делать.  Она  еще,
наверное,  с  полчаса  сидела  на  скамье,  устало размышляя о  том, где  бы
провести  ночь. Ей ужасно не хотелось  покидать аэропорт.  И мужа  видеть не
хотелось. Она боялась, что тем или иным способом он помешает  ей отправиться
во Францию. Она бы предпочла всю ночь  просидеть на скамье. Это лучше всего.
Но  она  вконец  измучилась  и, решив,  что  негоже так вести  себя  пожилой
женщине, позвонила домой.
     Муж как  раз  собирался в  клуб. Трубку  он снял сам.  Она сообщила ему
новости и спросила, есть ли дома еще кто-нибудь.
     - Все ушли, - сказал он.
     - В таком случае, дорогой, я где-нибудь устроюсь на ночь. И не волнуйся
за меня.
     - Это просто глупо, - сказал он. - В твоем распоряжении огромный дом.
     - Но, дорогой, он же пустой.
     - Тогда я с тобой останусь.
     - В доме нет еды. Ничего нет.
     -  Тогда  поешь  где-нибудь, прежде чем возвращаться. Не  будь же такой
глупой,  дорогая моя.  Ты,  кажется, только к тому  и  стремишься, чтобы  по
любому поводу изводить себя.
     - Да, - согласилась  она. - Прости меня.  Я съем здесь сандвич, а потом
приеду.
     Туман немного рассеялся, и все же поездка в такси показалась ей долгой.
В дом на Шестьдесят второй улице она вернулась уже довольно поздно.
     Муж, услышав, что она вернулась, вышел из своего кабинета.
     - Ну, - спросил он, остановившись в дверях, - как там Париж?
     - Вылет в одиннадцать утра, - ответила она. - Это уже точно.
     - Ты хочешь сказать, если спадет туман.
     - Он уже спадает. Поднимается ветер.
     - У  тебя  усталый вид, -  сказал  мистер  Фостер.  - Ты, должно  быть,
переволновалась сегодня.
     - Да, день был беспокойный. Пожалуй, пойду лягу спать.
     - Я заказал машину на утро, - сказал он. - На девять часов.
     -  О,  спасибо тебе, дорогой.  И  я очень  надеюсь, ты  не будешь опять
провожать меня до самого аэропорта.
     - Нет, - медленно произнес он. - Скорее всего, нет. Однако по дороге ты
могла бы забросить меня в клуб.
     Она взглянула  на него, и ей показалось, будто он где-то далеко,  будто
что-то их разделяет. Он вдруг настолько отдалился от нее, что  миссис Фостер
не смогла  бы сказать наверняка, тот ли это человек, которого она так хорошо
знала, или кто-то другой.
     - Клуб в центре города, - сказала она. - Это не по пути в аэропорт.
     - Но у  тебя ведь будет много времени, моя дорогая.  Ты что,  не хочешь
довезти меня до клуба?
     - Нет-нет, довезу, разумеется.
     - Вот и хорошо. Тогда увидимся утром в девять.
     Она поднялась в свою спальню на втором этаже. Усталость, накопленная за
день, сморила ее, и она уснула, как только легла.
     На  следующее утро миссис Фостер поднялась  рано и к  половине девятого
уже была  внизу, готовая  отправиться  в путь. Вскоре после девяти  появился
муж.
     - Ты приготовила кофе? - спросил он.
     - Нет, дорогой. Я думала, ты позавтракаешь в клубе.  Машина пришла. Она
уже ждет. Я готова.
     Они стояли в холле -  в  последнее время  они, похоже, только в холле и
встречались. Она была в шляпе  и  пальто, с сумочкой в руках, он -  в нелепо
скроенном пиджаке по старинной моде с высокими лацканами.
     - Где твой багаж?
     - В аэропорту.
     - Ах да, - сказал он. - Ну конечно. Если ты хочешь сначала завезти меня
в клуб, то, думаю, хорошо бы нам поскорее выехать, а?
     - Да! - вскричала она. - Да, да, прошу тебя!
     - Я только возьму с собой сигары. Сейчас вернусь. Садись в машину.
     Она повернулась  и  вышла к  ожидавшему  ее шоферу.  Тот открыл  дверцу
автомобиля.
     - Который час? - спросила она.
     - Почти четверть десятого.
     Мистер  Фостер вышел спустя  пять  минут,  и,  глядя, как  он  медленно
спускается по ступенькам, она обратила внимание на то, что ноги его в узких,
дудочками, брюках похожи на козлиные. Как и накануне, он остановился посреди
лестницы,  чтобы втянуть в  себя воздух  и посмотреть на небо. Еще не совсем
прояснилось, но сквозь легкий туман уже пробивались солнечные лучи.
     - Может, на этот раз  тебе и повезет,  -  сказал он, усаживаясь рядом с
ней в машину.
     - Поторопитесь, пожалуйста, - сказала  она шоферу.  - Оставьте в  покое
плед. Я сама с ним разберусь. Пожалуйста, трогайтесь. Я опаздываю.
     Шофер уселся за руль и завел мотор.
     -  Одну минутку!  - неожиданно воскликнул мистер  Фостер.  -  Водитель,
подождите-ка.
     - В чем дело, дорогой?
     Она увидела, как он ищет что-то в карманах пальто.
     - Мне бы хотелось, чтобы ты передала Эллен небольшой  подарок, - сказал
он.  - Да  куда же  он  запропастился?  Только  что  держал  в руках,  когда
спускался.
     -  Я не видела,  чтобы у тебя  было  что-нибудь  в  руках.  Что еще  за
подарок?
     - Небольшая  коробочка, завернутая в белую бумагу. Вчера забыл тебе  ее
отдать.
     - Что еще за коробочка!  - нервно заговорила миссис Фостер. - Не видела
я никакой коробочки!
     Она  принялась  лихорадочно  рыскать на  заднем сиденье. Муж  продолжал
ощупывать карманы  пальто. Затем  он  расстегнул пальто  и  стал осматривать
карманы пиджака.
     - Черт побери, - произнес он, - должно быть, я оставил ее  в спальне. Я
мигом вернусь.
     -  О,  прошу тебя! - вскричала  миссис Фостер.  -  У нас  нет  времени!
Пожалуйста,  забудь  о  ней! Вышлешь почтой.  Наверное, просто  какая-нибудь
гребенка. Ты всегда дарил ей гребенки.
     - А  что плохого в гребенках, позволь узнать? - спросил  мистер Фостер,
выходя из себя, ибо на этот раз она, кажется, забылась.
     - Ничего, дорогой, уверяю тебя. Только...
     - Сиди здесь! - велел он. - Сейчас я ее принесу.
     - Побыстрее, дорогой! Прошу тебя, быстрее!
     Она сидела не шевелясь и ждала, ждала...
     - Водитель, который час?
     Шофер взглянул на наручные часы.
     - На моих почти полдесятого.
     - За час мы в аэропорт доберемся?
     - В самый раз.
     В этот момент миссис Фостер увидела кусочек чего-то белого, застрявшего
между спинкой  и  сиденьем с той стороны, где  сидел  муж. Она потянулась  и
достала завернутую в  бумагу коробочку, обратив внимание на то,  что та была
засунута так глубоко, будто ее специально туда затолкали.
     - Вот она! - воскликнула  миссис Фостер. - Я нашла ее! О господи, да он
теперь  будет целую  вечность  там ее  искать! Водитель, сбегайте  быстрее и
позовите его.
     Шофер, ирландец  невысокого роста, недовольно скривив рот, нехотя вылез
из  машины  и  поднялся  по  ступенькам  к  парадной двери  дома.  Затем  он
повернулся и возвратился назад.
     - Дверь заперта, - объявил он. - У вас есть ключ?
     - Да, сейчас найду.
     Миссис Фостер принялась  торопливо рыскать  в сумке.  На  лице  ее была
написана тревога, губы вытянулись трубочкой.
     - Вот он! Нет-нет, я сама схожу. Так будет быстрее. Я знаю, где он.
     Она  поспешно выбралась из машины и поднялась  по ступенькам к парадной
двери, держа в  руке ключ. Вставив  ключ в скважину,  она уже собралась было
повернуть его, но  замерла на месте. Подняв голову, миссис Фостер  застыла в
полной неподвижности.  Она выждала пять, шесть, семь, восемь, девять, десять
секунд...   Потом  вскинула  голову  и  вся  напряглась,  прислушиваясь,  не
повторится ли тот донесшийся откуда-то из дома  звук, который она только что
слышала.
     Да-да, она явно к чему-то прислушивалась.  Казалось, она и ухом тянется
все ближе и ближе  к  двери.  Вот она  вплотную приставила  ухо  к  двери  и
несколько секунд  простояла в этой позе - голова вскинута, ухо приставлено к
двери, рука сжимает ключ... Вот-вот она войдет в дом, вслушиваясь в какие-то
звуки, слабо доносившиеся откуда-то из его глубины...
     Затем миссис  Фостер встрепенулась  и, вынув ключ из замка, сбежала  по
ступенькам.
     - Уже слишком  поздно! - крикнула  она  шоферу.  - Не  могу  ждать его,
просто не  могу.  Я  опоздаю  на  самолет.  Быстрее,  водитель,  быстрее!  В
аэропорт!
     Шофер,  посмотри он на нее  пристальнее, мог бы  заметить, что  лицо ее
сделалось  совершенно  белым.  Оно  уже  не  казалось  таким глупым.  Печать
суровости легла  на  него. Миссис Фостер поджала свой ротик, уголки которого
обыкновенно  были  опущены,  глаза  ее  засверкали,  а в  голосе,  когда она
заговорила, появились властные нотки.
     - Живее, водитель, живее!
     - А ваш муж разве с вами не едет? - удивленно спросил шофер.
     -  Разумеется нет! Я только собиралась высадить его у клуба. Теперь это
уже не имеет значения. Он меня поймет. Возьмет такси.  Да не  разговаривайте
же вы! Смотрите на дорогу! Мне нужно успеть на самолет, вылетающий в Париж!
     Подгоняемый  миссис  Фостер, расположившейся  на заднем  сиденье, шофер
быстро добрался до аэропорта, и она успела  на свой самолет, когда до вылета
оставалось лишь  несколько  минут. Скоро,  удобно откинувшись в  кресле, она
была высоко над Атлантикой. Наконец-то она направляется в Париж,  думала она
под  гул моторов. Незнакомое душевное  состояние владело ею. Она чувствовала
себя  необычайно уверенно  и  просто замечательно, что  было  подозрительно.
Такое состояние ее чуточку настораживало,  но  чем дальше самолет улетал  от
Нью-Йорка   и  Шестьдесят  второй  улицы,  тем  больше  она   успокаивалась.
Добравшись до Парижа,  миссис  Фостер чувствовала  себя настолько уверенной,
хладнокровной и спокойной, насколько это было в ее силах.
     Она  увидела  своих  внуков, и  в реальности  они оказались  еще  более
красивыми, чем  на фотографиях. Да это просто ангелы, говорила она про себя,
такие они красивые. И каждый день она выводила их гулять, кормила пирожными,
покупала им подарки и рассказывала чудесные истории.
     Раз  в  неделю, по  вторникам, она  писала письма своему  мужу -  милые
непосредственные письма, полные новостей и сплетен,  и они всегда  кончались
словами: "Не забывай  вовремя поесть, дорогой, хотя, боюсь, именно этого ты,
наверное, и не станешь делать, пока меня нет с тобой".
     Когда шесть недель миновали, все огорчились, что ей  нужно возвращаться
в Америку, к мужу. То есть все, кроме нее самой. Удивительно, но  она, сверх
ожидания, против этого ничего не  имела, и, когда со всеми прощалась, что-то
в ее  поведении и словах указывало на возможность ее возвращения  в не столь
отдаленном будущем.
     Однако, будучи  преданной  женой, она не задержалась дольше положенного
времени. Ровно через шесть  недель она  отослала  телеграмму  мужу и села  в
самолет на Нью-Йорк.
     Прибыв в Айдлуайлд, миссис  Фостер с интересом обнаружила, что никто ее
не  встречает.  Это  показалось ей  забавным.  Однако  она  была  необычайно
спокойна и  не  переборщила  с чаевыми носильщику, который помог ей  отнести
багаж к такси.
     В Нью-Йорке было холоднее, чем в Париже, и в сточных канавах вдоль улиц
лежали кучи грязного  снега. Такси  подкатило к  дому  на Шестьдесят  второй
улице, и миссис Фостер уговорила шофера отнести  два  ее тяжелых чемодана на
лестницу. Потом она рассчиталась с ним и нажала на звонок. Она подождала, но
на  звонок никто не  откликался. На  всякий случай она  позвонила еще  раз и
услышала,  как звонок пронзительно звенит  далеко в буфетной. А  к двери так
никто и не подошел. Она достала свой ключ и сама отперла дверь.
     Первое, что  она  увидела,  войдя  внутрь,  это  груду  писем  на полу,
лежавших там, где они  выпали из щели  почтового ящика.  В доме было темно и
холодно. Дедушкины часы были по-прежнему накрыты накидкой от пыли. Атмосфера
царила гнетущая, и в  воздухе чувствовался какой-то  слабый  странный запах,
прежде незнакомый.
     Миссис Фостер быстро  пересекла холл и  на  мгновение исчезла слева  за
углом.  Что-то было нарочитое  в  этом  ее действии;  у нее был вид женщины,
которая отправилась проверить  слухи  или  утвердиться в подозрении. А когда
она  вернулась   несколько   секунд  спустя,  на  лице  ее  слабо  светилось
удовлетворение.
     Она постояла в холле, точно размышляя, что же предпринять дальше. Затем
повернулась и пошла в кабинет мужа. Взяв адресную книгу на письменном столе,
она неторопливо полистала ее, потом подняла трубку и набрала номер.
     - Алло,  - сказала она. - Говорят из  дома девять по Шестьдесят  второй
улице...  Да-да. Не могли бы вы прислать кого-нибудь побыстрее? Да, кажется,
он  застрял  между вторым  и третьим  этажами.  Во  всяком  случае, мне  так
кажется... Сейчас приедете? О, это очень любезно с вашей стороны. Видите ли,
мне уже тяжело подниматься по лестнице с моими ногами.  Большое вам спасибо.
До свиданья.
     Она положила трубку и так и осталась  сидеть за письменным столом мужа,
дожидаясь рабочего, который должен был скоро прийти, чтобы починить лифт.


