Эмилио Сальгари. Гибель Карфагена --------------------------------------------------------------- OCR: Роман Origin: Сайт "Ганнибал", http://orvi.vlink.ru/ ? http://orvi.vlink.ru/ --------------------------------------------------------------- I КРОВОЖАДНОЕ БОЖЕСТВО Была ночь, роскошная, дивная ночь. Но Карфаген был весь залит потоками света. Казалось, будто в этом городе, наследнике древней финикийской культуры, который так долго и упорно оспаривал у Рима господство над античным миром, бушует колоссальный пожар: повсюду огонь, толпы людей, дрожит земля. Наиболее оживлена была улица Хамон, разделявшая город на две почти равные части. Там, под могучими вековыми пальмами, по каменным плитам мостовой лился сплошной поток из тысяч и тысяч людей. Поток стремился к храму, посвященному страшному, лютому и кровожадному богу Востока -- Ваалу-Молоху. Культ Ваала зародился в бесконечно давние времена в странах, где солнце не греет землю, а испепеляет ее, где его лучи не оживляют, а убивают, где человек скорее бежит от света, чем тянется к нему. И Ваал-Молох стал богом всепожирающего огня, олицетворением враждебных человеку сил стихии огня. Тогда, бесконечно давно, поклонники Ваала взяли обыкновение приносить жертву грозному богу людей, надеясь тем самым умилостивить его. Ваала изображали безобразным, но все же похожим на человека существом. Посвященные ему статуи изготавливались из металлов, чаще всего из бронзы, а внутри этих статуй устраивали огромные печи. В эти печи поклонники Ваала набрасывали пылающих углей, раскаляли всю безобразину и вручали в искривленные, уродливые руки лютого божества невинных жертв -- собственных детей. А иногда осужденных на смерть жертв швыряли прямо в раскаленную утробу злобного божества. И вот сегодня, в эту дивную и роскошную ночь, десятки и десятки тысяч карфагенян, потомков финикийцев неслись живым потоком по улице Хамон к огромному храму Ваала-Молоха на церемонию принесения кровожадному божеству человеческих жертв. Тут были все: торговец-мореплаватель и наемник-римлянин, ткач, горшечник и красильщик, рыбак и грузчик с пристаней Карфагена; тут были рабы и господа, пришлые арабы-бедуины из великой пустыни и негры из далеких, таинственных областей внутренней Африки. Все они шли нескончаемым потоком из Некрополя. И почти у каждого в руках горел своеобразный факел: железная палка, верхний конец которой был обмотан клубком пропитанной смолой шерсти. Пылая с треском и шипением, эти смолистые клубки издавали ослепительный свет -- вот почему над Карфагеном стояло странное багровое зловещее зарево. Трудно было назвать этот поток процессией в истинном смысле этого слова, потому что толпу давно уже охватывал экстаз, близкий к безумию, давно смешались ряды, давно в колоссальном потоке образовались отдельные течения, которые сталкивались, пересекались, переплетались. Сумятицу увеличивало присутствие живности в людском море, словно колоссальные черные корабли, плыли вереницы боевых слонов, на спинах которых пестрели башенки с десятками лучников, проталкивались, покачивая длинными шеями, беговые верблюды, и медленно, словно топчась на месте, шли круторогие степенные волы; здесь и там, расчищая себе дорогу дикими криками, двигались отряды вооруженных копьями всадников карфагенской конницы. Относительный порядок соблюдали только жрецы и храмовые прислужники. Они шли отдельными отрядами, разбившись на шеренги, словно воины в строю. Тут были жрецы Ваала-Самина, владыки небесных просторов, и Ваала-Теора, божества священных вершин, и Ваала-Зебу ара, бога насилия; жрецы Астарты, богини любви, и жрецы Мельката, покровителя мореплавания и промышленности, науки и искусства, великого изобретателя алфавита... Каждая отдельная группа жрецов несла под пурпурными балдахинами статуи второстепенных финикийских богов. Это были изваяния Ваала, халдейского Бэла, который в Греции возродился под именем Зевса, а в Риме принял имя Юпитера. Вот Мелькир, прототип эллинского Геркулеса, и Адонис, бог весны, в поисках которого Истар спустился в глубины ада. Был и сам Ваал-Молох -- ненасытный, кровожадный, вечно алчущий людей в жертву, -- кому отдавали финикийцы и их потомки, карфагеняне, избранных за красоту непорочных дев и стройных юношей. Он -- огромный, безобразный. Алчно, словно ища жертву, тянется он своими металлическими руками. И в его бронзовой груди ясно видна дыра -- там печь, та самая, в которую бросают приносимых в жертву лютому "пожирателю людей". -- Римлянку! Римлянку -- в огонь! Ее первой! Раньше других! -- пронесся по площади бурный крик. Не внимая воплю толпы, верховный жрец обратился к группе младших жрецов, стоявших вокруг статуи Ваала. -- Нужен пример! -- сказал он повелительно. -- Вы видите, как испуганы дети? Покажите им, как ничтожна физическая боль! Покажите им, как надо приносить себя в жертву ради спасения отечества, когда ему грозит смертельная опасность! Те, к кому обращался с этими словами жрец, повиновались его приказанию: засверкали ножи, и несколько десятков людей, на глазах у сорока тысяч жадно следивших за каждым их движением зрителей, принялись истязать себя. Они наносили себе ужасные раны, отсекали пальцы, кромсали собственное тело. Кое-кто вбивал себе в грудь длинные гвозди. И ни крика, ни стона не срывалось с уст фанатиков. -- Еще, еще! -- повторял верховный жрец. -- Первая жертва покажет путь другим! С этими словами он невероятно быстро выхватил ближайшего к нему ребенка из толпы детей и привычным движением швырнул его в раскаленное чрево идола. Дикий крик ребенка всколыхнул толпу... Но еще не успело смолкнуть эхо предсмертного вопля невинной жертвы, как из отверстия на груди кровожадного Молоха показался беловатый дымок -- тело первой жертвы было испепелено моментально. -- Римлянку! Римлянку в огонь! Ваал жаждет ее тела! Римлянку! -- отозвалась толпа на крик первой жертвы. Верховный жрец схватил трепещущую девушку и повлек ее к идолу. Она покорно шла за ним. Казалось, окаменела от ужаса. Она не сознавала, что происходит. Но близость раскаленного чудовища, нестерпимый жар, струившийся от его огромного тела, вывели ее из оцепенения. Она рванулась из крепко державших ее рук жреца. -- Пощадите! -- пронесся над площадью ее вопль, полный горя и ужаса. -- Нет, проклятая! -- прошипел жрец, хищно лыбясь. -- Молоху уже давно не давали вражьей плоти, и ты доставишь ему это удовольствие! Он еще даже не закончил свою фразу, как в толпе произошло замешательство, и вслед за тем над площадью прогремел чей-то звучный, повелительный голос: -- Фульвия! Вперед, друзья! Какой-то человек невероятной силы вдруг ринулся на жрецов, отталкивая их и прокладывая себе дорогу. Ничто, казалось, не могло противостоять его ярости. Это был высокий и статный воин, смуглый, как нумидиец или чистокровный финикиец. Он был при полных боевых доспехах, и в его стальной мускулистой руке сверкал короткий обоюдоострый меч. На его призывный боевой клич из толпы выделилось человек сорок или пятьдесят воинов, таких же высоких, статных, как и он, также в доспехах и при оружии. -- Оставь эту девушку! -- крикнул воин, отталкивая левой рукой верховного жреца, а правой занося над его головой сверкающий меч. -- Оставь ее! Она моя! -- Что? Как ты посмел? -- спросил жрец с негодованием, близким к ярости. -- Да, я посмел отнять ее у этого бронзового чудовища! -- Кто ты, оскорбивший бога? -- Я тот сын Карфагена, что в бою у Тразименского озера спас жизнь Ганнибалу! Я тот, чей меч не раз определял исход кровавых битв в пользу Карфагена. Я завоевал половину Галлии. И в награду за это мое отечество послало меня в Тир! -- ответил воин полным негодования голосом. -- Твое имя, дерзкий? -- спросил жрец воина. -- Потом узнаешь его, старец! Не сейчас. Отпусти римлянку или... И он взмахнул мечом. -- Она -- дочь наших врагов. Народ хочет ее смерти! -- Народ? Так пусть же знает народ, что, когда я, пронзенный вражеской стрелой, лежал на берегу Тразименского озера, эта девушка подобрала меня -- живого среди мертвых -- укрыла в своем доме, заботилась обо мне, как о собственном брате, выходила меня! -- Но ее выбрали для приношения! Ты не посмеешь нарушить закон, посягнуть на права Ваала-Молоха! -- яростно завопил побледневший жрец. -- Римлянка обречена, и теперь уже ничто не может ее спасти! -- Я не признаю этого закона. Пусть Ваал-Молох сам нам скажет, какие у него права. Но он молчит. -- Святотатец! Ты оскорбил грозного бога! Но он покарает тебя. -- Он? Пусть испепелит меня Ваал-Молох, если может! -- вызывающе засмеялся воин. Немая, испуганная, ошеломленная толпа, казалось, затаила дыхание. Еще никогда не приходилось ей слышать таких речей, и они навеяли ужас, внушили ей растерянность. А воин в блестящих латах с грозно сверкающим мечом стоял перед статуей безобразного Молоха. И в самой его позе выражался дерзкий вызов Молоху, мстительному, кровожадному, беспощадному древнему божеству финикийцев и карфагенян. Перед Молохом, перед его могуществом в Карфагене трепетали все, даже члены высшего совета. А воин стоял и издевался над Ваалом, и Молох молчал, будто и он испугался дерзкого вызова, брошенного ему человеком впервые за тысячелетия существования культа Ваала-Молоха. Еще мгновенье -- и вдруг воин молниеносным ударом свалил на землю вцепившегося в руку римлянки верховного жреца. -- Вспомним, как римляне при Каннах отражали атаки наших боевых слонов! Защитим же невинных! -- прозвучал клич противника жреца. Его воины бросились к окружавшему статую Молоха костру, и поверх голов жрецов в надвигающихся к месту жертвоприношения боевых слонов посыпался град пылающих головней. Толстокожие животные попятились, потом обратились в бегство, топча стоящих у них на пути, прокладывая себе дорогу в живой стене из человеческих тел. Паника, вызванная бегством слонов, волнами пошла по площади. Толпа шарахнулась во все стороны: люди бежали, сбивая друг друга с ног, загромождая площадь здесь и там целыми грудами тел. Не обращая внимание на то, что творилось вокруг, воин сказал словно приросшей к земле, дрожавшей всем телом римлянке: -- Спасайся! Пользуйся случаем. Идем с нами, Фульвия! -- Хирам, это ты? -- воскликнула девушка. -- Тише. Не произноси здесь моего имени. Я умер для моей родины, -- сказал ее освободитель, и в голосе его прозвучала тоска и горечь. Затем, обернувшись к детям, которые все так же жались друг к другу и ревели, он ласково сказал: -- Бегом отсюда! Быстро по домам. Сегодня Молох сыт. Дети бросились бежать, а Хирам схватил римлянку за руку и потянул ее за собой. II ПЕРНАТЫЙ ГОНЕЦ Описанная в предыдущей главе сцена разыгралась в мгновение ока. Казалось, ураган смел с площади несметную, охваченную паническим ужасом толпу. Вместе с горожанами, которые пытались спрятаться в близлежащих домах, врывались, ища спасения, в храмы, бежали сами и были подхвачены людским потоком прислужники из храмов, жрецы, музыканты, рабы. Смело даже отряды наемников, следивших за порядком на площади, слоны, обращенные в бегство огненным дождем, смяли их ряды, потоптали солдат. Никто и ничто не мешало теперь отступлению Хирама, спасшего римлянку. Под прикрытием выстроившихся в две колонны воинов Хирам, чуть ли не неся на руках трепещущую Фульвию, вышел на одну из боковых улиц. На ней не было совершенно никого, волны людского потока помчались в другую сторону, и беглецы смогли перевести дыхание и осмотреться. Хирам замедлил шаг. -- Ты спас, ты спас меня! -- прошептала Фульвия. -- Я только отдал тебе свой долг! -- отозвался Хирам. -- Когда-то и ты спасла мне жизнь, хотя я был врагом твоей родины. -- Все не так. Я -- не римлянка. Я -- этруска! -- Это все равно, дитя мое! Но надо поспешить! Пощады не жди. Знаешь, как поступили с Аттилием Регулом и другими, которые волей судьбы попали в наши руки? С них живьем содрали кожу. Эти ужасные трофеи по сию пору висят в наших храмах. С пленных, беззащитных, беспомощных... Дрожь ужаса пронзила тело девушки. -- Ну, скорее! Нельзя останавливаться надолго. Мы еще не в безопасности. Надо воспользоваться тем, что никто не признал меня, и поискать убежище. Но Фульвия все же стояла