о же, невозможно, не так ли? Вам следовало бы проехать по России, чтобы увидеть своими глазами, насколько это невозможно. И вы совершенно не принимаете в расчет национальные чувства и различия в вере. Если бы вы добавили "пока все народы не станут христианскими", тогда, возможно, вы. были бы правы. Но как вы представляете себе французского католика, живущего в согласии с английским протестантом? Или русскую ортодоксальную церковь -- с испанскими иезуитами? Или всех их вместе взятых -- с ордами мусульманских нехристей, а тех в свою очередь -- с несчастными евреями, а тех -- с идолопоклонниками и язычниками? Струан сделал глубокий вдох. -- Я рад, что вы задали этот вопрос, -- сказал он и решительно умолк. -- Я вижу, впереди нас ждет много интересных бесед, -- с легкостью подхватил разговор Лонгстафф. -- Чай, ваше высочество? Через час назначен боксерский поединок. Если вы не слишком утомлены дорогой, возможно вы захотите посмотреть его. Бой обещает быть весьма захватывающим. Флот против армии. -- О, с большой охотой, ваше превосходительство. На кого вы ставите в этой схватке? Я поставлю на противную сторону. -- Гинея -- на флот. -- Идет. После обеда был подан чай и сигары, и через некоторое время Монсей проводил великого князя на пакетбот. Лонг-стафф отпустил стюардов. -- Я думаю, один из наших фрегатов должен немедленно нанести "случайный" визит в Сингапур, -- сказал он Струану. -- Я подумал о том же, Уилл. Он моряк, я в этом уверен. -- Да. Это вы тонко разыграли, Дирк. -- Лонгстафф покрутил в руках чашку. -- И он производит впечатление на редкость хитрого и осмотрительного человека. Такой, вероятно, будет крайне осторожен в отношении всякого рода официальных бумаг. -- Я пришел к тому же выводу. -- Я с удовольствием вспоминаю о времени, проведенном в Санкт-Петербурге. За исключением долгих часов учебы. Мне пришлось учиться читать и писать по-русски, помимо, разумеется, занятий французским. Русский -- очень трудный язык. Струан налил чаю им обоим. -- Вас ведь никогда не привлекали боксерские поединки, не правда ли, Уилл? -- Нет, не привлекали. Думаю, я просто провожу его на берег и вернусь назад. Спокойно вздремну в одиночестве. -- Лонгстафф сухо рассмеялся: -- Подготовлюсь к вечерним празднествам, ну? Струан поднялся. -- А я должен поразмыслить над тем, как мне со своей стороны вернее заронить в его душу семена обеспокоенности, чтобы увидеть потом дружные всходы. Пока стюарды убирали со стола, Лонгстафф лениво разглядывал темные чайные листья на дне своей чашки. -- Нет, -- произнес он, показывая жестом, чтобы и чашку, и чайник ему оставили. -- И проследите, чтобы меня не беспокоили. Зайдите ко мне через час. -- Слушаюсь, сэр. Он подавил зевок, в каюте стало тихо, и приятные мысли неспешной чередой потянулись в его голове. Чес-с-слово, эго замечательно, что Сергеев здесь. Теперь можно немного насладиться жизнью. Поупражняться в парировании и нанесении уколов в тонкой дипломатической беседе. Исследовать ум этого русского -- вот чем непременно следует заняться. Забыть на время нескончаемые заботы колонии, этих чертовых торговцев и проклятого императора с его языческим отребьем, черт бы побрал всю эту шайку разбойников. Он прошел в свою личную каюту и удобно улегся на постель, закинув руки за голову. Как это там Дирк сказал? Ах да, семена обеспокоенности. Это он удачно выразился. Какие же семена можем мы посеять? Сдержанно-мрачные намеки на могущество Китая? На неисчислимость его жителей? На то, что правительство Ее Величества может аннексировать всю страну в случае вмешательства любой из держав? На сложности торговли опиумом? Чаем? Над его головой раздался топот ног: сменялась вахта; на палубе начал репетицию оркестр морской пехоты. Он снова зевнул и удовлетворенно закрыл глаза. Нет ничего лучше, чем короткий сон после обеда, сказал он себе. Благодарение Господу, я джентльмен -- не приходится ковыряться в земле, сажая настоящие семена, как какому-нибудь вонючему крестьянину или грязному фермеру. Черт, ты только вообрази себе -- работать руками весь день! Сажать