о_ц_и_а_л_ь_н_о_г_о
п_р_о_г_р_е_с_с_а. Среди вас есть м_а_л_о_в_е_р_ы - где их нет, этих нытиков
и критиканов?  Они  будут  говорить  втихомолку:  чего  ради  могущественный
концерн Аарона будет сотрудничать с  нами,  мелкими  людишками?  На  это  мы
должны ответить прямо: разумеется, н_е р_а_д_и  п_р_е_к_р_а_с_н_ы_х  г_л_а_з
д-лавок. Куда мы ни взглянем, в природе н_и_ч_т_о н_е  с_о_в_е_р_ш_а_е_т_с_я
б_е_з  м_а_т_е_р_и_а_л_ь_н_о_г_о  и_н_т_е_р_е_с_а!  Там,  где  один  говорит
другому: "Я к тебе хорошо отношусь, давай  вместе  и  т.  д.",  -  там  надо
держать ухо востро! Ибо люди - всего  только  люди,  а  не  ангелы,  и  они,
разумеется, прежде всего заботятся о  собственном  благе.  Из  человеколюбия
никто ничего не делает! Сильный порабощает слабого,  и  в  нашей  совместной
работе с концерном Аарона возникает тот же вопрос: дружба - дружбой, но  кто
из  нас  с_и_л_ь_н_е_е?  Стало  быть,  борьба?  Да,  господа,  борьба!   Н_о
б_о_р_ь_б_а м_и_р_н_а_я! Борьба  во  имя  идеи!  З_д_р_а_в_о_м_ы_с_л_я_щ_и_й
делец не боится борьбы. Ее боится только  слабый,  который  будет  раздавлен
к_о_л_е_с_о_м и_с_т_о_р_и_и! Концерн Аарона примкнул к нам  не  потому,  что
наши глаза показались ему прекрасными, а потому, что  он  не  мог  поступить
иначе,  потому,  что   ему   внушила   уважение   упорная,   настойчивая   и
ж_е_р_т_в_е_н_н_а_я р_а_б_о_т_а д-лавок, и эту работу  мы  должны  и  дальше
крепить.   Наша   сила   в   нашем    п_р_и_л_е_ж_а_н_и_и    и    в    нашей
н_е_п_р_и_х_о_т_л_и_в_о_с_т_и! Все знают: мы не жалеем своих рук. И  поэтому
я тоже  принял  решение  отдать  все  мои  силы  вам  и  д-лавкам  -  не  из
материальных побуждений, но оттого. Что я верю в идею, и оттого, что я знаю:
самостоятельная розничная торговля есть нерв всей торговли  и,  кроме  того,
з_о_л_о_т_о_е д_н_о!</I>
     Эту речь слушали около пятидесяти человек мужского и женского пола,  не
считая представителей  прессы;  она  произвела  сильное  впечатление.  Среди
слушателей было немало  истощенных  или  казавшихся  истощенными  людей,  но
призыв к собственным силам, как известно, редко остается без отклика.
     Мэкхит имел все основания быть довольным своим успехом, но  он  покинул
собрание вместе с Фанни Крайслер, и Полли каким-то образом узнала об этом.
     Однажды вечером - было уже довольно поздно - он встретил ее в  Нанхеде,
у своего дома. Она узнала его адрес в одной из д-лавок и уже несколько часов
подряд ждала его у решетчатых дверей. Она вела себя довольно смирно и  сразу
же сказала, что она без него больше не выдержит.
     Отпирая дверь, он подготовил ее к тому, что переехал на новую  квартиру
и что из всех комнат покамест обставлена только одна.  Причину  переезда  он
объяснил ей наверху, когда она села на единственный в комнате стул, поставив
перед собой чемодан.
     Он очень серьезным тоном сказал  ей,  что  отношение  к  нему  ее  отца
поставило его в крайне тяжелое положение.
     Он, мол, честно признается ей,  что  рассчитывал  на  приданое  или  по
крайней мере на расширение своего кредита.
     - Я надеюсь, - сказал он, - ты не  разочарована,  что  вышла  замуж  за
человека, знающего цену деньгам. Я всю жизнь работал как вол. Теперь,  когда
я наконец вижу берег, мне нужны  деньги,  чтобы  окончательно  упрочить  мое
благополучие. Такой человек, как я, не  имеет  права  жениться  вслепую.  Он
обязан держать себя в руках. Его жена должна быть ему  помощницей.  Когда  я
почувствовал, что люблю тебя, я все же не потерял голову и спокойно  спросил
себя: подходящая ли она для тебя жена?  Мой  инстинкт  ответил  мне:  да.  А
попутно наведенные мною секретные справки подтвердили, что мой инстинкт меня
не обманул. Еще Киплинг сказал: "Больной умирает, а здоровый борется".
     Ввиду  вышесказанного  он  все  же  и  теперь  бестрепетно  взирает  на
создавшееся положение.
     Словом, он продал  ту  квартиру.  Они  устроятся  здесь,  если  она  не
предпочтет вернуться к отцу, чье враждебное отношение в настоящий  момент  в
силу изложенных причин крайне ему неприятно,
     Она чуточку поплакала, а потом рассказала о  домогательствах  господина
Кокса, против которых она совершенно беззащитна. Он сразу же понял, что  она
хотела сказать. Когда же она сообщила ему, что  беременна,  что  у  нее  под
сердцем уже шевелится маленький Мэкхит,  он  проявил  себя  с  самой  лучшей
стороны.
     Он тотчас же разрешил ей остаться.
     Его тон изменился, Мак стал немногословен и обращался к ней с  оттенком
превосходства, что очень ей нравилось.
     Вполне счастливая, она призналась ему, что каждую ночь ждала, не придет
ли он. На  галерею  не  так  трудно  взобраться.  Неприятно  пораженный,  он
возразил, что не считает для себя возможным карабкаться ночью на  галерею  к
своей собственной жене.
     Она согласилась с ним.
     Он долго еще лежал подле нее без сна, закинув руки за голову,  устремив
взор на занавески, за которыми смутно брезжил рассвет.
     <I>"Я назову его Диком</I>, - мечтал он, - я научу его всему. Я поделюсь с ним
всем, что я знаю. А знаю я много.  Немало  такого,  до  чего  я  должен  был
добираться ценой мучительного умственного  напряжения,  он  узнает  от  меня
просто, без всяких усилий. Я возьму его за ручку и расскажу ему,  как  нужно
руководить концерном и выколачивать деньги  из  людей,  из  этих  продувных,
ненадежных, отлынивающих от работы типов. "Если кто попробует слизать кашу с
твоей тарелки, бей его ложкой, - скажу я ему, -  и  притом  бей  так  долго,
покуда он не поймет. Если ты увидишь приоткрытую  дверь  сейчас  же  просунь
ногу в щель, а потом - валяй что  есть  мочи,  пролезай  внутрь!  Только  не
робей, не стой на месте и не жди, чтобы жареные рябчики сами  упали  тебе  в
рот!" Все это я буду внушать  ему  терпеливо,  но  строго.  "Твой  отец  был
неученый человек, но ни  один  профессор  истории  не  мог  бы  научить  его
стаскивать шкуру с людей! Занимайся науками, но никогда не забывай, кто  дал
тебе  эту  возможность.  Деньги  на  твое  учение  твоему  отцу  приходилось
вытаскивать - пенни за пенни - из карманов не  очень-то  покладистых  людей.
Умножай же этот капитал! Умножай свои знания, но расширяй и базу!".</I>
     Он заснул, с глубокой складкой на лбу, но весьма довольный Полли.
     Начиная со следующего утра она  исправно  ходила  за  молоком,  училась
жарить баранью печенку по его вкусу и помогала ему обставлять квартиру.
     О Фанни Крайслер она не заговаривала ни в эту  ночь,  ни  а  следующую,
Мэкхит сначала опасался скандала со стороны Фанни Крайслер, с которой он  за
последнее время еще больше сблизился, но, к счастью,  ее  отношение  к  нему
нисколько не изменилось, хотя он теперь по вечерам уходил домой. Он не хотел
сердить ее: она оказывала ему большую помощь в ЦЗТ. Он устроил ее туда,  так
как был уверен в ее физической привязанности к нему.
     Она была ему нужна.
     На  заседании,  состоявшемся  в  конференц-зале  Коммерческого   банка,
украшенном  панелями  красного  дерева,  было  постановлено  дать   Крестону
решительный бой спустя месяц после его  рекламной  недели,  о  которой  было
сообщено с большим шумом, начать рекламную неделю лавок  Аарона  и  д-лавок,
уже сейчас оповестив о ней население.
 
        ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
 
      Дана, нам голова, 
      Но что нам делать с ней? 
      Прокормит наша голова, 
      Пожалуй, только вшей. 
           Уж не оттого ли, 
           Что мы слишком хороши 
           Для земной юдоли. 
           Для греха и лжи? 
 
      Без отдыха трудись, 
      Не покидай поста, 
      Но как ни бейся, ни трудись, 
      Не выйдет ни черта! 
           Дело в том, что люди. 
           Вовсе уж не так дурны, 
           И мечтой о чуде 
           Их сердца полны. 
 
      Несись за счастьем вскачь 
      В душевной простоте. 
      За счастьем все несутся вскачь, 
      Оно ж ползет в хвосте. 
           Дело в том, что люди 
           Слишком уж наивны и просты 
           И мечты о чуде - 
           Лишь одни мечты. 
 
             "Песнь о несбыточности 
             человеческих стремлений" 
 
        КРУГОМ БИТВЫ
 
     Господину Пичему тоже приходилось туго.  Он  трудился  денно  и  нощно,
пытаясь свалить с плеч корабельную аферу. Изо всех сил он стремился назад, к
своему основному делу - оптовой торговле нищетой,
     Вечная боязнь очутиться на старости лет под мостом,  сознание,  что  он
обманут более хитрым,  более  беспощадным,  более  приспособленным  к  жизни
конкурентом, - все это привело его к мысли о  необходимости  расширить  свое
предприятие, которое и возникло-то из притеснения и  обмана.  Он  привык  из
горестей своих тоже извлекать прибыль.
     Иногда он задерживался на заднем дворе возле собачьих конур и беседовал
с Фьюкумби так, словно тот был его компаньоном. Одноногий сначала  удивился,
а потом понял, что господину Пичему все равно, с кем говорить, - что с  ним,
что с собаками, - потому что он на него даже не смотрел.
     - <I>Я прочел в газете</I>, - говорил он, например, - <I>что за  последнее  время
развелось  слишком  много  нищих.  А  между  тем  на  каждые  два  километра
приходится всего-навсего по одному нищему, причем это всегда один и  тот  же
человек. Исходя из количества нищих можно подумать, что нужды вообще нет.  Я
часто спрашиваю себя: где же, в сущности, бедняки?  Ответ  гласит:  повсюду.
Они - массовое явление, и потому-то их  не  видно.  Кроме  того,  существуют
целые города, огромные города, населенные только ими; но и там они прячутся.
Там, где опрятно и красиво, они не показываются. Они избегают хороших  улиц.
В большинстве случаев они работают. Это самая лучшая  маскировка.  Никто  не
замечает, что они не в состоянии купить ничего,  что  могло  бы  утолить  их
голод, ибо они не ходят в лавки - они там все равно ничего не могут  купить.
Целые народы медленно вымирают на задворках.  Их  уничтожение  происходит  в
современных, то есть почти незаметных, формах (не говоря уже о том, что  оно
анонимно!). Их истребляют, но истребление это длится годами. Суррогаты пищи,
да и те в недостаточном  количестве,  зараженные  жилища,  ограничение  всех
жизненных функций - нужно много времени, чтобы  все  это  свалило  человека.
Человек невероятно вынослив. Он отмирает удивительно медленно, по частям. Он
еще очень долго похож на  человека.  Только  в  самый  последний  момент  он
открывает карты и сразу гибнет. Такой своеобразный вид постепенного угасания
не позволяет явственно ощутить  эту  массовую,  безмерную  гибель.  Я  часто
задумывался над вопросом: как использовать эту нужду, эту  подлинную  нужду.
Это было  бы  неслыханно  прибыльное  дело!  Увы,  оно  невозможно.  Ну  как
использовать сам по себе несомненно душераздирающий  взгляд,  каким  смотрит
мать с больным ребенком на руках на воду, стекающую  по  стене  ее  каморки?
Таких матерей вы найдете сотни тысяч, но как вы их приспособите к  делу?  Не
станете же вы устраивать экскурсии в кварталы бедноты, как на поля сражений!
А сорокалетний мужчина, пришедший к выводу,  что  он  износился  инее  силах
больше бороться за существование, - не сом он, а  окружающий  мир  растратил
его силы, - ведь это зрелище, несомненно, может перевернуть нутро, но оно не
становится достоянием общественности. С точки зрения деловой он, стало быть,
бесполезен. Вот вам два примера из тысячи.</I>
     Господин Пичем внезапно потерял охоту  говорить.  Он  рассеянно  махнул
Фьюкумби рукой, чтобы  тот  занялся  своим  делом,  и  ушел  все  с  тем  же
озабоченным, беспокойным выражением лица.
     Говорил он и так:
     - <I>Нищенство - своеобразная штука. Сначала мне было  трудно  поверить  в
это дело. А потом я заметил, что то же чувство  страха,  которое  принуждает
людей брать, заставляет их давать. Конечно, нет недостатка и в  сострадании,
но  без  сострадания  гораздо  легче  заработать   горячий   обед,   чем   с
состраданием. Мне, например, ясно, почему люди,  прежде  чем  подать  нищему
милостыню,  не  приглядываются  повнимательней  к  его  увечьям.  Они  знают
наверняка: там, где они нанесли удар, должна быть рана. Как  может  не  быть
разоренных там, где они делали дела? Если они заботились о своей семье,  как
же могли другие семьи не очутиться под мостом?  Все  заранее  убеждены,  что
вследствие их  собственного  образа  жизни  по  всему  миру  должно  ползать
несметное количество смертельно раненных и нуждающихся в помощи. Так к  чему
же еще проверять? Из-за какого-то жалкого пенни, которым они  и  так  готовы
пожертвовать?</I>
     В другой раз он сказал только:
     - Не думайте, что я не кормлю моих собак досыта оттого,  что  я  дурной
человек, мое дело пострадает, если у них будет сытый вид.
     А однажды он сделал Фьюкумби за его спокойную мину следующий выговор:
     - <I>У вас чересчур довольный вид. Я  требую  от  моих  людей,  чтобы  они
выглядели   униженными  и  оскорбленными:  всякий  охотно  заплатит,   чтобы
избавиться от этого отвратительного зрелища,</I>
     Он, несомненно, испугался бы до смерчи, если бы до его сознания  дошло,
что подобные разговоры с подчиненными  свидетельствуют  о  тяжелом  душевном
заболевании; ибо он знал, что больные не могут рассчитывать на пощаду.
 
