что пытки означали бы прекращение процесса. Жанна выздоровела, но, когда ее привели на следующее заседание, она все еще была бледной и слабой. Кошон велел врачам быть рядом с ней, и с тех пор они также присутствовали на процессе, хотя и не понимали, для чего. Не было сомнений, что эта девушка не просто здорова, но гораздо сильнее и крепче большинства мужчин. Ясновидение же болезнью не считалось; ясновидящих хватало повсюду, и в стране, и в городе, причем были они обоего пола. Наступил четверг на Страстной неделе, 27 марта. Усилиями многочисленных профессоров было составлено обвинение. - Поскольку ты необразованна и не разбираешься в Священном Писании и в высоких материях, чтобы самой правильно отвечать на поставленные вопросы, мы предлагаем тебе выбрать одного из собравшихся здесь судей, который будет давать тебе советы. Сегодня Кошон держался мягче, чем прежде, болезнь Жанны прошла, скоро они смогут достичь цели. - Благодарю Вас, но, как и прежде, я полагаюсь на советы Господа моего Иисуса Христа. - Тогда как хочешь. Лемэру предложили зачитать обвинение, и когда вице-инквизитор встал, он выглядел невыспавшимся и изнуренным. Там было семьдесят статей, которые он читал сначала с пафосом, а потом - все более монотонно, семьдесят статей, каждая из которых говорила о преступлении, достойном смертной казни. Там кишели такие слова, как: ведьма, лжепророчица, дьяволопоклонница, распространительница суеверий, колдунья, раскольница, богохульница, отступница, ужасная злодейка, скандальная оскорбительница всего женского пола, нарушительница Божественных и человеческих законов, соблазнительница князей и народов. Жанна, не шевелясь, все это выслушала, она была бледна, но держалась прямо. - Что ты имеешь сказать? - спросил Кошон, когда Лемэр наконец закончил. - Что касается моих голосов, то я не нуждаюсь ни в чьих советах, ни епископов, ни священников. Я полагаюсь на то, о чем уже сообщила. Я добрая христианка и отвергаю все перечисленное, кроме того, в чем уже созналась. Что же касается обвинения, я вверяю себя Господу. - А если борющаяся Церковь говорит тебе, что твои голоса - дьявольское наваждение? - Тогда я доверюсь не Церкви, но Господу нашему Иисусу Христу. - Значит, ты не подчинишься Церкви, которая на земле? - Я уже подчинилась, но, в первую очередь, Господу. - Не желаешь ли ты тем самым сказать, что на земле для тебя нет судей и даже папа - не судья для тебя? - Я хочу Вам сказать лишь то, что у меня есть добрый судия, и это Христос, и на Него одного я полагаюсь. Следующее заседание было отменено - наступала Пасха. Камеры ужаса Прошло два года с тех пор, как она приехала в Шинон. Карл все время находился в своих замках на Луаре, он ни разу не написал ей письмо, не собрал денег для девушки, которой был обязан всем и которая отстаивала его дело в Руане так, как вряд ли смог бы какой-нибудь бакалавр юриспруденции. Он молился за нее - и сомневался: послана она Господом или нет? Этот пастушок Гийом, рекомендованный ему Режинальдом с целью заместить ее, наговорил о ней много дурного. Во всяком случае, Гийом ничего особенного не сделал, напротив того, он сам был схвачен англичанами, посажен в мешок и утоплен в Сене. Карлу было известно, что народ верит в Жанну. Он также знал, что командиры злы на него: Бастард Орлеанский больше не появлялся при дворе, Алансон передал ему, что следует выступить маршем на Нормандию, чтобы освободить Деву, Жиля и Ла Гира не было видно. Тремуй радовался, что девушку взяли в плен; никогда он не стал бы доставать деньги, чтобы помочь ей. Без Жанны никто больше не отважится затевать сражения с англичанами. - В этом нет необходимости. Мы договоримся мирным путем, - заявил Режинальд. - Скоро состоится Всеобщий конгресс. Карл охотно ему доверял, война никогда не была его любимым делом. Как-то вечером, как раз перед Пасхой в Тиффож прискакал Ла Гир. - Жиль, мы должны освободить Деву, не спрашивая на это разрешения, собственными руками. Я собрал несколько дюжин храбрых молодцов, если ты к нам присоединишься, мы совершим набег на Руан. На протяжении всех этих месяцев Жиль де Рэ ни с кем не разговаривал, он жил в своих замках, держал при себе Прелати и смешивал в подвалах тинктуры, из которых собирался получить золото. Он все еще стремился к чему-то непознанному, неизведанному. - Бедфорд сконцентрировал в Руане все свое экспедиционное войско. Дева находится в герцогском замке. Как же мы сможем туда проникнуть у нас так мало людей? - Мы окажемся просто собаками, если не попытаемся. - Мы будем хуже собак. Но почему она не позволила мне убить Тремуя? Вот что меня волнует, Ла Гир: она могла слушать ангелов, и все же, в конце концов, дьявол Тремуй оказался сильнее нее. Не может ли так быть, что у дьявола больше могущества, чем у ангелов? Ла Гир стал теребить усы. - Черт побери, Жиль, ты мне не нравишься. Речь идет о девушке, которая нам помогла, и они сожгут ее, если мы ее не освободим. Какое отношение все это имеет к ангелам и чертям? Жиль откинулся в кресле, снисходительно улыбаясь. - Очень большое, Ла Гир. Если она просто девушка, как и всякая другая, оставленная Богом, или, может быть, вообще Им не посланная, то наши усилия не будут вознаграждены ничем. - Проклятье, ты точно такая же бестия, как и Карл! - Ну вот, ты опять ругаешься, как было до появления Жанны. Вероятно, все это - большой обман. Я же ищу истину, я ищу силу, действующую во Вселенной, совместно с Богом или против Бога, мне все равно. Ла Гир стукнул себя по бедру, затем так сильно ударил по плечу Жиля, что тот поморщился от боли. - Ты дурак. Тебе столь же хорошо, как и мне, известно, что Жанна сделала больше всех нас вместе взятых. Чудом или нет - ты слышал своими проклятыми ушами ее пророчества, о которых ни один человек ничего не мог знать заранее. Жиль сцепил кончики бледных пальцев, любуясь изящными ногтями. - Этими своими проклятыми ушами я слышал и то, что Жанну взяли в плен, что она сдалась и лежит закованная в цепи, как могло произойти с любым из нас, если бы его постигла неудача. Должно быть, она дает им смелые ответы - мужество у нее было всегда. Но большего и она не может. У ее ангела - если только это ангел - нет могущества. Ла Гир, отвернувшись, постучал в оконный ставень. - Ладно, если тебя покинул Господь, то я не хочу, чтобы то же самое произошло со мной. Я не был бы Ла Гиром, если бы оставил Деву в беде. Пусть мне при этом придется погибнуть, все равно. Я не завидую той жизни, которую ты ведешь. Он вышел, не попрощавшись, и уехал еще ночью. Жиль же пошел в свой подвал, где ходил взад-вперед между очагами и столами с наваленными на них инструментами, что-то взвешивал и перемешивал, но никаких стоящих мыслей у него не родилось. Все было неважно, ничтожно и мелко, даже стремление к золоту. Жанна... Среди всех грехов, которые ему зачтутся, когда он предстанет перед судом Божьим, не было одного: он ни разу не сделал ей ничего дурного. Жиль подумал об отце Алене и о своей исповеди перед ним в прошлом году. Впрочем, год ли прошел после этого или два?.. Тогда он хотел убить Тремуя и вырвать у Жанны ее тайну. Теперь отец Ален мертв, он умер в своей ризнице, после мессы, в Михайлов день. Силы Жанны защитили Тремуя, но сейчас она сама в тюрьме. Тремуй торжествовал, она была унижена - а он? У него не осталось ничего. Если еще что-то и удерживало его на этой пустынной и скучной земле среди людей с их ничтожными удовольствиями и болью, то только ожидание какого-то чудовищного преступления, богохульного поступка, вопиющего к небу греха... Ангелы молчали. Разве они не предали даже Жанну? Вместо них, вероятно, говорили духи тьмы, отважившиеся восстать против самого святого Михаила. - Прелати! Прелати! - эхо его голоса отражалось в верхних этажах, но ему казалось, что он воззвал к адским силам. - Прелати, что ты говоришь? Как победить силы тьмы?! Вошел Прелати в длинном черном одеянии и взглянул Жилю в лицо, на котором недавно появилась иссиня-черная борода, закрывающая кроваво-красный рот. Он заметил мрачный блеск в глазах и, прежде чем ответить, перекрестился. Долго ему пришлось ждать этого, и вот, наконец, долгожданное произошло. - Господин, теперь Вы вступаете на путь зла, знаете ли Вы об этом? - Тебе страшно, Прелати? - Жиль издевательски сощурил глаза. - У тебя есть выбор: покинуть меня или остаться со мной. Если же ты останешься, мы скоро начнем. Флорентиец подумал о роскошной барской жизни, которую можно вести в Тиффоже, подумал он и о даре соблазнителя, который был присущ господину де Рэ, - и об ужасном