дат? - Сущий дьявол, на все готов. - На нашей он стороне, как пить дать, на нашей. - Мятеж в войске! Вот до чего довел гетман! - вскричал Володы"вский. - Кто здесь мятежник: войско или гетман, который поднял мятеж против своего владыки? - спросил Заглоба. - Бог их рассудит. Погодите. Опять поднялось движение. Часть драгун Харлампа переходит к венграм. Самая лучшая шляхта служит в этом полку. Слышите, как кричат? - Полковников! Полковников! - доносились со двора грозные голоса. - Пан Михал, крикни ты им, ради бога, чтоб они послали за твоей хоругвью да за панцирными и гусарскими хорунжими. - Тише! Заглоба сам начал кричать: - Да пошлите вы за остальными польскими хоругвями и - в прах изменников! - Тише! Внезапно не во дворе, а позади замка раздались короткие залпы мушкетов. - Господи Иисусе! - крикнул Володы"вский. - Что там, пан Михал? - Это, наверно, расстреляли Стаховича и двоих офицеров, которые пошли к гетману, - лихорадочно говорил Володы"вский. - Ясное дело, их. - Страсти господни! Тогда нечего надеяться на снисхождение. Гром выстрелов заглушил дальнейший разговор. Пан Михал судорожно ухватился за решетку и прижался к ней лбом, но с минуту времени ничего не мог разглядеть, кроме ног шотландских пехотинцев, которые выстроились под самым окном. Залпы мушкетов стали все чаще, наконец заговорили и пушки. Сухой треск пуль об стену над подземельем слышался явственно, как стук градин. От залпов сотрясался весь замок. - Михал, прыгай вниз, погибнешь там! - Ни за что. Пули идут выше, а из пушек стреляют в противоположную сторону. Ни за что не спрыгну. И Володы"вский, еще крепче ухватившись за решетку, взобрался на подоконник, так что теперь ему не нужно было опираться на плечи Скшетуского. В подземелье стало совсем темно, так как окошко было маленькое и даже щуплый пан Михал совсем заслонил свет, зато друзья его, оставшиеся внизу, каждую минуту получали свежие вести с поля боя. - Теперь вижу! - крикнул пан Михал. - Венгры уперлись в стену, стреляют оттуда... Ну и боялся же я, как бы они не забились в угол, - их бы там пушки вмиг уничтожили. Клянусь богом, хороши солдаты! Без офицеров знают, что делать. Опять дым! Ничего не вижу... Залпы начали стихать. - Боже милостивый! Покарай же их поскорее! - кричал Заглоба. - Ну, что там, Михал? - спрашивал Скшетуский. - Шотландцы идут в атаку. - Ах, черт бы их побрал, а нам приходится здесь сидеть! - крикнул Станислав. - Вот они! Алебардники! Венгры взялись за сабли, рубят! Боже мой, какая жалость, что вы не можете видеть! Какие солдаты! - И дерутся друг с другом, вместо того, чтобы идти на врага. - Венгры берут верх! Шотландцы с левого фланга отступают. Боже, на сторону венгров переходят драгуны Мелешко! Шотландцы между двух огней. Корф не может стрелять из пушек, чтобы не ударить по шотландцам. Я вижу среди венгров и мундиры хоругви Ганхофа. Венгры пошли в атаку на ворота. Хотят вырваться из замка. Идут как буря! Все крушат! - Постой, как же так? Лучше бы они замок захватили! - крикнул Заглоба. - Пустое! Завтра они вернутся с хоругвями Мирского и Станкевича. О! Харламп погиб! Нет! Встает, ранен... Они уже у самых ворот... Но что это? Неужели и шотландская стража переходит на сторону венгров, она отворяет ворота... Пыль клубится по ту сторону ворот. Я вижу Кмицица! Кмициц! Кмициц с конницей валит через ворота! - На чьей он стороне? На чьей стороне? - кричал Заглоба. Одну минуту, одну короткую минуту пан Михал молчал; шум, лязг оружия и крики раздались в это время с удвоенной силой. - С ними все кончено! - пронзительно крикнул пан Михал. - С кем? с кем? - С венграми! Конница разбила их, топчет, сечет! Знамя в руках Кмицица! Конец, конец! С этими словами пан Михал соскользнул с подоконника и упал в объятия Яна Скшетуского. - Бейте меня, бейте! - кричал он. - Это я мог зарубить этого человека и выпустил его живым из рук, я отвез ему грамоту на набор войска! По моей вине он собрал эту хоругвь, с которой теперь будет сражаться против отчизны. Он знал, кого собирает под свое знамя, - собачьих детей, висельников, разбойников, палачей, таких же, как он сам. Если бы мне еще раз встретить его с саблей в руках! Боже, продли мою жизнь, на погибель этому изменнику, клянусь тебе, что теперь он не уйдет живым из моих рук... Крики, конский топот и залпы все еще звучали с прежнею силой; однако постепенно они начали замирать, и через час тишина воцарилась в кейданском замке, которую нарушали только мерные шаги шотландского патруля и отголоски команды. - Пан Михал, посмотри еще разок, что там творится, - умолял Заглоба. - К чему? - отвечал маленький рыцарь. - Человек военный и без того догадается, что там случилось. Да и видел я, как их разбили. Кмициц празднует тут победу! - Чтоб его к конским хвостам привязали и размыкали по полю, смутьяна этого, дьявола! Чтоб ему гарем сторожить у татар! ГЛАВА XVI Пан Михал был прав: Кмициц праздновал победу! Венгры и часть драгун Мелешко и Харлампа, которая присоединилась к ним, были разбиты, и трупами их был усеян весь кейданский двор. Лишь нескольким десяткам удалось ускользнуть; они рассеялись по окрестностям замка и города, где их преследовала конница. Многие были пойманы, другие бежали, верно, до тех пор, пока не достигли стана Павла Сапеги, витебского воеводы, которому первыми принесли весть об измене великого гетмана и его переходе на сторону шведов, об аресте полковников, сопротивлении, оказанном польскими хоругвями. Тем временем Кмициц, весь в крови и пыли, явился с венгерским знаменем в руках к Радзивиллу, который принял его с распростертыми объятиями. Но пан Анджей не был упоен победой. Напротив, он был мрачен и зол, точно поступил против совести. - Ясновельможный князь, - сказал он, - я не хочу слушать похвалы и тысячу раз предпочел бы сражаться с врагами родины, нежели с солдатами, которые могли бы ей послужить. Так, будто собственную кровь я пролил. - А кто же во всем виновен, как не эти мятежники? - возразил князь. - И я бы предпочел повести их на Вильно, и хотел это сделать... Но они предпочли восстать против власти. Не того хотелось, да так сталось. А карать надо было и надо будет для примера. - Ясновельможный князь, что ты думаешь делать с пленниками? - Каждому десятому пуля в лоб. Остальных влить в другие полки. Ты сегодня поедешь к хоругвям Мирского и Станкевича, отвезешь им мой приказ быть готовыми к походу. Принимай начальство над этими двумя хоругвями и хоругвью Володы"вского. Офицеры будут у тебя в подчинении и должны исполнять твои приказы. Я в хоругвь Володы"вского хотел сперва послать Харлампа, да он никуда не годится. Раздумал я. - А если люди станут противиться? Ведь у Володы"вского лауданцы, которые ненавидят меня лютой ненавистью. - Ты объявишь им, что Мирский, Станкевич и Володы"вский будут тотчас расстреляны. - Они могут тогда пойти с оружием на Кейданы, чтобы отбить своих полковников. - Возьмешь с собой полк шотландской и полк немецкой пехоты. Сперва окружишь хоругви, а потом объявишь приказ. - Слушаюсь, ясновельможный князь! Радзивилл оперся руками на колени и задумался. - Я бы с радостью расстрелял Мирского и Станкевича, да они не только у себя в хоругвях и в войске, но и во всей стране пользуются почетом. Опасаюсь шума и открытого мятежа, пример чему перед нами. По счастью, мятежники, благодаря тебе, получили хороший урок, и впредь каждая хоругвь семь раз подумает, прежде чем отважится выступить против нас. Надо только действовать решительно, дабы упорствующие не перешли на сторону витебского воеводы. - Ясновельможный князь, ты говорил только о Мирском и Станкевиче и забыл о Володы"вском и Оскерко. - Оскерко мне тоже придется пощадить, он человек знатный и с большими родственными связями, ну а Володы"вский - тот родом с Руси, и родни у него здесь нет. Правда, он храбрый солдат! На него я тоже надеялся. Тем хуже для него, что я в нем обманулся. Нелегкая принесла сюда этих чужаков, его друзей, он бы, может, и не поступил так; но после всего, что сталось, ждет его пуля в лоб, так же как и обоих Скшетуских и этого третьего быка, который первым заревел: "Изменник! Изменник!" Пан Анджей вскочил как ужаленный. - Ясновельможный князь! Солдаты говорят, что Володы"вский под Цибиховом спас тебе жизнь. - Он исполнил свой долг, и за это я хотел отдать ему в пожизненное владение Дыдкемы. Теперь он изменил мне, и за это я прикажу его расстрелять. Глаза Кмицица сверкнули гневом, ноздри раздулись. - Ясновельможный князь, этому не бывать! - Как так не бывать! - нахмурился Радзивилл. - Ясновельможный князь, - с жаром продолжал Кмициц, - молю тебя, пощади Володы"вского, волос не должен упасть с его головы. Прости меня, князь, но я молю тебя! Володы"вский мог не отдать мне грамоту на набор войска, ведь ты ему ее прислал, ему предоставил решить дело. А он отдал мне ее! Спас меня из пучины... Я потому и стал тебе подсуден. Он не задумался спасти меня, хотя тоже добивался руки панны Биллевич! Я в долгу перед ним и дал себе клятву отблагодарить его! Ясновельможный князь, ты сделаешь это для меня. Ни его, ни его друзей не должна настигнуть кара. Волос не должен упасть у них с головы и, клянусь богом, не упадет, покуда я жив! Молю тебя, ясновельможный князь! Пан Анджей просил и руки молитвенно складывал, но в голосе его невольно звучали гнев, угроза и возмущение. Неукротимая натура брала верх. Он стоял над Радзивиллом, похожий на рассерженную хищную птицу, и сверкал взорами. Лицо гетмана тоже исказилось от гнева. До сих пор перед его железною волей и деспотизмом трепетало все в Литве и на Руси, никто никогда не смел ему противиться, никто не смел просить о милосердии для осужденных, а теперь Кмициц просил только для виду, а на деле требовал. И положение было такое, что немыслимо было отказать ему. Едва став на путь измены, деспот почувствовал, что ему не однажды придется подчиняться людям и обстоятельствам, что он будет зависеть от собственных клевретов, еще менее значительных, что Кмициц, которого он хотел обратить в верного пса, будет скорее ручным волком, который, если его раздразнить, готов схватить зубами руку господина. От всего этого вскипела гордая радзивилловская кровь. Он решил не поддаваться, ибо прирожденная мстительность тоже толкала его на сопротивление. - Володы"вский и те трое будут казнены! - сказал он, возвысив голос. Но этим он только подлил масла в огонь. - Не разбей я венгров, не они были бы казнены! - крикнул Кмициц. - Как? Ты уже попрекаешь меня своею службой? - грозно спросил Радзивилл. - Ясновельможный князь! - порывисто сказал Кмициц. - Я не попрекаю... Я прошу тебя, молю!.. Немыслимое это дело! Эти люди славны во всей Польше! Не бывать этому! Не бывать! Я для Володы"вского не буду иудой! Я на все для тебя готов, но не отказывай мне в этой милости. - А если я откажу? - Тогда вели расстрелять меня! Я не хочу жить! Пусть меня гром убьет! Пусть черти живьем в пекло унесут! - Опомнись, несчастный, кому ты это говоришь? - Ясновельможный князь, не доводи меня до крайности! - Просьбам я мог бы внять, на угрозы я не посмотрю. - Я прошу... молю!.. - Пан Анджей бросился на колени. - Ясновельможный князь, дозволь служить тебе не по принуждению, а по зову сердца, не то я с ума сойду! Радзивилл ничего не ответил. Кмициц стоял на коленях, он менялся в лице, то бледнел, то краснел. Видно было, что еще минута, и он совершит нечто страшное. - Встань! - сказал Радзивилл. Пан Анджей встал. - Ты умеешь защищать друзей! - произнес князь. - Вот доказательство, что и меня ты сумеешь защитить и никогда мне не изменишь. Но не из плоти сотворил тебя господь, а из пороха, смотри же, как бы тебе не сгореть. Ни в чем не могу я тебе отказать. Слушай же: Станкевича, Мирского и Оскерко я хочу отослать в Биржи к шведам, пусть едут с ними и оба Скшетуские с Володы"вским. Голов им там не отрубят, а что во время войны они посидят смирно, так оно и лучше. - Спасибо тебе, ясновельможный князь, отец мой! - воскликнул пан Анджей. - Погоди! - остановил его князь. - Уважил я клятву, которую ты себе дал, уважь же теперь и ты мою... Этого старого