-----------------------------------------------------------------------
   Пер. - Л.Черная.
   В кн.: "Генрих Белль. Избранное". М., "Радуга", 1988.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 7 November 2001
   -----------------------------------------------------------------------



   _Понедельник_
   К сожалению, я приехал так поздно, что уже нельзя было ни погулять,  ни
зайти к кому-нибудь; в гостиницу я прибыл в 23:30, и к тому же устал.  Мне
не оставалось ничего иного, как поглядеть на город из  окна  отеля;  жизнь
здесь  так  и  бьет  ключом,  клокочет  и  бурлит,  буквально  через  край
переливается;  в  этом  городе  много  нерастраченной   энергии,   которая
когда-нибудь еще проявится. Да, наша столица пока не стала  тем,  чем  она
могла бы стать.
   Я закурил сигару - как увлекательно, какой  заряд  бодрости!  Некоторое
время я колебался, не позвонить ли мне Инн, но в конце концов  со  вздохом
отказался от этой мысли и вновь углубился в изучение моих важных бумаг.  В
постель я лег около  полуночи,  здесь  я  всегда  ложусь  спать  неохотно.
Столичная жизнь не благоприятствует сну.


   _Тогда же. Ночью_
   Мне приснился диковинный, на редкость диковинный сон: будто  я  иду  по
лесу  монументов,  монументы  расположены  ровными  рядами;  на  небольших
полянах разбиты  изящные  скверики,  посреди  которых  опять-таки  высятся
монументы, сплошь одинаковые,  их  сотни,  даже  тысячи  -  на  постаменте
мужчина, стоящий по стойке "вольно", видимо офицер, если судить по  мягким
складкам на сапогах, хотя грудь, лицо и  пьедестал  повсюду  еще  завешены
покрывалом; но вот внезапно со всех монументов разом спадают покровы, и  я
вижу - собственно говоря, без особого удивления, - что на всех постаментах
стою... я. Я двигаюсь,  улыбаюсь  и  читаю  свое  имя  -  ведь  покровы  с
постаментов тоже спали, - читаю свое имя, запечатленное много  тысяч  раз:
_Эрих  фон  Махорка-Муфф_.  Я  смеюсь,  и  смех   возвращается   ко   мне,
тысячекратно повторенный мною самим.


   _Вторник_
   Снова я заснул, переполненный ощущением невиданного счастья;  проснулся
свежий и с улыбкой посмотрел  в  зеркало  -  такие  сны  видишь  только  в
столице. Я еще брился, когда в первый раз позвонила Инн.  (Так  я  называю
свою старую приятельницу Иннигу фон Цастер-Пенунц, Цастеры  не  из  старой
аристократии, хотя род у них солидный. Но, несмотря на то  что  Эрнст  фон
Цастер, отец Инниги, был возведен в дворянское достоинство всего  лишь  за
два дня до отречения кайзера, я не колеблясь считаю Инн себе ровней.)
   Инн была, как всегда, нежна и, посплетничав немножко, дала мне понять в
своей обычной манере, что  проект,  ради  которого  я  прибыл  в  столицу,
успешно продвигается.
   - Наши дела идут как по маслу, - сказала она тихо и прибавила,  чуточку
помолчав: - Еще сегодня мы окрестим младенца. -  Опасаясь,  как  бы  я  от
нетерпения не начал задавать вопросы, она быстро повесила трубку.
   В раздумье я отправился  завтракать:  имела  ли  она  в  виду  закладку
фундамента? Порой я, прямодушный старый вояка, не понимаю  Инн,  ведь  она
все зашифровывает.
   В  ресторане,  как  обычно,   я   обнаружил   много   энергичных   лиц,
преимущественно чистой расы; по привычке я коротал время, соображая,  кого
на какой должности можно использовать; не успел я очистить яйцо,  как  уже
наилучшим образом укомплектовал два  штаба  полка  и  один  штаб  дивизии,
причем у меня еще остались люди для генерального штаба; конечно, это всего
лишь игра, но знатоку человеческих душ вроде  меня  она  все  же  приносит
усладу. При  воспоминании  о  недавнем  сне  мое  хорошее  настроение  еще
улучшилось. Удивительно - гулять по лесу, сплошь состоящему из монументов,
в каждом из которых узнаешь себя! Удивительно! Психологи, увы, не постигли
еще все глубины человеческого "я"!