всякую всячину, потом выращивать. Кругом навоз хлюпает. От одной мысли обо всем этом в дрожь бросает. Сеять семена в дипломатии не в пример важнее, и это действительно работа для джентльмена Так, на чем я там остановился? Ах да. Чай. Жизнь, наверное, была просто невыносимой до того, как у нас появился чай. Абсолютно несносной. Не могу понять, как люди вообще могли существовать без чая. Жаль, что он не растет в Англии. Это избавило бы нас от многих хлопот. -- Господи милосердный! -- вырвалось у него, и он, выпрямившись, сел на постели. -- Чай! Ну конечно же, чай! Сколько лет он был у тебя под самым носом, а ты даже не замечал его! Ты гений! -- Он пришел в такое возбуждение от только что зародившейся мысли, что вскочил с койки и станцевал джигу. Облегчившись в ночную вазу, он вернулся в главную каюту и сел за рабочий стол, чувствуя, как колотится сердце. Теперь ты знаешь способ, как положить конец этому британо-китайскому кошмару, заключавшемуся в шаткости сложившегося баланса чай-серебро-опиум. Ты знаешь, говорил он себе, потрясенный и изумленный простотой и гениальностью той идеи, которую подсказала ему прощальная шутка Струана. -- О Боже мой, Дирк, -- произнес он вслух, фыркнув от смеха, -- если бы ты только знал. Ты своими руками перерубил сук, на котором сидишь вместе со всеми Китайскими торговцами. Подарив Британии славу, а мне -- Бессмертие! Да, именно так. Однако тебе лучше держать язык за зубами, предостерег он себя. У стен есть уши. Идея была удивительно проста: уничтожить монополию Китая на чай. Купить, выпросить или украсть -- разумеется, под большим секретом -- тонну семян чайного куста. Тайком перевезти их в Индию. Там можно найти десятки районов, где чай будет прекрасно расти. Десятки. И еще при моей жизни у нас появятся богатейшие плантации -- мы станем выращивать свой собственный чай на своей земле. Обеспечив себя чаем, мы больше не будем нуждаться ни в серебре, ни в опиуме, чтобы расплатиться за него с китайцами. Прибыль, от торговли индийским чаем быстро уравняется, а потом превысит и вдвое, и втрое прибыль от продажи индийского опиума, так что тут мы ничего не теряем. Мы будем выращивать лучший чай в мире и будем продавать его всему миру. Короне от этого прямая выгода, ибо доходы от чая возрастут фантастически: ведь мы, вне всякого сомнения, будем выращивать его и дешевле, и лучше -- британский подход, сметка и все такое! -- а цена у нашего чая будет ниже, чем у китайских сортов. И, кроме этого, мы поднимем свой моральный престиж в глазах всего мира, положив конец торговле опиумом. Проклятые контрабандисты окажутся не у дел, ибо, лишив их этого чертова зелья, какой пользы можно от них ожидать; поэтому опиум мы сможем объявить вне закона. Индия от этого выигрывает невероятно. Китай тоже выигрывает, потому что прекратится контрабандный ввоз опиума, а свой чай китайцы и так прекрасно потребляют. А ты, Уильям Лонгстафф -- единственный человек, который в состоянии осуществить этот план -- ты удостоишься великих почестей. При самом скромном везении -- герцогский титул, предложенный благодарным парламентом, ибо ты и только ты разрешишь неразрешимое. Но кому я могу доверять настолько, чтобы поручить достать семена чая? И как уговорить китайцев продать их? Они, разумеется, сразу же догадаются о последствиях. И кому доверить перевозку семян? Ни к одному торговцу обратиться нельзя -- стоит им только заподозрить что-нибудь подобное, как они тут же мне все испортят! И как теперь привлечь на свою сторону вице-короля Индии, чтобы он не присвоил себе всю заслугу в этом деле? Глава 5 Когда два соперника и их секунданты поднялись на ринг, устроенный рядом с флагштоком на Глессинг Пойнте, вся огромная масса зрителей замолчала, затаив дыхание. Оба бойца были шести футов роста -- огромные парни немногим старше двадцати лет с суровыми лицами. Голова у каждого была гладко выбрита, чтобы противники не смогли схватить друг друга за волосы. И когда они сняли свои грубые рубахи, все увидели одинаково могучие торсы с буграми стальных мускулов и на спинах у обоих старые