Елена Белякова. Русский Амаду, или русско-бразильские литературные связи --------------------------------------------------------------- © Copyright Елена Белякова Email: belena(a)metacom.ru Date: 10 Oct 2005 --------------------------------------------------------------- Предисловие На примере переводной бразильской литературы я хотела рассмотреть проблему вхождения иностранных произведений в континуум русской литературы. Почему в одних случаях появляются "русский Гете", "русский Байрон", "русский Бернс", а другие авторы не оставляют никакого следа в умах и душах русских читателей? Вот на эти вопросы я и попыталась ответить данной книгой. Я старалась быть объективной, однако это не всегда удавалось: я слишком вовлечена. ВВЕДЕНИЕ Изучение международных литературных связей чрезвычайно важно для понимания своеобразия и осознания глубинных процессов в развитии национальных литератур. Литература любой страны слагается из двух элементов: литературы отечественной и переводной. В современную эпоху подлинно значимые произведения всех национальных литератур переводятся на иностранные языки и становятся в полной мере принадлежностью литератур других народов. Поэтому осознать сложную картину развития национальной литературы можно только в свете мирового литературного процесса. Без учета межлитературных связей невозможно проследить динамику развития национальной литературы, проникнуть в механизм наследования и смены ее традиций, накопления художественных ценностей. Переводное произведение в той или иной степени включается в эволюционный процесс отечественной литературы. Таким образом, изучение международных литературных связей раздвигает рамки национальной литературы, делает ее частью единого общемирового историко-литературного процесса. Всякое литературное произведение по своему генезису принадлежит национальной литературе и определенной исторической эпохе, но в процессе международного литературного обмена оно становиться действенным фактором других литератур, хотя и претерпевает при этом значительную трансформацию при переводе. Переводное произведение включается в развитие национальных литератур "как явление общественной идеологии, в известном отношении равноправное с продуктами национального творчества. В этом смысле русский Гете есть проблема русского литературного общественного развития". Одной из важных закономерностей литературных взаимосвязей является тот факт, что иноязычная литература оказывает воздействие на другую литературу только в форме перевода. "Функции иностранного источника, известного в другой стране лишь на языке оригинала, как правило, не выходят за рамки внешних контактных связей. До тех пор, пока иностранный текст "не заговорил" на языке его принявшей страны - он остается на роли "пассивного освоения". То есть данный иностранный текст может получить достаточную известность у определенной части читателей, о нем может говорить критика, а в отдельных случаях - вокруг него может развернуться дискуссия - но органически войти в иной литературный процесс он не может. Время творческого освоения наступает только после появления перевода или переводов, при том, естественно, условии, что данный текст найдет отклик в иной культурной среде". В этой связи возникает вопрос, при каком условии одно произведение становится фактом заимствующей литературы, а в других - не оказывает никакого влияния на развитие литературы реципиента. С одной стороны, это зависит от качества и характера самого произведения. Значимость произведения национальной литературы для литературы мировой зависит от того, насколько глубоко, полно и ярко оно отражает жизнь своего народа, воплощает национальный дух. "Как бы сильно ни был выражен в произведении местный характер, оно может стать всемирным, если в нем бьет ключом жизнь и если оно обладает выразительной силой". С другой стороны, выбор произведения для перевода обуславливается внутренними потребностями воспринимающей литературы. Еще А. Веселовский говорил, что заимствование предполагает в воспринимающей литературе не "пустое место, а вечное течение, сходное направление мышления, аналогичные формы фантазии". Это значит, что подлинно творческие контакты между литературами осуществляются только при условии, что принимающая литература обладает необходимыми предпосылками для усвоения инородных идейных и эстетических элементов. Выбор произведения для перевода всегда определяется идеологическими запросами, возникшими на данном этапе у той или иной литературно-общественной группы. Потребность в переводной литературе возрастает в периоды кризиса национальной литературы, когда господствующая до этого в данной литературе поэтика себя исчерпала. На этом этапе поиски стимулов для инновационного развития становятся особенно актуальными, что и активизирует переводческую деятельность. В такие периоды переводная литература может органически включиться в эволюционный процесс литературы реципиента и восполнить недостаток ее потенциала. "Литературы помогают друг другу в самопознании. В зеркале чужой литературы можно лучше разглядеть себя, свои цели и задачи" (23, С. 84). Для русской литературы это положение особенно актуально, поскольку межкультурные коммуникации сыграли огромную роль в ее становлении и развитии. Известно, что 99% литературных памятников домонгольского периода являются переводами. Еще Н.Г. Чернышевский в 1857 году в предисловии к сборнику "Шиллер в переводах русских поэтов" писал, что русская переводная литература до Пушкина и Гоголя была несравненно выше оригинальной, поэтому на переводную литературу следует обращать гораздо больше внимания . Эту точку зрения разделяет Ю.Д. Левин, автор "Введения" в "Историю русской переводной художественной литературы", который пишет, что до сих пор изучают историю русской литературы, не принимая во внимание литературу переводную. В силу этого "наши общие историко-литературные труды продолжают страдать "невыгодною односторонностью" . В настоящее время ситуация стала меняться к лучшему. Появились работы общего характера, посвященные переводной литературе.Особое место в изучении данной проблемы занимает 2-х томная "История русской переводной художественной литературы". В этой монографии предпринято фронтальное изучение переводной художественной литературы от древности до конца XVIII века. В 1-ом томе рассматриваются переводы прозаических произведений, во 2-ом - поэзия и драматургия. Проанализировав весь корпус переводной литературы за 8 столетий, авторы приходят к выводу, что периодизация переводной литературы точно совпадает с периодизацией, принятой в современной истории русской литературы: литература Древней Руси, Петровская эпоха, классицизм, просветительство, сентиментализм.... Данный труд прослеживает постепенное формирование в России художественной литературы и дает объективную оценку роли переводной литературы в этом процессе. Авторы монографии убедительно доказывают, что переводная литература на Руси с момента ее появления была частью государственной идеологии. Вся переводная литература Древней Руси - литература христианская. Первые переводы светских текстов появились в XVII веке. В Петровскую эпоху переводная литература также выполняла государственную задачу: приобщить Россию к европейской цивилизации. О важности переводной литературы в "прорубании окна в Европу" свидетельствует тот факт, что Петр I часто выступал заказчиком, переводчиком или редактором переводов. Вплоть до конца XVIII переводная литература не выходила за рамки государственной идеологии. В XIX - начале XX века переводная литература также выполняла идеологическую функцию, однако это была уже не государственная, а чаще, напротив, оппозиционная и антиправительственная идеология. Советское государство всегда осуществляло жесточайший контроль за изданием переводных художественных произведений: допускались только произведения идеологически близкие - в первую очередь книги писателей - коммунистов, "овладевших методом соцреализма", и в более широком смысле - прогрессивная, антикапиталистическая и антиимпериалистическая литература. Жоржи Амаду был выбран советскими идеологами на роль "ведущего бразильского писателя" из-за его политических взглядов и партийной принадлежности. Однако только талант Амаду сделал его действительно популярным и любимым автором русских читателей. "Русский" Амаду представляет интерес не только с точки зрения его вхождения в отечественный литературный процесс, но и как ключевая фигура в развитии русско-бразильских литературных отношений. Именно Жоржи Амаду ввел бразильскую литературу в сферу интересов русских читателей, положив начало качественно новому этапу литературных связей между нашими странами. До знакомства с творчеством Амаду в России очень мало знали о самом существовании бразильской литературы. Благодаря яркому самобытному таланту Жоржи Амаду бразильская литература занимает верхнюю позицию на шкале интереса русских читателей к литературам стран Латинской Америки. Изучение русско-бразильских литературных связей представляется весьма плодотворным в силу их неизученности, с одной стороны, и обозримости, с другой. Небольшой корпус произведений (141 автор) позволяет детально проанализировать всю историю этих отношений. Однако центральное место в исследовании русско-бразильских литературных отношений должно принадлежать Жоржи Амаду, поскольку творчество всех других бразильских писателей, как классиков, так и современников, рассматривается русской критикой сквозь призму феномена Амаду. Таким образом, главное концептуальное положение данной работы - идея о том, что именно Амаду определил весь процесс русско-бразильских литературных отношений. ЧАСТЬ I Проблема периодизации русско-бразильских литературных связей Глава 1. Первые упоминания о Бразилии в русской литературе. Проблема русско-бразильских литературных связей не получила достаточно полного отражения в работах отечественных литературоведов. Лучше всего исследован начальный период зарождения таких связей в работах Л.А. Шура (55-62) и в приложениях к многотомной "Истории литератур Латинской Америки" (18, 19, 20). Долгое время считалось, что первое упоминание о Новом Свете содержалось в сочинениях Максима Грека "Сказании отчасти недоуменных неких речений в Слове Григория Богослова". Впервые такое предположение высказали авторы "Описания славянских рукописей Московской синодальной библиотеки" в 1859 г (18, С.632). В ряде последующих исследований (2,22) данное сочинение рассматривается как первое русское слово об Америке. Однако в 1968 г. в "Трудах отдела древнерусской литературы" был опубликован перевод на старославянский язык латинской эпистолы Максимилиана Трансильвана "О Молукитцкых островах", который внес корректировки в эти представления ( 18, С.632). В своей монографии (10) Н. Казакова доказывает, что древнеславянский текст М. Трансильвана, секретаря императора Карла V, является наиболее ранним из известных упоминаний о Новом Свете на Руси, так как перевод эпистолы был сделан в 1523 году, а сочинения Максима Грека относятся примерно к 1530 году. В эпистоле М. Трансильвана кратко сообщалось об открытии Америки, о договоре в Тордесильясе, который закрепил раздел владений между Испанией и Португалией, а также упоминался автор первой истории открытия Америки "Decadas de Orbe Novo" Педро Мартир, именуемый Петром Мучеником по буквальному переводу его имени. Однако, несмотря на доказанный приоритет Максимилиана Трансильвана, сведения, сообщенные Максимом Греком, более содержательны и важны, чем несколько фраз из "Эпистолы" М. Трансильвана. К тому же само сочинение Грека принадлежит собственно древнерусской литературе. В Петровскую эпоху интерес к Новому Свету и знания о нем заметно увеличиваются, и за этим стоял практический интерес Русского государства. В эту эпоху возникают (хотя и не осуществляются) проекты по установлению торговли с Испанией и Португалией и их колониями. Одновременно успешно проводятся экспедиции русских мореплавателей на север Америки, где русские поселенцы оказались непосредственными соседями вице-королевства Новая Испания. Но еще более существенным фактором возрастания интереса к Иберийской Америке был неуклонный подъем просвещения в России, начавшийся в Петровскую эпоху. Книги по географии и истории заняли ведущее место в печатной продукции: это были как переводные, так и отечественные издания. По мере того, как Россия входила во все более интенсивный контакт с Западом, ее представление о народах мира становилось все более отчетливым. Русские читатели были заинтересованы в получении конкретных сведений по этнографии и культуре Иберийской Америки. В XVIII веке регулярным источником таких сведений становятся периодические издания и, прежде всего, "Примечания к Санкт-Петербургским ведомостям". Именно в этом журнале в 1729 году появилось первое в России сообщение о Бразилии, которое содержалось в заметке "О ссоре Аглицкого капитана Норриса с гишпанским купеческим кораблем и о заливе всех Святых - Багия де Тодос лос Сантос". (58, С.23). Таким образом, кажется символичным, что первое бразильское географическое название, ставшее известным русскому читателю, - та самая Баия Всех Святых, воспетая впоследствии Жоржи Амаду в его книгах. В XVIII веке в России выходят первые переводные произведения, темы которых связаны с Бразилией. Л.