередь за вами.
     Пратт кивнул, и снова уголки его  рта тронула слабая улыбка. Не сводя с
Майка глаз, он медленно произнес:
     -- Я заключаю с вами пари на руку вашей дочери.
     Луиза Скофилд подскочила.
     -- Стоп! -- вскричала она. -- Нет!  Это  не  смешно! Это уже  совсем не
смешно! Что это такое, папа?
     -- Успокойся, дитя мое, -- сказал ее мать. -- Они просто шутят.
     -- Я не шучу, -- пояснил Ричард Пратт.
     -- Бред какой-то.
     По Майку было заметно, что он пребывал в некоторой растерянности.
     -- Вы же сказали, что поспорите на все, что я захочу.
     -- Я имел в виду деньги.
     -- Сказать вы этого не сказали.
     -- Но дал понять.
     -- Тогда  жаль,  что вы не соизволили  выразиться точнее. Как бы там ни
было,  если  вы хотите отказаться от своего предложения, то я не имею ничего
против.
     --  Дружище, речь здесь совсем  не о  том,  хочу я отказаться от своего
предложения или нет. Пари все равно нельзя заключить, поскольку вы не можете
предложить мне равноценной ставки. У вас же нет дочери, которую вы могли  бы
отдать мне в случае, если проиграете. И даже если бы она у вас была, то я бы
определенно не смог на ней жениться.
     -- Это меня радует, дорогой, -- вставила миссис Скофилд.
     -- Я отвечу  любой ставкой, -- объявил Пратт. -- Своим домом, например.
Подойдет ли вам мой дом?
     -- Какой? -- спросил Майк, в шутку, конечно.
     -- Загородный.
     -- А почему бы и не другой впридачу?
     -- Ну, хорошо, тогда, значит, оба моих дома.
     Тут я  увидел,  что Майк колеблется. Он  сделал шаг вперед  и аккуратно
поставил корзину с вином на стол. Он отодвинул в сторону солонку, перечницу,
потом взял в руку нож,  задумчиво посмотрел на клинок и снова положил его на
место. Его дочь тоже заметила, что он не может решиться.
     -- Папа!  -- вскричала она.  --  Что это за глупости?  Я не позволю так
спорить на меня.
     --  Ты совершенно  права,  доченька, --  пришла ей на помощь  мать.  --
Немедленно прекрати, Майк. Садись и ешь.
     Майк не обратил на нее внимания. Он  посмотрел через  весь стол на свою
дочь и улыбнулся  ей -- легкой,  отеческой, успокаивающей  улыбкой. Но в его
глазах светился небольшой огонек триумфа.
     --  Знаешь, --  сказал  он, не переставая  улыбаться, -- знаешь, Луиза,
нам, пожалуй, стоит подумать над предложением мистера Пратта.
     -- Все, замолчи, папа! Хватит с меня! Такого идиотизма я еще не видела!
     -- Успокойся, моя ласточка. Послушай сперва, что я скажу.
     -- Я не хочу ничего слушать.
     --  Луиза, прошу  тебя! Ситуация  такова:  Ричард предложил  нам пари с
серьезной ставкой. И настаивает на ней он, а не я. И если он проиграет, то в
твои руки перейдет значительное  состояние. Нет, подожди секунду, дитя  мое,
не перебивай меня. Сейчас самое главное: он никак не может выиграть.
     -- Но, похоже, он верит в это.
     --  Выслушай  же меня.  Твой  отец знает,  о  чем  говорит. Специалист,
пробующий французское красное вино -- если это  только не вино какого-нибудь
очень известного сорта как, например, лафит  или латур, --  не  в  состоянии
дать точных сведений о  месте его происхождения.  Он, конечно, может сказать
тебе,  в  какой  местности  Бордо изготовлено  это  вино:  в  Сент-Эмильоне,
Помероле,  Граве или Медоке. Но в каждой местности имеется много коммун, а в
каждой коммуне есть много, много маленьких виноградников. И  различить их по
одному только вкусу и запаху просто невозможно. Даже если я скажу, что вино,
которое я  сейчас принес,  родом  из  маленького виноградника,  находящегося
посреди  множества  других маленьких  виноградников,  Ричарду  ни за что  не
отгадать названия. Ни за что на свете.
     -- Ты не можешь знать этого наверняка, -- возразила Луиза.