шрамы, оставленные плеткой-девятихвосткой. Противники были достойны друг друга, и каждый понимал, что ставка высока. Адмирал и генерал лично проследили за отбором бойцов и предупредили их, что ждут только победы. Честь целого вида вооруженных сил легла на их плечи и вместе с нею все сбережения их товарищей. Победитель мог рассчитывать на завидное будущее. Для побежденного будущего не будет вообще. Генри Харди Хиббс пролез под единственным канатом и встал в центре ринга, где мелом был отмечен квадратный ярд. -- Ваше превосходительство, ваше высочество, милорды и ваши милости, -- начал он. -- Бой до победы. В этом углу -- боцман Джем Грам от королевского флота... Раздался гром приветственных криков из толпы моряков с восточной стороны ринга и свист и улюлюканье из плотных рядов английских и индийских солдат с западной. Лонгстафф, великий князь, адмирал и генерал сидели в креслах на почетных местах у северной стороны, их окружал караул отборных морских пехотинцев, застывших с бесстрастными лицами. За спиной великого князя стояли два его телохранителя в ливреях, вооруженные и настороженно посматривающие по сторонам. Струан, Брок, Купер, Тиллман, Робб, Торт и все тай-пэны сидели у южной стороны ринга. Позади них теснились торговцы рангом пониже, а также морские и армейские офицеры -- все они энергично работали локтями, чтобы пробиться поближе. А поодаль с каждой минутой росла толпа китайцев, высыпавших на берег из лачуг Тай Пинь Шана, они весело переговаривались между собой, смеялись и ждали. -- А в этом углу -- представляющий армию Ее Величества сержант Билл Тинкер... И вновь голос его потонул в буре криков. Хиббс воздел руки, и его грязный сюртук отделился от шарообразною брюшка. Когда подбадривания и насмешка стихли, он выкрикнул: -- Лондонские правила для призовых схваток: каждый раунд кончается с падением одного из участников; перерыв между раундами тридцать секунд, и после гонга дается еще восемь секунд на то, чтобы боец вышел к черте и встал у нее; удары ногами, головой и ниже пояса запрещаются, а также тычки пальцем в глаз. Тот, кто не выйдет из своего угла или чьи секунданты выбросят полотенце, считается побежденным. Он с важным видом сделал знак секундантам, которые осмотрели кулаки соперников, чтобы убедиться, что они смазаны соком грецкого ореха, как то полагалось, и в них не спрятан камень, а потом проверили, чтобы на подошвах их бойцовских ботинок было не больше трех положенных шипов. -- А теперь пожмите руки, и да победит сильнейший! Боксеры вышли на центр ринга. Их плечи подрагивали от едва сдерживаемого нетерпения, брюшные мышцы напряглись и стали твердыми, как камень, ноздри раздувались: в нос каждому ударил тяжелый кислый запах пота соперника. Они встали на линию и коснулись рук друг друга. Затем сжали гранитные кулаки и замерли в напряженном ожидании, все их рефлексы обострились до предела. Хиббс и секунданты нырнули под канат и оставили ринг. -- Ваше высочество? -- сказал Лонгстафф, предоставляя честь Сергееву. Великий князь встал с кресла и подошел к корабельному колоколу, установленному рядом с рингом. Он сильно ударил в него, и режущий уши звон прокатился по пляжу. Едва лишь раздался звук колокола, боксеры на ринге заработали кулаками. Их ноги -- носки строго на линии -- словно вросли в землю, похожие на корни могучих дубов. Костяшки кулака Грама врезались в лицо Тинкера, оставив за собой кровавый рубец, а кулак Тинкера яростно влип в живот Грама. Они беспрерывно молотили друг друга, подстегиваемые ревом голосов, а также своей собственной злобой и ненавистью. Их бой был лишен всякого искусства, ни один даже не пытался уклониться от ударов. Восемь минут спустя их тела сплошь покрывали багровые синяки, лица были в крови. У обоих были сломаны носы, костяшки пальцев ободрались и осклизли от пота и крови. Противники жадно ловили ртом воздух, их груди вздымались, как кузнечные мехи, рты у обоих наполнились кровью. На девятой минуте Тинкер обрушил на боцмана чудовищный хук правой, который попал Граму в горло и повалил его. Раздались радостные крики