на месте, она оглядывалась по сторонам, словно выискивала кого-то. -- Успокойся! За нами еще не гонятся! -- обратился к ней Хирам. -- Я... я боюсь Фегора! -- пробормотала она с робостью в голосе. -- Кто он такой? Почему ты боишься его? Попадись он нам на пути, и его труп очутится в волнах моря! -- Он тебе в руки не дастся! -- испуганно возразила девушка. -- Хитрый, как змея, и ядовитый, как василиск. Но его не видать. Бежим! Пробираясь по темным и безлюдным улицам, беглецы скоро очутились на окраине города, у берега моря. Тут Хирам остановился перед окованной листовой бронзой дверью в каменной стене. У дверей стояли вооруженные стражники. Они согласились пропустить беглецов после того, как Хирам, дав одному из них несколько серебряных монет, сказал, что он и его спутники моряки, что они возвращаются из города на свой корабль, который стоит в так называемом "внутреннем море". Через пять минут беглецы были уже в полной безопасности на небольшом, но крепком быстроходном судне, стоявшем у пристани. Это была так называемая "гемиола", судно с высокой кормой и окованным бронзовым носом, которая ходила и на веслах и под парусом. Вступая на борт своего судна, Хирам оставил на всякий случай сторожевой пост из нескольких воинов на берегу, поинтересовался у вышедшего навстречу высокого и мускулистого моряка -- "гортатора", или надсмотрщика за гребцами, -- не получали ли на гемиоле новостей. -- Нет, господин, -- ответил гортатор. -- Никаких. В бледном и колеблющемся свете висевшего на корме фонаря Фульвия заметила, как исказились черты лица ее спасителя. -- Опять ничего, ничего! -- печально пробормотал Хирам. -- Возможно ль? Что случилось? Почему нет вестей? Где наш гонец? Что с ним? Его убили? Ответа не было. -- Акка! -- крикнул Хирам. На его зов явился молодой воин. -- Ты ничего не напутал, Акка, выполняя поручение? -- О нет, господин! Нашего гонца я своими руками отдал рабыне. А она отдала своего. Хирам, похоже, задумался. Фульвия, которая из этих фраз не могла понять, о чем идет речь и кто такой этот таинственный гонец, которого можно передавать из рук в руки, с тревогой наблюдала за каждым движением своего спасителя. Хирам подошел к борту гемиолы и пытливо всмотрелся в ночную мглу, в сторону города. С трудом можно было различить бой больших барабанов, трубные звуки, издаваемые, по-видимому, слонами, крики людей, отчаянный лай собак. Но взор Хирама был устремлен не на землю, а на небо, как будто оттуда он ожидал желанных вестей. Немного постояв в молчании, Хирам вернулся к своему экипажу. -- Идите, отдыхайте! -- сказал он. -- Я останусь здесь, пободрствую. Кто знает, что может случиться? Палуба опустела. На ней остались только молчаливый гортатор, Фульвия и Хирам. Усевшись на скамью гортатора, Хирам, опустив голову, о чем-то сосредоточенно думал. -- Ты забыл обо мне. Хирам! -- наконец робко вымолвила Фульвия. касаясь нежной рукой плеча погруженного в печальные размышления воина. -- Брат забыл о той, которую он когда-то называл своей сестрой там, далеко отсюда, в Италии, на полях несчастной Этрурии... Зачем вырвал ты меня из объятий смерти? Зачем подвергал себя ужасной опасности ради меня, простой девушки, дочери чуждой тебе страны? Воин встрепенулся. -- Прости меня, сестра! -- ласково произнес он. -- Ты права: я на минутку забыл о тебе. -- Не извиняйся. Разве ты в долгу передо мной? Если бы не ты, я была бы уже в стране теней. Что было бы тогда с моей несчастной матерью? -- Как? И твоя мать здесь? В Карфагене? -- встрепенулся Хирам. -- Как вы обе попали сюда? Ведь я оставил вас там, в Этрурии, свободными, счастливыми, спокойными? Если бы я раньше знал, что ты здесь! У меня есть друзья. Я освободил бы тебя. Отсюда суда так часто ходят в Неаполису и Путтеоли, что я мог бы давно отправить тебя на родину. -- Значит... значит, ты здесь не ради меня? -- с заметным привкусом горечи прозвучал голос девушки. -- Девочка ты моя! Да мог ли я знать, что ты здесь? Два гола провел я в изгнании и лишь вчера вернулся сюда. Только на площади я увидел и узнал, что ты осуждена и тебя принесут в жертву Ваалу-Молоху. -- Но... но почему же ты был там, на площади, с целым отрядом вон нов? Этот вопрос Фульвии, казалось, поставил Хирама в затруднительное положение. Несколько мгновений он молчал и глядел в сторону смутно вырисовывавшихся в темноте циклопических стен города. Карфагену опять грозит опасность: твоя родина готовится к новой, ужасной воине с моей родиной! -- уклончиво сказал он. -- Поэтому-то я бежал из ссылки и прибыл сюда Я с детских лет участвовал во всех войнах против римлян под знаменами великого Ганнибала. Я не мог оставаться вдали от родины, в бездействии. Правда, со мной, как и с Ганнибалом. Карфаген поступил не так, как было бы должно. Но в стенах этого города увидел я свет, здесь вечным сном покоятся мои предки. И я вернулся. -- Неужели же тебя, одного из прославленных военачальников Карфагена, сослали? За что? -- Меня возненавидел поличным причинам один из могущественных суфетов; и Совет Ста Четырех разделил его ненависть. Но ты, как ты попала сюда? Когда мы расстались, она была еще почти ребенком. А теперь... -- А теперь -- я рабыня! -- чуть слышно ответила девушка. -- Война разорила наш благословенный край, мою родину. Отец отправил меня с матерью в Камы, к родственникам. Там однажды меня и многих других женщин предательски захватил в плен один из карфагенских кораблей, пришедший в Европу с товарами фабрик Карфагена. Меня продали сюда, в Карфаген... Это было два года назад. -- Бедняжка! Ты хоть иногда думала, вспоминала обо мне? -- Я? -- страстно воскликнула девушка. -- О, я все мечтала, что ты найдешь меня и вырвешь из рабства. Я вспоминала твои слова, искала тебя в толпе карфагенян. Но тебя нигде не было. -- Да, я был далеко отсюда. И я часто думал о тебе, Фульвия. Вспоминал ваш домик, где спасся от плена и смерти. песни, которые ты распевала, твой полудетский лепет... Вдруг Хирам замолчал. Не обращая внимания на страстно прислушивающуюся к каждому слову девушку, он поднял голову и стал всматриваться в ночную тьму. -- Голубь! -- воскликнул он, вскакивая. -- Наконец-то! Хирам бросился на кос гемиолы, над которым уже вился, готовясь опуститься, белоснежный голубь. Через минуту птица была уже в руках Хирама. Это был прекрасный почтовый голубь, который спокойно и безбоязненно дался Хираму в руки. -- Сидон! Огня! --кричал гортатору Хирам, нежно целуя птицу в головку и гладя ее, как ребенка. -- С письмом! Быстрее! Гортатор принес глиняную лампадку. При ее свете Хирам развернул снятый с голубя кусок тонкого пергамента, на котором острой иглой были нацарапаны иероглифы. Пробежав письмо, Хирам побледнел. -- О боги! -- прошептал он дрожащими губами. -- Я ее потерял! Через три дня она станет женой другого. Сидон! Можно ли вполне положиться на моих нумидийцев? -- На жизнь и на смерть, господин! Их выбирал я, -- ответил гортатор уверенно и спокойно. -- Если даже... если даже я пошлю их в бой против Карфагена? Улыбка мелькнула на губах гортатора. -- Против торгашей, которые за золото покупают кровь воинов? Посылай нас, господин, и ты увидишь, как бьются люди не из-за любви к золоту, а из любви к тебе! Но что задумал ты? Посвяти меня в свои планы. Может, мы похитим ту, которой отдано твое сердце, из дома ее мужа, какого-нибудь изнеженного потомка гордых торгашей, сразу после свадебного пира? Или ты думаешь оспаривать права на нее прямо сейчас, напав на дом ее отца, трусливого патриция, презирающего всех, кто умеет владеть мечом? -- Завтра она будет ждать меня! -- не отвечая на вопросы гортатора, пробормотал Хирам. -- Я был бы презренным трусом, если бы не поспешил на зов, даже если это будет грозить мне гибелью. Увидеть ее, сказать ей два слова, а там хоть смерть... -- О ком говоришь ты? -- прозвучал голос Фульвии. -- Об одной карфагенской девушке, дитя. -- Ты... ты любишь ее? -- криком боли сорвались слова с губ пленницы. Но Хирам не успел ответить. В нескольких шагах от гемиолы, на берегу среди камней и ящиков, вдруг насмешливо прозвучали слова чьей-то песни: Кто верит, тот будет жестоко обманут... Смеется ли? После заплачет... -- Фегор! -- испуганно вскрикнула Фульвия, задрожав всем телом. -- Шпион! Шпион Совета Ста Четырех! Мы погибли! -- Еще нет! -- отозвался Хирам. -- Он не мог подслушать нас, но он рыщет тут, и... эту гадину надо раздавить, Сидон! Подай лук и стрелы! А через секунду в воздухе послышался характерный свист летящей стрелы, а вслед за ним крик ярости и боли. -- Попал! -- сказал Хирам, опуская лук. -- Сидон! Пойди, прикончи ядовитую змею, ползающую вокруг нашего убежища. Гортатор бросился на берег. -- Ну что? Убит? -- спросил его Хирам, когда гортатор вернулся на судно. -- Нет, господин. Он исчез, словно провалился сквозь землю. -- Кто такой этот Фегор? -- обратился Хирам к Фульвии. -- Кажется, ты знаешь его хорошо, дитя? -- Я уже говорила тебе: человек, опаснее которого нет во всем Карфагене! Он часто бывал в доме вождя войск, Фамбы, жене которого я принадлежала как рабыня. Он... он хотел, чтобы я стала его женой. Но когда он говорил мне о своей любви, я... я думала о своей далекой родине, о нашем домике. Мне представлялось, что я снова там, свободная и счастливая. И ты снова с нами. -- Ну, будет, дитя, -- ласково остановил ее Хирам. -- Ты совсем устала. Тебе надо пойти поспать. Фульвия повиновалась, но, уходя, она тяжело вздыхала, и печаль омрачала черты ее лица. -- Завтра вечером, -- сказал Хирам гортатору, -- я иду на свидание с Офир. III СОПЕРНИЦА Занялся новый день. Порт Карфагена сразу ожил. Десятки, сотни тысячи моряков сходили на пристань со своих кораблей. Боевые галеры, которые на ночь выходили в море на защиту порта от возможного внезапного нападения римского флота, возвращались теперь на свои стоянки. На пристани кипела обычная деятельность: рабы, по большей части военнопленные, выгружали с судов, прибывших в порт гордого Карфагена, медь Испании, олово туманной Британии, драгоценные шелковые ткани Малой Азии. Другие ватаги грузчиков в свою очередь наполняли трюмы готовящихся к отплытию судов товарами Карфагена: пурпурными тканями, чудной чеканной работы посудой, статуэтками -- всем тем, чем славился Карфаген на протяжении многих веков. Тот, кто увидел бы в этот час судно Хирама, поразился бы: за короткое время после возвращения Хирама и его воинов с берега гемиола, словно по волшебству, потеряла свой обычный вид полувоенного судна, да потеряли вид воинов и люди экипажа. Теперь вся палуба была завалена кипами богатых тканей Малой Азии и великолепными цветными вазами, изделиями из черного дерева и слоновой кости. По этой причине гемиола ничем не отличалась от сотен судов, заполнивших порт Карфагена, и казалась самым обычным торговым кораблем, пришедшим сюда, чтобы на рынках Карфагена сбыть дорогой товар. Вышедшая из каюты Фульвия глядела на всю эту роскошь с вниманием, в котором была и доля легкой иронии. -- И ты, Хирам, -- сказала она, улыбаясь, -- подался в торговцы? Вместо ответа Хирам мощным ударом меча разрубил пополам лежавший рядом с ним рулон драгоценной пурпурной материи и столкнул его в море. -- Я -- воин! -- сказал он. -- Если я позволил убрать гемиолу этими тряпками, выставить эти безделушки, то только для того, чтобы не выдать самого себя. Вы, дети Италии, презираете карфагенян за их склонность к безумной роскоши, за их изнеженность. Но меня можно не презирать. Я -- воин, воин! Я отношусь к вещам так же, как те, кто живет в Италии, те, которым будет принадлежать весь мир. -- И твоя родина? -- волнуясь, сказала Фульвия. Хирам нахмурился. В глазах блеснул мрачный огонь. -- Горе тому, кто сам не может защитить себя! -- промолвил он с горечью. -- Горе тому, кто презрел меч ради вечных празднеств, кто губит свои силы в оргиях, а для защиты набирает орды продажных наемников. Горе, горе Карфагену! В этот момент к борту гемиолы подошла шлюпка. На веслах сидели четверо мускулистых гребцов, а на других скамьях --семь человек в роскошных нарядах. -- Здесь чем-нибудь торгуют? -- донеся до слуха Хирама вопрос одного из них. Хирам