     Оказалось, что достать деньги на покупку саутгемптонских кораблей Кокса
не так легко.
     Миллер  из  Депозитного  банка  только  замахал  руками,  когда   Пичем
заикнулся о пятидесятитысячном кредите. Ему не хотелось обижать  постоянного
клиента, и он сослался на свою ответственность перед  семилетней  владелицей
банка. Он по уши увяз  в  делах  с  крупными  концернами  -  под  величайшим
секретом: с концерном Крестона. Узнав, что Пичем  нуждается  в  деньгах,  он
изобразил на лице испуг; в действительности же он испугался еще сильнее, чем
это казалось.
     У Пичема было на личном счету в  Национальном  депозитном  банке  около
десяти тысяч фунтов. Но он ни за что не хотел их трогать.  Да  их  бы  и  не
хватило.
     Финни утверждая, что ему  необходима  операция,  и  постоянно  грозился
завтра же лечь в клюшку. Один Истмен продолжал бороться,  но  и  он  не  мог
похвастаться успехами.
     А тут еще пришло известие,  что  Хейлу  из  морского  ведомства  грозит
скандал.
     Кокс собственной персоной явился к Пичему и сидел в  крохотной  конторе
за обитой жестью дверью, покуда ходили за Истменом.
     Он сообщил следующее.
     Вот уже несколько дней, как Хейл получает письма шантажного  характера.
Года два тому назад полиция, производя  облаву  в  гостинице  для  свиданий,
накрыла его жену с одним из его друзей. Автор шантажных писем утверждал, что
у него имеется дневник этого друга, из которого  явствовала,  что  Хейл  обо
всем узнал - и не сделал никаких выводов. Более того -  он  и  по  сей  день
поддерживает с этим другом деловые отношения...
     Маклер долго и пристально  смотрел  в  глаза  Истмену,  к  которому  он
главным образом и адресовался. Тот обратил, к Пичему намученное лицо.
     Ничем опять казался тяжелобольным.
     - Сколько стоит дневник? - спросил он с трудом, стараясь не смотреть на
Кокса.
     - Тысячу, - не задумываясь сказал Кокс.
     - Она у него есть. КЭТС заплатила ему девять тысяч.
     Эта сказал Истмен, А Кокс терпеливо ответил:
     - У него нет ничего. Его жена много тратит на  туалеты.  Иначе  она  не
нашла бы друзей даже для свиданий в гостинице. Остаток денег, полученных  от
КЭТС, ему придется истратить:  необходимо  память  дело.  Он  в  трагическом
положении.
     - А если он не заплатит? - спросил Пичем.
     - Ему придется подать в отставку.  Как  эта  ужасно,  что  у  людей,  с
которыми имеешь дела, есть еще и личная жизнь! Хейл, попав в беду, тотчас же
обратился ко мне, потому что я его лучший друг. О помощи  он  и  слышать  не
хотел. "Это твоя чиновничья спесь, - сказал я ему. - Твои затруднения -  это
мои затруднения". Господа, надо что-то предпринять. Такой человек, как Хейл,
не должен погибнуть из-за пустяков. Это было бы просто  негуманно!  И  кроме
того, господа, мы обязаны помочь Хейлу из чисто эгоистических соображений.
     Уходя из лавки. Кокс на секунду задержался.
     - Мамзель Полли, как видно, все еще не вернулась из Шамони?  -  спросил
он и, примяв свой борсалино, предал ему залихватский и вызывающий вид.
     - Нет, - хрипло сказал Пичем.
     Коксу наврали, будто Полли уехала в Швейцарию заканчивать  образование.
Чтобы придать этой лжи правдоподобие, Пичем уже подумывал, не купить ли  ему
несколько открыток с видами Шамони. Потом он отказался от этой  мысли.  Рано
или поздно, но не раньше, чем все будет улажено, придется раскрыть Коксу всю
эту грязную историю. Поэтому не стоило наворачивать чересчур много лжи.
     Кокс не упускал случая осведомиться о Полли.
     На следующее утро Пичему предстояло увидеться с Хейлом и Коксом в бане.
Все свои дела с КЭТС Кокс неукоснительно проводил в банях Фэзера,  и  притом
непременно в понедельник, не считаясь с потерей времени.
     Там он встретился с Хейлом за полчаса до прихода Пичема.
     Они медленно разделись без помощи банщиц. Хейл,  сорокалетний  толстяк,
заговорил:
     - Я всегда был против твоих эскапад с Эвелин, ты это знаешь, Уильям. Ты
добился того, что Рэнч с ней рассорился. Рэнч устраивал ей из-за тебя жуткие
сцены, это целая эпопея. Всякое психическое  потрясение  на  несколько  дней
выводит ее из строя. А я прямо-таки места себе не нахожу,  когда  ей  не  по
себе. Ведь я так ее ценю! И потом: гостиница для свиданий! Это у тебя просто
какая-то болезненная черта! Удивляюсь, как она  еще  не  схватила  крапивной
лихорадки. В гостинице для свиданий, где каждые  два  часа  меняют  белье  и
потому простыни, безусловно, должны быть сырые! Но ужаснее всего самый  факт
- гостиница для свиданий! Я не  знаю  женщины  впечатлительней  Эвелин.  Это
белье, несомненно, доставляло ей какое-то извращенное  наслаждение.  А  ведь
она обычно так естественна. Это-то в  ней  и  очаровательно!  Я  тебе  этого
никогда не прошу, и, видит Бог, дело тут вовсе не в последствиях  -  мне  на
них наплевать, я ведь не такой человек. Но клянчить у этих лавочников тысячу
фунтов! До чего же мне это противно! Какое им дело до моей личной жизни? Они
могут с полным правом сказать мне: сударь, мы делаем с вами  дела,  но  ваши
личные расходы мы  не  намерены  оплачивать.  Охотней  всего  я  бы  ушел  в
отставку, пока не поздно. В конце концов я чиновник!
     Кокс посмотрел на него и сказал:
     - Да, в конце концов ты чиновник.
     - Хотелось бы мне знать, каким образом попал твой дневник к этому Гону,
- пробурчал Хейл, складывая носки на табурете.
     Они полезли в деревянные ванны. Хейл принимал грязевую ванну, в  корыте
Кокса плавали тонизирующие травы.
     - <I>Подумай только</I>, - грустно продолжал Хейл, разлегшись  в  ванне,  -  <I>к
какой щепетильности в вопросах  чести  обязывает  нас,  чиновников,  служба!
Обделывать   кое-какие   делишки   нам   не   возбраняется.   Я   не   стану
распространяться о том, чем мы до сих пор занимались  в  морском  ведомстве.
Великобританию мы вообще оставим в стороне, я ничего об этом не знаю и,  как
англичанин, не хочу знать. Но ты только подумай,  какие  дела  обделывает  у
себя в стране  господин  фон  Бисмарк!  Вот  поистине  великий  человек!  Он
наживает  состояние,  и   при   этом   страна   его   благоденствует.   Нас,
государственных деятелей, не всегда судят справедливо. Люди видят только  те
или иные мероприятия и судят по ним.  А  кто  из  них  знает,  что  к  чему?
Говорят: та или иная дипломатическая акция была  неправильна,  но  ведь  это
говорят только потому, что о ней судят  по  внешнему  успеху  или  неуспеху.
Какой грубый подход! А кто  знает,  какова  ее  цель?  Когда  кайзер  послал
телеграмму президенту Крюгеру {Приветственная телеграмма, которую  император
Вильгельм II во время англо-бурской войны послал  Крюгеру  (см.  примеч.  на
стр. 127), привела к обострению англо-германских  отношений.},  какие  акции
поднялись тогда  и  какие  упали?  Разумеется,  об  этом  спрашивают  только
коммунисты. Но, между нами, не только они: и дипломаты тоже. Правда, все это
довольно  элементарна,  но  не  так  далеко  от  истины.  Самое  главное   и
заключается  в  том,  чтобы  научиться  мыслить  элементарно.   Элементарное
мышление - это мышление великих людей. Политика - это продолжение  коммерции
иными средствами. Именно поэтому мы должны  заботиться  о  том,  чтобы  наша
личная репутация  была  безупречной.  Если  история  с  гостиницей  выплывет
наружу, меня со стыдом и позором выгонят из министерства, и никакие  заслуги
мне не помогут. Но в конце концов у  меня  есть  чувство  чести,  и  оно  не
позволяет мне якшаться с этими толстосумами.</I>
     Тут его речь была прервана приходом Пичема. Все  трое  приняли  паровую
ванну.
     Когда они легли на конки, чтобы остыть, и подложили под головы  влажные
от пара полотенца,  Пичем  начал.  Он  говорил  тихо,  как  больной,  да,  в
сущности, он и был болен.
     -  Нельзя  сказать,  господин  Хейл,  чтобы  нашей  совместной   работе
сопутствовала удача. Вопреки нашим ожиданиям, вы, как нам довелось услышать,
сочли невозможным приобрести для правительства наши  суда,  и  мы  потерпели
большие, более того - огромные убытки.
     Хейл что-то пробурчал. Он лежал вытянувшись и  хлопал  себя  маленькими
толстыми ладошками по пухлой груди. Пичем продолжал все  так  же  тихо  и  с
трудом:
     - Все мы - мелкие людишки. Наши деньги заработаны п_о_том и кровью. Вы,
я надеюсь, испробовали все средства?
     Пичем повернул голову и посмотрел на статс-секретаря. Тот молчал. Вид у
него был не слишком импозантный. Кокс  совершил  ошибку:  его  не  следовало
демонстрировать без платья: нагишом это был просто  жирный  неинтеллигентный
человек, меньше всего крупный чиновник.  Какая-то  мелочь  в  его  внешности
бросилась в глаза Другу нищих.
     Тон Пичема вдруг изменился - чуть заметно, но тем не менее ощутимо.
     - Мы слышали от господина Кокса, что вы  обременены  личными  заботами,
неблагоприятно отражающимися на вашей работе? Нас это очень огорчает.  Может
быть, для вашей работы было бы полезно, если бы мы разгрузили  вас  от  этих
забот?
     Хейл опять что-то пробурчал.  Он  испытывал  потребность  взглянуть  на
Кокса. Беседа протекала не так, как он ожидал.
     - Вы знаете, - продолжал Пичем, - что нам не  посчастливилось  с  этими
транспортными судами. При ближайшем  рассмотрении  они  оказались  не  столь
исправными, как нам их описывали. Мы слышали также, что и у вас  в  связи  с
этим имеются основания опасаться  различных  неприятностей.  Мы  можем  себе
представить, что вы из-за личных забот  окажетесь  недостаточно  вооруженным
для борьбы с этими неприятностями. Тут я позволю себе  упомянуть  и  о  моих
личных делах: я рассматриваю господина Кокса как моего будущего зятя.
     Кокс лениво повернулся и с некоторым удивлением взглянул на Пичема.  Он
внезапно вспомнил разговор в лавке Пичема, когда тот спросил его, за сколько
он, Кокс, выпустит его из этого дела. Пичем произвел на него тогда  странное
впечатление, о котором он, впрочем, скоро забыл.
     Тем временем Пичем продолжал:
     - Мы должны  попробовать,  -  сказал  он  очень  спокойно,  -  все-таки
использовать старые суда.
     Никто ничего не ответил. Теперь Пичем понял то, чего он еще не  знал  в
Саутгемптоне: эти господа сами рассчитывали использовать старые суда.
     Кокс фальшиво рассмеялся.
     - Ах, так! - сказал он. - За эту поганую тысячу вы хотите  в  последнюю
минуту всучить правительству ваши старые лоханки?
     Теперь молчал Пичем.
     - На этом настаивает КЭТС? - неожиданно резко спросил Кокс.
     Пичем лежа повернул к нему голову.
     - Нет, - сказал он, - я.
     Несколько минут спустя Хейл начал жаловаться на лондонский туман. Пичем
поддержал его. Они разошлись по кабинкам.  Об  остальном  они  договорились,
выйдя из бань. Кокс не сказал больше ни слова.
 