        ЧЕТВЕРТЫЙ КОМОД ЧИППЕНДЕЙЛА

     Мистер  Боггис  медленно  вел машину,  удобно  откинувшись на сиденье и
выставив локоть в открытое окно. Какие красивые места, думал он, как приятно
снова  видеть первые приметы  лета. Особенно примулы. И боярышник. Боярышник
расцветал вдоль изгородей  белыми,  розовыми  и красными  цветами, а примулы
росли то там то сям под ними, и это было прекрасно.
     Он  убрал руку  с руля  и закурил.  Самое лучшее сейчас, сказал он  про
себя, это попасть на вершину Брилл-хилла. Он видел его в полумиле впереди. А
это, должно быть,  деревня Брилл  - вон то скопление домов среди деревьев на
самой  вершине.   Замечательно.   Нечасто  в  ходе  воскресных  вылазок  ему
доставалась столь отличная точка обзора.
     Мистер  Боггис въехал  на  холм,  немного  не добравшись  до вершины, и
остановил машину на окраине деревни. Выйдя из машины, он огляделся. Внизу на
несколько  миль  расстилалась  огромным  зеленым ковром  сельская местность.
Великолепное зрелище! Он достал из кармана блокнот и карандаш, прислонился к
задней дверце машины и натренированным взглядом неторопливо осмотрел пейзаж.
     Внизу  справа  он увидел фермерский  дом средних  размеров, стоявший  в
дальнем конце поля. С дороги к нему тянулась колея. За ним  -  дом побольше.
Был еще один дом, окруженный высокими вязами, на вид - времен королевы  Анны
{Анна (1665  - 1714) -  английская королева  (с  1702 г). В архитектуре  для
эпохи королевы  Анны характерны здания из  красного кирпича}, а слева стояли
два фермерских  дома, похожих  друг на  друга.  Итого пять  объектов в  этом
направлении.
     Мистер Боггис набросал примерный план в  блокноте, пометив расположение
каждого  дома, чтобы  легко  можно было найти  их,  когда он спустится вниз,
после чего  снова  сел в  машину и поехал  через деревню на  другую  сторону
холма.  Там он отметил для себя еще  шесть интересных объектов: пять  ферм и
большой  белый  дом  в георгианском стиле  {то  есть  времени первых четырех
Георгов  (с  1714   по  1830  г).  В  архитектуре  этот  стиль  выражался  в
классической  строгости}.  Он осмотрел  его  в  бинокль.  Дом имел  опрятный
зажиточный вид, да и сад хорошо ухожен. Жаль. Он сразу  же  вычеркнул его из
списка. Какой смысл заходить в зажиточный дом?
     Значит, в этом квадрате, на этом участке, всего десять объектов. Десять
-  отличное число, сказал про себя  мистер Боггис. Именно столько можно,  не
спеша, осмотреть  за  день.  Сколько сейчас  времени? Двенадцать часов.  Для
начала  хорошо бы выпить пинту пива в трактире, однако в воскресенье до часа
не откроют.  Ладно,  пива можно  выпить  и  потом. Он пробежал  глазами свои
записи  в  блокноте и начать решил с дома в стиле королевы Анны, с того, что
окружен  вязами.  В  бинокль он  казался  ветхим,  но  не  утратившим  своей
прелести. Быть может, тем,  кто там живет, не помешают  лишние деньги.  Ему,
впрочем, всегда везло с  домами в стиле  королевы  Анны. Мистер Боггис опять
забрался в машину, отпустил ручной  тормоз и, не заводя мотор, стал медленно
съезжать с холма.
     Если не считать того, что он был  переодет священником, ничего особенно
мрачного  в  облике мистера  Сирила Боггиса не  было.  По профессии торговец
старинной  мебелью, он имел собственный  магазин  и  демонстрационный зал на
Кингз-роуд в  Челси. Помещения,  которыми он владел, были невелики, в работе
он старался не переусердствовать, и поскольку  всегда покупал дешево, очень,
очень дешево,  а продавал очень, очень дорого, то умудрялся каждый год иметь
вполне приличный доход.  Он был  талантливым  коммерсантом  и,  покупая  или
продавая какую-нибудь вещь, легко приспосабливался к клиенту. С пожилыми мог
быть серьезным и обаятельным, с богатыми - подобострастным, с благочестивыми
-  сдержанным, со слабовольными - властным, с  вдовыми - легкомысленным,  со
старыми девами  -  лукавым  и беспечным. Он  отлично  понимал,  каким  даром
владеет,  и  беззастенчиво  пользовался им по любому  поводу;  частенько, по
окончании  какого-нибудь  особенно   удавшегося  выступления,  он  с  трудом
удерживался  от  того,  чтобы  не  повернуться  к  зрительному  залу  и   не
поклониться публике, приветствовавшей его громом аплодисментов.
     Хотя мистер Боггис  имел склонность к лицедейству, дураком он не был. О
нем  кто-то сказал,  что  едва ли кто  другой  в  Лондоне  знает лучше  него
французскую, английскую и итальянскую мебель. У него был на редкость хороший
вкус, он быстро подмечал недостаток  изящества и  в  таких случаях  отвергал
предмет, самый  что  ни  на  есть  подлинный.  Его  истинной  любовью  были,
естественно,  произведения   великих   английских  мастеров   восемнадцатого
столетия  - Инса,  Мейхью,  Чиппендейла,  Роберта Адама,  Манваринга,  Иниго
Джонса, Хепплуайта, Кента, Джонсона, Джорджа Смита, Лока, Шератона и других,

     Уильям Инс (1760-е?) - английский конструктор мебели.
     Томас Мейхью (годы  жизни неизвестны)  - английский конструктор мебели.
Работал вместе с У. Инсом.
     Роберт Адам (1728 - 1792) - английский архитектор и конструктор мебели.
     Роберт  Манваринг  (1760-е)  известен главным  образом как  конструктор
стульев; современник Чиппендейла.
     Иниго Джонс (1573 - 1652) - английский архитектор.
     Джордж Хепплуайт (? - 1786) - английский мебельный мастер.
     Уильям  Кент (1685 - 1748)  -  английский архитектор, дизайнер, садовый
мастер.
     Томас Джонсон (1714 - 1778) - английский конструктор мебели.
     Джордж Смит (годы жизни неизвестны) - английский мебельный мастер.
     Матиас  Лок  (годы  жизни неизвестны) -  английский  мебельный  мастер.
Работал вместе с Чиппендейлом.

     но даже и тут он иногда бывал  разборчив. Он  ни за  что, к примеру, не
мог допустить того,  чтобы у него в салоне появился  хотя бы  один  предмет,
относящийся к китайскому или готическому периоду Чиппендейла. Таким же  было
и его отношение к тяжеловесным итальянским композициям Роберта Адама.
     В последние несколько лет мистер Боггис добился значительного  уважения
среди своих друзей по профессии в силу своей способности  находить необычные
и часто весьма редкие предметы с поразительной регулярностью. Полагали даже,
что  у  него был почти неистощимый источник снабжения, что-то вроде частного
хранилища, и казалось, что ему оставалось лишь съездить туда раз  в неделю и
взять то,  что  нужно.  Всякий раз,  когда  его спрашивали,  где  он  достал
такую-то вещь,  он понимающе улыбался, подмигивал  и  бормотал что-то насчет
того, что это маленький секрет.
     В  основе  маленького секрета мистера Боггиса лежал нехитрый замысел, а
сама мысль пришла  ему в  голову как-то  воскресным днем,  почти  девять лет
назад, когда он отправился за город.
     В то утро он поехал  в Севноукс, чтобы навестить свою престарелую мать,
и по пути назад в его машине лопнул приводной ремень. Мотор мог перегреться,
а  вода выкипеть.  Мистер  Боггис вышел  из  машины и направился к ближайшей
фермерской постройке, ярдах в пятидесяти от дороги. У женщины, открывшей ему
дверь, он попросил кувшин воды.
     В ожидании, когда она  принесет воду, мистер Боггис случайно заглянул в
гостиную  и там, ярдах в пяти от того  места, где он стоял, узрел нечто, что
привело его в такое  волнение, что даже на макушке у него выступил пот.  Это
было солидное дубовое кресло. Нечто подобное он  видел  только  раз в жизни.
Оба подлокотника,  как  и  спинка, опирались  на  ряд из восьми  великолепно
вырезанных опор. Сама спинка была инкрустирована весьма  тонким растительным
орнаментом,  а половину длины  каждого подлокотника  занимала  вырезанная из
дерева голова утки. Боже мой, подумал он, да это же конец пятнадцатого века!
     Он просунул голову подальше  в дверь, а там, по другую  сторону камина,
ей-богу, стояло еще одно такое же кресло!
     Точно он  не  мог  сказать,  но оба кресла  должны стоить в Лондоне  по
меньшей мере тысячу фунтов. И до чего же хороши!
     Когда женщина  вернулась,  мистер  Боггис  представился и  без обиняков
спросил, не хотела бы она продать кресла.
     О господи,  сказала она. Да  зачем ей продавать кресла? Совсем незачем,
разве что  он  хорошо  за них заплатит. Сколько он  даст?  Они,  конечно, не
продаются, но так, из любопытства, шутки ради, сколько бы он дал?
     Тридцать пять фунтов.
     Сколько-сколько?
     Тридцать пять фунтов.
     Боже  праведный,  тридцать пять  фунтов.  Так-так,  очень занятно.  Она
всегда думала, что они представляют собой ценность. Они ведь очень старые. А
удобные какие. Нет, без них ей не обойтись, никак  не обойтись. Нет-нет, они
не продаются, но все равно спасибо.
     Не такие уж они и старые, сказал  ей тогда  мистер Боггис, да и продать
их будет нелегко, а у него есть клиент, которому  такие вещи нравятся. Можно
было бы накинуть еще пару фунтов. Пусть будет тридцать семь. Так как?
     Они поторговались  с  полчаса,  и, разумеется,  в  конце  концов мистер
Боггис  заполучил кресла, согласившись  заплатить ей что-то раз  в  двадцать
меньше их стоимости.
     В тот же вечер, когда он возвращался в Лондон в  своем старом фургоне с
двумя сказочными креслами,  аккуратно  уложенными  в  задней  части  машины,
мистера  Боггиса   неожиданно  поразила  идея,  показавшаяся   ему  поистине
замечательной.
     Да ты сам подумай,  сказал он про себя. Если  есть хорошие вещи в одном
фермерском доме, почему бы им не быть и в других? Почему бы ему не поискать?
Почему  бы  не  прочесать  сельскую  местность?  Он  мог бы  делать  это  по
воскресеньям. Работе это никак не помешает. К тому же он просто не знал, чем
занять себя в воскресенье.
     И  мистер  Боггис купил  карты  - масштабные карты  всех графств вокруг
Лондона  -  и тонким пером поделил их  на  ряд  квадратов. Каждый  квадрат в
натуре занимал площадь пять  миль на пять - примерно с такой территорией, по
его подсчетам, он  мог справиться за  одно воскресенье,  если  тщательно  ее
прочесывать. Города и крупные деревни его не  интересовали.  Более или менее
изолированные  места, большие  фермерские дома  и  в меру обветшалые родовые
усадьбы  -  вот что ему  было  нужно.  Таким образом, если обследовать  один
квадрат  за  воскресенье, пятьдесят  два квадрата  в  год, можно  постепенно
осмотреть все фермерские дома графств вокруг Лондона.
     Однако нужно  было  предусмотреть и  кое-что еще. Деревенские жители  -
народ подозрительный. Не станешь же бродить вокруг, звонить в двери и ждать,
что они поведут тебя по своим домам, стоит  их только попросить. Нет, так  и
порога не переступишь. Но как  же тогда  добиться  приглашения? Может, лучше
всего вовсе  не говорить им, что он торговец? Можно представиться телефонным
мастером, водопроводчиком, газовым техником. Даже священником...
     Постепенно план  принимал практические очертания. Мистер Боггис заказал
превосходного качества карточки, на которых был выведен следующий текст:

     <i>Его преподобие</i>
     <i>Сирил Уиннингтон Боггис</i>
     <i>Президент общества по сохранению редкой мебели</i>
     <i>В сотрудничестве с музеем Виктории и Альберта</i>

     Отныне каждое воскресенье он будет перевоплощаться в любезного пожилого
священника,  который проводит свободное  время в трудах из любви к обществу,
путешествует,  составляет  опись  сокровищ,  которые   хранятся   в   недрах
деревенских домов Англии. И кто осмелится вышвырнуть его вон, услышав такое?
     Да никто.
     Но потом,  как  только  он  попадет  в дом, где ему  случится  углядеть
что-нибудь эдакое, то, что нужно,  потом... Ему были  известны сто различных
способов, как действовать дальше.
     К немалому удивлению мистера Боггиса, план сработал. Да и дружелюбие, с
каким его принимали в сельских домах, с самого начала вызывало смущение даже
у  него. Кусок холодного пирога, стаканчик портвейна,  чашка  чаю,  корзинка
слив,  даже полный воскресный  обед со всем семейством  -  все это постоянно
навязывалось ему. Случались, конечно, и кое-какие досадные инциденты, однако
девять лет - это  больше чем  четыреста воскресений, да еще  нужно прибавить
огромное количество домов,  которые  он  посетил.  В  целом  же  предприятие
оказалось интересным, волнующим и выгодным.
     И  вот  как-то   в  воскресенье  мистер  Боггис  оказался   в  графстве
Бакингэмшир,  в одном  из самых  северных квадратов  на  его карте, милях  в
десяти от Оксфорда. Съезжая с холма и направляясь к ветхому строению в стиле
королевы Анны, он чувствовал, что этот день станет для него весьма удачным.
     Он оставил машину ярдах в ста от  ворот и остаток  пути решил проделать
пешком.  Он  не хотел, чтобы  видели его машину, покуда сделка не завершена.
Добрый  старый  священник и  вместительный пикап почему-то  не сочетаются. К
тому же прогулка давала ему время внимательно осмотреть недвижимость снаружи
и напустить на себя вид, приличествующий случаю.
     Мистер  Боггис  живо  шагал  по дорожке.  Это был  человечек невысокого
роста, толстоногий и с  брюшком. Лицо у него было круглое и розовое,  весьма
подходящее для его роли, а карие выпуклые глаза на розовом лице  производили
впечатление кроткого  тупоумия. Он был одет в  черный костюм с  обычным  для
священника  высоким  стоячим воротником. На голове - мягкая  черная шляпа. В
руке он держал старинную дубовую  трость, что придавало ему, по  его мнению,
довольно непринужденный и беззаботный вид.
     Приблизившись  к парадной  двери,  мистер  Боггис  позвонил  в  звонок.