усилием воли разогнал набежавшие на его лоб морщины и, склонясь над бортом, ответил: -- Конечно! Всем, что дает на продажу Тир, и всем, что посылает миру Кипр! По спущенному трапу три негоцианта поднялись на гемиолу и пошли по палубе, рассматривая выставленные для продажи товары. Фульвия следила за каждым их движением. Ее взор неотступно следовал за одним из них. Он был самым молодым из троих, но его лица почти не было видно. Казалось, он тщательно скрывал свое бледное лицо от чужих глаз. Но его уловка не удалась. -- Это он. Фегор! -- промолвила девушка, содрогаясь и показывая Хираму взглядом на пришедшего. -- Я убью его! -- пробормотал Хирам. -- Чтобы погибнуть сейчас же? -- чуть слышно прошептала девушка. -- Но тогда -- что делать? Он видел тебя! -- Но он еще не открыл твою тайну, Хирам! -- Хорошо. Тогда попытаемся узнать, что нужно ему. Но... но ты не любишь его? Девушка вместо ответа гневно блеснула прекрасными очами. Два пожилых негоцианта усердно рассматривали товары, которыми была завалена вся палуба гемиолы. Фегор же, пользуясь тем, что Хираму пришлось давать покупателям кое-какие объяснения, незаметно приблизился к Фульвии и заговорил с нею. -- Итак, ты спаслась и ты здесь! Это радует меня, хотя ты постоянно высказывала мне свою неприязнь, -- сказал он. -- Но кто эти люди? Почему они спасли тебя? Ты их давно знаешь? Фульвия отвечала холодно и сдержанно: -- Кто эти люди? Сам видишь: торговцы из Тира. Почему они спасли меня? Потому что сжалились надо мною. Ты так любил меня и жалел меня, по крайней мере на словах, что не ударил пальцем о палец ради моего спасения! -- Я не мог! Клянусь, я ничего не мог сделать! -- пробормотал несколько сконфуженно шпион Совета Ста Четырех. -- Но. поверь, я люблю тебя! -- Оставим это! -- перебила его девушка. -- Ты спрашиваешь, знаю ли я их? Да. Со вчерашнего дня. Как их зовут? Мои спасители -- вот как! Фегор испытующе посмотрел на девушку, потом оглядел гемиолу и снова обратился к Фульвии: -- Так как? Они оставили тебя здесь, при себе? Финикийцы привыкли похищать женщин. Ты теперь рабою у них? -- Нет! -- коротко ответила Фульвия. -- Но тогда почему ты не возвращаешься домой? Твоя мать вся извелась из-за тебя. Она знает, что ты избегла участи быть принесенной в жертву Молоху, и жаждет увидеть тебя, обнять свою доченьку. Я все видел и рассказал ей. Ты должна сегодня же вечером быть в доме матери. И запомни: мне не нравятся эти люди! -- Но они спасли меня. -- Тем хуже для них. Одного моего слова достаточно, чтобы погубить их, и я сделаю это. Но если ты вернешься сегодня вечером под кров твоей матери, я промолчу. Ты пойми: стоит мне сказать кое-кому, что они разведчики римлян, и их лишат жизни. Еще твоя мать... Одно мое слово -- и ее ждет казнь, как и тех, кто посмел вырвать тебя из рук жрецов Молоха. -- Подлец, подлец! -- не выдержала девушка, готовая разрыдаться от отчаяния. -- Я люблю тебя, и ты должна быть моей. -- Но меня могут не отпустить эти люди. -- Я сумею заставить их отпустить тебя. Ты будешь, будешь моей! До свидания, голубка! И Фегор отошел к двум своим товарищам, все еще рассматривавшим выставленные на продажу товары. Пять минут спустя шлюпка отчалила от борта гемиолы, увозя обоих торговцев и Фегора. Разумеется, Фульвия поспешила передать весь разговор со шпионом Хираму, и его лицо омрачилось. -- Нам действительно грозит серьезная опасность! -- промолвил воин тревожно. -- Надо подумать, что предпринять. -- И все из-за меня! Тебе придется раскаиваться! -- сказала девушка грустно. -- Никогда! -- перебил ее Хирам. -- Я не мог видеть равнодушно твою гибель. Пусть мне за это грозит смерть, я не буду каяться. Когда-то ты спасла меня, я должен был вернуть долг. Подлый шпион хочет завладеть тобой, но мы еще посмотрим, что из этого выйдет! -- А моя бедная мама? -- Не беспокойся о ней! -- решительно ответил Хирам. -- Завтра вечером мой корабль навсегда покинет эти берега. Если удастся взять с собой Офир. -- Кто это? -- встрепенулась девушка. -- Потом узнаешь, потом. Опять подходят торговцы. Надо заняться с ними. Лодка за лодкой приставали к борту гемиолы. Торговцы Карфагена часами толкались на палубе, рассматривая и покупая товары Хирама. Все сделки заключались гортатором Сидоном, который в дни молодости сам вел обширную торговлю с Левантом и знал все хитрости и уловки торгашей. Звенело золото и серебро, наполняя казну Хирама, и быстро очищалась палуба от проданных товаров. Но к вечеру покупателей не стало: надвигался самум, уже поднимавший над Карфагеном тучи тонкой пыли, принесенной им из неведомых далей великой пустыни Северной Африки, море заволновалось, стало трудно дышать раскаленным и напитанным пылью воздухом. К ночи, пользуясь тем, что непогода разогнала всех с улиц Карфагена, Хирам отправился на свидание с любимой. По его приказанию Сидон раздобыл лошадей, и маленькая кавалькада промчалась к дому Офир. Впереди скакал сам Хирам, следом за ним гортатор и еще четверо воинов. Перед тем как сойти на берег, Хирам написал письмо и отправил его, подвязав под крыло почтового голубя, одного из крылатых гонцов, которого Акка принес на борт гемиолы. -- Лети! Неси весть от меня! Твоя госпожа ждет тебя! -- сказал Хирам, бросая черного голубка в воздух. Провожая Хирама. Фульвия волновалась и тревожилась, будто предчувствуя какую-то грозящую беду. -- Куда ты идешь? Зачем? -- допытывалась она. -- К кому полетел крылатый гонец? Занятый сборами Хирам отвечал коротко и отрывисто. -- Потом, потом все тебе расскажу!-- твердил он. -- Ты стремишься к этой женщине, хотя это грозит тебе гибелью? Она тебе дороже жизни? Значит, ты отдал ей свое сердце? Ты любишь ее? И Фульвия с тревогой глядела на воина. -- Да, я люблю ее больше жизни! -- отвечал Хирам. -- Прощай, Фульвия! И когда маленький отряд, сойдя с гемиолы, умчался в город, Фульвия тяжело вздохнула. -- Прощай, Хирам! -- прозвучал чуть слышно ее полный тоски голос. Она отвернулась и с опущенной головой и полными слез глазами пошла в каюту. -- Он любит Офир! Он любит ее больше жизни! -- чуть слышно шептала она. А тем временем Хирам, думая о своем, ехал по обезлюдевшим улицам Карфагена. Дом, к которому он направился, принадлежал одному из влиятельнейших горожан, старому Гермону, отчиму Офир. Это было типичное здание той системы, которая была унаследована обитателями Карфагена от финикиян. В доме было семь или даже восемь этажей, которые образовывали своего рода пирамиду; каждый этаж опоясывала крытая галерея. Карфагеняне любили, чтобы из окон открывался вид на море. IV РОКОВОЕ СВИДАНИЕ Добиться свидания с Офир Хираму было нелегко: нельзя в жилище Гермона, переполненное слугами и охраняемое целым отрядом воинов, проникнуть обычным путем. Но это не остановило старого соратника Ганнибала: на первую террасу вскарабкался с ловкостью кошки Сидон-гортатор, который нашел сброшенную кем-то при их приближении к дому веревку с узлами, которая должна была послужить лестницей. За ним и Хирам поднялся на террасу. Четыре моряка остались на улице ждать возвращения Хирама и Сидона. На террасе гостей поджидала любимая рабыня красавицы Офир, и, следуя за нею, Хирам прошел, никого не встретив, в покои люби мой. Увидев Офир, Хирам забыл два года разлуки, два года тоски и мучений в изгнании. Все исчезло, все растаяло, когда его полному любви взору предстало нежное лицо любимой, когда он услышал ее ласкающий голос и прикоснулся к ее трепещущей руке. Им надо было так много, так бесконечно много сказать друг другу, -- и их вопросы скрещивались, их ответы встречались, а глаза говорили друг другу: "Люблю тебя! Без тебя моя жизнь -- печаль!". Однако свидание длилось лишь несколько минут: стоявшая на страже рабыня Офир прибежала предупредить Хирама, что, кажется, Гермон, собирается прийти в покои Офир. -- Я убью его! -- схватился за меч воин. -- Только не это! -- остановила его Офир. -- Ты забываешь, что он взял меня в дом, когда я осталась беспомощной сиротой. Он был мне как отец. -- Но он хочет отдать тебя другому. Ты -- невеста Тсоура! -- Я не люблю его! Я люблю тебя, одного тебя! И я уйду с тобой, как только ты позовешь меня! Но знай, отчим хочет отвезти меня на свою виллу в Утике. -- На свадебный пир? -- горько улыбнулся Хирам. -- Если ты опоздаешь, я... я умру, но не выйду за того, кого ненавижу! -- Я приду! -- отозвался Хирам, покидая покои любимой и следуя за указывавшей ему дорогу к бегству рабыней. -- Прощай! -- сказала, провожая его Офир. Через минуту он уже был на террасе, где его дожидался верный Сидон с мечом в руке, а еще через несколько минут оба спустились по веревке на улицу, где их поджидали моряки с гемиолы. -- Слава богам! -- сказал один из них. -- Мы уже не знали, господин, что и делать, и дважды подавали тебе сигнал тревоги. -- Что случилось? -- нахмурился Хирам. -- Мы заметили каких-то людей, тенями скользивших вдоль стен, пробиравшихся к выходу из этой улицы. Кажется, они были вооружены. -- Гермон, который боится самого слова "меч", приготовил засаду? -- резко и вызывающе засмеялся Хирам, вынимая из ножен свой меч. -- Посмотрим же, как воюет благородный Гермон. Вперед, друзья! Маленький отряд едва успел сделать несколько шагов, как Хирам круто осадил лошадь: несколько стрел просвистело в воздухе над его головой. -- Стой! -- прозвучал из темноты повелительный голос. -- Мы -- в ловушке! -- крикнул Сидон. -- Смотри, господин! Они перекрыли улицу. Там -- боевой слон! В самим деле, для отряда Хирама единственным выходим были быстро выбраться на площадь храмов Ваала-Молоха, но там стоял, высоко подняв хобот, огромный боевой слон. -- Назад! -- скомандовал Хирам. Но отступать было некуда: позади словно из-под земли вырос отряд вооруженных людей, которые с дикими криками побежали к Хираму и его спутникам. На бегу они пускали стрелы, но, поскольку было темно, ни одна из них не попала в цель. -- Прикройте нас с тыла! -- приказал четырем нумидийцам Хирам, к которому в момент смертельной опасности вернулось хладнокровие. -- Руби их мечами. А со слоном мы сами управимся! Сидон соскользнул с коня на землю и, словно тень, заскользил к концу улицы, где стоял и трубил слон. Подождав, пока гортатор укроется в тени стен, Хирам пришпорил своего коня и помчался к слону с криком: --Дорогу! Кто посмел мешать мирным прохожим! Дорогу, или я мечом расчищу себе путь! -- Попробуй! -- ответил уже знакомый голос, только на этот раз еще более язвительно. -- Посмотрим, что сделает твой меч против бронзовых лат слона! Хирам осадил коня всего в двух-трех шагах от боевого слона, попятил его, потом опять послал вперед, то в одну, то в другую сторону. Он буквально вертелся волчком у слона, стараясь заставить грозное животное устремить на лошадь и всадника все внимание. -- Сдавайся! -- закричал кто-то из темноты. -- Попался, не уйдешь! -- Кому сдаваться? -- спросил Хирам, по-прежнему гарцуя по переулку в непосредственной близости от слона, но не настолько близко, чтобы тот мог пустить в ход хобот и бивни. -- Сдавайся! Мы стража Совета Ста Четырех! В это время гортатор змеей прополз между ног колосса и, вскочив на ноги позади великана, могучим ударом острого как бритва меча перерубил сухожилия на задней ноге слона. Дико взревев и не обращая внимания на крики людей, сидевших в башенке на его спине, слон быстро попятился. Еще миг, и, выйдя на площадь, он тяжело рухнул, продолжая оглашать воздух жалобными, пронзительными криками. Он упал с такой силой, что сидевших в башенке стрелков и вожатого выбросило на землю. -- Гей, люди! Путь свободен! -- крикнул Сидон четырем нумидийцам, успешно сдерживавшим наседавших преследователей. Нумидийцы повернули лошадей и присоединились к Хираму и Сидону, который тоже был на коне. И через мгновение маленький отряд, пронесясь стрелой по площади, нырнул в одну из спускавшихся к порту улиц. Стража у бастионов без всяких затруднений пропустила в порт Хирама и четырех нумидийцев. Старик-гортатор на время отстал от них, чтобы отвести лошадей тому человеку, у которого он их взял, и, кстати, последить, не явится ли снова Фегор. Но, не обнаружив ничего подозрительного, он вскоре присоединился