А. Шур отмечает, что произведения на "бразильскую" тему - единственная форма русско-бразильских литературных связей в XVIII и вплоть до 20-х годов XI X века (60). Первым переводным романом, по которому русские читатели могли познакомиться с Бразилией, была книга Д. Дефо "Робинзон Крузо", опубликованная на русском языке в 1762 году. Робинзон Крузо после алжирского плена попадает в город Салвадор (все та же Баия Всех Святых), где спасший его капитан знакомит Робинзона со своим приятелем, владельцем сахарного завода. Робинзон научился делать сахар, купил раба и согласился не предложение соседей-плантаторов отправиться за рабами в Африку. Позднее в России издаются многочисленные переводные романы-подражания Д. Дефо. Действия двух романов разворачивается в Бразилии. В книге "Штейерский Робинзон, или путешествия и особенные достопамятные приключения Иосифа Миллера на Бразильских берегах Америки" (перевод с немецкого 1794 г.) рассказывается о жизни героя в одном из индейских племен. События другого романа "Похождения дикого американца", изданного в Санкт- Петербурге в 1773 году, происходят в г. Салвадоре, уже известном русскому читателю. На основании этих фактов Шур делает вывод, что еще в XVIII веке в сознании русского читателя складывается романтический образ Бразилии, экзотической страны, населенной благородными индейцами. (59). В начале XIX века "бразильская тема" получает дальнейшее развитие. Л.А. Шур отмечает, что первые известные материалы о литературах Латинской Америки были посвящены именно Бразилии (57, С.217). Интерес к бразильской литературе не был случайным. С начала XIX века передовое русское общество пристально следило за событиями в этой португальской колонии. В 1808 году, в связи с оккупацией Португалии наполеоновскими войсками, принц-регент Португалии, впоследствии король Жоан IV, вместе со своим двором бежал в Бразилию. В 1815 г. Бразилия была возведена в ранг королевства на равных правах с Португалией. А в 1822 году под давлением широкого народного движения Бразилия была провозглашена первым в Латинской Америке независимым государством. Превращение Бразилии в независимое конституционное государство и связанный с этим рост аболиционистского движения вызвали особый интерес в передовых кругах русского общества. Усилению внимания к Бразилии способствовало установление дипломатических отношений между Россией и Бразилией. В связи с переездом португальского короля в Бразилию русские посланники при португальском дворе находились в Рио-де-Жанейро. В 1812 году было учреждено русское генеральное консульство, а с 1828 года установлены дипломатические отношения с Бразилией. Наиболее ярко "бразильская тема" получила отражение в творчестве писателей - членов "Вольного общества любителей словесности, наук и художеств", основанного в Петербурге в 1801 году, которое стало центром распространения радищевских идей. Бразильская тема использовалась членами "Вольного общества" как иносказательная форма обличения крепостного строя в России. Картины рабства в португальской колонии ассоциировались в сознании русских читателей с российской крепостнической действительностью. Один из наиболее активных и радикально настроенных членов "Вольного общества" В.В. Попугаев, автор реферата "О рабстве и его началах и следствиях в России", пишет в 1801 г. очерк "Негр". В первой публикации 1804 года ему было предпослано пояснение "Перевод с испанского". Это был способ защитить перед цензурой гневный, политически острый текст, изобличающий крепостничество, представив его как текст иноязычного автора. Очерк "Негр" представлял собой монолог негра Амру, разлученного с возлюбленной и отправленного в рабство в Америку. В очерке в частности говорится: "Негр не может принадлежать белому ни по каким правам. Воля не есть продажною: цена золота всего света не в силах оной заменить, и никакой тиран ею располагать не должен" (18, С652). Близко по тематике и другое стихотворение члена "Вольного общества" - Семена Боброва "Против сахара", напечатанное в 1804 г. в сборнике "Рассвет полночи". Обличительный пафос стихотворения строится на противопоставлении двух противоположных качеств этого продукта. С одной стороны, сахар - лакомство для потребителей-европейцев, а с другой - адский труд для негров-рабов: За сладостью твоей небесной Зловонье адско вслед летит, Что я скажу, о нектар лестный! В тебе сокрытый лед лежит. (18, С. 653). Тематически и идейно к указанным произведениям примыкает рассказ анонимного автора "Героическая решительность негра", опубликованный в 1805 году в "Вестнике Европы". Рассказ посвящен судьбе бразильского негра Ганно, который всю жизнь копил деньги на выкуп жены и детей, но рабовладелец отобрал деньги, и тогда Ганно убивает свою семью, чтобы "избавить их от рук чудовища". Таким образом, мы видим, что тема рабства в Бразилии, которую разрабатывали в начале XIX века прогрессивные русские писатели, служила им для разоблачения российской крепостной системы. В 20-е годы XIX века особый интерес к событиям в Бразилии проявляют декабристы. Завоевание этой страной независимости в 1822 году и дарование конституции императором Педро II стали для них одним из факторов "духа времени", которые, по словам П.И. Пестеля, "ознакомили умы с революцией и породили революционные мысли в умах". Декабристы Д.И. Завалишин, Ф.Т. Вишневский, К.П. Торсон, В.К. Кюхельбекер, В.П. Романов посетили Бразилию во время кругосветных плаваний и стали свидетелями освободительной борьбы в этой стране. Завалишин по этому поводу писал: "Мы посетили Бразилию в часы своеволия". К.Ф. Рылеев и Н.А. Бестужев были знакомы с конституцией Бразилии и использовали ее для разработки соответствующих документов для России . Одновременно или чуть позже в России появляются художественные произведения, в которых дается романтический, а иногда и псевдоромантический образ Бразилии, что связано с зарождением романтической тенденции в недрах русской культуры. Важную роль в становлении русского романтизма сыграли очерки путешественников, посетивших Новый Свет. По мнению Г.А. Гуковского, "расширение горизонта мировой экономики и политики шло одновременно с расширением кругозора романтического национального понимания культуры... Не случайно в это время становятся очень популярны описания путешествий в экзотические страны". Это общее положение убедительно подтверждается примером Бразилии. Вслед за первым русским кораблем "Надежда" под командованием Крузенштерна, побывавшем в Южной Америке в 1804 году, за двадцать последующих лет континент посетили десятки русских судов, и Бразилия была первой страной Нового света, к берегам которой причаливали все суда, а порт Рио-де-Жанейро - их обязательной стоянкой. Поэтому наибольшее количество описаний пришлось на долю именно этой страны, которая поражала русских путешественников буйством и пышностью тропической природы и приводила их в состояние романтического восторга. "Многие описывали великолепную природу Бразилии, но никто еще, пожалуй, не смог найти слов, способных передать все очарование ее дивной красоты. Только обладая самым богатым воображением, можно представить себе эти живописные ландшафты, эту пышную исполинскую растительность, которая во всем своем многообразии, сверкая тончайшими переливаниями красок, щедро покрывает долины и горы вплоть до морского побережья", - так описывал свои впечатления известный флотоводец Отто Коцебу (19, С.586). Исследователи отмечают, что нет ни одной книги, ни одного очерка, ни одного частного письма, где бы моряки-путешественники не пытались воссоздать величие природы Америки в возвышенно-романтическом ключе (там же, С.584). Произведения русских путешественников принимали участие в формировании романтической культуры в России, но значения этих книг и их романтический характер были осознаны русским читателем не сразу. Поначалу отечественные читатели проявили слабый интерес к произведениям русских путешественников начала века. В. Белинский с горечью писал, что "известные путешествия Крузенштерна вокруг света, изданные в 1809 - 1813 годах на русском и немецком языках, и путешествия Лисянского, изданные в 1812 году на русском и английском языках в России разошлись по 200 экземпляров каждая, меж тем, как в Германии вышло три издания Крузенштерна, а в Лондоне продана за две недели половина экземпляров Лисянского". Но к середине 20-х годов XIX века положение меняется. Именно русские романтики привлекают внимание читающей публики к произведениям путешественников и включают эту литературу в круг собственных интересов. В 1829 году Н.А. Бестужев опубликовал в "Полярной звезде" статью, где говорится следующее: "Как изъяснить прелесть нового, неиспытанного чувствования при виде особенной земли, при вдохновении неведомого бальзамического воздуха, при виде незнаемых трав, необыкновенных цветов и плодов, которых краски вовсе не знакомы нашим взорам, вкус не может быть выражен никакими словами и сравнениями. Сколько новых истин открывается, какие наблюдения пополняют познания наши о человеке и природе с открытием земель и людей Нового Света" (19, С. 589). Записки русских путешественников вдохновили литераторов на создание художественных произведений, действие которых происходит в Бразилии. Одной из первых появилась повесть З. Волконской "Два бразильских племени, или Набуайа и Зиуайе" (19, С.592), написанная на французском языке. Сюжет повести основан на любовной коллизии, которая разворачивается на фоне буйной тропической природы. Такое романтическое представление о Бразилии укреплялось переводами французских сентиментально-мелодраматических произведений. Наиболее яркий пример - повесть Пужана о несчастной бразильской обезьянке "Жоко", ставшей жертвой неблагодарного человека. Повесть имела оглушительный успех в Париже, а потом в России, где она была переведена в 1825 году Н.А. Полевым. Позже повесть была переделана в пьесу, не сходившую со сцены много лет. Эту пьесу видел в детстве Ф.М. Достоевский и "долгое время бредил ею" (там же, С. 593). Романтический образ Бразилии появляется в 30-х годах XIX века и в русской поэзии, о чем свидетельствует опубликованное в 1838 г. стихотворение В. Бенедиктова "Ореллана". В нем вдохновенно воспета великая бразильская река Амазонка (Ореллана - ее второе название), которая выступает в стихотворении как воплощение женского начала: Взгляните, как льется, как вьется она - Красивая, злая, крутая волна! Это мчится Ореллана К черной бездне океана. Как отмечают Кутейщикова и Файнштейн, "одушевление природных сил, которые встречаются в "Ореллане", вполне соответствует манере поэтов-романтиков самой Латинской Америки, изображавших окружающий их мир" (там же). Со временем Бразилия становится модной темой. Она часто разрабатывается в псевдоромантических произведениях, о которых с иронией писал А.