конце Ирода. - Господин барон... - заикнулся было он, но Жиль поднес палец к губам. - Подумай до завтра. Ибо нет возврата с пути, на который я вступил. В последующие годы в подвалах маршала де Рэ пропало двести пятьдесят детей, о его преступлениях рассказывается в десяти фолиантах, как рыцарь Синяя Борода он мелькает в сказках разных народов - Жиль де Рэ, в юности товарищ Жанны по оружию, рыцарь без страха и упрека. Девять лет спустя после гибели Жанны д'Арк он вместе с Прелати был сожжен на костре, только дворянское происхождение спасло его от повешения. Говорят, что в последние дни жизни, когда ему был уже известен приговор, он смотрел на людей таким самоуничиженным взглядом покаяния, трогающим до глубины души, что даже родители его жертв пришли с ним к месту казни. "В случае с Жилем де Рэ перед нами - первый пример двойной жизни в ее крайнем выражении, - пишет Эмиль Бок в сборнике своих статей "В эпоху Михаила". - Усиливалась ночная сатанинская сторона его экзистенции: он стал черным магом... Такое инфернальное возрастание зла в человеке следует понимать, только обратив взоры к происходящему в областях духа. Если в сверхчувственном мире происходит нечто великое, то человек либо становится достаточно сильным для того, чтобы быть сосудом и служителем этого, либо у него не хватает сил, и он впадает в иную крайность: его пронизывает не небесный, но адский огонь". Обвинительное заключение по делу Жанны, за все эти недели разросшееся в большую папку из шестидесяти семи статей, теперь должно было быть четко сформулировано и сокращено до двенадцати основополагающих пунктов. При этом Кошон рассчитывал, главным образом, на профессора Никола Миди и Тома де Курселя; оба были известны как искусные специалисты в составлении формулировок. Эти двенадцать основных пунктов обвинительного заключения следовало представить инквизитору Парижа и Парижскому университету на экспертизу; епископ Кошон настаивал на соблюдении формы процесса до самого последнего момента в мельчайших подробностях. Получившееся обвинительное заключение весьма отличается от того, что мы сегодня называем обвинительным заключением, и нам оно может показаться вздорным, до смешного наивным и несостоятельным. Тем не менее, оно было написано хитроумнейшими людьми с целью убедить ученых четырех факультетов в порочности Жанны, и цель эта была достигнута. В статье I сказано: "Эта женщина утверждает, что в возрасте тринадцати лет видела и слышала святого Михаила, святых Екатерину и Маргариту. В семнадцать лет она покинула дом своего отца против его воли и связалась с войсками наемников, с которыми жила днем и ночью. Эта женщина заявляет, что послана Небом, и отказывается предаться приговору борющейся Церкви". В статье II констатируется: "Когда эта женщина посетила своего короля в Шиноне, ее, по ее утверждению, сопровождал святой Михаил со всем своим небесным воинством". Статья III: "Эта женщина столь же твердо верует в существование святого Михаила, как она верует в то, что Господь наш Иисус Христос пострадал и умер за нас". Статья IV: "Эта женщина утверждает, что ей настолько точно известны события, которые должны произойти в будущем, как если бы они уже произошли; она верит в свое освобождение из тюрьмы и в то, что в ближайшие годы французская армия совершит чудесные вещи. Она, якобы, может узнать человека, ни разу с ним прежде не встречавшись, и обнаружила меч, который был спрятан в земле". Статья V: "Она утверждает, что по Господнему велению надела мужское платье и в этой одежде причащалась святых тайн, и ничто в мире не может послужить поводом к тому, чтобы она его сняла". Статья VI: "Эта женщина употребляла в своих письмах имена Иисус и Мария и знак креста". Статья VII: "Эта женщина на семнадцатом году убежала из отцовского дома и пришла к господину де Вокулеру". Статья VIII: "Эта самая женщина по собственной воле выбросилась из окна весьма высокой башни; она считает, что если это и грех, то он ей простится, так как полагает, что лучше умереть, чем попасть в руки врагов". Статья IX: "Эта самая женщина утверждает, что святые Екатерина и Маргарита введут ее в рай, если она сохранит свою невинность". Статья X: "Эта самая женщина считает, что ей известно, что святые Екатерина и Маргарита выступают на французской стороне и против англичан, и что они говорили с ней по-французски, а не по-английски". Статья XI: "Эта самая женщина молилась святому Михаилу, святым Екатерине и Маргарите и неоднократно склонялась перед ними. В таких вещах она никогда не советовалась с каким-либо священником. Тайну своего короля она никогда не выдаст, таково веление Божье". Статья XII: "Эта женщина не предалась суждению борющейся Церкви, ибо она заявляет, что для нее невозможно действовать непосредственно через инспирации, оставляя без внимания догматы веры ... и Единую Святую Католическую Церковь ... В таких делах она никогда не учитывает авторитета Церкви". Как бы тщательно и рассудительно ни подбирал Кошон своих сотрудников, все же среди них были двое, кого столь решительная аргументация могла поставить под удар. Поэтому Кошон поспешил отправить эти статьи, и лишь Маншон, священник, который их записывал, сделал к ним небольшое примечание: акты составлены не слишком хорошо, и в высказанных в них суждениях содержатся противоречия. К чести Маншона, это примечание дошло до наших дней. Авторы двенадцати пунктов не поставили своих подписей, и Тома де Курсель, позднее ставший светилом богословия, давал показания на втором, реабилитационном процессе и, проявив при этом плохую память, утверждал, что никогда не получал этих обвинительных статей. - Значит, Вы никогда не посылали всех актов процесса? - спросил Пьера Кошона один из его коллег, а старый епископ Авраншский покачал головой, когда брат Изамбар рассказал ему о ходе событий. - Я считаю, что процесс проходил неправильно. Я разделяю мнение великого члена Вашего ордена Фомы Аквинского, что в подобных делах веры решение должен принимать папа или Вселенский Собор. Добрый епископ Авраншский, бесспорно, не был политическим умом. В дни, когда Кошон пришел к Жанне в тюрьму, его впервые обуяло любопытство. - Говорят ли что-нибудь тебе голоса о твоих судьях? - спросил он. - Да, мои голоса часто говорят о Вас, господин епископ. - И что же? - поинтересовался Кошон. - Это я Вам скажу позднее, наедине, - она взглянула на рядом стоявшего Лемэра, но, поскольку он не проявлял такта и не уходил, Жанна так и не высказала того, что знала и думала о человеке, который был ее злейшим врагом. Впрочем, Кошон и сам не испытывал особого интереса, какого мнения о нем дьявол. Столь крепко сомкнутые, несмотря на всю их нежность, уста, непоколебимая уверенность девятнадцатилетней девушки стали преследовать Кошона днем и ночью, ярость закипала в его крови, и целеустремленный ум переставал действовать. - Жанна, даже апостолы подвергли свои писания суждению Церкви! А ты не желаешь ему предаться! Она еще не вполне оправилась после болезни - врачи подтвердили, что это было отравление рыбой, - но голос ее звучал мужественнее, чем когда-либо: - Если даже для меня уже подготовили костер, я Вам не скажу ничего иного! Епископ больше не раздумывал о том, лучше ли будет или нет, если она отречется, его больше не занимала "красота" устроенного им процесса, его мучил звонкий мужественный голос, его преследовали ясные, не дававшие сбить себя с толку глаза, даже сны его были отравлены. Должна ли ведьма быть сильнее его? Огонь, огонь... Очевидно было, что она ничего так сильно не боялась, как этой стихии. Однажды ее сожгут - и тогда все пройдет, пройдет раз и навсегда. Он же хотел, чтобы она содрогалась и просила о снисхождении, он желал, чтобы она встала перед ним на колени и кричала от боли, и тогда он вырвет ее раскаяние: признание, что она лгала, что она была проклята, что она призывала не ангелов, но дьявола... - Почему бы Вам не подвергнуть ее пыткам? - спросил его один из коллег. Прежде Кошон гордо заявлял, что такие меры могут лишь нанести ущерб "безупречной" форме процесса. Теперь он сам обратился к судьям, тщательно стараясь изобразить равнодушие: - Поскольку ничто иное не в состоянии ей помочь, я подумал о пытках. Прошу высказываться. Семеро из десяти опрошенных высказались против пыток; трое с пылом доказывали, что пытки могут принести только пользу здоровью и душе Жанны. Кошон выслушал их всех и пошел на компромисс: сначала можно было ограничиться лишь угрозами пыток. Он сам взялся следить за этой процедурой. Он привел с собой Лемэра, вице-инквизитора, так