старым Франсиско, заключался для малыша целый мир. В тазу, где Ливия стирала белье, кораблик плавал долгие часы под восхищенными взглядами деда и внука. Он плыл без руля и кормчего и поэтому никогда на приставал к берегу, а все описывал круги или вдруг останавливался посреди своего водного пространства. И мальчик говорил на своем особом языке, похожем на язык араба Туфика: - Дед, делай бурю. Старый Франсиско знал, что малыш хочет, чтоб над его бухтой разразилась буря. Подобно Иеманже, бросающей на воду буйный ветер, старый Франсиско надувал щеки и выдувал на таз-бухту яростный норд-вест. Бедный кораблик кружился вокруг своей оси, мчался по ветру с небывалой быстротой, а малыш радостно хлопал перепачканными ручонками. Старый Франсиско еще больше надувал щеки, делая ветер еще сильнее. И свистел, подражая смертоносной песне норд-веста. Воды бухты, только что спокойной, как озеро, волновались, волны заливали кораблик, который все больше наполнялся водой и наконец медленно опускался на дно. Малыш хлопал в ладоши, а старый Франсиско смотрел на тонущий кораблик с печалью. Хоть и была это только игрушка, сделанная его собственными руками, но все же это был в конечном счете парусник, который шел ко дну. Волны бухты успокаивались. Теперь она была тиха, как озеро. Кораблик лежал на боку, на дне. Малыш засовывал руку в таз и вынимал кораблик. Игра начиналась снова, и так старик и мальчик проводили целые дни, склонившись над игрушечным морем, над игрушечным кораблем и над настоящей судьбой людей и кораблей в настоящем море. Ливия с печалью и страхом смотрела на заброшенных медведя и паяца, на игрушечный поезд. Ни разу малыш не запустил его во дворе, не устроил крушения. Ни разу не заставил медведя напасть на паяца. То, что творится на суше, не интересовало его. Судьбы моря, а не земли, занимали его воображение. Его живые глазенки неотрывно следили за игрушечным кораблем, за его борьбой со штормовым ветром, вылетающим из надутых щек старого Франсиско. А медведь, паяц и поезд лежали в углу, заброшенные. Раз только надежда блеснула в сердце Ливии. Это было, когда Фредерико (сына назвали Фредерико) вдруг покинул свой таз-бухту в разгар самой страшной бури и пошел искать паяца. А найдя, бережно поднял с пола. Ливия внимательно следила за малышом: неужто устал наконец от бурь и кораблекрушений? Может, интересовался так своим ботом, пока тот был новинкой? А теперь займется забытыми игрушками? Но нет, совсем нет. Малыш отнес паяца к тазу и посадил на корабль. Хотел превратить его в капитана. Странный это был капитан - в полосатых сине-желтых шароварах. Впрочем, подумала Ливия, теперь столько приходится видеть чужеземных моряков в самых разных одеждах, что, если б и впрямь появился какой-нибудь в таких вот шароварах, вряд ли бы это кого-то удивило... И с этого дня каждый раз, когда игрушечный кораблик шел ко дну, паяц (сражавшийся, разумеется, с бурей до последней секунды) тонул вместе со своим кораблем, погибая в пучине, как настоящий моряк. На дне таза его тряпочное тело раздувалось, словно в него вонзились тысячи раков. Малыш хлопал в ладоши, смеялся и восторженно смотрел на деда. Франсиско тоже смеялся, и игра начиналась снова и снова. Бедный кораблик столько уж раз шел ко дну, и паяц столько уж раз тонул, что тряпочное его тело прохудилось и однажды он остался без ноги. Но морские волки не просят милостыню. И странный моряк в сине-желтых шароварах продолжал бороться с бурями, бодро стоя на одной ноге у мачты своего корабля. Малыш говорил старому Франсиско: - Акуа села. Акула съела у паяца ногу, старый Франсиско понимал внука. Потом она съела голову, отвалившуюся во время одной особенно сильной бури. Но и без головы моряк (это был самый странный моряк изо всех, когда-либо плававших по морям мира) продолжал бодро стоять у руля, рассекая бурные волны на своем корабле. И малыш смеялся, и старик смеялся вместе с ним. Для них обоих море было другом, ласковым другом. Только Ливия не смеялась. Она смотрела на медведя и поезд, брошенных в углу. Для нее море было врагом, самым страшным из врагов. Люди, связанные с морем, напоминали ей игрушечного паяца в сине-желтых шароварах, случайно ставшего моряком: даже без ноги, калекой, боролся он с бешенством морской стихии, не выказывая при этом ни протеста, ни гнева. Старик и мальчик смеялись. Буря ревела над маленькой бухтой, кораблик несся по воле волн и ветра, одноногий моряк без головы пытался управлять кораблем, не желая сдаваться. "Франта" превратили в "Крылатый бот" и покрасили сызнова. Понадобилось также сменить паруса, и новое судно Гумы обещало стать самым быстроходным в здешних местах. Доктор Родриго дал свою половину суммы с тем, что Гума вернет ее, когда кончит выплачивать вторую половину бывшим владельцам. Эту часть поделили на десять помесячных выплат. То немногое, что было у Гумы, ушло на обновление судна. И "Крылатый" торжественно вышел в море. Срок, обещанный Ливии для того, чтоб скопить денег и войти пайщиком в дело ее дяди, вместо года растянулся на два. Ибо в конце первого года долг Жоану Младшему почти не уменьшился, а доктору Родриго не было еще выплачено ни гроша. Причиною тут была, разумеется, не неаккуратность, а то, что жизнь для моряков становилась все труднее и труднее. Грузов было мало, цены на фрахт стояли низкие - из-за конкуренции более быстрых и дешевых моторных катеров, - в делах был полный застой. Заработки становились все ниже и ниже, и набережная никогда еще не оглашалась столькими жалобами на распроклятую жизнь. Ливия уже отчаялась ждать, поняв что в этом году Гума не покинет море. Она и сама день-деньской трудилась, чтоб он мог поскорее выплатить долги и выкупить свободу для нового своего корабля. Жоан Младший торопил с уплатой, он сам нуждался в деньгах, не мог свести концы с концами после покупки барж. Доктор Родриго ничего не требовал, ждал терпеливо, но Жоан Младший буквально приставал к ним, почти не вылезал от них, подстерегал Гуму на пристани каждый раз, когда тот возвращался из плавания. Что, впрочем, в последнее время случалось не часто. Моряки проводили теперь много времени на базарной площади, беседуя о жизни, о застое, о трудных временах. Да еще зачастили в "3вездный маяк" - заливать тоску, благо сеу Бабау пока еще верил в долг, хоть и записывал аккуратно все расходы в потрепанную тетрадь в зеленой обложке. Гума брался за любые перевозки, даже если назад приходилось возвращаться порожняком, соглашался даже на короткие рейсы в Итапарику, но и так в конце месяца не хватало денег на очередную выплату Жоану Младшему. Ливия помогала старому Франсиско чинить паруса. Многие часы проводила она теперь, согнувшись над толстым холстом разорванного бурей паруса, с иглой в руке. Но почти вся эта работа делалась в кредит, дела шли плохо у всех на пристани. Так плохо, что грузчики даже поговаривали о забастовке. Гума по целым дням искал работу, старался совершать перевозки насколько возможно быстрее, чтоб закрепить за собой клиентов. Многие продали свои парусники и нанялись на разные работы в порту: грузчиками в доки, матросами на большие океанские суда, носильщиками - таскать чемоданы и тюки путешественников. И поскольку такая работа занимала мало времени, основную часть дня и ночи пели и пили. - Жоан Младший заходил, пока тебя не было... Гума сбросил дорожный мешок на постель. Взглянул на сына, играющего со старым Франсиско в обычную игру. Был конец месяца, и он обещал Жоану Младшему выплатить хоть сколько-нибудь. Но ничего не удалось отложить, из последнего рейса он вывез сущие гроши, это был рейс в Итапарику. Малыш смеялся, бегая вокруг таза с водой. Гума не стал обедать и сразу вышел. Не прошло я пяти минут, как Жоан Младший постучался к ним в двери: - Гума вернулся, хозяйка? - Вернулся, но сразу опять ушел, сеу Жоан. Жоан Младший недоверчиво заглянул внутрь комнаты. - Не знаете, куда он направился? - Не знаю, сеу Жоан, он только что вышел. - Ну что же, доброй ночи. - Доброй ночи, сеу Жоан. Жоан Младший удалился вниз по улице, покусывая ус. Керосиновые лампы на окнах освещали бедно убранные жилища коряков. В дверь одного из домишек входил какой-то пьяный, и Жоан услышал голос женщины, отворившей ему: - В хорошем виде ты приходишь, нечего сказать... Словно не довольно... На пристани собирались группами мужчины, беседуя. Жоан Младший стал расспрашивать о Гуме. Нет, не видели. На базарной площади кто-то заметил, что, кажется, он пошел в "Звездный маяк". - Заливать тоску... Кто-то другой спросил: - Как твои баржи, Жоан? Доходны? - Какое там доходны. У кого теперь есть доход? Расходы одни... Он махнул рукой и пошел дальше. Повстречался с доктором Родриго, который шел куда-то, куря сигарету. - Добрый вечер. - Добрый вечер, доктор. Я как раз хотел сказать вам пару слов... - В чем дело, Жоан? - Да насчет хозяйки моей. Вы к нам столько раз приходили, пока она болела, на ноги ее поставили. Вы ее спасли. Один только бог вам помог. А я с вами еще не расплатился. - Ничего страшного, Жоан. Я знаю, что дела у всех сейчас неважные... - Плохие дела, верно, доктор. Но вы должны получить за вашу работу, вы тоже не можете воздухом питаться. Как только будет возможность... - Не беспокойтесь об этом. Я обойдусь. - Спасибо, доктор. Родриго отошел, затягиваясь. Жоан Младший подумал о Гуме. Хотел было идти домой (времена и правда тяжелые), повернул было в обратную сторону, но внезапно решился и направился к "Звездному маяку"... Гуму он увидел сразу - за столом перед пустым стаканом. Шкипер Мануэл сидел возле него. С высокого табурета за стойкой сеу Бабау смотрел на посетителей грустно и сонно. Жоан Младший заметил, как шкипер Мануэл, сказав что-то безнадежно махнул рукой... Жоан стоял на пороге, словно не решаясь войти. Он рассматривал Гуму с восхищеньем и печалью, словно видел в первый раз. Длинные волосы свисали Гуме на лоб, и глаза глядели с каким-то испугом. "Боится", - подумал Жоан и невольно подался назад, словно намеревался уйти, так и не переступив порога. Но ему нужно было заплатить своим матросам на баржах - и он шагнул за порог. Несколько голосов приветствовали его - "добрый вечер". Он кивнул на обе стороны и тяжело опустился на стул рядом с Мануэлем. Шкипер сказал: - Как дела? - Казалось, он с трудом заставил себя заговорить с пришельцем. - Сеу Жоан... - начал Гума. Жоан Младший дернул себя за