но зато он щедро платит за верную службу. Тебе
следовало бы помогать нам, а не мешать.
Алан напряженно думал, пытаясь найти какой-нибудь план действий, пока
еще не поздно. Этот вечер должен был решить все. До Варны оставалось не
больше тридцати миль. Если Чезаре догадается, что они уже близки к цели,
тогда -- конец.
В Венеции и даже в Рагузе еще можно было ошибаться, у них еще было
время поправить дело, но теперь первая же ошибка все погубит.
Но как, как избавиться от Чезаре?
Он наклонился к итальянцу и сказал так тихо, что даже Анджела не
разобрала ни слова:
-- Может быть, после ужина мы могли бы подробнее обсудить все это...
вдвоем?
Морелли, прищурившись, кивнул.
-- Ну конечно. Мне кажется, мессер Дрейтон, мы, наконец, начинаем
понимать друг друга.
В прохладном мраке двора, пронизанном сладким запахом сена, Алан
беседовал с Морелли.
-- Как это тебя угораздило пытаться говорить со мной начистоту в
присутствии этой девушки? -- сказал он ворчливо. -- Или ты забыл, что она --
племянница Альда? Я-то могу переменить хозяина, если это будет мне выгодно,
но ведь она блюдет интересы своей семьи.
-- Прими мои извинения. Я думал, что она у тебя ходит по струнке.
Алан смущенно усмехнулся.
-- Скорее, наоборот. Но шутки в сторону: ты ведь понимаешь, что, если
мы с тобой договоримся и рукопись получит герцог, я не смогу вернуться к
Альду. Она ему обо всем расскажет. Он тогда меня и на порог к себе не
пустит.
Вот такую речь Чезаре понимал без всякого труда.
-- Конечно, ты должен позаботиться о себе. Но ведь на службе у герцога
ты за год заработаешь больше, чем у Альда за всю свою жизнь. Ну кто он
такой? Жалкий печатник! И всегда сидит без гроша, потому что все деньги,
какие получает, тут же расходует на свои любимые книги.
-- Да... -- Алан задумчиво потер подбородок. -- Теперь я все больше
убеждаюсь, что, служа Альду, я не разбогатею. Но скажи... ты-то почему
хочешь, чтобы я пошел на службу к герцогу? Мы ведь станем соперниками.
-- Вовсе нет. У нас у каждого свои достоинства, -- небрежно ответил
Чезаре. -- Ты человек ученый -- не то, что я. Зато у меня есть другие...
способности. Нет, я не опасаюсь, что ты заменишь меня у герцога. Мы будем
отлично работать вместе.
-- А что ты, собственно, предлагаешь?
-- Чтобы мы вместе раздобыли рукопись, отвезли ее герцогу и поделили
награду пополам. Ведь мне придется немало заплатить трем моим помощникам. А
с другой стороны, если ты сочтешь нужным поделиться с девушкой, чтобы она
помалкивала, ты, естественно, заплатишь ей из своей доли.
-- Что ж, это справедливо.
-- Герцог будет щедр. Тебе этих денег хватит надолго. Ну, а если ты
будешь благоразумен и захочешь подзаработать еще, то у герцога всегда
найдется выгодное поручение для людей вроде нас с тобой.
Алан несколько секунд молчал.
-- Девчонка взбесится, -- пробормотал он. -- Она ведь настоящая дикая
кошка.
-- Ерунда! Неужели ты не сумеешь с ней сладить?
-- Попробую. Она, конечно, поедет с нами. Ведь нельзя же бросить ее в
этой глуши!
-- Но в таком случае ты будешь отвечать за ее поведение.
-- Ладно.
Алан сделал гримасу, зная, что в темноте Морелли этого не увидит. Да,
нелегкую он взял на себя задачу!
-- Как ты думаешь, мы сможем купить тут двух лошадей? -- спросил он
затем. -- Иначе мы будем вас задерживать.
-- А до этого места еще далеко?
-- Даже верхом меньше чем за пять дней не доберешься.
-- А где оно, собственно говоря?
Алан тихонько засмеялся.
-- Право же, мессер Морелли, раз уж я решил довериться тебе, попробуй и
ты поверить мне на слово. Герцог, конечно, заплатит за этих лошадей?
-- Да.
-- И возместит все наши расходы с этого дня?
-- После того как получит рукопись. Теперь я вижу, что ты человек
деловой.
-- Учусь понемножку, -- скромно ответил Алан.
-- А почему ты свернул в эту долину? -- небрежно спросил Чезаре, но ему
все равно не удалось скрыть, что вопрос этот он задал недаром. -- Ведь эта
тропа никуда не ведет -- за перевалом она поворачивает назад к
константинопольской дороге.
-- Вот именно, -- спокойно ответил Алан. -- Потому-то я сюда и свернул.
Я опасался, что не сумел сбить тебя со следа, и, как видишь, оказался прав.
Вот я и подумал, что в этом случае полезно будет прогуляться по Ольтулу, а
потом опять выйти на нужную дорогу, совсем тебя запутав.
-- Только ты просчитался. -- И венецианец самодовольно ухмыльнулся.
-- Однако все вышло к лучшему. -- Алан зевнул и поднялся на ноги. --
Сегодня я буду спать как убитый. Мы ведь вчера ночевали под открытым небом и
совсем глаз не сомкнули. Ты узнаешь насчет лошадей?
-- Поговорю утром со здешними крестьянами. Наверное, у них что-нибудь
найдется. Или можно попробовать поискать турецких коней. Они вряд ли далеко
ушли.
Алан зевнул еще раз.
-- Ладно, ты займись лошадьми, а я заговорю зубы синьорине д'Азола.
Он пожелал Чезаре доброй ночи и отправился в комнату, в которой хозяева
обещали постелить ему и Анджеле. К его большому удивлению, девушки там не
оказалось. Однако несколько минут спустя она ворвалась в комнату, и даже в
слабом свете сального огарка он разглядел, что она вне себя от ярости.
Она подскочила к нему и выпалила по-гречески:
-- Так, значит, ты собираешься заговорить мне зубы? Ты будешь отвечать
за мое поведение?
-- Анджела, послушай...
-- Я уже наслушалась! Вот уж не думала, что ты на это способен! Ты дашь
мне деньги, чтобы я помалкивала? А сам пойдешь на службу к герцогу Молфетте?
И после этого будешь спать как убитый? Да где же твоя совесть, если ты
способен хотя бы сомкнуть глаза после всего, что натворил сегодня?
Алан почувствовал, что она вот-вот даст ему пощечину. Но с него было
достаточно и той, которую он получил в Венеции. На этот раз ему удалось
вовремя схватить девушку за руку. Она попыталась вырваться, но не смогла.
-- Сегодня ни ты, ни я не сомкнем глаз, -- сказал он. -- Жаль, конечно,
-- после такого-то дня! Но боюсь, нам придется пуститься в путь, едва только
остальные уснут.
Чезаре никогда не отличался излишней доверчивостью -- человек с
подобным недостатком недолго удержался бы на службе у молфеттского Ястреба.
И все же на этот раз его недосмотр, пожалуй, был извинителен.
Он и его люди за последнюю неделю совсем измучились. Правда, они ехали
верхом, но им пришлось сделать немало лишних миль, так как нередко они
сбивались со следа, да и сбор сведений был делом нелегким. Поэтому они были
утомлены ничуть не меньше Алана и Анджелы.
Они подоспели как раз вовремя, чтобы вырвать молодых людей из рук турок
-- так вовремя, что это могло показаться чудом или, по крайней мере,
удивительным везением. Однако Чезаре знал, что тут не было ни чуда, ни
везения. Они подоспели в нужную минуту, потому что всю неделю скакали, не
жалея себя, потому что он обдумал и взвесил каждую возможность. При мысли о
том, что он чуть было не потерпел неудачу, его и сейчас бросало в дрожь.
Доверенному слуге, который потерпел неудачу, лучше было не являться на глаза
герцогу.
И если он не поставил человека наблюдать за домом, где спал Алан, то
вовсе не потому, что поверил юноше. Просто он понимал, что любой из его
спутников неминуемо уснет на посту. Четверо -- это все-таки не армия, думал
он. У человеческих сил есть предел, и их силы были уже исчерпаны.
К тому же, если Анджеле казалось невероятным, что Алан мог так легко
переметнуться на сторону врага, Чезаре это представлялось вполне
естественным. Ведь он жил в мире, где почти любой человек охотно пошел бы на
предательство, лишь бы ему за это хорошо заплатили, и он сам, не
задумываясь, бросил бы своего герцога, если бы нашелся более щедрый хозяин.
Нет, согласие юноши не удивило его -- в гораздо большее недоумение его
приводило то упорство, с каким Алан держал слово, данное небогатому
книгопечатнику. Вот этого венецианец понять не мог.
И Чезаре лег спать со спокойной душой. Англичанин, наконец, заговорил
разумно. И сомневаться в его искренности не приходилось -- иначе он не стал
бы заботиться о таких мелочах, как плата за лошадей, возмещение дорожных
расходов и прочее. Да-да, у белобрысого мальчишки была своя цена, как и у
любого другого человека. Значит, дальше все пойдет хорошо.
Вот почему Чезаре спал как убитый, пока Алан и Анджела в темноте
пробирались в горы.
Рассвет застал их на пустынном нагорье. Позади них, далеко внизу,
лежала темная полоска леса -- это была долина Ольтула.
Анджела устало опустилась на камень.
-- Ну что ж, -- сказала она, -- нам удалось ускользнуть. Что мы будем
делать?
-- Ляжем спать, едва взойдет солнце.
-- Спать? Где же? Тут?
-- Нет. Не около этой тропы. Я думаю, Моррели и его люди доберутся сюда
часа через два. Им будет нетрудно найти наши следы.
-- Эти следы ты оставлял нарочно, -- сказала наблюдательная Анджела. --
Зачем тебе понадобилось заманивать их за нами сюда?
-- Чтобы отвести от Варны. Оставить их бродить в окрестностях монастыря
слишком опасно. Пусть думают, что мы пошли прямо через это нагорье, а не по
долине Ольтула. -- Он указал на скалы, громоздившиеся в двух-трех милях к
востоку. -- Хватит у тебя сил добраться туда? Там, наверное, удастся
отыскать укромное местечко. Мы спрячемся там на весь день и хорошенько
выспимся.
-- А они нас не найдут?
-- Нет. Посмотри сама. На этой каменистой тропе не остается никаких
следов. Если мы свернем с нее тут, они об этом не догадаются.
-- Ну хорошо. -- Анджела мужественно поднялась на ноги. -- Пойдем по
этому ручейку. Он как будто течет с той стороны. -- С этими словами девушка
вошла по щиколотку в воду и вскрикнула -- такой она оказалась холодной.
-- Это ты хорошо придумала. Нас тогда даже с собаками не отыскать.
До скал они добирались почти час.
-- Следи за тем, чтобы не показаться над гребнем, -- предостерег Алан,
когда они начали карабкаться по камням.
Вскоре им удалось отыскать ровную площадку, чуть скошенную к югу и
совсем заслоненную соседним выступом. Они улеглись там, подложив под головы
свои сумки.
-- Тут ты в такой же безопасности, как у себя дома в Венеции, -- сказал
Алан.
День уже клонился к вечеру, когда они проснулись, очень голодные, но
отдохнувшие. Алан достал съестные припасы, которые ему удалось тайком от
Морелли купить у крестьян.
-- Ну, а что дальше? -- спросила Анджела. -- Вернемся назад в деревню?
i Алан покачал головой.
-- Слишком опасно. Нам придется поискать другую дорогу к Ольтулу. Ведь
в деревне Морелли мог оставить кого-нибудь из своих" людей.
Анджела оглядела нагорье и скалы, которые в косых лучах заходящего
солнца казались мрачными и зловещими.
-- Но тут же нет никакой дороги! Мы заблудимся в этом страшном месте.
-- Страшном? -- засмеялся Алан. -- В моем родном Йоркшире найдутся
места и нестрашней. Давай осмотримся, пока еще не начало темнеть.
По-прежнему стараясь не высовываться из-за камней, чтобы их нельзя было
заметить издали, они взобрались на вершину скалы. Внезапно Анджела
вскрикнула и указала вдаль.
В двадцати милях от них, среди пустынных нагорий, изрезанных темными
долинами, виднелась кроваво-красная полоска -- озеро Варна, в котором
отражался закат.
Глава пятнадцатая. У ВОРОТ МОНАСТЫРЯ
-- Этот монастырь больше похож на рыцарский замок, -- сказала Анджела,
глядя на мощные стены, угрюмо вздымающиеся над обрывом.
В небе вновь горел закат. Всю предыдущую ночь они мерзли в своем
тайнике под уступом, а потом весь день шли по нагорью к долине Варны. Хотя
по прямой до озера было не больше двадцати миль, они проделали миль
тридцать, обходя расселины и нагромождения скал. Но как бы то ни было, все
кончилось благополучно: они не встретили ни турок, ни венецианцев, и теперь,
усталые, но полные радости, с торжеством смотрели на монастырь, до которого
так долго добирались.
Долина Варны была одной из тех долин, которые, прорезая горы,
расходились от Ольтула, словно растопыренные пальцы. Но эта долина
отличалась от других тем, что бежавшая по ней быстрая речка вытекала из
озера, зловеще серого, мили в три длиной и в милю шириной.
