Жоржи Амаду. Жубиаба --------------------------------------------------------------- Jorge Amado. Jubiaba. 1935 РОМАН Перевод с португальского И. ЧЕЖЕГОВОЙ, Е. ГОЛУБЕВОЙ OCR: Андрей из Архангельска --------------------------------------------------------------- БАИЯ ВСЕХ СВЯТЫХ И ЖРЕЦА ЧЕРНЫХ БОГОВ ЖУБИАБЫ БОКС Все, как один, вскочили со своих мест. И замерли, затаив дыхание. Судья считал: - Шесть... Но, раньше чем он успел произнести "семь", немец с трудом приподнялся на локте и, сделав неимоверное усилие, встал. Усевшиеся зрители завопили. Негр яростно рванулся вперед и снова бросился на немца. Толпа ревела: - Бей его! Бей его! В тот вечер на Соборной площади яблоку негде было упасть. Разгоряченные, потные болельщики теснились на скамьях, завороженно глядя на ринг, где негр Антонио Балдуино дрался с немцем Эргином. Вековая громада собора закрывала своей тенью площадь. Редкие лампы скупо освещали помост. Солдаты, портовые грузчики, студенты, рабочие - все в простых штанах и рубашках жадно следили за дракой. И все - негры, мулаты, белые - болели за Антонио Балдуино, который уже дважды сбивал своего противника с ног. Во второй раз было похоже, что немцу не подняться. Но, прежде чем судья произнес "семь", Эргин встал, и поединок возобновился. По рядам зрителей прокатился одобрительный гул. Кто-то пробормотал: - А немец тоже парень что надо... Однако симпатии болельщиков оставались на стороне сильного, высокого негра, чемпиона Баии в тяжелом весе. Теперь уже все орали без передышки, желая, чтобы матч кончился и немец остался лежать на ринге. Какой-то тощий человек с испитым лицом в волнении кусал погасшую сигарету. Коренастый негр вопил: - Бей нем-ца... Бей нем-ца... - и в такт своим выкрикам шлепал себя ладонями по коленям. Все в нетерпении ерзали на своих местах и кричали так, что было слышно на площади Кастро Алвеса. Однако в следующем раунде немец неожиданно ринулся на негра с такой яростью, что тот повис на канатах. Это не обескуражило зрителей, уверенных в своем любимце: сейчас он себя покажет... Антонио Балдуино нацелил было кулак в окровавленное лицо немца, но Эргин опередил его и молниеносным выпадом нанес негру страшный удар в правый глаз. И, не давая ему опомниться, навалился на негра и теперь молотил его по лицу, животу, груди. Балдуино снова безвольно повис на канатах, не отвечая на сыпавшиеся удары. "Только бы не упасть", - думал он, изо всех сил цепляясь за спасительные канаты. Немец, молотивший его по лицу, казался негру дьяволом. У Балдуино из носа лила кровь, правый глаз заплыл, щека под ухом была разорвана. Он как в тумане видел перед собой прыгающего белого человека, и глухо, словно издалека, до него доносился рев толпы. Зрители бесновались: их герой, того гляди, растянется на ринге. Они ревели: - Задай ему, задай ему, негр! Но вскоре, сраженные происходящим, смолкли. Немец избивал негра, и тот даже не сопротивлялся. И тогда толпа снова завыла, заулюлюкала: - Черная баба! Баба в штанах! Бей его, белобрысый, бей его! Негр покорно позволял избивать себя, и это приводило их в ярость. Они заплатили три мильрейса за право увидеть, как чемпион Баии разделает этого белого с его титулом чемпиона Центральной Европы. И вот теперь на их глазах разделывали негра. Болельщики негодовали, вскакивали с мест, подбадривали то белого, то негра. И все облегченно вздохнули, когда гонг возвестил конец раунда. Антонио Балдуино, держась за канат, побрел в угол ринга. Человечек с сигаретой сплюнул и закричал: - Где же он, негр Антонио Балдуино, победитель белых? Антонио Балдуино услыхал этот выкрик. Он отпил глоток кашасы из бутылки, протянутой ему Толстяком, и обернулся к зрителям, ища обидчика. Голос звучал металлом: - Где он, победитель белых? И часть зрителей подхватила и повторила хором: - Где он? Где? Балдуино обожгло, словно его хлестнули плетью. Он не чувствовал боли от ударов немца, но оскорбления своих были непереносимы. Он сказал Толстяку: - Кончится матч - проучу этого типа. Следи за ним... И едва прозвучал гонг и начался третий раунд, негр бросился на Эргина и нанес ему удар в челюсть и сразу же второй - в живот. Теперь зрители снова узнали своего любимца, и со всех сторон раздались возгласы: - Давай, Антонио Балдуино, давай, Балдо, бей его! Коренастый негр снова шлепал себя ладонями по коленям в такт своим выкрикам, а тощий человечек улыбался. Балдуино осыпал немца ударами, и каждый удар распалял его все больше и больше. И когда немец налетел на Антонио Балдуино, норовя угодить ему в левый глаз, негр стремительно уклонился и затем с силой разжавшейся пружины снова нанес немцу страшный удар в челюсть. Чемпион Центральной Европы, описав в воздухе дугу, всей тяжестью рухнул на пол. Охрипшая толпа скандировала: - Бал-до... Бал-до... Бал-до... Судья считал: - Шесть... семь... восемь... Антонио Балдуино, довольный, смотрел на белого, распростертого у его ног. Потом окинул взглядом обезумевших от восторга зрителей, ища крикуна, позволившего себе усомниться в нем, победителе белых. Не найдя его, негр улыбнулся Толстяку. Судья считал: - Девять... десять... Антонио Балдуино одержал верх над чемпионом Центральной Европы. Толпа восторженно приветствовала победителя. Но в оглушительном реве толпы он явственно различал металлический голос тощего: - Негр, ты все еще бьешь белых... Зрители потихоньку двинулись к выходу, но часть их бросилась к освещенному квадрату ринга и подняла на плечи негра Антонио Балдуино. За одну ногу его держали студент и грузчик, за другую - двое каких-то мулатов. Толпа пронесла победителя через всю площадь, до общественной уборной, где для боксеров была оборудована раздевалка. Антонио Балдуино переоделся в синий костюм, глотнул кашасы, получил свои сто мильрейсов и, выйдя, сказал своим почитателям: - У белого кишка тонка... Где ему тягаться с Антонио Балдуино. Такого, как я, не одолеть... Он улыбнулся, спрятал деньги поглубже в карман брюк и направился в меблированные комнаты доны Зары, где его ждала Зэфа, девчонка-каброша* с ослепительными зубами, приехавшая из Мараньяна. (* Каброша - темная метиска, почти негритянка.) ДАЛЕКОЕ ДЕТСТВО С вершины холма Капа-Негро Антонио Балдуино глядел на город, сиявший внизу огнями. Едва вышла луна, на холме зазвучала гитара. Полились печальные песни. В заведение Лоуренсо-испанца заворачивали мужчины: поболтать и узнать газетные новости - для любителей пропустить стаканчик хозяин покупал газету. В не по росту длинной, замурзанной рубахе Антонио Балдуино вечно гонял по грязным улицам и переулкам Капа-Негро с оравой таких же, как он, мальчишек. Несмотря на свои восемь лет, он уже верховодил ватагами сверстников, и не только теми, что жили на Капа-Негро, но и ребятами с соседних холмов. А по вечерам его любимым занятием было смотреть на сверкающий огнями город, такой близкий и такой далекий. Едва начинало смеркаться, он пристраивался на краю облюбованного им оврага и с нетерпением влюбленного ждал, когда зажгутся огни. Он ждал их, как ждет мужчина любовного свидания с женщиной. Глаза Антонио Балдуино были прикованы к городу. Он ждал, и его сердце билось все чаще, пока ночной мрак окутывал дома, склоны холмов и снизу, из города, все явственней поднимался невнятный гул множества людей, возвращавшихся домой и обсуждавших сделанные за день дела и совершившиеся прошлой ночью преступления. Антонио Балдуино хоть и бывал в городе, но всегда под конвоем тетки, а с теткой разве что увидишь? В эти же вечерние часы он внятно чувствовал всю жизнь огромного города. Снизу до мальчика докатывался его шум. Мешанина звуков, волны голосов ползли по скользким склонам холмов. И Антонио жадно впитывал все это разноголосье, эту звучащую жизнь и борьбу. Он уже видел себя взрослым: вот он живет в вечной спешке, как и все другие, и каждый день должен бороться, чтобы выжить. Его глазенки сверкали, и не раз он еле сдерживался, чтобы не скатиться по склону холма вниз и вдоволь налюбоваться зрелищем города в пепельных сумерках. Конечно, пришлось бы лечь спать голодным, да еще получив изрядную трепку. Но не это удерживало его от желания разобраться в звуковой сумятице города, возвращавшегося домой после работы. Ему было жаль хоть раз не увидеть, как зажигаются огни: каждый вечер это было по-новому неожиданно и прекрасно. Вот уже город почти совсем погрузился во мрак. Антонио Балдуино замер в напряженном ожидании. Подул холодный ветер, но он его не замечал: всем своим существом он наслаждался сумбуром звуков, возраставшим с каждой минутой. Он различал взрывы смеха, крики, косноязычные речи пьяниц, разговоры о политике, протяжные голоса слепцов, просящих подаяние Христовым именем, грохот трамваев... И жадно впитывал все, чем жил и звучал город. Однажды он уловил звук, заставивший его содрогнуться. Он вскочил, весь дрожа от возбуждения. Он услышал плач, плач женщины и голоса, утешавшие ее. Это вызвало в его душе такую бурю, что он едва не лишился чувств. Плачет... кто-то, какая-то женщина плачет в сумеречном городе... Антонио Балдуино вслушивался в эти скорбные звуки, пока их не заглушил грохочущий по рельсам трамвай. Мальчик все еще стоял, боясь перевести дыхание, надеясь снова услышать потрясший его плач. Но, видно, женщину увели уже далеко, он больше ничего не слышал. В этот день он не притронулся к ужину и перед сном не удрал, как обычно, еще немного побегать с ребятами. Тетка ворчала: - Мальчишка чего-то насмотрелся... Но поди попробуй узнай: клещами ничего из него не вытянешь... В другие дни он дрожал от волнения, заслышав сирену "скорой помощи". Там, внизу, кто-то страдал, и Антонио Балдуино, восьмилетний мальчишка, ловил эти отголоски страдания с блаженной мукой, похожей на муку любовных судорог. Но огни, зажигаясь, очищали все. Антонио Балдуино успокаивался, созерцая вереницы ярких фонарей, его живые глаза омывались их светом, и он начинал мечтать, что когда-нибудь непременно сделает счастливыми всех ребят с Капа-Негро. Если бы кто-нибудь из его дружков подошел к нему в эту минуту, Антонио поразил бы его непривычной приветливостью: он не стал бы, как всегда, награждать мальчишку щипками или осыпать его ругательствами, которые выучил слишком рано. Он ласково провел бы ладонью по жестким курчавым волосам своего товарища, а потом обнял бы его за плечи. И, может быть, улыбнулся. Но мальчишки гоняли по улицам, забыв про Антонио Балдуино. А он все смотрел на огни. Он даже различал силуэты прохожих. Силуэты женщин и мужчин, должно быть, вышедших погулять. Позади него, на холме бренчали гитары, велись беседы. Старая Луиза звала его: - Балдо, иди ужинать! Ну что за мальчишка! Тетка Луиза была для него и отцом и матерью. О своем отце Антонио Балдуино знал, что его звали Валентин, что молодым он был жагунсо* у Антонио Конселейро, что любил он мулаток, ни одной встречной не пропускал, что страшный был выпивоха, и мог перепить кого угодно, и что кончил он свою жизнь под колесами трамвая после очередного немыслимого загула. (* Жагунсо - здесь: участник крестьянского восстания 1894г.) Все это мальчик узнал из рассказов тетки, когда она судачила с соседями о своем покойном братце. Она всегда кончала так: - Красавчик был - ну просто загляденье... Зато уж такого драчуна и пьяницы - второго не сыщешь. Антонио Балдуино жадно слушал ее рассказы, и отец виделся ему героем. И, уж конечно, отец каждый вечер бывал в городе, когда там зажигались огни. Часто мальчик пытался представить себе жизнь отца по тем историям, о которых он узнал от старой Луизы. Его воображение неустанно рисовало ему бесчисленные отцовские подвиги. Мальчик мог часами сидеть, уставившись на огонь, и думать об отце. Стоило ему услыхать о каком-нибудь смелом и безрассудном поступке, как он тут же говорил себе, что его отец сделал бы то же самое или даже еще что-нибудь похлеще. Когда они с ребятами играли в разбойников и договаривались, кто кем будет, Антонио Балдуино, который