немного свободы. Но придет день - и они устроят великую забастовку. И тогда с рабством будет покончено. Жубиаба об этом не знает... Безработные, подрядившиеся разносить черствые булки, тоже не знают. Прав Северино. Кулаками ничего не добьешься. Надо убеждать, втолковывать. И негр идет с группой рабочих в "Галисийскую булочную", в Байша-дос-Сапатейрос. Появляются разносчики. На голове у них огромные корзины - ни дать ни взять карнавальные ряженые. Северино влезает на фонарный столб и, держась одной рукой, произносит речь. Он объясняет разносчикам, что они должны быть солидарны со своими братьями по классу, которые требуют увеличения зарплаты. Разнося булки, ты оказываешь услугу хозяевам. Предаешь рабочий класс. А ведь ты сам - рабочий. - Мы-то безработные, - возражает один из них. - Хочешь чужое место занять? Место товарища, который борется, чтобы всем было лучше? Разве это по совести? Предательство это... Разносчик бросает корзину с булками. За ним другие. Все кричат, охваченные единым порывом. Все, даже самые упорные. Даже тот, кто возразил Северино. Даже тот, кого дома ждут голодная жена и дети. Толпа ликует. Двое хотели было улизнуть, но их задержали товарищи. Все идут в профсоюз пекарей, кричат: "Да здравствует забастовка!" x x x К вечеру в профсоюзе пекарей стало тревожно. Толстяк ушел обедать, его долго не было, а вернувшись, он принес дурные вести. Хозяин "Объединенных пекарен" послал за пекарями и месильщиками в Фейра-де-Санта-Ана. Их привезут на машинах, и завтра уже будет хлеб, потому что они приступят к работе сегодня ночью. Среди рабочих началась было паника. Послали связных в профсоюз "Электрической компании", в профсоюз докеров. Если "Объединенным пекарням" удастся выдать хлеб, то с забастовкой пекарей покончено. Тогда прощай прибавка, да еще половину рабочих на улицу вышвырнут. А это тяжело ударит и по рабочим из "Электрической", и по докерам. Без пекарей забастовка потеряет силу. С остальными хозяева легко справятся. Профсоюз пекарей гудит. Речь следует за речью. На площади Кастро Алвеса собрался митинг, требуют освободить рабочего, схваченного вчера вечером. В самый разгар митинга кто-то сообщил о том, что решили предпринять хозяева. Митингующие возмутились, двинулись к профсоюзу пекарей. Туда же пришли представители докеров. Толстяк отправился предупредить рабочих из "Электрической". В профсоюзе пекарей народу набилось столько, что яблоку негде упасть. Говорят пекари, докеры, трамвайщики, студенты. Попросил слова и рабочий с обувной фабрики. Обувщики готовы объявить забастовку, как только понадобится. Народ все прибывает. Северино уже охрип. Составили манифест, призывающий к всеобщей забастовке, решили - не допустить к работе пекарей, прибывших из Фейра-де-Санта-Ана. В "Объединенные пекарни" входят три больших предприятия. Одно в предместье Байша-дос-Сапатейрос, другое на шоссе Свободы, третье в центре. Забастовщики собрали три отряда, двинулись к пекарням. Северино и другие товарищи вошли в контакт с рабочими ряда фабрик, с шоферами такси "Маринетти". Готовится всеобщая забастовка. "Электрическая компания" и "Компания по эксплуатации порта" не желают никаких переговоров с рабочими. Они согласны ознакомиться с требованиями бастующих только после того, как те приступят к работе. Хозяева хлебопекарен готовят срыв забастовки. x x x Убедить людей, завербованных для работы в пекарнях шоссе Свободы и центра, оказалось нетрудно. Наобещали-то им всякие блага, а хозяин Руис для начала отказался выдать обещанную половину зарплаты. Говорил, заплатит завтра, после работы. Забастовщики призывали к классовой солидарности, по их лицам было видно: работать пришельцам они все равно не дадут, и пекари решили вернуться в