С трех сторон озеро сжимали почти отвесные скалы, кое-где прерывавшиеся
веерообразными каменными россыпями. И только там, где из него вытекала
речка, долина немного расширялась и была покрыта квадратиками полей. Эту
небольшую равнину разрезал надвое крутой утес, вздымавшийся между заросшей
камышами отмелью и полосками ржи.
-- Да, странное место для служения богу, -- согласился Алан.
Крыши и колокольни монастыря вместе с окружающими их скалами
образовывали на фоне неба одну черную зубчатую линию. Грозным и диким
казалось даже само небо, залитое багровыми красками заката, исчерченное
волнистыми полосами золотых и алых облаков, которые напоминали хвосты
сказочных чудовищ.
-- Быть может, они забрались на такую высоту, чтобы жить поближе к
небесам, -- сухо заметила Анджела.
Оказалось, что подойти к монастырским воротам труднее, чем к воротам
иной крепости.
Чтобы достичь подножия утеса, молодым людям пришлось перебраться через
реку, которая прорезала долину наискосок и у противоположного склона
поворачивала к Ольтулу почти под прямым углом. Когда они шли по ветхому
мосту из неотесанных бревен, под которыми бешено бурлила вода, Алан сказал:
-- А ведь это почти остров. С одной стороны озеро, с другой -- река, и
со всех сторон -- обрывы.
-- Не знаю, удалось ли им приблизиться к небу, но от людей они сумели
отгородиться.
-- Что ж, их нельзя винить -- ведь вокруг рыщут турки. Однако и говоря
это, Алан знал, что монастырь был построен за много веков до того, как
турецкие орды вторглись в Европу. Некогда в Варну пришли те, кто искал
святой жизни, и они построили в этом диком краю приют благочестия и
учености. "Но вот кто обитает здесь теперь?" -- подумал Алан.
Еще немного -- и они узнают. Тропинка, настолько крутая, что местами
она переходила в грубо вытесанные ступеньки, петляя, вела на вершину утеса.
На полпути поперек нее высились массивные ворота, напоминавшие предмостное
укрепление замка.
-- Попасть туда можно только через эти ворота, -- сказал Алан.
Хотя уже смеркалось, они хорошо видели, что и слева и справа от ворот
скала уходила вниз совершенно отвесно. Проникнуть в монастырь незаметно было
нельзя. К счастью, у них и не было такого намерения.
-- Только не спутай, кто мы такие и зачем сюда пришли, -- прошептал
Алан на ухо девушке.
-- Не беспокойся, я все помню назубок.
Наконец они подошли к окованным железом створкам ворот. Вот она,
решающая минута. Алан сжал кулак и постучал.
Стук замер, и наступила тишина. Подождав немного, он постучал еще раз.
По-прежнему единственным ответом была тишина. Монастырь казался таким
же угрюмым и безмолвным, как окружающие утесы. Молодые люди переглянулись. С
каждым мгновением становилось все темней.
-- Дай-ка я, -- сказала Анджела.
-- Ну, уж если они моего стука не услышали, так где же тебе...
Тут он вздрогнул от громового стука и, поглядев на Анджелу, увидел, что
она сжимает в руке большой камень. Ее выдумка оказалась удачной. Прямо перед
ними приоткрылось решетчатое окошко. Старческий голос пробормотал что-то
невнятное. Алан заговорил по-гречески:
-- Мы два молодых паломника, отец. Мы ищем ночлега.
-- Уже поздно, солнце зашло, а монастырские правила запрещают открывать
ворота после наступления темноты.
-- Во имя христианского милосердия, отец! Мы прошли долгий путь, мы
изнемогаем от голода и не нашли здесь другого жилья.
-- В Варне и нет другого жилья. Мы чураемся мира и его суетной
греховности.
-- Мы тоже бежим от мира и суетной греховности, отец, -- вкрадчиво
сказала Анджела, почти не покривив душой. "Уж Морелли, во всяком случае,
можно считать воплощением суетной греховности", -- подумала она.
Невидимый привратник долго молчал, словно раздумывая, а потом сказал:
-- Монастырь -- не заезжий двор, и тут вы не найдете мягких постелей и
сладкой еды...
-- Мы ищем духовного утешения, -- немедленно нашлась Анджела, -- а не
мирских удовольствий.
-- Ну что ж, -- проворчал монах, -- входите.
Взвизгнули задвижки, загремел железный засов, и в одной из створок
открылась небольшая дверца. Подняв фонарь, на Алана и Анджелу подозрительно
уставился длинноволосый бородатый монах. Они вошли, и он принялся возиться с
задвижками и засовами.
-- Вот мы и у цели, -- с торжеством прошептала Анджела по-итальянски.
Алан ничего не ответил. У него было предчувствие, что самое трудное еще
впереди.
Алан не раз бывал в больших католических монастырях Йоркшира и других
английских графств, но ничего подобного этому монастырю он еще никогда в
жизни не видел.
Ему приходилось встречать и хороших монахов и плохих: монахов, которые
были учеными книжниками и умелыми врачевателями; монахов, которые
возделывали поля в Пеннинских долинах гораздо лучше, чем окрестные сквайры;
монахов, которые заводили школы и были искусными зодчими... Но, по правде
говоря, еще чаще он встречал монахов, которые думали только о своих лошадях
и гончих, винных погребах и хорошеньких девушках в соседней деревне.
Однако монахи Варны, казалось, не думали ни о трудах во славу господню,
ни о мирских радостях. Это были люди, так долго жившие затворниками в этом
глухом краю, что их души и разум заплесневели, словно хлеб, забытый в
кладовой...
Молодых людей долго вели через настоящий лабиринт темных зданий, пока,
наконец, они не оказались в монастырской гостинице -- каменной клетушке,
где, судя по всему, уже многие годы никто не останавливался.
-- Знаешь, -- сказала Анджела, -- мне кажется, последним здесь ночевал
тот старый паломник... Ну, ты знаешь...
Окон не было, их заменяла небольшая дыра под самым потолком, так что
воздух в комнатушке был спертым, и она пахла гнилой соломой и мышами.
-- Да, это никак не заезжий двор, -- пробормотал Алан, с грустью
вспоминая уютные комнаты тех монастырских гостиниц, в которых ему доводилось
бывать.
Через час к ним вошел другой монах, неся в одной руке блюдо с рыбой и
ломтями хлеба, а в другой -- кувшин воды.
Анджела посмотрела на хлеб, понюхала рыбу и весело заявила:
-- Вода, во всяком случае, свежая. Будем рады и этому.
-- Где нам можно умыться, отец? -- спросил Алан у монаха.
Но тот только нахмурился и ответил сурово:
-- Здесь, в Варне, мы умерщвляем плоть, а не холим ее.
-- Оно и видно, -- шепнула Анджела. -- А нас-то учили, что чистота
телесная -- сестра чистоты духовной. Они тут, кажется, придерживаются
другого мнения.
В дверях монах обернулся:
-- Утром вы явитесь к отцу Димитрию.
-- С величайшим удовольствием, -- заверил его Алан. -- А зачем мы
должны являться к отцу Димитрию?
Монах явно счел этот вопрос очень глупым.
-- Чтобы заплатить за ночлег. А то зачем же? -- ответил он и вышел,
плотно прикрыв за собой дверь.
Анджела посмотрела на Алана, затем на жалкий ужин и на охапку гнилой
соломы, которая должна была служить им постелью, и звонко рассмеялась.
-- "Заплатить за ночлег. А то зачем же?"! -- передразнила она монаха.
-- Какая мерзкая дыра!
-- Настоящая темница.
-- И все же нам надо придумать предлог, чтобы задержаться здесь как
можно дольше -- во всяком случае, до тех пор, пока мы не...
Анджела села и начала развязывать тряпки, которыми обмотала свои
башмаки, не выдержавшие каменистой дороги и постоянной сырости.
-- Если они захотят, чтобы я утром ушла, пусть поглядят на мои ноги, --
невозмутимо объявила она. -- Ой! Чулок присох к ссадине. Бр-р-р! Чего бы я
сейчас не отдала за тазик теплой воды!
И все же стоило им лечь, как они мгновенно уснули, и даже унылый
колокольный звон, который каждые два часа созывал монахов в часовню на
ночную молитву, не мог их разбудить.
Снизу, из долины, монастырь казался отрезанным от всего мира. А теперь,
когда они поглядели вниз с его стены, им почудилось, что они уплывают
куда-то на облаке.
Бездонные пропасти разверзались под самыми их ногами, и казалось, что
каменная стена, опоясывавшая вершину, нужна для того, чтобы монахи не падали
из своего монастыря, а не для того, чтобы помешать врагам ворваться в него.
Кроме тропы, по которой они поднялись к воротам, с утеса был еще только
один спуск -- к озеру, где монахи удили рыбу с больших камней.
Едва проснувшись, Алан и Анджела начали потихоньку знакомиться с
монастырем. Сперва они спустились к озеру, умылись и вымыли израненные ноги.
Два монаха, которые уже сидели там с удочками, смотрели на них, разинув от
удивления рты. Потом молодые люди заглянули в мрачную часовню, стены которой
были на византийский лад расписаны изображениями суровых святых и мучеников.
Но краски давно потускнели и выцвели.
После этого они зашли в трапезную, где как раз накрывали столы к
завтраку, на кухню, где впервые за все время их пребывания в монастыре
ноздри им защекотал приятный запах, и в винный погреб, где хранилось
множество полных бочек и бурдюков.
-- О себе они заботятся как будто получше, чем о своих гостях, --
заметил Алан.
С ними никто не заговаривал, хотя повсюду сновали монахи в сандалиях на
босу ногу. Все молчали, но взгляды, которые они бросали на двух молодых
паломников, были полны настороженного любопытства.
-- Они не слишком-то гостеприимные хозяева, правда? -- шепнул Алан.
-- Когда я смотрю на них, мне становится жутко.
-- Наверное, из-за бород, -- предположил Алан.
Они с Анджелой привыкли к тому, что католические священники бреют
затылок и лицо, поэтому черные бороды и длинные сальные космы этих
православных монахов удивляли их. В большинстве монахи отнюдь не были
стариками.
-- Ну и дюжие молодчики! -- сказал Алан.
Они уже не удивлялись, что турки, покоряя страну, не разорили Варнский
монастырь. Эти монахи могли бы без труда защищать свою крепость на утесе от
целой армии.
-- Но где же все-таки библиотека? -- вздохнула Анджела, когда они
заглянули во все открытые двери.
-- Наверное, она заперта. Вряд ли здешние монахи -- большие любители
чтения.
-- Да, они не похожи на книжников. Не удивлюсь, если большинство тут и
вообще не умеет читать. -- Тсс! По-моему, нас ищут.
Через большой квадратный двор, настолько замусоренный, что Анджела,
посмотрев на валявшиеся там сено и солому, успела окрестить монастырь
"Вороньим гнездом", к ним неторопливо приближался какой-то монах.
-- Вас хочет видеть отец Димитрий.
Они последовали за монахом. Кем бы ни был этот отец Димитрий, он,
очевидно, пользовался в монастыре большим уважением. Проводник постучал в
какую-то дверь, и они вошли.
Отец Димитрий сидел за столом, на котором были аккуратно разложены
счетные книги, списки и деревянные палочки с зарубками, какими пользуются
купцы.
Он был еще не стар, этот широкоплечий монах, а когда он поднялся со
стула, они увидели, что он очень высок.
Но больше всего их поразили его глаза -- широко расставленные черные
угрюмые глаза под кустистыми бровями... Глаза, которые могли внезапно
вспыхивать сумрачным огнем.
Это были страшные глаза. Но почему они были так страшны, Алан и Анджела
поняли только позднее.
-- Вы, значит, паломники? -- спросил он грубо.
-- Да, отец. Наш путь лежит в Иерусалим к гробу господню.
-- Паломники редко проходят здесь.
Алан почтительно наклонил голову.
-- Это правда, отец. Но ведь важна цель, а не путь, который к ней
ведет.
Монах несколько секунд молча смотрел на них. Затем, поигрывая связкой
ключей, висевшей на его поясе, он сказал:
-- Наш монастырь беден. Мы не можем оказывать гостеприимство всем, кто
проходит мимо. А раз вы паломники, значит, денег у вас нет...
Анджела хотела было возразить, но Алан предостерегающе наступил ей на
больную ногу, так что она чуть не вскрикнула.
-- Да-да, -- сказал он поспешно, прежде чем девушка успела открыть рот.
-- Но мы готовы, отец, заплатить за пищу и кров работой.
-- Работой? Гм...
Это предложение, казалось, не слишком обрадовало отца Димитрия.
-- Ну что ж. Денег у вас нет, а вы уже ели тут и, значит, должны хоть
чем-то возместить это монастырю.
Алан решил, что дело плохо. Он никак не мог придумать убедительный
предлог, который позволил бы им задержаться в монастыре еще на день-два. Но
тут в келью вошел монах и сказал отцу Димитрию шепотом, но таким громким,
что они расслышали каждое слово:
-- Отец эконом, настоятель прослышал о молодых паломниках и желает их
видеть.
Лицо отца Димитрия потемнело от гнева.
-- Если бы старик вместо того, чтобы соваться не в свое дело, сошел бы
в могилу и другой ногой, это было бы лучше для нас всех, -- проворчал он.
-- И все же, брат, он пока еще настоятель Варны.
