что его поведение на холме имело решающее значение. Взять хотя бы заголовок: "Я видел битву на Мата-Гато, я участвовал в ней". В этом репортаже он смешал с грязью Шико Ничтожество и беспощадно высмеял этого глупца. Таким образом, Галуб предстал перед читателями в ореоле героя, и его репортажи опять наделали много шума. В тот же вечер на холме произошла новая волнующая сцена. Жители поселка еще переживали радость победы, когда там появился муниципальный советник Лисио Сантос в сопровождении нескольких заправил предвыборной кампании и фотографа из "Жорнала до Эстадо". Советник преподнес обитателям холма радиоприемник - дар крупного предпринимателя Отавио Лимы - и заверил их, что он, Лисио Сантос, полностью с ними солидарен. Он останется на их стороне и будет заодно с ними, что бы ни произошло, а если понадобится, то и умрет, защищая их очаги, которым угрожает опасность... Жезуино Бешеный Петух не присутствовал при вручении дара, который приняла в свои руки дона Фило, как лицо уполномоченное всеми жителями. После победы Жезуино счел нужным исчезнуть на несколько дней, а сейчас отправился в заведение Тиберии выпить пива с Жезусом. На холм мог заявиться какой-нибудь агент, осведомленный о его действиях во время штурма, и увести его. Жезуино захватил с собой Капрала, чья горячность перед микрофоном показалась ему неосторожной, а также негритенка Миро, старшего сынишку доны Фило. Он со смехом рассказал Оталии, Тиберии, девушкам и Жезусу о том, как перепугался журналист Жако, когда агенты стали палить из револьверов в воздух, и спрятался в домике Курчавого, рассчитывая найти там надежное убежище. Таким образом, Жезуино не слышал заявления Лисио Сантоса, не видел знака симпатии Отавио Лимы и ничего не знал о поддержке жителей холма выдающимися людьми, о которой упомянул в своей речи муниципальный советник. Указав на Миро с его грязными кудрями, живыми глазками и мышиным личиком, Бешеный Петух сказал: - Вот этот плут не дал агентам подняться на Мата-Гато Он и другие мальчишки. Когда мужчины решили, что проиграли сражение, они, не растерявшись, стали бросать камни... Если наши дома не спалили, то этим мы обязаны им. Но Жезус пожелал защитить журналиста. - И все же, испугался он или не испугался, он помог нам. И депутат тоже. Жезуино пожал плечами, вертя в руках стакан с пивом. Старый бродяга был скептик и не верил ни в чье сочувствие. - Никто нам не поможет, кум Жезус. Но мы, бедняки, вроде той травы, которую чем чаще вырывают, тем глубже она пускает корни и разрастается все пышнее. Миро слушал его улыбаясь. И Жезуино положил слегка дрожащую от изрядной порции кашасы и пива руку на плечо мальчишки. - Хороший малый... Настоящий молодчина! Но Миро знал, что на самом деле всем заправлял старый Жезуино Бешеный Петух. Знали это и жители холма, хотя и не придавали этому большого значения. Как знали уже давно мудрость Жезуино, его готовность помогать всем, его самоотверженность. Как знали его страсть к кашасе и его умение разбираться в достоинствах этого напитка. Как знали его любовь к женщинам, которые, несмотря на его седину, морщины и немалые годы, предпочитали Жезуино более молодым. Старик обладал настоящей мудростью и, наверно, именно поэтому люди не удивлялись ей. И Жезуино тоже, просто захотелось ему позабавиться, и все. Сейчас на холме все собрались у приемника. Приемник включили, и раздалась оглушительная самба. Первой не выдержала дона Фило: оставив своих детишек, она вышла танцевать, другие последовали ее примеру. 8 После провалившейся затеи полиции события, связанные с Мата-Гато, прошли две различные стадии, последовавшие одна за другой. Сначала они вызвали много шума. В прессе без конца появлялись статьи, репортажи, передовые и заметки, авторы которых выступали за или против жителей поселка, в зависимости от политической ориентации газеты. Однако все хвалили осторожность губернатора, его гуманизм, выразившийся в том, что он распорядился приостановить штурм холма во избежание кровопролития и человеческих жертв. В Ассамблее штата лидер оппозиции депутат Рамос да Кунья произнес пламенную речь, в которой возложил на правительство ответственность за волнения и беспорядки. В ответ лидер правительственного большинства депутат Рейс Собриньо обвинил оппозицию и персонально Рамоса да Кунью. Оппозиция якобы, чтобы создать трудности для администрации и поставить правительство в невыгодное положение, поощряла этих смутьянов, эти отбросы общества. Но зная, что люди эти стали жертвами сладких речей лидеров оппозиции, и желая избавить их от еще больших страданий губернатор распорядился прекратить действия полиции и отсрочить изгнание захватчиков... Не следует, впрочем, путать великодушие со слабостью. Правительство будет твердо стоять на страже закона. В муниципальном совете Лисио Сантос, ставший теперь самым ревностным защитником обитателей холма, под стать Жако Галубу, поднял невероятный шум. Его поддержали два-три члена муниципального совета, которые стремились создать себе рекламу, чтобы заручиться голосами избирателей. - Позор! - ревел с трибуны Лисио Сантос. - Действия начальника полиции, этого палача игроков, этого Робеспьера, состоящего на службе у торговцев, - преступление против народа. Почему он преследует "жого до бишо"? Да потому что ему не дали крупной взятки, которую он запросил... И я не бросаю слов на ветер, я могу это доказать. Сеньор Альбукерке, эта растленная весталка, не довольствуясь пытками, которым подвергаются арестованные, решил убивать трудящихся, построивших себе лачуги на Мата-Гато. Но дом бразильца - слушайте и запоминайте, сеньор начальник полиции! - дом бразильца священ и неприкосновенен, это гарантировано конституцией... Лисио Сантос был полон гнева. Он стремился наверстать упущенное, изображая из себя непреклонного защитника Мата-Гато. Вторжение на холм представлялось ему золотой жилой, которую надо только суметь разработать... И вот после этих волнений, казалось потрясших весь мир, наступило полное затишье. Правда, продолжали ходить слухи, будто созываются совещания, вносятся разные предложения, ведутся переговоры, но все это оставалось в тайне. В газетах появилось было сообщение, что сеньор Альбукерке подал в отставку, недовольный соглашательской позицией губернатора, однако оно тут же было опровергнуто самим начальником полиции. Губернатор, заявил он журналистам, принял решение о прекращении штурма только после того, как посоветовался с ним, между ним и губернатором не было никаких расхождений. Что же касается новых мер, которые будут приняты с целью выселения захватчиков, то они сейчас обсуждаются и скоро будут приведены в исполнение. Разъяренные агенты кружили вокруг Мата-Гато, не решаясь подходить близко. А некоторые жители холма наиболее отличившиеся, в частности негр Массу, избегали спускаться, чувствуя себя надежнее наверху. Агенты не простили им своего позорного поражения: того, как они скользили по крутым глинистым тропкам, были избиты камнями и освистаны. Жезуино еще раз доказал свою осторожность и благоразумие, когда укрылся на несколько дней в заведении Тиберии, найдя там приют у толстозадой Лауры, и когда посоветовал Капралу Мартину не появляться на оживленных улицах. Капрала губила страсть к саморекламе. В день штурма, например, он выступил по радио только ради того, чтобы порисоваться. Он не мог устоять перед соблазном сказать в микрофон несколько слов. В микрофоне вообще есть какая-то притягательная сила - подойдя к нему, человек сразу начинает болтать. Таким же свойством обладает и фотоаппарат: появляется репортер с лампой-вспышкой, и ты принимаешь позу, скалишь зубы. Мудрый Жезуино не только не дал себя фотографировать, но и не стал болтать перед микрофоном, не то что Мартин. Не подумав о последствиях, он, которому больше, чем всем остальным следовало бы держаться в тени, наговорил бог знает что, ругал полицию, рассказал (и это было совсем глупо) о том, как однажды на танцах избили Шико Ничтожество. Мартин не внял совету Жезуино, когда тот порекомендовал ему скрыться. В результате он чуть было не попал в руки полиции. Это случилось близ церкви Розарио дос Негрос на площади Позорного Столба, где состоялось крещение сына Массу. Мартин выходил из бара Алонсо после решающего свидания с Оталией. Преследуемый полицией и без денег, поскольку играть было негде и все его партнеры были вынуждены исчезнуть из-за беспощадной кампании против азартных игр, - никогда он так не нуждался в конкретных доказательствах любви. Об этом он и заявил Оталии с грустным видом, облокотившись на стойку бара, перед пустым стаканом. Он и так был слишком терпелив, но больше это продолжаться не может. В конце концов Оталия не робкая девственница, а он не привык оставаться в дураках... У Оталии задрожали губы, она заморгала и, казалось, была готова заплакать. Мартин же едва не раскаялся в резкости своих слов. Не Оталия не заплакала, а снова подтвердила свое решение не ложиться с ним в постель, во всяком случае так скоро. Капрал потерял голову и схватил ее в объятья. В этот час в баре не было ни одного посетителя, Алонсо находился в задней комнате. Однако Оталия оказала сопротивление, и когда ей удалось высвободиться, спросила жалобным голосом: - Неужели ты не понимаешь? Нет, он не понимал, он только желал ее, а она издевалась над, ним. - Если это не случится сегодня же, всему конец... Она молча повернулась и ушла. Мартин бросился к двери и увидел, как она огибает угол, направляясь к заведению. Прежде чем уйти, он выпил еще стакан кашасы, недовольный всем на свете: тем, что не было денег, тем, что его преследовала полиция, Оталией и самим собой. Едва сделав несколько шагов по улице, он наткнулся на агента, который сейчас же подошел к нему и объявил, что он арестован. Капрал быстро оглянулся по сторонам; не заметив поблизости ни шпиков, ни полицейских, он сильно ударил агента и скрылся. Когда тот поднялся и стал звать на помощь, Мартин уже исчез, сбежав вниз по склону. Вечером, безмерно страдая от того, что ему, судя по всему, наставляют рога, и с трудом заставив себя не ходить к Оталии, он, забыв всякую осторожность, направился к Карлосу Вонючему Мулу, чье игорное заведение было одним из немногих, еще не разгромленных полицией. Между тем именно этот притон нужно было бы уничтожить в первую очередь. Он был настоящей западней. Вонючий Мул, прозванный так потому, что от него всегда воняло потом, работал грубо, пользуясь меченными колодами и костями, которые не могли обмануть даже слепого. Мартин знал об этих махинациях, сам Артур да Гима, искуснейший мастер, рассказал ему, как изготовлял кости для Вонючего Мула, конечно меченые. Артур даже показал их Мартину. Отличная работа. Итак, Капрал пошел в притон Вонючего Мула не за тем, чтобы рискнуть несколькими монетами, одолженными у Алонсо. Он хотел убить время, поболтать, посмотреть на фокусы хозяина притона, возможно, так ему удастся забыть Оталию и упрямую страсть к ней. В конце концов мужчина должен быть хозяином своего слова. Он не желает больше ее видеть, он ей не игрушка, все кончено. К тому же, может, найдутся желающие сыграть партию ронды, с колодой Мартина, конечно. Притон Карлоса Вонючего Мула находился в заднем помещении механической мастерской. По вечерам вход туда охранялся. Обязанности караульного уже некоторое время выполнял Гвоздика. Мартина встретили, как всегда, хорошо, хозяин притона уважал его. Несколько человек сидели за столом и играли в кости. Банк держал Вонючий Мул, но кто мог выиграть его шулерскими костями? Каково же было удивление Мартина, когда он заметил среди игроков Артура да Гиму, ремесленника, который своими руками изготовил эти кости. Что он, сумасшедший или работает на хозяина притона, исполняя роль приманки? Ответив на любезное приветствие Вонючего Мула и отвергнув приглашение рискнуть на небольшую ставку, Мартин незаметно показал ему на Артура, как бы спрашивая, что это означает. Вонючий Мул пожал плечами и, немного погодя закончив игру, отпустил партнеров, заявив, что должен поговорить с Капралом. Артур да Гима удалился с угрюмым видом, что-то бормоча себе под нос. - По-моему, он обругал себя дураком и еще почище. Вонючий