ус, спросил выпить. Шкипер Мануэл был очень мрачен и молчал, глядя на дно пустого стакана. Кто-то из посетителей кричал в углу: - Подадут нам сегодня или нет?.. Сеу Бабау записывал имена должников в тетрадь. Внезапно Гума резко поднялся, провел рукой по лбу, отбрасывая назад волосы, и сказал: - Пока ничего, сеу Жоан. Дела идут так скверно... Шкипер Мануэл отозвался эхом. - Так скверно... - И спросил необычно громко: - Сколько это будет продолжаться? Сеу Бабау взглянул на говорившего, рука его, сжимавшая карандаш, застыла в воздухе. В наступившей тишине ясней слышалась песня, которую пел слепой у порога. Печальная, заунывная. Она медленно вливалась в комнату, и Жоан Младший слушал, чувствуя, как она постепенно овладевает им. Шкипер Мануэл ответил на свой собственный вопрос: - Я думаю, что это никогда уж не кончится. И все мы умрем с голоду... Сеу Бабау опустил свой карандаш. Почесал голову и улыбнулся, сам не зная чему. Закрыл тетрадь и перестал записывать долги. Голова его медленно опустилась на согнутую руку. Казалось, он дремлет. - Спустил паруса... - заметил кто-то. - Так скверно... - сказал Жоан Младший, имея в виду дела и время. Песенка слепого тихо тлела за дверью. Не слышно было звона ни единой монетки, капнувшей в его нищую жестянку. Но слепой все пел. И Жоан Младший слушал его, вопреки собственному желанию. Гума заговорил снова: - Я хотел в этом месяце заплатить вам, но я гол как сокол. Не было работы, вовсе никакой не было работы, сеу Жоан. Женщина вошла в таверну - Мадалена. Обвела взглядом пустые столы. Никто не пригласил ее. Она засмеялась, крикнула своим грудным голосом: - Здесь что, поминки? Все взглянули на нее. Шкипер Мануэл протянул ей руку - когда-то они были любовники. Но она подошла к их столу не из-за Мануэла, а из-за Жоана Младшего. - Угостишь рюмочкой, Жоан? Мальчишка принес стаканы. Песенка слепого (он пел о нищете своей и просил милостыню) казалась нескончаемой там, за порогом. Гума продолжал: - Сеу Жоан, потерпите еще, прошу вас. Будет же лучше когда-нибудь... Шкипер Мануэл усомнился: - Ты надеешься? Мадалена обвела взглядом троих мужчин. Потом крикнула хозяину: - Патефон онемел сегодня, да, Бабау? Бабау поднял опущенную на руку голову, сонно взглянул вокруг и нехотя двинулся заводить старенький патефон. Звонкая самба наполнила залу. Но и сквозь задорную ее мелодию звучала в ушах Жоана Младшего заунывная песенка слепого. - Дело в том, Гума, что я и сам завяз. Дьявольски завяз. Троим своим помощникам задолжал. Баржи пока что никакого дохода не принесли, только расходы. - Он взглянул на шкипера Мануэла, потом на Мадалену и махнул рукой: - Только расходы... - Я знаю, сеу Жоан. Я очень хочу расплатиться с вами, только вот как? - Я в тупике, Гума. Или достану денег, или мне придется спустить за бесценок одну из барж, чтоб уплатить собственные долги. Песенка слепого просачивалась в залу сквозь резкую музыку самбы. Гума повесил голову. Сеу Бабау вернулся за стойку и снова задремал над своей тетрадью. Мадалена с любопытством прислушивалась к разговору. - Я подумал... - начал Жоан Младший и осекся. - Что? - Продать бы нам парусник, ты б получил свою часть, я управился бы с делами. Мы бы могли договориться, ты пошел бы работать ко мне на баржу. - Продать "Крылатого"?! Песенка слепого совсем заглушила самбу. Хоть и слаба и тиха, казалась она громче и мощнее, ибо все собравшиеся в этот час в таверне слушали только ее: Сжальтесь над тем, кто навек потерял свет своих ясных глаз... Шкипер Мануэл также недоумевал: - Продать "Крылатый бот"? Мадалена вытянула руку на столе: - Такого красавца - и вдруг продать... - Да иначе нам не выпутаться, - оправдывался Жоан Младший. Он повторил: - Не выпутаться... - Сеу Жоан, подождите еще с месяц, я достану денег. Даже если весь месяц мне придется голодать... - Да я не из-за себя, Гума. У меня самого долги. - Он боялся, что подумают, что он наживается на ком-то. Песня слепого терзала его. - Ты ведь знаешь, что я не такой человек, чтоб наживаться на других... Я ни с кого не хочу кожу сдирать. Но положение такое дрянное, что я другого выхода не вижу... - Только месяц... - Если я завтра людям не заплачу, они уйдут. Шкипер Мануэл спросил: - И ничего нельзя придумать? - Что же? - Попросить еще у кого-нибудь взаймы? Стали думать - у кого. Мануэл вспомнил даже о докторе Родриго. Но как Гума, так и Жоан были ему уже должны. Нет, этот не годится... Жоан Младший продолжал оправдываться: - Спросите у старого Франсиско, наживался ли я когда-нибудь на беде другого. Он меня знает уж столько лет... (Ему хотелось попросить слепого, чтоб замолчал.) Мадалена кивнула на сеу Бабау: - Кто знает, может, он выручит? - А и то... - сказал Мануэл. Гума смотрел на них смущенный, словно умоляя спасти его. И Жоан Младший продолжал оправдываться - у него было желание подарить Гуме парусник, а потом броситься в воду, ибо как будет он смотреть в глаза помощникам, которым не платит? Шкипер Мануэл поднялся, подошел к стойке, взял легонько под руку Бабау. И привел его к столу. Бабау сел рядом с ними: - В чем дело? Гума почесал голову. Жоан Младший был весь поглощен песней слепого. Пришлось говорить шкиперу Мануэлу. - У тебя с деньгами как? - Когда получу сполна то, что вы все мне задолжали, разбогатею... - засмеялся Бабау. - А знаешь ты кого-нибудь, кто мог бы выручить? - Сколько тебе нужно? - Да это не мне. Это вот сеу Жоану и Гуме. - Он повернулся к Жоану Младшему: - Сколько надо сразу же? Жоан Младший по-прежнему прислушивался к стонущей мелодии слепого певца. Он объяснил: - Мне только заплатить своим помощникам. Гума мне должен, ты ведь знаешь, как теперь всем трудно... Гума прервал: - Я отдам, как только достану хоть сколько-нибудь денег. Понимаете? Сеу Бабау спросил: - Да сколько нужно-то? Жоан Младший прикинул в уме: - Сто пятьдесят меня бы выручили... - В моей кассе и половины нет. Могу открыть, сами увидите... - Он задумался: - Если б речь шла о пятидесяти мильрейсах... - Пятьдесят тебе не хватит? - Мануэл взглянул на Жоана Младшего. - Пятидесяти и на уплату одному помощнику не хватит. Сто пятьдесят - это еще тоже не все, что им причитается. - Ты сколько должен был отдать, Гума? - Я выплачиваю по сто в месяц... Но я в том месяце тоже не уплатил. Сеу Бабау поднялся и направился во внутреннее помещение. Мадалена вздохнула: - Если б было у меня... Патефон замолчал. Все сидели тихо, слушая песню слепого. Сеу Бабау вернулся и принес пятьдесят мильрейсов билетами по десять и пять. Отдал Гуме: - Ты мне вернешь после первого же рейса, хорошо? Гума протянул деньги Жоану Младшему. Шкипер Мануэл положил руку на плечо Мадалены. - Подцепи полковника, который даст нам в долг сотню. Она улыбнулась: - Если я сегодня выручу пятерку, то буду считать себя счастливой... Гума сказал Жоану Младшему: - Подождите еще несколько дней. Попробую достать недостающее. Жоан Младший кивнул. Мадалена вздохнула с облегчением и принялась непринужденно болтать: - Вы знаете Жоану? Ты знаешь, правда, Мануэл? Так вот, сидит она сегодня у окна и видит, что какой-то тип с нее глаз не спускает. Ну она и... Но Гума прервал: - Вы все знаете, что этот бот не дает мне никакого заработка. Он, собственно, и не мой еще, я за него и четверти не заплатил. И задолжал вам, Жоан, и доктору Родриго. Но если я останусь без судна, то что оставлю я в наследство сыну? Здесь, на море, долго не проживешь, настигнет тебя в один прекрасный день буря, ну и отправишься далеко. Разве что для тех, у кого нет ни жены, ни детей... - Тяжкая доля, - согласился Мануэл. - За то я и не хочу детей. Хозяйка-то хотела бы... - А жена у тебя красивая, - сказала Мадалена Гуме. - Ты ее знаешь? - Я видела вас вместе на улице. Песня слепого все лилась через порог. Снова подали водки. Жоан Младший сказал: - Достать бы мне еще десятку, я б каждому хоть по двадцать отдал... Может, остаток подождали бы. - Десятку я тебе завтра утром достану, - отозвался Мануэл. - У хозяйки, возможно, есть. - А у нас в доме - новенькая,- сказала Мадалена. - А, в вашем стаде новая телушка появилась, вот как? - Новая телушка... Скорей старая корова... Не дай тебе боже... - Кто ж она? - Старушенция, правда. Говорит, что была женой Шавьера. - Шавьера? Капитана "Совы"? - Его самого. - Он нам когда-то о ней рассказывал, - сказал задумчиво Гума. - Верно, помню, - подтвердил Мануэл. - Он был так влюблен в нее. Она его бросила, и он даже шхуну назвал так, как она его самого звала - "Совой". - Чудак какой-то, - Мадалена сделала насмешливую гримаску, - никогда другого такого не видала... - Ты очень дружил с Руфино, правда? - Жоан Младший вдруг обернулся к Гуме. - Почему вы спрашиваете? - Гума явственно слышал теперь песню слепого. - Говорят, он убил жену, она ему рога наставляла с матросом каким-то. - Я тоже слышала, - подтвердила Мадалена. - А я в первый раз слышу. И если так, то он прав. Честный был парень. - Другого такого ловкого лодочника на всем побережье нет, - сказал Мануэл. Гуме слышался голос Руфино, повторявший "братишка, братишка". Одно его утешало - мысль, что Руфино так и не узнал, что и он, Гума, его предал. Жоан Младший заключил беседу: - Я б на его месте того типа тоже прихлопнул... В эту минуту вошел Манека Безрукий. Он сел за столик рядом с друзьями и сказал громко, обращаясь ко всем присутствующим: - Вы уже слышали новость? Все навострили уши. Манека Безрукий рассказал: - Шавьер продал шхуну Педроке за бесценок и поступил матросом на греческий корабль, который сегодня снялся с якоря. - Что ты говоришь? - То, что слышите. Ни с кем не посоветовался. Отплыл так с полчаса назад... - Из-за этой женщины... - пробормотала Мадалена. - Говорят, на этом греческом корабле команде жрать нечего, - заметил негр, сидевший за соседним столиком. Они вышли. За порогом слепой все пел. Он вытянул руку с жестянкой, и Жоан Младший бросил в нее монетку в два тостана. Купить табаку, чтоб выкурить трубку сегодня вечером, уж не придется. Араб Туфик понес большой ущерб из-за бегства Шавьера. Через пять дней должен был прибыть большой корабль с грузом контрабандного шелка. Как доставить его на берег без помощи парусника и надежного человека, который управлял бы этим парусником? Он объяснил Ф. Мураду: - Все потому, что пьяница был. На того, кто пьет, надеяться нельзя. Я теперь договорюсь с кем-нибудь понадежней. - Договорись как можно скорее. Необходимо