как не следовало проводить этот эксперимент без свидетелей. Лемэру он сказал, что важно с самого начала наблюдать за ее поведением. Камера была полна колес, тисков, пик и вертелов, в очаге горел огонь; палач, закатав рукава рубахи, раскалял щипцы. В этот момент Жанна еще не успела взять себя в руки, у нее перехватило дыхание, рот открылся, она бессмысленно уставилась на Кошона, а затем - на палача... Вот уже два месяца день и ночь ее допрашивают по нескольку часов, дни и ночи стали для нее сплошной мукой. А тут еще - огонь, епископ... Она застонала. Лицо Кошона густо покраснело, инквизитор смертельно побледнел. - Ну, Жанна, что было бы, если бы мы тебя положили под раскаленные щипцы? Видишь ли, иногда дьявол освобождает жертву, если ей причиняют боль, - он посмотрел на нее сквозь узкие щелочки глаз, от него не смогло ускользнуть ни одно движение ее лица, ни малейшее подрагивание рук. - Даже если бы Вы оторвали мне руки и ноги, и душа моя отлетела, я не сказала бы Вам ничего иного! А если я все же скажу что-нибудь по-иному - то тут же заявлю, что Вы меня к этому принудили! - ее покинули печаль и страх, с гордо запрокинутой головой и решительным взглядом стояла она перед ним. - Посещали ли тебя голоса со вчерашнего дня? Не иначе, как нечистый укреплял в ней твердость духа. - Да. Архангел Гавриил, - это имя обнадеживающе реяло в камере человеческих злодеяний. Лемэр отвернулся, палач свирепо раздувал огонь. - И что он тебе сказал? - Я спросила, сожгут ли меня, и голос мне ответил: "Полагайся на Господа, Он поможет тебе", - глаза ее сияли, как две звездочки. Раскаленное железо приблизилось, палач приготовился, он вопросительно посмотрел на епископа. Тот медлил. Затем подошел к двери, открыл ее и позвал стражников. - Выведите ее. От пыток никакого толку не будет, - сказал он Лемэру, тяжело дыша. - Душа этой женщины слишком закалена дьяволом. Как по-вашему, Лемэр? -- Никак. Мне хотелось бы только выйти на свежий воздух. Богиня Юстиция Три дня спустя Уорвик пригласил к себе епископа Бове. Тот вошел к нему в комнату, и едва паж успел закрыть за ним дверь, англичанин начал ходить по комнате взад-вперед, сжимая кулаки, и кричать. - Вот что происходит от Вашей медлительности! Разве Ваши попы не могут сделать то, что им говорят? Проклятое свинство! А что будет, когда Карл, этот трус, наденет штаны? Или Вы считаете, что мы можем целый год держать наши лучшие войска в Руане? Епископу даже не предложили сесть, Уорвик же откинулся в кресле, не думая о своем визави. - Ну, хотел бы я знать, сколько это еще будет продолжаться? В переговорах с большими вельможами Кошон считал за правило проявлять тем больше спокойствия, умеренности и мягкости, чем сильнее уклонялся от них собеседник. Он начал издалека. - Граф Уорвик, мне жаль видеть Вашу душу в таком волнении. Если бы я знал, о чем идет речь, я бы, вероятно, смог Вам помочь. - А что? Вы ни о чем не слышали? Сегодня днем об этом чирикает с крыши каждый воробей. Ла Гир с несколькими крепкими парнями проник в город, чтобы освободить Жанну. Теперь и Кошон забыл про свою выдержку, волнения последнего времени начали подтачивать его силы. - Ла Гир? - воскликнул он. - Жанна? Какой ужас! И что теперь? Уорвик, прищурив свои гневные глаза, любовался смятением епископа, это был бальзам для его яростного нрава. - Разумеется, наши люди его поймали, он сидит в башне и так скоро от меня не уйдет. Но кто может поручиться за то, что это не повторится? Граждане оказывали ему содействие, вся Нормандия против нас, потому что Вы все еще размышляете, можно ли назвать ведьму безбожницей! Потому что Вы хотите провести "прекрасный" процесс! Так долго не тянули даже в Констанце с Яном Гусом. Кошон разгладил складки своего фиолетового одеяния, а затем с сожалением вскинул брови. - Я не могу судить о том, как провели процесс наши коллеги в Констанце. Как бы там ни было, наш процесс, который может Вам запомниться, граф Уорвик, должен быть проведен с соблюдением всех формальностей. И герцог Бедфорд... - Остановитесь, епископ. Не следует вмешивать в это дело герцога Бедфорда! - Что ж, я полагаю, в разговоре с глазу на глаз мы можем называть вещи своими именами. Впрочем, как Вам угодно. Позволю себе заметить, что о законности церковного процесса, о форме и времени его проведения можем принимать решения только мы, служители Церкви. Если же Вы хотите свести дело к государственной измене и устранить изменницу, то здесь, естественно, можно действовать проще, граф Уорвик. Но там, где Вы полагаетесь на авторитет Церкви, ибо только ее суждение в состоянии прозвучать на всю Европу и окончательно уничтожить Карла, Вы должны проявлять терпение. Церковь избегает кровопролития, и Церковь обладает выносливостью. Прежде, чем она проклянет одну из своих овечек, она должна довести до сведения всех, что спасти эту овечку было невозможно. Уорвик отчасти в нетерпении, отчасти в знак примирения коснулся кончиком своего хлыста для верховой езды руки Кошона. - Не хотите ли Вы этим сказать, что, чего доброго, причислите Жанну к лику святых, а? - он благодушно засмеялся, его гнев уже рассеялся, но Кошон продолжал восседать на своем стуле с важным и оскорбленным видом. - Ваша ирония, граф Уорвик, несправедлива. Я вижу, что Вы с презрением относитесь к работе, проделанной мною за одиннадцать месяцев. Если Вы хотите иметь председателя, лучшего, чем я... - Ерунда, - взорвался Уорвик, - вы, французы, не понимаете шуток. Эй, что там? Один из слуг поднял занавес, в комнату на коротких ножках с до смешного маленькими ступнями уже с достоинством входил Бедфорд. За ним шел какой-то господин в одежде ученого. - Благодарю Вас, Уорвик, за известие, касающееся Ла Гира. Хорошо, что Вы здесь, епископ. Кстати - знакомы ли Вы с нашим английским другом? Доктор Питер Маколей, юрист из Оксфорда. Питер и Кошон поклонились друг другу, а после того, как Бедфорд дал им знак, сели. - Поскольку Ла Гир предпринял эту попытку, - начал герцог на своем монотонном французском языке, - следует полагать, что со стороны Карла не нужно опасаться какого-либо нападения. Случилось именно то, о чем я думал: чисто личная попытка Ла Гира освободить Жанну И все же мы должны учитывать, что такие попытки могут возобновиться. Следует принимать во внимание и настроение горожан, которое, - Бедфорд повернулся к Кошону и вскинул свой крючковатый нос, - совершенно неблагоприятно для нас. Ходят слухи, что некоторые судьи не согласны с Вами, господин епископ. Кошон также запрокинул голову. - Господин герцог, смею сообщить Вам, что наше обвинительное заключение, составленное с полным единодушием, направлено в Париж на экспертизу. Пока оттуда придет решение, мы уже сможем вынести приговор. После этого должно прозвучать общественное требование к Жанне покаяться. Народ сможет убедиться собственными глазами и ушами в том, что церковные судьи учли крайние пределы возможного. Затем будет объявлено наше проклятие, а женщину передадут Вам для наказания. - Если же она покается, что тогда? - Тогда она будет приговорена к пожизненному заключению в церковной тюрьме, и Франция сама подтвердит, что Карла направляли дьявольские силы, а приверженцы его могут быть только прокляты. Герцог Бедфорд на мгновение задумался. - Последнее мне представляется более желательным. Не можете ли Вы добиться ее покаяния? - И чтобы она осталась жить? - возмутился Уорвик, которому Кошон тут же возразил через плечо, что на тюремном хлебе и воде долго не протянешь, а, кроме того, церковная стража может с ней сделать то же самое, что и светские тюремщики за государственную измену. - Однако, простите, господин герцог, я не ответил на Ваш вопрос: не можем ли мы привести Жанну к покаянию? Мы испробовали все средства, даже угрожали пытками. Я сам при этом присутствовал. - Одними угрозами ничего не добьешься, - презрительно сказал Уорвик. Кошон вытер лицо кружевным платком. - И пытки не приведут к цели. Она может отказаться от всех своих показаний и даже публично заявить, что ее силой заставили признать свою вину. Я полагаю, Вы все еще не имеете никакого представления о закоренелости этого существа, - епископ с трудом сдержал тяжелый вздох. Теперь его упрекали в отказе от пыток, а между тем в тот вечер в камере он устроил то, что препятствовало любому проявлению дьявольских козней. Так всегда бывает на свете: наилучшие поступки остаются без внимания. Питер Маколей спокойно сидел на своем стуле и лишь изредка бросал стремительные взгляды на лица присутствовавших. - Извините, могу ли я задать