каких обстоятельствах не должны были иметь места, могли принести один лишь вред: такие разговоры только низвели бы невозможное на степень возможности, а это лишило бы Пичема главного оружия - его очевидной неспособности представить себе, что столь гнусный поступок мог быть совершен. Среди ночи или под утро Пичем, как обычно, встал с кровати и побежал наверх, на галерею, посмотреть, дома ли еще Полли. Заглянув в полуоткрытое окно, он увидел на кровати смутные очертания ее тела. Она преспокойно жила дома и, как видно, даже не встречалась с мужем. Во всяком случае, следовало как можно скорей расторгнуть этот брак. Пичему была нужна его дочь. В том, что Кокс и теперь еще женится на ней, Пичем ни минуты не сомневался. В Саутгемптоне он убедился в слепой похотливости маклера. Этот распутник, вне всякого сомнения, был покорным рабом своих страстей. А Мэкхит, судя по всему, не возражал против дальнейшего пребывания его жены под родительским кровом. Он не предпринял никаких серьезных шагов, беспрекословно позволил спустить себя с лестницы и, насколько Пичему было известно, нигде пока еще не распространялся о том, что он женат. Угроза лишить дочь наследства, судя по всему, подействовала. Он, очевидно, рассчитывал на деньги. Они, верно, были нужны ему. Его д-лавки широко задуманы и весьма ловко выкачивали сбережения у мелких и мельчайших людишек, но, с другой стороны, они достаточно примитивны - собственно говоря, не что иное, как темные, кое-как оштукатуренные конуры с двумя-тремя кипами случайного товара на сосновых досках, с отчаявшимися людьми за прилавком. Откуда он доставал товары по такой дешевке, никак нельзя было выяснить. Пичем пытался через своих нищих войти в сношения с владельцами лавок. Однако добился он немногого. Люди упорно молчали, они ненавидели нищих, а возможно, и сами мало что знали о происхождении товаров. Несколько больший успех имели его изыскания относительно прошлого Мэкхита. Целые периоды его жизни были покрыты тем полумраком, который заставляет биографов наших знаменитых предпринимателей неожиданно становиться немногословными; чаще всего их герои внезапно и совершенно необъяснимо "подымаются" из неизвестности после стольких-то и стольких-то лет "тяжелой и самоотверженной работы", причем биографы обычно забывают указать - чьей работы. Мелкие конкуренты д-лавок утверждали, будто господин Мэкхит в дни своей не столь уж далекой молодости привлекался к ответственности за брачные аферы. Обманутых им девушек они называли "д-невестами", но адреса их указать не могли. Эти глухие сплетни невозможно было использовать. Одно было так или иначе ясно: биография Мэкхита начиналась где-то на самом дне города. В былые - не столь уж далекие - времена методы этого удачливого господина были еще более неприкрытыми, еще более грубыми и еще более доступными для судебного преследования. Между прочим, Пичем посетил редакцию "Зеркала" - листка, утверждавшего в свое время, что в его распоряжении большой материал против владельца д-лавок. В редакции, однако, с большим трудом припомнили все это дело и невнятно забормотали, что у них недостает документальных данных. Пичем принужден был уйти, ничего толком не узнав, но унося впечатление, что они все-таки что-то знают и даже располагают соответствующим материалом. Госпожа Пичем, в эти дни более чем когда-либо предоставленная самой себе, а следовательно, и погребу, смутно догадывалась об опасности, нависшей над домом, и, в свою очередь, ломала голову, как разлучить Полли с "лесоторговцем". Она терпеть не могла Кокса, считая его "фальшивым человеком", но он определенно был более выгодной партией. Она строила планы, как бы накрыть Мэкхита с какой-нибудь женщиной. У него, несомненно, должны быть амурные дела; она не могла забыть, как он обнимал Полли за бедра, а ведь последнее время он жил один. А потом ей приходило в голову, просветленную несколькими стаканчиками вишневки, что на этой стадии подобные истории с неизбежными потоками слез и примирением могут лишь укрепить отношения супругов. И она отказывалась от своих планов. Ничем уже несколько раз подумывал о том, чтобы предложить охотнику за приданым денег, но никак не мог решиться на этот противоестественный шаг. Он послал к Мэкхиту Бири. Лесоторговец принял его в антикварной лавке Фанни Крайслер. Бири присел, груда сырого мяса, на краешек хрупкого стула чиппендейл {Стиль мебели (комбинация мотивов рококо, готического и китайского искусства), названный так по имени английского мебельного мастера Томаса Чиппендейла (род. ок. 1718-ум. 1779) и получивший большое распространение в XVIII-XIX веках.}; он играл котелком, свесив его между толстыми коленями. - Господин Пичем просит передать вам, - выложил он напрямик, - чтобы вы как можно скорей выпустили из игры Полли, не то плохо вам придется. Довольно она с вами цацкалась. И, что самое главное, довольно господин Пичем с вами цацкался. Если вы думаете, что пристроились к жирному пирогу, то это величайшее заблуждение, сударь. Приданого не будет. Наличных денег у нас в обрез. Если у вас другие сведения, значит, вам наплели невесть что. Кстати, мы напали на след нескольких баб, которые тоже могли бы назваться госпожами Мэкхит, если бы они того захотели и знали ваш адрес. Зарубите себе на носу - мы ни перед чем не остановимся, чтобы избавиться от вас. Но господин Пичем сказал, что он не хочет скандала, он предпочитает все уладить тихо-мирно; почему - мне непонятно. Я, знаете ли, взялся бы за это дело совсем иначе. Мэкхит рассмеялся. - Передайте моему тестю: если он испытывает затруднения, я охотно помогу ему небольшой суммой, - сказал он дружелюбно. - Мы не испытываем никаких затруднений, - грубо сказал Бири, - а вот вы их скоро испытаете. Мы живем в государстве, сударь, где уважают законы. Еще раз повторяю: у нас нет той малины, на которую вы заритесь. Зря стараетесь, сударь! Мы бедные, почти нищие люди, но мы не позволим наступать себе на ноги. А то, знаете, и червяк может поднять голову, и притом еще как! - Но только на улице, - возразил Мэкхит, - пускай он поднимает голову на улице, а не в моей лавке! Бири ушел, зловеще хрюкнув. Пичем вздохнул, выслушав его отчет. В его распоряжении было ровно два месяца; по истечении этого срока он должен был либо получить дочь в полное свое распоряжение, либо платить. Ресторатор Краул не солгал. Выяснилось, что ему не только негде достать деньги, но что вообще спасти его может только удачный - и притом немедленный - исход сделки с транспортными судами. Он окончательно обанкротился. Баронет, еще молодой человек, тоже открыл наконец рот и признался, что он неплатежеспособен. Он владел несколькими заложенными имениями в Шотландии, и ему грозила опека. Пичем и Истмен уговаривали его в конторе Пичема, как больную лошадь. Баронет имел возможность жениться на деньгах. В его распоряжении была самостоятельная американка, готовая купить его древнее имя и светские манеры. Ей нравилась мебель в английских помещичьих домах, в особенности стулья. Молодой Клайв называл ее козой и содрогался от ужаса, но Истмен реагировал весьма кисло; он сделал строгое лицо и подчеркнуто почтительным тоном осведомился о ее здоровье. Сравнение американки с разбитой на ноги лошадью он пропустил мимо ушей. Оба компаньона пригрозили молодому человеку скандалом в случае краха КЭТС и до тех пор взывали к его совести, покуда он не пообещал им пристойно обращаться с американкой. - Для чего, - сказал Истмен Пичему по дороге домой, - мы так тщательно воспитываем наших дворянчиков в колледжах, муштруем их, всячески оберегаем от растлевающего влияния науки и прививаем им аристократические манеры настолько, что они способны внушить уважение самой зазнавшейся челяди. Гобеленов не вешают в сараи. Кровных рысаков выпускают на скачки. Кровных, господ выращивают тоже не для их собственного удовольствия. Одно время рынок был несколько перенасыщен нашими лордами. В настоящее время он вновь достаточно емок. Они - лучшее, о чем могут мечтать эти дочери заатлантических мясников и чулочных фабрикантов, если они хотят, чтобы возле них было нечто такое, что действительно умеет зевать по всем правилами искусства и, помимо всего прочего, умеет держать в ежовых рукавицах низшие расы. Вы можете прочесть в любой газете, что цвет нашей страны отличается за океаном и пользуется всеобщей симпатией. Тем не менее Клайв по-прежнему оставался уязвимым местом КЭТС. Назначенному на понедельник заседанию предшествовала беседа Пичема с Коксом. Кокс выслушал сообщение о полной неплатежеспособности Краула и предстоящем банкротстве баронета без всякого волнения. Он только заметил, что предпочитает иметь дело с Компанией по эксплуатации транспортных судов как с юридическим лицом. Он посоветовал отсечь гнилые сучья от ствола, но позаботиться о том, чтобы низвергнутые компаньоны держали язык за зубами, и заговорил о Полли. Она не выходит у него из головы, признался он. Памятное мрачное происшествие в Саутгемптоне внутренне переродило его. В нем, так сказать, вскрылись лучшие стороны его природы. Он испытывает удивительную для него самого жажду чистоты. Полли - его идол. Она кажется ему чистым источником. Беседа с ней исцеляет его и в какой-то степени вселяет в него бодрость на целую трудовую неделю. Все это он сказал очень просто, глядя Пичему прямо в глаза. Пичем внимательно выслушал его и понял, что им удастся без труда договориться между собой о деле с транспортными судами. Он оценил по достоинству осторожность, с какой выражался Кокс. Маклер умел быть хладнокровным. Пичем один отправился в бани. Прочие компаньоны уже поджидали его. Никто не купался. Все сидели одетые на деревянных табуретках, хотя воздух в помещении был невыносимо душен и влажен. Пичем сначала доложил о крушении Краула и баронета. Оба они сидели, опустив глаза; баронет улыбался. - Общие убытки составляют, - продолжал Пичем, - около двадцати шести тысяч фунтов, как совершенно правильно указал Кокс; таким образом, на каждого компаньона приходится примерно три тысячи восемьсот фунтов. Компания по эксплуатации транспортных судов заинтересована в том, чтобы ликвидировать дело по возможности без шума. Он предложил воспользоваться помощью его банка - Национального депозитного банка, к которому он готов обратиться, если ему будет поручено дальнейшее ведение дел. Компаньоны, потея, кивнули. Краул и баронет тоже кивнули. Пичем задумчиво поглядел на них. Потом он заговорил вновь и без всяких околичностей потребовал от Краула и баронета, чтобы те выдали долговые обязательства на свою долю убытков, а также подписали документ с подробным изложением хода событий. Они должны удостоверить, что, осмотрев старые суда и выслушав заключение эксперта о полной их негодности, они продали их правительству и приняли от последнего авансовый платеж. Этот документ будет им возвращен, как только они погасят свою задолженность, а до тех пор не будет использован против них, ибо это может скомпрометировать всю компанию в целом; зато он гарантирует компанию от каких бы то ни было нескромностей с их стороны. Баронет покорно подписал. Он понимал одно: теперь он безропотно должен вступить в брак с "козой". Ресторатор был вне себя. Он заявил, что ни за что не опозорит свою жену и семидесятисемилетнего тестя. Это просто невозможно. Он не мог продать правительству неисправные суда. Его тесть был в свое время полковником. Кроме того, подписав подобный документ, он никогда уже не сможет посмотреть своим детям в их (ясные) глаза; их отец не может и не должен быть преступником. Он всю жизнь успешно боролся с соблазном неправедного обогащения. Иначе он бы разве так теперь выглядел? Честь ему и посейчас дороже денег. - Вы разорили меня, - сказал он, подписывая бумагу и обливаясь слезами, - вы мне сломали хребет. Сцена эта подействовала всем на нервы. - Этот Краул, - сказал Истмен Муну по дороге домой, - не умеет терять деньги. Низкая порода! Ни малейшего понятия о чести! Посмотрите на баронета! Подписал, как подобает мужчине. Женится на жуткой особе, как подобает мужчине. Он отвечает за свои поступки. Человек, обремененный семьей, просто не должен