доставить груз вовремя. Туфик отправился на пристань. Попробовал выспросить у сеу Бабау, как там с финансами у моряков. Узнал о том, что случилось накануне, узнал, что хозяин таверны ссудил деньгами Гуму, что дело чуть не дошло до продажи "Крылатого бота". Спросил: - А можно на него положиться? - На Гуму? - Ну да. - Нет на всем побережье человека честней его. Араб сразу же и отправился к Гуме. Ливия открыла: - Гума ушел, но он скоро вернется, сеу Туфик. Вы подождете? Он сказал, что подождет. Пройдя в комнату, он сел на единственный (и дырявый) стул и, задумчиво вертя в руках шляпу, смотрел сквозь открытую дверь на ребенка, бегающего по лужам во дворе. И вдруг Туфик вспомнил, что Родолфо сказал ему однажды (Туфик разыскал его, чтоб узнать, не согласится ли Гума участвовать в одном контрабандном деле): "Мой зять не тот человек, что тебе нужен, турок". Никогда не пойдет он на такое, уверен был Родолфо. И сейчас Туфик подумал, что может, и не стоит дожидаться. Но надо было срочно найти замену Шавьеру. Гума подходил по многим признакам: лучше всех умеет управлять парусником, судно у него легкое и быстроходное, да к тому ж он остро нуждается в деньгах, долгов много. Но хватит ли у него храбрости ввязаться в подобные дела? О каких-то там принципах Туфик даже и не вспомнил, но вот хватит ли храбрости?.. Он встал и подошел к окну. Гума показался в конце улицы. Увидев Туфика, зашагал быстрее. - Что хорошего, сеу Туфик? - Я хотел поговорить с вамн. - К вашим услугам... Ливия вошла в комнату и смотрела на мужчин с тревогой. Гума предложил: - Выпьете, сеу Туфик? - Разве что стаканчик. - Ливия, угости сеу Туфика. Туфик указал на ребенка во дворе: - Сынок? - Он самый. Ливия принесла выпивку. Туфик налил себе. Когда Ливия вышла, он придвинул свой дырявый стул к ящику, на котором сидел Гума: - Простите, сеу Гума, за вопрос, но как у вас с деньгами? - Да неважно, сеу Туфик, по совести сказать, неважно. Застой, сами знаете. А вам зачем? - Да, плохие времена, очень плохие. Но и сейчас человек решительный может заработать много денег. - Не вижу как... - Вы еще не выплатили за новый бот, правда? - Пока что нет. А как же вы считаете, можно заработать? - Вам известно, что Шавьер уехал? - Известно. Жена его здесь появилась. - Какая жена? - Его. Он был женат. - Так вот из-за чего... Он ведь у меня работал, вы не знали? - Слыхал. - Посадил меня на мель, как вы тут выражаетесь. А работа у него была такая, что приносила много денег. - Принимал контрабандный товар? - Некоторые наши заказы, что прибывали на кораблях... - Не хитрите со мной, сеу Туфик, не тратьте попусту время. Все давно все знают. А теперь вы хотите втянуть в эти дела меня? - Вы смогли бы выплатить за свое судно в течение двух-трех месяцев. Дело выгодное. За один раз можно заработать не меньше пятисот мильрейсов. - Но если дознается полиция, богач пойдет ко дну. - У нас все так налажено, что не дознается. Дозналась хоть раз? Он нерешительно посмотрел на Гуму: - В среду прибывает немецкий пароход. Он доставит большой груз. Дело выгодное... - Он осекся. - Сколько вы еще должны за бот? Много? - Примерно восемьсот. - Вы можете заработать пятьсот одним махом. Крупное дело, три рейса, не меньше. За одну ночь вы загребете кучу денег. Он говорил, прижав голову к плечу Гумы, громким шепотом, как заговорщик. Гума подумал, что, может, стоит пойти на это рискованное дело раз или два только чтоб выплатить за бот, а потом махнуть этим арабам рукой - и поминай как звали. Туфик, казалось, отгадал его мысли: - Два-три раза проделаете что надо, заплатите за судно, а потом можете и не продолжать. У меня выхода нет, мне немедля человек нужен. Освободитесь от долгов. К тому ж речь идет всего об одном или двух грузах в месяц. А в остальные дни вы свободны, плывите куда хотите, можете мне и на глаза не показываться. Туфик смолк и ждал ответа. Гума задумался. Согласиться разве на первое время? Оплатить судно - и бросить. Сам Туфик предложил это. Страха Гума не испытывал, его даже привлекали опасные рейсы. Боялся лишь, что вдруг попадет в тюрьму, и Ливия тогда с ума сойдет от огорчения. Она уж из-за брата исстрадалась... Он услышал голос Туфика: - Хотите денег вперед? Вспомнил Жоана Младшего, задолжавшего помощникам, почти решившегося продать одну из барж... - Вы мне дадите вперед сто мильрейсов? Тогда я согласен. Араб сунул руку в карман брюк, достал сверток бумаг. Это были письма, квитанции, векселя. И вперемешку со всеми этими грязными, измятыми бумагами - деньги. - Вы знаете, где Шавьер принимал грузы шелка? - Нет. Где? - В порту Санто-Антонио. - Близко от маяка? - Там. - Ладно. Гума протянул руку и взял деньги. На пороге показался старый Франсиско. Туфик простился, тихонько напомнив Гуме: - В среду в десять. Чтоб судно было наготове. Старый Франсиско приветствовал Туфика, когда тот уже выходил: - Добрый день, сеу Туфик. Ливия поинтересовалась: - Что он хотел? - Узнать о Шавьере. Кажется, Шавьер остался ему должен. Старый Франсиско взглянул недоверчиво. Ливия заметила: - Я уж думала, он у нас совсем поселился. Мальчик во дворе заплакал. Гума пошел за ним. Ночь над землею веяла теплом. Но над морем дул свежий ветер, пробирающий до костей. На небе в звездах стояла большая желтая луна. Море было покойно, и только песни, доносящиеся с разных сторон, нарушали тишину. Неподалеку от "Крылатого бота" покачивался на якоре "Вечный скиталец", и Гуме слышны были любовные вздохи Марии Клары. Шкиперу Мануэлу нравилась любовь на палубе в лунные ночи под широким небом. Посеребренное луною море расстилалось вокруг любящих. Гума подумал о Ливии, которая сейчас дома, одна, в тревоге. Она никогда не могла примириться с той жизнью, какую он вел. После гибели "Смелого" она жила в вечной агонии, после каждого рейса ожидая увидеть мужа мертвым. Если она теперь узнает, что он впутался в контрабанду, то уж ни на мгновение не сможет быть спокойной, ибо к страху за его жизнь прибавится еще страх за его свободу. Ей теперь все время будет он представляться за решеткой... Гума клянется сам себе, что бросит эти дела сразу же, как выплатит долг за парусник. Сегодня - первая ночь, и на рассвете он получит пятьсот мильрейсов. Он отнесет деньги Жоану Младшему, скажет, что достал у друзей. Останется только доктор Родриго, ну, а он уж подождет. Еще два таких рейса - и новое судно будет оплачено. Тогда он подработает немного еще, продаст "Крылатый бот" и войдет пайщиком в это дело с магазином, которое предлагает дядя Ливии... Как? Продать "Крылатого"? После стольких жертв? Так трудно было его приобрести, а теперь вдруг продать за бесценок, чтоб стать приказчиком в какой-то лавчонке? Оставить море, вольные паруса под ветром, родной порт? Нет, такое моряку не под силу, в особенности когда ночь так хороша, так полна звезд, так светла под круглой луной... Однако уже больше десяти, а Туфика все не видно. Гума видел, как грузовой немецкий пароход вошел в гавань. Было три часа дня. Пароход не пристал, он был слишком огромен для здешней узкой гавани, остался на якоре неподалеку, выпуская огромные клубы дыма. С палубы "Крылатого" Гума различал огни парохода. Ливия, наверно, думает, что муж уже ушел в плавание, уже рассекает волны реки, везя груз в Мар-Гранде. Она ждет его возвращения не раньше рассвета. Наверно, в волнении, наверно, страшится за него, а когда он войдет, бросится ему на шею, спрашивая, скоро ли они переедут в город. Магазин... Продать судно, оставить порт. Он подумал об этом в первый раз, когда предал Руфино. Во второй - когда потерял "Смелого". Но теперь ему не хочется этого. На суше умирают так же, как и на море, страх Ливии - просто глупость. Однако песня, в которой говорится о том, как несчастна судьба жены моряка, не молкнет в здешних краях. Слышна и сейчас... Гума с нежностью проводит рукой по борту "Крылатого". Один лишь "Вечный скиталец" может поспорить с ним. Да и то потому лишь, что им управляет такой мастер своего дела, как Мануэл. "Смелый" тоже был хорошее судно. Не такое, однако, как "Крылатый". Даже сам старый Франсиско, со всем его опытом, говорил, что такого судна, как это, он еще не встречал. А теперь вот - продать его... Он услышал, как Туфик спрыгнул с высокого берега на ют "Крылатого". С ним был другой араб, в кашне, обернутом вокруг шеи, несмотря на жару. Туфик представил: - Сеньор Аддад. - Капитан Гума. Араб приложил руку к виску, словно отдавая честь. Гума сказал: - Добрый вечер. Туфик внимательно осматривал бот: - Вместительный, а? - Самый большой в порту. - Я думаю, за два рейса вы весь груз перевезете. Аддад кивал головой. Гума спросил: - Пора отчаливать? - Подождем. Рано еще. Арабы уселись на юте, начав длинный разговор на своем языке. Гума молча курил, слушая песню, доносящуюся со старого форта: Мой любимый ко мне не вернулся, он остался в зеленых волнах. Арабы продолжали свою беседу. Гума вспоминал Ливию. Она думает, что он в плавании, что он в эту пору пересек уже вход в гавань. Внезапно Туфик, повернувшись к нему, сказал: - Красивая песня, правда? - Очень. - Жалостная такая. Второй араб молчал, задумавшись. Потом запахнул пиджак и сказал что-то по-арабски. Туфик рассмеялся. Гума смотрел на них. Голос, доносящийся со старого форта, угас, и теперь ясно слышался скрип досок под телами мужчины и женщины на шхуне шкипера Мануэла. Примерно около полуночи Туфик сказал: - Можем отчаливать. Гума выбрал якорь (Аддад с любопытством разглядывал татуировку у него на руке), поднял паруса. Судно развернулось и начало набирать скорость. Показались огни парохода. Снова раздалась песня со старого форта. Жеремиас в эту звездную ночь приветствовал, верно, луну, освещающую путь кораблям. На боте Гумы царило молчание. Когда были уже вблизи корабля, Туфик сказал: - Остановитесь. "Крылатый" остановился. Повинуясь жесту Туфика, Гума спустил паруса. Бот медленно покачивался на волнах. Аддад свистнул условным свистом. Ответа не последовало. Попытался снова. На третий раз они услышали ответный свист. - Можем подойти, - сказал Аддад. Гума взялся за весла, не подымая парусов. Бот обошел кругом огромный корабль, причалив к его боку с той стороны, где открывался путь на Итапажипе. Показалась на мгновение чья-то голова. Послышалось несколько отрывистых слов на непонятном Гуме языке, и голова скрылась. Аддад распорядился пройти еще вперед вдоль корпуса