     Наконец-то, после многих месяцев блуждания впотьмах и  жутких  страхов,
Джонатан Джеремия Пичем понял все.
     Когда он готовился к беседе со  статс-секретарем,  он,  разумеется,  ни
минуты не рассчитывал, что ему удастся отклонить ни  на  чем  не  основанные
денежные  претензии  Хейла  или  хотя  бы  добиться  от  него   какой-нибудь
незначительной встречной услуги.  Только  по  старой  привычке,  как  всякий
коммерсант, которому нестерпима мысль, что он должен что-то дать, ничего  не
получая взамен, только ради соблюдения формальных условностей он ломал  себе
голову: чего бы ему потребовать от Хейла? Совершенно открыто  давать  деньги
ни за что - такого унижения он не мог  вынести!  Так  мало-мальски  толковый
делец пытается уговорить своего разорившегося коллегу, чью гибель он  должен
предотвратить из соображений общественного  характера,  чтобы  тот  хотя  бы
уступил ему свой страховой полис; или же велит нищему за ту черствую  корку,
что он ему дал, вырыть по крайней мере  яму  в  саду,  которую  он  прикажет
засыпать следующему нищему.  А  когда  Хейл  ответил  ему  молчанием,  Пичем
страшно разволновался. Он вдруг прозрел.
     Прозрел для новых страданий!
     Правительству будут сданы не новые саутгемптонские суда,  несущие  ему,
Пичему, разорение, а старые, никуда не годные.  Кокс  и  этот  мерзкий  Хейл
безжалостно  выжимают  из  слабой,   больной,   простодушной   Компании   по
эксплуатации транспортных судов все, что из нее можно выжать; новые суда они
либо купят, либо нет - правительственный заказ тут ни при чем; КЭТС придется
оплатить их при любых условиях. И все это было задумано с самого начала!
     Пичема привело в ужас, что Кокс не посвятил его в этот  план.  Во  всем
остальном Кокс относился к нему как к будущему тестю.
     В то же время он больше всего в данный момент боялся, что Кокс потеряет
всякое терпение по отношению к Полли. Но Кокс не проявлял нетерпения.
     Когда Пичем  по  поручению  КЭТС  принес  Коксу  предназначенные  Хейлу
деньги, он робко перевел разговор на свою дочь. Кокс сначала отмалчивался, а
потом заверил его, что не намерен торопить Полли. Он хочет, чтобы его любили
не ради денег, а ради него самого. И пускай господин Пичем  не  беспокоится.
Как бы мамзель Полли ни относилась к нему, господин Пичем  всегда  останется
для него ее отцом. Ему приятно хотя бы раз в жизни, имеющей столько  теневых
сторон, принести себя в жертву более глубокому и чистому чувству.
     Господин  Кокс  принадлежал  к  распространенной  категории  людей,  не
стесняющихся никаких слов.
     Пичем выслушал его с каменным лицом и в тысячный раз принял решение  во
что бы то ни стало выдать свою дочь за Кокса.
     Речи Кокса показались ему чересчур эфемерными, а  мотивы  его  чересчур
благородными, чтобы можно было им поверить. Как-никак в деле с транспортными
судами Кокс доказал, что он не брезгует деньгами господина Пичема.
     После обстоятельного совещания на Олд Оук-стрит было решено сделать еще
одну попытку.  Может  быть,  нужно  было  нанести  удар  Мэкхиту  в  деловом
отношении?
     В самый разгар большой рекламной распродажи Мэкхиту донесли, что в  его
лавках и около них собираются  толпы  нищих.  Они  роются  в  товарах  и  не
скупятся на критические замечания. Громко ругаясь, они расшвыривают все, что
есть в лавках.  Они  становятся  по  двое  и  по  трое  у  входа  и  делятся
впечатлениями о завали, которой там торгуют. Ввиду  того,  что  покупателям,
желающим попасть в лавку, приходится  протискиваться  между  ними  -  а  они
невероятно грязны, - многие просто уходят домой. Мэкхит лично
     объехал лавки и полюбовался на посланцев своего тестя. Сначала он решил
было обратиться за помощью в полицию, но потом ему  пришла  в  голову  более
остроумная  идея,  и  он  велел  владельцам  лавок  в  пятницу,  в  наиболее
оживленные часы, вывесить в витринах написанные от руки плакаты, гласившие:
 
        ЗДЕСЬ ДАЖЕ НИЩИЙ МОЖЕТ КУПИТЬ ДОБРОКАЧЕСТВЕННЫЙ ТОВАР 
 
     Вся  эта  история  попала  в  газеты,  и  популярность  д-лавок  только
возросла.
     Господин Пичем промахнулся еще раз.
     Но сколько бы  трудностей  ни  предвидел  его  зять,  одну  он  все  же
проглядел. Встрече господина Пичема с некоей  высокопоставленной  особой  из
морского ведомства, имевшей место в банях  Фэзера  и  стоившей  ему  столько
денег, суждено было роковым образом отразиться на смелых замыслах его  зятя.
Перед  взором  господина  Пичема  теперь  неотступно  маячили  три   набитых
солдатами ветхих ящика, плывущих в открытом море. Грандиозная сделка!
 
        РАСПРОДАЖА
 
     Мэкхит делил свое время  между  О'Хара  и  Фанни  Крайслер.  Он  обычно
встречался  в  парикмахерской  с  О'Хара   и   двумя   другими   обитателями
Блэксмит-сквера: Фазером и Гручем, старыми громилами. Зайдя  в  какой-нибудь
ближайший трактир, они  разрабатывали  планы  наиболее  крупных  налетов.  У
Мэкхита по-прежнему бывали остроумные идеи, и  он  обладал  непревзойденными
организаторскими способностями, но совещания с Фанни Крайслер в конторе  ЦЗТ
доставляли ему горазда большее удовлетворение.  Для  скупки  обанкротившихся
лавок,  более  отвечавшей  требованиям  современности,  была  необходима  не
меньшая изворотливость.
     В этой роли он чувствовал бы себя как рыба в воде, если бы  не  навязал
себе на шею контракта с Аароном.
     Интимные беседы в конторе ЦЗТ между Макхитом, Фанни Крайслер  я  О'Хара
нередко заканчивались гробовым молчанием.
     Они начали осторожно продвигать  товары  ЦЗТ  в  лавки  Аарона.  О'Хара
лихорадочно подстегивал переведенных на жалованье "закупщиков". Но уже стало
ясно, что  ЦЗТ,  бывшее  для  д-лавок  почти  неисчерпаемым  источником,  не
справится с огромными поставками,  каких  требовала  рекламная  неделя,  тем
более  что  теперь  приходилось  снабжать  и  лавки  Аарона,   почти   вдвое
превосходившие мощностью д-лавки.
     Уже через  несколько  дней  запасы  наиболее  ходовых  товаров  заметно
сократились.
     Мэкхит казался еще более подавленным, чем обычно. С ужасом думал  он  о
том дне, когда вынужден будет признаться  господам  Аарону  и  Опперам,  что
столько раз обсуждавшееся решительное сражение с Крестоном вообще  не  может
состояться. А потом в его голове постепенно созрел  чрезвычайно  рискованный
план. Лежа  ночами  рядом  с  Полли,  он  час  за  часом  обдумывал  грозное
положение, в котором очутился.  Он  становился  дальновидней,  и  ему  легче
думалось, когда он слышал ее ровное, доверчивое дыхание. Именно в  эти  часы
он принимал самые смелые решения.
     Однажды утром, ничего не сообщив Фанни и О'Хара, он пошел  к  Аарону  и
сказал ему следующее:
     -  Мы  не  должны  рассчитывать  только  на  рекламную   неделю.   Надо
позаботиться о том, чтобы Крестон выдохся  еще  до  начала  кампании.  Лучше
всего, если мы  уже  теперь  начнем  снижать  цены.  ЦЗТ  все  равно,  когда
выбрасывать товары на рынок - теперь или потом. А у Крестона ничего  еще  не
готово.
     Аарон посмотрел на него затуманенным взором. Что-то ему не нравилось  в
Мэкхите. Для разбойника у него был чересчур обывательский вид, для обывателя
- чересчур разбойничий. К тому же у него была голова редькой и слишком  мало
волос. Аарон придавал значение таким вещам.
     В конце концов он все-таки  согласился.  Его  жена  в  последнее  время
ходила с госпожой Мэкхит по магазинам  и  очень  хорошо  отзывалась  о  чете
Мэкхит. От нее Аарон узнал, что они  отказывали  себе  во  всем.  Мэкхит  по
вечерам! сам проверял счета по хозяйству. Он  утверждал,  что  нужно  беречь
каждый грош.
     Кроме того, Мэкхит нашел поддержку в лице  старшего  Оппера.  Последний
принял деятельное участие в пересмотре личного состава лавок Аарона. Он  был
одержим мыслью об олимпийских играх и бескорыстно  прославлял  Мэкхита,  как
творца этой идеи. Продавцам был обещан процент с оборота,  теперь  они  были
заинтересованы в деле не меньше, чем владельцы лавок. Игры были в разгаре.
     Рекламу усилили. Завоз товаров значительно увеличился, ассортимент  был
расширен. Тесные кладовые д-лавок также были завалены до отказа.  Посетители
покупали одни вещи и присматривались к другим. Соблазненные низкими  ценами,
они уносили все, что можно было унести. Большие надписи  цветным  карандашом
на оберточной бумаге возвещали,  что  здесь  представляется  единственный  и
неповторимый случай покупать лишние вещи. Люди выходили из лавок  крадучись,
точно воры, полные тайного страха, как бы владелец лавки в последнюю  минуту
не опомнился, что он взял за свои товары вместо шиллинга пенсы.
     Мэкхит работал не покладая рук.  Он  лично  ходил  из  лавки  в  лавку,
поддерживал владельцев советами, а также бонами и товарами. Но  главным  его
занятием было добывание огромных партий дешевых товаров, частично из  Дании,
Голландии  и  Франции.   Его   Центральное   закупочное   товарищество   под
руководством О'Хара работало день и ночь.
     Относительно нескольких партий было установлено, что они  добыты  путем
налетов. Обвинение это коснулось д-лавки  на  Малберри-стрит,  принадлежащей
Мэри Суэйер. Краденые товары были опознаны нищими.
     Мэкхит изъял  их  из  продажи,  сдал  в  полицию  вместе  с  некоторыми
подозрительными товарами из других лавок и даже сплавил в  тюрьму  двух-трех
мелких налетчиков.
     Тем не менее он долго не мог успокоиться. Он догадывался, что его тесть
еще не сказал последнего слова. Судя по всему, Пичем ждал удобного случая.
     - Ненависть твоего отца, - говорил Мэкхит Полли, -  противоестественна.
По-видимому, этот Кокс еще больше прибрал  его  к  рукам.  Он  не  перестает
травить меня. Мне даже нехорошо делается, когда я о нем  думаю.  Я  полагал,
что он в конце концов примирится с совершившимся фактом. Я ведь, в сущности,
только сколачиваю себе и тебе сносное существование.
     Вскоре, однако, его  дела  вступили  в  фазу  бурного  развития,  и  он
совершенно забыл об этой неприятности.
 