ввязываться в борьбу за существование. Он не смеет смотреть в глаза детям? А "Красавице Анне" он посмел смотреть в глаза? "Юному моряку" по меньшей мере столько дет, сколько его тестю. А он не задумался вновь послать его в бой. А почему бы не повоевать его тестю? Я тоже не большой охотник платить. У Финни рак желудка. А разве он ропщет? Разве он бросает свой рак на чашу весов? У Пичема два пая. А разве он жалуется? Краул просто плохо воспитан. Таким людям вообще не место в Сити. Придется теперь заранее спрашивать своего будущего партнера: "А где вы воспитывались, сударь? Сможете ли вы, совершив сделку, смотреть в глаза вашим детям? Достаточно ли еще бодр ваш уважаемый тесть?" Краул даже не англичанин - для меня, во всяком случае. И этакий сброд смеет претендовать на принадлежность к господствующей расе! Пичем чувствовал себя после заседания прескверно. Договор с правительством переходил в руки Кокса после того, как КЭТС погасит свои финансовые обязательства. А Кокс до сих пор не сказал ему ничего определенного относительно его участия в этих гигантских прибылях, даже не пообещал списать его убытки. Да, собственно, ни о каком соглашении не приходилось и мечтать, покуда между Коксом и Полли не будет заключен брачный договор. Пичем старался не думать о том, что произойдет, если ему не удастся договориться с Коксом. Уже теперь убытки ложились всей своей огромной тяжестью фактически только еще на троих - на Финни, Муна и Истмена. Если у них не хватит средств на покупку новых судов, то неминуемо разразится катастрофа. Больше чем когда бы то ни было он нуждался в Коксе. Как-то вечером он заговорил о нем с Полли и попросил ее относиться к нему получше. Кокс ничего не должен знать о ее браке. Потом он вскользь упомянул о том, что он затеял вместе с Коксом одно дело с кораблями - и притом так влип, что "нас еще, быть может, продадут с молотка вместе с домом и лавкой". Полли обвела испуганным взглядом знакомую ей с детства уютную комнату с чисто вымытым некрашеным полом, белой кафельной печкой, мебелью красного дерева и тюлевыми занавесками. Она очень любила старый дом, особенно его дворы и деревянные галереи; из-за того, что отец упомянул о каких-то кораблях, ей ночью приснилось, что их дом, состоящий, в сущности, из трех домов, утонул в море и что морские волны хлещут в его двери. Утром она была почти уже согласна принести себя в жертву. "В конце концов я не желаю быть причиною таких ужасов, - думала она, - чтобы меня потом упрекали в том, что я не хотела пожертвовать собой. Конечно, не так-то легко молодой девушке отдаться нелюбимому мужчине, да еще с такой внешностью, как у господина Кокса. Но семья есть семья, и быть эгоисткой некрасиво. Нельзя думать только о себе". Понежившись еще немножко в постели, она вспомнила, кстати, о брошке, которую она как-то видела у Кокса и которая в ее воображении была неразрывно с ним связана. Сначала ей хотелось получить эту брошку, чтобы продать ее за пятнадцать фунтов, так как ей тогда настоятельно были нужны пятнадцать фунтов. Теперь они ей больше не были нужны, но брошку ей все-таки хотелось получить. После обеда она отправилась с отцовским письмом к Коксу. Когда отец передавал ей письмо, она сделала холодное и высокомерное лицо. Она больше не верила тому, что он говорил вчера про грозящее им разорение, - отец просто терпеть не мог Мэка. С Коксом она тоже была очень холодна. Она еле взглянула на брошку, которая все еще лежала на письменном столе. Тем не менее брошка произвела на нее впечатление. Кокс уселся довольно далеко от письменного стола в качалку и подал ей несколько альбомов, переплетенных в толстую кожу. Но, пока он читал письмо, она не раскрыла их. Он встал и вышел из комнаты. Она все-таки не раскрыла альбомов. Тем не менее, когда он вернулся в комнату, лицо ее пылало. Дело в том, что она вдруг твердо решила заполучить брошку. "Если он мне ее подарит, - подумала она, - все дело будет продолжаться минут пять, да и то едва ли. Даром он меня не посмеет просить при его наружности. Брошка наверняка стоит фунтов двадцать и очень пойдет к открытому платью. Разумеется, я позволю ему только поцеловать меня, в крайнем случае обнять за талию. За такую брошку это не так уж много. Другие девушки в моем возрасте принуждены делать Бог знает что, чтобы иметь возможность заплатить за комнату. Мужчины прямо какие-то сумасшедшие: за такую малость - такие ценные вещи! Ну что ж, таковы они". И она вздохнула. Войдя в комнату, маклер решил, что она таки заглянула в альбомы и поддалась их воздействию. Помахивая ответным письмом, чтобы поскорей высохли чернила, он подошел к ней. Увидев его лицо, она поспешно встала. Он удостоверился в том, что сестры нет дома, и, положив письмо на стол, накинулся на Полли. Она сопротивлялась слабо, сначала чуточку пожалела, что ей так и не удалось получить брошку, но потом покорилась, потому что он был прямо вне себя, а также удовольствия ради. Истинного блаженства она, однако, не испытала, так как в самый интересный момент вдруг вспомнила про Мэка, которому это навряд ли было бы приятно. Когда она уходила, чернила на письме уже высохли. Она положила его на конторку отца, поднялась к себе и сразу же принялась укладывать вещи. Спустя полчаса, не приняв никаких мер предосторожности, она вышла со своим чемоданом через лавку на улицу. По дороге она узнала, что Мэк открыто живет с другой женщиной, с той самой Фанни Крайслер из антикварной лавки у моста Ватерлоо. Отец и мать ждали ее до поздней ночи. Господин Пичем подошел к окну и сказал: - Итак, он все-таки заполучил ее. Он думает, что имеет на это право. Законы писаны не для таких, как он. Он просто забирает все, что ему нужно. Если ему припадает охота спать с моей дочерью, он просто уводит ее из моего дома и кидается на нее. Ему нравится ее кожа! Я оплатил все тряпки, какими она когда-либо пользовалась. В той мере, в какой это зависело от меня, она в жизни не видала собственного тела. Она купалась в ночной сорочке. Глупость ее матери, помешанной на мужчинах, и собственное легкомыслие, результат чтения романов, сделали из нее то, что она есть. Но что я говорю? Разве о любви тут речь? Разве способен этакий тип спать с чем-нибудь, кроме приданого? Ему нужны мои деньги, и он их забирает. Что стало с семьей, с этим тихим приютом? Где-то там гремели жизненные бури, но тут был покой. Жестокая борьба за существование не проникала сюда, где расцветало тихое дитя, лелеемое в лоне добронравия. Суета купли-продажи не доносилась в этот заповедный уголок. Бывало, когда юноша приближался к девушке и, принеся доказательства своих дарований, предлагал ей вступить с ним в брачный союз, безутешные родители могли быть уверены, что только любовь соединяет юные сердца, если не считать нескольких несчастных исключений. Так должно было быть и с моей дочерью. И что же случилось? Жестокие хищники! Я потом и кровью сколачиваю состояние, окруженный мошенниками, обираемый нерадивыми работниками, которые радуются жалованью, а не работе, и вдруг является какой-то Кокс, всучивает мне черт знает что и обворовывает меня. Защищая от него мою жизнь и мое состояние, я обречен видеть, как другой разбойник похищает у меня дочь. А ведь ради нее я стер себе до крови ладони. Зачем якшаюсь я с подонками человечества? Ведь это же акула! Если я стану швыряться моей дочерью, этой последней опорой моей старости, то дом мой рухнет и последняя собака убежит от меня. Грязь из-под ногтей - и ту я буду бояться отдать: мне начнет казаться, что я бросаю вызов голодной смерти. Но Полли не вернулась ни в эту ночь, ни в последующие - до тех пор, пока ее мужа не посадили в тюрьму. И господин Пичем так никогда и не узнал, что она не распалила похоть маклера, но, напротив, утолила ее. В последующие дни госпожа Пичем пила больше, чем обычно, и в этом состоянии делилась своим горем с бывшим солдатом Фьюкумби, ходившим за собаками. Он все еще не мог простить Персику истории с книгой, хотя книга давно уже была у него. Сначала он вообще не хотел брать книгу, ибо гордость его была уязвлена. Но потом он изнемог в борьбе с самим собой и как-то днем, в обеденное время, вновь завладел ею. Его уединенные занятия прервались вследствие разговора с госпожой Пичем. Когда озабоченная мать открыла ему, что несчастная девушка сочеталась браком с купцом Мэкхитом, он вспомнил самую тяжкую пору своей жизни, когда он, получив бега срочный отпуск из армии и потеряв свое пособие, нашел прибежище у солдатки. Она звалась Мэри Суэйер и была владелицей д-лавки. Он неосторожно обмолвился об этом. Вечером господин Пичем вызвал его в контору и дал ему поручение. В Вест-Индских доках несколько десятков рабочих все еще трудились над тремя старыми, смертельно усталыми корытами, которые, по мысли господина Уильяма Кокса, до своей окончательной гибели еще должны были перекачать в новые карманы некоторые суммы из шотландского поместья средней руки, процветающей букмекерской конторы, не совсем твердо стоящего на ногах ресторана в Гарвиче, ряда доходных домов в Кенсингтоне и крупной торговли подержаными музыкальными инструментами на Олд Оук-стрит. Хотя бы последняя из перечисленных фирм должна быть спасена. Книга вторая УБИЙСТВО РОЗНИЧНОЙ ТОРГОВКИ МЭРИ СУЭЙЕР У акулы остры зубы, Нипочем их не сочтешь, У Мэкхита нож как бритва, Только где он, этот нож? Возле моста через Темзу Вдруг свалился человек, Не чума прохожих косит, - На охоту вышел Мэк. И Шмуль Мейер толстозадый Вдруг скончался в цвете лет. Деньги Шмуля сплыли к Мэкки, Но о Мэкки речи нет. Дженни Таулер труп опознан, Вот лежит он, нож в груди, По проспекту ходит Мэкки, А убийцы не найти. Где Альфонс, извозчик славный? Мы увидим ли его? Может, кто-нибудь и знает, Мэк не знает ничего. И пожар великий в Сохо, Семь малюток и старик... Средь зевак мы видим Мэкки, но Против Мэкки нет улик. Ах, в крови вся пасть акулы, Коль удачен был улов. Носит Мэкки Нож перчатки, На перчатках нет следов. "Баллада о Мэкки Ноже" ГЛАВА СЕДЬМАЯ Coelum, non animum mutant, qui trans mare currunt {*}. {* Плывущие за море меняют небо, но не душу (лат.).} ГОСПОДИН МЭКХИТ В сознании рядового лондонца такие фигуры, как; Джек Потрошитель или неизвестный убийца, прозванный; Ножом, не занимали особого места. Если они время от времени и всплывали на страницах не совсем солидных газет, то все же популярность их значительно уступала популярности генералов, ведущих войну в Трансваале; правда, последние, надо сказать, представляли собой опасность для несравненно большего количества людей, чем самые усердные рыцари ножа. Однако в Лаймхаузе и Уайтчепеле Нож пользовался большей известностью, чем генерал, воюющий с бурами. Обитатели огромных каменных консервных банок Уайтчепела отлично понимали, как велика разница между подвигами посредственного генерала и их собственного героя. В его пользу говорило то, что совершаемые им злодеяния были сопряжены с гораздо большей личной опасностью, чем злодеяния официальных героев хрестоматий. Лаймхауз и Уайтчепел имеют свою собственную историю и свои собственные методы преподавания ее. Оно начинается в младенчестве и ведется лицами самого различного возраста. Лучшие из этих преподавателей - дети, и они отлично осведомлены обо всем, что касается царствующих в этих районах династий. Местные владыки не хуже владык из школьных учебников умеют карать непокорных, отказывающихся приносить им дань. Среди них также есть справедливые и несправедливые, но слабохарактерных значительно меньше, ибо им приходится иметь дело с полицией, от чего те, собственно говоря, избавлены. Разумеется, они тоже стараются показать себя с наиболее выгодной стороны: они фальсифицируют историю и создают легенды. Многие выдающиеся люди возникают из тьмы, подобно метеорам. Препятствия, на преодоление которых другим людям, тоже не лишенным способностей, нужны десятилетия, они осиливают в несколько недель. Два-три безрассудно смелых злодеяния, совершенных со всей виртуозностью опытного специалиста, - и они уже на виду. Человек, которого лондонское дно наделило кличкой Нож, в сущности, не мог похвастаться подобной карьерой. И тем не менее он это делал. Его ближайшие соратники по мере возможности замалчивали бесславное, кропотливое начало его карьеры, безуспешные и бездарные годы ученичества. Никто не мог, однако, точно сказать, действительно ли человек, организовавший банду, и есть Нож. Правда, он упрямо и настойчиво внушал своим людям, что он и есть пресловутый бандит Стэнфорд Силз, благодаря чему только и удалось сколотить банду, но в 1895 году в Дартмурской тюрьме был казнен некий человек, которого, правда, не он сам, но полиция упорно именовала Стэнфордом Силзом. Злодеяния, создавшие Ножу славу, сводились к двумтрем следовавшим непосредственно одно за другим уличным ограблениям и убийствам. За них и был повешен незнакомец в Дартмуре. Как известно, народ отказывается верить в смерть своих героев, что в последние годы можно было наблюдать в связи со смертью Китченера {Китченер Гораций Герберт (1850-1916) - фельдмаршал, военный министр Англии (1914-1916). Во время Англо-бурской войны 1899-1902 годов был начальником штаба, а затем главнокомандующим английскими войсками в Южной Африке. Ярый империалист-колонизатор.