В. Дружинин: "Мысль читателя начинает порхать между лианами и бананами, бамбуками и золотисто-смуглыми красавицами" (19С.593). Однако, несмотря на издержки процесса, романтические произведения на "бразильскую тему" сыграли определенную роль в становлении русского романтизма. Глава 2. Начальный этап русско-бразильских литературных связей. 20-30-е годы XIX века В конце 20-х - начале 30-х годов XIX века, по мнению Л. Шура, начинается новый этап развития русско-бразильских литературных связей, который характеризуется появлением первых переводов бразильской литературы на русский язык (58, С.77). Весьма символичен тот факт, что первым переводчиком бразильской литературы был А.С. Пушкин. В 1826 - 1827 годах он перевел стихотворение бразильского поэта Томаса Антонио Гонзаги, которое печатается в собраниях сочинений Пушкина под заглавием "С португальского" ("Там звезда зари взошла..."). Впервые на этот перевод обратил внимание Н. Лернер, опубликовав в No 4 "Русского библиофила" за 1916 год статью "Пушкин и португальский поэт" (328). В статье говорится, что впервые это стихотворение было напечатано П.А. Анненковым в мемуарах "Материалы для биографии Пушкина", а поправки и дополнения в описания хранящихся в Румянцевском музее бумаг внес И.Е. Якушкин. Внизу рукописи рукой Пушкина приписано: "Gonzago", таким образом, имя автора оригинального текста было указано. В своей статье Лернер предположил, что Пушкин сделал перевод непосредственно с оригинала, поскольку, зная итальянский и испанский языки [последний, по словам отца поэта, он выучил в зрелом возрасте] (328, С.75), он мог овладеть еще одним романским языком. Лернер также предположил, что Пушкин мог познакомиться с подлинником стихотворения в Одессе, где было много португальских моряков. В этой статье Лернер приводит оригинальный текст стихотворения и сообщает, что оно принадлежит циклу "Marilia de Dirceo" ("Дирсеева Марилия") Томаса Антонио Гонзаги, по прозвищу Dirceo, поэта "заокеанской аркадийской школы". В конце статьи Лернер высказывает свое мнение о переводе и дает краткую характеристику Пушкина-переводчика, который "выступает здесь со своими обычными чертами вдохновенного перелагателя, подчиняющегося чужим образам и настроениям лишь постольку, поскольку они соответствуют его эстетическому вкусу и изощренному чувству меры, и сплошь да рядом превосходит первоначального автора" (328, С.77). По мнению Лернера, Пушкин, сохранив в первых семи строфах своего переложения значительную близость к подлиннику, поубавил чувствительности в конце, в результате произведение под пером Пушкина преобразилось во всех отношениях к лучшему. Таким образом, Лернер первым обратил внимание на это стихотворение Пушкина, ранее печатавшееся во всех собраниях его сочинений без всяких комментариев. Кроме того, несомненный интерес представляют взгляды автора на перевод как на свободное переложение оригинала, который при необходимости следуют "улучшить". Такая точка зрения весьма характерна для литературоведения того периода. Четыре десятилетия спустя академик М.П. Алексеев в статье "Пушкин и бразильский поэт" (326) убедительно доказал, что Пушкин не был знаком с оригинальным текстом, а прочел его во французском переводе Эжена де Монглава, который перевел два центральных произведения бразильской литературы 18 века: "Дирсееву Марилию" Томаса Гонзаги и эпическую поэму Санта Риты Дурана "Карамуру". Работы этого французского американиста были известны русским читателям в 10-х начале 20-х годов XIX века. В переводе Монглава познакомился со стихотворением Гонзаги и Пушкин. Далее Алексеев утверждает, что интерес Пушкина к произведению Гонзаги не был случаен, его привлекла судьба бразильского поэта. Томас Антонио Гонзага (1744 - 1810 гг), самый выдающийся и известный поэт Бразилии XVIII века, был участником заговора в Минас-Жерайсе, которым руководил лейтенант Жоаким Жозе да Силва Шавьер, известный во всем мире как Тирадентис (331). Заговорщики ставили целью освобождение Бразилии от португальского владычества и установление республиканского строя. Гонзага как юрист был автором конституции будущей бразильской республики. В числе заговорщиков были представители различных социальных слоев: ученые, юристы, военные, землевладельцы, торговцы. Когда Гонзага, окончив Коимбру, вернулся в Бразилию, в Минас - Жерайсе уже существовал кружок либерально настроенных поэтов, который назывался "Аркадия". Каждый член кружка подписывался псевдонимом. Гонзага назывался Дидрсеем. В 1788 году в этот кружок вступила группа радикально настроенных студентов, в том числе и Тирадентис, и литературный кружок превратился в засекреченную политическую организацию. Независимая Бразилия, свободная культура и наука, освобождение от диких и грабительских налогов, национальные университет, суд, администрацию и правительство - таковы были цели заговора, названного португальцами "Инконфиденсия", т.е. "Измена". В мае 1789 года заговор был раскрыт, его участники арестованы и приговорены к смертной казни. Затем королевским указом смертная казнь для всех участников заговора, кроме Тирадентиса, была заменена пожизненной ссылкой. Тирадентис был повешен 21 апреля 1792 года в Рио-де-Жанейро, дом его был снесен, а дети объявлены опозоренными. Томас Гонзага и его друзья, поэты "минаской школы" - Клаудио Мануэля да Коста и Алваренго Пейшото - провели несколько лет в тюрьме, а затем были отправлены в африканскую ссылку. Местом ссылки Томаса Гонзаги стал Мозамбик. Но дух Гонзаги не был сломлен. Находясь в тюрьме, он создает вторую часть "Дерсеевой Марилии", которая была посвящена его невесте Марии Доротее де Сейшас. О заговоре инконфидентов в России стало известно в декабре 1789 года из сообщения Форсмана, русского поверенного в делах в Лиссабоне. О подробностях заговора Пушкин мог узнать от своих друзей - декабристов, побывавших в Бразилии. М.П. Алексеев доказал, что стихотворение могло быть написано только в 1826 - 27 годах и что обращение к творчеству Гонзаги вызвано раздумьями поэта о судьбе декабристов. "Неудавшееся восстание, в которое оказалась замешана целая плеяда поэтов, африканская ссылка одного из них... - все это не могло не представить интереса для Пушкина в тот период, когда он напряженно думал об участи друзей декабристов и о своих связях с ними". (326, С. 58). В 1829 году в журнале "Сын отечества" были опубликованы небольшие отрывки из поэмы "Карамуру" Жозе Санта Риты Дурана в переводе с французского, сделанного Монглавом. Публикации была предпослана небольшая заметка, в которой анонимный переводчик характеризовал поэму как образец молодой литературы, приобретающей самостоятельность (19, С.621). "Карамана, или Открытие Бахии" - так была озаглавлена публикация. В основе поэмы лежал исторический факт - открытие в XVI веке бухты Баия португальцами. "Сын Отечества" опубликовал лишь те отрывки из поэмы, где дана красочная картина жизни индейских племен. Это были отрывки из XVI и XVIII глав второго тома "Карамуру" во французском переводе Монглава. Вероятно, для перевода была использована предварительная журнальная публикация французского перевода Дурана, о чем свидетельствует указание в конце перевода: "Из фр. журн." (59, С. 222). Первоначальный этап знакомства с бразильской литературой завершился появлением двух статей в журналах "Цинтия" (1831 г.) и "Телескоп" (1834 г.). Как установлено в исследовании Л. Шура (57), статья "Бразильская литература", появившаяся в "Цинтии", представляла собой перевод первой главы "Очерка истории бразильской литературы" еще одного французского американиста, соратника Монглава, Фердинанда Дени. В этой работе утверждалось, что бразильская литература должна обрести собственное лицо, черпать вдохновение из собственного источника, которым является самобытная природа этой страны: "В сем величии природы, среди дикого плодоносия... при реве древних лесов, при шуме водопадов, при криках диких животных... мысль бразильца получает новую силу" (57, С.152). Романтическая концепция Ф. Дени получила полную поддержку на страницах "Московского телеграфа", редактор которого Н.А. Полевой постоянно ратовал за развитие самобытного, народного начала, видя в нем сущность романтизма. Недруг Полевого, А.Ф. Воейков откликнулся на публикацию язвительной статьей, в которой высмеивал саму возможность предполагать наличие идей у аборигена и высказал предположение, что статью написал сам Полевой или его "меньшие собратья" (там же). Можно сделать вывод, что публикация статьи не была случайной, она соответствовала неким потребностям, исканиям русского общества. Идея самобытности молодых латиноамериканских наций, которую пропагандировал "Московский телеграф", настойчиво увязывалось с необходимостью их республиканского устройства, за что журнал и был запрещен в 1834 г. "Все, что запрещается говорить о независимых областях Америки и ее героях, с восторгом помещается в "Московском телеграфе". Статья в журнале "Телескоп" называлась "Успехи литературы, наук и изящных искусств в Бразилии" и была переводом из французского журнала "Revue britаnnique" (19, С.623). В статье давался обзор бразильской литературы с XVIII века. При этом бразильская литература трактовалась не как часть португальской литературы, а как национальная литература нового государства. Статья начиналась с утверждения, что, несмотря на колониальный гнет, в Бразилии уже с XVII века появляются свои писатели и поэты. Далее в статье говорилось о расцвете культуры и литературы Бразилии, что связано с обретением страной независимости. Свобода дала возможность природному гению бразильского народа освободиться от преград, которые так долго препятствовали его развитию. Анонимный автор утверждал, что через несколько лет Бразилии нечего будет завидовать в науках Северной Америке, которую она уже давно оставляет далеко за собой в отношении к изящным искусствам. Появление этой публикации в "Телескопе" было связано с общим направлением журнала. "Телескоп" занимал ведущее место в литературной и философской борьбе 30-х годов в России. В журнале сотрудничали Белинский, Станкевич, Герцен, Огарев, Гончаров, Чаадаев, Тютчев. "Телескоп" имел подзаголовок - "журнал современного просвещения". Проблема просвещения имела исключительное значение в России 30-х годов XIX века: для прогрессивных литераторов того времени просвещение народа было неотложной проблемой, от решения которой зависело развитие страны. Для редактора журнала Н.И. Надеждина просвещение народа являлось основой его великой будущности. В передовой статье в первом номере журнала Надеждин писал о том, как важно просвещение для русского общества, которое "весьма недавно привилось к живому организму Европы, и просвещению еще некогда было в нем разрастись и вызреть... " (57, С. 225). Статья об успехах литературы и искусства в Бразилии отражала общее направление журнала. Авторы его не могли не усмотреть аналогии между Россией и Бразилией, недавно отсталой страной, которая, обретя независимость, добилась значительных успехов в литературе, искусстве, просвещении. Рассматривая проблему авторства перевода, Л. Шур предположил, что перевод был сделан В.Г. Белинским (там же, С.226). Анализ переведенных Белинским статей, косвенные свидетельства о том, что большая часть материалов из французских журналов для "Телескопа" была переведена именно Белинским, и сам характер статьи позволил Л. Шуру сделать вывод, что эта статья была отобрана и переведена В.