Фейра-де-Санта-Ана на тех же машинах, на которых их привезли. Отъезжали, крича "ура" бастующим. На Байша-дос-Сапатейрос дела шли хуже. Когда подошел отряд забастовщиков, у пекарни уже стояла полиция. В толпе шныряли агенты, сжимая рукоять револьвера в кармане брюк. Рабочие остановились перед пекарней в ожидании машин с завербованными. Когда грузовик наконец показался в конце улицы, один рабочий преградил ему путь, другой влез на столб и начал говорить речь. Он разъяснял пекарям из Санта-Аны, что такое забастовка и чего хотят хозяева. Улица была забита народом. Прохожие останавливались посмотреть, что будет дальше. Кто-то сказал: - Давай поспорим - вернутся они. - Останутся. Пятерку ставлю. Подбежали мальчишки и девчонки, игравшие в переулке - смотрят, будто на представление. Ребятишкам интересно. Антонио Балдуино тоже было интересно тогда, в порту, когда арестовали грузчика. Тогда беспризорники повеселились на славу. Кричали вместе с докерами. Рабочий на столбе продолжает говорить речь. Пекари из Фейра-де-Санта-Ана внимательно слушают, многие уже решили вернуться. Вдруг ударили выстрелы. Стреляли агенты, конная полиция теснила рабочих. Люди бросились врассыпную, их давили, началась рукопашная. Антонио Балдуино уже сбил кого-то с нот, когда увидел Толстяка. Тот бежал со страшно выпученными глазами, его жирные щеки тряслись. Рабочий на столбе продолжал говорить под пулями. Антонио Балдуино видел, как Толстяк поднял с земли труп застреленной черной девочки и побежал дальше, крича: - Где бог? Где бог?.. x x x Пекари из Фейра-де-Санта-Ана вернулись на том же грузовике. На Байша-дос-Сапатейрос осталось лежать двое стачечников. Один был убит наповал, у другого хватило сил улыбнуться. Кто этот негр, что ходит, вытянув перед собой руки, по улицам города, то пустынным, то оживленным? Почему он выкрикивает проклятия, плачет, спрашивает, где бог? Почему его руки вытянуты вперед, будто он несет что-то хрупкое? Почему он смотрит невидящим взглядом, не замечает мужчин и женщин, которые оборачиваются ему вслед, не замечает кипящей вокруг него жизни, не видит солнца, сияющего над его головой? Что он несет, кого так нежно укачивает? Что, невидимое людским глазам, прижимает он так осторожно к сердцу? Что нужно этому толстому негру с трагическими глазами, проходящему по шумным улицам города? Всем прохожим он задает все тот же тревожный вопрос: - Где бог? Где бог? В голосе - безутешное горе. Кто он, наводящий ужас на гуляющих? Никто не знает. Забастовщики знают. Это Толстяк. Он сошел с ума, когда шпик застрелил из пистолета маленькую черную девочку, игравшую перед пекарней в день митинга. Он отнес труп девочки в дом Жубиабы. С тех пор он повторяет один и тот же вопрос: - Где бог? Толстяк был глубоко верующим, и он сошел с ума. Он ходит, вытянув руки, будто все еще несет убитую девочку. Его никто не трогает. Он - смирный безумец. Но даже рабочие-забастовщики знают не все. Не знают они, что с этого дня Толстяк носит на руках негритяночку, ожидая, что бог докажет, что он всемогущ и милостив, вернет негритяночке жизнь, и снова будет она играть с другими детьми в Байша-дос-Сапатейрос. Тогда Толстяк перестанет повторять свой вопрос, опустит руки, и глаза его снова станут спокойными. Если бы он знал, что девочка умерла, что ее давно уже похоронили в дешевом гробике, он бы тоже умер. Ведь это бы значило, что глаз милосердия бога - огромный, как вселенная, - закрылся. И Толстяк потерял бы свою веру и тоже умер. Вот почему он ходит по улицам, безобидный безумец, неестественно держа перед собой руки. Он прижимает к сердцу худенькое черное тело ребенка, убитого шпиком. Люди не видят маленькое простреленное тело. Но руки Толстяка чувствуют его тяжесть, сердце Толстяка