-- Черт бы побрал его крепкое здоровье! Долго мне еще ждать? -- Отец
Димитрий вскочил, яростно оттолкнув стул. -- Ну-ка идите за мной! -- сказал
он громко. -- Сам настоятель пожелал вас увидеть.
Настоятель монастыря Иоанн оказался сморщенным старичком с лысой
макушкой -- только за ушами еще свисали пряди пегих волос. Сжимая ручки
кресла, он внимательно вглядывался в вошедших подслеповатыми голубыми
глазами.
-- Сын мой, ты никогда мне ничего не говоришь, -- сказал он обиженно.
-- Я только случайно узнал про этих молодых паломников.
-- Я не хотел тебе докучать, -- буркнул отец Димитрий. -- Они явились
вчера ночью и сейчас же отправятся дальше -- вернее, как только заплатят за
ночлег.
Алан решил, что настала удобная минута.
-- Прошу твоего разрешения, святой отец, пожить в монастыре несколько
дней, -- сказал он. -- Мы очень устали от долгого пути и нам необходимо
отдохнуть, чтобы успели поджить раны на ногах.
Настоятель посмотрел на отца эконома.
-- Что скажешь, сын мой? Наша гостиница не слишком-то переполнена. -- И
он засмеялся дребезжащим смешком.
-- У них нет денег, -- возразил отец Димитрий. -- А мы не можем тратить
зря и без того скудные средства нашего монастыря.
-- Ты прав, -- сказал старик с торжественным видом. -- Наш священный
долг -- оберегать имущество монастыря, дабы умноженным вручить его тем, кто
придет после нас.
Алан с трудом удержался от улыбки: столько шума из-за двух ломтей
черствого хлеба и куска протухшей рыбы! Он заметил, что Анджела вот-вот
расхохочется.
-- Мы готовы работать, святой отец, -- поспешно сказал он.
-- Вот и хорошо.
-- Конечно, воля твоя, -- с досадой вмешался отец Димитрий. --
Настоятель здесь не я, а ты. Но только какую работу можем мы им поручить?
Дрова все переколоты. Время жатвы еще не настало... -- Он смерил паломников
презрительным взглядом. -- Да что вы умеете делать?
Алан не упустил такой прекрасной возможности.
-- Мы школяры, отец, -- сказал он смиренно. -- Мы оба умеем красиво
писать и по-гречески, и по-латыни. Может быть, у вас есть книги, которые
нужно переписать?
-- Вот-вот! -- вскричал настоятель, прежде чем отец Димитрий успел
ответить. -- Пусть поработают в библиотеке. Там уже давно никто не работал.
Отец Димитрий только выразительно пожал плечами, словно говоря, что это
не работа, а лишь напрасная трата времени.
Настоятель, очевидно, давно уже отвык распоряжаться. Этот короткий спор
с отцом экономом сильно его утомил. Он задал им еще несколько вопросов, но
вдруг его голова упала на грудь, и он задремал.
Отец Димитрий знаком поманил их за собой. Перебирая ключи, он повел их
по коридору и остановился перед запертой дверью.
-- Мужайся, Алексид! -- шепнула Анджела. -- Спасение близко!
Глава шестнадцатая. РАЗОБЛАЧЕНЫ
Библиотека Варны оказалась не слишком привлекательным местом.
Небольшие оконца под самым потолком пропускали так мало света, что
читать древние рукописи было почти невозможно. На столах слоем лежала пыль,
полки были затянуты паутиной.
Отец Димитрий взял со стола чернильницу, брезгливо заглянул в нее и
поставил обратно.
-- Высохли, -- проворчал он.
-- И неудивительно, -- шепнул Алан, толкнув Анджелу локтем.
Монах подошел к двери и что-то крикнул.
-- Сейчас вам принесут перья и чернила, -- буркнул он, вернувшись.
Несколько секунд он в нерешительности оглядывал полки, потом взял два
растрепанных тома и бросил их на стол. -- Перепишите эти жития святых.
"Точь-в-точь учитель, который не знает, чем занять своих учеников", --
насмешливо подумал Алан, а вслух сказал почтительно:
-- Хорошо, отец. А пергамент нам тоже дадут?
-- Ах, да! -- Отец Димитрий подошел к полкам, где книги были навалены
уже в полном беспорядке. -- Тут, наверное, найдутся вычищенные листы.
Сердце Алана замерло. Значит, здешние монахи тоже творят это гнусное
преступление! Им жалко денег на новый пергамент, лень изготовлять его самим
из овечьей кожи, и они предпочитают стирать тексты старых книг, чтобы
воспользоваться их страницами. Он знал, что в прошлом к этому способу
приходилось прибегать, потому что бумага еще не была изобретена, а пергамент
стоил слишком дорого. Но делать это теперь!
Сколько бесценных творений древних авторов было вот так варварски
уничтожено! А вдруг и комедия Алексида уже стерта и на страницах, столько
веков ее хранивших, написано теперь житие никому не известного мученика или
святого!.. От одной только этой мысли его бросило в холодный пот.
В библиотеку вошел монах, неся чернила и перья. Отец Димитрий бросил на
стол две книги, подчищенные настолько небрежно, что можно было разобрать
прежние заголовки. Алан с облегчением узнал длинные поэмы третьестепенных
латинских авторов конца Римской империи. Нет, они были ненамного интереснее
житий, которые теперь займут их место, а кроме того, сохранились в других
рукописях и уже давно напечатаны.
-- Прошу прощения, отец, -- сказал он робко, -- но разве не жаль
подчищать эти старые книги?
-- Жаль? -- крикнул монах, и темные сумрачные глаза под густыми бровями
внезапно вспыхнули гневным огнем. -- Эти книги полны языческой гнусности, в
них прославляются суетные мирские радости и дьяволы и дьяволицы, которых они
называли богами!
-- Это так, отец, и все-таки... -- нерешительно начал Алан, чувствуя,
что он все же должен сначала попытаться честно купить рукопись Алексида,
если только монахи согласятся ее продать. Но ни в коем случае нельзя
показывать, как она ему нужна. -- В Венеции есть много людей, которые охотно
заплатили бы за эти книги большие деньги. И на них ты купил бы втрое больше
пергамента, совсем нового и чистого...
Он не договорил. Монах ужа не мог больше сдерживать свое бешенство.
-- Мерзостные мысли! Позволить языческой нечисти отравлять людские
души! В Варне эти книги хоть не приносят вреда. Будь моя воля, они завтра же
пошли бы на растопку. Но старик настоятель трясется над всяким хламом.
-- Да, он очень стар, -- задумчиво произнесла Анджела.
-- Очень! -- Монах повернулся к ней, и гнев в его глазах сменился
злобной радостью. -- Ему уже недолго жить. А когда он умрет и будет избран
его преемник, в Варне многое переменится. И для начала вся эта языческая
мерзость полетит в кухонную печь. -- Он указал на полки, но вдруг
спохватился, что наговорил лишнего, и, сухо объяснив им, что они должны
делать, вышел из библиотеки. Они услышали, как в замке повернулся ключ. Их
заперли!
-- Давай искать, -- взволнованно шепнула Анджела. Вне себя от
радостного возбуждения, они бросились к полкам, на которых была небрежно
навалена "языческая мерзость". Там царил полный хаос. Очень скверная копия
"Илиады" соседствовала с посредственными греческими и латинскими авторами,
которые жили через несколько столетий после конца золотого века античной
литературы. Было нетрудно догадаться, что все книги, кроме тех, которые
имели отношение к христианской религии, здесь просто свалили в кучу, как
языческие и нечестивые. Анджела, выросшая в доме книгопечатника, знала все
эти произведения. Среди них не было ни одной редкой или ценной книги. Все
они уже были известны в Венеции. Многие были напечатаны, а гораздо лучшие
копии остальных имелись в разных библиотеках Европы.
-- Ее тут нет. -- Анджела чуть не плакала от горького разочарования.
-- Погоди-ка, а это что?
Алан пошарил в глубине полки, куда завалилось несколько книг поменьше.
Одну за другой он извлекал их на свет -- покрытые паутиной, в пятнах
плесени.
-- Смотри! -- Он лишь с трупом удержался от ликующего вопля, который
был бы услышан и за этими толстыми стенами.
Вместе они прочли вслух заголовок, начертанный тонкими выцветшими
линиями: "Овод" Алексида, сына Леона"...
Это была упоительная минута. Они держали в руках маленький,
переплетенный в кожу пергаментный томик, ради которого Алан пересек Европу.
В этой книге, тоже насчитывавшей несколько веков, жило неувядаемое творение
Алексида -- комедия, которая вызвала смех и рукоплескания двадцати тысяч
зрителей, некогда заполнивших обширный афинский амфитеатр, и получила первую
награду на весеннем театральном состязании за четыреста лет до нашей эры.
Почти две тысячи лет прошло с тех пор, как сам Алексид превратился в
прах. Из всех его творений сохранился лишь этот единственный список одной
комедии.
Анджела посмотрела на Алана, прочла ответ в его глазах и кивнула. Они
должны увезти эту книгу из Варны. Во что бы то ни стало.
Теперь уже ясно, что монахи не подарят им этой рукописи, не продадут ее
и даже не позволят переписать. Эта веселая насмешливая комедия казалась им
греховной и кощунственной.
Пока настоятель Иоанн жив, рукопись будет лежать в библиотеке, если
только ее страницы не выскребут.
Когда же настоятель умрет -- а он очень дряхл и может умереть в любой
день, -- его преемником, несомненно, станет отец Димитрий, и тогда Алексид
вместе со всеми другими древними авторами будет предан огню.
-- Нам придется украсть рукопись, -- сказал Алан.
-- Это не кража. Воры не мы, а монахи. Они хотят ограбить мир, лишить
его замечательной книги.
-- И ограбить Алексида, лишить его славы и бессмертия, которые он
заслужил.
Успокоив свою совесть такими рассуждениями, они уселись друг против
друга за пыльным столом и принялись переписывать жития святых, обсуждая свои
дальнейшие планы. Работа была скучная, но нетрудная и не требовала
сосредоточенности.
Они решили, что уйти немедленно нельзя. Это могло вызвать подозрения, и
тогда за ними послали бы погоню. Да и отдых им не повредит -- ноги Анджелы
заживут, а кроме того, можно будет накопить немножко припасов на дорогу,
съедая не весь хлеб, который им дают.
Им очень не хотелось оставлять Алексида в библиотеке. Они, конечно,
понимали, что за один день ничего с ним не случится, и все-таки чего-то
опасались.
-- А кроме того, -- сказала Анджела, -- раз нам не доверили ключ от
библиотеки, кто знает, удастся ли нам сюда проникнуть, когда настанет время
забрать рукопись.
-- Но если мы возьмем ее сейчас, нам некуда будет ее спрятать. Весьма
возможно, что кто-нибудь из монахов решит заглянуть в наши сумки.
-- Придумала! -- Анджела указала на окно. -- Если я влезу к тебе на
плечи, то смогу дотянуться до окошка и сунуть книгу в нишу. Стекла тут нет,
и мы сможем забрать ее с той стороны, когда во дворе никого не будет.
-- Прекрасно. Так и сделаем.
С этими словами Алан уперся руками в стену, и девушка не без труда
взобралась к нему на плечи.
-- Ну вот, -- сказала она шепотом, спрыгивая на пол и вытирая
запачканные руки. -- А теперь давай скорее переписывать, чтобы нам было что
показать.
Часа два они усердно работали, а затем раздался унылый звон колокола.
-- Будем надеяться, что он созывает монахов к обеду, -- заметил Алан.
-- Слышишь -- кто-то отпирает дверь.
Однако заглянувший в библиотеку монах пришел позвать их в часовню. На
этой службе, объяснил он, обязательно должны присутствовать и монахи и гости
монастыря.
-- Все пропало! -- вдруг растерянно прошептала Анджела, когда они
подошли к часовне.
-- Что случилось? -- с тревогой спросил Алан.
-- Мои волосы! Ведь в часовне мне придется снять шляпу!
-- Авось в полутьме никто не заметит. Да и у монахов они тоже по самые
плечи.
Но, хотя в часовне царил полумрак, а волосы монахов были достаточно
длинны, все же рядом с короткими белокурыми кудрями англичанина рыжая грива
Анджелы сразу бросалась в глаза.
Когда служба кончилась, у дверей часовни их остановил отец Димитрий.
-- Ты носишь волосы длинными, словно женщина, -- сказал он грубо.
Анджела спокойно посмотрела ему прямо в глаза.
-- Я дал обет, -- сказала она, -- не стричься, пока не вернусь из
своего паломничества.
Хмурые морщины на лбу монаха разгладились.
-- Ну, если это не суетность, мальчик, то ничего, -- сказал он почти
ласково.
Однако когда они пошли к трапезной, он продолжал задумчиво смотреть им
вслед.
После обеда им пришлось опять работать в библиотеке до самой темноты.
Только после ужина и вечерни они, наконец, получили возможность побродить по
монастырю.
-- И все-таки это кража, -- сказал Алан, которого вновь начала мучить
совесть. -- Может быть, попробуем задержаться здесь подольше и переписать
комедию?
Анджела решительно мотнула головой.
-- Это не годится. Нам нужна сама рукопись. Иначе могут сказать, что мы
подделали комедию, что ее сочинил вовсе не Алексид, а мы сами.
