с собой. Но у Фитиля нет денег и нет привычки что-либо покупать. Фитиль мог бы взять Младенца, накормить и обогреть его, потому что он любит Бога. Но если он это сделает, Господь накажет его. Адский огонь будет до скончания веков пожирать руки, что унесли младенца, голову, в которой зародился этот план. Тут Фитиль вспомнил, что грешно даже думать об этом. Тот немецкий монах говорил, что для Господа нет разницы, грешишь ты в мыслях или поступках. А сейчас Фитиль совершает грех. Он чувствует это. Фитиль испугался и бросился бежать - от греха подальше. Но далеко не убежал, остановился на углу: Христос-младенец не отпускал его. Он разглядывал другие витрины, пытался думать о чем-нибудь другом и даже сунул руки в карманы... от соблазна. Мимо него проходили возвращавшиеся с обеда служащие, и тут его словно ударило: скоро в лавку вернутся другие продавцы, и тогда украсть Младенца будет уже невозможно. Невозможно! И Фитиль вернулся к магазинчику церковной утвари. Вот он, Младенец-Иисус, и Дева Мария протягивает его Фитилю. Часы пробили один раз. Очень скоро вернутся другие продавцы. Сколько их? Даже если всего один, лавка такая маленькая, что незамеченным туда не проберешься. Кто это сказал? Неужели сама Богородица? Да, это сама Дева Мария предупреждает Фитиля: если он не унесет Младенца сейчас, позже этого сделать не удастся. Она сама так сказала! И конечно это она сделала так, чтобы продавщица ушла за перегородку, оставив лавку без присмотра. Сама Богородица протягивает Младенца Фитилю и говорит своим нежным голосом: Возьми и заботься о нем ... Заботься хорошо ... Фитиль приближается. Перед его взором встает ад, геенна огненная, он видит, как пылают в вечном огне его руки. Он трясет головой, прогоняя видение прочь, берет Младенца из рук Девы Марии, прижимает к груди и выбегает на улицу. Он не видит Младенца, но чувствует, что сейчас на его груди Христос улыбается, потому что его не мучают ни голод, ни жажда, ни холод. Он улыбается, как улыбался тот негритенок нескольких месяцев от роду, когда в складе Жоан Длинный своими ручищами осторожно поил его с ложечки молоком, а Профессор прижимал к груди, согревая своим теплом. Христос улыбается так же. СЕМЬЯ Это Сачок рассказал Педро Пуле о том, что в одном доме в Грасе золота-куры не клюют. По всей видимости, хозяин был коллекционером. Сачок слышал, как какой-то бродяга говорил, что в доме есть комната, набитая золотыми и серебряными вещами, за которые скупщик отвалит кучу денег. Вечером Педро Пуля решил взглянуть на этот дом. Это был современный, просторный, элегантный особняк - жилище богатых людей. Сачок сплюнул и, растерев плевок в виде цветка, сказал: - И в этаком дворце живут двое стариков, каково? - Шикарная берлога,- заметил Педро Пуля. Служанка, выйдя в сад, оставила парадную дверь открытой. С улицы мальчишкам был виден холл, развешенные по стенам картины, статуэтки на маленьких столиках. Педро Пуля рассмеялся: - Профессор с ума бы сошел, если б увидел столько картин. Он до них сам не свой. - Он нарисует мой портрет, во-от такой... - и Сачок продемонстрировал величину картины, разведя руки в стороны. Педро Пуля еще раз окинул взглядом дом и, насвистывая, подошел к садовой ограде. Служанка рвала цветы и наклонилась так, что грудь почти выскакивала из декольте. Педро наблюдал, прищурившись. Белоснежные груди заканчивались розовыми сосками. Сачок восхищенно выдохнул: - Какой бампер, Пуля!.. - Заткнись. Но служанка уже заметила их и взглядом спрашивала, что им нужно. Педро Пуля стянул с головы кепку: - Не дадите ли нам напиться? Солнце так и печет... - и улыбался, вытирая кепкой пот со лба. Педро сильно загорел на солнце, длинные белокурые волосы небрежно спадали на лоб непокорными волнами, и служанка смотрела на него с интересом. Рядом дымил окурком Сачок, поставив ногу на садовую решетку. Служанка сначала презрительно бросила Сачку: - Убери отсюда свою лапу. Потом улыбнулась Педро Пуле: - Сейчас принесу воды. Она вернулась с двумя стаканами необыкновенной красоты. Ничего подобного ребятам еще видеть не доводилось. Они напились, и Педро поблагодарил: - Большое спасибо... - и, понизив голос, добавил - красотка. Служанка парировала шепотом: - Нахал. - В котором часу ты уходишь отсюда? - Осторожней на поворотах. У меня есть парень. Он ждет меня в девять вечера вон на том углу. - Ну, так сегодня я буду ждать на этом. Они вышли на улицу. Сачок докуривал свой бычок, обмахиваясь соломенной шляпой. Педро Пуля заметил: - Верно, я и в самом деле ничего себе. Эта вон - клюнула. Сачок презрительно сплюнул: - Еще бы... Волосы, как у девчонки, весь в кудряшках. Педро рассмеялся и показал Сачку кулак: - Брось завидовать, ленивый мулат. Сачок перевел разговор на другое: - А что с золотишком? - Это работа для Хромого. Завтра он попытается проникнуть в дом и задержаться там на несколько дней. А когда все как следует разузнает, наведаемся мы, человек пять или шесть, и унесем самое ценное. - И ты упустишь птичку? - Эту? - Сегодня же будет моей. К девяти я сюда вернусь. Педро оглянулся. Служанка, облокотившись на ограду, смотрела им вслед. Он помахал ей рукой. Она ответила. Сачок процедил сквозь зубы: - Везет же некоторым... На следующий день, около половины двенадцатого Хромой стоял у входной двери. Когда он позвонил, служанка все еще вспоминала ночь, проведенную с Педро в своей комнате в Гарсии, и не услышала звонка. Мальчишка позвонил снова, и в окне второго этажа показалась седая сеньора, которая смотрела на него, близоруко щурясь. - Чего тебе, сынок? - Дона, я бедный сирота... Сеньора сделала знак рукой, чтобы он подождал, и через несколько минут стояла у ворот, не слушая извинений служанки. - Говори, сын мой,- она не отрывала взгляда от лохмотьев Хромого. - Дона, отца у меня нет, а несколько дней назад Господь призвал на небо мою мать, - он показал черную повязку на рукаве (это была лента, снятая с новой шляпы Кота, который потом очень возмущался).- Я один на всем белом свете. И никто не хочет брать меня на работу - я ведь хромаю. А я совсем голодный: два дня у меня крошки во рту не было, и жить мне негде... Казалось он сейчас расплачется. На женщину речь Хромого произвела сильное впечатление: - Ты калека, мой мальчик? Хромой продемонстрировал увечную ногу, прошелся перед сеньорой, подчеркивая свой физический недостаток. Женщина смотрела на него с состраданием: - От чего умерла твоя мать? - Сам не знаю. С ней сделалось что-то странное, какая-то лихорадка. Бедняжка сгорела за пять дней. И оставила меня одного на свете. Если б я мог выносить тяжелую работу, я бы устроился. А при таком увечье - разве что по дому... Вам, сеньора, не нужен мальчик, чтобы ходить за покупками? Если нужен, дона... И поскольку Хромой думал, что она колеблется, он для пущей убедительности добавил, чуть не плача: - Если бы я захотел, то связался с какими-нибудь воришками, с этими песчаными капитанами. Но я не из таких. Я хочу честно зарабатывать свой хлеб. Только тяжелой работы мне не вынести. Я бедный сирота, сеньора, умираю с голоду. Но женщина не раздумывала. Она вспомнила своего сына, умершего в таком же возрасте. Эта смерть убила радость жизни в ее душе и душе ее мужа. Но у мужа, по крайне мере, есть работа, его коллекции, а ей остались только воспоминания о сыне, так рано их покинувшем. Поэтому так ласково смотрела она на Хромого, едва прикрытого какими-то жуткими лохмотьях, и обращалась к нему с необычной нежностью. Служанка удивилась, впервые услышав в голосе своей хозяйки радостные нотки: Входи, сынок. Я найду для тебя какое-нибудь дело в саду, а пока ты просто поживешь у нас...- она положила свою тонкую аристократическую руку, на которой сверкало кольцо с крупным драгоценным камнем, на грязную голову Хромого и сказала служанке: Мария Жозе, приготовь комнату над гаражом для этого мальчика. Отведи его в ванную, дай халат Рауля, а потом накорми. - А как же ваш завтрак, дона Эстер? - Ничего. Сначала накорми мальчика. Ведь он два дня ничего не ел, бедняжка. Хромой молчал и лишь вытирал кулаком лицемерные слезы. - Не плачь, все будет хорошо, - сказала сеньора и погладила его по лицу. - Вы такая добрая. Дай вам Бог, сеньора... Потом хозяйка спросила, как его зовут, и Хромой выпалил первое, что пришло в голову: - Августо...- и поскольку он повторял про себя это имя, чтобы не забыть, как его зовут, то не сразу заметил, как оно взволновало дону Эстер. - Августо... Возможно ли? Боже мой...- шептала она. Но, заметив, с каким удивлением смотрит на нее мальчик, сказала звонким голосом: - Моего покойного сына тоже звали Августо. Он был примерно твоих лет. Но входи же, входи, сынок. Умойся перед завтраком. Взволнованная донна Эстер не отходила от него ни на шаг. Когда служанка, показав ванную, дала ему халат, а потом ушла прибирать комнату над гаражом (шофер уволился, и комната пустовала), она сказала остановившемуся в дверях ванны Хромому: - Можешь выбросить эту одежду. Мария Жозе потом принесет другую...- и ушла. Хромой смотрел ей вслед и чувствовал, как в душе у него поднимается злость, но не понимал на нее или на себя самого. Дона Эстер сидела за своим журнальным столиком и, замерев, смотрела в одну точку. Со стороны можно было подумать, что она всматривается в даль. Но она всматривалась в себя, в свое прошлое, и перед ее глазами оживали воспоминания, которые она много лет назад похоронила в душе. Она видела мальчика в матросском костюмчике, такого же возраста, как этот сирота. Мальчик бегал по саду другого дома, из которого они переехали после его смерти. Он был полон жизни, любил смеяться и прыгать. Когда он уставал бегать за котом, качаться на качелях, играть во дворе с овчаркой, он приходил к доне Эстер, обнимал за шею, целовал и садился рядом; разглядывал книги с картинками, учился читать и писать. Чтобы не расставаться с ним как можно дольше, они решили дать сыну начальное образование дома. Но в один ужасный день (глаза доны Эстер наполнились слезами) он заболел, и через несколько дней из ворот вынесли маленький гробик. А она изумленно смотрела вслед, не в силах поверить, что ее сын умер. Его портрет висит в ее комнате, но он всегда прикрыт занавесью: она не хочет снова смотреть в лицо сына, не хочет будить свою тоску. Вся его одежда заперта в маленьком чемоданчике, и дона Эстер никогда до него не дотрагивается. Но сейчас она достает из шкатулки с драгоценностями ключ. И медленно, очень медленно подходит к чемоданчику. Пододвигает стул. Садится. Дрожащими руками открывает крышку. Рассматривает брюки и рубашечки, матросский костюм, маленькие пижамы и футболки. Дона Эстер прижимает к груди матросский костюмчик, словно обнимает своего сына. И плачет в голос. Сегодня бедный беспризорный мальчик постучал в ее дверь. После смерти сына она не хотела больше иметь детей, не хотела даже видеть их, чтобы не оживлять воспоминаний. Но сегодня несчастный ребенок, бедный и одинокий, увечный и печальный, которого зовут Августо, как и ее сына, постучался в дверь ее дома, моля о хлебе, приюте и любви. Поэтому у нее хватает мужества открыть чемоданчик, где хранится одежда сына. Поэтому она достает этот синий матросский костюмчик, который он так любил. Ведь к доне Эстер в образе этого оборванного хромого ребенка, без отца, без матери, вернулся сегодня ее сын. Он вернулся, и она плачет не только от горя. Вернулся ее сын, худой, изголодавшийся, в лохмотьях. Но скоро он станет прежним Августо - веселым, счастливым. Он опять прибежит, и обнимет ее за шею, и будет читать слова по букварю. Дона Эстер встает. Она уносит с собой синий матросский костюм. И одетый в него Хромой съедает лучший в своей жизни завтрак. Если бы матроска была сшита специально для него, и то она не сидела бы лучше. Когда Хромой посмотрелся в гостиной в зеркало, то не сразу узнал себя. Он вымылся, служанка напомадила ему волосы, надушила. Рассматривая себя в зеркале, Хромой пригладил волосы, поправил одежду. Матроска была просто прелесть! Тут Хромой вспомнил Кота и улыбнулся. Многое он отдал бы сейчас за то, чтобы Кот увидел его таким франтом. На ногах у Хромого были новые туфли, но, по