еще ни разу не был в кино, заявлял, что он не хочет быть ни Эдди Поло, ни Элмо, ни Масисте... - А я буду как будто я - мой отец... Ребята удивлялись: - А что такого сделал твой отец? - Много чего... - Он что, поднял автомобиль одной рукой, как Масисте? - Подумаешь, дело, - мой отец один раз грузовик поднял... - Грузовик? - Да еще нагруженный... - Интересно, кто это видел? - Моя тетка видела, можете у нее спросить. А будешь зубы скалить - я тебя так тресну, сразу поверишь... Не раз Антонио приходилось в драке отстаивать память отца, которого он не знал. По правде говоря, он дрался, защищая то, что сам же выдумал, но он твердо верил, что полюбил бы отца, если бы хоть раз его увидел. О матери Антонио Балдуино не знал решительно ничего. Никому не нужный, мальчик бродил по холму и еще никого не любил и ни к кому не испытывал ненависти. Он жил как зверек: свободный от всяческих чувств, он доверял только своим инстинктам. С бешеной скоростью он скатывался по склонам холма, скакал верхом на швабре, воображая себя всадником; на слова он был скуп, но с лица его не сходила улыбка. Антонио Балдуино рано стал признанным вожаком среди мальчишек с холма; ему подчинялись даже те, кто был старше его: он был мастер на всякие выдумки, и в храбрости никто не мог с ним сравниться. В стрельбе бумажными шариками его рука не знала промаха, глаза его метали молнии, едва завязывалась очередная драка. Они постоянно играли в разбойников. И он всегда был главарем. Часто он забывал, что это игра, и дрался по-настоящему. Он ругался как взрослый, и непотребные слова то и дело срывались у него с языка. x x x Он помогал старой Луизе готовить мунгунсу* или мингау** - она по вечерам торговала всем этим в городе. И помогал хорошо, вот только не умел толочь орехи. Мальчишки поначалу подняли его на смех и дразнили кухаркой, но насмешки быстро поутихли после того, как Антонио Балдуино разбил одному из них голову камнем. Получив от тетки изрядную взбучку, он так и не понял, за что она ему всыпала. И, верно, потому быстро простил ее, забыв и думать о перенесенных побоях. Тем более что выдрать его как следует ей не удалось: мальчишка был куда какой ловкий - он рыбкой выскальзывал из теткиных рук и увертывался от плетки. Это было похоже на игру: победительно смеясь, он уходил от ударов, и лишь немногие из них достигали цели. (* Мунгунса - лакомое блюдо, приготовленное из зерен кукурузы в сладком сиропе, иногда с кокосовым или коровьим молоком. ** Мингау - сладкая каша из пшеничной или маниоковой муки.) Несмотря на это, старая Луиза любила повторять: - Все-таки в доме есть мужчина... Старуха была охотница до разговоров, и соседки вечно приходили к ней посудачить и послушать ее удивительные истории: сказки о феях и привидениях перемежались с рассказами о невольниках, а иногда тетка рассказывала или читала им истории в стихах. Одна из этих историй начиналась так: Читатель, о случае страшном я должен тебе рассказать, хоть становятся волосы дыбом и я весь начинаю дрожать: как поверить, что есть на свете такие чудовища - дети, что убьют и отца и мать.* (* Стихи в романе "Жубиаба" даются в переводе И. Чежеговой.) Это была история о девушке-убийце: газеты печатали сенсационные сообщения о ней под крупными заголовками, а некий поэт, автор ABC* и популярных самб, зарифмовал эту историю и продавал по двести рейсов за штуку. (* АВС - куплеты, каждый из которых начинается с очередной буквы алфавита. Обычно в них излагается история жизни какого-нибудь популярного героя.) Антонио Балдуино был от нее в восторге. Он без конца приставал к старой Луизе, чтобы та снова и снова рассказывала ему эту историю, и поднимал крик, если старуха не сдавалась на его просьбы. Любил он также слушать про приключения Антонио Силвино и Лукаса да Фейра. В такие вечера он забывал про игры и шалости. Однажды кто-то спросил его: - Ну, кем же ты хочешь быть, когда вырастешь? Не моргнув глазом, он ответил: - Жагунсо... Разве было что-нибудь прекраснее и благороднее этого занятия? Ведь все жагунсо такие сильные и храбрые. - Надо бы тебе ходить в школу, - говорили соседи мальчику. Это еще зачем, думал он про себя. Разве хоть один жагунсо умеет читать? Вот доктора умеют читать, а что толку? Он знал одного доктора по имени Олимпио, врача без пациентов: время от времени тот поднимался на холм в надежде что-нибудь заработать, но и здесь ему ничего не перепадало. Был он слабосильный и тощий - дать ему хорошую затрещину, так он и с копыт долой. Да вот взять к примеру его тетку: старуха едва-едва буквы разбирает, а между тем все жители холма еще как ее уважают: никто с ней никогда не бранится, никто ей грубого слова не скажет, а уж в те дни, когда у старой Луизы разламывается голова, ни один болван не отважится ее потревожить. Теткина голова приводила Антонио Балдуино в ужас. Когда у старухи начинались приступы головных болей, она делалась как безумная, на крик кричала. Соседи сбегались на ее крики, но она гнала всех прочь - пусть, мол, катятся ко всем чертям и оставят ее в покое. Однажды Антонио Балдуино услышал, как соседки толковали про эти приступы, совсем замучившие старую Луизу. Одна из соседок говорила: - Голова у нее болит от этих вечно кипящих жестянок со сластями. Все время на жару... - Как бы не так, Роза! Это дух ее мучает, сразу видать! Из тех могучих духов, что бродят неприкаянные, не ведая того, что они давно уже померли. Бродят и все ищут себе пристанища в живом теле. Не иначе какого-нибудь казненного дух, прости меня господи и помилуй. Остальные поддержали эту версию насчет духов. Антонио Балдуино, услыхав такое, застыл от удивления и ужаса. Он до смерти боялся духов. И никак не мог понять, зачем им понадобилась голова его старой тетки. Тогда-то и появлялся в их доме Жубиаба. Луиза посылала за ним Антонио Балдуино. Подойдя к маленькой двери приземистого дома, мальчик стучал. - Кто там? - отзывался голос изнутри. - Тетка Луиза просит тебя, отец Жубиаба, прийти к нам, - она опять занемогла. И мальчик опрометью бросался прочь. Жубиаба внушал ему непреодолимый ужас. Он прятался за дверью и сквозь щелку следил за приближающимся колдуном: а тот шел, опираясь на палку, сгорбленный и сухой, с белоснежной шапкой жестких курчавых волос. Все встречные останавливались, приветствуя старика: - Добрый день, отец Жубиаба... - Да благословит вас бог... Он шел, на ходу раздавая благословения. Даже Лоуренсо-испанец, и тот склонял голову и подходил под благословение. Мальчишек как ветром сдувало, едва они издали замечали фигуру столетнего старца. Только шепот прокатывался: - Жубиаба идет... И они бросались врассыпную и прятались по домам. Жубиаба, по обыкновению, нес ветку с листьями, трепетавшими на ветру, и бормотал что-то на языке наго*. Так, разговаривая сам с собой и благословляя встречных, старик шествовал по всей улице, подметая ее своими старыми кашемировыми штанами, поверх которых была выпущена вышитая рубаха, развевавшаяся на ветру словно знамя. Едва Жубиаба входил к ним в дом, Антонио Балдуино шмыгал из-за дверей на улицу. Но мальчик знал, что теперь голова у Луизы перестанет болеть. (* Наго - африканская народность.) Он боялся Жубиабу и не знал, что о нем и думать. Чувство, которое он испытывал к старику, было совсем непохоже на то, что он испытывал к другим взрослым: к падре Силвио, своей тетке Луизе, к Лоуренсо-трактирщику, Зе Кальмару или к таким героям из легенд, как Виргулино Фонарь и Эдди Поло. Жубиаба был целителем глухих переулков холма, его все почитали и воздавали хвалу его искусству, а иногда у дверей его хибары останавливались роскошные машины. Один из мальчишек как-то раз стал уверять Балдуино, что Жубиаба - оборотень, а другой клялся, что у Жубиабы живет черт, которого он держит запертым в бутылке. Временами из дома старика по ночам доносились странные звуки какой-то диковинной музыки. При этих звуках Антонио Балдуино начинал ворочаться на своей подстилке, все в нем ходило ходуном, казалось, музыка настойчиво зовет его. Ритмы батуке*, шарканье танцующих ног, таинственные голоса. Луиза, верно, уже там, в своей красной ситцевой юбке, надетой на нижнюю. В эти ночи Антонио Балдуино было не до сна. Жубиаба был мучительной тайной его беспечного и одинокого детства. (* Батуке - танец негров Баии, исполняется под аккомпанемент ударных инструментов.) x x x По ночам на холме Капа-Негро веселились. И не счесть, сколько выслушал за эти ночи негритенок Антонио Балдуино интереснейших историй и сколько любопытнейших вещей он узнал. Их рассказывали женщины и мужчины, собиравшиеся у дверей соседних домов в долгие лунные ночи. В ночь на воскресенье, если не было макумбы* в доме у Жубиабы, собирались у дома старой Луизы, которая по случаю праздника не ходила торговать своим мингау. И у соседних домов тоже. Везде болтали, перебирали струны гитары, пели, отхлебывая по глотку кашасы, которую всегда держат для добрых соседей, но все же больше всего народу собиралось возле дома старой Луизы. Даже, случалось, и Жубиаба появлялся там и тоже рассказывал разные истории, но все они происходили много-много лет назад. Рассказывая, старик вдруг переходил на язык своего племени или прерывал рассказ подходящими к случаю советами и рассуждениями. Он выглядел патриархом среди всех этих негров и мулатов, обитавших на холме Капа-Негро в продуваемых ветром лачугах с крышами из жести. Стоило старику открыть рот, как все замолкали и слушали его в немом благоговении, лишь одобрительно кивая головами. В такие ночи Антонио Балдуино бросал свою ватагу и, усевшись в кругу, весь превращался в слух. Он отдал бы жизнь за то, чтобы послушать какую-нибудь историю, особенно если история рассказывалась в стихах. (* Макумба - негритянский языческий религиозный обряд, сопровождаемый танцами и песнями.) Большим мастером рассказывать стихотворные истории был Зе Кальмар, беспутный малый, нигде не работавший и бывший уже на примете у полиции за разные мошенничества. Но в глазах Антонио Балдуино он обладал двумя неоспоримыми достоинствами: он был храбрец и умел петь под гитару про приключения знаменитых бандитов. Ни одна вечеринка в лачугах Капа-Негро, ни один бедняцкий праздник в городе не обходился без гитары Зе Кальмара, повсюду он играл вальсы и разные веселые и грустные песни. Высоченный мулат с изжелта-смуглой кожей, Зе Кальмар ходил развинченной походкой, которую приобрел, как утверждала молва, с тех самых пор, как несколькими приемами капоэйры* обезоружил двух матросов. Не всем он был по душе, были и такие, что смотрели на него с неодобрением, но Зе Кальмар часами возился с живущей на холме ребятней, обучая ее искусству капоэйры и проявляя при этом поистине безграничное терпение. Показывая разные приемы, он сам вместе с мальчишками катался в пыли, чтобы они лучше усвоили, как нанести удар или как выбить нож из рук нападающего. Ребята молились на него как на идола, а их вожак Антонио Балдуино мог часами ходить за парнем и слушать его рассказы о разных случаях из жизни. У Зе Кальмара он уже выучился здорово управляться с ножом, а теперь ему не терпелось освоить гитару. (* Капоэйра - атлетическая игра, сложные приемы которой включают умение владеть ножом и кинжалом.) - Ты научишь меня, да? - Ну конечно, научу. Мальчик бегал с поручениями к возлюбленным Зе Кальмара и защищал его от нападок. - Он - мой друг. Чего вы сами не скажете ему все в глаза? Небось духу не хватает?.. Зе Кальмар был завсегдатаем сборищ у дверей Луизиного дома. Он появлялся, щеголяя своей развинченной походкой, призванной подчеркнуть его независимость, садился на корточки и закуривал дешевую сигарету. Он молча выслушивал истории и случаи, которые рассказывались собравшимися, не вмешивался в споры, и только если чей-то рассказ производил уж слишком большое впечатление на слушателей, Зе Кальмар давал сигарете отдых, заложив ее за ухо, и изрекал: - Гм... Ну, со мной однажды еще и не такое приключилось... И