Перевод Н.Семевской 

--------------------------------------------------------------------------
Текст: Шервуд Андерсон. Рассказы. М: ГИХЛ, 1959. Стр. 350-362.
Электронная версия: В.Есаулов, yes22vg@yandex.ru, октябрь 2003 г.
--------------------------------------------------------------------------     
                       
     

     То,  что  случилось,  было  для  меня  тяжелым  ударом  пожалуй,  самым
тяжелым,  какой  когда-либо  на меня обрушивался. А главное, все вышло из-за
моей  же  глупости. Даже сейчас, когда я иной раз об этом думаю, мне хочется
плакать,  ругаться,  колотить  себя самого. Может быть, теперь, когда прошло
уже  столько  времени,  мне  станет  легче,  если  я  расскажу,  как я тогда
опростоволосился. 
     Это  началось  в  октябрьский  день, около трех часов, когда я сидел на
трибуне  ипподрома  в  городе  Сендаски,  штат  Огайо.  Сейчас  должны  были
начаться осенние бега. 
     По  правде  говоря,  я  чувствовал  себя  глупо уже оттого, что сижу на
трибуне.  Тем  летом  я  вместе  с  Гарри  Уайтхедом и негром Бертом ушел из
родного  города  и  стал работать конюхом при одной из двух лошадей, которых
Гарри  готовил  к  осенним  бегам.  Мать плакала, а моя сестра Милдред - она
надеялась  осенью  получить  место  школьной  учительницы  в нашем городке -
целую  неделю  перед  моим  уходом  бушевала  и кричала на весь дом. Обе они
считали  позором,  что  один  из  членов  семьи  станет; конюхом при беговых
лошадях.  Милдред,  мне  кажется,  даже  боялась,  как бы это не помешало ей
получить должность, которой она так давно добивалась. 
     Но,  в  конце  концов,  должен  же  я  был  работать,  а никакой другой
должности  не подвернулось. Здоровенный девятнадцатилетний верзила не может,
слоняться  по  дому,  ничего не делая, а наниматься косить лужайки у богатых
людей  или  продавать  газеты  мне было не по возрасту. Такую работу, всегда
перехватывала  мальчишки  помоложе меня, наниматели жалели их за малый рост.
Я  знал  такого  парнишку:  ему  поручали  косить лужайки и чистить водоемы,
потому  что  он  всем рассказывал, будто хочет заработать деньга на учение в
колледже,  и  я, бывало, не спал по ночам, думая о том, как бы мне изувечить
его  и  при этом самому не попасться. Я мечтал, что он угодит под телегу или
на  голову  ему свалится кирпич, когда он будет идти по улице. Впрочем, не о
нем сейчас речь. 
     Я  стал  работать у Гарри и очень полюбил Берта. Мы чудесно ладили. Это
был  огромный  негр  с  ленивой,  вразвалку, походкой и с добрыми, ласковыми
глазами,  но  когда  дело  доходило  до драки, он мог бы постоять за себя не
хуже  самого  Джека  Джонсона  {известный  чемпион  по  боксу, негр}. На его
попечении  был  Буцефал,  рослый воротной иноходец, который мог пройти, милю
за  две  минуты девять или десять секунд, а я ухаживал за небольшим жеребцом
по  имени Доктор Фриц, который, в ту осень выигрывал все заезды, когда Гарри
хотел, чтобы он пришел первым. 
     В  конце  июля  мы  уехали  из  дому  в товарном вагоне вместе с нашими
лошадьми,  после  этого до конца ноября кочевали с одних бегов на другие и с
одной  ярмарки  на другую. Славное это было времечко, поверьте мне! Иногда я
думаю,  что  мальчики,  которые воспитываются дома и не имеют таких чудесных
друзей,  как  этот  негр  Берт,  которые  ходят  в  школу и потом в колледж,
никогда  ничего  не  воруют,  не  выпивают помаленьку и не учатся ругаться у
ребят,  знающих в этом деле толк, которые не пригуливаются перед трибунами в
рубашке  с  короткими  рукавами  и  грязных рейтузах, в то время как трибуны
полны  разодетой  публики,  да  что  об  этом  говорить!- такие молодые люди
вообще ничего не знают, у них просто, случая нет что-нибудь узнать. 