правде, они ему не очень нравились. Туфли были украшены бантиками и напоминали женские. Ну, на что это похоже - матросский костюм с женскими туфлями? Ему захотелось покурить, и он вышел в сад. Хромой никогда не отказывал себе в удовольствии выкурить папироску после завтрака. Очень часто у него не было не только завтрака, но и обеда, а вот окурок сигареты или сигары находился всегда. Здесь приходилось обладать осторожностью, не курить открыто. Если бы его оставили на кухне вместе с прислугой, как это бывало в других домах, он мог бы курить, говорить на жаргоне песчаных капитанов. Но на этот раз его вымыли, одели во все новое, напомадили волосы и надушили. А потом накормили в столовой. Во время завтрака сеньора разговаривала с ним, как с мальчиком из хорошей семьи. И теперь отправила его поиграть в саду, где рыжий кот по кличке Брелок грелся на солнышке. Хромой уселся на скамейку, вытащил из кармана пачку дешевых сигарет. Переодеваясь, он не забыл о них. Он зажег сигарету и с наслаждением затянулся, размышляя о своей новой жизни. Он уже не однократно проделывал подобное: проникал в богатые дома под видом бедного и убогого сироты и в таком качестве проводил там несколько дней, чтобы как следует все разведать: где хранятся ценные вещи, как удобнее скрыться в случае опасности. Потом в этот дом наведывались капитаны и уносили все самое ценное. В это время Хромой в складе ждал их возвращения. Это были самые счастливые минуты в его жизни - его переполняла радость, радость мщения. Потому что, если его и пускали в те дома, если давали еду и ночлег, то делали это с таким видом, словно исполняли неприятную и обременительную обязанность. Хозяева дома старались не приближаться к нему, не предлагали помыться, никогда не находилось у них доброго слова. Они смотрели на него так, будто спрашивали, когда же он наконец уберется. И очень часто хозяйка, растроганная его историей, рассказанной у дверей со слезами в голосе, даже не пыталась скрыть, как она раскаивается в своем необдуманном поступке. Хромой чувствовал, что, давая ему приют, они стараются искупить свои грехи. Потому что все они виноваты в несчастьях беспризорных детей. И он ненавидел этих приличных господ всепоглощающей ненавистью. Он испытывал огромную радость (пожалуй, единственную в своей жизни), представляя, как негодуют эти люди, когда понимают, что изголодавшийся, тощий, нищий мальчишка был лазутчиком, который указал другим голодным мальчишкам, где хранятся самые ценные вещи. Но сейчас все по-другому. Его не кормили, как нищего, на кухне, не выставляли на ночь во двор. Ему дали одежду, комнату, еду в столовой. Его встретили словно гостя, словно дорогого гостя. И прячась от хозяйских глаз (он спрашивает самого себя, почему бы ему не курить открыто), Хромой думает о том, что же, в конце концов, с ним происходит, - и не понимает. Он хмуриться, вспоминая дни в тюрьме, побои, кошмары, которые возвращаются каждую ночь. Внезапно его охватывает страх: вдруг эти люди будут добры к нему. Да, он ужасно боится, что они отнесутся к нему по-человечески. Он не понимал даже, откуда у него этот страх, но он боялся. Хромой поднимается, покидает свое укрытие и идет прямо под окна сеньоры. Пусть видит, что он пропащий мальчишка, что не заслуживает ни комнаты, ни новой одежды, ни завтрака в столовой. Пусть отошлет его на кухню, тогда он сможет мстить дальше, сможет сохранить ненависть в своем сердце. Если он лишится ее, то погибнет, потому что тогда его жизнь потеряет всякий смысл. И Хромой как наяву видит того человека в жилете, слышит его садистский смех. Этот смех всегда будет стоять между ним и добротой доны Эстер, милосердием падре Жозе Педро, солидарностью мускулистых грузчиков, друзей забастовщика Жоана де Адама. Он всегда останется одиноким и будет ненавидеть их всех - белых и негров, мужчин и женщин, богатых и бедных. И не нужна ему ни любовь, ни доброта. Ближе к вечеру вернулся со службы хозяин дома, сеньор Рауль. Он был очень известным адвокатом, составившим имя и состояние успешным ведением дел, профессором юридического факультета, но прежде всего - коллекционером. Он собрал прекрасную коллекцию картин, старинных монет, редких произведений искусства, Хромой видел, как сеньор Рауль вошел в дом. Сам Хромой в это время рассматривал картинки в детской книжке и смеялся над глупым слоном, которого обманула обезьяна. Не замечая его, сеньор Рауль поднялся по лестнице. Однако вскоре за Хромым пришла служанка и отвела его в комнату доны Эстер. Сеньор Рауль уже без пиджака, курил сигарету и ободряюще улыбнулся мальчику, поскольку тот замешкался в дверях, делая вид, что ужасно стесняется: - Входи же, входи... Хромой вошел, заметно припадая на ногу, не зная, куда девать руки. Садись, мой мальчик, и ничего не бойся, -ласково сказала дона Эстрер. Хромой присел на краешек стула в ожидании и неизбежных вопросов. Адвокат пытливо вглядывался в его лицо, но делал это доброжелательно. Когда, повторяя выдуманную утром историю, Хромой зарыдал, сеньор Рауль велел ему прекратить, поднялся и подошел к окну. Хромой понял, что адвокат старается скрыть волнение, и преисполнился гордости за свой актерский талант. Он ухмыльнулся про себя, но, когда хозяин подошел к доне Эстер и поцеловал ее в лоб, а потом в губы, опустил глаза. Сеньор Рауль подошел к мальчику и положил руку ему на плечо: - Успокойся, больше тебе не придется голодать. А теперь иди. Поиграй, посмотри книжки. Вечером мы пойдем в кино. Ты любишь кино? - Да, сеньор, люблю. Адвокат жестом отослал его из комнаты. Уходя, Хромой слышал, как адвокат сказал доне Эстер: - Ты святая. Постараемся сделать из него человека. Наступили сумерки, зажглись фонари, и Хромой подумал, что капитаны песка бродят сейчас по городу в поисках какой-нибудь еды. ... Жаль, что в этом кинотеатре нельзя ни шуметь, ни топать ногами, как он обычно делал, пробравшись на галерку в "Олимпию" или в кинотеатр в Итапажипи. Здесь, в "Гуарани", в роскошном зале с удобными креслами фильм полагалось смотреть молча. И все же в самый волнующий момент, когда главный герой задал наконец трепку одному подлецу, Хромой не удержался и свистнул. Тогда сеньор Рауль вопросительно взглянул на него. Правда, он улыбнулся, но при этом показал жестом, что так делать нельзя. Потом Хромого повели в кафе-мороженое рядом с кинотеатром. Он ел мороженое и думал, что чуть было не совершил непростительную глупость: когда адвокат спросил, чего бы ему еще хотелось, Хромой уже открыл рот, чтобы попросить холодного пивка, но вовремя спохватился и сказал: "Мороженого". На обратном пути, сидя рядом с доной Эстер на заднем сидении (адвокат сам вел машину), Хромой подвергся еще одному испытанию. Разговаривая с сеньорой, ему приходилось постоянно быть начеку, чтобы, не дай бог, не вылетело неприличное слово. Дона Эстер расспрашивала его о матери, и Хромой отвечал, как мог, всеми силами стараясь удержать в памяти выдуманные детали, чтобы потом не запутаться. Наконец они подъехали к дому в Грасе, и дона Эстер проводила мальчика в комнату над гаражом: - Ты не боишься спать один? - Нет, сеньора. - Это всего на несколько дней. Потом я помещу тебя наверху, в комнате Августо ... - Не надо, дона Эстер, мне и тут хорошо. И тут она наклонилась и поцеловала его в щеку: - Спокойной ночи, мой мальчик, - и вышла, прикрыв дверь. Хромой застыл без движения. Он словно лишился дара речи, даже не попрощался в ответ. Он прижимал ладонь к щеке, к тому месту, куда его поцеловала дона Эстер, и ни о чем не думал, ничего не чувствовал. - Только нежное прикосновение губ, неведомую ему ласку матери. Ему казалось, что в эту минуту мир перевернулся и стал иным, преображенный силой этого поцелуя. А потом вернулись тюремные кошмары, снова глумливо смеялся тот человек в жилете, а солдаты избивали его, заставляя бегать по камере. Но вдруг появилась дона Эстер, и его палачи погибли в страшных мучениях, потому что теперь на нем был матросский костюм, а в руке - кнут, как у того молодого героя из фильма. Прошло восемь дней. Педро Пуля неоднократно прогуливался перед домом, в надежде получить от Хромого весточку. Хромому уже давно бы пора вернуться в склад, у него было достаточно времени, чтобы узнать, где хранятся ценные вещи и как их оттуда вынести. Но вместо Хромого Пуля всякий раз сталкивался со служанкой, уверенной, что Педро приходит из-за нее. Однажды, разговаривая со служанкой, он очень умело перевел разговор на интересующую его тему и как бы невзначай спросил: - А что, у твоей хозяйки есть сын? - Приемный. Очень милый мальчик. Педро усмехнулся, он то знал, что Хромой при желании может быть лучшим мальчиком на свете. Служанка продолжала: - Он не намного моложе тебя, но совсем еще ребенок. Не то что ты, развратник, уже спишь с женщиной, - и улыбнулась Педро. - Но ведь это ты лишила меня невинности. - Фу, какие ты говоришь пошлости. К тому же это вранье. - Клянусь. Ей очень хотелось, чтобы это было правдой. И хотя у нее были веские причины сомневаться, слова Педро ее порадовали. Она чувствовала себя не только его любовницей, но и немного матерью. - Приходи сегодня, я тебя научу одному очень приятному способу. - Тогда до вечера ... Только скажи мне одну вещь: ты не путаешься с этим парнем? - Да он еще не знает, что это такое. Совсем глупенький. Настоящий младенец. А ты что, совсем дурак? Не видишь разве, что я не ложусь с каждым?.. В другой раз Педро Пуле удалось-таки встретиться с Хромым. Тот рассматривал книгу с картинками, лежа на траве, а рядом урчал рыжий кот. Увидев, что Хромой одет в кашемировые брюки, шелковую рубашку да к тому же аккуратно причесан, Педро буквально лишился дара речи, забыв подать сигнал. Наконец он пришел в себя и свистнул. Хромой сразу вскочил. Увидев Пулю на другой стороне улицы, он знаком велел подождать и вышел из ворот, убедившись предварительно, что никого из домашних нет поблизости. Педро Пуля завернул за угол, Хромой шел следом. Когда он приблизился, Педро поразился еще больше: - Черт! Да ты надушен! Хромой сделал недовольную гримасу, но Педро Пуля не отставал: - Ты раз в десять наряднее Кота. Вот это да! Если ты появишься в таком виде "на лежке" (так они называли склад), тебе от ребят достанется, ты прямо как куколка ... - Да отстань ты ... Я пока присматриваюсь, где тут что. Скоро слиняю, тогда заявишься сюда с ребятами. - Что-то долго ты на этот раз. - У них все стоящее заперто, - соврал Хромой. - Я еще не выкрал ключи. Ладно, только не тяни, - закончил Педро. Потом вдруг вспомнил: - Гринго заболел. Чуть в ящик не сыграл. Вовсе кончался. Дон' Анинья его еле травами отпоила, а то бы ты не застал его в живых. Он теперь тоньше зубочистки. С этим известием Педро простился, еще раз поторопив Хромого. Хромой вернулся в сад и снова растянулся на траве. Но теперь он не видел рисунки - перед его глазами стоял Гринго. Этому парню доставалось от Хромого, пожалуй, больше всех в банде. Родители у него были арабы, он говорил с ужасным акцентом, что давало Хромому пищу для бесчисленных злых шуток. Гринго не был сильным и не мог играть в банде сколь-нибудь значительной роли, хотя Педро Пуля и Профессор старались выдвинуть его: им нравилось, что среди капитанов есть иностранец или почти иностранец. Но Гринго довольствовался мелкими кражами, избегал рискованных дел. Мечты его не шли дальше лотка бродячего торговца, полного всякой мелочевкой, которую он станет продавать служанкам из богатых домов. Хромой буквально житья ему не давал, безжалостно высмеивая его акцент, его трусость. Но сейчас, лежа на мягком газоне перед богатым особняком, хорошо одетый, причесанный и надушенный, с книжкой в руках, он думал о том, что Гринго умирал от голода, пока он сытно ел и хорошо одевался. И не только один Гринго. В течение этих восьми дней все капитаны песка голодали, носили лохмотья, спали под дождем в складе или под причалом. А в это время он, Хромой, спал на мягкой постели, ел всякие деликатесы. Его даже целовали и называли сыном. Парень чувствовал себя предателем. Как тот докер, о котором если и говорили, то с презрением, и плевали на землю. Этот докер во время большой