, что годы общения с человечеством одарили их способностью во многое врубаться. Например, они секут, что людские гонки на выживание - один большой отстой-отстоище. Но и от клерков я стараюсь держаться подальше. Совещаясь с самим собой, я достигаю вершин. С тем же успехом мог остаться дома. Закрыться и колдовать над красками и все такое. Но с какой-то стати мне необходимо выбираться, дабы удостовериться в том, что человечество - это огромный кусок говна. Будто бы у них есть шанс измениться! Эй, крошка, я обязан чудить. Кроме того, что там присутствует такое, что позволяет не думать о смерти. К примеру, ты слишком озабочен тем, насколько ты дебилен, чтобы там быть, дабы думать о чем-либо помимо. Взял с собой ноутбук, полагая, что напишу пару вещей между заездами. Нереально. Воздух прогорклый и тяжелый. Мы - добровольные постояльцы концлагеря. Вернувшись домой, могу поразмышлять о смерти. Чуток. Недолго. Я не переживаю по этому поводу и не сожалею. Это напоминает беспонтовую работу. Когда? В среду вечером? Или когда усну? Или от следующего жутчайшего похмелья? Автоавария? Это бремя, это то самое, что за меня никто не сделает. А я прощаюсь без веры в Бога. Это хорошо, мы сойдемся с ним лоб в лоб. Это формальность, как влезать в ботинки поутру. Думаю, мне будет не хватать писательства. Писать лучше, чем пить. А уж писать, бухая - это всегда пускало стены в пляс. Может, есть ад, а? Туда будут отправлять всех поэтов на чтения, а мне придется их слушать. Я буду вовлечен в их обостренное тщеславие и бьющую через край самовлюбленность. Если ад есть, то этот будет моим: поэт за поэтом, читающие и читающие... Так или иначе, а день неудачный. Схема, которая обычно срабатывала, дала сбой. Боги тасуют колоду. Покалечили времена, а тебя оставили в дураках. Но время для того и дается, чтобы его расходовать. Что тут поделаешь? Без продыху мчаться на всех парах не получится. Кое-где приходится притормаживать. Ты выжимаешь максимум, что и приводит тебя в кювет. У вас есть кот? Или кошки? Они спят, знаете ли. Могут дрыхнуть всего по 2% часов в сутки и выглядеть после этого восхитительно. Потому что знают, что для волнения нет причин. Следующая кормежка. Прикончить какую-нибудь пузатую мелочь. Когда меня разрывает на части, я смотрю на своих кошек. У меня их 9. Просто наблюдаю, как одна из них спит или дремлет, и расслабляюсь. Писательство - это тоже моя кошка. Она позволяет смотреть правде в глаза. Умиротворяет. По крайней мере, на какое-то время. Потом провода моих нервов натягиваются, и приходится заново прибегать к терапии. Не понимаю писателей, которые сознательно перестают творить. Как они успокаиваются? Ну что ж, на ипподроме сегодня было смертельно уныло, но вот я уже дома, а туда, скорее всего, двину завтра. Как я с собой справляюсь? Отчасти это заслуга рутины, та энергия, что поддерживает многих из нас. Место, куда можно завалиться, занятие, чтобы убить время. Мы натренированы сыздавна. Переезды, увлечения. Может, это что-то интересное? Как вульгарное мечтательство. Это сродни тому, как я цеплял женщин по барам. Я мнил, что, возможно, вот это ОНА и есть. Очередная рутина. Более того, в ходе полового акта я думал, что и это рутина, а я делаю только то, что должен. Я казался себе смехотворным, но продолжал. А что еще мне оставалось? Иногда, чтобы выпутататься, я говорил: - Послушай, крошка, мы тут глупостями занимаемся. Мы - всего лишь орудия природы. - Что ты имеешь в виду? - Я имею в виду, крошка, не наблюдала ли ты никогда, как ебется парочка мух или что-нибудь в этом роде? - ТЫ БОЛЬНОЙ! Я ВАЛЮ ОТСЮДА! Мы не можем закапываться слишком глубоко в себя, иначе перестанем жить, прекратим что-либо делать. Как мудрецы, посиживающие на камне без движения. Не убежден, правда, что это признак мудрости. Они избавляются от очевидного, но что побуждает их так поступать? В сущности, это мухи-самоебки. Спасения нет, действуешь ты или бездействуешь. Нам отводиться лишь списать самих себя, как пропажу: любой ход ведет к шаху с матом. Так вот, скверный выдался денек на ипподроме. Во рту воцарился противный привкус собственной души. Но завтра я пойду. Боюсь отказаться. Потому что когда возвращусь, слова поползут по экрану, приводя в восторг мою измотанную задницу. Оставлю все, как есть. Я ведь могу к этому вернуться и завтра. Конечно-конечно. Так и есть. Разве нет? 6/26/92 00:34 Последние два года я писал, пожалуй, больше и лучше, чем когда-либо. Словно за 50 лет я наконец подобрался вплотную к тому, чтобы делать это как следует. Правда, в последние 2 месяца я стал испытывать истощение. Истощение скорее физическое, хотя и чуть-чуть духовное. Не исключено, что я прихожу в негодность. Страшная мысль. Предполагалось, что я буду продолжать до прихода смерти, а не медленно угасну. В 1989 году я перенес туберкулез. В том же году состоялась операция на глаз, которая до сих не принесла успехов. И ноющая лодыжка. Мелочи. Укусы рака кожи. Смерть щекочет мне пятки, намекая. Я - старый пердун, и все тут. Что ж, мне не удалось допиться до смерти. Я был близок, но сорвалось. Теперь мне осталось доживать с тем, что от меня осталось. Так вот, я не писал 3 ночи подряд. Стоит ли сходить с ума? Даже в период кризиса я ощущаю, как слова во мне пузыряться, становясь наизготовку, чтоб ударить ключом. Я ни с кем не состязаюсь. Мне это никогда не требовалось, только и всего. Я всегда добивался, чтобы текст ложился так, как мне этого хочется. Мне необходимо, чтобы текст ложился или пусть меня одолеет что-нибудь похуже смерти. Текст - не роскошь, а средство выживания. Помимо всего прочего, когда я начинаю сомневаться в способности работать со словом, я просто читаю кого-нибудь еще, после чего убеждаюсь, что волноваться не о чем. Я соревнуюсь лишь с самим собой: в том, чтобы не ошибиться, пустить в ход всю энергетику и мощь, обаяние и азарт. По-другому никак. Я был достаточно мудр, чтобы оставаться изолированным. Посетители в этом доме - явление редкое. Мои 9 кошек носятся как угорелые, если появляется чужой. Жена тоже становится все больше