     Зато  я  узнал  многое.  Берт  научил  меня чистить лошадей скребницей,
перевязывать  им  ноги,  после  бегов  прогуливать  их  и  множеству  других
полезных  вещей,  которые  каждый  должен  знать.  Берт  умел бинтовать ноги
лошади  так  ровно,  что если бы не разница в цвете, вы подумали бы, что это
не  повязка, а кожа лошади, к тому же я уверен, что будь Берт белым, он стал
бы  знаменитым наездником и достиг бы таких же высот, как Мэрфи, Уолтер Кокс
и другие. 
     Черт   возьми,   какая  замечательная  была  жизнь!  В  субботу  или  в
воскресенье  приезжаете  вы  в  главный  город какого-нибудь округа; ярмарка
начинается  в  ближайший  вторник  и  длится  до вечера пятницы. Доктор Фриц
бежит,  скажем,  во  вторник  и  показывает  две  минуты  двадцать пять, а в
четверг  Буцефал  побивает  всех иноходцев в открытом заезде. У вас остается
уйма   свободного   времени,   вы  слоняетесь  по  городу,  прислушиваясь  к
разговорам  о  лошадях,  и видите, как Берт сшибает с ног какого-то болтуна,
который   очень  уж  разошелся.  И  узнаете  многое  о  лошадях  и  людях  и
запоминаете  такие  вещи,  которые,  если  вы  человек  с  умом  и  способны
переварить  все,  что слышали, видели и чувствовали, не раз пригодятся вам в
жизни. 
     А  потом,  в  конце  недели,  когда  бега  заканчиваются и Гарри спешит
домой,  чтобы  заняться своей конюшней, вы с Бертом запрягаете своих лошадок
в  тележки  и  едете  к  месту  следующих состязаний, едете медленно, в свое
удовольствие, чтобы лошади не перегрелись, - и так далее, сами понимаете! 
     Ах,  великий  боже!  По  краям дороги растут орешник, бук, дуб и всякие
другие  деревья,  на  них бурые и красные листья, и пахнут они так хорошо! А
Берт  поет  песню,  которая называется 'Глубокая река', а из окон фермерских
домов  выглядывают девушки. Ну, чего стоят против всего этого ваши колледжи!
Я-то знаю, где я получил образование! 
     И  вот,  скажем,  в  субботу  под вечер на вашем пути попадается этакий
городишко, и Берт говорит: 'Давай, остановимся здесь', и вы так и делаете. 
     Вы  отводите  лошадей  на  постоялый  двор,  кормите  их,  достаете  из
сундучка свою лучшую одежду и наряжаетесь. 
     В  городе полно фермеров, которые таращат на вас глаза, - понимают, что
вы  при  беговых лошадях состоите. Многие мальчишки никогда раньше не видели
негра и разбегаются в страхе, когда вы двое появляетесь на главной улице. 
     Это  было  еще  до  сухого закона и всякой такой чепухи,, и вот вы двое
отправляетесь  в  салун,  и вокруг вас собираются зеваки, и среди них всегда
кто-нибудь  делает  вид,  -  будто понимает в лошадях. Он заводит разговор и
начинает  задавать  вопросы,  а вам остается только врать сколько влезет про
ваших  лошадей.  Я  обычно  говорил, что эти два коня мои собственные. Вдруг
кто-нибудь  предлагает: 'Не хотите ли стаканчик виски?', и Берт скосит глаза
и  этак важно процедит; 'Ну; уж ладно, я человек сговорчивый, разопью с вами
четвертушку'. Эх, черт, хорошо! 