Мул рассмеялся, объяснив Мартину, что он не виноват перед этим сумасшедшим Артуром. Ну где это видано? Человек сам изготовляет кости для его притона, разумеется, знает об их особенностях и все же садится играть и ставит деньги! Да разве можно его удержать. Он попытался было сделать это, но Артур, будто спятил, в драку полез. Совсем на игре помешался. А поскольку играть сейчас было негде, он пришел сюда и подсел к столу. Если бы он был один, Вонючий Мул мог бы ему проиграть. Но ведь за столом были и другие партнеры и в конце концов Артура никто не заставлял являться сюда. Он ведь не мальчик, давно уже вышел из детского возраста... А теперь, наверно, бьется головой о фонарные столбы и проклинает себя. Потом они посетовали на трудные времена, и Мартин согласился выпить стопку кашасы. Вонючий Мул посоветовал Мартину немного подождать, возможно, его удастся подключить к партии в покер, которую Мул собирался сорганизовать. Есть тут трое растяп из конторы по экспорту табака, только один из них что-то смыслит в игре, двое других едва знают комбинации. Правда, много с ними не выиграешь - не очень-то они богаты, да и рисковать не любят, но лучше хоть это, чем ничего. Мартин потер руки. Он сидит без гроша и согласен на все. Действительно, полчаса спустя пришли трое простофиль. Мартин был представлен им как военнослужащий, находящийся в отпуску, и они уселись вокруг стола. Однако едва начали играть, как нагрянула полиция. Гвоздика не успел даже крикнуть, как агенты схватили его и бросили в полицейскую машину. Однако Вонючий Мул, который всегда был начеку, вовремя услышал подозрительный шум и успел крикнуть Мартину: - Сюда, дружище! За шкафом была потайная дверь, выходившая на пустырь позади мастерской. В нее они и выскочили, а агенты схватили и стали загонять в машину трех простаков из конторы, награждая их пинками и оплеухами. Мартин попросил приюта у своего кума Зебедеу, докера, живущего в Барбальо. Кум одолжил ему денег, но посоветовал уехать из города. Полицейские усиленно разыскивали Мартина; сегодня, например, они заявились к торговцу Алфредо и спрашивали о Капрале. Его ищут повсюду, шпик Мигел Шаруто, заклятый враг Мартина, действует заодно с Шико Ничтожеством, получив специальное задание схватить Мартина и засадить его в тюрьму. Лишь теперь Капрал понял всю серьезность своего положения. С помощью Зебедеу и рулевого Мануэла он перебрался на остров Итапарику и велел о своем местонахождении сообщить только Жезуино. На Итапарике он стал именовать себя сержантом Порсиункулой, не уточняя, впрочем, служит ли он в армии или в полиции. Устроился на острове Мартин неплохо. Здесь игроков не преследовали и, хотя сейчас был не сезон и большого оживления не наблюдалось, все же на жизнь он зарабатывал. А вскоре красивая мулатка Алтива Консейсан до Эспирито Санто помогла ему забыть Оталию и ее нелепое упрямство. И все же иногда он вспоминал о ней и, желая ее, скрипел зубами. Тогда он накидывался на Алтиву, которая очень напоминала ему русалку, и говорил под шелест ветра в кокосовых пальмах, поглаживая ее медно-красный живот: - Ты похожа на Йеманжу... - А ты разве спал с Йеманжой, черный развратник? В Баии свирепствовал полицейский разгул. Ветрогон угодил в кутузку, хотя и покинул Мата-Гато задолго до первого налета полиции. Его побили резиновыми дубинками и освободили только благодаря вмешательству одного из его клиентов, д-ра Менандро, которому срочно понадобились лягушки и он, начав разыскивать Ветрогона, обнаружил беднягу в тюрьме спящим глубоким сном. Еще избили Ипсилона. Но его также освободили, ибо сеньор Абилафия, тюремный адвокат, по распоряжению муниципального советника Лисио Сантоса потребовал соблюдения habeas corpus для граждан, арестованных без предъявления обвинения. Все освобожденные не преминули отдать свои голоса Лисио Сантосу. Если не считать этого усиления полицейских репрессий, достоин упоминания, пожалуй, еще один факт, связанный с вторжением на холм Мата-Гато. Один из крупных юристов города от имени командора Хосе Переса возбудил судебный иск, требуя восстановить командора в правах на земельные участки, захваченные третьими лицами. Адвокат требовал также, чтобы полиции было отдано распоряжение немедленно принять решительные меры против нарушителей закона и конституции. 9 И только Курио держался в стороне и сохранял полное безразличие ко всей этой суматохе. Он вообще не реагировал бы на кампанию против азартных игр, если бы она не затронула таких его друзей, как Мартин. Мы уже знаем твердые принципы Курио в отношении дружбы, а Мартин был для него больше, чем друг. Вот почему Курио все же забеспокоился, хотя игра никогда его не интересовала. - Моя слабость - женщины... - говорил он, когда ему предлагали сигарету или приглашали сыграть в покер. В таких случаях он забывал о кашасе, возможно считая, что пьют ее не из слабости, а по необходимости, как верное средство от различных недугов, в том числе и любовных. Без Мартина жизнь его друзей изменилась. Хотя, по правде сказать, это случилось раньше, до того, как Мартин превратился в сержанта Порсиункулу, проводящего на побережье Итапарика медовый месяц с Алтивой Консейсан до Эспирито Санто. После вторжения на Мата-Гато неразлучные прежде друзья стали собираться реже, чтобы решать сообща, что делать вечером; праздники были забыты, наступил разброд. Даже самые бурные события на холме оставили Курио равнодушным, будто он не собирался жить там и не начал сооружать свой домик, кстати сказать, самый вычурный из всех. Если бы не бдительность Жезуино и Массу, этот домик, выстроенный наполовину, уже давно был бы занят бездельниками, всегда ищущими, чем поживиться. Курио не видел ничего, кроме мадам Беатрис, феноменальной факирши, сейчас лежавшей в застекленном гробу на Байша-до-Сапатейро и голодавшей, за что каждый посетитель платил пять мильрейсов. Жезуино привык к любовным перипетиям Курио, кончавшимся, как правило, неудачно; Бешеного Петуха уже не удивлял его слащавый романтизм, его иллюзии и разочарования. Но даже Жезуино, великолепно изучивший Курио, отказывался понимать подобную наивность: Курио действительно верил, что Беатрис постится, даже не пьет, и так пролежит целый месяц, он клялся в этом душой своей матери и готов был сунуть руку в огонь. Жезуино покачивал головой. Курио должен успокоиться и простить его, но он в это не верит. Человек не может месяц ничего не есть, а тем более не пить, он не выдержит и недели... Пусть Курио перестанет валять дурака и скажет, в чем состоит фокус, в конце концов, ему нет никакого смысла обманывать друзей, они не станут болтать. Правильно, Ветрогон? Ветрогон, знаток по части поста, подтвердил: никто не продержится месяц. Змея жибойя может, но только проглотив теленка, которого будет долго переваривать. Люди же на это не способны, они не могут жить без еды, без выпивки и без женщин. Говорят, есть мужчины, которые способны месяц обходиться без женщины, он слышал о таких невероятных случаях. Что же касается его, Ветрогона, он уже через пять дней становится раздражительным и угрюмым и готов наброситься на первую попавшуюся женщину. Кстати, а как эта дамочка? Она тоже целый месяц будет воздерживаться или Курио ночью залезает в гроб и развлекает покойницу? Нет, Беатрис не только в течение месяца не ест, не пьет и не имеет дела с мужчинами - а что это так, каждый может убедиться, взглянув на герметически закрытый гроб, - но уже недели за три до этого начинает морально готовиться к длительному испытанию, на которое способна только она, любимая ученица буддистов... - А это что за чертовщина?.. - Индийская религия, буддисты вообще не едят и лишь раз в полгода выпивают каплю воды. Они ходят в набедренных повязках. - Враки это все... - решительно заявил Ветрогон. - А я как-то читал книгу, где рассказывалось об этом. Они живут в Тибете, на самом краю света, - вставил Ипсилон. - Враки... - повторил Ветрогон. - Набедренные повязки носят индейцы, а они едят очень много... Но Курио стоял на своем. Как она может есть или пить, если он не носит ей ни пищи, ни воды, а кроме него, ее личного секретаря, никто к ней не приближается. Разве не торчит он целыми днями в старом магазине Абдалы, продавая входные билеты и поднимая полог перед посетителями, впрочем немногочисленными и не проявляющими особого энтузиазма, чтобы они могли видеть красавицу Беатрис лежащую в гробу? Вопрос этот не на шутку заинтересовал Жезуино. - А когда ты уходишь выпить глоток кашасы, кто остается вместо тебя? Он действительно каждый день уходит после обеда часа на два, чтобы съесть что-нибудь (в полдень он довольствуется сандвичем и несколькими бананами) и повидать друзей. А у дверей магазина остается хозяйка пансиона, мулатка Эмилия Каско Верде, хорошая знакомая Беатрис, которая вызвалась им помогать. - Эмилия Каско Верде? Та, что живет на улице Джованни Гимараэнс и держала ларек на рынке до того, как сошлась с турком и открыла пансион? - Она самая... - Ну тогда и голову нечего ломать... Она носит ей еду и питье... Курио продолжал не соглашаться, но червь сомнения все же зашевелился у него в душе. Неужели они правы? Неужели мадам Беатрис, за которую он головой ручался, способна на такое жульничество? Неужели она могла усомниться в нем и доверилась Эмилии? А если это так, нельзя верить и ее словам, сулившим ему счастье, когда кончится этот пост. Вот какие заботы помешали Курио участвовать в последних волнующих событиях. Он только раз поднялся на Мата-Гато, чтобы побывать у Массу и старой Вевевы и повидать малыша. Между тем недостатка в новостях не было. Пока иск Пепе Два фунта, выигранный в первой инстанции, ожидал нового судебного разбирательства в Трибунале, депутат Рамос да Кунья, поддержанный оппозицией, представил законопроект, в котором правительству предлагалось произвести отчуждение земельных участков на холме Мата-Гато и сделать их собственностью штата, чтобы граждане могли строить там дома. Проект встречен с интересом, который оппозиция использовала в своих целях. На Соборной площади был созван большой митинг, где выступили многие ораторы, в том числе автор законопроекта, журналист Жако Галуб, муниципальный советник Лисио Сантос и кое-кто из жителей Мата-Гато. Мы не станем утверждать, как это сделала одна официозная газета, что "демагогическая шумиха оппозиции по поводу штурма холма Мата-Гато провалилась, так как широко разрекламированный митинг собрал лишь полдюжины зевак". Но и не станем поддерживать экзальтированное сообщение "Газеты до Салвадор", в котором говорилось, будто бы десять тысяч человек собрались, "чтобы послушать пламенные речи Айртона Мело, Рамоса да Куньи, Лисио Сантоса, Жако Галуба и горькие сетования обитателей холма". Не было ни того, ни другого! Тысячи полторы людей, среди которых были и участники митинга и случайные прохожие, ожидавшие трамвая или автобуса, слушали ораторов и аплодировали им. Особенно бурными аплодисментами были награждены зачастую бессмысленные, но неизменно звучные тирады Лисио Сантоса. Его витиеватая речь гармонировала с пышным барокко Соборной площади. Жителей холма на митинге, собственно, не было. Они не решились прийти, опасаясь провокаций со стороны полиции. Только Фило, за которой сходил Галуб, поднялась на трибуну, чтобы показаться народу вместе со своими детьми, причем двое младших сидели верхом у нее на бедрах. Ее появление было встречено одобрительным гулом. От имени жителей Мата-Гато все же выступил Данте Веронези, честолюбивый портной из Итапажипе, тесно связанный с Лисио Сантосом, своим политическим боссом. Речь Данте Веронези была великолепна и вполне соответствовала этому месту, где когда-то падре Виейра* призывал к сопротивлению голландскому владычеству. Портной не пожалел красок для описания нищеты жителей холма: лишенные домашнего очага и крова, они обречены мокнуть под дождем вместе со своими женами и ребятишками. Картина эта была вполне достойна сурового итальянского тезки Веронези, но и он, гражданин современной Бразилии, непосредственно ощущал на себе бремя этих ужасов. И вот бедняки решили построить себе лачуги на заброшенной земле миллионера-испанца, который нажил свое богатство, обвешивая