Г. Белинским. Таким образом, проанализировав начальный период русско-бразильских литературных связей, можно сделать вывод, что обращение к иноязычной литературе не бывает случайным. Даже небольшое число переводов из бразильской литературы убедительно доказывает, что переводчики, издатели, читатели ищут в этих произведениях подтверждение своим идеям, взглядам, принципам, пытаются найти у иноязычных авторов ответы на вопросы, стоящие перед русской аудиторией. Следовательно, отбор произведений для перевода носит идеологический характер, просветительские задачи играют второстепенную роль и подчинены задачам идеологии. Глава 3. Состояние русско-бразильских литературных связей с 1835 по 1917 годы Как уж отмечалось, исследователи считают, что публикация в "Телескопе" подвела черту первому этапу русско-бразильских литературных связей. Однако анализ фактического материала позволяет утверждать, что никакого качественного сдвига в этих отношениях за последующие десятилетия не произошло. С 1835 по 1917 год появилось несколько статей с краткими обзорами бразильской литературы. Примером может служить публикация в "Отечественных записках" за 1854 год. Статья начинается с небольшого экскурса в историю бразильской литературы, причем подчеркивается, что произведения бразильских авторов редко "пересекают океан". Перечисляя бразильских писателей, уже известных в Европе, журнал особо выделил поэта Тейшейру-и-Соуза, таланту которого могла бы позавидовать Европа. В заключение выражается уверенность в том, что Бразилия "возвысит свою литературу наравне с прочими, особенно если она сохранит свой национальный характер" (19, С. 624). Обзоры бразильской литературы включены в "Историю всемирной литературы", "Всеобщую историю литературы" под ред. Корша и Кирпичникова и энциклопедию Брокгауза и Ефрона. В 1898 году в журнале "Мир божий" (9) появилось краткое изложение статьи бразильского критикика Леополдо Фрейтаса из французского журнала "Revue de Revues", в котором говорилось буквально следующее: "Европа очень мало знакома с бразильской литературой и, пожалуй, много есть людей, которые даже совсем не знают о ее существовании" (9, С. 41). По мнению автора публикации, европейское общество совершенно напрасно игнорирует бразильскую литературу, поскольку "умственное движение в бразильской республике получило гораздо более широкое развитие, чем об этом думают в Европе" (там же). Далее автор сообщает, что настоящая бразильская литература появилась после объявления независимости. Во главе нового бразильского романа стоят четыре писателя: Машаду де Ассиз, Алоизио Азеведу, Коэльо Нето и виконт-де-Тоней. Интересно, что три первых имени написаны латинским шрифтом, вероятно, анонимный автор заметки не знал, как их можно транскрибировать, а четвертое - кириллицей, поэтому не сразу можно догадаться, что речь идет, вероятно, об Альфредо Д'Эскраньоле Таунае, авторе популярного романа "Иносенсия" с мелодраматическим сюжетом. Машаду де Ассиз характеризуется как самый выдающийся из бразильских авторов, пользующийся уважением у бразильской молодежи, которая смотрит на него, как на своего руководителя. В заключение говорится, что "все четыре названных романиста воплощают в себе эволюцию народных идей..., все их произведения проникнуты духом времени и изображают современную действительную жизнь, характеры, темпераменты и окружающие условия" (9, С.41). Вероятно, эта статья оказала определенное влияние на развитие литературных связей между Россией и Бразилией. Она стимулировала интерес к творчеству перечисленных авторов: в начале следующего века на русском языке появились рассказы Азеведо и Коэльо Нето. В 3, 5 и 12 номерах "Вестника иностранной литературы" за 1910 годы были напечатаны 4 рассказа Азеведо, правда, не Алоизио, а его брата Артура: "Блэк", "Вдовец", "Плебисцит" и "Марселина" (287). В четвертом номере "Современника" за 1914 год в переводе К. Жихаревой напечатан рассказ Коэльо Нето "Слепая" (349), кроме того, в 1911 году "Киевская неделя" поместила рассказ Кармен Долорес "Слезы тети Зэзе" (341). Впоследствии Артур Азеведо будет представлен двумя рассказами в антологии "Под небом Южного Креста" (449). Произведения двух других авторов больше на русский язык не переводились. Хотя советские читатели были знакомы с весьма нелестной характеристикой Коэльо Нето, данной Жоржи Амаду в его книге "Луис Карлос Престес": "Сподвижники Коэльо Нето именовали его "принцем бразильских писателей". Благодаря своей литературной деятельности он получил место в парламенте и в правлении футбольного клуба. Он опубликовал две сотни книг... Но среди многих тысяч написанных им строк не было ни одного слова о людях, борющихся за Амазонию и ни одного проклятия по адресу тех, кто предавал Амазонию иностранным интересам. Коэльо Нето не хотел знать "неизящных слов". Литература всего этого направления - бездушная, мертвая. Писатели этого направления продавали свое перо за объедки с барского стола. Это самая отвратительная, лживая и бесполезная литература в мире... Коэльо Нето - символ бразильской литературы того времени" (76, С. 90). Таким образом, перевод шести рассказов трех не самых выдающихся бразильских писателей нельзя считать значительным вкладом в развитие литературных связей двух стран. К тому же совершенно непонятно, с какого языка были сделаны переводы. Рассказ Долорес Кармен, оказывается, - "перевод с бразильского", переводчики двух других авторов, хоть и переводят с "португальского", но этого языка явно не знают, так как Коэльо Нето назван переводчицей К.Жихаревой Сельво Нетто. Анонимный переводчик Артура Азеведо также допускает подобные ошибки. Самое интересное, что после Октябрьской революции положение в этой области не изменилось. С 1917 по 1943 год на русском языке были опубликованы произведения трех авторов: стихотворение Мариу ди Андради "Стадо" в переводе Д. Выгодского (296), 4 стихотворения и отрывок из романа "Бразильская тюрьма" Отавиу Брандао (304, 305) и роман Жозе Линса ду Регу "Негр Рикардо" (381). Даже в каталог издательства "Всемирная литература", которое ставило своей задачей познакомить читателя со всеми выдающимися произведениями мира, не были включены произведения ни одного бразильского автора. Все это неопровержимо доказывает, что до знакомства с творчеством Жоржи Амаду бразильская литература не входила в сферу интересов русского читателя. Глава 4. Восприятие бразильской литературы в советской период с 1917 по 1948 год Как отмечалось в предыдущей главе, изменение социального строя в России не повлекло за собой качественных изменений в русско-бразильских культурных отношениях. Бразильская литература была знакома советскому читателю столь же мало, как и читателю дореволюционному. И все же с конца 20-х годов в русско-бразильских отношениях четко просматривается тенденция целенаправленного поиска идеологически близких авторов, писателей социалистической ориентации. Свидетельство этому - деятельность Д.И. Выгодского, одного из первых советских латиноамериканистов. Выгодский был одним из основателей, а с 1930 года - председателем Испаноамериканского общества в Ленинграде, в задачи которого входило изучение истории, современного положения, культуры Испании и Латинской Америки, установление культурных связей между ними и СССР. По словам Мариэтты Шагинян, это был человек, впервые открывший для советского читателя чудесную поэзию Кубы... "Именно переводам Давида Выгодского обязан советский читатель знакомством своим с передовыми писателями Венесуэлы, Мексики, Боливии, Эквадора, Бразилии... Многочисленные статьи, рассеянные по журналам и газетам, о современных литературах Испании и стран Латинской Америки были для нас в те годы едва ли не единственными источниками по этим литературам" (211, No2, С.121). Д. И. Выгодский был автором статьи "Бразильская литература" для 1-го издания "Большой советской энциклопедии". Д. И. Выгодский через газеты и журналы обращался к поэтам и прозаикам Латинской Америки с просьбой присылать ему свои произведения (211, No2. С. 122). В 1931 году он обратился с аналогичной просьбой в бразильскую "Ассоциацию друзей России". В ответном письме члены ассоциации выразили горячее желание помочь в его "благородной работе по расширению духовного обмена между Бразилией и СССР" (там же, С. 125). У Выгодского завязывается дружеская переписка с активными членами этой ассоциации - художницей Тарсилой до Амарал и ее мужем Озорио Сезаром. Именно они посылают Выгодскому новинки бразильской литературы, в том числе первый роман Ж.Амаду "Какао", который характеризуется как один из романов, написанных в духе пролетарской литературы под сильным влиянием Майкла Голда. Выгодский стал первым советским корреспондентом Жоржи Амаду. Как видно из писем от 25 января 1934 года и 28 декабря того же года, Амаду посылает Выгодскому свою вторую книгу "Пот", а также договаривается с издательством "Ариэл" о посылке Выгодскому книжных новинок и ежемесячного "Бюллетеня". В результате в 1934 году пятый номер "Интернациональной литературы" информирует читателей о выходе романов Жоржи Амаду "Какао" и "Пот", которые характеризуются как "революционные", и романа Жозе Линса ду Регу "Бангэ" (правильно "Бангуэ"). А в 1935 году в журнале "Звезда" Выгодский публикует статью "На востоке и на западе" (3) с обзором бразильской литературы 30-х годов. В статье упоминаются произведения Афонсу Шмидта, Жоржи Амаду, Жозе Линса ду Регу. Однако знакомство советских читателей с творчеством Жоржи Амаду произошло несколько позже, в 1948 году, когда перевод "Города Ильеуса" положил начало новому этапу литературных связей между нашими странами. Почему этого не произошло в 1934 году? Ответ на этот вопрос дает сам Амаду в письме к Выгодскому от 25 января 1934 года. Обсуждая возможность перевода "Какао" на русский язык, Амаду говорит: "Но книга, подобная "Какао", не может заинтересовать народ, у которого есть такой роман, как "Цемент" (211, No2, С.128). И, действительно, первый роман двадцатилетнего автора не мог стать тем катализатором, который вызвал бы взрыв интереса к бразильской литературе. Не могли выполнить подобную функцию и произведения других авторов, опубликованные в 30-е годы в советской печати. В 1933 году в 10-м номере журнала "Красная новь" в переводе Д. Выгодского было опубликовано стихотворение "Стадо" (296) чрезвычайно популярного в Бразилии поэта Мариу де Андради : О, мои галлюцинации! Я видел депутатов в цилиндрах, под бледным небом с розовой оторочкой они выходили рука об руку из здания Конгресса. Безумный восторг исторг гром рукоплесканий спасителям моей любимой родины... Надежды увидеть все обновленным! Две тысячи реформ, три - проектов... Эмигрируют призраки ночи. И зелень, зелень, зелень! О, мои галлюцинации! Но депутаты в цилиндрах постепенно превращаются в козлов. У них вылезают рога и отрастают бородки. И я вижу, как цилиндры моей любимой родины с деревянными треугольниками на шее начинают щипать траву. На зелени надежд, под кружевами закатного золота, возле дворца господина президента. О, мои галлюцинации! Совершенно очевидно, что модернистская поэтика Марио де Андради была чужда не только принципам социалистической литературы, но русской литературной традиции в целом, а поэтому не могла вызвать интереса у читателей. В начале 30-х годов в советской печати появляются отдельные стихи бразильского литератора Отавио Брандао, одного из основателей Бразильской коммунистической партии, который находился в это время в Советском Союзе в эмиграции. Название стихотворений говорит само за себя: "Нас миллиард - рабов колониальных", "Вы и Мы" ("У вас - рабовладельцы!") (304). Во втором номере "Интернациональной литературы" за 1934 год были напечатаны два стихотворения Отавио Брандао и отрывок из его романа "Бразильская тюрьма" (305). В романе рассказывается о десяти заключенных, людях разных социальных слоев и цветов кожи: индейце-поденщике, портовом грузчике-негре из Баии, двух ткачах из Сан-Паулу, работнике каучуковой плантации, представителе творческой интеллигенции. Но все эти столь разные люди - члены Бразильской коммунистической партии, их объединяет общая цель и общие идеалы. Казалось бы, с идеологической точки зрения Отавио Брандао был тем человеком, который мог открыть новую страницу в советско-бразильских литературных отношениях. Однако этого не произошло. Вероятно, для прогресса в литературных отношениях только идеологических схождений недостаточно: нужен новый взгляд на окружающую действительность, иной масштаб художественного обобщения. В "Автобиографии" О. Брандао говорит, что он "писал стихи, воспевая пролетариат, дело Маркса и Ленина и призывая массы к борьбе" (305,С.76-77). Далее в этом же номере приводятся два стихотворения Брандао в переводе Ф. Кельина. Одно из них называется "Великий путь": Бессмертный пламень Октября! В веках нам слышен гул призыва, Нам дорог