забастовки переметнулся на другую сторону, на сторону богачей: срывал забастовку, вербуя для работы в порту людей со стороны. И никогда больше никто в порту не подал ему руки, не назвал другом. Если для кого и делал исключение Хромой в своей ненависти, охватывавшей весь мир, то только для капитанов песка. Они были его товарищами, были такими же, как он, жертвами всех этих приличных господ. А сейчас он покидает их, переходит на сторону врага. Хромой резко поднялся - так эта мысль поразила его. Нет, он никогда не предаст их. Превыше всего для Хромого законы капитанов песка, законы товарищества. Тех, кто нарушал эти законы, изгоняли из банды, и ничего хорошего не ждало их в жизни. Но никто еще не совершал такого подлого предательства, какое задумал Хромой. И это для того, чтобы стать маменькиным сынком, одним из тех "воспитанных мальчиков", которые служили капитанам постоянным поводом для насмешек. Нет, он не станет предателем. Ему хватило бы трех дней, чтобы разузнать все, что нужно. Но еда, одежда, теплая постель и, самое главное, нежность доны Эстер задержали его на целую неделю. Его купили этой нежностью, как того докера - хозяйскими подачками. Нет, он ни за что не предаст капитанов. Но тут ему пришло в голову, не предает ли он тогда дону Эстер. Ведь она верит ему. В ее доме тоже есть закон: платить добром за добро. Он хочет нарушить этот закон, заплатить за добро злом. Хромой помнит, что раньше, исчезая из очередного дома, выбранного для налета, он испытывал безграничную радость. В этот раз ничего подобного не было. Нет, его ненависть не исчезла. Но она не распространялась на обитателей этого дома, потому что дона Эстер целовала его и называла сыном. В душе Хромого шла жестокая борьба. Ему очень хотелось остаться в этом доме навсегда. Но как же тогда капитаны? Ведь он один из них. Он всегда будет одним из них, потому что уже не сможет забыть, как издевались над ним в полиции, и как смеялся тот человек в жилете. И Хромой решился. Но не мог удержаться и с нежностью посмотрел на окна доны Эстер. Она наблюдала за ним и заметила, что он плачет: - Ты плачешь, мой мальчик? - дона Эстер исчезла из окна. Только теперь Хромой заметил, что он действительно плачет. Он вытер слезы и укусил себя за руку, чтобы успокоиться. Сеньора Эстер была уже рядом: - Ты плачешь, Августо? - Нет, сеньора, я не плачу. - Но я же вижу, что плачешь. Ну, скажи мне, что с тобой, что случилось? Наверное, о своей маме вспомнил? Дона Эстер села на скамейку и привлекла Хромого к своей материнской груди: - Не надо плакать. Ты же теперь наш любимый сынок, наш Августо. Я сделаю все, чтобы заменить тебе твою мать...(...а я сделаю все, чтобы заменить сына, которого вы потеряли, - хотелось ответить Хромому.) Дона Эстер целовала его залитое слезами лицо: - Ну, успокойся, а то я тоже заплачу. Тогда губы Хромого разомкнулись, и он зарыдал в голос, прижавшись к груди своей матери. И, позволяя обнимать и целовать себя, он думал о том, что собирается покинуть ее и, хуже того, обокрасть. Но, самое главное, он понимал, что обкрадывает прежде всего самого себя! Возможно, она никогда не узнает, что чувствовал он в эту минуту, как и того, что эти слезы были мольбой о прощении. События стали стремительно развиваться, так как сеньор Рауль должен был поехать в Рио по адвокатским делам, и Хромой решил, что лучшего случая капитанам не представится. В последний вечер Хромой обошел весь дом, приласкал кота Брелка, поговорил со служанкой, полистал книжки с картинками. Потом зашел в комнату доны Эстер сказать, что хочет прогуляться до Кампо Гранди. Дона Эстер сказала, что Рауль привезет для него из Рио велосипед, тогда он сможет кататься по Кампо Гранди, а не ходить пешком. Хромой опустил голову. Но прежде чем уйти навсегда, он подошел к доне Эстер и поцеловал ее. Он впервые сам поцеловал ее, и сеньора была очень рада. Потом сказал очень тихо, с трудом выдавливая из себя слова: - Вы такая хорошая. Я вас никогда, никогда не забуду. Он вышел и больше не вернулся. Этой ночью он спал на своем месте в складе, а Педро Пуля с несколькими ребятами отправились на дело в дом сеньоры Эстер. Оставшиеся столпились вокруг Хромого, восхищаясь его одеждой, прической, запахом одеколона. Но Хромой врезал как следует одному и ушел в свой угол, бормоча ругательства. Там он лежал без сна, грызя ногти, с тоскливым нетерпением дожидаясь возвращения Педро Пули. Наконец ребята вернулись с плодами налета. Пуля сообщил Хромому, что все прошло, как по маслу, никто в доме даже не проснулся. Вероятно, до завтра пропажу не обнаружат. И показал золотые и серебряные монеты: - Завтра Гонзалес отвалит за это кучу денег... Хромой зажмурился, а после того, как все разошлись спать, подошел к Коту: - Хочешь провернуть дельце? - Какое? - Я дам тебе эту одежду, а ты мне свою. Кот изумленно уставился на него. Конечно, у него была лучшая одежда в банде. Но она была старая и не шла ни в какое сравнение с отличным кашемировым костюмом Хромого. "Чокнутый", - подумал Кот, но, тем не менее, сказал: - Заметано. О чем разговор. Они поменялись. Тогда Хромой вернулся в свой угол и попытался заснуть. ... По улице идет доктор Рауль с двумя полицейскими. Это те самые, что избивали его в тюрьме. Хромой пытается убежать, но Рауль показывает на него, полицейские хватают его и приводят в ту самую камеру. Дальше все происходит как в его обычных кошмарах: полицейские, развлекаясь, заставляют его бегать по камере, бьют, и так же смеется тот человек в жилете. Только теперь в камере Хромой видит еще и дону Эстер. Она печально смотрит на него и говорит, что он больше не ее сын, он вор. И взгляд доны Эстер заставляет страдать сильнее, чем удары полицейских дубинок, чем мерзкий смех того человека в жилете. Он проснулся весь в поту, выбежал ночью из барака и до рассвета бродил по берегу. На другой день Педро Пуля принес ему деньги - долю за участие в грабеже. Хромой без объяснений отказался. А потом Сухостой принес газету с известиями о Лампиане. Профессор прочитал заметку Сухостою и стал просматривать другие. Вдруг он позвал: - Хромой! Хромой! Тот подошел. Остальные капитаны потянулись за ним, окружили Профессора. - Тут вот есть кое-что про тебя, Хромой, - сказал Профессор и прочитал вслух: "Вчера из дома номер... по улице... в Грасе исчез мальчик, сын хозяев по имени Августо. Должно быть, он потерялся в незнакомом городе. Ему тринадцать лет хромает на одну ногу, очень застенчив, одет в серый кашемировый костюм. Полиция разыскивает мальчика, чтобы вернуть его обеспокоенным родителям, но безуспешно. Семья хорошо вознаградит того, кто может сообщить что-нибудь о маленьком Августо или привести его домой." Хромой не проронил ни звука, только кусал губы Профессор сказал: - Значит, еще не обнаружили... Хромой кивнул. Когда пропажа откроется, его уже не будут искать как сына. Бузотер скорчил насмешливую гримасу и закричал: - Твоя семья ищет тебя, Хромой. Мамочка хочет дать тебе титьку. Но больше ничего сказать не успел, потому что Хромой одним прыжком сбил его с ног и занес кинжал. И, без сомнения, ударил бы негритенка, если бы Жоан Длинный и Сухостой не оттащили его. До смерти напуганный Бузотер убежал от греха подальше, а Хромой бросил на собравшихся полный ненависти взгляд и отправился в свой угол. К нему подошел Педро Пуля, тронул за плечо: - Может, они вообще не обнаружат пропажу. Никогда и не догадаются... Не переживай. - Когда доктор Рауль вернется - обнаружат... И зарыдал в голос. Капитаны остолбенели. Только Педро Пуля и Профессор поняли. Но Профессор лишь руками развел: мол, что уж тут поделаешь? Педро же начал разговор о всяких посторонних предметах. А ветер на берегу стонал и плакал, как ребенок, надрывая душу. УТРО КАК КАРТИНА. Педро Пуля, поднимаясь по Ладейре да Монтанья, думает, что в целом свете нет ничего лучшего, чем бродить вот так, без дела, по улицам Баии. Некоторые улицы заасфальтированы, но неизмеримо большая часть вымощена огромными черными камнями. Из окон старинных зданий выглядывают девушки, и невозможно понять, то ли это мечтательная швея ждет богатого жениха на украшенном цветами балконе, то ли проститутка высматривает очередного клиента. Женщины в черных накидках спешат к мессе. Солнце льется на камни и асфальт мостовых, освещает крыши домов. На балконе одного дома в старых жестяных банках растут цветы. Их разноцветные головки тянутся к солнцу, и оно питает их своим живительным теплом. Колокола собора Пресвятой Богородицы призывают женщин в черном ускорить шаг. Прямо посреди улицы над игральными костями склонились негр и мулат. Педро Пуля, проходя мимо, поприветствовал негра: - Как дела, Белая Сова? - Привет, Пуля! Как жизнь? Но тут его партнер бросил кости, и негр уже ничего, кроме игры, не видел. Педро Пуля идет дальше. Рядом с ним худенький Профессор резко наклоняясь вперед с трудом преодолевает подъем. Но он тоже улыбается этому праздничному утру. Педро Пуля оборачивается к нему и ловит его улыбку. Город полон солнца и радости. "Баия - как праздник", - думает Педро Пуля, чувствуя, что его тоже переполняет радость. Заливисто свистнув, он хлопает Профессора по плечу, и оба радостно хохочут. Пусть в карманах у них лишь несколько медяков, пусть одеты они в лохмотья и не знают, что будут есть завтра, зато их сердца полны красотой этого утра, свободой и любовью к своему городу. Педро Пуля обнимает Профессора за плечи, они идут рядом и смеются без всякой причины. Отсюда, с холма, им хорошо видны и Рынок, и лодочная пристань, и даже их старый склад. Педро, опершись на парапет, смотрит на город внизу и говорит Профессору: - Тебе нужно это нарисовать... Красотища... Лицо Профессора мрачнеет: - У меня не получится - Почему? - Иногда я ловлю себя на мысли...- Профессор смотрит на пристань внизу, на кажущиеся игрушечными парусники, на крошечных людей с мешками на спинах. Голос мальчика дрожит, словно его ударили: - Мне хочется нарисовать много-много таких картин... - Ты сможешь, у тебя ведь талант. Если б ты еще поучился... - Но я знаю, что никогда мне не передать эту радость, никогда... (Профессор словно не слышал замечание Пули. Он смотрел куда-то вдаль и казался совсем слабым и худеньким.) - Почему? - удивился Педро Пуля - Разве ты не видишь эту красоту? Все вокруг радуется ... Потом показал на крыши Нижнего города: - Смотри, цветов больше, чем в радуге... - Это верно... Но люди... Лица у всех печальные. Я не о богатых говорю, ты же знаешь. Я о других - из доков, с рынка. Печальные, изможденные лица. Понимаешь, я не знаю, как выразить словами... Просто я это чувствую. Педро Пуля больше не удивляется: - Вот поэтому Жоан де Адам устраивал забастовки в порту. Он говорит, что когда-нибудь все изменится, мир станет другим. - Я тоже читал об этом в одной книге... Мне дал ее Жоан де Адам. Конечно, хорошо бы поучиться в школе, как ты говоришь. Тогда я бы нарисовал замечательную картину: чудесный день, счастливые люди смеются, дарят женщинам цветы, понимаешь? Но я не умею. Я пытаюсь нарисовать веселую картину, да ничего из этого не выходит: и солнце светит, и в городе праздник, но лица у людей всегда печальные, не знаю почему... А мне так хочется нарисовать радость. - Как знать, может, так даже лучше? Мне кажется, у тебя получается ярче, сильнее. - Что ты понимаешь? И что я понимаю? Мы ведь никогда ничему не учились. Я хочу рисовать лица людей, город. Но я не умею. Есть куча вещей, о которых я и не подозреваю. Профессор сделал паузу, посмотрел на внимательно слушающего Педро Пулю: - Ты не бывал в Академии изящных искусств? Ох, и красотища там, парень. Я разок пробрался туда, в одну залу. Никто меня не заметил. Все там были в длинных рубахах и рисовали обнаженную женщину. Если б я когда-нибудь смог... Педро Пуля задумался. Он внимательно смотрел на Профессора, что-то прикидывая в уме. Потом очень серьезно спросил: - Ты знаешь цену? - Какую цену? - Ну, сколько нужно платить за учебу. Преподавателю. - А чего это вдруг? - Мы бы сложились, заплатили за тебя. Профессор засмеялся: - Ты даже не представляешь... Там такие сложности... Это невозможно, брось глупости. - Жоан