честных людей. Но пришла полиция... Далее следовало описание полицейской расправы и страданий народа. К счастью, не перевелись еще такие люди, как Айртон Мело, уважаемый директор "Газеты до Салвадор", репортер Жако Галуб - "герой Мата-Гато" и депутат Рамос до Кунья, выступивший с освободительным законопроектом, и, наконец, муниципальный советник, Лисио Сантос, отец бедняков, защитник голодных, мужественный гражданин, которого можно сравнить лишь с великими людьми прошлого - Александром Македонским, Ганнибалом, Наполеоном, Жозе Бонифасио**... (* Падре Антонио Виейра (1608-1697) - видный оратор и писатель, пользовавшийся популярностью в Бразилии. ** Жозе Бонифасио де Андраде э Силва (1763-1838) - известный бразильский политический деятель и писатель, выступавший за освобождение Бразилии от португальского гнета.) Право, хотя Данте Веронези и не принимал непосредственного участия в захвате холма, вряд ли можно было сказать лучше и убедительнее. Даже дона Фило, женщина, закаленная в жизненных невзгодах и отнюдь не сентиментальная, почувствовала, как у нее наворачиваются слезы, когда Данте Веронези торжественным жестом указал на нее, свою соседку и мать двенадцати детей, которая день и ночь убивает себя у корыта и гладильной доски, чтобы прокормить семью. Многие годы она влачит жалкое существование, питаясь со своими несчастными сиротами чем бог пошлет; эта честная вдова ни у кого ничего не просила, а своими собственными руками да руками бедняжек детей построила домишко на холме Мата-Гато. И разве не преступление выселять эту горячо любящую мать, эту святую женщину? Фило была растрогана громом аплодисментов, которые раздались по ее адресу. Это был настоящий успех. Законопроект Рамоса да Куньи, получивший поддержку на митинге, взволновал самые различные круги. Губернатор, довольный тем, что обрел популярность, не хотел уступать завоеванные рубежи какому-нибудь демагогу из оппозиции. В свою очередь Трибунал под нажимом адвоката Пепе Два Фунта, профессора факультета права Пиньейро Салеса, а также торговцев и землевладельцев назначил дату пересмотра судебного иска командора. Суд уже решил в его пользу, вынеся постановление в четыре строки, которое предлагало полиции выселить бедняков с холма. Поговаривали, что решение это обошлось кое-кому в пятнадцать конторейсов, а в те времена это была изрядная сумма, не то что теперь, когда и пятидесяти конто не хватит на то, чтобы купить хотя бы полсвидетеля, не говоря уже о целом судье. Но тут адвокат Абилафия, защищавший интересы жителей холма, обратился в Трибунал с кассационной жалобой и таким образом помешал исполнению приговора. Судьи Апелляционного трибунала, в руках у которых оказалась эта горячая картошка, принялись маневрировать, оттягивая решение. Они знали, что оно представляет широкие возможности для политических спекуляций, и хотели сначала выяснить, куда дует ветер. Однако после законопроекта Рамоса да Куньи и выступлений на митинге адвокату командора Переса, поддержанному коммерческими и консервативными кругами, удалось добиться от Трибунала назначения точного срока рассмотрения кассационной жалобы. От председателя Трибунала адвокат вышел в весьма радужном настроении, полагая, что дело уже выиграно. Ибо основная трудность как раз и состояла в том, чтобы вопреки уверткам Трибунала, весьма чувствительного к интересам партий и общественных деятелей, все же заставить его назначить дату судебного разбирательства. Именно потому было столь велико удивление юриста, когда сообщив радостную весть командору Пересу, он не встретил со стороны своего могущественного клиента особого энтузиазма. Пепе Два Фунта, считавший благоразумной медлительность Апелляционного трибунала, ожидавшего развития событий, не торопился сделать поворот на сто восемьдесят градусов. Проект Рамоса да Куньи встревожил адвоката Салеса и вынудил его нажать на председателя Трибунала, и вдруг позиция командора в этом деле меняется, он даже не поносит захватчиков на своем ломаном португальском языке. Адвокат несколько раз выругался про себя, он ничего не понимал. Да и откуда ему было знать, что несколько часов тому назад главный инженер одной крупной конторы по планировке и строительству жилых зданий вручил Пепе схему разбивки участков на холме Мата-Гато и прибрежной полосе. Чертежи были выполнены великолепно, и вообще контора заслуживала полного доверия. И вот, когда были закончены все исследования и составлены планы, инженеры единодушно высказали сомнение в успехе предприятия. Они полагали, что понадобится ждать еще очень долго, возможно десятки лет, прежде чем стоимость этих участков повысится и их можно будет продать по выгодной цене. Если командор все же собирается настаивать на немедленной реализации земель, то ему придется продавать их за гроши, но и при этом условии вряд ли удастся найти покупателей... Чертежи и схемы остались на столе у Пепе Два Фунта. Они лежали рядом с "Диарио да Ассамблея", где был опубликован проект Рамоса да Куньи. А не может ли адвокат дать делу обратный ход? Неплохо бы подождать несколько дней, чтобы посмотреть, куда приведут все эти запутанные ходы. В конце концов он, Хосе Перес, не хочет прослыть жестоким человеком, врагом народа, когда некоторые, сидя у него на шее, только и думают, как бы поживиться за его счет. Ведь даже его внуки, эти невыносимые, но славные ребята, называют его реакционером и эксплуататором трудящихся. Его, Пепе Переса, который всю жизнь только и знает, что работать, работать, как лошадь или вол, лишь бы обеспечить детям и внукам приличное существование. Да, он, эксплуататор, работает не покладая рук. Он и сейчас, уже старый и немощный, встает в четыре часа утра и начинает работать в пять, когда так называемые трудящиеся спят мертвым сном. Это он трудящийся, а его эксплуатирует множество никчемных людей, болтунов, вроде этого адвоката, которые стоят ему очень дорого да к тому же ничего не знают, а только и думают, как бы прикарманить его деньги... 10 Возможно, именно с этого переломного момента в триумфальной карьере профессора Пиньейро Салеса, когда, спрятав поглубже свое самолюбие и поджав хвост, он вернулся к достопочтенному председателю Трибунала и заявил ему - с каким лицом он это делал? - что изменил мнение и что его клиент вовсе не торопится, быть может, именно с этого злосчастного момента события, связанные с захватом холма, стали напоминать фарс. Впрочем, председатель Трибунала, старый хитрец, имевший большой опыт в различных политических маневрах и грязных махинациях правительственных кабинетов, сразу учуял в воздухе, как говорил его зять, будущий прокурор, "запах падали", которую клюют урубу... И в самом деле, профессор Пиньейро Салес в своем черном костюме и рубашке с накрахмаленной грудью и стоячим воротом напоминал сейчас грустного урубу с поникшим хохолком. Но где же гниющая падаль? Почтенный председатель догадывался, что в этой запутанной истории что-то неладно, что она дурно пахнет. Почему, черт возьми, профессор Салес, обычно высоко задирающий нос, вернулся, понурившись, в его кабинет и просит отложить разбирательство дела, хотя накануне рычал, требуя назвать точную дату. И вдруг, оказывается, это не так срочно. Нет, тут что-то не так... Заботясь о сохранении своего высокого престижа, а также желая в какой-то мере отомстить профессору Салесу, председатель отказался удовлетворить его просьбу: дата была назначена по согласованию с адвокатом и по его просьбе, теперь уже поздно ее менять. Он не допустит, чтобы Трибунал подчинялся прихотям адвокатов и противных сторон и тем более рисковал оказаться замешанным в какие-нибудь махинации. Председатель оставил в силе намеченную накануне дату рассмотрения кассационной жалобы. Разбор дела в суде стал очередной сенсацией. Газеты много писали и о суде, и о "чудовищном митинге", и о готовящейся мощной демонстрации, организуемой муниципальным советником Лисио Сантосом и другими "народными руководителями", как они именовались в манифесте, который распространялся по городу. Среди последних был уже знакомый нам Данте Веронези, взявший на себя роль представителя жителей Мата-Гато, их глашатая. Демонстранты, то есть жители холма и солидарные с ними горожане, должны были собраться у Дворца юстиции и "потребовать от досточтимого Трибунала приговора, который обеспечил бы народу всю полноту его прав" (формулировка Лисио Сантоса). Уж кто никогда не забудет этой демонстрации, так это Курио! И не потому, что его избили, но и потому, что вслед за этим его любовь неожиданно увенчалась успехом. Невиданный номер мадам Беатрис приближался к своему окончанию, истекали тридцать дней строгого поста погребенной заживо факирши. Впрочем, если говорить откровенно, то уже на одиннадцатый день объявление на дверях возвестило о том, что мадам Беатрис голодает 26 дней. Цифра, указывавшая число дней, прошедших с момента положения во гроб, менялась каждое утро. Однако уже на пятый день, после того как накануне побывало лишь шесть равнодушных посетителей, уплативших всего тридцать мильрейсов, Курио, вместо того чтобы написать 5, поставил 15, и на этом они выиграли целых десять дней. Мадам Беатрис на десять дней меньше предстояло голодать, Курио тоже, хотя его голод был иным. На восьмой день он прибавил еще три дня, так как число любопытных резко упало: в тот день у них побывало всего двое мальчишек и солдат, который как военнослужащий не заплатил. Не смотря на подстрекательства Жезуино, Курио не хотел выяснять деликатный вопрос, касающийся профессиональной честности мадам Беатрис, все свои сомнения он похоронил в непоколебимой вере в несправедливо подозреваемую факиршу. Однако, поглядывая на нее через стекло, он каждый раз убеждался, что мадам превосходно выглядит и у нее отличный цвет лица, не слишком соответствующий недельному посту. При этом она улыбалась Курио и многообещающе закатывала глаза, поэтому все его сомнения тотчас улетучивались, ему становилось стыдно, что по наущению приятелей он пытался шпионить за ней. Впрочем, когда она оставалась наедине с Эмилией Каско Верде, Курио вновь охватывали неясные сомнения. А что, если он вдруг вернется? Жезуино, завидев его, обычно спрашивал: - Ну как, разоблачил обманщицу? Но Жезуино, как известно, был скептиком, никому не верил, даже таким людям, как муниципальный советник Лисио Сантос, депутат Рамос да Кунья или честнейший Данте Веронези, который был настолько любезен, что заказал для Курио несколько стопок кашасы и выпил вместе с ним, пригласив его на демонстрацию. С помощью Фило, щеголявшей в платье, подаренном ей сирийцем, хозяином магазина на Байша-до-Сапатейро, Данте всячески старался обеспечить успех демонстрации. Против ожиданий, Бешеного Петуха эта идея не воодушевила, он не пожелал возглавить людей, как это бывало раньше, и остался в стороне. - Ты пойдешь? - спросил он Курио. - Я лично нет. Маленький человек не должен вмешиваться в дела больших людей. Иначе нам придется платить за разбитую посуду... Одно дело, когда мы на холме, другое здесь, внизу. И все же Курио явился польщенный приглашением, исходящим от лидера Веронези. Вообще народу собралось мало, пришло несколько студентов-юристов которые случайно оказавшись в этом месте, решили принять частое в демонстрации, а один из них даже произнес пламенную речь. С холма спустились лишь немногие, большинство же до решения суда осталось наверху. Может быть, демонстрация и увенчалась бы успехом, как заявил Лисио Сантос репортеру "Газеты до Салвадор", если бы председатель Трибунала, который узнав о сборище у ворот величественного храма правосудия и увидев студента, повисшего на ограде и подстрекающего этот сброд, не потребовал срочного вмешательства полиции для поддержания порядка, гарантирующего Трибуналу свободу волеизъявления. Вслед за этим агенты и конная военная полиция набросились на собравшихся. Без предупреждения и каких бы то ни было объяснений полицейские стали избивать людей резиновыми дубинками, в результате чего через пять минут демонстрация была разогнана. Курио получил несколько сильных ударов по спине и от тюрьмы спасся только чудом. Муниципальному советнику Лисио Сантосу удалось прорваться в