} или Крюгера {Крюгер Пауль (1825-1904) - бурский государственный деятель, с 1881 года четырежды избиравшийся президентом Республики Трансвааль.}; в силу этого многие убийства с целью грабежа, совершенные зимой 1895 года, приписывались Ножу, хотя они никоим образом не могли быть совершены человеком, покоившимся на Дартмурском кладбище, и навряд ли - тем, кто присвоил себе его кличку и приписывал эти деяния себе. - Этот человек заставлял других злодеев уступать ему славу совершенных ими преступлений с жестокостью, коварством и непреклонностью, которые те вряд ли проявляли в отношении собственных жертв. В этом смысле он лиши немногим уступал университетским профессорам, ставящий свое имя под работами ассистентов. Убийства эти, вероятно, были продиктованы просто-напросто голодом, ибо стояла необычайно суровая зима, и безработица была очень велика. Но у человека, воспользовавшегося славою Ножа для организации своей банды, была еще одна страсть, которая роднила его с людьми, принадлежащими к более близким нам, покупателям книг, сферам: как и большинство наших наиболее удачливых магнатов промышленности, писателей, ученых, политиков и т. п., человек этот любил читать газетные рассуждения о том, будто он в своей деятельности руководствуется, в сущности, не столько материальными соображениями, сколько своего рода спортивным интересом либо жаждой творчества, а может быть, даже и какой-то необъяснимой демонической страстью. В бульварной прессе постоянно появлялись статьи, подчеркивавшие спортивный момент в преступлениях, совершаемых Ножом. Весьма вероятно, однако, что этот демон, подобно всем прочим нашим знаменитым друзьям, перелистывал, кроме газет, также и свою чековую книжку. Во всяком случае, он своевременно понял, что лучшим объектом ограбления в конечном счете являются собственные сотрудники, а это - единственная истина, действительно обеспечивающая человеку карьеру. Сначала банда была немногочисленна, и круг ее деятельности - ограничен. Это были уличные ограбления, лишь изредка перемежавшиеся грубыми и жестокими налетами. Гораздо большей оригинальностью отличались методы сбыта награбленной добычи. Один из них облетел мировую прессу. Два энергичных на вид субъекта входили в шикарный ресторан, скажем в Хемпстеде, на мгновение останавливались, как бы ища кого-то, потом решительным шагом подходили к изящно одетому господину, сидевшему за одним из столиков. - Вот он! - восклицал один из них. - Он сидит и проедает мои деньги! Меня зовут Купер, а его зовут Хок. Вот вам долговая расписка, господин судебный исполнитель! Приговор подлежит немедленному исполнению. Перстень на среднем пальце этого франта стоит не меньше двухсот фунтов, а у подъезда стоит его коляска. Она тоже не из картона сделана, и ее отлично можно продать с аукциона. Обычно официантам приходилось удерживать обедающего, который готов был вцепиться в глотку своему бестактному кредитору. Он заявлял, что он вовсе и не отрицает своего долга, но категорически протестует против подобных способов взыскания. Дело кончалось тем, что оба господина в сопровождении еще нескольких посетителей ресторана выходили на улицу и подвергали коляску осмотру. Вслед за этим в одной из близлежащих харчевен производился аукцион. Должник и оба субъекта исчезали; прибыль же от продажи угнанной коляски и похищенного перстня значительно превышала сумму, которую уплатил бы за них скупщик краденого. Это, несомненно, были новые методы. Скупщик был злокачественной опухолью воровского дела. Трудности, сопутствующие реализации добычи, были наиболее уязвимым местом этой профессии. Все попытки вывести банду на широкую дорогу разбивались об это препятствие. К концу 1896 года Нож почти бесследно исчез из поля зрения лондонских низов, а в Сохо всплыл уравновешенный человек по имени Джимми Бекет, торговавший булыжником, а заодно и дровами. Когда сносились дома, он скупал старый булыжник и весьма точно вел свои книги. Потом в Уайтчепеле произошло несколько крупных хищений булыжника. Среди бела дня, во время обеденного перерыва, на глазах у рабочих несколько подвод увезли сваленный в кучу булыжник. Никому не пришло в голову задержать их. Следы вели в склад Джимми Бекета. Но господин Бекет предъявил безукоризненные документы о происхождении принадлежащего ему булыжника. В районе доков в один прекрасный день была украдена целая улица, на сей раз мощенная торцами. Под вечер явились какие-то люди с подводами, одетые в форму городских рабочих; они поставили рогатки в часы наиболее оживленного уличного движения, разрыли мостовую, погрузили торцы на подводы и уехали. Скандал этот не попал в газеты только потому, что в это время в магистрате как раз производилось расследование, направленное против одной фирмы, которая в этом самом квартале вполне легальными путями, на основании старых, предусмотрительно припрятанных договоров, прибрала к рукам несколько улиц, замощенных в свое время другими, более мелкими фирмами; в результате пришлось вторично оплатить эти улицы, несмотря на то, что они были в полном порядке. Желательно было избежать проведения параллелей. В это же время было зарегистрировано еще несколько нападений и убийств; они также приписывались банде Ножа; впрочем, ими список и закончился. Но газеты почти не обратили на них внимания, так как жертвами их были представители самых низших слоев населения. Это были, в сущности, преступники, убитые в спровоцированной свалке. Тут уже, однако, можно было утверждать с большой уверенностью, что убийства были совершены бандой Ножа. В этот период банда полностью перешла с вульгарных уличных нападений на налеты. Она специализировалась на крупных операциях по ограблению лавок. Уже в 1897 году банда Ножа насчитывала в своих рядах свыше ста двадцати постоянных сотрудников. Организация ее была продумана весьма тщательно, не более чем два-три члена знали "шефа" в лицо. В нее входили контрабандисты, скупщики краденого и адвокаты. Нож (то есть человек, который так себя называл) был в свое время очень плохим налетчиком и, по слухам, сам в этом охотно признавался. Зато он оказался недюжинным организатором. Всем известно, что в наше время пальма первенства принадлежит организаторам. Они-то, по-видимому, и незаменимы. И действительно, банде Ножа удалось в неслыханно короткий срок прибрать к рукам все, что имело какое бы то ни было касательство к ограблению лавок. Предпринимать что-либо в этой области на собственный страх и риск стало теперь более чем опасно. Банда не стеснялась входить в контакт с полицией. Все знали, что у господина Бекета есть рука в полицейском управлении. Выдача полиции стала одним из способов укрепления дисциплины в рядах банды. Все или почти все ее сочлены, лично знавшие ее основателя, были к началу 1898 года схвачены полицией и осуждены на различные длительные сроки. В один прекрасный день Бекет продал свой склад некоему господину Мэкхиту, только что открывшему в Сити несколько так называемых д-лавок, которые он намеревался снабжать дешевыми товарами. Когда Джимми Бекет, лесоторговец, исчез из Англии, - по слухам, он переселился в Канаду, - официальным главой организации стал, как говорили в лондонских трущобах, некто О'Хара, совсем еще молодой, но одаренный человек. Господин Бекет рекомендовал его господину Мэкхиту, и господин Мэкхит чрезвычайно ценил его и постоянно приобретал у него крупные партии ходовых товаров. Это означало полное вытеснение маклаков. Организация нашла постоянного покупателя и неслыханно расцвела. Господин Мэкхит имел возможность продавать свои товары по низким ценам, но он никогда не знал точно, какие именно товары в ближайшее время поступят к нему на склад. Выяснилось, что наиболее удобны те товары, которые в результате обработки их владельцами д-лавок меняли свой внешний облик. Так лавки из покупателей превратились в заказчиков. На этом этапе развития возник вопрос о привлечении капитала. Дальнейшее расширение деятельности банды в области ограбления лавок и складов требовало больших средств, чем те, что имелись в распоряжении господина Мэкхита. Его предприятие попало в те "ножницы", которых так опасаются все наши дельцы. Нельзя было думать о расширении организации по поставке товаров, потому что имевшиеся в наличии лавки не в состоянии были бы поглотить такие крупные партии; с другой стороны, увеличение покупной способности лавок сразу обнаружило бы недостаточность поставляющей организации. При переходе на плановые поставки и плановую продажу обе организации требовали одновременного укрепления. Уже возникали другие сети лавок, большие магазины с солидными банковскими связями. Они ожесточенно конкурировали друг с другом. Для борьбы с ними требовались гораздо б_о_льшие средства, чем те, которыми располагал господин Мэкхит. В этой-то обстановке господин Мэкхит и женился на девице Полли Пичем. ПРОМАХ Погожим летним вечером господин Мэкхит отправился в старом наемном рыдване в западное предместье, где проживал господин Миллер из Национального депозитного банка. На нем был легкий серый костюм, и прогулка в открытом экипаже по окраине города сулила много приятного, но он чувствовал себя скверно. Он совершил промах, женившись на Полли. Правда, его жена была красивее всех женщин, с какими ему приходилось иметь дело, и он был по-своему влюблен в нее, но он не был двадцатилетним юнцом и не имел ни малейшей склонности к романтике. Мэкхит все время отгонял мысль о том, что он, в сущности говоря, влип. Господин Миллер встретил его на крыльце своего домика. Позади него стояла его жена, добродушная объемистая особа лет шестидесяти, приветствовавшая Мэкхита, как родного сына. Подали чай, и Миллер начал вспоминать давно прошедшие времена. Он рассказал несколько эпизодов из истории Национального депозитного банка. Основатель банка служил у Ротшильдов в те годы, когда эта фирма давала свои первые серьезные бои. Фамилия его была Ток. Миллер повторил Мэкхиту историю, которую частенько рассказывал старый Ток. Ротшильды были уже крупными дельцами и принадлежали к числу наиболее влиятельных фирм на континенте, когда шеф лондонского филиала, Натаниел Ротшильд, решил провести в жизнь одно новшество. В ту пору свирепствовала война. Коммерческие дела сводились преимущественно к финансированию определенных правительственных мероприятий; речь шла не только о военных поставках, но, разумеется, и о них тоже. Расчеты банков с крупнейшими клиентами были в большинстве случаев весьма "запутаны; обе стороны при этом шли на взаимные уступки. Множество непредвиденных случайностей чрезвычайно удорожало сделки. При окончательном расчете всплывали бесчисленные комиссионные, которые большей частью выплачивались лицам, пожелавшим остаться неизвестными, и т. п. И вот старику Натаниелу, бывшему в то время еще молодым человеком, пришла в голову мысль: не попробовать ли заключать договоры таким образом, чтобы потом соблюдать их во всех пунктах? Он решил заранее высчитывать свои расходы и потом держаться договорной суммы вне зависимости от дальнейших непредвиденных