шляхтича... забыл, как звать его... этого дьявола рыкающего, который приехал со Скшетускими, я в душе обрек смерти. Он первый назвал меня изменником, он меня заподозрил в продажности, он наущал других, и, может, дело не дошло бы до мятежа, когда бы не его дерзость! - Князь ударил тут кулаком по столу. - Чтобы мне, Радзивиллу, крикнуть в глаза: "Изменник!" В глаза, при всем народе! Да я скорее смерти мог ждать, светопреставления! Нет такой смерти, нет таких мук, которых достоин был бы этот злодей. Не проси меня за него, все будет напрасно. Но пана Анджея не легко было сломить, если уж он решил чего-нибудь добиться. Однако на этот раз он не сердился и не вспыхивал гневом. Напротив, он снова схватил руку гетмана и стал осыпать ее поцелуями и просить с таким умилением, на какое только был способен: - Никакой цепью, никакой веревкой ты бы меня не привязал так к себе, как этою милостью. Но не делай дела наполовину, сделай для меня все. Ясновельможный князь, все вчера думали так, как говорил этот шляхтич. Я и сам так думал, пока ты не открыл мне глаза. Да сгори я в огне, коли так не думал. Человек неповинен в том, что он глуп. К тому же этот шляхтич был пьян, и что было у него на уме, об том он и кричал. Он думал, что выступает в защиту отчизны, а за любовь к отчизне негоже карать человека. Он знал, что ему грозит смерть, и все-таки кричал то, что было у него на уме. Мне до него дела нет, но пану Володы"вскому он все равно что брат или отец родной. Страх как горевал бы он об этом шляхтиче, а я этого не хочу. Такая уж у меня натура, что, коль желаю кому добра, душу бы за него отдал. Да если бы кто-нибудь меня пощадил, а друга моего убил, черт бы его побрал с такой милостью. Отец мой, благодетель, милостивец, сделай же все, о чем я молю тебя, отдай мне этого шляхтича, а я хоть завтра, - нет, сегодня, сейчас, - отдам за тебя всю свою кровь! Радзивилл закусил усы. - Я вчера в душе обрек его смерти. - Что решил гетман и воевода виленский, то великий князь литовский и в будущем, дай бог, король польский может как милостивый монарх отменить... Пан Анджей говорил от души то, что чувствовал и думал, но если бы он не был самым лукавым царедворцем, то и тогда не нашел бы более сильного довода в защиту своих друзей. Надменное лицо магната прояснилось, он даже глаза прикрыл, словно упиваясь самими звуками титулов, которыми еще не обладал. - Так ты упрашиваешь, - ответил он через минуту, - что ни в чем не могу я тебе отказать. Все поедут в Биржи. Пусть каются у шведов за свои провинности, а потом, коль станется то, о чем ты говорил, проси для них новой милости. - Ей-ей, попрошу, и дай-то бог, чтобы поскорее! - ответил Кмициц. - Ступай же теперь, принеси им добрую весть. - Для меня, не для них она добрая, они за нее, наверно, спасибо не скажут, к тому же не знают они, что им грозило. Не пойду я к ним, а то они подумают, будто я похваляюсь тем, что за них заступился. - Поступай как знаешь. Но коли так, не теряй тогда времени и отправляйся за хоругвями Мирского и Станкевича, ибо ждет тебя после этого новая поездка, от которой ты, наверно, не станешь отказываться. - Какая, ясновельможный князь? - Поедешь от меня к мечнику россиенскому Биллевичу и позовешь его вместе с родичкой ко мне в Кейданы пережить военное время. Понял? Кмициц смешался. - Не захочет он приехать. В сильном гневе покинул он Кейданы. - Думаю, гнев его уже остыл; но коли не захотят они по доброй воле приехать, усадишь их в коляску, окружишь драгунами и привезешь. Шляхтич как воск был мягок, когда я беседовал с ним, краснел, как девица, и кланялся земно, однако ж и он испугался власти шведов, как черт кропила, и уехал. Мне он и самому здесь нужен, да и ради тебя. Я еще надеюсь вылепить из этого воска свечу, какую пожелаю, и зажечь ее, кому захочу. Хорошо, коль удастся. А нет, так будет у меня заложником. Сильны Биллевичи в Жмуди, в родстве чуть не со всей тамошней шляхтой. Коль один, к тому же самый старый, будет у меня в руках, прочие семь раз подумают, прежде чем пойти против меня. А ведь за ними и за твоей девушкой стоит весь лауданский муравейник, и явись они к витебскому воеводе в стан, он их встретит с распростертыми объятиями. Очень это важное дело, такое важное, что я уж думаю, не с Биллевичей ли начать. - В хоругви Володы"вского одни лауданцы. - Опекуны твоей девушки. Коли так, начни с того, что доставь ее сюда. Только слушай: мечника я берусь обратить в нашу веру, а уж девкой ты сам займись. Обращу мечника, он тебе с девкой поможет. Согласится она, мешкать со свадьбой не станем, тотчас сыграем. А не согласится - бери ее так. Окрутим, и дело с концом. С бабами это самое лучшее средство. Поплачет, поубивается, когда потащат к алтарю, на другой день подумает, что не так страшен черт, как его малюют, а на третий и вовсе будет рада. Как ты вчера с нею расстался? - Так, будто оплеуху она мне дала! - Что ж она сказала тебе? - Изменником меня назвала. Чуть удар меня не хватил. - Такая отчаянная? Станешь мужем - скажи, что не бабьего ума это дело, баба знай свое веретено. Да смотри, держи ее в узде. - Ясновельможный князь, ты ее не знаешь, одна у нее мера: добро или зло, - по этой мере она и судит, а уму ее не один муж мог бы позавидовать. Оглянуться не успеешь, а она уже в самую точку попала. - Ну а ты в ее сети попал. Постарайся же и ты ее поймать. - Если б то бог дал, ясновельможный князь! Однажды я попробовал взять ее с оружием в руках, да закаялся, зарок дал себе больше этого не делать. И то, что ты говоришь мне, чтобы против воли к венцу ее вести, - нет, не по душе мне это, я ведь и себе и ей дал зарок силой больше не брать ее. Одна надежда: уверишь ты пана мечника, что мы не только не изменники, но хотим спасти отчизну. Когда он в этом убедится, то и ее убедит, а тогда она и на меня иначе посмотрит. Сейчас я поеду к Биллевичам и привезу их сюда обоих, а то страшно мне, как бы она в монастырь не ушла. Но только скажу тебе, как на духу, большое счастье для меня видеть эту девушку, но легче было бы мне броситься на все шведские полчища, нежели явиться сейчас перед ней, - ведь не знает она добрых моих намерений и почитает меня за изменника. - Коли хочешь, я могу за ними кого-нибудь другого послать, Харлампа или Мелешко. - Нет! Лучше уж я сам поеду... Да и Харламп ранен. - Вот и отлично, Харлампа я хотел послать вчера за хоругвью Володы"вского, чтобы он принял над нею начальство, а в случае нужды и к повиновению принудил, да неумелый он человек, даже собственных людей не мог удержать. Ни к чему мне такие. Так поезжай сперва за мечником и девушкой, а потом уж к хоругвям. В крайности крови не жалей, ибо нам надо показать шведам, что у нас сила и мы не испугаемся мятежа. Полковников я сейчас же отправлю под стражей; надеюсь, Понтус де ла Гарди почтет это за доказательство моей искренности. Мелешко их проводит. Тяжело все идет на первых порах! Тяжело! Я уж вижу, что половина Литвы встанет против меня. - Все это пустое, ясновельможный князь! У кого совесть чиста, тот никого не испугается. - Я надеялся, что хоть Радзивиллы все примут мою сторону, а ты вот погляди, что пишет мне князь кравчий из Несвижа. Гетман протянул Кмицицу письмо от Казимежа Михала. Кмициц пробежал письмо глазами. - Кабы не знал я твоих намерений, подумал бы, что это честнейший человек на свете. Дай бог ему добра! Я говорю то, что думаю. - Поезжай уж! - с легким нетерпением сказал князь. ГЛАВА XVII Однако Кмициц не уехал ни в тот день, ни на следующий, так как в Кейданы стали отовсюду приходить грозные вести. Под вечер прискакал гонец с донесением, что хоругви Мирского и Станкевича сами направляются к гетманской резиденции, готовые с оружием в руках вступиться за своих полковников, что возмущение в их рядах страшное и что хорунжие послали депутации ко всем другим хоругвям, стоящим неподалеку от Кейдан и даже на Подляшье, в Заблудове, с сообщением об измене гетмана и призывом объединиться для защиты отчизны. Легко было предугадать, что к мятежным хоругвям слетится множество шляхты и они создадут большую силу, против которой трудно будет обороняться в неукрепленных Кейданах, тем более что не на все полки, находившиеся в распоряжении князя Радзивилла, можно было положиться. Это опрокинуло все расчеты и все замыслы гетмана, но вместо того, чтобы ослабить его дух, казалось, еще больше его воодушевило. Он принял решение лично встать во главе верных шотландских полков, конницы и артиллерии, двинуться навстречу мятежникам и погасить пламя в зародыше. Он знал, что хоругви без полковников - это просто нестройные толпы, которые рассеются перед одним грозным именем гетмана. Князь принял также решение крови не жалеть и устрашить примером не только все войско и всю шляхту, но и всю Литву, чтобы дрогнуть она не смела под железной его пятою. Надо было выполнить все, что замыслил он, и выполнить своими собственными силами. В тот же день несколько иноземных офицеров выехали в Пруссию для набора новых войск, а Кейданы закипели толпами вооруженных людей. Шотландские полки, иноземные рейтары, драгуны Мелешко и Харлампа и пушкари Корфа готовились к походу. Княжеские гайдуки, челядь, мещане из Кейдан должны были укрепить силы князя, и, наконец, было принято решение ускорить отправку арестованных полковников в Биржи, где держать их было безопасней, нежели в неукрепленных Кейданах. Князь справедливо полагал, что отправка в эту удаленную крепость, где по договору должен был уже стоять шведский гарнизон, разрушит надежды мятежных солдат на освобождение полковников и лишит мятеж всякого смысла. Заглоба, Скшетуские и Володы"вский должны были разделить участь остальных полковников. Уже спустился вечер, когда в подземелье, в котором они сидели, вошел офицер с фонарем в руке и сказал: - Прошу собираться и следовать за мной. - Куда? - с тревогой в голосе спросил Заглоба. - Там видно будет. Скорей! Скорей! - Идем, идем. Рыцари вышли. В коридоре их окружили шотландские солдаты, вооруженные мушкетами. Заглоба совсем растревожился. - Ведь не повели бы они нас на смерть без ксендза, без исповеди? - шепнул он на ухо Володы"вскому. Затем старик обратился к офицеру: - Как звать тебя, пан? - А тебе, пан, зачем мое имя? - У меня много родных в Литве, да и приятно было бы знать, с кем имеешь дело. - Не время представляться, глуп однако же тот, кто стыдится своей фамилии. Рох Ковальский, коли хочешь знать. - Достойное семейство! Мужи - добрые солдаты, женщины - добродетельны. Моя бабушка была Ковальская, но оставила меня сиротою, когда я еще на свет не появился. А ты, пан, из Верушей или из Кораблей Ковальских? - Что это ты, пан, среди ночи мне допрос учиняешь? - А потому, что мы с тобою, наверно, сродни, ведь вот и вся стать у тебя моя. В костях широк, да и плечи точьв-точь мои, а я в бабушку уродился. - Ладно, в дороге поговорим. Времени будет достаточно! - В дороге? - спросил Заглоба. Тяжелое бремя свалилось у него с плеч. Отдуваясь, как мех, он тотчас расхрабрился. - Пан Михал, - шепнул он Володы"вскому, - ну не говорил ли я тебе, что нас не казнят? Тем временем они вышли на замковый двор. Ночь уже спустилась на землю. Лишь кое-где пылали красные факелы или мерцали фонари, отбрасывая неверные отблески на конных и пеших солдат разного рода оружия. Весь двор был забит войсками. Видно, шли приготовления к походу, так как всюду царила суматоха. Тут и там в темноте маячили копья и дула мушкетов, конские копыта цокали по мостовой; отдельные всадники проезжали между хоругвями; это офицеры, очевидно, развозили приказы. Ковальский остановил конвой и узников у огромной хлебной телеги, запряженной четверкой лошадей. - Прошу садиться! - сказал он. - Тут уже кто-то сидит, - взбираясь на телегу, сказал Заглоба. - А наши короба? - Короба под соломой, - ответил Ковальский. - Поскорее! Поскорей! - Кто же это тут сидит? - спрашивал Заглоба, всматриваясь в темные фигуры, вытянувшиеся на соломе. - Мирский, Станкевич, Оскерко! - последовал ответ. - Володы"вский, Ян Скшетуский, Станислав Скшетуский, Заглоба! - ответили наши рыцари. - Здорово! Здорово! - Здорово! В