     
     
     Но  не  об  этом  я  хочу  вам  рассказать. В конце ноября мы вернулись
домой,  и  я  обещал  матери навсегда расстаться с беговыми лошадьми. Иногда
приходится  обещать матери кучу всяких вещей только потому, что она ничего в
них не понимает. 
     Однако  получить в нашем городе работу было ничуть не легче, чем тогда,
когда  я  уехал с Бертом. Я отправился в Сендаски и нашел, там очень хорошее
место  по  уходу за лошадьми, принадлежавшими одному человеку, который давал
напрокат  экипажи  с  упряжкой,  содержал  транспортную  контору  и  склады,
торговал  углем,  а также занимался покупкой и продажей недвижимостей. Место
это  было  очень  хорошее:  кормили  вдоволь, каждую недели давали свободный
день,  спал я на койке в большом сарае, и вся-то работа была - насыпать овес
и  задавать  сено  здоровенным  конягам,  которые  на бегах не обогнали бы и
черепахи. Я был доволен и мог посылать деньги домой. 
     И  вот, как я уже сказал вам, когда в Сендаски начались осенние бега, я
отпросился  у  хозяина  и решил пойти. В полдень я надел свой лучший костюм,
коричневый котелок, купленный в прошлую субботу, и стоячий воротничок. 
     Прежде  всего  я  пошатался  по  городу  в компании франтоватых молодых
людей.  Я  всегда говорил себе: 'Надо показать себя, каков ты есть', и так я
и  делал.  В  кармане  у  меня было сорок долларов, и я отправился в большой
отель  Уэст-хаус  и  подошел  к стайке, где продавали сигары. 'Дайте мне три
сигары  по двадцать пять центов?' - потребовал я. В вестибюле отеля и в баре
толкалось  множество  наездников  и  посторонних  людей и всяких разряженных
приезжих  из других городов, и я затесался между ними. В баре мне попался на
глаза  парень  с  тросточкой и с шикарным галстуком бабочкой; мне тошно было
смотреть  на  него.  Я  люблю,  чтобы  мужчина  был  одет  как мужчина, а не
нацеплял  на  себя  бог  весть чего. Поэтому я довольно грубо отпихнул этого
парня  в  сторону  и  потребовал себе виски. Он посмотрел на меня так, будто
хотел  огрызнуться,  но  передумал  и ничего не сказал, а я выпил еще рюмку,
просто  чтобы  показать  ему, что я собою представляю, и вышел. Не торопясь,
зашагал  я к ипподрому. Я был один, но не скучал, и когда пришел туда, купил
себе  отличное  место  на  трибуне,  но  только не в ложе: это уж значило бы
слишком важничать. 
     И  вот  я  сижу  на  трибуне,  очень  довольный,  и посматриваю вниз на
конюхов,  выводящих  лошадей,  на  их  грязные  рейтузы  и  конские  попоны,
наброшенные  через  плечо.  Точно  так  выглядел я сам весь прошлый год. Мне
нравилось  сидеть  здесь в полном параде, но точно так же мне нравилось быть
там  внизу  и  поглядывать вверх на разодетых зевак, чувствуя себя ничуть не
менее  значительной  особой.  И то и другое одинаково хорошо, если правильно
рассудить. Я это часто говорю. 
     Ну,  так  вот,  на  трибуне  прямо  передо  мной сидел молодой человек,
примерно  моих  лет,  с  двумя  девушками.  Это был славный молодой человек.
Похоже  из  тех,  что  ходят  в  колледж, а потом становятся адвокатами, или
редакторами  газет,  или  еще  чем-нибудь  в  этом роде, но он не задавался.
Хорошие  ребята  попадаются  и  среди тех, кто ходит в колледж, и вот он был
одним из таких. 
     С  ним  была  его  сестра  и  еще  одна девушка, и вот его сестра стала
оглядываться  через  плечо,  и  ее  глаза  сначала  случайно, - она вовсе не
думала заигрывать, не такая это была девушка, - стали встречаться с моими. 