   Кофе я приказал подать в холл; закурив сигару, я  не  без  улыбки  стал
следить за часовой стрелкой - было девять  часов  пятьдесят  шесть  минут:
будет ли Хеффлинг точен? Вот уже шесть лет, как мы  не  виделись,  правда,
время от времени подавали друг другу весточку (обычный  обмен  открытками,
как водится между командиром и одним из нижних чинов).
   Я поймал себя на  том,  что  меня  очень  волнует,  будет  ли  Хеффлинг
пунктуален;  по  натуре  я   склонен   усматривать   во   всем   симптомы:
пунктуальность Хеффлинга  служит  в  моих  глазах  мерилом  пунктуальности
рядового состава в целом. Растроганный, я вспомнил одно из изречений моего
старого командира дивизии Велька фон  Шномма,  который,  бывало,  говорил:
"Махо, вы идеалист и всегда таковым останетесь". (Не забыть внести  плату,
чтобы возобновить уход за могилой Шномма!)
   Правда  ли,  что  я   идеалист?   Я   погрузился   в   размышления;   к
действительности меня вернул голос Хеффлинга, прежде всего я посмотрел  на
часы  -  было  две   минуты   одиннадцатого   (такой   минимальный   запас
самостоятельности я всегда  предоставлял  Хеффлингу),  потом  взглянул  на
него: до чего же парень раздобрел - вокруг  шеи  жировые  складки,  волосы
поредели, зато в глазах у Хеффлинга я по-прежнему видел эротический блеск,
а  его  слова:  "Явился  по  вашему  приказанию,  господин  полковник!"  -
прозвучали совсем как в старые времена.
   - Хеффлинг! - воскликнул я, хлопая его по плечу,  и  заказал  для  него
двойную порцию водки. Взяв рюмку с подноса кельнера, он приосанился, но  я
дернул его за рукав, повел в  укромный  уголок,  где  мы  и  углубились  в
воспоминания.
   - Помните, тогда под Швихи-Швалохе, помните девятую?..
   Приятно убеждаться в том, что здоровый характер нашего народа почти  не
пострадал от всяких этих новомодных штучек, в народе мы все еще  встречаем
грубоватое простодушие, мужской юмор и неизменный вкус к соленой шутке.
   В то время как Хеффлинг полушепотом рассказывал мне  очередной  вариант
одного старого анекдота,  я  увидел,  как  Муркс-Малохе  вошел  в  зал  и,
согласно нашей договоренности, не подходя ко мне, исчез в задних  комнатах
ресторана. Взглянув на часы, я дал Хеффлингу понять, что спешу,  и  он  со
свойственным простому народу здоровым тактом сразу сообразил, что ему пора
идти.
   - Заходите к нам как-нибудь, господин полковник, моя  супружница  будет
очень рада. - Громко смеясь,  мы  отправились  вместе  с  ним  к  комнатке
портье, и я обещал Хеффлингу навестить его. Быть может, у  меня  завяжется
интрижка с его женой, время от времени во мне просыпается аппетит к грубой
эротике низших классов, и кто знает, какую стрелу припас для меня  амур  в
своем колчане?
   Я сел рядом с Мурксом, заказал коньяк и, когда кельнер  ушел,  произнес
со свойственной мне прямотой:
   - А ну, выкладывай, дело действительно выгорело?
   - Да, мы все обстряпали. - Муркс положил свою руку на мою и  прошептал:
- Я так рад, так рад, Махо.
   - Я тоже рад, - сказал я растроганно, - рад, что один из моих юношеских
снов воплотился в жизнь. И произошло это в демократическом государстве.
   - Демократия куда  лучше,  чем  диктатура,  если  только  парламентское
большинство на нашей стороне.
   Я почувствовал потребность встать, на  душе  у  меня  было  празднично,
исторические минуты всегда вдохновляли меня.
   - Муркс, - сказал я  со  слезами  умиления  в  голосе,  -  значит,  это
действительно правда?
   - Правда, Махо, - ответил он.
   - Она создана?
   -  Да,  создана...  сегодня  ты   произнесешь   речь   по   случаю   ее
торжественного открытия. Первый курс уже набран.  Слушатели  размещены  по
гостиницам, но это временно, пока проект  не  будет  доведен  до  сведения
публики.
   - А публика проглотит это?
   - Проглотит. Она все глотает, - сказал Муркс.
   - Встань, Муркс, - произнес я, - давай выпьем за  боевой  дух,  который
воцарится в этом учреждении, за дух военных воспоминаний.