хорошей компании поедем. А куда нас везут, не знаете? - В Биржи! - ответил Ковальский. С этими словами он дал команду трогать. Полсотни драгун окружили телегу и двинулись в путь. Узники стали вполголоса разговаривать. - Шведам нас выдадут! - сказал Мирский. - Я так и думал... - По мне, уж лучше у врагов сидеть, нежели у изменников! - заметил Станкевич. - А по мне, - воскликнул Володы"вский, - лучше пуля в лоб, нежели сидеть сложа руки во время такой жестокой войны. - Не суесловь, пан Михал! - остановил его Заглоба. - Ведь с телеги можно удрать, из Бирж тоже, а вот с пулей во лбу удирать трудновато. Но я знал, что этот изменник не отважится на такое. - Это чтоб Радзивилл да не отважился! - сказал Мирский. - Видно, ты, пан, издалека приехал и не знаешь его. Уж коли он поклялся кому отомстить, так тот может почитать себя мертвым; я не помню такого случая, чтобы он кому-нибудь простил самую маленькую обиду. - А вот не отважился же поднять на меня руку! - настаивал Заглоба. - Как знать, не мне ли и вы обязаны жизнью. - Это как же так? - А меня крымский хан очень любит за то, что я открыл заговор на его жизнь, когда сидел у него в неволе в Крыму. Да и наш милостивый король Joannes Casimirus тоже меня любит. Не захотел, собачий сын, Радзивилл, с двумя владыками задираться, они ведь и в Литве могли бы его достать. - Ну, что это ты, пан, говоришь! Он короля, как черт кропило, ненавидит, так еще больше взъелся бы на тебя, кабы знал, что ты наперсник нашего повелителя, - возразил Станкевич. - А я думаю, - сказал Оскерко, - что не захотел гетман руки марать в нашей крови, дабы odium* на себя не навлечь, и готов поклясться, что этот офицер везет приказ шведам в Биржах тотчас нас расстрелять. _______________ * Ненависть, вражда, неприязнь (лат.). - Ох! - воскликнул Заглоба. Все на минуту примолкли, а телега между тем уже въехала на кейданскую площадь. Город спал, в окнах не было света, только собаки у ворот яростно лаяли на всадников. - Все равно, - сказал Заглоба, - мы, что ни говори, выиграли время, а может, и счастливый случай подвернется, а нет, так штуку какую-нибудь придумаем. - Он обратился к старым полковникам: - Вы меня мало знаете, но вы у моих друзей спросите, в каких мне случалось бывать переделках, и все-таки я всегда выходил из них цел и невредим. Скажите мне, что за офицер командует конвоем? Нельзя ли уговорить его отступиться от изменника, стать на сторону отчизны и соединиться с нами? - Это Рох Ковальский из Кораблей Ковальских, - ответил Оскерко. - Я его знаю. С одинаковым успехом ты бы, пан, мог уговорить его лошадь, - право, не знаю, кто из них глупее. - А за что же его произвели в офицеры? - Он у Мелешко в драгунской хоругви знаменосец, а для этого большого ума не надо. А в офицеры его потому произвели, что князю кулаки его понравились: он подковы гнет и схватывается с ручными медведями, и не было еще такого, которого бы он не поборол. - Такой силач? - Силач над силачами, а уж если начальник скажет ему: разбей лбом стенку - так он, не раздумывая ни минуты, начнет стучать об нее лбом. Приказано ему отвезти нас в Биржи, так отвезет, хоть тут земля расступись. - Скажите! - воскликнул Заглоба, который с большим вниманием слушал эти речи. - Решительный, однако, парень! - А все потому, что он столько же решителен, сколько и глуп. На досуге он, коли не ест, так спит. Удивительное дело, право же, вы мне не поверите: однажды он проспал в арсенале сорок восемь часов кряду, да еще зевал, когда его стащили с постели. - Нравится мне этот офицер, ну просто страх как! - сказал Заглоба. - Я всегда люблю знать, с кем имею дело. С этими словами он повернулся к Ковальскому. - Подъезжай-ка поближе ко мне! - крикнул он покровительственно. - Чего? - спросил Ковальский, поворачивая коня. - Нет ли у тебя горелки? - Есть. - Давай! - Как так: давай? - Видишь ли, пан Ковальский, кабы это было запрещено, у тебя приказ был бы не давать, а коль нет приказа, так давай. - Эге! - удивился пан Рох. - Черт возьми! Это что же - заставить хочешь? - Заставить не заставить, но ведь можно тебе поддержать родича, да еще старого, - стало быть, и следует это сделать, ведь, женись я на твоей матери, за милую душу мог бы стать твоим отцом. - Какой ты мне, пан, родич! - Да ведь есть два колена Ковальских. Один по прозванию Веруши, на их гербе изображен козел на щите с поднятой задней ногой, а у других Ковальских на гербе тот самый корабль, на котором их предок Ковальский приплыл морем из Англии в Польшу, вот они-то, по бабушке, мои родичи, и потому у меня на гербе тоже корабль. - Господи! Да неужто ты и впрямь мой родич? - Разве ты из Кораблей? - Из Кораблей. - Ей-же-ей, моя кровь! - воскликнул Заглоба. - Как хорошо, что мы встретились, я ведь сюда, в Литву, к Ковальским приехал, и хоть я в неволе, а ты и на воле и на коне, я охотно заключил бы тебя в объятия: что ни говори, родичи - это родичи. - Чем же я, пан, могу помочь тебе? Приказали отвезти тебя в Биржи, я и отвезу. Дружба дружбой, а служба службой. - Зови меня дядей! - велел Заглоба. - Возьми, дядя, горелки! - сказал Рох. - Это можно. Заглоба с удовольствием взял у него баклажку и напился вволю. Через минуту приятное тепло разлилось у него по жилам, в голове прояснилось, и ум прояснился. - Слезай-ка с коня, - сказал он Роху, - да присядь на телегу, побеседуем, - хочется мне, чтобы ты рассказал мне про родню. Я службу уважаю, но ведь это можно. Ковальский минуту не отвечал. - Вроде бы не заказывали, - сказал он наконец. Вскоре он сидел уже на телеге рядом с Заглобой, вернее, лежал на соломе, которая была постелена на телеге. Заглоба сердечно его обнял. - Ну, так как же поживает твой старик? Как, бишь, его зовут? Забыл... - Тоже Рох. - Верно, верно, Рох породил Роха. Это по Писанию. Должен он был своего сына тоже назвать Рохом, чтобы всяк молодец был на свой образец. А ты женат? - Как не женат, женат! Я Ковальский, а вот моя пани Ковальская, другой я не желаю. - С этими словами молодой офицер поднес к глазам Заглобы рукоять тяжелой драгунской сабли и повторил: - Другой я не желаю! - Правильно! - сказал Заглоба. - Ну просто страх как ты мне по нраву пришелся, Рох, сын Роха. Самое это подходящее дело, когда у солдата нет иной жены, кроме этой; я еще тебе и то скажу, что раньше она вдовой по тебе останется, чем ты вдовцом по ней. Одно только жаль, что молодых Рохов у тебя от нее не будет, потому ты, как я вижу, кавалер бойкий, и жалко будет, коль такой род да погибнет. - Эва! - сказал Ковальский. - Да нас шестеро братьев! - И все Рохи? - Поверишь ли, дядя, у каждого коль не первое имя Рох, так второе; святой Рох наш особый покровитель. - Давай-ка еще выпьем! - Давай. Заглоба опять опрокинул баклажку, однако всю не выпил, отдал офицеру и сказал: - До дна! До дна! Жаль, что я тебя не вижу! - продолжал он. - Темно, хоть глаз выколи. Собственных пальцев не разглядишь. Послушай, пан Рох, а куда собиралось уходить войско из Кейдан, когда мы уезжали? - Да против мятежников. - Один бог знает, кто тут мятежник: ты или они? - Я мятежник? Это как же так? Что мне гетман велит, то я и делаю. - Так-то оно так, да гетман не делает того, что ему наш милостивый король велит: вряд ли он велел ему соединиться со шведами. А не лучше ли тебе шведов бить, чем меня, своего родича, отдавать им в руки? - Может, и лучше, да ведь приказывают, ты и исполняй! - Пани Ковальская тоже думает, что лучше. Я ее знаю. Между нами говоря, гетман взбунтовался против короля и отчизны. Ты об этом никому не рассказывай, но так оно на самом деле и есть. И раз вы ему служите, стало быть, тоже бунтуете. - Не пристало мне слушать такие речи. У гетмана свое начальство, у меня свое, гетман надо мной начальник, и бог бы меня покарал, если б я ему воспротивился. Неслыханное это дело! - Справедливые речи... Но ты, Рох, вот об чем подумай: попадись ты в руки этих мятежников, и я был бы на воле, и вины бы твоей в том не было, ибо nec Hercules contra plures*. Не знаю я, где эти хоругви, но ты-то должен знать... ну что тебе стоит своротить немножко в ту сторону. _______________ * И Геркулес бессилен против многих (лат.). - Как так? - Ну вот так нарочно взять да вбок и своротить? И вины бы твоей не было, если бы нас отбили. И я не лежал бы у тебя на совести, а поверь мне, страшное это бремя иметь на совести родича. - Э! Что это ты, дядя, толкуешь! Право слово, слезу с телеги и на коня сяду. Не у меня ты будешь на совести, а у пана гетмана. Покуда я жив, не бывать этому! - На нет и суда нет! - ответил Заглоба. - Это лучше, что ты все начисто говоришь, но я-то раньше стал твоим дядей, чем Радзивилл твоим гетманом. А знаешь ли ты, Рох, что такое дядя? - Дядя - это дядя. - Это ты умно рассудил, но ведь если нет отца, так по Писанию дядю надо слушать. Это вроде бы та же родительская власть, против которой, Рох, грешно восставать. Ты и то еще заметь, что ежели кто женился, так отцом легко может стать, а вот в жилах дяди по матери течет та же кровь, что и у нее. Я, правда, не брат твоей матери, но моя бабка была теткой твоей бабки, так что знай, в моей крови все добродетели нескольких поколений; все мы, ясное дело, в этом мире смертны, вот власть и переходит от одних к другим, и ни гетман, ни король не могут ею пренебречь или потребовать, чтобы кто-то противился ей. Истинная правда! Да разве имеет право великий гетман или, скажем, польный гетман приказать не то что шляхтичу и хорунжему, но даже какому-нибудь ледащему обознику, чтобы он посягнул на отца с матерью, на деда или на старую слепую бабку? Отвечай мне, Рох! Разве имеют они право? - А? - сонным голосом спросил Рох. - На старую слепую бабку! - повторил Заглоба. - Кому бы захотелось тогда жениться да детей родить или внуков дожидаться? Отвечай мне, Рох! - Я Ковальский, а вот пани Ковальская! - совсем уже сонным голосом отвечал офицер. - Ну коли ты так хочешь, быть по-твоему! - ответил Заглоба. - Оно и лучше, что у тебя не будет детей, меньше дураков будет на свете. Верно ведь, Рох? - Заглоба напряг слух, ответа не было. - Рох! Рох! - тихонько позвал он. Рох спал как убитый. - Спишь?.. - проворчал Заглоба. - Погоди-ка, дай я сниму у тебя с головы этот железный горшок, а то тебе в нем неудобно. Епанча тебе шею давит, еще кровь бросится в голову. Какой же из меня был бы родич, когда бы я тебя не спасал. Тут Заглоба стал тихонько ощупывать голову и шею Ковальского. На телеге все спали мертвым сном; солдаты тоже покачивали головами в седлах; ехавшие впереди тихонько напевали, пристально всматриваясь в темноту; дождя не было, тьма, однако, царила кромешная. Через некоторое время солдат, ведший за телегой на поводу коня, увидел в темноте епанчу и блестящий шлем своего офицера. Не останавливая телеги, Ковальский соскочил с нее и махнул рукой, чтобы ему подали скакуна. Через минуту он уже сидел верхом на коне. - Пан начальник, где мы остановимся коней попасти? - спросил вахмистр, подъехав к нему. Не ответив ни слова, пан Рох двинулся вперед; миновав медленно ехавших впереди драгун, он исчез в темноте. До слуха драгун долетел внезапно цокот копыт мчавшегося во весь опор коня. - Вскачь несется начальник! - говорили они между собою. - Верно, хочет поглядеть, нет ли поблизости какой корчмы. Пора коней пасти, пора! Но прошло полчаса, час, два, а Ковальский все, видно, ехал вперед, потому что его не было видно. Лошади очень устали, особенно упряжные, и еле тащились. На небе закатывались звезды. - Скачите кто-нибудь за начальником, - приказал вахмистр, - надо сказать, что лошади нога за ногу плетутся, а упряжные и вовсе стали. Один из солдат поскакал вперед, однако через час вернулся один. - Начальника и след простыл, - сказал он. - Наверно, уж на целую милю умчался вперед. Солдаты стали роптать. - Ему хорошо, он себе днем отоспался, да и на телеге дрыхнул, - а ты, несчастный, трясись в потемках из последних сил. - Тут корчма в полуверсте, - сказал солдат, который ездил догонять Роха, - я думал, там его найду, какое там! Послушал, не долетит ли топот... Ничего не слыхать. Черт его знает, куда он ускакал. - Остановимся