солдат и громкие проклятия матросов. Грам вскочил на ноги вне себя от гнева и боли и бросился на своего врага, забыв, что первый раунд закончился, забыв обо всем на свете, кроме того, что он должен убить этого дьявола. Он обхватил Тинкера за шею, и в следующий миг оба бойца, сцепившись, уже пинали друг друга ногами и выдавливали глаза, а армия вопила: "Неправильный удар!" Секунданты бросились на ринг и попытались растащить дерущихся. Между солдатами и матросами, а также их офицерами едва не началась потасовка. -- Клянусь Господом, -- прокричал Глессинг, не обращаясь ни к кому в отдельности. -- Этот ублюдок ткнул нашего человека пальцем в глаз! -- А кто затеял всю эту свару, клянусь Богом? Раунд-то закончился! -- вспылил майор Тернбул, положив руку на эфес сабли. Этот подтянутый тридцатипятилетний офицер был главным магистратом Гонконга. -- Вы, значит, думаете, что если вас назначили начальником гавани, это сразу дает вам право прикрывать запрещенный удар? -- Нет, клянусь Богом! Но только не пытайтесь привнести все величие вашей должности в неофициальные дела. -- Глессинг повернулся к нему спиной и начал протискиваться через толпу. -- Хэллоу, Кулум! -- Хэллоу, Джордж. Отличный бой, не правда ли? -- Ты видел, как этот ублюдок ткнул нашего человека пальцем в глаз? -- По-моему, и его глазу тоже досталось, разве нет? -- Не в этом дело, клянусь Богом! В этот момент полминуты истекли, и бойцы вновь бросились друг на друга. Второй и третий раунды были почти такими же длинными, как первый, и зрители знали, что ни один человек не в состоянии долго выносить такую пытку. В четвертом раунде размашистый хук левой достал сержанта пониже уха, и он рухнул на парусину. Звякнул колокол, и секунданты подхватили своего подопечного. Через безжалостно короткие полминуты отдыха солдат встал на линию, обрушил на матроса град ударов, потом обхватил его за грудь и со страшной силой швырнул наземь. Затем снова в угол. Следующие короткие тридцать секунд. -- и опять в бой. Раунд за раундом. Выигрывая по числу падений, проигрывая по числу падений. В пятнадцатом раунде кулак Тинкера дотянулся до сломанного носа Грама. В голове боцмана полыхнул взрыв, ослепив его, он закричал от боли и в панике бешено замолотил руками. Его левый кулак попал в цель, взгляд на мгновение очистился, и он увидел, что его противник раскрылся и тупо топчется на месте, услышал заполнивший весь мир рев голосов, радостных и негодующих, услышал его совсем рядом и при этом словно издалека. Грам выбросил вперед свой правый кулак, стиснув его так, как никогда еще не стискивал. Он увидел, как этот кулак врезался в живот сержанта. Его левая пошла сбоку, обрушилась на лицо противника, и он почувствовал, как какая-то маленькая косточка в его руке вдруг хрустнула, и потом перед ним уже никого не стало. В который раз до него долетело ненавистное звяканье колокола, чьи-то руки подхватили его, кто-то сунул в его разбитый рот горлышко бутылки, он глубоко глотнул обжигающую жидкость, тут же изверг ее обратно, только уже красную от крови, и прохрипел: "Какой раунд, приятель?", и кто-то ответил ему: "Девятнадцатый", и он поднялся на ноги, чтобы еще раз дотащиться до линии, где его опять будет ждать противник, причиняющий ему дикую боль, убивающий его, а он должен выстоять и победить или умереть. -- Здорово дерутся, а, Дирк? -- проревел Брок, перекрывая общий шум. -- Да. -- Может, передумаешь и поставишь-таки? -- Нет, спасибо, Тайлер, -- ответил ему Струан, преклоняясь в душе перед мужеством бойцов. Оба находились на пределе своих сил, оба были зверски избиты. Левая рука Грама почти не служила ему, у Тинкера заплыли оба глаза, и он едва мог видеть. -- Не хотел бы я встретиться с одним из них на ринге, клянусь Богом! -- Да, в храбрости они никому не уступят! -- Брок рассмеялся, показав сломанные коричневые зубы. -- Кто выиграет бой? -- Выбирай сам. Но готов поспорить, что они не сдадутся до конца, и выброшенных полотенец мы сегодня не увидим. -- Это верно, клянусь Богом! -- Двадцать четвертый раунд, -- нараспев объявил Хиббс, и бойцы тяжело