     Концерн Аарона и д-лавки объявили в крупных  газетах,  что  они  делают
скидку семьям призванных на  войну  и  предоставляют  вдовам  солдат  особые
льготы при сдаче в аренду  новых  лавок.  Этот  шаг  был  встречен  всеобщим
одобрением. Цены сбивались всеми доступными способами.
     Лавки Крестона вскоре почуяли бешеную  конкуренцию  и  принуждены  были
также снизить цены. Национальный депозитный  банк  напрягал<все  свои  силы.
Миллер и Хоторн ночи напролет  сидели  с  Крестоном  над  книгами.  Кампания
поглощала чудовищные суммы. Полтора Столетия не решались смотреть друг другу
в глаза. Они чувствовали в полной мере свою ответственность.
     Чтобы довести их до крайности, Мэкхит  подослал  к  ним  посредников  с
предложением возобновить переговоры. Из этого они должны были сделать вывод,
что  Коммерческий  банк,  поддерживающий  Аарона   и   д-лавки,   постепенно
выдыхается и братья Опперы втихомолку ищут путей к Крестону.
     Они и в самом деле сделали этот вывод и вновь снизили  цены  на  мелкие
товары.
     Соответственно и Аарону и Мэкхиту пришлось  еще  раз  снизить  цены.  А
между тем рекламная неделя обоих концернов должна была вот-вот начаться.
     Публика давно уже сообразила, что между Аароном и  Крестоном  завязался
решительный бой. Она поняла так же, что  ей  дана  возможность  покупать  по
дешевке. Она  ринулась  покупать,  но  многие  хозяйки  ждали  еще  большего
снижения цен. Они алчно блуждали по лавкам и сравнивали цены.
     Аарон уже приступил к подготовительным работам по переоценке товаров. И
тут он научился уважать своего нового компаньона. Всякий раз, как  он  видел
его голову, похожую на редьку, он спрашивал себя, способен ли  этот  человек
написать короткое письмо без орфографических ошибок, но считать тот умел вне
всяких сомнений. Как выяснилось впоследствии, он и еще кое-что умел.
     ЦЗТ готовилось к большой рекламной неделе, которая должна была  затмить
все, что до сих пор делалось в  этой  области.  Лавки  Аарона  забирали  все
товары, какие бы оно им ни поставляло, в даже не говорили спасибо.  Прибыль,
правда, была невелика, так как  неслыханно  низкие  цены  уже  теперь  почти
исключили  всякую  возможность  заработка;  но  ведь  речь  шла  только   об
окончательном разгроме конкурента. Во всем, что касалось  рекламной  недели.
Аарон  всецело  полагался  на  чудотворное  ЦЗТ.   Его   возможности   были,
по-видимому, неограниченны.
     На самом деле это было совсем не так.
     Когда  выяснилось,  что  запасы  тают  с  каждым   днем,   у   Мэкхита,
находившегося в лавке Фанни, разыгрались нервы. Он, рыдал и кричал, что  его
грабят, что он попал в лапы разбойников с большой дороги. Он делает все, что
в его силах, но с него попросту снимают шкуру. Он больше не в состоянии жить
на вулкане. Нельзя же в конце концов требовать от него большего,  чем  может
сделать человек!
     Непосредственной причиной этого припадка был разговор с Жаком  Оппером,
который назвал предстоящую рекламную  неделю  олимпиадой  и  отпустил  Генри
Опптеру фантастическую сумму на газетную рекламу.
     Фанни обложила  Мака  компрессами  и  натерла  его  до  пояса  арникой.
Половину ночи он плакал и обвинял ее в том, что она тоже  относится  к  нему
как к боксеру, который ради общего удовольствия жертвует своим здоровьем.
     Как и многие великие люди, он приходил в  ужас  от  собственных  планов
накануне их  осуществления.  Так,  Наполеон  упал  в  обморок,  когда  давно
задуманный и разработанный им  во  всех  деталях  государственный  переворот
начался.
     Это настроение часто сменялось приливами бодрости.
     Временами он оживлялся, водил Фанни  в  шикарные  рестораны  в  Сохо  и
хохотал вместе с ней, представляя себе, какие мины скорчат Аарон  и  Опперы,
если его великий план осуществится.
     Фанни смеялась вместе с ним, но не знала, в чем собственно, заключается
его план. Он давно уже ни с кем, даже с ней, не делился своими намерениями.
     Обычно все же преобладало угнетенное настроение. Люди  О'Хара  пытались
использовать положение и начали предъявлять всевозможные требования.
     Однажды - дело было в  сентябре  -  О'Хара  вызвал  Мэкхита  на  Нижний
Блэксмит-сквер.
     Это было нечто неслыханное. Мэкхит никогда  не  показывался  на  Нижнем
Блэксмит-сквере. Из всей банды О'Хара только сам О'Хара, Фазер и Груч  знали
его издавна - еще в те времена, когда он именовался Бекетом-
     Тем не менее  Мэкхит  поехал.  Как  видно,  дело  было  нешуточное.  Он
встретился с О'Хара в парикмахерской.
     Они молча пошли в трактир по соседству.
     О'Хара вопросил простить его за беспокойство и сказал, что он хотел  бы
поговорить с Мэкхитом втайне от Фанни Крайслер.
     В банде, сказал он, происходят какие-то непонятные вещи,  причем  Фанни
играет в  происходящем  довольно  странную  роль.  Банда  недовольна  новыми
методами работы. Твердые ставки кажутся  ей  слишком  низкими.  Он,  О'Хара,
немедленно предпринял решительные шаги, но Фанни всюду,  где  только  можно,
оказывает  ему  противодействие  и  препятствует  всем   его   мероприятиям.
Очевидно, она заодно с Гручем, который, несомненно, помогает ей  подстрекать
банду. Кстати, он с некоторых пор опять поселился у нее в Лэмбете.
     Мэкхит был ошеломлен этим известием. Он  не  сомневался  в  преданности
Фанни.
     По словам О'Хара, она компенсировала сокращение жалованья,  проведенное
в  банде  с  момента   объявления   похода   против   Крестона,   процентным
вознаграждением за счет ЦЗТ. Но банде и этого мало. Вот уже несколько  дней,
как работа идет ненормально. Зарегистрировано  несколько  случаев  саботажа,
отдельные группы и вовсе не выходят на работу. О'Хара спросил,  не  жалуются
ли д-лавки на сокращение поставок.
     Мэкхиту ничего не было известно о жалобах. Напротив, владельцы  д-лавок
как раз в настоящее время особенно преисполнены надежд.
     -  Значит,  она  приобретает  товары  где-нибудь  в  другом  месте!   -
возбужденно сказал О'Хара. - И вам она вообще ничего не говорила о том,  что
тут делается?
     Мэкхит поводил пальцем по луже  пролитого  на  стол  пива  и  посмотрел
искоса на О'Хара своими водянистыми  глазами.  Он  спросил  из  буфета  пару
крепких сигар и послал О'Хара на Райд-стрит, где, по словам  того,  как  раз
происходило совещание членов банды.
     О'Хара ничего не знал о легальных операциях  ЦЗТ.  Мэкхит  считал,  что
закупки ЦЗТ, подкрепленные оправдательными  документами,  его  абсолютно  не
касаются.
     Вернувшись, О'Хара сообщил, что ему ничего не удалось добиться. Они ему
ответили, что Фанни Крайслер знает все их требования.
     Он в сотый раз пожаловался на то, что Мэкхит,  отменив  выдачу  полиции
строптивых членов банды, совершенно лишил его власти.
     Они вместе поехали к мосту Ватерлоо, но лавка Фанни была  уже  закрыта.
Они нашли ее в Лэмбете. У нее сидел Груч.
     Разгорелся ожесточенный спор, во время  которого  Мэкхит  молчал.  Косо
поглядев на Груча, с которым он поздоровался  очень  холодно,  он  прошел  в
соседнюю комнату и достал из  ампирного  шкафчика  коробку  с  сигарами.  Он
сделал это нарочно, чтобы показать, что он здесь свой  человек;  Фанни  была
этим несколько смущена.
     В дальнейшем выяснилось, что  Фанни  действительно  считает  требования
банды справедливыми. Банда снова настаивала на  пересмотре  условий  работы.
Она опять хотела работать на собственный риск и получать  за  каждую  партию
товара.
     - Им чрезмерно понизили ставки, - закончила  Фанни.  -  Они  больше  не
хотят сидеть на жалованье.
     - Но ведь это временная мера, - снизошел Мэкхит  до  ответа,  -  товары
должны подешеветь. Когда мы выбьем Крестона из седла, мы вновь повысим цены,
а следовательно, и ставки.
     О'Хара ударил кулаком по столу:
     - Они просто хотят использовать конъюнктуру. Вот и все!
     -  Им  невозможно  объяснить  все  подробности  нашей  кампании  против
Крестона, - настаивала Фанни, - да она их и не касается. Они не  знают,  для
чего все это делается и когда это кончится. Они хотят получать  то,  что  им
причитается. -
     - Это некрасиво с их стороны, - сказал Мэкхит  с  рассеянным  видом.  -
Сперва они настаивали на твердых ставках, как у чиновников,  теперь  подавай
им опять самостоятельный заработок.  Где  же  тут  сплочение  народа  вокруг
своего вождя? Они все время мечутся из стороны в сторону. То им то подай, то
это. Вчера - твердые ставки, сегодня - участие в прибылях.  Это  ни  к  чему
хорошему не приведет. Какое уж тут горе и радость пополам!
     - Брось ты постоянно твердить о сплочении, о горе и радости пополам!  -
нетерпеливо сказала Фанни. - Ведь на самом деле получается: тебе радость,  а
им горе.
     - Но ведь могут наступить трудные времена, - настаивал  Мэкхит.  -  Кто
тогда будет за все отвечать?
     -  Уж  они  как-нибудь  сами  ответят.  Не  будь,   пожалуйста,   таким
чувствительным!
     - Хорошо, - неожиданно отрезал  Мак,  -  Они  получат  то,  что  хотят.
Передай им, пусть они тебе скажут спасибо, Фанни.
     И он встал.
     Фанни внимательно посмотрела на него.
     - Значит, они опять могут сдавать товар по своему усмотрению?
     - Да. Но я буду заказывать.
     Он снял шляпы О'Хара и Груча с вешалки в передней и подал их все с  тем
же отсутствующим видом. Груч был, по-видимому, несколько озадачен.
     - Я хочу еще кое о чем с тобой поговорить,  -  небрежно  сказал  Мэкхит
Фанни, и оба посетителя удалились недовольные.
     Фанни проводила их вниз. Когда она вернулась  наверх,  Мэкхит  стоял  у
окна; лицо его не выражало ничего  определенного.  Он  отдернул  портьеру  и
смотрел вниз, на улицу.
     - Может быть, - сказал он спокойно, - Груч вернется  посмотреть,  горит
ли еще свет. Пойдем-ка лучше в спальню!
     Он пошел вперед. Спальня примыкала к гостиной я тоже выходила окнами на
улицу. Мэкхит подождал, пока Фанни  прошла  в  спальню,  и  потушил  свет  в
гостиной.
     - Хватит света в спальне, - сказал он,  -  ты  должна  быть  экономной.
Процентное вознаграждение банде будет выплачиваться за твой счет.
     Он сел на кровать и указал на кресло, обитое материей в  цветах.  Фанни
села, обиженная и взволнованная. Обычно он не подчеркивал столь резко  своих
хозяйских прав.
     - Ты ревнуешь? - спросил он внезапно.
     Она посмотрела на него недоуменно. Потом рассмеялась.
     - Я хотела спросить тебя о том же, Мак. Ты смешон.
     -  Тогда  расскажи,  что  ты  знаешь  о  моем  плане,  -  проворчал  он
недовольно. - Все!
     Она удивилась: ей вообще ничего не  было  известно  о  его  плане.  Она
просто полагала, что нужно  прилично  обращаться  с  людьми.  Она  старалась
избегать скандалов и придерживалась  взгляда:  живи  и  жить  давай  другим.
Возможно, она потому встала на эту точку зрения, что в банду входил Груч.
     Когда Мэкхит изложил ей свои план, она была явно удивлена. Он  поверил,
что она не имела в нем понятия. Но он уже увлекся и рассказал ей  все.  Она,
как никто, умела слушать его.
     В позиции Крестона и Национального  депозитного  банка  было  множество
уязвимых мест. Он предвидел для себя огромные возможности.  Как-никак  одним
из главных клиентов  Полутора  Столетий  был  господин  Пнчем,  и  как-никак
господин Пичем был его тестем. Но сначала он хотел "выяснить  отношения"  со
своими союзниками Аароном и Коммерческим банком.
     - Я не могу честно и безоговорочно, как мне бы этого хотелось, бороться
с ними бок о бок, покуда у меня есть ощущение, что они меня обманывают.  Это
ощущение постоянно стоит между нами. Когда  я  как  следует  проучу  их,  мы
гораздо легче поймем друг друга и наладим приличные отношения.
     Он решил в ближайшие же дни приостановить снабжение как  лавок  Аарона,
так равно и своих собственных. Этим маневром он рассчитывал поставить Аарона
и заправил Коммерческого банка в затруднительное положением накануне  победы
над Крестоном, так сказать "с добычей в зубах", они останутся  без  товаров,
необходимых для решительного сражения, и поймут, что она всецело зависят  от
него. Тогда ЦЗТ сможет возобновить контракты и диктовать новые цены, В самый
разгар ожесточенной борьбы, за несколько дней до большой  рекламной  недели,
Аарон не захочет, остаться  с  пустыми  складами  на  руках.  А  если  Аарон
согласится платить нормальные цены, тогда можно будет отказаться от нынешних
сомнительных методов закупки. Поэтому  новое  условие,  заключенное  сегодня
вечером  с  людьми  О'Хара,  было  для  Мэкзита  совершенно   непредвиденной
счастливой случайностью. Его тянуло к порядочной жизни.
     - Я должен создать себе семейный очаг, - сказал он просто. -  Я  уже  в
том возрасте, когда человеку следует иметь текущий счет в банке.
     По мере того как он говорил, его настроение улучшилось. Он бодро  шагал
по комнате, энергично попыхивая сигарой.
     Он так старался  разъяснить  Фанни  свои  замыслы,  что  даже  перестал
сердиться на  нее  за  Груча.  Судя  по  тому,  как  она  поощряла  мятежные
настроения банды, он решил, что она сама разгадала кое-что из его планов.
     От всего, что он рассказал ей, она пришла  в  такой  восторг,  что  ему
стоило большого труда уйти от нее.
     Только по дороге домой, в Нанхед, он вспомнил про Груча и про  то,  что
тот опять живет у Фанни. Он решил все-таки как  следует  приструнить  Фанни.
Она стала проявлять чрезмерную самостоятельность.
 
        ИСТОРИЧЕСКОЕ ЗАСЕДАНИЕ
 
     Спустя несколько дней состоялось заседание ЦЗТ с участием Мэкхита.
     Заняв председательское место, Мэкхит предложил присутствующим запастись
сигарами: о виски с содовой он тоже позаботился, так  как  заседание  должно
было, по-видимому, потребовать большой затраты сил.
     Затем, перекатывая свежую сигару из одного угла рта в другой, он не без
удовольствия разложил на зеленом сукне стола  все  материалы  к  предстоящей
рекламной неделе, подготовленные им совместно с великим  Аароном.  Они  были
весьма объемисты и носили исчерпывающий характер,
     - Мы работали над этим четыре дня. Прошлое воскресенье  я  возил  их  в
Уорборн-Касл. Жак Оппер сказал, что это будет олимпиада, которую  лондонские
деловые круги запомнят надолго.
     Мэкхит говорил медленно, растягивая слова. Он откинулся  на  клеенчатую
спинку кресла и спросил Фанни, сможет ли  ЦЗТ  своевременно  собрать  нужное
количество товаров. Приведенные им цифры были колоссальны.
     Фанни усмехнулась и сказала, обернувшись к Блумзбери, который ничего не
понимал и смущенно смотрел на обоих адвокатов:
     - Ни в коем случае. Наши возможности исчерпаны. Мы можем дать  максимум
одну треть. Кампания начата слишком рано.
     - Это скверно, - сказал Мэкхит и посмотрел в потолок.
     - Треть мы все-таки могли бы дать, - отважно предложила Фанни.
     - Это никак не соответствует нашему гигантскому плану,  с  которым,  по
словам  Жака  Оппера,  могут   сравниться   разве   только   древнегреческие
олимпийские игры, - с непроницаемым видом  возразил  Мэкхит.  -  Треть!  Моя
точка зрения такова: нужно либо удовлетворительно выполнить взятые  на  себя
обязательства, либо не выполнять их  вовсе.  Но  являются  ли,  в  сущности,
обязательства, взятые нами на себя, обязательствами и в юридическом  смысле,
а не только моральными?
     - Мы сделали все, что могли, - коротко сказала Фанни.
     - Скверно! - сказал Мэкхит и поглядел в потолок.
     - Договаривайте до конца,  -  сказал  один  из  адвокатов,  по  фамилии
Риггер, которому эта комедия казалась совсем не такой забавной, как Мэкхиту.
- Следовательно, вы хотите бросить Аарона на произвол судьбы?
     - Что значит - я хочу? Я вынужден! В конце концов это  отразится  и  на
моих  д-лавках,  -  недовольно  сказал  Мэкхит.  -  Они  чрезвычайно  тяжело
пострадают. Я не могу сделать для  них  исключение.  Крестон  проведет  свою
рекламную неделю, а мы спасуем - это достаточно скверно.  Но  у  нас  ничего
больше нет. Я не зря советовал вам позаботиться о виски.  Мы  исчерпали  все
наши возможности и должны благодарить судьбу, если ЦЗТ вообще уцелеет  после
такого кризиса. Перейдем к делу. Мне хотелось бы избежать прямого объяснения
с Аароном. Приток товаров должен сокращаться постепенно.  Это  дело  требует
организации. Если мы не сумели как следует организовать приток  товаров,  то
организуем по крайней мере их убыль. И вот что еще, господа. Ни на минуту не
забывайте: больной умирает, а здоровый борется. Такова жизнь.
     - Займемся более насущными вопросами, - коротко резюмировал Риггер.
     Он не знал, что сказать, все это ему очень не нравилось.
     Но Мэкхит еще не кончил.
     - Для наших друзей из д-лавок  это  -  тяжелое  испытание,  -  медленно
продолжал он, переложив сигару в левую руку, чтобы взять правой карандаш,  -
но, к сожалению, мы бессильны облегчить его.  Многие  из  них  запоздали  со
взносом процентов и затягивают расчеты, а между  тем  именно  теперь,  когда
наступают столь тяжелые времена, мы сами нуждаемся в каждом пенни,  отданном
нами взаймы. Пора подумать о взыскании долгов. Мы поддержали их,  открыв  им
кредиты, пусть они теперь поддержат нас, покрыв эти кредиты;  это  не  более
чем справедливо. Нам нужны резервы, чтобы выдержать кризис. Не следует также
забывать, что, если мы рухнем, они погибнут все до одного.
     Тут даже Фанни испугалась. Она не думала, что дело зайдет  так  далеко.
Для чего Мэку резервы?  На  что  он  может  надеяться,  если  д-лавки  будут
разорены? Аарон покачнется, но устоит. Крестон, его враг, одержит  блестящую
победу (хотя бы и временную, как рассчитывает Мэк), но ведь маленькие  лавки
погибнут, как мотыльки-однодневки.
     Тем временем Мэкхит уже взялся за дело. Он заполнил  своими  каракулями
бесчисленное количество листочков. О'Хара почувствовал себя в своей стихии.
     Все  впятером  точно  установили,   каким   путем   следует   сократить
поступление товаров в лавки, и Мэкхит настоял на том, чтобы к  д-лавкам  был
применен тот же голодный режим, что и  к  лавкам  Аарона.  Ему  не  хотелось
выслушивать вполне резонные жалобы Аарона и Коммерческого банка.
     Это решение  было  проведено  немедленно.  В  самый  разгар  распродажи
начались перебои в поставке товаров.
     Слепо веря в неограниченные возможности ЦЗТ, Аарон не  заключил  с  ним
новых  твердых  договоров,  где  была  бы  оговорена  неустойка  на   случай
непредставления товаров. Аарон и его банк  были  ошарашены  и  прежде  всего
осведомились, как снабжаются д-лавки. Им сообщили, что д-лавки, так же как и
они, изнемогают от нехватки товаров.
     И в самом деле, владельцы д-лавок штурмовали контору ЦЗТ  в  Сити,  где
неукоснительно любезная госпожа Крайслер изо  дня  в  день  заговаривала  им
зубы.
     По возвращении домой они находили письма за подписью господина  Мэкхита
с просьбой урегулировать задолженность.
     Приглашенный директорами Коммерческого  банка  для  объяснений,  Мэкхит
сделал вид, что он совершенно  потерял  голову  и  болен  душой.  Он  достал
сигару, покачал головой и положил ее обратно в портсигар, как бы желая  этим
показать, что в столь тяжелые дни ему не до курения.
     - Я болею душой, - промолвил он.  -  Мои  лавки  в  ужасном  состоянии.
Бедняги владельцы сильно потратились  на  предварительную  рекламу.  Они  по
большей части сами писали плакаты, а теперь в лавках пусто,  как  в  мышиной
норе. Покупателей сколько угодно, а товаров нет! И это  -  накануне  первого
октября, когда нужно платить за аренду! Кроме того, многие наняли  людей  на
время распродажи. Но мне просто не хочется говорить обо всем этом.  В  конце
концов это - только материальные убытки. Гораздо тяжелее для меня  моральная
сторона дела. Блумзбери был моим личным другом. За что он меня так обидел? Я
считаю его поступок нечестным не с деловой, а  с  чисто  человеческой  точки
зрения.
     Мэкхит решительно и последовательно проводил эту линию. Он и  не  думал
скрываться от своих друзей из д-лавок; напротив, по-прежнему навещал их.  Он
с серьезной миной объяснял им, на что ему нужны деньги, сидел, нисколько  не
чванясь, в задних комнатах, сажал себе на колени ребят и  всячески  старался
вселить в отчаявшихся владельцев лавок хотя бы частицу своей веры в  будущее
и твердость духа.
     Он беседовал с женщинами об их нуждах и открывал перед ними все новые и
новые, неизвестные им источники экономии. С мужчинами он беседовал отдельно.
     - Я очень тяжело переживаю эту историю, но стараюсь не показывать виду,
- говорил он. - В эти трудные дни будьте опорой вашей жене!
     Он знал этих маленьких людей. Их поначалу мрачные  лица  не  отпугивали
его. От них  требовались  выдержка  и  присутствие  духа.  "Выживают  только
сильные", - говорил он, испытующе вглядываясь в их  блуждающие  глаза.  Этот
взгляд они потом долго не могли забыть.
     История учит нас, что именно эти слои тяготеют к воззрениям, одобряющим
торжество сильного над слабым.
     Впрочем, с Полли он в эти дни говорил тем же тоном. Он требовал от  нее
жесточайшей экономии. Он будет голодать вместе со своими людьми, говорил  он
ей очень серьезно. Он покупал себе скверные сигары и меньше курил.  Он  даже
стал выписывать одной газетой меньше.
     - Верность за верность! - говорил он. - Я  требую  от  них  многого.  Я
требую невозможного. Как спартанская мать сказала сыну,  идущему  на  битву:
"Или со щитом, или на щите", так я говорю моим друзьям из  д-лавок:  "Или  с
товарами на полке, или зубы на полку". А это значит, что я должен быть верен
им в час испытаний. Теперь ты понимаешь, почему я сократил твои  расходы  на
хозяйство?
     Он попробовал объясниться с Жаком Оппером, но Оппер неожиданно оказался
весьма нелюбезен. Он сухо сказал, что, по его мнению, неудачник так же  мало
заслуживает снисхождения, как и глупец. Милость к павшим есть слабость.
     Мэкхит нашел греческую философию несколько жестокой.
 