в корчме и без него, - сказал вахмистр. - Надо коням передохнуть. Перед корчмой они остановили телегу. Солдаты соскочили с лошадей, одни пошли стучаться в дверь, другие стали отвязывать притороченные к седлам вязки сена, чтобы хоть с рук покормить лошадей. Когда телега остановилась, узники проснулись. - Где это мы едем? - спросил старик Станкевич. - Темно, не разгляжу, - ответил Володы"вский, - но только едем мы не на Упиту. - А в Биржи из Кейдан надо ехать на Упиту? - спросил Ян Скшетуский. - Да. Но в Упите стоит моя хоругвь, а князь, видно, опасался, как бы она не восстала, и приказал поэтому везти нас другим путем. Сразу за Кейданами мы свернули на Дальнов и Кроков, а оттуда поедем, наверно, на Бейсаголу и Шавли. Небольшой крюк, зато Упита и Поневеж останутся правее. По дороге нет никаких хоругвей, князь все стянул к Кейданам, чтобы иметь под рукой. - Собирался пан Заглоба какую-нибудь штуку придумать, а сам спит сладким сном, похрапывает, - сказал Станислав Скшетуский. - Пускай себе спит. Устал он, видно, пока разговоры разговаривал с этим дураком начальником, к которому навязался в родичи. Видно хотел переманить его на свою сторону, только пустое это занятие. Кто не отступился от Радзивилла ради отчизны, тот ради какого-то дальнего родича наверняка от него не отступится. - А они и впрямь родичи? - спросил Оскерко. - Они? Такие же, как мы, пан, с тобою, - ответил Володы"вский. - Даже то, что пан Заглоба толковал ему про одинаковый герб, и то неправда, я знаю, что прозвание Заглобы Вчеле. - А где же пан Ковальский? - С людьми, наверно, или в корчме. - Я хочу попросить у него позволения сесть на лошадь одного из солдат, - сказал Мирский. - Все члены у меня занемели. - Ну на это он вряд ли согласится, - заметил Станкевич. - Ночь темная, дай только шпоры коню - и поминай как звали. Разве догонишь! - Я ему дам слово кавалера, что не сбегу, да, наверно, и светать уже скоро начнет. - Эй, солдат, а где же ваш начальник? - спросил Володы"вский у ближнего драгуна. - А кто его знает? - Как так: кто его знает? Коли я велю кликнуть его, так изволь кликнуть. - Да мы и сами не знаем, пан полковник, где он, - ответил драгун. - Как слез с телеги и поехал вперед, так по сию пору не воротился. - Ну когда воротится, скажи ему, что мы хотим поговорить с ним. - Слушаюсь, пан полковник! - ответил солдат. Узники умолкли. Только громкие зевки слышались время от времени на телеге, да рядом лошади хрустели сеном. Солдаты около телеги дремали, опершись на седла. Иные разговаривали вполголоса друг с дружкой или подкреплялись чем придется; выяснилось, что корчма заброшенная и никто в ней не живет. Уж и ночная тьма стала редеть. Чуть-чуть посерело на востоке темное небо, медленно гасли звезды, светясь неверным мерцающим блеском. Но вот посветлела и кровля корчмы, засеребрились деревья, росшие подле нее. Лошади и люди словно выплывали из ночной тени. Через минуту уже можно было различить лица и желтые епанчи. Шлемы отразили утренний блеск. Володы"вский расправил руки и потянулся, отчаянно при этом зевая, затем, глянул на спящего Заглобу и, внезапно отшатнувшись, крикнул: - А чтоб его! Господи боже мой! Нет, вы только поглядите! - Что случилось? - спрашивали полковники, открывая глаза. - Гляньте! Гляньте! - кричал Володы"вский, показывая пальцем на спящего. Узники посмотрели, и изумление изобразилось на всех лицах: под буркой Заглобы и в его шапке спал сном праведника Рох Ковальский. Заглобы на телеге не было. - Бежал, клянусь богом, бежал! - воскликнул изумленный Мирский и огляделся по сторонам, точно все еще не веря своим глазам. - Ну и хитрюга же, черт его дери! - крикнул Станкевич. - Снял с этого дурака шлем и желтую епанчу и бежал на его же собственной лошади! - Как в воду канул! - Он и посулился, что найдет уловку и убежит. - Только его и видели! - О, вы еще не знаете этого человека! - с восторгом говорил Володы"вский. - А я сегодня могу поклясться вам, что он и нас освободит. Не знаю как, когда и каким способом, но, клянусь вам, освободит! - Право, не верю своим глазам! - говорил Станислав Скшетуский. Но тут солдаты заметили, что случилось. Поднялся шум. Драгуны бросились к телеге и вытаращили глаза на своего одетого в бурку и рысий колпак начальника, спавшего мертвым сном. Вахмистр стал без церемонии трясти его. - Пан начальник! Пан начальник! - Я Ковальский, а вот... пани Ковальская, - бормотал Рох. - Пан начальник, арестованный бежал! Ковальский сел на телеге и раскрыл глаза. - Что? - Арестованный бежал, тот толстый шляхтич, который с тобой разговаривал! Офицер протрезвел. - Не может быть! - крикнул он неистовым голосом. - Как так? Что случилось? Как мог он бежать? - В твоем шлеме, пан начальник, и в твоей епанче. Солдаты его не признали, ночь была темная. - Где моя лошадь? - крикнул Ковальский. - Нет лошади. Шляхтич на ней бежал. - На моей лошади? - Ковальский схватился за голову: - Иисусе Назарейский, царь иудейский! - Через минуту он крикнул: - Подать сюда этого собачьего сына, этого мерзавца, который подал ему лошадь! - Пан начальник, солдат ни в чем не виноват! Ночь была темная, зги не видать, а шляхтич снял с тебя шлем и епанчу. Он мимо меня проехал, и я его не признал. Кабы ты не садился на телегу, он не смог бы выкинуть такую штуку. - Бейте меня! Бейте меня! - кричал несчастный офицер. - Что делать, пан начальник? - Бей его! Лови! - Ни к чему это! Он на твоей лошади, пан начальник, а она у нас самая лучшая. Наши очень притомились, а он бежал с первыми петухами. Не догоним! - Ищи ветра в поле! - воскликнул Станкевич. Ковальский в ярости повернулся к узникам: - Вы помогли ему бежать! Я вот вас! Он сжал огромные кулаки и стал надвигаться на них. Но тут Мирский грозно сказал: - Не кричи, не видишь, что ли, что со старшими разговариваешь! Пан Рох вздрогнул и невольно вытянулся в струнку: в самом деле по сравнению с Мирским он был совершенное ничтожество, да и все эти узники были на голову выше его по званию и по чину. - Куда велели тебе везти нас, туда и вези, - прибавил Станкевич, - но голоса не смей повышать, потому завтра можешь попасть под начал к любому из нас. Пан Рох таращил глаза и молчал. - Что говорить, пан Рох, свалял ты дурака! - обратился к нему Оскерко. - А что ты толкуешь, будто мы ему помогли, так это глупости: первое - мы спали так же, как и ты, второе - чем другому помогать, каждый бы сам бежал. Ну и свалял же ты дурака! Никто тут не виноват, один ты! Да я бы первый приказал тебя расстрелять! Где это видано, чтобы офицер спал, как сурок, а узник сбежал в его шлеме и епанче, мало того - на его же лошади! Неслыханное дело! От сотворения мира такого еще не бывало! - Старый лис молодого обошел! - сказал Мирский. - Господи Иисусе! Да у меня и сабли нет! - крикнул Ковальский. - А разве сабля ему не пригодится? - улыбнулся Станкевич. - Правильно говорит пан Оскерко: свалял ты дурака, кавалер! Пистолеты у тебя тоже, наверно, были в кобуре? - Были! - в беспамятстве сказал Ковальский. И вдруг схватился руками за голову. - И письмо князя биржанскому коменданту! Что я, несчастный, буду теперь делать? Пропал я навеки! Пулю мне в лоб! - Этого тебе не миновать! - строго сказал Мирский. - Как же ты теперь повезешь нас в Биржи? Что будет, ежели ты скажешь, что привез нас как узников, а мы, старшие по чину, скажем, что это тебя надо бросить в подземелье? Как тебе сдается, кому они поверят? Неужто ты думаешь, что шведский комендант задержит нас только на том основании, что пан Ковальский попросит его об этом? Скорее он нам поверит и запрет тебя в подземелье! - Пропал я! Пропал! - стонал Ковальский. - Глупости! - сказал Володы"вский. - Что делать, пан начальник? - спросил вахмистр. - Пошел ко всем чертям! - рявкнул Ковальский. - Откуда я знаю, что делать? Куда ехать?.. Чтоб тебя громом убило! - Поезжай, поезжай в Биржи, там увидишь! - сказал Мирский. - Поворачивай на Кейданы! - заорал Ковальский. - Чтоб мне свиной щетиной порасти, коли не приставят там тебя к стенке и не расстреляют! - сказал Оскерко. - Как же ты предстанешь перед гетманом? Тьфу! Позор тебя ждет, пуля в лоб и больше ничего! - А я больше и не стою! - воскликнул несчастный парень. - Глупости, пан Рох! Мы одни можем тебя спасти! - продолжал Оскерко. - Ты ведь знаешь, что мы готовы были идти за гетманом хоть на край света и погибнуть. Больше было у нас заслуг, чем у тебя, да и чины побольше. Не однажды проливали мы кровь за отчизну и всегда прольем ее с радостью, но гетман изменил отчизне, отдал Литву в руки врага, заключил с ним союз против всемилостивейшего нашего короля, которому мы присягу принесли на верность. Уж не думаешь ли ты, что нам, солдатам, легко было выйти из повиновения, нарушить дисциплину, встать против собственного гетмана? Но кто сегодня с гетманом, тот против отчизны! Кто сегодня с гетманом, тот против его величества короля! Кто сегодня с гетманом, тот изменил королю и Речи Посполитой! Потому-то мы и бросили булавы под ноги гетману, - так велели нам совесть и долг, вера и честь. Кто это сделал? Разве я один? Нет, и пан Мирский, и пан Станкевич, лучшие солдаты, честнейшие люди! Кто остался с гетманом? Смутьяны! Почему же ты не следуешь примеру тех, кто лучше тебя, и умнее, и старше? Хочешь позор навлечь на свое имя? Хочешь, чтобы тебя назвали изменником? Загляни себе в душу, спроси свою совесть, как надлежит тебе поступить: стать ли изменником при изменнике Радзивилле или пойти с нами и драться за отчизну до последнего вздоха, до последней капли крови? Пусть земля расступится и поглотит нас за то, что мы отказались повиноваться князю! Но лучше нашим душам век в преисподней гореть, нежели нам ради корысти Радзивилла изменить королю и отчизне! Речь эта, казалось, произвела на Роха сильное впечатление. Он вытаращил глаза и разинул рот. - Чего вы от меня хотите? - спросил он через минуту. - Чтобы ты пошел с нами к витебскому воеводе, который будет защищать отчизну. - Ишь ты! А у меня приказ везти вас в Биржи. - Поди поговори с ним! - сказал Мирский. - Так вот мы и хотим, чтобы ты не выполнил приказа! Чтобы оставил гетмана и с нами пошел, пойми же ты! - воскликнул, потеряв терпение, Оскерко. - Вы себе что хотите говорите, а только ничего из этого не выйдет. Я солдат! Чего бы я стоил, если б оставил гетмана. Не моего ума все это дело, не моя воля, его. Согрешит он, так будет в ответе и за себя и за меня, а мое собачье дело ему повиноваться! Человек я простой, чего рукой не сделаю, так где уж головой... Одно только я знаю, должен я повиноваться - и баста! - Ну и делай, что хочешь! - крикнул Мирский. - Мой это грех, - продолжал Рох, - что велел я повернуть на Кейданы, потому мне в Биржи ехать велено. Вовсе я с ума свихнулся с этим шляхтичем, который хоть и родич мне, а такое со мною сделал, что и чужой бы не сделал! Добро бы не родич, а то ведь родич! Бога он не боится, что и коня у меня забрал, и лишил меня княжеской милости, и кару навлек на меня. Хорош родич! Ну а вы поедете в Биржи, а там будь что будет! - Нечего время попусту тратить, пан Оскерко, - сказал Володы"вский. - А ну поворачивай на Биржи, собаки! - крикнул драгунам Ковальский. И они снова повернули на Биржи. Одному из драгун пан Рох приказал сесть на телегу, сам вскочил на его лошадь и ехал подле узников, все еще повторяя: - Родич, да чтоб такое сделать! Хотя узники не знали, что ждет их впереди, и были очень удручены, однако, услышав эти слова, не могли удержаться от смеха. - Утешься, пан Ковальский, - сказал наконец Володы"вский. - Не такие, как ты, попадались на удочку этому рыцарю. В хитрости он самого Хмельницкого превзошел, а уж что до уловок, так тут с ним никто не может сравниться. Ковальский ничего не ответил, только от телеги немного отъехал, боясь насмешек. Стыдно было ему и узников, и собственных солдат, и так он был растерян, что жалко было на него смотреть. А полковники в это время вели разговор о Заглобе и его удивительном бегстве. - Удивительное дело! - говорил Володы"вский. - В какую бы переделку ни попал этот человек, всякий раз выйдет цел и невредим. Где не