Алан иронически усмехнулся.
-- Эх, если бы я и правда умел писать вот так!
Они успели только наскоро перелистать страницы, но и этого было
достаточно, чтобы убедиться, что перед ними настоящий шедевр, достойный
сравнения с лучшими комедиями Аристофана.
-- И все-таки рукописи подделываются, -- объяснила Анджела. -- Поэтому
венецианское правительство поручило особому цензору наблюдать за печатанием
латинских и греческих книг.
Разговаривая, они спустились к озеру, чтобы насладиться прохладным
ветерком, дувшим с гор. Догорел еще один великолепный закат, и сгустились
сумерки. Кругом царила глубокая тишина, и каждый звук далеко разносился в
горном воздухе. Вот почему им удалось расслышать беседу отца Димитрия с
другим монахом, которые остановились у парапета высоко, над ними. Они как
раз подошли к вырубленным в скале ступенькам, когда до них донесся знакомый
грубый голос отца эконома:
-- Я и сам так подумал сегодня утром, брат Григорий. Но как ты
догадался?
-- Я подслушивал у дверей библиотеки, брат...
Алан вздрогнул и схватил Анджелу за локоть. Окаменев, они затаили
дыхание.
-- И о чем же они разговаривали?
-- Я не разобрал. Дверь ведь толстая, а они шептались и только иногда
говорили громче. Но один называл другого "Анджела".
. -- А ты не ослышался? "Анджело"... "Анджела"... Почти никакой
разницы.
-- Но ведь он ставил слова в женском роде! Тут ошибки быть не может:
один из них на самом деле девушка, и мы допустили в стены монастыря женщину!
Да если настоятель об этом узнает, он умрет от ужаса!
Отец Димитрий позволил себе хихикнуть.
-- Ну так постараемся, чтобы он об этом узнал. Место в раю, уготованное
нашему достопочтенному настоятелю, уже заждалось его.
Несколько секунд они молчали, а потом второй монах сказал:
-- Когда ты будешь настоятелем, ты... ты вспомнишь про мою дружбу?
-- Я не забуду никого из моих друзей. И из моих врагов.
-- А что сделать с этой девчонкой?
-- Сегодня ничего. Запомни -- никому ни слова! А утром проводи их не в
библиотеку, а к настоятелю. Я обличу их в его присутствии. Если старик
выдержит и такое волнение, значит, на него вообще смерти нет!
-- Ты очень умен, Димитрий. А как ты поступишь со школярами?
-- Как? Прикажу выдрать этих бродяжек плетьми и вышвырнуть их за
ворота.
Необходимо было действовать решительно.
Как только монахи отошли от парапета, Анджела и Алан бросились в свою
каморку за сумками и сунули в них несколько кусков хлеба, который сумели
спрятать за обедом и ужином. Затем они крадучись пробрались к наружной стене
библиотеки -- к этому времени уже совсем стемнело и можно было не опасаться,
что их заметят.
Высоко над их головами смутно чернели три маленьких окна.
-- Она в среднем, -- шепнула Анджела.
Алан, твердо упершись ногами в землю, пригнулся и, когда она взобралась
к нему на плечи, стал медленно выпрямляться.
Анджела испуганно ахнула.
-- Что случилось? -- шепнул он.
-- С этой стороны стена гораздо выше!
-- Попробуй дотянуться.
-- Сейчас.
Алан закусил губу, потому что нога Анджелы больно нажала на его плечо.
-- Побыстрей, -- умоляюще проговорил он. -- Я тебя долго не удержу.
-- Я ее трогаю пальцами... Вот... Ай!
С приглушенным стоном она сорвалась на землю. Алан, потеряв равновесие,
тоже упал, и оба больно ушиблись. При этом они наделали довольно много шума,
но во двор никто не вышел. Анджела первая вскочила на ноги и помогла встать
юноше.
-- Все в порядке! -- воскликнула она с торжеством. -- Рукопись у меня.
Алан так обрадовался, что совсем забыл про ушибы. Он сунул книгу за
пазуху, ощутив приятный холодок кожаного переплета, и они, прячась в тени,
направились к воротам.
Однако привратник, который накануне так неохотно впустил молодых людей
в монастырь, на этот раз не проявил никакого желания выпустить их.
-- Час уже поздний, -- проворчал он. -- Монастырские правила запрещают.
-- Но ведь еще не совсем стемнело! -- в отчаянии попробовал убедить его
Алан.
-- Какая разница! Еще и десяти минут не прошло, как мне передали приказ
настоятеля никого из монастыря не выпускать.
Итак, отец Димитрий принял меры предосторожности! Алан взглянул на
старика привратника, на ключи, болтавшиеся у его пояса... Но из сторожки
доносились голоса: значит, сегодня он не один. К нему на помощь сразу
бросятся по меньшей мере двое. А ведь далеко не все монахи -- дряхлые
старики.
-- Ну что ж, -- сказал он, пожав плечами.
И они вновь направились к монастырю по извилистой тропе, тщательно
выбирая, куда поставить ногу, потому что оба хорошо помнили пропасти,
которые видели здесь днем.
-- Мы пропали, -- сказала Анджела. -- Этот монастырь -- неприступная
крепость. С такого обрыва не спустишься, разве что... Послушай, а не
попробовать ли нам поискать веревку и...
-- Для этого потребуется очень длинная веревка, да и не одна -- ведь их
же придется привязывать.
-- А если отрезать веревку от колокола в часовне?
-- Они запирают часовню.
-- Но ведь у них же есть колодец, а уж там наверняка найдется
веревка...
-- Нет, они носят воду из озера в бурдюках.
Следовательно, не было никакой надежды раздобыть веревку достаточной
длины, чтобы спуститься хотя бы до первого уступа. Да и во всяком случае,
как заметил Алан, предпринять подобный спуск в темноте было равносильно
самоубийству. -- Мы пропали, -- в отчаянии повторила Анджела. Они вернулись
в свою темную каморку и сидели там, переговариваясь шепотом. Положение
казалось безвыходным.
Глава семнадцатая. ЧЕРНЫЕ ГЛУБИНЫ ВАРНЫ
-- Мы кое о чем забыли! -- внезапно воскликнул Алан.
-- О чем же?
-- Ведь с утеса есть еще один спуск -- лестница, ведущая к озеру.
В смутном свете лампадки он увидел, что Анджела недоуменно сдвинула
брови.
-- Но ведь это же тупик. Лодок здесь нет. Да и все равно тут к берегу
нигде не пристанешь.
-- Ах да, я и забыл, -- с досадой сказал Алан. -- Ты ведь плохо
плаваешь.
-- Я не нарочно, -- грустно прошептала Анджела и, помолчав, спросила:
-- Ну, а куда же отсюда можно было бы поплыть... если бы я умела? Ведь озеро
окружают обрывы.
-- Ну, все-таки, наверное, где-то можно выбраться на берег. Уж два-то
места найдутся непременно: там, где речка вытекает из озера...
-- Ну конечно. -- Анджеле стало стыдно, что она сама этого не
сообразила.
Но Алан, не слушая ее, продолжал:
-- Однако это уж на самый крайний случай. Течение в речке бешеное,
берега крутые, и вся она усеяна камнями. Если тебя туда затянет, ты не
выплывешь.
Анджела вспомнила, как кипела вода под их ногами, когда они шли по
шаткому мостику к утесу, и вздрогнула.
-- А где второе место? -- спросила она.
-- Если из озера вытекает река, -- терпеливо объяснил Алан, -- то,
значит, почти наверное она где-то в него впадает -- в верхнем его конце.
Только там она, скорее всего, гораздо меньше -- просто ручей. И все-таки он
должен был прорыть в склоне расселину, по которой можно будет подняться.
-- Но ведь ты сам говорил, что до того конца озера не меньше трех миль.
Разве ты сумеешь столько проплыть?
-- Я-то проплыл бы, но раз ты не можешь, так о чем говорить?
Анджела задумалась, а потом сказала решительно:
-- В таком случае ты должен выбраться отсюда один, чтобы спасти
Алексида.
-- Не говори глупостей. В любом случае, -- добавил он, не желая, чтобы
она мучилась от мысли, что все погубило ее неумение плавать, -- даже если я
и доплыву, вода безнадежно испортит рукопись.
-- Ну, ее-то мы как-нибудь защитим от воды.
-- Каким же образом?
-- Знаю! Возьмем один из бурдюков, в которых монахи держат воду и вино.
-- Но ведь отверстие такое узкое, что книга сквозь него не пройдет.
-- Дурачок! Их же в свое время сшивали. Ведь так? Я подпорю шов и...
-- Но право же... -- перебил он и умолк, не зная, какое еще возражение
придумать. Ой прекрасно знал, что у нее в сумке есть иголки и нитки, а
сослаться на то, что бурдюк станет пропускать воду, было нельзя: раз в них
хранят воду, из этого следует, что они должны и предохранять от воды.
План Анджелы был вполне выполним, а перед кухней лежала целая груда
пустых бурдюков. Однако не может же он бежать с рукописью, оставив Анджелу
на расправу отцу Димитрию.
-- Я не согласен... -- начал он.
Но Анджела тут жо его перебила:
-- Я придумала еще лучше.
-- Без тебя я отсюда не уйду.
-- А мы уйдем вместе. Ты помнишь, как мы переправлялись через реку по
дороге в Рагузу? Брода не было, и мы переплыли на надутых бурдюках.
-- Анджела!
-- Анджело!
-- Ну не все ли равно теперь! Пожалуй, это может получиться. Только вот
сумеешь ли ты плыть на бурдюке? Ведь нас будет относить течением.
-- Как-нибудь сумею. Далековато, конечно, но ведь мне не обязательно
плыть быстро. Правда?
Алан взволнованно вскочил на ноги. Конечно, это был опасный план, но
ведь и все их путешествие было опасным. А кроме того, у них не оставалось
другого выхода: если они не выберутся из монастыря, утром их ждет позор,
побои -- и уж во всяком случае они лишатся Алексида.
А в их распоряжении была еще целая ночь. Да и вообще нужно только
отплыть от берега. У монахов нет лодки, и пуститься за ними в погоню они не
смогут. Если Анджела устанет, она отдохнет, да и он будет ей помогать. Нет,
они, конечно, сумеют переплыть озеро.
Ну, а потом? Что скрывается за угрюмой стеной гор, окружающих Варну?
Ничего страшного. В худшем случае -- такой же дикий край, как тот, через
который они уже проходили. А к северу, за нагорьем и дальним хребтом,
несомненно, лежит дорога из Константинополя в Рагузу.
-- Стоит попробовать, -- сказал он, -- если ты согласна.
-- Я согласна.
-- Тогда погоди здесь, а я схожу за бурдюками.
Он на цыпочках выскользнул во двор. Ночь была темная, луна пряталась за
тучами, и только на краю неба мерцали звезды. Монастырь был погружен в
безмолвие: монахи старались хоть немного выспаться перед первой заутреней.
Алан никого не встретил и через пять минут уже вернулся к Анджеле с двумя
бурдюками.
-- Дай мне Алексида, -- сказала она. И, вытащив нож, отмерила по шву
нужную длину и распорола его так, чтобы книгу можно было просунуть внутрь.
-- Надо скорее зашить, пока не погасла лампада.
-- Ну, не вышивать же ты собралась.
-- Вышивать не вышивать, но он не должен пропускать воды. А ты пока
надувай второй бурдюк.
Алан тоже решил плыть на бурдюке: три мили -- это все-таки три мили.
Ну, а если окажется, что бурдюк -- только помеха, его всегда можно будет
бросить.
Однако надуть бурдюк было не так-то просто. В детстве Алан купался с
надутыми бычьими пузырями, но то было совсем другое дело. Когда, наконец,
он, совсем измучившись, перевел дух и крепко перевязал отверстие, оказалось,
что бурдюк надут меньше чем наполовину.
-- А может быть, попробовать с двумя? -- спросила Анджела. -- То есть с
двумя на каждого.
-- Пожалуй, -- обрадовано сказал Алан. -- Мы привяжем их по бокам к
поясу. Это будет даже удобнее, чем лежать грудью на одном бурдюке. Легче
будет загребать руками.
Он осторожно вышел и вскоре вернулся с двумя новыми бурдюками. Анджела
как раз затянула последний узелок -- и вовремя, потому что лампада уже
мигала. Однако при этом мерцающем свете они успели закончить свои
приготовления и привязать к поясу надутые бурдюки. Тот, который висел на
левом боку Анджелы, хранил драгоценную рукопись.
Они направились к двери, но тут, нарушая тишину ночи, зазвонил
надтреснутый монастырский колокол.
-- Что это? -- испуганно спросила Анджела. Они услышали, как стали
распахиваться двери келий и по коридорам застучали сандалии. -- Вдруг
кто-нибудь поднял тревогу?
-- Ничего, -- успокоил ее Алан. -- Они идут в часовню молиться. Пойдем
и мы. Сейчас они нас не услышат.
Взяв Анджелу за руку, он вывел ее за дверь. Кое-где мелькали тусклые
огоньки свечей -- это монахи торопились в часовню. Но этот слабый свет не
рассеивал тьму, а только наполнял двор причудливыми тенями, так что беглецов
никто не заметил.
Когда они добрались до лестницы в скале, из-за туч, словно для того
чтобы помочь им, выглянула луна -- узенький серп, который, казалось, рассек
облака на косматые лохмотья. По озеру побежала золотая дорожка, но от этого
остальная вода стала только еще более черной. Анджела вздрогнула.