     Знаете,  как это бывает! Ах, что это была за девушка, просто персик! На
ней  было легкое платье из какой-то голубой ткани; оно казалось простеньким,
но было хорошо сшито, и все такое, я в этих вещах разбираюсь. 
     Когда  она  посмотрела  мне  прямо  в  глаза,  я покраснел, и она тоже.
Никогда  в  жизни  я  не видел такой милой девушки. Она не важничала и могла
говорить   без   грамматических  ошибок,  не  напоминая  при  этом  школьную
учительницу.  Я хочу сказать, что девушка была первый сорт. Я думаю, ее отец
был  человек  состоятельный,  но не такай уж богач, чтобы она от этого стала
задирать  нос.  Может  быть,  он  был  владельцем аптеки, или мануфактурного
магазина,  или  еще  чего-нибудь такого. Она не говорила мне об этом, да я и
не опрашивал. 
     Если  уж  на  то  пошло,  так  моя  родственники  тоже в грязь лицом не
ударят.  Мой дед был родом из Уэльса, и там, в Англии, он... впрочем, это  к
делу не относится. 
     
     
     Первый  заезд  окончился,  и  молодой  человек,  сидевший  с девушками,
покинул  их  и  пошел ставить на лошадь. Я понял, что он собирается сделать,
хотя  он  не  болтал, не шумел и не рассказывал всем кругом, какой он знаток
лошадей.  Не  такой  он  был  человек! Потом он вернулся, и я слышал, как он
сказал  девушкам,  на какую лошадь он поставил. Начался заезд, они привстали
с  мест  и  волновались  и горячились, как все люди, когда играют на бегах и
видят,  что  лошадь,  на  которую  они  поставили,  плетется в хвосте, а они
надеются,  что  она вдруг вырвется вперед, чего никогда не случается, потому
что в ней уже нет прежнего задора. 
     А  потом  вскоре  вывели лошадей для следующего гита, на одну милю, и я
увидел  знакомую  лошадь.  Она была с завода Боба Френча, но хозяином ее был
не он, а мистер Матерс из города Мариетты, штата Огайо. 
     У  этого  мистера  Матерса  была  куча денег, ему принадлежали угольные
шахты  или  что-то  в  этом  роде, а где-то в штате у него было великолепное
имение,   и   он   был   помешан   на   породистых   лошадях.   Но   он  был
пресвитерианин* {пресвитериане - пуританская религиозная секта, отличающаяся
фанатизмом  и запрещающая своим последователям всякие 'мирские' увеселения};
пресвитерианкой,  да  еще более строгой, чем он, была и его жена. Поэтому он
никогда  не  выпускал  лошадей  на  бега под своим именем, и ходил слух, что
подготовив  рысака  к  бегам,  он передавал его Бобу Френчу, а жене говорил,
будто продал коня. 
     Итак,  Боб  получал лошадей и делал с ними что хотел. Его нельзя за это
порицать,  я,  по  крайней  мере,  никогда  его  не порицал. Иногда он хотел
выиграть,  а  иногда нет. В то время, когда я ухаживал за лошадьми, это меня
не  касалось.  Я  только  старался,  чтобы моя лошадь могла хорошо бежать и,
если  нужно, могла вырваться вперед. И вот, как я уже сказал, Боб участвовал
в  этих бегах с одной из лошадей мистера Матерса по кличке Бен Ахем, быстрой
как  молния.  Это  был  жеребец,  и  его рекорд был две минуты двадцать одна
секунда, но он мог сделать и две минуты восемь или две минуты девять. 
     В  прошлом  году,  когда  мы  с  Бертом  ушли  из дома, о чем я вам уже
рассказывал,  у мистера Матерса работал негр, приятель Берта. И вот однажды,
когда  наши  лошади  были  свободны  от  бегов  на ярмарке в Мариетте, а наш
хозяин, Гарри, ушел к себе домой, мы с Бертом навестили этого негра. 