корабля. Они остановились перед большим отверстием. И двое людей начали спускать тюки шелка, которые Гума и Туфик сразу же складывали в трюме бота. Никто не заметил их. Бот медленно отделился от корабля. Уже далеко, после того как пересекли фарватер, подняли паруса и пошли на большой скорости, не зажигая фонаря. Ветер был попутный, и вскоре достигли порта Санто-Антонио. Море здесь волновалось сильнее, и волны подымались высоко, но бот большой и крепкий и стойко выдерживал их удары. Туфик заметил: - Мы быстро дошли. На пристани их уже ждали. Один из встречавших, хорошо одетый человек, шагнул вперед: - Все в порядке? - Сколько еще рейсов? - На таком паруснике, как этот, - только один. Хорошо одетый человек внимательно всматривался в Гуму, помогающего разгружать тюки шелка. Их следовало затем доставить в один дом, выходящий задней стеной в порт. - Это тот самый парень? - Тот самый, сеньор Мурад. Гума взглянул на богача. Это был толстый, гладко выбритый человек, весь в черном. Он опустил руку на плечо Гумы. - Парень, ты можешь заработать со мной кучу денег. Если не станешь хитрить. Еще раз окинул быстрым взглядом груз и сказал Туфику: - Присмотрите, чтоб все было в порядке. Я ухожу, мой Антонио заболел. Антонио был его сын, студент юридического факультета. Богач обожал своего ученого кутилу. Он все прощал ему и приходил в восторг, увидев имя сына под какой-нибудь статейкой в газете или журнале... Поэтому Аддад сказал так участливо: - Антонио заболел? Я зайду его навестить. Ф. Мурад, прежде чем уйти, еще раз тронул Гуму за плечо: - Будь со мной по-хорошему, не раскаешься. - Будьте спокойны. За углом, через улицу и еще через переулок, богача ждал автомобиль. Кончив разгрузку, "Крылатый" отправился в новый рейс. Трюм его снова был набит тюками шелка. Гума потерял счет, сколько тюков они перетаскали. Туфик передал одному из своих помощников пачку денег, которые тот пересчитал при свете карманного фонаря. - Все правильно, - сказал с ужасным акцентом человек, стоящий сзади считавшего. Судно отчалило, снова пошло по направлению ветра, подняли паруса и дошли без каких-либо осложнений до порта Санто-Антонио. На сей раз Туфик предложил Гуме выпить. Судно разгрузили. Аддад вошел в дом и что-то замешкался. Гума разжег трубку. Туфик подошел к нему. - Я вам сообщу, когда вы мне снова понадобитесь. - Он вынул два билета по двести и протянул Гуме:: - Вы никогда не видели этого дома, ясно? - Слово моряка. Туфик улыбнулся: - Красивая песня, та, что недавно пели, верно? Он застегнул пиджак и тоже вошел в дом. Гума крепко сжал в руке два денежных билета. "Крылатый" развернулся на волнах и отошел в надвигающемся рассвете. И только когда вокруг зашумело широкое море, Гума почувствовал, до чего устал. Он вытянулся на досках палубы, пробормотав: - Можно подумать, что я все время боялся. Маяк тускло мигал в наступающем рассвете. Жоан Младший сказал ему: - Ты человек слова. - Я взял в долг у жениного дяди. Теперь ему буду выплачивать. Лавка приносит доход, старик, кажется, собирается открыть большой магазин. Даже предлагал мне стать его компаньоном. - Я однажды застал его у вас. - Хороший старик. - Сразу видно. Дней через десять явился Родолфо. Гума накануне вернулся из рейса в Кашоэйру и еще спал. Старый Франсиско ушел за покупками. Родолфо немножко поиграл с малышом и разговорился с Ливией: - Ты все еще так же беспокоишься? - Когда-нибудь привыкну... Придет такой день. - Да что-то долго не приходит. Он взглянул на племянника, тянувшего его за руку - показать игрушечный кораблик в тазу. И снова обратился к сестре: - Ты ведь хотела, чтоб он поступил работать к старикам, в лавку. - Я б рада была, конечно. - Так момент наступил... - Что ты хочешь этим сказать? - встревожилась она. Он искоса взглянул на нее. Если б она знала, то встревожилась бы куда сильнее. - Да ничего особенного. Из-за малыша. Растет ведь, потом привыкнет тут - и не оторвешь. Она смотрела все еще недоверчиво, но немножко успокоилась: - Я думала, случилось что-нибудь. И вдруг спросила: - Где ты достал деньги, которые дал в долг Гуме? - Я? - Но он быстро понял: - Мне подвернулась выгодная работа. Я б все равно пустил эти деньги на ветер... Она подошла и погладила его по голове: - Ты такой добрый. Гума проснулся. Пока Ливия варила кофе, Родолфо спросил: - Ты что, с контрабандой связался? - А ты откуда знаешь? - Я все о таких делах знаю. Я даже сам раз пришел к тебе с поручением от Туфика, но ничего не сказал - сестру пожалел. - В прошлый раз? - Ну да. - Ты не бойся, я там не приживусь. Выплачу за судно - и конец. Немного уж осталось. - Будь осторожен. Если такое дело провалится, то скандал будет громкий. С Мурадом ничего не стрясется, у него больше десяти тысяч накоплено, вылезет. Но под удар попадут такие бедняки, как ты. Имей это в виду. - Я там долго не задержусь. Я не хочу, чтоб Ливия... - Днем раньше, днем позже она все равно узнает. Какие деньги я тебе дал? Гума засмеялся. - Ты оказался на высоте? - Да чуть не засыпался. Будь осторожней. Дело это опасное. Ливия вошла, неся кофе и лепешки из маисовой муки. - Вы что тут секретничаете? - Ни о чем мы не секретничаем. Мы про малыша говорили. - Родолфо вот тоже считает, что нам хорошо было бы перебраться поближе к родственникам. - Из-за мальчонки,- подтвердил Родолфо. - Подожди, чернявая. Вот выплачу за бот - и переедем. Подработаю, войдем в пай. Теперь уж недолго. Гума ласково обхватил жену за талию. Она села к нему на колени. - Мне так страшно... Родолфо опустил голову. Во второй раз груз был маленький - французские чулки для франтих и духи. Гума получил сто мильрейсов. Все обошлось благополучно. На сей раз Ф. Мурад тоже отправился с ними на "Крылатом" и долго совещался о чем-то с одним пассажиром большого корабля. Потом заплатил много денег. Когда возвращались, сказал Гуме, мрачно сдвинув брови: - Ты никогда не видал меня на борту какого-либо корабля, парень. - Само собой разумеется. - Я слыхал о тебе. Говорят, ты парень смелый. Сколько еще ты должен за твой бот? - Когда внесу сегодняшнее сто, останется только триста пятьдесят. - Еще несколько рейсов, и бот твой. А потом ты нас покинешь? - То есть буду ли дальше работать на вас, сеньор? Думаю, что нет. - Не будешь? - Я ведь с самого начала так и сказал сеу Туфику. Что я возьмусь за это, но когда захочу - перестану. Я затем только и взялся, чтоб выплатить за бот. - Никто тебя не держит. - Вы не бойтесь, я ничего никому не расскажу. Рта не раскрою. - Я и не боюсь. Я знаю, что ты парень честный. Мне только кажется, что если б ты остался с нами, то мог бы заработать много денег. Он опустил руку на плечо Гумы: - Ты находишь эту работу очень опасной? - У меня жена и сын. Завтра полиция нападет на след и (он вспомнил слова Родолфо)... Вам-то, сеньор, ничего не будет. Вы богач. Удар падет на мою спину. Ф. Мурад понизил голос: - Ты думаешь, никто не знает, что я занимаюсь контрабандой? В полиции у меня есть свои люди. Я их купил. Мне трудно будет найти другого такого парня, как ты. Они продолжали путь в молчании. Когда стал виден берег, Мурад еще раз повторил: - Если останешься с нами, заработаешь много денег. - Я поразмыслю. Если решу... - Туфик говорил, что через месяц ожидается большой груз. Можно заработать двести мильрейсов, а то и больше... На следующий день он понес свой долг доктору Родриго. Заработал в последнем рейсе, сказал он. В Кашоэйре играл в рулетку и повезло. Поставил пятерку, а выиграл сто двадцать. И поскольку в этом месяце он уже заплатил часть Жоану Младшему, то теперь вот пришел отдать эту сотню доктору, с благодарностью. Родриго вначале не хотел брать. Сказал, что Гуме, верно, самому нужно. Но Гума настоял. Чем раньше он выплатит все долги, связанные с покупкой судна, тем ему будет легче. От доктора он отправился договариваться о рейсе в Санто-Амаро. За грузом вина. Обычные рейсы - это на жизнь. Деньги за контрабанду - только на оплату парусника. Выплатив все долги, придется, видно, еще немножко поработать на арабов, чтоб добыть еще примерно сотню. Тогда уж можно будет удовлетворить мечту Ливии - переехать в город и открыть магазин вместе со стариками. Может, даже и не придется продавать "Крылатого". Можно отдать его шкиперу Мануэлу или Манеке Безрукому напрокат, основав с ними товарищество. Оба с удовольствием возьмут в дело второй парусник. А у Манеки Безрукою так и вовсе одна лодчонка - он будет рад иметь возможность плавать на "Крылатом", так он гораздо больше заработает. А ему, Гуме, не придется окончательно расставаться с морем. Он сможет иногда тоже уходить с ними в плавание. Он не перестанет быть моряком, не оторвет от сердца все, что связано с морем. Он исполнит желание Ливии и сам будет доволен, переедет в город, не разлучаясь с морем. Вот это план! Лучше не придумаешь! Но чтоб осуществить его, придется еще некоторое время заниматься контрабандой, чтоб накопить денег и войти в пай с дядей. Еще месяца два-три, еще несколько рейсов - и хватит. Дело-то выгодное, тут ничего не скажешь. Жаль только, что вдруг вместо денег можно заработать тюрьму. Если б все раскрылось, скандал был бы на весь свет. У Ф. Мурада накоплено десять тысяч конто, спина-то у него крепкая, не сломается. Но он, Гума, у которого один бот, да и то пока что не свой... (Конто - старинная бразильская денежная единица, равная тысяче мильрейсов.) Нет, страха он не испытывал. И если думал об опасности контрабанды, то только из-за Ливии и сына. Перед его глазами все время был малыш, возившийся с корабликом у таза с водой. Маленький капитан. Любит море, сразу видно, что сын моряка. Когда вырастет, будет управлять "Крылатым ботом", не один рейс совершит в этих водах. Станет хвастать, что отец был лучший рулевой здешних мест, что, даже перебравшись в город, он не продал свой парусник и теперь еще время от времени уходит с сыном в плавание... Гума ласково провел рукой по борту "Крылатого"... Спустившись в трюм, он увидел сверток шелка. Совсем забыл... Накануне Ф. Мурад отдал ему этот отрез со словами: - Подари твоей жене. Торопясь домой, он совсем забыл об этом. Ливия будет рада. У нее мало платьев, и все плохонькие. Теперь у нее будет нарядное платье, как у городской модницы. Гума еще прибрал немного на судне и пошел домой. После обеда он закончит сегодняшние дела... Ливии ожидала его, сидя на окне с сыном на коленях. Он