   Мы чокнулись и выпили.


   Я был так потрясен в то утро, что оказался не способным предпринять еще
что-либо серьезное; не в силах успокоиться, я пошел к себе в номер, оттуда
в холл, а потом, когда Муркс уехал в министерство, отправился  бродить  по
городу, обворожившему меня. Я был в штатском, но,  несмотря  на  это,  мне
вдруг показалось, будто на боку у меня палаш и будто я все время тащу  его
за собой, - есть чувства, для которых во что  бы  то  ни  стало  требуется
мундир. И пока я шатался по городу, предвкушая свидание с Инн,  окрыленный
сознанием того, что мой план воплотился в  жизнь,  мне  снова  вспомнились
слова Шномма. "Махо, Махо, - часто говаривал он, -  ты  всегда  витаешь  в
облаках". Он говорил это и тогда, когда в моем полку  насчитывалось  всего
тринадцать солдат и четырех из них я приказал расстрелять как бунтовщиков.
   В честь  торжественного  дня  я  позволил  себе  выпить  около  вокзала
аперитив,  перелистал  газеты,  бегло  просмотрел   несколько   передовиц,
посвященных обороне, и попробовал представить себе, что сказал бы он, если
бы был жив и прочел эти статьи. "Вот так христианские демократы, - заметил
бы он, - вот  так  христианские  демократы,  кто  бы  мог  от  них  такого
ожидать!"
   Наконец настало время идти в отель, чтобы переодеться перед встречей  с
Инн; услышав сигнал ее автомобиля - бетховенскую мелодию, - я  выглянул  в
окно, она помахала мне рукой из своей лимонно-желтой машины,  у  нее  были
лимонно-желтые волосы, лимонно-желтое платье и черные перчатки. Послав  ей
воздушный поцелуй, я со вздохом  подошел  к  зеркалу,  завязал  галстук  и
спустился по лестнице; Инн была бы  подходящей  женой  для  меня,  но  она
разводилась уже семь раз, и  не  мудрено,  что  относится  скептически  ко
всякому брачному эксперименту; кроме того, между нами лежит идеологическая
пропасть: Инн происходит из чисто протестантской семьи, а  я  -  из  чисто
католической; и все же мы символически связаны между  собой  числами:  она
семь раз разводилась, я был семь раз ранен. Инн!! Я еще не совсем привык к
тому, что меня целуют посреди улицы...
   Инн разбудила меня приблизительно в шестнадцать часов семнадцать минут:
крепкий чай и имбирное печенье были уже на столе, мы быстро проглядели еще
раз материалы о  незабвенном  маршале  Хюрлангере-Хиссе,  памяти  которого
решено было посвятить наше детище.
   Зазвучал марш, я услышал его, когда, положив руку на плечо Инн и еще не
остыв от недавних любовных утех, изучал документы, касающиеся  Хюрлангера.
Мне взгрустнулось: ведь и  эту  музыку,  и  все,  что  случилось  со  мной
сегодня, было несказанно тяжело переживать в штатском.
   Звуки марша и близость Инн отвлекали меня от  штудирования  документов,
но Инн уже достаточно рассказала  о  Хюрлангере,  так  что  я  был  вполне
вооружен для своей речи. Когда Инн наливала мне вторую чашку чаю, раздался
звонок, я испугался, однако Инн успокаивающе улыбнулась.
   - Почетный гость, - сказала она,  возвращаясь  из  передней.  -  Такого
гостя  мы  не  можем  принять  здесь.  -  С  усмешкой  она   показала   на
развороченную  постель,  где  все  еще   царил   очаровательный   любовный
беспорядок. - Пошли, -  сказала  она.  Я  встал  и  в  некотором  смущении
последовал за ней; увидев у  нее  в  гостиной  военного  министра,  я  был
глубоко удивлен. Простодушное, открытое лицо министра сияло.
   - Генерал фон Махорка-Муфф, - сказал он восторженно, - добро пожаловать
в столицу!
   Я не верил собственным ушам. Усмехаясь, министр  вручил  мне  приказ  о
моем производстве в генералы.
   Когда я вспоминаю об  этом  дне,  мне  кажется,  что  в  тот  момент  я
пошатнулся и  с  трудом  сдержал  слезы,  однако  же  сказать  точно,  что
происходило в глубине моего существа, не могу, помню только,  что  у  меня
вырвалось:
   - Но, господин министр... как же с мундиром... ведь до начала церемонии
всего полчаса...