Вам вопрос, господин епископ? Нет ли среди всех Ваших заседателей хотя бы одного, который мог бы по-иному истолковать то, что Вы называете закоренелостью девушки? Мне кажется, нетрудно представить и доказательства обратного. Не говоря уже о том, что умение доказать что угодно и является искусством юриста. Уорвик нетерпеливо вздохнул, Кошон недоверчиво посмотрел на гостя, и только Бедфорд никак не отреагировал. - Вы хотите сказать, господин доктор, не поддался ли кто-нибудь из моих коллег козням дьявола? Да, были и такие, которые в начале процесса не проявляли полной убежденности. Я обязан был их удалить, для таких процессов нужны только хорошо вооруженные души. - Доктор Маколей - один из лучших правоведов у нас в Англии, - заявил герцог с оттенком покровительственной иронии. - Он заинтересовался этим случаем и для его изучения вот уже второй раз приехал во Францию. Что еще, Маколей? - Спасибо, ничего. Этот процесс - церковный, а не наш, светских судей. И, как я вижу, господин епископ говорит с точки зрения богослова, а не с точки зрения юриста. Кошон слегка поклонился, словно его похвалили, но ему не совсем удалось скрыть гнев за улыбкой. - Очередь светского правосудия Англии настанет, господин доктор, тогда, когда мы покончим с этим делом. Разрешите мне попрощаться с Вами, господин герцог? Я вижу, Бы одеты для охоты. Удачи Вам! И с нашей добычей скоро будет покончено. Кошон встал и с достоинством направился к двери, но, прежде чем он успел ее закрыть, Маколей сказал Бедфорду: - Впоследствии было бы неплохо представить дело перед общественностью так, что не английское правосудие объявило Жанну ведьмой, а Церковь, - да, вероятно, это придется подчеркнуть не раз. Парижская инквизиция - принципиальный ее противник, а Англия должна использовать ее в своих государственных интересах. - Но, Маколей, где же Ваш политический ум? Разумеется, мы должны по возможности дальше распространить сведения о том, что Жанну осудила вся Церковь, а не только Парижская инквизиция! Карл должен быть дискредитирован перед всей Европой. Маколей возразил, что следует подумать о будущем, на что Уорвик издал звук, выражавший скуку и возмущение. - Изощренности попов для меня более чем достаточно, не следует ли нам теперь обратиться к юристам? Маколей сказал, что герцог уже спрашивал его мнение о процессе; не может ли он уехать - его корабль отправляется сегодня. - Хорошо, - улыбнулся Бедфорд, - что Вы собрались в Англию, но я должен Вас задержать. Разве Вы не хотите посмотреть спектакль, я имею в виду казнь ведьмы? - Благодарю, я отказываюсь. Казнь не является государственной необходимостью, я считаю так. Но мне жаль, что наши руки будут запятнаны в этой игре. - Оказывается, все ученые люди - государственные изменники, - засмеялся Уорвик, что означало: справедливость или несправедливость - все равно страна моя; в ответ Маколей лишь пожал плечами, как бы прося извинения за свою неисправимость. - Богиня Юстиция носит повязку на глазах, - сказал он, - она не должна обращать внимания, кто перед ней: француз, англичанин или сарацин. Если снять эту повязку, она превратится в продажную женщину... Благодарю Вас за гостеприимство, господин герцог. Будьте здоровы. Когда он ушел, Уорвик еще долго в размышлении качал головой. - Ничего не понимаю, мы ведь правы - здесь все ясно! Бедфорд, не говоря ни слова, медленно подошел к двери и вернулся обратно. - Уорвик, если бы эта девушка была на нашей стороне, я собрал бы целое войско, чтобы отбить ее у неприятеля! Теперь он действительно собрался уходить, но тут стремительно вбежал вестник. - Господин герцог, Ла Гир ускользнул, - объявил Уорвик. - Ну-ну. Конечно, освободил его народ. - Я снова поймаю его, живым или мертвым. Бедфорд и Уорвик вместе спускались по лестнице. - Ла Гир не имеет никакого значения, - сказал герцог, - теперь дело только в Жанне и в том, чтобы побыстрее привести в исполнение приговор для нее. Пусть Ла Гир убегает, он единственный рыцарь среди всех этих трусливых командиров. Из Парижа пришло два экземпляра заключения: один на французском языке для Генриха VI, другой на латыни, адресованный епископу Кошону. В письме королю-мальчику содержалась покорнейшая просьба по возможности скорее закончить это дело, так как промедление было бы весьма опасно... Возможно, в этот последний час инквизиция испугалась вмешательства Базельского Вселенского Собора. Оба факультета Парижского университета, как богословский, так и канонического права, были совершенно согласны с руанскими судьями. Они заявили, что видения Жанны были либо выдуманы ею самой, либо представляют собой наваждения Сатаны, Велиала и Бегемота. Она лжет, объявляя себя посланницей Божьей, ибо ее миссия не была засвидетельствована чудом, в отличие, например, от миссий Моисея или Иоанна Крестителя. Из-за непокорности впавшая в ересь против Церкви, из-за ношения мужского платья и коротко остриженных волос - которые по Завету Божьему должны покрывать голову женщины - проявившая отступничество, она свирепо и кровожадно призывала к сражениям. Ее отъезд из Домреми является нарушением четвертой заповеди, ее попытка самоубийства в Боревуаре и ее утверждение, что ей дана благодать Божья, являются дерзким вызовом Церкви. Учитывая все эти преступления, названную женщину следует передать светскому правосудию для приведения приговора в исполнение. Кошон поблагодарил парижских ученых за их бдительность и дельность, при помощи которых была предана суду женщина, чье пагубное влияние грозило отравить весь Запад. Да вознаградит Господь, Пастырь пастырей, его епископскую деятельность по спасению душ непреходящей славой! Похвалив себя, епископ созвал 23 мая своих заседателей - в этот день их оказалось ровно пятнадцать. Чтобы показать Жанне свое милосердие, они должны были зачитать ей двенадцать статей, а затем предоставить ей слово. Сегодня к ней обращались: "Жанна, моя любимая подруга", - и присягали "Телом Христовым". Разве сама она не была солдатом, любившим своего короля? Солдатам же добродетель послушания подобает в тех случаях, когда необходимо добиться победы. Следовательно, нужно было подчиняться и главам Церкви, епископам и аббатам. - Подумай, что в противном случае твоя душа будет обречена на вечные муки, а что касается твоего тела, то боюсь, оно будет уничтожено. Избави тебя от этого Иисус Христос. Голос Кошона слегка подрагивал, он выглядел так, словно его волновали собственные слова. Если бы она теперь покаялась, это стало бы величайшим триумфом... Все глаза были устремлены на Жанну. - В отношении всех своих поступков я отсылаю вас к тому, что было сказано мною на процессе, - заявила девушка. Спокойно и ясно она отражала устремленные на нее взгляды. В зале сидело пятьдесят человек, изобличавших как ложь то, что она считала содержанием и богатством своей жизни. Но авторитет и знания пятидесяти богословов оказались ничем перед неграмотной крестьянской девушкой. - Жанна, подумай об опасности, которой ты подвергаешь себя! - воскликнул Кошон. Его голос прозвучал жалобно, и он простер руки навстречу ей. В былые времена Екатерина Александрийская состязалась с пятьюдесятью учеными, обладавшими всей мудростью своей эпохи, и она, восемнадцатилетняя и неопытная, свидетельствовала о молодом христианстве... - Если бы я видела полыхающий костер и палача, готового бросить меня в костер, и если бы я уже была в огне - все равно не добавила бы ничего к тому, что сказала до сих пор! Пятьдесят судей видели это, слышали это и прекрасно знали: Жанна не будет колебаться и не изменит своих убеждений. В комнате настала тишина, майское солнце сквозь раскрытое окно освещало юное лицо. Когда-то, тысячу лет назад в Александрии девушка Екатерина обратила в свою веру пятьдесят профессоров-язычников, вместе с ней они приняли смерть. Сегодня пятьдесят профессоров молчали, ни один из них не знал, что думает коллега. Лишь Маншон, писец, записал на полях своего протокола: "Великолепный ответ Жанны". Епископ Кошон спросил: - Жанна, тебе действительно больше нечего сказать? - Нечего. - Тогда мы должны объявить процесс закрытым. Сегодня, в 1431 году после Рождества Христова, за правду должен умереть только один человек, но этот человек станет более бессмертным, чем все остальные. Она вышла из зала, держась подчеркнуто прямо, тихо звеня цепями. Прошел ровно год с точностью до дня с тех пор, как ее взяли в плен в Компьене. Я прощаю Теперь, наконец, в городе Руане должно было состояться представление, тем более волнующее, чем более неожиданным оказалось