сразу показал ей шелк. - Забыл утром на боте. - Что это? - Посмотри сама... Он вошел. Она спрыгнула с окна, спустила малыша на пол. Внимательно рассматривая материю, сказала: - Но это же дорогой шелк... - И в глазах ее был тревожный вопрос. - Я его выиграл в лотерею на ярмарке в Кашоэйре. - Ты врешь. Почему ты мне правду не скажешь? - Какую правду? Я выиграл в лотерею, и все. Она медленно сложила шелк. Минуту помолчала, потом сказала вдруг: - Зачем ты хочешь, чтоб я все узнала от других? - Да о чем ты? - Так хуже. - Ты просто сумасшедшая... - Ты думаешь, я не знаю уже? Плохое быстро узнаешь. Ты связался с контрабандой, так? - Тебе Родолфо сказал? - Я его почти не вижу. Но все на пристани знают, что ты заступил на место Шавьера... - Вранье. Но невозможно было долее отпираться. Лучше все рассказать. - Ты разве не понимаешь, что мы завязли по уши и не было другого выхода? Жоан Младший хотел уж перепродать "Крылатый бот" кому-нибудь другому, тогда б мне пришлось наняться лодочником и мы никогда бы отсюда не уехали, как ты хочешь. Ливия слушала молча. Малыш выбежал из-за двери и ухватился за подол матери. Гума продолжал: - Ты же видишь... Я сделал для них всего три рейса, а уж оплатил почти весь долг за судно. Через месяц у нас будут деньги, чтоб переехать в город и войти в дело твоего дяди. - Он с трудом выдавил: - Если я впутался в это, так ведь из-за тебя и из-за сына. - Мне страшно, Гума. Не добрые это деньги. В один прекрасный день все обернется по-иному, что тогда с нами будет? Я и раньше боялась за тебя, а теперь вдвойне... - Так это ж ненадолго. Ничего не раскроется, как может раскрыться? Ты думаешь, полиции ничего не известно? Все ей превосходно известно, она этими известиями по горло сыта. И деньгами сеу Мурада. - Может, из полиции всего двое каких и знают. Когда-нибудь придет настоящий начальник, серьезный, и разом со всем покончит. - Тогда меня уж это не будет касаться. Через три, самое позднее - четыре месяца я все это брошу. А может, и раньше. Немножко поднакоплю и... - Сейчас, вижу, ничего уж не поделаешь, - произнесла Ливия печально. - Но ты мне обещаешь, что оставишь это, как только сможешь? Что переедешь со мною в верхний город? - Обещаю твердо. Тогда она развернула отрез щелка. Красивая материя. Она набросила шелк на себя, примеряя, как будет выглядеть платье. Улыбнулась: - Сошью, только когда ты бросишь эти дела. - Значит, скоро. И Гума принялся рассказывать перипетии своих контрабандных рейсов. Следующее плавание не дало того, что обещал Туфик. Груза прибыло меньше, чем ожидали, как объяснил арабам их соотечественник с парохода в нескончаемом разговоре на непонятном Гуме языке. Гума получил только сто пятьдесят мильрейсов. Туфик сообщил ему, что ожидается еще груз на этой же неделе. Но тут разразилась забастовка докеров и портовых грузчиков. Лодочники, матросы и капитаны мелких парусных судов в большинстве своем присоединились к бастующим. Забастовка окончилась успехом, плата за перевозки увеличилась. Но начались преследования, и одному докеру, по имени Армандо, пришлось бежать, скрываясь от полиции. Случилось так, что укрылся он на боте Гумы, отправлявшемся в плавание уже по новому тарифу. И на палубе, под звездным небом, докер рассказал Гуме многое, чего тот не знал до сих пор. И эта ночь стала для Гумы не ночью, а близящимся рассветом. Доктор Родриго очень помогал бастовавшим докерам. Когда все закончилось, он написал поэму, кончающуюся намеком на то, что чудо, которого ждала дона Дулсе, начинает осуществляться. Она согласилась, улыбаясь. Она за последнее время сгорбилась еще больше, но, послушав поэму, даже как-то распрямила плечи. И улыбалась, счастливая. Наконец-то она нашла слово, новое слово, чтоб сказать его обитателям бедных этих жилищ. Теперь они действительно могли называть ее добрым другом. Она знала, как отблагодарить их. Она снова обрела веру. Но только вера ее была теперь иная. В небе над Санто-Амаро звезда Скорпиона исчезла. Спустилась, наверно, к бастующим докерам. Гума проделал еще несколько рейсов для Туфика. Оплатил бот. Он даже подружился с арабом - такой всегда приветливый... Аддад, тот продолжал упорно и мрачно молчать, выцветшее кашне болталось вкруг его шеи. Мурад появлялся редко, только когда нужно было переговорить о чем-то важном со своими людьми на пароходе. Теперь у Гумы было отложено двести пятьдесят мильрейсов и долгов больше не было. Ливия уже говорила о переезде в верхний город как о чем-то очень скором, что должно произойти буквально на днях. Осталось приработать совсем немного - и можно будет внести пай в лавку дяди. Старик тогда сможет отдохнуть, ему становится очень трудно работать. Парусник перейдет к Манеке Безрукому, который будет каждый месяц выплачивать определенную сумму старому Франсиско. Привычный страх почти покинул Ливию, она ждала теперь спокойнее. В последнее время все шло так хорошо. Даже тарифы стали выше, жизнь на пристани понемногу налаживалась, кризис прошел - моряки сумели пережить его. Ливия любила теперь проводить ночи на палубе, когда малыш гостил в городе у дяди с теткой. Она подолгу лежала возле Гумы, подложив руки под голову, слушая песни пристани, глядя на желтую луну, на звезды без числа, чувствуя близкое присутствие Иеманжи, расстелившей свои волоса по водной глади. И думала, что море - и правда друг, нежный друг. И жалела Гуму, которому приходится оставить море, оставить свою судьбу. Но они не продадут парусник, - когда море так вот спокойно, они будут приходить сюда для мирной прогулки по волнам, смотреть на звезды и луну над морем, слушать эти печальные песни. И снова будут обнимать друг друга на палубе своего бота. Волны будут омывать их тела, и любовь от этого будет еще слаще. Кожа будет пахнуть морскою солью, в ушах отзовется тихий свист ветра, стон гитар и гармоник под пальцами негров, глубокие их голоса и голос Жеремиаса, поющий на старом форте вечную свою песню. Не услышат они только голос Руфино, потому что Руфино убил себя из-за изменщицы-мулатки. Увидят они, как плывут, грозно разрезая гребни волн, акулы, залюбуются прекрасными волосами Иеманжи, хозяйки всех морей и всех парусов. И Гума нежно проведет рукой по борту верного своего бота. Они ведь будут так скучать по всему этому там, в городе... Нет, "Крылатый" не перейдет в чужие руки, он по-прежнему останется с ними. А "Смелого" они тоже будут вспоминать... Мысль о том, что сын воспитывается в городе, что его ждет хорошее будущее, утешит их сердца, и принесенная ими жертва покажется менее тяжкой. Но все-таки будут они тосковать, ужасно тосковать по морю, так, как тоскуют только по родному существу. Ибо нет человека, который родился бы или долго прожил на море и не любил бы его всем сердцем и всею кровью. Любовь эта бывает полна горечи. Бывает полна страха и даже ненависти. Но не может быть равнодушной. И потому ей нельзя изменить и невозможно забыть ее. Ибо море - это друг, ласковый друг. И, быть может, море - это и есть те самые земли Айока, что для моряков становятся родиной. ЗЕМЛИ АЙОКА Роза Палмейрао больше не носила ножа за поясом и не прятала на груди кинжал. Известие, посланное ей Гумой, догнало ее где-то на севере, в какой-то жалкой каморке, за которую она не платила, потому что владелец боялся ее. Когда незнакомый матрос разыскал ее и сказал: "Гума просил передать, что твой внук уже родился", - она вытащила нож из-за пояса и вынула кинжал, спрятанный на груди. Правда, до того как делать это, она еще раз воспользовалась ими, чтоб "добыть Обратный билет". Ливия приняла ее как друга, с которым давно не видались. - Этот дом - ваш. Роза опустила голову, крепко прижала к груди ребенка, который вначале испугался, потом с усилием улыбнулась: - Гума - парень везучий. Малыш спросил: раз это бабушка, так, значит, жена дедушки Франсиско? Тогда Роза заплакала. Теперь ей уже можно было плакать, ведь у нее не было ножа за поясом и кинжала на груди... Она стала носить скромное платье и по целым часам просиживала у порога с внуком на руках. Иногда вечерами слыхала она, как поют на пристани АВС о ее подвигах, и слушала, зачарованная, словно пели не о ней, а о ком-то другом. Только море посылает своим сынам и дочерям подобные дары смирения, только море... Впервые пришлось Гуме везти контрабандный груз в разгар бури. Но он видел, что Ливия не очень встревожилась (в последнее время она была спокойна, ведь ждать осталось так недолго), и вышел из дому в хорошем настроении. Туфик ждал его на борту, и на сей раз, кроме Аддада, с ними отправлялся еще один молодой араб. Это был Антонио, сын Ф. Мурада, студент и литератор, которому любопытно было взглянуть, как перевозят контрабандные товары. Тучи сгущались на небе, ветер бешено рвал паруса. Большой корабль, поджидавший их далеко в море, был едва различим с палубы бота. Туфик сказал: - Вы находите, что будет буря? - Еще какая... Араб повернулся к сыну Ф. Мурада: - Лучше б вы шли домой, сеу Антонио, - Оставьте, пожалуйста. Так даже интереснее. Картина полнее. - Он обернулся к Гуме: - Вы думаете, есть опасность, капитан? - Всегда есть опасность. - Тем лучше Судно отчалило. Но не дошли еще и до волнолома, как хлынул дождь. Гума с трудом спустил паруса, и стали ждать сигнала с парохода. Приблизились с трудом, орудуя веслами. Туфик нервничал. Аддад плотней завязал кашне вокруг шеи. Антонио насвистывал, бравируя равнодушием, которого в действительности не испытывал. Парусник причалил к пароходу, тюки шелка начали совершать свой обычный путь. Но грузить было трудно, волны набегали частые и сильные, дождь падал яростный, и судно то подымалось, то опускалось, относимое в сторону от корабля. Наконец закончили погрузку. Гума развернул бот на бушующих волнах, прошли за волноломом, поплыли в направлении Санто-Антонио. Дикий ветер толкал их куда хотел. Не было в море ни единого суденышка, только лодка, приставшая у самого старого форта, не решаясь двинуться дальше. Ветер гнал "Крылатого" прочь с намеченного пути, бот был перегружен до крайности, маневрировать становилось все труднее. Гума, нагнувшись, вцепился в руль, волны мели палубу с обоих бортов. Аддад пробормотал: - Шелк весь промокнет. И стал искать на палубе доски, чтоб закрыть отверстие трюма. Он не видел бури, не видел грозящей смерти, видел только шелк, который промокнет и пропадет. Гума взглянул на него с восхищением. Туфик