платежей. Этим путем он надеялся внедрить в финансовом мире то, что в частной жизни мы называем честностью. То была смелая мысль, и прочие Ротшильды - как известно, сплошь банкиры - сначала восстали против нее. Они положительно отравляли существование главе семьи. Но он ни на что не обращал внимания и при первом же удобном случае осуществил свой смелый замысел. Задумчиво созерцая рододендроны в маленьком садике, Миллер подробно рассказал об этом деле; это было довольно сложное предприятие, связанное с продажей партии цинка. Во время этой спекуляции вся семья чуть было не превратилась в груду обломков. Братья даже прибегли к помощи врача по нервным болезням и однажды сделали попытку насильно увезти Натаниела из его конторы в частное заведение для душевнобольных. С врачом им ничего не стоило сговориться. Он знал об идеях Натаниела и был посвящен во все. Это избавляла его от необходимости ставить диагноз. Врач в сопровождении двух санитаров вошел в кабинет Натаниела и сказал: - Не надо волноваться, господин Ротшильд. Ваши братья сообщили мне, что у вас в последнее время возникли кое-какие интересные мысли, но что вы заработались и у вас расстроены нервы. Вы сегодня же отправитесь со мной в уютный, уединенный домик в Уэльсе, выкинете на некоторое время из головы всяческие дела и будете заботиться о своем здоровье. Мы с вами будем беседовать о ваших несомненно весьма плодотворных идеях. Не возражайте! Я во всем с вами согласен и полностью понимаю вас. Вы правы, а семья ваша не права: вы не хотите при окончательном расчете требовать с контрагента всяких накладных расходов. Это очень лояльно с вашей стороны. Не можете ли вы мне, кстати, - сказать, сколько будет четырежды тринадцать? Врачу пришлось убраться восвояси, но Натаниелу нередко приходилось туго. Все кому не лень обманывали его, иными словами - никто не выполнял по отношению к нему договоров, в то время как сам он принужден был их выполнять. В конце концов дело все же увенчалось успехом, хотя, как выяснилось впоследствии, его братья тоже были не так уж не правы. Судьба всей семьи фактически висела на волоске. И дело закончилось успешно только потому, что идея оказалась действительно единственной в своем роде и совершенно неожиданной. Непредвиденные расходы бывали у всех, и только Ротшильды не включали их в окончательный расчет. В некотором смысле это даже было с их стороны нечестной конкуренцией. Все правительства стали обращаться к Ротшильдам - по крайней мере до тех пор, пока прочие фирмы не раскусили их трюка. Ныне абсолютная честность при окончательном расчете есть нечто само собой разумеющееся, но кому-то это должно было прийти в голову первому. Человечество вынуждено завоевывать малейший прогресс ценой тяжких усилий. Мэкхит напряженно слушал. Он с трудом вникал в рассказ старика Миллера; смысл его оставался для него темен. - Из сказанного явствует, - сказал он наконец неуверенно, - что в деловой жизни нужно перепробовать все. Вы это имели в виду? Если вы хотите пробиться вперед и к концу года иметь твердый баланс, вы должны испробовать все, даже самые нелепые вещи. Прихлебывая чай (он засунул при этом свой большой палец глубоко в чашку), он усиленно думал. У него создалось впечатление, что Миллер сомневается в его идеях и хочет дать ему понять, что такое настоящие деловые условия. Поэтому, когда Миллер кончил, он постарался разъяснить ему некоторые свои деловые приемы. Прежде чем начать, он осторожно извлек из бумажника две сложенные газетные вырезки - его статьи об основном принципе организации д-лавок, самостоятельности розничного торговца и т. д. Они были обведены красным карандашом; Миллеру они уже были известны. Из кармана сюртука Мэкхит достал сигару, откусил конец, бросил его двумя толстыми пальцами на посыпанную гравием дорожку и обстоятельно раскурил сигару. У него было в запасе еще несколько соображений, не опубликованных в газете. Его основным занятием, пояснил он, является в настоящее время изучение клиентуры. Клиент обычно представляется владельцу лавки каким-то лишенным всяких потребностей, дрожащим над каждым медяком, недоброжелательным и недоверчивым субъектом. Он явно враждебен лавочнику. В продавце он видит не друга и советчика, всячески идущего ему навстречу, но злого человека с затаенными мыслями, стремящегося обольстить и обмануть его. С другой стороны, напуганный и отчаявшийся продавец заранее отказывается от всякой попытки завоевать доверие клиента, облагородить его, проникнуть к нему в душу, короче говоря - сделать его стоящим покупателем. Он смиренно раскладывает свои товары на прилавке и надеется только на голую нужду, которая иногда попросту заставляет клиента купить ту или иную вещь. В действительности же он не понимает и недооценивает покупателя. Дело в том, что по сути своей покупатель гораздо лучше, чем кажется. Только различные трагические злоключения в семье или в деловой жизни сделали его недоверчивым и замкнутым. В глубине же его души теплится тихая надежда, что кто-нибудь разгадает его подлинную сущность - широкого, щедрого покупателя! Дело в том, что он хочет покупать. Ведь ему столь многого недостает! А когда у него все есть, он чувствует себя несчастным. Тогда он мечтает о том, чтобы его уговорили, что ему чего-то недостает. Он ведь так мало знает! - Быть продавцом, - говорил Мэкхит, постукивая чайной ложечкой по столу красного дерева, - значит быть учителем. Продавать - значит бороться с невежеством, с потрясающим невежеством публики! Люди в большинстве своем не знают, как плохо они живут! Они спят на жестких, скрипучих кроватях, сидят на неудобных, уродливых стульях. Их взоры, их седалища постоянно испытывают страдания, они смутно чувствуют это, но окончательно постигают только тогда, когда видят иное. Им, точно детям, нужно подсказывать, что купить. Они должны покупать то, что им может пригодиться, а не то, что им необходимо. Чтобы добиться этого, нужно обходиться с ними приветливо, услужливо. Естественно, что человек, который ничего не покупает, кажется нам отъявленным мерзавцем. "Нищий!" - думаете вы невольно, преисполняясь презрения и отвращения. Но именно эти чувства должны быть чужды продавцу. Продавец должен верить в доброе начало, которое скрыто в человеческой душе и только ждет, чтобы его разбудили; он должен быть приветливым, всегда приветливым, хотя бы у него разрывалось сердце. Мэкхит незаметно для себя разгорячился. То, о чем он говорил, было самым уязвимым в его организации. Его продавцы были недостаточно приветливы. Он постоянно контролировал их через своих "закупщиков" и штрафовал владельцев лавок, не проявивших достаточной приветливости. Но это помогало редко. Крупные предприятия были в лучшем положении. Служащие должны чувствовать над собой плетку, тогда они улыбаются. Когда покупатель слишком долго выбирал товар, мелкие торговцы некстати вспоминали о невнесенной плате за помещение. Когда же он уходил из лавки, ничего не купив, они делали такое лицо, словно весь мир рушился над их головой. А покупателю, разумеется, вовсе не хотелось нести ответственность за все несчастья продавца. Когда ему давали понять, что он нанес своему ближнему смертельный удар тем, что ничего у него не купил, он сердился. Надо научиться улыбаться со смертью в душе. "Я вас научу делать веселое лицо, хотя бы мне для этой учебы пришлось выпустить на вас скорпионов", - подумал Мэкхит и большим носовым платком вытер пот со лба. Не без юмора он продолжал говорить. Он перечислял ряд способов возбуждения слабых и неразвитых инстинктов публики. Взять хотя бы беспорядочное расположение товаров - оно способно творить чудеса. Покупатель имеет возможность делать открытия. Он высматривает вещи, которые могли бы ему пригодиться. Через некоторое время его зрение невероятно обостряется. В поисках одного он находит другое. Под грудой материи его соколиный глаз вдруг, весьма кстати, находит мыло. Оно не имеет ничего общего с материей на передники, но разве оно от этого не менее пригодно? Нет! Он тотчас же берет на всякий случай мыло. Он не знает - может быть, оно ему когда-нибудь пригодится. Когда он дошел до этого, он уже покупатель. Решающую роль играют, разумеется, цены. Если они очень уж отличаются друг от друга, они утомляют покупателя. Он начинает считать. А это ни в коем случае недопустимо. Мэкхит стремится создать всего несколько категорий цен. Ничто так не опьяняет покупателя и не поднимает его веру в себя, как вид огромного количества вещей, которые он может купить за одну и ту же сумму. Как, этот большой садовый шезлонг стоит так дешево? А этот сложный бритвенный прибор не дороже? Однако цены следует разбивать по шкалам чрезвычайно осторожно. Публика пугается не столько крупных сумм, сколько крупных чисел. Два шиллинга кажутся подчас слишком дорогой ценой женщине, которая охотно заплатит один шиллинг одиннадцать с половиной пенсов. Миллер с любопытством разглядывал его своими бархатными глазами. Мэкхит воодушевился и разъяснил Миллеру основной принцип "дешевых лавок": небольшой ассортимент и не больше трех-четырех цен. Это ничего, что некоторые товары публика сама принуждена будет комбинировать. Так, например, можно продавать садовые шезлонги, состоящие из складного стула, скамеечки для ног и зонта, по частям; они, правда, обойдутся несколько дороже указанной в прейскуранте твердой цены, но зато не выйдут за пределы трех основных цен. Совсем маленькие лавки-мастерские, производящие обувь, белье или табачные изделия, будут работать на прежних началах и лишь пользоваться кредитом. Но те что побольше, он намерен набить товарами до отказа. Единая цена - вот та его основная идея, которой суждено завоевать Лондон. Он думают начать пропаганду с рекламной недели. Миллер сделал знак своей жене. Госпожа Миллер скромно поднялась и вышла из комнаты. Миллер задумчиво покачал седой головой и, как бы подыскивая слова, поглядел на своего собеседника. - А как относится старик Пичем к вашему браку? - спросил он, помедлив. - Примирился? - У него не каменное сердце, - ответил Мэкхит. - Ах, так? - сказал Миллер удивленно. Мэкхит отхлебнул из чашки. Некоторое время они молчали. С улицы доносился крик детей: они ссорились из-за чего-то. Миллер мягко продолжал: - Тогда все очень просто. Вы, конечно, понимаете, что мы охотно привлекли бы вашего тестя. Главным образом - в угоду общественному мнению, для того, чтобы нас не спрашивали: а почему же его собственный тесть не участвует в деле? В конце концов он ведь должен больше, чем кто-либо другой, сочувствовать вашим идеям, поскольку он связан с вами узами родства. Приведите к нам господина Пичема, и в десять минут, все будет кончено, Мэкхит. - А если, - неожиданно резко спросил Мэкхит, - мне не пристало просить моего тестя об одолжении? - Не волнуйтесь, Мэкхит. Нет никаких оснований волноваться. Вы должны понять, что мы обязаны быть осторожными. Банк принадлежит не нам, а крошке Ток, кстати сказать, очаровательнейшей малютке. Вы владелец лавок, но, в сущности, нас в гораздо большей степени интересует ваша идея, Мэкхит; лавки - дело второстепенное, тем более что они мало чем замечательны, не правда ли? Основной пункт во всем деле - это ваша блестящая идея: единая цена, рекламная неделя и поощрение самостоятельности мелких владельцев. Мэкхит довольно быстро откланялся. Он прошел часть пути пешком. Было уже темно. Он размахивал своей толстой палкой и сбивал ею ветки тисовой изгороди, обрамлявшей палисадники. Он был очень недоволен. За день до этого Полли вышла после обеда погулять j с ним по парку. Через два часа она ушла "домой". Он не осмелился удерживать ее. Чего ради он вообще женился? На следующий день он имел в банке еще одно собеседование с Миллером и Хоторном. Ничего, однако, не изменилось. Был только установлен окончательный срок. Мэкхит изо всех сил старался убедить стариков в доброкачественности своих идей. Он чрезвычайно образно обрисовал их воздействие на конкурентов. Они выслушали его благожелательно и с большим вниманием, а потом сказали, что все это покамест еще музыка будущего. Пусть он вовлечет в дело своего тестя, и тогда они