     -- О, еще как могу, дорогая, еще как. Не хочу хвалить сам себя,  но что
касается вин, то тут я  довольно хорошо подкован. И  потом не забывай,  дитя
мое, что я твой отец. Неужели ты думаешь, что я вовлеку  тебя во что-нибудь,
чего ты сама не хочешь? Я просто пытаюсь раздобыть для тебя немного деньжат.
     -- Майк! -- резко воскликнула его жена. -- Прекрати, Майк, прошу тебя!
     Он опять не обратил на нее никакого внимания.
     -- Если этому пари суждено будет состояться, -- сказал он своей дочери,
-- то через десять минут ты станешь владелицей двух больших домов.
     -- Но мне не нужны никакие два дома, папа.
     -- Тогда  продай  их. Тут  же  продай их ему обратно.  Я  это  для тебя
устрою.  И тогда,  представь  себе только,  моя  ласточка,  тогда ты  будешь
богата! Независима на всю жизнь!
     -- Папа, мне это не нравится. Это легкомыслие какое-то.
     -- Я  тоже  так  считаю, -- энергично  заявила мать и закивала при этом
головой, как  курица,  стучащая клювом.  --  Как тебе  не  стыдно предлагать
такое, Майкл! И к тому же собственной дочери!
     Майк даже не удостоил ее взглядом.
     -- Соглашайся!  --  настаивал он,  в упор  глядя на  дочь.  -- Не тяни,
соглашайся! Я гарантирую тебе, что ты не проиграешь.
     -- Но мне все это не нравится, папа.
     -- Давай же, хорошая моя, соглашайся!
     Майк  вовсю  напирал  на  свою  дочь. Он  нагнулся  к  ней  через стол,
неотступно  буравил  ее своими  строгими, светлыми  глазами,  и  Луизе  было
нелегко сопротивляться ему.
     -- А что, если я проиграю?
     -- Пойми же наконец, что ты не можешь проиграть. Ручаюсь тебе.
     -- Ах, папа...
     -- У тебя будет целое состояние. Ну, давай. Ты согласна, Луиза? Да?
     Последнее колебание. Потом она беспомощно повела плечами.
     -- Ну, хорошо. Но только, если ты клянешься, что я ни в коем  случае не
проиграю.
     --  Отлично!  -- воскликнул Майк. --  Тогда все в  порядке. Наше пари в
силе.
     -- Да, --  подтвердил  Ричард  Пратт  и посмотрел на девушку.  --  Пари
состоялось.
     Тотчас же Майк схватил бутылку с вином, налил  чуть-чуть в свой фужер и
возбужденно стал  перебегать от одного к  другому,  наполняя бокалы.  Мы все
наблюдали теперь за  Ричардом  Праттом, с  напряжением  всматривались в  его
лицо,  когда он медленно протянул правую руку  к бокалу. Этому человеку было
около пятидесяти,  и  у  него  было не очень приятное  лицо.  Казалось,  оно
состояло  только из одного  рта,  одного рта и губ -- мясистых, влажных  губ
профессионального  гурмана.  Нижняя  губа   слегка  отвисала  вниз,  мягкая,
выдающаяся вперед губа дегустатора, которая, похоже, только и ждала момента,
чтобы прикоснуться к краю бокала или к какому-нибудь лакомству. Как замочная
скважина,  подумал  я,  разглядывая его; его рот  похож на огромную замочную
скважину.
     Он  медленно  поднес бокал к носу. Кончик  носа  опустился в  бокал  и,
принюхиваясь, стал кружить над поверхностью вина. Пратт слегка взболтал его,
чтобы  дать  подняться букету. Глаза  он  закрыл.  Он  весь  сосредоточился.
Верхняя  часть его  тела, голова,  шея и  грудь,  казалось,  превратилась  в
большую, чувствительную нюхательную  машину, которая  ловила, фильтровала  и
анализировала послание, передаваемое сопящим носом.
     Майк,  как  я  заметил,  удобно откинулся  назад  и  напустил  на  себя
безучастный  вид,  хотя  внимательно  за всем наблюдал. Миссис Скофилд,  вся
застыв, сидела за другим концом стола и неодобрительно  смотрела прямо перед
собой. Луиза чуть повернула стул так, что сидела теперь лицом  к гурману  и,
как и ее отец, не сводила с него глаз.