   С ухмылкой министр взглянул на Инн - о, как благороден этот человек!  -
Инн улыбнулась ему в ответ,  отодвинула  цветастую  занавеску,  отделявшую
уголок комнаты, и я увидел его, увидел мой мундир со всеми орденами...
   События и переживания следовали друг за другом с такой быстротой,  что,
оглядываясь назад, я могу лишь вкратце зафиксировать их ход.
   Пока я переодевался в комнате Инн, министр подкрепился глотком пива.
   Затем поездка на земельный участок, которого я никогда  еще  не  видел;
меня необычайно тронул вид местности, где должен воплотиться в  жизнь  мой
любимейший проект -  _Академия  по  сбору  военных  воспоминаний_;  каждый
бывший военнослужащий от майора и выше получит возможность  создавать  там
мемуары, беседуя с товарищами,  работая  совместно  с  военно-историческим
отделом министерства. Я полагал,  что  можно  ограничиться  шестинедельным
курсом, но парламент готов предоставить средства для трехмесячного.  Кроме
того, я собирался  поселить  в  специальном  флигеле  нескольких  здоровых
девушек  из  народа,  дабы  они  услаждали  старых,  беспощадно  терзаемых
воспоминаниями  вояк  в  свободные  вечерние  часы.  Очень  много   усилий
понадобилось мне для того, чтобы найти нужные изречения. Так,  на  главном
корпусе золотыми буквами будет начертано: Memoria dextera est  [память  не
ошибается (лат.)]; для флигеля с девушками, где  должны  помещаться  также
ванные комнаты, я подобрал совсем другую надпись: Balneum et  amor  Martis
decor [баня и любовь - награда воину (лат.)]. Но по пути министр  дал  мне
все же понять, что об этой части проекта пока не  стоит  распространяться:
он опасался - может быть, не без оснований - возражений со  стороны  своих
коллег по  христианской  фракции,  хотя  и  сообщил  с  ухмылкой,  что  на
недостаток либерализма у них пожаловаться нельзя.
   Окрестности были украшены флагами; когда я вместе с министром  подходил
к трибуне, оркестр заиграл "Был у меня товарищ". Министр из  присущей  ему
скромности не захотел взять предоставленное слово,  и  тогда  я  сразу  же
поднялся на трибуну, оглядел ряды соратников, выстроившихся  передо  мной,
и, заметив, что Инн подмигнула мне в знак одобрения, начал:
   - Господин  министр,  друзья!  Цель  этого  учреждения,  которое  будет
называться   _Академией    по    сбору    военных    воспоминаний    имени
Хюрлангера-Хисса_, не нуждается в оправданиях, зато в оправдании нуждается
сам  Хюрлангер-Хисс,  имя  которого  долго  -  я  бы  сказал,  вплоть   до
сегодняшнего дня - считалось опозоренным. Вы все знаете, какое пятно лежит
на нем: когда армия маршала  Эмиля  фон  Хюрлангера-Хисса  была  вынуждена
отступить под Швихи-Швалохе, Хюрлангер-Хисс сумел доказать, что он потерял
всего  лишь  8500  человек.  А  между  тем,  согласно  подсчетам  сведущих
специалистов Тапира по вопросам отступления - Тапиром мы, как  вы  знаете,
называли в своем кругу Гитлера, - армия Хюрлангера, прояви она  надлежащий
боевой дух,  должна  была  понести  потери  в  количестве  12300  человек.
Господин министр, друзья! Все вы знаете также, какому позорному  наказанию
подвергся Хюрлангер-Хисс: его перевели в Биарриц, где он умер, отравившись
омарами. Долгие годы, целых четырнадцать лет, позорное пятно лежало на его
имени. Весь материал об армии Хюрлангера попал в руки подручных Тапира,  а
позднее в руки союзников, но сегодня, сегодня, - я повысил голос, а  потом
сделал   паузу,   чтобы   следующие   слова   прозвучали   с    надлежащей
выразительностью, - сегодня можно считать доказанным - и с  этой  целью  я
готов  предать  гласности  все  материалы,  -  можно  наконец-то   считать
доказанным,  что   армия   нашего   досточтимого   маршала   понесла   под
Швихи-Швалохе потери в количестве 14700 человек,  повторяю,  в  количестве
14700 человек; таким  образом,  можно  считать  установленным,  что  армия
Хюрлангера сражалась с беспримерным мужеством, и теперь имя маршала  вновь
сияет во всей своей красе.