-- Бр-р-р!.. Какой у нее холодный вид.
-- Да она и должна быть холодной.
-- Но ведь мы добыли то, ради чего явились сюда. А все остальное --
пустяки.
Пока они пробирались по заросшей камышами отмели, где нагревшаяся за
день вода не успела остыть, все было хорошо, но когда они поплыли, у них
перехватило дыхание -- вода тут была ледяной, потому что озеро питали
подземные ключи.
-- Держись поближе ко мне, -- с трудом выговорил Алан, -- и скажи, если
начнешь отставать.
Он неторопливо и уверенно поплыл к смутной вершине у дальнего конца
озера. Через несколько минут он оглянулся и посмотрел на монастырь. Месяц
бросал неверный свет на стены, венчавшие утес, а позади них неслись рваные
облака.
Потом черная и зловещая тень, словно крыло какой-то гигантской птицы,
быстро надвинулась на Варну, и монастырь погрузился в непроницаемый мрак.
Больше Алан ничего не видел. Тучи совсем затянули луну. Беглецов окружала
непроглядная тьма, так что даже воздух и воду они могли различать только на
ощупь.
-- Ну, как у тебя дела?
Они уже давно не переговаривались, и теперь голос Анджелы, донесшийся
из темноты, звучал как-то странно.
-- Ничего. Мы хоть половину проплыли?
-- Вряд ли. Нас относило течением. Вот почему я и свернул влево. Ты
заметила? Плыть придется дальше, но зато под обрывами вода неподвижна.
Несколько минут они отдыхали. Пока они плыли, они было согрелись, но
теперь им снова стало холодно.
-- Что это? -- спросила Анджела.
-- Гром.
Алан лежал неподвижно, опираясь на бурдюки и радуясь минутной
передышке. Но тут в разрыве между двумя вершинами, словно какое-то сказочное
растение, вспыхнула ветвистая молния, и на мгновение все вокруг залил
ослепительный голубовато-серебристый свет. Затем раздался гром -- на этот
раз не отдаленный рокот, а оглушительный удар, который подхватило эхо,
заметавшееся над озером между обрывами.
-- Поплыли, -- сказал Алан, когда замер последний раскат. -- В этих
горах разражаются внезапные бури. На озере может подняться волнение. -- Он
старался говорить спокойно.
Новый удар грома заглушил ответ Анджелы, но по плеску воды слева он
понял, что девушка поплыла вперед. Эхо еще не успело умолкнуть, как раздался
новый звук -- шорох сильного ливня. Над водой застонал и засвистел ветер.
Когда они только пускались в путь, по небу бешено неслись облака, но в
долине было совсем тихо. Теперь ветер налетал порывами, полный злобного
коварства. В лицо Алана летели брызги. Впереди, во мраке, замелькали белые
гребни. Плыть становилось все труднее, надутые бурдюки только мешали, и Алан
с тревогой окликнул Анджелу.
-- Я ничего, -- отозвалась она, перекрикивая шум ветра и дождя.
-- Бери левее, к самому обрыву, там будет тише.
Он надеялся, что там будет тише. Там должно было быть тише. Но пока он
не замечал никакой разницы. Озеро, все исчерченное пенными полосами,
закипало, словно черный котел ведьмы.
-- Как страшно! -- задыхаясь, пробормотала Анджела, которая плыла
теперь совсем рядом с ним. -- Около тебя мне легче, а будь я одна, я бы
насмерть перепугалась.
Алан был рад, что его присутствие ободряет Анджелу. Хорошо, что она не
догадывается, как устал и как боится он сам. Правда, ему не в первый раз
грозила опасность утонуть. Дважды он едва успевал выбраться из разлившихся
йоркширских речек, а один раз, нырнув в спокойные воды Кэм, чуть было не
остался на дне, запутавшись в водорослях. Но тогда ведь спасительный берег
был совсем близко!
-- Но мы ведь не можем утонуть, правда? -- спросила Анджела.
Да, утонуть они не могли, пока в привязанных к их поясам бурдюках
оставался воздух. Однако, если волнение разыграется всерьез, а у них не
хватит сил держать головы высоко над водой, они все равно захлебнутся. Он
ведь и так уже успел наглотаться воды. Если усталость возьмет верх, то на
заре по озеру будут плавать только их трупы. Для того чтобы стать
утопленником, вовсе не обязательно пойти на дно.
-- Поменьше открывай рот, -- грубо приказал он Анджеле.
Гром теперь удалялся и глухо рокотал среди дальних хребтов. Вой ветра
все чаще спадал. Из расступившихся туч выглянул месяц и осветил серую завесу
дождя, которая тут же рассеялась. Однако по озеру по-прежнему бежали
курчавые волны.
-- Я немножко устала, -- сказала Анджела тихо.
-- Плыви не останавливаясь, -- умоляюще настаивал Алан. -- Озеро сейчас
успокоится. Не торопись, но не останавливайся. Теперь уже близко.
Да-да, наверное, близко. Он снова разглядел вершину верхнего конца
озера. Теперь она загораживала все небо впереди. Значит, действительно
близко... Но разве можно правильно оценить расстояние, когда твои глаза у
самой воды?
Они плыли еще четверть часа. Ветер совсем стих, и волнение тоже почти
улеглось.
-- Слушай, -- сказал Алан. Из темноты доносился новый звук: журчание
бегущей по камням воды. Он почувствовал, что его усталым ногам приходится
преодолевать силу течения. -- Уже совсем близко, -- подбодрил он Анджелу.
-- Очень хорошо. Теперь я немножко отдохну и поплыву дальше.
Однако отдыхать было нельзя. Вода впадавшей в озеро речки была совсем
ледяной, и ее течение чувствовалось уже здесь. Если они перестанут плыть и
их затянет на стрежень, они будут отброшены далеко назад, потому что бурдюки
окажутся теперь только помехой. Анджела ни за что не проплывет еще раз такое
расстояние, да и он сам тоже.
-- Ты не смеешь останавливаться! Плыви! -- яростно приказал он. -- Ведь
иначе...
-- Прости, Алан, я не могу.
Алан знал, что она говорит правду. Его собственные руки и ноги словно
налились свинцом. Ему начинало казаться, что он плывет в полном рыцарском
вооружении. А течение даже за те несколько секунд, пока они
переговаривались, успело отнести их назад ярдов на пятнадцать.
Оставался только один выход. Алан расстегнул пояс, оттолкнул бурдюки и
повернул к Анджеле. Ему сразу стало легче плыть, и он словно обрел новые
силы. Жаль, что Анджелу нельзя освободить от бурдюков. Нет, он должен
вытащить на берег и ее, и Алексида.
-- Перевернись на спину! -- скомандовал он. -- Я тебя потащу.
Ему приходилось бороться отчаянно, потому что Анджела совсем обессилела
и не могла ему помочь. Речка вздулась от недавнего дождя, и течение тащило
его назад. Трижды он пытался нащупать дно, но тщетно. И только на четвертый
раз его нога уперлась в камень.
Две минуты спустя, насквозь мокрые, изнемогая от холода и усталости,
они упали ничком на шуршащую гальку в устье речки.
Глава восемнадцатая. ОБРАТНЫЙ ПУТЬ
Как ни странно, первой оправилась и предложила идти дальше Анджела.
Алану же хотелось только одного -- спать. Все его тело мучительно ныло.
Он так и остался бы лежать у воды, если бы Анджела его не растолкала.
-- Ты насмерть простудишься, -- уговаривала она. -- У тебя уже озноб.
Вставай и пойдем.
-- Куда же мы пойдем в такой темноте?
-- Уже начинает светать. А идти нам можно только вверх по речке.
Она была права. Другого пути, кроме этой каменистой расселины, отсюда
не было. А в сероватом свете зари они уже могли различать дорогу.
-- Только сперва поешь, -- сказала Анджела.
-- Хлеб, наверное, совсем размок. Ведь из сумок течет вода.
-- Нет, он цел. Я зашила его вместе с Алексидом.
Она распорола бурдюк и вытащила его содержимое.
-- И почему только я не догадалась уложить в него все наши вещи! -- со
вздохом продолжала девушка. -- Мы могли бы переодеться сейчас в сухое.
Правда, тогда пришлось бы очень долго зашивать шов.
-- Ничего, -- отозвался Алан, с удовольствием грызя хлебную корку. --
Скоро взойдет солнце, и мы согреемся...
Его била такая дрожь, что зуб на зуб не попадал, и Анджела посмотрела
на него с тревогой.
-- Тебя надо напоить чем-нибудь горячим и уложить в сухую постель.
Пойдем поищем какого-нибудь крова.
-- В этих-то горах? -- усмехнулся Алан. -- Нам еще повезет, если мы
хотя бы к вечеру доберемся до какого-нибудь жилья. Но в одном я с тобой
согласен -- чем скорее мы тронемся в путь, тем лучше.
-- Во всяком случае, -- торжествующе сказала Анджела, высоко подняв
рукопись, -- это обратный путь.
Однако Алан, который, спотыкаясь, брел за ней по расселине, никак не
мог поверить, что поручение, которое он получил в Кембридже столько месяцев
назад, теперь, наконец, выполнено. Они отыскали Варну, они добыли комедию
Алексида, и теперь остается только вернуться с ней в Венецию. Сколько раз он
мечтал об этой минуте! Каким счастьем, думал он, переполнится его сердце! Но
теперь, когда она настала, он чувствовал только, что у него отчаянно болит
голова, а мокрая одежда противно липнет к телу.
Зато Анджела была во власти радостного возбуждения. Она удивительно
быстро оправилась после плавания по озеру и теперь взбиралась по склону с
легкостью серны. Алан еле поспевал за ней, но гордость мешала ему попросить
ее идти помедленнее.
Взошло солнце, но лучи его не проникали в сумрачную расселину.
Оглядываясь, молодые люди видели теперь только самый уголок озера,
спокойного и синего под утренним небом. Еще немного, и этот уголок тоже
исчез за гребнем перевала.
-- Вот мы и простились с Варной, -- сказала Анджела.
-- И будем надеяться, что навсегда!
Теперь они простились и с речкой и пошли через нагорье по узенькой
тропке, которую заметила Анджела.
-- Ведь должна же она куда-то вести! -- заявила девушка.
Алан не стал спорить. Если она берет на себя обязанности проводника,
тем лучше. Они свободны, и этого с него довольно. Вот только если бы еще
можно было лечь и уснуть!
Солнце начинало припекать, и от их одежды поднимался пар. Анджела
распустила кудри по плечам, не опасаясь, что в этой горной глуши ее
кто-нибудь увидит. Алан брел за девушкой, с трудом переставляя ноги, и вдруг
заметил, что темная полоска у корней ее волос стала уже совсем широкой. Как
давно они уехали из Венеции!
Он с трудом поднял руку и провел ладонью по подбородку.
До сих пор ему достаточно было бриться раз в неделю -- он начал бриться
всего лишь год назад, да и то больше из мальчишеского самолюбия, чем по
необходимости. Но с тех пор, как он покинул дом Альда, бритва не касалась
его подбородка, и теперь его покрывала настоящая щетина.
Венеция! Дом Альда! Горячая вода, чистые простыни... Сейчас он готов
был отдать за них все сокровища мира. Когда еще ему вновь доведется вымыться
в горячей воде и лечь в чистую постель?
Голос Анджелы заставил его очнуться, и он с испугом понял, что уже
давно идет, словно в бреду, ничего не замечая вокруг.
-- Впереди перевал, -- сказала Анджела. -- Пожалуй, эта тропинка и в
самом деле куда-то ведет.
-- А... э... Извини. Я, наверное, спал на ходу.
-- Вот именно, -- заметила Анджела с упреком. Взглянув туда, куда
указывал ее палец, Алан увидел глубокую зазубрину в стене гор, преграждавших
им путь на север.
-- Может быть, отдохнем несколько минут? -- робко сказал он.
-- Нет, уж лучше пойдем дальше. -- И Анджела засмеялась. -- Ты ведь не
дал мне отдохнуть на озере.
-- И правильно, что не дал, -- ворчал он себе под нос, устало плетясь
за ней.
Но ведь тогда им грозила смерть, а теперь совсем другое дело. Ей-то
хорошо! Шагает как ни в чем не бывало. А он совсем болен.
-- Ну ладно, -- буркнул он. -- До твоего перевала я дойду, но дальше ни
шагу не сделаю, пока не отдохну хорошенько.
Никогда еще он не испытывал к Анджеле такой жгучей ненависти, как в эту
минуту.
До перевала они шли полчаса, но Алану они показались целым днем. К тому
же сбылись и его мрачные предсказания: местность, которую они увидели с
перевала, ничем не отличалась от той, которая лежала за их спиной, -- точно
такое же голое холмистое нагорье. Алан решительно опустился на землю,
разложил сушиться на соседнем камне свою куртку и рубаху и наотрез отказался
сделать еще хоть шаг.
-- Ну пройдем чуть-чуть дальше, -- умоляла Анджела.
-- Нет, я сначала отдохну. Да и куда торопиться?
-- По-моему, вон там хижина.
-- Чепуха! Откуда в этой глуши возьмется хижина?
-- Но послушай, неужели ты не слышишь, как звенят овечьи колокольчики?