        ПОДАРКИ
 
     У Мэкхита оказались на руках большие запасы холста и шерсти.  Незадолго
до решения ЦЗТ сократить снабжение лавок  он  путем  ограбления  текстильной
фабрики в Уэльсе приобрел большую партию холста и теперь не знал,  куда  его
деть.
     Газеты были опять полны известий о войне в Южной Африке.
     Не только в Лондоне шли ожесточенные бои, но и в Южной Африке; и  здесь
и там борьба интересов вовлекала в свой водоворот неимущие слои населения, -
вспомните хотя бы о всех  этих  Томах  Смитах  и  Мэри  Суэйер  из  д-лавок,
отчаянно искавших в эти дни товаров.
     Необходима была помощь.
     Образовались  благотворительные  комитеты.  Дамы  из  высшего  общества
ринулись в них. Стар и млад состязался в рвении. В светских домах  и  школах
холеные ручки щипали корпию для раненых. Для храбрых воинов шили  рубашки  и
вязали носки. Слово жертва приобрело новый смысл.
     Мэкхит устроил Полли в несколько  комитетов.  Он  выгодно  продал  свой
холст, а также и шерсть.
     Полли проводила все вечера в импровизированных белошвейных  мастерских,
где дамы за чашкой чая шили мужские рубашки. У всех были серьезные  лица,  и
разговоры проходили под знаком жертвы.
     - Как они обрадуются, этим красивым белым рубашкам! - говорили дамы.
     Приглаживая ногтем  большого  пальца  швы,  они  беседовали  о  величии
Англии.
     Чем старше были дамы, тем они казались кровожадней.
     - С  этими  бандитами,  убивающими  наших  томми  из-за  угла,  слишком
нежничают, - говорила почтенная старая дама, сидевшая рядом с  Полли.  -  Их
надо просто ловить и расстреливать, чтобы они поняли,  что  значит  задирать
Англию. Это вообще не люди. Это дикие звери. Вы слышали, что  они  отравляют
колодцы? А наши всегда ведут честную игру. И совершенно напрасно!  Стоит  ли
церемониться с этим сбродом? Как вы находите, дорогая моя?
     - Наши солдатики, - вздохнула еще более старая дама в больших очках,  -
идут  в  бой  прямо-таки  с  неслыханным  мужеством.  Под  градом  пуль  они
маршируют, как на учебном плацу. Им совершенно безразлично, убьют их да нет.
Один газетный корреспондент провел анкету. Все ответили одно и  то  же:  нам
жизнь не дорога, лишь бы Англия гордилась нами.
     - Они выполняют свой долг, - строго сказала первая, - выполним же и  мы
свой.
     И они стали шить еще прилежней.
     Две молодые девицы захихикали. Щеки у них пылали  и  они  старались  не
глядеть друг на друга, чтобы не прыснуть. Матери сердито окликнули их.
     Одна из дам - ей не было и двадцати лет - спокойней сказала:
     - Когда читаешь  в  газетах,  что  там  творится,  и  вспоминаешь  этих
красивых мальчиков в солдатских мундирах, становится тяжело на душе.
     Обе  девицы  прыснули.  Они  ни  на  секунду  не  прекращали  борьбы  с
собственным легкомыслием, отчаянно давились, строили, трясясь всем телом  от
смеха,  похоронные  гримасы  и  корчились  от  напряжения,   стараясь   быть
серьезными.
     Другая молодая дама пришла им на помощь.
     - Не знаю, - завела она новый разговор, - когда  я  вижу  наших  бравых
томми в пропотелых, изодранных мундирах и вспоминаю  все  бои  и  испытания,
через которые они прошли, мне хочется поцеловать их - таких, какие они есть,
- немытых, потных, окровавленных. Правда!
     Полли бегло посмотрела на нее.
     "До чего же прав мой отец!  -  подумала  она,  еще  ниже  склонив  свое
круглое  лицо  над  шитьем.  -  После  побед  нужно  посылать  за  подаянием
оборванных, жалких, израненных солдат, а после  поражений  -  щеголеватых  и
чистеньких. В этом все дело!"
     Разговор перешел на подарки.
     Дамы посылали на фронт пакетики с табаком, шоколадом и  записками;  все
это было перевязано хорошенькими - лиловыми и розовыми ленточками.
     - Больше всего табаку на шиллинг  дают  у  Аарона  на  Миллер-стрит,  -
оживленно рассказывала одна барышня. - Он, может  быть,  не  так  хорош,  но
пусть будет похуже, зато побольше, так они просят.
     Солдаты присылали благодарственные письма; барышни всем показывали  их.
В   них   попадались   очаровательные   орфографические   ошибки,   и    они
свидетельствовали о возвышенных чувствах.
     - Жалко, что нельзя посылать письма при рубашках и  носках,  -  сказала
барышня, покупавшая на Миллер-стрит. - Это было бы еще приятней.
     Старуха в очках внезапно повернулась к  Полли  и  сказала  дрожащим  от
ярости голосом:
     - Когда я думаю о том, что этот чистый английский  холст  вскоре,  быть
может, окрасится кровью британского юноши, я готова своей рукой  убить  этих
злодеев!
     Полли испуганно поглядела на старую даму: ее высохшая  рука  с  иголкой
дрожала, нижняя челюсть бессильно отвалилась.
     Полли стало дурно, и она вышла.
     Ахая и охая, дамы заговорили о ней.
     - Она в интересном положении, - шептала одна другой.
     Когда Полли, все еще немного  бледная,  вернулась  в  комнату  и  молча
подсела к шьющим кровопийцам, одна из них - с большими  кроткими  глазами  -
сказала:
     - Надеюсь, это будет мальчик. Англии нужны мужчины.
     Потом заговорили на другую тему. Толстая женщина в  цветастом  шелковом
платье (все знали, что ее муж - адмирал) сказала:
     - Поведение низших классов вызывает восхищение. Я состою  еще  в  одном
комитете, где щиплют корпию. Не  мешало  бы  и  вам  туда  заглянуть.  Очень
приятное общество. Так вот, в прошлый вторник приходит туда одна совсем про-
стая женщина, по лицу видно, что дома у нее хоть шаром покати,  и  дает  нам
чисто вымытую, штопаную-перештопаную рубашку. "У моего мужа есть еще две,  -
говорит она. - Я читала, что на фронте очень много тяжелораненых". Когда мой
муж услышал о ней, он сказал: "Это - британская мать. Любая герцогиня  могла
бы у нее поучиться".
     Она гордо обвела всех взглядом.
     - Каждый на своем месте и каждый по  своим  возможностям,  -  сдержанно
сказала важная старуха, сидевшая рядом с Полли.
     Полли сообщила мужу, что несколько светских дам пригласили ее к себе  в
гости. Он был очень доволен, что  ему  удалось  так  выгодно  сплавить  свой
товар, и посоветовал ей и впредь принимать  самое  близкое  участие  в  деле
помощи британским воинам.
 
        "ГОСПОДИН ИКС"
 
     Всякий раз, как Мэкхит встречал господ Аарона и Опперов,  он  жаловался
на вероломство своего бывшего друга Блумзбери; однако он чувствовал, что ему
следовало  бы  еще  резче  подчеркнуть  свою  зависимость  от   Центрального
закупочного товарищества.  В  особенности  трудно  было  рассеять  недоверие
Коммерческого банка. Благодаря внезапным  перебоям  в  поставке  товаров  он
окончательно попал в руки ЦЗТ, и эти руки ни в коем случае  не  должны  были
оказаться руками господина Мэкхита.
     Ввиду этого Мэкхит созвал еще одно, строго  конфиденциальное  совещание
ЦЗТ. В протоколах он именовался господином Икс.  Он  одобрил  проект  весьма
вежливого, выдержанного в строго юридических тонах письма господину  Мэкхиту
в Нанхеде, в котором ЦЗТ вежливо, но  твердо  указывало  на  то,  что  цены,
установленные  заключенными  в  свое  время  сделками,  рассматривались   им
исключительно как цены рекламные. Запасы на складах ЦЗТ  в  настоящее  время
несколько истощились, но, как только позволят  обстоятельства,  товарищество
возобновит поставки в полном объеме. Разумеется, на основе новых цен.
     Ко всеобщему замешательству часов около девяти, когда все вопросы  были
уже исчерпаны, Блумзбери встал и, запинаясь,  спросил,  не  нанесет  ли  это
мероприятие ущерба владельцам д-лавок.
     Вмешательство Блумзбери поистине оказалось для всех неожиданным.
     Был тихий вечер, собеседники мирно сидели вокруг большого  стола.  Окна
были открыты настежь, так как стояла теплая  погода,  и  при  свете  газовых
фонарей можно было разглядеть зелень  каштанов  на  противоположной  стороне
улицы.
     Мэкхит тотчас  же  вынул  сигару  изо  рта  и  произнес  краткую  речь,
обращенную преимущественно к его другу Блумзбери:  он  подчеркнул,  что  для
владельцев д-лавок эта  мера  действительно  чревата  некоторыми  временными
лишениями, но ведь всякий коммерческий, да и  вообще  всякий  успех  всецело
зависит от умения в нужный  момент  приносить  жертвы.  Больной  умирает,  а
здоровый борется. Так было и  так  будет.  Пришла  пора  владельцам  д-лавок
доказать, чего они стоят. Попутно он предложил Фанни Крайслер  с  величайшим
вниманием следить, кто из них  выстоит  и  кто  сдастся.  Закупщикам  О'Хара
предстоит такое же решительное испытание.
     Он, со своей стороны, - принимает на себя всю  ответственность.  Каждый
владелец д-лавки, выкинутый Фанни Крайслер на улицу, выкинут им самим. Кто в
него не верит, тот не может с ним работать.
     Но тут встала Фанни Крайслер и, не глядя на Мэкхита,  сухо  и  деловито
сообщила о тяжелом положении владельцев д-лавок. То, что  с  ними  делается,
нельзя назвать иначе, как хладнокровным убийством.  Большинство  из  них  не
продержится и месяца. Она спрашивает  себя  и  присутствующих:  выгадает  ли
товарищество, если погибнут д-лавки?
     Кончила она словами:
     - Если мы сейчас же не окажем им помощи, катастрофа неизбежна.
     Мэкхит ответил сухо и как бы с удивлением: во-первых, погибнут в худшем
случае владельцы  д-лавок,  а  не  сами  д-лавки,  а  это  большая  разница;
во-вторых, товарищество не в таком положении, чтобы опекать  вдов  и  сирот.
Кроме того, он придерживается точки зрения: "Падающий пусть падает", и даже:
"Падающего толкни".
     На этом совещание закончилось. Был субботний вечер сентября  двадцатого
дня.
     О'Хара был недоволен заключительной речью Мэкхита;  склонность  Мэка  к
позе  постоянно  раздражала  его.  Стоило  ли   ради   какого-то   Блумзбери
прикидываться, будто ты веришь в свои слова?
     Но, даже оставшись с О'Хара с глазу на глаз, Мэкхит никогда  не  снимал
маски. Ему претили циничные разговоры,  и  он  о  самых  сомнительных  вещах
говорил тоном честного дельца.  Стыдливость  О'Хара  постоянно  страдала  от
этого его тона.
     Тем не менее он пунктуально выполнял все, что ему  было  предписано,  и
храбро отражал натиск закупщиков, которые вот  уже  несколько  недель  опять
сидели без работы, на этот раз за свой собственный  счет.  Товары  перестали
поступать вовсе. А письмо ЦЗТ, предъявленное  Мэкхитом  Коммерческому  банку
без всяких комментариев, произвело необычайно сильное впечатление.
     В  каких-нибудь  два-три  дня  мелких   владельцев   д-лавок   охватило
величайшее смятение. Все они имели ряд личных обязательств  по  отношению  к
домовладельцам, все повыдавали векселя, частью в оплату товаров,  частью  за
инвентарь.  За  весьма  короткий  промежуток  времени  было  открыто   около
полудюжины д-лавок, еще не  успевших  как  следует  стать  на  ноги.  Мелкие
владельцы, естественно, были теперь уверены, что их предали в угоду  большим
лавкам. Их охватило полное отчаяние.
     С этого момента служащим господина Пичема нередко доводилось ловить  на
улицах  владельцев  д-лавок  или  их   родственников,   пытавшихся   просить
милостыню.
     С тех пор  как  они  были  выброшены  агентами  Мэкхита  на  улицу,  их
<I>самостоятельность</I> еще более возросла. Их  <I>независимость</I>  приняла  прямо-таки
невыносимые размеры, они не имели даже постоянного жилища. <I>Усердие</I> довело их
до того, что они весили не более ста фунтов.
     Пичем тоже не видел в них никакого проку, ибо не  меньше  двух  месяцев
должно было пройти, чтобы они окончательно утратили чувство <I>гордости</I>.
 