помогут отвага и сила, там он уловку найдет. Другие теряют мужество, когда смерть им заглянет в глаза, или предают себя богу и ждут, что будет, а он тотчас умом пораскинет и что-нибудь да придумает. Храбр он, когда надо, как Ахиллес, но предпочитает идти по стопам Улисса. - Не хотел бы я его стеречь, хоть бы в цепи его заковали, - сказал Станкевич. - Это ничего, что сбежит, да ведь на смех же еще тебя поднимет, издеваться будет. - То-то и оно! - сказал пан Михал. - Теперь он до конца жизни будет потешаться над Ковальским, а не приведи бог на зубок ему попасть, язык у него - острей во всей Речи Посполитой не сыщешь. А как начнет еще, по своему обычаю, расписывать, так животики со смеху надорвешь. - А понадобится, так он, говоришь, и рубиться горазд? - спросил Станкевич. - Еще как горазд! Ведь это он на глазах у всего войска зарубил под Збаражем Бурлая. - Нет, клянусь богом, такого человека я еще не встречал! - воскликнул Станкевич. - Большую услугу оказал он нам своим бегством, - заметил Оскерко, - потому что забрал с собой письма гетмана. Кто его знает, что писал гетман про нас в этих письмах. Не думаю я, чтобы шведский комендант в Биржах поверил не Ковальскому, а нам. Не может этого быть. Мы ведь приедем как узники, а он как начальник конвоя. Но что там не будут знать, что с нами делать, - это как пить дать. На плаху, во всяком случае, не поведут, а это самое главное. - Да я это так только говорил, - ответил Мирский, - чтобы Ковальский совсем потерялся. Но то, что нас, как ты говоришь, на плаху не поведут, это, право же, плохое утешение. Так повернулось дело, что лучше смерть! Ясно, что теперь разгорится еще одна война, что на этот раз начнется смута, а это уж последний конец. Зачем мне, старику, смотреть на это? - И мне, я ведь помню другие времена! - воскликнул Станкевич. - Вы не должны так говорить, ибо милосердие божие превыше людской злобы, и всемогущая десница господня может вырвать нас из пучины, когда мы меньше всего этого ожидаем. - Святые слова! - сказал Ян Скшетуский. - И как ни тяжело нам, солдатам покойного князя Иеремии, жить теперь, ибо мы привыкли к победам, а все же хочется еще послужить отчизне, только бы дал бог наконец вождя - не изменника, а такого, которому человек мог бы предаться всей душой и всем сердцем. - Ох, правда, правда! - вздохнул Володы"вский. - Мы бы день и ночь сражались. - Это, скажу я вам, самая большая беда, - промолвил Мирский, - все мы от этого как впотьмах ходим и сами себя спрашиваем: что делать? И неуверенность гнетет нас, как тяжкий сон. Не знаю, как вы, но меня томит и душит тревога. Как подумаю, что это я бросил булаву к ногам гетмана, что это я причина мятежа и бунта, от ужаса остатки седых волос встают у меня дыбом на голове. Да! Но что же делать пред лицом явной измены? Счастливы те, кому не надо было спрашивать себя об этом и искать в душе ответа! - Вождя, вождя пошли нам, боже милосердный! - снова воскликнул Станкевич, поднимая глаза к небу. - А что, воевода витебский, говорят, человек весьма достойный? - спросил Станислав Скшетуский. - Да! - ответил Мирский. - Но нет у него булавы ни великого, ни польного гетмана, и пока всемилостивейший король наш не присвоит ему звания гетмана, он может действовать только на свой страх. Одно верно - что не пойдет он ни к шведам, ни к другим врагам. - Пан Госевский, гетман польный, в плену у Радзивилла. - А все потому, что он тоже человек достойный, - подхватил Оскерко. - Когда до меня дошла весть об его аресте, я так и обмер и сразу почуял, что дело неладно. - Был я как-то в Варшаве, - заговорил после минутного раздумья пан Михал, - и пошел в королевский дворец, а всемилостивейший король наш, - он любит солдат и меня хвалил после битвы под Берестечком, - тотчас меня признал и велел прийти на обед. На этом обеде видел я пана Чарнецкого, собственно и пир-то был в его честь. Выпил тогда немножко всемилостивейший король наш и стал обнимать пана Чарнецкого, а потом и говорит: "Пусть даже такая придет година, что все от меня отступятся, ты останешься мне верен!" Я собственными ушами слышал эти слова, как бы вдохновенные свыше. От волнения пан Чарнецкий слова не мог вымолвить, только повторял: "До последнего вздоха! До последнего вздоха!" А король наш заплакал тогда... - Как знать, не пророческие ли это были слова, ибо година бедствий уже пришла! - сказал Мирский. - Пан Чарнецкий великий воитель! - промолвил Станкевич. - Его имя в Речи Посполитой у всех на устах. - Говорят, - прибавил Скшетуский, - будто татары, которые оказывают помощь пану Ревере Потоцкому в войне с Хмельницким, так любят пана Чарнецкого, что не хотят идти туда, где его нет. - Истинная правда! - подхватил Оскерко. - Я слыхал, как об этом рассказывали в Кейданах при князе гетмане; все мы восхваляли тогда пана Чарнецкого, а князю это очень не понравилось, нахмурился он и говорит: "Пан Чарнецкий коронный обозный(*), но у меня мог бы быть в Тыкоцине подстаростой". - Invidia, видно, уже его мучила. - Ясно, что злодейство не может вынести света добродетели. Так беседовали между собою арестованные полковники, а потом снова свернули разговор на Заглобу. Володы"вский ручался, что они могут надеяться на помощь старого рыцаря, - не такой он человек, чтобы бросить друзей в беде. - Я уверен, - говорил пан Михал, - что он бежал в Упиту, где найдет моих людей, если только их еще не разбили или не угнали в Кейданы. С ними он сам двинется нам на помощь, разве только они не захотят идти. Не думаю, однако, чтобы не захотели, в хоругви больше всего лауданцев, а они меня любят. - Но они все старые слуги Радзивиллов? - заметил Мирский. - Это верно, но когда дознаются о выдаче Литвы шведам, об аресте гетмана польного, кавалера Юдицкого и вас со мною, отвратятся их сердца от Радзивилла. Достойная это шляхта, а уж пан Заглоба не пожалеет красок, так распишет гетмана, что лучше его никто из нас не сумеет. - Так-то оно так, - сказал Станислав Скшетуский, - но ведь мы в это время будем уже в Биржах. - Не может этого быть, ведь мы все время кружным путем едем, чтобы миновать Упиту, а из Упиты дорога прямая, как стрела. Даже если они выедут на день, на два позже, и то могут попасть в Биржи раньше нас и перерезать отряду путь. Мы сейчас только в Шавли едем, а уж оттуда повернем на Биржи, ну а из Упиты до Бирж, скажу я вам, поближе будет, чем из Шавлей. - Да, да, поближе, и дорога получше! - подтвердил Мирский. - Ну вот видите. А мы еще и до Шавлей не доехали. Только к вечеру рыцари увидели гору, что зовется Салтувес-Калнас, у подножия которой лежат Шавли. По дороге в деревнях и городах, через которые им пришлось проезжать, они всюду заметили, что народ в тревоге. Видно, весть о переходе гетмана на сторону шведов разнеслась уже по всей Жмуди. Кое-где солдат расспрашивали, в самом ли деле край займут шведы; кое-где рыцари видели толпы крестьян, которые с женами, детьми и пожитками покидали деревни и уходили в глубь лесов, покрывавших весь этот край. Иногда крестьяне угрожающе смотрели на драгун, принимали их, видно, за шведов. В шляхетских застянках прямо спрашивали, кто такие и куда едут, а когда Ковальский вместо ответа приказывал дать дорогу, раздавались такие грозные крики, что солдатам приходилось брать мушкеты на изготовку, чтобы проложить себе путь. Большая дорога, ведущая из Ковно через Шавли на Митаву, была забита телегами и колясками, это семьи шляхтичей спешили укрыться от войны в курляндских владениях. В самих Шавлях, которые были королевским имением, не было никаких гетманских хоругвей, ни надворных, ни регулярных; зато здесь арестованные полковники впервые увидели шведский отряд, состоявший из двадцати пяти рейтар, который выехал из Бирж в разведку. Толпы евреев и горожан глазели на рыночной площади на незнакомых людей, да и полковники с любопытством смотрели на них, особенно Володы"вский, который никогда еще не видел шведов; он окидывал их хищным взглядом, как волк стадо овец, и при этом топорщил усы. Ковальский поговорил с офицером, сообщил, кто он, куда едет и кого сопровождает, и потребовал, чтобы шведский разъезд для большей безопасности присоединился к его отряду. Но офицер ответил, что у него приказ произвести глубокую разведку и что он не может возвращаться в Биржи; он заверил Ковальского, что дорога всюду безопасна, так как небольшие отряды, посланные из Бирж, разъезжают по всем направлениям, а некоторые посланы даже в Кейданы. Отдохнув хорошенько до полуночи и покормив выбившихся из сил лошадей, пан Рох вместе со своими узниками снова тронулся в путь, свернув из Шавлей через Иоганнишкеле и Посвут на восток, чтобы выехать на прямую дорогу, ведущую из Упиты на Поневеж и Биржи. - Коли пан Заглоба придет нам на помощь, - сказал на рассвете Володы"вский, - то на этой дороге ему легче всего будет преградить путь отряду, он из Упиты мог уже подоспеть туда. - Может, он где-нибудь и ждет нас! - сказал Станислав Скшетуский. - Я тоже надеялся, пока не увидел шведов, - промолвил Станкевич, - но теперь, сдается мне, нет для нас спасения. - Это уж теперь его забота, как бы шведов миновать или одурачить, а он на это мастер. - Да вот беда, не знает он здешних мест. - Зато лауданцы знают, они ведь пеньку, клепку и смолу возят в самую Ригу, в моей хоругви много таких. - Шведы под Биржами заняли уже, наверно, все городки. - Нельзя не сознаться, хороши солдаты, которых мы в Шавлях видали, - говорил маленький рыцарь, - молодцы, как на подбор! А вы заметили, какие у них сытые кони? - Это очень сильные лифляндские кони, - сказал Мирский. - И у нас хорунжие из гусарских и панцирных хоругвей ищут лошадей в Лифляндии, у нас тут лошаденки малорослые. - Давай, пан Михал, поговорим лучше о шведской пехоте! - вмешался в разговор Станкевич. - Конница - она хоть с виду и хороша, но не такая храбрая. Бывало, как бросится наша хоругвь, особенно тяжелая, на этих рейтар, так они и пяти минут не выдерживают. - Вы в прежние времена уже их попробовали, - ответил маленький рыцарь, - а мне только слюнки приходится глотать. Говорю вам: как увидал я их сейчас в Шавлях и эти их желтые, как кудель, бороды, прямо мурашки по пальцам забегали. Эх, рада душа в рай, да грехи не пускают, сиди вот тут на телеге и подыхай! Полковники умолкли; но, видно, не один Володы"вский пылал к шведам такой любовью, ибо до слуха узников долетел вскоре следующий разговор между драгунами, окружавшими телегу. - Видали этих собачьих детей, этих нехристей? - говорил один из солдат. - Мы с ними драться были должны, а теперь будем им лошадей чистить. - А чтоб их гром убил! - проворчал другой драгун. - Помалкивай! Швед тебя на конюшне метлой по лбу будет учить послушанию! - Либо я его. - Дурак! Не такие, как ты, хотели против него пойти, а вот видишь, что получилось! - Самых великих рыцарей везем им все равно что в волчью пасть. Будут они, ироды, глумиться над ними. - С этой немчурой без еврея и не поговоришь. Вон и в Шавлях начальнику пришлось тотчас послать за евреем. - А чтоб их чума взяла! Первый солдат понизил голос и спросил: - А что это толкуют, будто все лучшие солдаты не хотят служить с ними и идти против своего короля? - А как же! Разве ты не видал венгров, разве пан гетман не отправился с войском мятежников бить, - кто его знает, что еще будет. Ведь и наших драгун немало перешло на сторону венгров, их, верно, всех расстреляют. - Вот награда за верную службу! - К черту такое дело! - Проклятая служба! - Стой! - вдруг раздался голос ехавшего впереди пана Роха. - Ах, пуля тебе в лоб! - проворчал голос подле телеги. - Что там? - спрашивали друг друга солдаты. - Стой! - снова раздалась команда. Телега остановилась. Солдаты придержали лошадей. День был ясный, погожий. Солнце уже взошло, и в сиянии его лучей впереди на дороге виднелись клубы пыли, точно навстречу стада шли или войско. Вскоре в облаках пыли что-то блеснуло, будто искры рассыпались, они сверкали все явственней, словно свечи пылали в дыму. - Это сверкают копья! - воскликнул Володы"вский. - Войско идет. - Наверное, какой-нибудь шведский отряд. - У них копья только у