     Нюхательная  проба  продолжалась  не  менее  минуты;  потом  Пратт,  не
открывая  глаз и не двигая  головой,  опустил бокал и опрокинул  в рот почти
половину  его  содержимого.  Он сидел со ртом, полным  вина,  и ловил первое
вкусовое  впечатление. После  этого  он, сглотнув,  отправил немного  вина в
горло, и  я увидел, как при этом двинулся его кадык. Однако большую
часть он оставил во рту. И  теперь, не  сглатывая еще раз, он втянул  в себя
губами немного воздуха, который смешался  в полости  рта  с  ароматом вина и
проник  в легкие. Через какое-то время он выпустил воздух через  нос и начал
перекатывать и "пережевывать" вино под  языком. Он  буквально разжевывал его
зубами, точно кусок хлеба.
     Это был церемониальный, впечатляющий номер, и, я должен сказать, гурман
делал свое дело хорошо.
     -- Гм, -- произнес он, поставив бокал  на  стол и  облизав  губы  своим
розовым языком. -- Гм, да... Весьма интересное винишко, мягкое и приятное, с
почти женственным привкусом.
     Во  рту у него собралось  много слюны,  и  когда он говорил, ее светлые
капельки время от времени летели на стол.
     --  А теперь можем начать  элиминацию, --  сказал он. -- Прошу извинить
меня, если при этом я буду действовать с крайней тщательностью, ведь в конце
концов  на карту поставлено  немало. В нормальном случае я, может, и рискнул
бы,  быстро перебрал бы все варианты и остановился бы на наиболее подходящем
винограднике. Но на этот  раз, на этот раз мне нужно быть  очень осторожным,
не так ли?
     Он посмотрел на  Майка и  улыбнулся толстогубой,  влажногубой  улыбкой.
Майк сидел с каменным лицом.
     -- Итак,  во-первых, из какого  района в Бордо  это вино? Это  нетрудно
угадать.   Оно  слишком   легко  по  своей   субстанции,  чтобы  могло  быть
сент-эмильонским или  гравским. Скорее  всего,  это  Медок. Да,  вне всякого
сомнения,  Медок... Теперь второй вопрос:  из какой коммуны Медока это вино?
Если мы будем  элиминировать, то определить это тоже будет  несложно. Марго?
Нет,  определенно не Марго.  Оно не обладает пылким букетом  "Марго". Пойак?
Нет, и не Пойак. Для этого оно слишком нежное, слишком мягкое и томное. Вино
из Пойака  имеет  вкус,  который по своему характеру  почти величествен. И в
"Пойаке" я всегда чувствую этот своеобразный  аромат, удивительно землистый,
плотный аромат, который  лоза  впитывает  в себя  из  грунта  той местности.
Нет-нет. Это... это очень нежное вино, сдержанное и стыдливое, нерешительно,
но грациозно раскрывающееся на второй  стадии пробы.  Оно, пожалуй,  немного
плутовато  на второй  стадии,  а также немного шаловливо, поскольку  дразнит
язык  остатком, крошечным остатком танина. А в послевкусии оно бесподобно --
умиротворяюще  и женственно, с  той известной  радужной  щедростью,  которую
можно   найти   только  в   винах   коммуны   Сент-Жюльен.   Несомнено,  это
"Сент-Жюльен".
     Ричард Пратт откинулся  на своем  стуле и, держа  руки на уровне груди,
аккуратно  свел  друг  с другом кончики пальцев.  Он  вел  себя до  смешного
самонадеянно,  но,  видимо, делал  это  умышленно  --  хотел потешиться  над
хозяином дома. Я в  немалом напряжении  ждал, что  же  будет  дальше.  Луиза
достала  сигарету.   Пратт  услышал  шипение  загоревшейся  спички  и  резко
повернулся, охваченный неожиданным негодованием.
     -- Я попросил  бы вас!  -- вскричал  он. -- Пожалуйста, прекратите! Это
отвратительная привычка -- курить за столом.
     Она посмотрела на него, все еще держа горящую спичку  в руке; взгляд ее
больших, спокойных глаз задержался  на несколько секунд  на его лице и потом
медленно, презрительно удалился. Она опустила голову и задула спичку, однако
оставила незажженную сигарету между пальцами.
     -- Извините, моя  дорогая, -- сказал  Пратт, -- но  я терпеть  не могу,
когда за столом курят.
     На этот раз она на него не посмотрела.
     --  Итак,  идем дальше -- где мы остановились?  -- продолжил он. -- Ах,
да.  Это  вино,  значит, из региона Бордо,  коммуна  Сент-Жюльен  в  Медоке.