к остальным. Когда Хирам и его спутники не без труда провели шлюпку по разбушевавшимся волнам к борту гемиолы и поднялись на ее палубу, навстречу Хираму, радостно вскрикнув, кинулась молодая этруска. -- Ты жив! Благодарение великим богам! -- прозвучал ее голос. -- Ты невредим? -- бормотала девушка, словно не веря своим глазам. -- Он не сделал тебе зла? Он не выдал тебя страшному Совету Ста Четырех? -- О ком говоришь ты, девушка? Никто не знает, что я здесь. -- О боги, как ты ошибаешься! -- смеясь и плача, ответила Фульвия. -- Едва ты покинул корабль, как Фегор появился на берегу. -- И что же? -- заволновался Хирам. -- Он крикнул вызывающе: "Изгнанный в Тир Хирам прячет у себя на судне беглую этруску! Пусть берегутся оба!". Видишь, Хирам, тебя узнали, тебе грозит смерть! Хирам наскоро пересказал девушке все, что произошло на берегу, включая посещение дома Гермона. -- Это тот человек, из-за которого тебя изгнали? -- спросила девушка воина. -- Да. Он заметил, что я и его приемная дочь любим друг друга. Он член Совета Ста Четырех, и он добился того, что меня изгнали из Карфагена, -- с горечью сказал Хирам, сжимая рукоять меча. В это время с берега донесся пронзительный крик: -- Тирский торгаш прячет у себя этруску! Горе обоим, промолвила, бледнея, горе! -- Фегор! Он преследует нас! - промолвила, бледнея Фульвия. -- Спустить шлюпку! -- крикнул Хирам морякам. Фульвия загородила дорогу готовому сойти в лодку Хираму. -- Позволь мне. Я переговорю с ним, успокою его. Он отстанет, если я соглашусь стать его женой, -- шептала она в отчаянии. -- Тебе ничто не будет угрожать. Ты спасешься... -- Ценой предательства? -- хрипло засмеялся Хирам и спрыгнул в шлюпку. Стоявший на берегу Фегор. глядя горящими ненавистью глазами на гемиолу, не обратил внимания на бесшумно скользящую по бушующим волнам шлюпку. Он заметил Хирама, когда тот отрезал ему путь к отступлению. -- Ну, что теперь скажешь, шпион? -- сказал Хирам. -- От меня не уйдешь. Защищайся! Фегор, отпрянув, ушел от удара меча карфагенянина. Но дальше отступать было некуда: у его ног выли и в бешенстве разбивались морские волны, кругом не было видно ни души, а Хирам, не отставая ни на шаг, идет на него. -- Ты верно служишь Совету Ста Четырех! -- кричал карфагенянин врагу. -- Но это тебя не спасет, нет, не спасет. Защищайся же, трус! Хоть умри как мужчина! Фегор, почти припертый к самому краю причала, оглядываясь вокруг безумными глазами, схватился наконец за свой меч. Это было страшное оружие, выработанное иберийцами: тонкая, длинная, прямая тяжелая шпага. В мгновение ока шпион сбросил с плеч темный плащ, и тогда обнаружилось, что он вооружен и защищен не хуже нападавшего: на голове у него был блестящий шлем, а плечи, руки и грудь прикрывала кираса. Со зловещим звоном они скрестили оружие. Фегор не успел отбить удар, и меч карфагенянина тяжко ударил о латы врага. Еще миг, и Фегору пришел бы конец. Но тут целая пригоршня песка полетела в лицо Хирама и на некоторое время ослепила его. Фегор, улучив момент, пытался ослепить нападающего. Невольно Хирам попятился с криком: -- Предатель! Трус! -- Все приемы хороши, когда надо уничтожить врага! -- ответил насмешливо шпион. Но Хирам уже оправился и снова бросился на него. Молниеносным ударом меча карфагенянин чуть было не сбил шлем с головы Фегора. Шпион зашатался и выронил меч. Он был безоружен. Фегор попятился и оказался на самом краю пристани. -- Подожди! Не убивай меня. Я хочу тебе кое-что сказать. -- А может, хочешь улучить момент и сбежать? Напрасно надеешься! Защищайся! -- Мне некуда бежать! -- угрюмо промолвил шпион, поднимая свой меч и прикрывая им голову от ударов меча карфагенянина. В душе Хирама вспыхнуло и чувство жалости, и чувство презрения. Фегор не был воином. Он мог убить, но только не в бою, а из-за угла. Когда же смерть заглянула ему самому в глаза, он задрожал от ужаса. -- Ну, хорошо! Говори, что хотел сказать, -- сказал Хирам. -- Прежде чем умереть, я хотел спросить у тебя, любишь ли ты этруску. -- Тебе что за дело? Но я отвечу -- нет. Мое сердце отдано приемной дочери Гермона, а не Фульвии. -- Зачем же ты, рискуя собственной жизнью, спас ее? -- Потому, что ей и ее семье я обязан жизнью. -- Тогда убей, убей меня! -- с криком какой-то странной, полубезумной радости отозвался Фегор. -- Я умру счастливым! -- А ты, собака, ты, шпион, ты думал, что она полюбит тебя? -- Да. Я думал, что она будет моей. Подожди еще минутку. Когда увидишь этруску, передай ей, что сегодня... Она не пришла в дом своей матери, а я был там и ждал ее. И я убил ее мать! -- Убийца! -- вскрикнул Хирам, бросаясь на врага. -- Умри же! Но его меч рассек воздух: передохнув и собравшись с силами, Фегор, ловкий и увертливый, как угорь, прыгнул в воду, и волны скрыли его от глаз карфагенянина. Напрасно Хирам вглядывался налитыми яростью глазами в бушующее море: он видел только круговерть с шумом и стоном разбивавшихся о камни мутных волн с седыми гребнями. Простояв не меньше четверти часа на том месте, где разыгралась драма, Хирам вложил меч в ножны и вернулся к шлюпке, а потом добрался и до гемиолы. -- Если только он утонул, -- бормотал карфагенянин, -- тогда и моя тайна умерла вместе с ним, и мне нечего бояться в Карфагене. Но что же будет с Фульвией? Бедная девочка! Пока не надо ей говорить, что этот шпион убил ее мать. С утра гемиолу опять принялись осаждать покупатели тирских товаров. Запасы быстро уменьшались, и на борту судна оставалось ничтожное количество пурпурных тканей, ваз и статуэток, когда к гемиоле подошла богато убранная лодка, в которой сидела молодая девушка поразительной красоты. Увидев ее, Хирам оживился, а Фульвия непроизвольно схватилась за сердце трепещущей рукой. -- Это она? Та, которую ты любишь? -- спросила Фульвия Хирама, спешившего навстречу гостье, уже поднимавшейся по сходням. И потом прошептала побледневшими губами, поникнув головой: -- Она хороша, она прекрасна. И она -- одной крови с тобой, не дитя другой расы, другого народа. Так -- лучше! -- Что ты говоришь, девочка! -- откликнулся на ходу Хирам. Но Фульвия не ответила. Карфагенянка Офир, еще на подходе к гемиоле, увидела и Хирама, и стоявшую рядом с ним девушку. Она заметила, как хороша собой этруска. И, едва ступив на палубу и оказавшись лицом к лицу с Хирамом, она произнесла голосом, в котором звучали и тревога, и горечь: -- Разве тирские мореходы имеют привычку с собой на кораблях возить женщин? Хирам с улыбкой объяснил маленькой ревнивице, кто такая Фульвия и как она попала на борт гемиолы. Рассказ взволновал прекрасную Офир, но, по-видимому, не рассеял ее подозрений. -- И ты из-за какой-то рабыни рисковал своей жизнью? -- спросила она, пытливо всматриваясь в лицо любимого человека. -- Я думал, ты скажешь, что я сделал как надо! -- огорченно отозвался Хирам. -- Рабыня! Она не была рабыней, когда спасала и укрывала, выхаживала и лечила меня. Не будь ее, я не стоял бы тут перед тобой. Я бы уже давно был в стране теней. Взор карфагенянки смягчился. -- Я была не права! -- пробормотала она. -- Но не гневайся на меня. Знаешь, кто любит так, как люблю тебя я, тот боится потерять любимого человека. Я испугалась мысли, что, может быть, эта девушка тоже имеет право на твою любовь. Приведи ее ко мне. Я хочу взглянуть ей в глаза. Доверь ее мне. Если ты не любишь ее, я не буду бояться держать ее около себя. Я дам ей надежный приют и убежище у себя. -- А если ее опознают? -- Ну и что! -- гордо подняла голову Офир. -- Кто осмелится взять ее у меня, приемной дочери члена Совета Ста Четырех? Я возьму ее с собой в У тику, и когда настанет час -- ты вызовешь нас обеих. Хирам пошел за Фульвией. Но этруска, казалось, не услышала, когда он окликнул ее по имени. И только когда он положил ей руку на плечо, девушка, вздрогнув, оглянулась. Взор ее был полон тоски. Фульвия! -- сказал, не замечая ее настроения, Хирам, весь охваченный чувством ликования, вызванного посещением гемиолы карфагенянкой. -- Пойдем, Фульвия! Моя гостья хочет посмотреть на тебя. -- Зачем? -- спросила этруска. -- Она боится, что ты меня любишь. --Я... тебя... О! Казалось, эти слова вырвались стоном. -- Она ошибается... Я иду к ней! V ДОПРОС Около полудня того дня, когда Офир посетила гемиолу Хирама и взяла с собой оттуда бледную и трепещущую Фульвию, несколько бедных рыбаков вышли с сетями в море на утлых челнах. Челны плыли мимо песчаной отмели, намытой волнами в нескольких сотнях метров от берега у гряды подводных камней. -- Эй, на лодке! -- вдруг донесся до слуха рыбаков чей-то высокий и повелительный голос. -- Причаливай сюда! Гребцы, вздрогнув от неожиданности, навалились на весла с явным намерением отогнать лодчонки подальше от отмели. -- Именем Совета Ста Четырех! Повинуйтесь! -- прозвучал опять тот же голос. И перепуганные бедняки, не смея ослушаться того, кто говорил от имени Совета Ста Четырех, причалили к отмели. В лодку сел человек, на котором были дорогие латы, но со следами крепких ударов и покрытые водорослями и грязью. -- Что повелишь, господин? -- спросил странного пассажира старший рыбак. -- Доставить меня в город. А потом -- проглотить языки и никому ни единым словом не проболтаться, что видели меня здесь. Под страхом смерти! Рыбаки повиновались, и лодка помчалась к Карфагену. Едва она приблизилась к берегу, как Фегор -- читатель, вероятно, уже догадался, что это был он, -- выпрыгнул из нее и, даже не поблагодарив рыбаков, стремглав бросился в центр города, к дворцу Гермона... Да, шпион спасся. Ярость переполняла его, и он думал лишь об одном: отомстить Хираму и погубить Фульвию, отвергшую его любовь. Ярость его еще больше распалялась от того, что он пережил ночью. А ночь была ужасной, она тысячу раз грозила ему смертью. То, что он спасся, можно назвать просто чудом, ведь ему грозили и бушующие волны, и тигры морей -- акулы, и бездонная пучина моря. По какой-то счастливой случайности волны выбросили его почти бездыханное тело на мягкий песок, где он и встретил солнце. Утром, как мы видели, дождавшись появления рыбачьих лодок, он подозвал к себе рыбаков. И вот он через какое-то время уже был у дворца Гермона. Разумеется, Гермон незамедлительно принял Фегора. В нескольких словах шпион изложил престарелому патрицию Карфагена все: и то, что вернулся изгнанный в Тир Хирам, и то, что это он, Хирам, совершил ужасное святотатство, освободив обреченную на жертву Ваалу-Молоху этрусскую девушку, и то, что вчера вечером Хирам был во дворце Гермона: кто-то из слуг впустил его в покои Офир. Трудно представить себе, какое впечатление произвело все это на властного гордого старика, и без того ненавидевшего Хирама. Гермону не стоило труда узнать, что утром его приемная дочь отправилась на прогулку и только сейчас вернулась домой. Патриций, прежде чем объясниться с Офир, решил допросить любимую рабыню Офир как соучастницу и посредницу в сношениях с Хирамом. Трепещущую рабыню привели в залу, где были только Гермон, Фегор и чудовищных размеров негр, более походивший не на человека, а на исполинскую человекообразную обезьяну. Увидев негра, державшего в руках огромную плетку и зверски скалившего зубы, девушка задрожала всем телом. -- Где твоя госпожа? -- спросил ее старик Гермон. -- В своих покоях, господин. -- Она выходила из дому и брала тебя с собой? Где же вы были? -- Гуляли по городу. -- А потом? -- Госпожа пожелала покататься в лодке. -- Гур! Помоги ей разговориться! -- обернулся Гермон к негру. Негр взмахнул рукой, и плетка впилась в обнаженное плечо девушки. Рабыня закричала истошным голосом. -- Ну? Говори! -- Госпожа посетила какой-то тирский корабль. Она хотела там купить... купила несколько почтовых голубей. Потом... Потом она привела в дом новую рабыню. Гермон обратился к Фегору, с дьявольской улыбкой наблюдавшему картину истязаний. -- Что за прихоти? Дом и без того полон челяди, а Офир покупает какую-то новую рабыню? Сейчас Гур своим кнутом развяжет язык обеим сразу. -- Нет, нет! -- вскричал обеспокоенный Фегор. -- Новая рабыня ничего не знает. С ней совсем другое дело. Но, право, твой Гур только гладит, а не бьет. Гур, уже