объявление о нем. Появилась возможность увидеть Деву! Ее должны были вывести на площадь перед кладбищем Сент-Уэнн ради покаяния или отказа от него. Сапожники и портные покидали свои мастерские, закрывали лавки, никому не хотелось признаться, что он ни разу не видел Жанну, которую столько месяцев держали в замковой тюрьме. Уже за несколько часов до начала этого действа на площади столпилось так много народу, что невозможно было пошевелить рукой, но когда девушка поднималась на деревянный помост, ее видели все - она была, о Боже, в штанах! - Бедное дитя, ей даже ни разу не выдали подобающей одежды! - раздался сострадательный голос. - Герцогиня Бедфорд сама предлагала ей юбку. Но она не желает носить женской одежды, дьявол ей не велит. - Ты глупец, неужели ты думаешь, что наемники не стали бы к ней приставать, если бы на ней была женская одежда? Она ведь хорошенькая и юная! - Вы правы, девушку, которую все время стерегут мужчины, можно только пожалеть, это стыд и больше ничего. - Зачем она убежала к наемникам? Сидела бы лучше дома с родителями. - Даже если ее призвал Господь? - Не грешите, ее призвал дьявол. - Она выглядит совсем не так, будто в ней сидит дьявол. - Ты хочешь, чтобы и для тебя приготовили костер? - Тихо, вон идет епископ. А этот длинный - кардинал Винчестерский. Отец в белой рясе, должно быть, инквизитор. - Разумеется, это отец Лемэр, разве Вы его не знаете? За ним, вон тот, в остроконечной шляпе, аббат из Мон-Сен-Мишеля. А там идет граф Уорвик. Ну и денек, столько знатных господ! Они разместились на втором помосте - представители Англии, Церкви и мира. Герольды подали знак, ропот толпы стих. Вышел проповедник и начал вещать громким голосом: - О благородная Франция, ты, которая всегда была христианкой, как ты низко пала, последовав за еретичкой! Ты, Карл, называющий себя королем, как можешь ты быть приверженцем этой омерзительной женщины! - он сделал паузу, чтобы продолжить речь, но тут на всю площадь раздался звонкий девичий голос: - Нет, клянусь жизнью, мой король - благородный христианин! Отец Эрар, произносивший речь, обернулся: - Заставьте ее замолчать! - сурово приказал он страже. Затем огорченно сморщил лицо. - Жанна, я заклинаю тебя в последний раз, чтобы ты предала себя и свои деяния нашей святой Матери Церкви! Он умолк, на огромной площади стало так тихо, что были слышны крики чаек на берегу Сены. - Что касается подчинения Церкви, об этом я уже ответила моим судьям. Я им сказала, что меня должен судить Базельский Собор. Я совершила свои поступки по велению Господа, и никто, кроме меня, не несет за них ответственности. Если я впадала в заблуждения, то они мои собственные. Я предаю себя Господу! Теперь со своего места поднялся Кошон. - Жанна, ты должна считать истинным то, что представители Церкви постановили о тебе и твоих поступках, - трижды он повторил эту фразу, она мощно прозвучала поверх всех голов. Но тут же был услышан ответ: - Я не имею сказать ничего, кроме того, что уже сказала. - Тогда мы подвергаем тебя анафеме, объявляем сообщницей дьявола, изгоняем тебя из Церкви... Больше ты не смеешь заражать проказой своей ереси других членов Церкви Христовой. Если же, однако, ты проявишь подлинное раскаяние и откажешься от своих взглядов... Что после этого началось! Поднялся шум и гам, голоса епископа невозможно было расслышать. Отец Эрар протиснулся сквозь толпу на помост, на котором стояла Жанна, и протянул ей пергамент. Среди высших церковных и светских иерархов ощущалось беспокойство. Кошон пытался что-то прочесть на листке, который, казалось, не нравился англичанам. Вздымались кулаки, Уорвик направо и налево приказывал замолчать, но то и дело раздавались возгласы: "Лжецы!", "Вы плохо служите нашему королю!" "Помилуйте ее! Жанна, покайся!" - доносилось из толпы. Камни летели на трибуны, где находились сановники, а затем те, кто стоял близко к Жанне, увидели, как отец Эрар поднес ей перо. - Подпишись, или тебя сожгут! - Лучше я подпишусь, чем меня сожгут! Она взяла перо и стала водить им по бумаге. "Она покаялась! Правильно, Жанна!" - кричали одни; "Измена! Скандал!" - кричали другие, не понимая, кто о чем кричит и что при этом имеется в виду. Свидетели позднее сообщали, что среди всеобщего волнения и полной суматохи она громко воззвала к архангелу Михаилу. Господа на трибуне злобно ворчали, казалось, вот-вот к епископу Кошону применят физическую силу, но он оставался спокоен, в отличие от остальных. - Как священник я обязан быть милосердным! - воскликнул он, но услышали его лишь рядом стоявшие. Наемники уходили, мечи вкладывали в ножны, женщины с визгом разбегались, и трибуны вскоре опустели. Жанна тоже исчезла. ' "Что случилось?" - "Жанна покаялась!" - "Как покаялась?" - "Ни в чем она не покаялась и не изменила своих взглядов!" - "Вам понятно, что произошло?" Никто ничего не понимал, но в этот вечер в Руане было неспокойно, лавки оставались закрытыми, наемники получили приказ не покидать постов, а в замке царила суматоха. - Проклятье, что это должно означать? - заорал Уорвик Кошону прямо в лицо. - Мы получили ее подпись, что она раскаивается! - Я слышал от нее совсем другие слова - и народ тоже. Она даже назвала Карла лучшим христианином! - Но ведь она подписалась... - При том, что она неграмотна! - Отец Эрар водил ее рукой, - Кошон достал из складок своего одеяния густо исписанный листок и сунул его Уорвику под нос. - И это все она должна была прочесть в одно мгновение - не умея читать?! И что теперь? - Она будет пожизненно посажена на хлеб и воду! Из нашей милости! - он услужливо улыбнулся. - Это не препятствует тому, чтобы Вы, со своей стороны, осудили ее за государственную измену Я прощаю - Бесконечная возня, - проворчал Уорвик, а Кошон с елейной улыбкой потирал руки: - Но мы исполнили все пожелания герцога Бедфорда, он может быть доволен. Госпожа герцогиня даже послала к ней в тюрьму портного, который должен был сшить Жанне женское платье. Надев его, она уступила. - Мне плевать на все ваши женские платья. По мне, пусть хоть голая ходит. Речь идет о Франции, а не о дамских модах! Кошон обиженно и высокомерно сжал рот. Когда работа так успешно завершилась, он еще обязан выслушивать грубости. - Могу ли я поговорить с господином герцогом? - холодно спросил он. - Нет, герцог в отъезде. Дело происходило в четверг. А в воскресенье ни свет ни заря к епископу Кошону с докладом явились приходской священник Ладвеню и брат Изамбар. Он не любил обоих, с давних пор замечая, что в их душах есть место ложному состраданию, но теперь, когда следовало умно обойтись с покаявшейся, он дал им это поручение. - Господин епископ, Жанна опять надела штаны. Портной госпожи герцогини хотел ее изнасиловать. Английский адъютант и два стражника также вели себя нагло. Портному она дала пощечину. Кошон в ответ не сказал ни слова, он надел берет, позвал двоих охранников и поспешил в замок. Ходить по улицам без охраны стало теперь опасно, вчера английские наемники угрожали избить палками Жана Бопера, позавчера Изамбару едва удалось избежать их кулаков, Маншон тоже больше не решался выходить на улицу, если Уорвик не давал ему английскую охрану. Среди сынов Альбиона распространился слух о том, что церковники ведут нечестную игру. Епископ увидел девушку с распухшим, докрасна заплаканным лицом, она лежала на соломенной подстилке в старых черных штанах, закованная в цепи. - Жанна, что это значит? Кто тебе сказал, что ты опять должна носить мужскую одежду? - Я ее надела по собственной воле, она для меня дороже. - Но ведь ты поклялась, что больше не будешь ее надевать. - В этом я не клялась. - Но ведь ты подписалась. - Потому что сказали, что переведут меня в церковную тюрьму. Но обещания не выполнили. Если бы меня держали в подобающей для меня тюрьме, с охраной из женщин и если бы меня допускали к мессе, я бы сделала то, что Вы желаете. Она то и дело прерывала свою речь рыданиями. Кошон видел в этом какой-то подвох и думал, что будет лучше, если он тотчас же внесет полную ясность. Хорошо, что вместе с ним пришли Бопер и Курсель, они могли бы стать свидетелями. - Жанна, слышала ли ты свои голоса, начиная с четверга? - Да. Господь велел им сказать мне, как неправедно я поступила. Я предала их, чтобы спасти свою жизнь. Мужчины склонились над ней, пытаясь получше расслышать ее слова. - Голоса предупреждали меня, еще задолго до четверга, что я отрекусь. И вот, я это сделала. Ах, я согрешила! - Продолжаешь ли ты настаивать на том, что тебя послал Господь? - Если бы я сказала, что Он этого не сделал, я