нервничал, он боялся за сына хозяина. Студент был бледен и стоял, прислонившись к мачте, молча. Один лишь раз он нарушил молчание, чтоб спросить Гуму: - Вы думаете, мы погибнем? - Можем и спастись. Все - судьба. Путь продолжали в молчании. Держались верного курса, но их все время относило далеко в сторону, к открытому морю, туда, где кончалось владение маленьких парусных судов и начинались пространства, подвластные лишь большим, мощным кораблям. Словно исполнялась, помимо его воли, мечта Гумы - отправиться в путешествие к дальним и чужим землям, подобно Шико Печальному. Они видели, как освещал их путь - предназначенный им путь - спасительный огонек знакомого маяка. Они и плыли туда, но не прямо, а далеко в стороне, на границе открытого моря, неведомого моря, того самого таинственного моря-океана, где произошло столько приключений, о которых повествуется в историях, рассказываемых по вечерам на пристани. Напротив них находился порт Санто-Антонио. Но их отнесло совсем в сторону, Гуме очень трудно маневрировать, чтоб ввести парусник в порт и поставить на причал. Впереди неподалеку - острые рифы под тонким слоем воды. Гума с трудом разворачивается на волнах, но валы-колоссы подымают легкий бот и с силой швыряют на подводные камни. Излишний груз, сложенный в трюме, оказался "Крылатому" не под силу, и он перевернулся, как игрушечный кораблик. Стаи акул ринулись на затонувший бот со всех сторон, они - всегда настороже, не упустят кораблекрушения. Гума увидел, как Туфик борется с волнами. Он схватил араба за руку, взвалил себе на спину. И поплыл к берегу. Слабый свет из порта Санто-Антонио тонул в темных волнах, но маяк послал широкую полосу света, осветившую дорогу Гуме. Взглянув назад, он увидел скопище акул вокруг разбитого бота и две человеческие руки, трепещущие в воздухе. Он положил Туфика на песок пляжа и, едва успев подняться, услышал голос Ф. Мурада: - А мой сын? Мой Антонио? Он был с вами! Был, да? Спасите его. Спасите. Я отдам вам все, что ни попросите! Гума едва держался на ногах. Мурад умоляюще протягивал к нему руки: - У вас тоже есть сын. Ради любви к вашему сыну... Гума вспомнил Годофредо в день спасения "Канавиейраса". Все, у кого есть дети, так вот умоляют. У него самого тоже есть сын... И Гума снова бросился в воду. Он плыл теперь с трудом. Он уже и раньше устал - от трудного этого пути сквозь бурю. И еще ему пришлось плыть с Туфиком на спине, борясь с волнами и ветром. И теперь силы его с каждой минутой убывали. Но он плыл дальше. И застал еще Антонио на поверхности воды, держащимся за корпус перевернутого судна, напоминающего тело мертвого кита. Он схватил юношу за волосы и поплыл обратно... Но что это? Море как будто не пускает его... Акулы, уже пожравшие Аддада, вереницей следуют за ним. Гума держит в зубах нож, волоча Антонио за волосы. Там, впереди, над черным морем, видится ему Ливия - почти спокойная, терпеливо ожидающая перемены их жизни к лучшему, Ливия, родившая ему сына, Ливия - самая красивая женщина на пристани... А акулы все ближе, догоняют его, и силы его уже иссякли. Он и Ливию не видит больше. Он знает только, что должен плыть, плыть, потому что спасает сына - сына Ф. Мурада или своего сына, он уже не знает теперь. А там впереди - Ливия, Ливия ждет его. Волны моря сильны и громадны, ветер свистит оглушительно. Но он плывет, разрезает руками воду. Он спасает сына. Быть может, это его сын? Почти у самого берега, там, где уже виден грязный песок порта Санто-Антонио, он не выдерживает и разжимает пальцы. Однако берег настолько близок, что волны несут Антонио прямо в объятья Ф. Мурада, который восклицает: "Сын мой! - и кричит: - Доктора! Скорее..." Гума тоже хочет на берег. Но стая акул заставляет его обернуться, схватившись за нож. И он еще сражается, еще успевает ранить одно чудовище, окрасить его кровью кипящие вокруг волны... Акулы увлекают его туда, где из воды еще виднеется опрокинутый корпус "Крылатого бота"... Буря побушевала некоторое время и стихла. Луна встала на небе, и Иеманжа распустила свои волоса по волнам, там, где исчез в морской глубине Гума. И увлекла его в таинственное путешествие к таинственным землям Айока, куда отправляются только смелые, самые смелые моряки. Ветер выбросил "Крылатый бот" на песчаный берег порта. МЕРТВОЕ МОРЕ МОРЕ - ЛАСКОВЫЙ ДРУГ Вот здесь погрузилось в воду тело Гумы. Шкипер Мануэл остановил свою шхуну, спустил паруса. На палубе "Вечного скитальца" - доктор Родриго, Мануэл, старый Франсиско, Манека Безрукий, Мария Клара и Ливия с сухими глазами. Они прибыли сюда рано утром. "Крылатый бот" удалось повернуть. В корпусе был пролом, но небольшой, плотник за несколько часов заделал его. Шкипер Мануэл привел бот в родную гавань. После завтрака пошел за Ливией. Роза Палмейрао и тетка Ливии остались с малышом, Манека Безрукий отправился вместе со всеми. Вот здесь, как раз здесь, тело Гумы погрузилось в воду. Теперь море спокойное и голубое. Вчера оно было бурное и зеленое. Но глазам Ливии оно предстает остановившимся - недвижная масса стоячей воды свинцового цвета. Оно тоже словно умерло, море. Вместе с Гумой. Все молчат. Старый Франсиско зажигает свечу. Каплет воском на блюдце, приклеивает. И осторожно опускает блюдце на гладь моря. Все глаза неотрывно следят за, свечой. Доктор Родриго не верит, что зажженная свеча может указать место, где под водой лежит утопленник. Но доктор молчит. Медленно удаляется свеча. Тихонько покачиваясь, плывет по волнам. Подымается и опускается, словно крохотный корабль-призрак. Все глаза неотрывно следят за нею, все рты плотно сжаты. Доктор Родриго вновь видит Гуму, укрывающего в трюме раненого Траиру, спасающего "Канавиейрас", вытаскивающего потерпевших кораблекрушение, перевозящего контрабандные грузы, чтоб заплатить долги. Старый Франсиско вновь видит Гуму на палубе, весело рассекающего волны килем своего бота. Шкипер Мануэл вновь видит Гуму в "Звездном маяке", что-то рассказывающего своим свободным, чистым голосом и характерным движением руки отбрасывающего назад длинные черные волосы. Мария Клара вспоминает, как под звуки ее песни состязался он в быстроте с Мануэлом. Манека Безрукий вспоминает о стычках и ссорах между ними, не мешавших им оставаться добрыми друзьями. Только Ливия не видит Гуму, только она не вспоминает о нем. Только она одна надеется еще обрести его. Свеча кружится по воде. Свинцовая вода для взора Ливии, свинцовая вода мертвого моря. Море без волн, море без жизни, мертвое море. Свеча останавливается. Старый Франсиско говорит тихо: - Он там. Все смотрят. Шкипер Мануэл сдергивает рубашку, бросается в воду. Манека Безрукий тоже. Оба ныряют, снова появляются на поверхности, снова ныряют. Но свеча плывет дальше, поиски продолжаются... Завтра старый Франсиско велит вытатуировать у себя на руке имя Гумы. Рядом с именами пяти затонувших шхун. И еще - брата. И еще - отца Гумы. Теперь рядом со всеми этими именами напишут имя племянника. Единственное имя, которое он никогда не напишет у себя на руке, принадлежит его брату Леонсио, человеку, потерявшему свой порт. А может быть, когда-нибудь придется еще написать на левой руке имя сына Гумы - второго Фредерико. Тогда будут два одинаковых имени - деда и внука. Но нет, Ливия, конечно же, увезет его подальше от моря, переедет с сыном в верхний город, к дяде с теткой. Так что имя сына Гумы никогда не появится на левой руке Франсиско рядом со всеми другими... Свеча медленно плывет дальше... Этой еще не так плохо, думает доктор Родриго про Ливию, у нее есть родственники, она будет теперь жить с ними, помогать в лавке. Другим хуже, для них остается только один путь - на улицу. Да, Ливия заслуживала иной участи. Очень сильно любила она мужа, пожертвовала из-за этой любви возможностью сделать лучшую партию. Теперь у нее остался сын, остался бот, уже ненужный, ибо некому им управлять... Теперь она ищет тело мужа, неотрывно следя за плывущей по воде свечой... Солнце встает, заливая белым светом море. Свеча, кажется, не собирается остановиться никогда. Шкипер Мануэл смотрит на свечу. Гума был хороший рулевой, единственный, кто мог победить шкипера Мануэла в состязании на быстроту. Он тихо говорит Марии Кларе: - Хороший был малый. Храбрец... Все услыхали эти слова. Хороший был малый, умер очень молодым. Единственный, кто мог обогнать шкипера Мануэля. Мария Клара вспомнила: - Он как-то раз обогнал тебя... - Но в первый раз я его обогнал. Мы были равны с ним, зато и состязались. Ливия смотрит на воду. У нее сухие глаза. Нету слез. Она уже выплакала их все - в первый час, как узнала. Но слезы ее высохли, она не думает ни о чем, не слышит ничего, не видит никого. Словно люди говорят где-то далеко-далеко, о чем-то, что ее совсем не касается. Она смотрит на свечу, плывущую по воде. Все как-то затуманилось у нее в мозгу, она словно и плохо помнит, что произошло. Ей хочется только увидеть Гуму в последний раз, увидеть его тело, взглянуть в его глаза, поцеловать его губы. Неважно, что тело его уже изуродовано и вздуто, неважно, что раки уже пожирают его. Неважно: Ливия хочет видеть своего мужа, единственного мужчину, которого любила. И внезапно она приходит в себя и начинает понимать, что произошло. Начинает понимать... Никогда уж больше не будет лежать она рядом с ним на палубе "Крылатого бота". Никогда уж больше не увидит, как курит он свою трубку, рассказывая о чем-то своим неторопливым голосом. Останется только его история - одна из многих, которые помнит старый Франсиско. Ничего больше не останется от него. Даже сына не останется, ибо сын пойдет другим путем, подымется в верхний город, забудет пристань, паруса, море-океан, которое так любил его отец. Ничего не останется от Гумы. Только история, которую старый Франсиско оставит в наследство морякам, когда настанет наконец его черед уйти в вечное плавание с Жанаиной... Свеча остановилась. Манека Безрукий бросается в воду. Плывет, ныряет. Безрезультатно. Но свеча неподвижна на волнах. Голова Манеки показывается из воды: - Я ничего не нахожу. Шкипер Мануэл тоже ныряет. Ничего... Манека Безрукий вскарабкался на палубу. Свеча стоит на воде, не двигаясь с места. Мануэл плывет, ныряет, ищет в самой глубине. Нет тела Гумы. Исчезло. Старый Франсиско говорит с убеждением: - Здесь, это точно. Теперь ныряют Манека и Мануэл одновременно. Ничего... Выплыли. Старый Франсиско сдергивает рубаху и бросается в воду. Он уверен, что это здесь. Но и старый Франсиско ничего не нашел. Ветер пробегает по волнам, и свеча плывет дальше. Пловцы возвращаются на палубу. Старый Франсиско не теряет надежды: - Он был здесь, но теперь уже далеко. Ливия опустила руки. Она знала, что должна отыскать тело Гумы. Больше она ничего не знала и не хотела знать. Она должна увидеть его в последний раз, проститься с ним. Тогда она сможет уйти отсюда навсегда, повернуться спиной к морю, пристани и парусам. Свеча плывет теперь далеко от них. Судно старается нагнать ее. Доктора Родриго уже охватывает нетерпение - слишком долго плывет эта свеча. Он не верит в подобные приметы, насмехается над ними, но люди рядом с ним полны такой веры, такой надежды, что он в конце концов подпадает под их влияние и теперь тоже неотрывно следит за свечой. И первый кричит: - Остановилась! - Вон там,- указывает Франсиско. Снова ищут, снова ныряют - и снова безрезультатно. Да и свеча остановилась ненадолго, вот уж плывет дальше. И они продолжают свой путь - бот медленно движется за свечой. ...