Чудесно.  Однако  теперь мы  подходим  к  самой  трудной  части  -- названию
виноградника. Ибо в Сент-Жюльене имеется  великое  множество виноградников и
различие  между вином одного и вином другого виноградника, как справедливо и
точно заметил до этого наш радушный хозяин, зачастую довольно незначительно.
И все же...
     Пратт сделал паузу и закрыл глаза.
     --  Я попробую сейчас определить  категорию, -- пояснил он. -- Если мне
это удастся,  то победа будет наполовину в  моем кармане. Секундочку...  Это
вино явно не первой категории, даже не второй. Это не "великое вино". Ему не
хватает  качества,  не хватает...  -- как бы  это назвать? -- огня, силы. Но
третья  категория  --  это  может   быть.  Впрочем,  нет,   сомневаюсь.  Наш
гостеприимный  хозяин  сообщил нам,  что  это  вино  хорошего  года  и  тем,
вероятно, немного польстил ему. Мне надо быть осторожным. Очень осторожным.
     Он поднял бокал и отпил маленький глоток.
     --  Да,  --  сказал  он, причмокивая  губами,  -- Я был  прав. Это вино
четвертой  категории.  Теперь  я  уверен.  Вино  четвертой  категории  очень
хорошего года, даже, можно сказать, великого  года. Поэтому-то оно  в  самом
начале  по  вкусу  было похоже  на вино третьей  или  даже второй категории.
Отлично!  Замечательно! Мы все ближе к цели. Какие виноградники, относящиеся
к четвертой категории, имеются в коммуне Сент-Жюльен?
     Он  снова поднял  бокал и поднес  его к своей мягкой, выпяченной нижней
губе. Я видел, как изо рта выскочил кончик языка, розовый и острый, окунулся
в вино и ускользнул обратно -- отталкивющая картина. Не открывая глаз, Пратт
отставил бокал. На его лице лежало выражение высочайшей концентрации; только
мясистые губы двигались, скользили друг по другу, точно две влажные губки.
     -- Вот оно опять! -- воскликнул он. -- Танин ближе к  середине вкусовой
гаммы и это чувство, как будто язык слегка сжимается. Да-да, конечно! Теперь
я догадался! Это вино одного  из  небольших хозяйств в  районе Бейшевеля.  Я
точно помню... Местность вокруг Бейшевеля... река... маленький порт, который
занесло илом до такой степени,  что в него больше не могут заходить суда  по
перевозке вина. Бейшевель... Может, это даже само бейшевельское? Нет, все же
не думаю.  Но где-то  поблизости... Шато  Тальбо? Может, это  "Тальбо"?  Да,
вполне возможно. Подождите!..
     Он пригубил  бокал. Уголками глаз  я  наблюдал,  как Майк  Скофилд  все
больше и больше  склонялся  над  столом. Его рот был  приоткрыт, а маленькие
глаза в упор смотрели на Ричарда Пратта.
     -- Нет. Я был  неправ.  Это не "Тальбо". От  "Тальбо" хмелеешь  немного
быстрее, чем от этого; букет на  поверхности интенсивнее. Если это 34-й год,
как  я предполагаю, то это вряд  ли "Тальбо".  Гм...  Дайте-ка подумать.  Не
Бейшевель, не Тальбо и все же так похоже на них, так  близко по  вкусу,  что
виноградник,  собственно, должен находиться где-то посередине. Та-ак,  какой
же это может быть?
     Он медлил, и мы смотрели  на него, затаив дыхание.  Каждый из нас, даже
жена Майка,  наблюдали сейчас за  ним.  Я слышал, как  служанка на  цыпочках
подошла к буфету за моей спиной и, чтобы не нарушать тишины, очень осторожно
поставила на него блюдо с овощами.
     --  А-а!  --  воскликнул  вдруг  Пратт.  -- Все  ясно!  Да, кажется,  я
догадался.
     Он выпил последний глоток вина.  Затем, с еще  поднятым  на уровне  рта
бокалом, повернулся к Майку, улыбнулся -- вкрадчивой, маслянистой улыбкой --
и сказал:
     -- Если хотите знать точно, наш малыш -- это "Шато Бранейр Дюкрю".
     Майк сидел, весь замерев.
     -- А именно: 1934 года.
     Мы все смотрели на Майка и ждали, когда он повернет бутылку в корзине и
покажет этикетку.

     -- Это ваш окончательный ответ? -- спросил Майк.
     -- Думаю, что да.
     -- Ну, так что же -- да или нет?
     -- Да.
     -- Какое, вы сказали, название?
