енице и сплетнице, которая пришла ее навестить только для того, чтобы позлорадствовать: - Если кто-нибудь захочет убедиться в том, что он настоящий мужчина, он может доказать... - Правда? - рассмеялась Мария Антония, довольная этой шуткой. Дона Флор тоже рассмеялась. Хоть ей и досаждали эти пересуды, история с доной Магнолией по-прежнему ее развлекала. Через несколько дней утром к ней зашла Дионизия Ошосси со своим толстым бутузом, чтобы получить благословение крестной. Последнее время она приходила редко и на этот раз рассказала доне Флор о своих огорчениях: ее муж завел любовницу. Разъезжая повсюду на грузовике, он связался с какой-то особой в Жоазейро. Дионизия отправилась к соблазнительнице, после того как получила анонимное письмо, подняла там страшный шум и пригрозила прогнать изменника. Но это была, конечно, только угроза, какой мужчина не грешит на стороне? Она была очень расстроена, даже похудела и лишь теперь немного успокоилась: муж не только порвал с той женщиной, но и вообще перестал ночевать в Жоазейро. Дона Флор утешила ее: всем женщинам приходится страдать от подобных вещей. Сама дона Флор не так давно узнала об измене, которая ранила ее в самое сердце. - Неужели и доктор? Даже он? Значит, никому не удается избежать этой участи... - Кто? Теодоро? Нет, кума Дионизия, Теодоро - это исключение, которое лишь подтверждает правило... Он человек порядочный, за него я готова голову положить на плаху... И тут дона Флор неожиданно для себя чуть не призналась Дионизии, что история с доной Магнолией огорчила ее гораздо меньше, чем старая связь Инес Васкес дос Сантос с Гулякой, о которой только теперь она узнала. Стоило доне Флор подумать о Миртес, как перед нею возникала тощая притворщица Инес, эта лицемерка, эта потаскуха. 8 Романс разучивался около шести месяцев, пока наконец требовательный маэстро не признал исполнение безупречным. Кстати сказать, в данном случае он был особенно требователен как автор сочинения, посвященного красоте и доброму сердцу доны Флор, "Колыбельная Флорипедес" стала его любимым детищем. Каждую субботу вечером в любую погоду оркестр собирался на репетицию произведений для предстоящего концерта у Тавейры Пиреса. Последние месяцы прошли мирно, без особых происшествий, за исключением, пожалуй, дебюта Марилды перед микрофоном радиостанции "Амаралина" - самой молодой и самой популярной станции, - который всколыхнул весь квартал. Можно было подумать, что все эти люди дебютировали вместе с девушкой, такое волнение вдруг их охватило. Дона Норма возглавила шумную толпу, направившуюся к "Амаралине" в этот праздничный день. Соседи собрали внушительную сумму на подарок и через сеу Самуэла дас Жойаса, торговавшего драгоценностями, прочими товарами и даже контрабандой, приобрели отличные ручные часики современной, оригинальной формы, с гарантией на шесть месяцев. "Швейцарские, на семнадцати камнях и почти даром", - заявил сеу Самуэл, давая понять, что продает их, только желая сделать приятное своей постоянной клиентке доне Норме. Однако сеу Сампайо, которому вечером показали покупку, установил, что старый торговец снова надул дону Норму, как надувал уже двадцать лет и будет надувать до тех пор, пока кто-нибудь из них не протянет ноги; и если первой придется помирать доне Норме, Самуэл, наверное, постарается всучить ей контрабандные святые дары... Часы оказались вовсе не швейцарскими и не на семнадцати камнях; они были собраны в Сан-Пауло и все же были неплохие. "Пора покончить с пренебрежительным отношением к отечественной промышленности, она ничуть не хуже любой другой", - заключил патриотически настроенный сеу Зе Сампайо. В день дебюта, как и следовало ожидать, с доной Марией до Кармо случился нервный припадок, когда она увидела дочь перед микрофоном и диктор объявил, что ее голос нежней, чем у тропической птички. Дона Флор тоже пустила слезу: она питала к Марилде материнскую нежность, многое сделала, чтобы она стояла здесь, у микрофона, и даже повздорила из-за нее с доктором Теодоро. Своим успехом Марилда была обязана всем соседям, но прежде всего доне Флор, которая к тому же наготовила всяких сластей и отнесла к Марилде, где в знаменательный вечер даже открыли бутылку шампанского - подарок Освалдиньо. Дебют молодой певицы был отмечен критикой и слушателями. Другим важным событием была неожиданная поездка доны Гизы в Соединенные Штаты, которая вызвала много всяких толков. Даже дона Динора, всегда знавшая все наперед, не предвидела, что в Нью-Йорке скончается некий мистер Шелби, оставив наследство доне Гизе. Кто был этот господин и почему он завещал свое состояние преподавательнице английского языка, уже столько лет живущей в Бразилии? Об этом не успели расспросить дону Гизу, поскольку она уехала, никому ничего не сказав и ни с кем не простившись. Об умершем и его богатстве ходили самые противоречивые слухи. Говорили, будто мистер Шелби был когда-то мужем доны Гизы, а может быть, и ее старой привязанностью. Вариантов было много, но в одном сходились все: дона Гиза получила в наследство от американского миллионера колоссальное состояние, к тому же в долларах, а не в каких-то мильрейсах. Однако все эти слухи были опровергнуты, когда авиапочтой пришло письмо доне Норме; прежде чем распечатать конверт, дона Норма долго изучала иностранные марки и знакомый почти мужской почерк. Дона Гиза сообщала о своем возвращении в Баию, о том, что побывала на могиле двоюродного брата ("Пусть рассказывает кому-нибудь другому! Он был ее мужем или любовником!" - судачили на улице и в барах кумушки) и уладила все дела. Она действительно получила наследство как единственная родственница, но наследство состояло из старого автомобиля, личных вещей покойного и нескольких акций ближневосточных нефтяных компаний. Дона Гиза все это распродала, и вырученных денег ей едва хватит, чтобы оплатить расходы на поездку. Еще двоюродный брат оставил породистую таксу Монсеньера, с которой она скоро появится на улицах Баии, после того как оформит бумаги, чтобы ввести собаку в Бразилию. За последние шесть месяцев два этих события, пожалуй, были единственно достойными хроники двух замужеств доны Флор. Остальное время доны Флор занимали репетиции, собрания в Обществе фармакологов, занятия с ученицами, визиты к родственникам и друзьям, посещения кино и любовь по средам и субботам. Правда, репетиции дона Флор уже не посещала с прежним постоянством, однако не скучала на них, как некоторые жены музыкантов, даже не скрывавшие этого. Она была верной подругой мужа, а значит, разделяла его взгляды и привязанности, но время от времени все же позволяла себе пропустить репетицию, ибо только люди, влюбленные в музыку, способны в монотонном повторении мелодии обретать покой и наслаждение. Реже стала она бывать и на собраниях Общества фармакологов, где защищались диссертации и велись дебаты по разным вопросам. К чему себя насиловать? Чтобы бороться весь вечер со сном, пытаться вникнуть в суть речей и под конец, сдавшись, погрузиться в дремоту? Дона Флор уснула даже в тот вечер, когда доктор Теодоро защищал свою спорную диссертацию "О замене химических препаратов органическими средствами при лечении от бессонницы". А между тем в этот знаменательный вечер на карту была поставлена научная репутация доктора. Дискуссия шла до глубокой ночи, и, когда взволнованный и счастливый муж взял ее под руку, дона Флор, проснувшись от аплодисментов, едва не попросила у него извинения за то, что спала, словно ей дали лошадиную дозу снотворного... - Мой дорогой... - только и пролепетала она. Но доктор Теодоро был так возбужден, что не заметил ее заспанного лица. - Спасибо, дорогая. Какая победа! Он раз и навсегда разделался со снотворными, выполнив свой долг гражданина и фармацевта, хотя по-прежнему продавал эти опасные яды, получая неплохой доход, поскольку снотворные были в моде. Доктор Теодоро, образованный и честный фармацевт, был в то же время владельцем процветающей аптеки и не чувствовал от этого никакого неудобства, ибо добросовестно следовал как морали ученого, так и морали торговца. Но самым важным событием, которое нашло отражение в печати, обсуждалось в самых высоких сферах и всколыхнуло всех портных, был концерт любительского оркестра "Сыновья Орфея" в особняке Тавейры Пиреса, виртуозно игравшего на виолончели. Не хватит слов, чтобы должным образом описать этот праздник искусства. Если кто-нибудь пожелает узнать о нарядах дам, об их красоте и элегантности, мы посоветуем просмотреть подшивку газеты, издаваемой Таваресом, где был помещен репортаж блестящего Силвиньо Ламеньи, знатока светской жизни. Что касается самого концерта, то все интересующиеся могут ознакомиться со статьями критиков Финеркаеса и Жозе Педрейры либо отчетом Элио Басто, мастера на все руки, не только музыканта, но и любителя изящной словесности. Дона Розилда в своем Назарете вырезала из газет все места, где расхваливалось прекрасное исполнение на фаготе романса Аженора Гомеса, одного из лучших номеров концерта. В тот вечер дона Флор чувствовала себя на седьмом небе, ибо поднялась она на самую высокую ступень социальной лестницы и была замечена благодаря "изящному орнаменту, которым парижский портной украсил ее платье из ржавого муара, затмившее туалеты многих дам", как писал Силвиньо. На концерте присутствовал весь цвет баиянского общества: политические деятели, финансисты, интеллигенция, архиепископ, начальник полиции, а также утонченные снобы, очищающие карманы богатых родственников. На улицах, соседних с площадью Второго июля, приглашение получил лишь сеу Зе Сампайо, коллега Пиреса по Коммерческому клубу и его старый товарищ по колледжу. Однако Зе Сампайо не захотел идти. - Ради бога, оставьте меня в покое, у меня болит селезенка... Иди одна, Норминья, если хочешь... Конечно, дона Норма пошла, но не одна, а с доной Флор и доктором. ("Как можно было пренебречь таким приглашением? На это способен только мой муж, этот дикарь и отшельник!") Комендадор Перес сказал доне Имакуладе: - Я хочу, чтобы вечер прошел как можно лучше... Не надо скупиться... И дона Имакулада не поскупилась. Пусть характер у нее был не из приятных, но надо отдать должное - она умела устраивать приемы. Был приглашен архитектор Жилбербет Шавес, весьма недешево ценивший свои услуги, для оформления сада, где будет играть оркестр. - Не стесняйся в расходах, - сказал комендадор архитектору, - я хочу, чтобы все было сделано как следует и со вкусом. Трать сколько надо. - Обычно прижимистый комендадор, если нужно было пустить пыль в глаза, широко открывал свой кошелек. Маэстро Шавес истратил целое состояние, зато и результат получился ошеломляющий: в сказочном саду был выстроен маленький амфитеатр, поражавший смелостью замысла, не привычной для Баии: "Жилбербет (запомните: Жилбербет, а не Жилберто или Жилберт, как произносят некоторые нувориши) явил во всем блеске свое ультрасовременное дарование" (еще одна цитата из Силвиньо, и наверняка не последняя). Дона Флор, войдя в сад, остолбенела от восторга, а дона Норма только и смогла выговорить: - Вот это да! Хозяева встречали гостей; дона Имакулада в туалете, выписанном из Европы, с лорнетом в руках, комендадор в смокинге и крахмальной сорочке с жестким воротничком, которые мало его украшали. При виде доктора Теодоро с фаготом его лицо расплылось в счастливой улыбке. - Дражайший Теодоро! Я не дождусь, когда мы сядем играть... Дона Имакулада протягивала кончики пальцев для поцелуя мужчинам и для легкого рукопожатия женщинам с таким видом, будто гости пришли просить у нее благословения. - Ну и страшила! - шепнула дона Норма, увидев комендадоршу с лорнетом. Но дона Флор сочла нужным сообщить, что дона Имакулада - глава миссионерского общества и очень печется о язычниках. Доктор Теодоро получил от нее однажды письмо с просьбой оказать материальную поддержку католическим миссиям в Азии и Африке. Вскоре пришел Бедняга Урбано в новехоньком смокинге, сшитом на деньги комендадора, который не мог оставить оркестр без скрипача