Раздался звук шагов в холле, дверь открылась, и перед ним или скорее над ним
возникла гигантская женщина в  бриджах для верховой езды. Он почуял  сильный
запах конюшни и конского навоза, хотя она и курила сигарету.
     -  Да? - спросила  женщина, подозрительно  глядя на  него.  -  Что  вам
угодно?
     Мистер Боггис,  ожидавший, что она  вот-вот  негромко заржет, приподнял
шляпу, слегка поклонился и протянул ей свою карточку.
     - Прошу прощения  за беспокойство, - сказал он и умолк, рассматривая ее
лицо, пока она читала написанное.
     - Не понимаю, - сказала она, возвращая ему карточку. - Что вам угодно?
     Мистер Боггис  объяснил, чем занимается "Общество по  сохранению редкой
мебели".
     -  Это,  часом,  не имеет какого-нибудь  отношения  к  социалистической
партии?  -  спросила  она,  сурово  глядя  на него из-под бледных  кустистых
бровей.
     Дальше было  просто. Тори  {член  консервативной партии}  в бриджах для
верховой езды,  будь  то  мужчина или женщина,  - легкая  добыча для мистера
Боггиса.  Он потратил минуты две  на бесстрастное восхваление крайне правого
крыла  консервативной партии,  потом еще две  - на осуждение социалистов.  В
качестве решающего довода особо  упомянул законопроект о запрещении охоты  в
стране, который социалисты однажды  внесли на рассмотрение,  и далее сообщил
своей слушательнице, что рай, в его  представлении - "только  не говорите об
этом епископу, моя дорогая", - это место, где можно охотиться на лис, оленей
и зайцев со  сворами  неутомимых собак с утра до вечера каждый день, включая
воскресенья.
     Глядя на нее, он видел,  как по мере  того, как  он говорит, происходят
удивительные вещи. Женщина  начала ухмыляться, демонстрируя мистеру  Боггису
ряд огромных пожелтевших зубов.
     - Сударыня, -  вскричал  он,  - прошу  вас, умоляю, не заставляйте меня
говорить о социализме.
     В  этот момент женщина  разразилась  хохотом, подняла громадную красную
руку и с такой силой хлопнула его по плечу, что он едва не опрокинулся.
     - Входите! - вскричала она. - Не знаю, что вам нужно, но входите!
     К несчастью, во всем доме не оказалось ничего сколько-нибудь ценного, и
мистер Боггис, никогда не тративший время попусту на бесплодной почве, скоро
стал извиняться и  раскланиваться. Весь визит занял меньше пятнадцати минут.
Больше  и не  надо, говорил  он  про себя, усаживаясь в машину и направляясь
дальше.
     Ближайший фермерский дом находился в полумиле вверх по дороге. Это было
здание  солидного возраста, наполовину деревянное,  наполовину кирпичное,  и
почти  всю его  южную стену закрывало  великолепное грушевое  дерево,  еще в
цвету.
     Мистер Боггис  постучал в дверь. Подождал, но никто не отзывался, снова
постучал, опять без ответа. Он  обошел дом, намереваясь  поискать фермера  в
коровнике, но  и  там никого не было. Он  решил,  что все еще  в  церкви,  и
принялся заглядывать в окна с  намерением увидеть  что-нибудь интересное.  В
столовой - ничего  такого. В  библиотеке тоже. Он  заглянул еще в гостиную и
там,  прямо у  себя под носом, в  нише, образуемой окном, увидел  прекрасную
вещь -  полукруглый карточный столик красного дерева, богато декорированный,
да еще в стиле Хепплуайта, работы примерно 1780 года.
     - Так-так, -  громко  произнес он, сильно прижимаясь лицом к стеклу.  -
Молодец, Боггис.
     Но это не  все.  Там же  стоял  и  один-единственный стул, и если он не
ошибается,  стул  был  еще  более  тонкой  работы,   чем  столик.  Еще  одно
произведение  Хепплуайта?  И  какая  прелесть!  Ажурная  спинка   с  круглым
орнаментом искусно вырезана из жимолости, ножки весьма изысканно изогнуты, а
две задние имели тот особый наклон вперед, который так ценен. Изящная вещь.
     - И вечер не наступит, - мягко проговорил мистер Боггис, - а я уже буду
иметь удовольствие сидеть на этом прекрасном стуле.
     Он никогда  не покупал  стул, не посидев на нем. Это  было его  любимым
занятием, и всегда увлекательно было видеть, как он осторожно  опускается на
сиденье,  испытывая  его   на  "пружинистость",  со  знанием  дела  оценивая
бесконечно малую степень усадки, которую годы нанесли пазам и шипам.
     Однако не  нужно спешить,  сказал  он про себя. Он вернется сюда потом.
Впереди целый день.
     Следующая  ферма располагалась едва ли не в поле,  и, чтобы убрать свою
машину из поля зрения,  мистер Боггис оставил  ее  на дороге и прошел пешком
около шестисот  ярдов  по  прямой колее к заднему двору фермы.  Объект,  как
заметил он приближаясь, был гораздо меньше предыдущего, и Боггис не возлагал
на  него  особых надежд. Строения были  грязны, а  служебные  постройки явно
нуждались в ремонте.
     В углу двора тесной группой стояли трое  мужчин. Один держал на поводке
двух черных  гончих  псов.  Когда мужчины  увидели,  что к  ним направляется
мистер  Боггис в  черном  костюме с  воротничком  священника,  они  умолкли,
неожиданно напряглись и как бы оцепенели; их лица подозрительно  повернулись
в его сторону.
     Старший был коренастым мужчиной с широким лягушачьим ртом  и маленькими
бегающими глазками; его звали Рамминс -  хотя мистер Боггис этого и не знал,
- хозяин фермы.
     Высокого юношу рядом  с ним (у него, похоже, был  поврежден глаз) звали
Берт. Он был сыном Рамминса.
     Низкого  роста  человек  с  плоским  лицом,  узким  сморщенным  лбом  и
непомерно широкими плечами  -  по имени  Клод - зашел к  Рамминсу  в надежде
получить у  него  кусок  свежего мяса от свиньи, которую  закололи накануне.
Клод знал о смерти свиньи - слух  разнесся по  полям -  и  знал  также,  что
официального разрешения на это у Рамминса не было.
     - Здравствуйте, - сказал мистер Боггис. - Не правда ли, хороший денек?
     Никто из троих не пошевелился. В  ту минуту они думали только об одном:
наверное, этот священник не из местных и подослан, чтобы сообщить о том, что
выведает, властям.
     -  Какие  красивые собаки, -  сказал мистер  Боггис.  - Сам  я,  должен
признаться, никогда не охотился с собаками, но, глядя на них, сразу  видно -
порода отличная.
     Ответное молчание не прерывалось, и мистер Боггис быстро перевел взгляд
с Рамминса на Берта, потом на Клода, потом  опять на Рамминса и заметил, что
у всех,  судя по тому,  как они кривили рот и морщили нос, было одно и то же
характерное выражение на лице, нечто среднее между презрительной  усмешкой и
вызовом.
     -  Могу  я  узнать,  не  вы  ли  хозяин? -  бесстрашно спросил  Боггис,
обращаясь к Рамминсу.
     - Что вам угодно?
     - Прошу простить, что беспокою вас, особенно в воскресенье.
     Мистер Боггис протянул свою карточку. Рамминс взял ее и поднес близко к
лицу.  Двое  других  не  двигались,  однако скосили  глаза,  пытаясь  что-то
разглядеть.
     - А что вам, собственно, нужно? - спросил Рамминс.
     Второй раз  за  утро  мистер Боггис  подробно  объяснил цели  и  идеалы
"Общества сохранения редкой мебели".
     - Нет у нас никакой мебели, - сказал ему  Рамминс, выслушав объяснение.
- Напрасно теряете время.
     - Одну минутку, сэр, - сказал Боггис, подняв  палец.  - Последним,  кто
мне  это говорил, был старый фермер из  Сассекса, а когда  он впустил меня в
дом, знаете, что я обнаружил? Грязный на вид старый стул в углу на кухне,  и
оказалось, что стоит он четыреста фунтов! Я научил его, как продать  стул, и
на эти деньги он купил себе новый трактор.
     -  Да будет вам!  -  сказал Клод. -  Не бывает  стульев,  которые стоят
четыреста фунтов.
     -  Простите, - с достоинством произнес мистер  Боггис, -  но  в  Англии
много стульев, которые стоят больше чем в два раза. И знаете, где они? Стоят
себе  на фермах и в  простых домах  по всей  стране, а хозяева используют их
вместо  лестниц - встают на них в подбитых  гвоздями башмаках, чтобы достать
банку  джема с  верхней полки или повесить  картину.  Я  правду  вам говорю,
друзья мои.
     Рамминс беспокойно переступил с ноги на ногу.
     -  Вы  хотите  сказать, что все, что вам нужно, это войти в дом, встать
посреди комнаты и оглядеться?
     -  Именно,  -  ответил  мистер  Боггис.  Он начал  догадываться, что их
тревожит.  - Я вовсе не  собираюсь заглядывать в ваши  шкафы или в кладовку.
Просто  хочу  взглянуть  на  мебель,  и  если  случайно  увижу  какие-нибудь
сокровища, то смогу написать о них в журнале, который издает наше общество.
     - Знаете, что я  думаю? -  спросил Рамминс, устремив на него плутоватый
взгляд. -  Думаю, вы тут  затем, чтобы самому что-нибудь купить. Стали бы вы
иначе этим делом заниматься.
     - Боже упаси!  Да у  меня и  денег-то нет! Конечно,  если  бы я  увидел
что-нибудь  такое,  что бы мне понравилось и было бы по средствам, я  мог бы
войти в искушение... Но, увы, такое редко случается.
     -  Что ж, - сказал Рамминс,  - думаю, большого  вреда не будет, если вы
заглянете в дом, раз уж вам только это и нужно.
     Он первым  направился  через двор к  черной двери  фермерского  дома, и
мистер Боггис последовал за  ним;  следом шли Берт и  Клод с двумя собаками.
Они миновали  кухню, где единственным предметом мебели был  дешевый сосновый
стол  с  лежавшей  на  нем мертвой  курицей,  и  оказались  в  просторной  и
чрезвычайно грязной гостиной.
     Ну и ну! Мистер Боггис тотчас же увидел его  и, замерев на месте, издал
легкий  вздох  восхищения.  Стоял  он  так  по  меньшей  мере  пять, десять,
пятнадцать секунд, как идиот, с выпученными глазами, не в силах поверить, не
осмеливаясь  поверить  в то, что видел перед собой. Да этого просто не может
быть! Но чем дольше он смотрел, тем сильнее убеждался, что то, что он видит,
существует. Предмет стоял  у стены.  И  разве можно ошибиться на  сей  счет?
Пусть он  выкрашен белой краской, все  равно. Какой-то  дурак  выкрасил.  Но
краску  легко снять. Однако вы только  посмотрите на  него! Да  еще в  таком
месте. О боже!
     Тут мистер Боггис вспомнил  о трех  мужчинах - Рамминсе, Берте и Клоде,
которые стояли у камина  и внимательно за ним наблюдали. Они видели,  как он
застыл,  открыл  рот от  изумления и  уставился  на то,  что было  перед его
глазами.  И,  должно  быть,  видели, как  лицо его  покраснело,  а может,  и
побелело,  но в любом  случае  они видели слишком много и нужно было  срочно
что-нибудь  предпринять.  Мистер   Боггис  мгновенно  схватился  за  сердце,
пошатываясь дошел до ближайшего стула и, тяжело дыша, рухнул на него.
     - Что с вами? - спросил Клод.
     -  Ничего,  - с трудом  ответил  Боггис.  - Сейчас все будет в порядке.
Прошу вас стакан воды. Сердце.
     Берт  принес  воды,  подал  ему  и  так  и  стоял  рядом,  бессмысленно
поглядывая на него сверху вниз.
     - Мне показалось, будто вы что-то увидели, - сказал Рамминс.
     Его  широкий  лягушачий  рот  чуточку  раздвинулся  в лукавой  ухмылке,
обнажив остатки разрушенных зубов.
     - Нет-нет, -  сказал мистер  Боггис. - Вовсе  нет же. Просто прихватило
сердце, простите меня.  Это у меня бывает.  Но быстро проходит. Через минуту
все будет хорошо.
     Нужно подумать,  сказал он  про себя. И  еще важнее успокоиться, прежде
чем он произнесет хоть одно слово. Спокойнее, Боггис. И что бы ты  ни делал,
сохраняй невозмутимость. Эти  люди могут быть невежественны, но они не такие
глупые.  Они подозрительны, недоверчивы и  хитры.  А если это  действительно
правда... нет, этого не может быть, не может быть...
     Он прикрыл  рукой глаза - этот жест должен был изображать страдание - и
потом осторожно,  незаметно раздвинул два пальца и украдкой посмотрел  между
ними.
     Ну конечно  же, вещь по-прежнему стояла на месте. Он был прав  с самого
начала! Никакого сомнения! Просто невероятно!
     За  то,  что он увидел,  любой знаток  отдаст  немало, лишь  бы  только
заполучить.  На неспециалиста вряд  ли он  произвел  бы сильное впечатление,
будучи покрыт грязной белой краской, но перед  мистером Боггисом сияла мечта
его жизни. Он знал, как  знает всякий торговец в Европе и Америке, что среди
самых  знаменитых и вожделенных  образцов  английской мебели  восемнадцатого
века, какие  только существуют, есть  три  предмета,  известные  как "комоды
Чиппендейла". Он  знал  всю их историю  -  первый обнаружили  в 1920 году  в
каком-то доме в Моретон-ин-Марше и в том же году продали на аукционе  Сотби;
два других появились в тех же аукционных залах годом спустя,  оба  поступили
из Рейнхэм-холла, графство Норфолк.  Все они ушли за огромные деньги. Точную
цифру за первую вещь и даже за  вторую он не помнил, но знал  наверняка, что
за последний комод выручили три  тысячи девятьсот гиней. И это в  1921 году!
Сегодняшняя цена  наверняка составит  десять тысяч  фунтов. Кто-то -  мистер
Боггис  не мог вспомнить кто  - относительно  недавно осмотрел эти комоды  и
доказал, что все три из одной и той же мастерской, сделаны из одного  и того
же бревна и в конструкции их использованы одни и те же шаблоны. Счета за них
не были  найдены, но эксперты сошлись  в том, что эти три комода могли  быть
исполнены  самим  Томасом  Чиппендейлом, его собственными  руками,  в  самый
вдохновенный период его творчества.