напоминает меня. Ей я этого не желаю. Для меня это обыденно. Для Линды - нет. Я радуюсь, когда она берет машину и едет на какое-нибудь сборище. У меня, в конце концов, для этого есть ипподром. Эта громадная дыра. Я еду туда принести себя в жертву, скоротать часы, убить их. Они нуждаются в том, чтоб их прикончили. Это часы ожидания. Идеальные часы - это проведенные за компьютером. Но для того, чтобы они существовали необходимо обзавестись несовершенными часами. Чтобы подарить жизнь двум часам, требуется убить десять. Опасаться следует только того, чтобы не укокошить ВСЕ часы, ВСЕ годы. Чтобы стать писателем надо соответственно организовать себя, инстинктивно делая то, что питает и тебя, и твой слог, а заодно защищает от смерти. Каждого по-своему. Для меня это однажды обернулось тяжким запоем, доведшим до точки. Он освободил мой слог, заострил его. Мне понадобилась опасность. Я должен был помещать себя в рисковые ситуации. С мужиками. С женщинами. С автомобилями. С азартными играми. С голодом. С чем угодно. Это удобряло слог. Так прошли десятилетия. Сейчас все иначе. Я стараюсь быть умнее и незаметнее. Это висит в воздухе. Сказанное, услышанное. Все читается. Я по-прежнему нуждаюсь в нескольких стаканах. Но сегодня я увлекаюсь нюансами и тенями. Я заправляю слог тем, в чем с трудом отдаю себе отчет. Это хорошо. Теперь я другого рода лажу гоню. Кое-кто подмечал. - Ты прорвался, - самое распространенное, что мне говорят. Мне известно, что они чувствуют. Это чувствую и я. Слог приобрел простоту, тепло, мрачность. Я подкрепляюсь из новых источников. Приближение смерти пропускает через меня ток. У меня колоссальное преимущество. Я вижу и чувствую многое из того, что скрыто для молодых. Я поменял силу юности на силу опыта. Так что увядания не дождетесь. Ха-ха. А теперь, извиняюсь, но мне пора в постель - сейчас 00.55. Возьму-ка я отгул. А ты смейся пока смеется... 8/24/92 00:28 Ну что же, мне уже 8 суток как 72, и я никогда этого впредь не повторю. Дрянные выдались последние два месяца. Изнуряющие. Физически и морально. Смерть ничего не значит. Она околачивается неподалеку от твоей тяжелой жопы. И то только когда слова не приходят. А обычно мне удается с ней жухать. Сейчас у меня отек на нижней губе и под ней. И заряда во мне никакого. На ипподром сегодня не ездил. Весь день провалялся в постели. Усталый-усталый. Хуже всего эти воскресные толпы народа. У меня проблемы с лицами. Мне на них трудно смотреть. Мне открывается жизнь каждого человека в своей совокупности и ужасающем ракурсе. Когда наглядишься за день на тысячи лиц, истома наваливается тебе на мокушку и спускается вплоть до кончиков носков. Сквозь нутро. По воскресеньям ипподром запружен. Дилетантский день. Все орут и отпускают проклятья. Все бесятся. Потом сникают и уходят в расстройстве. А как они хотели? Мне сделали операцию по удалению катаракты на правом глазу несколько месяцев назад. Операция оказалась не такой простой, как дезинформация, которой меня накормили те, кто заявлял, что перенес глазные операции. Я слышал, как жена разговаривала со своей матерью по телефону: - Неужели, все сделали за несколько минут? И что, ты вела после этого машину? Другой старикан втирал мне: - О, это фигня. Раз-два и готово, можешь отправляться по своим делам. Другие вообще импровизировали. Операция приравнивалась к прогулке по парку. Причем, многих из группы поддержки я ни о чем не спрашивал. Они вызвались сами. Постепенно я им поверил. Хотя мне до сих пор любопытно, как можно проводить аналогию между операцией на такую тонкую штуку, как глаз, и постриганием ногтей на ногах. В мой первый визит ко врачу, тот провел осмотр и сказал, что нужна операция. - Ладно, - сказал я, - валяйте. - Что? - спросил он. - Ну, делайте давайте. Я не тороплюсь. Порезвимся! - Погодите, - сказал он, - сперва надо договориться с больницей. Сделать другие приготовления. Для начала покажем вам фильм про эту операцию. Длится всего 15 минут. - Операция? - Нет, фильм. И вот, что мне показали. Они полностью извлекают хрусталик глаза и заменяют на искусственный. Хрусталик вшивают, и глаз должен прийти в порядок и вылечиться. По прошествии приблизительно трех недель швы снимают. Это далеко не прогулка по парку и занимает побольше, чем "пара минут". Так или иначе, после того, как все было сделано, мать жены сказала, что, возможно, она имела в виду послеоперационные процедуры. А что же старикан? Я спросил его: - Долго вы оправлялись от операции на глаз? - Не уверен, что мне ее делали, - ответил он. Может, губа у меня опухла от того, что пил из кошачей миски? Сегодня мне немного лучше. Шесть дней в неделю на ипподроме любого выдавят. Сходишь, бывало, вернешься и садишься за роман. А, может, смерть подает мне тайные знаки? Иногда представляю себе мир без меня. Планета, которая продолжает вращаться, как вращалась. А меня нет. Очень странно. К дому подъедет мусоросборник и загрузится, а меня здесь не будет. Или на крыльцо бросят газету, а меня не будет, чтобы ее подобрать. Не может быть. И, что хуже, спустя какое-то время после моей смерти, меня по-настоящему признают. Все те, кто боялся или ненавидел меня при жизни, внезапно меня примут. Мои тексты проникнут всюду. Откроются фан-клубы и всякие общества. Это будет тошнотворно. О моей жизни снимут кино. Меня подадут куда более отважным и талантливым, чем я есть. Гораздо. Этого хватит, чтобы боги блеванули. Человеческая раса преувеличивает все: своих героев, своих врагов, свое значение. Ебанаты. Вот, мне уже лучше. Проклятая человеческая раса. Еще лучше стало. Ночь теплеет. Может, я заплачу за газ. Помнится, в Лос-Анджелесе пристрелили дамочку по фамилии Лав за неуплату счета за газ. Компания хотела отрубить ей подачу. Забыл чем. Возможно, лопатой. Прибыли легавые. Не помню, как так вышло. Кажется, они за чем-то полезла в фартук. Они пальнули и убили ее. Ладно, ладно, заплачу я за газ. Волнуюсь за роман. Он про детектива. Я помещаю его в почти невероятные ситуации, из которых мне же его потом вытаскивать. Иногда я прикидываю, как его