в столь торжественный вечер. Дома его донимала насмешками жена, и он старался укрыться между деревьями, чтобы меньше попадаться на глаза гостям. Доктор Теодоро увел Урбано в амфитеатр, и они оставили там свои инструменты. Концерт был назначен на половину девятого, но только в десятом часу маэстро Аженору Гомесу удалось собрать музыкантов и начать программу. Гости, выпивавшие в залах и в саду, не спешили, поэтому пришлось комендадору брать микрофон в руки и сзывать их: - Концерт начинается, занимайте места, прошу побыстрее... Никто не посмел ослушаться; призыв хозяина звучал как приказ. Шум тотчас стих, кавалеры и дамы заняли места, но кое-кто остался на ногах в надежде улизнуть. Публика выглядела очень элегантно: смело декольтированные женщины были увешаны драгоценностями, кавалеры в смокингах, маэстро во фраке. Дона Флор и дона Норма уселись в первом ряду, недалеко от доны Имакулады и архиепископа-примаса, которого, если верить слухам, собирались вскоре возвести в кардинальский сан. Маэстро Аженор Гомес очень волновался, хотя ему уже давно было пора привыкнуть к выступлениям. Но вот он взмахнул дирижерской палочкой. Первое отделение концерта публика прослушала внимательно и часто аплодировала. Были сыграны марш Шуберта и мелодия Дрдлы, соло на скрипке блистательно исполнил доктор Венсеслау Вейга, вызвав бурю оваций и восторженные возгласы некоторых ценителей, например доктора Итазила Бенисио, тоже врача и артиста. Счастливый маэстро Гомес вытирал пот со лба. В перерыве гости, как голодные звери, набросились на изысканные закуски, и дона Флор с доной Нормой впервые попробовали икру. Доне Флор икра, о которой она так много слышала, понравилась, хотя и показалась не совсем привычной на вкус. Дона же Норма, сделав гримасу, призналась подруге, что ей гораздо больше нравится шампанское и она уже выпила два бокала. Появился доктор Теодоро под руку с Беднягой, которого он силой притащил к столу, и дона Флор положила ему на тарелку всякой закуски, не забыв и об икре. На второе отделение концерта гостей удалось собрать с большим трудом. Наконец любители музыки заняли свои места, но их оказалось гораздо меньше, чем любителей поесть и выпить. Комендадор, однако, дал знак начинать, маэстро взмахнул палочкой, и оркестр заиграл "Простое признание". После этого настала очередь соло на виолончели, которое исполнял комендадор Адриано Пирес. Вот когда воцарилась настоящая тишина: даже в буфетной и на кухне замерли слуги и официанты, получившие строжайший наказ от хозяйки не двигаться и не говорить, пока будет играть хозяин. А комендадор Адриано Пирес, этот сухарь и миллионер, забыл обо всем на свете и вдруг стал самым обыкновенным человеком. Его наградили долго не смолкавшими аплодисментами; сеу Адриано, указывая на маэстро и оркестрантов, благодарно кланялся. Кричали "браво!", "бис!", и не только знатоки, особенно усердствовал биржевой спекулянт Алирио де Алмейда, который ничего не смыслил в музыке, зато находился в полной зависимости от комендадора. Бедняга правильно потом говорил, что номер комендадора нужно было делать последним, так как после него большинство приглашенных покинули сад и отправились пить и болтать. Те, кто не осмелился уйти, слушали невнимательно, а некоторые, все же набравшись храбрости, извинялись перед соседями и устремлялись в дом к столам с едой и питьем. "Сыновья Орфея", однако, не замечали этого бегства, продолжали играть с прежним вдохновением. Ценители же музыки были раздосадованы этим хождением и перешептыванием. А когда доктор Теодоро, устремив глаза на жену, начал свое соло на фаготе, доне Флор пришлось шикнуть на сидевших сзади. Дона Имакулада тоже обернулась и взглянула через лорнет; этого было достаточно, наступила тишина, больше ни один человек не осмелился подняться! Звуки фагота парили над садом, сплетая любовный венец на иссиня-черной головке доны Флор. А дона Флор, полузакрыв глаза, слушала романс и думала о том, как много ей дал ее добрый муж. Вот она сидит там, куда даже не мечтала попасть, - в саду самого аристократического дома Баии, а рядом с нею восседает его преосвященство господин архиепископ-примас в своей пурпурной мантии, подбитой горностаем. Теодоро дал ей покой и уверенность, окружил комфортом, ввел в великосветское общество. А сейчас извлекает из тощего фагота страстную мелодию любви. Разве можно желать лучшего мужа? Когда раздались аплодисменты, дона Норма взглянула на подругу: по щеке доны Флор скатилась слеза. Добрая соседка улыбнулась, тоже гордясь успехом доктора. - Доктор Теодоро играл божественно... Сама дона Имакулада снизошла до похвалы: - Ваш муж выступил очень удачно... В большом зале для приемов начались танцы, как только замерли последние звуки попурри из "Веселой вдовы". Но в саду все еще поздравляли дирижера и оркестрантов. Дона Флор забыла вытереть слезу, и доктор Теодоро, догадавшись о волнении жены, почувствовал себя вознагражденным за шесть месяцев репетиций. Из дома пришли за Элио Басто, который играл на рояле все танцы. Там уже танцевали вовсю. Доктор Теодоро предложил уходить - было уже за полночь, - но дона Норма попросила остаться на пять минут, ей хотелось выпить еще бокал шампанского. Она выпила два и в такси весело смеялась, сама не зная чему. А дона Флор сидела, взяв руку мужа в свою. Они обсудили, как прошел концерт и праздник, и сошлись на том, что все было великолепно, стол богатый и изысканный, комендадор, наверное, истратил на все это много денег. - Слишком много... - сказал доктор. - Даже икра была... Настоящая, русская... Немного опьяневшая дона Норма лукаво взглянула на доктора Теодоро. - И вам, доктор, икра понравилась? - Я слышал, что это деликатес, но попробовал сегодня впервые, не терять же было такой случай, когда-то еще удастся отведать. Однако признаюсь откровенно, дона Норма, я не распробовал как следует... Какой-то странный у нее вкус... - Странный? - Дона Норма рассмеялась. - Я тоже так считаю. А некоторые находят его приятным. Сжав руку мужа, дона Флор тихо сказала: - Мне все очень понравилось - и музыка и как ты играл, Теодоро. - Лучше не умею... Ведь я только любитель. А зачем лучше? Кто она такая, чтобы требовать лучшего? Что она положила на чашу брачных весов, чтобы уравновесить состояние, образованность, воспитание и достоинство своего супруга? Ровным счетом ничего. Она, земная и обычная, каких много, и такая незначительная по сравнению со своим возвышенным и ученым Теодоро. Ожидавший трамвая Бедняга Урбано видел, как они проехали мимо. В руках он держал скрипку и пакет с гостинцами для сии Марикоты. 9 Профессор Эпаминондос Соуза Пинто любил афоризмы, выражавшие, на его взгляд, вековую мудрость и неколебимые истины. "Счастье не имеет истории, а счастливая жизнь не становится романом", - ответил он Шимбо, этому влиятельному родственнику Гуляки, когда тот спросил его о доне Флор, которую не видел с того памятного карнавала. - Она снова вышла замуж и счастлива... Примерно год назад соединила свою судьбу с доктором Теодоро Мадурейрой... - А больше ничего с ней не случилось? - Насколько мне известно, ничего... - Профессор не упустил случая: - Как справедливо гласит народная мудрость: счастье не имеет истории... Да, в счастливом существовании доны Флор и доктора Теодоро поистине не случилось ничего, что заслуживало бы описания, и мы не станем удлинять эту и без того внушительную хронику лишними подробностями о спокойных буднях их семейной жизни. Сама дона Флор в своих письмах к сестре Розалии писала через год после свадьбы, что ничего значительного в ее жизни не происходит. Она подробно рассказывала о родственниках и соседях, с которыми Розалия уже заочно познакомилась: тетя Лита все болеет, дядя Порто состарился, дона Розилда почти безвыездно сидит в Назарете, Марилда делает успехи на радио, и ее обещали записать на пластинку. Потом следовала забавная история о доне Норме, которая во вторник отказалась идти на крестины, намеченные на субботу, потому что к субботе, по ее подсчетам, непременно умрет один ее знакомый и, использовав уик-энд, можно будет устроить грандиозные похороны. Дона Гиза привезла из Нью-Йорка собаку, длинную, "как колбаса", а ей, доне Флор, - красивую брошку. "Представь, Розалия, эта сумасшедшая американка подарила Теодоро рубашку, всю разрисованную голыми женщинами! Воображаю доктора в этом наряде! Он, конечно, как человек воспитанный, вежливо поблагодарил и не рассердился, но я сразу же убрала эту рубашку на самое дно ящика с бельем, подальше от его глаз, чтобы он не злился на Гизу, ведь она хотела сделать ему приятное". Дона Динора болеет и не выходит из дому, "страдая от ревматизма и оттого, что узнает обо всем из вторых рук!" Приходится гадать на картах, и от злости она предсказывает всем одни несчастья. Даже ей, доне Флор, она заявила, что никогда еще счастье не длилось вечно. Ну есть ли на свете другая такая ненавистница?! Вот, пожалуй, и все, больше рассказывать не о чем, ничего интересного в ее жизни не происходит, все по-прежнему. Теодоро собирался купить дом, в котором они живут, но один из владельцев аптеки решил продать свою долю и переехать в Рио. Тогда Теодоро посоветовался с ней и объяснил, что, купив эту долю, он станет старшим компаньоном. Дом же они все равно приобретут при первой возможности. У хозяина нет другого выхода, ибо арендная плата до смешного мала. По правде говоря, доктор уже решил, как ему поступить, и если, спрашивал совета у доны Флор, то делал это просто из такта. "Время идет, а доктор ничуть не меняется, все такой же деликатный и обходительный. Я могу сказать наперед, что он будет делать в то или иное время дня, что скажет в том или ином случае". Но если жизнь доны Флор текла так размеренно и безмятежно, каких перемен она могла ждать и как могла отнестись к предсказанию какой-то гадалки, прикованной к постели, которая любила прорицать больше, чем комендадор Адриано Пирес играть на виолончели? Больше того, дона Флор и не возражала бы, если б что-нибудь неожиданно нарушило монотонность ее счастливых дней. "Грешно говорить так, сестра, при моей нынешней жизни и после всего, что я перенесла, но от однообразия устаешь, даже если это счастье. Мне все завидуют, а я очень часто тоскую, сама не знаю почему... Наверное, у твоей сестры дурной характер и она не умеет ценить то, что даровано ей судьбой, а значит, не заслуживает спокойной жизни и хорошего мужа". Как-то в воскресенье дона Флор пошла к мессе в церковь св. Терезы, где читал проповедь дон Клементе, и после службы заглянула в ризницу, чтобы пригласить священника на празднование первой годовщины их брака с доктором Теодоро. Собственно говоря, ничего особенного не намечалось, просто соберутся близкие друзья на рюмку ликера. Заодно отпразднуют и назначение аптекаря на должность второго казначея в новом правлении баиянского Общества фармакологов. - С удовольствием приду поздравить вас с годовщиной счастливого и примерного брака, благословенного господом... Дона Флор удалилась, а падре, в душе которого все еще оставались сомнения в полезности собственной проповеди, радостно улыбнулся: вот чье сердце не знает бурь, вот кто доволен жизнью и поможет ему избавиться от мрачных мыслей. Дона Флор задержалась в коридоре перед статуей святой Клары, так странно сочетавшейся с вырезанным из дерева ангелом; наглое и простодушное выражение его лица живо напомнило доне Флор легкомысленного Гуляку. Бедная святая, даже ее добродетель не могла устоять перед дерзким взглядом соблазнителя, она готова была отдать свою честь, свою жизнь, уже обещанное спасение, сменить рай на ад. Да и чего стоят рай и жизнь без ада? Перед этой оригинальной скульптурой дона Флор простояла довольно долго, а храм, этот корабль из камня и извести, подняв паруса, плыл по облакам в голубые небесные просторы. 