     Аарон и Опперы стояли перед  загадкой.  Первое  время  они  говорили  с
Блумзбери очень резким тоном, но накануне рекламной недели стали  необычайно
кроткими. Лавки Аарона привыкли к дешевым товарам ЦЗТ, как к кокаину. Они им
были необходимы.
     Мэкхит не пошел в Коммерческий банк, когда там происходило объяснение с
Блумзбери. Он  продолжал  внушать  Аарону,  что  он  окончательно  порвал  с
Блумзбери и уже несколько недель не показывается в конторе ЦЗТ. Аарон и  оба
Оппера, которые, кстати сказать, с некоторых пор стали относиться  к  Аарону
гораздо менее сердечно, чем в былые времена, очень ухаживали  за  лордом;  а
тот, воткнув в ротик толстую импортную  сигару,  думал  о  Дженни  и  обещал
сделать все, чтобы уладить "трения". Решено  было  до  поры  до  времени  не
отказываться от рекламной недели. Блумзбери высказал предположение, что  ЦЗТ
вскоре оправится и возобновит поставки. Собеседники расстались,  обменявшись
сердечным  рукопожатием.   Все   они   почувствовали,   что   по-человечески
сблизились. Разговор коснулся также и повышения цен.
     Жак Оппер даже пригласил Мэкхита провести субботний вечер и воскресенье
в Уорборн-Касл.
     На этот раз Мэкхит взял с собой Полли. Фанни пришлось пустить в ход все
свое красноречие, чтобы удержать туалет  Полли  на  среднем  уровне:  Мэкхит
хотел, чтобы она была одета как герцогиня; это было бы, пожалуй,  еще  хуже,
чем привезти с собой Дженни, о чем в свое время мечтал Блумзбери.
     Госпожа Оппер приняла Полли весьма любезно.
     Полли говорила не слишком много и не слишком мало и только  удивлялась,
что Опперы так громко чавкают за столом.
     У старшего шефа банка, господина Жака Оппера, она имела  особый  успех;
она всегда пользовалась успехом ~ у мужчин солидного возраста.
     Гуляя с Мэкхитом по парку, банкир указал на древние корявые дубы, между
которыми пробивалась свежая травка, и промолвил:
     - Видите, дорогой Мэкхит, они стоят поодиночке, на  большом  расстоянии
друг от друга. Им хорошо, не правда ли? Я, знаете ли,  люблю  иметь  дело  с
людьми удачливыми. Этим деревьям повезло. Не стоит говорить, что они тут  ни
при чем, что за ними ухаживали садовники. У них чудесный вид!
     Мэкхит молча шел с ним рядом; он дал себе слово быть удачливым.
     К сожалению, в эту столь  гармоническую  атмосферу  вкрался  диссонанс:
Мэкхит получил от старшего инспектора Брауна извещение о том, что  последний
более не может противиться аресту своего друга. В ответ на запрос о  причине
ареста - запрос, стоивший Мэкхиту больших усилий, -  он  получил  сообщение,
что на него пало подозрение в убийстве розничной торговки Мэри Суэйер.
 
        ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
 
      Господа, сегодня я мою грязные стаканы 
      И гну спину, белье стирая, 
      И я каждому молча кланяюсь, получая пятак; 
      Видят все мои лохмотья и наш пакостный кабак, 
      И никто не знает, кто я такая. 
      Но однажды вечером всполошится вся гавань 
      И пронзительный крик разбудит всех, 
      И, услышав мой веселый смех на кухне. 
      Скажут мне: "Что за дурацкий смех?" 
           И фрегат трехмачтовый, 
           Сорок пушек по борту, 
           Бросит якорь у нас. 
 
      Мне кричат: "Вытирай стаканы, детка!" - 
      И в ладонь мне пятак суют. 
      Я беру от вас подачки и стелю вам кровать, 
      Но никто на ней сегодня не будет спать, 
      И никто не знает, как меня зовут. 
      Но однажды вечером всполошится весь город, 
      Загудит и проснется сонный порт. 
      У окна стоять я буду, и, меня увидев, 
      Скажут: "Что смеется этот рыжий черт!" 
          И фрегат трехмачтовый, 
          Сорок пушек по борту, 
          Даст по городу залп. 
 
      Господа, в ту ночь вам будет не до смеха: 
      Рухнут крыши на голову вам, 
      Рухнут стены домов, гремя и звеня, 
      Лишь одна гостиница уцелеет от огня, 
      И все спросят робко: "Кто остался там?" 
      И к гостинице сбегутся ночью толпы, 
      Спросят: "Почему она не сожжена?" 
      И, увидев утром, как я выхожу из дома, 
      Люди скажут: "Тут жила она". 
           И фрегат трехмачтовый, 
           Сорок пушек по борту. 
           Черный выкинет флаг. 
 
      А наутро молодцы мои в город войдут, 
      И город задрожит от страха, 
      И выволокут всех. В кандалы закуют 
      Мои молодцы, и ко мне приведут, 
      И спросят: "Всех прикажешь на плаху?" 
      В это утро будет очень тихо, и спросят 
      Палачи: "Кому умереть?" 
      И ответ мой будет очень краток: "Всем!" 
      И когда покатятся головы, я буду 
      Приговаривать: "Опля!" 
           И фрегат трехмачтовый, 
           Сорок пушек по борту, 
           Унесет меня вдаль. 
 
                              "Мечты судомойки" 
 