далее следовала совершенно неслыханная история, разукрашенная всевозможными подробностями, дабы ни у кого не возникло сомнения в ее правдивости. Если все же он видел в чьих-то глазах ясно выраженное недоверие, Зе Кальмар ничуть не обижался: - Не верите, спросите у Зе Счастливчика, он тогда со мной был... Всегда был кто-то, кто был с ним. Всегда находился очевидец, который не даст соврать. И ко всем заварухам, случавшимся в городе, Зе Кальмар, судя по его рассказам, имел непременное касательство. Стоило только начаться разговору о недавнем преступлении, как Зе Кальмар прерывал беседующих: - Я как раз был неподалеку... И он выкладывал свою версию происшествия, по которой его участие в нем всегда предрешало исход событий. Однако если приходилось, он и вправду умел за себя постоять. Лоуренсо-трактирщик может подтвердить: у него на физиономии два шрама от ножа Зе Кальмара. Подумать только, этот паршивый испанец захотел вышвырнуть парня из своего заведения! Каброши, приходя в восторг от похождений Зе Кальмара, пожирали его пламенными взорами. Их сердца таяли, покоренные его ленивой поступью завзятого бездельника, его славой смельчака и забияки, его неотразимой манерой, рассказывая, доверительно обращаться к слушателям, напоминая им сходные случаи из их собственной жизни; они жадно ловили его взгляд, улыбку чувственного рта и окончательно теряли головы, когда их кумир начинал петь под гитару. Едва очередной рассказчик заканчивал свою историю и на секунду воцарялось молчание, как одна из каброшей тут же спешила с просьбой: - Спойте, сеньор Зе, уважьте народ... - Да нет, девушка, к чему мешать такой интересной беседе, - прикидывался он скромником. - Ну, не ломайся, Зе, пой... - Да я и гитару оставил дома... - Не беда... Балдо принесет... Антонио Балдуино только этого и ждал и мчался со всех ног к лачуге Зе Кальмара. А тот все заставлял себя упрашивать: - Я сегодня не в голосе... Пусть девушки меня простят... Теперь уже все хором его уговаривали: - Ну, спой, Зе... - Ну хорошо, но только одну-единственную... Но, конечно, за одной единственной следовало много других: тираны*, коко**, самбы, песни любовные, песни печальные до слез и приключенческие ABС - они больше всего нравились Антонио Балдуино: (* Тирана - бразильский танец типа фанданго. ** Коко - народный танец, распространенный на севере Бразилии.) Ах, свижусь ли с домом родимым, увижу ль родные края? Схватили меня и в Баию везут арестантом меня. Зе пел о разбойнике Лукасе да Фейра, любимейшем герое Антонио: Богатства себе не скопил я, богатым не быть бедняку, но жил в своем собственном ранчо и ящик имел табаку. В Баие мне суд учинили, тюрьма угрожала уж мне... Но стражников всех раскидал я, а сам ускакал на коне. Слушатели шепотом комментировали: - Ну и смельчак этот Лукас... - Говорят, он ни разу не промахнулся... - И добрый, говорят, был человек... - Добрый? - А что? Он только богачей грабил, а награбленное отдавал бедным... Грабитель - я бедных не грабил, да что и возьмешь с бедняка? Но всех богачей-толстосумов моя настигала рука. - Ну, слыхал? - И по части женского пола был силен... Каброши с глазами как пламень, мулатки с кудрями как шелк, креолки и белые крали - никто от меня не ушел. Дойдя до этого места, Зе Кальмар победительным взором окидывал столпившихся каброшей и дарил им одну из своих неотразимых улыбок. Девушки взирали на него с обожанием, словно перед ними был сам Лукас да Фейра собственной персоной, а парни, глядя на них, покатывались со смеху. А дальше говорилось о верности разбойника своему слову и о его горделивой отваге: Не выдам своих я собратьев, позор, коли выдам я их, пусть сам я погиб безвозвратно, не дам погубить я других. О ком говорит вся округа и песни слагают о ком? Я ловок и смел - ведь недаром меня все зовут главарем. Но наступала минута, когда голос Зе Кальмара обретал особую звучность, а взгляд становился особенно томным. Так было, когда начинались куплеты на букву У: У - тоже лишь гласная буква, как а, е, и, о, - потому прощальный привет посылаю друзьям и еще кой-кому... Глаза певца не отрывались от очередной избранницы, и в тот миг он и впрямь был Лукас да Фейра, разбойник, убийца, не устоявший перед любовью... Под аплодисменты собравшихся он заканчивал свою историю: Я грабил и старых и малых, в жестокий пустившись разбой, но вот наступил час расплаты, назначенный злою судьбой А потом следовала самба. Истинной печалью наполнял ее несравненно тоскующий голос Зе Кальмара: Я покидаю край родимый, коварством изгнанный твоим... Я покидаю край родимый, тоскою о тебе томим. Женщины изнемогали от удовольствия: - Ах, какой он красавчик! - Как он выводит-то, прямо до слез... Одна из них, с большим животом, видать, на последнем месяце, шепотом рассказывала другой: - Мой-то, пока меня добивался, от меня ни на шаг не отходил... Подарками задаривал... Жениться обещал: мол, и в церкви обвенчаемся, и у судьи запишемся... - И в церкви и у судьи? - Да, моя милая... Мужчина, чтоб нашу сестру обмануть, что хочешь наобещает... Улестит почище самого дьявола... А я дура и поверила... Ну вот и получила... полное брюхо... Работать пришлось, красота моя на нет и сошла... Ну, он и удрал с одной каброшей, - она уж давно на него зарилась... - Поворожить надо было, вот он бы и вернулся... - А к чему? От своей судьбы не уйдешь... На все божья воля... - Еще что! Надо было хоть на эту гадюку порчу напустить! Нет, вы только подумайте! Какая-то стерва уведет моего мужа, а я буду на это смотреть! Будто так и надо! Ну нет, моя дорогая... Я бы тут же напустила на нее проказу, и он бы мигом вернулся! Отец Жубиаба свое дело знает, от его ворожбы не спасешься... - А ни к чему это все... Мы в своей судьбе не вольны, как там определят, так и будет. - Женщина подняла глаза к небу. - Кому что на роду написано, - никуда от того не денешься. Вот он, - она показала на свой живот, - еще и не родился, а уж на небесах вся его жизнь расписана... Старая Луиза поддержала ее: - Твоя правда, дочка. Так оно и есть... Разговор делался общим: - Слушай, ты знаешь Грасинью, мулатку с Гиндасте-дос-Падрес? Кто-то припомнил: - Не эта ли - без зубов, страшная что твоя жараракусу?* (* Жараракусу - ядовитая змея.) - Она самая... Но слушайте дальше: и вот с такой-то рожей она отбила мужа у Рикардины, ну, а та, сами знаете, бабища - во! Жубиаба ей поворожил... - Она сама ворожить горазда... в постели, - загоготал один из парней. - Говорят, Балбино помер от ворожбы... - Ну да! От собственной злости он помер. Злющий был - чистая кобра. Толстый старый негр, чесавший себе ступню острием перочинного ножа, продолжал вполголоса: - Вы что, не слыхали разве, что он сотворил со стариком Зекиелом? От этой истории волосы дыбом на голове становятся... Всем известно - старик кривить душой не умел. Строгий был человек. Я его хорошо знал, вместе каменщиками работали. Уж до того был прямодушный. Второго такого на всем свете не сыщешь. Но однажды, на беду, свела его судьба с Балбино... Этот чертов сын втерся к нему в дружбу, а для чего? Чтоб соблазнить старикову дочку. Помните Розу? Я-то хорошо ее помню... Скоро глаза мои могильная земля засыплет, и не увидать мне больше такой красавицы - первая была среди каброшей... Так вот Балбино прикинулся, что влюблен в нее и хочет жениться... Женщина на сносях поддакнула: - Точь-в-точь как у меня с моим Роке... - Даже день свадьбы назначили... Но случилось так, что старику Зекиелу пришлось ночью выйти на работу. Он в то время в гавани работал... а тут как раз срочная погрузка... Балбино на правах жениха заявился в дом и потащил Розу в комнату старика, вроде затем, чтобы взглянуть на приданое. А там он повалил ее на кровать и, как она ни кричала и ни отбивалась, снасильничал над ней и бросит растерзанную, всю в крови, хоть и живую. И еще у него достало бесчувствия взломать сундук старика и вытащить оттуда деньги, несчастные пятьдесят мильрейсов, припасенные к свадьбе. Когда старик вернулся - он прямо обезумел... А Балбино - он ведь всегда больше глоткой брал - струсил и где-то до поры хоронился, а потом он и его дружки подкараулили старика ночью и забили до смерти. И ничего ему за это не было... Говорили, что наверху у него есть заручка. - Да уж не без этого. Раз какой-то солдат выследил его и задержал. Так знаете, чем это кончилось? Балбино отпустили, а солдат сел за решетку. - Говорят, он приводил полицию туда, где праздновали кандомбле...* (* Кандомбле - то же, что макумба.) Никто не заметил, как к собравшимся подошел Жубиаба: - Он умер страшной смертью, - проговорил макубейро. Все склонили головы, никто не смел ему противоречить. - Он умер страшной смертью. У него закрылся глаз милосердия. И остался один только злой глаз. Но когда он умер, глаз милосердия открылся снова. - И он повторил еще раз: - Глаз милосердия закрылся. Остался один только злой глаз. Голый до пояса негр протиснулся к Жубиабе поближе. - Как это, отец Жубиаба? - Никто не смеет закрывать милосердный глаз. Нехорошее дело закрывать милосердный глаз. Добра тогда не жди. Тут он заговорил на своем наречии, и у всех по телу пробежала дрожь, - так всегда бывало, стоило Жубиабе заговорить на языке наго. - Ожу анун фо ти ика, ли оку. Вдруг полуголый негр бросился Жубиабе в ноги: - Я тоже закрыл свой милосердный глаз, люди... Однажды я тоже закрыл милосердный глаз... Жубиаба глядел на негра из-под опущенных век. Остальные, мужчины и женщины, неслышно расходились. - Это случилось там, в сертане*. Была великая сушь. Падали волы, погибали люди, все погибало. Народ бежал от засухи, но почти все оставались лежать на дороге. Под конец мы шли уже только вдвоем с Жоаном Жанжаном. И наступил день, когда ему пришлось нести меня на спине, - идти я уже не мог. Жоан держал глаз милосердия широко открытым, но глотки у нас совсем пересохли. А солнце было такое злое... Пути нашему конца-краю не виделось, и где раздобыть воды, мы не знали. Все же на одной фазенде** удалось нам выпросить бутыль воды, и тогда побрели мы дальше. Жоан Жанжан нес бутыль и строго отмерял воду по глотку. И все равно мы помирали от жажды. И тут попадись нам на дороге белый человек - тоже уж совсем богу душу отдавал без воды. Жоан Жанжан хотел было поделиться с ним глотком, да я не позволил. Но клянусь, что воды у нас оставалось на донышке, самим бы едва по глотку хватило. А он хотел отдать ее белому. У него для всех глаз милосердия был открыт. А у меня жажда его иссушила. Остался только злой глаз... Жоан захотел отдать воду, я набросился на него, не помня себя от ярости... И убил его... А он целый день тащил меня на спине... (* Сертан - засушливый район Бразилии. ** Фазенда - крупное земельное хозяйство, поместье.) Негр смотрел в ночную тьму. На небе сверкали бесчисленные звезды. Жубиаба слушал его с закрытыми глазами. - Он целый день тащил меня на спине. Его милосердный глаз всегда был широко открыт. Я хотел бы стереть его взгляд со своего лица, но не могу. Все время чувствую его, все время он на меня глядит... Негр провел рукой по глазам, словно пытаясь избавиться от навязчивого виденья. Но оно не исчезало, и взгляд негра снова приковался к одной точке: - Он целый день тащил меня на спине... Жубиаба монотонно повторил: - Злое дело закрывать глаз милосердия. Жди тогда беды. Негр поднялся с колен и стал спускаться с холма, унося свою страшную историю. x x x Антонио Балдуино слушал и запоминал. Это была школа жизни. Единственная школа, которую он и другие мальчишки с холма могли посещать. Здесь они получали образование и выбирали себе профессию: мошенничество, воровство, разбой. Для этих профессий не требовалось большого образования. Можно было выбрать другое: рабство поденщика на плантациях или рабство у станка. Антонно Балдуино слушал и запоминал. x x x Однажды на холме Капа-Негро появился приезжий. Он остановился в доме доны Марии, толстой мулатки, разбогатевшей, как говорили, за счет