     --  "Шато  Бранейр  Дюкрю".  Славный  виноградничек.  Добротное  старое
хозяйство. Неплохо мне знакомо. Как это я сразу не догадался.

     --  Давай,  папа, --  сказала  Луиза, --  поворачивай бутылку, чтобы мы
могли увидеть название. Меня ждут два моих дома.
     -- Одну секунду, -- пробормотал Майк. -- Подождите немного.
     Он  сидел  без движения,  точно  громом пораженный, и его лицо прямо на
глазах  делалось пористым и блеклым,  как  будто  из  него медленно вытекала
жизнь.
     -- Майкл! -- резко подала голос его жена с другого конца стола. --  Что
случилось?
     -- Маргарет, пожалуйста, не вмешивайся не в свои дела.
     Ричард Пратт смотрел  на Майка, его  влажный рот  смеялся,  а маленькие
глазки блестели. Майк не смотрел ни на кого.
     --  Папа!  -- вскричала  его дочь со страхом в голосе.  -- Папа, уж  не
хочешь ли ты сказать, что он отгадал правильно?
     -- Не  волнуйся,  доченька, --  выдавил из  себя  Майк. --  У тебя  нет
никаких причин волноваться.
     Я думаю, что в первую очередь желание Майка  убежать сейчас подальше от
своей семьи побудило его сказать Ричарду Пратту:
     -- У меня будет к вам деловое предложение, Ричард. Мы перейдем сейчас с
вами в соседнюю комнату и спокойно там все обсудим.
     -- Мне нечего обсуждать, -- возразил Пратт. -- Я хочу видеть этикетку.
     Он  знал, что он выиграл; его поза,  его бесстрастная надменность  были
позой  и надменностью  победителя, и  по его  виду я понял, что с ним крайне
неприятно  будет  иметь  дело,  если  в  разрешении  спора  вдруг  возникнут
какие-нибудь сложности.
     --  Чего  вы  тянете?  --  накинулся  он  на  Майка.  --   Давайте  же,
поворачивайте бутылку.
     Потом произошло следующее:
     Служанка,  маленькая,  собранная особа  в  черно-белом, оказалась вдруг
рядом с Ричардом Праттом и протянула ему что-то.
     -- Кажется, это принадлежит вам, сэр, -- сказала она.
     Пратт  обернулся и  его  взгляд упал  на очки в роговой оправе, которые
держала служанка. Он чуть помедлил.
     -- Ага... Да, может, это и мои. Не могу сказать точно.
     -- Ваши, сэр, несомненно ваши.
     Служанка,  пожилая  женщина, которой было  скорее за семьдесят,  чем за
шестьдесят,  уже долгие годы жила в  доме Скофилдов  и  была глубоко предана
этой семье. Она положила очки на стол.
     Пратт схватил их и без  слов благодарности сунул в нагрудный  карман за
белый носовой платок.
     Но служанка не уходила. Она оставалась стоять рядом с Ричардом Праттом,
точнее говоря, в  полушаге за его спиной, и в ее  поведении и в том, как она
там  стояла, маленькая,  неподвижная,  вся выпрямившаяся, было что-то  такое
необычное, что мной овладело неожиданное предчувствие. Ее старое, серое лицо
с выставленным  вперед подбородком имело холодное  и решительное  выражение,
губы были  сжаты,  а руки тесно сплетены друг с другом. Смешной колпак на ее
голове  и  узкий белый нагрудник придавали ей вид  растрепанной,  белогрудой
птицы.
     --  Вы оставили очки в кабинете мистера Скофилда, -- проговорила  она с
подчеркнутой, неестественной вежливостью.  --  На зеленом  ящике  картотеки,
сэр, когда были в кабинете одни до того, как начался ужин.
     Прошло некоторое время, прежде  чем мы осознали  все значение сказанных
ею слов, и в наступившем молчании я заметил, как Майк медленно выпрямился на
своем стуле. На  его лице снова проступила  краска, глаза широко раскрылись,
рот сузился, и опасное белое пятно по краям носа стало разрастаться.
     -- Прошу тебя,  Майкл! -- взмолилась его  жена. -- Успокойся,  дорогой!
Ради бога, успокойся!


---------------------------------------------------------------
     © Roald Dal "Taste", 1951
     © Перевод c английского А. Тарасова
     © Courtesy of Demon's Eye VerlagsGmbH, Berlin 2001
---------------------------------------------------------------

Популярность: 147, Last-modified: Thu, 05 Apr 2001 19:07:53 GMT