пехоты, а там пыль вон как несется. Конница это, наши! - Наши, наши! - повторили драгуны. - Стройсь! - раздался голос пана Роха. Драгуны окружили телегу. У Володы"вского горели глаза. - Это уж наверняка мои лауданцы с Заглобой! Всадники, ехавшие навстречу, были уже в какой-нибудь полуверсте, и расстояние между ними и телегой сокращалось с каждой минутой, так как мчались они на рысях. Наконец из облака пыли вынесся весь большой отряд, шедший стройными рядами, точно в атаку. Через минуту он стал еще ближе. В первом ряду, чуть правее, скакал под бунчуком какой-то могучий рыцарь с булавою в руке. Заметив его, Володы"вский тотчас вскричал: - Это пан Заглоба! Клянусь богом, пан Заглоба! Улыбка прояснила лицо Яна Скшетуского. - Он! Не кто иной, как он! - подтвердил Ян. - И под бунчуком! Уже успел произвести себя в гетманы. Я бы его всюду узнал по этому озорству. Каким он родился, таким и умрет. - Дай бог ему здоровья! - воскликнул Оскерко. Затем он сложил ладони у губ и крикнул: - Пан Ковальский! Это родич к тебе в гости едет! Но пан Рох не слышал, он как раз сгонял своих драгун. И хоть горсточка людей была у него, а навстречу неслась целая хоругвь, он, надо отдать ему справедливость, не растерялся и не струсил. Он построил драгун в два ряда перед телегой; однако хоругвь развернулась тем временем и по татарскому способу начала заезжать полумесяцем с обеих сторон. Но, видно, с паном Рохом хотели сперва повести переговоры, потому что стали махать знаменем и кричать: - Стой! Стой! - Вперед! Шагом марш! - крикнул пан Рох. - Сдавайтесь! - кричали с дороги. - Огонь! - скомандовал в ответ Ковальский. Немая тишина была ответом; ни один драгун не выстрелил. Пан Рох тоже на минуту онемел, затем в ярости набросился на своих солдат. - Огонь, собаки! - рявкнул он страшным голосом и одним ударом кулака свалил с лошади ближайшего солдата. Остальные шарахнулись от разъяренного офицера; но ни один не подчинился команде. И вдруг драгуны бросились наутек и рассеялись в мгновение ока, как стая испуганных куропаток. - Я бы все-таки этих солдат приказал расстрелять! - проворчал Мирский. Увидев, что собственные солдаты оставили его, Ковальский повернул коня навстречу хоругви. - Там моя смерть! - крикнул он страшным голосом. И ринулся вперед ураганом. Но не успел он проскакать и половину дороги, как в рядах Заглобы раздался выстрел из дробовика: дробь засвистела на дороге, конь пана Роха зарылся храпом в пыль и рухнул, привалив ездока. В ту же минуту из хоругви вынесся, как молния, солдат и схватил за шиворот поднимавшегося с земли офицера. - Это Юзва Бутрым! - воскликнул Володы"вский. - Юзва Безногий! Пан Рох, в свою очередь, схватил Юзву за полу, и пола осталась у него в руке; тут они сшиблись и трепали друг друга, словно два ястреба, так как силы были оба непомерной. У Бутрыма лопнуло стремя, он свалился наземь и перекувыркнулся, однако не выпустил пана Роха, и они свившись в клубок, катались на дороге. Подскакали другие солдаты. Сразу два десятка рук схватили Ковальского, который рвался и метался, как медведь в западне, швырял людей, как вепрь-одинец собак, снова вставал и вовсе не думал сдаваться. Он хотел погибнуть, а между тем слышал десятки голосов, повторявших одно слово: "Живьем! Живьем!" Наконец, силы оставили его, и он потерял сознание. А Заглоба уже был у телеги, верней, на телеге и обнимал Скшетуских, маленького рыцаря, Мирского, Станкевича и Оскерко и при этом кричал, задыхаясь: - А что! Все-таки пригодился Заглоба! Теперь мы дадим жару Радзивиллу! Друзья мои, мы свободны, и у нас солдаты! Сейчас мы отправимся разорять его имения! А что, удался фортель? Не тем, так другим способом я бы все равно вырвался на волю и освободил вас! Совсем запыхался, дух не переведу! На имения Радзивилла, друзья мои, на имения Радзивилла! Вы еще о нем не знаете того, что я знаю! Дальнейшие изъявления радости прервали лауданцы, которые бежали взапуски, чтобы приветствовать своего полковника. Бутрымы, Гостевичи Дымные, Домашевичи, Стакьяны, Гаштовты - все столпились у телеги, и могучие глотки непрерывно ревели: - Vivat! Vivat! - Спасибо вам за любовь! - сказал маленький рыцарь своим солдатам, когда они поутихли. - Страшное это дело, что мы должны выйти из повиновения гетману и поднять на него руку, но измена явная, и поступить иначе мы не можем! Мы не предадим отчизну и нашего всемилостивейшего короля. Vivat Joannes Casimirus rex! - Vivat Joannes Casimirus rex! - подхватили три сотни голосов. - Учиним наезд на имения Радзивилла! - кричал Заглоба. - Потрясем его кладовые и погреба! - Коней подать! - крикнул маленький рыцарь. Солдаты бросились за лошадьми. - Пан Михал! - обратился тем временем Заглоба к Володы"вскому. - Я вел твоих людей, замещая тебя, и, надо отдать им должное, - что я и делаю с радостью, - они у тебя молодцы! Но теперь ты свободен, и я передаю власть в твои руки. - Прими, пан, начальство над хоругвью, ты по званию из всех нас самый старший, - обратился пан Михал к Мирскому. - И не подумаю! Я тут при чем! - ответил старый полковник. - Тогда ты, пан Станкевич... - У меня своя хоругвь, и чужую я не стану брать! Оставайся ты, пан, начальником. Ну, что тут разводить церемонии! Ты знаешь людей, они знают тебя и лучше всего будут сражаться под твоим начальством. - Так и сделай, Михал, так и сделай, задача-то нелегкая! - говорил Ян Скшетуский. - Ну что ж, быть по-вашему. С этими словами пан Михал взял булаву из рук Заглобы, вмиг построил хоругвь для похода и вместе с друзьями двинулся во главе ее вперед. - Куда же мы пойдем? - спросил Заглоба. - Сказать по правде, я и сам не знаю, - ответил пан Михал. - Не подумал я еще об этом. - Надо бы посоветоваться о том, что же нам делать, - сказал Мирский. - И совет нам надо держать незамедлительно. Позвольте только мне сперва принести от нашего имени благодарность пану Заглобе за то, что он не забыл нас и in rebus angustis* так счастливо спас всех. _______________ * В трудную минуту (лат.). - А что? - с гордостью произнес Заглоба, поднимая голову и крутя ус. - Без меня быть бы вам в Биржах! Справедливость велит признать, что уж если никто ничего не придумает, так Заглоба непременно придумает. Пан Михал, не в таких мы с тобой бывали переделках! Помнишь, как я тебя спасал, когда мы с Геленкой от татар бежали, а? Пан Михал мог бы сказать, что тогда не пан Заглоба его спасал, а он пана Заглобу, однако промолчал, только усы встопорщил. - Чего там благодарить! - продолжал старый шляхтич. - Сегодня с вами беда, завтра со мной, и уж, наверно, вы меня не оставите. Так я рад, что вижу вас на свободе, будто выиграл самый решительный бой. Оказывается, не состарились еще ни голова, ни рука. - Так ты тогда сразу поскакал в Упиту? - спросил у Заглобы пан Михал. - А куда же мне было ехать? В Кейданы? Волку в пасть? Разумеется, в Упиту, и уж будьте уверены, лошади я не жалел, а хорошая была животина! Вчера утром я был уже в Упите, а в полдень мы двинулись на Биржи, в ту сторону, где я надеялся встретить вас. - И мои люди так сразу тебе и поверили? - спросил пан Михал. - Они ведь тебя не знали, только два-три человека видали тебя у меня. - Сказать по правде, никаких хлопот с этим делом у меня не было. Прежде всего перстень твой, пан Михал, был у меня, да и люди узнали как раз про ваш арест и про измену гетмана. Я у них депутации застал от хоругвей пана Мирского и пана Станкевича, которые предлагали собирать силы против изменника гетмана. Как сказал я им тогда, что вас везут в Биржи, так все равно что палку ткнул в муравейник. Лошади на пастбище были, за ними тотчас послали людей) и в полдень мы уже отправились в путь. Ясное дело, я по праву принял начальство. - Отец, а бунчук где ты взял? - спросил Ян Скшетуский. - Издали мы подумали, что это сам гетман едет. - А что! Важен был с виду, не хуже его? Где бунчук взял? Да это с депутациями от восставших хоругвей прибыл к лауданцам и пан Щит с приказом гетмана идти в Кейданы, ну и с бунчуком для пущей важности. Я тотчас велел его арестовать, а бунчук приказал носить над собой, чтобы обмануть шведов. - Ей-ей, здорово ты это придумал! - воскликнул Оскерко. - Соломон, да и только! - прибавил Станкевич. Заглоба надулся, как индейский петух. - Давайте теперь совет держать, что же нам делать, - сказал он наконец. - Коли хватит у вас терпенья послушать, так я скажу вам, что я по дороге надумал. С Радзивиллом войну начинать я не советую по двум причинам: перво-наперво, он, с позволения сказать, щука, а мы окуни. Окуням лучше к щуке головой не повертываться, а то она проглотить может, - хвостом надо, тут их защищают колючие плавники. Дьявол бы его поскорее на рожон вздел да смолой поливал, чтоб не очень пригорел. - А второе? - спросил Мирский. - Второе, - ответил Заглоба, - попадись мы только через какой-нибудь casus* ему в лапы, так он нам такого перцу задаст, что всем сорокам в Литве будет о чем стрекотать. Вы поглядите, что он писал в том письме, которое Ковальский вез к шведскому коменданту в Биржи, тогда узнаете пана воеводу виленского, коль скоро до сих пор его не знали! _______________ * Случай (лат.). С этими словами он расстегнул жупан, достал из-за пазухи письмо и протянул Мирскому. - Да оно не то по-немецки написано, не то по-шведски, - сказал старый полковник. - Кто из вас может прочитать? Оказалось, что по-немецки знал немного один только Станислав Скшетуский, который часто ездил из дому в Торунь, но и тот по-писаному читать не умел. - Так я вам tenor* расскажу, - сказал Заглоба. - Когда в Упите послали мы на луга за лошадьми, у меня было немного времени, и я велел притащить за пейсы еврея, который слывет там мудрецом, он-то, чуя саблю на затылке, и прочитал expedite** все, что там написано и растолковал мне. Так вот пан гетман советует биржанскому коменданту и для блага его величества короля шведского приказывает, отослав сперва конвой, расстрелять всех нас без исключения, но так, чтобы слух об этом не распространился. _______________ * Содержание (лат.). ** Легко, скоро (лат.). Полковники руками всплеснули, один только Мирский покачал головой и промолвил: - Я-то его знаю, и странно мне было, просто понять я не мог, как это он нас выпускает живыми из Кейдан. Видно, были на то причины, которых мы не знаем, что не мог он сам приговорить нас к смерти. - Не опасался ли он людской молвы? - И то может быть. - Удивительно, однако, какой злой человек! - заметил маленький рыцарь. - Ведь не хвалясь скажу, что совсем недавно мы вдвоем с Ганхофом спасли ему жизнь. - А я сперва у его отца, а теперь вот у него уже тридцать пять лет служу! - сказал Станкевич. - Страшный человек! - прибавил Станислав Скшетуский. - Так вот такому лучше в пасть не лезть! - решил Заглоба. - Ну его к дьяволу! Не будем мы ввязываться в бой с ним, зато имения, которые встретятся нам по дороге, accurate* ему разорим. Идемте к витебскому воеводе, чтобы защита у нас была и господин над нами, а по дороге будем брать, что удастся, из кладовых, конюшен, хлевов, амбаров и погребов. Очень мне это улыбается, и уж будьте уверены, тут я никому не дам опередить себя. Денег в имениях раздобудем - так тоже с собой прихватим. Чем богаче мы будем, когда явимся к витебскому воеводе, тем ласковей он нас примет. _______________ * Исправно (лат.). - Он и без того нас ласково примет, - возразил Оскерко. - Однако дельный это совет идти к нему, лучше сейчас ничего не придумаешь. - Все мы отдадим за это свои голоса, - прибавил Станкевич. - Святая правда! - воскликнул пан Михал. - Стало быть, к воеводе витебскому! Пусть же будет он тем вождем, о котором мы просили бога. - Аминь! - сказали остальные. Некоторое время рыцари ехали в молчании, наконец пан Михал заерзал в своем седле. - А не потрепать ли нам где-нибудь по дороге шведов? - спросил он наконец, глядя на своих товарищей. - Мой совет такой: встретится случай, так почему же не потрепать? - ответил Станкевич. - Радзивилл, наверно, внушил шведам, что у него вся Литва под пятой и что все охотно предают Яна Казимира, так пусть же выйдет наружу, что это неправда. - Верно! - воскликнул