     Там  все,  кроме  него,  ушли  на  ярмарку,  и  он  водил  нас по всему
шикарному  дому  мистера Матерса, и они с Бертом приложились к бутылке вина,
которую  мистер  Матерс прятал от жены в шкафу в своей спальне, а потом негр
показал  нам  этого  конягу  Бен  Ахема.  Берту всегда ужасно хотелось стать
наездником,  но едва ли он мог этого добиться, потому что он был негр, а тут
они с приятелем вылакали целую бутылку вина, и он был под мухой. 
     И  вот  тот,  другой негр позволил Берту вывести Бен Ахема и сделать на
нем  милю  на  ипподроме,  который  мистер Матерс устроил здесь же на  ферме
лично  для  себя.  Но тут вернулась домой единственная дочь мистера Матерса,
девушка  болезненная  и  не очень красивая, и нам пришлось наскоро водворить
Бен Ахема обратно в конюшню. 
     Я  рассказываю  вам это только затем, чтобы вы хорошо все поняли. В тот
день,  когда  я  был  на  ярмарке  в  Сендаски,  тот молодой человек с двумя
девушками  сильно  волновался:  ведь  он  при  них  проиграл свою ставку. Вы
знаете,  что  делается  с  парнем в подобных случаях! За одной из девушек он
ухаживал, а другая была его сестрой. Я это сообразил. 
     'Ах, черт возьми, - сказал я себе, - надо его выручить!' 
     Когда  я  тронул  его плечо, он очень вежливо повернулся ко мне. И он и
девушки  были  милы  со  мной  с  самого начала и до конца. Я их ни в чем не
виню. 
     И  вот, когда он повернулся ко мне, я шепнул ему несколько слов про Бен
Ахема. 
     -  Не  ставьте  на  него ни цента в первом заезде, потому, что он будет
плестись,  как  вол,  запряженный  в  плуг,  но когда первый заезд кончится,
идите прямо в кассу и выкладывайте хоть все деньги, - вот что я ему сказал. 
     Ну,  знаете,  никогда  я  не видел, чтобы человек держал себя любезнее,
чем  этот  парень!  Рядом  с  той  девушкой,  с  которой я дважды встретился
глазами,  причем,  оба  мы  покраснели,  сидел какой-то толстяк; и что бы вы
думали,  сделал мой молодой человек? Он повернулся к толстяку и попросил его
поменяться со мной местами, чтобы я мог сидеть в их компании! 
     Ах,  черт  возьми!  Вот повезло! Значит, я буду сидеть с ними. Но каким
же  я  был  болваном,  что  ходил  в  этот  бар  в  Уэст-хаусе и, увидев там
какого-то  хлыща  с  тросточкой  и  в  дурацком  галстуке, хватил две порции
виски, только чтобы порисоваться! 
     Конечно,  теперь  когда  я  буду  сидеть рядом с девушкой и дышать ей в
лицо,  она  почувствует  запах  виски.  Я готов был вышвырнуть самого себя с
трибуны  прямо  на  трек и гнать кулаками по всему ипподрому. Я побил бы при
этом все рекорды, какие любая из лошадей могла, поставить в этом году. 
     Ведь  девушка  эта была не какая-нибудь замухрышка! Чего бы я не дал за
палочку  ароматной жевательной резины, или за мятную лепешку, или за кусочек
лакрицы.  Хорошо  еще, что у меня в кармане были те три двадцатипятицентовые
сигары.  Одну  из  них  я предложил молодому человеку, а другую закурил сам.
Тогда  толстяк встал, мы поменялись местами, и я опустился  на скамью рядом,
с девушкой. 
     Они  представились  мне. Оказалось, что невесту молодого человека зовут
мисс  Элинор Вудбери, она была дочерью фабриканта бочек из местечка Тиффин в
штате  Огайо.  Самого  молодого человека звали Уилбер Уэссен, а его сестру -
мисс Люси Уэссен. 