здание Трибунала, он проник в зал судебных заседаний и пытался протестовать против действий полиции, но председатель прервал его и пригрозил выгнать, невзирая на его депутатскую неприкосновенность. Что же касается нашего дорогого трибуна Данте Веронези, то он оказался в тюрьме. Ему не помогло даже то, что он закричал: - Я секретарь муниципального советника сеньора Лисио Сантоса!.. Один из агентов сказал другому: - Это и есть их вожак, хватай его. И его забрали. Взяли также двух студентов, остальные продолжали еще некоторое время шуметь, улюлюкая и освистывая солдат. Однако скоро им это надоело и они разошлись. Жители холма тоже отправились восвояси, еще раз убедившись, что Жезуино был прав. Курио, спина которого горела от ударов, заторопился на Байша-до-Сапатейро. Перед уходом на демонстрацию он попросил Эмилию Каско Верде заместить его на то время, пока он выполняет свой гражданский долг. Неожиданное возвращение Курио вызвало панику. Дверь он нашел запертой, табличка была перевернута. Курио сильным пинком распахнул дверь. Он был в ярости, уже предвидя, что старый мудрый Жезуино и тут оказался прав. Удобно усевшись в гробу (стеклянная крышка была снята и поставлена рядом), мадам Беатрис, которой прислуживала Эмилия, с аппетитом уписывала фасоль с жареной мукой и мясом. Связка серебристых бананов дожидалась своей очереди. Оказывается, в кожаной сумке Эмилия приносила с собой миску, котелок, еду, ложку и вилку, прикрыв все это шерстью для вязания и старыми журналами Она не забыла даже о щеточке, чтобы смахивать крошки, что говорило об отличной организации дела. Кроме того, в сумке была бутылка пива и два стакана. Курио задохнулся от злости. Эмилия выскочила на улицу с легкостью, которую трудно было предполагать в человеке ее комплекции, а мадам Беатрис оставила миску, закрыла лицо руками и разразилась рыданиями. - Клянусь, что это в первый раз... У нее и в мыслях не было обманывать публику, тем более Курио, она действительно хотела поститься целый месяц. Но из-за Курио... Курио был разъярен, спина у него горела, а вид розовых круглых щек мадам Беатрис, которая за эти дни прибавила по меньшей мере килограмма два, совсем взбесил его. Курио не был расположен выслушивать ее объяснения, однако насторожился, когда она обвинила его. Интересно, как далеко может она зайти в своем цинизме... Да, из-за Курио. Слабая, совсем без сил, запертая в этом гробу, она смотрела через стекло, как Курио ходит, улыбается ей, и помимо воли у нее начали возникать дурные мысли, она стала представлять себе, будто лежит рядом с ним, и эти грешные желания сломили высокую духовную сосредоточенность - она не могла больше поститься... В других обстоятельствах эта ложь, может быть, и тронула бы Курио, наполнив его глаза слезами жалости, заставила бы его нежное сердце забиться, но он был взбешен, избит полицейскими и счел подлостью издевки этой особы, которая рассказывала басни о бесстыдных мыслях будто бы вызвавших у нее голод... Он сам жил впроголодь, во всем урезая себя и почти целиком отдавая свои скудные заработки Эмилии, которую мадам Беатрис уполномочила ведать ее финансами и набивать ей брюхо. Даже пиво она пила, значит, ни в чем себе не отказывала. В жизни Курио было много трагических увлечений, на своем веку он встречал немало бесстыжих женщин, но такой, как эта, никогда. Спина его болела, руки были в ссадинах, плечо вывихнуто. Курио с грохотом захлопнул дверь и отвесил мадам звонкую пощечину, потом вторую. Одухотворенная индианка испустила крик, схватила Курио за руку и стала просить прощения, но он вцепился ей в волосы. Тогда она повисла у него на шее и, получив третью пощечину, принялась бешено его целовать. Курио почувствовал вдруг, что сливается с ней в бесконечном поцелуе. Наконец-то эта женщина - и какая женщина! - влюбилась в него, она покорно отдавалась ему, сломленная своей страстью. Курио выпустил ее волосы, торопливо разорвал на ней платье из красного тюля, имитирующее индийское сари, и здесь же в гробу разговелся после длительного поста. Наконец-то Курио был вознагражден за все: за злобу и отчаяние, за голод и побои. Но гроб, сделанный для мертвых, не выдержал пыла живых, и его старые доски рассыпались. Любовники упали на пол, стеклянная крышка разлетелась на тысячи осколков, а они ничего не услышали, ничего не заметили. На дереве и стекле они утолили свой голод, посмеялись над простодушными зрителями и снова запылали, как два горящих костра. После подробного обсуждения провала сенсационного номера мадам Беатрис они решили закрыться в тот же вечер и отдать ключ приказчику соседнего магазина. Не осталось даже гроба, в котором можно было бы продолжать пост. Курио достроит свой домишко на холме, мадам Беатрис отдохнет там, восстановит силы после изнурительного номера. Для Курио работа всегда найдется, а она займется гаданием по руке либо на картах; на холме, где уже есть бар и что-то вроде лавки, у нее будут клиенты. Пока Курио шел к победе столь бурными и сложными путями, Трибунал, свободный от давления извне, собрался, чтобы вынести решение по иску командора Хосе Переса против захватчиков Мата-Гато. Прокурор, хотя и выразил сожаление по поводу краткости постановления суда и чрезвычайной сжатости его обоснований, все же признал иск справедливым. Два члена Трибунала проголосовали "за". Однако третий пожелал подробнее ознакомиться с материалами дела, в результате чего окончательное решение было отложено на неделю. Профессор Пиньейро Салес облегченно вздохнул: просьба третьего члена Трибунала спасла его в последний момент, когда он считал, как это ни нелепо, все потерянным, хотя дело практически выиграл. Так начали запутываться нити клубка этой истории с холмом Мата-Гато и запутываться так, что потом никто уже не мог их распутать, отличить дурное от хорошего, здравый смысл от глупости, вреда от пользы. Жако Галуб и Лисио Сантос вышли из суда, возбужденно обсуждая необходимость срочных мер, ибо уже сейчас была ясна тенденция Трибунала: через неделю жители холма будут выселены из своих лачуг. Лисио торопился - настало время собирать посеянный урожай. В Ассамблее штата депутат правительственного большинства разгромил проект Рамоса да Куньи, назвав его демагогическим и антиконституционным, и сообщил палате о решении этого большинства провалить проект, если он будет поставлен на голосование. Что же касается профессора Пиньейро Салеса, то он не знал, выиграл ли он этот процесс или проиграл. А может, даже вдвойне выиграл... Однако его клиент, невежественный и грубый испанец, выслушав его отчет, заявил: - В общем это хорошо, что решение отложено. Наверно, недели мне хватит. А вы, сеньор, можете теперь дело передать мне, я сам им займусь. На столе у командора Хосе Переса лежала визитная карточка Лисио Сантоса с просьбой о встрече. Муниципальный советник жил в одном из доходных домов командора и иногда не платил ему за квартиру по пять-шесть месяцев. Ловкий тип, бывали у него иной раз осложнения, но вообще он популярен и в этой истории с земельными участками может оказаться не менее полезным, чем Рамос да Кунья или Айртон Мело, а обойдется наверняка дешевле... Хосе Перес позвал секретаря и послал записку Лисио Сантосу. 11 За неделю, минувшую между двумя заседаниями Трибунала, на которых разбирался иск двухфунтового командора против жителей Мата-Гато, произошло более четкое разграничение позиций, занимаемых в этой истории, а также усиление кампании в печати и Ассамблее. Казалось, готовится настоящая война, обе партии угрожающе росли, сеньором Альбукерке вдруг все стали интересоваться, как кинозвездой. Все это производило на обывателей большое впечатление, и уже некоторые предсказывали важные, чуть ли не трагические события, выражая опасение за судьбу штата и безопасность режима. Однако наблюдательный человек, умеющий читать между строк и прислушиваться к шепоту на пленарных заседаниях палат, а не к речам, произносимым с трибун, пожалуй, не поддался бы подобному пессимизму. Никогда еще не звучали столь решительные обвинения и угрозы по адресу захватчиков, и в то же время никогда еще кампания солидарности с обитателями холма, организованная журналистами, депутатами, народными лидерами и даже целыми партиями, кампания, в которую были вовлечены также студенчество и профсоюзы, не достигла такой мощи. Но, может быть, весь этот шум, вся эта полемика и угрозы кровопролитием должны были заглушить шаги посредников и их голоса? Впрочем, не нам, стоящим в стороне от всех этих переговоров, поскольку мы не занимаем ни политической платформы, ни видного общественного положения, не нам разоблачать эту кампанию в пользу мира и спокойствия, в которых в конечном счете были заинтересованы все. Единственным исключением был поэт Педро Жов; в пьяном виде он заявил, что это - "всеобщее жульничество" за счет жителей Мата-Гато. Но мы-то знаем цену резким выступлениям поэтов, к тому же пьяных. Может быть, раздражение Жова объяснялось тем, что он повздорил с Галубом из-за одной девушки из заведения Дориньи на Ладейра-да-Монтанье? Ей он посвятил вдохновенный лирический шедевр, гениальный, по мнению его близких друзей и завсегдатаев бара: "Девственная блудница, забеременевшая от поэта и проповеди". Но пока Жов работал над поэмой, "имевшей подлинно революционный резонанс", как выразился критик Неро Милтон, журналист позвал к себе девицу, оставив поэту славу и боль от выросших рогов. Чтобы дать представление о полемике, развернувшейся вокруг Мата-Гато в течение недели, предшествовавшей финальным событиям, стоит упомянуть о трех-четырех фактах, взволновавших общественное мнение. Первый это позиция, занятая вице-губернатором штата, крупным старым дельцом, любимцем консервативных кругов. Правда, некоторые не очень-то считаются с вице-губернатором, рассматривая его пост как более или менее почетный, и только. Но представьте, что дух губернатора расстается с его бренным телом и возносится на небо во славу божью... Кто тогда занимает место губернатора, кто начинает издавать и отменять приказы, распоряжаться служебными постами и казной? Избранный оппозицией, вице-губернатор мало интересовался общественными делами и важными проблемами, избегая разногласий с губернатором. К тому же его тесные связи с коммерческими кругами, где он был видной фигурой, позволяли думать, что он разделяет официальную позицию правительства, выражавшуюся в "лишении захватчиков воды и хлеба", как сказал начальник полиции сеньор Альбукерке в своем интервью, о котором мы еще расскажем. Каково же было всеобщее изумление, когда канцелярия Его превосходительства вице-губернатора опубликовала ноту солидарности с жителями Мата-Гато. Нота, конечно, не одобряла вторжения, наоборот, в ней критиковался ошибочный метод, с помощью которого бедняки хотели разрешить мучительную и острую проблему жилья. А что проблема эта существует, отрицать было невозможно, она-то и явилась причиной захвата участков командора Переса, и, значит, дело должно рассматриваться и решаться в совокупности всех вопросов. Придя к таким выводам, вице-губернатор выразил свою солидарность с жителями Мата-Гато и понимание их позиции. Захватчики, говорилось в ноте, не должны считаться преступниками, поскольку не являются таковыми. Они достойны уважения, с которым относятся к мятежникам, хотя их действия не подчиняются обычной логике и здравому смыслу. Однако не вторжение самая острая проблема (возможно, именно поэтому вице-губернатор здесь не предлагал никакого решения), а отсутствие жилья. И для этой важнейшей социальной проблемы, угрожающей нормальной жизни города, он предложил справедливое решение. Правительству следует изучить вопрос о скорейшем строительстве дешевых и комфортабельных домов для трудящихся - ведь пустующих земель на окраинах сколько угодно, хороших специалистов тоже достаточно. Работать на стройках могут будущие обитатели этих домов. В ноте излагался подробный проект будущего строительства, заслуживший всеобщую похвалу, в нем чувствовался ум государственного деятеля и руководителя. Очень многие убежденно заявили: "Был бы он губернатором, все наши вопросы были бы решены". Нашлись, разумеется, и вечно недовольные