давно нетерпеливо вертевший в руках рукоять кнута, с каким-то сладострастием взмахнул орудием пытки, и удар за ударом посыпались на плечи и грудь рабыни Офир. -- Говори! Все выкладывай! -- кричал на несчастную Гермон. -- Офир разговаривала с кем-нибудь на тирском судне? Зачем она купила новую рабыню? Захлебываясь слезами, дрожа всем телом и с ужасом глядя на палача, девушка, стуча зубами, сказала, что Офир оставалась на тирском судне совсем недолго, а на борт гемиолы поднялась одна, оставив всю свиту внизу, в шлюпке. Да, Офир разговаривала с капитаном гемиолы. Но никто из свиты ничего не слышал. -- Убей меня, но я ничего больше не знаю! -- кричала молодая рабыня, сторонясь от вновь взвившейся над плечами плетки. Гермон видел, что от перепуганной до смерти рабыни больше ничего не добьешься. -- Уведи ее, -- кивнул он палачу. Потом, обратившись к Фегору, сказал: -- Теперь пойдем к моей приемной дочери. Постой. Сумеешь ты спустить в море, привязав, понятно, камень на шею, одну женщину? Я говорю о новой рабыне, которую привела Офир. -- Отдай ее мне, и она исчезнет! -- шагнул вперед Фегор. -- Ну так следуй за мной! Разгневанный старик поднялся на верхний этаж, где находились покои Офир. -- Кто там? Это ты, отец? -- откликнулся за дверью серебристый голос Офир. -- Войди, для тебя двери всегда открыты. Старик перешагнул порог. Фегор, крадучись, словно кошка, прошмыгнул за ним. Увидев его, Офир нахмурила свои красивые брови. -- Я не знала, что ты не один, отец. -- Со мной Фегор. Ты его знаешь. Он и раньше бывал в моем доме. -- Да, знаю, -- холодно ответила девушка. -- Но что заставило тебя вводить чужого в гинекей? Удар попал в цель: у карфагенян, как и у финикийцев, порог гинекея, женской половины дома, мог переступить только свой, но не посторонний. И Гермону, члену Совета Ста Четырех, более чем кому-либо было непростительно нарушать обычай. Но отступать было поздно. Старик начал допытываться у приемной дочери, где ее новая рабыня. -- Увидишь ее, но не сейчас! -- ответила Офир. -- Не забывай, отец, -- мне очень неприятно напоминать это тебе, что у меня мое собственное имущество и мои рабы -- не твои. Опять гордый старик понес поражение: законы Карфагена действительно не давали ему права распоряжаться собственностью приемной дочери... -- Где ты была? Зачем ты ездила на гемиолу в торговый порт? Что ты там делала? -- А! Какой-то подлый негодяй уже успел донести тебе! -- вспыхнула девушка. -- Но ты забываешь, отец, что я взрослый человек и ни перед кем не обязана давать отчета в своих поступках. Даже перед тобой. -- У тебя было свидание с изгнанником! Ты говорила с Хирамом, с тем, кто нарушил распоряжение Совета Ста Четырех и совершил святотатство! -- закричал старик вне себя от гнева. -- Хорошо! Ты дашь ответ тому, кто через два дня станет твоим мужем и господином, Тсоуру. А Хирам... Посмотрим, что он скажет, когда вместе со своей гемиолой и всеми своими приспешниками очутится на дне морском. Пойдем отсюда, Фегор! Я доложу это дело Совету. И Гермон, чуть не таща за собой шпиона, покинул покои строптивой приемной дочери. Едва затихли шаги, как Офир бросилась в маленькую боковую комнатку, где при появлении Гермона она спрятала "новую рабыню", то есть Фульвию. -- Скорее, скорее! -- шептала Офир. -- Ты все слышала. Хираму грозит страшная опасность. Придумай что-нибудь. Его надо, надо спасти. У меня в голове туман, я не знаю, что делать. -- Госпожа, ты забыла о крылатых гонцах, почтовых голубях, которых ты взяла сегодня на гемиоле. Они донесут весть об опасности на гемиолу и надежнее и быстрее, чем кто-нибудь из твоих рабов, -- ответила Фульвия. VI МОРСКОЙ БОЙ Крылатые гонцы достигли своей цели: в сумраке наступившего вечера инстинкт позволил им безошибочно отыскать гемиолу, и они опустились на ее палубу. Разумеется, их заметили, и Хирам поспешил прочесть пришедшие письма. -- Сидон! -- воскликнул он, обращаясь к повсюду следовавшему за ним верному гортатору. -- Сидон! Нам сообщают, что Совет Ста Четырех знает, кто я такой. Через несколько минут нам, быть может, даже придется драться. -- Сначала попробуем уйти, господин. Товары уже распроданы, гемиола готова в путь. Гребцы только ждут сигнала. И, насколько я могу судить, военные галеры Карфагена еще ничего не предпринимают против нас. Выход из порта свободен. -- Так в путь! И если понадобится, мы силой проложим себе дорогу. -- А это что? Видишь? Проклятье сорвалось с уст гортатора: стоявшая отдельно эскадра военных судов Карфагена метрах в трехстах от того места, где бросила якорь гемиола, вдруг ожила: заскрипели цепи, поднимая якоря, на реях показались матросы, распускавшие паруса, зашевелились, словно ноги сороконожек, длинные и гибкие весла. -- Да, господин, враг готовится к нападению. Посмотрим, как дерутся наемники Карфагена. Наши "вороны" готовы. И гортатор показал на оригинальную конструкцию, введенную римлянами в практику морского боя всего за несколько лет до этого, -- откидные мостики, с которых стрелки могли обстреливать из луков, а также сбрасывать на палубы вражеских судов тяжести. -- Готово! -- прозвучал голос одного из нумидийцев. И легкая гемиола тронулась в путь. Почти одновременно наперерез ей двинулись двенадцать карфагенских галер. -- Стой! Суши весла! Именем Совета Ста Четырех! -- донеслось в этот момент с ближайшей триремы. И Хирам, и Сидон без труда узнали голос: это кричал Фегор. Трирема, вылетевшая далеко вперед от поспешивших за нею других судов, едва не протаранила гемиолу. Но гемиола была подвижнее, и ею правили твердые руки привычных к бою моряков: она изменила свой курс, стрелой скользнула вдоль бортов тяжелого боевого судна, избежав опасности абордажа. -- Привет тебе, шпион Совета Ста Четырех! -- крикнул вызывающе Хирам. -- Где ты, храбрец, умеющий нырять так искусно? Но Фегора не было видно. Зато на мгновение показался гортатор галеры, и тяжелый метательный топор Хирама по летел со страшной силой, разбив вдребезги и блестящий шлем, и голову наемника. Галера, на палубе которой воцарилось замешательство, приостановилась. С нее посыпался дождь горящих стрел, которые обычно применялись для того, чтобы вызвать пожар на неприятельском судне, но только одна или две попали в борт гемиолы, и их, конечно, тут же сбили шестами, так что они не причинили смелому, увертливому суденышку ни малейшего вреда. -- "Акациум!" -- предупредил гортатора Хирам, показывая на средней величины быстроходное судно, пытавшееся загородить дорогу гемиоле. -- Вижу, господин. Эти глупцы слишком мешкотны, они не ожидали, что мы сможем развить такую скорость. Они хотели бы повернуться к нам носом. Так. Держись, идем на таран! И гемиола, чуть изменив курс, врезалась острым носом в борт судна, неосторожно подставившего свое длинное тело. Послышался треск дерева, раздались отчаянные крики людей, сбитых с ног и падающих в морские волны. Разрезанный пополам, словно ударом топора, "Акаций" погиб, но не смог помешать мчавшейся на морской простор, на волю гемиоле. -- Греби, греби! Сильней! Чаще! -- кричал гортатор нумидийским гребцам. -- Еще! Еще раз! И гемиола, словно огромная морская птица, влетела в канал, ведущий в море, раньше, чем к этому месту подоспели грозные триремы и квинкеремы. А через несколько минут она уже вышла в открытое море. Но до спасения было еще далеко: зоркий глаз Хирама обнаружил, что и неприятель не дремлет. По крайней мере, одна большая галера успела вылететь в море сейчас же следом за убегающим судном и гналась за ним неотступно. На стороне гемиолы была большая подвижность, увертливость, но зато карфагенская галера с колоссальным количеством гребцов имела преимущество в быстроте хода. С эскадры карфагенян с напряженным вниманием следили за ходом погони. Дозорные выкрикивали каждое мгновение, оповещая о той или другой эволюции обоих судов. -- Гемиола остановилась! -- кричали они. -- Ага, сдается! Не ушла! Преступников ждет ужаснейшая казнь! -- Квинкерема подходит, подходит! Берет на абордаж! -- Кажется, гемиола взята, взята! Слава Карфагену! Слава Совету Ста Четырех! Горит! Горит! Оба судна горят! На помощь! И потом прозвучал полный недоумения голос: -- Галера горит! Гемиола уходит! Уходит, убегает! В самом деле, и на этот раз боевое счастье не изменило смелому: видя, что у врага многократное преимущество в силе и скорости, Хирам позволил галере сцепиться с гемиолой, но встретил врага стрелами и мечами, а потом, пользуясь моментом замешательства, бросил на борт галеры десятки горшков с горящей смолой. Судно вспыхнуло, как факел... Та же участь грозила постигнуть и гемиолу, но нумидийцы не теряли ни мгновения и, обрубив абордажные крюки, вовремя оттолкнулись от запылавшего, как костер, вражеского судна. Тем временем вся эскадра карфагенян, судно за судном, втянулась в канал и вышла в море, спеша на помощь горящей галере. Не дожидаясь ее подхода к месту катастрофы, гемиола помчалась вдаль. Опускалась ночь. На небе тускло замерцали звезды. Воздух был словно напоен зноем, и мертвая зыбь катила свои короткие сердитые волны. Время от времени от берегов Африки в глубь моря уносились яростные порывы ветра, предвещающего близкий ураган. Всю ночь гемиола носилась по бурному морю, стараясь уйти от эскадры карфагенян, вышедшей в море для того, чтобы нагнать и уничтожить ее. Иногда суденышку удавалось скрыться от врагов, но галеры были быстрее ее, и ночь была слишком светлая, так что гортатор, вглядываясь в ту сторону, где полупрозрачное небо сливалось с темным морем, прикасался к плечу Хирама и говорил: -- Опять они! Ты видишь, господин, их огни? Потом настал день. Казалось, буря разыграется и перерастет в настоящий ураган. Небо было бледное, воздух все так же был пронизан тончайшей пылью Сахары, волны бежали с плеском и стоном, и над их седыми гребнями с жалобным криком носились буревестники. Но зато даже зоркий глаз старого гортатора не различал уже на горизонте силуэты преследующих судов: гемиола спаслась. К полудню погода улучшилась. Ветер поутих, небо очистилось, и только море все не хотело успокоиться, да чайки по-прежнему метались над бушующими волнами. Но боясь преследования, Хирам все же пока не решался приближаться к берегам в предположении, что там можно наткнуться на сторожевые суда карфагенян, и только к вечеру следующего дня гемиола проскользнула в воды Уттики, родной сестры Карфагена. Здесь берег был Хираму знаком с детства. Он знал тут каждый куст, каждое дерево, каждый камень, и ему вовсе нетрудно было определить, где находится вилла Гермона, тот самый загородный дворец гордого главы Совета Ста Четырех, где в следующую ночь должны были начаться свадебные пиры жениха -- Тсоура и невесты -- Офир. Не было никаких сомнении в том, что жилище Гермона охраняли не отряды воинов, но, по крайней мере, вооруженные слуги, и об открытом нападении нечего было и думать. Поэтому Хирам пошел на военную хитрость: оставив гемиолу в небольшой бухточке, где ее навряд ли заметили бы в ближайшее время, он поплыл в шлюпке к украшенному разноцветными огнями дворцу Гермона, предварительно переодевшись в привычное одеяние наемников Карфагена, иберийцев. Ему казалось, что в таком наряде никто не узнает в нем верного соратника Ганнибала и грозу римлян. Понятно, что так же нарядились и все сопровождавшие Хирама воины. Шлюпка, которую грозное море, казалось, готово было разнести в щепы яростно мечущимися волнами, подошла к самому берегу, и тогда сидевшие в ней люди, по данному Хирамом знаку, принялись кричать изо всех сил: -- На помощь! Погибаем! Тонем! На помощь воинам Карфагена! Скоро их крики услышали на берегу. Толпа рабов Гермона высыпала из виллы и при свете факелов стала перекликаться с мнимыми утопающими. -- Лодку сносит течение. Бросай веревки! Тащи на берег! -- командовал Хирам. Четверть часа спустя весь экипаж шлюпки был уже на берегу, среди людей Гермона, да и шлюпку вытянули на берег, подальше от линии прибоя, но, по указанию Хирама, поставили так, что в любой момент, если потребуется, ее можно было легко спустить на воду. -- Кто вы? Как вы сюда попали? Ответьте, мне надо доложить моему господину, великому