     А здесь, без конца повторял про себя  мистер Боггис, подглядывая сквозь
пальцы,  здесь  стоял  четвертый  комод Чиппендейла! И это  он его нашел! Он
станет богатым!  Да еще и знаменитым! Каждый  из трех  получил в мире мебели
особое  название:   Часлтонский  комод,  Первый  Рейнхэмский  комод,  Второй
Рейнхэмский  комод.  Этот же  войдет в  историю  как  комод  Боггиса! Только
представьте себе, как вытянутся  лица  там, в Лондоне,  когда кое-кто увидит
комод завтра утром! А какие предложения, ласкающие слух,  будут поступать от
воротил  отовсюду  из  Вест-Энда - от Фрэнка  Партриджа, Моллета,  Джетли  и
прочих!  В  "Таймс"  появится  фотография,   а   под  ней  будет   написано:
"Изумительный  комод  Чиппендейла,  недавно  обнаруженный  мистером  Сирилом
Боггисом, лондонским торговцем  мебелью..."  Боже милостивый, ну и  шуму  он
наделает!
     Тот,  что  стоит  здесь, думал мистер Боггис, почти в точности похож на
Второй  Рейнхэмский комод. (Все  три - комод из Часлтона и два Рейнхэмских -
отличались  незначительными  деталями.) Эта  впечатляющая  вещь, исполненная
Чиппендейлом во  французском стиле рококо в  период Директории  {1795 - 1799
годы},  представляла собою  толстый  комод,  покоящийся  на  четырех  резных
желобчатых ножках {для чиппендейловской мебели характерны  резные  массивные
ножки, обычно в виде лапы, опирающейся на шар}, которые поднимали его на фут
от пола.  В нем шесть  ящиков - два длинных  посередине  и два  покороче  по
сторонам.  Волнообразный  спереди, комод замечательно декорирован сверху,  с
боков  и  снизу,  а  сверху вниз между рядами  ящиков тянулась  замысловатая
резьба в  виде гирлянд, завитков и кистей. Медные  ручки, хотя  и заляпанные
белой  краской,  были великолепны.  Вещь,  безусловно,  тяжеловесная, однако
исполнена  настолько  элегантно  и  изящно,  что  тяжеловесность  отнюдь  не
отталкивает.
     - Как вы себя сейчас чувствуете? - услышал мистер Боггис чей-то голос.
     -  Спасибо, спасибо, мне гораздо лучше.  Это быстро  проходит. Мой врач
говорит, что  волноваться в  таких случаях  не стоит,  нужно лишь  отдохнуть
несколько  минут. Да-да, - прибавил  он,  медленно поднимаясь на ноги. - Так
лучше. Теперь все в порядке.
     Он принялся неуверенно  двигаться по комнате,  рассматривая мебель. Ему
было ясно, что, кроме комода, его окружают весьма убогие вещи.
     -  Приличный дубовый стол, -  говорил  он.  -  Но  боюсь,  недостаточно
старый,  чтобы  представлять собою какой-нибудь  интерес.  Хорошие,  удобные
стулья, но уж очень современные,  да-да, современные. Вот этот  шкафчик, что
ж, довольно мил, но, опять же, никакой ценности не представляет. Комод, - он
небрежно прошел мимо комода  Чиппендейла и презрительно щелкнул  пальцами, -
стоит,  я  бы сказал,  несколько фунтов,  не более.  Боюсь,  довольно грубая
подделка. Изготовлен, наверное, во времена королевы Виктории {Виктория (1819
-  1901)  -  английская  королева (с 1837  г.)}. Это вы выкрасили  его белой
краской?
     - Да, - сказал Рамминс, - работа Берта.
     - Очень разумный шаг. Будучи белым, он не кажется таким отталкивающим.
     - Отличная вещь, - заметил Рамминс. - И резьба красивая.
     - Машинная  работа,  -  с  видом превосходства  ответил мистер  Боггис,
нагнувшись,  чтобы  получше рассмотреть  изысканное исполнение.  -  За  милю
видно. Но по-своему весьма неплохо. Что-то тут есть.
     Он неторопливо двинулся  в сторону, как вдруг остановился и повернулся.
Упершись кончиком пальца в подбородок, он склонил голову набок и нахмурился,
будто погрузился в глубокое раздумье.
     - Знаете что? - сказал он, глядя на комод и едва слышно произнося слова
Я кое-что вспомнил...  Мне  давно нужны ножки вроде этих.  У  меня дома есть
любопытный столик, из тех, что ставят перед  диваном, что-то вроде кофейного
столика, и в Михайлов  день {день святого  Михаила (29  сентября). В  Англии
традиционная дата совершения долгосрочных сделок и пр.}, когда я переезжал в
другой дом, бестолковые грузчики повредили у него ножки, на них теперь лучше
не  смотреть. А столик  мне очень  нравится.  Я всегда держу на нем  большую
Библию, а также все мои проповеди. - Он умолк, водя пальцем по подбородку. -
Я вот о чем подумал. Эти ножки  от вашего комода могли бы вполне  сгодиться.
Да, пожалуй, что так. Их легко можно отпилить и приладить к моему столику.
     Он оглянулся. Трое мужчин стояли совершенно  неподвижно. Три пары глаз,
таких разных, но в равной  степени  недоверчивых,  подозрительно смотрели на
него - маленькие свинячьи глазки Рамминса,  бессмысленные глаза Клода и  два
разных глаза Берта: один странный, какой-то затуманенный, с маленькой черной
точкой в середине, похожий на рыбий глаз на тарелке.
     Мистер Боггис улыбнулся и покачал головой.
     - Ну и ну, да что это я несу? Я так говорю,  будто это моя  вещь. Прошу
прощения.
     - Вы хотите сказать, что желали бы купить его, - сказал Рамминс.
     - Хм... - мистер Боггис оглянулся  на комод и  нахмурился. - Не уверен.
Можно, конечно...  но опять же...  если подумать... нет-нет... думаю,  с ним
хлопот не оберешься. Не стоит он того. Оставлю его, пожалуй.
     - И сколько вы хотели бы предложить? - спросил Рамминс.
     - Видите ли, вещь-то не подлинная. Обыкновенная подделка.
     - А  вот я так не думаю, - возразил  Рамминс.  -  Он  здесь  уже больше
двадцати лет,  а до этого стоял в замке. Я сам его купил на  аукционе, когда
умер старый сквайр {помещик,  землевладелец}. Так что не рассказывайте  мне,
будто эта штука новая.
     - Она вовсе не новая, но ей точно не больше лет шестидесяти.
     - Больше, - возразил  Рамминс. -  Берт, где бумажка, которую ты  как-то
нашел в ящике? Этот старый счет?
     Юноша отсутствующим  взглядом посмотрел на отца. Мистер  Боггис  открыл
было  рот, потом  быстренько  закрыл его,  так и  не произнеся  ни слова. Он
буквально  трясся  от  волнения и,  чтобы  успокоиться,  подошел  к  окну  и
уставился на пухлую коричневую курицу, клевавшую во дворе рассыпанные зерна.
     - Да, в  глубине вон  того  ящика лежала, под  силками для  кроликов, -
говорил Рамминс. - Достань-ка ее и покажи священнику.
     Когда Берт подошел к комоду, мистер Боггис снова обернулся. Не смотреть
он не мог. Он видел, как юноша вытащил средний ящик, и еще  обратил внимание
на то, как  легко  ящик выдвигается.  Он видел,  как рука  Берта  скрывается
внутри ящика и роется среди проводов и веревок.
     - Эта, что ли?
     Берт извлек  пожелтевшую  сложенную бумажку и  отнес ее  отцу,  который
развернул ее и приблизил к лицу.
     -  Не  будете же  вы говорить,  что это не старинный почерк,  -  сказал
Рамминс  и  протянул бумажку мистеру  Боггису, чья рука,  когда он  брал ее,
неудержимо тряслась.
     Бумажка была ломкая и слегка хрустела у него между пальцами. Наклонными
буквами, каллиграфическим почерком было написано следующее:
     "Эдвард Монтегю, эск.,
     Томасу Чиппендейлу.
     Большой  комод  красного  дерева  чрезвычайно тонкой  работы,  с  очень
богатой резьбой,  на  желобчатых  ножках,  с  двумя  весьма  аккуратно  исп.
длинными ящиками в средней части  и  двумя такими же по бокам, с богато отд.
медными ручками и  орнаментом, все вместе полностью закончено и выполнено  в
изящном вкусе... 87 фунтов".
     Мистер  Боггис  всеми силами старался сохранить  спокойствие и побороть
волнение, которое распирало его изнутри и вызывало головокружение. Боже мой,
в это трудно поверить! Со  счетом  цена его  еще повышается. Сколько  же  он
теперь   будет  стоить?  Двенадцать   тысяч  фунтов?   Четырнадцать?  Может,
пятнадцать или двадцать? Кто знает?
     Ну и дела! Он с презрением бросил бумажку на стол и тихо произнес:
     -   То,  что  я  вам  и  говорил,  подделка  викторианской  эпохи.  Это
обыкновенный счет - тот, кто изготовил эту штуку, выдал ее за старинную вещь
и  отдал своему клиенту.  Таких счетов я много видел. Обратите внимание, что
он не пишет, что сам сделал эту вещь. Тут бы сразу все раскрылось.
     - Говорите что хотите, - заявил Рамминс, - но бумажка старинная.
     - Разумеется, мой  дорогой друг.  Вещь  викторианской эпохи, конца  ее.
Примерно  1890 год. Шестьдесят-семьдесят лет назад. Я таких  сотни видел. То
было время, когда массы столяров-краснодеревцев только тем и занимались, что
подделывали красивую мебель предыдущего столетия.
     -  Послушайте, святой  отец,  - сказал  Рамминс,  тыча  в него  толстым
грязным пальцем, - я уж не буду говорить о том, что вы ничего  не смыслите в
мебели,  но  скажу  вам  вот  что. Откуда у  вас такая  уверенность, что это
подделка, когда вы даже не видели, как он выглядит под краской?
     - Подите-ка сюда, - сказал мистер Боггис. - Подите сюда, и я покажу вам
кое-что.  - Он  встал рядом с комодом  и подождал,  пока они подойдут. - Нож
есть у кого-нибудь?
     Клод достал карманный ножик с ручкой из рога, мистер Боггис взял его  и
вынул самое маленькое лезвие. Затем, действуя с  видимой небрежностью, но на
самом  деле  чрезвычайно  аккуратно, принялся  отколупывать белую  краску на
крошечном участке верхней части комода. Краска легко отслаивалась от старого
твердого  покрытия.  Очистив примерно  три  квадратных  дюйма, он отступил и
сказал:
     - Взгляните-ка!
     Это  было  прекрасно.  Теплое пятнышко  красного дерева,  сияющее,  как
топаз, подлинным цветом двухсотлетней давности, сочным и насыщенным.
     - Ну и что тут не так? - спросил Рамминс.
     - Да он же обработан! Сразу видно!
     - И откуда это видно, мистер? Ну-ка, расскажите нам.
     -  Должен  признаться, объяснить это  довольно трудно.  Тут  все дело в
опыте.  Мой  опыт  подсказывает  мне,  что  дерево,  вне  всякого  сомнения,
обработано известью. Ее используют  для того, чтобы придать  красному дереву
темный цвет,  свидетельствующий о приличном возрасте.  Для дуба используется
поташ,  а  для  ореха  - азотная кислота, для  красного же дерева  -  всегда
известь.
     Трое  мужчин придвинулись поближе, чтобы поглядеть на очищенное дерево.
Похоже, в  них пробудилось что-то вроде интереса.  Всегда любопытно узнать о
новом виде мошенничества или обмана.
     -  Посмотрите  внимательнее  на  структуру  дерева.  Видите характерный
оранжевый оттенок темно-красного и коричневого цвета. Это признак извести.
     Они потянулись  носами к дереву - первым Рамминс, за ним Клод, а  потом
Берт.
     - И потом, эта патина, - продолжал мистер Боггис.
     - Чего?
     Он объяснил им значение этого слова применительно к мебели.
     - Мои дорогие друзья, да вы  представить себе  не можете, на что готовы
негодяи,  лишь  бы только сымитировать  великолепный вид настоящей патины, с
насыщенным цветом бронзы. Это страшно, просто страшно, и мне больно говорить
об этом!
     Он презрительно выпаливал слова  и корчил  кислую физиономию, изображая
крайнее отвращение. Мужчины молчали, ожидая новых откровений.
     - На  какие  только  ухищрения  не пускаются  смертные,  чтобы ввести в
заблуждение невинных! - кричал  мистер  Боггис. - Все это  в высшей  степени
отвратительно! Знаете,  что они  здесь  сделали,  мои  друзья?  Я-то отлично
понимаю. Я вижу,  как они это делали. Долго протирали дерево льняным маслом,
покрывали  его щелочной политурой с добавлением коварного красителя, чистили
пемзой  и  маслом, натирали  воском  вместе с  грязью и  пылью  и,  наконец,
подвергали тепловой обработке, чтобы  полировка потрескалась  и стала похожа
на покрытие двухсотлетней давности!  Не могу без горечи даже думать  о таком
бесстыдстве!
     Трое мужчин продолжали глазеть на небольшой участок темного дерева.
     - Дотроньтесь до него! - приказал мистер Боггис - Приложите к нему свои
пальцы! Ну и как, теплое оно или холодное на ощупь?
     - Да вроде холодное, - сказал Рамминс.
     - Именно, мой друг! А  дело-то все в том,  что липовая патина всегда на
ощупь холодная. Настоящая патина на ощупь удивительно теплая.
     - Эта на ощупь нормальная, - сказал Рамминс, намереваясь поспорить.
     - Нет,  сэр,  она  холодная.  Но, конечно  же,  нужно  иметь  опытный и
чувствительный  кончик пальца, чтобы  вынести положительное суждение. Трудно
ожидать, чтобы  вы были способны судить об этом, как трудно  ожидать,  что я
могу  судить о  качестве  вашего  ячменя.  Все  в  жизни, мой  дорогой  сэр,
достигается опытом.
     Трое мужчин неотрывно  глядели на чудаковатого круглолицего священника,
но  теперь уже не так подозрительно, потому  что кое-что о своем предмете он
все-таки знал. Однако доверять ему они пока не собирались.
     Мистер Боггис наклонился и указал на металлическую ручку комода.
     - Вот где еще мошенники приложили  руку, - сказал он. - У старой бронзы
обыкновенно  есть  и  цвет,  и  отличительные особенности. Хоть  это-то  вам
известно?
     Они глядели на него во все глаза, ожидая дальнейших откровений.