ощущает его тепло. ВТОРАЯ НОЧЬ ЗАБАСТОВКИ Город утратил праздничный вид. После стычки с полицией поползли тревожные слухи, стихло оживление на улицах, "Маринетти" еще ходили, но пассажиров почти не было, шоферы торопились домой, опасаясь беспорядков, случайных выстрелов: - Пуля - дура... Обыватели охвачены ужасом. Столкновение полиции с бастующими пекарями в Байша-дос-Сапатейрос чудовищно раздуто. Говорят о восемнадцати убитых, десятках раненых. Говорят, что полиция собирается атаковать профсоюзы, разогнать бастующих. Хозяйки, дрожа, запирают двери на все засовы. В домах горят керосиновые лампы, свечи. Город объят тревогой. x x x В доме Кловиса сегодня не ужинали. Он обещал принести съестного из города, Елена напрасно прождала его целый вечер. Кловис не возвращался. Ходили разноречивые слухи. Узнав о стычке в Байша-дос-Сапатейрос, Елена побежала на улицу. Но ей сказали, что Кловиса там не было, он отправился с другим отрядом рабочих отстаивать пекарню на шоссе Свободы. Женщина вернулась, немного успокоившись, и снова стала ждать. Детишки, все трое, бегали по комнате, играли в жмурки. Чем она их накормит? В кухне - нетопленная плита. Съестного - ни крошки. Маниоковая мука - и та кончилась. К обеду она уже попросила еды в долг у соседок, обещала отдать, когда муж вернется. Соседки сами нуждаются... На их улице живут пекари, грузчики. Они бастуют. Неловко опять просить. Что же ей с детьми делать? Сейчас забастовка. Мужчины говорят, надо помогать друг другу. Елена не осуждает забастовку, нет. Правы бастующие. Зарплата нищенская, на самое необходимое и то не хватает. Правильно делают, что прибавки просят, что не идут на работу, пока хозяева не станут платить больше. Но о будущем думать страшно. Есть уже сейчас нечего. У соседей припасы кончатся не сегодня-завтра. Где же профсоюзу взять денег, чтобы прокормить такую ораву? Продлись забастовка еще пару дней, и начнется голод. Елена подходит к окну. В дверях соседнего дома стоит Эрсидия. - Кловис пришел? - Нет еще, синья Эрсидия. - Может, совсем не придет. Энрике сказал, чтобы его не ждали. Забастовка-то разрастается... мужчины должны быть на улице. Негритянка улыбается: - Будем ужинать без него... И снова Эрсидия улыбнулась. Почему же Елене грустно? Ей не до смеха, она расплакалась. Эрсидия идет к соседке. - Что с тобой, Елена? На кухне - нетопленная плита. Негритянка гладит подругу по волосам: - Не огорчайся, милая, не будь дурочкой. У нас пока есть харчи, и на вас хватит. Вот выиграют они забастовку - разбогатеем. Елена улыбнулась сквозь слезы. x x x Уложив детей и дождавшись, когда они заснули, Елена набрасывает на плечи шаль и отправляется на улицу Граса. Там живет дона Елена Руис, супруга хозяина. Когда-то Елена работала у них прачкой. Сеньора всегда была добра к беднякам, старалась помочь. Прачку она всерьез называла тезкой. - Ну, тезка... Чтобы белье чистое было, как снег... Дона Елена сама вела хозяйство, даром что богатая. Говорила - кому нечего делать, того одолевают дурные мысли. И хотя ходила хозяйка и в кино, и в гости, и на прогулки, у нее всегда хватало хлопот по дому. Муж умолял ее не заниматься хозяйством, у них ведь служанки есть, умолял не губить своей красоты и молодости на кухне - ей было двадцать два года, но дона Елена и слышать ничего не хотела. - Если поручить все служанкам, у тебя и рубашки порядочной не будет... А потом, мне это нравится... Муж целовал ее в щечку, и нежная пара отправлялась в кино. По дороге муж рассказывал ей о делах, с гордостью говорил об успехах "Объединенных пекарен". Хотел открыть еще одно предприятие в Итапажипе. Она улыбалась. Она восхищалась им. Какого необыкновенного человека дал ей в мужья господь бог! Руис уверял ее: - Это ты