была бы достойна проклятия. Истина в том, что Он послал меня. - Значит, ты снова будешь утверждать то же, что и до четверга? - Мои советники говорят, что я провинилась перед Господом, подписавшись. Я подписалась только из страха перед огнем. Огонь! С ранней юности для Жанны он был воплощением ужаса, она видела, как в огне деревни превращались в пепел... Если и существовала стихия, которой она боялась, то это был огонь. Но теперь она победила и этот последний страх. Кошон пытался собраться с мыслями, он не мог поверить, что ее покаяние, этот его величайший триумф, снова от него ускользает. - Но, Жанна, помни, ты поклялась перед нами и перед всем народом, что заблуждалась, утверждая, что слышишь, как говорят святые. - В этом я не клялась. - Но твоя подпись, Жанна, она ведь здесь! - он держал пергамент у нее перед глазами. Казалось, он вот-вот расплачется. - Все, что я сделала в четверг, я сделала из страха перед костром. И мне не от чего отрекаться, мои показания соответствуют истине, - голос ее стал упрямым, слезы исчезли. Бопер и Кошон переглянулись. Вот так, значит, обернулось дело, говорили их взгляды. Один Кошон не сдавался. - Разве ты больше не боишься костра? - спросил он, пронизывающе глядя на девушку. Она выстояла под этим взглядом, совершенно спокойная и невозмутимая. - Мне бы хотелось, чтобы все сразу кончилось. Он поднялся, слышно было его дыхание, оно напоминало стоны. - Ладно, тогда мы должны будем поступить в соответствии с законом и справедливостью. У входа в боковой флигель стоял Уорвик с кем-то из своих людей. - Ну как, епископ? - Она взяла обратно свое отречение, - прежде чем Уорвик смог на это отреагировать, он добавил: - Это означает, что она теперь будет передана вашему правосудию как закоренелая грешница. Теперь я созову судей для вынесения окончательного приговора. Тогда она будет в ваших руках. Ну, граф Уорвик? - Кошон улыбался, но уголки его рта сводила судорога. - Хорошей охоты, мои господа! - эти слова слышал тот, кому позднее суждено было о них рассказать. Приговор собравшихся судей - среди них было тридцать докторов богословия, сорок юристов, шесть епископов и семь врачей - был единогласным. Все присоединились к формулировке, предложенной Кошоном: "Следует передать закоренелую еретичку светскому правосудию и просить поступить с ней со всей мягкостью". Только двое из судей выступили за то, чтобы обойтись без слова "мягкость". Было четыре часа утра 30 мая 1431 года. В Руанском замке все еще спали, только шаги часовых гулко стучали по двору, вымощенному булыжником. Бедфорд и Уорвик поручили слугам разбудить их в семь часов. Маленький король Генрих будет сегодня спать, сколько захочет, и только затем погуляет в саду замка. Из-за толстых стен не было слышно, что у входа в башню, где сидит пленница, наступило оживление. Двое духовных лиц потребовали впустить их. - Ну, произойдет ли это сегодня, наконец? Ладвеню, засунув руки в рукава своей рясы, только кивнул, а достопочтенный господин Тумуйе, посланный инквизитором в качестве его представителя, неуверенно разглядывал обоих часовых. - Именем господина епископа, - сказал он, и англичане расступились. - Больше делать нечего, - сказал один из наемников, в то время как духовные лица карабкались по лестнице. - Войска уже стянуты, восемьсот человек. Костер готов, такого высокого я еще не видел. Всю ночь столяры сооружали трибуны. Ты не слышал, как стучали молотки? - Слышал, но что в том хорошего? - Подумаешь, это не первая ведьма, которую сжигают, и не последняя. Но так торжественно не обходились еще ни с одной. В Париже мы сожгли двух прошлой осенью, говорят, что одна из них хотела соблазнить Карла Французского. - Но эта девушка - совсем иное. Я сам видел, один из наших рыцарей пытался ее изнасиловать в прошлую пятницу, когда она надела женское платье, она защищалась, как сильная и порядочная девушка, несмотря на голод и лишения. После этого она опять стала носить штаны, а теперь говорят, что она закоренелая грешница. Сама она ни разу ни на кого не пожаловалась, ни на рыцаря, ни на портного, ни на кого-либо из наших. Будь по-моему... - Тихо, она кричит... Через всю башню, через лестницы было слышно: Жанна рыдала и кричала, как отчаявшийся ребенок. - Ах, как ужасно со мной обращаются! Сожгут мое невинное тело! Пусть бы мне семь раз отрубили голову, чем один раз сожгли! Стражники переглянулись. Может быть, это дьявол выходит из нее? Наверху в башне откашлялся господин Тумуйе. - Жанна, успокойся, ты умираешь, потому что не выполнила обещанного и вернулась к своим старым дьявольским убеждениям. Руки у нее были теперь раскованы, она вцепилась себе в волосы и стала их рвать. - Я призываю в свидетели Господа, что со мной поступают несправедливо! - Будешь ли ты передо мной исповедоваться, Жанна? Рыдания прекратились, она закрыла глаза рукой. - Да. Тумуйе отошел в сторону, он о чем-то пошептался с часовыми, а девушка тем временем преклонила колени перед Ладвеню. - Я согрешила перед Господом и людьми. Я совершила неправедный поступок, когда подписалась. Я хотела спасти свою жизнь. Я была в гневе, в нетерпении... Ладвеню слушал ее всем сердцем, это был простой человек, который считал Жанну также простой душой. Если бы Господь знал, что она исповедовалась только в простительных грехах, когда все доктора в Париже сочли ее ведьмой! - Ты больше ничего не имеешь сказать, Жанна? Подумай, что уже сегодня ты предстанешь перед Господом. - Больше ничего, достопочтенный господин. Он осенил ее крестным знамением. - Есть ли у тебя еще какое-нибудь желание, Жанна? Она посмотрела на него заплаканными глазами, полными удивления. - Разве Вы не причастите меня в последний раз? Причастие для проклятой, отлученной от Церкви, Тело Господне для еретички! Растерянно, беспомощно Ладвеню обернулся. - Господин Тумуйе, Вы слышали? - Несчастная! - сказал Тумуйе, представитель инквизиции. - Кто же передаст тебе причастие? И тут на ее лице появилась улыбка, та самая улыбка, которую видел Жан Орлеанский, когда она говорила, что ветер изменит направление; которую видел Алансон, когда он говорил, что еще рано штурмовать город; которую видел Карл, когда утверждал, что невозможно дойти до Реймса. - Спросите епископа, и он это разрешит. Епископ Кошон, непогрешимый, никогда не знающий ни колебаний, ни сомнений, который еще вчера вынес ей приговор? Возможно, он мог подумать, что кающимся грешникам необходимо последнее утешение, но Жанна не каялась, она упорствовала, как и в первый день. - Что Вы имеете в виду? - сказал Ладвеню. - Значит, мы должны идти к епископу. Оба радовались, что вышли из этой тюрьмы, радовались, что за все понесет ответственность не кто иной, как епископ. Прошло неполных полчаса, когда часовые увидели возвращающегося Ладвеню, с ним был служка, а в руках он держал колокольчик. Он вышагивал с достоинством, погрузившись в собственным мысли, сомнений быть не могло: ведьма получит последнее утешение. Утренние сумерки едва освещали камеру. Часовые встали на колени, а другие, слонявшиеся без дела, подкрались к камере и прислушались. В гробовой тишине слышны были только слова священника, положившего гостию на язык Жанны. Двумя маленькими быстрыми ручейками, но беззвучно и спокойно, из полузакрытых глаз потекли слезы по ее впалым щекам. "Я вручил ей Тело Господне, - вспоминал священник Ладвеню двадцать пять лет спустя, - она приняла Его смиренно, с величайшим благоговением, из глаз ее текли потоки слез, у меня не хватает слов, чтобы передать это". - Иди сюда, Жанна, надень эту одежду, - ей передали черное, похожее на рубаху одеяние с черным капюшоном - платье для кающихся грешниц. - Да, теперь настала пора. А это что? - Ты это тоже наденешь, - бумажная митра для осмеяния грешников должна была закрывать ее волосы. - Что здесь написано? Брат Изамбар, монах доминиканец, часто делавший ей знаки во время допросов, вошел в камеру. "Еретичка, закоренелая грешница, отступница, распространительница суеверия", - прочел он вполголоса, не будучи уверен в том, слышит ли она его. Ни слова не слетело с ее губ, взгляд ее скользил мимо него. Длинное черное одеяние, белая митра - она так изменилась... Это была уже не похожая на мальчика девушка в пажеском камзоле и со стрижеными волосами - но и не кающаяся грешница... Заскрипела дверь, послышались крики часовых. Кошон вошел в торжественном одеянии, со сверкающим крестом на фиолетовом шелке, с высоко поднятой головой. Жанна подошла к нему, впервые без цепей, из-за своей высокой митры она казалась выше него. - Епископ, я