выковыривать, когда торчу на ипподроме. Насколько же пытливый ум у моегоредактора-издателя. Может статься, он считает произведение нелитературным. По-моему, все, что я делаю, литературно, даже если я стараюсь препятствую. Пора бы ему мне довериться. А если не пожелает, я выложу роман кому-нибудь еще. Он уйдет так же хорошо, как и все, что я написал. Не потому, что он лучше, а потому, что настолько же хорош. А еще потому, что мои чокнутые читатели к нему готовы. Ну-ка, а если хорошенько выспаться сегодня ночью, вдруг опухоль с губы спадет? Представляете меня нагнувшимся с огромной губой к клерку, принимающему ставки, и говорящим: "Двадцатку на победителя на шестую лошадь"? Не вопрос. Знаю. Он даже не заметит. Жена вообще спросила: - А разве этого раньше не было? О, Боже. Вам известно, что кошки спят по 20 часов в сутки? Неудивительно, что они выглядят лучше, чем я. 8/28/92 00:40 В жизни нас подстерегают тысячи капканов, и большинство из нас в них попадается. Задача в том, чтобы обойти как можно большое число силков. Эта чечетка позволяет тебе оставаться живее всех живых, пока не помрешь... Письмо пришло из офиса какой-то телекомпании. Простая констатация того, что этот парень, назовем его Джо Сингер, желал бы наведаться. Обсудить определенные варианты. К странице 1 были прикреплены два стодолларовых чека. К странице два прилагалась еще сотня. Я был на пути к ипподрому. Чеки слезли со страниц без повреждений. Указывался телефонный номер. Я решил звякнуть Джо Сингеру вечером после скачек. Что я и сделал. Джо был прост и легкомысленен. Идея, сказал он, заключалась в том, чтобы сделать телесериал о писателе вроде меня. Старикане, что по-прежнему пишет, киряет и играет на скачках. - Почему бы нам не пересечься и не обсудить это? - спросил он. - Вам придется приехать сюда, - ответил я, - вечерком. - Хорошо, - сказал он, когда? - Послезавтра. - Отлично. Знаете, кто я хочу, чтобы вас играл? - Кто? Он назвал актера, назовем его Гарри Дейн. Он всегда мне нравился. - Превосходно, - сказал я, - и спасибо за три сотни. - Мы стремились привлечь ваше внимание. - И вам это удалось. Наступила та ночь, прибыл Джо Сингер. Он выглядел достаточно приятным, интеллигентным, простым. Мы пили и общались. О лошадях и не только. Немного о телесериалах. Линда сидела с нами. - Расскажите побольше о сериале, - попросила она. - Все в норме, Линда, - сказал я, - мы расслабляемся... Я просек, что Джо Сингер заехал скорее убедиться, насколько я тронутый. - Ладно, - сказал он, залезая в портфель, - вот наметки... Он передал мне 4 или 5 листов бумаги. В основном описание главного героя. Я понял, что меня прочухали весьма недурно. Старый писатель жил с молоденькой девицей, только что закончившей колледж, которая делала за него всю черновую работу. Выстраивала по порядку его писульки и тому подобное. - Вставить сюда девчушку распорядились на канале, понимаете? - спросил Джо. - Ага, - ответил я. Линда промолчала. - Ну, - сказал Джо, - вы просмотрите это еще разок. Там есть кое-какие задумки, в том числе структурные. Каждая серия будет выполнена в своем ключе, понимаете, но все вместе они основаны на вашем образе. - Ага, - сказал я, - уже начиная напрягаться. Мы пили еще пару часов. Я не очень много помню из беседы. Так, сжатую версию. Вечер подошел к концу... На следующий день после ипподрома я обратился к задумкам серий. 1. Планы Хэнка пообедать лобстером расстроены активистами за права животных. 2. Секретарь путает Хэнку карты с его поклонницей. 3. В честь Хемингуэя Хэнк дрючит проститутку по имени Милли, за что ее муж-жокей хочет отдрючить Хэнка. 4. Хэнк разрешает молодому художнику написать свой портрет, и предстает под углом, разоблачающим его гомосексуальный опыт. 5. Друг Хэнка хочет, чтобы тот проинвестировал его последний проект - промышленное применение переработанной рвоты. Я поймал Джо по телефону. - Господи, мужик, что за херня на счет гомосексуального опыта? У меня его не было. - Ну, это мы можем выкинуть. - Давай так и поступим. Слушай, Джо, давай позже переговорим. Я сбросил. Начинались странности. Я позвонил Гарри Дейну, актеру. Он бывал у меня дважды или трижды. Обветренное лицо всегда говорило напрямик. В нем проскальзывала какая-то деланность. Мне он нравился. - Гарри, - сказал я, - тут один телеканал хочет сделать обо мне сериал, где меня сыграешь ты. Слышал что-нибудь об этом? - Нет. - Я подумал, можно было бы собраться - я, ты и этот парень с телеканала - и посмотреть, что из этого выйдет. - Какой канал? Я назвал. - Но это коммерческое телевидение. Цензура, реклама, фонограммы со смехом. - Этот Джо утверждает, что они обладают достаточными свободами. - Цензура есть цензура. Против рекламодателей не попрешь. - Что меня подкупило, так это то, что он хочет тебя на главную роль. Почему бы тебе не подъехать и не встретиться с ним? - Мне нравится то, что ты пишешь, Хэнк. Если бы нам удалось привлечь, допустим, "ЭйчБиОу", может, у нас получилось бы все сделать как следует. - Ну, да. Но почему бы тебе не подгрести и выслушать? Мы давно не виделись. - И правда. Ладушки, я подъеду, но это скорее, чтобы повидаться с тобой и Линдой. - Здорово. Как на счет послезавтра? Я подготовлюсь. - Договорились, - сказал он. Я позвонил Джо Сингеру. - Джо, послезавтра вечером, в 9. Я условился с Гарри Дейном, он тоже будет. - Класс! Мы можем послать за ним лимузин. - Он один в нем поедет? - Возможно. Или кто-то из наших людей будет с ним. - Ну, не знаю. Я перезвоню... - Гарри, они собираются тебя обставить. Хотят послать за тобой лимузин. - Чисто для меня? - Он не уверен. - Можно его телефон? - Разумеется. Началось. Когда я вернулся с ипподрома на следующий день, Линда сказала: - Звонил Гарри Дейн. Мы говорили на счет этой истории с телевидением. Он спросил, не нуждаемся ли мы. Я сказала, что нет. - Но он приедет? - Да. На следующий день я приехал с ипподрома чуть пораньше. Решил залезть в джакузи. Линда куда-то ушла. Видимо, закупала горючее к приходу гостей. Я уже тихонько побаивался этого телесериала. Они легко могли меня поиметь. Старый