поладят. Покуда тянулись эти мучительные переговоры, Мэкхит никак не мог отделаться от впечатления, что вечер, проведенный им у Миллера, только повредил ему. По всей вероятности, его идеи показались этим старомодным господам чересчур прогрессивными. Он вновь разозлился, вспомнив дурацкую историю про Ротшильда. На весьма естественную мысль о том, что старинный, безукоризненно честный Национальный банк мог отказаться от деловой связи с ним из-за его темного происхождения, соответствовавшего не менее темному происхождению его товаров, его навела Фанни Крайслер, да и то значительно позднее. К обусловленному сроку Мэкхит, разумеется, не мог сообщить ничего нового. Он вынужден был признаться, что ему не удалось "договориться" с господином Пичемом. Миллер и Хоторн тотчас же скорчили крайне озабоченные мины. Они не выставили его за дверь, но неожиданно задали ему в лоб несколько неделикатных вопросов. Они и вправду были разочарованы. Они уже примирились с его новшествами и, в сущности, горели желанием погрузить свои ветхие сети в неведомые воды. Спустя несколько недель Мэкхит узнал, что они ведут переговоры с лавками Крестона. Это было более чем огорчительно. Именно торговая сеть Крестона была тем достойным соперничества образцом, который витал перед духовным взором Мэкхита, - большие, солидные, хорошо расположенные лавки с богатым выбором товаров. Он рассчитывал поставить их на колени при помощи своих идей. Вместо этого он узнал, что концерн Крестона в связи с притоком капитала идет на целый ряд новшеств. Он объявил большую рекламную неделю со всевозможными сюрпризами для публики. Тут, совершенно очевидно, имел место наглый плагиат его идей - плагиат, какого Мэкхит никак не ожидал от обоих старцев и который глубоко возмутил его. - Что? - бушевал он в разговоре с Фанни. - Меня хотят обмануть? Я делаю все, чтобы стать солидным, я отковываюсь от насилия, я рабски или, во всяком случае, довольно точно придерживаюсь законов, я скрываю свое происхождение, надеваю стоячий воротничок, снимаю квартиру в пять комнат, заключаю добропорядочный, буржуазный брак по расчету, - и только я вступаю в высшие сферы, как меня обкрадывают! И это считается более нравственным, чем то, что я до сих пор делал. Это гораздо безнравственней! Мы, обыкновенные преступники, не можем тягаться с этими людьми, Фанни. В каких-нибудь сорок восемь часов они отнимают у нас не только всю нашу добычу, собранную в поте лица, но и наш дом и наши сапоги и при этом не нарушают ни одного закона и, по всей вероятности, еще наслаждаются сознанием исполненного долга. Он был до глубины души потрясен обманом, жертвой которого стал, и усомнился в своих способностях. Полдня колесил он по Лондону в конном омнибусе, погруженный в мрачные размышления. Суетня входивших и выходивших пассажиров вернула ему спокойствие, а смена кварталов, смена нищеты и великолепия оживила его. Однако мысль о том, что недостаток образования подвел его, позволив какому-то незначительному банку и концерну Крестона обвести его вокруг пальца, по-прежнему угнетала Мэкхита. С большим трудом восстановил он обычное душевное равновесие. Мэкхит вступил в один из самых тяжелых периодов своей жизни. РУКА ДРУГА В эти дни Фанни Крайслер была ему крепкой опорой. Она жила в Лэмбете, в небольшой квартирке с красивой старинной мебелью и отдельной комнатой для гостей. Мэкхит подолгу сиживал в ее лавке, а вечерами она брала его к себе, потому что ему не хотелось идти домой. Он говорил, что дома ему не дают завтрака. Возникшие было трения с Гручем, с которым у нее была давнишняя связь, она без труда уладила: она попросту не пускала его к себе в течение нескольких недель. О браке Мэкхита она никогда не упоминала ни одним словом. Она знала, что он считает его ошибкой я почти не видится с Полли. Тем более ревностно помогала она ему наладить работу д-лавок, которая разваливалась с каждым днем. Владельцы лавок рассчитывались очень неаккуратно или ле рассчитывались вовсе. Они все время получали большие партии однородных товаров - то часы и очки, то табачные изделия и трубки - и не знали, как их сбыть. Неприятная история с одной женщиной, которой Макхит по доброте душевной оборудовал лавку, наглядно иллюстрировала положение этих жалких предприятий. Речь шла об одной его старой приятельнице, некоей Мэри Суэйер. Она узнала, что он женился, и почему-то сочла это несправедливостью по отношению к себе. Она подняла страшный шум и нашла защитников в лице людей, околачивавшихся в д-лавках и старавшихся навести их владельцев та разговор о господине Мэкхите. Эти защитники сидели в редакции газеты "Зеркало". После того как Мэкхит выбросил за дверь одного из ее сотрудников, редакция стала проявлять большой интерес к делам владельца д-лавок. Она была суеверна и твердо верила, что человек, разбивший зеркало, будет семь лет несчастен. Кроме того, "Зеркало" имело репутацию боевой общественной газеты, так как оно нападало только на богатых людей - главным образом оттого" что у других не было денег и их поэтому нельзя было шантажировать. Итак, Мэкхиту приходилось быть начеку. Как и все состоятельные люди, он должен был поддерживать репутацию безукоризненно нравственного человека. Эта репутация была ему нужна для того, чтобы удобней обманывать владельцев д-лавок. Свидание между ним и Мэри Суэйер состоялось в антикварной лавке Фанни Крайслер в присутствии последней. Суэйер, хорошенькая полногрудая блондинка лег около тридцати, заявила, что у нее больше нет сил бороться. Мэк извлек ее из привычной ей среды и в течение многих лет мучил своей ревностью. Сама она при этом была вынуждена - тоже в течение многих лет - смотреть, как он, так сказать, порхает с цветка на цветок. А теперь он не постеснялся окончательно опозорить ее перед всем светом, женившись на другой. За нынешнего своего мужа, находящегося в данное время на войне, она вышла с согласия Мэка и вовсе не так уж за него держится. Лавка, которую ей оборудовал Мэк, - сущее дерьмо. Муж наградил ее двумя детьми. Если она не получит хотя бы нескольких фунтов, чтобы нанять двух-трех швей, ей останется одно - броситься в воду. Ее нервы никуда больше не годятся. Только этим объясняются некоторые откровенные высказывания, которые она себе позволила, в пылу гнева. Фанни прежде всего попыталась установить, успела ли она уже связаться с "Зеркалом". Она спросила: - В чьем присутствии ты позволила себе эти откровенные высказывания? Это очень важно. Но у Мэри Суэйер оказались все же достаточно крепкие нервы, и она не попалась на удочку. Она отвечала крайне неопределенно, рассуждениями общеморального характера. Она, дескать, подарила Мэку свои лучшие годы. Когда она спуталась с ним, она была юным, цветущим созданием; если не считать, что ее изнасиловали в двенадцатилетнем возрасте, в чем она ему сразу же призналась, у нее никогда ни с кем ничего не было. Теперь же, когда M эк выбрасывает ее на помойку, она уже не в состоянии подцепить себе кого-нибудь другого. И она указала на следы, оставленные на ее лице временем и заботами о Мэке. Когда она кончила, заговорил Мэк. Он подчеркнул, что он сторонник полной свободы женщины. Когда женщина отдается мужчине, она это делает на свой страх и риск. Он категорически возражает против попыток читать ему мораль. Любовь - это не страхование старости. Кто уступает любви, тот разделяет удовольствие, получаемое от любви. Мэри опять начала кричать. При чем тут полученное ею удовольствие? Как будто бы она не могла получить его с любым мужчиной, с каким-нибудь приличным человеком, готовым заботиться о женщине, которая отдала ему все? Она была продавщицей, и Мэк велел ей уйти из магазина, потому что однажды увидел, как ее шеф приказал ей влезть на стремянку и снять с полки какую-то коробку, - он хотел поглядеть на ее ноги. А теперь никто больше не хочет смотреть на ее ноги, пусть Мэк зарубит себе это на носу. Молодой человек, который так мило беседовал с ней обо всей этой гнусной истории, подтвердил ей это. Мэкхит собрался было резко ответить ей, но Фанни предпочла осторожность. Было очевидно, что причиной вызывающего поведения этой несколько вульгарной, но, в общем, недурной женщины было только плачевное состояние ее дел. - Как я могу сбыть это барахло? - гневно продолжала Мэри. - Не всем же покупателям нужны часы. Я решила специализироваться на нижнем белье. Не могу же я сказать госпоже Скраб, когда она требует нижнюю юбку: "У меня нет нижних юбок, а вот не возьмете ли вы часы?" Конечно, может быть, часы вам легче красть... Не перебивайте меня, я тоже кое-что соображаю, хоть я и не воспитывалась в пансионе, как новая жена Мэка... Одна я с нижним бельем не могу справиться, мне нужны одна-две швеи, а это значит - гоните деньги! Переговоры были длинные и утомительные. Мэри боролась, как тигрица. Предложение Фанни о том, что Мэк, хотя он и не признает за собой никаких обязательств по отношению к ней, все же поможет ей расширить ее торговлю трикотажем, - но только в том случае, если она будет хранить полное молчание обо всем, что между ними было, - она выслушала, подавшись вперед, сморщив лоб, пылая недоверием. Она жадно схватила чек, рассеянно сунула его в свою шелковую сумочку и ушла, даже не поглядев на Мэка. - Просто удивительно! - говорил Мэкхит, сидя вечером в Лэмбете у Фанни. - Эти лавки не хотят оставаться тем, что они есть. В прежнее время ты открывал дело, скажем - скобяную торговлю, и она оставалась скобяной торговлей. А ныне всякое предприятие стремится стать чем-то другим. Что ты ни делай - никто не хочет стоять на месте. Лавка, торгующая трикотажем, непременно должна стать швейной мастерской, иначе ей конец. Швейной мастерской немедленно требуется несколько филиалов. Как только у нее не хватает денег платить за помещение, она бросается открывать филиалы. То же самое происходит и с крупными предприятиями. У Крестона - целая торговая сеть, огромные магазины, но ему непременно нужно украсть у меня мои идеи и затеять что-то новое. Это не движение вперед - это бегство... А все оттого, что собственность перестала быть собственностью. В прежнее время человек владел лавкой или домом, и они были источником его доходов. А сегодня они - источники расходов, причина разорения. Как же тут может выработаться характер? Предположим, человек отважен и предприимчив. В прежнее время этого было достаточно, чтобы составить себе счастье. А сегодня он открывает какую-нибудь лавку - и гибнет. Как он ни осторожен, он все равно гибнет. Вдруг оказывается, что отвага нужна для того, чтобы платить долги, а осторожность - для того, чтобы делать долги. Когда человек на протяжении трех лет не меняет своих взглядов, это только доказывает, что его на протяжении трех лет не пускают в игру. Фанни приготовила чай и надела пижаму. "Кожа у нее - даже на ногах - смуглая, совсем не такая, как у Полли", - подумал Мэкхит. У нее была своя точка зрения на д-лавки. Она считала, что неудавшаяся попытка добыть деньги путем брака или через Национальный депозитный банк доконала их. Она полагала, что Мэкхит должен от них отказаться. - Моя лавка гораздо лучше, - сказала она, откинувшись на спинку шотландского кресла, скрестив ноги и держа чашку на коленях. - На ней ты должен сосредоточить все свое внимание. Груч - очень ловкий человек. Он говорит: имей он современные инструменты, он многое мог бы сделать. Ты, наверно, думаешь, что это долгий путь, но зато ты мог бы одним-двумя ударами загрести кучу денег, а там видно будет. Но только ему нужны вполне современные инструменты. - Стало быть, опять налеты? - мрачно сказал Мэкхит. - Да, но с современными инструментами. Они договорились только под утро. Прежде чем пойти в лавку, Фанни сняла белье с кровати в комнате для гостей, а вечером Груч уже сидел у них и диктовал свои условия. Мэкхиту все это дело было не по душе. Его угнетало, что Фанни тоже считает его не способным вести большую игру с банками. У него было ощущение, что он вновь пал ужасно низко, и на этот раз окончательно. Несколько дней спустя Мэкхит и Груч поехали в Ливерпуль, где как раз открылась международная выставка криминалистики. Там были орудия для взлома