клиентов Жубиабы. Приезжий хотел, чтобы макумбейро вылечил его: вот уже много лет он страдает от невыносимой боли в правой ноге. Врачи давно уже от него отказались после того, как ими было поставлено множество разнообразных диагнозов и выписана целая куча дорогих лекарств. Болезнь прогрессировала, с ногой было все хуже, и от постоянной боли он уже не мог больше работать. И тогда он предпринял это путешествие к знахарю Жубиабе, который своим врачеванием излечивал все болезни на холме Капа-Негро. Человек этот приехал из Ильеуса, богатейшей столицы какао, и его появление почти вытеснило из сердца Антонио Балдуино прежнего кумира Зе Кальмара. В два приема Жубиаба почти вылечил приезжему ногу, и в воскресенье тот пришел к дому старой Луизы. Все обращались с ним уважительно: ясно было, что деньги у него водятся, - разбогател на юге, да и Жубиабе отвалил за лечение миллион рейсов. Одет был приезжий в дорогой кашемировый костюм, но когда ему принесли письмо, присланное синье Рикардине, и попросили прочесть, он сказал: - Я не умею читать, дона... Письмо было от ее брата, умиравшего с голоду на Амазонке. И человек из Ильеуса дал ей сто мильрейсов. Когда он подошел к собравшимся у дома Луизы, все почтительно смолкли. - Не желаете ли присесть, сеу Жеремиас. - Луиза пододвинула ему соломенный стул с дырявым сиденьем. - Премного благодарен, дона... И поскольку никто не отваживался нарушить молчание, он спросил: - Ну, о чем вы тут беседовали? - По правде говоря, - ответил Луис-сапожник, - говорили мы здесь о вашем крае, где все само в руки плывет, где любой кучу деньжищ огрести может... Человек опустил голову, и все в первый раз заметили, что его жесткие курчавые волосы сильно тронуты сединой, а лицо все в глубоких морщинах: - Ну, это не так... Работать там приходится много, а заработки плохие... - Но ведь вы, сеньор, нажили немало... - Ничего я не нажил. У меня крошечный клочок земли, а я в тех краях живу уж тридцать лет. Трижды в меня стреляли. Там никто не может быть спокоен за свою жизнь. - Но там, верно, все храбрецы? - допытывался Антонио Балдуино. - Взгляните на него, еще одному храбрецу не терпится туда уехать... - Там ведь все смелые, да? - упорствовал Антонио. Приезжий погладил курчавую голову мальчика и сказал, обращаясь ко всем: - Дикая земля... Земля, где стреляют и убивают... Антонио Балдуино не сводил с него глаз, вот сейчас он услышит удивительные вещи. - Там убивают на спор. Спорят, куда упадет подстреленный: направо или налево. Бьются об заклад... А потом стреляют, чтобы узнать, кто выиграл... Он обвел взглядом собравшихся, желая уловить произведенное впечатление, снова опустил голову и продолжал: - Был там один негр, вытворял он черт знает что... Жозе Эстике... Таких отчаянных я в жизни своей не видывал. Дальше уж, как говорится, ехать некуда... Но и злодей, однако, первостатейный. Настоящая чума в образе человеческом. - Небось из банды жагунсо?* (* Жагунсо - здесь: наемный бандит из охраны богачей-фазендейро.) - Никакой не жагунсо, а богач фазендейро. Земли у него под какао было - ног не хватит обойти. А покойников за ним числилось и того больше. - И ни разу в тюрьму не угодил? Рассказчик взглянул на спросившего с кривой усмешкой: - В тюрьму? Этакий-то богач... Его саркастическая ухмылка досказала остальное. Собравшиеся недоуменно смотрели на него. Затем, уяснив смысл сказанного, продолжали молча слушать человека из Ильеуса. - Знаете, что он однажды выкинул? Приехал в Итабунас верхом и, завидев одного местного богача, спешился и говорит: а ну-ка, подставь мне свой карман, я туда помочусь... И что же? Тот подставил, как миленький... Знал, что Зе Эстике любого уберет с одного выстрела. А в другой раз приехал в Итабунас и встретил там белую девушку, дочку чиновника. И что вы думаете, он сделал? "Девушка, говорит, давай-ка расстегни мне штаны, я хочу помочиться..." - Ну и что же, расстегнула она? - Зе Кальмар громко захохотал. - А что ей было делать, бедняжке? Тут уже вся мужская половина слушателей разразилась хохотом, ее симпатии были явно на стороне Зе Эстике. А каброши смущенно потупились. - Убивал и увозил он девушек, насильничал над ними. Никого не боялся, вроде как помешанный. - А погиб он как? - А погиб от руки одного тамошнего хлюпика гринго...* (* Гринго - презрительное прозвище иностранцев, особенно англичан и североамериканцев.) - И как это случилось? - Этот гринго придумал обрезать ветки на какаовых деревьях. До него там этим никто не занимался. Разбогател, купил клочок земли, завел плантацию. А потом уехал к себе на родину, жениться. Привез жену, такую беленькую, ну прямо фарфоровая кукла. А плантация этого гринго была как раз бок о бок с владеньями Жозе Эстике. В один прекрасный день Эстике проходил мимо и увидел, как жена гринго расстилает на солнышке белье. Ну, он сразу глаз на нее положил и говорит Николау... - Кто такой Николау? - Да гринго того так звали... Вот он ему и говорит: пусть твоя куколка меня ожидает здесь ночью. Николау, понятно, до смерти перепугался и рассказал обо всем соседу. А тот ему говорит: "Либо надо жену отдать, либо к смерти готовиться - Зе Эстике дважды не повторяет. Раз он сказал, что придет за твоей женой, значит, так оно и будет". Бежать уже поздно, да и куда убежишь? От соседа гринго воротился сам не свой. Не мог он отдать свою красавицу жену, за которой ездил в родные края. Но тогда придется умереть, и его жена все равно достанется Зе Эстике... - И что же он придумал? - Слушатели не могли сдержать нетерпения, только Зе Кальмар улыбался, давая понять, что у него в запасе история похлеще этой. - Зе Эстике пришел ночью, как обещал. Но вместо женщины его встретил гринго с топором и разнес ему череп пополам... Страшная смерть... Одна из женщин отозвалась: - Поделом ему... Молодец гринго! Другая в испуге крестилась. А человек из Ильеуса перешел уже к другим историям про выстрелы и убийства, столь частые в тех краях. А когда он вылечился и уехал, Антонио Балдуино тосковал о нем, словно влюбленный о девушке. Вот так, в лунные вечера на холме Капа-Негро, маленький Антонио Балдуино слушал разговоры его обитателей, слушал и запоминал. Ему еще не исполнилось и десяти, когда он дал себе клятву, что добьется, чтобы и про него сочинили ABC, и тогда о его подвигах будут петь и слушать с восхищением другие люди, на других холмах. x x x Жизнь на холме Капа-Негро была суровой и нелегкой. Люди с холма работали много и тяжело: кто в порту, на погрузке и разгрузке судов, кто носильщиком, кто на фабрике или в мастерской сапожника, портного, в парикмахерской. Женщины продавали на кривых улочках города сладкий рис, мунгунсу, сарапател*, акараже**, стирали белье или служили кухарками в богатых домах, расположенных в фешенебельных кварталах. И многие ребятишки тоже работали. Чистильщиками обуви, посыльными, разносчиками газет. Кое-кого брали на воспитание в зажиточные семьи. А остальные проводили дни на склонах холма в драках, беготне, играх. Они были еще малы, но они уже знали, что их ждет: они вырастут и пойдут работать в порт, где будут сгибаться в три погибели под тяжестью мешков с какао или им придется зарабатывать себе на жизнь на каком-нибудь гигантском заводе. И это не вызывало в них протеста - ведь так уж повелось спокон веков: дети с красивых и зеленых улиц становились врачами, адвокатами, инженерами, коммерсантами, преуспевающими людьми. А дети с холма становились слугами этих людей. Именно для того они и существовали - и сам холм, и его обитатели. Это еще с детства понял и запомнил Антонио Балдуино, наблюдая каждодневную жизнь взрослых. В богатых семьях дети наследовали профессию дяди, отца или деда, знаменитого инженера, удачливого адвоката, дальновидного политика, а на холме, где жили негры и мулаты, их дети наследовали рабство у богатого белого господина. Таков был обычай, единственный обычай. Потому что обычай вольной жизни в африканских джунглях был забыт, и редко кто вспоминал о нем, а тех, кто вспоминал, высылали и преследовали. На холме один Жубиаба был ему верен, но тогда еще Антонио этого не знал. Кто из живущих на холме мог назвать себя свободным: Жубиаба, Зе Кальмар? Но и тот и другой подвергались преследованиям: один за то, что был макумбейро, другой за то, что был жуликом. Антонио Балдуино запомнил героические истории, услышанные им от обитателей холма и забыл про обычай рабства. Он решил войти в число свободных, тех, о ком складывают ABC и поют песни, тех, кто рано или поздно становится примером для всех черных и белых, погрязших в безнадежном рабстве. Еще там, на холме, Антонио Балдуино выбрал борьбу. И на все, что он впоследствии делал, его толкали эти истории, коих немало он наслушался лунными ночами у дверей теткиного дома. Эти истории, эти песни открывали людям радость борьбы. Но люди этого не понимали, или уж слишком глубоко укоренился в них обычай, рабский обычай. И все же кое-кто слушал и понимал. Антонио Балдуино был из тех, кто понял. (* Сарапател - блюдо из свиной и бараньей крови и ливера. ** Акараже - блюдо из мятой фасоли, поджаренной на пальмовом масле.) x x x На холме, неподалеку от дома старой Луизы, жила женщина по прозванью Аугуста Кружевница. Кружевницей прозвали ее потому, что целыми днями она плела кружева, а по субботам продавала их в городе. Но часто ее можно было застать сидящей неподвижно, с глазами, устремленными в небо: казалось, она хотела разглядеть там что-то, невидимое для других. Она всегда присутствовала на макумбах в доме Жубиабы и, не будучи негритянкой, пользовалась полным доверием макумбейро. Аугуста частенько одаривала Антонио Балдуино мелочью, которую тот, складываясь с другими мальчишками, тратил на леденцы и дешевые сигареты. О Кружевнице рассказывали много всяких небылиц: никто не знал, откуда она пришла и куда держала путь. Она осталась на холме, но никому так и не удалось ничего от нее выведать. Однако ее рассеянный взгляд и грустная улыбка порождали среди обитателей холма слухи о несчастной любви и связанных с нею злоключениях. Сама Аугуста, когда кто-нибудь докучал ей расспросами, отвечала одно: - О, моя жизнь - это готовый роман... Остается только записать... Продавая кружева (отмеряла она их простейшим способом: намотав на правую руку, которую она держала у подбородка, отматывала левой, вытягивая ее во всю длину), Аугуста нередко сбивалась со счета. - Один... два... три... - Она запиналась в досаде и волнении, - двадцать... как двадцать... Кто это сказал двадцать? Я еще только три насчитала... - Растерянно глядя на покупательницу, она объясняла: - Вы не можете себе представить, сеньора, как он меня путает... Я считаю правильно, а он мне на ухо начинает считать быстро-быстро, прямо ужас берет... Я еще только до трех дойду, а он уже двадцать насчитал... Никак мне от него не отвязаться. - И тут она принималась умолять кого-то невидимого: - Сгинь, сгинь, дай мне отмерить кружева как положено... Сгинь... - Кто вам мешает, синья Аугуста? - Кто, кто... Кто же еще может быть? Все он, злодей, ни на шаг от меня не отходит. И после смерти своей в покое меня не оставляет. В другой раз дух забавлялся тем, что связывал Аугусте ноги. Она останавливалась посредине улицы и начинала со стоическим терпением распутывать веревки, которыми якобы были связаны ее ноги. - Вы что это делаете, синья Аугуста? - спрашивали ее прохожие. - А вы что, не видите? Веревки распутываю, негодяй-то мой ноги мне связал, чтобы я не могла ходить продавать кружева... Он, видно, хочет, чтобы я с голоду умерла... И она продолжала развязывать невидимые веревки. Но когда у нее начинали выпытывать, кто же все-таки такой этот дух, Аугуста замолкала. Взгляд ее устремлялся вдаль, на губах застывала печальная улыбка. - Бедная Аугуста не в своем уме, - еще бы, она столько перенесла... - Но что такое с нею приключилось? - Молчи. Все знают, какая у нее была жизнь... x x x Аугуста Кружевница была первой, кто