приносишь мне счастье. Без тебя не знаю, что бы я делал... Благодаря доне Елене Кловис устроился работать в пекарне. Прачка попросила, и на следующий же день Кловис получил место. Теперь прачка снова идет к хозяйке, которую не видела уже два года, с тех пор, как Кловис работает. Узнает ли дона Елена свою тезку? Дона Елена сидит в гостиной, вышивает. Наверху принимает ванну муж - сегодня он вернулся домой вспотевший, грязный. Весь день он суетился, бегал, искал людей - работать в пекарнях. x x x Едва узнав о приходе прачки, дона Елена распоряжается, чтобы ее провели в гостиную. Бросает вышивание, которым занималась при свете керосиновой лампы. (Муж сердился: испортишь зрение, Елена...) Дона Елена улыбается женщине, которая стоит перед ней, опустив глаза: - Наконец-то, тезка, собралась нас проведать... - Занята я очень, дона Елена... с детьми разве найдешь время... - Знаешь, тезка? Такой прачки, как ты, у меня больше не было... Елена нерешительно улыбается. Дона Елена чувствует - прачка пришла с какой-то просьбой. - Тебе что-нибудь нужно? Елена не знает, с чего начать. Она мнется, ломает пальцы. Дона Елена спрашивает: - Случилось что-нибудь? С детьми? С мужем? - Слава богу, ничего пока не случилось, дона Елена... Только забастовка вот... - Ах! Забастовка! Руис тоже страшно расстроен... - Да ведь от него все зависит... Дона Елена ничего не знала. Прачка рассказывает ей о жизни в предместье, о пекарях, получающих за работу гроши, о голодных семьях, о больных детях. Забастовка правильная, просят они сущие пустяки, а сейчас им совсем есть нечего. Ее детей сегодня соседка накормила, сжалилась... У других голодают дети... Дона Елена потрясена. В глазах у нее слезы: - Голодные дети! Не может этого быть... Может. А одну негритянскую девочку убили сегодня полицейские во время стычки с пекарями. Это еще не все. Другие дети плачут от голода. - Еще день, два - пойдем по миру... А ведь мы так мало просим! Дона Елена взволнована. Она встает. Руис, конечно, ни о чем не подозревает. Если бы он это знал, он бы давно увеличил жалованье рабочим. - Руис - такой добрый... Дона Елена ведет прачку в кухню. Собирает ей гостинцы, все самое лучшее. И еще деньгами дает двадцать мильрейсов. Женщина уходит, сгорбившись, как рабыня, плача, как рабыня. Дона Елена утешает ее: - Не беспокойся, тезка. Я сию же минуту поговорю с Руисом. Он ничего не знает. Я расскажу ему, и он сразу повысит зарплату. Он такой добрый. x x x Когда жена входит в комнату, Антонио Руис, владелец "Объединенных пекарен", надевает шелковую рубашку. Его пугает выражение ее лица: - Что с тобой, детка? - Он подходит, целует ее. - Тебе скучно? Почему ты не пошла в кино? - Руис смеется: - Забастовка отняла кино у моей ненаглядной душеньки... у моего ангела... - Я о забастовке хочу поговорить с тобой, Руис. - Ударилась в политику, детка? В комнате рядом, в роскошной кроватке, среди дорогих кукол спит их дочка. Дона Елена вспоминает о голодающих детях. - Ты должен принять их требования и дать прибавку... Муж подпрыгивает, как ужаленный. - Ты что? - В его голосе - резкость, которой дона Елена раньше не слышала. Он спохватывается, продолжает нежно: - Счастье мое, ты ничего в этом не понимаешь. - Кто тебе сказал, что не понимаю? Понимаю лучше, чем ты (перед ее внутренним взором - голодные дети). Я знаю то, о чем ты даже не подозреваешь... Дона Елена, волнуясь, передает мужу все, что рассказала ее прачка. Кончив, она торжествующе улыбается: - Видишь, я знаю такие вещи, которые тебе и не снились. Твоя женушка прекрасно осведомлена. - Кто тебе сказал, что я этого не знаю? - Ты знаешь? Знаешь, и... Дона Елена ошеломлена. Ее будто обухом по голове стукнули. У нее потемнело в глазах, голос осекся... Муж