смысл всех этих уз, С тобой, великий, коллективный Индустриальный наш Союз! И мы скрепляем узы эти, Нам внятен их живой трагизм, Наш поезд мчится вдаль по рубежам столетий До станции Социализм. Цитируемое произведение ничем не отличается от множества подобных стихов советских поэтов, опубликованных в те годы, которые метко охарактеризовал Михаил Булгаков устами Ивана Бездомного: "Взвейтесь!" да "Развейтесь!". Можно предположить, что сама тема не предполагает оригинального воплощения, однако тот же Жоржи Амаду в книге "В мире мира", обращаясь к своим соотечественникам в день Октябрьской революции, писал: "Если ты выращиваешь розы в своем саду, принеси самую алую розу, самый яркий цветок, принеси хлеб, что ты выпек из пшеницы, выращенной твоими руками. Принеси самую нежную песню, белый утренний свет; возьми звезду с неба, возьми улыбку невесты в день свадьбы. Принеси также свое сердце, чтобы подарить его... Советская земля, ты мать, сестра и возлюбленная моя, ты спасла всех нас" (200, С.143). Таким образом, пример Марио де Андради и Отавио Брандао со всей очевидностью доказывает, что отсутствие оригинальности у иноязычного писателя столь же мало способствует возникновению интереса к его творчеству, как и полное несоответствие переводимого автора литературным традициям воспринимающей стороны. Из всех произведений, опубликованных на русском языке в 30-е годы, наиболее зрелым в художественном отношении был роман Жозе Линса ду Регу "Негр Рикардо" (381). Рецензия Е. Шишмаревой позволяет понять, почему эта книга была выбрана для перевода и почему она не внесла радикальных изменений в русско-бразильские литературные отношения. Причины выбора, безусловно, идеологические. Как пишет рецензент, главный герой, Рикардо, "наивный деревенский паренек бежит в город в поисках счастья" и "узнает на собственном опыте, какой эксплуатации подвергаются городские рабочие... В конце книги Рикардо встречается с сознательным рабочим Себастьяном, который сумел найти слова, убедительные даже для отсталого негра. Рикардо примыкает к всеобщей забастовке, он идет вместе с рабочими, восставшими против хозяев, и начинает верить в возможность новой, счастливой жизни" (387, С.68). Не удовлетворяет рецензента отсутствие цельности, фрагментарность произведения и качество перевода: по мнению Е. Шишмаревой, книга построена несколько хаотично. В ней нет пропорциональных частей: наряду с незаконченностью некоторых характеристик встречаются излишние длинноты и повторения. Не удовлетворяет рецензента и перевод. Язык, особенно в диалогах, вялый, серый. Знакомство с творчеством Линса ду Регу могло бы стать новой ступенькой в развитии русско-бразильских литературных отношений. Однако в том самом году, когда вышел русский перевод "Негра Рикардо", у писателя начался творческий кризис, порожденный установлением профашистской диктатуры генерала Варгаса. Писатель отказывается от реалистического метода, от рассмотрения социальных и политических проблем. В течение 20 лет он "выпускал один за другим романы о привидениях, убийствах на сексуальной почве, пытался ввести в бразильскую литературу фрейдистский психоанализ" (50, С. 272). Естественно, подобные произведения не могли быть допущены к советскому читателю. Поэтому следующая книга Линса ду Регу "Кангасейро" была переведена только в 1960 году, когда "этот большой мастер вернется к своей теме, своему миру" (там же). Таким образом, можно сделать вывод, что первые послеоктябрьские десятилетия, не изменив коренным образом русско-бразильские литературные отношения, заложили фундамент для будущего рывка, связанного со вторым этапом в развитии этих отношений. Глава 5. Начало второго этапа развития русско-бразильских связей. 40-60-е годы. Второй этап русско-бразильских литературных отношений связан непосредственно с именем ЖоржиАмаду. Этот этап начался в 1948 году с публикации на русском языке его романа "Земля золотых плодов". С этого произведения началось "широкое знакомство русских читателей с бразильской литературой" (41,С.513). И закончился он в 1994 году публикацией отрывков из книги воспоминаний "Каботажное плаванье", в которой Амаду подводит итог своему долгому роману с Советским Союзом. О том, что это был качественно новый этап, свидетельствуют следующие факты. С 1829, когда "Сын отечества" опубликовал отрывки из поэмы "Карамуру" Дурана, по 1947 год, то есть за 118 лет, русские читатели познакомились с творчеством восьми бразильских авторов, при этом было опубликовано только одно крупномасштабное произведение - роман "Негр Рикардо" Линса ду Регу. Остальные авторы представлены отрывками из книг (Дуран, Отавио Брандао), отдельными стихотворениями (Гонзага, Мариу де Андради) или рассказами (Артур Азеведу, Долорес Кармен, Коэлью Нету) в периодических изданиях. С 1948 по 1994, то есть за 36 лет русские читатели познакомились с творчеством 132 бразильских писателей - прозаиков, поэтов, драматургов. За этот период было издано 68 книг бразильских авторов, из них 8 - прозаические и поэтические антологии, сборники повестей, сказок и мифов (данные без учета книг Амаду, переизданий, публикаций в сборниках и периодической печати). Были переведены все наиболее значительные произведения как классиков, так и современников, внесших вклад в развитие бразильской литературы. В этот период русские читатели могли судить о бразильских авторах не по отрывкам и отдельным рассказам, а по целым романам, сборникам рассказов, подборкам стихотворений. Наиболее выдающиеся авторы были представлены несколькими крупными произведениями. Это относится не только к классикам, основоположникам бразильской литературы: Жозе де Аленкару ("Гуарани", "Ирасема"), Алуизио Азеведо ("Мулат", "Трущобы"), Кастро Алвесу ( сборники "Стихи" и "Лирика"), Машаду де Ассизу ("Записки с того света", "Дон Касмурро", "Избранное"), но и таким современным авторам, как Грасилиано Рамос ("Сан-Бернардо", "Иссушенные жизни"), Афонсу Шмидт ("Поход", "Тайны Сан-Паулу", "Ненаказуемые"), Эрико Вериссимо ("Господин посол", "Пленник", "Происшествие в Антаресе"), Жозе Линс ду Регу ("Кангасейро", "Угасший огонь"), Бениту Баррету ("Капела дос Оменс", "Кафайя"), Монтейру Лобату ("Орбен Желтого Дятла", "Сказки тетушки Настасии"). Были выпущены сборники рассказов Милтона Педрозы, Гимараэнса Розы, Лижии Теллес. Не была обойдена вниманием и бразильская драматургия. В периодических изданиях, сборниках и отдельными изданиями печатались пьесы самых известных бразильских драматургов: Гильермо Фигейреду ("Эзоп", "Смешная история", "Дон Жуан"), Диаса Томиса ("Обет", "Вторжение", "Колыбель героя"), Джанфранческо Гуарнери ("Семя"), Паскоала Магно ("Завтра будет иным"). Несколько в меньшем объеме была представлена поэзия Бразилии: ни один современный поэт не удостоился отдельной книги. Однако, по подборкам стихов в "Иностранной литературе", сборникам стихов бразильских поэтов читатель мог познакомиться с творчеством Мануэла Бандейры, Сесилии Мейрелес, Раула Боппа, Марио де Андради, Жоржи де Лима, Винисиуса де Морайса, Кабрала де Мело Нету и многих других поэтов. Таким образом, в этот новый период русскоязычный читатель получил возможность: Представить панораму бразильской литературной жизни. Познакомиться в достаточном объеме с творчеством отдельных, наиболее значительных писателей. Проследить историю развития бразильской литературы, познакомиться с ее основными направлениями: индеанизмом (Жозе де Аленкар, Бернарду Гимараэнс, Тристан де Аленкар), плутовским романом (Мануэл Алмейда "Жизнь Леонардо, сержанта полиции"), натурализмом (Алуизио Азеведу), критическим реализмом (Машаду де Ассиз - психологическое направление и Лима Баррету - сатирическое), регионализмом (Гимараэнс Роза, Грасилиану Рамос), классической "минаской школой" (Антонио Гонзага), романтической "кондорской школой" (Кастро Алвес) и модернизмом в поэзии (Марио де Андрада, Раул Бопп, Сесилия Мейрелес и др.). Таким образом, можно говорить о качественно новом этапе в развитии русско-бразильских литературных связей. С чем связан взрыв интереса к бразильской литературе? Если посмотреть, как распределяются публикации бразильских авторов внутри второго периода, видно, что наибольшее число переводов было сделано с 1957 по 1969 годы. За это время опубликовано 40 произведений бразильских авторов, причем в 1960, 61, 62, 65 и 68гг. опубликовано по 4 книги, а в 1963- 8 книг. Тогда как с 1970 по 1979 год опубликовали 11 переводов, а с 1980 по 89 гг. - 15. Вероятно, этот бум связан с ростом интереса к зарубежной литературе в целом. Так, в каталоге ЮНЕСКО No18 за 1965 год перечислены 31196 переводов, сделанных в 70-ти странах. При этом в СССР было сделано 1228, во Франции - 880, в США - 578. Вероятно, интерес к переводной литературе был результатом "оттепели", средством заглянуть за "железный занавес". Однако только этим интерес именно к бразильской литературе объяснить трудно: число переводов писателей других стран Латинской Америки, сделанных в эти же годы, значительно меньше. Так, за период с 1960 по 1965 годы было опубликовано 9 книг писателей Аргентины, 6 - Мексики и 8 - Кубы, хотя Куба уже была "островом Свободы", а число опубликованных книг бразильских авторов - 26. Вероятно, этот интерес связан непосредственно с именем Жоржи Амаду. Ж.Амаду мог бы быть пассивным проводником бразильской литературы в СССР: его книги были столь популярны в нашей стране в 60-е годы, что возникал естественный интерес к его предшественникам, знакомство с творчеством которых позволило бы понять истоки такого яркого литературного явления, и его современникам, на фоне которых это явление развивается. Но роль пассивного наблюдателя Ж.Амаду не подходит. Он активно пропагандирует творчество бразильских писателей (прежде всего, товарищей по партии, писателей-коммунистов) в своих выступлениях, статьях; привозит писателей в СССР в составе бразильских делегаций, рекомендует их книги своим друзьям - переводчикам и, наконец, пишет предисловие к этим книгам. Результатом стали публикации переводов на русских язык почти всех упомянутых Амаду авторов. Уже в одной из первых статей, опубликованных в советской печати, "Нефть и кровь" (112), где Амаду говорит о борьбе бразильского народа за нефть, которая одновременно является борьбой "против американского империализма, за нашу национальную культуру, за процветание нашей родины, за нашу независимость, за мир" и об участии в этой борьбе Монтейро Лобато, "одного из лучших бразильских писателей". За свою книгу "Нефтяной скандал" писатель был заключен в тюрьму, "где он вступил в контакт с коммунистами. С этого момента в политических взглядах Лобато произошли большие сдвиги, приведшие его, уже под конец жизни, в коммунистическую партию". Лучшей рекомендации придумать трудно. Вероятно поэтому, Монтейро Лобато до сих пор остается единственным детским писателем, чьи книги издавались в СССР ("Сказки тетушки Настасии" - 1958год, "Орден Желтого Дятла" - 1961год). В статье "Вместе с народом" Амаду сообщает о выступлении на заседании Ассоциации бразильских писателей коммуниста Милтона Педрозы, который заявил: "Бороться против североамериканского космополитизма - такова насущная задача нашей литературы" (129). Милтон Педроза становится первым автором, чьи рассказы издаются отдельной книгой ("Ночь и надежда", 1963год). 25 января 1952 года "Литературная газета" публикует статью Ж.