повстречался на холме с оборотнем. Случилось это безлунной ночью, когда в грязных переулках холма царил густой мрак и только кое-где тускло светились окошки домов. В такие ночи выходят привидения, в такие ночи раздолье ворам и убийцам. Аугуста поднималась по склону холма, и вдруг из зарослей до нее донесся леденящий душу вой. Она взглянула в ту сторону и увидела метавшие огонь глаза оборотня. До сих пор Аугуста не очень-то верила в эти россказни про оборотня и безголовую ослицу. И вот она увидела оборотня собственными глазами. Бросив корзину с кружевами, Аугуста обратилась в бегство. Добежав до Луизиного дома, она, трясясь от ужаса, прерывающимся голосом поведала о своей встрече с оборотнем; от пережитого испуга у бедняжки глаза чуть на лоб не вылезли, а ноги подкашивались от непосильного бега. - Глотни водички, - успокаивала ее Луиза. - Спасибо, хоть немного страх меня отпустил, - благодарила Кружевница. Антонио Балдуино, который все это слышал, обежал с этой новостью весь холм. Теперь только и разговоров было, что про оборотня, а на следующую ночь уже трое видели чудовище: кухарка, возвращавшаяся с работы, Рикардо-сапожник и Зе Кальмар, который метнул в оборотня нож, но тот только разразился зловещим хохотом и скрылся в зарослях. В последующие ночи все прочие жители холма тоже видели страшилище, которое с хохотом от них убегало. Холм был объят ужасом: все двери запирались наглухо, и по ночам никто не осмеливался выходить из дома. Зе Кальмар предложил устроить на оборотня облаву, однако смельчаков отыскалось немного. Кто встретил предложение Кальмара с восторгом - так это Антонио Балдуино, - он сразу набрал целую кучу острых камней, чтобы было чем сражаться с чудищем. Слухи о нем все росли: Луиза заметила его тень, когда поздно вечером поднималась к себе домой, а Педро еле успел от него удрать. Все жили в тревоге, никто ни о чем не мог говорить, кроме как о чудовище. На холме появился репортер из газеты, делал какие-то снимки. Вечером в газете было напечатано его сообщение, что никакого оборотня не существует и что это выдумка обитателей холма Капа-Негро. Сеу Лоуренсо купил газету и всем показывал, но напечатанное никого не разуверило в существовании оборотня, поскольку все видели его собственными глазами, а кроме того - оборотни всегда были, есть и будут. Мальчишки с холма, устав от беготни, тоже на все лады толковали о чудовище. - Мне мать сказала, что из негодных ребят и выходят оборотни. Натворит малец всяких пакостей, а потом... - А потом у него начинают на руках и на ногах расти ногти, и в полнолуние он превращается в оборотня. Антонио Балдуино возликовал. - Давайте все станем оборотнями! - Давай становись, коли тебе не терпится попасть в преисподнюю... - Эх вы, жалкие трусы! - Коли ты такой храбрый, чего ж ты ждешь? - Ну и стану, и даже очень скоро. А что для этого надо? Нашелся один мальчишка, который знал, как стать оборотнем, и он принялся обучать Антонио: - Сперва отрасти ногти и волосы, про мытье забудь и думать, и каждую ночь ходи смотреть на луну. И тетке груби и делай все наперекор. Когда будешь глядеть на луну, стань на четвереньки... - Эй, Антонио, ты мне покажешь, как это стоять на четырех лапах? - вмешался другой, желая поддразнить будущего оборотня. - Я вот тебе сейчас покажу... по роже... Пусть тебе мать твоя показывает... Мальчишка в ярости вскочил. Антонио Балдуино процедил предостерегающе: - Эй ты, рукам воли не давай! - А вот и дам. - И он смазал Антонио по физиономии. Они покатились по земле. Мальчишки следили за дракой. Противник Антонио был сильнее, однако Антонио Балдуино не зря считался лучшим учеником Зе Кальмара, - он стал одерживать верх. Но тут сеу Лоуренсо выскочил на улицу и разнял дерущихся, проворчав: - Оно и видно, что безотцовщина! Побежденный отошел в сторону, а Антонио Балдуино, заправляя в штаны разодранную рубаху, уже выспрашивал дальше знатока по части оборотней: - И непременно надо ходить на четвереньках? - Ага, чтобы привыкнуть... - А потом? - А потом начнешь превращаться... Весь покроешься волосами, станешь скакать словно лошадь и рыть землю ногами. И придет день, когда ты превратишься в настоящего оборотня. Будешь бегать по холму и пугать народ... Антонио Балдуино оглянулся на дравшегося с ним мальчишку: - Как только сделаюсь оборотнем, тебя первого сожру. И он покинул компанию. Но с полдороги вернулся: - Послушай, я забыл спросить: а как потом обратно превратиться в человека? - Ну, этого я не знаю... Вечером противник Антонио Балдуино сказал, подойдя к нему: - Балдо, ты лучше начни с Жоакина, он про тебя сказал, что ты в футболе ни фига не смыслишь. - Он так сказал? - Ага. - Побожись! - Ей-богу! - Ну, он мне за это заплатит. Мальчишка угостил Антонио окурком, и они расстались друзьями. Антонио Балдуино изо всех сил старался превратиться в оборотня. Он, чем мог, досаждал тетке, за что получил две хорошие головомойки, отрастил длиннющие ногти и нипочем не давал стричь свою буйную шевелюру. В лунные ночи, спрятавшись в укромном углу, он учился передвигаться на четвереньках. Но ничего не выходило. Он уже совсем было отчаялся и приходил в бешенство от нескончаемых насмешек своих приятелей, которые каждый день спрашивали, когда же он наконец станет оборотнем? Но тут ему пришло в голову, что он просто еще не такой негодяй, чтобы стать оборотнем. И тогда он решил сотворить пакость пограндиознее. Несколько дней он размышлял, что бы такое выкинуть, и ничего не мог придумать, как вдруг однажды под вечер увидел Жоану, хорошенькую черную девчушку, игравшую в куклы. У нее было много кукол, - их приносил ей сеу Элеутерио, - тряпичные куклы, черные и белые, которым она давала имена всех, кто жил по соседству. Девочка шила им платья и целыми днями играла с ними около дома. Она устраивала кукольные свадьбы и крестины, и на эти праздники собиралась вся живущая на холме детвора. До сих пор вспоминали бал, который Жоана устроила по поводу крестин Ирасемы, фарфоровой куклы, подаренной девочке на день рождения ее крестным отцом. Антонио Балдуино подошел к Жоане, уже обдумав план действий. И ласково заговорил с нею: - Ну, как поживают твои куклы, Жоана? - Да вот эта влюбилась... - Она красотка... А в кого влюбилась-то? Возлюбленным куклы оказался полишинель с ватными ногами. - Хочешь со мной играть? Ты будешь ее отец... Антонио не хотел играть, ему нужно было отнять у нее полишинеля. Однако едва он попытался это сделать, Жоана разразилась громким плачем: - Не трогай... Я маме скажу... Уходи давай... Антонио, опустив глаза и притворно улыбаясь, принялся уламывать девчонку: - Ну, Жоана, дай мне его подержать... - Не дам, ты его сломаешь. - И она крепко прижала полишинеля к груди. Антонио с испугом посмотрел на нее, словно его застали на месте преступления. Как это она догадалась? Он уже готов был отказаться от своего намерения. Но тут девчонка снова захлюпала носом, готовясь пустить слезу, и Антонио не устоял. Словно в каком-то ослеплении, сам не понимая хорошенько, что он делает, он набросился на Жоаниных кукол и переломал их сколько мог. Жоана оцепенела от ужаса и плакала беззвучно. Слезы, капая, текли по ее лицу, попадая в раскрытый рот. Антонио Балдуино тоже замер, глядя на нее: с полными слез глазами Жоана была чертовски мила! Но вдруг девчушка взглянула на искалеченных кукол и заревела в голос. Антонио, который уже был готов раскаяться в содеянном при виде хорошенькой заплаканной рожицы, разозлился, услыхав крики Жоаны. Он не тронулся с места, но теперь вопли девчонки заставляли его испытывать острое наслаждение. Он мог бы дать тягу и переждать бурю: гнев у старой Луизы стихал быстро, и если Антонио не попадался до времени ей на глаза, то обходилось без трепки. Но он не трогался с места, злясь на девчонку и наслаждаясь ее отчаянным плачем. Тут нагрянула тетка и поволокла его домой, не уставая награждать тумаками. Однако в тот день Антонио даже не пытался увернуться от теткиных затрещин. У него перед глазами все еще маячила зареванная мордочка Жоаны и слезы, стекающие по щекам в ее раскрытый рот. В наказание он был привязан теткой к ножке кухонного стола, и распиравшее его торжество мало-помалу испарилось. Не зная, чем себя занять, Антонио принялся давить снующих по кухне муравьев. Сосед, увидев это, пробормотал: - У, пащенок... Ну, этот плохо кончит. x x x Он так и не стал оборотнем. И ему пришлось подраться с двумя мальчишками и разбить голову третьему - только после этого его авторитет у ребят с холма обрел былую силу. Авторитет, серьезно поколебленный несостоявшимся превращением. А тот, другой оборотень тоже исчез после заклинания Жубиабы, совершенного им в полнолуние на вершине холма в присутствии всех его обитателей. Сначала Жубиаба потряс зеленой ветвью, заклиная чудовище удалиться, затем осенил этой ветвью заросли, где прятался оборотень, и тот, покинув холм, возвратился восвояси, оставив наконец в покое жителей холма Капа-Негро. С тех пор никто никогда не видел оборотня. Но до сего дня на холме поминают его, коль придется к слову. А Жубиаба, несший на своих плечах груз никому не ведомых лет, поселившийся на холме намного раньше его нынешних обитателей, рассказал всем историю этого оборотня: - Он уже много раз здесь появлялся. И не однажды я изгонял его. Но он возвращается и будет возвращаться, покуда не искуплено злодейство, им здесь содеянное... Он еще много раз будет возвращаться... - А кто он такой, отец Жубиаба? - Вы о нем и не слыхали... Это белый сеньор, владелец фазенды. Давно, еще в старые времена, когда негры были в рабстве, на этом месте, где мы теперь живем, стояла фазенда. Аккурат на этом самом месте. Вы знаете, почему наш холм прозван Капа-Негро*? Не знаете... А потому, что весь этот холм занимала фазенда этого сеньора. А он был из всех злодеев злодей. Забавлялся он тем, что спаривал негра с негритянкой и ждал: родится мальчишка - одним рабом у хозяина больше, а ежели нет - беда тому негру: хозяин приказывал его оскопить. И много негров он так оскопил... Белый злодей... Вот почему наш холм прозван холмом Капа-Негро и на нем появляется оборотень. Оборотень этот - белый сеньор. Он не умер. Он был слишком большим злодеем и однажды ночью превратился в оборотня и стал бродить по свету, пугая народ. Теперь он ищет место, где был его дом, а его дом стоял здесь, на холме. Ему все неймется, все хочется оскоплять негров... (* Капа-Негро - здесь: буквально "Холм кастратов".) - Спаси нас боже... - Пускай он попробует меня оскопить, я ему покажу... - засмеялся Зе Кальмар. - Среди его негров были наши деды и прадеды... Вот он и рыщет здесь, думает, что тут все еще живут его рабы... - Негры больше не рабы... - И негры - рабы, и белые - рабы, - оборвал говорившего изможденный человек, грузчик в порту. - Все бедняки - рабы. Рабство еще не кончилось. И все собравшиеся - негры, мулаты, белые - опустили головы. Один Антонио Балдуино остался стоять с поднятой головой. Уж он-то ни за что не будет рабом. x x x Никто на холме не пользовался столь печальной известностью, как этот негритенок Антонио Балдуино. И не потому, что он и в самом деле был хуже всех. Вместе с другими ребятами он проказничал, играл в футбол мячом, сделанным из бычьего пузыря, подсматривал за негритянками, бегавшими по нужде на песчаный пустырь за Байша-дос-Сапатейрос, таскал фрукты с лотков, баловался куреньем, ругался непристойными словами. На холме его невзлюбили совсем не за это. А за то, что именно в его голове рождались все плутни, все хитроумные проделки, все нескончаемые шалости, которыми изводили мальчишки обитателей холма. Разве не он придумал пойти всей ватагой на праздник в Бонфин? Они отправились в три часа дня, рассчитывая вернуться к ночи, но было уже три часа утра, когда их хватились на холме. Встревоженные матери забегали из дома в дом, у многих глаза уже были на мокром месте, отцы рыскали по всему холму в поисках пропавших