обнимает ее. - Что ты, Лена? Да, я знаю... - И... ты не даешь им прибивки? Это же преступление! Удивление Руиса не наигранное - настоящее. - Почему преступление? Дона Елена не может прийти в себя. Она возмущена, испугана. - По-твоему, это не преступление - допускать, чтобы эти люди, эти женщины, эти дети умирали от голода... - Я, милая, тут не при чем. Так заведено с сотворения мира. Всегда были бедные и богатые. - Но, Руис, ведь там голодают дети... маленькие дети... такие, как наша Ленинья... Ты представь себе: Ленинья плачет от голода! Боже мой, какой ужас... Руис нервно ходит по комнате. - Почему ты лезешь не в свое дело? Ты в этом не разбираешься... - Ты такой добрый... Я думала... - Я - как все. Не хуже, не лучше. Воцаряется тишина. Из другой комнаты слышно ровное дыхание спящей девочки. Руис пытается объяснить: - Да ты знаешь, чего им надо? - Они хотят так немного... - А давать им ничего не нужно. Если сейчас я дам им эту прибавку, завтра они захотят еще, потом еще, потом потребуют все пекарни... - У них голодные дети. И зарплата нищенская. Ты никогда не рассказывал мне об этом. Я ничего не знала. Если бы я знала... Руис обрывает ее: - Ну и что? Что бы ты сделала? Много ты понимаешь. Я борюсь за то, чтобы у тебя был автомобиль, дом, чтобы Ленинья ходила в гимназию. Ты считаешь, я должен работать на этот сброд? - Но они просят так мало, Руис. Не может быть, чтобы тебе нравилось смотреть на чужие страданья. - Мне не нравится. Но тут не до сантиментов. Это очень серьезно. Я не могу позволить себе раскиснуть, расчувствоваться. Я - хозяин, борюсь за свои интересы. Если сегодня я уступлю им палец, завтра они отхватят всю руку. Ты что - хочешь остаться без автомобиля, без дома, без слуг? А Ленинья? Я борюсь за все это, борюсь за наше имущество, за наши деньги... За твой комфорт, черт возьми!.. Он ходит по комнате и внезапно останавливается перед женой: - Не думай, Лена, будто мне приятно знать, что они голодают. Совсем не приятно. Но война есть война. Из соседней комнаты доносится дыхание дочери. Голодные дети... дети, оставшиеся без ужина... дети, которые плачут, потому что нечего есть... А он находит это естественным. Он, ее муж, которого она боготворила, считала добрым, неспособным и муху обидеть. Тут - какая-то страшная тайна, которую она не в состоянии понять. Но дети плачут от голода. Значит, если бы Руис оказался менее удачливым, Ленинья плакала бы от голода. И дона Елена в слезах умоляет мужа пойти на уступки. - Не могу, милая, не могу. Это - единственное, чего я не могу для тебя сделать. И он снова принимается объяснять, что война есть война, что уступи он им палец, они потребуют руку, захотят еще прибавку, потом еще... - Я задушу забастовку голодом... Он подходит к жене, хочет погладить ей волосы: - Не плачь, Лена... Он обнимает ее. (Дети рабочих плачут от голода...) - Не тронь меня! Ты чудовище... Уйди! Она рыдает, она глубоко несчастна, ей жаль себя, жаль мужа... Как она завидует забастовщикам! Она шепчет, захлебываясь слезами: - Голодные дети... Голодные дети... x x x Кловис задержался в профсоюзе, слушает речи. После стычки с полицией дело приняло крутой оборот. Люди возбуждены, рвутся в бой. Удержать их трудно. Выпущены листовки, требующие немедленного освобождения арестованных забастовщиков. Ходят самые невероятные слухи. В зал врывается рабочий, кричит, что полиция идет громить профсоюз. Все готовятся к отпору. Тревога оказалась ложной, но нападения можно ждать с минуты на минуту. В девять часов вечера приходит весть - дело докеров выиграно! Но на собрании в своем профсоюзе они заявляют, что не прекратят забастовки, пока не будут удовлетворены требования пекарей и трамвайщиков. Докеры идут в профсоюз "Электрической