Никогда больше не обнимет он ее на палубе "Крылатого". Никогда больше не станут они слушать вместе песни моря. Необходимо найти тело Гумы - для того хоть, чтоб в последний раз плыли они вместе на палубе своего бота. Он умер, спасая двоих, - это самая геройская смерть для моряка, такой смертью умирают излюбленные сыны Иеманжи. Он оставил по себе красивую славу, мало было таких храбрых и ловких капитанов, как он. Но Ливия не хочет предаваться воспоминаниям. Ее глаза следят за свечой, которая все плывет, плывет, все ищет, ищет бесполезно, вместе с людьми. Малыш дома, верно, плачет, зовет ее и отца. Роза Палмейрао, верно, украдкой вытирает глаза, она ведь любила Гуму как сына. Голова Ливии бессильно падает на сложенные руки. Доктор Родриго осторожно касается ее волос - и снова наступает тишина. Шкипер Мануэл зажигает трубку. Мария Клара обнимает Ливию, пытается утешить: "Такова наша судьба". Мария Клара родилась на море, жила всегда у моря. Для нее это закон, беспощадный закон: приходит такой день, когда мужчина навек остается в морских волнах, погибает вместе с затонувшим кораблем. А женщина ищет тело мужа и ждет, пока вырастет сын, чтобы увидеть и его гибель. Но Ливия не родилась на пристани. Она пришла из города, пришла из другой судьбы. Длинная дорога моря не была ее дорогой. Она вступила на эту дорогу из-за любви, потому-то и не умеет она смириться. Она не может принять этот закон моря как неизбежность, подобно Марии Кларе. Она боролась, она почти уж победила. Почти уж победила... Все было так близко... Рыдания разрывают грудь Ливии. Старый Франсиско опустил голову. Мария Клара сжимает руку Мануэла, словно желая защитить его от грозящей и ему смерти. Словно смерть витает вокруг них. Воды моря спокойны, для Ливии они мертвы - стоячая вода, свинцовое море, мертвое море. Свеча снова останавливается. Вечер опускается, солнце село. Мануэл снова ныряет. За ним - Манека Безрукий и старый Франсиско. Подымаются на палубу. Мокрое платье прилипло к телу. Темнеет. Манека говорит: - Может, он вернется ночью. Они всегда возвращаются ночью... - Вернется обязательно, - подтверждает старый Франсиско. Доктор Родриго делает Ливии укол. Она и сама - как мертвая. На берегу кто-то поет старую песню: Он остался навеки в волнах. Ливия открывает глаза. Из таинства внезапно упавшей ночи долетает до нее печальная песня: Мой любимый ко мне не вернется, он остался в зеленых волнах. Ливия слушает. Он остался в зеленых волнах... Мария Клара бережно поддерживает ее. "Крылатый бот", уже на якоре у причала, тихонько покачивается на воде. Но того, кто управляет им, нет - он остался в зеленых волнах. Песня заполняет пристань, камнем падает на спины людей, выпрыгивающих на берег. Ночь наступила. НОЧЬ ДАНА ДЛЯ ЛЮБВИ Дома ждала Ливию мать Гумы. Она появилась внезапно, без предупреждения. Рассказала Ливии, что видела сына своего один раз, много лет тому назад. Теперь она была совсем старая, хромая, полуослепшая. - Я живу почти что на милостыню. Знакомые помогают... Она не решилась признаться, что работает прислугой в публичном доме. Старый Франсиско заметил, насколько она постарела. Почти двадцать лет прошло с тех пор, как она появилась однажды в порту, разыскивая сына. Она хотела тогда увезти Гуму, он не отпустил мальчика. Если б она увезла его, было б, может, лучше. Наверняка Ливии не пришлось бы теперь плакать, а малыш не остался бы так рано без отца. Но судьба есть судьба, ее не изменишь. Роза Палмейрао появилась в дверях комнаты и сказала, что Ливии необходимо хоть немного поесть. Мать Гумы спросила: - Не нашли его, нет? - Нет. - Тогда я завтра утром зайду. Мне нельзя задерживаться. И она ушла. Почти слепая, находя дорогу ощупью в темноте. Одна луна светила ей в пути. Ливия прижала к груди сына и так застыла на долгое время. Тетка и дядя молча смотрели на нее. Тетка тихонько плакала. Роза Палмейрао молча поставила на стол ужин, к которому никто не притронется. В четвертый раз араб Туфик заходит в дом Ливии. Роза Палмейрао встречает его: - Она уже вернулась, сеу Туфик. Араб входит в комнату. Здесь предложил он Гуме участвовать в контрабандных делах. Здесь предложил ему смерть... Ливия появляется. Туфик встает ей навстречу, не зная, что сказать. Она ждет молча. - Он был честный и храбрый. Молчание. Глаза Ливии словно устремлены вдаль, кажется, что она ничего не видит и не слышит. Араб продолжает: - Он спас мне жизнь, Антонио он тоже спас. Не знаю, как и... Ему так трудно еще и потому, что эти слова надо произносить на чужом языке. - Вам что-нибудь нужно? - Ничего. - Вот то, что посылает вам сеу Мурад. Он сказал, что в любой момент, когда он может быть вам полезен, вы найдете в нем друга. Туфик кладет деньги на стол. Мнет шапку в руках. У него не хватает духу предупредить Ливию, чтоб никому ничего не рассказывала о контрабандных делах. Медленно пятится к двери. - Доброй ночи. И Туфик опрометью выбегает на улицу, чуть не сбив с ног прохожего, чувствуя комок в горле и неудержимое желание плакать. В домах, где в тот день, в час обеда, включили радио, настроив на одну из радиостанций Баии, люди услыхали, как диктор произнес: "Люди с пристани просят набожных сеньор прочесть "Отче наш", прося господа, чтоб удалось отыскать тело моряка, утонувшего прошлой ночью". Одна молоденькая девушка (жених которой был лоцман) вскрикнула, выскочила из-за стола, заперлась у себя в комнате и начала истово молиться. Родолфо пришел, когда все собирались уходить. Он только что узнал, весь день он проспал где-то. Он присоединился к тем, кто отправлялся на поиски. На сей раз вышли два парусника, Манека Безрукий вел "Крылатый бот". С ним были Родолфо и старый Франсиско. Другие шли на "Вечном скитальце". Парусники взяли курс на порт Санто-Антонио. Свеча покачивалась на воде там, где ее оставили прошлый раз. Парусники пошли вместе, рядом. В ночь тысячи звезд свеча поплыла по морю, ища тело погибшего. Все глаза жадно следуют за ее движением. Она плывет медленно, заплывая то в одну, то в другую сторону, не останавливаясь. На обоих судах паруса спущены. Луна бледным светом ударяет в их корпуса. Ночи на море, прекрасные, как эта, даны для любви. В такие ночи женщин, особенно страшащихся за жизнь своих мужей, ждет большая любовь. Сколько ночей, подобных этой... - Ливия, уронив голову на грудь, все вспоминает и вспоминает, - сколько ночей, подобных этой, провела она возле Гумы, и голова любимого склонялась к ее плечу, и огонек его трубки смешивался со светом тысячи звезд... Когда он возвращался штормовой ночью, бывшей всегда для Ливии ночью страдания, они вместе шли на палубу своего судна и обнимали друг друга под дождем, при свете молний. И страсть и нежность мешались со страхом и со страданием. Откуда это страдание? Из уверенности, твердой уверенности в том, что он не вернется после какой-нибудь бури. Эта уверенность делала ее любовь такой стремительной, порывистой. Он погибнет в море, она уверена была в этом. Поэтому каждый раз она обнимала и целовала его так, словно это последний раз. Штормовые ночи, ночи смерти, были для них ночами любви. Ночи, когда стоны любви летели над морем-океаном, как вызов... Они особенно страстно любили друг друга в бурю. В ночи, черные от грозовых туч, в ночи, лишенные звезд, когда луна покидает осиротелое небо, они обнимали друг друга на палубе, и любовь их имела вкус разлуки и гибели. В такие ночи, когда ветер властвует надо всем вокруг, когда норд-ост или свирепый южный дико воют над морем, потрясая сердца жен моряков, в такие ночи они прощались друг с другом, словно уж и не суждено им встретиться вновь. Даже в первый раз, когда они были еще не венчаны, они обнимали друг друга так, словно через несколько дней должно им было расстаться навеки. Было то на реке Парагуасу, близко от тех мест, где появлялся конь-призрак... Снова ныряет Мануэл, Манека Безрукий снова бросается в воду с борта "Крылатого". Свеча остановилась. Родолфо сдергивает с себя пиджак, он сейчас тоже бросится в море. И вот уже трое пловцов рядом разрезают воду, зеленоватую в эти ночные часы. Мануэл первый показывается на поверхности: - Он не вернулся еще. Если он вернется сегодня ночью, думает Ливия, они снова нежно обнимут друг друга, ведь ночь так хороша, вся пронизана звездами, а луна так щедро льет свой желтый свет. Такие ночи он любил проводить на палубе, куря свою трубку. Она лежала, раскинув руки, на досках, они вместе слушали песню, доносившуюся бог весть откуда. С другого парусника, с чьей-нибудь лодки, со старого форта, кто знает? Потом она подходила к нему и прятала голову на его широкой, крепкой груди. Слушала его рассказы о последних рейсах, его планы на будущее - и оба тянулись друг к другу робко, как в первый раз. Долго глядели на море, соглашаясь с песней, что море - ласковый друг и что ночь дана для любви. И тела их сливались в одно без борьбы и криков, тихо. Глубокий голос негра, поющего вечную песню моря, голос, полный чувства, полный тоски, веял над ними. Так бывало в ночи, подобные этой... Но он не вернется, он отправился в последнее плавание, предназначенное лишь морякам-героям - в плавание к землям Айока. "Остался навеки в волнах", - поется в песне. Судьба людей моря вся расписана в песнях. Доктор Родриго курит сигарету за