ребят. А для них все это было чудесным приключением: они обежали почти весь город, видели весь праздник с начала до конца, валились с ног от усталости, но только когда стали засыпать на ходу, вспомнили, что пора бы и по домам. От них изрядно пострадали лотки со сладостями, они долго изводили щипками пышнозадую мулатку, не обошлось, разумеется, и без драки. Вернулись домой, когда уже рассветало, и, устрашенные предстоящей взбучкой, старались выгородить себя: - Это меня Балдуино подбил идти. Но на этот раз старая Луиза не набросилась на Балдуино с тумаками. Она погладила его по голове, говоря: - Все пошли потому, что ты этого захотел, разве не так, сынок? И Жубиаба любил Антонио Балдуино. Он всегда разговаривал с ним, как со взрослым. И негритенок все больше и больше привязывался к старому макумбейро. Он благоговел перед ним: Жубиаба все знал и всегда мог рассудить всех на холме. И он вылечивал все болезни, а его заклинания обладали чудодейственной силой. И он был свободным, над ним не было хозяина, он не проводил долгих часов в изнурительной работе. x x x Однажды глубокой ночью отчаянные крики о помощи нарушили покой холма. Распахнулись двери домов, мужчины и женщины, протирая сонные глаза, выбежали на улицу. Крики неслись из дома Леополдо. Внезапно они смолкли и сменились слабыми стонами. Все ринулись туда. Дверь, сделанная из ящичных досок, была открыта, и на полу корчился в предсмертных судорогах Леополдо с двумя ножевыми ранами в груди. Крови натекла уже целая лужа. Леополдо с трудом приподнялся и рухнул замертво. Кровь хлынула у него из горла струей. Кто-то вложил ему в руку зажженную свечу. Все говорили шепотом. Какая-то женщина начала читать заупокойную молитву. В лачугу протискивались вновь пришедшие. Впервые обитатели холма попали в дом Леополдо. Он никого к себе не пускал. Человек он был необщительный, ни разу ни к кому не наведался. Только однажды он пришел к Жубиабе и провел в его доме много часов. Но никто не знал, о чем он говорил с макумбейро. Занимался он плотницким ремеслом и пил запоем. Напившись в заведении сеу Лоуренсо, он делался еще угрюмей и безо всякого повода начинал стучать кулаком по стойке. Антонио Балдуино боялся его. И теперь с еще большим испугом смотрел на него, мертвого, с двумя ножевыми ранами в груди. Никто не знал, чьих рук это дело. Впрочем, год спустя, когда Антонио Балдуино карабкался по склону, к нему подошел какой-то тип в рваных штанах и дырявой шляпе, с изможденным лицом и спросил: - Эй, малый, живет здесь Леополдо, такой высокий хмурый негр? - Знаю... Но он здесь больше не живет, сеньор... - Он что, переехал? - Нет. Он умер... - Умер? От чего? - От удара ножом... - Убили его? - Да, сеньор... - Антонио взглянул на незнакомца. - А вы что, ему родственником приходитесь? - Может быть. Скажи-ка, как отсюда попасть в город? - А вы не хотите подняться наверх и расспросить про Леополдо? Тетка Луиза могла бы вам кое-что рассказать... А я покажу вам дом, где жил Леополдо. Там теперь сеу Зека живет... Незнакомец вытащил из рваных штанов пятьсот рейсов и протянул Балдуино: - Держи, малец: если бы он уже не был мертвым, он умер бы сегодня... И он стал спускаться по склону, не слушая, что говорит ему Антонио Балдуино. А тот бежал вслед за ним: - Хотите, я покажу вам дорогу в город? Но незнакомец даже не оглянулся. Антонио Балдуино никому не обмолвился про эту встречу - так она его напугала. И незнакомец в рваных штанах и дырявой шляпе еще долго преследовал его в страшных снах. Он, как видно, пришел издалека и почти падал от усталости. Антонио Балдуино тогда подумал, что этот человек держит закрытым глаз милосердия. x x x Так прошел один, и второй, и третий год жизни на холме. Обитатели его были все те же, и жизнь все та же. Ничего не менялось. Только голова у старой Луизы стала болеть все сильнее. И болела теперь почти каждый день, разбаливалась сразу, едва Луиза возвращалась из города, где она до поздней ночи торговала мунгунсой и мингау. От боли негритянка криком кричала, гнала прочь сочувствующих соседей, затем появлялся Жубиаба и с каждым разом задерживался все дольше, чтобы избавить Луизу от страшных болей. От них старуха делалась прямо не в себе: едва вступив на порог, она принималась браниться, орала на всех, колотила Балдуино за малейшую провинность, а когда боль ее наконец отпускала, она начинала приставать к племяннику с ласками, обнимала его за шею, гладила по голове, тихонько всхлипывая, просила прощения. Антонио Балдуино по малости лет и по глупости не очень над этим задумывался. Ему были непонятны теткины внезапные переходы от колотушек к ласке. Но все же порой в разгар какой-нибудь очередной проделки он вдруг замирал, вспомнив старую Луизу и головную боль, которая ее убивала. Он чувствовал, что скоро лишится тетки, и это предчувствие заставляло сжиматься его маленькое сердце, наполненное до краев ненавистью и любовью. x x x Вечер выдался пасмурный, черные тучи обложили небо. К ночи поднялся сильный удушливый ветер, он перехватывал дыхание и со свистом врывался в переулки. Ветер хозяйничал в городе, пока не зажглись вечерние огни, он гонялся за ребятишками по склонам холма, задирал женские подолы в Цветочном переулке и в переулке Марии-Пас, поднимал тучи пыли, вламывался в дома и разбивал в черепки глиняные кувшины. Но едва зажглись огни, как хлынул страшный ливень и разразился ураган, какого не было уже давно. Дома погрузились в темноту и молчание. Лачуги на холме закрылись наглухо. Однако старая Луиза готовилась пойти со своим лотком в город. Антонио Балдуино, забившись в угол, от нечего делать давил муравьев. Тетка попросила его: - Помоги-ка мне, Балдуино. Он помог ей поставить жестянки на лоток, который тетка укрепила на голове. Она ласково провела рукой по лицу мальчика и направилась к двери. Но не дойдя до нее, Луиза внезапно швырнула лоток и жестянки на пол, лицо ее исказила ярость, и она закричала: - Не пойду, больше не пойду! Антонио остолбенел от ужаса. - А... а... а! Больше не пойду, пусть идут, кому охота! А... а... а! - Что с тобой, тетя Луиза, что с тобой? Мунгунса растекалась по кирпичному полу. Луиза замолчала и, не отвечая племяннику, вдруг принялась рассказывать какую-то историю про женщину, у которой было три сына: плотник, каменщик и портовый грузчик. Потом женщина постриглась в монахини. Луиза стала рассказывать про ее сыновей. История эта не имела ни начала, ни конца. Антонио Балдуино не слушал и все хотел побежать позвать на помощь, но не решался оставить тетку. А она уже дошла до того места своей истории, когда плотник спрашивает у дьявола: "Где же твои рога?" И дьявол ему отвечает: "А я отдал их твоему отцу..." Антонио двинулся было к двери, когда Луиза, дойдя до самого интересного места своей истории, вдруг увидела на полу жестянки с мунгунсой и мингау. Она засмеялась и пропела: Никуда я не пойду, не пойду, не пойду... Мальчик в страхе остановился и стал спрашивать тетку, не болит ли у нее голова. Но она посмотрела на него таким странным взглядом, что он в ужасе забился в угол. - Ты кто такой? Ты хочешь украсть у меня мой товар, негодник? Погоди, я тебя проучу! Она хотела схватить Балдуино, но тот успел выскочить за дверь и помчался по улице, опомнившись только у дома Жубиабы. Жубиабу он застал за чтением старинной книги. - Что случилось, Балдо? - Ой, отец Жубиаба, отец Жубиаба... Он не мог говорить. Еле отдышавшись, он заплакал. - Что с тобой, сынок? - Тетку Луизу опять схватило. Снаружи неистовствовал ураган. Дождь лил как из ведра. Но Балдуино ничего не замечал, он слышал теткин голос: она спрашивала у него, кто он такой, он видел ее взгляд, непохожий на человеческий... Балдуино с Жубиабой бежали к дому Луизы: бушевал ураган, лил дождь, завывал ветер. Бежали молча. Когда они вошли в дом, там уже было полно соседей. Какая-то женщина говорила Аугусте Кружевнице: - Это все от этих жестянок, которые она таскала на голове. Я знала одну женщину, так она тоже из-за этого помешалась... При этих словах Антонио Балдуино снова залился слезами. Аугуста не соглашалась с говорившей: - Да совсем она не помешалась, кума. Просто дух в нее вселился, да к тому же не злой, а добрый. Вот увидишь, Жубиаба ее в один миг вылечит... Луиза то пела во весь голос, то разражалась хохотом и цеплялась за Зе Кальмара, который, стараясь ее успокоить, поддакивал всем ее бессмыслицам. Жубиаба приблизился к больной и начал бормотать свои заклинания. Антонио Балдуино отвели в дом к Аугусте. Но он всю ночь не сомкнул глаз, и в урагане, вое ветра и шуме ливня ему слышались крики и хохот тетки. И рыдания душили его. x x x На следующий день приехала больничная карета, и двое санитаров стали сажать в нее старуху. Но Антонио Балдуино что есть силы вцепился в нее. Он не хотел, чтобы ее увезли. Он пытался втолковать санитарам: - Не нужно ее в больницу. У нее просто голова опять разболелась. Но отец Жубиаба ее вылечит. Не увозите ее... Луиза громко пела, равнодушная ко всему происходящему. Мальчик впился зубами в руку одного из санитаров, и его еле от него оторвали. Аугуста увела Антонио к себе. Все были с ним очень ласковы. Приходил Зе Кальмар и обучал его капоэйре и игре на гитаре. Сеу Лоуренсо угощал его конфетами, синья Аугуста жалостливо твердила: "Ах ты, мой бедненький!" Навещал его и Жубиаба, он повесил на шею Антонио амулет и сказал: - Это чтоб ты вырос сильный и храбрый. Ты мне по сердцу, мальчуган. x x x В доме Аугусты он провел несколько дней. Однажды утром Кружевница его приодела, взяла за руку и они вышли из дома. Мальчик спросил ее, куда они идут. - Ты теперь будешь жить в одном очень красивом доме. Будешь жить у советника Перейры. Он берет тебя на воспитание. Антонио Балдуино промолчал, но про себя решил, что непременно убежит оттуда. Когда они стали спускаться, встретили на склоне холма Жубиабу. Антонио поцеловал колдуну руку, и тот сказал: - Когда вырастешь, возвращайся сюда. Когда станешь взрослым. Все ребята высыпали на дорогу проводить Антонио. Он с грустью простился с ними. Спустились с холма. Снизу еще была видна фигура Жубиабы, сидящего на вершине холма, в рубашке, раздуваемой ветром, с пучком травы в руке. ПЕРЕУЛОК ЗУМБИ-ДОС-ПАЛМАРЕС Старая улица, грязные домишки, среди них облезлые, неопределенного цвета особняки. Улица вытянута в скучную прямую линию. Тротуары у домов - разного уровня: одни высокие, другие низкие, одни доходят почти до середины проезжей части, другие словно боятся отойти от дверей. Улица, скверно вымощенная разновеликими камнями, заросшая травой. Сонный покой спускался и поднимался здесь отовсюду. Он исходил от моря и от гор, от неосвещенных домов, от редких уличных фонарей, от самих жителей и спускался туманом, обволакивая улицу и ее обитателей. Похоже было, что здесь, на улице, именуемой переулком Зумби-Дос-Палмарес, ночь наступала раньше, чем на других улицах города. Даже море, бьющееся вдали о камни, не пробуждало от спячки эту улицу, казавшуюся старой девой, которая напрасно ждет своего жениха, давно отплывшего в далекие страны и затерявшегося в сутолоке чужих столиц. Улица была печальна. Она умирала. Ее покой походил на покой смерти. Все вокруг умирало: дома, холм, огни. Тишина была тяжелой, от нее заходилось сердце. Переулок Зумби-дос-Палмарес умирал. Как стары были здесь дома, какой щербатой выглядела мостовая! Улица была стара, как старая негритянка, жившая в старом закопченном доме - она всегда по-матерински совала мальчишкам тостан*-другой на кокаду** и целыми днями курила глиняную трубку, бормоча себе под нос никому не понятные слова. (* Тостан - старая португальская и бразильская монета. ** Кокада - сладкое из кокосового ореха.) Улица все больше горбилась, а дома быстро ветшали. Тишина смерти. Она спускалась с холма и поднималась от камней. Переулок Зумби-дос-Палмарес умирал! Однажды какая-то новобрачная пара явилась сюда посмотреть сдававшийся дом. Дом был уютный и