     - Но вся  беда в том,  что  есть  мастера необычайно  ловко подделывать
цвет. По сути дела, почти  невозможно отличить настоящий, подлинный цвет  от
фальшивого. И мне не стыдно признаться, что часто это и меня ставит в тупик.
Потому  нет  никакого смысла соскабливать  краску с ручек.  Вряд ли это  нам
что-нибудь даст.
     - Как это можно делать так, чтобы новая медь казалась старой? - спросил
Клод. - Медь ведь не ржавеет.
     - Вы совершенно правы, мой друг. Но у этих негодяев есть свои  способы,
которые они хранят в тайне.
     - Какие например? - спросил Клод.
     Сведения такого рода он не мог пропустить мимо ушей. Никогда не знаешь,
вдруг что-то и пригодится.
     - Нужно, например, сделать вот что, - сказал  Боггис, - поместить ручки
вечером  в ящик со стружками красного дерева, пропитанными  аммиачной солью.
Аммиачная  соль делает металл  зеленым, но, если зелень соскоблить, под  ней
можно  обнаружить приятный, мягкий,  теплый  оттенок серебристого цвета, тот
самый оттенок, который характерен для  старой бронзы. Это такое бесстыдство!
Впрочем, с железом и не такие штуки вытворяют.
     - А что они делают  с железом? - со все возрастающим интересом  спросил
Клод.
     - С железом проще, - ответил мистер  Боггис. - Железные замки, пластины
и петли  просто погружают в  обыкновенную соль, и те в два  счета  полностью
покрываются ржавчиной и щербинками.
     - Хорошо, - заметил Рамминс. - Значит, вы признаетесь, что насчет ручек
ничего сказать не можете. По-вашему, им может быть много сотен лет. Так?
     - Ага! - едва слышно произнес мистер Боггис, устремив на Рамминса  свои
выпуклые карие глаза. - Вот тут-то вы и не правы. Смотрите-ка.
     Он достал из кармана пиджака отвертку. Одновременно, хотя никто этого и
не заметил,  извлек маленький медный шуруп и  зажал в ладони.  Потом  выбрал
один  из шурупов  в комоде  - каждая ручка  крепилась  на четырех  - и начал
бережно  соскабливать  следы  белой краски  с ручки.  Соскоблив  краску,  он
принялся медленно вывинчивать ручку.
     -  Если это настоящий  старинный медный  шуруп  восемнадцатого века,  -
говорил он, - то винтовая линия  будет чуточку  неровной, и вы легко сможете
убедиться, что она прорезана с помощью  напильника.  Но если это  сделано  в
более поздние  времена,  викторианские или  еще  позднее,  тогда, понятно, и
шуруп относится к тому же времени. Это будет вещь машинной работы, массового
производства. Что ж, сейчас увидим.
     Для  мистера Боггиса не составило  труда, прикрыв  рукой  старый шуруп,
заменить  его  спрятанным  в  ладони.  Несложный  трюк  особенно  хорошо ему
удавался   и  в  продолжение  многих  лет   приносил   успех.   Карманы  его
священнического  одеяния  были  всегда набиты  дешевыми  шурупами  различных
размеров.
     -  Ну  вот,  -  сказал  он,  протягивая  новенький  шуруп  Рамминсу.  -
Взгляните-ка. Смотрите, какая  ровная  винтовая  линия.  Видите? Еще  бы  не
видеть! Обыкновенный  шуруп,  да вы и сами можете сегодня купить такой же по
дешевке в любой скобяной лавке.
     Шуруп пошел по  рукам. Каждый внимательно  рассматривал его. На сей раз
даже Рамминс был удивлен.
     Мистер Богтис положил в карман отвертку вместе с шурупом ручной работы,
после чего повернулся и медленно прошествовал мимо троих мужчин к двери.
     - Мои дорогие друзья, - сказал он, остановившись перед входом на кухню,
- я так  вам благодарен, что  вы позволили мне  заглянуть в ваш дом, вы  так
добры. Надеюсь, я вам не показался занудой.
     Рамминс оторвался от разглядывания шурупа.
     - Вы нам так и не сказали, сколько собирались предложить, - заметил он.
     -  Ах да! - произнес мистер  Боггис- Совершенно верно. Что ж, если быть
до конца откровенным, то с ним столько хлопот. Думаю, оставлю его.
     - И все же, сколько бы вы за него дали?
     - То есть, вы хотите сказать, что и правда желаете расстаться с ним?
     - Я не говорил, что хочу расстаться с ним. Я спросил - сколько?
     Мистер Боггис перевел взгляд на комод, склонил голову  в одну  сторону,
потом  в  другую, нахмурился,  вытянул губы,  пожал плечами  и  презрительно
махнул рукой, будто хотел сказать, что и говорить-то тут не о чем.
     - Ну, скажем... десять фунтов. Думаю, это справедливо.
     -  Десять фунтов! -  вскричал Рамминс. -  Не смешите меня, святой отец,
прошу вас!
     -  Даже  если  его на  дрова брать, он дороже стоит!  -  с  отвращением
произнес Клод.
     - Да  вы посмотрите на этот счет!  - продолжал  Рамминс, с такой  силой
тыча в ценный документ своим грязным указательным пальцем, что мистер Боггис
встревожился. - Здесь же точно  написано, сколько он стоит! Восемьдесят семь
фунтов! Это когда он еще  новым  был.  А  теперь  он старинный и стоит вдвое
дороже!
     -  Простите  меня,  сэр,  это  не  совсем  так.  Это  ведь второсортная
подделка. Но вот что я вам скажу, мой друг. Человек я  довольно  отчаянный и
справиться с собой не могу. Предлагаю вам целых пятнадцать фунтов. Как?
     - Пятьдесят, - сказал Рамминс.
     Мистер  Боггис  ощутил  в ногах,  вплоть  до  самых  ступней,  приятное
покалывание.  Комод его. Сомнений никаких нет. Но привычка  покупать дешево,
настолько  дешево,  насколько  это в пределах человеческих сил,  была в  нем
слишком сильна, чтобы сдаваться так легко.
     -  Мой  дорогой,  - мягко  прошептал  он.  -  Мне  нужны  только ножки.
Возможно,  потом я  и  найду  какое-нибудь  применение  для  ящиков, но  все
остальное, сам каркас, как верно заметил ваш друг, это просто дрова.
     - Тогда тридцать пять, - сказал Рамминс.
     - Не  могу,  сэр,  не  могу.  Он  того не стоит.  Да  и не  к лицу  мне
торговаться. Нехорошо это. Сделаю вам окончательное предложение,  после чего
ухожу. Двадцать фунтов.
     - Согласен, - отрывисто бросил Рамминс. - Он ваш.
     - Ну вот, -  сказал  мистер  Боггис, стиснув руки. - И зачем он мне? Не
нужно мне было все это затевать.
     - Теперь уже нельзя отступать, святой отец. Сделка состоялась.
     - Да-да, знаю.
     - Как вы его заберете?
     - Дайте-ка подумать. Если я заеду на машине во двор, может, джентльмены
не сочтут за труд погрузить его?
     - В машину? Эта штука в машину ни за что не влезет! Тут грузовик нужен!
     - Совсем не обязательно. Однако посмотрим. Моя машина стоит на  дороге.
Я мигом вернусь. Как-нибудь управимся, уверен...
     Мистер  Боггис  прошел  через  двор  и, выйдя за  ворота, направился по
длинной  колее  через поле к дороге.  Он поймал себя  на том, что безудержно
хихикает, а внутри у него, казалось, от желудка  поднимаются сотни крошечных
пузырьков и весело лопаются в голове, точно содовая. Лютики в  поле, сверкая
на солнце, неожиданно стали превращаться в золотые монеты. Земля была просто
усеяна  ими. Он свернул  с  колеи и  пошел по  траве, разбрасывая их ногами,
наступая  на  них  и  наслаждаясь  их  металлическим  звоном.  Он  с  трудом
сдерживался,  чтобы не пуститься  бежать. Но  ведь священники не бегают, они
ходят  степенно. Иди  степенно, Боггис. Угомонись,  Боггис.  Теперь  спешить
некуда.  Комод твой! Твой  за двадцать фунтов,  а  стоит он  пятнадцать  или
двадцать тысяч! Комод Боггиса! Через десять минут его погрузят в твою машину
-  он легко  в  ней поместится,  - и  ты поедешь назад в Лондон и будешь всю
дорогу  петь!  Мистер Боггис  везет комод  Боггиса домой  в  машине Боггиса.
Историческое событие. Что бы  только  ни  дали  газетчики, чтобы запечатлеть
такое! Может, устроить  им  это?  Пожалуй.  Посмотрим. Какой  чудесный день!
Восхитительный и солнечный! Черт побери!
     Рамминс в это время говорил:
     - Посмотрите  на этого старого дурака, который дает двадцать фунтов  за
такое старье.
     - Вы держались молодцом, мистер Рамминс, - сказал ему  Клод. - Думаете,
он вам заплатит?
     - А мы грузить не будем, пока не заплатит.
     - А если комод не влезет в машину? - спросил Клод. - Знаете что, мистер
Рамминс? Хотите знать мое мнение? Думаю, такая громадина в машину не войдет.
И что тогда? Тогда он скажет - ну  и черт с ней. Уедет,  и больше вы  его не
увидите. Как и денег. Он и не собирался покупать его..
     Рамминс задумался над этой новой, весьма тревожной перспективой.
     - И как такая штуковина влезет в машину? - неумолимо продолжал Клод.  -
Да  у  священников  и  не  бывает  больших  машин.  Вы  когда-нибудь  видели
священника с большой машиной, мистер Рамминс?
     - Да вроде нет.
     - То-то же! А теперь  послушайте меня. У меня идея. Он ведь нам сказал,
что  ему нужны только ножки. Так? Поэтому отпилим  их быстренько, пока он не
вернулся, вот тогда комод точно влезет  в машину. Ему не придется отпиливать
их самому, когда он приедет домой, только и всего. Что  вы  об этом думаете,
мистер  Рамминс? -  На плоском  глупом  лице Клода было  написано  приторное
самодовольство.
     - Идея не такая  уж  и плохая, -  сказал Рамминс, глядя на  комод. - По
правде, чертовски хорошая. Нам лучше поторопиться. Вы с Бертом выносите  его
во двор, а я пойду за пилой. Только сначала выньте ящики.
     Не  прошло  и двух минут,  как Клод с  Бертом вынесли комод  во  двор и
поставили  его  вверх ногами среди  куриного  помета, навоза  и  грязи.  Они
видели,  как  в поле  по  тропинке, ведущей  к дороге,  вышагивает маленькая
черная фигура. Что-то было весьма забавное в том,  как фигура себя вела. Она
ускоряла шаг, потом подпрыгивала, подскакивала и бежала вприпрыжку, и раз им
показалось, будто со стороны лужайки прокатилась веселая песня.
     - По-моему,  он ненормальный,  - сказал Клод, и Берт мрачно  улыбнулся,
вращая своим затуманенным глазом.
     Из  сарая, прижимаясь  к земле,  точно  лягушка,  приковылял Рамминс  с
длинной пилой. Клод взял у него пилу и приступил к работе.
     -  Подальше  отпиливай,  - сказал Рамминс. - Не забывай,  что он  хочет
приладить их к другому столику.
     Красное дерево было  крепким и  очень  сухим,  и по мере того, как Клод
пилил, мелкая  красная  пыль вылетала из-под пилы  и  мягко падала на землю.
Ножки отскакивали одна за другой, и,  когда все были отпилены, Берт нагнулся
и аккуратно сложил их стопкой.
     Клод отступил, глядя на результаты  своего  труда.  Наступила несколько
длинноватая пауза.
     - Еще у меня к вам вопрос, мистер Рамминс, - медленно  произнес Клод. -
А теперь могли бы вы засунуть эту громадную штуковину в багажник?
     - Если это не грузовик, то нет.
     - Правильно! - воскликнул Клод. - А у священников грузовиков не бывает,
вы и  сами  знаете. Обычно  они ездят на крохотных "моррисах"-восьмерках или
"остинах"-семерках.
     -  Ему только  ножки  нужны, -  сказал  Рамминс.  -  Если  остальное не
поместится, то пусть оставляет. Жаловаться ему не на что. Ножки он получит.
     - Ну уж не  скажите, мистер Рамминс,  - терпеливо проговорил Клод. - Вы
не хуже меня знаете, что  он  начнет сбивать цену,  если  все  до последнего
кусочка не  втиснет  в  машину.  Когда  дело доходит  до  денег,  священники
становятся такими же хитрыми, как и все другие,  это точно.  А этот старикан
чем  лучше? Поэтому почему  бы нам не  отдать ему все его  дрова -  и дело с
концом? Где тут у вас топор?
     -  Думаю, ты  верно  рассуждаешь, -  сказал Рамминс. - Берт, принеси-ка
топор.
     Берт  пошел  в сарай,  принес  длинный  колун  и подал его  Клоду. Клод
поплевал на ладони и потер  их  одна о  другую. Затем,  высоко замахнувшись,
принялся яростно нападать на безногий каркас комода.
     Работа была тяжелая, и прошло несколько минут, прежде  чем он более или
менее разнес комод на куски.
     -  Вот что я вам скажу, - заявил Клод, разгибая спину и вытирая  лоб. -
Что бы  там  ни говорил  священник, а чертовски хорош  был плотник,  который
сколотил эту штуку.
     - А вовремя мы успели! - крикнул Рамминс. - Вон он идет!


        МИССИС БИКСБИ И ПОЛКОВНИЧЬЯ ШУБА

     Америка -  страна  больших возможностей  для  женщин. Они  уже  владеют
примерно восьмьюдесятью пятью процентами  национального богатства. Скоро оно
все будет  принадлежать им. Выгодным  процессом  стал  развод  - его  просто
начать  и легко забыть, и честолюбивые дамы могут повторять  его, сколько им
вздумается, и  доводить суммы  своих  выигрышей  до  астрономических  чисел.
Смерть  мужа  также  приносит удовлетворительную  компенсацию,  и  некоторые
женщины  предпочитают полагаться  на  этот способ.  Они  знают,  что  период
ожидания не слишком затянется, ибо чрезмерная работа и сверхнапряжение скоро
обязательно доконают беднягу, и  он  умрет  за  своим  письменным  столом  с
пузырьком фенамина в одной руке и упаковкой транквилизатора в другой.