де Адам говорит, что когда-нибудь все смогут учиться... Они пошли дальше. Но теперь прелесть утра не радовала Профессора. Казалось, все это было бесконечно далеко от него. Тогда Педро легонько ткнул его в бок кулаком: - Придет день, и ты выставишь кучу картин в лучшем зале на улице Чили, браток. И без всякой школы. Ни один из этих ученых болванов не нарисует так, как ты. У тебя же талант. Профессор засмеялся. Педро тоже: - И ты нарисуешь мой портрет, правда? А внизу напишешь: капитан Педро Пуля, настоящий мужчина. Он встал в боксерскую стойку, сжав кулаки. Профессор снова засмеялся, за ним Пуля. Они хохотали, пока не увидели толпу зевак, окруживших гитариста. Он пел известную в Баии песенку: "Она сказала мне "прощай", И сердце превратилось в камень..." Мальчишки подошли поближе. И скоро стали подпевать музыканту. И вместе с ними пели все, кто там был: лодочники, бродяги, грузчики и даже какая-то проститутка. Но гитарист, поглощенный своей музыкой, никого не видел. И если бы музыкант не поднялся и не пошел прочь, играя и напевая на ходу, мальчишки так и стояли бы рядом, позабыв, что шли в Верхний город. Но музыкант ушел и унес радость своей музыки. Толпа разошлась. Пробежал продавец газет, выкрикивая заголовки утренних изданий. Профессор и Педро Пуля пошли дальше. С Театральной площади они поднялись на улицу Чили. Вытащив из кармана мелок, Профессор присел на тротуар, Педро Пуля - рядом. Издали заметив парочку, Профессор начал быстро рисовать. Когда парочка приблизилась, Профессор уже заканчивал лица. Девушка улыбалась. Сразу видно, что это жених и невеста. Молодые люди были так поглощены разговором, что не заметили рисунка. Пришлось Педро Пуле привлечь их внимание: - Не наступите девушке на лицо, сеньор. Молодой человек недовольно взглянул на Педро и уже хотел сказать какую-нибудь грубость, но девушка посмотрела под ноги и захлопала в ладоши, как маленькая девочка, которой подарили куклу: - Ой, как красиво! Теперь молодой человек тоже заметил рисунок и улыбнулся. Потом обратился к Педро Пуле: - Это ты нарисовал, парень? - Это мой друг, художник Профессор. Профессор тем временем наносил последние штрихи на щегольские усики молодого человека. Потом перешел к фигуре девушки. Тогда она стала специально ему позировать. Девушка опиралась на руку возлюбленного, Оба весело смеялись. Когда рисунок был закончен, молодой человек вытащил из кошелька монету в два мильрейса, которую Пуля поймал на лету. Влюбленные пошли своей дорогой, а рисунок остался посреди тротуара. Какие-то девушки, выйдя из магазина, издали увидели его, и одна сказала: - Пойдем скорее, похоже, это афиша нового фильма с участием Бэрримора. Говорят, фильм - прелесть. А Бэрримор - это сила! Педро Пуля и Профессор от души расхохотались. И обнявшись, пошли дальше, свободные, как птицы. Следующую остановку они сделали совсем рядом с губернаторским дворцом. Профессор с мелом в руке поджидал, когда с трамвая сойдет какой-нибудь подходящий тип... Пуля, насвистывая, стоял рядом. Скоро они заработали на хороший обед и даже на подарок для Клары, возлюбленной Божьего Любимчика, у которой был день рождения. Одна старушка дала десять тостанов1 за свой портрет. Она была очень уродливая. Такой и изобразил ее Профессор. Педро Пуля заметил: - Если бы ты нарисовал ее красивее и моложе, она бы дала больше. Профессор засмеялся. Так прошло утро: Профессор рисовал портреты прохожих, Педро собирал медные и серебряные монетки, которые им бросали. Почти в полдень на улице появился мужчина, куривший сигарету в красивом, наверняка дорогом мундштуке. Педро Пуля поспешил предупредить Профессора: - Нарисуй вон того. Похоже, у этого фраера денег куры не клюют. Профессор принялся рисовать худую фигуру прохожего: длинный мундштук, волосы крупными кольцами спадают из-под шляпы на лоб. Мужчина нес в руке книгу, и Профессору ужасно захотелось изобразить его читающим. Мужчина чуть было не прошел мимо, но Педро Пуля окликнул его: - Посмотрите на свой портрет, сеньор. - Что, сынок? - мужчина вытащил мундштук изо рта. Педро Пуля показал на рисунок, над которым трудился Профессор. Человек на портрете сидел (хотя под ним не было ни стула, ни другого сиденья, он словно плыл в невесомости), курил свою сигару и читал книгу. Кудри разлетались из-под шляпы. Мужчина внимательно изучал рисунок, рассматривая его под разными углами, не проронив при этом ни слова. Когда Профессор закончил работу, он спросил: ---------------------------------------------------------------------- 1 тостан = 1000 рейсов - Где ты учился рисовать, мой дорогой? - Нигде... - Нигде? Как это? - Да вот так, сеньор... - Как же ты рисуешь? - Когда хочется, беру мел и рисую. Сначала мужчина не поверил, но потом припомнил нечто подобное и, чтобы удостовериться, переспросил: - Ты хочешь сказать, что никогда не учился живописи? - Нет, сеньор, никогда. - Могу подтвердить, - вмешался Педро Пуля, - мы живем рядом, я все о нем знаю. - Тогда это истинное призвание, - пробормотал мужчина. Он стал снова рассматривать рисунок, не выпуская изо рта сигарету. Мальчишки смотрели на мундштук, как зачарованные. Наконец, мужчина спросил Профессора: - Почему на портрете я сижу с книгой в руках. Профессор почесал в затылке, не зная, что ответить. Педро Пуля хотел что-то сказать, но не нашелся, совершенно сбитый с толку таким вопросом. Наконец, Профессор объяснил: - Я думал, что так вам больше подходит, - он снова почесал в затылке. - Не знаю даже... - Да, это истинное призвание, - прошептал мужчина совсем тихо с таким видом, словно сделал какое-то открытие. Педро Пуля ждал, когда же мужчина заплатит за работу, тем более, что полицейский уже с подозрением на них поглядывал. Профессор не мог оторвать глаз от мундштука, длинного, богато украшенного - просто чудо! Но хозяин мундштука продолжал расспросы: - Где ты живешь? Педро Пуля не дал Профессору ответить: - Мы живем в Соломенном Городке... Мужчина достал из кармана визитную карточку: - Ты умеешь читать? - Да, сеньор. - Вот мой адрес. Я хочу, чтобы ты меня нашел. Может быть, я смогу что-то для тебя сделать. Профессор взял визитку. Заметив, что к ним направляется полицейский, Педро Пуля поспешил проститься: - До свидания, доктор. Тот уже вытащил портмоне, но перехватил взгляд Профессора, прикованный к его мундштуку. Тогда он выбросил сигарету и протянул мундштук мальчику: - Держи. Это тебе за портрет. Приходи ко мне... Но мальчишки бросились бежать, потому что полицейский был совсем рядом. Мужчина даже не сразу понял, что это к нему обращается полицейский: - У вас ничего не украли, сеньор! - Нет. А почему вы спрашиваете? - Потому что возле вас крутились эти мошенники. - Это дети... к тому же у одного удивительные способности к рисованию. - Это воры, - возразил полицейский, - капитаны песка. - Капитаны песка? - Мужчина пытался вспомнить. - Кажется, я что-то про них читал... Это не беспризорные дети? - Воры, вот кто они. Будьте осторожны, сеньор, если они оказались рядом. Посмотрите, не пропало ли чего... Мужчина отрицательно мотнул головой и поискал глазами мальчишек. Но их уже и след простыл. Мужчина поблагодарил полицейского, еще раз заверив его, что у него ничего не пропало, и стал спускаться по улице, бормоча: - Вот так и гибнут великие таланты. Каким художником он мог бы стать! Полицейский долго смотрел ему вслед. А потом заметил, обращаясь неизвестно к кому: Правду говорят, что все поэты немного того. Профессор достал из кармана мундштук. Теперь они сидели во дворе небоскреба, на первом этаже которого находился шикарный ресторан. Педро Пуля знал тамошнего повара и мог достать кое-какую еду. На улице в этот час не было ни души. После обеда Педро угостил Профессора папироской, и тот решил испробовать подаренный мундштук. Он поискал, чем бы его почистить: - Этот тип тощий, как спичка. Вдруг больной... Не найдя ничего лучше, он свернул визитную карточку в трубочку и засунул ее в мундштук. А потом бросил на землю. Педро спрсил: - Зачем ты ее выбросил? - На что она мне? - и Профессор рассмеялся. Педро Пуля тоже. На какое-то время их хохот заполнил тихий дворик. Они смеялись без всякой причины, просто ради удовольствия. Педро Пуля вдруг посерьезнел: - Похоже, этот человек может помочь тебе стать художником...- он поднял карточку и прочел напечатанное на ней имя. - Ты бы лучше сохранил ее. Как знать ... Профессор опустил голову: - Брось прикидываться дураком, Пуля. Ты же прекрасно знаешь, что из нас может выйти только вор... Только вор! Кому мы нужны? Всем же плевать на нас. Всем! Всем! - его голос сорвался на крик, полный ненависти и боли. Педро Пуля только кивнул и разжал пальцы. Визитная карточка упала в сточную канаву. Больше они не смеялись. Их уже не радовала прелесть этого напоенного солнцем утра, словно нарисованного кистью студента Академии изящных искусств. После скудного обеда на фабрики возвращались рабочие. Это все, что мальчишки видели в то утро, - все, что могли увидеть. БЕЛАЯ ОСПА. Омулу наслала на город черную оспу. Но там, в Верхнем городе, богачи сделали прививки, а Омулу была богиней диких африканских лесов и ничего ни о какой вакцине не слышала. И оспа спустилась в город бедняков и стала валить людей с ног, покрывая их страшными язвами. Тогда появились санитары из департамента здравоохранения. Они засовывали больных в мешок и увозили их в инфекционные бараки далеко за город. Женщины плакали, потому что знали: эти люди уже не вернуться. Омулу наслала черную оспу на Верхний город, город богачей. Она ничего не знала о вакцине. Омулу была необразованной африканской богиней. Что она могла знать о прививках и прочих чудесах науки? Но поскольку она уже выпустила оспу (и это была ужасная черная оспа), Омулу пришлось позволить ей спуститься в город бедняков. Раз оспа выпущена, она должна исполнить свое предназначение. Но Омулу жалела своих бедных сыновей, поэтому она отняла силу у черной оспы, превратив ее в глупую белую оспу, опасную не более, чем корь. Несмотря на это люди из департамента здравоохранения засовывали заболевших в мешки и увозили в инфекционные бараки. Родственникам не разрешали навещать больных и никогда не сообщали об их смерти. Никто там за ними не ухаживал, лишь изредка заходил врач. Считалось, что попавшие в барак обречены. А если кому и удавалось вернуться, то на него смотрели, как на воскресшего из мертвых. Газеты писали об эпидемии оспы и обязательной вакцинации. А на кандомблэ день и ночь гремели барабаны в честь Омулы, чтобы смягчить ее гнев. Отец святого Паим с Алто ду Абакаши, любимый жрец Омулы, вышил для нее блестками белое шелковое покрывало. Но Омулу отказалась принять его. Она боролась против вакцины. В бедных домах плакали женщины. Из страха перед оспой, из страха перед инфекционным бараком. У капитанов песка первым заболел Алмиро. Однажды ночью, когда негритенок Бузотер пробрался к нему, чтобы заняться любовью (той любовью, которую Педро Пуля категорически запретил), Алмиро сказал ему: - У меня все тело чешется. Он показал негритенку руки, покрытые волдырями: - Я весь словно в огне горю. Бузотер был храбрым негритенком, это знали все капитаны. Но перед оспой, болезнью Омулу, он испытывал настоящий ужас, безумный страх, который достался ему в наследство от многих поколений его африканских предков. Не заботясь о том, что откроются его тайные отношения с Алмиро, Бузотер заметался между спящими крича на весь склад: - У Алмиро оспа!.. Ребята, у Алмиро оспа! Мальчишки один за другим поднимались и в испуге отодвигались подальше от Алмиро. Тот зарыдал. Педро Пуля еще не вернулся. В складе не было ни Профессора, ни Кота, ни Жоана Длинного. Поэтому Хромой чувствовал себя хозяином положения. Хромой в последнее время становился все нелюдимее, почти ни с кем не разговаривал. Он издевался надо всем на свете, из-за любого пустяка лез в драку и считался только с Педро Пулей. Фитиль молился за него чаще, чем за кого бы то ни было, но порой ему казалось, что в Хромого вселился дьявол. Падре Жозе Педро был очень терпелив с ним, но Хромой отдалился и от священника. Он не желал никого знать, и любой