злопыхатели, намекавшие на какие-то махинации, которые будто бы крылись за проектом вице-губернатора. А кому, спрашивали они, принадлежит крупная строительная фирма, специализирующаяся на постройке фабрик и рабочих поселков? Что ж, вице-губернатор действительно осуществлял контроль над этой фирмой, но нечестно приписывать ему столь низменные намерения, когда он печется лишь о благе общества. Заканчивалась нота выражением солидарности с захватчиками холма и заверением в том, что сердце вице-губернатора бьется в унисон с сердцами этих простых людей. Тем временем в Ассамблее штата депутаты правительственного большинства наседали на Рамоса да Кунью, резко критикуя его проект отчуждения земель. Никогда будто бы не существовало более демагогического проекта, и как вообще можно пойти на отчуждение земель, захваченных народом? Представляете себе, что получится? Если депутаты создадут прецедент, хотя бы один-единственный, то потом, пока не кончится срок их полномочий, они только и будут заниматься тем, что утверждать проекты отчуждения земель. Ведь бездомные бродяги и всякие мошенники тут же начнут строить себе дома на пустующих землях. Пройдет немного времени, и лачуги появятся у маяка в бухте и возле статуи Христа на набережной порта. Какой ужас! Желая показать себя преданным другом народа, лидер оппозиции забыл о здравом смысле и представил проект, преследующий единственную цель - популяризировать имя его автора, известного, быть может, в Бурити-да-Серре и среди избирателей глухого сертана, но не в столице штата. А именно известности, и ничего больше, хотел добиться автор этим проектом. Рамос да Кунья снова возвращался на трибуну и снова отстаивал свой проект. Он демагогичен? Тогда почему правительство не представит лучший, который сможет разрешить проблему? Он с удовольствием поддержит такой проект. Правительственная фракция может осыпать его оскорблениями, высмеивать, пытаться поссорить с народом, но этим она ничего не добьется. Честные труженики, вынужденные из-за своей нищеты строить дома на холме Мата-Гато, знают, на кого они могут положиться, знают, кто их друзья и кто враги. Он, Рамос да Кунья, друг им. Многие ли из его политических противников найдут в себе смелость утверждать то же самое? Суровые критики его проекта наверняка нет. А может быть, они хотят получить на выборах поддержку крупных землевладельцев или даже угодить некоторым иностранным колониям? И если он, Рамос да Кунья, стремится, по утверждению его противников, завоевать расположение народа, то те, которых большинство, стараются выслужиться перед отечественными и чужеземными магнатами... - Да разве можно называть трудящимися эту шайку разбойников, обосновавшихся на холме? - это вышел на трибуну другой депутат и стал поносить Рамоса да Кунью, а также жителей Мата-Гато, называя их сборищем воров, профессиональных шулеров, нищих, проституток, бродяг и подонков. Разумеется, на холме можно было встретить людей, не очень любящих работать, но было бы преувеличением считать лентяями всех жителей. Там поселились каменщики, кузнецы, плотники, вагоновожатые, возчики, электромонтеры, ремесленники. На каком же основании сеньор депутат называет их подонками? Какая бы ни была профессия у трудящегося человека, он достоин уважения. Разве легок труд проститутки? Может быть, он и не очень почетен, но большинство женщин не выбирают эту профессию по доброй воле, их толкает на это жизнь. А что касается виртуозной работы Мартина, то она не только тяжела, но и настолько красива, что ею можно любоваться. Многие ли из господ депутатов, даже из тех, у кого самый тонкий нюх и самая легкая рука, смогли бы сдавать карты или бросать кости с таким высоким мастерством, как Мартин? Поэтому, как мы уже сказали, мы не будем становиться на чью-либо сторону или обвинять кого-нибудь, мы просто хотим рассказать о вторжении на холм Мата-Гато, которое послужило фоном для любовных историй (являющихся нашей главной темой) - Мартина и Оталии, Курио и знаменитой гадалки мадам Беатрис. Но признаемся, нам нелегко хранить молчание, когда какой-нибудь депутат, без сомнения занимающийся темными махинациями, грабящий казну и живущий за наш счет поносит честных граждан и уважаемых гражданок. Лучше бы эти депутаты на себя посмотрели. Вот какие бурные дебаты развернулись в Ассамблее во время обсуждения вопроса о холме Мата-Гато. Проект Рамоса да Куньи, похоже, был окончательно похоронен, и отношения между депутатами настолько обострились, что дело уже доходило до угроз. В частности журналист Жако Галуб выступил на страницах "Газеты до Салвадор" с заявлением будто бы ему угрожает полиция и жизнь его в опасности. Агенты и комиссар Шико Ничтожество на всех углах изрыгали ругательства по его адресу, не скрывая своей решимости "проучить" журналиста. И Жако, поддержанный профсоюзом журналистов, возлагал ответственность на начальника полиции сеньора Альбукерке в случае если с ним что-нибудь случится. "У меня жена и трое детей - писал он. - Если я подвергнусь нападению со стороны Шико Ничтожества или других полицейских, то буду действовать как мужчина. Если же я останусь лежать, сраженный врагами народа, начальник полиции штата сеньор Альбукерке будет виновен в том, что дети мои станут сиротами, а жена вдовой". Начальник полиции созвал журналистов и заявил, что Жако Галуб может спокойно ходить по городу, полиция на него нападать не станет. Вообще никто из полицейских никогда не угрожал журналисту, лучше пускай остерегается шайки, с которой он связался. Они могут напасть на него, а свалить это на полицию. Эти люди, по его личному мнению и мнению его подчиненных, недостойны "хлеба и воды", а чтобы окончательно изгнать их с Мата-Гато, полиция ждет лишь решения уважаемого Трибунала. Тогда никто не сможет говорить о насилии или превышении власти. С этим сбродом, попирающим закон и моральные устои, скоро будет покончено. Он, сеньор Альбукерке, уже ликвидировавший азартные игры и "жого до бишо", окажет городу еще одну важную услугу пресечет опасную и подозрительную попытку нарушить порядок, конечная цель которой, очевидно, - разложение общества. Смириться с этим бесчинством означало бы создать условия для хаоса, восстания, революции... Революция (трагическая дрожь в голосе и взгляд, полный ужаса) - вот о чем мечтают те, кто стоят за кулисами этих событий, инспирируя захват чужой собственности, митинги, демонстрации... Итак, для правительственного большинства жители холма Мата-Гато были подонками. А для сеньора Альбукерке, трусливого и недалекого бакалавра, который не успел еще воспользоваться преимуществами своего положения, запутавшись с самого начала в переговорах с маклерами, и сейчас пытался выпутаться из этой истории, показывая себя защитником интересов городских землевладельцев, - грозными революционерами. Правда, поэтому они не переставали быть бандитами, бродягами и развратниками. Просто кутались в плащ революционной романтики. Сеньор Альбукерке так много говорил об этом, что под конец сам убедил себя. Ему уже на каждом углу и в каждом переулке мерещилась революция и большевики с ножом в зубах, готовые выпустить ему кишки. С тех пор минул не один год, свершился не один захват чужих земель, над манговым болотом вырос целый город свайных домов, события на Мата-Гато уже всеми забыты, и только мы вспоминаем о них, потягивая кашасу, но еще и сегодня сеньор Альбукерке продолжает страшиться революции. Причем страх его день ото дня растет, и сеньор Альбукерке предсказывает, что революция произойдет в самое ближайшее время, если у правительства не хватит здравого смысла призвать его снова возглавить полицию. О, если бы он вернулся на этот пост, он не стал бы валять дурака, преследуя "жого до бишо". Мы не станем тревожить ни муниципального советника Лисио Сантоса, ни директора "Газета до Салвадор" сеньора Айртона Мело, ни других менее известных лиц, поскольку все они заняты важным делом: носятся из конторы Хосе Переса во дворец, из дворца в Ассамблею, из Ассамблеи в дом вице-губернатора, где подают превосходное виски, из дома вице-губернатора к Отавио Лиме - он угощает не только виски, но и французским коньяком и итальянским вермутом, ибо умеет и о себе позаботится и гостей принять. Пусть они занимаются своими тайными переговорами, не будем только потому, что переговоры эти не освещаются в данный момент на страницах газет или на заседаниях палаты, сомневаться в их решимости защищать жителей холма и в том, что они подлинные друзья народа! И командор Хосе Перес тоже? А почему бы нет? Если мы углубимся в биографию этого выдающегося столпа частной собственности, то убедимся, что в свое время он оказывал обществу различные услуги, - факт, нашедший отражение в печати, - и некоторые из них были значительными... Разве не он внес крупную сумму на сооружение церкви св. Гавриила в квартале Свободы, густо населенном рабочими, ремесленниками, торговцами и прочим бедным людом? В квартале ведь еще не было церкви, в которой ощущалась такая нужда, ибо до щедрого пожертвования командора здесь процветали секты спиритов и язычников. Пепе Два Фунта, который нынче держит в этом квартале и его окрестностях пять пекарен, сунул руку в карман, вытащил деньги и помог верующим беднякам. Какие еще услуги он оказал обществу? А разве не довольно сооружения церкви? Впрочем, он еще помогал своими пожертвованиями испанским миссионерам в Китае и обращению в христианскую веру диких африканских племен. Неужели мы лишены гуманной солидарности и можем остаться бесчувственными к страданиям язычников на других континентах? 12 А как жители холма Мата-Гато, эти пресловутые захватчики, ставшие центром всеобщего внимания? Что поделывают они, как реагируют на весь этот шум? Не забыли ли мы о них, уделяя слишком много внимания командорам, депутатам, журналистам, политическим деятелям и коммерсантам? Может быть, мы против воли поддались тщеславию, вступив в близкие отношения с известными людьми, имена которых мелькают на столбцах светской хроники? Кто же в конце концов наши герои? Разве не захватчики земель командора - негр Массу и Курчавый, дона Фило и Дагмар, Миро и старый Жезуино Бешеный. Петух, а также многие другие? Разве не они подлинные герои нашей истории? Так почему же они забыты, когда столько страниц посвящается депутату Рамосу да Кунье, муниципальному советнику Лисио Сантосу и прочим политическим ловкачам и продажным журналистам? Хотите знать, чем объясняется это? Мы не говорим о них потому, что нам нечего рассказать; на холме не происходило никаких событий, которые могли бы представить интерес. К тому же эти люди меньше всего были склонны к рассуждениям и разглагольствованиям. Они просто жили в своих лачугах, и все тут. Жили без каких-либо высоких стремлений, без волнений, без показного героизма. Кто-то решал прогнать их с холма, кто-то их защищал, кто-то называл бандитами, подонками, бунтовщиками, кто-то - достойными добрыми людьми, терпящими гнет и унижение (в зависимости от направления газеты и взглядов комментатора), а они добились главного: сумели жить, когда все было против них. Как говорил Жезуино, бедняк, который умудряется жить в этой нищете и лишениях, борясь с болезнями и нуждой, в условиях, подходящих разве что для смерти, делает огромное дело, хотя бы потому, что не умирает. Да, они живут, эти упрямые люди, и не дают себя уничтожить. Свою закалку против нищеты, голода, болезней они получили давно, еще на рабовладельческих судах, а в рабстве достигли невероятной выносливости. Жизнь мало радовала их, но жили они весело. Чем хуже шли дела, тем больше они смеялись, играли на гитарах и гармониках, пели, и песни эти разносились по холму Мата-Гато, кварталу Свободы, Ретиро, по всем бедным районам Баии. Они смеялись над своей нищетой и продолжали жить. Детишки, если не умирали в грудном возрасте по воле божьей либо из-за болезней, голода, недосмотра, то получали воспитание в трудной и веселой школе жизни, наследуя от родителей выносливость и способность смеяться в любых обстоятельствах. Они не сдавались, не гнулись под ударами судьбы, гонимые и презираемые. Наоборот! Они сопротивлялись, смело шли навстречу трудностям, не боялись голода и