-- У меня в ушах не только колокольчики звенят, а и лютни, и вино,
льющееся в стакан, и...
-- Да нет, это же правда! -- не сдавалась Анджела. -- И колокольчики
звенят, и вон там из оврага поднимается дым. Погляди! Вон она -- хижина.
Она схватила Алана за плечо, но его голова тяжело упала на грудь.
-- Оставь меня в покое, -- с досадой проворчал он. -- Неужели ты не
видишь, что я болен?
-- Конечно, вижу, -- совсем другим тоном ответила Анджела. -- Уже давно
вижу. Прости, что я заставляла тебя идти, но ведь если бы ты потерял
сознание, у меня не хватило бы сил тебя тащить.
Алан с трудом поднялся на ноги, не забыв, однако, подобрать свою
одежду.
-- Хорошо, попробую, -- сказал он, стуча зубами.
Все дальнейшее происходило словно во сне. Он смутно вспоминал, как
Анджела помогала ему спускаться по тропе. Он помнил, что на них, рыча,
бросились две собаки -- рыжая и черная с белыми пятнами, и Анджела пыталась
отогнать их камнями, только у нее ничего не получалось. Он помнил темный
вход в хижину и добродушное испуганное лицо старого пастуха, все исчерченное
глубокими морщинами, с белоснежными кустиками бровей.
А потом он уже ничего не помнил, потому что три дня пролежал без
сознания в лихорадке.
... -- Как ты себя чувствуешь, Алан?
В хижине было темно и пахло псиной. Он видел только силуэт склонявшейся
над ним Анджелы, но очень обрадовался, услышав ее голос.
-- Очень есть хочется, -- ответил он, тщетно пытаясь сесть на постели и
удивляясь своей слабости.
-- Я так и думала. Вот выпей молока. Оно, правда, слишком уж жирное. Но
ведь это козье молоко, а коров здесь нет.
Пальцы Алана сомкнулись вокруг деревянной чашки. Он с жадностью
принялся пить горячее молоко.
-- А кто тут живет? -- шепнул он. За последние два месяца он привык
остерегаться любых незнакомых людей. -- А ру... она цела?
-- Конечно, -- успокоила его Анджела. -- А здесь живет только старик
пастух. Он объяснил мне, что проводит здесь по нескольку недель подряд, не
видя ни одной живой души.
-- А что это за человек?
-- Немножечко полоумный, -- ответила Анджела и добавила весело: --
Наверное, и я бы помешалась, если бы мне пришлось столько времени проводить
в одиночестве среди этих диких гор. Но он очень добрый старик. Правда,
ухаживать за больными он не умеет и, глядя на тебя, только всплескивал
руками да что-то бормотал. Так что твоей сиделкой пришлось быть мне. Но зато
он щедро делился со мной своими припасами.
-- А какими? -- с интересом спросил Алан, отдавая ей пустую чашку.
-- Особых деликатесов здесь, конечно, нет. Козье молоко и сыр, да еще
он печет лепешки. Только в них уж очень много золы попадает.
-- Ну, зола -- это ничего... А мяса у него нет?
-- Насколько я поняла, он режет козлят и ягнят только в крайнем случае.
Вчера он угощал меня кроликом, которого поймал в ловушку. Но теперь, раз ты
очнулся, я непременно уговорю его зарезать ягненка.
-- Мы ведь ему заплатим.
Анджела засмеялась.
-- Уж не знаю, видел ли он когда-нибудь деньги. Мне кажется, в здешних
местах они не в ходу.
-- Ну, так отблагодари его чем-нибудь другим, -- не отступал Алан. --
Предложи ему постирать или починить его одежду.
-- Вряд ли его и это прельстит. А кроме того, я ведь тут Анджело -- не
забывай. Но будь спокоен, я что-нибудь придумаю, когда он вернется.
И только когда пастух, наконец, вернулся, Алан понял, что, сам того не
зная, довольно горько пошутил. Одежда на высохшем теле старика уже давно
превратилась в жалкие лохмотья, и достаточно было одного взгляда, чтобы
понять, что и одежда, и тело, которое она прикрывала, соприкасается с водой,
только когда идет дождь или валит снег.
Однако Анджела, которая умела добиваться своего, преуспела и на этот
раз. За ужином они ели барашка, тушенного в горшке вместе с душистыми
травами, собранными возле хижины на холме.
-- Наверное, ты очень скучала эти три дня, -- сказал Алан виновато.
После ужина он почувствовал себя совсем хорошо, хотя по-прежнему был слаб.
-- Почему ты это вообразил? -- поддразнила его Анджела. -- Конечно, я
была лишена удовольствия беседовать с тобой, но зато меня развлекал гораздо
более остроумный молодой человек.
-- Молодой человек? -- с недоумением сказал Алан. -- Но ведь ты же
сказала...
-- Ну, пожалуй, теперь он не так уж молод. Ведь ему не меньше двух
тысяч лет. Но мне кажется, он был немногим старше тебя в те дни, когда писал
"Овода".
-- Ах, так ты, значит, читала Алексида!
-- Разумеется.
-- Завидую! Ты первая прочла эту комедию после стольких веков.
-- Вторым будешь ты, Алан. Завтра утром я усажу тебя на солнышке перед
хижиной и почитаю тебе.
Она сдержала слово. Они провели в хижине еще несколько дней, пока Алан
набирался сил перед дорогой, и за это время успели прочесть комедию не
меньше десяти раз.
И она действительно была хороша. Остроумные шутки, заставлявшие
вспомнить лучшие произведения Аристофана, перемежались строфами хора,
проникнутыми удивительно тонкой красотой.
"Оводом", как они и ожидали, оказался философ Сократ, ибо так его
прозвали в Афинах. Но если великий Аристофан в своей комедии "Облака",
написанной, очевидно, несколько раньше, нападал на Сократа и высмеивал
науку, Алексид написал эту комедию, чтобы защитить своего любимого учителя.
-- Жаль, что мы никогда не сможем с ним познакомиться, -- сказал Алан
грустно. -- Видишь ли, Алексид был одним из нас.
-- Не понимаю.
-- Он вел тот же самый бой во имя знания против невежества, во имя
новых идей против старинных предрассудков и суеверий.
-- Это замечательное произведение. Ради него стоило перенести все, что
мы перенесли.
Когда они покинули хижину, они говорили и думали только о комедии. Они
цитировали ее с утра до ночи и, чтобы скрасить скучную дорогу, нередко
начинали декламировать подряд все понравившиеся им сцены. Два дня спустя они
миновали перевал и вышли на большую константинопольскую дорогу.
Глава девятнадцатая. КОГТИ ЯСТРЕБА
-- Я узнала, что в этом городке сейчас остановился Винченте Чентано, --
сказала Анджела. -- Он возвращается через Рагузу в Венецию.
-- А кто такой этот Винченте Чентано?
-- Почтенный венецианский купец. Я слышала о нем от дяди Альда. С ним
много слуг, и все они хорошо вооружены. Попросим, чтобы он позволил нам
ехать с ним?
Алан охотно согласился на этот план. С него было довольно дорожных
приключений.
-- А вдруг тебя узнают? -- спохватился он. -- Если же ты поедешь, как
синьорина д'Азола, слуги могут проболтаться. А Морелли, наверное, начеку. Он
же прекрасно понимает, что рано или поздно мы поедем обратно, и следит за
дорогой, особенно около Рагузы.
-- Мессер Чентано меня не знает. Я поеду в мужской одежде, и никто
ничего не заподозрит.
В конце концов, сочинив довольно правдоподобную историю, они
отправились в лучшую здешнюю гостиницу, где остановился купец.
Анджела стала теперь Александром, школяром с греческих островов,
желающим найти работу в Италии. Белокурый Алан не мог бы выдать себя за
грека и превратился в Алариха, странствующего печатника из Страсбурга.
Мессер Чентано сразу же согласился принять их под свое покровительство,
зная, что его ученые друзья в Венеции всегда рады новым искусным и обученным
помощникам. Он сделал это тем более охотно, что у молодых людей оставалось
еще достаточно денег, чтобы платить за еду и кров.
Сами же они рассудили, что такому большому отряду не страшны ни
разбойники, ни янычары, а соглядатаи Морелли скорее выследят их, если они
будут путешествовать вдвоем. К тому же даже если им не повезет и их узнают,
Морелли не посмеет напасть на них, пока они будут ехать с купцом.
Мессер Чентано был частым гостем в здешних местах. Он знал все лучшие
гостиницы, и всюду его принимали с большим уважением. Для своих новых
спутников он любезно купил еще двух лошадей, зная, что сможет выгодно их
продать в Рагузе вместе со своими собственными.
Теперь, когда Алан ложился спать, подушкой ему служила комедия
Алексида. Анджела зашила рукопись в подкладку его дорожной сумки -- к тому
времени они уже знали комедию почти наизусть и могли больше в нее не
заглядывать. Если бы Алана заставили вытряхнуть из сумки все вещи и даже
вывернуть ее наизнанку, рукопись все равно не нашли бы. Только старательно
ощупав пустую сумку, взвесив ее на руке, можно было догадаться, что она там.
Они теперь все время были на людях. Как обычно, путешественники спали
по пять-шесть человек в комнате, но почти всегда это были только слуги
Чентано, и их присутствие скорее могло послужить защитой от опасности.
-- Ив конце-то концов, -- заявила Анджела, -- стоит ли так бояться
дряхлого Ястреба? Ведь он -- изгнанник, хоть и герцог, и у него нет тайной
полиции, как, скажем, у Венецианской республики, которая повсюду рассылает
своих шпионов. Вовсе незачем подозревать каждого встречного в том, что он
состоит на жаловании у герцога.
-- Ну хорошо, -- усмехнулся Алан. -- Я постараюсь быть поспокойнее. Но
все равно мне хотелось бы как можно скорее добраться до дома твоего дяди.
-- И мне тоже!
Вскоре Алану пришлось пожалеть, что он решил выдать себя за немца.
Конечно, оставаться англичанином он не мог -- до Морелли наверняка дошел бы
слух о путнике-англичанине. Однако ему следовало бы стать, например,
датчанином: тогда его труднее было бы уличить в незнании "родного" языка. А
теперь, хоть он и не встретив настоящего немца, все же как-то вечером с ним
заговорил по-немецки швейцарец, направлявшийся в Константинополь. Заметив
недоумение Алана, швейцарец перешел на латынь, и он сконфуженно, но с
некоторым облегчением сказал:
-- Прошу прощения. Я не сразу тебя понял.
-- Но ведь мне сказали, что ты немец.
-- Да-да. Но как тебе, должно быть, известно, в различных местностях у
нас говорят по-разному.
-- Это правда, -- сам того не зная, пришел ему на выручку добродушный
Чентано и рассказал длинную и довольно глупую историю о двух немцах -- с
севера и с юга, которым пришлось объясняться знаками.
Об этом происшествии все как будто сразу забыли, но тем не менее Алан
горько жалел, что не выбрал себе более редкой национальности, которая точно
так же подошла бы к его внешности северянина.
Когда до Рагузы оставался только день пути, они остановились на ночлег
в городке, где была большая ярмарка. Все гостиницы были переполнены, но
Чентано тем не менее удалось, как обычно, найти хорошие комнаты для своих
спутников.
-- Хотя спать нам сегодня все равно не дадут, -- заявил он с веселым
смешком. -- Они тут будут праздновать до самой зари.
-- Да и нам не мешает попраздновать, -- заметил его старший приказчик.
-- Ведь завтра мы будем уже ночевать на корабле, плывущем в Венецию.
-- И то правда. К тому же поездка была на редкость удачной. Нам есть
что отпраздновать. Мы и повеселимся.
И они повеселились.
Да и как было удержаться, когда все жители городка и все приезжие пили,
пели и плясали! Алан понимал, что ему не удастся просидеть весь вечер,
охраняя драгоценную сумку, и он с большой неохотой распорол аккуратный шов,
вытащил рукопись и спрятал ее за пазухой. Во всяком случае, он все время
ощущал, что она тут, на его груди, а когда он пошел танцевать, она легонько
подпрыгивала, но пышные складки куртки надежно скрывали ее от любопытных
взглядов, а туго затянутый пояс не давал ей выпасть.
Анджела знала, где он спрятал книгу, и не отходила от него ни на шаг.
Хотя она и посмеивалась над его опасениями, ей тоже не хотелось лишиться
драгоценной рукописи, да еще когда путешествие близилось к концу.
И все-таки было очень приятно после долгих дней тревог и тяжких
испытаний беззаботно веселиться и пировать.
-- Ведь и у нас есть что отпраздновать! -- шепнула Анджела с
многозначительным видом.
И они танцевали, пели, ели и пили среди шумной веселой толпы,
заполнившей не только гостиницу, но и обширный двор позади нее.
-- Только, -- напомнил Алан, -- мы должны беречься...
-- Ш-ш-ш!
-- И не напиться допьяна, -- со смехом договорил Алан.
Это предупреждение было не лишним, потому что вино лилось рекой и по
случаю праздника его пили неразбавленным. Каждый желал выпить за здоровье
всех остальных по очереди. Незнакомые люди совали кружки в руки соседей или
наливали вино в опустевшую кружку, и отказ осушить ее до дна считался
смертельной обидой.