разговор, в который он вмешивался, заканчивался дракой. Когда Хромой проходил по складу, все расступались. Его боялись как оспы. В это время у Хромого появилась собака, и он был занят только ею. Вначале, когда этот огромный изголодавшийся пес появился в складе, Хромой издевался над ним, как только мог. Но в конце концов приласкал пса и взял себе. Теперь он только им и жил. Поэтому он решил увести собаку, всюду следовавшую за ним, подальше от Алмиро. Потом вернулся к мальчишкам. Они стояли полукругом на приличном расстоянии от Алмиро и показывали на волдыри, высыпавшие у него на груди. Хромой начал с того, что припугнул Бузотера: - Теперь, глупый негр, волдырь вскочит у тебя на этом самом месте, - прогнусавил он. В глазах Бузотера был ужас. Потом Хромой обратился к собравшимся, указывая на Алмиро пальцем: - Здесь никому не охота подцепить оспу из-за этого гомика. Остальные молча глядели на Хромого и ждали, что он еще скажет. Амиро, прижавшись к стене, рыдал, закрыв лицо руками. - Ты сию же секунду уберешься отсюда, - продолжал Хромой,- пристроишься где-нибудь на улице, пока тебя не подберут легавые. - Нет! Нет! - рыдал Алмиро. - Пойдешь, как миленький. Мы не станем звать сюда санитаров, не то вся полиция узнает, где мы скрываемся. Ты уберешься по-хорошему, или мы вышвырнем тебя отсюда вместе с твоим шмотьем. Отправляйся к черту, а то мы все тут перезаразимся. И все из-за тебя, педик проклятый. Алмиро только повторял "нет!", "нет!" и рыдал на весь склад. Негритенок Бузотер трясся от страха, Фитиль возвестил о том, что это кара Божья за их грехи, остальные же молча стояли, не зная, что делать. Хромой уже был готов вышвырнуть Алмиро силой, когда Фитиль снял со стены иконку Богоматери и воззвал: - Помолимся всем миром, ведь это кара Божья за наши грехи. Мы много грешили, и Господь решил нас наказать. Нужно просить у Него прощения...- его голос звучал, как проклятье, как предвестник кары небесной. Некоторые сложили ладони, и Фитиль начал было читать "Отче наш", но Хромой оттолкнул его: - Вали отсюда, пономарь. Фитиль стал молиться потихоньку, прижимая икону к груди. Странную они представляли картину: на заднем плане рыдал Алмиро, повторяя одно только слово: "нет!". Фитиль молился, остальные топтались в нерешительности, не зная, что предпринять. Бузотер дрожал от страха, думая, что тоже заразился. Хромой заговорил снова: - Парни, если он сам не уберется, придется вышвырнуть его силой. Или мы все сдохнем от оспы, все... Вы что, не понимаете этого, придурки? Мы вытащим его на улицу, там его заберут в лазарет. - Нет, нет,- твердил Алмиро.- Ради Господа Бога... - Это кара Божья...- не унимался Фитиль. - Закрой пасть, поповский ублюдок, - оборвал его Хромой и продолжил, - Давай, берись за него, ребята, раз он не хочет идти по-хорошему. И поскольку остальные все еще колебались, он подошел к Алмиро, намереваясь дать ему пинка: - Слышишь ты, малохольный, пошли. Алмиро еще больше съежился и вжался в стену: - Нет, ты не имеешь права. Я такой же, как все. Пуля вот-вот должен прийти. - Это кара... Это Божья кара... - голос Фитиля окончательно вывел из себя Хромого, и он что есть силы пнул Алмиро: - Убирайся прочь, немочь заразная. Вали отсюда, гомик. Но в этот момент его схватила чья-то рука и отшвырнула в сторону. Между Хромым и Алмиро вырос Сухостой с пистолетом в руке. Глаза его сверкали: - Клянусь, этот пистолет заряжен, и пусть только кто-нибудь тронет Алмиро,- он с угрозой обвел собравшихся взглядом. - А тебе-то что здесь надо, кангасейро? - пытался вновь овладеть ситуацией Хромой. - Он не полицейский, чтобы с ним так обращались. Он один из нас, это он правильно сказал. Мы подождем, пока вернется Пуля, и пусть он решит, что с ним делать. А того, кто хоть пальцем его тронет, я уничтожу, как полицейскую обезьяну, - и Сухостой навел на собравшихся пистолет. Толпа стала расходиться. Хромой плюнул с досадой: - Все вы трусы...- и пошел к своей собаке. Он уселся рядом с ней, и те, кто поближе, слышали, как он бормотал: "трусы", "трусы". Сухостой охранял Алмиро с пистолетом в руке. Амиро рыдал все громче и громче, глядя, как волдыри покрывают все его тело. Фитиль молил Господа проявить милосердие и не судить их слишком строго. Потом Фитиль вспомнил о падре. Он выскользнул из склада и направился к дому священника. Но по дороге он по-прежнему молился, и глаза его были полны страха перед мстительным Богом. Педро Пуля вернулся в склад вместе с Профессором и Жоаном Длинным. Им удалось провернуть весьма удачное дельце, и они вспоминали свой успех, то и дело прерывая обсуждение взрывами хохота. Кот вместе с ними участвовал в деле, но в склад не пошел, остался у Далвы. Первым, кого увидели друзья, войдя в склад, был Сухостой с пистолетом в руке. - Что тут у вас такое? - спросил Пуля. Хромой вышел из своего угла, за ним по пятам следовал пес: - Этот придурок, строящий из себя конгасейро, не дает нам сделать одно дело, - и указал на Алмиро.- У этого малохольного оспа. Жоан Длинный невольно отступил назад. Педро Пуля смотрел на Алмиро, а Профессор подошел к Сухостою. Мулат не опустил пистолет. Тогда Педро сказал: - Расскажи ты, Сухостой. - Вот он подхватил чертову оспу, - Сухостой указал на рыдающего мальчишку. - А эта горилла, словно полицейский, хочет вышвырнуть его на улицу, чтобы "скорая помощь" забрала его в больницу. Я не собирался вмешиваться, но парень не хотел уходить. Тогда они все вместе (Сухостой сплюнул) хотели побить его, чтобы заставить уйти. Но Алмиро сказал, что он один из капитанов, и что нужно дождаться тебя. Я решил, что он говорит правильно, и взял его сторону. Он ведь не полицейский какой-нибудь, чтобы так с ним обращаться. - Ты поступил правильно, Сухостой. - Педро Пуля хлопнул мулата по плечу. Потом посмотрел на Алмиро. - У тебя действительно оспа? Мальчишка только кивнул в ответ и снова зарыдал. Хромой закричал: - Я же говорю: нам ничего другого не остается. Мы не можем вызвать сюда "скорую помощь" - все на свете узнают, где мы прячемся. Надо оставить его на какой-нибудь улице, где много прохожих. Нам придется это сделать, хочешь ты этого или нет. - Кто здесь главный, ты или я? Ты что, хочешь по шее схлопотать? - пришлось повысить голос Педро Пуле. Хромой отошел, что-то бормоча себе под нос. Пес бросился ему в ноги, но Хромой дал ему пинка. Однако тут же спохватился и стал гладить его, издали наблюдая за происходящим. Педро Пуля подошел к Алмиро. Жоан Длинный хотел сделать то же самое, но не смог сдвинуться с места: слишком глубоко сидел в нем страх перед оспой, он был так же велик, как и его доброта. Только Профессор остался рядом с Пулей. Он-то и сказал Алмиро: - Дай-ка я посмотрю... Алмиро протянул руки, покрытые волдырями. Профессор сказал: - Это белая оспа. Настоящая сразу чернеет. Педро Пуля обдумывал ситуацию. В складе стояла полная тишина. Жоану Длинному удалось взять себя в руки и подойти поближе. Он шел, едва переставляя ноги. Казалось, для этого ему пришлось собрать всю свою волю, преодолеть самого себя. В этот момент в склад вошел Фитиль, а за ним - падре Жозе Педро. Падре поздоровался и спросил, кто заболел. Фитиль показал на Алмиро. Священник подошел, взял его за руку, внимательно осмотрел. Потом сказал Педро Пуле: - Его в больницу надо... - В оспенный батрак? - Да. - Нет, ни за что, - отрезал Педро Пуля. Хромой снова поднялся и подошел к ним: - Я уже давно говорю: нужно отправить его в больницу. - Я его не отдам в больницу, - повторил Педро Пуля. - Но почему? - удивился падре Жозе Педро. - Вы же знаете, падре, никто оттуда не возвращается. Никто. А ведь он наш товарищ, один из нас. Я не могу этого сделать... - Но ведь существует закон... - Обрекающий на смерть? Падре во все глаза смотрел на Педро Пулю. Эти мальчишки то и дело ставят его в тупик, они намного умнее, чем можно предположить, и в глубине души падре знает, что они правы. - Нет, падре, я его не отдам в больницу, - твердо сказал Педро Пуля. - Тогда что же ты собираешься делать, сын мой? - Лечить его здесь. - Но как? - Позову дону Анинью. - Но она же не врач... Педро Пуля смутился, но через минуту сказал: - Лучше пусть умрет здесь, чем в больнице. Тут снова вмешался Хромой: - Он же всех перезаразит...- он указал на мальчишек. - Все слягут. Этого нельзя допускать. - Заткнись, сволочь, не то всыплю как следует, - оборвал его Педро. Но тут вмешался падре: - Он прав, Пуля. - Он не пойдет в больницу, падре. Вы хороший человек и прекрасно понимаете, что его туда нельзя отправлять. Там такое творится... Это верная смерть. Падре хорошо знал, что все сказанное Пулей - правда, и поэтому молчал. И тут Жоан Длинный спросил: - А разве у него нет дома? - У кого? - У Алмиро. Ведь есть. - Я не хочу туда возвращаться, - всхлипывал Алмиро, - я оттуда сбежал. Педро Пуля подошел к нему и очень мягко сказал: - Не плачь, Алмиро. Сперва я схожу туда, поговорю с твоей матерью. А потом мы тебя отведем. Это все-таки лучше, чем больница. А падре добудет нам врача, он тебя вылечит. Ведь правда, падре? - Да, правда, - пообещал падре Жозе Педро. Существовал закон, обязывающий граждан извещать органы здравоохранения обо всех случаях заболевания оспой. Падре Жозе Педро прекрасно об этом знал, но в который уже раз он был на стороне капитанов песка, а не на стороне закона. Педро Пуля нашел мать Алмиро. Она была прачкой, жила с мелким землевладельцем за Соломенным Городком. Узнав о случившемся, мать мальчика чуть с ума не сошла. Алмиро тут же забрали домой, позднее падре привел туда врача. Но, оказалось, что этот врач добивался места в департаменте здравоохранения и поэтому донес на падре Жозе Педро как на укрывателя. В результате Алмиро все равно забрали в инфекционный барак, а падре оказался в весьма затруднительном положении. Власти не привлекли священника к ответственности, но пожаловались на него архиепископу, и падре Жозе Педро вызвали для беседы к канонику, возглавлявшему канцелярию архиепископства. Падре был сильно напуган. Тяжелые портьеры, стулья с высокими спинками, портрет святого Игнатия Лойолы на одной стене, распятие - на другой. Большой стол, дорогие ковры. С бьющимся сердцем вошел падре Жозе Педро в эту залу. Он не знал точно, зачем его сюда вызвали. Получив извещение, предписывающее ему явиться в архиепископский дворец, он подумал было, что речь пойдет о приходе, которого он тщетно дожидался в течение двух лет. Неужели собственный приход? Падре радостно улыбнулся. Наконец-то он станет настоящим священником, будет нести ответственность за вверенные ему души. Действительно станет служить Богу. Вдруг на него нахлынула грусть: его дети, беспризорные дети с улиц Баии, капитаны песка, - как он оставит их? Он был их другом, одним из немногих. Других священников не волновали проблемы этих детей. Они довольствовались тем, что изредка служили мессу в исправительной колонии, чем вызывали у тамошних мальчишек еще большую неприязнь, так как из-за богослужения их скудный завтрак откладывался. А падре Жозе Педро посвятил беспризорным детям всего себя. Нельзя сказать, что он достиг хороших результатов. Иногда он делал какой-то неверный шаг, и все приходилось начинать с начала. Все же ему удалось завоевать доверие этих ребят. Они стали относиться к нему, как к другу, даже если не воспринимали всерьез как духовного пастыря. Падре на многое закрывал глаза, лишь бы не утратить доверие капитанов. Ему часто приходилось поступать совсем не так, как его учили, мириться с тем, что церковь осуждала. Но другого способа спасти этих детей не было. А падре Жозе Педро считал, что даже из-за одного Фитиля и открывшегося в нем призвания стоило рисковать! И тут падре пришло в голову, что из-за этого его и вызывают в архиепископство. Наверняка из-за этого. Богомолки уже давно шепчутся у него за спиной о его подозрительных связях с малолетними воришками. А тут еще случай с Алмиро. Ну конечно, причина в этом. Падре испугался: его наверняка накажут, придется расстаться с мечтой о приходе. А падре Жозе Педро очень нужен приход. Он должен содержать старую мать и сестру, которая учится в педагогическом училище. Вдруг ему пришло в