        ЕЩЕ РАЗ ДВАДЦАТОЕ СЕНТЯБРЯ
 
     Трикотажная лавка Мэри Суэйер помещалась на Малберри-стрит,  неподалеку
от моста Ватерлоо. Придя к Мэри в гости, Фьюкумби застал ее с двумя детьми в
тесной каморке за лавкой, где обычно проводили свободное время все владельцы
д-лавок. Торговое помещение было  несколько  больше  обычного,  и  занавеска
разделяла его на две половины. В той половине, что была ближе к улице, стоял
прилавок; в задней при свете газа работали две хилые швеи. В  жилую  комнату
свет проникал со двора через крошечное окно. На швейную  мастерскую  его  не
хватало, несмотря на то что дверь, соединявшая ее с отапливавшейся каморкой,
постоянно была открыта.
     Мэри жилось плохо. Муж почти ничего не присылал ей из Мафекинга. Он был
женат второй раз  -  развелся  из-за  нее  с  первой  женой,  и  теперь  ему
приходилось содержать две семьи.
     Мэри  запуталась  в  долгах.  Чека,  который  ей  дал  Мэкхит,  хватило
ненадолго. К тому же Мэри была довольно неаккуратна  и  неважно  вела  дело.
Швеям она почти ничего не платила, - впрочем, и работа их немногого  стоила,
- но Мэри любила благотворительствовать и подкармливала их всякий  раз,  как
они  доставали  свои  черствые,  скудно  намазанные  маргарином  бутерброды,
которые часами жевали за работой. У Мэри была страсть всем нравиться и  всех
поражать своей щедростью. Она даже давала деньги взаймы.
     На витрине ее лавки была наклеена бумажка, на  которой  было  написано:
"ЭТА ЛАВКА ПРИНАДЛЕЖИТ ЖЕНЕ ФРОНТОВИКА". Покупателям она охотно рассказывала
про своего мужа, застрявшего в Мафекинге, и  демонстрировала  вырезанные  из
"Тайме" стратегические схемы, иллюстрировавшие положение осажденного города.
Из-за прилавка она казалась хорошенькой; вся беда была в том, что  товар  ее
раскупался женщинами, а не мужчинами, а то бы ее  дела  шли  гораздо  лучше.
Впрочем, и тогда ей не следовало бы  вместо  одной  пары  нижнего  белья  по
недосмотру или из-за  своего  равнодушия  заворачивать  две.  Такие  промахи
подрывают доверие потребителя.
     Фьюкумби иногда заходил сюда по вечерам, после  закрытия  лавки,  чтобы
поболтать с Мэри, покуда она, уложив детей, убирала помещение.
     Она рассказывала  ему,  что  плакат  на  витрине  доставляет  ей  много
неприятностей. Лавочники, торговавшие по соседству, упрекали ее в  том,  что
она прибегает к недобросовестным методам  конкуренции.  То,  что  ее  муж  -
солдат, говорили они, не имеет никакого отношения к ее чулкам, которые и без
того продавались по слишком дешевым ценам.  С  патриотической  точки  зрения
такие плакаты также недопустимы. Жена английского солдата вынуждена  взывать
к милосердию покупателей - на что это похоже? Фьюкумби придерживался того же
<I>мнения</I>.
     Полли она почти не интересовалась, о Мэке говорила очень мало. В  конце
концов она уже несколько лет почти не встречалась с ним.
     С тех пор как она наняла швей,  дела  ее  пошли  чуть  лучше.  Торговля
оживилась.
     А потом в снабжении товарами начались перебои. С собрания,  на  котором
Мэкхит объявил о слиянии д-лавок  с  лавками  Аарона,  она  вернулась  домой
крайне встревоженная. Все, что он говорил, в конечном  счете  означало,  что
продажные цены будут еще более снижены, а покупать товары придется по тем же
ценам, по которым их  покупают  большие  лавки  Аарона.  Интересы  неимущего
лондонского населения были ей чужды.
     На красноречие Мэка она смотрела  примерно  так  же,  как  на  свойство
зимних туч осыпать землю снегом; оно было для нее  чем-то  вроде  того,  чем
является для корабля разрушительная сила штормовых волн.
     Все лавки начали систематически снижать  цены.  Концерн  Крестона  тоже
распродавал свои товары по бросовым ценам.  И  вот  осенью  -  в  тот  самый
момент, когда публика охотно купила бы у нее шерсть  и  трикотаж,  -  у  нее
вышли  вся  шерсть  и  весь  трикотаж.  Она  получила  печатное   извещение,
рекомендовавшее ей экономить запасы, так как новых поступлений  в  ближайшее
время не предвидится. И сразу же потеряла голову.
     Мэри больше не могла сопротивляться. Заботы и  нездоровый  образ  жизни
ослабили ее. К тому же она слишком рано вступила в борьбу за  существование.
Частые и небрежные аборты подкосили ее здоровье. Обычно на  третьем  десятке
человек вступает в лучшую пору своей жизни, но только при  одном  условии  -
если он не держит д-лавки в Сохо. Таких мужчин  и  женщин,  как  Мэри,  было
много и в Лондоне и повсюду.
     Сначала она попыталась добиться свидания с Мэком. Разумеется, ей это не
удалось. Фанни Крайслер изо дня в день заговаривала ей зубы. В конце  концов
Мэри пригрозила, что обратится к помощи "Зеркала", если Мэк не примет ее.
     Но и это не подействовало, и в один прекрасный вечер она отправилась  в
сопровождении Фьюкумби в редакцию "Зеркала".
     Приняли ее там очень приветливо и обещали заплатить за материал  против
Наполеона д-лавок. Редакция очень интересовалась происхождением товаров.  Но
как раз об этом  Мэри  ничего  не  знала.  Товары  доставлялись  Центральным
закупочным товариществом - и дело с концом. Зато она сообщила, что Мэкхит  и
Нож - одно и  то  же  лицо.  Газетчики  выслушали  ее  с  раскрытым  ртом  и
разразились  гомерическим  хохотом.  Когда  она,  окончательно   смутившись,
сказала, что он прикончил Эдди Блэка, они дружелюбно и иронически  похлопали
ее по плечу и пригласили поужинать.
     Она ушла в отчаянии. Фьюкумби обо всем  доложил  Пичему.  Это  был  его
первый отчет.
     Пичем стоял  в  своей  тесной,  мрачной  конторе,  сдвинув  котелок  на
затылок. Он задумчиво поглядел на солдата. Толстого  цербера  он  удалил  из
комнаты. Этот Мэкхит был все же его зятем.
     Сообщение Фьюкумби нельзя было никак использовать.  Слухи  о  том,  что
Мэкхит и Нож - одно и то же лицо, ему
     уже передавали его нищие. Он, разумеется, не был настолько глуп,  чтобы
бежать с таким материалом  в  полицейское  управление.  Его  бы  там  просто
высмеяли.  То,  что  этот  человек  вынырнул  с  самого   дна,   безусловно,
соответствовало истине, но что именно он и есть  Нож,  казалось  невероятным
даже Пичему.
     Но если бы это и было  так,  подобные  разоблачения  нисколько  его  не
интересовали.  Пусть  другие  занимаются  выяснением  явно  <I>неправдоподобной</I>
правды. Правда - ничто, правдоподобие - все.
     - <I>Всякому известно</I>, - неоднократно говорил Пичем, - <I>что  ничто  так  не
помогает имущим людям скрывать свои преступления, как  неправдоподобие  этих
преступлений. Политики только потому и могут брать взятки,  что  публике  их
продажность обычно рисуется чем-то более тонким и сложным, чем  это  есть  в
действительности. Если бы кто-нибудь осмелился показать эту продажность в ее
подлинном виде, то есть как нечто крайне элементарное, все  воскликнули  бы:
"Что за элементарный мошенник!" - имея при  этом  в  виду  разоблачителя.  А
между тем действуют именно самые элементарные вещи, хотя бы оттого, что  они
неправдоподобны. Господин Гладстон мог  бы  со  спокойной  совестью  поджечь
Уэстминстерское аббатство и утверждать, что это сделали консерваторы. Никто,
разумеется, ему бы не поверил, ибо  консерваторы,  по  мнению  всего  света,
имеют возможность добиться того,  чего  они  хотят,  гораздо  более  тонкими
средствами, но, с другой стороны, никто не стал  бы  обвинять  в  поджоге  и
господина  Гладстона.  Где  же  это  слыхано,  чтобы   министры   бегали   с
керосиновыми бидонами! Совершенно очевидно, говорит мелкота, что люди имущие
не залезают своим ближним прямо в карман. И ведь в самом деле, есть какая-то
разница  между  деятельностью  Ротшильда,  прибирающего  к  рукам  банк,   и
обыкновенным налетом на банк. Это же  всякий  понимает!  Но  я  знаю:  люди,
совершающие крупные преступления, едва  ли  не  единственные  люди,  имеющие
возможность совершат и мелкие преступления, не опасаясь  быть  пойманными  и
они этой возможностью широко пользуются.</I>
     Тем не менее он велел Фьюкумби поддерживать знакомство с Мэри Суэйер  и
постараться добыть у нее более интересные сведения.
     Вот отчего солдат стал часто посещать ее в эти дни. Они целыми вечерами
болтали. Она смутно чувствовала,  что  где-то  в  высших  сферах  происходят
события, несущие ей разорение и гибель.
     Мэкхит уговорил Мэри вложить в д-лавки весь  ее  крошечный  капитал,  а
теперь отказывается помочь ей. То,  что  она  не  получает  больше  товаров,
казалось Мэри не столь важным. На нет и суда нет. Но Мэкхит  должен  был  по
крайней мере помочь ей заплатить аренду.
     - Я - бремя на совести этого человека, - говорила она. - Против  судьбы
не пойдешь, Фьюкумби! Моя  судьба  называется  господин  Мэкхит  и  живет  в
Нанхеде. Иногда у меня появляется желание наброситься на него и молотить его
кулаками по лицу. Ах, как бы мне этого хотелось! Хоть бы мне приснилось, как
я наказываю его за низость! Я все мечтаю, чтобы мне это приснилось,  но  мне
это никогда не снится. Я чересчур устаю за день.
     В другой раз она пожаловалась:
     - Я ведь дрожу над каждым пенни. Люди говорят,  что  я  слишком  многим
отпускаю в кредит, что я слишком доверчива. Это совсем не  так.  Если  я  не
буду отпускать в кредит, у меня вообще никто не станет  покупать.  Ведь  мои
клиенты - самая что ни на есть мелкота. Те,  что  богаче,  ходят  в  большие
магазины, там больше выбора. Хуже всего, что он открыл  на  Клайт-стрит  еще
одну д-лавку. Он мне перебил хребет. Это уж слишком!
     Новая лавка не давала ей покоя, день и ночь маячила перед ней. Все чаще
и чаще она заговаривала о том, что ей одна дорога - в воду.
     Фьюкумби следил за ней, когда она убирала  картонки  и  ставила  их  на
полки; ей при этом всякий раз приходилось
     приподыматься на носках и вытягиваться. Он сидел  на  краю  колченогого
стула с дырявым соломенным сиденьем: между его спиной и спинкой  стула  было
навалено еще несколько картонных коробок.  Однако  он  спокойно  курил  свою
короткую трубку, которую ему посчастливилось спасти оттуда, где ему пришлось
оставить ногу, и вел мудрые речи.
     - <I>У тебя нет талантов</I>, - говорил он медленно, - <I>тебе нечего  продавать.
Была  у  тебя  кое-какая  грудь  да  свежий  цвет  лица,  но  ты  их  быстро
разбазарила. Ты отдала их по дешевке, хотя, может быть, дороже за них  бы  и
не  заплатили.  От  человека  сейчас  требуют  очень  многого.  Есть   люди,
прямо-таки перегруженные талантами, притом самыми ходкими; они еле тащат  на
себе свой товар. Стоит только  поставить  справа  и  слева  по  стенке  -  и
пожалуйста: лавка готова, можете торговать. Ты не принадлежишь к числу  этих
людей, и я к ним не принадлежу. Такие, как мы с  тобой,  торгуют  на  берегу
моря соленой водой. У нас талантов меньше, чем у курицы  зубов.  Я  все-таки
нашел себе пристанище, правда тоже не  навсегда.  Это  скорей  всего  просто
случайность. Я до сих пор еще точно не знаю, чего ради меня  там  кормят,  и
все время ищу способа стать незаменимым. Я уже думал, может быть, что-нибудь
по части собак. Но ведь за ними может ходить каждый. Надо  придумать  что-то
такое, чтобы люди говорили: "А где же Фьюкумби? Сейчас же позовите его.  Без
него - как без рук, вся работа стоит. Ну, слава Богу,  вот  он  наконец!"  Я
долго искал, но ничего не нашел. Когда нет таланта, нужно что-то  придумать.
Нужно стараться быть полезным вдвойне и втройне.</I>
     Придя к этому заключению, он  начинал  беспокойно  ерзать  на  стуле  и
выспрашивал ее про Мэкхита; он непременно должен был собрать  о  нем  точные
сведения, иначе его уволят.
     Но он только возбуждал в ней недоверие, и она ничего ему не говорила.
     Обычно она вела только самые общие разговоры.
     Как-то она пошла к гадалке вместе с  одной  старухой,  тоже  владелицей
д-лавки, - она познакомилась с ней на совещании, на котором Мэкхит говорил о
слиянии с концерна Аарона. Впоследствии она часто рассказывала  Фьюкумби  об
этом посещении.
     Гадалка была из недорогих.
     - Должно быть, - сказала Мэри, - она и гадает хуже дорогих.
     Гадалка жила на задворках, на пятом этаже, и  принимала  в  кухне.  При
этом она даже не садилась. Очень бысто и "точно наизусть"  она  отбарабанила
все, что требовалось "карты она тоже разложила кое-как",  должно  быть,  она
гадала просто по руке.
     - У вас закаленный в житейских бурях  характер,  сказала  она  старухе,
которую привела к ней забота о ее лавке, - вы привыкли навязывать окружающим
вашу волю, вы Козерог. Вы энергично и уверенно держите в  руках  руль  вашей
жизни и в конечном счете восторжествуете. Вы  должны,  однако,  остерегаться
двух страстей, бушующих в вашей душе, и не должны чрезмерно  доверять  даме,
имя которой начинается на букву Б. Она может помешать вашему счастью. В июне
будущего года будьте особенно осторожны, потому что Сириус будет  находиться
под  знаком  Весов,  что  для  вас  неблагоприятно.  Но  я  не  вижу  других
опасностей, которые могли бы вам угрожать. Один шиллинг, дамочка!
     Мэри все это запомнила от слова до слова, она даже  чуточку  посмеялась
над гадалкой. Тем не менее она не  прочь  была  узнать  и  свою  судьбу,  но
старухе стало дурно, потому что она с утра ничего не ела.
     - Хочется знать, как и что, - говорила Мэри, - а где узнаешь?
     После неудачной попытки связаться с "Зеркалом"  Мэри  в  пятницу  утром
опять побежала в антикварную лавку Фанни Крайслер. Фанни пришла в ужас от ее
вида и на все утро оставила ее у себя: она рассчитывала, что  Мэк  зайдет  к
ней. Но Мэк не зашел, и в полдень обе женщины отправились к нему  на  дом  в
Нанхед, хотя Фанни знала, что Мэку это будет неприятно.
     Полли приняла их довольно любезно. Она  пригласила  их  в  гостиную  и,
надев передник, побежала на кухню  разогреть  чай.  Все  это  она  делала  с
подчеркнутой деловитостью, свойственной всем молодым хозяйкам,  для  которых
возня с кухонной посудой еще содержит в себе нечто сексуальное.
     Фанни строго-настрого запретила Мэри говорить о делах. Они, мол,  будут
ожидать Мэка. Но не успела Персик подать чай, как Мэри залилась слезами.  Ей
уже нечего было ожидать.
     Она  рассказала  почти  все,  что  можно  было  рассказать,   умолчала,
разумеется, о бессмысленных обвинениях, из-за которых даже "Зеркало" чуть не
лопнуло от смеха; но зато она выложила все, что могло  свидетельствовать  об
обязанностях Мэка по отношению к ней.
     Полли с любопытством разглядывала ее. Она даже не успела  сесть  и  все
время держала в руках чайную посуду.
     Дело было ясное: Мэкхит заманил эту женщину в  одну  из  своих  дешевых
лавок и бросил там на произвол судьбы. Гораздо милосердней  было  бы  с  его
стороны проломить ей череп дубиной, как только он ею пресытился.
     Чайная посуда чуть дрожала в руках Полли, когда она  отвечала  Мэри.  А
сказала она ей приблизительно следующее.
     О делах она не берется судить. То, что ее муж (мой муж) "заманил"  Мэри
в д-лавку, кажется ей  не  очень  правдоподобным.  Вероятно,  он  ей  просто
подарил лавку. Что он обрек ее там на  голодную  смерть,  звучит  прямо-таки
смешно, и подобное обвинение она, как жена Мэка, попросту отметает. Ведь  не
одна Мэри владеет д-лавкой! И не собирался  же  Мэк  "обрекать  на  голодную
смерть" всю эту массу людей, владеющих  д-лавками!  Все  это  в  достаточной
степени неправдоподобно. Что же до остального, то тут она должна сказать  ей
как женщина женщине: по ее мнению, все то, что Мэк полагал нужным и полезным
делать до брака, ее не касается. Все же ей  хотелось  бы  высказаться  и  по
этому поводу, опять-таки как женщине: когда женщина сходится с мужчиной, она
обычно знает, чего ради она это делает. Она действует на собственный страх и
риск. И это не дает ей права требовать от мужчины, чтобы он потом всю  жизнь
ее содержал. А то у каждого мужчины было  бы  к  тридцати  годам  не  меньше
полдюжины семей. И вообще не всегда  другие  виноваты  в  том,  что  человек
очутился под колесами.
     Изложив  все  это,  она  довольно  резко  поставила  поднос  на   стол.
Воцарилась тишина. Суэйер перестала плакав и ничего не  выражающим  взглядом
смотрела на стоявшую перед ней молодую женщину. Фанни  тоже  была  удивлена.
Она резко встала.
     Мэри как бы очнулась и тоже встала, хотя  и  не  так  порывисто.  Очень
медленно, неуверенными руками она поискала на столе свою сумку.
     Тем временем Полли опять взялась за чайник и начала разливать чай.  Она
еще не успела поставить чайник на стол, как обе женщины ушли.
     Фанни не хотела отпускать  Мэри.  Но  та  покачала  головой  и  села  в
проходивший трамвай, У нее  было  какое-то  растерянное  выражение  лица,  и
трамвай (Фанни сразу же это заметила) пошел не в сторону Малберри-стрит, где
помещалась ее лавка. Она уже не управляла своими мыслями. Ей оставалось жить
только 27 (двадцать семь) часов.
     Весь остаток дня Фанни разыскивала Мэкхита. Они встретились  только  на
следующее утро: он  на  минуту  забежал  к  ней  в  лавку,  обеспокоенный  и
возмущенный  вчерашним  посещением,  о  котором  ему  рассказала  жена.   Он
накинулся на Фанни и стал допытываться, что  произошло.  Фанни,  не  моргнув
глазом, рассказала ему все. Она прямо-таки не находила слов, до того  ей  не
понравилось поведение Полли. Она вдруг почувствовала, что и она сама - всего
только служащая. Поведение Мэка ей тоже не понравилось.
     Она заговорила о новой лавке на Клайт-стрит и о том,  что  Мэри  Суэйер
окончательно выбилась из сил. Она все время твердит, что утопится.
     Он злобно посмотрел на Фанни, когда она сказала, что Мэри  Суэйер  ждет
его на Малберри-стрит, и выбежал из лавки. В тот день должно было состояться
второе заседание наблюдательного  совета  ЦЗТ.  До  заседания  у  него  было
множество дел.
     Спустя несколько часов он отправил посыльного с запиской, в которой  он
назначал Мэри Суэйер свидание около семи часов в одном  трактире  неподалеку
от Вест-Индских. доков. Ему, как видно, пришло в  голову,  что  она  слишком
много знает.
     Придя около пяти часов на Малберри-стрит, Фанни с облегчением  увидела,
что лавка еще открыта. Мэри сидела за прилавком; прочтя записку от  Мэкхита,
она кивнула. В лавке находился какой-то мужчина с деревянной ногой.
     Ровно в шесть Мэри заперла лавку, отпустила швей и вскоре затем уложила
детей в кровать.  Потом  она  пошла  вместе  с  Фьюкумби  по  направлению  к
Вест-Индским докам. Таким образом, в последние часы своей жизни она  все  же
не была одна.
     По дороге солдат  пытался  втянуть  ее  в  разговор.  Но  она  отвечала
односложно. Возле трактира она отослала его. Зря он ее провожал. А между тем
ей ничего не стоило, как ему казалось, дать какие-нибудь  сведения,  которые
укрепили бы его положение у господина Пичема.
     Как впоследствии показал хозяин, Суэйер около  двух  часов  прождала  в
пустом трактире. Потом, не дождавшись Мэкхита, она пошла  по  направлению  к
докам. Она сказала хозяину, что пойдет навстречу господину, который назначил
ей свидание. Но ей уже некому и нечему было идти навстречу.
     Несколько часов спустя тело ее было выловлено  из  воды  полицейским  и
двумя докерами.
 