Гермону! -- обратился к якобы спасенным сановитый седовласый раб, игравший на вилле Гермона роль мажордома. -- Мы, иберийцы по рождению, состоим на службе великой Карфагенской республики, -- отвечал Хирам. -- Мы плыли, придерживаясь берега, в Карфаген, поскольку получили приказ пополнить собою гарнизон города, но ветром нас унесло в открытое море. Просим приютить нас на одну ночь, потому что, как только утихнет буря, мы должны продолжить свое плавание. Кусок хлеба для людей и какой-нибудь угол для ночлега -- вот и все, что нам нужно. -- У моего господина сегодня радостный день, -- напыщенно ответил мажордом. -- Его приемная дочь сочетается браком с Тсоуром, карфагенским патрицием; в доме моего господина, великого Гермона, хватит и еды, и пития на сотню непредвиденных гостей, а дворец может приютить несколько сот человек. Подождите, я доложу о вас. Мажордом пропал, но через несколько минут появился снова. VII ПОХИЩЕНИЕ - Мой господин повелел мне приветствовать в вас своих гостей и друзей! Гермон ждет, что вы, слуги Карфагена, примете участие в нашем празднике, в свадебном пире, -- объявил воинам мажордом. -- Следуйте за мной, храбрые воины. Я укажу вам ваши места! Хирам и его люди не заставили себя долго упрашивать, и мажордом провел их в обширную залу, уставленную длинными столами и заполненную гостями Гермона, слугами, рабами, музыкантами. Прибытие небольшой группы пришельцев прошло почти незамеченным: пир был в полном разгаре, каждый заботился в этой пестрой и шумной толпе только о себе, стараясь найти место поудобнее и выбрать куски жареного и вареного мяса, фрукты и вино повкуснее. К тому же, целый оркестр музыкантов, по большей части рабов из Греции, наполнял обширную залу звоном струн и звуками флейт, приковывая к себе всеобщее внимание. Все веселились на этом пиршестве. Только та, в честь которой было устроено празднество, -- только Офир, бледная как полотно, сидела по правую руку Гермона, печально оглядываясь прекрасными, но усталыми очами вокруг, и по временам ее рука нащупывала спрятанный на груди кинжал: карфагенянка была намерена сдержать данное любимому человеку слово и умереть от собственной руки. Рядом с нею находилась девушка, столь же красивая, как и невеста Тсоруа, и, пожалуй, такая же бледная; это была рабыня, этруска Фульвия. Но Фульвия не сидела неподвижно, как Офир: она словно ждала чего-то, искала кого-то в пестрой и крикливой толпе пирующих. И вот ее ищущий взгляд на мгновение скрестился со взором Хирама, которого было не узнать в костюме иберийского воина. Широко раскрылись глаза девушки, на ее щеках вспыхнул румянец, -- она узнала Хирама. Незаметно покинув свое место, она легкою стопою обошла зал, пробираясь среди пирующих, среди носящих новые и новые блюда рабов и музыкантов. Миг -- и она стояла рядом с Хирамом. -- Ты здесь? -- прошептала она. -- Ты вовремя прибыл, господин мой! Твоя избранница ждет тебя, тоскуя. -- Предупреди ее! -- ответил ей быстрым шепотом Хирам. -- Я только выжидаю удобного момента, чтобы взять ее. На берегу нас ждет шлюпка, а в ближайшем заливе -- наше верное судно. Если только нас здесь не задержат, мы умчимся быстрее ветра. -- Никто не подозревает о возможности нападения. Кроме рабов, да и то плохо вооруженных, здесь нет никого. -- А воины? -- Нет никаких воинов. -- Так иди же, переговори с Офир. Лучше бы ей незаметно выйти из залы во дворик. Я буду ждать ее там, и мы убежим раньше, чем ее хватятся. -- А я? Мне-то что делать? -- Разумеется, ты уйдешь с нами. Если захочешь, будешь жить у нас. Но ступай! Нельзя терять времени даром. Тихо вздохнув, Фульвия опять нырнула в столпотворение и направилась к тому месту, где сидела Офир. Ее путь проходил мимо дверей какого-то покоя, куда заглядывали многие гости. И вот, когда она поравнялась с этими дверями, чья-то сильная рука легла на ее нежное плечо и девушка, сама не зная как, оказалась в этом покое. За порогом звенели струны и пели флейты, слышались веселье, беззаботные и шумные речи гостей Гермона. громкий крик распоряжавшегося подачей блюд и сосудов мажордома, звон посуды, а здесь... здесь царила тишина. -- Фегор! -- невольно вскрикнула девушка, взглянув в лицо того, кто увлек ее в эту комнату. -- Да. Фегор. Не ожидала встретить меня. моя голубка? Куда ты так торопишься? -- К госпоже. -- К прекрасной Офир? Но она отлично может час другой обойтись без тебя. Какая счастливая невеста! Взгляни на нее. Сразу видно, как она страстно любит Тсоура. Какая прекрасная парочка! Фульвия вырвалась из рук шпиона и шагнула к дверям. Стой, голубка. Ты бежишь, чтобы сообщить Офир о... о прибытии Хирама? -- засмеялся Фегор. -- Что ты выдумал? -- Ха-ха-ха! Он удивительный человек: и воин, и моряк, и актер. Он так умеет наряжаться, что родной брат его не узнает. Но я, я люблю его гораздо больше, чем может любить родной брат. И мой взор откроет его, узнает дорогого Хирама, под какой бы маской он ни скрывался. Иберийский воин! Жертва кораблекрушения! Искатель приюта в доме благородного Гермона! Ха-ха-ха! -- Пусти, пусти меня! -- рвалась изо всех сил Фульвия. Но железные руки шпиона пригвоздили ее к месту. Отчаянным усилием она наконец освободилась, но Фегор стоял в дверях, не давая ей пройти. -- Пусти меня, предатель. Ты погубил Хирама. -- Еще нет, милая. Ты отсюда можешь увидеть его, вон он стоит в углу. -- Вижу. Но ты уже подготовил его гибель?! -- Разумеется. Я раньше тебя знал, кто на самом деле этот мнимый воин из Иберии. И, разумеется, я распорядился на сей счет. Сейчас сюда придет целый отряд воинов Карфагена. Ими командует бравый Каспа, тот самый Каспа, который, пожалуй, по силе, ловкости и храбрости не уступит самому Хираму, хотя, признаюсь, я не желал бы вступить в единоборство с изгнанником. -- И его убьют? -- Нет. Сначала его подержат в заключении. Понятно, его не станут кормить -- пусть голод сломит его силы. Потом, голубка, его будут пытать. Раздробят кости его сильных рук, его могучих рук. Потом... Потом с него сдерут кожу. Знаешь? Точь-в-точь, как с тех римлян, которых когда-то велел казнить Карфаген... -- О боги! -- воскликнула в отчаянии Фульвия, пытаясь оттолкнуть Фегора от дверей. Но тот, смеясь, сжал обе ее руки в своих руках. -- Дочь Италии, с чего все твои заботы об этом человеке? Лучше подумай обо мне. Мы будем пить вместе из чаши счастья.. -- Так знай же, подлец! Никогда, никогда я не буду принадлежать тебе! Я убью себя раньше, чем ты прикоснешься ко мне. И Фульвия, напрягши все свои силы, вырвалась, отскочила в угол. В то же мгновение в ее руке блеснул остро отточенный кинжал. Она неуловимо быстрым движением приставила его к своей груди, бурно вздымавшей складки белоснежной туники. Только шаг с твоей стороны, и я вонжу его в сердце. Фегор вздрогнул. Минуту они стояли, молча глядя друг на друга. Первым не выдержал и отвел глаза Фегор. -- Убери нож! -- сказал он. -- Нет! Я готова умереть. -- Убери нож. Я сделаю все, что ты прикажешь. Поклянись, что ты станешь моей, и я отпущу этого разбойника. В сущности, мне нужна только ты, а все остальные пусть погибнут или наслаждаются, мне до них дела нет. Хочешь, я поклянусь, что не трону Хирама? -- И обманешь? -- Но ведь ты же всегда можешь убить себя, если я обману тебя? Фульвия медленно спрятала нож в складках туники. Фегор посторонился, и девушка пошла в пиршественный зал сообщить Офир о том, что Хирам рядом. Но не успела она сделать и трех шагов, как среди гостей Гермона поднялась сумятица, послышались испуганные крики. Многие бежали, падали, поднимались и опять бежали... -- Я здесь, Офир! -- прогремел на всю залу звенящий голос Хирама. -- Сюда, ко мне! Фульвия видела, как Офир упала в объятия Хирама, выхватившего свой меч. Гермон, испуганный неожиданным появлением врага, кричал своим рабам: -- Убейте его! Убейте разбойника, напавшего на мой дом! Растерзайте его! Какой-то раб с тяжелым мечом в руках бросился к Хираму, но через мгновение тяжко рухнул на мраморный пол с рассеченным черепом. -- Прочь с дороги, рабы! Я увожу свою жену. Прочь, кому дорога жизнь! -- гремел Хирам, прокладывая себе дорогу к выходу могучими ударами меча. Его люди следовали за ним, прикрывая его со спины. Весь отряд, увлекая Офир, был уже у выхода в атриум, как вдруг в атриуме послышался лязг оружия и сотня тяжело вооруженных воинов преградила дорогу Хираму. -- Бейте, бейте разбойника! -- метался Гермон. -- Уничтожьте преступника... -- Сдавайся! -- обратился к Хираму командовавший пришедшим отрядом воин. -- Ты видишь, что силы не равны, и прежде чем ты поднимешь меч, стрелы моих воинов пронзят твою грудь. Хирам прислушался к голосу офицера, вгляделся в его бронзовое лицо и лица его воинов, распахнул свой плащ и отбросил шлем в сторону. -- Воины великого Ганнибала! -- крикнул он. -- Те, которых я, Хирам, водил в бой против римлян! Те, с помощью которых мы одержали победу у берегов Тразименского озера! И ты, Каспа! Ну, что же? Почему вы не разите меня? Или ваши стрелы притупились? Или ваши мечи заржавели? Предводитель отряда широко раскрыл глаза. -- Это ты, Хирам? Ты, старый товарищ? Наш любимый вождь, соратник Ганнибала? -- Да, Каспа, это я! -- Товарищи! -- обернулся неожиданно центурион к своим воинам, салютуя Хираму мечом. -- Товарищи! Чей меч поднимется на великого воина Хирама? Кто выступит против победителя римлян и спасителя Ганнибала? --Да здравствует Хирам! Слава Хираму! --дружно ответили воины, вкладывая свои мечи в ножны. -- Старый друг! Дорога свободна! Иди куда хочешь! -- сказал Каспа, обращаясь к Хираму. -- Будь счастлив. Ты свободен! -- Именем Совета Ста Четырех! -- кинулся к центуриону Гермон, вне себя от бешенства. -- Я прикажу распять вас, безумцы. Я скормлю вас псам. Я... '-- Помолчи! -- перебил его Каспа. -- Помолчи! Ты казнишь нас? Может быть... Если только Совет Ста Четырех согласится отдать целый отряд лучших солдат в жертву твоему безумному гневу, твоей прихоти, да еще в такую минуту, когда Карфагену нужен каждый человек. Римляне объявили войну Карфагену. Их грозный флот идет к нашим берегам. Карфаген погибнет! Это вы, торгаши, это вы, отвыкшие защищать родину и набравшие за деньги наемные войска, довели его до этого унижения. -- Война! -- стоном прозвучало по пиршественному залу. Гермон стоял, как пораженный громом. VIII В МОРЕ Храм, почти неся на руках Офир, вышел в атриум. Его люди следовали за ним. Когда они уже были на берегу и садились в спущенную на воду шлюпку, Хирам увидел, что кто-то помогает ему поместить удобнее Офир. -- Это ты, Фульвия! -- обрадовано сказал воин. -- Да, я, господин мой! -- отозвалась этруска. -- Я разделю с тобой твою участь. Лодка заплясала по волнам. Гребцы выбивались из сил. За время пребывания Хирама во дворце Гермона буря еще усилилась, и лодка еле-еле плыла. -- Огни! Наша гемиола! -- крикнул кто-то из нумидийцев, показывая на быстро мчавшееся навстречу судно. -- Правь на нее! -- ответил Хирам. -- Гей, гемиола! -- крикнул он минуту спустя. -- Есть, господин! -- отозвался с гемиолы старший гортатор. -- В бухте стало невозможно держаться, и я вывел судно в море. Минуту спустя шлюпка с беглецами была уже под бортом гемиолы. Миг -- и налетевший вал опрокинул ее. Все пассажиры очутились в волнах. Но среди них не было ни единого человека, который не плавал бы как рыба, и кроме того, гортатор не терял ни мгновения: его матросы с баграми и веревками в руках держались у борта, и потерпевшие крушение один за другим были извлечены на палубу. Хирам бережно держал в своих объятиях бесчувственное тело красавицы Офир. Он снес ее в каюту. Следом туда спустилась Фульвия. Пережитая только что смертельная опасность не истощила сил дочери Италии: Фульвия сейчас же принялась помогать приводить в чувство Офир, и несколько минут спустя прекрасная карфагенянка открыла глаза. А гемиола, гонимая бурею, мчалась по волнам. Всю ночь продолжался безумный бег. С полуночи буря перешла уже в настоящий ураган. Все попытки экипажа судна уйти в открытое море оказались бесплодными: течение и ветер, которым не могло противостоять ничто, снова гнали судно к берегам Уттики. Гребцы скоро выбились из сил. В