писака делает то. Старый писака делает это. Фонограмма со смехом. Старый писака надирается и пропускает поэтический вечер. Что ж, это было бы неплохо. Но я бы не стал писать ширпотреб. Я десятилетиями писал в клетушках, засыпая на парковой скамейке, сидючи в баре, вкалывая на идиотских работах, тем временем, печатая в точности то, что я чувствовал, и так, как мне хотелось. Постепенно мое творчество начали признавать. И я по-прежнему писал так, как мне того хотелось и так, как я чувствовал. Я все еще писал, чтобы не свихнуться. Я все еще писал, чтобы постичь смысл этой гребаной жизни. И вот я втянут в телесериал на коммерческом канале. Все, за что я боролся, могут высмеять в водевиле с фонограммой смеха. Господи, помоги. Я разделся и ступил в джакузи. Я размышлял о телесериале, своей прошлой и нынешней жизни и многом другом. Я не вполне отдавал себе отчет в том, что происходит, забираясь в джакузи с другого краю. Я понял это в момент, когда зашел. Там не было ступенек. Все случилось быстро. Там был специальный выступ, чтобы сидеть. Моя правая нога на него встала, соскользнула, и я потерял равновесие. "Ты трюхнешься головой о край джакузи" - прошелестело в моем мозгу. По мере падения я сосредоточился на том, чтобы сместить голову вперед, забивая болт на все остальное. Тяжесть удара приняла на себя правая нога. Я подвернул ее, но ухитрился не стукнутся головой. Потом я поплавал в пузырящейся воде, чувствуя в ноге болевые спазмы. У меня и до того бывали боли, теперь же ногу просто разрывало. Я почувствовал себя дурнем. Я могу упасть в обморок. Могу случайно утопиться. Линда придет и обнаружит меня всплывшим и мертвым. ИЗВЕСТНЫЙ ПИСАТЕЛЬ, ПРИЗНАННЫЙ ПОЭТ ТРУЩОБ И ВЫПИВОХА НАЙДЕН МЕРТВЫМ В ДЖАКУЗИ. ОН ТОЛЬКО ЧТО ПОДПИСАЛ КОНТРАКТ НА СЪЕМКИ КОМЕДИЙНОГО ШОУ, ОСНОВАННОГО НА ИСТОРИИ ЕГО ЖИЗНИ. Это даже не называется плохо кончить. Это называется быть обосранным богами с высокой колокольни. Мне удалось выбраться из джакузи и перебраться в дом. Я еле шел. Каждым шагом доставляя себе адскую боль - от лодыжки до колена. Прохромал к холодильнику и достал пиво... Гарри Дейн приехал первым. На своей машине. Мы открыли вино, и я налил. Скоро прибыл и Джо Сингер. Я всех представил и мы врезали еще. Джо выложил Гарри общий формат предполагаемого сериала. Гарри курил и довольно энергично пил вино. - Да, да, - говорил он, - а что с саундтреком? Да, и мы с Хэнком намерены полностью контролировать материал. К тому же не знаю. Эта цензура... - Цензура? Какая цензура? - спросил Джо. - Спонсоры, которым надо угодить. Есть же ограничения в материале. - У нас будет полная свобода, - заверил Джо. - Вам ее не дадут, - сказал Гарри. - Фонограммы смеха омерзительны, - сказала Линда. - Ага, - подтвердил я. - И потом, - продолжал Гарри, - я снимался в телесериалах. Это тягомотина, отнимающая помногу часов на дню. Это гораздо хуже кино. Каторжный труд. Джо не ответил. Мы продолжали пить. Прошло пару часов. Все это время мы переливали из пустого в порожнее. Гарри, говорящий что хорошо бы прописаться на "ЭйчБиОу". А фонограммы смеха омерзительны. Джо божился, что все будет в ажуре, и свободы на коммерческом телевидении хоть отбавляй, поскольку времена изменились. Поистине нудно. Гарри заливался вином. Потом его понесло в неисправности мира и причины, их повлекшие. Звуковая дорожка стояла в режиме нон-стоп. Трэк был неплохим. К сожалению, он был слишком хорош, чтобы запомниться. А Гарри все не унимался. Ни с того, ни с сего Джо Сингер вскочил: - Да черти вас дери, вы, ребята понаделали кучу галимых фильмов! А телевидение кое-чего добилось! Что бы мы ни делали, это не гнило! А вы, ребята, продолжаете выпускать отстойное кино! Он пошел в ванную. Гарри глянул на меня и ухмыльнулся: - Э, да он рехнулся, нет? - Ага. Я налил еще вина. Мы сидели в ожидании. Джо Сингер долго еще оставался в ванной. Когда он вышел, Гарри встал и стал ему что-то говорить. Что, я не слышал. По-моему, Гарри его стало жалко. Вскоре после этого Сингер принялся сгребать свое барахло в портфель. Он дошел до двери, когда обернулся и сказал: - Я вам позвоню. - Ладно, Джо. Он ушел. Линда, я и Гарри продолжали пить. Гарри все талдычил о том, что в мире неправильно, выгибая свою достойную линию, которую я не могу восстановить. Мы немного поговорили о планируемом сериале. После того, как он ушел, мы волновались о его вождении. Мы предлагали ему остаться. Он отказался. Добавил, что справится. По счастью, он не обманул. Следующим вечером позвонил Джо Сингер. - Слушай, нам этот парень не нужен. Он не желает работать. Достанем кого-нибудь еще. - Но, Джо, одна из основных причин, по которым мне понравилась ваша идея - это возможное участие Гарри Дейна. - Добудем еще кого-нибудь. Я составлю и отправлю вам список. Уж я над этим поработаю. - Ну не знаю, Джо... - Я вам напишу. И вот еще что. Я говорил с людьми, и они сказали, что никаких фонограмм со смехом не будет. Более того, они сказали, что легко можно будет наведаться в "ЭйчБиОу". Это меня удивило, потому что я работаю на них, а не "ЭйчБиОу". В любом случае я вышлю вам список актеров... - Ладно, Джо... Я запутался в паутине. Теперь я хотел на волю, но не вполне представлял, как его об этом известить. Осознание этого меня поразило. Обычно я не испытывал неловкости, когда хотел от кого-то избавиться. Я чувствовал свою вину, потому что он, возможно, потратил немало сил на эту мульку. Первоначально идея того, что сериал будет основан на истории моей жизни сыграла на струнах моего тщеславия. Теперь эта идея казалась неудачной. Чувствовал я себя в целом паршиво. Пару дней спустя прибыли фотографии актеров, целая кипа. Предпочтительные были обведены кружком. Под фото каждого указывался телефонный номер агента. Меня уже подташнивало от изучения всех этих лиц, в массе своей улыбающихся. Лица были ласковыми, пустыми, очень Голливудскими, порядком устрашающие. К фото прилагалась писулька: "...отправляюсь в трехнедельный отпуск. Когда вернусь, собираюсь с головой окунуться в работу..." Лица меня добили. Я уже не выдерживал. Сел за компьютер и застучал. "...