10 Дона Флор постаралась, чтобы их маленький праздник удался. Это торжество увенчало первый год "счастливой жизни двух родственных душ", как изящно и точно выразился доктор Силвио Феррейра, генеральный секретарь баиянского Общества фармакологов, подняв свой бокал за "досточтимого второго казначея и его уважаемую супругу дону Флор, олицетворяющую собой редкую добродетель и достоинство". Дона Флор сказала дону Клементе, что у них будет узкий круг, но, переступив порог, падре увидел, что дом полон народу. Авторитет доктора Теодоро и симпатия, которую все испытывали к доне Флор, собрали на этот интимный праздник самых разных людей: руководителей фармацевтического общества, оркестрантов любительского оркестра, торговцев, учениц кулинарной школы, не говоря о старых друзьях хозяйки: богачке доне Маге Патерностро и докторе Луисе Энрике. Даже не поздравив супругов, дон Клементе поторопился обнять этого "маститого ученого", только что удостоенного премии за "Историю Баии", "обладающую не только научной, но и художественной ценностью" (см. статью Жунота Силвейры "Книги и авторы" в газете "А тарде"). После речи доктора Феррейры, полной ярких и образных оборотов, доктор Венсеслау Вейга исполнил две арии на скрипке. Ему аплодировали, как и молодой певице Марилде Рамосандраде, хотя она и пела под аккомпанемент одного Освалдиньо, отбивавшего ритм на барабане. В этом импровизированном концерте доктор Теодоро исполнил национальный гимн, вызвав сенсацию и бурю восторга. Гости закусывали, выпивали и веселились. В гостиной обосновались мужчины, женщины - в другой комнате, несмотря на решительные протесты доны Гизы, которая считала подобное разделение средневековым абсурдом. Она и еще две-три дамы рискнули присоединиться к мужскому обществу, где пили пиво и рассказывали анекдоты, чем и заслужили осуждение со стороны доны Диноры, все еще страдавшей от ревматизма, что, впрочем, не мешало ей на всех набрасываться. - Эта Мария Антония - развратница... Полезла к мужчинам, чтобы слушать всякие гадости... Да еще потащила с собой дону Алису и дону Мизету... Об американке я не говорю... Посмотрите, как эта бесстыжая вытягивает шею, чтобы лучше слышать... Зато дона Неуза Маседо и Кo вела себя на редкость примерно. Скромно сидя среди женщин, она с серьезным видом внимала семнадцатилетнему Рамиро, сыну аргентинца, владельца керамической фабрики. Если бы не она, юноше не с кем было бы разговаривать, так как молодежь атаковала Марилду, умоляя ее спеть, а ему не терпелось рассказать кому-нибудь о своих рыболовных успехах. - Я поймал рыбу кило пять весом. - О, - воскликнула дона Неуза, - неужели пять? А что вы еще поймали? - Она обдумывала, какое бы прозвище дать отважному рыболову. Пожалуй, "Рыбий жир". Глаза Неузы загорелись. Между тем аргентинец, отец юноши, столкнулся в дверях с сеу Вивалдо, владельцем похоронного бюро "Цветущий рай", и по своему обыкновению завел разговор. Бернабе отметил элегантность туалета доны Флор, который вызывал зависть у всех присутствующих дам. - Ничто не красит женщину так, как богатство... Посмотрите, как изящна и прелестна дона Флор... Сеу Вивалдо посмотрел, а, кстати сказать, он очень любил смотреть на женщин с пышными формами. - Она всегда была прелестна, хотя красавицей ее нельзя было назвать, что верно, то верно. А теперь она расцвела и стала еще привлекательней, однако деньги тут ни при чем... Все дело в возрасте, мой дорогой, а дона Флор сейчас в самом соку. Не могу понять тех, кому нравятся девчонки, ну какое может быть сравнение с дамой в расцвете сил, когда у нее на платье отрываются крючки... - А какие глаза!.. - поддержал аргентинец, который, видимо, тоже был ценителем женской красоты. Глаза, разбивающие мужские сердца, сейчас были устремлены вдаль, словно дона Флор предавалась сладостным мечтам. Дорого бы дал сеу Вивалдо, чтобы узнать, почему дона Флор стала такой задумчивой. Она ходила из комнаты в комнату, приветливо беседовала с гостями, как и следует хозяйке дома, но делала это машинально. Сеу Вивалдо положил руку на руку аргентинца: не деньги делают женщину красивой, сеу Бернабо, а ласковое обхождение, покой. Это выражение глаз, это покачивание бедрами говорит о том, что дона Флор счастлива. Странное выражение... Когда он уже видел этот потерянный взгляд, будто погруженный в самую глубину сердца? Сеу Вивалдо не без усилий вспоминает: во время бдения у гроба Гуляки. С тем же отсутствующим видом, с каким принимает сегодня поздравления, принимала она тогда соболезнования, будто не замечала вокруг слез, как не замечает сейчас праздничного веселья. Красота доны Флор, понял вдруг сеу Вивалдо, совсем особая, и к ней нельзя подходить с обычной меркой. В комнате, где собрались женщины, обсуждалась теперешняя супружеская жизнь доны Флор. Жены фармакологов и музыкантов из любительского оркестра мало знали о ее первом браке. А для кумушек не было большего удовольствия, чем сравнивать обоих мужей доны Флор. И ни пикантные анекдоты, которые рассказывали мужчины (а такие бесстыдницы, как Мария Антония, хохотали), ни песни и романсы Марилды, певшей в кругу дам и поклонников, успевших влюбиться в девушку, не могли оторвать их от этого приятного занятия. Итак, первый брак доны Флор был сущим адом. Только теперь можно в полной мере понять, каким несчастьем, какой ошибкой было это замужество. Сколько пережила бедняжка из-за этого чудовища, игрока и распутника, он даже бил ее. - Какой кошмар! - Дона Себастьяна прижала руки к полной груди. Сколько выстрадала дона Флор! Ей приходилось работать, чтобы содержать дом да еще оплачивать долги мужа, который был игроком, то есть страдал пороком, обходящимся дороже прочих. Так что теперешнему счастью доны Флор предшествовали горе и унижения. Дона Флор слушает эту болтовню, а взгляд ее рассеянно устремлен вдаль. Дона Гиза хохочет над анекдотами, дона Норма упивается пением Марилды, и некому сказать доброго слова о покойном. Около полуночи ушли последние гости. Дона Себастьяна, потрясенная рассказом о семилетнем мучении хозяйки дома, прикоснулась щекой к щеке доны Флор и участливо сказала: - Слава богу, сейчас все переменилось, вы заслужили это счастье... Восходящая звезда Марилда, ослепляя своей красотой студентов, запела на прощание ту самую серенаду, которую пел когда-то доне Флор Гуляка и которая ушла с ним в могилу. Довольный вечером, доктор Теодоро пошел проводить своих коллег, обсуждавших влияние музыки на лечение некоторых болезней. Доктор Венсеслау Вейга и доктор Силвио Феррейра отстаивали различные точки зрения, и, чтобы дослушать спор до конца, доктор Теодоро довел друзей до трамвая. Дона Флор осталась одна, и ей вдруг захотелось уйти куда-нибудь подальше от стола, уставленного бутылками, от беспорядка в комнатах, от голосов, доносившихся с улицы, от фагота, молчаливо стоявшего в углу. Она пошла в спальню и зажгла свет. - Ты? - сказала она нежно и ничуть не удивившись, будто ждала увидеть его здесь. На железной кровати, обнаженный, как в тот вечер после карнавала, лежал Гуляка и, улыбаясь, манил ее рукой. Дона Флор тоже улыбнулась, да и разве можно было устоять перед этим негодником, перед его простодушным и откровенным взглядом. Даже святой Кларе это не удалось, а уж о доне Флор и говорить нечего. - Любимая... - услышала она незабываемый ленивый голос. - Почему ты пришел именно сегодня? - Потому что ты меня позвала и так настойчиво, что я не мог не прийти... Я здесь, моя дорогая. - И, приподнявшись, он взял ее руку. Притянув дону Флор к себе, он поцеловал ее, но она успела отвести губы. - Нет, нет! Ты с ума сошел! - Но почему? Дона Флор присела на край кровати, а Гуляка томно растянулся, словно хвастаясь своим красивым телом, которое так любила дона Флор. Она не видела его целых три года, и он ничуть не изменился за это время, совсем такой, как был раньше. - Ты все такой же, а я вот располнела. - Ты даже не представляешь, как ты красива... Ты похожа на мясистую сочную луковку, тебя так и хочется укусить... Этот негодяй Вивалдо прав... Как он пялил на тебя глаза!.. - Убери руку, Гуляка, и перестань говорить чепуху. Сеу Вивалдо ни о чем таком не думает, он всегда относился ко мне с уважением... Сейчас же убери руку... - Почему, дорогая?.. Почему я должен ее убрать? - Ты забыл, Гуляка, что я замужняя женщина? Только мой муж может меня касаться. Гуляка насмешливо подмигнул. - А кто же я, по-твоему? Ведь я и есть твой муж! И к тому же первый, у меня преимущество... Дона Флор не подумала об этом и не сразу нашлась, что ответить. - Не говори ерунды... На улице послышались твердые шаги доктора Теодоро. - Он идет, Гуляка, уходи!.. Я очень и очень рада, что повидала тебя... Это было чудесно. Но Гуляка нисколько не смутился и не собирался уходить. - Уходи, сумасшедший, сейчас он откроет дверь! - А почему, собственно, я должен уходить? - Что я ему скажу, когда он тебя увидит? - Глупая... Ничего он не увидит, только ты можешь видеть меня. - Но он ляжет в кровать... Гуляка с сожалением пожал плечами. - Этого я не могу ему запретить, но если потесниться, мы поместимся и втроем... На этот раз дона Флор не на шутку рассердилась. - Ты что же это обо мне думаешь? Кто тебе дал право обращаться так со мной? Да как ты смеешь? Забыл, что я порядочная женщина... - Не сердись, моя радость... Ты же сама меня позвала... - Я только хотела повидать тебя, поговорить... - Но мы же не успели... - Вернешься завтра, тогда и поговорим... - Я не могу так просто уходить и приходить... Или ты думаешь, это все равно что съездить в Санто-Амаро или в Фейру-де-Сант-Ана? По-твоему, мне достаточно сказать: "Я поехал, скоро вернусь?" Нет, дорогая, раз уж я здесь, я обоснуюсь надолго. - Но ради бога не в спальне, не в кровати! Послушай, Гуляка, даже если он тебя не увидит, я умру от стыда, зная, что ты тут, рядом. Я так не могу. - В голосе доны Флор послышались слезы. - Ну хорошо, я лягу в гостиной, а завтра все обсудим. Но сначаля поцелуй меня. Они слышали, как доктор моется в ванной: оттуда доносился шум воды. Дона Флор подставила щеку. - Э... нет, моя радость... Только в губы, иначе я не уйду... Доктор вот-вот будет в спальне... Что оставалось делать? Пришлось подчиниться тирану. - Ах, Гуляка... - только и сказала дона Флор, жадные губы закрыли ей рот. О, этот поцелуй! Гуляка вышел обнаженный и красивый. Золотистый пушок покрывал его руки и ноги, на груди курчавились светлые волосы. А дона Флор никак не могла опомниться после его поцелуя. - Вечер удался на славу, дорогая, - сказал доктор Теодоро, войдя в спальню. - Все было отлично, и еды, и питья вдоволь. Вот это я люблю - каждая мелочь предусмотрена... - И он стал переодеваться за изголовьем кровати. - Да, все сошло хорошо, Теодоро. По случаю торжественной даты дона Флор решила надеть ту рубашку, которая была на ней в их первую брачную ночь в Парипе: с тех пор она ее ни разу не надевала. Взглянув в зеркало, она убедилась в том, что красива и желанна, и захотела, чтобы Гуляка увидел ее. - Я пойду выпью воды, Теодоро. Боясь, что Гуляка заснул после утомительного пути, и стараясь не разбудить его, она прошла по коридору на цыпочках. Ей хотелось лишь взглянуть на него, коснуться его лица и, если он не заснул, показать ему хотя бы издалека свою прозрачную рубашку. Дона Флор вошла в гостиную как раз в ту минуту, когда Гуляка поспешно покидал ее. Сердце доны Флор сжалось: значит, обиженный Гуляка решил уйти и она снова остается одна. Что ж, может, это и к лучшему Порядочная женщина не должна смотреть на другого мужчину, когда муж ждет ее в постели. Она повидала Гуляку и рада этому. А он ушел. Наверное, так лучше. Дона Флор направилась в спальню. Но почему он так торопился? Почему решил вдруг уйти, если попасть сюда ему было нелегко? Ушел ли он навсегда или еще вернется? А может быть, он отправился побродить по ночной Баии, посмотреть, как без него идет игра? Решил побывать в "Паласе", в игорном доме "Три герцога", а "Табарисе", в притоне Паранагуа Вентуры? V Об отчаянной борьбе между духом и плотью, о странных и невероятных событиях, которые возможны только в городе Баия, хотите верьте, хотите нет... (в сопровождении африканских барабанов и шутливой песенки Эшу "Только закрыл я дверь и снова велел открыть") КУЛИНАРНАЯ ШКОЛА "ВКУС И ИСКУССТВО" ЧТО ЕДЯТ И ЧЕГО НЕ ЛЮБЯТ БОЖЕСТВА ОРИША (Со слов Дионизии Ошосси) Шанго любит черепаху и баранину. Эрива, богиня источников, терпеть не может кашасу и курицу. Ийа Массэ любит конкем. Для Огуна готовьте козла и петуха. Ошун предпочитает блюда с бататом, луком и креветками. В качестве гарнира к козлятине - кукурузную муку с пальмовым маслом и пчелиный мед. Ошосси, божество наиболее почитаемое, крайне привередлив. В лесу он охотится на вепря, а рыбу ест только очищенную, не выносит батата и белой фасоли. Воинственной богине Янсан, презирающей смерть, не следует подавать салат-латук или сапоти, она любит акараже. Фасоль с кукурузой любит Ошумара, а Нанан - хорошо приправленное каруру. Доктор Теодоро поклоняется Ошале, как все серьезные и вежливые люди. Когда он важно шествует в своем белом костюме, с фаготом в руках, он напоминает Ошолуфана, самого великого из всех богов, который любит батат и белую фасоль. Ошале не выносит никаких приправ, не употребляет соли и терпеть не может оливкового масла. Говорят, что божеством Гуляки был Эшу. Но даже если Эшу и дьявол, так что из этого? Возможно, это Люцифер, падший ангел, который оделся в огонь и пошел против бога. Эшу ест все, что попадется, но пьет только чистую кашасу. Ночью Эшу бродит у перекрестков, чтобы выбрать самую трудную, самую узкую, самую неудобную дорогу. Это все знают, ибо все Эшу озорники. А самый озорной - Эшу Гуляки. 