     Нынешнее  поколение  энергичных  американских мужчин столь  устрашающая
схема развода  и смерти  ничуть не  пугает.  Чем выше процент  разводов, тем
большее нетерпение они обнаруживают. Молодые  мужчины  женятся, точно  мыши,
едва достигнув  зрелости,  а к тридцати шести годам  многие из них  имеют на
своем  содержании по меньшей мере  двух бывших жен. Чтобы поддерживать  этих
дам  так,  как те привыкли, мужчины принуждены ишачить, как  рабы, да они  и
есть  рабы. И  вот, когда они приближаются к среднему возрасту, наступающему
раньше, чем его ожидают, чувства разочарования  и страха  начинают  медленно
проникать  в их сердца,  и  по вечерам они  предпочитают  собираться  вместе
группами в клубах и барах, поглощая виски и таблетки и стараясь утешить друг
друга разными историями.
     Основная  тема таких  историй неизменна.  В  них всегда  фигурируют три
главных персонажа -  муж, жена  и грязный пес. Муж - это порядочный, любящий
жить в чистоте человек, проявляющий усердие на работе. Жена коварна, лжива и
распутна и непременно  замешана  в каких-то проделках с грязным  псом. Муж и
подозревать  ее не решается, так он добр. Однако  дела его плохи. Докопается
ли когда-нибудь несчастный  до истины? Или ему  суждено до конца жизни  быть
рогоносцем? Выходит,  что так. Однако не торопитесь  с выводами! Неожиданно,
совершив блестящий маневр, муж платит своей жестокой супруге той же монетой.
Жена  ошеломлена,  поражена,  унижена, повержена.  Мужская  аудитория вокруг
стойки бара тихо улыбается про себя и находит утешение в полете фантазии.
     Множество  таких повествований  ходит вокруг этих прекрасных выдумок из
царства  грез,  когда несчастный  муж желаемое  принимает за действительное,
однако  большинство  этих  историй  слишком  глупы,   чтобы  их  можно  было
повторять, или  чересчур пикантны, чтобы их можно  было  изложить на бумаге.
Есть, впрочем, одна, которая, кажется, превосходит все остальные потому, что
она правдива.  Она чрезвычайно популярна среди  дважды или трижды  укушенных
мужчин, находящихся  в поиске  утешения,  и  если вы один из  таковых  и  не
слышали  ее  раньше, можете с  удовольствием выслушать.  История  называется
"Миссис Биксби и Полковничья шуба", и вот о чем в ней идет речь.
     Мистер  и  миссис   Биксби  жили  в   маленькой   квартирке  где-то   в
Нью-Йорк-сити.  Мистер Биксби был зубным врачом и имел средний доход. Миссис
Биксби была крупной энергичной женщиной с хорошим аппетитом. Раз в месяц, по
пятницам,  миссис  Биксби  садилась  в поезд  на  станции  "Пенсильвания"  и
отправлялась  в  Балтимор  навестить свою  старую  тетушку.  Она  ночевала у
тетушки и  возвращалась в Нью-Йорк на следующий день, как раз  чтобы  успеть
приготовить  мужу  ужин. Мистер Биксби  благосклонно  принимал такой порядок
вещей.  Он знал, что  тетушка Мод живет в  Балтиморе, и его жена очень любит
эту старую женщину,  и, конечно же, было бы неразумно лишать их удовольствия
встречаться раз в месяц.
     - Только не жди, что я буду сопровождать тебя, - заявил мистер Биксби с
самого начала.
     - Конечно  нет, - отвечала миссис  Биксби. - В конце концов она ведь не
твоя тетушка, а моя.
     До поры до времени все шло хорошо.
     Как,  однако, выяснилось, тетушка  была  лишь  удобным алиби для миссис
Биксби,  только  и  всего.  Грязный  пес,  в  обличье  некоего  джентльмена,
известного как Полковник, подло пребывал в тени, и наша героиня львиную долю
своего балтиморского  времени проводила  в компании этого негодяя. Полковник
был  необычайно богат. Он жил  в  прелестном  доме на окраине города, не был
обременен  ни женой, ни детьми,  лишь вышколенные и преданные слуги окружали
его, и в отсутствие миссис  Биксби он тешил себя тем, что ездил на лошадях и
охотился на лис.
     Год  за  годом  приятный  альянс  между  миссис  Биксби  и  Полковником
продолжался  без сучка  без  задоринки.  Они  встречались  так редко  - если
подумать, двенадцать раз в году, не так уж и много -  и потому вряд ли могли
наскучить друг другу.
     - Ату! - громко выкрикивал Полковник каждый  раз, когда встречал  ее на
станции  в шикарной  машине. - Моя  дорогая,  я  уже  почти забыл,  какая ты
красавица. Давай опустимся на землю.
     Прошло восемь лет.
     Был  канун Рождества, и миссис  Биксби стояла на  станции  в Балтиморе,
дожидаясь поезда, который должен  был  отвезти ее обратно в Нью-Йорк. Только
что закончившийся визит был  более чем удачен, и  она пребывала в  радостном
расположении духа. Впрочем, в те дни общество Полковника всегда оказывало на
нее такое действие. Он каким-то образом возбуждал в ней  чувство, будто  она
поистине замечательная женщина, натура тонкая, наделенная редкими талантами,
очаровательная сверх меры. И как же это далеко  от того, что было дома,  где
благодаря мужу-дантисту она чувствовала себя  кем-то вроде вечного пациента,
поселившегося в приемной, молча листающего журналы и редко приглашаемого для
того,  чтобы  терпеливо  порадоваться  изысканно   тонкой  работе,   которую
совершали его чистые розовые руки.
     -  Полковник  просил меня передать  вам  это,  -  произнес вдруг чей-то
голос.
     Она обернулась и увидела Уилкинса,  Полковничьего конюха, низкорослого,
иссохшего карлика с серым лицом, который засовывал ей в руки большую плоскую
коробку.
     - Боже милостивый! -  трепетно воскликнула  миссис  Биксби. -  Господи,
какая огромная  коробка! Что  это,  Уилкинс?  Записки  никакой  нет?  Он  не
передавал записку?
     - Никаких записок нет, - ответствовал конюх и удалился.
     Едва заняв  место в  вагоне, миссис Биксби прошествовала  с  коробкой в
дамскую комнату и  заперла  за  собой дверь. Как  интересно!  Рождественский
подарок Полковника. Она принялась развязывать веревку.
     - Уверена,  там платье, - громко произнесла она. - Может, даже два. Или
целый комплект красивого нижнего  белья.  Не  буду смотреть. Пощупаю лучше и
попытаюсь  отгадать, что  это такое. И цвет попытаюсь определить,  и как оно
выглядит. А заодно и сколько стоит.
     Она  крепко  зажмурила   глаза  и  медленно  приподняла  крышку.  Потом
просунула  руку в коробку. Сверху она нащупала тонкую  оберточную  бумагу  и
услышала  ее  шуршание. Там был  и  конверт или что-то  вроде  открытки. Она
отложила  конверт  и  принялась  рыться  под  бумагой,  осторожно  перебирая
пальцами, - так насекомое шевелит усиками.
     - Боже мой! - неожиданно воскликнула она. - Этого не может быть!
     Она  широко раскрыла глаза и  уставилась на шубу. Затем  схватила ее  и
вынула из коробки. Расправляясь, толстый мех заскользил по бумаге, производя
приятный  звук,  шуба  была  так  красива, что у  миссис  Биксби перехватило
дыхание.
     Такой норки она никогда  еще не видела. Это ведь  норка, не так  ли? Ну
да, конечно. Но  какой великолепный цвет! Мех почти черный, без примесей. Но
это ей  сначала показалось, что он черный, а когда она поднесла шубу поближе
к окну, то  увидела,  что там еще и  голубой оттенок, того  сочного богатого
голубого  цвета,  какого бывает  кобальтовая синь.  Она быстро взглянула  на
этикетку.  На  ней было  написано:  "Дикая  лабрадорская  норка". И никакого
указания на то, где она куплена  или что-нибудь в этом  духе.  Старая хитрая
лиса,  постарался  не оставлять никаких  следов. Молодец! Но сколько  же она
может  стоить?  Даже подумать  страшно.  Четыре, пять, шесть тысяч долларов?
Наверное, еще дороже.
     Она  не  могла  оторвать  от  шубы  глаз.  И не могла  ждать,  торопясь
примерить  ее.  Скинув  свое  простое  красное  пальто,  она  невольно часто
задышала, и глаза ее широко раскрылись. Но как приятна шуба  на ощупь! А эти
широкие рукава  с толстыми загнутыми манжетами! Кто  это  ей однажды сказал,
что  на  рукава идут меха самок, а меха самцов на все остальное? Кто-то ведь
говорил ей. Джоан Ратфилд,  наверное, хотя откуда Джоан может что-то знать о
норке...
     Великолепная черная шуба будто сама легла на плечи, как вторая кожа. Ну
и ну! Вот это да! Миссис Биксби взглянула на себя в зеркало. Фантастика! Она
выглядела ослепительно, блестяще, роскошно. А какое  ей  передалось ощущение
силы! В этой шубе она могла пойти куда угодно, и люди будут суетиться вокруг
нее, точно кролики. Словами не выразить, так все прекрасно!
     Миссис  Биксби  взяла в  руки  конверт,  который  по-прежнему  лежал  в
коробке. Она раскрыла его и извлекла письмо от Полковника:
     "Помню, ты как-то говорила, что безумно  любишь норку,  поэтому я купил
тебе  эту  шубу. Мне сказали,  что это  хорошая  вещь. Пожалуйста,  прими ее
вместе с моими искренними добрыми пожеланиями как прощальный подарок. В силу
личных причин я не смогу больше видеться с тобой. Прощай и желаю удачи".
     М-да... Вот оно что!
     Совершенно  неожиданно. И как раз  тогда, когда  она  чувствовала  себя
счастливой.
     Полковника  больше нет.  Какой ужасный удар... Ей будет его  страшно не
хватать.
     Миссис Биксби принялась медленно поглаживать великолепный мягкий черный
мех.
     Выиграешь в одном, в другом потеряешь.
     Она улыбнулась и сложила письмо, собираясь разорвать его  и выбросить в
окно, но обратила внимание, что на обратной стороне тоже что-то написано:
     "P. S. Скажи, что это твоя любимая добрая  тетушка подарила тебе  ее на
Рождество".
     Губы  миссис  Биксби,  растянувшиеся  было   в   нежной  улыбке,  снова
сомкнулись, будто сработала пружина.
     -  Он что, рехнулся? - вскричала она. - Да  откуда у тетушки  Мод такие
деньги? Разве она может мне такое подарить?
     Но если тетушка Мод не дарила ей шубу, то кто?
     О господи!  Разволновавшись  от  подарка  и от примерки, миссис  Биксби
совсем позабыла об этом жизненно важном аспекте.
     Через  два часа она будет в Нью-Йорке.  Потом еще десять минут  - и она
будет дома, а там  ее встретит муж. Даже такой человек, как Сирил, хоть он и
живет  в  своем мрачном слизистом мире корневых каналов,  клыков  и кариеса,
станет задавать всякие вопросы, когда  его жена, кружась от радости,  явится
после  проведенного  у  тетушки уикенда в норковой шубе стоимостью  в  шесть
тысяч долларов.
     Понятно, в чем тут дело, сказала она про себя.  В том, что  этот чертов
Полковник решил поиздеваться надо мной. Он отлично знает,  что у тетушки Мод
нет денег, чтобы купить такую шубу. И знает,  что  я не смогу оставить  ее у
себя.
     Но мысль о расставании с шубой была для миссис Биксби невыносима.
     - Эта шуба будет моей! - громко сказала она. - Эта шуба будет моей! Эта
шуба будет моей!
     Очень хорошо, моя  дорогая. Она  будет твоей. Но не теряй голову. Сядь,
успокойся  и подумай.  Ты ведь  умница, не  так ли?  Ты ведь  и  раньше  его
обманывала. Ты же знаешь: дальше кончика своего  зонда он ничего  не  видит.
Потому сиди совершенно спокойно и думай. У тебя масса времени.
     Через два  с половиной  часа  миссис Биксби сошла с  поезда на  станции
"Пенсильвания" и  быстро  направилась к выходу. На  ней по-прежнему было  ее
старое красное пальто, а в руке она несла коробку. Она остановила такси.
     - Водитель, - сказала  миссис Биксби,  - не знаете ли вы,  нет ли здесь
поблизости ломбарда, который еще открыт?
     Человек за рулем поднял брови и с довольным видом поглядел на нее.
     - Ломбардов много на Шестой авеню, - ответил он.
     - Тогда остановитесь у первого же, который увидите, хорошо?
     Она села в машину и поехала.
     Вскоре  такси  остановилось  перед  дверью,  над  которой   висели  три
бронзовых шара.
     - Подождите меня, пожалуйста, - сказала миссис Биксби шоферу и вошла  в
ломбард.
     На прилавке  сидел огромный кот  и ел  рыбьи головы из  белого  блюдца.
Животное  взглянуло  на  миссис  Биксби  блестящими желтыми  глазами,  потом
отвернулось  и  продолжало есть. Миссис  Биксби  стояла возле прилавка,  как
можно дальше от кота, ожидая,  когда  кто-нибудь  появится,  и рассматривала
часы,  пряжки, эмалевые  броши,  старые бинокли,  сломанные  очки,  вставные
челюсти. И зачем это люди закладывают зубы, удивилась она.
     - Да? - вопросил хозяин, появляясь из темного угла помещения.
     - Добрый вечер, - сказала миссис Биксби.
     Она  принялась  развязывать  тесьму,  которой  была  обвязана  коробка.
Мужчина подошел  к коту  и стал  поглаживать  его по спине,  а кот между тем
поедал рыбьи головы.
     - Ну не глупо ли это, - заговорила миссис Биксби.  - Я  вышла из дома и
забыла  свою сумочку. Сегодня  суббота, банки закрыты до понедельника, а мне
позарез нужны деньги на уикенд. Это очень дорогая шуба, но много я не прошу.
Мне бы только дотянуть до понедельника. Тогда я приду и выкуплю ее.
     Мужчина  ждал,  не  говоря ни  слова.  Но  едва  она  достала  норку  и
прекрасный толстый мех рассыпался по  прилавку, как его брови  поднялись, он
убрал  руку с кота  и подошел,  чтобы взглянуть  на  шубу.  Он  поднял  ее и
подержал перед собой.
     - Будь у меня  с собой часы или какое-нибудь колечко, - говорила миссис
Биксби, - я бы предложила вам их. Но кроме шубы, у меня при себе ничего нет.
     Она выставила свои ладони, чтобы он смог в этом убедиться.
     - Похоже, новая, - сказал мужчина, нежно поглаживая мех.
     - О да. Но я вам уже говорила, мне бы только дотянуть  до понедельника.
Как насчет пятидесяти долларов?