Мирский. - Попадется по дороге какой-нибудь отряд - растоптать его. Я согласен и с тем, что на самого князя нападать не следует, не выдержим мы. Великий это воитель! Но, не ввязываясь в бой, стоило бы дня два повертеться около Кейдан. - Чтобы разорить его имения? - спросил Заглоба. - Нет! Чтобы людей собрать побольше. К нам примкнет моя хоругвь и пана Станкевича. А если они обе уже разбиты, что весьма возможно, так и тогда солдаты по одиночке будут приставать к нам. Да и из шляхты тоже кое-кто присоединится. Больше людей приведем к пану Сапеге, и ему легче будет что-нибудь предпринять. Расчет и в самом деле был правильный, и первым доказательством тому могли послужить драгуны пана Роха, которые все, за исключением его самого, без колебаний перешли к пану Михалу. В рядах радзивилловских войск таких людей могло найтись немало. Можно было к тому же надеяться, что при первом ударе по шведам в Жмуди вспыхнет всеобщее восстание. Володы"вский решил поэтому двинуться в ночь по направлению к Поневежу, в окрестностях Упиты привлечь еще в хоругвь лауданцев, сколько удастся, а затем углубиться в Роговскую пущу, куда, как он предполагал, будут скрываться остатки разбитых Радзивиллом хоругвей. А пока он остановился на отдых на берегу реки Лавечи, чтобы дать подкрепиться людям и покормить лошадей. Там они простояли до самой ночи, выглядывая из зарослей орешника на дорогу, по которой тянулись все новые и новые толпы крестьян, бежавших в леса от нашествия шведов. Солдаты, которых Володы"вский время от времени посылал на дорогу, приводили к нему отдельных крестьян, но разузнать от них о шведах удалось немного. Перепуганные насмерть крестьяне твердили только, что шведы вот-вот придут, но объяснить что-нибудь толком не могли. Когда совсем стемнело, Володы"вский приказал садиться по коням, но не успели люди тронуться в путь, как до слуха их долетел довольно явственный колокольный звон. - В чем дело? - спросил Заглоба. - К вечерне слишком поздно. Володы"вский минуту напряженно прислушивался. - Это набат! - сказал он. Затем поехал вдоль шеренги. - Не знает ли кто из вас, - спросил он у солдат, - что за деревня или городок в той стороне? - Клеваны, пан полковник! - ответил один из Гостевичей. - Мы туда поташ возим. - Вы слышите звон? - Слышим! Что-то там стряслось! Пан Михал кивнул трубачу, и вскоре тихий звук рожка раздался в темных зарослях. Хоругвь тронулась вперед. Глаза всех были устремлены туда, откуда все громче доносился набат, и недаром люди глядели в темноту: вскоре на горизонте блеснул красный свет и стал разгораться с каждой минутой. - Зарево! - пробежал шепот по рядам. Пан Михал наклонился к Скшетускому. - Шведы! - сказал он. - Попытаем! - ответил пан Ян. - Странно мне только, что жгут. - Наверно, шляхта дала отпор или мужики поднялись, коль они на костел напали. - Что ж, посмотрим! - сказал пан Михал. И засопел с удовлетворением. Но тут к нему подъехал Заглоба. - Пан Михал! - Что? - Я уж вижу, пахнет тебе шведское мясо. Верно, бой будет, а? - Как бог даст, как бог даст! - А кто будет пленника стеречь? - Какого пленника? - Ну не меня же, Ковальского. Видишь ли, пан Михал, это очень важно, чтобы он не убежал. Не забудь, что гетман ничего про нас не знает и ни от кого не дознается, если только ему Ковальский не донесет. Надо верным людям приказать стеречь его, - ведь во время боя легко дать деру, тем более что он и на хитрости может пуститься. - На хитрости он так же способен, как та телега, на которой он сидит. Но ты прав, надо около него кого-нибудь оставить. А не хочешь ли ты это время постеречь его? - Гм... Жаль бой пропускать! А впрочем, ночью при огне я почти ничего не вижу. Кабы днем надо было драться, ты бы меня ни за что не уговорил. Но коль скоро publicum bonum* этого требует, быть по сему! _______________ * Общее благо (лат.). - Ладно. Я тебе в помощь человек пять оставлю, а вздумает бежать, пустите ему пулю в лоб. - Не бойся, он у меня шелковым станет! А зарево-то все разгорается. Где мне с Ковальским остановиться? - Да где хочешь. Нет у меня сейчас времени! - ответил пан Михал. И проехал вперед. Пожар разливался все шире. Ветер потянул с той стороны и вместе с набатным звоном донес отголоски выстрелов. - Рысью! - скомандовал Володы"вский. ГЛАВА XVIII Подскакав поближе к деревне и убавив ходу, солдаты увидели широкую улицу, так ярко освещенную заревом, что хоть иголки собирай. По обе стороны горело несколько хат, а от них медленно занимались другие, так как дул довольно сильный ветер и нес на соседние крыши искры, - нет! не искры, а целые снопы искр, похожие на огненных птиц. На улице огонь освещал кучки метавшихся людей. Крики их мешались с набатом, несшимся из укрытого в чаще деревьев костела, ревом скотины, лаем собак и редкими выстрелами. Подъехав еще ближе, солдаты Володы"вского увидели рейтар в широкополых шляпах; их было не очень много. Одни из них стреляли из пистолетов по толпе крестьян, вооруженных цепами и вилами, и теснили их за хаты, на огороды; другие выгоняли рапирами на дорогу волов, коров и овец. Иные так увешались домашней птицей, еще трепыхавшей крыльями в предсмертных судорогах, что их трудно было разглядеть в целых облаках перьев. Человек двадцать держали на поводу по две-три лошади своих товарищей, грабивших, видно, хаты. Дорога в деревню спускалась по косогору вниз среди березника, так что лауданцев не было видно, но сами они видели всю картину вражеского набега, освещенную пожаром, в отсветах которого можно было ясно различить иноземных солдат, мужиков, которые защищались, сбившись в беспорядочные кучи, и баб, которых тащили рейтары. Все метались с криками, воплями и проклятиями, будто куклы в святочном вертепе. Целую гриву огня разметал пожар над деревушкой и гудел все страшней и страшней. Володы"вский приблизился со своей хоругвью к распахнутым настежь воротам на околице деревушки и дал команду убавить ход. Он мог обрушиться на ничего не подозревавшего врага и смести его одним ударом, но маленький рыцарь решил "попытать шведов" в бою открытом и решительном и потому умышленно действовал так, чтобы его заметили. Несколько человек рейтар, стоявших на околице у ворот, первыми заметили приближавшуюся хоругвь. Один из них бросился к офицеру, стоявшему с рапирой наголо посреди дороги в большой группе всадников, и стал что-то говорить ему, показывая рукой в ту сторону, откуда спускался со своими людьми Володы"вский. Офицер прикрыл рукой глаза, посмотрел с минуту, затем махнул рукой, и тотчас среди криков и воплей людей и рева скотины послышались громкие звуки рожка. Вот когда наши рыцари смогли подивиться выучке шведского солдата: не успели раздаться первые звуки рожка, как одни рейтары выбежали из хат, другие побросали награбленный скарб, волов и овец, и все кинулись к лошадям. В мгновение ока отряд построился в боевые порядки, при виде которых восхитилось сердце маленького рыцаря, - такие молодцы были солдаты. Все как на подбор, рослые, сильные, одетые в кафтаны с кожаными перевязами через плечо, в одинаковые черные шляпы с полями, приподнятыми с левой стороны, все на одинаковых гнедых лошадях, стояли они стеной, с рапирами на плече, бросая быстрые, но спокойные взгляды в сторону дороги. Но вот из строя выехал офицер с трубачом, желая, видимо, спросить, что это за люди так медленно приближаются к ним. Он, видно, думал, что это какая-нибудь радзивилловская хоругвь, которая его не тронет. Он стал махать рапирой и шляпой, а трубач все трубил в знак того, что они хотят говорить. - Ну-ка, пальни по ним который из дробовика, - сказал маленький рыцарь, - чтобы они знали, чего могут ждать от нас! Раздался выстрел, но было слишком далеко, и дробь не долетела. Офицер, видно, все еще думал, что это какое-то недоразумение, потому что закричал еще громче и стал еще сильнее размахивать шляпой. - Дайте ему еще раз! - крикнул Володы"вский. После второго выстрела офицер повернул коня и направился, правда, не очень торопливо, к своим солдатам, которые тоже стали рысью приближаться к нему. Первая шеренга лауданцев уже въезжала в околицу. Шведский офицер что-то крикнул; рапиры, которые шведы держали на плече, опустились и повисли на темляках, и все солдаты мгновенно вынули из кобур пистолеты и оперли их о луки седел, держа дулами вверх. - Отличные солдаты! - проворчал Володы"вский, видя, как быстро и согласно, почти механически выполняют они все движения. С этими словами он оглянулся, в порядке ли его шеренги, плотнее уселся в седле и крикнул: - Вперед! Лауданцы пригнулись к шеям лошадей и помчались стрелой. Шведы подпустили их и дали вдруг залп из пистолетов, но большого урона лауданцам, укрывшимся за головами лошадей, не нанесли; лишь несколько человек выпустили из рук трензеля и откинулись назад, остальные доскакали и сшиблись с рейтарами. Легкие литовские хоругви были еще вооружены копьями, которые в коронном войске оставались только у гусар; но Володы"вский, зная, что бой придется вести в тесноте, приказал еще по дороге вдеть копья в башмаки, и сейчас люди выхватили сабли. Первым натиском лауданцы не смогли опрокинуть шведов, те только подались назад и, пятясь, стали сечь и колоть их рапирами, а лауданцы яростно теснили их вдоль улицы. Сраженные падали наземь. Все жесточе сшибались противники; крестьяне, вспугнутые лязгом сабель, убежали с широкой деревенской улицы, где жар от пылающих домов был невыносим, хотя от дороги они были отделены садами. Под все более стремительным напором лауданцев шведы медленно отступали, но еще в полном порядке. Да и рассеяться им было трудно, так как улицы с обеих сторон ограждали высокие плетни. Порой они пытались остановиться, но не могли сдержать натиска. Удивительный это был бой, в котором из-за тесноты рубились одни первые шеренги, а задние могли только теснить передних. Именно по этой причине бой превратился в жестокую сечу. Попросив заранее старых полковников и Яна Скшетуского последить в минуту атаки за людьми, Володы"вский сам наслаждался битвой в первом ряду. Ежеминутно чья-то шведская шляпа проваливалась перед ним в темноту, точно ныряла под землю; порою рапира, выбитая из рук рейтара, взлетала со свистом над рядом бойцов, раздавался пронзительный крик и снова проваливалась шляпа; место ее занимала другая, третья, а Володы"вский все продвигался вперед, и маленькие глазки его светились, словно две зловещие искорки; но он не увлекался, не забывался, не махал саблей, как цепом; порою, когда никого нельзя было достать саблей впереди, он повертывал лицо и клинок чуть вправо или влево и мгновенно, движением как будто почти незаметным, выбивал сбоку рейтара из седла, и страшен он был этими движениями, легкими и молниеносными, почти нечеловеческими. Как женщина, берущая коноплю, уйдя в заросли, совсем тонет в них, но путь ее легко узнать по падающим стеблям, так и он исчезал на мгновение из глаз в толпе рослых солдат; но там, где они падали, как колосья под серпом жнеца, подрезающего стебли у земли, там был именно он. Станислав Скшетуский и угрюмый Юзва Бутрым, по прозванию Безногий, шли следом за ним. Наконец задние ряды шведов начали выбираться из улицы на обширный погост, а вслед за ними вырвались из тесноты и передние. Раздалась команда офицера, который хотел, видно, ввести в бой сразу всех своих людей, и колонна рейтар в мгновение ока развернулась в длинную линию, чтобы всем фронтом встретить врага. Однако Ян Скшетуский, который следил за общим ходом боя и командовал фронтом хоругви, не последовал примеру шведского офицера, вместо этого он обрушился на шведов тесной колонной и, наперев на ослабленную их стену, опрокинул ее в мгновение ока, всадив в нее как бы клин, а затем повернул на всем скаку к костелу, вправо, и зашел в тыл одной половине шведов, а на другую ринулись с резервом Мирский и Станкевич, ведя часть лауданцев и всех драгун Ковальского. Теперь бой закипел в двух местах, однако длился он недолго. Левое крыло, на которое ударил Скшетуский, не успело сформироваться и рассеялось первым; правое, в котором был сам офицер, дольше оказывало