1 Скоро крупье объявит последнюю ставку, уже близок рассвет, и все устали. Мадам Клодетта ходит от игрока к игроку и с мольбой протягивает руку. Ей уже не удается придать своему голосу хотя бы немного игривости. Самолюбия у нее тоже не осталось, остался лишь страх перед голодом. Она не говорит больше с парижским акцентом: "mon cheri", "mon petit coco", "mon chou", - лишь шамкает беззубым ртом, умоляя дать ей фишку хотя бы в пять мильрейсов. Не для того, чтобы сыграть, а чтобы выменять ее на деньги и быть назавтра сытой. Если бы ей удалось проникнуть в казино, обманув бдительность швейцара или растрогав его, она, конечно, поставила бы эту фишку и, может быть, выиграла, а значит, уплатила за нору в грязном доме на Пелоуриньо, где она живет вместе с мышами и отвратительными черными тараканами, которые заползают к ней в постель. Каждое утро ее будят крики и ругань Федоренто, управляющего сеньоры Имакулады Тавейры Пирес, владелицы этого и многих других домов, населенных беднотой, доход от которых идет на благотворительность. Впрочем, у нее была слабая надежда добиться отсрочки на день или на два, если Федоренто придет к ней и ей удастся его ублажить. Но о ласках Федоренто даже мадам Клодетта, так низко опустившаяся, думала со страхом. Сейчас ей было около семидесяти, если не семьдесят. Почти лысая, беззубая, слепая, она разумеется, уже не могла заниматься своей профессией. Мадам Клодетта приехала в Баию в расцвете сил и красоты и, хоть ей тогда было сорок, выглядела она на двадцать пять. До этого она уже побывала в Буэнос-Айресе, Монтевидео, Сан-Пауло, Рио. Но о своем блестящем и бурном прошлом она сохранила лишь очень смутные воспоминания, ибо роскошь и богатство миновали, не оставив никакого светлого следа в ее жизни. Начав с шикарной гостиницы "Европа" на Театральной площади, где какаовые полковники бросали к ее ногам пятисотмильрейсовые бумажки, после долгих блужданий она оказалась у грязных канав Жулиана и Пилара. Но потом и там для нее не стало места. Она теснилась в жалких комнатушках и голодала. А по вечерам бродила в самых темных закоулках, предлагая себя за гроши. Однажды какой-то негр пожалел ее и почти ласково сказал, дав монетку: - Иди лучше к своим внукам, бабка, ты уже никуда не годишься... Но у нее не было ни внуков, ни родственников, ни друзей - никого. Ей нечего было надеть: от ее элегантных платьев остались лишь жалкие тряпки. Она распродала все, что имела. Последнюю дорогую вещь - бирюзовое кольцо - которое мадам Клодетта долго хранила, она продала лет десять назад, а может быть, и больше (мадам Клодетта уже давно потеряла счет времени) одному легкомысленному, но галантному кавалеру за очень приличную цену. Стоя сейчас у рулетки, когда делалась последняя ставка, мадам Клодетта, у которой не было ни фишек, ни денег, ни надежды, вспоминала Гуляку. Был ли он в выигрыше или в проигрыше, везло ему или не везло, он никогда не забывал дать ей хотя бы одну фишку в десять тостанов. Если б Гуляка был жив, он бы наверняка дал ей хоть одну фишку, продав которую, она смогла бы съесть бифштекс с фасолью и купить пачку сигарет. Да еще улыбнувшись своей дерзкой улыбкой, сказал бы: "К вашим услугам, мадам, всегда к вашим услугам", - а она ответила бы: "Merci, mon chou". Но, к сожалению, он умер молодым, кажется, во время карнавала, если ей не изменяет память. Как раз в ту минуту, когда она вспоминала о Гуляке, случилось нечто невероятное: крупье, который принимал ставку, вдруг хрипло вскрикнул и разжал руки - груда разноцветных фишек рассыпалась по полу. Игроки бросились подбирать их, началась свалка, мужчины и женщины ползали по ковру, выхватывая друг у друга фишки, и только мадам Клодетта, словно оцепенев, продолжала стоять на месте. Наконец крупье пришел в себя и собрал уцелевшие фишки. Вдруг мадам Клодетта почувствовала, как чья-то рука опустила ей за декольте перламутровую фишку в пятьсот мильрейсов: этой суммы с избытком хватит на то, чтобы заплатить за комнату и обедать две недели. "Я к вашим услугам, мадам, всегда к вашим услугам". Ей показалось, что она слышит этот дерзкий, насмешливый голос. "Merci, mon chou", - машинально ответила она по старой привычке и направилась к кассе получить деньги. Голодная, измученная мадам Клодетта была не в силах искать объяснение случившемуся. Наверное, игрок подобрее сунул ей за пазуху одну из украденных фишек. Но кто бы он ни был, она поблагодарила его: "Merci, старина". 2 Дона Флор проснулась и сразу же вскочила: доктор Теодоро уже принял ванну, побрился и начал одеваться. - Я проспала все на свете. - Ты, должно быть, до смерти устала, дорогая, это вполне естественно. Шутка ли сказать приготовить закуску, принять гостей, занимать их... Тебе надо отдохнуть. Почему бы тебе еще не полежать немного, завтрак мне подаст служанка... - Полежать? Но ведь я не больна... Дона Флор быстро встала: по утрам она всегда готовила кофе и кускус*, только она могла сделать тесто по вкусу мужа - легкое и пышное. (* Кускус - клецки из рисовой или кукурузной муки.) Она нисколько не устала после вчерашнего праздника, она устала от бессонной ночи, как в прежние времена, когда напряженно прислушивалась к шагам на улице. К тому же она беспокоилась, не заметил ли Теодоро некоторой странности в ее поведении, когда они остались наедине: хотя была не среда и не суббота, дона Флор надела прозрачную ночную рубашку с кружевами. - Какое приятное воспоминание, дорогая, - сказал доктор. - Есть даты, которые нельзя не отметить, и прости меня, если я сегодня нарушу наш календарь... - Теодоро и тут проявил деликатность, какая женщина не оценила бы этого? Дона Флор согласилась, но чувства ее были в смятении. Ее губы все еще хранили пряный вкус поцелуев Гуляки, и поэтому поцелуй доктора показался ей пресным. Словом, эта ночь очень напоминала ночь в Парипе; дона Флор была так же скованна, и мужу не сразу удалось преодолеть ее сдержанность. Рано утром, когда первый робкий луч лег на стены комнаты, дона Флор услышала далекие шаги и заснула тяжелым сном, словно ей дали снотворного. Надев домашние туфли и халат в цветах поверх ночной рубашки, она причесалась и пошла на кухню. Но, проходя через гостиную, заметила Гуляку, растянувшегося на диване в своей бесстыдной наготе. Пришлось разбудить его, прежде чем заняться кускусом (из кухни уже доносился аромат кофе, сваренного служанкой). Когда дона Флор дотронулась до плеча Гуляки, он, открыв один глаз, проворчал: - Дай мне поспать, я ведь только пришел... - Но тебе нельзя спать в гостиной... - Это почему? - Я уже говорила: мне неудобно... Он сделал недовольный жест. - А я-то при чем?.. Оставь меня в покое... - Опять ты за свое... Ну пожалуйста, Гуляка, прошу тебя! Он снова открыл глаза и лениво улыбнулся. - Ну хорошо, глупышка, пойду в спальню... Мой коллега уже вышел оттуда? - Коллега? - Да, твой доктор... Разве мы оба не мужья тебе? А значит, коллеги, моя милая... - Он лукаво посмотрел на нее. - Немедленно прекрати свои шуточки!.. Она произнесла это громко, и тут же из кухни раздался голос служанки: - Вы что-то сказали, дона Флор? - Сказала, что сейчас приду готовить кускус... - Не сердись, любимая... - Гуляка встал. Он протянул руку и хотел схватить дону Флор, но она уклонилась от его объятий. - Ты с ума сошел... В коридоре мужчины встретились, и, глядя, как они проходят один мимо другого, дона Флор почувствовала нежность к ним обоим, столь непохожим, столь разным. "Коллеги", - вспомнила она и усмехнулась, но тут же спохватилась: "Боже, я становлюсь такой же бесстыдной, как Гуляка". А тот подмигнул ей с видом заговорщика и показал доктору язык. Дона Флор рассердилась. Нет, она не станет терпеть его хулиганские выходки, пора бы ему научиться вести себя в приличном доме. Чисто выбритый доктор, уже надевший жилет и пиджак, ласково сказал ей: - Мы сегодня немножко припозднились, дорогая... "Боже мой, кускус..." - ахнула Флор и побежала на кухню. 3 К концу занятий утренней группы дона Флор вдруг совершенно ясно почувствовала, что Гуляка здесь, хотя пока не видела его. Дона Флор никак не могла привыкнуть к тому, что только она одна его видит, и поэтому, обнаружив совершенно голого Гуляку около стола, пришла в ужас, но, тут же вспомнив, что ученицы его, слава богу, не видят, успокоилась. Ученицы продолжали смеяться и шутить, не подозревая, что среди них мужчина, который оценивающим взглядом рассматривает самых хорошеньких девушек. Гуляка опять взялся за свое: как и раньше, явился мешать доне Флор и приставать к ученицам. Кстати, он еще должен рассказать ей, что у него было с этой кривлякой Инес Васкес дос Сантос. С самым веселым и беззаботным видом он, пританцовывая, трижды обошел вокруг личной секретарши могущественного магната сеньора Пеланки Моуласа Зулмиры Симоэнс Фагундос, величественной креолки с роскошными бедрами и пышной грудью. Оценив по достоинству бедра Зулмиры, Гуляка решил выяснить, насколько упруга ее грудь, казавшаяся отлитой из бронзы. Для этого он поднялся в воздух и, перевернувшись кверху ногами, заглянул за декольте красотки. Дона Флор буквально онемела от ужаса: она еще никогда не видела Гуляку парящим в воздухе, однако он чувствовал себя там так же непринужденно, как на земле, и даже еще непринужденнее, ибо мог принять любую позу, даже висеть вниз головой. Ученицы, правда, не могли его видеть, но вероятно, ощущали что-то необычное, так как были слишком возбуждены, то и дело смеялись, болтали и дурачились. Дона Флор разъярилась: Гуляка перешел всякие границы. Так оно и было, ибо, не удовлетворившись осмотром, он сунул руку за декольте, чтобы выяснить, из чего все-таки сделаны эти дивные творения природы... - Ой! - испугалась Зулмира. - Меня кто-то трогает... Дона Флор, совсем потеряв голову от подобной наглости, крикнула: - Гуляка! - Кто? Что с вами? Что вы сказали? - Удивленные ученицы окружили Зулмиру и дону Флор. - Что случилось, дона Флор? Что с тобой, Зулмира? Зулмира кокетливо вздохнула. - Мне показалось, что кто-то схватил меня за грудь... - Было больно? - Нет... Скорее приятно... Дона Флор взяла себя в руки, зато Гуляку вспугнул ее тревожный возглас. 