   Мои слова были  встречены  оглушительными  аплодисментами,  но  я,  как
человек скромный, знаком дал понять, чтобы чествовали не меня, а министра,
и в то же время, оглядывая лица товарищей, понял, что  все  присутствующие
ошеломлены сообщением о Хюрлангере - вот до  чего  искусно  проводила  Инн
свои изыскания!
   Под звуки песни "На  востоке  встает  заря  для  нас"  я  взял  из  рук
каменщика мастерок и кирпич  и  заложил  первый  камень,  в  который  были
вделаны фотография Хюрлангера-Хисса и один из его двух погон.
   Затем колонна во главе со  мной  промаршировала  к  вилле  "У  золотого
Цастера"; семья Инн предоставила ее в наше распоряжение до  того  времени,
пока не будет выстроено здание  Академии.  Здесь  нас  ждала  краткая,  но
крепкая выпивка, министр произнес благодарственную речь,  и  нам  зачитали
телеграмму канцлера, после чего началась художественная часть.
   Открыли художественную часть семь бывших генералов,  игравших  на  семи
барабанах;  произведению,  которое  они  исполнили,  было   с   разрешения
композитора  -  капитана  с  артистическими  наклонностями   -   присвоено
название: Септет  памяти  Хюрлангера-Хисса.  Художественная  часть  прошла
очень успешно: мы пели песни, рассказывали  анекдоты,  многие  обнимались,
все старые распри были забыты.


   _Среда_
   У нас оставался еще час времени, чтобы приготовиться  к  торжественному
богослужению, примерно в семь часов тридцать минут мы строем отправились к
собору. В церкви Инн стояла рядом  со  мной;  я  развеселился,  когда  она
шепнула мне, что один из присутствующих полковников ее второй муж, один из
подполковников - пятый, а один из капитанов - шестой.
   - Зато твой восьмой будет генералом, - шепнул я ей.
   Да, я уже принял решение! Инн  покраснела,  но  после  богослужения  не
колеблясь пошла вместе со мной в ризницу, где  я  представил  ее  прелату,
который служил мессу.
   - В самом деле, дорогая, - сказал прелат, после того  как  мы  обсудили
церковно-правовую сторону вопроса, - поскольку ни один из ваших предыдущих
браков не был освящен церковью, я не вижу никаких препятствий оформить ваш
брак с господином генералом фон Махорка-Муфф церковным порядком.
   После столь счастливых предзнаменований наш завтрак вдвоем с Инн прошел
очень весело. Инн была в  особенно  приподнятом  настроении,  такой  я  ее
никогда не видел.
   - Это бывает со мной всякий раз, - сказала она, -  когда  я  становлюсь
невестой.
   Я заказал шампанское.
   Чтобы хоть как-то отпраздновать нашу помолвку, которую мы  пока  решили
держать в секрете, мы с Инн поднялись на Петерсберг, где нас пригласила  к
обеду кузина Инн - урожденная Цехине. Кузина была очаровательна.
   Послеобеденное время и вечер были посвящены любви, ночь - сну.


   _Четверг_
   Я все еще не могу привыкнуть к мысли, что живу и работаю  здесь  -  это
слишком  невероятно;  утром  читал  первую   лекцию:   "Воспоминания   как
историческая миссия".
   Днем - неприятности. По поручению министра ко мне на виллу "У  золотого
Цастера" приехал Муркс-Малохе  и  сообщил,  что  оппозиция  неодобрительно
высказалась о нашем проекте создания Академии.
   - Оппозиция? - спросил я. - Это еще что такое?
   Муркс объяснил. У меня было такое чувство, словно  я  упал  с  неба  на
землю.
   - В чем дело? - спросил я нетерпеливо.  -  Есть  у  нас  большинство  в
парламенте или его у нас нет?
   - Оно у нас есть, - сказал Муркс.
   - Так о чем же речь? - спросил я. - Оппозиция - странное слово, оно мне
совершенно не  нравится,  это  слово  роковым  образом  напоминает  о  тех
временах, которые, как я полагал, уже канули в Лету.
   Когда за чаем я сообщил Инн  о  неприятностях,  она  принялась  утешать
меня.
   - Эрих, - сказала она и положила свою маленькую ручку на мою,  -  никто
никогда не был в силах противостоять нашей семье.

Популярность: 15, Last-modified: Fri, 09 Nov 2001 13:35:02 GMT