Я всерьез подумал о проекте и, если честно, не могу на это пойти. Это привело бы к концу той, жизни, которую я прожил и хотел прожить. Это чересчур крупное вторжение в мое существование. Оно бы сделало меня несчастным и подавленным. Это ощущение исподволь настигает меня, но я не знаю, как вам его описать. Когда вы поссорились с Гарри Дейном той ночью, я обрадовался. Я подумал, вот и все. Но вы быстро оправились, собрав список актеров. Я хочу выйти из игры. Это ощущение росло во мне по мере того, как развивались события. Ничего не имею против вас. Вы - интеллигентный юноша, пытающийся впрыснуть свежую кровь в телевидение, но пусть она будет не моей. Вы, вероятно, не поймете моего беспокойства, но, поверьте мне, оно далеко не пустое. Я бы должен гордиться, что вы хотите показать мою жизнь людям. Но, по правде сказать, я более, чем замучан мыслью о том, что она в опасности. Я выхожу из игры. Я плохо сплю, не могу ни о чем думать и вообще что-либо делать. Пожалуйста, никаких телефонных звонков. Ничто не побудит меня передумать." На следующий день по пути на ипподром я бросил письмо в почтовый ящик. Как будто заново родился. Кажется, в моем положении приходится защищать свою свободу еще более яро. Я бы и до суда дошел. Все что угодно. Тем не менее, Джо Сингера было жалко. Но - гори все синим пламенем - я вновь был свободен. Выехав на магистраль, я включил радио и слушал Моцарта. Жизнь бывает хороша, но иногда это зависит и от нас. 8/30/92 1:30 Я спускался на ипподромном эскалаторе после 6-го заезда, когда попал в поле зрения официанта. - Вы домой? - спросил он. Таким, как он, бедолагам надлежало таскать еду из кухни на верхние этажи, управляясь с диким количеством подносов. Когда на них налетали клиенты, расходы несли они. Игроки сидели по четыре человека за столом. Официанты могли горбатиться день напролет, и все равно оставались в долгу у ипподрома. Худшими были дни столпотворений, когда официанты не всех могли заметить. А когда наконец замечали, чаевые им доставались хреновые. Я спустился на первый этаж и вышел на улицу, постоял на солнце. Хорошо. Может, стоит вернуться на ипподром и постоять на солнышке там. Я изредка думал о том, чтобы здесь писать, но иногда прибегал к этому. Я думал о том, что я недавно прочел, о том, что я, едва ли не самый продаваемый поэт Америки и наиболее влиятельный и подражаемый из них. Как странно. Мне на этом плевать. Все, что считается - это то, что я напишу, в следующий раз сев за компьютер. Если я все еще могу, я жив, а нет - так все, что этому предшествовало, для меня маловажно. Но что я делал в своей писанине? Я нес гадости. Я никогда не думал о писательстве даже когда писал. Тут я услышал сигнал к началу, обернулся, зашел внутрь и ступил на эскалатор. Поднимаясь, я миновал одного моего должника. Он опустил голову. Я притворился, что его не заметил. Ничего хорошего из того, что он мне вернет, не выйдет. Он опять попросит взаймы. А чуть раньше ко мне подошел старикашка: - Дай мне 60 центов! Вместе с ними ему хватало на двухдолларовый билет, лишний шанс помечтать. Здесь уныло и гадко, а где иначе? Податься некуда. Ну, можно, конечно запереться в четырех стенах, но тогда жена будет переживать или что похуже. Америка - это страна Депрессивных Жен. А вина за это ложится на мужчин. Разумеется. Кто еще всегда рядом? Ни к чему винить птиц, собак, кошек, червей, мышей, пауков, рыб и т.д. Мужчины. Самим же мужчинам нельзя поддаваться панике, иначе корабль пойдет ко дну. Да, черт побери. Я сел за свой столик. Соседний заняли трое мужчин и мальчишка. Маленькие телевизоры стояли на каждом столике, но только их ящик ОРАЛ. Мальчишка смотрел какую-то комедию. Со стороны мужиков было милым дать парню насладиться его программой. Но никакого внимания на экран он не обращал и не слушал. Он третировал скомканный кусок бумаги. Сначала просто толкал об чашки, а потом взял его и начал бросать то в одну чашку, то в другую. В некоторых чашках был кофе. Мужчины продолжали обсуждать лошадей. Господи, телик так ОРАЛ. Я-было подумал попросить их убавить звук, но они были черными и вообразили бы, что я - расист. Я встал из-за стола и пошел к заветным окошкам. Мне не повезло, я попал в медленную очередь. Впереди застрял старикан, который никак не мог сделать ставку. Он уронил в окошко свой бланк на пару с программкой и вообще очень колебался, как ему быть. По ходу, он жил в доме престарелых или еще в каком учреждении, но выходил оттуда в дни скачек. Что ж, закона, запрещающего такое поведение, нет, как нет закона, запрещающего витать в облаках. Но меня почему-то это ранило. Боже, я не должен от этого страдать, подумал я. Я уже наизусть знал его затылок, уши, прикид, осанку. Лошади подтягивались к воротам. Все орали на старикана, а он никого не замечал. Наконец, мы стали мучительно следить за тем, как заторможенно он лезет за бумажником. Замедленная съемка. Он раскрыл его и вгляделся внутрь. Исследовал содержимое пальцами. Даже продолжать не хочется. В конце концов, он заплатил клерку, а тот медленно вернул ему деньги. Он стоял, смотря на свои деньги и билеты, потом повернулся к клерку и сказал: - Да нет же, я хотел 6 билетов по 4 бакса... Кто-то выкрикнул непристойность. Я ушел. За воротами виднелись лошади, а я направлялся в туалет отлить. Когда вернулся, официант принес мой счет. Я расплатился, дал 20% на чаевые и поблагодарил его. - Увидимся завтра, амиго, - сказал официант. - Может быть, - сказал я. - Вы придете, - заверил он. Скачки шли со скрипом. Я поставил в 9-ом и ушел за 10 минут до финиша. Я сел в машину и тронулся. В конце парковки на бульваре Сенчьюри при включенной мигалке стояла скорая, пожарная и две полицейских машины. Две колымаги столкнулись лоб в лоб. Повсюду - битое стекло. Две искалеченные машины. Один спешил на ипподром, другой оттуда. Игроки. Я покинул место аварии и взял влево на Сенчьюри. Еще один день прошил навылет мою голову и скрылся. Шла вторая половина субботы в аду. Все ехали, и я ехал вместе с ними. 9/15/92 1:06 К вопросу о кресте, который несет писатель. Судя по всему, меня укусил паук. Трижды. Три здоровых красных рубца на левой руке я заметил вечером 9 августа. На ощупь они отзывались легкой болью. Я решил на них забить. Через 15 минут я показал отметины Линде. Она ездила в больницу днем. Что-то оставило жало у нее в спине. Теперь уже перевалило за 9 вечера, все, кроме отделения скорой помощи местной больницы, было закрыто. Я там уже бывал: когда спьяну свалился в разведенный камин. Само пламя не поймал, зато налетел на раскаленную облицовку в одних шортах. Теперь вот эти следы. - Думаю, я буду выглядеть дурачком, если приду туда с этими укусами. Туда доставляют людей, окровавленных после автоаварий, поножовщины, стрельбы и попыток самоубийства, а все мои проблемы - это 3 красных следа. - Я не хочу завтра проснуться в одной постели с мертвым мужем, - заявила Линда. 