холода. Их жизнь была полна смеха, музыки и человеческого тепла, они никогда не теряли своей приветливости, этого ценного качества всех баиянцев. Таковы эти обыкновенные, привыкшие к лишениям люди, таковы мы, простые бразильцы, народ веселый и упорный. Не то что вялые и апатичные представители высшего общества, от скуки занимающиеся психоанализом, страдающие комплексами Эдипа и Электры, считающие, что быть гомосексуалистом или заниматься другими подобными безобразиями изысканно. А вот жители холма не стали страдать бессонницей от шумихи, которая поднялась вокруг них. Когда полиция появилась в первый раз и сожгла их лачуги, некоторые хотели было уйти с Мата-Гато, поискать себе другое место. Однако Жезуино Бешеный Петух, из-за своей мудрости пользующийся большим уважением, заявил: "Отстроим лачуги заново". Так они и сделали. Сопротивляться и жить было формулой их существования. Они последовали совету Жезуино, потому что верили ему. Старик всегда решал правильно. Люди все приходили, строились новые лачуги. Полиция еще раз появилась на холме. Жезуино и мальчишки вырыли игрушечные окопы, запаслись камнями, подкопали уступы, чтобы их легче было обвалить. Полиция отступила, это было забавно, и они смеялись и торжествовали. Постепенно весь город оказался вовлеченным в это дело, вокруг него велись нескончаемые споры, полиция стала охотиться за жителями холма, бросая в тюрьму невинных людей, избивая их; газеты подняли шум; затем последовал законопроект Рамоса да Куньи, иск Хосе Переса и еще черт знает что. А они жили по-прежнему. Если бы полиция попыталась снова напасть на них, они оказали бы сопротивление. Жезуино снова принял на себя командование мальчишками, они проложили тропу через манговое болото, приготовились еще раз сразиться с агентами и судьями Апелляционного трибунала. Люди строили лачуги, они были упрямы и оставались в них, несмотря на все угрозы. И никто не пытался покончить с собой, если не считать негритянки Женовевы, которая облила керосином платье и подожгла его, но виновата тут была любовь - мулат Сириако, игравший на кавакиньо, бросил ее ради другой. Нужно было жить, не падать духом, не предаваться отчаянию. Они смеялись и пели, в одной из лачуг по субботам и воскресеньям устраивались многолюдные балы, по вечерам смотрели капоэйру, поклонялись своим божествам, выполняли религиозные обряды. Они жили и любили. Курчавый грозился перерезать горло Лидио, красавчику с внешностью киноактера, если тот посмеет еще раз подмигнуть Дагмар. Жасинто, парень довольно пустой, но с претензиями, о котором мы уже упоминали, тоже построил себе лачугу на Мата-Гато и поселился в ней с Марией Жозе, девушкой нестрогого нрава. Но очень скоро произошел скандал, так как Мария Жозе, вызвавшись помогать Вевеве присматривать за ребенком, спуталась с Массу. Негр не мог спускаться с холма, поскольку его внизу поджидали агенты. Лишенный возможности свободно разгуливать, видеться с приятелями, бывать в барах, тавернах, доках, Массу напоминал зверя в клетке. Именно поэтому утешение Марии Жозе пришлось как нельзя кстати. Однако Жасинто нарушил их лирический дуэт. Вместо того чтобы возгордиться успехом своей подруги, которой удалось пролить бальзам на страждущее сердце Массу, видного человека, кума Огуна, он вошел в раж, выпил несколько стопок кашасы, схватил нож и явился требовать сатисфакции. Негру Массу, хотя и умиротворенному ласками Марии Жозе, эта шутка не понравилась - он не любил, когда на него орали. Этот грубиян Жасинто дурно обращался с девушкой и еще, видите ли, пришел ругаться с Массу; соседи были возмущены. Негр поволок Жасинто к широкой тропе, наиболее удобной для спуска, дал ему пинок под зад и посоветовал больше не возвращаться, а при разделе имущества оставить лачугу Марии Жозе. Тем более, что Жасинто получил рога довольно крупного размера. Однако через несколько дней, когда на холме появилась Оталия, Жасинто вернулся. К Оталии он уже давно был неравнодушен, с того самого времени, как она приехала в Баию, а еще точнее - с того самого вечера, когда Гвоздика, пошутив, спрятал ее вещи. Ему ни разу не довелось лечь в ее постель, потому что не было подходящего случая, как думал он. Он издали следил за перипетиями флирта Оталии и Мартина, о котором было столько разговоров в порту и на вечеринках. Жасинто, не обладающему большим воображением и не склонному к романтизму, эта платоническая идиллия казалась смешной. Не станет же он верить подобным басням! Ведь он хорошо знает Мартина и даже стремился подражать ему в отношениях с женщинами: держаться высокомерно и позволять любить себя, не давая им воли. Этой басне, которую он слышал повсюду, будто бы Капрал помирает от любви и гуляет держась за пальчик возлюбленной, Жасинто ни на йоту не верил. Хотя понимал, что Оталия ему не достанется, пока не надоест Мартину и тот не бросит ее. И вот ему неожиданно повезло. Правда, Мартин не бросил Оталию, но его стала преследовать полиция, и он исчез куда-то. Во всяком случае, Жасинто не удалось узнать это, хотя он и расспрашивал всех знакомых. Жасинто не хотел лезть к Оталии, если Капрал где-то поблизости - Мартин не из тех, которые готовы принять в долю незваного компаньона. Но когда Оталия, чтобы поправить здоровье, на время поселилась в домике Тиберии, Жасинто снова стал появляться на холме, всегда при галстуке; держался он подчеркнуто вежливо. Тиберия и Жезус построили этот домик, чтобы жить в нем, когда они совсем состарятся и не смогут работать. Пока же они иногда отдыхали там сами или посылали отдохнуть девушек из заведения либо прятали их от какого-нибудь скандалиста, надоевшего любовника или назойливого поклонника. Только для этих целей служил сейчас домик Тиберии; впрочем, после случая с Оталией она настолько огорчилась, что хотела даже продать его чуть ли не даром. Как только Мартин был вынужден исчезнуть - а известил об этом всех друзей и знакомых Жезуино, - здоровье Оталии пошатнулось. Ее болезнь нельзя было ни вылечить, ни объяснить: она чувствовала слабость в ногах и во всем теле, глаза стали тусклыми; Оталия могла лежать целыми днями, ничем не интересуясь. Не хотела видеть своих постоянных клиентов, даже таких щедрых и почтенных, как сеньор Агналдо, хозяин аптеки в Террейро-де-Жезусе, неизменно приходивший к ней каждую среду вечером. А между тем сеньор Агналдо не только хорошо платил, но всегда приносил какой-нибудь подарок - коробочку таблеток от кашля, флакон сиропа, кусок мыла. Оталия дала отставку также старому Милитану из нотариальной конторы, богатому филантропу; доктору Мисаэлу Невесу, стоматологу, имевшему кабинет на Соборной площади, и многим другим случайным клиентам; она не принимала никого. Девушка никуда не выходила, с трудом заставляя себя спускаться в столовую, где едва притрагивалась к еде. Она лежала в постели со своей куклой, устремив глаза в потолок, бледная, без кровинки в лице. Тиберия всполошилась. Недаром девушки звали ее Мамочкой, она и вправду заботилась о них, как о дочерях. Но ни к одной из них она так не привязалась, ни одну из них так не любила, как маленькую Оталию, совсем еще девочку, такую наивную и бесхитростную и уже обреченную заниматься ремеслом проститутки. Старый Батиста, ее отец, владелец небольшой плантации близ Бонфима, был строгих правил и, когда узнал о том, что сын судьи лишил его дочь невинности, то, озверев, схватил палку и избил бедняжку до полусмерти. А затем заявил, что не желает держать в своем доме потаскуху. Оталия отправилась к сестре, которая уже два года занималась проституцией, но попала в публичный дом не из отчего дома. Сначала она вышла замуж, муж ее бросил, уехал на юг, и тогда ей пришлось торговать собой, чтобы как-то прожить. А вот Оталия шагнула на панель прямо из-под отцовской крыши: старый Батиста, взбешенный тем, что его красивая, как картинка, пятнадцатилетняя дочь лишена невинности и годна теперь только на то, чтобы стать шлюхой, выгнал ее. Многое из этого Капрал услышал лишь потом от Тиберии, женщины почтенной, лучшей в Баии хозяйки публичного дома. Не подумайте, что мы хвалим Тиберию из дружеских или родственных чувств. Кто же не знает Тиберии и не восхищался ее достоинствами? Трудно найти более известную и уважаемую сеньору; в ее заведении все жили одной семьей, а не каждый для себя. - Мамочка никогда бы этого не потерпела. Единой семьей, в которой Оталия была младшей дочкой, балованной и кокетливой. Когда сын судьи, красивый студент, обесчестил Оталию, ей не исполнилось и пятнадцати лет, но грудь и фигура у нее были, как у сформировавшейся женщины, однако женщиной она казалась только внешне, оставаясь в душе девочкой. Даже в заведении она продолжала играть в куклы, шила им платья, укладывала их спать и мечтала о том, как обручится с Мартином, станет его женой. Такова была Оталия. Студент впервые увидел ее на улочке, где она жила, и после этого несколько раз приходил туда. Он угощал ее глазированными фруктами и однажды сказал: "Ты уже созрела для замужества, девочка. Хочешь, я буду твоим мужем?" Ей хотелось, правда, чтобы сначала состоялась помолвка, это было бы так красиво, но все же она дала свое согласие и только попросила подарить ей фату и флердоранж. Бедняжка не знала, что молодой человек выражается иносказательно, что среди интеллигентных, светских людей это означало попросту лишить девушку невинности на берегу реки. Вот почему Оталия и по сей день ждет фату и флердоранж, а пока получила побои старого Батисты и оказалась выгнанной на улицу. Что ей оставалось еще, как не отправиться по пути своей сестры Терезы, ставшей на редкость раздражительной и злобной? И все же Оталии удалось каким-то чудом сохранить душу невинного ребенка, не ведающего никакой мерзости; она мечтала лишь о почтительных ухаживаниях Капрала, о прогулках с ним рука об руку, пока не настанет день помолвки. Но Капрал исчез, преследуемый полицией, а также потому, что ему надоел этот платонический роман. Он не знал ее истории и считал Оталию не совсем нормальной: ну где это видано, чтобы проститутка влюблялась, мечтала об обручальном кольце и венчании, прежде чем лечь с мужчиной и отдаться ему?! Итак, в силу этих двух причин Мартин снялся с якоря и, чтобы вернее обезопасить себя, сменил имя и произвел себя в сержанты. А Оталия, когда узнала об его исчезновении, совсем пала духом, слегла в постель и с каждым днем слабела все больше. Тиберия сочла за лучшее на время удалить ее из заведения и поселить в домике на холме, где жили ее друзья - негр Массу, Курио, у которого сейчас был роман с крашеной блондинкой-ясновидящей, не говоря уже о Жезуино, который не имел ни кола, ни двора, однако, взяв на себя обязанности главнокомандующего, руководил обороной и нападением, что весьма развлекало его. Жасинто же, едва прослышал, что Оталия появилась на холме, тут же пришел в надежде завоевать ее любовь своей самоуверенностью и красотой. Но девушка, казалось, ни на кого не обращала внимания, поглощенная игрой в куклы и воспоминаниями о своем возлюбленном Мартине, с которым она должна была обручиться, а потом обвенчаться. Оталия не отлучалась из дома и целыми днями лежала на топчане, ничем не интересуясь, и только когда сынишка негра Массу приходил поиграть около нее, она ласкала его и улыбалась. С Оталии хватило бы и замужества, а о таком счастье, как иметь ребенка, она и мечтать не смела. Что ж вам еще рассказать об обитателях холма? В общем они живут, а это уже немало, если ты беден и полиция угрожает поджечь твой домишко. Живут, как могут, не придавая большого значения шумихе, поднятой политиками, журналистами и всеми прочими людьми. Живут и ладят друг с другом. Итак, ничего особенного на холме не случилось, впрочем, пожалуй, стоит упомянуть об одном событии. Уже некоторое время, быть может из-за различного рода осложнений, население Мата-Гато перестало увеличиваться, новые дома перестали строиться. Одной из причин тому была нехватка воды: колодец, вырытый жителями холма, не мог удовлетворить потребности даже уже поселившихся на Мата-Гато; то же было и с электричеством - тусклый свет устраивал только влюбленных. Однако к концу бурной недели, прошедшей между двумя заседаниями