Алан и Анджела старались пить как можно меньше и, ссылаясь на свою
молодость, обязательно разбавляли вино водой. К несчастью, это показалось
забавным окружавшим их гулякам, и те с новым усердием принялись угощать
молодых людей.
-- Эти мальчишки что-то уж слишком степенны! -- кричал один.
А другой тут же откликался:
-- Ну-ка, выпей, синьор студент! Доброе вино развяжет тебе язык, и мы
послушаем, как ты там изъясняешься по-гречески!
Конечно, угощение им предлагали от чистого сердца, но они предпочли бы
обойтись без него. Алан, как и большинство английских юношей, редко пил
что-нибудь крепче домашнего пива и еще не привык к вину. Анджела, правда,
как это. было принято в Италии, с детства пила вино, разбавленное водой,, но
дом Альда отличался бережливостью, и даже взрослые там редко пробовали такие
крепкие вина, какими теперь ее непрерывно потчевали.
-- Вот ужас! -- хихикнув, шепнула Анджела на ухо Алану. И он, решив,
что хмель ударил ей в голову, бросил на нее грозный взгляд.
-- Нет, не бойся, я не пьяна, -- добавила девушка невозмутимо.
-- Ну, не знаю, -- возразил Алан. -- Я видел, сколько раз наполнялась
твоя кружка.
-- Так, значит, ты не видел, как она опорожнялась! -- И Анджела
показала глазами на лимонное деревце в темном углу двора. -- Наверное, у
этих лимонов, когда они созреют, сок будет совсем хмельным.
Он чуть было не сказал "умница девочка!", но вовремя спохватился и
торжественно произнес:
-- Друг Александр, это ты превосходно придумал!
После чего он не преминул последовать примеру девушки, и на корни
деревца пролилось еще много вина, которым их угощали непрошеные друзья.
Они, конечно, могли бы выйти на улицу, но это их не спасло бы -- весь
городок веселился, на площадях танцевали и повсюду горели костры, на которых
жарились целиком бараньи туши. Притвориться усталыми и лечь спать также не
имело смысла: собутыльники, которым они так полюбились, несомненно, вытащили
бы их даже из постелей.
Впрочем, найдя способ не пьянеть, Алан и не хотел уходить: рукопись
была в полной безопасности под его курткой, и он все время ощущал
прикосновение ее переплета. Анджела вела себя разумно, почти не пила и была
так же трезва, как он сам.
Раздвинув толпу, к ним подошел улыбающийся Чентано.
-- Твой приятель разыскал тебя? -- спросил он Алана.
-- Какой приятель? -- удивился Алан, так как Анджела по-прежнему была
около него.
-- А может, и не приятель, -- рассеянно ответил купец. -- Просто он
расспрашивал про тебя слугу в гостинице, а слуга спросил меня.
-- Что он говорил?
-- Хотел узнать, не едет ли со мной молодой немец, по имени Аларих. Сам
я его не видел, но, кажется, это был венецианец. Ну, если ты ему нужен, так
он тебя разыщет.
-- Да, -- с горечью сказал Алан, -- если я ему нужен, ой меня разыщет.
Чентано отошел, и Алан повернулся к девушке.
-- Мне это не нравится.
-- Неужели... неужели это сообщник Чезаре?
-- А кто же еще?
-- Но каким образом? Я хочу сказать -- как...
-- Швейцарец мог рассказать.
-- Про что?
-- Про то, как он встретил странного немца, -- угрюмо объяснил Алан. --
Белобрысого, но не знающего по-немецки ни словечка.
-- Что же нам делать?
-- Ничего. Только быть еще осторожнее. Вновь пускаться в путь вдвоем не
имеет смысла. Мы уже этого попробовали. Лучше остаться с Чентано. Как ты
думаешь, ему можно довериться?
-- Конечно, -- кивнула она.
-- Тогда утром мы скажем ему, что нам грозит опасность. Можно будет
даже признаться, что мы везем Альду ценную книгу. Мне не хотелось бы и на
минуту расставаться с Алексидом, но в железном сундуке Чентано он будет в
большей безопасности.
-- Может быть, поговорим с ним сейчас же?
-- В самый разгар веселья? Да к тому же он не слишком трезв. Ну ничего,
эту ночь я спать не буду.
-- Я могу посторожить половину ночи, -- заявила Анджела. -- Дай слово,
что разбудишь меня.
-- Хорошо, -- обрадовано согласился Алан. Он понимал, что после такого
вечера не заснуть будет трудно, однако следовало принять меры
предосторожности -- опасность опять стала грозной.
Тут их разговор был прерван. Во двор ворвалась еще одна шумная
компания, и веселье разгорелось с новой силой.
Дюжий крестьянин, щеголявший серебряной цепью и алым кушаком,
взгромоздился на бочку и принялся распоряжаться.
-- А ну! -- заревел он, словно довольный бык. -- Всех угощаю, всех до
единого!
Тут уж не помогло бы и лимонное деревце. Алан с Анджелой хотели было
тихонько ускользнуть в дом, но к ним подскочил неизвестно откуда взявшийся
хохочущий человечек с длинными серьгами и с флягой в руке. Алан твердо решил
больше не пить, но человечек ничего и слушать не хотел.
-- Лучше соглашайся, -- шепнула Анджела. -- Не то вспыхнет ссора. Ты
ведь знаешь, какие они тут все гордые!
Да, это он знал. И понимал также, что ссора им совсем ни к чему. Кто-то
вообразит себя оскорбленным, удар -- и начнется общая свалка. А уж слуги
Ястреба не преминут ею воспользоваться -- если, конечно, они тут, в толпе.
Однако он сделал еще одну попытку.
-- Мы просим извинить нас, -- сказал он вежливо. -- Мы с моим другом
пьем только разбавленное вино, а как ты сам видишь, кувшин пуст.
-- Это не помешает вам утолить жажду, -- ответил человечек. -- Найдутся
и другие кувшины, а уж воды хватит, можешь не тревожиться. Ее не слишком-то
пьют сегодня.
Он оглянулся и, смеясь, кликнул слугу. Тот принес из гостиницы кувшин с
водой, и человечек с глубоким поклоном протянул его Алану.
-- Разбавляйте на свой вкус, молодые люди. Он налил себе вина из той же
фляги и выпил. И только тогда осторожный Алан пригубил свою кружку.
На следующее утро Анджела села на постели, зевая и протирая глаза.
-- А-у-а! До чего я устала! Послушай, ты же обещал разбудить меня ночью
и не разбудил. Это нечестно!
-- Что?! -- Алан мгновенно проснулся и, спрыгнув с постели, бросился к
своей сумке.
-- Значит, ты заснул! -- сердито сказала Анджела.
-- Да, кажется... Но ничего страшного не произошло -- она тут.
Однако, еще не вытащив ее из сумки, он уже понял, что его пальцы
сжимают не Алексида, а совсем другую книгу, более толстую и тяжелую.
Глава двадцатая. СНОВА В ВЕНЕЦИИ
-- Значит, в ваше вино подсыпали снотворного зелья? -- негромко спросил
Альд, выслушав их рассказ.
-- Не в вино, дядюшка, а в воду, -- поправила Анджела.
-- Это было ловко подстроено. И Алексид теперь заперт в библиотеке
герцога Молфетты?
-- Наверное, -- грустно сказал Алан.
-- Ну, не надо унывать! -- воскликнул книгопечатник, хотя ему и не
удалось при этом совсем скрыть собственное горькое разочарование. -- Вы
вернулись целыми и невредимыми -- твои родители совсем извелись от тревоги,
Анджела, хоть я и говорил им, что в тебе даже не девять жизней, как в кошке,
а все двадцать. Ведь, в конце концов, жизнь все-таки важнее литературы.
На несколько минут в комнате воцарилось молчание. За открытым окном
приветливо шумела Венеция, плескалась в канале вода, вдалеке перекликались
гондольеры, ворковали голуби.
-- Боюсь, мы бессильны, -- снова заговорил Альд. -- Вы не сумеете
доказать, что рукопись у вас украли именно слуги герцога. Да к тому же с
точки зрения закона она и не была вашей, так как вы тайно похитили ее из
Варнского монастыря.
-- И правильно сделали! -- горячо заявила Анджела.
-- Не спорю, дорогая моя. Вы сделали то, что следовало сделать, --
другого выхода у вас не было. Однако ты видишь, что мы не можем обратиться в
суд. Впрочем, меня заботит не то, кому принадлежит рукопись. Я ведь хотел
только одного -- напечатать ее. А теперь на это нет ни малейшей надежды.
Герцог -- заклятый враг книгопечатания и бывает счастлив только тогда, когда
ему удается раздобыть рукопись, второго экземпляра которой нет ни у кого в
мире.
-- Его следовало бы прозвать не Ястребом, а Собакой на сене, -- вспылил
Алан.
-- Ну, кем бы он ни был, -- сказала вдруг Анджела, -- скоро его ждет
неприятная неожиданность.
Альд с беспокойством посмотрел на нее: когда Анджела говорила этим
решительным тоном, ее родные всегда пугались.
-- Надеюсь, дорогая, что ты не сделаешь никакой глупости. Какую,
собственно, неприятную неожиданность ты имеешь в виду?
-- Ты все равно напечатаешь "Овода".
Они уставились на нее в полной растерянности. Первым обрел дар речи
Альд.
-- Каким образом? Герцог ни за что не разрешит.
-- Обойдемся без его разрешения.
Альд печально покачал головой и сказал ласково:
-- Боюсь, ты еще не оправилась от этой страшной поездки. Вот выспись
хорошенько, и тогда...
-- Нет, я не помешалась, -- перебила его Анджела. -- Я понимаю, что
говорю.
-- В таком случае помешался я. По вашим же собственным словам выходит,
что единственная сохранившаяся рукопись комедии попала в руки герцога. И,
следовательно, Алексида больше не существует.
-- Вовсе нет, дядюшка, он существует.
-- Тогда, во имя всего святого, где он?
Анджела ответила не сразу, наслаждаясь его недоумением.
Потом она ликующе засмеялась и объяснила план, который ей самой только
что пришел в голову.
-- Алексид живет в моей памяти и в памяти Алана. Мы с ним знаем комедию
наизусть.
-- Пожалуй, действительно знаем! -- Алан был потрясен этой мыслью. --
Ведь там, в горах, нам нечего было делать, и мы...
-- Конечно, знаем! -- Сияя от радости, Анджела бросилась к двери и
распахнула ее. -- Дядюшка, можно я позову самых быстрых твоих переписчиков?
Мы успеем продиктовать им первые сцены еще до ужина.
Анджела оказалась права, и дело у них спорилось. Стихи Алексида были
удивительно легкими и выразительными, так что стоило прочесть строку, и она
прочно врезалась в память. Комедия была не очень длинной, как и большинство
афинских комедий, -- каких-нибудь полторы тысячи строк: во время
представления к ним добавлялись еще музыка, танцы и пантомима. Как правило,
действие разыгрывалось между двумя, реже тремя персонажами, и плавность
диалога не нарушалась.
Через полтора дня были уже закончены два аккуратных экземпляра "Овода"
-- за это время они, кроме того, успели обсудить все сомнительные места.
Кое-где Альд, большой знаток греческого языка и литературы, исправил
возможные погрешности их памяти, но, когда работа была завершена, ни
Анджела, ни Алан не сомневались, что записанный текст почти ничем не
отличается от того, который они читали в Далмации.
Было решено хранить все в строжайшей тайне, пока комедия не будет
напечатана. Альд под благовидным предлогом пригласил к себе домой трех своих
ученых друзей, членов основанной им академии, и дал им прочесть список. Все
трое пришли в восторг. Сомневаться не приходилось: долгие поиски принесли
достойные плоды. Из темниц Варны было спасено подлинное сокровище мировой
литературы.
-- Меня смущает только одно... -- сказал Альд.
-- Что именно? -- с тревогой посмотрел на него Алан. -- Ведь герцог не
может помешать тебе напечатать Алексида!
-- Нет. Но это может сделать цензор республики.
-- Я же объясняла тебе, -- вмешалась Анджела. -- У нас в Венеции есть
цензор греческих книг, который следит, чтобы книгопечатни не выпускали
подделок и не искажали текста.
-- И без его разрешения я не имею права опубликовывать Алексида.
-- Но мы его подучим, -- весело сказала Анджела, заметив тревогу на
лице Алана. -- Ведь должность цензора греческих книг занимает Марк Мусур --
первый дядин помощник и близкий друг всей нашей семьи.
-- Прекрасно! -- с облегчением сказал Алан. -- Значит, все будет
хорошо.
-- К сожалению, Марк сейчас в Риме, -- заметил Альд. -- Боюсь, нам
придется протомиться в неизвестности не меньше недели.
-- Ничего, -- возразила Анджела. -- Марк, конечно, поверит нам на слово
-- он ведь знает меня с пеленок! -- Она лукаво усмехнулась. -- А если он
вдруг заупрямится и начнет говорить про свой долг, я уж знаю, как к нему
подольститься.
-- В этом-то я не сомневаюсь, -- согласился Альд. -- Но как бы то ни
было, я пока приготовлю набор, чтобы комедию можно было сразу напечатать,
едва Марк вернется и даст нам разрешение.
Однако они ошиблись.
На этот раз и Анджела переоценила свои силы.
Они сидели вчетвером в кабинете книгопечатника -- Альд, Марк Мусур и
Алан с Анджелой. Критянин смотрел на них грустно, но с твердой решимостью.