умираю из-за Вас. Я вызываю Вас на Божий суд! - громко сказала она, так что все это услышали, а Изамбар со страхом уставился в лицо епископу, опасаясь неизвестно какой мести. Но затем он понял, что с Жанной на земле уже ничего не может произойти, кроме того страшного, что ожидало ее на рыночной площади. И только теперь ему стало ясно, с кем ее можно сравнить: с созданием из иного мира - мира по ту сторону мужского и женского, страха, ненависти и всего преходящего. Вокруг, выстроившись в каре, маршировали английские наемники, с реющими знаменами и в полном вооружении. Они должны были оттеснять толпу, которая снова и снова, толкаясь и крича, устремлялась к центру площади; никого не должно было быть вокруг высокого, причудливо изогнутого сооружения из связок хвороста, смолы и серы. Собрался весь Руан, стар и млад, из окрестностей сбежались крестьяне и ремесленники, вовремя узнавшие о том, что сегодня произойдет нечто особенное. Наемников насчитывалось приблизительно десять тысяч. Бедная повозка палача с трудом протискивалась сквозь толпу. Две лошади тащили ее неплохо, но толпа перегородила дорогу: Я прощаю женщины, кричавшие что-то, свистевшие парни, плачущие дети. "Видишь ли ты вон того в шапке? Это брат Изамбар, он сидит рядом с ней, а вот господин Ладвеню". "Пропустите меня, я хочу видеть ведьму!" - кричала какая-то женщина. "Назад! Посторонись!" Люди бросались к повозке с английскими наемниками, справа, слева и сзади, те с дубинками шли на толпу. Некий человек в одежде священника - не был ли это человек епископа? - тем не менее проскользнул сквозь толпу. - Я должен быть рядом с ней, я должен! - он вскарабкался на повозку и, с трудом держась за ограждение, закричал: - Дева, простите меня! - это был Луазеллер, один из тех, кто в течение нескольких недель, выдавая себя за француза, верного английскому королю, приходил в тюрьму принимать у нее исповедь. - Молитесь за меня сегодня вечером! Она посмотрела вниз на него, пошевелила губами, но его уже оттеснили наемники и сняли с повозки. - Как вы попали сюда, изменник! Убирайтесь! - Сегодня вечером, - сказала Жанна, наклонившись к Изамбару, - где я буду сегодня вечером? - Жанна, разве ты не надеешься на Господа? - Да, с Божьей помощью я буду в раю. Телега завернула за последний угол, показалась старая рыночная площадь. - Ах, вот где я должна умереть? Люди стояли у помоста рядом с высоким костром, таким, что даже понадобилась небольшая лестница. Это было сделано по приказу - чем выше костер, тем медленнее пришлось бы умирать жертве. Кроме того, всем надлежало занять свои места, чтобы хорошо видеть разыгрывавшееся представление. В середине связок хвороста стоял столб, к которому была прикреплена табличка: "Жанна, называющая себя Девой, лживая, предательница народа, суеверная, богохульница, идолопоклонница, дьяволопоклонница, отступница, раскольница, еретичка". К этому моменту трибуны стали заполняться народом, не хватало только судей, английских высокопоставленных лиц и членов магистрата; блистало золото, шуршал шелк. Люди беседовали друг с другом и раздавали поклоны направо и налево, времени у всех было вдоволь, никто больше не спешил. Восемьсот вооруженных охранников окружали площадь: приговор произнесен, жертва ждала его исполнения, наступал самый последний акт. Часы на башне кафедрального собора пробили девять. Рядом с Жанной, которая стояла перед костром между белой рясой Изамбара и черной рясой Ладвеню, одетая в длинное черное платье с капюшоном, занял свое место проповедник. Он должен был произнести вступительное слово и выбрал для него текст из Первого послания апостола Павла к коринфянам: "Страдает ли один член, страдают с ним все члены", - он не имел в виду, что страдающему члену должны сочувствовать другие, он хотел сказать, что Церковь и христианский мир должны отсечь больной член. - Жанна, уходи с миром, Церковь больше не может тебя защищать! Она передает тебя светскому правосудию, - такими словами закончил он свою речь, эхо его слов еще долго раздавалось на площади. Неужели никто не мог заметить, до чего лживыми они были? Затем взял слово епископ Кошон. В хорошо поставленной речи он перечислил пороки и грехи Жанны. Но толпе это надоело, ей уже давно все было известно. Вертелись головы, шевелились рты, наемники бряцали оружием. Солнце высоко висело в небе, стало жарко. Жанна в своем длинном одеянии неподвижно стояла рядом с костром. Кошон, не уставая, говорил о семени морового поветрия, называемом ересью, она сковывает члены Церкви и впускает в нее дьявола; о величии победы, которое должен испытывать человек, изгоняющий эту заразу от других членов мистического Тела Христова; об отцах Церкви, о себе самом, Пьере Кошоне, Божией Милостию епископе Бове; о Жане Лемэре, представителе высокой инквизиции, обо всех судьях, уличивших Жанну в ходе этого процесса в преступлении, состоящем в идолопоклонстве и дьяволопоклонстве; о раскаянии Жанны и об отказе от раскаяния. Эти слова он заготовил давно, они легко слетали с его губ, и все же были похожи на заклинание. А солнце жгло сильнее и сильнее - как же будет жарко, когда зажгут костер! Наемники стояли на площади с раннего утра - им ужасно хотелось есть, - Эй вы, попы, - заорал один из них, - может, мы должны обедать здесь? - некоторые в ответ на это засмеялись, а прочие стали ворчать. Кошон с угрожающим видом обернулся. Раздались звуки команды. Английские наемники выступили вперед, двое служащих магистрата повели Жанну в центр площади: Церковь передала осужденную светскому правосудию. Вот и все. Еще несколько шагов, вверх по ступенькам, к поленнице. Она обернулась вновь, наемники отошли от нее. Только Изамбар и Ладвеню сопровождали девушку на самый верх, но Жанна не нуждалась в помощи, ноги слушались ее вплоть до последней ступени ее Страстей. Она стояла у столба, связанная. Вниз полетел ее серебристый голос, восхищавший Жиля де Рэ, голос, о котором Ги де Лаваль сказал, что он пробуждает воспоминание о божественном существе. За три месяца процесса ей пришлось говорить больше, чем за девятнадцать лет перед этим. - Все, что я когда-либо сделала, доброе или дурное, не должно падать тенью на моего короля, - она знала, что расправа над ней имела отношение и к Карлу; ее последние слова были сказаны в его защиту. - Я прощаю моих рыцарей и английских господ, - она знала, что приговор ей вынесли две державы, каждая за себя, и все же обе вместе; но она знала также и пятое моление из "Отче наш". - Вы, собравшиеся вокруг меня священники, прочтет ли каждый из вас для меня мессу? - она знала, чему суждено свершиться, того не миновать, что все это находится по ту сторону вины и греха человека, которые неуничтожимы. - Я прощаю несправедливое зло, которое мне причинили, - она простила - и при этом должна была свидетельствовать в пользу того, что было содержанием ее жизни. - Я прощаю... С трибуны, где собрались большие господа, внезапно послышалось рыдание, а потом - крик. - Остановитесь, ради Христа! Люди вытянули шеи, обернулись. Широкоплечий рыцарь в роскошном плаще, казалось, готов был перепрыгнуть через ограждение. - Я продал ее! - кричал он, словно безумный. - Кто это? - Граф Люксембургский. Уорвик дал знак увести его, затем его взгляд скользнул по лицу епископа Уинчестерского, закрывшего лицо руками. Он наклонился вправо, чтобы посмотреть на Кошона - и действительно, у того по щеке катилась слеза. - Кончайте! - закричал Уорвик в сторону костра. Но Жанна продолжала говорить, словно ничего не случилось. Когда она умолкла, представитель магистрата очнулся от глубокого сна, в котором пребывал. - Делай свое дело! - грубо приказал он палачу Тьеррашу. На трибунах снова начались давка и толкотня, духовные лица протискивались сквозь толпу к выходу: то, что должно было последовать, не их дело, Церковь избегает кровопролития. Слышали, как Жанна сказала: - Дайте мне крест, я буду смотреть на него. Один английский наемник взял две хворостины из поленницы, связал их и протянул Жанне. Должно быть, так же когда-то римские легионеры полудобродушно-полунасмешливо исполняли последнее желание жертв, истерзанных львами на арене. Хворост начал трещать, огонь мгновенно разгорелся, когда в костер добавили смолы и серы. Изамбар и Ладвеню все еще стояли рядом с Жанной. - Отойдите в безопасное место, благодарю вас! Хворост трещал все сильнее, языки пламени вздымались все выше, охватывая ее платье... Голос ее продолжал звучать сквозь черный чад, теперь она кричала. - Я не еретичка, голоса мои были от Господа, все, что