4 В тот день Гуляка несколько раз насмешливо повторил: - Посмотрим, кто окажется сильней... Ты со своим доктором и своей гордостью или я... - С чем? - Со своей любовью... Это был прямой вызов. Дона Флор чувствовала себя уверенно, заручившись накануне обещанием Гуляки не применять силу, к тому же она вообще была не из робкого десятка и ничем не рисковала: кто прошел через ад вдовства, устояв против всех соблазнов, не боится угроз. - Честь для меня превыше всего... Гуляка рассмеялся. - Ты рассуждаешь, как твой доктор, любимая. Ты очень смешна и старомодна, точно какой-нибудь профессор... Теперь настала ее очередь смеяться. - Так я и есть профессор, ведь я начала преподавать в школе еще до того, как познакомилась с ним и с тобой. Кстати, меня как преподавательницу очень ценят... - Нечего хвастаться, кухонная профессорша... - По-твоему, я стала тщеславной? Я изменилась? - Ты никогда не переменишься, моя любимая. Твое единственное достояние - добродетель. Но однажды мне удалось ее победить, думаю удастся и теперь... Какой бы ты профессоршей ни была, в постели ты моя ученица. И я явился, чтобы завершить твое обучение... Так, шутя и смеясь, они проговорили почти до обеда. Дона Флор нисколько не сомневалась, что Гуляке никогда не сломить ее упорства, упорства честной и верной жены. Одно дело неопытная девушка, захваченная первым чувством, другое - много испытавшая женщина, знающая цену горя и радости. Гуляка ничего от нее не добьется. Однако он не верил в стойкость доны Флор. - Ты будешь моей в самый неожиданный для тебя момент. Как и тогда... И знаешь, почему? - Почему? И этот нахал объяснил: - Потому что любишь меня и, даже не подозреваешь, что сама того хочешь... Какое коварство, какая самонадеянность! Но дона Флор оставалась тверда в своем решении бороться с соблазном. - На этот раз у тебя это не пройдет... только зря потеряешь время... Ясный, тихий вечер начался тревожно. Когда после занятий вечерней группы дона Флор вышла из ванной в бюстгальтере и трусиках и села перед зеркалом причесываться, откуда-то сверху послышался одобрительный возглас. Между тем, прежде чем отправиться в ванную, она убедилась, что оба ее мужа отсутствуют. Доктор все еще был в аптеке, Гуляка после того как напугал Зулмиру, больше не появлялся. А теперь он сидел на шкафу и болтал ногами. В полумраке комнаты казалось, будто он выточен из того же дерева, что и ангел в церкви св. Терезы. Нескромный взгляд Гуляки с ее мокрых плеч медленно скользнул вниз. - Боже мой! - прошептала дона Флор и схватила халат, чтобы накинуть на себя. - К чему это, любимая? Разве я не знаю тебя всю от волос до ножек? Его обнаженное тело легко оторвалось от шкафа и опустилось на новый пружинный матрац. - Да он мягкий, как облако! Поздравляю, дорогая, с удачной покупкой. Гуляка лениво растянулся, на его губах появилась зовущая, томная улыбка. Дона Флор, стараясь держаться в тени, наблюдала за ним. - Иди ко мне, Флор, ложись рядом, давай немножко позабавимся на этом превосходном матраце... Все еще сердясь за его нелепую шутку с Зулмирой, дона Флор ответила резко: - Тебе мало того, что ты натворил? Так ты еще спрятался, чтобы наблюдать за мной? Я вижу, ты не стал вежливее за это время, а мог бы... - Иди сюда, любимая... - И он еще смеет звать меня к себе! Ты думаешь, я совсем потеряла стыд? Но Гуляка был настроен миролюбиво. - Ну что ты злишься, дорогая? Что я такого сделал? Подумаешь, решил немножко ознакомиться со сложением девушки, но только из любопытства. Мне хотелось узнать, из чего сделано это чудо, принадлежащее Пеланки Моуласу. - Он рассмеялся, а затем, понизив голос, снова попросил: - Иди сюда, моя хорошая, ну хоть сядь рядом со своим муженьком, раз уж ты боишься лечь. Давай немного поболтаем, ты ведь сама сказала, что нам нужно поговорить. - Если я сяду, ты прибегнешь к силе... - Ах! Если бы я мог... Если бы я мог прибегнуть к силе, разве я стал бы терять время на уговоры! Силой, милая, я никогда не буду добиваться твоей любви, заруби это себе на носу... - Тебе запретили взять меня силой? - Запретили? Кто? Ни бог, ни черт не могут мне ничего запретить. Неужели ты этого не поняла, прожив со мной семь лет? - Тогда в чем дело? - А раньше я когда-нибудь прибегал к силе? Хотя бы раз? - Никогда... - Просто я давно поклялся себе, что никогда ни одну женщину не возьму силой. Я, милая, хочу получать только то, что мне дают по доброй воле. Разве может доставить удовольствие то, что отобрано насильно? Пристально взглянув на нее, он улыбнулся. - Ты мне отдашься сама, прекрасная Флорзинья, и я с ума схожу в ожидании этой минуты. Но только когда ты этого захочешь. Я не желаю, чтобы к нашей любви примешивалась ненависть. Она знала: все, что он говорит, - чистая правда. И наконец решилась присесть на край кровати. Гуляка лежал рядом и внимательно наблюдал за ней. Дона Флор немного успокоилась, однако прежняя ее уверенность в себе была поколеблена. Стоило ей присесть на кровать, как Гуляка стал ласково гладить ее. Она тотчас с возмущением поднялась. - Ты просто обманщик... Я думала, ты умеешь держать слово... А ты тут же дал волю рукам... - Ну и что? Я только немножко тебя погладил. Послушай, дорогая, если я сказал, что не применю силу, это вовсе не значит, что я вообще не буду добиваться тебя. Всякий раз, как я смогу тебя погладить, я буду гладить, когда смогу поцеловать, поцелую. Да, моя Флор, я сделаю все, чтобы ты мне отдалась, и поскорее, потому что я слишком изголодался по тебе за это время. Итак, ее честь и достоинство под угрозой: Гуляка признался, что пустит в ход свое обаяние и свою хитрость. - Я не скрываю, Флор, что буду тебя искушать, и, когда твой доктор меньше всего будет подозревать об этом, он окажется с рогами. И по-моему, они ему очень пойдут. Ну нет, хоть ее первый муж известный донжуан и умелый соблазнитель, на сей раз ему не удастся овладеть доной Флор. Ему не удастся ни покорить, ни обмануть ее, честную женщину, которая не станет позорить ни своего имени, ни имени Теодоро. Дона Флор приняла вызов и снова уселась на край кровати. - Не смей так говорить, Гуляка, это нехорошо. Ты должен с уважением относиться к моему мужу... Оставим эти пустые разговоры и давай потолкуем серьезно. Если я тебя и звала, как ты утверждаешь, то только для того, чтобы повидать тебя, когда мне становится особенно тоскливо. У меня и в голове не было никаких глупостей. Почему ты так плохо думаешь обо мне? - Я? Разве я когда-нибудь говорил это? - Семь лет я была твоей женой, а ты слонялся по улицам, торчал в игорных домах, валялся в постели со всеми шлюхами Баии, да еще путался с девушками и замужними женщинами... Кстати, раз уж об этом зашла речь, я только недавно узнала, что у тебя был роман с этой чахоточной Инес, которая училась у меня в школе... - Инес? Это такая тощая? - Гуляка, немного порывшись в памяти, вспомнил стройную Инес Васкес дос Сантос с хищной мордочкой. - Помню, помню, кожа да кости... Неужели ты расстроилась из-за этого пустякового флирта? Случайная встреча и, скажу прямо, не из лучших. К тому же это было так давно, стоит ли ворошить прошлое? - Ах, прошлое? Но я-то об этом узнала совсем недавно... Натерпелась я стыда! Ты умер, я снова вышла замуж, а мне продолжают рассказывать о твоем распутстве. Поэтому я и позвала тебя, мне хотелось кое-что выяснить. А ты вообразил бог знает что... - Но, дорогая, как бы там ни было, я здесь, и ничего плохого не случится, если мы с тобой немного побалуемся. Надо пользоваться возможностью. Ты ведь тоже этого хочешь, а обо мне и говорить не приходится. - Ты хорошо знаешь, я не из тех женщин, которые обманывают своих мужей. Семь лет ты издевался надо мной, унижал меня... Все соседи возмущались... - И ты обращаешь внимание на этих сов? - Другая давно бы бросила тебя, наставила тебе рога, опозорила. А я терпела, потому что я, слава богу, порядочная женщина, я ни разу не взглянула на другого мужчину, пока ты был жив... - Знаю, дорогая... - А если знаешь, почему хочешь, чтобы я обманула Теодоро, моего мужа, достойного, хорошего человека? Он носит меня на руках, никогда мне не изменял. Никогда, Гуляка. Однажды даже... - Дона Флор умолкла на полуслове. - Что даже, милая? - вкрадчиво спросил он. - Расскажи... - За ним увивается немало женщин, но он не замечает их... - Немало, говоришь? По-моему, ты преувеличиваешь, дорогая, разве что Магнолия, первая шлюха Баии. Во всей этой истории он вел себя страшно глупо. Где это видано, чтобы солидный мужчина, доктор, испугался женщины, как мальчишка, только что "караул" не закричал. Просто позор... Ты знаешь, как его прозвали после этого? Доктор Клизма... - Перестань, Гуляка. Не смей насмехаться над моим мужем, не смей... Я его очень люблю, очень ценю его отношение ко мне и никогда не опозорю... - Но ты ведь первая затеяла этот разговор, моя птичка. Ответь мне, но только правду: кого ты больше любишь? Меня или его? Он положил голову на грудь доны Флор, и она нежно перебирала его волосы. Каверзный вопрос Гуляки ее смутил. - Я не стану его обманывать, он этого не заслуживает... На лице Гуляки блуждала невинная, почти детская улыбка. Дона Флор коснулась волос на его груди, и тогда он с уверенностью сказал: - Я не сомневаюсь, что меня ты любишь больше. - Нет, ты этого не достоин... Рука доны Флор касается шрама от ножа: ей нравится гладить этот шрам, напоминающий о драке после бегства Гуляки из колледжа. Ах Гуляка, как он легкомыслен и как красив! Слабый ветерок проникает в комнату, мешая свет и вечерние тени. - Я очень тосковал по тебе, дорогая, тоска давила мне грудь, словно сырая земля. Я хотел прийти к тебе, когда ты впервые позвала меня, но меня держал мокан, который дал тебе Диди. Только теперь я от него освободился... Потому что ты позвала меня по-настоящему, я действительно тебе нужен... - Я тоже все это время тосковала по тебе... Хоть я и мучилась с тобой, когда ты умер, я тоже чуть не умерла... Доне Флор вдруг захотелось смеяться, а может быть, и плакать - она сама не понимала. От ласковых рук Гуляки, от головы, лежащей на ее груди, исходило тепло и не хотелось шевелиться. Красивая белокурая голова! Дона Флор медленно наклонилась к лицу Гуляки, он поднял свое и вдруг поцеловал ее в губы. Дона Флор поспешила вырваться из его объятий, почувствовав, что теряет власть над собой. - Ах, боже! Боже! Она не смела хотя бы на минуту поддаться страсти, допустить хотя бы малейшую оплошность, если не хотела, чтобы дьявол ее одурачил. Насвистывая, Гуляка поднялся и пошел рыться в ящиках шкафа. То ли из любопытства, то ли чтобы не мешать доне Флор собрать остатки ослабевшей воли и решимости. 5 Когда доктор пришел обедать, дона Флор уже полностью овладела собой, твердо решив остаться верной мужу, сохранить незапятнанным его имя и его репутацию. "Я никогда не запятнаю твое имя и не наставлю тебе рогов, Теодоро, уж лучше умереть". Нужно было противостоять обольщениям Гуляки, не идти навстречу его постыдным домогательствам, иначе, как писал автор брошюры об учении йогов, чистые чувства и честь окажутся поруганными. Если Гуляка и впредь захочет с нею видеться, то ей следует поддерживать с ним чисто платонические отношения, никаких других дона Флор не могла себе позволить. Она не скрывала и даже не пыталась скрыть своего чувства к покойному мужу, который ввел когда-то глупую девчонку в новый мир радостей и страданий. Это было странное чувство, не совсем понятное даже самой доне Флор. Она была счастлива видеть этого разбойника, была счастлива говорить с ним, охотно смеялась его шуткам, ее сердце снова сжималось, как в те бессонные ночи, когда она прислушивалась к шагам по тихой улице. Однако теперь их отношения скорее напоминали нежную дружбу без прежних ссор, без бурных вспышек страсти. Ах, вот где таится опасность! Здесь легче всего попасть в западню! Сейчас, когда она снова замужем и счастлива с Теодоро, их отношения с Гулякой должны быть целомудренными, а их бесстыдная страсть должна превратиться в платоническую, возвышенную влюбленность. Только ее второй муж, доктор Теодоро, теперь имеет право на ее любовь - по средам и субботам. Для Гуляки же остается время сна, единственно свободное от супружеского счастья время, и как знать, может быть, счастье доны Флор в какой-то степени зависит от этих снов? Если бы Гуляка согласился на нежное, платоническое чувство, его присутствие доставило бы ей радость, внесло бы приятное разнообразие в ее размеренную жизнь, скрасив монотонность, которая