Трибунала, на Мата-Гато появились каменщики и плотники с лопатами, отвесами, пилами и принялись строить. Грузовики управления коммунального обслуживания подвозили к подножию холма мешки с цементом, кирпичи и черепицу. Очень быстро были построены изящные, совершенно одинаковые домики, побеленные снаружи и внутри, с нарядными голубыми дверями и рамами. Никто не знал ни владельцев этих домиков, ни производителя работ - молчаливого человека, который если и мог решить загадку, то не желал никому об этом сообщать. Но ведь должен же быть у этих домов хозяин! Посматривая на грузовики, Ветрогон высказал предположение, что домики принадлежат государству и, наверно, в них будут жить семьи чиновников. А может быть, поселятся мулатки. Ветрогон все еще ожидал своих красавиц, заказанных во Франции некоторое время тому назад, но уже опасался, что произошло кораблекрушение или девушек - в общей сложности более четырехсот - по дороге украли... Ветрогон выдвинул свою версию, главным образом чтобы удовлетворить любопытство Жезуино, которому не терпелось узнать, кто хозяин новых построек. Неугомонный старик вместе с Миро и другими мальчишками снова собирался как следует встретить полицию, когда Трибунал вынесет решение. Он с недоверием поглядывал на эти дома, которые были совсем как настоящие, покачивал головой, однако не прекращал своих приготовлений на случай внезапной атаки. "Холм Мата-Гато будет защищаться до последнего человека, - писал Жако Галуб, возлагая ответственность за все, что может случиться, на правительство. - У губернатора еще есть время сменить начальника полиции и удовлетворить требования народа". А Жезуино размышлял, расхаживая в своей странной шляпе. Он знал, что белые люди там внизу, белые, то есть богатые, ибо они совсем не всегда были белыми, в конце концов договорятся между собой, и тогда начнется потеха. Они ведь все важные персоны, а важные персоны всегда договариваются друг с другом, ссора между ними не может быть долгой. И Ветрогон был с ним согласен. После того как его поколотили в полиции, он очень хотел помочь Жезуино обратить полицейских в бегство. Бешеный Петух раздобыл бог знает где металлическую каску, вроде той, в которых ходят инженеры, и напялил ее, однако его седые растрепанные волосы выбивались со всех сторон, и это не позволяло ему принять воинственный вид; он скорее напоминал поэта. Легкий ветерок шевелил листья кокосовых пальм на холме, заселенном упрямыми людьми, которые, несмотря ни на что, продолжали жить, смеяться, петь, работать, плодить детей. Теперь, когда были построены новые дома, Мата-Гато превратился в городской квартал. - Ведь вот какой мы народ... - говорил Ветрогон. - Не так давно здесь была пустошь да еще рос колючий кустарник, а сейчас настоящий город. Вот мы какие, и этих сукиных сынов прогнали... Жезуино смеялся своим хриплым от простуды и табака смехом. Ему определенно нравилась вся эта заваруха, и он уже начинал подумывать об участках за Дорогой Свободы. Может быть, кто-нибудь из его приятелей захочет строиться там? Почему бы Ветрогону не сходить вместе с ним посмотреть эти участки? - А мулатки там есть? Настоящие? Если есть, он сходит, но жить там не станет. Ветрогон любил одиночество и покой. 13 Начало связи Курио и мадам Беатрис, гадалки, для которой будущее не представляло никаких тайн, совпало с первым заседанием Трибунала, созванным для пересмотра иска командора Хосе Переса, или Пепе Два Фунта, старого мошенника, обвешивавшего покупателей, а ныне ставшего столпом общества и блюстителем нравственности, ворующим на электронных весах; второе заседание Трибунала, на котором был вынесен решающий приговор, совпало с женитьбой Капрала Мартина на Оталии. Оталия умерла ранним вечером, когда приговор был вынесен, но его оставалось еще переписать начисто и передать начальнику полиции для исполнения. Тиберия пришла в свой домик на Мата-Гато накануне днем, Жезус же появился к вечеру и тоже остался там. Девушки подошли позднее, когда врач уже сказал, что надежды нет. Вечером, воспользовавшись присутствием Жезуса и тем, что Оталия забылась неспокойным сном, Тиберия отправилась на поиски Жезуино. Старый бродяга спустился в город выпить кашасы, ибо завтра, поскольку Трибунал вынес постановление выселить их всех с Мата-Гато, он не сможет покинуть холм. Тиберия без труда нашла Жезуино, так как знала, где он обычно бывает. Ей нужен был адрес Мартина, чтобы послать ему записку. Поначалу Жезуино с невинным лицом твердил, что ему ничего не известно о Капрале, но когда Тиберия объяснила ему причину своего прихода, рассказал, что Мартин, ставший теперь сержантом Порсиункулой, живет на острове Итапарика, как говорят, с прекрасной мулаткой Алтивой Консейсан до Эспирито Санто. Жезуино взялся отправить записку Тиберии и немедленно пошел к рулевому Мануэлу, чтобы тот выехал на рассвете и привез Мартина. А потом Жезуино возвратился на холм и уже не вспоминал о заседании Трибунала, назначенном на вторую половину дня, им овладели горькие мысли. Он так любил бедняжку Оталию, и вот она умирает, хотя на свете столько стариков и злых людей, смерть которых никого не огорчила бы и по которым никто не стал бы лить слезы. Так почему же умирает именно она, такая веселая, нежная, грациозная, кокетливая, любящая смех и танцы? Она, которая едва начала жить, когда осталось столько подлецов, заслуживающих смерти! Это было вопиющей несправедливостью, а старый Жезуино Бешеный Петух ненавидел всякую несправедливость. Сержант Порсиункула получил записку после обеда. Он как раз вернулся из плавучего клуба, который основали в открытом море рыбаки. У этого клуба не было ни помещения, ни казны, единственным его достоянием было несколько карточных колод. Узнав об этом, сержант поспешил примкнуть к любителям-спортсменам, чтобы оказать им квалифицированную помощь. Возвращаясь в Баию на паруснике Мануэле, он неподвижно стоял у руля, крепко стиснув зубы, его лицо выражавшее тревогу, походило на застывшую маску. Мартином владело одно желание: поскорее добраться до Баии, взбежать на холм и, взять руки Оталии в свои, молить ее, чтобы она не умирала. Как-то она его спросила: "Неужели ты не понимаешь?" Тогда он не понимал. Задавая этот вопрос, она смотрела ему в глаза, а он хотел лишь добиться своего и злился на ее глупое упрямство. Мартин бежал не только от полиции, но и от Оталии, желая забыть ее. На горячей груди Алтивы Консейсан до Спирито Санто сжег он воспоминания о девочке Оталии, о ее невинных поцелуях. Торопясь забыть ее, он наполнял свои дни азартной игрой, а ночи любовью на берегу при свете звезд. Но сейчас он все понял, глаза его открылись, он чувствует, как его сердце сжимается и страх потерять Оталию все растет. Почему не дует ветер, почему так медленно движется парусник? Когда в сумерках он наконец прибыл на холм Мата-Гато, Оталия уже не могла говорить и только искала его взглядом. Тиберия передала Капралу просьбу девушки, понимавшей, что час ее пробил: Оталия хотела, чтобы ее похоронили в подвенечном наряде, с фатой и флердоранжем. Тиберия знала, что, ее жених Капрал Мартин, с которым она решила обвенчаться в июне. Безумное желание! Где это видано, чтобы проститутку хоронили в подвенечном наряде?! Но желание это было предсмертным, и его нельзя было не исполнить. Увидев Мартина, Оталия снова обрела дар речи; еле слышным шепотом она повторила ему свою просьбу: у нее никогда не было праздничного платья, тем более подвенечного. Мартин не знал, как устроить это: во-первых, понадобится много денег, во-вторых, уже вечер и магазины закрыты. Но неужели он не сможет найти выход? Умирающая Оталия ждала, глядя на него. И тогда женщины - девушки из заведения Тиберии, соседки, старые, изможденные проститутки - взялись тут же сшить подвенечное платье с фатой и смастерить венок из флердоранжа. Быстро собрали деньги на цветы, раздобыли материю, кружева и вышивки, достали туфли, шелковые чулки, даже белые перчатки! И закипела работа. Даже мадам Беатрис никогда не видела столь роскошного подвенечного платья с такой изящной фатой, а ведь гадалка не только много путешествовала, но и знала толк в подобных вещах. До того как заняться утешением скорбящих, она держала ателье в Нитерои. Потом женщины одели невесту; шлейф платья спускался с постели, красиво падая на пол. Комната была полна народу, Тиберия принесла букет и вложила его в руки Оталии. Подушку положили повыше, приподняв больную. Никто никогда не видел невесты красивее, нежнее и счастливее. Капрал Мартин сел на край кровати и взял руку своей невесты. Замужняя Клариса со слезами сняла обручальное кольцо и дала его Мартину. Тот медленно надел его на палец Оталии и посмотрел ей в глаза. Оталия улыбалась; никто бы не поверил, что она при смерти, глядя на ее довольное, озаренное радостью лицо. И тут жених и невеста услышали голос Тиберии, превратившейся в священника, одетой, как полагается при венчании, с венцом и всем прочим; она подняла руку, благословляя новобрачных. Мартин склонил голову и поцеловал Оталию в губы, едва уловив ее замирающее дыхание. Оталия попросила всех выйти, в последний раз улыбнувшись счастливой улыбкой, и все тихо вышли, за исключением Мартина, которого она держала за руку. Оталия с трудом отодвинулась, освобождая для него место рядом с собой. Капрал лег, но был не в силах говорить - что он станет делать без Оталии, как сможет жить без нее? Оталия приподняла голову, медленно положила ее на широкую грудь Капрала и закрыла глаза. За дверью Тиберия разразилась рыданиями, но Оталия продолжала улыбаться. 14 К вечеру следующего дня, когда полицейские машины, которых было столько, будто готовилось генеральное сражение или штурм неприступной крепости, приближались к холму Мата-Гато, по его крутым склонам спускалась похоронная процессия с гробом Оталии. Агенты и полицейские, возглавляемые Шико Ничтожеством и Мигелем Шаруто, были вооружены пулеметами, винтовками, бомбами со слезоточивым газом и охвачены жаждой мести. На этот раз они не отступят, они твердо решили не оставить от поселка камня на камне и до отказа набить свои машины этими бунтарями. Жезуино Бешеный Петух, стоя на вершине холма, наблюдал за исчезающей вдали похоронной процессией и прибывающими полицейскими отрядами. Он был в своей невероятной шляпе, превращенной теперь в каску. Рядом с ним стоял Миро, его адъютант, и ожидал приказаний. Вчера вечером мальчишки наносили груды камней и сейчас расхаживали между ними. Часть ребят жила на холме, однако большинство пришло снизу, с самых дальних улиц, собираясь сразиться с полицией из солидарности с обитателями холма. Этой многочисленной и могущественной корпорации без устава и выборного руководства многие побаивались. Одетые в лохмотья беспризорные мальчишки с худыми крысиными мордочками обучались на улицах Баии трудной науке жить и смеяться над нищетой и отчаянием. Это их журналисты, судьи и социологи именовали врагами города. Похоронная процессия, в которой участвовала Тиберия и ее девушки, шла довольно быстро: женщины провели у гроба минувшую ночь, но никак не могли терять еще одну. Сумерки спускались на море, Оталия совершала свою последнюю прогулку, одетая в подвенечное платье с фатой и цветами флердоранжа. Она лежала в гробу, вся в белом, и несли ее Капрал Мартин и Жезус, Ветрогон и Курио, Ипсилон и Гвоздика. Это были первые похороны на холме Мата-Гато, родилось же там за это время четверо малышей - три девочки и один мальчик. Накануне вечером журналист Жако Галуб приходил сюда вместе с этим симпатичным Данте Веронези и сказал, чтобы они не обращали внимания на рычание начальника полиции, дело будет решено к общему удовлетворению: никого с холма не выселят и ни один домик не будет снесен. Почему же тогда появились полицейские? Бешеный Петух и мальчишки, предчувствуя недоброе, заняли свои посты. Один из мальчишек был послан предупредить Жако. После решения Трибунала события стали разворачиваться очень быстро. А как же вели себя люди, занимавшие столь непримиримые позиции? Ради любви к народу, ради твердой защиты его интересов и требований были преодолены все трудности и разногласия, противники примирились. Это было подлинное торжество