любого, даже современной конструкции, несгораемого шкафа. Никакая сигнализация не могла противостоять современной технике. В сущности, самые что ни на есть сложные замки могли служить препятствием только для человека с честными намерениями - специалисту ничего не стоило сладить с ними. Вернувшись вечером в отель, они повздорили, так как Груч настаивал на французских моделях, а Мэкхит предпочитал английские. - Мы живем в Англии, Груч, - напомнил он ему. - Англичане пользуются английскими инструментами. На что это будет похоже, если мы предпочтем французскую продукцию? Мы просто осрамим себя. Ты вообще понятия не имеешь о том, что значит нация. Эти инструменты изобретены английскими головами, созданы английским трудолюбием и, стало быть, достаточно хороши для англичан - запомни это. Ни о каких других я и слышать не хочу. Они ждали до двух часов, а потом отправились на работу. Вскоре они проникли в помещение и без труда совладали со сторожем. Но когда с улицы послышались шаги, у Мэкхита внезапно сдали нервы. Обливаясь потом, испуганно выпучив глаза, он топтался на месте и никак не мог найти нужную отмычку. Качая головой, Груч взял у него из рук всю связку. Эта работа, как видно, была уже не по плечу крупному финансисту. Гручу пришлось со всем справляться одному. И он справился. На следующий день они предъявили Фанни инструменты. В часы досуга Груч обдумал целый ряд планов дальнейшей деятельности. У него было несколько проектов на выбор. - Это пахнет кучей денег, - говорил он благоговейно. - Это гораздо вернее, чем жениться. Но когда Мэкхиту понадобился по одному делу совет Брауна и он поехал к нему на набережную, его там ждал неприятный сюрприз. - Стало быть, это был Груч? - накинулся на него Браун. - Дальше идти некуда. Ты читал газеты? Он имел все основания негодовать. Пресса страшно раздула ограбление выставки. Она потешалась над тем, что у полиции путем взлома были украдены орудия взлома. Браун рассердился не на шутку и проявил большую энергию. - Я же тебя не трогаю, - жаловался он, - мог бы и ты в конце концов подумать о моей карьере. До сих пор мы с тобой играли честно. Готов признать, что я не так легко добился бы занимаемого положения, не помоги ты мне посадить кое-кого за решетку, но я рассматриваю наши отношения, возникшие еще в те Времена, когда мы с тобой вместе служили в Индии, не только как чисто деловую связь. А ты готов наплевать на самые элементарные законы дружбы. Мне дорога моя должность. Если бы я не любил моей профессии, я бы ею не занимался. Я не каменщик! Мои дарования дают мне право стать со временем начальником полиции. Дело не в петличках на воротнике, как ты, Может быть, думаешь. Я не перенесу, если этот осел Уильямс получит должность, с которой он никогда не справится. Сегодня же вечером инструменты должны быть у меня, и тот, кто их украл, - тоже! Мэкхит слушал, подавленный. Он понял, что наступил Брауну на мозоль. Все, что он мог сделать, - это объяснить ему, ради чего он решился на налет. - Если тебе нужны деньги, - сказал Браун, чуточку смягчившись, - ищи других путей. Почему бы тебе не обратиться к банку? Есть же еще банки, кроме Национального депозитного. Мэкхит возразил, что его лавки, а равно и компания, поставляющая им товары, находятся в таком состоянии, что банки едва ли захотят финансировать их. Не имея приличной конторы в Сити, он лишен возможности что-либо предпринять. Тут Браун показал себя с самой лучшей стороны; Без особых околичностей он предложил Мэкхиту свои собственные деньги. - К чему все эти незаконные пути? - принялся он уговаривать Мэкхита. - Не надо этого! Коммерсант не занимается налетами. Коммерсант покупает и продает. Он этим достигает тех же самых результатов. Когда мы с тобой, Мэкки, лежали под неприятельским огнем на рисовом поле под Пешаваром, разве ты тогда встал и пошел на сикхов с дубиной? Это было бы непрофессионально, а следовательно, и нецелесообразно. Ты говоришь: твое предприятие нужно сначала привести в такой вид, чтобы банки соблазнились им? Отлично, приведи его в такой вид! Почему ты не обращаешься ко мне? Если тебе неприятно брать деньги у друга, пожалуйста, плати мне проценты! Плати мне более высокие проценты, чем кому бы то ни было, - двадцать или даже двадцать пять процентов. Вот и получится, что еще ты мне делаешь одолжение. Я знаю, ты солидный человек. Я не хочу, чтобы ты сбивался с пути, как какая-нибудь глупая мелкая сошка, не умеющая вести дела и из-за этого начинающая воровать. И потом не стоит тебе работать с такими людьми, как этот Груч! Работай с банками, как все деловые люди! Это же совсем другой коленкор! Мэкхит был потрясен до глубины души. Обоим друзьям, испытавшим натиск житейских бурь, стоило немало труда дать волю своим чувствам. Смущенный взгляд означал в подобной ситуации, пожалуй, больше, чем объятие. - Узнаю тебя, Фредди, - сказал Мэкхит сдавленным голосом. - Есть люди, умеющие вовремя дать хороший совет. Но ты готов помочь и материально. Вот это и есть истинная дружба, только это - истинная дружба. Рука друга... - Однако я требую, - прибавил Браун, впившись взглядом в Мэкхита, - я требую, чтобы ты разделался с такими людьми, как Груч и О'Хара. Если не сейчас, то, во всяком случае, когда ты чуточку выпутаешься. И если я сегодня протягиваю тебе руку помощи, то только потому, что в будущем хочу видеть тебя в другой среде. Не надо непременно сегодня или завтра. Я знаю, эти элементы тебе пока еще нужны, чтобы выкарабкаться. Но когда-нибудь нужно с ними покончить, на этом я настаиваю. Мэкхит безмолвно кивнул; его глаза были полны слез. Он ушел счастливый. На прощание они договорились, - что до поры до времени Груча будут щадить и в качестве виновника налета будет взят другой человек. Орудия взлома Мэкхит сдал в тот же день. Браун тоже сдержал свое слово. Ему не так легко было достать денег. Для этого ему пришлось устроить ряд полицейских облав в нескольких ночных клубах, и Мэкхит лично обнаружил следы его деятельности в Тэнбридже у госпожи Лексер, где он обычно проводил вечера по четвергам. Девицы ужасно жаловались на вычеты из их заработка, произведенные госпожой Лексер. Однако через неделю Мэкхит обладал уже достаточными средствами, чтобы расширить свои "закупки". Совместно с О'Хара он разработал точный план наступления. Помимо уже имеющихся складских помещений, было арендовано еще несколько сараев. Позаботились также и о транспортных средствах - тяжелых ломовых телегах. Для работы в провинции были обеспечены денежные средства и помещения. О'Хара, несмотря на свою молодость, оказался весьма дельным работником, К личному участию в деле он питал то органическое отвращение, которое является залогом всех больших карьер. Мэкхит сразу же оценил в нем это качество; в этом смысле молодой человек был похож на него. Начало его карьеры терялось где-то в самых темных глубинах. Шестнадцати лет от роду он брюхатил магазинных воровок и проституток, которые принимали на себя некоторые преступления в благодаря своей беременности без труда добивались оправдания. Он не любил, однако, вспоминать былые времена и прежнюю свою профессию. Фанни относилась к нему несколько прохладней. Он, по ее мнению, был слишком избалован женщинами. Она не доверяла ему; кроме того, он был конкурентом Груча, а ливерпульская история сильно уронила Груча в глазах Мэкхита. Все их совещания происходили в Лэмбете. Мэкхит постоянно уходил вместе с О'Хара. Из этого Фанни сделала вывод, что Мэкхит тоже не очень доверял мальчишке. Как-то раз О'Хара вернулся и сделал попытку остаться у нее на ночь; ей пришлось весьма недвусмысленно выпроводить его. Особенно противно было ей в О'Хара его циничное, эксплуататорское отношение к товарищам по ремеслу. Он был настоящий безжалостный кровосос. Даже в тех случаях, когда сам он на этом ничего не выигрывал, он старался обжулить их при расчете. Он не спал ночами, изобретая все новые способы, как выколотить из членов банды побольше денег. Она постоянно возражала против этих его методов. Она считала их коммерчески неразумными. В результате ливерпульской истории полицией был взят Роберт Пила. Из-за этого банда чуть было не взбунтовалась против руководства. Кое-кто уверял, что Роберт Пила был попросту выдан полиции; вспомнились другие подобные случаи, имевшие место в прошлом. О'Хара, ухмыляясь, докладывал о бурной сцене на Нижнем Блэксмит-сквере. Фанни резко оборвала его. - Все это вовсе не смешно, - сказала она возбужденно. - Ничего не поделаешь - мы к этому вынуждены прибегать. Но это чрезвычайно тяжелые и прискорбные меры. - Но ведь шеф лично посетил Роберта Пилу в тюрьме и пожал ему руку, - насмешливо сказал О'Хара, косясь на Мэкхита. Мэкхит действительно поехал в тюрьму после ареста Роберта и обещал засыпавшемуся товарищу свою поддержку. В этих мелочах проявлялась его натура вождя. Фанни Крайслер нашла все это попросту циничным. В маленькой квартирке разгорелась ожесточенная ссора. Мэкхит сидел молча, зажав между губами тонкую черную сигару. Перебранка развлекала его. Он постоянно ревновал, даже когда не был влюблен. Его радовало, что О'Хара не имеет успеха у Фанни. Фанни доказывала, что возникшее вследствие ареста Роберта Пилы возбуждение в банде до сих пор не улеглось, что из-за этого провалилось несколько дел, и после часовой перепалки с О'Хара добилась того, чтобы выдача членов банды полиции была временно прекращена. Мало того - она даже вырвала у склонного к широким жестам Мэкхита согласие поручить защиту арестованных членов, банды одной солидной адвокатской фирме. Мэк пошел еще дальше: он ввел твердую заработную плату. - Им нужен обеспеченный заработок, - сказал он задумчиво, - положение служащих их больше устраивает; они хотят спать спокойно и не думать о том, что в конце месяца у них нечем будет платить за квартиру. Я их понимаю, хотя, впрочем, я все это представлял себе несколько иначе. Я лично рисовал себе некий нерасторжимый кровный союз - так сказать, горе и радость пополам с моими ребятами. Шеф затягивает ремень потуже, и служащий тоже затягивает ремень потуже - понимаешь, что-то в этом роде. Но они получат то, чего добиваются. Они получат твердое жалованье, ибо они, насколько я понимаю, требуют твердого жалованья. Все ясно! Мэк предвидел, что твердое жалованье обойдется ему гораздо дешевле, так как он подготавливал ряд крупных закупок, чтобы заинтересовать в д-лавках какой-нибудь банк. Банда восприняла весть о новой системе регулярных расчетов как свою победу, и Фанни завоевала большую популярность на Нижнем Блэксмит-сквере, ибо Груч, к вящему недовольству О'Хара, громогласно восхвалял ее. Это она заставила шефа принять весь риск на себя; ему, мол, поневоле пришлось согласиться, так как она ему нужна и он не хочет раздражать ее. После реорганизации члены банды О'Хара превратились из самостоятельных мелких предпринимателей в служащих крупного предприятия; теперь они работали только в качестве таковых, то есть в тесном сотрудничестве с себе подобными. Среди них были специалисты, которым поручалось только задумать новое дело, другие, "коммивояжеры", занимались исключительно разведкой, третий вырабатывал план, четвертый устанавливал, куда свозить добычу, пятый заботился об алиби. В результате "закупщик", который обязан был отбирать товар и в силу этого должен быть специалистом, без малейших затруднений проникал со своими упаковщиками внутрь помещения и шел прямым путем к полкам. Это была приятная, усовершенствованная работа; возврат к более примитивным методам был для этих профессионалов уже почти невозможен, хотя бы по чисто психологическим причинам. Несамостоятельность их работы влекла за собой то, что приходилось постоянно и регулярно загружать их поручениями или же, во всяком случае, оплачивать. Находил ли товар сбыт или нет, их все равно нужно было содержать: проблема рынка ни в какой мере их не касалась. - Ты теперь еще крепче прибрал их к рукам, - сказала Фанни Мэкхиту, когда О'Хара, несмотря на поздний час, ушел на Блэксмит-сквер. - Ты не грозишь им ни револьвером, ни ножом - ты просто владеешь их орудиями производства. Ты не передаешь их в руки полиции - голод заставляет их работать. Поверь мне: так лучше. Так поступают все современные предприниматели. Мэкхит задумчиво кивнул. Побрякивая в кармане несколькими монетами, время от времени вынимая их, подбрасывая в воздух и снова ловя, он шагал, сняв пиджак, по голубому китайскому ковру, лучшему украшению квартиры. Он уже до некоторой степени оправился от удара, нанесенного ему Полутора Столетиями, и лелеял смелые планы. Эти планы были грандиозны, но отнюдь не являлись следствием избытка сил. Они были нужны ему, чтобы не очутиться вновь под колесами. Его дело процветало. Поток товаров хлынул в лавки. Дощатые полки были переполнены. Различные Мэри Суэйер работали до поздней ночи. Кипы кож преображались в ботинки. Шерсть превращалась в руках целых семей в джемперы. Канцелярские принадлежности и лампы, музыкальные инструменты и ковры затыкали зияющие дыры лавок. Но Мэкхит знал, что денег, одолженных ему Брауном, хватит не больше чем на шесть недель, а потом вся работа О'Хара будет сорвана. Спасти положение могли только планы поистине наполеоновского размаха. ГЛАВА ВОСЬМАЯ "On s'engage et puis on voit" {*}. {* Сначала подеремся, а потом разберемся (франц.).