теперь стала для доны Флор неотделимой от счастья. Вот что изрек по этому поводу Мирандон, уже известный вам философ и моралист: - Счастье - штука довольно скучная, она быстро приедается. Если же Гуляка не захочет ограничиться невинными отношениями, дона Флор расстанется с ним навсегда, порвет духовную связь, ибо даже она, эта связь, может стать грешной и украсить рогами светлое чело ее благородного мужа. Успокоившись и приняв твердое решение, дона Флор, посасывая мятную лепешку, чтобы заглушить пряный вкус поцелуя Гуляки, встретила доктора Теодоро, как обычно, ласково. Она взяла у него пиджак и жилет и принесла легкую пижамную куртку. Обедая, работая за письменным столом или играя на фаготе, доктор всегда надевал пижамную куртку - так он чувствовал себя свободнее. За столом дона Флор заметила, что супруг ее чем-то озабочен. Он почти не говорил, ел вяло даже свои любимые кушанья - филе с жареной маниоковой мукой и яйцами, язык и перец. Доктор был явно чем-то обеспокоен, и дона Флор, как и положено хорошей жене, встревожилась. Лишь когда они пили кофе, доктор Теодоро наконец заговорил, хотя и с трудом: - Я хочу посоветоваться с тобой, дорогая, насчет одного важного дела, касающегося нас обоих... - Я слушаю, дорогой... Доктор Теодоро, не зная, как начать, снова умолк. Нерешительность мужа еще больше встревожила дону Флор, которая забыла о собственных волнениях. - Что-нибудь случилось, Теодоро? Он взглянул на нее и откашлялся. - Мне хотелось бы знать твое мнение, давай решать, что для нас будет выгоднее. - Боже мой, да что случилось? Умоляю, говори скорее, Теодоро... - Дело в том, что... Словом, дом продается... - Какой дом? В котором мы живем? - Да. Ты знаешь, я скопил денег на покупку этого дома, как ты хотела. Но деньги понадобились на другое... - Знаю... Ты имеешь в виду аптеку... - ...Подвернулась возможность приобрести еще один пай, который фактически делал меня владельцем аптеки... Я не мог поступить по-другому... - Ты правильно сделал, иначе и нельзя было. Я сама сказала тебе тогда, что дом мы купим потом. - Так-то оно так... Но дело в том, дорогая, что теперь объявлено о продаже дома и почти за бесценок... - Но ведь они должны отдать нам предпочтение. - Это верно, но... Оказывается, владелец дома занялся разведением скота и, истратив крупную сумму на покупку бычков и телок, решил продать дом. И хотя дона Флор была его давним и аккуратным арендатором, она лишилась всех привилегий, поскольку в свое время отказалась от покупки, когда сделка уже была заключена и оставалось только оформить бумаги. Хозяин не мог ждать, пока доктор Теодоро скупит все паи в своей аптеки. Деньги ему были нужны немедленно. Какой ему прок от дома, если арендная плата столь мизерна? Гораздо выгоднее разводить зебу, мясо которых очень ценится. Продажу дома хозяин поручил отделу недвижимости банка, где директором был его друг Селестино. Желающие приобрести дом наверняка найдутся, цена весьма умеренная. Селестино по телефону срочно вызвал доктора Теодоро к себе в банк. Изложив суть дела, он посоветовал приобрести дом, более выгодной сделки не придумаешь; сумасбродный- приятель продает дом едва ли не даром, ему, видите ли, понадобились деньги на партию скота. - Когда его затея лопнет, маэстро Теодоро, пострадает не один хороший человек... Но мой банк не отпустит ни гроша на эту аферу... Покупайте дом и не раздумывайте. Португалец был прав, у доктора Теодоро безумная затея с разведением телят тоже не вызывала доверия. Но где достать необходимую сумму? Совсем недавно он истратил все свои сбережения на приобретение пая в аптеке да еще взял в банке того же Селестино деньги под краткосрочные векселя. Банкир знал аптекаря как человека надежного, да и сам доктор никогда не пошел бы на риск, не имея полной уверенности в том, что сможет в нужные сроки погасить долг. Селестино улыбнулся: подумать только, дона Флор, эта добрая, скромная женщина, искусная повариха, взяла себе в мужья двух совершенно разных мужчин. Разве предложил бы он деньги взаймы Гуляке, как предлагал сейчас аптекарю? Тот готов был подписать что угодно, лишь бы получить несколько мильрейсов на игру в рулетку. - Достаньте часть суммы, нужной для покупки, а остальное я дам вам под залог дома. Вот смотрите... И, взяв карандаш, Селестино произвел подсчет. Пусть доктор добудет несколько конторейсов, остальное его не должно беспокоить, он получит долгосрочную, льготную ссуду под низкие проценты. Предложение португальца было поистине великодушно, и он еще присовокупил, что знает дону Флор со времен ее первого брака, не раз пробовал приготовленные ею деликатесы и всегда относился к ней с почтением. Впрочем, не меньше он уважает и доктора Теодоро как человека порядочного и прямого. Остался неупомянутым разве только покойный Гуляка, разумеется по соображениям такта. Однако, вспомнив плута, Селестино снова любезно улыбнулся второму мужу доны Флор и продлил срок ссуды еще на шесть месяцев. - Я очень благодарен вам за ваше предложение и никогда не забуду вашей щедрости, мой благородный друг, но, к сожалению, в настоящее время у меня совсем нет денег и взять их негде. Мне очень жаль, Флорипедес так мечтала купить этот дом, но ничего не поделаешь... - Флорипедес... - пробормотал Селестино и подумал: какое нелепое имя. - Скажите, сеу доктор, вы дома тоже так зовете свою жену? - О нет, дома я зову ее Флор, как и все. Впрочем... - Ну и слава богу... - Селестино жестом остановил доктора: время банкира - деньги. - Так вот, мой дорогой, насколько мне известно, на счету доны Флор, или доны Флорипедес, как вы ее зовете, лежит приличная сумма, более чем достаточная на приобретение дома. Доктор и не помышлял о деньгах жены. - Но ведь это не мои деньги. Она их заработала, и я не имею права их касаться... Банкир опять вскинул взгляд на фармацевта, сидевшего перед ним; он знал, что Гуляка брал деньги жены на игру, иногда отнимал насильно, говорят, даже бил ее... - Ненужное благородство, мой доктор, вполне достойное глупцов вроде вашей милости... - Изысканная вежливость португальца сменилась откровенной грубостью. - Вы просто осел и напоминаете мне аристократов которые, имея рояль, дробят камни... Скажите, какой прок от денег доны Флор, лежащих в банке? Она хочет обзавестись собственным домом, а вы, уважаемый, разводите здесь антимонию и упускаете единственную возможность. Разве в брачном контракте у вас не оговорена общность имущества? Доктор Теодоро проглотил и "глупца" и "осла", ибо хорошо знал португальца и был ему многим обязан. - Не знаю, как и сказать ей... - Советую сделать это в постели, лучшего места для обсуждения деловых вопросов с женой не существует. Я даю вам двадцать четыре часа сроку. Если завтра в это же время вы не явитесь, я продам дом тому, кто даст больше... А теперь я должен работать... И все же не в постели, а за столом, за вечерним кофе, доктор Теодоро рассказал доне Флор о своем разговоре с банкиром, опустив, разумеется, его грубости. - По-моему, тебе не следует трогать эти деньги. - А что мне с ними делать? - Они должны пойти на твои расходы... Личные... - О каких расходах ты говоришь, Теодоро, если ты мне не даешь тратить из этих денег ни единого гроша? Даже матери посылаешь ты и еще сердишься, если я возражаю. Я только и делаю, что отношу деньги в банк и всего несколько раз брала оттуда совсем немного тебе на подарки. Так зачем мне эти деньги? Разве что долежатся до моих похорон... - Не говори глупостей, дорогая... Но согласись, я, как муж, обязан... - А почему я не могу участвовать в покупке дома? Или ты не считаешь меня своим другом? Значит, по-твоему, я гожусь только на то, чтобы прибирать в комнатах, чинить и гладить твою одежду, готовить и ложиться с тобой в постель? - Дона Флор негодовала. - Выходит, для тебя я лишь служанка и наложница? Потрясенный столь неожиданной вспышкой жены, доктор Теодоро не нашелся что ответить и застыл с ложкой в руке. Дона Флор немного успокоилась. - Если ты меня уважаешь, ты должен разрешить мне участвовать в покупке дома... Пожалуй, за все время их совместной жизни доктор Теодоро еще ни разу не был так растроган. Всегда сдержанный, он горячо воскликнул: - Ты ведь знаешь, Флор, как я тебя люблю! В тебе вся моя жизнь! Неужели ты в этом сомневаешься?! - Если ты действительно считаешь меня своей женой, - решительно сказала дона Флор, - ты завтра пойдешь к Селестино, а если ты этого не сделаешь, я сама к нему пойду... Доктор Теодоро крепко обнял дону Флор, и та прижалась к мужу. Потом, не разнимая объятий, они уселись на софу, в эту минуту дона Флор испытывала к мужу почти страстную нежность. - Ты самая разумная, самая достойная, самая красивая из всех женщин... - О нет, мой Теодоро, я совсем не самая красивая... - И, пристально взглянув в добрые, счастливые глаза мужа, она добавила: - Но клянусь тебе, дорогой, я постараюсь быть самой разумной и самой достойной. Она подставила доктору губы: только ее муж, благородный доктор Теодоро имел право на ее любовь и ее ласки. В гостиной уже стало совсем темно, и Гуляка, наблюдавший за этой сценой, с недовольным видом провел рукой по волосам и вышел на улицу. 6 После этого разговора между доной Флор и доктором Теодоро события стали разворачиваться быстро. В городе происходило такое, от чего пришли в изумление даже те, кто самым непосредственным образом был связан с чудесами и магией: ясновидящая Аспазия, каждое утро прибывающая с Востока к воротам Кармо, где она слыла единственным знатоком телекинеза; знаменитый медиум Жозета Маркос, известная своей близостью к потустороннему миру; Архангел Михвил де Карвальо, хозяин лавки чудес в переулке Калафате; доктор Наира Сака с дипломом Университета Юпитера, которая могла излечить магнетизмом любую болезнь; мадам Дебора с Вышки Скорбящих, хранительница секретов тибетских монахов, постоянно беременная от духовного общения с живым Буддой и умеющая предсказывать выгодные браки, а также выигрышные номера в лотерее; не говоря уже о старом Теобалдо Багдадском Принце. Впрочем, не только эти просвещенные лица были потрясены, смятение царило и среди тех, кто держал тайны Баии в своих руках, среди тех, кто создал ее и хранит уже долгие годы, - среди негритянских святых и богов. Дона Флор тоже не сразу поняла, что происходит. И только Пеланки Моулас, со своим калабрийским чутьем, сообразил, в чем дело, на это ему понадобилось всего несколько дней. Сначала этот бесстрашный и не знающий жалости бандит из Калабрии, этот гангстер, этот отчаянный игрок испугался и послал своего шофера Аурелио, пользовавшегося его полным доверием, к матери Отавии Киссимби, жрице конголезского божества, а сам отправился к философу-мистику и астрологу Кардозо. Только он, по мнению Пеланки, мог спасти его королевство и его престиж. Ибо Пеланки Моулас был государем самой могущественной державы - зеленых карточных столов и рулетки. Каждый вечер из всех игорных домов его люди приносили ему крупный куш. Редкие заведения ускользали от алчного взора Пеланки, разве что "Три герцога" да притон Паранагуа Вентуры, над остальными же он распростер свои крючковатые когти, отполированные личной маникюршей. Даже подпольная лотерея составляла часть его владений, и только ему позволяла полиция собирать дань с обитателей этой страны. И если бы кто-нибудь по неведению отважился конкурировать с ним, недремлющие власти тотчас строго наказали бы наглеца: dura lex, sed lex*. (* Суров закон, но закон (лат.).) Во всем штате Баия не было более могущественного человека даже среди военных, даже среди епископов и жрецов. Власть Пеланки Моуласа ничем не была ограничена. Он был полновластным хозяином самой богатой державы, на службе которой стояла огромная армия крупье, кассиров, банкометов, подставных игроков, маклеров, шпионов, агентов полиции. Своими подачками он содержал чиновников, государственных служащих, полицейских, занимался благотворительностью и жертвовал на строительство церквей. Чего стоили по сравнению с ним губернатор и префект, генералы и архиепископы? Не было на земле силы, способной устрашить Пеланки Моуласа, уже немолодого итальянца с любезной улыбкой и холодным взглядом, вечно курящего сигары в мундштуке из слоновой кости и читающего Виргилия и Данте, ибо, кроме игры, он признавал только поэзию и мулаток. 