15 минут я потратил на размышления об этом, а потом сказал: - Ладно, поехали. В приемном покое было тихо. Администраторша висела на телефоне. Повисела еще и закончила. - Да? - спросила она. - Кажется, меня что-то укусило, - сказал я, - может, меня нужно осмотреть. Я назвал ей свое имя. Я числился у них в компьютере. Последний визит - с туберкулезом. Меня препроводили в палату. Медсестра сделала стандартные замеры. Кровяное давление. Температура. Врач осмотрел отметины. - Похоже на паука, - сказал он, - они обычно кусают трижды. Мне сделали укол от столбняка, всучили рецепт на кое-какие антибиотики и какой-то Бенедрил. Мы дернули в круглосуточный магазин, чтобы затариться. 500-милиграммовый Дрьюрисеф надлежало принимать по одной капсуле каждые 12 часов. Я начал. О том и речь. Через день приема я почувствовал себя аналогично тому, что было, когда я лечился от туберкулеза. С той лишь разницей, что тогда, согласно моему выходному распорядку, я еще мог кое-как взбираться по ступенькам, подтягиваясь за перила. Теперь же меня не покидало противное ощущение - тупоумие какое-то. Примерно день на 3-й я сел за компьютер, чтобы посмотреть, что из этого получится. Сидел и только. Вот, наверное, каково, подумал я, когда талант уходит навсегда. А ты ничего не можешь поделать. В 72 такое более чем возможно. Страшно. И причина не в славе или деньгах. Причина в тебе самом. Я освобождаюсь, когда пишу. Потому и пекусь о сохранности таланта. Все, что имеет значение - это следующая строка. И если когда-нибудь она не придет, я умру, даже оставаясь технически в живых. На данный момент я не принимал антибиотики 24 часа, но по-прежнему пребываю в состоянии унынья и болезни. Тому, что я пишу сейчас, недостает искры и авантюризма. Скверно, друзья мои. Так, завтра я должен встретиться с лечащим врачем и выяснить, нужны мне еще антибиотики или где. Следы никуда не делись, только уменьшились в размерах. Кто его знает, что там к чему. Ах да, когда я уходил тогда, дамочка на ресепшене принялась рассказывать о паучьих укусах. - Да, был тут парнишка двадцатилетний. Его паук укусил, так парализовало он интоксикации. - Серьезно? - спросил я. - Да, - ответила она, - а еще был случай, один парень... - Не суть, - перебил я, - нам пора. - Ну, - сказала она, - приятного вечера. - И вам, - пожелал я. 11/6/82 00:08 Чувствую себя отравленным, опущенным, использованным, заношенным до дыр. Я не так уж и стар, но, быть может, существует что-то, с чем стоило бы бороться. Я думаю - это толпа. Человечество, которое всегда было сложным для моего понимания, где все как один играют в одном и том же спектакле. В них никакой свежести. Ни малейшей тайны. Люди стираются в пыль друг о друга и об меня. Если бы хоть однажды мне посчастливилось встретить хоть ОДНОГО человека, который сказал бы или сделал что-то необычное, это побудило меня заняться тем же. Но все они черствые и грязные. Воодушевленность на нуле. Глаза, уши, ноги, голоса, а в целом... ничего. Замыкаются в себе и самих себя дурят, притворяясь живыми. В молодости все было лучше. Я искал. Бродил ночными улицами, выискивая, выискивая... везде суя свой нос, сражаясь, исследуя... Но так ничего и не нашел. Ни одного настоящего друга. Женщин снимал, каждый раз надеясь, что вот эта она самая, но то было лишь очередное начало. Очень скоро я воткнул, что к чему, и перестал бредить Девушкой Мечты. Я просто хотел ту, что не была бы сущим кошмаром. Единственных живых людей, которых я нашел - это тех, что уже умерли, но оставили после себя книги и классическую музыку. Какое-то время это помогало. Поначалу было много непрочитанных волшебных книг. Потом они кончились. Классическая музыка была моей крепостью. Большую ее часть я слушал по радио, как и сегодня. И я все больше изумляюсь, слыша что-то сильное и незнакомое. Такое случается нередко. Пока я все это пишу, по радио периодически раздается что-то, чего я раньше не слышал. Я наслаждаюсь каждой нотой, как человек, изголодавшийся по новому притоку крови и получающий его из радиоприемника. Я конкретно поражен обилием великой музыки, оставшейся после многих столетий ее правления. Значит, когда-то жили люди с необъятными душами. Мне несказанно повезло, что на мою долу выпало внимать этому, чувствовать, подпитываться и прославлять. Я никогда не пишу без радио, наведенного на классику. Слушать музыку - такая же часть моей работы, как и писать. Неужели однажды кто-нибудь мне объяснит, откуда столько чудотворного в классической музыке? Сомневаюсь, что на это мне кто-либо ответит. Так останусь в изумлении. Почему, почему, почему так мало книг с такой же мощью? Что не так с писателями? Почему настоящих из них раз два и обчелся? Рок-музыка на меня не действует. Ходил тут на рок-концерт, в основном ради Линды. Ну, разумеется, я же паинька, а? А? В любом случае билеты были бесплатные - любезность со стороны рок-музыканта, моего читателя. Нас отвели в особый сектор зала, для больших шишек. Знакомый режиссер и бывший актер был вынужден сделать ходку, чтобы подвезти нас в своем спортивном фургоне. С ним был еще один актер. По-своему талантливые люди и сами по себе неплохие. Режиссер отвез нас к себе, где мы познакомились с его подружкой, полюбовались на их ребенка, после чего сели лимузин. Напитки, болтология. Концерт проходил на Стадионе Доджер. Мы припозднились. Рок-группа уже издавала дребезжащие, чудовищные звуки. 