сделано мной, я делала по Его велению. Весь помост превратился в сплошной чадящий столб с шипящими языками пламени, Жанны больше не было видно. Но все услышали, как она в последний раз воззвала: - Святой Михаил... Иисус... Иисус... - Разгоните дым, - послышалось с трибуны для господ. Но делать этого уже не требовалось: дым рассеялся. Палач Тьерраш, насквозь вспотевший от жара, обмахивался большим полотенцем; между дымом и огнем собравшиеся увидели скорченное, почти уже сгоревшее тело. Женщины кричали и падали в обморок. - Во имя Иисуса, посмотрите туда, в огонь! - воскликнул кто-то, а один из наемников, стоявших рядом с поленницей, зашатался и упал на руки своему соседу. - Эй, что с тобой? Глаза его оставались открытыми, они безжизненно смотрели в огонь: - Голубка - разве ты ее не видишь? Она улетает! - Лучше выпей чего-нибудь побольше. Ну вот, ведьма мертва. Все сразу заторопились. Трибуны опустели, наемники ушли, толпа рассеялась. Наступило обеденное время. Только палач со своими помощниками остались на площади, чтобы присмотреть за последними тлеющими углями и собрать пепел, который нужно было развеять на все четыре стороны. Двое английских чиновников завернули за ближайший угол, они шли по направлению к замку. - Наконец-то! - сказал один из них. - Теперь нам будет спокойнее. Другой, а это был секретарь герцога Бедфорда, осторожно озирался вокруг. - Дай Бог и мне когда-нибудь оказаться там, где теперь она. Вечером раздался стук в ворота доминиканского монастыря. Палач Тьерраш стоял у дверей и просил позвать брата Изамбара. - Что случилось, Тьерраш? - спросил монах в развевающейся рясе, спустившись к нему по лестнице. Палач растерянно мял шапку, от него пахло спиртом, в глазах на красном сморщенном лице застыл ужас. - Брат Изамбар, сердце... сердце... - Господи помилуй! - Оно лежало в пепле, без малейшего повреждения, и было полно крови... Поверьте мне, я позаботился о том, чтобы его не тронул огонь. - Что Вы сделали с сердцем Жанны? - Англичане бросили его в Сену, - он покачал головой, усталый и беспомощный. - Все остальное сгорело, даже маленький крестик, представьте себе, тот, который протянул ей английский сержант. Брат Изамбар, - он говорил это на ухо монаху, а тот наклонился, словно выслушивая исповедь, - Господь никогда не простит меня: я сжег святую. Изамбар спокойно смотрел вдаль. - С ней произошло то же, что и со святой Маргаритой. У нее тоже был с собой маленький крестик, когда ее проглотил дракон. Но крест вырос и разрубил дракона. Вы правы, Жанна была святой, и вы, мастер Тьерраш, - первый, кто об этом сказал. Обозрение дальнейших событий Герцог Бедфорд умер, по слухам, от разрыва сердца, как только Франция оказалась потерянной для Англии. Тал-бот погиб в последнем бою на французской земле. После этого в руках англичан оставалось единственное место на материке - город Кале. Король-мальчик Генрих VI никогда не царствовал над Францией. Прошло меньше семи лет, о которых говорила Жанна, когда Карл VII без всяких сражений занял Париж и Руан, войдя в историю под именем "Победоносный". После победы Жанны при Пате не произошло ни одной заметной битвы, командиры Карла, поодиночке и независимо друг от друга, затевали стычки в разных провинциях, англичане мало-помалу им уступали. Режинальд, тем временем, пытался заключить мир с англичанами, но умер, прежде чем это удалось ему. Все произошло именно так, как обещала Жанна. Но в годы, последовавшие после ее смерти, явление ее было окружено испуганным молчанием, ее портреты, которые раньше благодарный народ выставлял в храмах, пропали; до нас не дошло ни одного из ее изображений того времени. Только храбрый город Орлеан каждый год восьмого мая отмечал праздник своей Девы разыгрыванием мистерий, на которых однажды, незадолго до своего ужасного конца, появился и Жиль де Рэ, сыгравший в них почетную роль. Жакоб д'Аркумер от скорби в тот же год, что и дочь, но мать Жанны не потеряла мужества. Она переехала в Орлеан, когда орлеанцы предложили ей дом, и жила там с двумя сыновьями, она писала папе Римскому в Рим и обращалась с жалобой к королю Карлу, когда тот в 1448 году посетил Орлеан и остановился в доме казначея Буше. К тому времени уже умер Тремуй, давно впавший в немилость, перессорившийся со всем двором и едва не убитый прежними друзьями. Был мертв и Ла Гир, до конца сражавшийся на свой страх и риск, полагавшийся лишь на собственные меч и пику. Перемена в отношении к Жанне произошла, когда у Карла, наконец, проснулась совесть. Спустя два года после гибели Жанны у него появилась фаворитка, придворная дама королевы Аньес Сорель, которую он засыпал почестями и задарил замками. Говорят, она также давала ему жизненную энергию, а он, со своей стороны, лишал милости всякого, кто позволял себе дурно о ней отозваться. Может быть, она высказалась в защиту погибшей Девы? Нам известно только, что умерла она девятого февраля 1450 года, а шесть дней спустя Карл, "Милостию Божией король Франции", написал письмо богослову Гийому Буйе, ректору Парижского университета, в котором высказал пожелание узнать всю правду о давнем процессе над Девой Жанной, устроенном его старыми врагами англичанами, ибо во время процесса были допущены "различные ошибки", объясняемые ненавистью. Это письмо было продиктовано в Руане. После этого в Париже начался реабилитационный процесс, затянувшийся на долгие годы. В ходе процесса впервые были выслушаны все свидетели; все оставшиеся в живых высказались - от Жана Орлеанского и герцога Алансона до бывшего пажа Луи, от монаха августинца Паскереля до священника Маншона, который вел протокол процесса; присутствовали доминиканец Изамбар, Рауль де Гокур, родные братья Жанны, даже некоторые судьи. Всего было около семидесяти свидетелей. Тогда впервые прояснилось многое из сказанного и сделанного девушкой, однако многое осталось и неясным, прежде всего, роль, которую сыграл Карл при отступлении из-под Сен-Дени и пленении Жанны, - но это было закономерно при жизни короля. На заседаниях председательствовал и один из французских кардиналов и инквизитор Франции. В июле 1456 года приговор, вынесенный Жанне д'Арк ранее, был торжественно отменен папой Каликстом III. Ходили слухи, что большинство судей, игравших главную роль на обвинительном процессе в Руане, умерло насильственной смертью, но Кишера установил, что некоторые из тех, кого объявляли мертвыми, оставались целыми и невредимыми еще много лет. И все же Флави, комендант города Компьеня, несколько лет спустя был убит, Никола Миди, один из самых свирепых противников Жанны среди ее судей, умер от проказы; а епископ Кошон, хотя и добился всяких почестей, неожиданно погиб в своем руанском дворце от рук собственного цирюльника. Что же касается последних лет жизни ближайшего товарища Жанны, герцога Алансона, преданно выступившего в ее защиту на реабилитационном процессе, то они покрыты мраком неизвестности. Известно только, что в тот год, когда был казнен Жиль де Рэ, герцог внезапно изменил образ жизни, предался азартным играм, пьянству и магии; дважды он был приговорен к смерти за предполагаемую государственную измену и оба раза помилован. Жан Орлеанский же до конца своих дней оставался рыцарем без страха и упрека; о нем говорили, что это последний рыцарь. После того, как англичане потеряли Францию, они занялись международной торговлей и стали мировой империей, им принадлежит приоритет в современных естественных науках, технике и промышленности. Деяния Жанны не только спасли Францию, но и указали путь для Англии. Другая борьба, которую вела Жанна д'Арк, борьба с удалившимся от Бога человеческим интеллектуализмом, в полном разгаре и сегодня. Загадочная фигура Жанны возвышается в начале той эпохи, когда люди обнаружили, что попали на Восток, после того, как долгое время плыли на Запад; что, кроме нашего Солнца, существуют еще миллионы других солнц; той эпохи, когда картина мира, в течение многих тысячелетий мудрейшими из мудрейших считавшаяся истинной, коренным образом изменилась. Неведомые силы начали открываться сознанию человека, с помощью которых он научился властвовать над видимой природой вплоть до возможности ее уничтожения. Но и пользуясь этим мировоззрением, загадку Жанны разрешить невозможно. Она непрерывно бросает вызов каждому современному человеку, стремящемуся проникнуть в божественно-духовную стихию истории не только эмоционально, но и с пониманием, и не желающему уподобиться тому безграмотному герою Кристиана Моргенштерна, который всю свою жизнь проспал с букварем под подушкой.