патриотизма, объединявшего оппозиционную и правительственную группировки, представителей консервативных кругов и народных лидеров, сердца всех забились, подчиняясь одному ритму - любви к народу. Простите, что мы так часто повторяем эти слова, но если любовь действительно велика, если все преисполнены этой любви и живут ею, мы не видим причины, почему бы не повторять это слово даже в ущерб стилю. В конце концов мы не классики, и не следует требовать от нас чрезмерной чистоты и изысканности языка. Мы просто хотим рассказать свою историю и похвалить того, кто заслуживает похвалы, а чтобы никого не забыть, самое лучшее - хвалить всех без исключения. Примирение стольких выдающихся людей, разделенных политическими разногласиями, было основной темой всех многочисленных речей, статей и передовиц, произнесенных или написанных в заключительной фазе событий на Мата-Гато. "Наша кампания увенчалась успехом! Народ и "Газета до Салвадор" одержали значительную победу!" - горделиво возвещал крупный заголовок, подкрепленный изображением сирены, созывающей всех и вся. А изображение это появлялось лишь в самых важных случаях, когда публиковались сверхсенсационные новости. Нашумевший конфликт на холме Мата-Гато разрешен к общему удовлетворению, писала газета, менее чем через двое суток после постановления Трибунала, то есть в рекордно короткий срок, которого еще не знала парламентская практика. Воистину любовь к народу творит чудеса. Молодому поколению, зараженному экстремистскими идеями, не мешало бы последовать этому незаурядному примеру патриотизма. Честная журналистика, стоящая на службе народа, победила. Председатель Трибунала, хитрый старикашка, был полностью информирован о ведущихся переговорах, в которых участвовали заинтересованные лица: уважаемый командор Хосе Перес, непримиримый лидер оппозиции Рамос да Кунья, губернатор, вице-губернатор, префект, муниципальные советники, в том числе неутомимый Лисио Сантос, крупный издатель Айртон Мело, а также отважный Жако Галуб, репортерская деятельность которого заслуживала не только похвал, но и вознаграждения. Не говоря уже о видном бизнесмене, очевидно, единственно по-настоящему популярном человеке - Отавио Лиме, присутствие которого на переговорах могло бы показаться странным. Но никто не удивился. Так почему же должны удивляться мы и искать объяснение этому факту? К чему нам проявлять любопытство, если его не проявили столь выдающиеся личности, вовлеченные в это дело? Присутствие Отавио Лимы было воспринято с абсолютным спокойствием, больше того, мы можем утверждать, что именно он определил успех переговоров, ибо при решении этого сложного вопроса губернатор, следуя своим демократическим взглядам, пожелал выслушать самые различные мнения. Не выслушали лишь обитателей холма, но это и не было нужно. Разве не в их интересах организовывались все эти встречи и собрания? Разве не участвовало в них, и к тому же участвовало активно, столько искренних патриотов, преданных друзей народа? Например, скромный и обаятельный Данте Веронези, уже всеми признанный представитель и вожак жителей Мата-Гато, лучшим подтверждением чему были недавно построенные хорошенькие домики, которые он сдавал внаем. В перерывах между заседаниями Данте бегал на холм и убеждал Жезуино и его друзей в бесполезности их приготовлений. "Эти люди решат все вопросы". Не баррикады, траншеи, камни и бидоны с кипятком он советовал готовить, а флажки, приветственные плакаты, шутихи и фейерверки для празднования на площадях города. Полиция оцепила холм, однако Данте Веронези бесстрашно пробирался между машинами и пулеметами. По инициативе и за счет молодого лидера был написан плакат со следующим лозунгом: "ДА ЗДРАВСТВУЕТ ДАНТЕ ВЕРОНЕЗИ, НАШ КАНДИДАТ!" Как мы видим, конкретно не указывалось, куда именно и от кого он выдвигается. Дело в том, что Данте, вдохновленный успешным ходом событий, начал серьезно подумывать о своем избрании в депутаты Ассамблеи штата. Конечно, вернее было бы попытаться стать муниципальным советником, но, как знать, может, удастся и депутатом... Словом, так или иначе, а он уже был кандидатом, и дона Фило, у которой Данте согласился крестить младшего сына, занималась агитацией в его пользу. Итак, председатель Трибунала был в курсе всего этого; разумеется, мы не имеем в виду трогательного единства между Данте и Фило, но беседы и переговоры, имевшие столь важное значение. Председатель был вовсе не дурак, не то что наглец Альбукерке, пребывающий на посту начальника полиции, и хорошо понимал ответственность Трибунала, а также свою собственную ответственность и свой долг: стоять на страже закона и в особенности конституционной статьи, гарантирующей неприкосновенность частной собственности. А уж улаживать это дело он предоставлял политикам, они знают, как за это взяться, для того и существуют и занимаются своими махинациями. Трибунал же обязан защищать священные права землевладельцев и сурово осудить тех, кто пытался их попрать - захватчиков Мата-Гато. Постановление Трибунала являло собой шедевр юрисдикции и хитрости. Правосудие слепо, говорилось в нем, однако к этому избитому изречению было добавлено несколько слов, выражающих сожаление по поводу судьбы таких людей, как несчастная дона Фило, любящая мать многочисленных детей, лишенных крова. Итак, правосудие слепо и судьи должны быть глухи к голосу сердца. Представителям законодательной и исполнительной власти - вот кому надлежит заняться решением проблемы, чтобы, не нарушая права собственности, гарантированного конституцией, удовлетворить интересы этих бедняков. Трибунал верит, что бог в своей безграничной мудрости поможет правителям и депутатам найти способ воздействовать на полицию - за невозможностью сделать что-либо иное, - на которую возложено исполнение приговора: выселить захватчиков с холма и возвратить земли их законному владельцу. Поистине блестящее постановление! Трибунал еще раз напоминал всем, что бдительно охраняет частную собственность и в то же время намекнул на необходимость решить этот вопрос политически. А значит, любое соглашение, которое будет принято впоследствии, можно будет рассматривать как вытекающее из мудрого постановления Трибунала. Председатель отлично знал, что губернатор и депутаты строят козни за спиной правосудия и полиции. Начальник полиции - самонадеянный дурак, но он, председатель Трибунала, не даст себя провести: приняв свое хитроумное постановление, Трибунал показал, что допускает возможность любого компромиссного решения данного вопроса. Председатель велел чиновникам не отправлять постановления в полицию вплоть до его особого распоряжения. Только тщеславный и чопорный Альбукерке мог не заметить явного оживления в полемике вокруг холма Мата-Гато. Никогда его положение не казалось ему столь прочным. Совсем недавно, желая проверить некоторые слухи, просочившиеся в печать, он получил от губернатора еще одно подтверждение полного доверия ему, Альбукерке. Его превосходительство сказал, что проблема Мата-Гато совершенно не входит в компетенцию губернатора, решать это дело обязан Трибунал, полиция же должна проследить за исполнением судебного постановления. Сеньор Альбукерке вышел из дворца окрыленным. В дверях он столкнулся с Лисио Сантосом и сухо ответил на его панибратское приветствие. Не пользуйся этот мерзавец депутатской неприкосновенностью, он бы засадил его в тюрьму. Начальник полиции вполне серьезно считал, что, изображая его человеком жестким и волевым, оппозиционные журналисты, сами того не сознавая, оказали ему большую услугу: консервативные круги теперь увидели в нем нужную им фигуру. Пока другие колебались, заискивая перед чернью и желая завоевать лишние голоса, он проявил себя непреклонным защитником землевладельцев. Так кто же теперь может стать лидером тех, кто боится революционных волнений и социализма, о котором, согласно просвещенному мнению сеньора Альбукерке, возвестили горны с вершины холма? В критический момент кто лучше и тверже сможет править штатом? Сидя в своем кабинете и ожидая постановления Трибунала, сеньор Альбукерке уже рисовал себе, как в губернаторском дворце он разносит Отавио Лиму, стоящего перед ним с униженным и покорным видом. Впрочем, отнюдь не один сеньор Альбукерке был удивлен последующим развитием событий. Не подозревали о том, что готовится, и некоторые депутаты, а также секретари штата, имеющие обыкновение витать в облаках. К тому же все произошло так быстро, что, например, депутат Полидоро Кастро - бывший сутенер - попал в смешное положение. В студенческие годы он пользовался скандальной славой и не раз оказывался в полиции нравов, а потом удрал в провинцию, женился там на дочери фазендейро и стал добропорядочным человеком. В столицу штата он вернулся изрядно облысевший, с полномочиями первого заместителя депутата от правительственной партии, чтобы исполнять его обязанности, так как сам депутат, к общему удовольствию отправился путешествовать по Европе за счет Ассамблеи. Кастро мнил себя великим оратором, и законопроект Рамоса да Куньи расценивал как повод блеснуть своим даром. Он стал самым дотошным и свирепым критиком этого проекта, громил каждый его параграф с навязчивой эрудицией провинциального адвоката и картезианской логикой любителя немолодых французских потаскух, разнося в клочья эту "груду демагогических глупостей нашего пылкого Мирабо из сертана..." Его жара хватило на три длинные речи, оставшиеся без ответа. На следующий день после решения Трибунала он произносил третью речь; упиваясь своей аргументацией, своими цитатами, иногда латинскими, своим голосом, он рассуждал о "мудром уроке, преподанном Трибуналом". Как раз в это время лидер правительственного большинства, вернувшийся от губернатора, вошел в зал. Взглянув искоса на оратора, он пошептался с некоторыми депутатами, а затем направился к Рамосу да Кунье, который готовил ответ Полидоро, и они, усевшись в стороне, принялись о чем-то говорить. Полидоро Кастро, весь во власти собственного красноречия, даже не посмотрел на лидера и не заметил, как тот подошел к столу президиума и что-то сказал на ухо председателю. Очнулся от своего опьянения Кастро лишь тогда, когда прозвенел звонок и председатель предупредил: - Время уважаемого депутата истекает... Не может быть, у него в запасе было два часа, а еще не прошло и часа, председатель ошибся. Нет, ошибается уважаемый депутат, его время действительно истекло. Возмущенно повернувшись к председателю, Полидоро бросил взгляд на лидера и понял, что тот собирается сделать какое-то важное сообщение. Для этого ему и понадобилась трибуна. Ну что ж, придется произнести четвертую речь. - Сейчас заканчиваю, сеньор председатель... Он пообещал уничтожить своего противника в следующем выступлении. Но Рамос да Кунья почему-то улыбнулся, услышав эту угрозу. А потом даже сел рядом с Кастро, чтобы выслушать лидера большинства, который уже откашливался в наступившей тишине. Разгромленный почти на голову, Рамос да Кунья спокойно поглядывал в потолок; видно, из толстокожих, решил Полидоро. Лидер правительственного большинства попросил у своих коллег внимания, он прибыл из дворца и будет говорить от имени губернатора, в напряженной тишине слова эти прозвучали особенно внушительно. Он прибыл из дворца, повторил лидер еще раз, наслаждаясь воспоминанием о залах и коридорах, куда он был вхож в любое время, пользуясь правом не согласовывать аудиенцию заранее. Он только что вместе с сеньорами губернатором, вице-губернатором, префектом столицы штата, секретарем путей сообщения и общественных работ, а также другими представителями власти участвовал в заседании, на котором сложный вопрос о холме Мата-Гато рассматривался в различных аспектах. Лидер сделал паузу, торжественно подняв руку. Губернатор штата - выдающийся государственный деятель, продолжал он, именно его в высшей степени гуманному вмешательству обязаны мы тем, что не пролилась кровь людей, которые оказались вынужденными захватить Мата-Гато. Теперь же Его превосходительство, всегда чутко относящийся к народным нуждам, связан по рукам и не имеет возможности воспрепятствовать действиям полиции, обязанной привести в исполнение решение Трибунала.