сигаретой. Трубка старого Франсиско погасла. Он просит огня: - Дадите мне огня, доктор? В трюме "Крылатого бота" шкипер Мануэл и Манека Безрукий, насквозь промокшие, разговаривают с Родолфо. Он отходит от них и перепрыгивает на палубу "Вечного скитальца". Ему хочется быть поближе к Ливии. Тихо приблизясь, он проводит по ее лицу рукой, на которой еще не высохла морская вода. - Что ж теперь будет, Ливия? Она смотрит на брата, не понимая. Она еще не до конца поняла, что все переменилось. - Ты переедешь к дяде с теткой, да? Знаешь, Мануэл и Манека хотят взять напрокат твой бот, даже купить, если ты согласишься продать в рассрочку. Это лучший выход для тебя. Ливия поворачивает голову, смотрит на "Крылатый бот". Хорошее судно, одно из самых быстрых в порту. Лучше не сыщешь. С какой гордостью Гума всегда говорил это: "Лучше не сыщешь!.." Он любил свой бот, он купил его для сына, он умер, чтоб сохранить его. А теперь она его продаст, отдаст другому человеку все, что осталось на море от ее Гумы... Это все равно что продать свое тело, отдаться другому мужчине. - Я должна подумать. Роза Палмейрао сегодня вечером говорила, что судьба у каждого своя и ее нельзя изменить... Ливия запомнила эти слова. Нельзя изменить... Ливия повернулась к брату: - У Мануэла большой груз? - Ко дну тянет... - Спроси его потом, не может ли он передать часть мне. - А кто поведет судно? - Я. - Ты?! Родолфо не понимает ее. Да и кто ее поймет? Один старый Франсиско понял все. И его охватывает яростная досада на свою старость. Если б не проклятая старость, встал бы он сейчас за руль и... Ливия смотрит на "Крылатого" и чувствует глубокую нежность к нему. Продать его было бы все равно что продать свое тело. И бот и тело ее принадлежали Гуме, нельзя их продавать. Свеча остановилась впереди парусников. Родолфо нырнул, Франсиско последовал его примеру - старику тоже хочется быть полезным. Доктор Родриго смотрит на Ливию, не сводящую глаз с пловцов. Есть еще многое, чего доктор Родриго не понимает. Но он понимает, что решимость Ливии не идти на улицу, не продавать себя, а связать свою судьбу с тяжелым промыслом моряка - это тоже часть того чуда, какого ждет дона Дулсе. И чудо это начинает свершаться... Внезапно послышался далекий гудок корабля. Мануэл промолвил: - Просят помощи. Ночь, однако, была спокойна и светла. А гудки и сигналы SOS, посылаемые заблудившимся кораблем, слышались все чаще и явственней. Заблудившийся корабль... Заблудился, как тело Гумы, которое люди разыскивают в море по слабому огоньку свечи. Корабль, сбившийся с пути, не умеющий отыскать свой порт... Все глаза поворачиваются в ту сторону, откуда, как кажется, слышатся гудки. Протяжные, печальные, словно незнакомый корабль посылает в лунную ночь скорбные жалобы на свою судьбу. Те, кто искал тело Гумы, подымаются на палубу. Свеча снова поплыла вперед. Доктор Родриго кусает потухшую сигарету. Буксир проходит вдалеке - на помощь кораблю. Шкипер Мануэл делится своими сомнениями с доктором: "Ума не приложу..." Мария Клара растянулась в уголке на палубе. Для нее тоже все это очень тяжело. Она вспоминает ночь, когда погиб Жакес. Она плакала тогда, обнявшись с Ливией, они были как две сестры. Когда придет день и для ее мужа? Когда и его тело станут так вот искать в мертвом море?.. Свет буксира исчезает вдалеке. Родолфо оборачивается к Ливии: - Он спрашивает, не возьмешь ли ты рейс в Итапарику на завтра, с утра. У него там много груза... - Согласна. Парусники качаются на тихой воде почти без волн. В полночь свеча вдруг поплыла быстрее и ушла далеко-далеко. Парусники спешили за ней. Снова бросились в воду Мануэл, старый Франсиско и Родолфо. Манека Безрукий был наготове, чтоб помочь им, если найдут тело. И подумал, что Гума, наверно, уж весь вздулся, полон шевелящихся раков, неузнаваем. Он провел рукой по лицу, чтоб отогнать видение... В этом месте волны были выше. Снова, в последний раз, послышался гудок корабля. Но теперь он гудел по-другому, словно с надеждой, - заметили, видно, буксир... Пловцы снова поднялись на палубу, ничего не найдя. Свеча вдруг принялась описывать круги вокруг обоих парусников. Ливия опустила голову на руки. Желание видеть Гуму, ощущать его тело, чувствовать соленый вкус моря на его губах, слышать его голос целиком завладело ею. Вся во власти этого желания, сейчас только поняла она окончательно, что никогда уж больше его не будет, никогда уж больше не будет тех дней и тех ночей... И слезы потекли обильным потоком... Мария Клара, бросившаяся утешать, тоже заплакала, уверенная, что когда-нибудь и ее настигнет такое же горе... Свеча быстро кружится по воде, быстрая волна сваливает ее, блюдце опрокидывается и тонет. Старый Франсиско замечает: - Незачем искать больше. Он не появится больше. Если свеча перевернулась... Спускают паруса. Ливия уронила голову на грудь. Ветер, пролетая, шевелит ей волосы. Она смешала свои слезы с водой моря, она безраздельно принадлежит теперь морю, ибо там - Гума. И чтоб вновь и вновь чувствовать его присутствие, она должна быть вблизи моря. Здесь найдет она его всегда в ночи, что даны для любви. Сквозь слезы видит она тяжелую, маслянистую воду моря. Родолфо весь так и тянется к ней, страстно ища, чем утешить. Доктор Родриго сжимает пальцы, ему хочется, чтоб все это поскорей кончилось и все перестали наконец страдать. Но он знает, что Ливия никогда не перестанет страдать. И кусает потухшую сигарету. В море встретит она Гуму для ночей любви. На палубе, под ветром, вспомнит другие ночи, и слезы ее будут без отчаяния. ЧАСЫ НОЧИ Ливия, сжавшая руки. Ливия, погруженная в молчание. Холод пронизывает ее тело. Но с моря слышится песня - она несет тепло, даже радость. Ее муж далеко, он погиб в море. Ливия словно вся изо льда, блестящие влажные волосы сбегают ей на плечи. Нет, она не увидит мертвое тело Гумы, его устали искать, следуя за свечой, плывущей в тяжелых, маслянистых волнах остановившегося, запретного для всех моря, запретного, как тело Ливии. Многие кружили у ее двери. У ее тела без хозяина, у ее прекрасного тела. Ливия, всеми желаемая, сжала руки и погрузилась в молчание. Ни одного горестного крика не вырвалось у нее. Смуглая грудь дышала ровно. Теплый голос негра, поющего знакомую песню в часы ночи, согревал ее, как и прежде: О, как сладко в море умереть... Ни одного горестного крика... Только холод, пронизывающий насквозь, и видение мертвого моря с маслянистыми, словно покрытыми нефтью, волнами, под которыми, где-то глубоко-глубоко, плывет тело Гумы - корабль без руля. Рыбы ведут вкруг него свои хороводы. Иеманжа плывет с ним рядом, укрывая его своими волосами. Она возьмет его в путешествие к землям дальним, какие привелось увидеть лишь морякам с больших океанских кораблей. Он посетит вместе с нею самые прекрасные тайники моря. И будет продолжать свой путь, как моряк, ищущий в море свой порт. Ливия смотрит на мертвое море со свинцовой водою. Море без волн, тяжелое, маслянистое, как нефть. Где твои корабли, твои моряки и утопленники, мертвое море? Море рыданий, где твои вдовы, почему не идут на твои берега плакать о погибших мужьях? Где младенцы, затерявшиеся средь волн твоих в ночи бурь? Где паруса опрокинувшихся шхун, проглоченных тобою? Где мертвое тело Гумы, чьи длинные черные волосы так часто расстилались по синим твоим волнам, когда он, живой, плыл к берегу, спасая других?.. По свинцовым, тяжелым водам мертвого моря из нефти бежит, как призрак, свет маленькой свечи, ищущей тело того, кто умер. Нет, не только он умер - само море умерло, превратилось в нефть, остановилось, не рождает ни одной волны. Мертвое море, не отражаются звезды в тяжких твоих волнах... Если встанет большая луна, то желтый ее свет побежит по волнам мертвого моря, ища вместе с маленькой свечой тело Гумы - моряка с длинными черными волосами, что ушел по далекой тропе моря к Землям без Конца и без Края - к дальним берегам Айока. Ливия смотрит из своего окна на мертвое море без лунной полосы. Зарождается рассвет. Мужчины, бесцельно кружащие у ее двери, у ее тела без хозяина, расходятся по домам. Теперь все - таинство. Песня смолкла. Мало-помалу вещи вокруг оживают, жизнь возвращается, люди подымают головы. Рассвет разливается над мертвым морем. Только Ливия по-прежнему чувствует холод в сердце и во всем теле. Для Ливии ночь продолжается - беззвездная ночь над мертвым морем. ЗВЕЗДА РАССВЕТА Дона Дулсе смотрит из окна школы на улицу. Ночь еще противится рассвету. Парусники выходят в плавание. Сын Ливии остался дома, с теткой. Роза Палмейрао снова заткнула за пояс нож и спрятала кинжал на груди. Она кажется мужчиной на палубе "Крылатого бота". Но Ливия осталась женщиной, хрупкой женщиной. Первым разрезает волны "Вечный скиталец". Мария Клара поет песню пристани. В песне говорится о любви и разлуке. Шкипер Мануэл прокладывает путь "Крылатому боту" и, обернувшись, смотрит, как там управляется Ливия. Роза Палмейрао стоит у руля, Ливия подымает паруса своими тонкими маленькими руками. Волосы ее стелются по ветру, она стоит выпрямившись, глядя прямо перед собой - в море. Шкипер Мануэл дает ей обогнать его, он пойдет сзади, сопровождая "Крылатый бот". Морские птицы летают вкруг паруса, почти задевая крылом волосы Ливии. Она стоит, прямая, строгая, и думает, что в следующий рейс надо взять с собою сына, его судьба - море. Голос Марии Клары смолкает, внезапно оборвав мелодию, ибо в набирающем силу рассвете песня негра летит далеко над таинственным морем: Привет тебе, звезда рассвета... Звезда рассвета... На пристани, у причала, стоит старый Франсиско, задумчиво качая головой. Как-то раз, давным-давно, когда свершил он такое, чего не свершал до него ни один моряк, он увидел Иеманжу, властительницу моря. И разве это не она стоит сейчас, такая прямая и строгая, на палубе "Крылатого бота"? Разве не она? Да, это она. Это Иеманжа ведет "Крылатого". И старый Франсиско кричит всем на пристани: - Смотрите! Смотрите! Это Жанаина! Все смотрят и видят. Дона Дулсе тоже смотрит из окна школы. Смотрит и видит. Видит женщину, сильную духом, которая борется. Борьба - это и есть то чудо, какого ждет дона Дулсе. И чудо это начинает свершаться. Моряки, бывшие в этот час на пристани, увидели Иеманжу, богиню с пятью именами. Старый Франсиско кричал от волнения - это второй раз в жизни он увидел ее. Так рассказывают на морских пристанях.