комфортабельный. Но молодая запротестовала: - Нет, нет, я не хочу. Эта улица похожа на кладбище. x x x На углу два особняка, один против другого. Остальная часть улицы сплошь застроена низкими мрачными домишками, и среди них еще один-другой облупленный, полуразвалившийся особняк, густо заселенный рабочим людом. Два угловых особняка, тоже достаточно древние, сохраняли еще остатки былого великолепия. В особняке направо жила семья, которую постигло большое горе - утрата единственного сына, трагически погибшего. Они жили уединенно, никого из них никогда не видели у окна, да и окна всегда были закрыты. Все члены семьи носили траур. Если же случайно окно открывалось, можно было увидеть гостиную и в ней огромный портрет белокурого юноши в форме лейтенанта. На тонких губах юноши играла дерзкая улыбка, в белой руке он держал цветок. Особняк был с верандой, и на веранде часто появлялась белокурая девушка, вся в черном. Она читала книгу в желтом переплете и, завидев Антонио Балдуино, бросала ему монетку. Каждый вечер возле особняка появлялся красивый молодой человек и начинал медленно прохаживаться по улице. Он тихонько насвистывал, привлекая внимание девушки. Заметив его, она подходила к решетке веранды и улыбалась юноше. А тот, походив еще немного, приветствовал девушку жестом, улыбался, и, прежде чем уйти окончательно, вынимал из петлицы гвоздику, и, поцеловав ее, бросал на веранду. Девушка с проворством ловила ее, улыбаясь и прикрывая лицо рукой. Она прятала красную гвоздику в томик стихов и на прощание нежно махала юноше. Он уходил и назавтра возвращался снова. И снова девушка бросала монетку негритенку, который вертелся внизу и был единственным свидетелем этой любви. Напротив стоял особняк командора. В цветущем саду расхаживали гуси, и аллея возле дома была обсажена манговыми деревьями. Командор не прогадал, купив еще в старое доброе время этот особняк, и задешево - "чистая выгода", как любил он повторять по воскресеньям, прогуливаясь по саду или отправляясь соснуть в глубине двора. Он поселился в нем много лет назад в ту пору, когда еще только начал богатеть, но и теперь продолжал любить этот старый дом, с целой анфиладой комнат в тихом, без уличного движения переулке. Громадность этого дома устрашила Антонио Балдуино. Он сроду не видывал ничего подобного. На холме Капа-Негро домами именовались приземистые лачуги, сложенные из битого кирпича: дверьми служили крышки от ящиков, кровли крылись обрезками жести. Жилое помещение всегда разделялось всего на две половины: кухню, одновременно служившую столовой, и закуток для спанья. А командорский особняк - это совсем другое дело! Какой он был огромный, и сколько там было комнат, среди них и такие, что постоянно были закрыты; богато обставленная гостиная, готовая к приему гостей, которые никогда в ней не появляются, большие залы, великолепная кухня, а уборная лучше любого дома на холме! x x x Когда Аугуста Кружевница с негритенком добралась до командорского дома, оба они сильно притомились: путь от холма Капа-Негро до переулка Зумби-дос-Палмарес был неблизкой. В доме командора все сидели за столом. Пахло португальскими пряностями. Командор Перейра по-домашнему, в рубашке, возглавлял семейное священнодействие, именуемое завтраком. Войдя с Аугустой, державшей его за руку, в столовую, Антонио Балдуино поднял глаза и сразу увидел Линдиналву. Во главе стола сидел сам командор, португалец с огромными усищами и невероятно толстым брюхом. Рядом с ним восседала его жена, в толщине не уступающая мужу. Эта пара и Линдиналва, сидевшая по правую руку от матери, худущая и веснушчатая, являли своим контрастом комичнейшую в мире картину. Но Антонио Балдуино, привыкший на холме к неумытым чернушкам, нашел, что Линдиналва - вылитый ангел, вроде тех, что нарисованы на открытках, которые сеу Лоуренсо раздавал своим посетителям на рождество. Она была почти одного с ним роста, даром что на три года старше. Антонио Балдуино опустил глаза и принялся изучать замысловатые узоры натертого паркета. Дона Мария, супруга командора, пригласила: - Садитесь, синья Аугуста. - Спасибо, я сыта, дона Мария. - Вы уже завтракали? - Еще нет, но... - Тогда садитесь. - Нет, нет, я потом поем на кухне... - Аугуста знала свое место и понимала, что ее приглашают только из вежливости. Командор кончил пережевывать то, что было у него во рту, положил нож и вилку на опустевшую тарелку и закричал так, чтобы услышали на кухне: - Неси сладкое, Амелия! В ожидании сладкого он повернулся к Аугусте: - Ну что, Аугуста? - Я привела мальчика, я вам говорила о нем, сеньор... Командор, его жена и дочка уставились на Антонио Балдуино. - А, это он... Ну, подойти поближе, благословенный! - позвал его командор. Антонио Балдуино приблизился, испуганный, уже прикидывая, как ему вырваться из рук толстяка. Но командор не собирался сделать ему ничего плохого. Он только спросил: - Как тебя зовут? - Меня зовут Антонио Балдуино. - Ну, это слишком длинно. Впредь ты будешь называться Балдо... - Но на холме меня все звали... Линдиналва засмеялась: - Балдо похоже на балду... Аугуста обратилась к командору: - Значит, сеньор, вы берете мальчика? - Беру, беру. - О сеньор, да благословит вас бег за такую милость... Сиротка он, без отца, без матери. Только и родных, что тетка, а она в уме помешалась, бедняжка. - С чего это она помешалась? - Я так думаю, что дух в нее вселился. Да такой настырный - не скоро от него избавишься. Уж мне ли об этих делах не знать... Антонио Балдуино громко заплакал. Командор погладил его по жестким волосам и сказал: - Ну чего ты ревешь, не съедят тебя здесь. Дона Мария между тем расспрашивала Аугусту: - Ты говорила про духа, ну и что он? - Ах, дона Мария, не знаю, что и делать. Не отстает он от меня, да и только. А теперь еще напивается и садится мне на плечи. И тяжеленный такой, того гляди задавит. Я уж чуть жива от него. - Отчего ты не лечишься? - Как не лечусь. Каждую субботу лечусь. Отец Жубиаба изгонит его, а он опять возвращается. Такой настырный. - Я тебе про настоящее лечение говорю. Тебе нужно пойти к врачу. На Ладейре-Сан-Мигел хорошая больница. - Ни к чему это, дона Мария. Коли уж отец Жубиаба с ним совладать не может, так кто с ним совладает? Да все бы ничего - вот только смущает он меня больно. А теперь вот еще напивается. Неужели не видно? Я вот здесь с вами говорю, а сама чуть жива, вы не можете себе представить, сеньора, как он меня умаял. Вот сейчас вскарабкался мне на затылок, ужас какой тяжеленный... - И, обращаясь к командору, продолжала: - Бог вам воздаст за вашу доброту, сеу командор, за милосердие ваше к мальчику. Да ниспошлет господь здравие всему вашему дому... - Спасибо, синья Аугуста. А теперь отведи-ка парня на кухню и скажи Амелии, чтобы она дала ему поесть. И командор принялся расправляться с блюдом кажу*. Дона Мария настаивала: (* Кажу - бразильский фрукт.) - И ты, Аугуста, съешь хоть что-нибудь. x x x На кухне Амелия угостила их на славу. Они завтракали втроем, и Аугуста с волнением рассказывала кухарке историю Антонио Балдуино. Кухарка передником осушала слезы, а Антонио Балдуино, когда Аугуста дошла до рассказа о Луизином помешательстве, перестал жевать и снова горько заплакал. x x x Получив деньги за кружева, Аугуста простилась с Антонио Балдуино. - Я буду приходить тебя навещать. Только сейчас негритенок понял, что его навеки оторвали от холма, от мест, где он родился и рос, где чему только не научился и что его-то, самую что ни на есть вольницу среди мальчишек холма, запихнули в господский дом. С этой минуты он больше не плакал. Он стал присматриваться к этому дому, из которого твердо решил убежать. Но едва Линдиналва позвала его играть, как он забыл и думать о бегстве. Он построил ей шалаш для ангорского котенка, любимца Линдиналвы, побежал с нею во двор, показал ей, как ловко он умеет прыгать, и, наконец, залез на самую верхушку гуявы, чтобы Линдиналва могла полакомиться плодами. С этого дня они сделались друзьями. Потом начались неприятности. От кухарки он получил взбучку за курение и был возмущен до глубины души. Одно дело схлопотать по шее от тетки, а от чужой кухарки он такого не потерпит. Когда с языка у него срывались непотребные слова, а срывались они постоянно, Амелия шлепала его по губам, и пребольно. Антонио возненавидел эту португалку с длинными волосами (она заплетала их в две косы и подолгу любовалась ими перед зеркалом) и за спиной показывал ей язык. Командор - тот был к нему добр. Он даже отдал его в городскую школу на площади Назаре, с ворчливой учительницей, всегда державшей линейку наготове. Он пробыл там год, неизменно возглавляя все безобразия, творимые школьниками. После чего его выгнали, как неисправимого. Амелия не преминула сказать доне Марии: - Негр годится только на то, чтобы быть рабом. Негр не рожден для учения. Но Антонио Балдуино кое-чему научился. Он теперь легко мог читать АВС о знаменитых бандитах и отчеты о преступлениях, которые печатались в газетах. И когда у них с Амелией выдавались мирные дни, не кто другой, как Антонио, вычитывал ей из газет о разных преступлениях, совершаемых по всему свету. Так и проходила его жизнь в играх с Линдиналвой, которая с каждым днем все больше ему нравилась, и стычках с Амелией, не пропускавшей дня, чтобы не пожаловаться доне Марии на "выходки этого грязного негра", и угощавшей его втихую жестокими тумаками. x x x О жизни на холме он узнавал от Аугусты, она каждый месяц приносила кружева доне Марии. Антонио одолевала тоска по прежнему привольному житью, и он снова стал думать о побеге. Однажды, в воскресный день, в доме командора появился Жубиаба, он о чем-то поговорил с хозяином, после чего Антонио было велено одеться в новый костюм. Они с Жубиабой вышли из дома, сели в трамвай, и негритенок всю дорогу жадно всматривался в город, вдыхая запах улиц и наслаждаясь ощущением свободы. Он даже забыл спросить у Жубиабы, куда они едут. Да и что было спрашивать: мальчик беспредельно доверял макумбейро, который в этот воскресный день почему-то обрядился в старый фрак, а на голову напялил нелепую шляпу. Наконец они вышли из трамвая, пошли по длинной тенистой улице и оказались перед большими воротами, охраняемыми человеком в форменной одежде. Антонио Балдуино подумал, не собираются ли его определить в солдаты, и засмеялся. Он не прочь был стать солдатом, носить форму и гулять с мулатками в городском саду. Но вскоре он понял, что это не казармы. Возле огромного серого дома с зарешеченными, тюремными окнами никаких солдат не было. Он увидел мужчин и женщин, одетых в одинаковою одежду, они прогуливались с отсутствующим видом, никого не замечая: одни разговаривали сами с собой, другие бурно жестикулировали. Жубиаба повел Антонио туда, где сидела старая Луиза, беспрерывно повторявшая слабым голосом: Никуда я не пойду, не пойду, не пойду... Антонио Балдуино с трудом ее узнал. Она страшно исхудала, и глаза ее казались огромными на обглоданном болезнью лице. Он припал к ее руке, но она смотрела мимо него, не узнавая. - Тетя, это я - Балдуино... - Знаю я вас, мальчишек, опять задумали стащить у меня мой товар. Опять пришли воровать, вот я вас. - Она начала сердиться. Но сразу же успокоилась и снова затянула свою песенку: Никуда я не пойду, не пойду, не пойду... Жубиаба повел его к выходу. Антонио оглянулся на мрачный дом, похожий на тюрьму. В трамвае Жубиаба спросил у него, носит ли он подаренный ему амулет. Антонио никогда с ним не расставался. - Это хорошо, сынок. Береги его. Увидишь, он принесет тебе счастье. На прощанье он подарил Антонио десять тостанов. В больницу Антонио ездил еще раз. А потом вместе с Жубиабой он поехал хоронить старую Луизу. Возле бедного, темного гроба он встретил почти всех, кого знал на холме. И все снова были с ним очень ласковы, обнимали его и гладили по голове. Многие плакали. Его взяли на кладбище и там дали ему в руки лопату, чтобы он бросил