     - Я дам вам пятьдесят долларов.
     - Она стоит  в  сто  раз  больше,  но я  уверена,  вы будете бережно ее
хранить, пока я за ней не вернусь.
     Мужчина  достал  из  ящика залоговую квитанцию и  положил на  прилавок.
Квитанция  была  похожа на бирку, которую привязывают к ручке чемодана, -  в
точности той же формы и размера,  из той  же плотной коричневатой бумаги. Но
посередине были проколоты отверстия, чтобы ее  легко можно было разорвать на
две части, и обе части были одинаковые.
     - Фамилия? - спросил он.
     - Это не нужно. И адрес тоже.
     Она увидела, как мужчина задумался  и кончик  пера завис над пунктирной
линией.
     - Вам ведь не обязательно записывать фамилию и адрес, не правда ли?
     Мужчина пожал  плечами, покачал головой,  и  кончик пера переместился к
следующей строчке.
     - Просто мне бы этого не хотелось, - сказала миссис Биксби. - У меня на
то есть причины исключительно личного свойства.
     - Тогда вам лучше не терять эту квитанцию.
     - Не потеряю.
     - Вы понимаете,  что любой,  кто найдет ее, может явиться и потребовать
вещь?
     - Да, я знаю.
     - Только по номеру.
     - Да, знаю.
     - Как мне ее описать?
     - Не надо описывать, благодарю вас. Это необязательно. Просто поставьте
сумму, которую я возьму.
     Кончик  пера  опять  завис  над  пунктирной  линией  рядом  со  словами
"наименование предмета".
     -  Думаю, все  же нужно хоть какое-то описание. Всегда пригодится, если
вы захотите продать квитанцию. Кто знает, может,  когда-нибудь вам захочется
ее продать.
     - Я не собираюсь ее продавать.
     - Вдруг придется. Так часто бывает.
     - Послушайте,  - сказала миссис Биксби.  - Я не разорена,  если вас это
волнует. Просто я потеряла кошелек. Понимаете?
     - Как угодно, - произнес мужчина. - Шуба ваша.
     В этот момент неприятная мысль пронзила миссис Биксби.
     - Скажите мне вот что, -  проговорила она.  - Если на моей квитанции не
будет описания,  как я могу быть уверена в том, что вы отдадите  мне шубу, а
не что-нибудь другое, когда я вернусь за ней?
     - Я занесу соответствующую запись в книгу.
     - Но у меня-то будет только номер. Поэтому вы можете  вручить мне любую
старую вещь, разве не так?
     - Так вам нужно описание или нет? - спросил мужчина.
     - Нет, - сказала она. - Я вам верю.
     Мужчина  написал "пятьдесят долларов" против слова  "стоимость" в обеих
частях квитанции, затем разорвал ее пополам вдоль проколотой дырками линии и
нижнюю часть  протянул  через  прилавок.  Из внутреннего кармана  пиджака он
извлек бумажник и достал пять десятидолларовых банкнотов.
     - Я беру три процента в месяц, - сказал он.
     -  Да-да,  хорошо.  И  благодарю  вас. Вы  ведь  будете бережно  с  ней
обращаться?
     Мужчина кивнул, но ничего не ответил.
     - Положить ее обратно в коробку?
     - Нет, не надо...
     Миссис  Биксби повернулась и  вышла из ломбарда на улицу, где ее  ждало
такси. Через десять минут она была дома.
     - Дорогой, - сказала она, целуя своего мужа. - Ты скучал по мне?
     Сирил Биксби отложил вечернюю газету и взглянул на свои часы.
     -  Двенадцать с  половиной минут  седьмого, - сказал он. -  Ты немножко
опоздала, не так ли?
     - Знаю. Эти кошмарные поезда.  Тетушка Мод, как обычно,  передает  тебе
привет. Ужасно хочу выпить, а ты?
     Ее  муж  сложил  газету  аккуратным  прямоугольником  и  положил  ее на
подлокотник своего  кресла. Потом  поднялся и  подошел  к  буфету. Его  жена
стояла  посреди комнаты,  стягивая перчатки  и  внимательно наблюдая за ним.
Сколько  же ей ждать, думала она. Он  стоял  к ней спиной и, склонившись над
мерным стаканом, время от времени подносил его близко к  лицу и заглядывал в
него, будто в рот пациента.
     Какой он маленький после Полковника, просто смешно. Полковник огромный,
щетинистый, рядом с ним чувствуешь, как от него исходит слабый запах  хрена.
Этот же  маленький, опрятненький,  костлявый,  и  от  него  вообще ничем  не
пахнет, разве что мятными леденцами, которые он сосет  ради пациентов, чтобы
дыхание было свежим.
     - Смотри, что я купил, - сказал муж, поднимая стеклянный мерный стакан.
- Теперь я могу наливать вермут с точностью до миллиграмма.
     - Дорогой, как это разумно.
     Нужно мне все-таки подумать о  том, чтобы он иначе одевался. Словами не
выразить, как смешны его  костюмы...  Было время, когда ей казалось, что они
замечательны, эти пиджаки с высокими лацканами на шести пуговицах, теперь же
они казались попросту нелепыми. Да и  эти узкие брюки дудочкой. Чтобы носить
такие  вещи, нужно иметь  особое лицо, у Сирила  же ничего особенного в лице
нет.  Оно  у  него длинное  и худое,  с  узким  носом  и немного  выдающейся
челюстью,  и  когда  видишь  его  лицо  торчащим  над  наглухо   застегнутым
старомодным пиджаком, вспоминаешь  карикатуры Сэма Веллера {Сэм Уеллер (1851
- 1925) - американский  художник}. Сирилу же, наверное, казалось, что на нем
костюмы от Бо Браммела  {Бо ("Франт") Браммел  (1778  -  1840) -  английский
законодатель мод начала XIX века}. И пациенток в своем кабинете он неизменно
встречал в незастегнутом  белом халате, чтобы они могли увидеть  под халатом
его амуницию...  Это явно  должно  было создать впечатление, будто  он  тоже
немного пес. Однако миссис Биксби не проведешь.  Все это оперение - сплошной
обман.  Ничего-то оно  не  значит.  Он  напоминал ей  стареющего  ощипанного
павлина, с  напыщенным и  самодовольным видом шествующего по траве... Иногда
он  был  похож  на  какой-нибудь  самоопыляющийся цветок  вроде  одуванчика.
Одуванчик не нужно  опылять,  чтобы  он дал  семена,  и все эти яркие желтые
лепестки - пустая  трата времени,  хвастовство,  маскарад.  Как  это биологи
говорят? Бесполый. Бесполый одуванчик. Как и рои мошек, кружащиеся летом над
водой, если  уж такой  пошел разговор. Невольно  вспомнишь  Льюиса Кэрролла,
подумала миссис Биксби, - мошки, одуванчики и зубные врачи.
     - Спасибо, дорогой, - сказала она, беря мартини и усаживаясь на диван с
сумочкой на коленях. - А ты чем занимался вчера вечером?
     - Остался в кабинете и приготовил несколько пломб. А потом привел счета
в порядок.
     - Слушай, Сирил, я думаю, тебе уже давно пора другим поручать делать за
тебя черную  работу. Это  ниже  твоего достоинства. Почему  ты  не заставишь
техника готовить пломбы?
     - Я предпочитаю делать это сам. И очень горжусь своими пломбами.
     - Знаю, дорогой, и думаю, они просто замечательны. Это лучшие пломбы на
всем  свете. Но  я  не хочу,  чтобы  ты  истязал  себя.  А почему Палтни  не
занимается счетами? Это ведь отчасти ее работа, не так ли?
     - Она занимается ими. Но мне сначала  приходится  самому составлять  на
все расценки. Она не знает, кто богат, а кто нет.
     -  Прекрасное мартини, -  сказала миссис  Биксби, ставя свой стакан  на
столик возле дивана. - Замечательное.
     Она  раскрыла  сумочку  и   достала  носовой  платок,  будто  собралась
высморкаться.
     - Кстати! - воскликнула она, увидев квитанцию. - Я  забыла тебе кое-что
показать. Я только что нашла это в такси. Тут есть  номер, и я подумала, что
это, наверное, лотерейный билет, поэтому оставила у себя.
     Она протянула  клочок плотной  коричневой бумаги  мужу, он  взял  его и
начал тщательно осматривать со всех сторон, будто вызывающий подозрения зуб.
     - Знаешь, что это такое? - медленно спросил он.
     - Нет, дорогой, не знаю.
     - Это закладная квитанция.
     - Что?
     - Квитанция, выданная в ломбарде.  Тут есть и фамилия оценщика, и адрес
- где-то на Шестой авеню.
     - О, дорогой, я так разочарована. Я-то думала - выигрышный билет.
     - Для разочарования нет причин, - сказал Сирил Биксби. - По правде, это
весьма любопытно.
     - А что тут может быть любопытного, дорогой?
     Он начал объяснять  ей  в подробностях, что такое закладная  квитанция,
особо отметив то обстоятельство,  что тот, кто  является обладателем билета,
имеет право  требовать вещь.  Она  терпеливо слушала,  пока  он не  закончил
лекцию.
     - Думаешь, стоит ее потребовать? - спросила она.
     - Во всяком случае,  стоит узнать, что это. Видишь, здесь стоит сумма в
пятьдесят долларов? Знаешь, что это означает?
     - Нет, дорогой, а что это значит?
     -  Это означает,  что  вещь,  о  которой  идет  речь,  почти  наверняка
представляет собой что-то ценное.
     - То есть она стоит пятьдесят долларов?
     - Наверное, больше пятисот.
     - Пятьсот долларов!
     - Разве ты не  понимаешь?  - спросил он.  - В ломбарде никогда не  дают
больше десятой части настоящей стоимости.
     - О господи! Никогда этого не знала.
     - Ты  многого не  знаешь, моя дорогая.  А  теперь послушай меня. Имея в
виду, что здесь нет фамилии и адреса владельца...
     - Но что-то ведь указывает на то, кому это принадлежит?
     - Нет. Так часто делают, когда не хотят, чтобы знали, что человек был в
ломбарде. Этого стыдятся.
     - Значит, ты полагаешь, мы можем оставить ее у себя?
     - Разумеется, оставим. Теперь это наша квитанция.
     - Ты хочешь сказать -  моя, -  твердо  проговорила миссис Биксби. - Это
ведь я нашла ее.
     -  Моя дорогая,  какое  это имеет значение? Главное - мы теперь  вправе
пойти и выкупить вещь, когда пожелаем, всего лишь за пятьдесят долларов. Как
тебе это нравится?
     -  О,  как  интересно!  - воскликнула  миссис  Биксби. -  По-моему, это
страшно  любопытно, особенно  когда не знаешь, что это такое. Это может быть
все что угодно, не правда ли, Сирил! Абсолютно все что угодно!
     - Конечно, хотя, скорее всего, либо кольцо, либо часы.
     -  А если  это настоящее  сокровище,  как будет  замечательно!  То есть
что-то  по-настоящему  старое, как,  например,  красивая старинная  ваза или
римская статуя.
     - Это может быть  все что угодно, моя дорогая. Нам нужно лишь набраться
терпения, а там посмотрим.
     - Потрясающе интересно! Дай мне квитанцию,  и я  в понедельник  прямо с
утра помчусь туда и все узнаю!
     - Думаю, лучше мне это сделать.
     - Ну уж нет! - вскричала она. - Позволь это сделать мне.
     - Я думаю иначе. Я заберу ее по дороге на работу.
     -  Но это же  моя квитанция!  Прошу тебя, позволь мне, Сирил. Почему ты
думаешь, что только тебе хочется повеселиться?
     - Ты не знаешь оценщиков, моя дорогая. Тебя скорее всего обманут.
     - Не обманут, честное слово, я этого не допущу. Дай мне ее, пожалуйста.
     - К тому же, хорошо бы тебе еще и иметь пятьдесят долларов, - улыбаясь,
заметил он. - Нужно выплатить пятьдесят  долларов наличными, иначе вещь тебе
не выдадут.
     - Понимаю, - сказала миссис Биксби. - Я подумаю об этом.
     - Я бы предпочел, чтобы ты не занималась этим, если не возражаешь.
     - Но,  Сирил, ведь я нашла ее. Что бы там ни было, квитанция моя, разве
не так?
     - Разумеется, твоя, моя дорогая. И не нужно так волноваться.
     - А я и не волнуюсь. Просто мне интересно, вот и все.
     - Полагаю, тебе и в  голову  не приходило,  что  это  может быть что-то
чисто  мужское - карманные часы, например,  или набор запонок. Ты же знаешь,
не только женщины ходят в ломбард.
     -  Тогда я подарю тебе  эту вещь на Рождество,  -  великодушно  сказала
миссис  Биксби. -  С радостью.  Но  если  вещь женская,  я  возьму  ее себе.
Договорились?
     - Что  ж,  справедливо. Почему бы тебе  тогда не пойти со мной, когда я
буду брать ее?
     Миссис   Биксби   уже  собралась   было  ответить  "да",   но   вовремя
спохватилась.  У нее  не было никакого желания  обнаруживать себя в качестве
старого клиента в присутствии мужа.
     - Нет, - сказала  она.  - Думаю,  с тобой я не пойду. Видишь  ли, будет
гораздо интереснее, если я подожду, чем это кончится. Я так надеюсь, что это
не будет что-то такое, что никому из нас не нужно.
     -  Тут ты права, - сказал он. - Если мне покажется, что  вещь не  стоит
пятидесяти долларов, я ее и брать не стану.
     - Но ты же сказал, что она будет стоить пятьсот.
     - Совершенно уверен, что так и будет. Не беспокойся.
     - О, Сирил, я сгораю от любопытства. Разве это не интересно?
     - Просто забавно,  -  сказал он, пряча  квитанцию  в карман  жилета.  -
Забавно и больше ничего.
     Наконец настал понедельник. После завтрака миссис Биксби проводила мужа
до двери и помогла ему надеть пальто.
     - Не работай так много, дорогой, - сказала она.
     - Хорошо, не буду.
     - Вернешься в шесть?
     - Надеюсь.
     - У тебя будет время зайти в ломбард? - спросила она.
     - Боже мой, да я совсем забыл. Возьму такси и сейчас же туда заеду. Это
по дороге.
     - Квитанцию не потерял?
     - Надеюсь, нет, - ответил он, пощупав карман жилета. - Нет, она здесь.
     - А денег у тебя хватит?
     - В самый раз.
     - Дорогой, - сказала миссис Биксби, поправляя  ему галстук, который был
завязан  просто отлично.  -  Если  это что-то  красивое, что-то  такое, что,
по-твоему, может  мне  понравиться, позвонишь  мне, как только  приедешь  на
работу?