7 Негр Аригоф ходил словно в воду опущенный. Все началось приблизительно месяц назад, когда он, сбегая по лестнице дома, где снимал комнату, неожиданно наткнулся на сверток. Когда он разорвал пакет, оттуда высыпались мука, черные куриные перья, ритуальные листья, две медные монеты и клочья его еще довольно нового вязаного галстука. Галстук сразу навел Аригофа на верный след: это Заира решила отомстить ему, подбросив эбо. Как-то вечером в "Табарисе", где было полным-полно народу, Аригоф, забыв о рыцарских манерах, дал ей пару затрещин, чтобы она научилась вести себя как следует и не испытывала больше его терпения. Заира была магометанкой, но соблюдала языческие обряды. Тот, кто приготовил для Заиры этот колдовской сверток, наверняка хорошо разбирался в листьях, а главное, был способен на любую подлость. Теперь ни одно заклинание не поможет ему - негру перестало везти в игре. Он уже заложил свои лучшие вещи: кольцо из настоящего серебра, золотую цепочку с брелоками из слоновой кости, часы, купленные у белокурого матроса и, возможно, украденные из каюты богача. Часы были так красивы, что испанец из Сэте, понимающий в драгоценностях, которому Аригоф принес их заложить, даже присвистнул при виде этой изящной вещицы и предложил еще пятьсот мильрейсов, если негр надумает их продать. Эта ведьма Заира засушила его судьбу. Озабоченный Аригоф размышлял, где же другая часть его галстука. Наверное, привязана к ноге какого-нибудь кабокло вместе с его фотокарточкой, той самой, где он улыбался, показывая золотой зуб. Аригоф подарил ее когда-то бессердечной любовнице и теперь рисовал себе, как она протыкает булавкой его лицо, чтобы каждое утро гасла его добрая звезда. Он уже принял ванну, настоянную на листьях, за него молилась Эпифания де Огун, но листья засыхали, едва касались тела Аригофа, - столь велика была сила колдовских чар Заиры. Негр шел по улице Чили, размышляя над превратностями судьбы. Он только что покинул ресторан и направлялся к Терезе. Валдомиро Линс пригласил его пообедать после злополучного вечера в притоне Зезе, где негр проиграл последние гроши. Со злости Аригоф съел за один присест завтрак, обед и ужин. Приятель удивился: - Что с тобой, Аригоф? - Уж и не знаю, доведется ли мне еще когда-нибудь поесть, - мрачно ответил негр. - Да что с тобой, ты болен? - Хуже, братец. Мою судьбу привязали к ногам кабокло. Прямо не представляю, что и делать. И он рассказал о своем несчастье: невезение преследует его уже целый месяц - играл ли он в кости, в карты или рулетку. Игроки стали избегать его, боясь, что колдовство распространится и на них. - Никак не могу избавиться от этого невезения, братец... Откровенно говоря, Аригоф надеялся, что Валдомиро Линс, человек обеспеченный и добрый, посочувствует ему и одолжит немного денег на игру. Но надежды негра не оправдались. Валдомиро ограничился советом: от невезения, считал он, можно избавиться только одним способом - какое-то время не играть. Пусть ослабеет сила колдовства, да и самому Аригофу надо успокоиться. Если же он будет упорствовать, то останется без гроша и заложит последние штаны. Он, Валдомиро Линс, никогда не искушает судьбу и однажды более трех месяцев не прикасался к картам, игральным костям и фишкам. Поднимаясь по улице Чили, Аригоф размышлял о том, что друг его, пожалуй, прав: он не станет упорствовать, а лучше навестит Терезу, эту белую красотку, к которой он питал страсть и которая, кстати сказать, была причиной ревности Заиры. Растянувшись на кровати рядом с Терезой и потягивая кашасу, он забудет о своих неудачах. Ничего другого ему не оставалось. Валдомиро Линс был прав и, как человек опытный, дал хороший совет. Аригоф не сразу взял курс к дому Терезы; не в его привычках было оставлять поле боя, даже если он знал, что обречен на поражение. Он вспомнил о Гуляке, своем верном и незаменимом друге, который, к несчастью, умер. Вот кто наверняка бы помог ему! Как тогда в "Табарисе", когда Гуляка, которому в тот вечер везло, дал ему фишку и Аригоф за несколько минут выиграл девяносто шесть конто, чего с ним никогда не случалось. А потом тут же заказал полдюжины костюмов, бросив в лицо портному несколько кредиток в пятьсот мильрейсов. Да, то было незабываемая ночь! Странно, но стоило ему вспомнить Гуляку, как он вдруг совершенно явственно услышал насмешливый голос друга: - Куда девалась твоя хваленая храбрость, негр? Ты же знаешь, выигрывают только упорные. Давно ты стал слушаться Валдомира Линса? Разве ты не был игроком высокого класса, когда он пришел играть впервые? Аригоф даже остановился посреди улицы, настолько живым показался ему голос Гуляки, прозвучавший в его ушах. Луна, поднявшаяся над морем, посеребрила Баию. - Оставь пока свою белую клячу, трусливый негр, неужели ты испугался колдовства? И не касайся белой женщины, пока не кончится полоса невезения. Неугомонный Гуляка и сам всегда верил в самые невероятные приметы и продолжал улыбаться, даже если ему не везло. А вдруг, подумал Аригоф, он видит меня сейчас и знает, как мне не везет, знает, что я заложил золотую цепочку, серебряное кольцо и часы? - Куда девалось твое мужество, негр? Валдомиро Линс, этот осторожный и опытный игрок, посоветовал ему не искушать судьбы и спрятаться пока в постели у любовницы, такой белой и такой образованной: Тереза знала наизусть все реки Китая, все вулканы и вершины Анд. При таком невезении только безумец мог отправиться к карточному столу. - Иди, размазня, я тебе обещаю выигрыш... - снова прозвучал голос Гуляки. Аригоф оглянулся; ему даже почудилось, что его коснулось дыхание Гуляки и еще будто старый друг взял его за руку и повел в "Абайшадиньо". - Я никогда не отступал перед опасностью... - ответил негр. И пока Тереза ждала его, жуя шоколадные конфеты, Аригоф без гроша в кармане вошел в зал "Абайшадиньо" и сел за карточный стол. Банкомет Антонио Дединьо готовил для игры новые колоды, и по унылым лицам игроков можно было догадаться, что они проигрывают. Аригоф сразу увидел что тут нет никого, у кого бы он мог раздобыть денег. Объявив, что в банке сто конто, Антонио Дединьо выложил на стол даму и короля. - Дама... - услышал Аригоф голос Гуляки. Но где взять денег? Рядом с Аригофом сидел незнакомый ему господин в белом костюме, судя по виду, завсегдатай игорных домов. Наверное, богатый провинциал. Аригоф вытащил из галстука булавку в виде пронзенного сердца, подарок Терезы. Испанец из Сэте отказался принять ее в залог, заявив, что она лишь позолочена, а бриллианты на ней фальшивые. Тем не менее Аригоф обратился к соседу: - Одолжите мне одну фишку, уважаемый, любую, и пусть эта вещица останется у вас в залог. Долг я вам верну, мое имя Аригоф, меня здесь все знают. Франт протянул ему фишку в сто мильрейсов. - Оставьте свою булавку при себе, если выиграете, вернете долг. Желаю удачи. Только Аригоф поставил на даму, больше никто не захотел рисковать. Первая же карта оказалась дамой, и Аригоф выиграл. Дединьо снова открыл две карты, и снова выпали дама и король. Аригоф опять поставил на даму. Антонио Дединьо вытянул карту из колоды: опять была дама. Аригоф продолжал ставить на даму, вместе с ним поставил мужчина в белом костюме. Постепенно у стола собирались любопытные. Антонио Дединьо снова открыл даму, на этот раз она оказалась червонной, и Аригоф вспомнил о Терезе. Двенадцать раз выпадали дама и король, двенадцать раз выигрывал Аригоф. Теперь не только мужчина в белом костюме, но и другие игроки делали ставки на ту же карту, что и негр, снимавший в каждый кон три конто - максимальную ставку. Бледный как смерть Антонио Дединьо приготовил новые колоды. Теперь за ним наблюдала не только взволнованная толпа зрителей, но и старший по залу Лулу. Игроки в баккара и рулетку тоже собрались у стола, где сидел Аригоф. Из новой колоды Антонио Дединьо опять вытащил даму и короля, руки его дрожали. Аригоф улыбнулся: он победил невезение с помощью Гуляки, одолел колдовство, заставил удачу вернуться к себе. Если только существует потусторонний мир, если души умерших летают по небу, как утверждают компетентные лица, Гуляка, наверное, смотрит сейчас на него и гордится подвигом своего друга Аригофа, отважного негра, поборовшего невезение и колдовские чары. Но, к счастью, Гуляка был здесь же, в зале, рядом с Аригофом, и, когда негр после сложных расчетов решил поставить на короля, он опять услышал слова друга, прозвучавшие как приказ: - Ставь на даму, сукин сын! И Аригоф, подчиняясь какой-то неведомой силе, снова поставил на даму. Сжав зубы, чтобы сдержать дрожь, Антонио Дединьо вытащил карту: дама! Послышались возгласы, нервные смешки; все больше народу собиралось вокруг стола. Управляющий Жилберто Кашорран, похожий на собаку-ищейку, с недоверчивым видом уселся рядом с Лулу. Он решил разоблачить это жульничество, но и при нем дама продолжала выигрывать, банк в сто конто был снят. В полной растерянности Антонио Дединьо повернулся к хозяину, ожидая его распоряжений, но Кашорран лишь взглянул на него, ничего не сказав, и банкомет, распечатав новые колоды, тщательно их перетасовал. - В банке сто конто... Снова дама и король! Воцарилась гробовая тишина. Теперь все хотели ставить на даму, люди приходили прямо с улицы и из "Табариса", где уже стало известно об игре Аригофа, но и новый банк продержался недолго. По распоряжению Жилберто Кашоррана Лулу помчался к телефону. В зале поднялся невообразимый шум. - Я ухожу, иначе, боюсь, сердце не выдержит, - заявил господин в белом. - Я играю больше десяти лет и всякое повидал, но такое вижу впервые и отказываюсь верить своим глазам. Аригоф хотел вернуть ему фишку и пригласить на ужин к Терезе, но господин отказался. - Боже сохрани! Больше всего на свете я боюсь колдовства, так что оставьте при себе свои фишки, а я пойду выкуплю свои, пока они не исчезли. Лулу вернулся, и вскоре в зале появился пожилой, весьма солидный креол в очках - профессор Максимо Салес, помощник и доверенное лицо Пеланки Моуласа. Когда Лулу позвонил ему, Моулас отказался поверить в эту невероятную историю, решив, что Лулу снова стал пить и теперь даже в рабочее время. Положив свою усталую голову на теплую грудь Зулмиры Симоэнс Фагундес, он наслаждался покоем, но все же послал на всякий случай Максимо Салеса в игорный дом Кашоррана. - Если этот Лулу пьян, немедленно гоните его в шею. И доложите мне о результатах... Едва профессор Салес успел понять, что происходит за карточным столом, и убедиться в полной невиновности Лулу, как банк в сто конто снова был снят. Антонио Дединьо, вытирая пот с побледневшего лица, умоляюще взглянул на сидевшее перед ним трио. Он должен кормить и воспитывать детей, куда же он денется, если только и умеет, что играть в карты! Все трое недоверчиво смотрели на него, а Максимо Салес прошипел: "Продолжайте". В синем костюме, в очках, с рубиновым кольцом на пальце, Максимо Салес выглядел почтенным профессором, поседевшим на научном поприще. Все так его и называли, хотя разбирался он только в азартных играх. Зато знал их досконально. С видом жертвы Антонио Дединьо приготовил новые колоды, и опять все повторилось, словно в кошмаре. Максимо Салес, задав несколько вопросов Кашоррану и Лулу, дыхание которого было чистым, как дыхание ребенка, пошел звонить шефу. Вот почему Пеланки Моулас вскоре появился в зале вместе с Зулмирой. Толпа расступалась перед ним, чтобы он собственными глазами мог увидеть, как испаряются его деньги. Банк в сто конто опять был снят. Величественным жестом Пеланки Моулас отстранил Антонио Дединьо и осмотрел распечатанные колоды: двенадцать королей лежали внизу. Профессор Максимо, ищейка Жилберто и старший по залу обменялись понимающим взглядом. Антонио Дединьо, хоть и не чувствовал за собой никакой вины, знал, что обречен. Пеланки Моулас с холодным бешенством посмотрел сначала на банкомета, затем на трех своих подчиненных и алчную толпу вокруг стола, замершую в восторге. Впереди, рядом с горой фишек, сидел негр Аригоф: Гималайская вершина, как называла его Тереза; он широко улыбался. Пеланки Моулас тоже улыбнулся Зулмире, стоявшей позади него, сам приготовил новые колоды и объявил так, будто читал стихи: - В банке двести конто. Но хотя он и был Пеланки Моулас, неограниченный властелин игорных домов, судьба не переменилась, подчиняясь уже каким-то сверхъестественным силам. Банк был снят, едва началась игра, и снова двенадцать королей лежали вместе. Бросив карты, Пеланки Моулас что-то пробормотал, а Жилберто Кашорран громко объявил: - На сегодня игра кончена... Аригоф удалился под гул восторженных возгласов, за ним последовали поклонники и дамы, не страдавшие от излишней скромности. Получив в кассе деньги, Аригоф накупил шампанского и отправился к Терезе, белой красотке, любительнице географии. Его так и распирало от гордости и тщеславия: он победил невезение, колдовство и злые чары магометанки Заиры. Пеланки Моулас напряженно размышлял над случившимся. Лулу только разводил руками, а Жилберто Кашорран был полностью согласен с Максимо Салесом: тут не обошлось без жульничества. Потерпевший крушение Дединьо молча ожидал приговора. - Сначала нужно выяснить, что же все-таки произошло, - торжественно заявил профессор. Пеланки Моулас пожал плечами: пусть они занимаются расследованием, вызывают, если нужно, полицию, у него свои опасения: калабриец верил в чудеса, связанные с потусторонним миром. Зулмира Симоэнс, Фагундес, его секретарь и фаворитка, вдруг кокетливо засмеялась. - Ой, меня кто-то щекочет, Пекито! Что за чудеса!.. Будто привидение... Пеланки Моулас перекрестился. 