трюме показалась вода: пазы разошлись, и все усилия удалить воду из трюма не давали никаких результатов. -- Плохи наши дела! -- ворчал гортатор. Сам Хирам был тоже крайне озабочен. С детства он привык бороться с яростью моря и бурь, но такой ночи он не переживал еще ни разу, и смутная тревога в его душе росла час от часу. -- Как вода? -- задал он вопрос Сидону. -- Прибывает. Щели слишком велики. -- Мы тонем? -- Еще нет, но... -- Но до утра продержимся? Гортатор взял лампу, поднял один из люков. Смотри сам, господин мой! -- показал он вниз. Хирам прислушался, и лицо его побледнело: да, вода врывалась струями в трюм. Судно было осуждено на гибель... -- Не будем покуда говорить женщинам! -- сказал он Сидону. -- Скоро утро, мы определим, где находимся, тогда будет видно. -- Здесь поблизости должны быть песчаные отмели! -- промолвил Сидон. -- Если бы нам добраться до них, может быть, мы спаслись бы. Но судно погибло безвозвратно... Ночь прошла. Близился давно жданный рассвет. Ярость бури утихла, но судно явно доживало последние минуты! Оно едва держалось на воде, и бешеные волны теперь поминутно взбегали на палубу, смывая все, что попадалось на их пути. Сильный толчок едва не опрокинул гемиолу. -- Сели на мель! -- крикнул Сидон. Теперь наступил роковой час: судно, врезавшись в песок, остановилось и легло на бок. И теперь волны, набегая, приподнимали его, ударяли о дно моря, убегали, возвращались. И с каждым ударом об отмель гемиола, видимо, разрушалась. -- Огни! Идут враги! -- крикнул Сидон. В самом деле, к отмели приближалась быстроходная трирема. -- Остается одно! -- сказал Хирам. -- Мы спустим шлюпки. Вблизи песчаный островок, где девушки найдут пристанище. Бери их, плыви, Сидон. Я поручаю свою невесту тебе. -- Хорошо, господин мой! -- ответил гортатор. -- А ты? -- А я нападу на трирему. Ты только выжди, когда я завяжу бой и отвлеку внимание врага! -- Но это безумие. На ней полторы или две сотни воинов! -- Знаю. Но что же делать? Своим нападением я задержу врага. Тем временем ты скроешься во мраке, -- благо, еще не рассвело окончательно. Повинуйся и постарайся спасти женщин. И вот в полумгле туманного рассвета разыгралась кровавая драма. В то время как шлюпка с гортатором и несколькими гребцами скользнула украдкой и поплыла к видневшемуся вблизи острову, -- на палубе неожиданно взятой на абордаж триремы шел отчаянный бой. Хирам и около трех десятков верных нумидийцев, проникнув на карфагенское судно, яростно рубились с впятеро более сильным врагом. Единственно лишь неожиданностью нападения можно было объяснить то, что сначала отчаянная попытка Хирама, казалось, обещала кончиться победою. Сам карфагенянин рубился, как безумный, и под ударами его тяжелого меча падали защитники триремы один за другим. Но на месте убитого становилось десять свежих бойцов, и по временам Хирама окружала целая толпа, осыпая его ударами. -- Привет тебе, похититель женщин! -- донесся до Хирама насмешливый возглас. -- Это ты, шпион? -- вне себя воскликнул карфагенянин. -- Конечно, я! Сдавайся. -- Лучше ты покажи свое лицо, трус! -- откликнулся Хирам, отбиваясь от наседавших на него врагов. -- Обойдешься и без удовольствия видеть меня! -- ответил Фегор. Бой шел к концу: один нумидиец за другим падали под ударами экипажа триремы. Убитых тут же сбрасывали в море, и они тонули. Раненых осиливали, сваливали и связывали. Вот осталось только семь человек. Только пять. Еще двое пали... Еще двое... Хирам один стоит лицом к лицу с врагами. -- Взять его живым! -- прозвучала команда шпиона. -- За живого нам заплатят гораздо дороже, чем за мертвого. Словно волки, набросились наемники на тяжело дышавшего Хирама. Десять мечей взвились над головою, удар за ударом. И Хирам упал на залитую кровью друзей и врагов палубу триремы... IX НЕОЖИДАННОЕ ПОДКРЕПЛЕНИЕ В то время как Хирам, один из всего отряда оставшийся в живых, изнемогал в борьбе с превосходящим его в двадцать раз врагом и уже было очевидно, что его неизбежно схватят, шлюпка Сидона продолжала поспешно уходить к островку Аргимурус, темная масса которого начинала уже вырисовываться в нескольких милях. Сидон не особенно верил в успех отчаянной попытки вождя, так как знал, что на линейных карфагенских судах никогда не было меньше трехсот человек и что выйти победителем из этого боя с теми силами, какие остались в распоряжении Хирама, было так же трудно, как носом легкой парусной лодки протаранить бок тримеры. Офир и Фульвия видели выражение мрачного сомнения на лице Сидона и наперебой старались допытаться у него, не допускает ли он хоть самую маленькую возможность победы Хирама и его малочисленного отряда. -- Все выяснится завтра утром! -- мрачно отвечал гортатор. -- А теперь нам нужно позаботиться о том, как бы благополучно добраться до острова. -- Разве и нам угрожает какая-то опасность? -- в недоумении спросила Офир. -- Разумеется! Вряд ли Гермон послал в погоню за нами только одно судно. Вероятно, где-нибудь тут, вблизи, крейсируют и другие... Не успел он закончить фразу, как почти перед шлюпкой из ночного мрака вдруг выдвинулась какая-то гигантская тень. -- Не робей! Берег близок! -- крикнул Сидон гребцам. -- Ну-ка, дружнее на весла! Но было уже поздно. Появившееся так неожиданно судно, скользнув с быстротой привидения, таранило в нос маленькую шлюпку, и все пассажиры в один миг очутились в холодной морской воде... При падении Офир не могла удержать громкого крика ужаса, который, по-видимому, услышали на потопившем шлюпку корабле. -- Тсоур! Слышал! -- раздался на корабле чей-то тревожный голос. -- Голос Офир, твоей невесты... -- Эй, люди! -- раздалась тотчас же команда. -- Живо в воду! Доставить мне Офир живой или мертвой! Сидон, яростно боровшийся в это время с волнами, ощутил вдруг под своими руками чье-то нежное тело, уже совершенно обессилевшее, как бы отдавшееся на волю капризных валов. Это была Фульвия. Схватив ее одной рукой за тяжелые от воды волосы и поддерживая таким образом на поверхности моря, Сидон свободной рукой принялся с силой рассекать волны, направляясь к темневшему уже совсем близко берегу. Выбравшись на прибрежный песок, Сидон нашел там уже весь экипаж своей шлюпки, за исключением одной только Офир. Невеста Хирама или утонула, или же ее подобрали бросившиеся в воду моряки с судна Гермона. -- Как нам теперь быть? Где скрыться? -- спросил один из нумидийцев. -- Идите за мной. Я знаю эти места! -- коротко ответил Сидон. Минут через пятнадцать быстрой ходьбы отряд подошел к высокой, уже тронутой разрушением башне, оставшейся от тех укреплений, которые были воздвигнуты карфагенянами во время Пунических войн по всему побережью и которые по заключении мира с римлянами были легкомысленно покинуты и брошены на произвол судьбы. Поднявшись на вершину башни, гортатор внимательно исследовал расстилавшуюся вдали темную равнину моря. -- Ничего не видно! -- сказал он. -- За нами нет даже погони. Очевидно, думают, что мы все потонули при столкновении. -- А Хирам? -- с тоской в голосе спросила Фульвия. -- Подождем до утра! -- ответил мрачно гортатор. -- Утро на все даст ответ... Но наступившее утро ничего не сказало беглецам о том, какая участь постигла Хирама. Море было пустынно, и не было намека ни на судно Хирама, ни на триремы Гермона. Сидон долго вышагивал в раздумье по широкой площадке старой крепости. Наконец ему, по-видимому, пришла в голову какая-то успокаивающая мысль, потому что морщины на его лбу несколько разгладились и взгляд стал менее сумрачным. Затем он подозвал к себе двух наиболее ловких нумидийцев и сказал им: -- Вы знаете этот остров? -- Да! -- в один голос ответили воины. -- На северном берегу есть небольшой порт, в котором свободно могут поместиться несколько судов. Ничего нет невероятного в том, что корабли Гермона зашли сюда для отдыха после ночной передряги. А потому для вас не составит труда узнать кое-что об участи Хирама и Офир. Снимите ваши доспехи и, притворившись простыми рыбаками, идите в порт и разузнайте там все, что окажется возможным. Не забывайте, что от вашей быстроты зависит, быть может, спасение всех нас!.. -- Есть ли у тебя хоть небольшая надежда, что Хирам жив и его можно выручить? -- с тревогой спросила гортатора Фульвия, когда посланные, спустившись с башни, скрылись в ближайшем лесу. -- Если он не убит, -- уклончиво ответил Сидон, -- то где бы он ни был, куда бы ни спрятали его враги, я спасу его. В этом ты можешь положиться на старого Сидона! -- Да, ты спасешь его, -- с горечью ответила Фульвия. -- Но только для того, чтобы сделать его счастливым с карфагенянкой... с Офир. -- Если только карфагенянка к тому времени не будет уже насильно выдана замуж. После того, что случилось несколько часов тому назад, Гермон вряд ли станет медлить. Сидон заметил, как при этих словах лицо девушки слегка прояснилось и какая-то странная улыбка заиграла на ее губах. -- Клянусь Мелькартом! -- воскликнул старый моряк. -- По всему видать, что это доставило бы тебе большое удовольствие!.. -- Почему ты так думаешь? -- отозвалась Фульвия, слегка покраснев. -- Ох, я уже стар и опытен в вопросах любви. Я уверен, что ты любишь Хирама, да только сама себе боишься сознаться в этом... Девушка не ответила ни слова. Сидон повернулся лицом к морю и рассеянно пробегал взглядом по его сверкающим и искрящимся на солнце волнам. Вдруг из его груди вырвался легкий крик. Сравнительно недалеко от берега виднелась большая торговая трирема, которая, по-видимому, держала курс на островок, послуживший убежищем Сидону и его маленькому отряду. -- Кто это? -- в ужасе вскрикнула Фульвия, которая тоже заметила подходивший корабль. -- Что это за судно? Не несет ли оно нам новых бед? Гортатор долго пристально всматривался в очертания шедшей прямо на островок триремы, и его угрюмое лицо вдруг осветилось лучом бурной радости. -- Я узнаю его, узнаю этот корабль! -- воскликнул он, весело потирая руки. -- Это -- трирема Гако, моего лучшего друга, которому я спас жизнь в бою с греческими пиратами. Подожди меня здесь, Фульвия... Я побегу на берег и попробую криком привлечь к себе внимание кормчего. Слетев вихрем с лестницы и пробежав по широким песчаным дюнам, отделявшим старую крепость от морского берега, гортатор через несколько минут был на берегу, сложил ладони рупором и крикнул во весь голос: --Эй, на корабле! -- Огэ-эй! -- ответили с триремы. -- Кто зовет? -- Есть на борту человек по имени Гако? -- Да, хозяин корабля. -- Эй, Гако, давай к берегу, ко мне! -- Я -- твой друг, Сидон! Сидон из Тира!.. -- Сидон? -- послышался изумленный голос. Вслед за тем с борта триремы по чьей-то команде скользнула в воду легкая шлюпка, в которую тотчас же соскочило несколько гребцов. Пять минут спустя шлюпка была уже у берега, и среднего роста мужчина, в широком плаще черной шерсти, с радостным криком бросился в объятия гортатору. -- Сидон! Ты? Каким ветром занесло тебя сюда? Я думал, что ты все еще торгуешь в Карфагене. Но где же ваш доблестный красавец капитан? Где Хирам? Почему я его не вижу? -- Увы! -- ответил со вздохом Сидон. -- Я не только не знаю, где он. но не вполне уверен в том, что он жив. -- Как так? Что случилось? -- воскликнул пораженный Гако. -- Ты, наверно, еще не знаешь, что Хирам недавно провинился кой в чем перед Гермоном, одним из могущественнейших членов Совета Ста Четырех, и должен был бежать. Минувшей ночью, перед рассветом, на наше судно напала карфагенская трирема, и когда я по поручению хозяина плыл на лодке сюда, к берегу, его судно было взято на абордаж, а сам хозяин или убит, или же -- что я считаю очень возможным -- взят в плен... -- Как? Хирам опять в руках карфагенян? -- воскликнул высокий седой воин, неожиданно выдвигаясь из рядов прибывших вместе с Гако лиц. Сидон обернулся к нему и устремил на него вопросительный взор. -- Ах! -- воскликнул он вдруг радостно. -- Я узнаю тебя, -- ты тот самый предводитель легионеров, которые так помогли Хираму на вилле Гормона. Это ты дал моему хозяину счастливую возможность бежать из пиршественного зала? Но скажи мне, благородный воин, как и почему ты находишься сейчас на судне моего друга, Гако? -- Ну, понятно почему: я хорошо знаю, что после моего вмешательства в пользу Хирама Гормон не пощадил бы меня. И так как я свободный наемник, не связанный ни отечеством, ни какими бы то ни было личными привязанностями. те я счел, что гораздо лучше проститься с Гермоном и с Карфагенской республикой и предложить свой меч тому. кто в нем больше нуждается. -- Слушай, благородный воин! -- в волнении воскликнул Сидон. Неужели ты предоставишь Хирама, который, быть может, еще жив, его печальной участи и не попытаешься вторично спасти его? -- Я и мои двенадцать человек к твоим услугам! -- просто ответил солдат. -- О великий, великий Мелькарт! -- воскликнул Сидон, поднимая к небу руки. -- Я вижу, ты никогда не обходишь своей милостью людей, вверивших свою участь свободным волнам, из которых ты, о божественный, родился! -- А много ли людей у тебя? -- осведомился воин, только что предложивший свои услуги. -- Десять человек, -- ответил Сидон. -- С той дюжиной, которую даешь мне ты, у нас набирается сила, вполне достаточная для того, чтобы попытаться вырвать из рук карфагенян нашего господина. Подождем, какие вести принесут нам гонцы. Да, кстати, Гако, далеко ты направляешься на своей триреме? -- Плыву в Иберию, чтобы распродать свои запасы оружия и ваз. -- Не уступишь ли ты мне одну из своих лодок, которая тебе в плавании по морю совершенно не нужна? А нам бы очень пригодилась, если придется вернуться в Карфаген. -- Выбирай любую! -- ответил Гако. -- Я обязан тебе жизнью, и нет ничего, что я пожалел бы для тебя. Вся моя трирема к твоим услугам, если понадобится. -- Нет, друг! -- возразил Сидон.