Амаду "Слово художника служит миру", где говорится, что писатель-коммунист Грасилиано Рамос "находится в рядах активных борцов за мир" (136), и уже в 29-м номере "Огонька" за тот же год печатают отрывки из романа Рамоса "Иссушенные жизни". Полностью роман был опубликован в 1961 году (413). Грасилиано Рамос - очень известный и уважаемый писатель у себя на родине. Он пользовался огромным авторитетом в писательской среде и дважды избирался президентом Ассоциации бразильских писателей. Но этого явно не достаточно для публикации его произведений в Советском Союзе. В предисловии к русским переводам "Иссушенных жизней" (417) и "Сан-Бернардо" (418) Инна Тертерян дает очень высокую оценку мастерства их автора, его значение для бразильской и латиноамериканской литературы. По ее мнению, Грасилиано Рамос был первым в бразильской и одним из первых в латиноамериканской литературе, кто "направлял лупу" художественного анализа на внутренний мир личности, не теряя в то же время из виду социального макрокосма. Именно на этом пути, на пути сопряжения коллективного и индивидуального, латиноамериканскую литературу ждал успех в дальнейшем, в 50-60-е годы. "Мастерство художественного психологизма, достигнутое Грасилиано Рамосом, составило ту близкую традицию, на которую смогли опереться писатели послевоенной эпохи" (418, С.14-15). Переводчик Лилиана Бреверн в предисловии к журнальному варианту "Сан-Бернардо" делает акцент на убеждениях писателя, его политической деятельности, подчеркивая, что еще до вступления в коммунистическую партию Грасилиано Рамос был тесно связан с бразильскими коммунистами, укрывал их от полицейских преследований. В 1936 его арестовали по политическому обвинению, в тюрьме он познакомился ближе с коммунистами, его поразило мужество и стойкость этих борцов за народное дело, и тогда в ответ на вопрос, разделяет ли он, Грасилиано Рамос, коммунистическое мировоззрение, писатель, не колеблясь, заявил: "Да, я - коммунист" (414, С.76). Выдающийся писатель, коммунист, друг Советского Союза, казалось бы, этого вполне достаточно, чтобы произведения данного автора были переведены на русский язык. Но переводчикам и издателям этого кажется мало. И. Тертерян в предисловии к обоим романам подчеркивает, что, по мнению Жоржи Амаду, Грасилиано Рамос поднял романы на небывалую еще в Бразилии высоту. А в предисловии Бреверн отмечается, что Жоржи Амаду называл его "учителем нашего поколения" (там же). Вот теперь, после таких слов Жоржи Амаду, этого писателя надо издавать в Советском Союзе. На примере Г. Рамоса можно также проследить, по какому принципу отбирались для перевода произведения писателя, признанного достойным издаваться в нашей стране. Г. Рамос написал всего четыре романа. Первым перевели на русский язык "Иссушенные жизни", так как это "вершина творчества Рамоса, итог его пути" (418, С.14). Самый первый роман "Каэте" был "еще далеким от совершенства" (там же, С.5), третий роман "Тоска" - "единственное его произведение, где сказалось влияние модернистской литературы" (417, С.8), второй же роман "Сан-Бернардо" характеризуется "классически строгим реалистическим стилем" (там же). Следовательно, на русский язык переводятся произведения: а) реалистические, исключается всякое влияние модернизма; б) высокого художественного уровня. В статье "В защиту национальной культуры" Жоржи Амаду рассказывает о деятельности издательства "Виториа" и редактируемой им серии "Народный роман", в которой в скором времени "будут опубликованы романы молодых бразильских романистов - Далсидио Журандара и Алины Паим, романы, представляющие шаг вперед нашей литературы в сторону реализма и являющиеся доказательством того, что наша литература не намерена следовать "психологическим" советам американского посольства" (137). Вскоре произведения обоих авторов были переведены на русский язык. Роман Алины Паим "Час близок" был опубликован издательством иностранной литературы в 1957 году, а произведение Далсидио Журандира "Парковая линия" - в 1963-ем, этим же издательством. Алина Паим стала вторым после Ж.Амаду автором, чье крупномасштабное произведение было опубликовано в Советском Союзе. Предисловие к обеим книгам написал сам Жоржи Амаду. Из предисловия к роману Паим читатель узнает, что "Час близок" - четвертый роман Алины Паим и, несомненно, самое значительное ее произведение, представляющее шаг вперед на творческом пути молодой писательницы из Сержипе и знаменующее новый этап в бразильской литературе. Книга эта помогает понять самое замечательное явление, происходящее сейчас в бразильской литературе: "переход ее из рук правящих классов, уже не способных создавать книги, которые отвечали бы запросам народа, в руки трудящихся, рабочего класса. Иными словами, это произведение свидетельствует об эволюции бразильской литературы...от критического реализма к реализму социалистическому".(108, С.5) Алина Паим была одной из первых, кто решил посвятить себя литературе, отвечающей новым условиям бразильской жизни - нуждам трудящихся, их чаяниям и борьбе. Она решила сделать свои произведения действенным оружием народа, служащим делу бразильской революции. В этом заключается историческое значение романа "Час близок" (там же, С.8-9). Публикация книги нового для советского читателя бразильского автора не осталась незамеченной. В "Литературной газете" от 17 мая 1955 была опубликована аннотация, а в газете " Гудок " и журнале " Москва " -рецензии на романы. Во всех рецензиях роман получил очень высокую оценку, но не с точки зрения художественного мастерства, а с точки зрения идеологии. Так, В. Фишер, автор рецензии в журнале "Москва", озаглавленной "Гудок паровоза "437", пишет, что, гудок этого паровоза зовет к борьбе, возвещает наступление новой эры человечества - справедливых социальных отношений без надругательства над свободой и личностью тех, чьим трудом существует общество. Рабочий класс Латинской Америки добьется свободы и справедливости. По мнению рецензента, это так же верно, как то, что солнце ежедневно встает из-за гор. "Права Алина Паим: час близок. Читая ее книгу, невольно вспоминаешь "Мать" Горького, пророческую роль этой книги в истории нашего рабочего движения" (407, С.214). Автор рецензии находит сходство между М. Горьким и А. Паим также в спокойной уверенности в тоне повествования, в нарастающей динамике самосознания масс, в меткости политических оценок и подлинной народности, которая делает литературу близким и кровным делом каждого. Далее В. Фишер отмечает, что сегодня книгой в Бразилии интересуются не только представители правящей верхушки и интеллигенция: свежее и доходчивое слово жадно ловят рабочие и крестьяне, солдаты и ремесленники. А это зовет в литературу нового автора - пропагандиста больших, светлых идей, поборника прогрессивных социальных преобразований. Таким автором и является А. Паим. "И пусть перу писательницы иногда изменяет вдохновение мастера-художника, уступая место речи агитатора, вожака масс; пусть отдельные места ее повествования схематичны и напоминают приемы плакатного творчества. Неровности письма искупаются жизненностью и честностью, делающими ее книгу весьма нужной для современников и соратников по борьбе" (407, С.214). Таким образом, автор рецензии прямо заявляет, что художественная ценность литературного произведения - ничто по сравнению с "правильной идеологией". Как видно, взгляды Жоржи Амаду на литературу в то время полностью совпадают с официальным советским литературоведением, рассматривающим книгу прежде всего как явление идеологическое, а не художественное. Амаду пропагандирует именно тех "новых авторов", которые нужны советским функционерам от литературы. Одним из таких авторов был Далсидио Журандир. В предисловии к "Парковой линии" Амаду пишет: " Писатель, всегда тесно связанный с жизнью своей родины и с борьбой своего народа, всегда активно участвовавший в политической борьбе и никогда не делавший различия между писательским и гражданским долгом, на этот раз избрал темой своего романа беззаветную борьбу рабочих Рио-Гранде за свободу и экономическую независимость родины, за мир, за светлое будущее. Перед нами встает историческая панорама развития рабочего движения в Бразилии, постепенного политического роста рабочего класса, формирования его боеспособности, его стойкости" (109, С.7). В этом романе, как и в некоторых других своих книгах, писатель не только запечатлел различные аспекты жизни Бразилии и ее пролетариата, но и продемонстрировал революционное свойство литературы, стоящей на службе народу, отвечающей его самым священным и самым благородным задачам. "Далсидио Журандир идет в авангарде бразильской литературы. Этот писатель, не представляющий для себя иного жизненного пути и за последние тридцать лет принимавший активное участие в борьбе своего народа, является одним из самых уважаемых и серьезных бразильских художников слова. Далсидио Журандир не только певец своих родных краев Амазонии, он прежде всего певец борьбы и надежд всего бразильского народа" (109, С.8). Выступая на Втором съезде советских писателей, Амаду говорил о творчестве бразильских писателей-коммунистов, которые стараются овладеть методом социалистического реализма и применить его в своих произведениях. Эти писатели углубили и расширили литературу Бразилии, представив наиболее точную и полную картину жизни этой страны, осветили наиболее животрепещущие проблемы положения и борьбы народа, а также выразили чувства и стремления бразильца. "Эта литература уже не довольствуется драматическим изображением страшных условий жизни трудового народа, она раскрывает причины столь жестокой действительности, разоблачает виновных и воспевает суровую борьбу лучших сынов народа за изменение коренных условий быта, борьбу за победу над голодом и нищетой, за уничтожение иностранного угнетения и эксплуатации трудящихся города и деревни, за создание свободной и счастливой Бразилии. Писатели-коммунисты своими произведениями внесли в бразильскую литературу струю оптимизма: они добавили к реализму описаний тяжелых жизненных условий романтизм борьбы, рождающейся на фабриках и плантациях феодалов, нарастающей, как морской вал перед бурей, и распространяющейся по всей стране" (144). В числе таких писателей-коммунистов Амаду кроме уже упомянутых им Алины Паим и Далсидио Журандира называет имена Афонсу Шмидта, Лилы Рипол, Джанфранческо Гуарниери. Безусловно, данная Амаду характеристика была лучшей рекомендацией, и вскоре произведения этих авторов издаются на русском языке: Афонсо Шмидт - романы "Поход", "Тайны Сан-Пауло" (441) и сборник рассказов "Ненаказуемые" (440), Д. Гуарниери - пьеса "Семя" (334), Лила Рипол - подборка стихов в "Неделе" (419). В предисловии к роману А. Паим "Час близок" Амаду говорит о том, что эта книга - не единственное произведение, которое содержит ростки социалистического реализма, взошедшие на плодотворной почве бразильской литературы, и Алина Паим - не единственный писатель, следующий этому направлению. Среди авторов, взявших на вооружение метод социалистического реализма, молодые писатели, некоторые из них отличаются оригинальностью и недюжинным литературным талантом; к ним в первую очередь Жоржи Амаду относит Марию Алиси Баррозо. "Ее книга, несмотря на обычные недостатки, свойственные начинающему автору, свидетельствует о большом даровании писательницы, полной творческих сил; ей есть, что сказать, и говорит она об этом во весь голос" (108, С.11). Несмотря на все недостатки роман М. Баррозо "В долине Серра-Алта" (303) был издан в 1960 -м году. Представляя советским читателям известного бразильского драматурга Гильерме Фигейреду в предисловии к его книге "Эзоп (Лиса и виноград). - Смешная трагедия" (435), Амаду опять подчеркивает не художественные достоинства, а идеологическую сторону творчества писателя. Он без обиняков заявляет: "Я не литературный критик и не собираюсь анализировать здесь многочисленные достоинства творчества Гильерме Фигейреду как драматурга, так и романиста и рассказчика. Здесь, в этих кратких строках, посвященных писателю, я хочу лишь обратить внимание читателей на особые черты его творчества - демократический характер и преданность идеям свободы, выкованные в тяжелое и трудное время. Эта верность демократии находит свое отражение и в его драматургии и в его романах. Мы уже не молодые люди героических лет борьбы против фашизма на нашей земле. Мы возмужали. Но как радостно констатировать тот факт, что Гильерме Фигейреду, выросший и утвердившийся, несет с собой тот самый непреодолимый огонь любви к свободе, превратившийся в пламя, которое освещает дорогу людям" (110, С.7). К моменту выхода книги пьесу Фигейреду "Эзоп" ("Лиса и виноград") уже поставили во МХАТе, ленинградском БДТ, Белорусском академическом театре им. Я. Купалы и многих других театрах страны. В 1959 году Г. Фигейреду посетил Советский Союз