голову, что он мог и ошибаться. Церковные власти не одобряют его поступков, а в семинарии его всегда учили повиноваться. Но он вспомнил о капитанах. Перед его мысленным взором прошли Фитиль, Педро Пуля, Профессор, Хромой, Сачок, Кот. Нужно помочь этим мальчишкам ... Дети были главной заботой Христа. Он должен сделать все для спасения этих детей. Не по своей вине они ведут такую жизнь. В залу неслышно ступая вошел каноник. Погруженный в свои мысли, падре не заметил его, он вообще забыл, где находится. Каноник был высокий, очень худой и угловатый, редкие волосы тщательно причесаны, губы резко очерчены, сутана сверкала чистотой. На шее висели четки. Он казался воплощением святости и чистоты. Однако это не делало его симпатичным: аскетичная фигура каноника, суровые черты лица отталкивали людей. Как будто чистота было броней, отделявшей его от стального мира, погрязшего в грехе. Он считался человеком исключительного ума, выдающимся проповедником, известным строгостью своих принципов. Каноник остановился перед падре Жозе Педро и какое-то время внимательно его рассматривал. Своим острым взглядом он тут же отметил и грязную, в нескольких местах залатанную сутану, и неуверенность в себе, и страх. А простоватость и доброта были просто написаны у него на лице. Каноник изучал отца Жозе Педро всего несколько минут, но этого было достаточно, чтобы проникнуть в глубину его бесхитростной души. Каноник кашлянул. Падре поднял глаза, вскочил, смиренно поцеловал руку: - Каноник... - Садитесь, падре, нам нужно поговорить. Каноник окинул падре бесстрастным, ничего не выражающим взглядом, потом спустился на стул, стараясь не коснуться своими одеждами грязной сутаны падре Жозе Педро, и медленно сцепил пальцы. Голос каноника никак не вязался с его обликом. Этот голос можно бы было назвать вкрадчивым, даже нежным, если бы не жесткие интонации то и дело в нем проскальзывающие. Падре Жозе Педро, опустив голову, ждал, когда каноник заговорит. Тот начал так: - У нас имеются серьезные жалобы на вас, падре. Отец Жозе Педро хотел сделать вид, что не понимает, о чем речь. Но на такие хитрости прямодушный падре был явно не способен. Он тут же подумал о капитанах песка. Каноник прочел его мысли и едва заметно улыбнулся: - Полагаю, вы догадываетесь, о чем идет речь ... Падре взглянул в лицо каноника, но тут же опустил голову: - Наверное, о детях... - Грешник не может скрыть свой грех, он написан у него на лице, - от былой мягкости в голосе каноника не осталось и следа. От этих слов у падре мурашки побежали по спине. Он всегда боялся, что церковные иерархи, те, у кого хватает ума, чтобы понять Божью волю, не одобрят его методов, его отношений с капитанами песка. В душе у него рос страх, но боялся он не каноника или архиепископа - он боялся оскорбить Бога. У него даже руки слегка задрожали. Голос каноника вновь обрел свою мягкость. Этот голос был нежный и вкрадчивый, как у женщины, но без капли человеческого тепла: - К нам поступило достаточно жалоб, отец Жозе Педро, но до поры до времени мы закрывали на них глаза в надежде, что вы осознаете свои ошибки и исправитесь... - Каноник сурово взглянул на падре, и тот опустил голову. - Совсем недавно нам пожаловалась вдова Сантос: вы позволили шайке уличных мальчишек осмеять ее. Более того, вы их подстрекали... Что вы можете сказать на это, падре ? - Это неправда, каноник. - Вы хотите сказать, что вдова Сантос лжет? - Каноник буравил священника взглядом, но на этот раз Жозе Педро не опустил голову, а только повторил: - То, что она говорит, - неправда... - Разве вы не знаете, что вдова Сантос - одна из самых щедрых наших прихожанок? Не знаете о ее дарах церкви? - Я могу рассказать, как все было на самом деле. - Не перебивайте меня. Разве в семинарии вас не учили смирению и покорности ? Впрочем, там вы никогда не были в числе лучших. Падре Жозе Педро всегда помнил об этом. Не было нужды напоминать, что он был одним из худших учеников семинарии по теоретическим дисциплинам. Как раз поэтому отец Жозе Педро так боялся ошибиться, оскорбить Бога. Должно быть, каноник прав, он гораздо умнее, и поэтому ближе к Богу, который есть наивысшая мудрость. Каноник сделал такой жест, словно отмахнулся от случая с вдовой Сантос, и продолжил все так же вкрадчиво: - Однако сейчас речь пойдет о деле гораздо более серьезном. По вашей вине, падре, у архиепископа была весьма неприятная беседа с властями. Вы понимаете, что вы сделали? Отдаете себе отчет? Падре и не пытался оправдываться: - Это из-за мальчика, заболевшего оспой? - Вот именно, сеньор, оспой. А вы скрыли этот случай от эпидемиологической службы. Падре Жозе Педро верил в доброту и милосердие Господа. Ему казалось, что Бог одобряет его поступки. Он и сейчас так думает. Уверенность в своей правоте вдруг заполнила сердце падре. Он расправил плечи и посмотрел канонику прямо в глаза: - Вы знаете, что такое инфекционный барак? Каноник не ответил. - Так вот, почти никто не возвращается оттуда. А что говорить о ребенке? Отправить туда ребенка - значит обречь его на верную смерть. - Это не наше дело, - заявил каноник бесстрастным, но не терпящим возражения тоном. - Это дело департамента здравоохранения. Наша обязанность - подчиняться законам. - Даже если они противоречат заповедям Господа нашего Иисуса Христа? - Что вы об этом знаете? Каким таким умом вы обладаете, чтобы судить о Божественном промысле ? Вас обуял демон тщеславия! Падре Жозе Педро попытался объясниться: - Я знаю, что необразован и глуп, что недостоин служить Господу. Но у этих детей никого нет, они брошены на произвол судьбы. У меня было намерение ... Благими намерениями вымощена дорога в ад, - вынес приговор каноник. Падре Жозе Педро снова засомневался. Но он мысленно обратился к Богу, и к нему вернулось душевное равновесие: - Разве эта дорога ведет в ад? С этими мальчишками никогда не говорили серьезно о Боге. Они путают Господа с негритянскими идолами1, не имеют никакого представления о религии. Я хотел спасти их души ... - Я уже сказал вам, что цели были благими, а результат получился противоположный. - Но вы не знаете этих мальчишек. (Каноник бросил на него суровый взгляд). Они совсем, как взрослые. Они знают жизнь, всю ее подноготную, всю грязь. Нужно считаться с этим, идти на уступки... - И поэтому вы послушно плясали под их дудку. - Чтобы достичь цели, мне приходилось кое с чем мириться... - Например, с грабежами, преступлениями этих подонков. - Разве это их вина? - падре вспомнил Жоана де Адама. - Кто заботится о них? Кто наставляет? Кто помогает? Что хорошего видят они в жизни? (Отец Жозе Педро перестал сдерживаться и каноник отодвинулся подальше от него, не сводя осуждающего взгляда). Им приходится воровать, чтобы не умереть с голоду, потому что богачи, которые швыряют деньги на ветер или жертвуют церкви, не хотят знать о голодных детях... В чем их вина? ---------------------------------------------------------------------- 1 Байянские негры отождествляют с католическим богом верховное божество Ошала, которое выступает сразу в двух лицах: молодой - Ошагиан и старый - Ошулуфан. - Прекратите,- в голосе каноника зазвучал металл. - Если бы кто-нибудь услышал вас, он решил бы, что это говорит коммунист. И не мудрено. Общаясь с этим быдлом, вы набрались соответствующих идей. Вы коммунист, враг Церкви! Падре с ужасом смотрел на каноника. Тот поднялся, простер к падре руку: - Да простит вам Господь дела ваши и слова ваши. Вы оскорбили Бога, опорочили свой сан, попрали законы Церкви и Государства. Вы вели себя, как коммунист. Поэтому мы вынуждены отказать вам в приходе, о котором вы просите. Идите (Тут голос опять стал мягким, но эта мягкость не допускала возражений), покайтесь в грехах, посвятите себя богобоязненным прихожанам церкви, где вы служите, и забудьте эти коммунистические идеи. В противном случае нам придется принимать более серьезные меры. Неужели вы всерьез полагаете, что ваши поступки угодны Богу? Не забывайте, что вы совсем не так умны, чтобы проникнуть в Божьи помыслы... Каноник повернулся к падре спиной и направился к выходу. Падре Жозе Педро сделал вслед за ним два шага и глухо сказал: - Один из этих мальчишек хочет стать священником... Каноник резко обернулся: - Наша беседа окончена, отец Жозе Педро. Идите и молитесь о том, чтобы лучше понять Божье слово и лучше служить Божьей церкви. Ступайте. Да поможет вам Бог. Но падре не сдвинулся с места, и все силился что-то сказать. Но не смог. Он тупо смотрел на дверь, в которую вышел каноник. Сейчас у него не было в голове ни единой мысли. Он был смешон в этой нелепой позе: руки простерты к потолку руки; губы дрожат, в глазах - страх. Тяжелые портьеры на окнах не пропускали в залу свет. Какое - то время падре стоял в темноте. Коммунист... Бродячие музыканты на удивление правильно и красиво исполняли на улице старинный вальс: "На сердце такая тоска, смилуйся Господи Боже..." Падре Жозе Педро прислонился к стене. Каноник сказал, что ему не дано постичь божественных предначертаний - он слишком для этого глуп. И еще каноник сказал, что Жозе Педро - коммунист. Именно это слово особенно терзало душу падре. Все священники со всех амвонов предают анафеме коммунистов. И вот теперь он сам... Каноник очень умен, поэтому ближе к Господу, ему легче услышать глас Божий. Выходит, он ошибался. Два года, целых два года упорного труда потрачены впустую! Он хотел наставить на путь истинный этих детей... Заблудших детей... Неужели это их вина? "Пустите детей приходить ко мне..." Христос... Светозарный и юный лик... Ведь фарисеи и его называли революционером. Он любил детей. "Увы тому, кто причинит вред одному из малых сих..." Вдова Сантос щедро жертвует церкви... Неужели она тоже слышит глас Божий? Два вычеркнутых из жизни года... Он на многое закрывал глаза, да, это так! Но по-другому было нельзя. Капитаны песка не похожи на других детей... Они знают о жизни все, даже тайны любви... С самого детства они ведут жизнь взрослых мужчин. Разве можно обращаться с ними, как с учениками иезуитского колледжа, идущими к первому причастию? У этих есть мать, отец, сестры, духовники, и еда, и одежда - у них есть все... Но ему ли учить каноника? Каноник образован и очень умен. Он может услышать глас Божий. Каноник ближе к Богу... А сам падре никогда не был хорошим учеником... Напротив, одним из худших... Господь не станет открывать свои помыслы невеже. Он слушал Жоана де Адама... Значит, он тоже коммунист, как Жоан де Адам? Коммунисты - плохие люди, враги веры. Но Жоан де Адам - хороший человек... Коммунист... А Христос? Он тоже коммунист? Нет, даже думать об этом нельзя... Канонику следовало бы понять, что бедный священник в грязной сутане... Каноник умен, но Господь умнее, Он - высшая мудрость. Фитиль хочет стать падре. Да, это истинное его призвание. Но он постоянно грешит: ворует, грабит. Только это не их вина... Он говорит, как коммунист... А почему вон тот тип разъезжает в автомобиле и курит дорогую сигару? Говорит, как коммунист... Каноник сомневается в том, что Господь сможет простить его. Падре Жозе Педро привалился к стене, чтобы не упасть. Издали до него долетают последние аккорды старинного вальса. Падре окинул улицу застывшим невидящим взором. Мысли его путались. Да, падре Жозе Педро, Бог иногда говорит с самыми невежественными, самыми ничтожными. Да, я необразован и глуп. Но услышь меня, Господи! Это несчастные дети... Что знают они о добре и зле? Ведь их никто никогда и ничему не учил. Никогда не знали они материнской ласки. Не слышали доброго слова отца. Господи, они не ведают, что творят. Поэтому я на их стороне, поэтому не осуждаю их. Падре простер к небу сжатые кулаки. Неужели он поступает, как коммунист? Но он только хочет дать немного тепла этим маленьким душам. Спасти их, улучшить их жизнь. Раньше из них выходили только воры, карманники, жулики. В лучшем случае - бродяги... Самое достойное занятие... А он хотел, чтобы они выросли порядочными людьми, честно зарабатывали свой хлеб... Тут надо действовать исподволь. Принуждением ничего не добьешься... Из колонии они выходят еще хуже... Только не