земли на гроб. А потом тело старой Луизы осталось на кладбище, и теперь уже один Антонио Балдуино с любовью хранил память о ней в своем маленьком сердце, уже до краев наполненном ненавистью... x x x После похорон, когда они возвращались с кладбища, Жубиаба, чтобы развлечь мальчика, рассказал ему историю Зумби из Палмареса*. (* Палмарес - республика, созданная беглыми неграми-рабами на севере востоке Бразилии (1630-1695 гг.).) - Улица, где ты живешь, называется Зумби-дос-Палмарес? - Да, сеньор... - А ты знаешь, кто такой был Зумби? - Нет. - Балдуино шел печальный, он все настойчивей думал о побеге и поначалу не очень прислушивался к тому, что рассказывал Жубиаба, хотя привык ловить каждое его слово. - Это было давно... Во времена, когда негры были рабами... Вот и Зумби был черный раб. А черных рабов на плантациях избивали за любую провинность. И Зумби тоже часто били. А на его земле, там где он родился, его никогда не били. Потому что там негры не были рабами, там они жили вольно в своих деревнях, работали, а после работы плясали. - А зачем же он сюда приехал? - Балдуино стал проявлять интерес к рассказу. - Его привезли сюда белые. Они обманули глупого негра, ведь там, у себя, он сроду не видывал белых и не знал еще, что от них добра не жди. У белых глаз милосердия давно закрылся. Они любят только деньги, и они обманывали негров и продавали их в рабство. Потом их привозили сюда и здесь били плеткой. Такая судьба выпала и Зумби из Палмареса. Но он был храбрый негр и понимал больше, чем другие. Однажды он убежал с плантации, собрал вокруг себя других беглых негров и снова стал свободен, как когда-то у себя на родине. Все больше негров бежало к нему, и скоро их собралось великое множество. И они сами стали нападать на белых. Тогда белые послали против них солдат и велели им стрелять в беглых негров. Но и солдаты ничего не смогли с ними сделать. Солдат было больше. Но негры побили солдат. Антонио Балдуино слушал с широко открытыми глазами, дрожа от волнения за судьбу храброго Зумби. - Но белые прислали еще солдат, их было уже видимо-невидимо, во много раз больше, чем негров. Но негры не хотели быть рабами, и когда Зумби увидел, что все пропало, он бросился вниз с высокого холма, чтобы не попасть в руки к белым, и за ним все негры тоже бросились вниз, и все они погибли... Зумби из Палмареса был хороший и храбрый негр. Если бы в те времена нашлось хотя бы двадцать таких отчаянных, как он, негры не стали бы рабами... Так в тот день, когда Антонио Балдуино похоронил свою тетку, он нашел друга, который занял опустевшее место в его сердце: Зумби из Палмареса. С этой минуты тот стал его любимым героем. x x x В его жизни, омрачаемой придирками Амелии, были и свои радости. Во-первых, Линдиналва: она любила играть с Антонио Балдуино, а он мог проводить целые часы в каком-то остолбенении, не отрывая взгляда от лица девочки, казавшегося ему ликом святой. Потом кино - для него это было откровение. Но в противоположность мальчишкам, смотря ковбойские фильмы, он всегда болел не за хорошего белого, а за плохого индейца. Чувство принадлежности к угнетенной расе, родившееся в нем еще на холме, не угасало ни на минуту. Потом был еще Зе Кальмар - он теперь обучал игре на гитаре мальчишек, живших в старом особняке, в конце улицы, и продолжал давать уроки и Балдуино. Обязанности Антонио в доме командора не были слишком обременительны. Он подавал на стол, мыл посуду, ходил на рынок, исполнял всякие поручения. Командор даже подумывал пристроить его на какую-нибудь должность в свой магазин: - Из него определенно выйдет толк, из этого негритенка. Смышленый, чертенок... Побои Амелии приучили Антонио к осторожности. Теперь он курил потихоньку, ругался шепотом, врал без зазрения совести. Случилось так, что как раз желание командора устроить судьбу Антонио Балдуино, подыскав ему место в своем магазине и дав ему жалованье и возможность начать самостоятельную жизнь, и вынудило Антонио бежать. К этому времени ему исполнилось пятнадцать лет, и три года уже Амелия преследовала его своей ненавистью. И вот что послужило поводом к побегу: когда командор в один из воскресных дней объявил, что в следующем месяце Антонио начнет работать в магазине, Амелия пришла в ярость. Подумать только, с чего это хозяевам так полюбился этот негр, уж так они его опекают, все думают из него человека сделать! - Негры - подлое племя, - ворчала она. - Никогда негр не будет человеком. И она стала измышлять, как бы опорочить мальчишку перед хозяевами. Однажды она заметила, что Антонио Балдуино замер без движения на пороге кухни: мальчишка не отрывал молитвенного взора от Линдиналвы, сидевшей на веранде за шитьем. Амелия вытянула его кулаком по спине: - Ах ты, бесстыжий негр! Так глазами ее и раздевает... У Балдуино и в мыслях не было так смотреть на Линдиналву: в эти минуты он вспоминал то хорошее время, когда они оба были детьми и вместе играли в саду. Но он перепугался, как если бы в самом деле смотрел на Линдиналву нечистыми глазами. Амелия не преминула доложить об этом командору. И все поверили ее наговору. Даже Линдиналва: теперь, когда глаза ее встречались со взглядом Антонио, он видел в них страх и отвращение. Командор, от природы человек добрый, в гневе бывал страшен: - Ах ты, гаденыш, я его воспитываю, как сына, забочусь о его будущем, а он что себе позволяет... Амелия поспешила подлить масла в огонь: - Этот черномазый совсем стыд потерял, просто ужас берет. Подумать только - когда дона Линдиналва моется в ванной, он подглядывает за ней в замочную скважину. Линдиналва выбежала из комнаты со слезами на глазах. Балдуино хотел закричать, что Амелия врет, но он увидел, что все ей поверили, и промолчал. Его избили до полусмерти, - он не мог встать, все тело у него болело. И ладно бы только тело. У него разрывалось сердце при мысли о том, что никто, ни один человек ему не поверил. А ведь они были первые в его жизни белые, которых он успел полюбить. И он возненавидел их, а вместе с ними и всех других белых. А ночью он увидел во сне Линдиналву. Он увидел ее обнаженной и проснулся. Он вспомнил, что рассказывали о своих похождениях мальчишки с холма, и почувствовал себя одиноким и потерянным. Но нет, он не будет одиноким! Он поскорее заснул, и во сне Линдиналва, словно сошедшая с рождественской открытки, улыбалась ему, и под его рукой содрогались ее белые узкие бедра и расцветали еще детские груди. И отныне и навсегда, с какой бы женщиной ни был близок Антонио Балдуино, это была Линдиналва, всегда только Линдиналва. x x x На рассвете он покинул переулок Зумби-дос-Палмарес. НИЩИЙ Теперь Антонио Балдуино ждала вольная жизнь в благочестивой Баие Всех Святых и Жреца Черных Богов Жубиабы. И жизнь эта была полна головокружительной свободы. Его домом стал весь город, и он занимался тем, что обследовал его улица за улицей. Город принадлежал ему, сыну убогого и нищего холма. Город католиков, город завоевателей, город негров. Пышные, блещущие золотом церкви, дома, выложенные голубыми изразцами, древние особняки, где роскошь давно уже уступила место нищете, улицы, мощенные булыжником, улицы, лезущие в гору, старые крепости, исторические памятники и гавань, главное - гавань, - все это принадлежало негру Антонио Балдуино. Он был истинным хозяином города, потому что он знал его весь, целиком, знал все его тайны, все его закоулки, знал обо всех происшествиях и катастрофах, случавшихся на его улицах. Город принадлежал ему, и он хозяйским глазом следил за его жизнью. Это было его дело, его работа. Он видел все, что происходило в городе, ему были известны все городские знаменитости, он ходил на все городские празднества, встречал и провожал все пароходы. Он знал по имени всех лодочников и был в дружбе с владельцами каноэ в Порто-да-Ленья. И он обедал в самых дорогих ресторанах, ездил в самых роскошных машинах, жил в самых новых небоскребах. И мог все это менять каждый день. Ведь он был хозяином города, и ни обеды, ни квартиры, ни машины ничего ему не стоили. Свободный, как воздух, он царил среди жилых громад большого города, он был его властелином. Но люди, проходившие мимо, об этом, разумеется, даже не подозревали. Никто не обращал внимания на негритенка, одетого в лохмотья, в кепке, налезающей на глаза, с окурком в зубах. Элегантно одетые женщины, бросавшие ему монетку, старались не подходить к нему близко, боясь запачкаться. И все же именно он, негр Антонио Балдуино, был императором этого негритянского города. Пятнадцатилетний император, весельчак и бродяга. Быть может, и сам Антонио Балдуино не подозревал об этом. x x x Он подбирал окурки и носил кепку, налезавшую ему на глаза. И штаны из черного кашемира, рваные и все в пятнах, и огромный не по росту пиджак, видимо, с плеча какого-то великана, пиджак, служивший зимой и пальто и подушкой, - таково было одеяние "императора". А его окружение, его верноподданные, его гвардия: вместо гвардейской формы они были одеты в обноски и обуты в опорки, извлеченные из мусорных ящиков. Но в боевой отваге эта гвардия не уступила бы любой гвардии в мире. x x x Антонио Балдуино, опережая прохожего, канючит: - Подайте, Христа ради... Дородный господин меряет негра с головы до ног взглядом расчетливого дельца, застегивает пиджак и иронически качает головой: - Этакий детина и просит милостыню! Работать надо, а не бродяжничать... Бессовестный... Иди работай... Антонио Балдуино оглядывается: толпы прохожих текут мимо. Тогда он затягивает снова: - Я издалека, сеньор. В сертане засуха, сеньор, ни капли дождя. А здесь сразу работу разве найдешь... Подайте хоть на глоток кофе, сеньор, я вижу - вы человек душевный... Он выдерживает паузу: подействовало или нет? Но господин не замедляет шага: - Я уже не раз слышал эти басни... Иди-ка лучше работай... - Клянусь вам светом этого солнца, я говорю правду. Там люди мрут от голода и жары... Может, у вас найдется для меня работа... Я работы не боюсь... Но я со вчерашнего дня ничего не ел... Я еле на ногах держусь... от голода. Вы добрый человек, сеньор... Желая отвязаться, господин шарит в кармане и бросает Антонио монету. - Вот, возьми... И отстань, ради бога... Но Антонио тащится следом за дородным господином. У господина во рту сигара, и он уже выкурил ее больше чем наполовину. А Балдуино - страстный любитель сигарных окурков. Господин идет, размышляя о том, что услышал от негра. Все попрошайки в городе твердят одно и то же, но, может быть, это так и есть? Он вспоминает их злые, голодные лица, и его охватывает страх. Он бросает недокуренную сигару, снова застегивает пиджак и спешит в кафе выпить и собраться с духом. Антонио завладевает окурком и разжимает кулак с монетой. Два мильрейса серебром. Антонио весело подбрасывает монету, ловит ее и присоединяется к группе приятелей, - они спорят о футболе. - А ну-ка, братцы, отгадайте, сколько нам перепало? - Пятьсот рейсов? Антонио Балдуино звонко хохочет: - Доллар! - Два мильрейса? - Клюнул, как миленький. - На лице Антонио презрительная гримаса. - Я уж ему напел... И все хохочут до упаду. В глазах прохожих все они - черные, белые, мулаты - всего лишь нищие бродяги. Прохожие не знают, что перед ними - император в окружении императорской гвардии. x x x Когда улицы начинали пестреть элегантно одетыми дамами в дорогих шелках, с ослепительными улыбками на подкрашенных лицах, Антонио Балдуино собирал свою гвардию условным свистом. Они выстраивались в шеренгу. Толстяка выталкивали вперед: у него был на редкость жалобный голос - сразу верилось, что человек помирает с голоду. И физиономия - идиотски застывшая, с неподвижным взглядом. Толстяк прижимал руки к груди, делал скорбное лицо и направлялся к проходившим мимо дамам. Он останавливался прямо перед ними, не давая им пройти, остальные мальчишки окружали их плотным кольцом, и Толстяк затягивал: Подайте слепым сиротинкам, нас семеро: мал мала меньше... Мы, старшие, хо