25.000 человек. Резонанс был, но он был мимолетным. Откровенно упрощенческим. Я считал, что тексты хороши, когда их понимаешь. Эти пели о Смысле, Правилах Приличия, Любви обретенной и потерянной и т.д. Пипл все это хавает: анти-истеблишмент, анти-семью, анти-хрен-знает-что. Но успешная группа миллионеров вроде этой, вне зависимости от того, что они там долдонят, САМА - ИСТЕБЛИШМЕНТ. Потом, немного погодя, лидер сказал: - Этот концерт посвящен Линде и Чарльзу Буковски. 25.000 тысяч завизжали так, будто имели представление о том, кто мы такие. Есть над чем посмеяться. По нашей ложе уже шатались. Я встречал их и раньше. Меня это беспокоило. Нервировали режиссеры и актеры, заезжавшие в гости. У меня вызывал неприязнь Голливуд - кино слабо на меня работало. Что я делал среди этих людей? Меня что, хотели облопошить? 72 года отменной борьбы и теперь вот такое опускалово? Концерт почти закончился, когда мы последовали за режиссером в VIP-бар. Мы были в числе избранных. Ухты! Там были столики. И знаменитости. Я дернул к стойке. Напитки - бесплатно. Заправлял здоровенный черный бармен. Я заказал напиток и сказал ему: - Выпью вот этот, и выйдем перетрем. Бармен улыбнулся. - Буковски! - Знаешь меня? - Читал "Заметки старого козла" в газетах. - Ну черти меня дери... Мы пожали руки. Бой окончен. Мы с Линдой общались со всеми подряд, о чем, не знаю. Я продолжал возвращаться в бар за водкой. Бармен накатывал мне в высокие стаканы. Кроме того, я успел поддать в лимузине по дороге. Вечер упрощался. Оставалось только пить большими порциями, быстро и часто. Когда вошел рок-звезда, я был уже где-то далеко, но вроде бы все еще там. Он сел, и мы разговорились, но я не помню, о чем именно. Далее - провал. Очевидно, мы ушли. Все, что произошло следом, я знаю с чужих слов. Лимузин привез нас к дому, но как только я достиг ступенек крыльца, я упал и треснулся о кирпичи. Их совсем недавно уложили. Правая сторона головы кровоточила. Кроме того, перепало правой руке и спине. Об этом я узнал поутру, когда восстал, чтобы отлить. Зеркало. Я выглядел как в былые дни после драк в барах. Боже. Я смыл часть крови, покормил 9 кошек и вернулся в постель. Линда тоже недомогала. Но она свое рок-шоу получила. Я сознавал, что дня 3-4 не смогу писать и пару дней воздержусь от ипподрома. Зато ко мне вернулась классическая музыка. Меня восславили и все такое. Здорово, что рок-звезда читал мои книги, но то же я слышал от постояльцев тюрем и дурдомов. Не я выбираю, кому меня читать. Ну да ладно. Хорошо посиживать здесь, в коморке на втором этаже, слушая радио. Старое тело латает старый мозг. Мое место здесь, как-то так. Как-то так. Как-то так. 2/21/93 00:33 Сегодня ездил на ипподром под дождем. Наблюдал, как пришли первыми 7 главных фаворитов из 9. Когда такое происходит, мне не наварить. Я следил за тем, как тянутся часы, и смотрел, как люди изучают свои шпаргалки, газеты и программки скачек. Многие из них рано ушли, взойдя на эскалатор. (Пока я тут пишу, на улице раздался выстрел - жизнь нормализуется). После 4 или 5 заездов я спустился из рекреации на трибуну. Разница налицо. Меньше белых, разумеется, больше бедных, само собой. Я был в меньшинстве. Пройдясь туда-сюда, я вдохнул безысходность, висевшую в воздухе. Меня окружали 2-хдолларовые игроки. Мечтая о крупных деньгах, они вкладывали мелкие и продували. Сливали под дождем. Это было зловеще. Ищу новое хобби. Ипподром изменился. Сорок лет назад там было весело. Даже среди неудачников. Бары - битком. Иной мир. Не было денег, чтоб спустить на ветер, никаких а-хрен-с-ними-денег, никаких мы-еще-вернемся-денег. То был конец света. Старое тряпье. Перекошенные и горькие лица. Арендная плата. Зарплата - 5 долларов в час. Зарплата безработных и нелегальных иммигрантов. Деньги жуликов, взломщиков и рыцарей без наследства. Темное небо. Длинные очереди. Бедных специально заставляли отстаивать в длиннющих очередях. Они к ним привыкли и торчали в них, чтобы, пройдя, похоронить свои мечты. Это было в Голливудском парке, расположенном в черном районе, где жили пришельцы из Центральной Америки и прочие меньшинства. Я вернулся наверх к кабинкам и коротким очередям. Встал в одну из них, поставил 20 на победу второго фаворита. - Когда вы уже это сделаете? - спросил клерк. - Сделаю что? - переспросил я. - Обналичите чеки. - Да хоть сейчас, - ответил я. Повернулся и пошел. Я слышал, как он что-то добавил. Седой, сгорбленный старик. У него выдался плохой день. Многие клерки ставят. Я всегда стараюсь обращаться к разным клеркам. Так не нарушается дистанция. Этот ебанат вычеркивается. Не его собачье дело, забираю я наличку или нет. Клерки дразнят тебя, если начинаешь кипятиться. Они всегда интересуются: - Сколько он поставил? Но будь каменным с ними, и они обделаются. Своей башкой надо думать. Одно только то, что я завсегдатай ипподрома не делает меня профессиональным игроком. Я - профессиональный писатель. Иногда. Прогуливаясь, я наткнулся на пацана, ломившегося на меня. Я все понял. Он загородил мне путь. - Извините, - спросил он, - вы Чарльз Буковски? - Чарльз Дарвин, - ответил я и обошел его. Что бы он ни планировал до меня донести, мне не хотелось это слушать. Я следил за заездом. Моя лошадь пришла второй, уступив другому фавориту. В начале скачек и на мокрых дорожках побеждает слишком много фаворитов. Причина мне неизвестна, но это так. Я убрался с ипподрома, доехал до дома, поздоровался с Линдой. Просмотрел почту. Отказ из Оксфорда. Они заценили мои стихи. Неплохо, даже хорошо, но неприемлемо. Прямо-таки галимый день. Тем не менее, я все еще был жив. Уже почти пришел 2000 год, а я был по-прежнему в живых, что бы это ни означало. Мы выбрались перекусить в мексиканское кафе. Много трепа на тему предстоящей схватки. Чавез и Хауген на глазах у 130.000 в Мехико. У Хаугена шансов не было. Запал