жестокими наказаниями, слышишь, Господи? В колонии наказания ужасны... Только терпением, только любовью... Христос думал так же... Почему как коммунист?.. Даже самый ничтожный может услышать глас Божий... Отказаться от этих детей? Приход потерян... Старая мать будет плакать... А учеба сестры в педучилище? Она тоже хочет учить детей... Но это совсем другие дети, у них есть книги, отец, мать... Они не похожи на беспризорников, которые живут на улице, спят под открытым небом, на причалах, в заброшенных складах... Он не может предать их... На чьей стороне Господь? На стороне каноника или бедного священника? Вдова Сантос... Нет, Бог на моей стороне. На моей! Но я слишком глуп, чтобы услышать Его глас... (Падре скрывается в портале какой-то церкви). Но иногда Господь говорит и с глупцами... (Он выходит из церкви и идет дальше, держась за стены домов). Он не бросит капитанов. Если он ошибался, Господь простит ему... "Благими намерениями вымощена дорога в ад"... Но Господь - высшее милосердие... Он продолжит начатое... И, может быть, капитаны песка не станут ворами. Разве это не будет наибольшей радостью для Христа?.. Да, Христос улыбается, у него светозарный лик. Он улыбается падре Жозе Педро. Благодарю тебя, Господи, благодарю. Падре опускается на колени прямо на улице, простирает руки к небу. Но тут замечает, что над ним смеются прохожие. Он поднимается, испуганный, и, сгорая со стыда, вскакивает на подножку трамвая. Какой-то человек замечает: - Смотрите-ка, пьяный падре. Какой стыд... На трамвайной остановке все смеются. Сачок надавил черным ногтем - волдырь прорвался. Потом посмотрел на руку - там их полно. Вот почему у него такой жар, слабость во всем теле. Это оспа. Она буквально опустошила бедные кварталы Баии. Врачи говорят, что эпидемия идет на убыль, но все еще много новых случаев заболевания, каждый день людей отвозят в инфекционные бараки. "И никто оттуда не возвращается", - думает Сачок. Даже Алмиро, из-за которого в складе поднялся такой шум, попал в барак. И не вернулся... Он был хорошим парнем. Говорили, правда, что он и Бузотер... Но он не был вредным, никому не надоедал. Хромой устроил весь этот скандал. А когда узнал, что Алмиро умер, стал еще угрюмее. Считает себя виноватым в его смерти. Ни с кем не разговаривает, только со своей собакой. - Спятит в конце концом, - думает Сачок. Он закурил сигарету и побрел к складу. Там был только Профессор. В эти полуденные часы все капитаны заняты "делом", трудно застать кого-нибудь на месте. Профессор сразу заметил его: - Дай сигаретку, Сачок. Тот бросил одну. Потом пошел в свой угол, связал в узел пожитки. Профессор наблюдал за ним: - Ты что, уходишь? Сачок подошел к Профессору с узелком под мышкой: - Не говори никому... Только Пуле... - Куда ты идешь? Мулат рассмеялся: - В барак... Профессор увидел, что его руки, грудь усыпаны волдырями. - Не ходи туда, Сачок... - Почему, брат? - Ты же знаешь... Это верная смерть... - Думаешь, я останусь здесь, чтобы заразить остальных? - Мы тебя вылечим... - Все умрут. У Алмиро все-таки был дом. У меня - никого. Профессор молчал. Ему так много хотелось сказать Сачку. Мулат стоял перед ним с узелком в руке, покрытой волдырями. Сачок попросил: - Ты скажи Педро Пуле. Другим не надо. - Пойдешь все-таки? - только и мог выговорить Профессор. Сачок кивнул, и они вместе вышли из склада. Сачок посмотрел на город и махнул рукой, словно прощался с ним навсегда. Сачок был бродяга, и никто не любит свой город сильнее, чем они. Потом взглянул на Профессора: - Когда будешь рисовать мой портрет... Ведь будешь, правда! (Профессор кивает. Ему хочется сказать Сачку какие-то теплые слова, как брату, но они не идут у него с языка). Не рисуй меня с волдырями, не надо... Его силуэт пропал в песках. Профессор смотрит ему вслед, с комком в горле, так и не сказав нужных слов. Но поступок Сачка кажется ему прекрасным, потому что он ушел вот так, навстречу смерти, чтобы спасти остальных. У тех, кто жертвует собой ради людей, в груди вместо сердца горит звезда. И когда герои умирают, их сердца остаются на небе. Так появляются новые звезды, - говорил Божий Любимчик. Сачок был совсем еще мальчишкой, но в груди у него горела звезда. Пропал из виду его силуэт. И Профессор вдруг понял, что никогда больше не увидит своего друга. Он ушел навстречу смерти. На макумбах в честь Омулу негритянский народ, отмеченный оспой, пел: "Кабоно, Азиелло енгома! Пусть кожа задубеет у меня! Омулу в сетан ступай, Оспу там распространяй". Омулу наслала оспу на Баию. Это была месть городу богачей. Но у богатых есть вакцина, что могла знать об этом Омулу? Она была богиней бедных негров, пришла из диких африканских лесов. Что она знала о прививках? И тогда оспа спустилась в Нижний город и стала косить подданных Омулу. Омулу сделала все, что могла: она превратила черную оспу в белую, болезнь глупую и неопасную. Но все равно умирали негры, умирали бедняки. Омулу сказала, что их убивает не оспа, их убивают инфекционные бараки. Омулу только хотела пометить своих черных сынов. А убивал их барак. Но на макумбах просили увести оспу из города в сертан к богатым фазендейро. У них много денег и много земли, но они тоже ничего не знают о вакцине. И Омулу пообещала уйти. Поэтому негры, жрецы и жрицы Омулу, поют: "Она поистине нам мать, Она нам станет помогать..." Омулу обещает уйти. Но чтобы ее черные дети не забывали о своей богине, предупреждает в прощальной песне: " Ну, сыночки, до свидания, Ухожу я, но вернусь..." И однажды ночью, когда на всех макумбах гремели атабаке, таинственной байянской ночью Омулу вскочила в восточно-бразильский экспресс и умчалась в сертаны Жуазейро. Оспа отправилась вместе с ней. Сачок вернулся из инфекционного барака страшно худой, одежда болталась на нем, как на коле. Лицо было изрыто оспой. Когда он появился в складе, капитаны смотрели на него со страхом. Но Профессор сразу же подошел к Сачку: - Выздоровел, мулат? Сачок улыбнулся. Ребята подходили, жали ему руки. Педро Пуля обнял его: - Вернулся? - Молодчина. Даже Хромой подошел. Жоан Длинный стоял с ним рядом. Сачок окинул друзей взглядом. Попросил закурить. Руки у него были, как у скелета. Глаза ввалились. Он молчал, с нежностью рассматривая старый склад, мальчишек, собаку, которую Хромой прижимал к груди. Тогда Жоан Длинный спросил: - Как там было, в бараке? Сачок резко обернулся. Лицо исказила горькая гримаса. Он ответил не сразу. Потом все-таки выдавил, хотя каждое слово давалось ему с трудом: - Как о таком расскажешь? Это выше человеческих сил... Там как в могиле. Он оглядел напуганных его словами ребят и повторил с горечью: - Все равно, что в гроб лечь да отправиться на кладбище. Все равно, что в гроб... Сачок не знал, что еще сказать. Хромой процедил сквозь зубы: - Что еще? - Ничего. Ничего. Я ничего не знаю... Ради Бога, не спрашивайте...- Сачок опустил голову, и она бессильно поникла на тощей шее. Он говорил едва слышно, словно этот кошмар стоял у него перед глазами. - Там, как на кладбище. Кругом одни мертвые. Сачок умолял взглядом не задавать ему вопросов. Жоан Длинный сказал остальным: - Не будем ни о чем его спрашивать... Сачок только махнул рукой: - Не надо. Слишком жутко... Профессор смотрел на грудь Сачка. Она вся была изрыта оспой. Но слева, там, где сердце, он увидел звезду. Звезда вместо сердца. СУДЬБА Они заняли столик в углу. Кот вытащил колоду, но ни Педро Пуля, ни Жоан Длинный, ни Профессор, ни тем более Сачок на это не отреагировали. Им нужно было дождаться Божьего Любимчика. Все столики в "Приюте моряка" были заняты. Долгое время таверна пустовала. Оспа была тому причиной. Теперь, когда она убралась из города, люди вспоминали умерших. Кто-то заговорил об инфекционных бараках. "Горе родиться бедняком", - сказал какой-то матрос. Кто-то попросил кашасы. Все замолчали, раздавался только звон стаканов. И тогда какой-то старик сказал: - Никто не может изменить свою судьбу. Она творится там, наверху, - он указал на небо. Но с другого столика раздался голос Жоана де Адама: - Придет день, и мы изменим свою судьбу. Педро Пуля вскинул голову. Профессор молча улыбался. Жоан Длинный и Сачок, похоже, были согласны со стариком, который снова повторил: - Нельзя изменить свою судьбу. Уж кому что на роду написано... - Придет день, и мы изменим ее, - сказал вдруг Педро Пуля, и все повернулись в его сторону. - Ты-то что в этом понимаешь, парень? - спросил старик. - Это сын Блондина, в нем говорит отцовская кровь, - объяснил Жоан де Адам, и все посмотрели на Пулю с уважением. - Его отец погиб за то, чтобы изменить нашу судьбу. Жоан де Адам обвел всех взглядом. Старик замолчал и тоже посмотрел на Педро с уважением. У людей снова появилась надежда. В таверну с улицы долетели звуки самбы: кто-то настраивал гитару. НОЧЬ ВЕЛИКОГО ПОКОЯ ТВОИХ ГЛАЗ ДОЧЬ УМЕРШИХ ОТ ОСПЫ На холме снова звучала музыка. Бродяги играли на гитаре, пели песни, сочиняли самбы, которые продавали потом популярным городским музыкантам. В кабачке Диоклесио снова каждый вечер стали собираться люди. Из-за оспы жизнь на холме замерла. Веселье уступило место слезам и причитаниям женщин и детей. Мужчины проходили, опустив голову, домой или на работу. И каждый день по неровным склонам холма несли на дальнее кладбище черные гробы взрослых, белые гробы невинных девушек, маленькие детские гробики. Но этим еще посчастливилось умереть дома. Страшнее, когда санитары засовывали в мешки еще живых людей и увозили их в инфекционные бараки. Родные оплакивали их, как покойников, потому что знали: домой они не вернутся. Ни гитарный аккорд, ни сочный голос негра не нарушали скорбной тишины. Только молитвы часовых да судорожные рыдания женщин. Таким был холм, когда Эстевана увезли в инфекционный барак. Он не вернулся, и однажды Маргарида, его жена, узнала, что он умер. В тот же день у нее самой начался жар. К счастью, заболела она легко, ей удалось скрыть болезнь и не попасть в барак. Понемногу ей становилось лучше. Двое детей под ее руководством делали всю домашнюю работу. От Зе Худышки, правда, было мало пользы: ему недавно исполнилось шесть лет, и он ничего не умел делать. Но Дора, которой шел четырнадцатый год, была настоящей маленькой хозяйкой, очень серьезной; она доставала матери лекарства, ухаживала за ней. Маргарида стала выздоравливать, когда на холме снова заиграли гитары, потому что эпидемия оспы закончилась. Снова ночи на холме были заполнены музыкой. А Маргарида, хотя и не выздоровела окончательно, отправилась по домам своих постоянных заказчиц за бельем. Вернулась с узлом на спине и пошла стирать к источнику. Она работала весь день под палящим солнцем и под дождем, который начался вечером. На следующий день закончить работу она не смогла, потому что заболела снова, и рецидив был ужасен. А через два дня на кладбище снесли последнюю жертву белой оспы. Дора не плакала. Слезы катились по щекам, но, когда похоронная процессия спускалась с холма, она думала только о Зе Худышке, который просил есть. Брат плакал от страха и голода. Он был слишком мал, чтобы понять, что остался совсем один в этом огромном городе. В тот день соседи накормили сирот. А на следующее утро араб, которому принадлежали все лачуги на холме, велел все в доме облить спиртом для дезинфекции и очень скоро сдал его новым жильцам, потому что домишко был очень удобно расположен - на самой вершине холма. И пока соседи обсуждали, что делать с сиротами, Дора взяла брата за руку и стала спускаться с холма в город. Она ни с кем не простилась, ее уход был похож на бегство. Зе Худышка шел за сестрой, ничего не понимая. Дора была спокойна. В городе наверняка она найдет кого-нибудь, кто даст ей приют, кто, по крайней мере, позаботится о брате. Она нашла бы где-нибудь место служанки. Ей совсем еще мало лет, но во многих домах предпочитают брать на работу девочек, чтобы меньше платить. Мать как-то говорила о том, чтобы устроить ее в дом одной своей заказчицы. Дора знала адрес и отправилась туда. Холм, звон гитар, самба, которую пел какой-то негр, остались далеко позади. Босые ноги Доры обжигал раскаленный асфальт. Зе Худышка шел