8 Эти суматошные дни были заполнены беготней. Усталые и взволнованные, доктор Теодоро и дона Флор носились из одного конца города в другой, из банка в нотариальную контору, из нотариальной конторы в муниципалитет. Доне Флор пришлось отпустить учениц до конца недели, доктор Теодоро почти не показывался в аптеке. Со всей лузитанской прямотой Селестино объявил доне Флор: - Если вы действительно хотите купить дом, бросьте на несколько дней свои дурацкие занятия. Иначе дело не выгорит. Появился еще один претендент, и, если б не банкир, сделка вряд ли состоялась бы. Теперь оставалось лишь подписать купчую, которую в нотариальной конторе обещали подготовить через несколько дней. Задаток прежнему хозяину уже был внесен деньгами, снятыми со счета доны Флор. За эти дни, опираясь на твердую и сильную руку мужа, она обошла полгорода, домой заходила, только чтобы поесть и поспать, но сон не приносил столь желанного отдыха. Мешал Гуляка, который, едва она появлялась, был тут как тут и с каждым разом держался все нахальнее, склоняя ее изменить Теодоро. - То есть как изменить? - удивлялся хитрец. - Разве не я твой законный муж? И кто это может обвинить жену в измене с собственным мужем? Ведь ты поклялась мне в верности перед судьей и падре. А платонический брак, моя дорогая, - это какая-то нелепость... Все эти доводы он шептал нежным голосом: Гуляка знал, чем можно смутить дону Флор. - Разве мы поженились не для того, чтобы любить друг друга? Так в чем же дело? Дона Флор еще чувствовала на своей руке руку доктора, слышал, запах его пота - они, словно взмыленные лошади, обегали весь город оформляя бумаги на покупку дома. И вместо того, чтобы отдыхать, приходилось быть в напряжении, ни на секунду не забывая, какая опасность ей грозит. Сама того не замечая, она поддавалась очарованию медоточивого голоса, млела от прикосновения коварных пальцев. А когда спохватывалась, уже была в объятиях Гуляки. Дона Флор силой вырывалась из его рук: нет, нет, она ему не отдастся, ни за что! Правда, кое-что в эти хлопотливые дни она ему все-таки позволила. Но так ли невинны были эти мимолетные ласки? Однажды вечером, придя домой после беготни по городу (доктор задержался в аптеке), дона Флор сняла платье, сбросила туфли и чулки и растянулась на железной кровати. Стояла тишина, легкий ветерок бродил по пустому дому. Дона Флор вздохнула. - Устала, любимая? - Гуляка лежал рядом с ней. Откуда он взялся? - Ты даже не представляешь как... Чтобы получить какую-нибудь бумажку, надо потратить полдня... Кто б мог подумать? Гуляка коснулся ее лица. - Но ты довольна, дорогая... - Мне всегда хотелось иметь собственный домик... - А я всегда мечтал подарить его тебе... - Ты? - Не веришь? Впрочем, у тебя есть для этого основания... И все же знай, что самым большим моим желанием было подарить тебе домик. Должен же я был хоть однажды выиграть столько, чтобы хватило на покупку... Я даже тайком от тебя кое-что предпринял, да не успел... Ты мне не веришь? Дона Флор улыбнулась. - А почему я должна тебе верить? Почувствовав на своем лице дыхание Гуляки, она попыталась высвободиться из его объятий. - Пусти меня... Но он попросил, чтобы она позволила ему положить голову на грудь, и только. - Поклянись, что ты не... - Клянусь... Руки Гуляки ласково гладили ее лицо, волосы, и от этих прикосновений проходила усталость. Утомленная дона Флор скоро заснула. Проснулась она уже в сумерках, когда пришел доктор Теодоро. - Ты спала, дорогая? Совсем измоталась, бедняжка... И деньги свои истратила, а тут еще эта беготня по городу... - Не говори глупостей, Теодоро... - Дона Флор стыдливо прикрылась простыней. Она поискала взглядом Гуляку, но не увидела его. Наверное, ушел, заслышав шаги доктора. Неужели он ревнует ее к Теодоро? Дона Флор улыбнулась. Хотя Гуляка и отрицал это, у нее были причины для подобных подозрений. Доктор Теодоро надел пижамную куртку. Встав с кровати, дона Флор набросила халат. - Много было хлопот, дорогая. - Муж взял ее руки в свои. - Но мы не зря побегали, зато у нас собственный дом. Теперь я не успокоюсь до тех пор, пока не внесу в банк всю сумму, которая лежала на твоем счету. Обняв жену за талию, доктор Теодоро повел ее в столовую, где уже ждала дона Норма, которой не терпелось узнать, как обстоят дела с покупкой дома. - Вы похожи на влюбленных голубков... - сказала соседка, и доктор, смутившись, отошел от жены. На другой день утром дона Норма забежала к доне Флор посоветоваться насчет платья и, взглянув на ее обнаженную шею, усмехнулась. - Вы ведете себя слишком откровенно, даже вызывающе... - Не понимаю тебя. - Я же видела вчера, как вы с мужем вышли из спальни, тесно прижавшись друг к другу! - Ты имеешь в виду Теодоро? - испуганно спросила дона Флор. - А кого же еще? Неужели доктор отступил от своих правил... Хотя понимаю, вы решили отпраздновать покупку дома... - Что за разговор, Норминья!.. Какие глупости... - Ах, моя милая, меня не обманешь, достаточно взглянуть на твою шею. Я и не подозревала, что наш доктор вампир... Дона Флор побежала к зеркалу: иссиня-багровые следы поцелуев покрывали шею с правой стороны. Какой ужас! Ах, этот тиран Гуляка, этот безумец... Еще и сейчас чувствуя нежное прикосновение его губ, дона Флор не могла на него сердиться. Она сама разрешила ему целовать шею, после того, как он ее заверил, что больше ничего себе не позволит. Убаюканная его поцелуями, она заснула. Ах, безобразник! Чтобы скрыть синяки, дона Флор надела блузку с высоким воротом. Доктор Теодоро не должен видеть эти багровые следы от чужих губ. Его ласки никогда не были такими бурными. Дона Флор вернулась в столовую. - Ради бога, Норминья, не вздумай подшучивать над Теодоро... Ты ведь знаешь, какой он застенчивый... - Разумеется, я ни слова не скажу доктору, но, Флорзинья, не станешь же ты отрицать, что он отступает от своих правил... Может быть, он и был когда-то застенчивым, моя милая, но не теперь... Он стал совсем как Гуляка, который разве что на улице не занимался любовью. Дона Флор услышала смех и почувствовала, что Гуляка где-то рядом. К счастью, дона Норма не видела его: плут парил в воздухе и был в рубашке с голыми женщинами, которую привезла в подарок доктору дона Гиза. Рубашка доходила Гуляке только до пояса. 9 - Успокойся, дорогая! Я не делаю ничего плохого. Позволь только, я оставлю руку там, где она есть, и буду гладить тебя. Но что с тобой? - Рука Гуляки целомудренно коснулась округлых бедер доны Флор, но, едва молчаливое согласие было получено, она скользнула дальше, захватывая новые позиции. Ласками, поцелуями, нежными словами и взглядами, смехом, остроумными выдумками, жалобами и кокетством осаждал Гуляка неприступную, как казалось доне Флор, крепость, разрушал стену ее стыда и достоинства; с каждым наступлением незавоеванных участков оставалось все меньше. Гуляка занимал все новые рубежи, сдавались бастионы, сраженные силой или хитростью, и, когда дона Флор спохватилась, только один редут - последний - еще не пал под натиском врага. Она и не заметила, как он овладел почти всей территорией. Дона Флор хотела отругать его за ужасные синяки на шее, но Гуляка обнял ее, стал шептать нежные слова, посмеиваться над ее стыдливостью, а потом легко укусил за ухо, и по всему телу доны Флор пробежала дрожь. Надо было немедленно покончить со всем этим, весьма мало похожим на невинную дружбу, которую дона Флор считала возможной между собой и Гулякой. Оценив всю меру опасности, угрожавшей чести ее супруга, дона Флор преисполнилась решимости. Кто это видел, чтобы у жены было два мужа? Сидя на софе, дона Флор обдумывала, как бы ей поделикатней поговорить с Гулякой, чтобы он не обиделся. Ведь она сама его позвала. Как вдруг рука Гуляки приподняла край ее платья. - Гуляка! Дона Флор вскочила, охваченная яростью, Гуляка тоже вспылил, и между ними произошла неприятная сцена. Он не ожидал такого резкого отпора со стороны доны Флор, полагая, что завоевал ее полностью. - Немедленно убери руку и не прикасайся больше ко мне... Если хочешь меня видеть и разговаривать со мной, держись на расстоянии, запомни, мы с тобой только друзья... Сколько раз тебе повторять, что я честная женщина и очень счастлива со своим мужем... Ответ Гуляки прозвучал насмешливо: - Твой муж - самое обыкновенное ничтожество и болван... Тоже мне мужчина! Тупица и размазня! - Теодоро умница и в отличие от тебя, пустомели, образованный человек... - Очень может быть, но знаний его хватает только на то, чтобы приготовить микстуру. В любви же он невежда, в этом я уверен... Достаточно на него взглянуть... Дона Флор была возмущена до предела, такой Гуляка ее еще никогда не видел. - Ты глубоко заблуждаешься, уж я-то знаю об этом лучше тебя. Он настоящий мужчина! Ты ему в подметки не годишься... Гуляка только презрительно фыркнул. - Оставь меня в покое, ты мне не нужен... И не смей больше до меня дотрагиваться... Дона Флор твердо решила, что не позволит ему отныне ни "невинных" поцелуев, ни ложиться рядом с собой, чтобы было "удобнее разговаривать". Она порядочная женщина и верная супруга. - Зачем же ты тогда меня позвала? - Я уже тебе говорила, что совсем не для этого... и теперь жалею... Позднее, оставшись одна, дона Флор ругала себя за то, что была с ним слишком резка. Гуляка ушел из комнаты обиженный, с низко опущенной головой. Когда он явится вечером, она ему все объяснит по-хорошему. Дерзкий и взбалмошный, Гуляка все же должен понять ее щекотливое положение и не переступать границ дозволенного. Обычно по вечерам, покончив с домашними делами, дона Флор принимала ванну и ложилась на несколько минут отдохнуть. Гуляка обязательно укладывался рядом с ней, и они беседовали о самых различных вещах. А пока они говорили, Гуляка незаметно прижимал ее к груди, пытался поцеловать. Если же дона Флор вырывалась, он принимался рассказывать о тех местах, откуда явился, и дона Флор, охваченная любопытством, забывала обороняться. - Какой кажется оттуда земля, Гуляка? - Она совсем голубая, моя милая. - А бог какой из себя? - Бог толстый. - Убери руку, ты не держишь слова... Гуляка смеялся, и дона Флор чувствовала его горячее дыхание с запахом перца, напоминавшее ей о легком ветерке и морских волнах, ах, Гуляка, бессты