     - Да, если хочешь.
     - Понимаешь, я так надеюсь, что это будет что-то для тебя, Сирил. Лучше
бы для тебя, чем для меня.
     - Это очень великодушно с твоей стороны, моя дорогая. А теперь я должен
бежать.
     Спустя  примерно  час,  когда  зазвонил  телефон,  миссис   Биксби  так
сорвалась  к  телефону, что  схватила трубку  быстрее, чем  прозвучал первый
звонок.
     - Взял! - сказал он.
     - Да ну! О, Сирил, и что же это? Что-то хорошее?
     -  Хорошее! - кричал он.  -  Фантастическое! Ты бы только посмотрела! В
обморок упадешь!
     - Дорогой, что это? Говори же скорее!
     - Ну и везет же тебе.
     - Значит, это для меня?
     - Конечно, для тебя. Хотя почему такую вещь заложили всего за пятьдесят
долларов, убей, не пойму. Только ненормальный мог это сделать.
     - Сирил! Да не мучай же меня! Я больше не могу!
     - С ума сойдешь, когда увидишь.
     - Да что же это?
     - Попробуй отгадать.
     Миссис Биксби помедлила. Осторожнее, сказала она про себя.  Теперь будь
очень осторожна.
     - Колье, - сказала она.
     - Нет.
     - Бриллиантовое кольцо.
     - Ничуть не теплее. Я подскажу тебе. Это что-то такое, что можно надеть
на себя.
     - Надеть на себя? Шляпа?
     - Нет, не шляпа, - рассмеявшись, сказал он.
     - Умоляю тебя, Сирил, почему ты не скажешь мне?
     - Потому что я хочу, чтобы это  был сюрприз. Вечером я принесу эту вещь
домой.
     - Ничего подобного! - вскричала она. - Я сейчас сама приеду.
     - Лучше не надо.
     - Но почему же, дорогой? Почему я не могу приехать?
     - Потому что я слишком занят. Ты мне  испортишь весь утренний график. Я
и так уже на полчаса опоздал.
     - Тогда приеду в обед. Хорошо?
     - Я не обедаю. Впрочем, приезжай полвторого, когда у меня будет перерыв
на сандвич. До свиданья.
     Ровно в половине второго миссис Биксби  явилась туда, где мистер Биксби
работает, и нажала на  звонок. Ее  муж,  в белом халате  зубного  врача, сам
открыл дверь.
     - О, Сирил, я сгораю от нетерпения.
     - Еще бы! Ну и везет же тебе, ты хоть догадывалась о чем-нибудь?
     Он провел ее по коридору в хирургический кабинет.
     -  Идите  пообедайте,  мисс Палтни, -  сказал он  ассистентке,  которая
складывала инструменты в стерилизатор. - Закончите, когда вернетесь.
     Он подождал, пока она  вышла, потом подошел к шкафчику, в который вешал
свою одежду, и встал перед ним.
     - Она там, - сказал он, указывая пальцем. - А теперь закрой глаза.
     Миссис Биксби  сделала то, о чем он ее просил. Потом глубоко вздохнула,
задержала дыхание и  в наступившей тишине услышала, как он  открывает дверцу
шкафчика. Когда он доставал оттуда  какую-то вещь, раздался  мягкий шуршащий
звук.
     - Теперь можешь смотреть!
     - Не могу решиться, - рассмеявшись, сказала миссис Биксби.
     - Взгляни хоть одним глазом.
     Глупо  смеясь,  она  несмело,  чуть-чуть  приподняла  одно  веко  ровно
настолько, чтобы увидеть темную расплывчатую фигуру мужчины в  белом халате,
державшего что-то в высоко поднятой руке.
     - Норка! - воскликнул он. - Настоящая норка!
     Услышав это  волшебное  слово, она  быстро  открыла  глаза  и  подалась
вперед, чтобы заключить шубу в объятия.
     Но  никакой  шубы  не  было!  В руке мужа  болталась  какая-то  нелепая
маленькая меховая горжетка.
     -  Ты  только полюбуйся!  - говорил  он, помахивая  горжеткой  перед ее
лицом.
     Миссис  Биксби закрыла рот  рукой  и подалась назад.  Я сейчас закричу,
сказала она про себя. Я сейчас точно закричу.
     - В чем дело, моя дорогая? Разве тебе это не нравится?
     Он  перестал размахивать мехом  и уставился  на  нее,  ожидая,  что она
скажет.
     -  Нравится, -  пробормотала миссис Биксби.  -  Я...  я... думаю... это
мило... очень мило.
     - У тебя ведь в первую минуту даже дыхание перехватило, а?
     - Да.
     - Великолепное качество, - сказал он. - Да и цвет отличный. Знаешь что,
моя дорогая?  По-моему, такая вещь, если покупать ее в магазине, обошлась бы
тебе в две-три сотни долларов.
     - Не сомневаюсь.
     Горжетка  была  сделана из  двух шкурок, двух поношенных  на  вид узких
шкурок, у  которых  были  головы  со  стеклянными бусинками  в  глазницах  и
свешивающиеся лапки. Одна держала в пасти зад другой и кусала его.
     - Примерь-ка ее на себя.
     Он накинул  ей горжетку на плечи,  после чего  отступил, чтобы выразить
свое восхищение.
     - Прекрасно. Она тебе идет. Не у каждого есть норка, моя дорогая.
     - Нет, не у каждого.
     - Когда пойдешь в магазин,  лучше оставляй ее дома, иначе подумают, что
мы миллионеры, и станут драть с нас вдвое.
     - Постараюсь запомнить, Сирил.
     -  Боюсь, что  на Рождество тебе другого  подарка  не будет.  Пятьдесят
долларов - и без того несколько больше, чем я собирался истратить.
     Он повернулся, подошел к умывальнику и стал мыть руки.
     - Теперь беги, моя дорогая, и хорошо позавтракай где-нибудь. Я бы и сам
составил  тебе компанию,  но  в приемной  меня дожидается  старик  Горман со
сломанным зажимом в зубном протезе.
     Миссис Биксби двинулась к двери.
     Я убью оценщика, говорила она про себя. Я сейчас же  пойду к нему в его
лавку, швырну эту грязную горжетку ему в лицо,  и если он не вернет мне  мою
шубу, я убью его.
     - Я тебе говорил,  что приду сегодня  поздно?  -  сказал  Сирил Биксби,
продолжая мыть руки.
     - Нет.
     - Пожалуй, не раньше половины девятого. А может, и в девять.
     - Да-да, хорошо. До свиданья.
     Миссис Биксби захлопнула за собой дверь.
     В этот самый момент мисс Палтни, секретарша-ассистентка, направляясь на
обед, проплыла мимо нее по коридору.
     -  Правда,  чудесный день?  -  бросила  на ходу  мисс Палтни,  сверкнув
улыбкой.
     В походке ее была какая-то легкость, от нее пахло тонкими духами, и она
выглядела королевой, самой настоящей королевой в  прекрасной черной норковой
шубе, которую Полковник подарил миссис Биксби.


        МАТОЧНОЕ ЖЕЛЕ

     -  Меня  это смертельно тревожит, Алберт, смертельно,  - сказала миссис
Тейлор.
     Она не  отрывала глаз  от  ребенка, который лежал у  нее на  левой руке
совершенно неподвижно.
     - Уверена, с ней что-то не так.
     Кожа на лице ребенка была прозрачна и сильно натянута.
     - Попробуй еще раз, - сказал Алберт Тейлор.
     - Ничего не получится.
     - Ты должна пробовать еще и еще раз, Мейбл, - настаивал он.
     Она  взяла  бутылочку из кастрюли  с водой  и вылила  несколько  капель
молока на ладонь, пробуя, не горячее ли оно.
     -  Ну  же,  - прошептала она. - Ну, девочка моя. Проснись и  попей  еще
немножко.
     На  столе рядом  с ней стояла  небольшая лампа,  освещавшая все  вокруг
мягким желтым светом.
     - Ну пожалуйста, - говорила она. - Попей хотя бы немного.
     Муж наблюдал за ней, глядя  поверх журнала. Она едва держалась на ногах
от  изнеможения,  он  это  видел.  Ее  бледное  продолговатое  лицо,  обычно
невозмутимое и спокойное, еще более вытянулось, и на нем появилось выражение
отчаяния. И  все  равно, со склоненной головой  и глазами, устремленными  на
ребенка, она казалась удивительно красивой.
     - Вот видишь, - пробормотала она. - Бесполезно. Она не ест.
     Мейбл  поднесла бутылочку к свету и, прищурившись, посмотрела,  сколько
молока убавилось.
     - И всего-то  выпила одну унцию. А то и того меньше. Три  четверти,  не
больше. Как раз чтобы не умереть. Алберт, меня это смертельно тревожит.
     - Я знаю, - сказал он.
     - Только бы выяснили, в чем причина.
     - Ничего страшного, Мейбл. Нужно набраться терпения.
     - Уверена, что-то тут не так.
     - Доктор Робинсон говорит, не надо тревожиться.
     - Послушай, - сказала она, поднимаясь. - Не станешь же ты говорить, что
это  естественно,  когда шестинедельный ребенок весит  на  целых  два  фунта
меньше, чем при рождении! Да ты взгляни на эти ноги! Кожа да кости!
     Крошечное дитя, не двигаясь, безжизненно лежало у нее на руках.
     -  Доктор Робинсон сказал, чтобы ты перестала нервничать,  Мейбл. Да  и
тот, другой врач то же самое говорил,
     - Ха! - воскликнула она. - Замечательно! Я, видите ли, должна перестать
нервничать!
     - Успокойся, Мейбл.
     - А что, по его мнению,  я должна делать? Относиться ко всему этому как
к шутке?
     - Такого он не говорил.
     - Ненавижу докторов! Всех их ненавижу! - сквозь слезы проговорила Мейбл
и, резко повернувшись, быстро вышла из комнаты с ребенком на руках.
     Алберт Тейлор не удерживал ее.
     Спустя короткое время он  услышал, как  она двигается в спальне прямо у
него  над головой - быстрые нервные шаги по  линолеумному  полу.  Скоро звук
шагов стихнет, и тогда  он встанет  и  последует за  ней, а  когда войдет  в
спальню,  то, как обычно, застанет ее сидящей  возле детской  кроватки.  Она
будет смотреть на ребенка, тихо плакать и ни за что не пожелает сдвинуться с
места. "Она умирает от голода, Алберт",  - скажет Мейбл. "Вовсе не умирает".
- "Умирает. Я уверена, Алберт". - "С чего ты взяла?" - "Я знаю, что и ты так
думаешь, только не хочешь признаться. Разве не так?"
     Теперь это повторялось каждый вечер.
     На  прошлой  неделе  они   снова  отвезли  ребенка  в   больницу.  Врач
внимательно осмотрел его и сказал, что ничего страшного нет.
     - Мы девять лет ждали ребенка, доктор, - сказала тогда Мейбл. - Я умру,
если с ней что-то произойдет.
     Это было шесть дней назад, и с того времени девочка потеряла в весе еще
пять унций.
     Однако сколько ни нервничай, это не поможет,  подумал Алберт  Тейлор. В
таких вещах врачу нужно доверять. Он взял в руки журнал, который по-прежнему
лежал у него на коленях, лениво пробежал глазами содержание и посмотрел, что
там  напечатали на  этой  неделе: "Среди  майских пчел", "Изделия из  меда",
"Пчеловод и  фармакология",  "Из  опыта борьбы  с  нозематозом",  "Последние
новости  о  маточном  желе",  "На  этой неделе  на пасеке",  "Целебная  сила
прополиса", "Обратный ток  крови",  "Ежегодный  обед британских пчеловодов",
"Новости ассоциации".
     Всю  свою  жизнь  Алберт Тейлор  увлекался  всем  тем, что  имеет  хоть
какое-то отношение  к  пчелам. Маленьким мальчиком он часто  ловил их голыми
руками  и  прибегал в  дом, чтобы показать своей матери, а  иногда пускал их
ползать по своему лицу  и шее, но  самое удивительное, что он ни разу не был
ужален. Напротив,  пчелам,  похоже, нравилось быть  с  ним.  Они никогда  не
пытались улететь, и,  чтобы  избавиться от них, Алберт осторожно смахивал их
пальцами. Но даже после этого они часто возвращались и снова усаживались ему
на руку или на колено, туда, где была голая кожа.
     Его  отец, каменщик,  говорил,  что от мальчика, должно  быть,  исходит
какой-то колдовской  дух и ничего хорошего  из гипнотизирования насекомых не
выйдет. Однако мать утверждала, что это дар Божий, и даже сравнивала Алберта
со  святым  Франциском  с его  птицами.  {Св.  Франциск (1181/82 -  1226)  -
настоящее имя Франческо ди Пьетри ди  Бернардоне. Канонизирован 15 июля 1228
года. В истории известен факт, когда он  читал проповеди птицам, которые его
внимательно слушали.}
     Чем старше  становился Алберт Тейлор, тем больше его  увлечение пчелами
превращалось  в  наваждение,  и, когда  ему  исполнилось  двенадцать лет, он
построил свой  первый улей.  Следующим летом поймал  первый рой.  Через  два
года, в  четырнадцать  лет,  на заднем дворе отцовского дома  вдоль изгороди
аккуратным  рядком  стояли пять ульев,  и  уже  тогда, помимо  обыкновенного
добывания  меда,  он  занялся  выведением маток,  пересаживанием  личинок  и
прочими тонкими и сложными вещами.
     Работая с пчелами, Алберт никогда не разводил  дым, не надевал перчатки
на  руки или сетку  на голову. Между мальчиком и пчелами  явно  существовала
взаимная  симпатия, и в деревенских лавках и трактирах о нем начали говорить
с чем-то вроде уважения. Люди все чаще приходили к нему в дом, чтобы  купить
меду.
     Когда ему было  восемнадцать, он арендовал  акр  необработанной  земли,
тянувшейся вдоль вишневого  сада, примерно  в миле  от деревни,  и развернул
свое дело. Теперь, одиннадцать  лет спустя, у  него было там уже шесть акров
земли, а  не один, двести сорок хорошо оборудованных  ульев и небольшой дом,
который он построил в основном своими руками.  Он женился  в  двадцатилетнем
возрасте, и, если не считать того, что они с женой девять с лишним лет ждали
ребенка, все у них  было  удачно. Словом,  все шло хорошо, пока не появилась
эта странная девочка и не стала доводить их до безумия, отказываясь есть как
следует и теряя в весе каждый день.
     Алберт от