-- Не настаивай больше, синьорина, прошу тебя. Мне очень тяжело
отказывать вам. Ведь твой дядя столько лет был мне заботливым и щедрым
другом...
-- Пусть это тебя не тревожит, -- спокойно перебил его Альд. -- Забудь
пока про нашу дружбу -- она останется прежней, Марк, какое бы решение ты
сегодня ни принял. Ты должен поступать так, как велят тебе долг и совесть.
Критянин благодарно наклонил голову.
-- Мне приходится представить себе, что я сказал бы, если бы ко мне
явились трое неизвестных людей и рассказали бы эту историю -- историю о
необыкновенных приключениях...
-- Пусть необыкновенных, но ведь возможных? -- перебила его неукротимая
Анджела.
-- Да, возможных, -- согласился он. -- Некоторые редкие рукописи были
найдены именно таким образом. И затерянный в глуши монастырь -- самое
вероятное место для подобных открытий. Хорошо известно и то, что герцог
Молфетта не слишком щепетилен в выборе средств для пополнения своей
библиотеки. Ну, а пираты и турки... -- Он пожал плечами. -- Любой человек,
путешествующий в наши неспокойные дни по Восточной Европе, должен ждать
подобных встреч. Я, конечно, верю каждому вашему слову. Но не знай я вас, я
все же усомнился бы.
Он был прав, и им оставалось только это признать.
-- Поставьте себя на мое место, -- умоляюще сказал Мусур. -- На место
венецианского цензора греческих книг. Вам рассказывают эту историю. Вы
спрашиваете: "Где же рукопись?" А вам отвечают: "Мы не можем предъявить
рукопись, она таинственно исчезла, но мы восстановили комедию по памяти". --
Он грустно улыбнулся. -- Сейчас греческие книги пользуются таким спросом по
всей Европе, что в ход пошли подделки. Долг цензора -- защищать читателей от
подобных мошенников, а также от небрежности переписчиков, искажений текста
при наборе... и ошибок памяти.
-- И это правильно, -- с горечью сказал Альд. -- Иначе Европа была бы
уже наводнена скверными греческими книгами, и мы не могли бы отличить
подделки от подлинника.
-- Но послушай же! -- Анджела чуть не плакала от злости. -- Ведь ты
знаешь, что мы не мошенники, ты знаешь, какая у меня хорошая память, и ты
знаешь дядю Альда. Неужели он согласился бы принять участие в подделке?
Посуди сам -- ты ведь так долго работал у него.
-- В том-то и беда, синьорина Анджела.
-- Я не понимаю.
-- Все скажут, что я сделал поблажку своему нанимателю. А это тоже не
так уж приятно.
Алан в первый раз вмешался в разговор:
-- А нельзя ли сохранить эти обстоятельства в тайне?
-- О нет! Публикация неизвестной греческой комедии вызовет огромный
интерес. Все ученые Европы захотят узнать, где и когда ее нашли. Они
потребуют предъявить рукопись оригинала, и наше объяснение их не
удовлетворит.
Альд тяжело вздохнул и поднялся на ноги, давая понять, что разговор
окончен.
-- Ты прав, -- сказал он. -- Я теперь вижу, что это невозможно. Пойдут
сплетни, и твое и мое доброе имя будет запачкано.
Анджела все-таки не заплакала. Наоборот, в ее глазах вновь загорелась
решимость.
-- Ну что ж! -- воскликнула она. -- Остается одно.
-- А именно, моя дорогая?
-- Я сама поговорю с Ястребом.
-- Это бесполезно, Анджела. Ты только зря потеряешь время.
-- Сначала выслушай, что я придумала.
Разумеется, им не грозила никакая опасность. Алан и Анджела вновь и
вновь повторяли это друг другу в течение тех нескольких дней, пока они
ожидали, чтобы печатники и переплетчики (поклявшиеся свято хранить тайну)
закончили, наконец, свою работу. Герцог Молфетта не посмеет и пальцем
тронуть дочь почтенного гражданина венецианской республики, которая среди
бела дня открыто придет к нему. Да и зачем ему это может понадобиться? Он
ведь торжествует победу, добившись своего: единственный сохранившийся в мире
экземпляр комедии Алексида надежно заперт в его библиотеке.
-- К тому же, -- заключила Анджела, -- Ястреб все-таки человек
благородный -- по нынешним итальянским понятиям.
Но несмотря на все эти рассуждения, поднимаясь вслед за ней по
мраморным ступеням к дверям, из которых в вечер карнавала ему удалось
вырваться лишь с таким трудом, Алан ощутил невольный трепет. Что ж, тогда он
все-таки заставил герцога уступить. Пусть Анджела попробует добиться того
же.
Они назвали свои имена, и вскоре слуга, вернувшись в великолепную
прихожую, сказал, что его светлость готов их принять. И снова Алан
вздрогнул, когда слуга повел их по длинным галереям, которые он помнил столь
живо. Его рука невольно легла на эфес шпаги.
Он был в новом костюме и при шпаге -- по ходатайству Альда городские
власти дали ему разрешение носить оружие. Анджела была блистательна. В
парчовом платье с зеленой отделкой она плыла по мраморному полу, словно
принцесса. Теперь никто не догадался бы, что эти золотисто-рыжие волосы от
природы были черными, но, к большой досаде девушки, с ее лица еще не сошел
немодный загар, напоминавший об их путешествии.
Ястреб сидел все в том же кресле с высокой спинкой. Как и в прошлый
раз, он не сразу прервал молчание. Алану даже показалось, что старик сидит
тут в этой позе с тех самых пор, как они расстались. На нем был тот же
костюм из коричневого бархата, а унизанные перстнями белые пальцы играли с
тем же драгоценным медальоном.
И только увидев за спиной герцога Чезаре Морелли, угрюмо и тревожно
посматривавшего на них, Алан избавился от о той иллюзии.
-- Ну? -- как всегда вкрадчиво спросил, наконец, герцог. -- Ваше
посещение -- для меня большая честь, но, признаюсь, я не догадываюсь о его
цели.
-- Я принесла подарок твоей светлости, -- любезно сказала Анджела.
-- Рад это слышать. Я опасался, что услышу просьбу, на которую с
величайшим сожалением должен был бы ответить отказом.
Холодные глаза герцога смотрели на них с подозрением. Чезаре
подобрался, словно кот, готовящийся к прыжку, и, скользнув вокруг стола,
встал рядом с Анджелой.
Алан чуть не засмеялся. Уж не опасаются ли они отравленных кинжалов?
Ну, то, что их ждет, покажется им ненамного приятнее. Он протянул Анджеле
небольшой предмет, завернутый в шелк, и она положила сверток на стол перед
герцогом.
-- В знак уважения от моего дяди и моего отца, -- сказала она с легкой
улыбкой и, изящно поклонившись, отступила на шаг. -- Хотя ты и гнушаешься
плодами их трудов, быть может, твоя светлость соблаговолит принять этот
образчик их искусства.
Герцог развернул шелк и зло сощурился при виде новенькой книги,
аккуратно переплетенной в телячью кожу. Он открыл ее, взглянул на титульный
лист и испустил прерывистый вздох: заголовок над дельфином и якорем Альда
гласил:
"Овод", комедия Алексида".
Наверное, герцог побледнел бы, но его лицо и так всегда было
мраморно-бледным. Выражение его глаз тоже не изменилось, и только на виске,
словно голубая молния, задергалась жилка, а голос стал глухим от ярости,
когда он сказал:
-- Как ты это объяснишь, Чезаре?
Красивое лицо Морелли исказилось от ужаса и изумления. Он попытался
что-то ответить, но язык ему не повиновался. Герцог грозно ждал. Наконец
Чезаре пролепетал:
-- Это подделка! Я сказал твоей светлости правду... других экземпляров
рукописи не существует...
-- Лжец! -- Герцог говорил по-прежнему тихо, но это единственное слово
прозвучало как приговор.
Он начал перелистывать страницы книги, и хотя это длилось не больше
минуты, всем троим она показалась вечностью. Потом он снова заговорил:
-- Это слово в слово совпадает с тем экземпляром, который ты мне
доставил, поклявшись, что он -- единственный в мире.
-- Я... я не понимаю! Я...
-- Ты обманул мое доверие, -- неумолимо сказал герцог. -- Этого
достаточно.
-- Клянусь твоей светлости...
-- Ты больше у меня не служишь. Свою плату ты получил: как оказалось,
не по заслугам. Больше я тебя не желаю видеть.
Чезаре хотел было что-то сказать в свое оправдание, но, встретив взгляд
холодных глаз, понял, что это бесполезно, и покорно вышел из библиотеки.
Наступило молчание. Сдержанность герцога, его спокойный тон делали его гнев
еще более страшным.
"Не разразится ли буря сейчас?" -- подумал Алан. Удастся ли им добиться
того, ради чего они пришли сюда?
Герцог посмотрел на них и, к их большому изумлению, мрачно улыбнулся.
-- Итак, победа все-таки осталась за тобой, мессер Дрейтон.
-- Вернее будет сказать, что игра окончилась вничью. Ведь рукопись
находится у твоей светлости. Значит, лавры мы поделили пополам.
-- Это верно. -- Герцог пропустил между пальцами серебряную цепь и стал
вертеть медальон. -- Но как бы то ни было, тебе удалось провести Чезаре.
Умный противник нравится мне больше глупого слуги.
Анджела поспешила воспользоваться его последними словами.
-- Значит, ты не затаишь неприязни к нам?
-- Нет. Я попробую примириться с неизбежным, как подобает философу.
Он снова мрачно улыбнулся.
И тут Анджела решилась.
-- Я знаю, -- сказала она, -- что твоя светлость -- благородный человек
и истинный ценитель искусства и литературы.
Герцог слегка поклонился, словно благодаря ее за лестное мнение.
-- Тебе претит книгопечатание, но ведь невежество и искажения претят
тебе еще больше?
-- Разумеется.
-- Пока мы напечатали и переплели лишь несколько экземпляров этой
книги. Но ты не можешь помешать нам напечатать все издание.
-- Я хорошо это знаю, синьорина.
-- И я хочу обратиться к тебе с просьбой, в которой ты мне не откажешь,
если ты -- истинный любитель древней литературы и философии, а не тщеславный
собиратель редкостей. В нашей рукописи могут быть некоторые искажения. Если
их не исправить, эти ошибки попадут во все, университеты и библиотеки Европы
и будут подобны... подобны сорнякам в цветнике знания.
-- Ты очень красноречива, синьорина! Вот потому-то мне и не нравятся
печатные станки.
-- Но ведь комедия все равно будет напечатана! -- не моргнув глазом,
заверила его Анджела. -- И от тебя зависит, получит ли ее мир такой, какой
ее написал Алексид, или с ошибками, которые из века в век будут вводить
людей в заблуждение.
Ее дерзкая настойчивость, каралось, привела герцога в хорошее
настроение. Его голос снова стал вкрадчивым, а улыбка -- почти веселой.
-- Я понимаю, что ты имеешь в виду, синьорина. Но вряд ли ты думаешь,
что я отдам тебе варнскую рукопись, чтобы ты могла отнести ее своим
печатникам.
-- Ну конечно, нет. Мы просим только об одном: позволь сведущим людям
ознакомиться с рукописью в твоей библиотеке и сравнить ее с нашим
напечатанным экземпляром. Если хочешь, окружи их вооруженной стражей, но в
любом случае ты можешь ничего не опасаться.
Герцог задумался. Они ждали его ответа затаив дыхание. Белые пальцы
крутили медальон, драгоценные камни то вспыхивали, то гасли, и Алан
почувствовал, что эти переливы цветных огней словно завораживают его. Но тут
медальон упал на коричневый бархат и, качнувшись, замер. Герцог поднял
глаза.
-- Раз я не могу воспрепятствовать тому, чтобы эта комедия была
напечатана, -- сказал он, -- то пусть она будет напечатана без ошибок и
искажений. Пришли ко мне кого хочешь и когда хочешь. Я сам покажу им
рукопись.
Анджела поклонилась со всем изяществом, на какое только была способна.
-- Мой дядя поспешит сегодня же явиться к твоей светлости. Он приведет
с собой своего помощника Марка Мусура.
Наступила осень. Но солнце в Венеции все еще было жарким. На балконе, с
которого открывался вид на церковь Святого Августина, Анджела, застенчиво
склонив голову, выслушивала предложение -- результат искусных маневров,
занявших у нее все лето.
-- Ах, право же, Микеле, -- пролепетала она, потупив глаза, -- это так
неожиданно! Я никак не думала... и просто не знаю, что ответить.
-- Я, конечно, уже говорил с твоими отцом и матерью, -- сказал
флорентинец. -- Они согласны.
"Попробовали бы они не согласиться!" -- подумала Анджела, но
благоразумно не произнесла этого вслух, а только сказала:
-- Я всегда беспрекословно слушаюсь родителей! Ведь кому, как не им,
знать, что лучше для их дочери, не правда ли? -- Затем она мечтательно
добавила: -- Наверное, мне понравится Флоренция. Вести собственный дом... и
отдавать распоряжения. ..
Микеле смотрел на нее и со всей глупой доверчивостью влюбленного думал
о том, какая она кроткая и милая -- ну просто котенок. Ему еще предстояло
узнать, что из котят вырастают кошки...
А в этот час Алан, качаясь на св