     Вероятно,  именно  то,  что  у  них  у  всех были такие шикарные имена,
выбило  меня  из  колеи.  Конечно,  парень,  раньше  работавший  конюхом при
беговых  лошадях,  а  теперь  присматривающий  за лошадьми человека, который
дает  напрокат  экипажи  и  содержит  транспортную  контору  и склады, такой
парень  ничем  не  лучше  и  не хуже других. Я об этом часто думал и говорил
вслух. 
     Но  вы  знаете,  какова  молодежь!  Было  что-то особенное и в ее милом
платьице,  и в ее милых глазах, и в том, как она перед тем взглянула на меня
через  плечо  брата,  и  как  я  в  ответ  взглянул  на  нее,  и  как мы оба
покраснели. 
     Не мог же я доказать ей, какой я простофиля, правда? 
     И  вот я свалял дурака. Я сказал, что меня зовут Уолтер Матерс и я живу
в  городке  Мариетта,  штата  Огайо,  а  потом я стал плести такое, что вы и
представить  себе  не можете. Я уверял, что Бен Ахем принадлежит моему отцу,
который  временно  дал его Бобу Френчу, потому что наша семья очень гордая и
никто  из  нас  никогда  не  участвует  в  бегах,  по крайней мере под своим
именем.  Я  сочинял  без удержу, а они все наклонились ко мне и слушали, и у
Люси Уэссен блестели глаза, а я все врал и врал. 
     Я  рассказывал  о  нашей  ферме  в  Мариетте,  о  больших конюшнях и об
огромном  каменном  доме  на  горе над рекой Огайо, но у меня хватило ума не
слишком  хвастаться.  Я  только намекал на некоторые вещи, а мои собеседники
выпытывали  у  меня  остальное. Я делал вид, что говорю об этом неохотно. На
самом  деле  у  моей  семьи никогда не было фабрики бочек, и, сколько я себя
помню,  мы  всегда  были  бедны,  хотя  никогда  ни  к кому не обращались за
помощью, а мой дедушка был родом из Уэльса и там... ну, да бог с ним! 
     Так  мы  сидели  на трибуне и болтали, точно знали друг друга уже много
лет.  Я  продолжал  врать  и сказал, будто мой отец опасался, что этот самый
Боб  Френч  поведет  нечестную  игру,  и  нарочно  послал  меня  в  Сендаску
последить  за  ним.  Мне  удалось  разузнать,  добавил я, как пройдет первый
заезд. 
     В  этом  первом  заезде  Бен  Ахем будет плестись, как хромая корова, а
зато  потом  покажет  себя.  В подтверждение своих слов я вытащил из кармана
тридцать  долларов, протянул их мистеру Уилберу Уэссену и попросил, если это
его  не затруднит, пойти после первого заезда в кассу и поставить эти деньга
на  Бен  Ахема при любых встречных ставках. Сам я пойти не могу; не годится,
чтобы меня увидел Боб Френч или кто-нибудь из конюхов. 
     Вскоре  первый  заезд  окончился.  Бен Ахем сбился на прямой, казалось,
будто  он  не то болен, не то сделан из дерева, и пришел он последним. Тогда
этот  самый  Уилбер  Уэссен  отправился  к  кассе  под главной трибуной, а я
остался  один  с  обеими девушками, и когда мисс Вудбери на миг отвернулась,
Люси  Уэссен  чуть-чуть  тронула меня плечиком. Не думайте, что она так уж и
толкнула  меня.  Но  вы знаете, как делают девушки: придвигаются поближе, но
все-таки воли себе не дают. Да вы, наверно, знаете! Ах ты, господи! 
     А  потом  они  устроили мне сюрприз. Не знаю когда, но она договорились
между  собой  решили,  что  Уилбер Уэссен поставит пятьдесят долларов на Бен
Ахема,  а  каждая  из  девушек добавит по десятке из своих личных денег. Мне
стало худо, когда я об этом узнал, но потом мне было еще хуже! 