-- Такой большой жертвы я не потребую от тебя. Простой шлюпки с меня будет вполне достаточно. Возвращайся на свой корабль и пришли сюда вместе с обещанной шлюпкой также и отряд этого воина. Друзья распростились сердечнейшим образом, а минут через пятнадцать после того, как Гако отчалил от берега, на прибрежных дюнах уже высаживались рослые и дюжие нумидийцы, которые должны были пополнить маленький отряд старого гортатора. Первая весть о Хираме пришла после полудня. Один из посланных Сидоном нумидийцев вернулся весь запыхавшийся и обливающийся потом. -- Наш господин... жив! -- прохрипел он, едва переведя дух. Дружный крик радости приветствовал это сообщение. -- Жив,-- продолжал гонец,-- но, как мне передали, ранен. -- Ну, эта беда не велика, -- весело ответил Сидон. -- Господин наш не такой человек, чтобы умереть от какой-то там раны. Но узнал ли ты, где находится Хирам? -- Да. Он заключен в крепостную тюрьму. Рыбак, видевший раненого вблизи, описал мне его лицо и доспехи так подробно, что ошибка совершенно немыслима. Что же сталось с нашими товарищами, оставшимися на судне вместе с Хирамом, то об этом я ничего не знаю! -- ответил нумидиец, стирая пот со лба. -- Так, значит, наш хозяин заключен в крепость! -- задумчиво сказал гортатор. -- Это делает нашу задачу очень сложной! -- Не беспокойся! -- положил ему руку на плечо прибывший с Гако воин. -- На наше счастье, года два назад я служил как раз в этой крепости смотрителем и не только саму тюрьму знаю как свои пять пальцев, но имею некоторое представление и о потайных выходах из нее. Так что спасти Хирама мы сможем и небольшой ценой. В этот момент из леса показался второй гонец, покрытый потом и пылью и напрягавший, по-видимому, последние силы, чтобы поскорее добежать до разговаривавших. -- Хозяин жив! -- прокричал он еще издали. Знаем! -- ответил Сидон. -- Ну, друзья, живо за работу. Как ни удачно складываются для нас обстоятельства, но дело все-таки будет очень сложное. Нужно приготовиться к нему как следует. День прошел в приготовлениях к экспедиции на выручку Хирама. К ночи все было готово, и отряд поплыл вокруг острова, к полуразрушенной крепости. X НОЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ - Стой! Впереди огонь! Глухой возглас Сидона прозвучал в тот момент, когда его наполненная вооруженными людьми лодка уже входила в небольшую бухту, на берегу которой находился форт, в тюрьме которого держали раненого Хирама. Гребцы подняли весла, и лодка тотчас же замедлила ход. -- Не может быть, чтобы нас здесь уже ждали! -- продолжал Сидон. -- Однако почти нет сомнений, что замеченный нами огонь горит на корабле, и, по-видимому, довольно крупном. -- Это, вероятно, тот самый корабль, который доставил сюда Хирама, -- решил новый союзник Сидона, так неожиданно пришедший на помощь вместе с триремой Гако. -- Вперед! Если нам удастся выполнить задуманный план до рассвета, то этого судна нам нечего бояться. Бухта достаточно широка, и его можно свободно обойти. Лодка снова медленно двинулась вперед, бесшумно рассекая сонные воды бухты. Прошло несколько томительных долгих минут, и она плавно уткнулась в мягкий песок берега. В этот момент ночную тьму прорезал крик. -- Слышал? -- с тревогой в голосе обратился Сидон к старому воину. -- Что это? Наверно, какая-то морская птица! -- ответил тот. -- Видишь, эти чайки снялись с берега, только завидев, что мы приближаемся. Если бы где-нибудь поблизости скрывался человек, они бы так спокойно не расположились на ночь. Весь отряд, в том числе и Фульвия, осторожно высадился на берег и, миновав прибрежные дюны, подошел к группе пальм и агав, разбросанных в полном беспорядке у подножия довольно высокого холма и прикрывавших собой начинавшуюся в их тени линию крепостных укреплений. -- Где тюрьма? -- спросил Сидон, нагоняя шедшего впереди соратника Хирама. -- На этом холме! -- указал тот прямо перед собой. -- Раньше здесь были такие хорошие укрепления, что это место считалось одним из неприступных во всей Карфагенской республике. Когда я был комендантом этой крепости, то ее гарнизон насчитывал двести человек. Теперь его, вероятно, значительно усилили, поскольку римляне снова объявили войну Карфагену. -- Ну, ну! -- угрюмо пробормотал Сидон. -- Значит, дела у нас будет по горло. Как-то расхлебаем всю эту кашу? -- Я тебе сказал уже, дружище, не надо унывать! -- ответил воин. -- Потайной ход, о котором я уже говорил, ведет прямо в покои коменданта, так что, захватив сразу же главу крепости, мы тем самым совершенно дезорганизуем гарнизон, и он не будет представлять никакой опасности для нас. По крайней мере, я весьма на это рассчитываю. Проникнув в самую гущу окружавшей форт рощицы, отряд через несколько минут остановился у высокой груды камней, искусно скрывавшей вход в узкую и темную пещеру. -- Мы у цели! -- сказал воин. -- Теперь нам нужно действовать как можно внимательней. Один неправильный шаг, малейший шум -- и вся наша затея пропала. Идите за мной и старайтесь соблюдать полную тишину... Войдя в пещеру, отряд тотчас же втянулся в зияющий неровными краями черный проход, напоминавший и по виду, и по размерам средней величины щель, образовавшуюся, вероятно, при естественном сдвиге скалы. После долгого и утомительного блуждания по бесконечным извивам этой щели воин остановился наконец перед низкой бронзовой дверью, вделанной в одну из грубо выдолбленных в стене подземных ниш. Дав отряду знак оставаться и ждать его возвращения, он потянул к себе за руку Сидона и, прислушавшись сперва, не слышно ли за дверью какого-нибудь шума, говорившего о присутствии людей в покоях коменданта, нажатием на какую-то скрытую пружину бесшумно открыл дверь и скрылся за ней вместе с гортатором. Старый ветеран не ошибся. Они действительно попали в комнату коменданта крепости. Заговорщикам оставалось только найти способ, как захватить ее владельца, и можно было считать, что половина дела сделана. -- Tec!.. -- шепнул Сидон воину, едва успев в нескольких словах условиться с ним относительно плана действии. -- Я слышу, как кто-то спускается по лестнице в эту комнату. Если это комендант, то смотри в оба: каждое упущенное мгновение может стоить нам жизни. В тот самый момент, как тяжелые складки портьер скрыли за собой обоих друзей-заговорщиков, дверь комнаты отворилась и на пороге появился среднего роста мужчина, на вид лет пятидесяти, облаченный в тяжелую кирасу, в правой руке он держал бронзовую лампу, от которой вокруг исходил бледный, колеблющийся свет. Не успел он притворить за собой дверь, как выскочивший с быстротой молнии Сидон одной рукой зажал ему рот, могучим ударом кулака другой свалил его на пол, а в это время соратник Хирама ловким движением подхватил на лету светильник и поднес его к лицу коменданта, лишенного всякой возможности сопротивляться. -- Придержи-ка его слегка за горло, Сидон! -- сказал воин шепотом. -- Разумеется, не так нежно, чтобы дать ему возможность закричать и позвать себе на помощь, а чтобы он хоть смог нам ответить на пару-другую интересующих нас вопросов. -- Кто вы? Римляне? -- прохрипел сдавленный железной рукою гортатора комендант. -- Не твое дело! -- ответил Сидон. -- Кто бы мы ни были, нам не нужны ни твоя крепость, ни твоя жизнь. Мы хотим только знать, где находится тот раненый воин, которого доставили сюда сегодня утром на карфагенском военном корабле. Комендант посмотрел с нескрываемым изумлением на вопрошавшего и хотел, по-видимому, пуститься на какие-то но относящиеся к делу рассуждения, но легкое движение руки Сидона, змеей обвившейся вокруг его горла, сразу заставило его вернуться к заданной теме. -- Это очень трудно объяснить, -- ответил он. -- Ходы в этом здании настолько запутаны, что без плана рассказать невозможно. Сидон и воин переглянулись. Мгновение спустя Сидон, видимо, принял какое-то определенное решение. Он слегка отвел руку и поставил полузадохнувшегося, ошеломленного всем происходившим коменданта на ноги. -- Веди нас к пленнику! -- сказал он тоном, не допускавшим никаких возражений. -- И помни, что если ты вздумаешь позвать кого-нибудь себе на помощь, то мой меч пронзит тебе глотку прежде, чем ты успеешь произнести хоть один звук. Твоя жизнь в наших руках и зависит целиком от твоего повиновения. Комендант беспомощно посмотрел вокруг и, пожав плечами, двинулся к двери. -- Предупреждаю, -- сказал он, -- что в той комнате, где находится сейчас пленник, есть специально приставленный стражник. Не вините меня, если он вздумает поднять тревогу. -- На этом нас не проведешь, голубчик! -- отозвался Сидон. -- Ты начальник, и твое распоряжение должно быть для него законом. Ты отвечаешь также и за поведение стража. Ну, показывай дорогу! Пройдя несколько кривых запутанных коридоров и по открытой галерее, комендант, сопровождаемый по пятам Сидоном и воином, остановился перед массивной бронзовой дверью, запертой на два тяжелых засова. -- Вот этот пленник! -- сказал комендант, дрожащими руками отодвигая засовы. Едва дверь распахнулась перед пришедшими, как воин бросился к стоявшему у дверей стражнику, чтобы вставить ему кляп, а Сидон, убедившись сначала, что комендант не намерен пытаться поднять тревогу, устремился к стоявшему в углу освещенному бледным светом масляной лампады низкому ложу, на котором лежал забывшийся на несколько мгновений Хирам. Проснувшись от прикосновения его руки, Хирам не сразу пришел в себя. -- Что такое? -- пробормотал он. -- Уже? Меня хотят вести на казнь? Ну, что ж. я готов! -- Вовсе нет, господин! -- радостно отозвался Сидон. -- Не на казнь, а на свободу! Неужели ты, о господин, не ждал своих верных слуг и друзей? Хирам, не обращая внимания на сильную боль от раны, в один миг присел на ложе и в изумлении стал протирать себе глаза. -- Сидон! Ты? -- воскликнул он наконец. -- И ты, Тала, мой добрый соратник? -- продолжал он с еще большим изумлением, увидев подходившего к нему воина. -- Каким образом вы здесь? А где Офир? Где Фульвия! -- Фульвия здесь, вместе с нами, господин! -- ответил Сидон. -- А Офир? Что с нею? Где она? -- Она жива, господин. Вот все, что я могу пока сказать о ней. Но об этом после. Сейчас нужно побыстрее выбираться отсюда. Тала повернулся лицом к двери, и из груди его вырвался подавленный крик негодования. -- Негодяи! -- прорычал он. -- Они сбежали! В самом деле, ни коменданта, ни стражника в комнате уже не было. Воспользовавшись тем, что внимание заговорщиков было целиком устремлено на своего хозяина, к