компании" сообщить об этом решении. Речи прерываются неожиданной новостью - полиция схватила несколько человек, их избивают, хотят заставить работать. Профсоюз шумит, словно штормовое море. Все выходят на улицу. Отправляют комиссии для переговоров с шоферами "Маринетти", с шоферами городских такси, с рабочими разных фабрик. Большой отряд бастующих направляется к зданию "Электрической компании", чтобы выразить свой протест. Люди взвинчены до предела. Десять часов вечера. x x x У конторы стоит машина. Это - "Гудзон" директора, того самого янки, которому платят двенадцать тысяч в месяц. Директор как раз спускается вниз по лестнице, попыхивая сигарой. Шофер собирается открыть дверцу. Антонио Балдуино, подошедший с другими бастующими, кричит: - Хватай его, ребята! Будет и у нас арестант! Директора окружили. Стража, охранявшая здание, бросилась наутек. Антонио Балдуино тащит директора за руку, рвет на нем белый костюм. Толпа воет: - Линчуй его! Антонио Балдуино заносит кулак. Но его останавливает голос Северино: - Не трогать. Мы рабочие, а не убийцы. Отведем его в профсоюз. Антонио Балдуино в бешенстве опускает руку, Но он согласен - так надо. Забастовку в одиночку не сделаешь. Ревущая толпа уводит американца в профсоюз "Электрической". Весть о пленении директора облетает город. Полиция настаивает, чтобы его выпустили. Вмешивается американское консульство. Забастовщики в ответ требуют освобождения политических заключенных. Требуют, чтобы арестованных не принуждали работать. В одиннадцать часов вечера арестованные рабочие появляются в профсоюзе. Говорят - американский консул обратился в полицию с просьбой их выпустить. Боятся, как бы рабочие не убили директора. Директора отпускают. Вслед ему летят острые шутки. Профсоюз торжествует. Антонио Балдуино говорит негру Энрике: - Этот живьем ушел. Но попадись мне в лапы доктор этот, Густаво, - ух! Он потирает руки. Жизнь хороша. Бастовать здорово. x x x Прошло полчаса. В профсоюзе под аплодисменты зачитывают еще один манифест. Шоферы "Маринетти", шоферы городских такси, рабочие двух ткацких и одной табачной фабрики объявят завтра забастовку, если требования пекарей и трамвайщиков не будут удовлетворены этой же ночью. Педро Корумба начинает свою речь словами: - Объединившись, рабочие могут завоевать мир. Антонио Балдуино обнимается с парнем, которого видит впервые в жизни. x x x В полдень в губернаторском дворце представители "Электрической компании" и хозяева хлебопекарен доводят до сведения рабочей комиссии, что требования бастующих приняты. С завтрашнего дня начнут действовать новые расценки. Забастовка кончается полной победой рабочих. Антонио Балдуино идет к Жубиабе. Теперь он смотрит, как равный, на Жреца Черных Богов. Он говорит, что открыл истину, воспетую в АВС, нашел верный путь. У богачей закрылся глаз милосердия. Но люди, если они захотят, могут уничтожить злой глаз. И Жубиаба, колдун и жрец, склоняется перед Антонио Балдуино, будто перед ним - Ошолуфан, древний Ошала, могущественнейший из богов. ХАНС-МОРЯК Антонио Балдуино прячет в карман сто двадцать мильрейсов, которые он выиграл сегодня вечером. На город медленно спускается ночь. Несколько ночей подряд в городе не зажигались огни. Забастовка остановила все. Нет, думает Антонио Балдуино. Не все. Это его жизнь до сих пор будто стояла на месте. Забастовка открыла ему глаза, теперь он знает, что надо бороться. Вот уже больше месяца прошло, а он все напевает потихоньку самбу "Да здравствует забастовка", которая облетела весь город в утро победы. Антонио Балдуино поет и одно за другим припоминает события тех дней: Нам наших заработков скудных хватало на один укус, и вот потребовал прибавки тогда рабочий профсоюз. Мы объявили