        ГОСПОДИН ПИЧЕМ НАХОДИТ ВЫХОД
 
     Ввиду того, что Мэри Суэйер попросила Фьюкумби на обратном пути зайти к
ней, чтобы присмотреть за детьми, и дала ему  ключ,  ему  пришлось  остаться
ночевать у нее иначе она не могла бы попасть домой.
     Наутро ее принесли. В лавку тотчас же сбежались соседи, так что солдату
удалось уйти незамеченным. Труп положили на прилавок - на  кровати  в  жилой
комнате были навалены картонки из-под трикотажа.
     От Фьюкумби Пичем своевременно узнал  о  смерти  Мэри  Суэйер  и  успел
принять  соответствующие  меры.  В  первую  голову  он  постарался  выяснить
действительную обстановку происшествия.
     Он послал на  разведку  не  менее  тридцати  нищих,  которые  принялись
собирать сведения не только в Вест-Индских доках, но и на Малберри-стрит,  в
антикварной лавки Фанни Крайслер и Нанхеде.
     Люди Пичема были на Малберри-стрит, когда туда впервые явилась полиция.
     - Он узнал, что докеры около девяти часов видели особу  женского  пола,
которая быстро шла по направлению к реке. После обеда Фьюкумби, зашедший  на
Малберри-стрит за детьми, чтобы переправить  их  к  Фанни  Крайслер,  принес
записку, в которой Mэк назначал Мэри свидание. Ребенок Мэри сжевал один угол
этой записки. К вечеру у Пичема не оставалось сомнений, что тут имело  место
самоубийство.
     Чтобы окончательно в этом удостовериться, он потратил целых два дня  на
справки,  касавшиеся  Мэкхита.  Где  он  находился  в  момент  происшествия,
оказалось невозможным установить, но одно было совершенно очевидно: он в тот
вечер не виделся с Мэри Суэйер. И все же одного его намерения встретиться  с
ней было на крайний случай уже достаточно, чтобы предъявить ему обвинение.
     Твердая уверенность в  том,  что  Мэкхит  действительно  непричастен  к
смерти Мэри Суэйер, была совершенно необходима, потому что, будь он  в  этой
смерти повинен, он, несомненно, имел бы безупречное алиби. Он мог иметь  его
и так, к этому нужно быть готовым. Но, во всяком  случае,  он  его  себе  не
подготовил.  А   естественное   алиби   при   всех   обстоятельствах   менее
правдоподобно и убедительно.
     Итак, Пичем пригласил хорошего адвоката, который взял  на  себя  защиту
интересов осиротевших  детей  Мэри  Суэйер  и  передал  в  прокуратуру  весь
материал. Пичем имел возможность вмешаться в дело в  качестве  попечителя  о
бедных.
     Адвокат по фамилии Уолли был вполне согласен с  господином  Пичемом  во
всем, что касалось алиби господина Мэкхита. Он сказал:
     - Исходя из имеющегося у нас материала, я, как и вы, совершенно  уверен
в полной непричастности вашего зятя к смерти Мэри Суэйер. Вследствие этого я
и мысли не допускаю, что у него есть  алиби.  Он,  несомненно,  будет  нести
чушь,   вроде    "ясиделвресторане",    или    "ябылвтеатре",    или    даже
"янемогукомпрометироватьдаму". Последняя отговорка, насколько я понимаю, при
создавшемся положении вещей особенно  соответствовала  бы  вашим  интересам.
Настоящее алиби нужно создать, а создать его можно только в том случае, если
в самом деле совершено преступление. Оно является составной,  более  того  -
основной частью преступного деяния. Возьмите  хотя  бы  такую  область,  как
политика. Когда, например, объявляется война, всегда имеется в запасе алиби.
Не говоря уже о государственных переворотах. Виноват  всегда  тот,  на  кого
напали. У напавшего всегда есть алиби.
     Материал, переданный в прокуратуру, состоял из собственноручной записки
Мэкхита, показаний бывшего солдата Джорджа Фьюкумби и показаний двух уличных
нищих, которые могли присягнуть, что в субботу около девяти часов вечера они
видели Мэкхита в обществе опознанной ими Мэри Суэйер в  районе  Вест-Индских
доков.
 
        ГОСПОДИН МЭКХИТ НЕ ЖЕЛАЕТ ПОКИДАТЬ ЛОНДОН
 
     Мэкхит был арестован только в  четверг  на  следующей  неделе.  Получив
извещение Брауна, он вызвал жену  в  гостиницу,  расположенную  в  восточной
части города. О'Хара привел ее, и они поужинали  втроем.  О'Хара  успел  уже
кое-что предпринять, но он слишком поздно узнал о  случившемся.  Фанни,  как
это ни странно, ничего ему не сказала, а между тем она не могла не  знать  о
смерти Суэйер.
     О'Хара успел до этого побывать у  Брауна.  Браун  тоже  слишком  поздно
узнал, что все случившееся имеет отношение к Мэкхиту. Следствие вел Бичер из
Скотленд-Ярда, неистовая ищейка из тех, что, напав на, след, ни  за  что  не
бросят его. Бичер сразу же предположил самоубийство; опрос других владельцев
д-лавок, а также ряд помещенных в "Зеркале" статей о последних  мероприятиях
Мэкхита,  поставивших  д-лавки  в  весьма   стесненное   положение,   давали
достаточно  оснований  предположить  самоубийство.  Но   после   решительных
показаний Пичема, переданных адвокатом Ммли, Бичер  предъявил  незаконченное
письмо Мэри Суэйер, найденное среди вещей  покойницы.  В  этом  письме  Мэри
признавалась, что  она  анонимно  посылала  куда  следует  имевшиеся  у  нее
газетные вырезки, касавшиеся Ножа, и просила адресата отнестись к ней  "хоть
чуточку приличней". Письмо начиналось с обращения: "Дорогой Мэк".
     О'Хара даже мог точно указать время, когда умерла Мэри:  это  произошло
около девяти часов вечера. Как только он об этом  заговорил,  Мэкхит  быстро
поглядел ему в глаза. Девять часов - это  было  очень  невыгодное  время.  В
девять часов Мэкхит присутствовал на заседании правления ЦЗТ. Не только  то,
о чем говорилось на этом заседании, но и самое пребывание Мэкхита в  конторе
ЦЗТ ни в коем случае не должно  было  стать  предметом  огласки,  иначе  все
мероприятия  последних  дней  были   обречены   на   провал.   Блумзбери   -
добродушнейший щенок, но он наверняка не станет лгать суду и утверждать, что
собравшиеся играли в бридж.
     Итак, Мэкхиту оставалось только исчезнуть и отсидеться за  границей  до
тех пор, пока Браун не замнет следствия или пока не будет закончено  дело  с
Коммерческим банком. О'Хара считал, что Мэкхит  должен  вместе  с  Гручем  и
Фанни уехать в Швецию и заодно организовать там "закупки".
     Что  до  здешних  дел,  то  О'Хара  требовал,  чтобы  ему  была  выдана
доверенность,  но  Мэкхит  предпочел  выдать  ее  Полли;  они  еще   немного
поспорили, и О'Хара ушел.
     Полли слушала с бледным лицом, ни о чем не спрашивая. Она  поняла,  что
все происшедшее - дело рук  ее  отца.  Что  касается  Мэри,  то  Полли  была
убеждена, что та утопилась только для  того,  чтобы  отомстить  Мэкхиту.  Но
прежде всего она ни за что не  хотела  отпустить  Мэкки  в  Швецию  с  Фанни
Крайслер.
     После обеда они  молча  пошли  домой.  Когда  она,  раздеваясь,  гневно
заговорила о предстоящей поездке Мака с Фанни, он рассмеялся и тут же обещал
оставить Фанни в Лондоне. Он утверждал, что  Фанни  путается  с  Гручем.  Но
подозрения Полли не рассеялись. Она верила Мэку во всем, но только не в том,
что было связано с женщинами.
     Поздно ночью он проснулся, услышав ее всхлипывания. Несколько минут она
бормотала  что-то  невнятное,  а  потом,  взяв  с  него  слово,  что  он  не
рассердится, призналась, что около недели тому  назад  ей  приснился  глупый
сон. Ей снилось, что она спит с О'Хара. Всхлипывая, она спросила Мэка, очень
ли это скверно с ее стороны. Похолодевший от ужаса Мэк лежал неподвижно.
     - Видишь, - сказала она, - теперь ты на меня сердишься. Лучше бы я тебе
ничего не рассказывала,  лучше  никогда  ничего  не  рассказывать.  Разве  я
виновата, что мне снятся сны? И кроме того, это продолжалось очень  недолго,
и еще неизвестно, был ли это О'Хара. Может быть, это  был  вовсе  не  он.  Я
решила, что это он, только когда проснулась, и очень испугалась. Я ведь ни с
кем, кроме тебя, не хочу спать. Но за сны свои  я  не  отвечаю.  А  потом  я
подумала: ты не поймешь и еще, не дай Бог,  вообразишь,  что  я  интересуюсь
О'Хара, а на самом деле ничего подобного. Он мне  совсем  не  нравится.  Ну,
скажи, что  ты  не  сердишься,  Мэк!  Я  такая  несчастная!  Зачем  мне  это
приснилось? Если бы ты не уезжал, я бы тебе вообще ничего не сказала. И  мне
с тех пор больше не снились  такие  глупости,  ни  одного  разу.  А  если  и
снились, то только про тебя.
     Мэк долго лежал, не отвечая. Потом, не обращая внимания на  ее  попытки
прижаться к нему, он, лежа неподвижно, как чурбан, отрывисто и  хрипло  стал
допрашивать ее: как все было (точно)? Происходило ли это в кровати? Легли ли
они на кровать специально с этой целью?  Обнимал  ли  он  ее  -  только  или
произошло еще что-нибудь? Принимала ли она участие? Сразу ли она поняла, что
это О'Хара? Почему она, когда ей под конец, по ее собственным словам,  стало
все ясно, не перестала? Испытывала ли она удовольствие? Почему, если она  не
испытывала особенного удовольствия, она не перестала  в  тот  самый  момент,
когда  узнала  О'Хара?  Что  она  понимает   под   словами   "не   особенное
удовольствие"? И так далее и тому подобное, покуда Полли, устав от слез,  не
заснула.
     В конце концов они, разумеется, помирились, и Мэкхит обрадовался, когда
она с новой силой потребовала, чтобы он не брал с собой Фанни  Крайслер.  Он
стал уговаривать ее вернуться к родителям. Он ссылался на то,  что  там  она
будет ему полезней, чем где бы то ни было. Она будет сообщать ему  обо  всех
планах ее отца, направленных против него. Они заснули успокоенные.
     Уже на следующее утро они простились друг с другом.  Уходя,  Мэк  опять
надел свои замшевые перчатки, но захватил и трость со  стилетом.  Его  поезд
уходил поздно вечером, но у него было еще много дел в городе. У людей О'Хара
наверняка было неважное настроение, и нужно было повидать; также Аарона  или
же кого-нибудь из Опперов.
     Однако в первую очередь Мэк отправился к Гону, которому он в свое время
передал материал против маклера Кокса, компаньона Пичема.  Материал  до  сих
пор еще не был опубликован. Гона не оказалось дома. По словам  домашних,  он
ушел в редакцию "Корреспондента". Он действительно  был  там;  его  окружали
газетчики, пытавшиеся выудить у него сведения о предстоящих  скачках.  Когда
Мэкхит вошел, в комнате воцарилась странная тишина.
     - Ого! - сказал один из газетчиков довольно дружелюбно. -  Мэкхит!  Вы,
наверно, хотите поместить в  нашей  газете  протест  против  вашего  ареста?
Неужели вас арестуют здесь? Это очень мило с вашей стороны!
     Гон, который сидел в центре,  жуя  не  меньше  полфунта  резины,  сразу
понял, что Мэкхит ни о чем еще не знает, и достал из кармана газету.
     Мэкхита уже разыскивали. Его портрет и фамилия были  помещены  во  всех
утренних выпусках. Бичер дал интервью и сообщил о письме покойницы.
     Гон взял Мэкхита под руку и увел его из редакции.
     Они зашли в трактир.
     Материал против Кокса, пояснил Гон, является,  в  сущности,  материалом
против Хейла из  морского  ведомства,  ибо  речь  идет  о  жене  последнего.
Кампания откроется в самые ближайшие дни.
     Он умолчал о том, что использовал переданный ему материал исключительно
в целях  крупного  вымогательства.  Господину  Пичему  этот  материал  стоил
огромных денег. Приданое Полли не стало от этого больше.
     Мэкхит еще раз внушил ему, что он отнюдь не хочет  открытого  скандала:
он хочет только как следует запугать всю компанию, сгруппировавшуюся  вокруг
Кокса. Гон обещал сделать все, что в его  силах,  и  попросил  Мэкхита  дать
интервью.
     Они вместе составили его.
     Интервью успело попасть в вечерний выпуск. Крупный оптовик  Мэкхит  был
крайне изумлен обвинением, предъявленным ему полицией.
     "Я купец, - было сказано в интервью, - а не  преступник.  У  меня  есть
враги. Беспримерный успех и расцвет моих д-лавок заставил  их  зашевелиться.
Но я не имею обыкновения нападать на  моих  противников  с  ножом  в  руках,
стараюсь победить их неустанными заботами о благе моих клиентов. Не  пройдет
и нескольких дней, как все  направленные  против  меня  обвинения  падут  на
головы тех, кто их распространяет. Я надеюсь,  что  никто  из  моих  деловых
друзей - представителей  розничной  торговли,  чье  процветание  мне  дороже
всего, не усомнится во мне. С Мэри Суэйер я был знаком очень мало. Насколько
мне известив она владела небольшой д-лавкой где-то в районе  Малб