     Насчет  этого  жеребца,  Бен  Ахема, и насчет их денег я ни капельки не
беспокоился.  Все  прошло  гладко.  В следующих трех заездах Бен Ахем мчался
так,  точно  он  вез  контрабанду  мимо пограничной заставы, и Уилбер Уэссеи
выиграл девять на два за свою ставку. Нет, меня мучило другое. 
     Уилбер  вернулся  из  кассы  и  теперь  почти  все  время  занимал мисс
Вудбери, а мы с Люси Уэссен словно остались одни на необитаемом острове. 
     Черт!  Если  бы  только  я  не  врал,  или  если  бы  я  мог как-нибудь
выпутаться  из  этой  лжи!  Никакого Уолтера Матерса, как я назвал себя ей и
всем  им,  нет  и  не  было,  а если бы он и существовал, то, клянусь вам, я
завтра же поехал бы в Мариетту, штата Огайо, и застрелил бы его! 
     Какой  же  я был простофиля! Бега скоро закончились, Уилбер опять пошел
в  кассу  и  получил  наши  выигрыши,  а потом мы все отправились в город, и
Уилбер   закатил   шикарный   ужин   в   Уэст-хаусе,  даже  заказал  бутылку
шампанского. 
     Я  сидел  рядом  с  девушкой,  и она почти ничего не говорила, и я тоже
почти  ничего  не говорил. Но я знал одно: ее тянуло ко мне не потому, что я
плел,   будто   у  меня  отец  -  богач,  и  все  такое.  Знаете,  ведь  это
чувствуешь...  Великий  боже!  Есть  девушки,  которых встречаешь один раз в
жизни,  и если вы не поспешите и не будете ковать железо, пока горячо, такая
девушка  ускользнет от вас навсегда, вы можете бросаться с моста в реку! Она
смотрит  на  вас,  и  взгляд  ее  идет  как  бы  из  глубины  души, и это не
кокетство,  нет,  вам  хочется,  чтобы  эта девушка стала вашей женой, и вам
хочется,  чтобы  ее  окружали  красивые  вещи  -  прекрасные цветы, красивые
платья,  и  вам хочется, чтобы у нее и у вас были дети, и вам хочется, чтобы
играла музыка, - хорошая, а не какие-нибудь джазы. Эх, что уж говорить! 
     Вблизи  Сендаски,  это  ту  сторону  залива,  есть местечко, называемое
Сидер-пойнт.  После  ужина  мы  вчетвером  поехали  туда  на моторной лодке.
Уилбер,  мисс  Люси  и  мисс  Вудбери  должны  были поспеть на десятичасовой
поезд,  чтобы  вернуться  в  Тиффин.  Когда едешь с такими девушками, нельзя
быть  ветреным,  плюнуть  на  поезда  и  гулять всю ночь, как это можно себе
позволить с какими-нибудь шальными девчонками. 
     Уилбер  раскошелился на поездку на моторной лодке, которая обошлась ему
ровным  счетом  в  пятнадцать  долларов,  но  я бы этого и не узнал, если бы
случайно не услышал. Он не был скупердяем. 
     В  Сидер-пойнте мы не пошли туда, куда валил весь народ. Для лоботрясов
там  есть  танцульки  и  рестораны, но есть там еще и пляж, куда можно пойти
прогуляться и где немало темных уголков; вот туда-то мы и отправились. 
     Девушка  почти  ничего  не  говорила,  и  я тоже, но я думал о том, как
хорошо,  что  моя  мать  воспитанная женщина и всегда заставляла нас, детей,
есть  вилкой  и не позволяла нам лакать суп, грубить и шуметь, как делают те
молодцы, которых можно увидеть на спортивных соревнованиях, 
     Потом  Уилбер  со своей девушкой пошел вдоль берега, а мы с Люси селя в
темном  уголке  среди  подмытых  водой корней старых деревьев, и я совсем не
заметил,  как  прошло  время  и пора было садиться в лодку, чтобы поспеть на
поезд.  Этот  час  промелькнул так быстро, что я и глазом моргнуть не успел.