имелся, но ни удар, ни темп он не держал, плюс уже года 3 как никого не делал. Чавез мог управиться за раунд. Все прошло так, как прошло. Чавез даже не присаживался в перерывах. Он даже почти не запыхался. В целом, это выглядело как сплошная мясорубка. Удары по корпусу, проводимые Чавезом, заставили меня содрогнуться. Все равно, что колошматить кого-то по ребрам кувалдой. В конце концов, Чавезу наскучило тютюшкаться с таким противником и он его выключил. - Ну и ну, - сказал я жене, - мы заплатили, чтобы увидеть то, что ожидали увидеть. Телевизор был вырублен. Завтра жду японцев - придут брать интервью. Одна моя книга уже вышла на японском, другая в процессе. О чем мне с ними говорить? О лошадях? Может, они будут задавать вопросы. Должны бы. Я ведь писатель, так? Странно, что каждый обязан кем-то быть. Бомжем, знаменитостью, геем, психом, еще кем-нибудь. Если они впредь приведут 7 из 9, помеченных в программе, я поменяю круг интересов. На бег трусцой. Музеи. Рисование пальцами. Шахматы. Но какого хрена - это ведь не менее тупо! 2/27/93 00:56 Капитан ушел обедать, верховодит матросня. Почему интересных людей раз, два и обчелся? Из миллионов - разве их много? Стоит ли жить среди серых и нудных индивидов? Кажется, их единственное проявление в насилии. В этом они безупречны. Аж цветут. Цветочки-говнолюбы, засирающие нам всю малину. Проблема в том, что если мне нужно возобновить подачу света, отремонтировать компьютер, прочистить сортир, купить новый фартук, вставить зубы или вскрыть брюхо, мне придется с ними взаимодействовать. Мне не обойтись без ебанатов для удовлетворения естественных потребностей даже если они ужасают меня самим фактом своего существованием. И "ужасают" еще мягко сказано. Они выносят мне мозг своей несостоятельностью в житейских вопросах. К примеру, каждый день я еду на ипподром и тыркаюсь по радиостанциям в поисках приличной музыки. Куда ни ткни, она никуда не годится - пресная, безжизненная, дилетантская, вялая. Хуже того, какие-то из этих композиций издают миллионными тиражами, а их создатели считают себя Артистами. Жуть. Бредовое блуждание по чердакам с сорванной крышей. Им это нравится. Боже, да поднеси им дерьмо на блюдечке - съедят. Как только им удается не распознавать? не слышать? не чувствовать упадок и тухлятину? Мне не верится, что ничего стоящего не передают. Я продолжаю рыскать по станциям. Не взирая на то, что машина у меня меньше года, черная краска с кнопки, которой я щелкаю, окончательно слезла. Кнопка побелела до цвета слоновой кости и таращится на меня. Ну, да, классика имеется. Приходится довольствоваться ею. По крайней мере я знаю, что она всегда на месте. Для меня. Я слушаю классику по 3-4 часа за ночь. Но по-прежнему ищу чего-то еще. Что бы то ни было, его там нет. Хотя должно быть. Это меня беспокоит. Нас дурит целая индустрия. Представить всех тех, кто в жизни не слышал достойной музыки. Неудивительно, что их щеки проваливаются, что они убивают без раздумий, что из них уходит все тепло. Что я могу изменить? Ничего. Кино испорчено не меньше. Послушаешь или почитаешь критиков. Великий фильм, скажут они. Пойди глянь. Будешь сидеть там, как долбоеб, перенесший грабеж или лохотрон. Я предвижу любую сцену прежде, чем ее покажут. А очевидные мотивы персонажей, то, что ими движет, то, чего они жаждут, то, что для них важно - так инфантильно и высокопарно, так вопиюще скучно. Лики любви нахальны, старомодны, вычурны и замусолены. По-моему, многие люди пересмотрели фильмов. Безусловно, это относится и к критикам. Когда они утверждают, что кино грандиозно, они подразмевают, что оно грандиозно на фоне того, что они видели раньше. Они лишены целостного впечатления. На них сваливается все больше и больше фильмов. Они настолько растворились в кинематографе, что уже не уверены. Они уже подзабыли, какая вонь исходит почти от всего, что они смотрят. Вот только только о телевидении давайте не будем. Как писателю... я что, единственный? Ну что ж. Как писателю мне невмоготу читать чужую писанину. Для меня в ней ничего нет. Для начала: они и строчку родить не в состоянии, не говоря уж об абзаце. Пробежал глазами - нудно. Начинаешь вчитываться - еще хуже. Никакого темпа. Ничего поразительного или свежего. Ни азарта, ни искры, ни страсти. Чем они занимаются? Судя по всему, тяжким трудом. Не странно, что большинство писателей отзывается о творчестве как о чем-то болезненном. Теперь понятно. Порой, когда моя писанина не пылает, я обращаюсь к другим средствам. Лью на страницы вино, держу листы над спичкой и прожигаю в них дырки. - Что ты там ДЕЛАЕШЬ? Пахнет дымом. - Нет, все в порядке, крошка, все в порядке... Однажды вспыхнула мусорная корзина, и я сбросил ее с балкона, полив сверху пивом. Хорошо пишется под боксерские матчи. Люблю наблюдать, как проходит прямой по корпусу, левый хук, апперкот, контрвыпад. Люблю наблюдать, как они вонзаются друг в друга, отлетают к канатам. У них есть чему поучиться, чему-то, применимому в искусстве письма. Тебе дается всего один шанс. Раз - и нету. Даются только страницы, а ты способен их разжечь. Классическая музыка, сигары, компьютер - все это пускает писанину в пляс, повергает в хохот, в крик. Кошмарная жизнь тоже способствует. День за днем я спускаю время в сортир. Но ночи все еще мои. Чем занимаются другие писатели? Стоят перед зеркалом, изучая мочки ушей? А потом о них пишут. Или о матерях. Или о том, как Спасти Мир. Ну, для меня-то они его спасти могут - перестав пороть эту нудятину. Эту дряблую и сухую чушь. Стоп! Стоп! Стоп! Мне необходимо что-то почитать. Неужели ничего нет? Не думаю. Найдете - дайте знать. Хотя не стоит. Знаю: это ваше творение. Забудем. Отдыхайте. Помню то длинное неистовое письмо, которое я однажды получил. Парень писал, что я не имею права утверждать, что не стою Шекспира. Слишком много молодых верит мне и не заморачиваются чтением Шекспира. А вот принять их позицию я действительно права и не имею. Каждый раз одно и то же. Тогда я ему не ответил. Зато отвечу сейчас. Иди на хуй, дружок. И Толстого я тоже не стою.