и произнес много лестных слов о постановках своих пьес, о советском театре и самой стране. В частности, в интервью, данном "Советской культуре", драматург сказал: "Подлинные чудеса, увиденные мною в СССР, заставили меня принять твердое решение - по возвращении написать книгу о вашей стране, где так много радует сердце писателя, сердце каждого, кто любит театр... Я дышал здесь воздухом мира и свободы. Пусть всегда на языке мира и свободы говорят люди всего земного шара" (436). И все же, несмотря на мировую известность Г. Фигейреду и его дружеские чувства к нашей стране, издатели ощущают необходимость некого ручательства в политической благонадежности автора. Ручательство Амаду, безусловно, самое надежное. И оно было дано в предисловии к книге Фигейреду. В интервью "Литературной газете" от 13 декабря 1967 года Амаду, рассказывая о культурной жизни Бразилии, высоко оценивает творчество Сержио Порто, пишущего под псевдонимом Станислау Понте Прето, которого называет "своего рода символом бразильской литературы", юмористом и сатириком, "едко критикующим политическую обстановку и нравы, царящие в политических кругах" (206). В результате Сержио Порто до сих пор остается единственным бразильским писателем-сатириком, чьи рассказы переводились на русский язык" (410). Долгое время Жоржи Амаду весьма критически относился к произведениям Линса ду Регу, называя их "музыкой для бала прожигателей жизни, музыкой для тех, кто платит деньги" (137). Однако в конце 50-х Амаду изменил свое мнение об этом писателе. Например, в речи по случаю его избрания в члены Бразильской академии литературы Амаду называет Линса "непревзойденным мастером бразильской литературы и выдающейся личностью" (456, С.42). И вот в 1960 году, после 23-летнего перерыва на русском языке выходит второй роман Жозе Линса ду Регу "Кангасейро". Бросается в глаза тот факт, что какой бы популярностью ни пользовался писатель у себя на родине, какое бы место он ни занимал в литературе, советские критики и литературоведы любым способом пытаются "привязать" творчество этого автора к имени Амаду. Так, заключительным аккордом в предисловии к третьей по счету переведенной на русский язык книги "Угасший огонь" того же Линса ду Регу стало следующее утверждение Инны Тертерян: "Национальный характер бразильского народа - вот что становится для писателя светильником в темноте, когда гаснут одни и медлят вспыхнуть другие огни. И в этом Линс ду Регу един с крупнейшими бразильскими романистами 20 века. И Жоржи Амаду, и Грасилиано Рамос видят залог будущего своей страны в духовном потенциале народа. Этим питается реализм современной бразильской литературы, высоким образцом которого стал роман Жозе Линса ду Регу "Угасший огонь" (389, С.16). Представляя советским читателям другого бразильского писателя, Жоана Гимараэнса Розу, та же Инна Тертерян пишет: "Произведения Ж. Гимараэнса Розы и Жоржи Амаду родственны по художественной цели, по пафосу и авторским симпатиям, но различны по тональности - так отличаются протяжные песни сертанцев от карнавальной самбы на улицах Баии, так отличается суровая, однообразная жизнь бескрайних степей от куда более красочного и динамичного быта большого приморского города" (323, С.6-7). По сути, исследователь признает, что в художественном отношении: системой образов, тематически, стилистически, интонационно - между этими писателями нет ничего общего, и все же использует имя Амаду как своего рода "подпорку" для оправдания интереса издательства к данному автору. Ведь именно Амаду в предисловии к изданию романа Гимараэнса Розы в США очень точно определил самый корень художественного своеобразия своего современника и собрата по бразильской прозе: "Гимараэнс Роза, кроме своей фундаментальной эрудиции, имеет еще достоинство быть настоящим человеком из народа..." (323, С.16). Но очень часто создается впечатление, что ссылки на Амаду нужны не только для идеологического оправдания проявленного интереса со стороны переводчика и издательства к тому или иному автору, сколько для привлечения внимания читателя. Для массового советского читателя имена того же Гимараэнса Розы или любого другого писателя не говорили абсолютно ничего. Единственным бразильским писателем, широко известным в нашей стране был и остается Ж. Амаду, поэтому ссылки на него, иногда приводимые совсем не к месту, - обязательная часть почти каждого предисловия к книгам бразильских авторов. Так, на первой странице предисловия к книге Бенито Баррето "Капела дос Оменс. Кафайя", сообщается, что роман "Капела дос Оменс" по единодушному мнению жюри, в которое входил Ж.Амаду, был отмечен Национальной премией Вальмап за 1967 год (302, С.5). Далее в предисловии говорится, что крестьянские восстания в Бразилии нередко облекались в форму религиозных ересей, чему есть немало примеров в литературе, в частности роман Амаду "Красные всходы". "Теперь к ним прибавятся романы Баррето" (там же, С.8). В конце предисловия говорится о значении для национальной бразильской литературы северо-восточного романа, с которым связано имя Жоржи Амаду. Хотя "штат Минас-Жерайс (где происходит действие дилогии) расположен на юго-востоке страны, он граничит с северо-восточными штатами... Поэтому есть немало оснований отнести цикл Бенито Баррето к северо-восточному роману" (там же, С.14-15). Явная натяжка - по-другому этот пассаж назвать нельзя. Единственное основание для подобной классификации - желание издателей пробудить интерес к неизвестному в нашей стране и не обладающему ярким талантом автору. В тех случаях, когда автор предисловия не может найти никаких аналогий между публикуемым автором и Ж. Амаду, он поступает как составитель сборника "Современная бразильская повесть (70-80-е годы)". Т. Невская, которая в предисловии пишет: "мы знакомы с Бразилией Жоржи Амаду, но как ни значительно творчество этого крупнейшего бразильского писателя, оно не исчерпывает современной бразильской литературы. Подобной задачи не ставит себе и настоящий сборник. Выбранные из громадного литературного потока Бразили пять очень разных повестей - всего лишь пять разноцветных моментов из большой мозаики современной бразильской литературы" (453, С.3). А предисловие к роману "Происшествие в Антаресе" Эрико Верисимо ("Иностранная литература", 1973, No11) начинается словами: "- Вы уже читали Жоржи Амаду?" (313, С.3). И хотя далее автор предисловия Ю.В. Дашкевич больше нигде в рамках этого текста на Амаду не ссылается и творчество Амаду и Верисимо не сравнивает, упоминание Амаду даже в таком варианте очень показательно. Два последних примера доказывают, что для всех реципиентов бразильской литературы: переводчиков, исследователей, читателей - Жоржи Амаду - это некий краеугольный камень, фундамент, на котором держится вся переводимая на русский язык бразильская литература. Получается, что любой современный бразильский автор интересен русскому читателю постольку, поскольку он, так или иначе, связан с Амаду. Самое любопытное, что "с подачи" Ж. Амаду на русский язык переводились не только его современники, но и классики бразильской литературы, творившие задолго не только до начала писательской деятельности Ж. Амаду, но и до его рождения. В предисловиях к романам "Час близок" и "Парковая линия" Амаду называет имена четырех писателей: Мануэла Антонио де Алмейда, Алуизио Азеведо, Машаду де Ассиза и Лимы Баррето. По мнению Амаду, их творчество стало той основой, на которой вырос современный бразильский социальный роман. Вряд ли случайным совпадением можно считать тот факт, что произведения именно этих авторов и переводятся на русский язык: Алуизио Азеведо - "Трущобы" (283), "Мулат" (284), Машаду де Ассиз - "Дон Касмурро" (396), "Записки с того света" (397), "Избранное" (398), Мануэл Алмейда - "Жизнь Леонардо, сержанта полиции" (294), Лима Баррето - "Записки архивариуса" (376). Доказательством того, что вся бразильская литература рассматривается через призму феномена Ж. Амаду, являются следующие обстоятельства. Творчество Жозе де Аленкара, который "по общему признанию бразильских и зарубежных историков литературы явился главою и вдохновителем бразильского романа как самостоятельного жанра, главою и вдохновителем целой литературной школы - бразильского романтизма в его прозаическом выражении", которого "по праву можно назвать светочем бразильского романтизма и самым вдохновенным из поэтов-индианистов, хотя знаменитые его творения и написаны в прозе" (292, С.9) было вне сферы интересов советских переводчиков и литературоведов до того момента, когда Ж. Амаду после избрания в Бразильскую академию литературы в 1961 году "занял там кресло Аленкара" (456, P. 37). После этого события романы Аленкара стали переводиться на русский язык: в 1966 году в издательстве "Художественная литература" вышел самый знаменитый его роман "Гуарани", в 1979 - "Ирасема" и "Убижара", в 1989 переизданы в одном томе "Ирасема" и "Гуарани". Кастро Алвес, выдающийся поэт и революционер, с оружием в руках сражавшийся за республику, посвятивший свою жизнь борьбе за отмену рабства, привлек внимание переводчиков только после того, как Жоржи Амаду написал о нем книгу (75), а годом позже посвятил поэту пламенное предисловие в книге "Луис Карлос Престес" (76): в 1957 году поэмы Кастро Алвеса печатают в журнале "Иностранная литература" (343), в 1958 году выходит его сборник "Стихи" (344), а в 1974 - "Лирика" (345). В свою очередь, в книге Амаду "Кастро Алвес" подробно рассказана история создания драмы Кастро Алвеса "Гонзага, или революция в Минас-Жерайс", свидетельствующая об отношении Алвеса к Гонзаге как к своему прямому предшественнику и любимому герою. Имя Гонзаги известно русскому читателю еще со времен Пушкина, но сборник его стихов "Лиры. - Чилийские письма" (325) выходит только в 1964 году, через год после книги Амаду. Если это только совпадение, то таких совпадений слишком много. В 1956 году, отвечая на анкету "Иностранной литературы", Амаду говорит о том, что он составляет антологию современных бразильских прозаиков для советского издательства (147, С.197). Трудно определить, какая антология имелась в виду: "Бразильские рассказы" (444) или "Под небом Южного Креста" (449), но совершенно очевидно, что в 50-60 годы все бразильские писатели, даже представленные одним-двумя рассказами, переводились на русский язык по рекомендации Жоржи Амаду. Если подвести итог начальному этапу "амадовского" периода в российско-бразильских литературных отношениях, с 1948 года до окончания оттепели (67-68 гг.), то можно прийти к выводу, что книги бразильских авторов, выбранные для перевода, должны были отвечать критерию идеологическому, включающему две составные части: 1. автор должен быть членом Бразильской компартии, активным участником борьбы против существующего в стране режима. В исключительных случаях, когда речь шла о писателях, известных во всем мире, таких как Гильерме Фигейреду и Линс ду Регу, допускалось некоторое послабление: писатель мог участвовать в этой борьбе своими произведениями. Как написал Ж. Амаду в предисловии к книге Г. Фигейреду, "отец Гильерме... боролся с оружием в руках против диктатуры фашистского типа, заплатить долгими годами тюрьмы за свою преданность идеям демократии. Сын владеет оружием еще более мощным, чем мечь и пушка, - пером писателя, творческим талантом и неисчерпаемым пылом" (110, С.7). Даже когда речь шла о классиках бразильской литературы, на первый план выдвигались их политические убеждения, а не художественные достоинства их произведений. С такой точки зрения характеризуется творчество Афонсо Энрике де Лима Баррето (1881-1922), выдающегося бразильского писателя. Для советских идеологов он, прежде всего, "неутомимый борец за независимость стран Латинской Америки, выдающийся бразильский демократ, мыслитель, народный писатель и публицист", известный как "глашатай мира и дружбы между всеми народами", который выступал против империалистических войн, призывая к тесным связям с молодой советской республикой, "гневно осуждая действия монополий США и Европы, препятствующих экономическому, политическому и культурному развитию стран Латинской Америки... Лима Баррето являлся одним из первых пропагандистов социалистических идей в Бразилии. Именно в социализме видел он способ наилучшего разрешения волновавших его социальных проблем". Лима Баррето был первым бразильским писателем, который "сразу же после Великой октябрьской социалистической революции объявил себя большевиком, хотя и не пришел еще к полному пониманию идей марксизма-ленинизма. Эволюцию Лимы Баретто в сторону подлинно пролетарской идеологии легко проследить по его произведениям" (377, С.215). На примере этого писателя видно, что на первый план всегда выдвигалась идеологическая детерминированность творчества писателя, а художественные особенности, собственно литературные свойства не играли никакой роли при выборе автора для перевода его произведений на русский язык и публикации в Советском Союзе. 