Наверно,  это  было  так  потому  что  мы, как я уже сказал, сидели в темном
уголке,  и  корни  какого-то  старого  пня  раскинулись точно руки, и с воды
тянуло  сыростью, и ночь была такая!.. Казалось, можно было протянуть руку и
ощупать эту темноту, такую теплую, мягкую и душистую, как апельсин! 
     Мне  хотелось  плакать и ругаться, прыгать и плясать. Я был так безумно
счастлив, и мне было так грустно!.. 
     Когда  показался  Уилбер  со  своей  девушкой  и  Люси  увидела их, она
сказала; 
     -  Теперь  нам  пора  на  поезд,  - и тоже чуть не заплакала, но она не
знала  того,  что  знал я, и не могла быть в таком смятенна. А потом, прежде
чем  Уилбер  и  мисс  Вудбери  подошли ближе, она подняла голову, поцеловала
меня  и  на  миг прильнула к моей груди. При этом она вся дрожала и... ах, с
ума сойти! 
     Иногда  я мечтаю заболеть раком и умереть. Надеюсь, вы понимаете, что я
хочу сказать. 
     Мы  переправились  на  моторной  лодке  через  залив к станции железной
дороги;  было  темно.  Люси  прошептала,  что, ей кажется, мы с ней могли бы
вылезть  из  лодки  и идти прямо по воде. Это была чепуха, но я понимал, что
она хочет сказать. 
     Очень  скоро  мы  оказались на станции, и там было полно зевак, из тех,
что  ходят  на ярмарки, толпятся и толкаются, как скот. Как мог я сказать ей
правду? 
     -  Мы  расстаемся ненадолго, вы напишете мне, а я - вам, - вот все, что
она сказала мне на прощанье. 
     Мог  ли  я  на  это  надеяться?  Не  больше,  чем  на то, скажем, чтобы
потушить пожар на сеновале. Блестящая надежда, нечего сказать! 
     Может  быть, она и написала в Мариетту и через некоторое время получила
свое  письмо  обратно  с  почтовым  штампом  на конверте и надписью: 'Такого
парня здесь нет', или что они там пишут в подобных случаях, 
     Надо  же  было мне разыгрывать важную птицу, богача, и перед кем? Перед
самой  скромной  девушкой,  когда-либо  созданной  господом  богом! На что я
теперь мог надеяться? 
     Примчался  поезд, и она села в вагон. Уилбер Уэссен подошел и пожал мне
руку.  Мисс  Вудбери  очень  мило  поклонилась  мне,  а  я  ей,  потом поезд
тронулся,  и  тут  меня  взорвало,  и  я  выбежал на улицу и разревелся, как
младенец. 
     Конечно,  я  мог  бы  побежать  за поездом и догнать его, но, черт меня
побери, какой в этом был смысл? Видели вы когда-нибудь такого дурака? 
     Клянусь  вам, если бы я тогда сломал руку или если бы поезд отрезал мне
ногу, я не пошел бы к доктору. Я бы сидел и терпел, терпел... 
     Клянусь  вам, если бы я не хватил тогда лишку в ресторане на ипподроме,
я  ни за что не стал бы так дурить и рассказывать небылицы, от которых потом
уже нельзя было отпереться перед такой приличной девушкой. 
     Хотел  бы  я,  чтобы  этот молодчик с тросточкой и с шикарным галстуком
бабочкой  попался  мне  под  руку.  Я  бы  избил  его до полусмерти, будь он
неладен!  Он  просто осел, вот что. Но если я не такой же, пойдите и найдите
мне  большего  болвана,  - я брошу работу и стану бродягой, а свою должность
передам  ему.  Я  не  хочу  трудиться,  зарабатывать  деньги и копить их для
такого дурака как я.

Популярность: 21, Last-modified: Mon, 20 Oct 2003 13:20:42 GMT