} Наполеон "Да, но ведь ливень хлещет!" - "Да, но пылает дом! Лучше уж промокнуть, Чем сгореть живьем!" Песня американских пионеров НАПОЛЕОНОВСКИЕ ПЛАНЫ В одном из больших домов Сити некий молодой человек снял целый этаж. Он поставил под контрактом имя лорда Блумзбери и привел в надлежащий вид четыре-пять конторских помещений. Обставил он их довольно старой и подержанной мебелью, которая, однако, придала конторе внешность старинного и чрезвычайно почтенного предприятия. Молодая дама с золотисто-смуглым цветом лица помогала ему расставлять мебель и нанимать служащих. - Знаете, - сказала она, когда мебель прибыла и он окинул ее недовольным взглядом, - в старинных предприятиях есть какое-то своеобразное очарование. Их возраст свидетельствует о том, что их еще ни разу не уличили в чем-либо предосудительном, а это, в свою очередь, говорит о том, что они и впредь едва ли засыплются. Самая большая комната была отведена под зал заседаний. На стеклянной двери подъезда появились большие золотые буквы: ЦЗТ. Под ними более мелким шрифтом было обозначено: Центральное закупочное товарищество. Учредительное заседание нового товарищества было непродолжительным. Два известных в Сити адвоката, господин О'Хара, лорд Блумзбери, а также госпожа Фанни Крайслер выбрали председателем оптового торговца Мэкхита. Его заместителем был выбран лорд Блуизбери. Мэкхит познакомился с ним в одном доме в Тэнбридже, где он бывал по четвергам. Ему не стоило большого труда договориться с этим незначительным, но очень милым юношей, так как тот испытывал постоянную нужду в деньгах и находился в полной зависимости от Дженни Монт, лучшей силы госпожи Лексер. Он был очень глуп, но умел упорно молчать и улыбаться с видом чрезвычайного превосходства, для чего, в сущности, не имел никаких оснований. Он производил отличное впечатление и этим кормился. Первым шагом товарищества было заключение двух контрактов. Согласно одному из них, господин О'Хара брал на себя обязательство поставлять ЦЗТ большие партии дешевых товаров. Согласно другому, господину Мэкхиту предоставлялось преимущественное право снабжения его д-лавок товарами ЦЗТ. Засим господин Мэкхит передал официальные бразды правления своему другу, лорду Блумзбери, и попросил господ учредителей, как и было уговорено, на первое время держать в тайне факт его председательствования в ЦЗТ. Господа учредители разошлись удовлетворенные, и контора под руководством госпожи Крайслер приступила к деятельности. Эта деятельность состояла в переписке с несколькими агентами в провинциальных английских городах и на континенте, скупавшими для ЦЗТ товары обанкротившихся предприятий, а также в перевозке этих товаров на склады, которые помещались в Сохо. Накладные на поступавшие товары, равно как и квитанции на выплаченные суммы, хранились в отдельных, строго разграниченных папках. Поступления на склад также заносились в особые книги и проводились отдельно от товаров, предназначенных для д-лавок. Еще и двух недель не прошло с начала деятельности конторы, как в Коммерческий банк пришли два господина - Мэкхит и лорд Блумзбери - и изъявили желание поговорить с директорами банка. Коммерческий банк, состоявший в тесной деловой связи с доминионами, занимал относительно новое, шикарное здание на Грейт Рассел-стрит. Он финансировал всевозможные торговые предприятия, в том числе "Торговую сеть Аарона" - сильнейшего конкурента Б. Крестона - и ряд других, более мелких, провинциальных фирм того же типа. Руководители Коммерческого банка были люди чрезвычайно почтенные и опытные в делах розничной торговли. Они приняли Мэкхита более чем сдержанно. Как выяснилось, они были на редкость хорошо осведомлены относительно организации и положения д-лавок. Мэкхит заранее выработал линию поведения. - Старик Национальный не дал мне под мои склады ни гроша, потому что мы не могли предъявить им безукоризненного родословного древа, - сказал он Блумзбери, перед тем как они отправились на Грейт Рассел-стрит. - Теперь у нас есть родословное древо, а кроме того, в последнее время конкуренция сильно обострилась; поэтому никто не станет придираться к происхождению дешевых товаров. Придется сказать им, что мои товары очень дешевы, иначе они не поверят, что я верну им ссуженные мне деньги. Но для того чтобы иметь возможность предложить им тот ростовщический процент, которого они от меня потребуют, мне придется так низко расценить мои товары, что они волей-неволей вынуждены будут спросить об их происхождении или сочтут меня дураком, сознательно идущим на разорение. Они любят отчаявшихся людей. Можете мне поверить, Блумзбери, в моем положении нетрудно прикинуться отчаявшимся: я действительно погиб. Таким образом, Мэкхит явился в Коммерческий банк не в качестве уравновешенного коммерсанта, а в качестве разоренного человека. С бледным лицом и каплями пота на лбу он признался, что стоит на краю гибели. Он разработал один проект и наивно посвятил в него Национальный депозитный банк, который постыдным образом злоупотребил его доверием. Эти люди хладнокровно украли у него его идеи и спелись с концерном Крестона! Теперь у него на шее огромное количество товаров, которые он обязался закупить, и ЦЗТ ежедневно начисляет за эти товары непомерные проценты и плату за хранение. У него нет денег на укрепление лавок и на кредитование их. Что касается товаров, хранящихся на складах ЦЗТ, то их можно осмотреть в любой момент. Осмотр складов, помещавшихся на Нижнем Блэксмит-сквере, был произведен. Товаров действительно оказалось много. Были также предъявлены квитанции и накладные, исходившие частично от датских и французских фирм. Физиономии директоров Коммерческого банка во время осмотра заметно прояснились. Но когда Мэкхит и Блумзбери на следующий день вновь явились в банк, подле господ Генри И Жака Опперов сидел жирный мужчина с типично еврейской внешностью, господин И. Аарон, владелец "Торговой сети Аарона", с которым господа Опперы, по их словам, сотрудничали. - Господин Аарон, - приветливо сказал младший Оппер, - господин Аарон, о котором вы, вероятно, уже слышали, очень заинтересован вашими идеями, господа. Мэкхит несколько опешил. И. Аарону принадлежало по меньшей мере два десятка крупных предприятий в лучших районах города. Между д-лавками и этими гигантами была та же разница, что между паршивым, блохастым уличным псом и огромным вымоленным ньюфаундлендом. Несколько минут Мэкхит размышлял, не лучше ли будет попросту выйти из комнаты. Ему достаточно было взглянуть на господ Опперов, чтобы убедиться: без Аарона они не пойдут ни на какие дела с ним. Он отчетливо почувствовал, что его опять обвели вокруг пальца; впоследствии он часто вспоминал об этом предчувствии. Но при создавшейся обстановке отступать было поздно. Он нуждался в деньгах. Мэкхит повторил свой рассказ, и великий Аарон весело сказал, что он ничего другого от Б. Крестона и не ожидал. По его мнению, которое он изложил в весьма забавных оборотах, Крестон, относительно еще молодой человек, совершенно лишен совести и только и думает о наживе. Несмотря на свою молодость, а может быть, и благодаря ей, он является типичным представителем той несколько уже устарелой категории дельцов, которые все свое благополучие строят на обмане публики. Он, Аарон, вовсе не моралист, и безнравственность подчас даже забавляет его, но в деловой жизни он ее не ставит ни в грош. На ней далеко не уедешь. - Ваша идея единых цен недурна, - сказал он добродушно, похлопывая Мэкхита по колену, - но ваши; склады, - тут он повернулся к Блумзбери, представительствовавшему от ЦЗТ, - пожалуй, еще лучше. Как, вы попали к господину Мэкхиту? Вы должны были сразу же обратиться ко мне! Понимаю, понимаю, путь ведет через господина Мэкхита. Нельзя обходить бедняжку владельца д-лавок. Мэкхит слушал его без особого удовольствия. Шутки Аарона казались ему плоскими. Он не испытывал ни малейшего желания подпускать Аарона к складам. Ему стоило очень больших усилий разыгрывать роль маленького человека, обиженного акулой Крестоном. Аарон, казалось, веселился от души, но Мэкхит отлично видел, что при каждом упоминании имени Крестона у него слегка краснеют виски. Он явно имел зуб против Крестона. И действительно, Крестон за последнее время что-то уж чересчур расцвел. Господа директоры Коммерческого банка тоже были слегка обеспокоены этим обстоятельством. Для них Национальный депозитный банк был тем, чем для Аарона был Крестон. Эти Полтора Столетия испокон веку занимаются недвижимостью, чего ради они суются в розничную торговлю? Жалкая, скучная лавчонка с заплесневелыми несгораемыми шкафами! Коммерческий банк был мощным предприятием и не имел оснований завидовать своим конкурентам, но он был очень высокого мнения о своей роли в розничной торговле. Он был в собственных глазах непререкаемым арбитром в этой области. Он не считал нужным пускаться в рискованные предприятия, сулившие быструю наживу. Его миссией была охрана нравственности в розничной торговле. Всем было ясно, что от людей вроде Мэкхита следует держаться на расстоянии, но, с другой стороны, Национальный депозитный поступил с этим сомнительным типом по меньшей мере некорректно. С первого взгляда было видно, что у него сдали нервы: он производил впечатление совершенно раздавленного человека. Мэкхит всячески давал понять, что он горит желанием отомстить Национальному депозитному банку и концерну Крестона. Он жаждал проучить этих господ, хотя бы ценой личных жертв. Увлеченный, по всей видимости, собственным красноречием, он предложил И. Аарону свои склады по бросовым ценам, лишь бы тот расправился с Крестоном самым жестоким образом; взамен он просил одного: чтобы его д-лавки, по отношению к которым он имел ряд обязательств, тоже были вовлечены в дело, - ведь речь шла о маленьких самостоятельных людях, подаривших ему свое доверие. Возможность использовать жажду мести, снедавшую Наполеона д-лавок и свидетельствовавшую о его коммерческой недальновидности (следствие низкого происхождения), заставила директоров Коммерческого банка и господина И. Аарона заинтересоваться его проектом. Господин Мэкхит получил от председателя Коммерческого банка, господина Жака Оппера, приглашение провести субботний вечер и воскресенье в его резиденции Уорборн-Касле. Для розничной торговли Уорборн-Касл был тем, чем Даунинг-стрит является для внешней политики, а Уолл-стрит в Нью-Йорке - для иной отрасли коммерции. Там сходились все "нити". Мэкхит вернулся в контору ЦЗТ в состоянии крайнего возбуждения, и Фанни тотчас же послала за Блумзбери. Мэкхит заявил, что он понятия не имеет, как в Уорборн-Касле едят рыбу. Они стали совещаться, каким образом устроить так, чтобы приглашение коснулось и Блумзбери. Впрочем, последний утверждал, что он тоже не знает, как в Уорборн-Касле едят рыбу. Опперы поселились там сравнительно недавно. Фанни уладила все затруднения, поговорив с Жаком Оппером в открытую. Она явилась в Коммерческий банк с портфелем, полным деловых