сопротивление, но и оно было слишком растянуто, ряды его стали ломаться, мешаться и, наконец, оно последовало примеру левого. Погост был обширный, но, на беду, обнесенный высокой оградой, а ворота на другом его конце костельные служки, увидев, что творится, закрыли и подперли жердями. Рассеявшиеся шведы носились вдоль ограды, а лауданцы преследовали их. Кое-где кучки солдат, иногда человек по двадцать, дрались на саблях и рапирах; кое-где битва превратилась в ряд поединков, и солдат сражался с солдатом, рапира скрещивалась с саблей, порою хлопал пистолетный выстрел. Тут рейтар, уйдя от одной сабли, тотчас, как заяц под свору борзых, попадал под другую. Там швед или литвин, выбравшись из-под рухнувшего под ним скакуна, тотчас падал от удара подстерегавшей его сабли. Посреди погоста носились разгоряченные лошади без седоков, раздувая от страха храпы и тряся гривами; некоторые грызли друг друга, иные, ослепнув и ошалев, поворачивались задом к дерущимся солдатам и били их копытами. Выбивая мимоходом из седел рейтар, Володы"вский искал глазами по всему погосту офицера, наконец увидел, что тот обороняется от двух Бутрымов, и подскакал к нему. - Посторонись! - крикнул он Бутрымам. - Посторонись! Солдаты послушно отпрянули, маленький рыцарь подскакал к шведу, и они сшиблись так, что лошади под ними присели на зады. Офицер хотел, видимо, прямым ударом клинка свалить противника с лошади; но Володы"вский подставил рукоять своего драгунского палаша, повернул ее молниеносно на полкруга, и рапира выпала из рук офицера. Тот нагнулся было к кобуре, но в ту же минуту от удара палашом по щеке выпустил из левой руки поводья. - Брать живым! - крикнул Володы"вский Бутрымам. Лауданцы подхватили и поддержали раненого, который зашатался в седле, а меленький рыцарь помчался в глубь погоста и снова крушил рейтар, словно свечи гасил перед собою. Но шведы уже везде сдавались шляхте, более искусной в рубке и одиночном бою. Одни из них, хватаясь за острия своих рапир, протягивали противнику рукоятки, другие бросали оружие к ногам; слово "пардон!" все чаще раздавалось на поле боя. Шляхта на это не посмотрела, она получила приказ пана Михала пощадить лишь несколько человек; тогда шведы снова ринулись в бой; отчаянно защищаясь, они умирали смертью, достойной солдата, кровью платя врагу за свою смерть. Час спустя шляхта уже приканчивала отряд. Толпы крестьян бросились на погост из деревни и стали хватать лошадей, добивать раненых и грабить убитых. Так кончилась первая встреча литвинов со шведами. Тем временем Заглобе, стоявшему поодаль в березнике с паном Рохом, лежавшим на телеге, пришлось слушать горькие упреки своего пленника, который винил его в том, что родич он ему, а так недостойно с ним поступил. - Погубил ты меня, дядя, совсем, не только пуля ждет меня в Кейданах, но и вечный позор падет на мое имя. Теперь кто захочет сказать: дурак, может говорить: Рох Ковальский. - Сказать по чести, не много найдется таких, кто стал бы это отрицать, - отвечал ему Заглоба. - Да лучшее доказательство твоей глупости то, что ты удивляешься, как это я да поддел вдруг тебя на удочку, это я-то, который крымским ханом вертел, как хотел. Уж не думал ли ты, щенок, что я позволю тебе отправить меня с достойными людьми в Биржи и бросить в пасть шведам нас, величайших мужей, decus* Речи Посполитой? _______________ * Украшение, гордость (лат.). - Да ведь не по собственной воле я вас вез туда! - Но ты был слугой палача, а это срам для шляхтича, это позор, который должен смыть с себя, не то я отрекусь и от тебя, и от всего рода Ковальских. Быть изменником - это хуже, чем быть палачом, но быть слугой того, кто хуже палача, - это уж самое последнее дело! - Я гетману служил! - А гетман сатане! Вот оно что получается! Дурак ты, Рох, запомни это раз навсегда и не спорь, а держись меня, может, тогда из тебя еще получится человек. Знай, не одного я вывел в люди. Дальнейший разговор прервал треск выстрелов, это в деревне начинался бой. Затем выстрелы смолкли; но шум все еще продолжался и крики долетали даже в этот укромный уголок в березнике. - Пан Михал там уже трудится, - сказал Заглоба. - Невелик он, а кусает, как змея. Нащелкают они там этих заморских чертей, как орехов. Лучше бы мне не здесь, а там быть, а из-за тебя только слушать приходится из этого березника. Вот она, твоя благодарность! И это поступок, достойный родича? - А за что я должен благодарить тебя? - За то, что не в ярме ты у изменника и не погоняет он тебя, как вола, коль ты для этого больше всего годишься, потому глуп и здоров, понял? Эх, а бой-то все жарче!.. Слышишь? Это, верно, шведы ревут, как телята на пастбище. Заглоба нахмурился тут, тревога взяла его; вдруг он спросил у Роха, в упор глядя на него: - Кому желаешь победы? - Ясное дело, нашим. - Вот видишь! А почему не шведам? - А я бы и сам их лупил. Наши - это наши! - Совесть у тебя просыпается... Но как же ты мог соплеменников везти к шведам? - У меня был приказ. - Но теперь-то приказа нет? - Ясное дело, нет. - Твой начальник теперь пан Володы"вский, и больше никто! - Да как будто так! - Ты должен делать то, что тебе пан Володы"вский велит. - Вроде как должен. - Он тебе перво-наперво велит отречься от Радзивилла и служить не ему, а отчизне. - Как же так? - почесал голову Рох. - Приказ! - рявкнул Заглоба. - Слушаюсь! - ответил Рох. - Вот и хорошо! В первом же бою будешь лупить шведов! - Приказ есть приказ! - ответил Ковальский и вздохнул с облегчением, точно у него гора свалилась с плеч. Заглоба тоже был доволен, у него были свои виды на Роха. Они вместе стали слушать отголоски боя, долетавшие до них, и добрый час еще слушали, пока все не стихло. Заглоба обнаруживал признаки все большего беспокойства. - Неужто им не повезло? - Ты, дядя, старый солдат, а говоришь такое! Да ведь если бы шведы их разбили, они бы толпою мимо нас отступали. - Верно! Вижу, и твой ум кое на что годится. - Слышишь, дядя, топот? Они не спешат. Посекли, верно, шведов. - Ох, да наши ли это? Подъехать поближе, что ли? С этими словами Заглоба спустил саблю на темляк, взял в руку пистолет и двинулся вперед. Вскоре он увидел впереди темную массу, которая медленно двигалась по дороге, в то же время до слуха его донесся шумный говор. Впереди ехало несколько человек, ведя между собою громкий разговор, и вскоре Заглоба услышал знакомый голос пана Михала. - Молодцы! - говорил Володы"вский. - Не знаю, как пехота, но конница отличная! Заглоба дал шпоры коню. - Ну, как вы там?! Ну, как вы там?! Я уж терпенье потерял, хотел в бой лететь... Не ранен ли кто? - Все, слава богу, здоровы! - ответил пан Михал. - Но потеряли больше двадцати хороших солдат. - А шведы? - Положили мы их без числа. - Потешил ты, верно, пан Михал, душу. Ну хорошо ли это было, оставлять меня, старика, тут на страже? Да я прямо рвался в драку, так хотелось мне отведать шведятины. Сырых бы ел, право! - Можешь получить и жареных, их там десятка два испеклось в огне. - Пусть их собаки едят. А пленников взяли? - Ротмистра и семерых рейтар. - Что же ты с ними думаешь делать? - Я бы их повесить велел, ведь они как разбойники напали на деревню и резали людей. Но вот Ян говорит, что это не годится. - А знаете, друзья мои, что мне тут за это время пришло в голову. Незачем вешать их, надо, напротив, поскорее отпустить в Биржи. - Это почему же? - Как солдата вы меня знаете, узнайте теперь, какой из меня державный муж. Давайте отпустим шведов, но не станем им говорить, кто мы такие. Нет, давайте скажем им, что мы люди Радзивилла, что изрубили их отряд по приказу гетмана и будем и впредь рубить все отряды, какие встретятся нам по дороге, ибо гетман только хитрит, притворяется, будто перешел на их сторону. Шведы там за голову схватятся, и мы очень подорвем их веру в гетмана. Да пусть у меня конский хвост отрастет, коли эта мысль не стоит побольше вашей победы. Вы себе то заметьте, что мы и шведам навредим и Радзивиллу. Кейданы далеко от Бирж, а Радзивилл еще дальше от Понтуса. Пока они друг с другом столкуются, что да как, так ведь между ними до драки может дойти! Мы поссорим изменника с врагами, напавшими на нас, а кто выиграет от этого, если не Речь Посполитая? - Побей меня бог, добрый совет, и, наверно, стоит победы! - воскликнул Станкевич. - Ты, пан, прямой канцлер по уму! - прибавил Мирский. - Расстроятся от этого их ряды, ох, как расстроятся. - Так и сделаем, - решил пан Михал. - Завтра же я отпущу шведов, а сегодня знать ничего не хочу, страх как я вымахался. Пекло там на дороге, прямо как в печи. Уф, совсем у меня руки занемели. Да и офицер сегодня не может уехать, я его по лицу полоснул. - Только по-каковски мы им все это скажем? Что ты, отец, посоветуешь? - спросил Ян Скшетуский. - Я и об этом подумал, - ответил Заглоба. - Ковальский мне говорил, что у него есть два пруссака-драгуна, которые здорово по-немецки лопочут, ну и парни бойкие. Пусть они шведам по-немецки скажут, ну а по-немецки шведы, наверно, умеют, столько-то лет провоевавши в Германии. Ковальский уже наш душой и телом. Хороший парень, и мне от него будет большая корысть. - Вот и прекрасно! - сказал Володы"вский. - Вы уж будьте так добры, займитесь кто-нибудь этим делом, а то я от усталости и голос потерял. Я уже сказал солдатам, что в этом березнике мы останемся до утра. Поесть принесут нам из деревни, а теперь спать! За стражей мой поручик последит. Право, я уж и вас не вижу, совсем глаза слипаются... - Тут стог недалеко за березником, - сказал Заглоба, - пойдемте все туда, да и соснем на стогу, как сурки, до утра, а утром в путь... Больше мы сюда не воротимся, разве только с паном Сапегой Радзивилла бить. ГЛАВА XIX Так, в одно время с нашествием на Речь Посполитую двух врагов и все более ожесточенной войной на Украине, началась смута в Литве, переполнившая чашу бедствий. Регулярное литовское войско, и без того настолько немногочисленное, что оно не могло дать отпор ни одному из врагов по отдельности, разделилось на два стана. Одни, главным образом роты иноземцев, остались с Радзивиллом, другие, которых было большинство, объявили гетмана изменником и с оружием в руках выступили против унии с Швецией; но не было у них ни единства, ни вождя, ни обдуманного замысла. Вождем мог бы стать воевода витебский, но он в это время стойко оборонял Быхов и вел отчаянную борьбу с врагом в глубине края и не мог поэтому сразу возглавить движение против Радзивилла. Тем временем оба врага, вторгшихся в страну, стали слать друг к другу грозные посольства, ибо каждый из них почитал всю страну своим безраздельным владением. Их распря в будущем могла бы принести Речи Посполитой спасение: но захватчики не успели перейти к враждебным действиям друг против друга, как во всей Литве воцарился ужасающий хаос. Радзивилл, обманувшийся в своих надеждах на войско, принял решение силой принудить его к повиновению. Когда Володы"вский после клеванского боя прибыл со своим отрядом в Поневеж, до него дошла весть о том, что гетман уничтожил хоругви Мирского и Станкевича. Часть их была принудительно влита в радзивилловское войско, часть истреблена или рассеяна. Остатки хоругвей скитались по одиночке или кучками по деревням и лесам, укрываясь от возмездия и погони. С каждым днем все больше беглецов прибывало в отряд пана Михала, увеличивая его силу и принося в то же время все новые и новые вести. Самой важной из них была весть о бунте регулярных хоругвей, стоявших на Подляшье, под Белостоком и Тыкоцином. После занятия Вильно московскими войсками(*) эти хоругви должны были охранять подступы к Коронной Польше. Узнав, однако, об измене гетмана, они составили конфедерацию(*), во главе которой встали два полковника: Гороткевич и Якуб Кмициц, двоюродный брат самого верного приспешника Радзивилла, Анджея. Имя Анджея со страхом повторяли солдаты. Он был главным виновником разгрома хоругвей Мирского и Станкевича, он беспощадно расстреливал схваченных хорунжих. Гетман слепо ему доверял и в самое последнее время послал его против хоругви Невяровского, которая не пошла за своим полковником и отказалась повин