забастовку, чтобы хозяев припугнуть: пускай узнают, что рабочий к своим правам отыщет путь. Слова сочинил Перминио Лирио. Поется на мотив "Ну и дела". Люди расхватывали отпечатанные листки с текстом самбы. На другой день после забастовки только ее и пели на улицах, по которым снова пошли трамваи. Поет Антонио Балдуино, и снова чувствует себя в гуще событий. Вначале его привлекала драка и шум, все то, что страстно любил он с детства. Потом бывший боксер постиг и другое: забастовка нечто посерьезнее, чем просто шум и драка. Это - ясная цель, это то, когда знаешь, за что борешься. Такая борьба прекрасна. Забастовщики помогали друг другу, защищали друг друга в борьбе против рабства. Забастовка стоит того, чтобы сложить о ней АВС. Мало одной только самбы, которую напевает Антонио Балдуино: И вот не выпекают хлеба, и не печатают газет, и замолчали телефоны, и всюду выключили свет. У нас такой рабочей стачки не видывали никогда: не ходят в городе трамваи, остановились поезда. Правду говорит самба. Люди, которых раньше Антонио Балдуино презирал, считая их рабами, неспособными постоять за себя, остановили всю жизнь города. Прежде Антонио Балдуино думал, что он и его друзья - бродяги, нарушители спокойствия, не расстающиеся с ножом, свободны по-настоящему. Что именно они - хозяева благочестивой Баии. Потому и было ему тошно, и с собой хотелось покончить, когда пришлось идти работать грузчиком. Теперь он понял. Трудящиеся пока еще рабы, но они борются за свободу. Правильно говорит самба: Хоть поначалу фабриканты не уступали нипочем, но трудовой народ боролся, и он поставил на своем. Так пусть у нас царит веселье и все танцуют и поют. Да здравствует Баия наша! Да здравствует рабочий люд! Это совсем не та борьба, о которой он узнавал на холме Капа-Негро из АВС, бесед перед домом тетушки Луизы, из рассказов Жубиабы и негритянских песен, Антонио Балдуино думал, что бороться - значит быть свободным бродягой, нигде не работать. Теперь ему ясно - настоящая борьба другая. Борьба - это стачка, это бунт угнетенных. Этого не знал даже Жубиаба. Негр Антонио Балдуино смеется - забастовка вернула ему его прежний беззаботный смех. Он так громко поет последние строки самбы, что пугает бледную проститутку, похожую на девушку, которая поливает цветы в окне старого дома в Ладейра-да-Монтанъя. На землю опустилась ночь, из-за моря вышла луна и поднялась к звездам. Толстяк идет, верно, где-нибудь по улице Чили, вытянув руки - будто несет перед собой что-то, и спрашивает, где бог. На небе горит Зумби из Палмареса. Белые думают: это планета Венера. Но Антонио Балдуино и все другие негры знают: это Зумби, отдавший жизнь, чтобы не быть рабом. Зумби знал то, что только сейчас понял Антонио Балдуино. Парусники спят у причала. Один "Скиталец" собирается в плавание, нагруженный ананасами, фонарем освещая свой путь. Мария Клара поет, стоя на палубе. От нее исходит аромат моря. Она родилась на море, она трепещет перед ним и любит его. Антонио Балдуино тоже влюблен в море. В море видится ему путь домой. Когда умерла Линдиналва, ему казалось, что он не сумеет уже совершить ничего героического и никто не сложит о нем АВС. И он захотел уйти в море и обрести успокоение в смерти. Но портовые грузчики, люди моря, подарили ему забастовку. Море - это путь домой. Антонио Балдуино всматривается в темно-зеленую гладь, позолоченную луной. Издалека доносится голос Марии Клары. Куда держу я путь, Мария? На безлюдной пристани играет старик шарманщик. Под звуки негромкой музыки покачиваются рыбачьи лодки, парусники, океанские корабли. Музыка летит в таинственный океан, призывающий Антонио Балдуино. Не будь забастовки, волны обняли бы его тело в какую-нибудь безлунную ночь. Не будь забастовки, он