бумаг, под мышкой и рассеяла все иллюзии Оппера, если таковые у него были, относительно манер ее шефа. Она сказала, что люди, привыкшие загребать деньги собственными руками, нередко загребают теми же руками и еду со своей тарелки. Если они пригласят также и Блумзбери, то у них за столом будет сидеть человек, не обладающий гением Мэкхита. Оппер пригласил Блумзбери. Тем не менее все предприятие в последний момент чуть было не лопнуло по вине последнего. Он был не столь высокого мнения об Опперах, как Мэкхит (может быть, именно оттого, что не знал настоящей цены деньгам), и твердо решил взять с собой Дженни. Это казалось ему остроумнейшей шуткой. Он решил выдать Дженни за свою сестру и продемонстрировать с ней новый салонный танец. Он предвкушал огромное удовольствие. Фанни с большим трудом отговорила его. Она тщательно проверила костюм Мэкхита и отняла у него трость со стилетом. - Она тебе больше не нужна, - сказала Фанни. В последнюю секунду он все же купил себе замшевые перчатки натурального цвета, со швами толщиной в палец. Фанни их так и не видела. Блумзбери они доставили истинную радость. По дороге в Уорборн-Касл Блумзбери уговорил Мэкхита ни в коем случае не отказываться от обычных своих манер; иначе Опперы перестанут считать. его выскочкой. Краткая речь, в которой Блумзбери изложил эту свою точку зрения, была его единственным вкладом в предприятие, прологом к которому служило проникновение Мэкхита в Уорборн-Касл. Визит оказался гораздо приятней, чем предполагал Мэкхит. Они гуляли по вылощенным лужайкам и ели дичь, запивая ее старым портвейном. В библиотеке пахло старинной дорогой кожей, и Мэкхиту представилась возможность обнаружить познания, вбитые в него Фанни при помощи роскошных порнографических изданий. Старший шеф банка господин Жак Оппер был холост и увлекался высокими материями, в первую голову - биографией Ликурга. Основным работником предприятия был Генри Оппер. Блумзбери оказался более или менее лишним. Рыбная проблема не играла никакой роли. Мэкхит не понимал, как можно в такой обстановке говорить о делах. О деньгах вообще не было речи. Блумзбери выяснил, что великий Аарон не был приглашен только из-за того, что он, на взгляд Жака Оппера, слишком много говорил о деньгах. Жак Оппер терпеть не мог денег. Он говорил: "Все эти вещи должны быть как-то урегулированы, чтобы можно было сносно жить". Вечером, после отличного ужина, он вернулся к этой теме. - Разумеется, чтобы жить, нужно есть. Но оттого, что человек наелся, он еще не живет. Основная движущая сила человечества - это потребность выявить себя, иными словами - обессмертить свою личность. Как и каким образом, совершенно не важно. Прирожденный кавалерист выражает себя тем, что ездит верхом. Ему ли принадлежит лошадь или кому-нибудь другому, абсолютно безразлично. Он. хочет ездить верхом. А другой хочет изготовлять столы. Он счастлив, когда у него наконец, есть возможность взять в руки, столь любимый, им кусок дерева и запереться в комнате со своими инструментами. В этом весь секрет экономики. Кто ничего не хочет, кто работает только ради денег, тот при всех обстоятельствах остается бедным человеком, даже, если ему и удается заработать эти деньги. Ему недостает самого существенного. Он ничто и поэтому ничего не хочет создавать. Если бы не Генри Оппер, Мэкхиту так бы и не удалось перевести разговор на лавки и кредиты. После кофе прошло еще много времени, прежде чем ему удалось изложить свои взгляды на самостоятельность мелких владельцев. Он был в ударе и попутно объяснил, каким образом этот принцип можно было бы хоть частично распространить на более крупные предприятия, скажем того же Аарона. С большой настойчивостью он приводил все новые доводы, доказывая ошибочность предрассудка, будто основой коммерческого дела является покупатель. Главный источник дохода есть и пребудет вовеки - служащий. Покупатели существуют лишь для того, чтобы дать предпринимателю возможность извлечь прибыль из служащих и рабочих. С другой стороны, основным инстинктом служащих является самое вульгарное своекорыстие. - Какое дело продавцу, - воскликнул Мэкхит, - до радостей в горестей его фирмы? Покуда он получает жалованье, он равнодушно смотрят вслед убегающему из лавки покупателю. Единственное спасение - это заинтересовать его в деле. Попросту говоря, нужно решиться бросить ему что-нибудь в пасть! - Вы имеете в виду участие в прибылях? - испуганно спросил Оттер. - Вот именно! - Но ведь это обойдется очень дорого, - сказал Оппер. - Не могу с вами согласиться, - возразил Мэкхит. - Ведь тантьема выплачивается бонами на то же предприятие. Тем самым продавцы превращаются в покупателей. Генря Оппер проворчал что-то невнятное. Зато Жак, книжный червь, внимательно и испытующе посмотрел на Мэкхита. В общем и целом вечер прошел гладко. Разошлись сравнительно рано. Мэку не спалось. Он произнес перед Блумзбери речь о косности высших слоев общества. - Эти люди, - говорил он, бегая по комнате с болтающимися подтяжками, - недостаточно серьезны. Когда слушаешь их, начинает казаться, что они зарабатывают деньги только ради связанных с этим занятием сильных ощущений. Это все равно, как если бы дог, попавший в водоворот, стал утверждать, что он плывет к берегу только из чисто спортивного интереса. Они думают, я не знаю, что вторжение Полутора Столетий в розничную торговлю стоит им бессонных ночей. Крестон раздобыл деньги - это значит, что Аарону нужны деньги. Они вызвали меня сюда якобы для того, чтобы приглядеться ко мне поближе, а в действительности все делю, конечно, только в моих складах. Если они этого не знают, тем хуже для них. Вез моих складов Аарону никогда не удалось бы снизить цены на свои товары. И сколько бы Жак ни трепал языком про Ликурта или как его там зовут, этого древнего грека, он тоже навострил уши, когда я заговорил о стоимости моих товаров. Откуда я их беру, они уже больше не спрашивают. Старая поговорка: "Откуда взять, если не украсть?" - потеряла всякий смысл с тех пор, как воровство стоит таких денег. Ну, посмотрим, удастся ли мне вытянуть из них эти столь презираемые ими деньги. Мэкхит ставил Жака значительно ниже Генри, он называл его тупицей; между тем в то самое время, как он изливался перед своим компаньоном, не кто иной, как Жак, отстегивая подтяжки, всячески отстаивал его перед своим братом, который все еще колебался. - У этого простака есть кое-какие идеи, - говорил он. - Больше того - у него есть инстинкт. В его взглядах на необходимость соревнования между продавцами поистине есть что-то греческое. Для него все это не просто род распродажи, как для Аарона; перед его духовным взором маячат состязания колесниц. Доля в прибылях есть, в сущности, лавровый венок, уготованный победителю. Он этого не знает, но чувствует. Он требует - и совершенно справедливо, - чтобы настоящий продавец обладал ярко выраженной гармоничной индивидуальностью. Καλο-καγατια! {Кало-кататиа (древнегреч.) - нравственная чистота и благородство (термин, встречающийся у Ксенофонта, Аристотеля, Демокрита и других древних авторов).} Когда он описывал такого продавца, я видел перед собой Алкивиада. Это неплохо! Отходя ко сну, Оппер-младший видел перед собой Аароновых продавцов, которые, как Ахилл - Гектора, влекли к кассе убитых покупателей. На следующей неделе состоялось соглашение между Коммерческим банком, концерном лавок Аарона и ЦЗТ. Отныне ЦЗТ поставляло Аарону товары по тем же ценам, что и д-лавки. Договоры, которые Блумзбери подписывал от имени ЦЗТ, содержали поистине ужасающие пункты. Мэкхит не решался смотреть Блумзбери в глаза. Когда они вышли на улицу, он внезапно истерически разрыдался. Опешивший, ничего не понимающий Блумзбери доставил его в ближайшую чайную. Там они заказали себе бутерброды. Лишь постепенно к Мэкхиту вернулось самообладание. - За ту цену, что нам платит Аарон, - сказал Мэкхит Блумзбери, когда они вышли из чайной, - мы не можем красть товары. Долго мы не продержимся. Мы в лучшем случае проведем одну рекламную неделю вроде Крестоновой, а это все, что нужно от нас братьям Оппер. Они хотят как можно скорей разделаться с нами. Мы для них недостаточно чистоплотны. Поглядите-ка на этот дом, Блумзбери! Мрамор и бронза! Я никогда не понимал, почему публика носит свои сбережения в дома, которые столько стоили и продолжают стоить. По-видимому, люди думают, что фирмы, заводящие у себя мрамор и бронзу, уже не нуждаются в деньгах, стало быть, их деньги будут там в сохранности. Старенький, маленький Национальный депозитный был ему более по вкусу. Его невзрачные конторы как бы говорили: мы мало зарабатываем на наших клиентах. Он с горечью вспомнил о Национальном депозитном банке, этой коварной старой амфибии. Без Национального депозитного означало против Национального депозитного. А между тем в Национальном депозитном хранилось приданое его жены. Горькое чувство овладевало Мэкхитом всякий раз, как он об этом думал. Он говорил себе, что ему предстоит борьба с этим приданым, которое он должен был - так уже своеобразно сложились обстоятельства! - уничтожать всеми средствами ради спасения своей шкуры. Это должна быть борьба без пощады, она могла кончиться только уничтожением противника. Мэкхит чувствовал, что надвигаются тяжелые времена. Немало средств стоило превратить ЦЗТ в приманку для Коммерческого банка. Но если бы ему позволили теперь заняться его несчастными д-лавками, он, во всяком случае, полностью обеспечил их товарами и они вступили бы в полосу неслыханного расцвета. Вместо этого случилось самое худшее: ему пришлось объединиться с Аароном - конкурентом, и притом конкурентом неизмеримо сильнейшим! Он добывал товар, чтобы его у него украли! Он опять не продвинулся ни на шаг вперед! Если счастливый случай не спасет его, он погибнет окончательно. Мэкхит напоминал человека. - стоящего босиком на раскаленной плите. Человек все время подпрыгивает, чтобы переменить место, хотя плита, раскалена повсюду одинаково. Передышка наступает только в ту секунду, когда его нога находится в воздухе. Так или иначе, в настоящий момент Мэкхиту удалось раздобыть кое-какой капитал для своих д-лавок. Появилась возможность расширить их сеть и вновь открыть им кредит. Вся задолженность по зарплате "закупщикам" О'Хара была выплачена. Мэкхит произнес речь принципиального значения перед собравшимися в Ньюгете владельцами д-лавок. Он начал с заявления, что он твердо решил целиком посвятить себя им, то есть д-лавкам. Чтобы разгрузиться, он, мол, отказался от закупок и передал их одному весьма мощному товариществу - ЦЗТ. Эта организация имеет в своем распоряжении всевозможные товары, которые, впрочем, обойдутся дешево только в том случае, если их будут покупать крупными партиями. Это нужно еще и для того, чтобы лишить ЦЗТ возможности снабжать другие лавки по столь выгодным ценам. А д-лавки сами по себе не могут поглотить все запасы ЦЗТ. Он продолжал: - Как вы, вероятно, уже слышали, Объединенные д-лавки вчера вступили в тесный деловой контакт с лавками Аарона. Центральное закупочное товарищество с ограниченной ответственностью, которое будет впредь снабжать вас, господа, будет обслуживать также и концерн лавок Аарона. Что означает этот сенсационный шаг мощного концерна Аарона? Господа, он означает победу, р_е_ш_и_т_е_л_ь_н_у_ю п_о_б_е_д_у д-лавок, И что еще важнее - победу и_д_е_и д-л_а_в_о_к. Что это за идея? Господа, это идея - дать продукцию современной индустрии бедным и беднейшим слоям населения. П_р_е_д_с_т_а_в_и_т_е_л_ь м_а_с_с, с_р_е_д_н_и_й ч_е_л_о_в_е_к - это звучит не очень почетно. Господа, это глубочайшее заблуждение! Именно масса решает все. Делец, который смотрит свысока на грош, на заработанный, потом и кровью грош рабочего человека, совершает тяжкую ошибку. Этот грош нисколько не хуже любых других денег. А дюжина - это в двенадцать раз больше чем один. Вот в чем заключается идея д-лавок. И эта идея д-лавок, ваша идея, одержала полную победу над могущественным концерном Аарона с его десятками крупных предприятий. Отныне и концерн Аарона открывает свои двери беднейшим слоям населения и тем самым ставит себя на службу идее дешевизны и с_