2. Произведение идеологически близкого нам автора должно рассказывать о борьбе бразильских трудящихся против существующего строя. Предпочтение отдавалось, в первую очередь, книгам, которые можно было отнести к произведениям социалистического реализма и революционной литературе. Все книги бразильских авторов, изданные в Советском Союзе с середины 1950-х до конца 1960-х годов, отвечают этому требованию. По словам Ж. Амаду, книги А. Паим, Д. Журандира, М. Баррозо, М. Педрозы свидетельствуют "об эволюции бразильской литературы от критического реализма к реализму социалистическому" (108, С. 5), "содержат ростки социалистического реализма" (108, С.11). Так, в романе А. Паим "Час близок", изданном на русском в 1957г., рассказывается о забастовке железнодорожников, действительно имевшей место в Бразилии в 1949 году. Для советской критики главное достоинство книги в том, что это "документ эпохи, а не развлекательный роман со всеми присущими ему признаками" (407, С.213).Чрезмерная простота, сухость стиля не являются недостатками произведения, такие книги пишутся не для "эстетствующих любителей зарубежной изящной словесности", которые не найдут в книге Паим "ни неожиданных сюжетных ходов, ни сногсшибательных экскурсов в область эротики и патологии, столь нередких для современной беллетристики "экзотических" стран" (там же). Ее заслуга - точность очеркиста, описывающего ход забастовки. Она не забывает отметить все важные, происходящие одновременно на нескольких железнодорожных узлах события. А. Паим с любовью говорит об участниках забастовки - простых людях, "сынах и дочерях народа" (407, С.214). "Парковая линия" Д. Журандира представляет собой "историческую панораму развития рабочего движения в Бразилии, постепенного политического роста рабочего класса, формирование его революционного сознания, его боеспособности, его стойкости"(109, С.7). В романе Ж. Линса ду Регу "Кангасейро", как считает критик, правдиво рисуется "полная тяжких лишений жизнь тружеников земли. Извечная нужда и голод, произвол помещиков и властей побуждают крестьян к борьбе. Однако борьба эта принимает формы стихийного бунта. Образы кангасейро - крестьян-разбойников, поставленных силой обстоятельств вне общества и закона, нарисованы Линсом ду Рего с большим сочувствием... Роман волнует читателя суровой правдой и горячим сочувствием художника к безысходному горю народа". В "Иссушенных жизнях" Г. Рамос "эпизод за эпизодом раскрывает "в скупой, обобщенной форме" (417, С.10) различные стороны жизни крестьян: тяжелый труд, гнет помещика, столкновение с властью, бегство от засухи. В помещике, полицейском, налоговом чиновнике писатель видел силы, глубоко враждебные народу и порабощающие его. Герой романа, батрак Фабиано, постепенно осознает эту враждебность. Все сильнее завладевает его сознанием мысль о протесте. "Пусть протест еще робок, нерешителен, он опускает тесак, занесенный было над головой полицейского. Но если Фабиано поднял оружие однажды, он поднимет его снова... Г. Рамос не торопит время, но он смотрит в будущее" (там же, С.11). Идеологическим требованиям удовлетворяют все переведенные произведения А. Шмидта. Роман "Поход" "воскрешает одну из славных страниц в истории бразильского народа - заключительный этап длительной борьбы за освобождение негров" (443, С.6). В "Тайнах Сан-Пауло" автор рисует неприглядную картину нравов, царящих на "дне" капиталистического города, показывает связь уголовного мира с верхами буржуазного правительства. Наиболее исчерпывающе охарактеризовал значимость творчества А. Шмидта для советской аудитории А. Сипович в предисловии к его сборнику рассказов "Ненаказуемые". По его словам, все написанное Афонсо Шмидтом подчинено некой ведущей идее и направлено на выполнение вполне определенной задачи. Шмидт последовательно, и в общем и в мелочах, разоблачает и клеймит буржуазный строй, законы человеческого бытия в условиях капиталистического общества. И даже если ему случается от современности обратиться к прошлому, то и там его удары направлены на явления, которые или родственны этому строю, или были его непосредственными предшественниками. (Например, работорговля в романе "Поход"). "Пусть это прозвучит несколько упрощенно, но тем не менее вернее всего сказать, что главной мишенью для своих инвектив Шмидт выбирает эксплуатацию человека человеком во всем многообразии вытекающих из нее уродств" (442, С.6). В конечном итоге, слова А. Сиповича относятся ко всем произведениям бразильских писателей, опубликованных в 50-60-х годах в Советском Союзе. Все они разоблачают буржуазный строй, капиталистическую эксплуатацию, фашистские и антинародные режимы, и воспевают тех, кто со всеми этими явлениями борется. Например, сборник рассказов Милтона Педрозы "Ночь и надежда" (408) повествует о борьбе бразильских коммунистов против фашистской диктатуры в условиях подполья. В романе Марии Алиси Баррозо "В долине Серра-Алта" (303) рассказывается о захвате помещичьих земель крестьянами. Борьбе с диктатурой посвящены пьесы Паскоала Магно "Завтра будет иным" (395) и Джанфранческо Гуарниери "Семя" (334). Бразильский писатель Маркес Ребело, присутствовавший в составе бразильской делегации на Втором съезде советских писателей, заметил, что "советская точка зрения заключается в том, что в основе литературного произведения должен быть заложен непосредственный социальный смысл" (35). Наличие "непосредственного социального смысла" - непременное условие даже для классических произведений. В романе Лимы Баррето "Записки архивариуса" "оказались схвачены "родовые свойства" буржуазной прессы: продажность и беспринципность, демагогия и погоня за сенсацией, поверхностность и пошлость...". Но за ними "то и дело проступают более общие черты: своекорыстие политиков, откровенная торговля депутатскими мандатами и должностями, циничное равнодушие властей к положению народных масс и холуйское подражание "европейским странам" (42, С.57). Роман Алуизио Азеведо "Трущобы", где жизнь городского дна изображается "детально, достоверно, неприкрашенно", интересен советским исследователям потому, что мир трущоб рассматривается Азеведо как социальный организм. Автор изучает причины возникновения и законы фавел, поэтому "в романе Азеведо значительное место занимает разоблачение хозяев трущоб - буржуазных дельцов" (22, С.55). И даже говоря о творчестве такого писателя как Машаду де Ассиз, представителе психологического направления бразильской реалистической школы, в предисловии к "Дону Касмурро" исследователь подчеркивает: "Советским людям, как и народу Бразилии, дорого совсем другое в творчестве этого сложного и противоречивого художника: резко критическое отношение к действительности, интерес к душевной жизни человека и, наконец, большое художественное мастерство" (399, С.13). Как видно, даже в случае с классической литературой "резко критическое отношение к действительности" важнее художественного мастерства. Таким образом, произведения зарубежных, в данном случае бразильских авторов, которые переводились на русский язык, соответствовали жестким идеологическим требованиям, вытекающим из принципа партийности литературы. Глава 6. Восприятие бразильской литературы с конца 60-х до начала 90-х годов XX века В конце 60-х годов идеологические рамки, определяющие, допустимо ли знакомство советского читателя с тем или иным произведением зарубежной литературы, несколько расширились, требования, предъявляемые к автору смягчились, что можно объяснить, вероятно, общим потеплением международной обстановки и расширением международного сотрудничества. Членство в коммунистической партии уже не было непременным условием, допускающим автора к советскому читателю. Однако активная жизненная позиция, которая выражалась бы в неприятии антинародных режимов, американского империализма, борьбе за мир и одобрение политики советского государства, требовалась непременно. Никоим образом нельзя говорить о снятии идеологических ограничений, а только о некоторой их трансформации. В статье, подготовленной сотрудниками Института Латинской Америки АНСССР недвусмысленно говорится: "В условиях современной Латинской Америки тезис о двух культурах в буржуазном обществе обретает силу закона развития национальных культур, а элементы передовой, демократической культуры, существующие в рамках национальной культуры, сегодня в Латинской Америке переросли в могучий поток, во многом определяющий ее лицо и, как правило, те ее достижения, что вошли в сокровищницу мировой культуры. Что касается буржуазной культуры, то она утрачивает свою призрачную самостоятельность, превращаясь в инструмент борьбы против всего прогрессивного (16, С.94). Советскому читателю разрешалось знакомство с прогрессивной демократической (в смысле антибуржуазной и антиимпериалистической литературой), но безусловно исключалась литература, пропагандирующая "антигуманную идеологию современного капитализма, культ индивидуализма, насилия и вседозволенности, злобный антикоммунизм" (там же). И еще одно непременное условие, предъявляемое к зарубежным авторам, - реалистическая манера письма. Ни один модернист, каких бы прогрессивных взглядов он не придерживался, не мог попасть на страницы советской печати. Советское литературоведение подводит под это положение научную базу, пытаясь представить такое состояние литературных контактов как объективную реальность. Так, известный латиноамериканист В. Земсков пишет, что в общей панораме развития латиноамериканской литературы в XX веке реализм был и остается самым авторитетным художественным направлением. Основная причина такого положения - сам характер общественных, социально-духовных процессов на континенте. Революционная действительность Латинской Америки "стимулирует активность познавательной функции литературы, обращенной к самым острым, центральным проблемам национальной истории и общественных отношений. Нереалистические течения в общей панораме занимают относительно малое место, имеют в основном спорадический характер" (6, С.32). Различные варианты модернизма в Бразилии оказались всего лишь "маленькими островками, быстро размывавшимися в потоке движения литературы. Влияние модернизма и авангардизма предстает в латиноамериканской литературе скорее в распыленном виде", зато реализм "сопрягает и тех, кто участвует в революции, и тех, кто пассивно сочувствует ей, и тех, кто даже не понимает ее" (6, С.33). Художники-реалисты "сознательно или бессознательно выражают общенародные идеалы" (там же). Представители же противоположного лагеря: декаданса, сюрреализма и других "метафизических учений", последователи Кафки и Камю, "впадают в рабское подражание чужим образцам; тогда-то и появляются в изобилии тошнотворные заимствования и тоскливые излияния, сфабрикованные на пишущей машинке" (21, С.213). Естественно, авторы, производящие подобную "тошнотворную" литературу не могут быть интересны советскому читателю. Расширению круга бразильских писателей, "допущенных" к советской аудитории, способствовал еще один исторический процесс, а именно: подъем революционной борьбы на всем латиноамериканском континенте и в Бразилии в частности. В 60-70-е годы в Латинской Америке "практически не было писателей, которые заняли бы позицию нейтралитета, и почти вовсе не было писателей, ко