веселый, с интересом разглядывая незнакомый ему город, битком набитые трамваи, гудящие автобусы, пеструю уличную толпу. Однажды Дора была с матерью в этом доме. Он находился в Барре, и они добирались туда с тюком выстиранного белья на платформе грузового трамвая. Хозяйка была очень приветлива с Дорой, спросила, не хочет ли та у нее работать. Но Маргарида ответила, что девочке надо сначала подрасти. Вот туда-то и решила пойти Дора. Она спрашивала дорогу в Барру то у одного, то у другого прохожего. Путь был ужасно длинный, раскаленный асфальт жег босые ноги. Зе Худышка начал просить есть и жаловаться на усталость. Дора утешала его, как могла, и они шли дальше. Но на Кампо Гранди силы малыша кончились. Слишком трудной была дорога для его шести лет. Тогда Дора пошла в булочную и на последние пятьсот рейсов купила два вчерашних батона. Потом посадила Зе на скамейку, дала ему хлеб: - Ешь и жди меня здесь, слышишь? Я скоро вернусь. Только никуда отсюда не уходи, не то потеряешься. Зе Худышка, кусая черствую булку, очень серьезно пообещал ей не двигаться с места. Дора поцеловала его и ушла. Полицейский, у которого она спросила дорогу, похотливо рассматривал ее наметившуюся грудь, развевающиеся на ветру белокурые распущенные волосы. Дора чувствовала усталость во всем теле, обожженные ступни саднили, но она не останавливалась. Номер нужного дома был 611. Дойдя до 59 она остановилась, чтобы передохнуть и подумать, что она скажет хозяйке. Потом снова двинулась в путь. Теперь в довершение ко всем мучениям ее еще терзал голод, ужасный голод тринадцатилетнего подростка, требующий немедленного удовлетворения. Доре хотелось заплакать, упасть прямо на раскаленный асфальт и не двигаться. На нее нахлынула тоска по умершим родителям. Но она собрала все свои силы и пошла дальше. Дом под номером 611 был огромен. Настоящий дворец. Под окнами росли деревья. На качелях, привязанных к стволу мангейры, сидела девочка, ровесница Доры. Парень лет семнадцати раскачивал ее, оба смеялись. Это были дети хозяев. Дора некоторое время с завистью смотрела на них, потом нажала кнопку звонка. Парень увидел ее, но не двинулся с места. Дора позвонила еще раз, тогда появилась служанка. Дора объяснила, что хотела бы поговорить с хозяйкой, доной Лаурой. Служанка подозрительно смотрела на нее. Но тут парень оставил качели и подошел к воротам. Он внимательно оглядел Дору, отметив про себя ее наметившуюся грудь, голые коленки. Потом спросил: - Что тебе нужно? - Я бы хотела поговорить с доной Лаурой. Я дочь Маргариды, которая стирала здесь белье... Видите ли, она умерла... Парень не сводил глаз с груди девочки. Дора, внучка итальянца и мулатки, была очень красива: огромные глаза, золотистые волосы. Маргарида говорили, что она вся пошла в деда, белокурого итальянца. Дора опустила голову: слишком откровенно парень пялил глаза на ее грудь. Тот тоже смутился и сказал служанке: - Иди, позови маму. - Хорошо, сеньор. Парень достал сигарету, закурил. Выдохнув кольцо дыма, еще раз бросил взгляд на грудь Доры: - Ты ищешь работу? - Да, сеньор. Ветер задрал чуть-чуть подол ее платья, приоткрыв ноги выше колен. У парня сразу появились подлые мысли: вот он еще в постели, Дора приносит ему кофе, а потом... - Я попрошу маму взять тебя... Дора поблагодарила, но ей было не по себе от его липких взглядов, хотя она и не понимала их истинный смысл. Подошла дона Лаура, седовласая матрона, следом за ней - дочь, веснушчатая, как кукушечье яйцо, но довольно хорошенькая и смерила Дору подозрительным взглядом. Дора сказала, что у нее умерла мать: - Вы хотели взять меня на работу, сеньора... - От чего умерла Маргарида? - От оспы, сеньора. Дора не знала, что, произнеся эти слова, она лишилась возможности получить работу. - От оспы? Девчонка испуганно отшатнулась. Даже парень отступил на шаг, подумав, что маленькие груди Доры уже отмечены оспой, и плюнул с отвращением. - Дело в том, что я уже наняла горничную. Больше мне никто не нужен, - дона Лаура сделала вид, что ей очень жаль отказать, но другого выхода нет. Дора подумала о Зе Худышке: - А вам не нужен маленький мальчик для разных поручений - за покупками ходить и все такое? У меня есть брат... - Нет, дочь моя, не нужен. - А вы не знаете кого-нибудь, кто ищет прислугу? - Нет. Если б знала, я бы тебя порекомендовала. Хозяйке хотелось побыстрее закончить разговор. Она обернулась к сыну: - У тебя есть с собой два милрейса, Эмануэл? - Зачем тебе, мама? - Дай сюда. Мальчик протянул ей монету, сеньора положила ее на ограду, боясь даже прикоснуться к Доре. Она хотела только одного: чтобы та поскорее ушла, не успев заразить дом: - Возьми деньги. Да поможет тебе Бог... Дора повернулась и пошла назад. Парень глядел ей вслед, не в силах отвести глаз от округлостей, брисовывающихся под тесной юбкой. Голос матери, ворвавшийся в столь приятные размышления, вернул его на землю. Она говорила служанке: - Дос Рейс, протри спиртом все, к чему прикасалась эта девочка. С оспой шутки плохи. Парень вернулся к мангейре и снова начал качать сестру, время от времени вздыхая про себя: "а грудь у нее хороша..." Зе Худышки на скамейке не было. Дора испугалась. Что, если он ушел в город и потерялся? И где теперь его искать? Она ведь тоже совсем не знает города. Да тут еще на нее навалилась жуткая усталость, отчаяние, боль утраты. Она едва не разрыдалась. Болели ноги, ужасно хотелось есть. Дора подумала было купить хлеба (теперь у нее было две тысячи четыреста рейсов), но вместо этого отправилась на поиски брата. Она нашла его в саду под деревьями, где он ел зеленые сливы. Дора шлепнула брата по руке: - Ты что, не знаешь, что от этого заболит живот? - Так ведь есть хочется... Дора купила хлеба, они поели. Потом до самого вечера Дора ходила по городу из дома в дом в поисках работы. И везде ей отказывали: боялись оспы. К концу дня Зе Худышка от усталости уже валился с ног. Дора была в отчаянии. Она уже думала, не вернуться ли ей на холм. Но тогда они станут обузой для соседей, которым и самим-то нечего есть. Дора не хотела возвращаться: с холма ее мать спустилась в гробу, отец - в мешке. Дора опять оставила своего брата одного, чтобы до закрытия купить чего-нибудь в булочной. Там она истратила последние гроши... Зажглись фонари. Сначала залитые огнями улицы показались Доре необыкновенно красивыми. Но скоро она поняла, что город - ее враг. Он обжег ее ноги и лишил сил. В этом красивом городе ей не было места. Она брела, опустив голову, вытирая ладонями слезы. И снова Зе Худышки не было на месте. Обойдя весь сад, она нашла наконец брата: он смотрел, как двое мальчишек - высокий негр и худенький белый, сидя на корточках играют в гуде1. Дора села на скамейку, позвала брата. Мальчишки тоже поднялись. Она развернула батоны, дала один брату. Мальчишки смотрели на нее во все глаза. Негр был голоден, это она поняла сразу. Тогда Дора отломила кусок и протянула мальчишкам. Они молча ели черствый хлеб (он намного дешевле). Закончив, негр хлопнул в ладоши и сказал: - Твой брат сказал, что ваша мать умерла от оспы. - Отец тоже... - У нас тоже умер... - Твой отец? - Нет, Алмиро, один из наших. Молчавший до этого худенький белый спросил: - Ты нашла работу? - Никто не хочет брать дочь умерших от оспы. Больше она не смогла сдерживаться и заплакала. Зе Худышка играл под деревьями шариками, которые ребята там оставили. Негр почесал в затылке. Худой посмотрел сначала на него, потом на Дору: - Ночевать-то тебе есть где? - Нет. Худенький сказал негру: - Давай, отведем ее в склад. - Девчонку?.. Что скажет Пуля? 1гуде-очень популярная в Бразилии детская игра, немного напоминающая наш "чижик", только играют разноцветными стеклянными шариками. - Но ведь она плачет, - проговорил худенький едва слышно. Негр озадаченно смотрел на девочку. Белый почесал шею, согнав муху. Потом тихонько, даже с опаской коснулся плеча девочки: - Пойдем-ка с нами. Мы ночуем в складе... Негр попытался улыбнуться: - Конечно, это не дворец, но все-таки лучше, чем улица. Они поднялись. Жоан Длиный и Профессор шли впереди. Обоим хотелось поговорить с Дорой, но они не знали, с чего начать: еще ни разу не оказывались мальчишки в таком затруднительном положении. Свет фонаря играл в Дориных волосах цвета старинного золота - казалось, нимб сияет над ее головой. Негр прошептал: - Какая красавица, - Необыкновенная, - подтвердил Профессор. Но они не разглядывали ни ее грудь, ни ноги - любовались золотым нимбом ее волос. На берегу Зе Худышка совсем выбился из сил и не мог идти дальше. Тогда негр (это был Жоан Длинный) подхватил малыша и посадил на плечи, хотя и сам был по сути дела ребенком. Профессор шел рядом с Дорой, но не решился нарушить молчание. В склад они вошли не очень уверенно. Жоан Длинный опустил Зе Худышку на пол, подождал, когда войдут Профессор и Дора. Потом все прошли в угол к Профессору, где тот сразу зажег свечу. Капитаны изумленно глядели на вошедших. Собака Хромого залаяла. - Новые люди, - пробормотал Кот. Он как раз собрался уходить, но все же подошел к ним. - Кто это, Профессор? - Их родители умерли от оспы. Они остались на улице, без крыши над головой. Кот посмотрел на Дору, продемонстрировав одну из самых обворожительных своих улыбок, поклонился (он видел, как это делал герой в каком-то фильме) и произнес однажды услышанную фразу: - Добро пожаловать, мадам...- но, забыв, что дальше, слегка смутился и отправился на свидание с Далвой. Зато к ним потянулись все остальные. Хромой и Сачок были впереди. Дора со страхом смотрела на приближающуюся ватагу. Измученный Зе Худышка уже спал. Жоан Длинный вышел вперед, заслоняя собой Дору. Колеблющийся огонек свечи озарял золотистые волосы Доры, время от времени бросая отблески на ее грудь. Профессор поднялся, прислонился к стене. Теперь сквозь дырявую крышу в склад заглядывала луна. Первым шел Сачок. Потом, волоча ногу - Хромой. За ним - остальные. Все взгляды были прикованы к Доре. Сачок спросил: - Что это за цыпочка? Профессор шагнул вперед: - Она была голодная. Она и брат. Оспа убила у них отца и мать. Сачок расправил плечи и захохотал: - Красотка... Хромой вторил ему издевательским смешком, указывая на столпившихся за его спиной мальчишек: - Вы все словно урубу над падалью... Дора пыталась успокоить Зе Худышку, он проснулся и дрожал от страха. Из толпы раздался чей-то голос: - Профессор, ты хочешь, чтобы девчонка досталась вам двоим, тебе и Длинному. Оставь и нам... Другой крикнул: - У меня уже огнем горит... Многие рассмеялись. Еще один подошел к Жоану Длинному и расстегнул ширинку: - Смотри, как ему хочется, Длинный. Ждет не дождется... Загораживая собой Дору, Жоан Длиный молча вытащил кинжал. Хромой крикнул: - Этим ты ничего не добьешься. Она должна быть для всех. - Вы что, не видите, она же еще девчонка? - попытался образумить их Профессор. - Но грудь у нее - что надо, - крикнули из толпы. Вперед вышел Сухостой: в глазах мрачный огонь, зубы оскалены: - Лампиан тоже не больно с ними цацкался. Отдай ее нам, Длинный. Все знали, что Профессор - слабак, и разделаться с ним - пара пустяков. Они были безумно возбуждены, но боялись Жоана Длинного, сжимавшего в руке кинжал. Сухостой воображал себя одним из бандитов Лампиана, в руки которого попалась дочка фазендейро. Свет падал на золотистые волосы Доры. В ее глазах застыл ужас. Жоан Длинный не проронил ни звука, только еще крепче сжал рукоятку кинжала. Профессор раскрыл складной нож, встал рядом с Длинным. Тогда Сухостой тоже вытащил нож и пошел на Профессора. За ним - остальные. Захлебывалась лаем собака. - Лучше отойди, Длинный, - повторил Сачок. Профессор пожалел, что Кот ушел: он был бы на их стороне, ведь у него уже есть женщина. Дора с ужасом смотрела, как на нее наступает ватага парней. Страх заставил ее позабыть горе и усталость. Зе Худышка плакал. Дора не могла отвести взгляда от Сухостоя. Лицо мулата, на котором была написана откровенная похоть, исказилось гримасой нервного смеха. Тут Сачок встал против света, и Дора увидела следы оспы у него на лице. Она вспомнила умершую мать и зарыдала в голос. Это на какое-то мгновение остановило тол