отступился бы от борьбы, от своего АВС и не светил бы ему Зумби из Палмареса, которого белые называют Венерой. Вдали мелькнула какая-то тень. Может быть, это эквилибрист Роберт, сбежавший из цирка? Не все ли равно. Шарманка плачет. Голос Марии Клары смолк в океанских просторах. Мануэл стоит у штурвала. Все тайны моря открыты ему. Он будет любить Марию Клару в лунном свете. Морские волны пеной обдадут их тела, любовь станет еще прекраснее. Прибрежный песок кажется серебряным. Белый прибрежный песок, на котором Антонио Балдуино любил стольких мулаток. И все они в его объятиях были веснушчатой Линдиналвой. Не будь забастовки, лежало бы теперь на песке тело Антонио Балдуино, распухшее, как тело Карлика Вириато, и щелкали бы клешнями раки-сири. Вдали светит фонарь парусника. Слышна ли на нем шарманка старого итальянца? Когда-нибудь, думает Антонио Балдуино, он обязательно уйдет в дальнее плавание, увидит новые земли. Когда-нибудь он вступит на палубу корабля - огромного, как этот ярко освещенный голландец, и отправится вдаль широкой океанской дорогой. Забастовка спасла его. Теперь он умеет бороться. Забастовка - это его АВС. Корабль отшвартовывается. Матросы видели забастовку. Они расскажут в далеких странах о борьбе негров Баии. Оставшиеся машут с берега уходящему кораблю. Отплывающие смахивают слезинки. Почему, уезжая, люди плачут? Неизвестность захватывает. Даже если это морская пучина, в которую ушел Вириато Карлик. Но лучше - уйти в борьбу, в забастовку. Когда-нибудь Антонио Балдуино уйдет в плавание на большом пароходе и поднимет стачку во всех портах мира. Отплывая, он тоже будет махать остающимся. Прощайте, друзья, не поминайте лихом. В небе горит Зумби-дос-Палмарес. Он знает: Антонио Балдуино не будет больше искать в море смерти. Его спасла забастовка. Когда-нибудь он тоже будет махать платком с палубы океанского корабля. Шарманка играет грустный прощальный вальс. Антонио Балдуино будет махать не так, как дамы и господа из первого класса, расстающиеся с друзьями, родителями, заплаканными женами, опечаленными невестами. Он будет, как тот светловолосый матрос, что стоит в глубине, у рубки, и машет матросской шапкой, прощаясь со всей Баией, с проститутками Табоана, с рабочими, победившими в забастовке, с бродягами из "Фонаря утопленников", со звездами, среди которых блестит Зумби-дос-Палмарес, с небом, с желтой луной, со стариком шарманщиком и с самим Антонио Балдуино. Он будет прощаться с городом, как этот моряк. Прощайте! Я выстоял забастовку, я научился любить всех мулатов, всех негров, всех белых, которые, на суше и в трюмах судов, борются, чтобы разбить цепи рабства. И негр Антонио Балдуино, подняв огромную мозолистую руку, прощается с моряком Хансом. АВС АНТОНИО БАЛДУИНО Здесь Антонио жил Балдуино, чернокожий буян и храбрец. Был он парень разгульный и шалый, но добрей не бывало сердец. До бабья был охочий он малый, и девчонок имел он без счета, но при том был за правду борец. . . . . . . . . . . Здесь с изменой он встретился подлой и нашел свой печальный конец. (Из АВС Антонио Балдуино) АВС Антонио Балдуино в красной обложке с фотографией, сделанной в бытность его боксером, продают за двести рейсов на набережной, на парусниках, на ярмарках, на Образцовом рынке в пивных. АВС покупают молодые крестьяне и портовые грузчики, светлокожие моряки и женщины, любящие моряков и крестьян, и белозубые веселые негры, на груди у которых татуировка - якорь, сердце или женское имя. ЖОРЖИ АМАДУ ЖУБИАБА роман Редактор Л. Бреверн Художественный редактор Д. Ермоленко Технический редактор Л. Родионова Корректоры З. Тихонова и Н. Усольцева OCR - Андрей из Архангельска Издательство "Художественная литература" Москва, Б-78, Ново-Басманная, 19