шагнули к центру ринга, с трудом переставляя будто налитые свинцом ноги, и возобновили схватку. На ногах их удерживала единственно сила воли. Тинкер нанес левой чудовищный удар, который свалил бы быка, но его кулак скользнул по плечу Грама, и сержант поскользнулся и упал. Флот восторженно закричал, а армия зарычала в бешенстве, когда секунданты отнесли солдата в его угол. Тридцать секунд истекли, и армия, затаив дыхание, наблюдала, как Тинкер ухватился за канат и начал поднимайся на ноги. Вены у него на шее вздулись от напряжения, но он все-таки поднялся и, пошатываясь, вернулся на линию. Струан почувствовал на себе чей-то взгляд и, обернувшись, увидел великого князя, который знаком подозвал его к себе. Он начал проталкиваться к нему вокруг ринга, напряженно размышляя, сумел ли Орлов, которого он послал "помочь" переезду великого князя на плавучий склад, перехитрить слуг и обнаружил ли он какие-нибудь интересные бумаги. -- Вы выбрали победителя, мистер Струан? -- спросил Сергеев. -- Нет, ваше высочество. -- Струан посмотрел на адмирала и генерала. -- Оба бойца делают честь вашим родам войск, джентльмены. -- Боец от флота полон мужества, клянусь Богом, замечательно, -- добродушно произнес генерал, -- но, я думаю, у нашего человека хватит сил выстоять. -- Нет. Наш боец будет тем парнем, который выйдет на линию последним. Но, клянусь Богом, ваш сержант хорош, милорд. Он сделает честь любому командиру. -- Почему бы вам не присоединиться к нам, мистер Струан? -- предложил Сергеев, показывая на свободное кресло. -- Возможно, вы могли бы объяснить мне некоторые тонкости призовой схватки? -- С вашего позволения, джентльмены, -- вежливо проговорил Струан, садясь в кресло. -- А где же его превосходительство? -- Он рано ушел, клянусь Богом, -- ответил генерал. -- Что-то связанное с депешами. Колокол прозвонил снова. Сергеев неуютно пошевелился в кресле. -- А каково наибольшее количество раундов, отмечавшееся за один поединок? -- Я видел бой Берка с Бирном в тридцать третьем году, -- коротко сказал адмирал. -- Девяносто девять раундов. Клянусь кровью Христовой, это была королевская схватка. Фантастическое мужество! Бирн потом скончался от полученных ударов. Но он так и не сдался. -- Ни один из этих двух тоже не сдастся... они оба так избиты, что уже ничего не соображают, -- сказал Струан. -- С нашей стороны было бы неразумно дожидаться, когда умрет один из них -- или оба, -- как вы считаете, джентльмены? -- Остановить бой? -- недоверчиво спросил князь. -- Суть поединка состоит в том, чтобы испытать силу и мужество двух человек, поставив их лицом к лицу, -- продолжал Струан. -- Они оба одинаково сильны и одинаково храбры. По-моему, оба доказали, что не зря были выбраны для такой схватки. -- Но тогда у вас не будет победителя. Это, конечно же, несправедливо, слабовольно и ничего не доказывает. -- Несправедливо убивать мужественного человека, да, -- спокойно возразил Струан. -- Только мужество позволяет им еще держаться на ногах. -- Он повернулся к остальным: -- В конце концов, они оба англичане. Сохраните их для настоящего врага. Неожиданный взрыв радостных криков отвлек адмирала и генерала, но не Сергеева. -- Это звучит почти как вызов, мисгер Струан, -- сказал он, улыбаясь с убийственным спокойствием. -- Нет, ваше высочество, -- любезно ответил Струан, -- это просто факт. Мы уважаем мужество, но в данном случае победа менее важна, чем сохранение их человеческого достоинства. -- Что скажете, адмирал? -- Рутледж-Корнхилл повернул голову в его сторону. -- В словах Струана есть свой смысл, а? Какой у нас теперь раунд? Тридцать пятый? -- Тридцать шестой, -- ответил Струан. -- Скажем, мы ограничим схватку пятьюдесятью. Кто-то из них должен упасть до того времени -- невозможно столько продержаться на ногах. Но если они оба смогут встать на линию в пятьдесят первом раунде, мы бросаем полотенца вместе, идет? Объявим поединок ничейным. Хиббс может огласить это решение. -- Я согласен. Но ваш человек столько не протянет. -- Еще сотня гиней на то, что протянет, клянусь Богом! -- Идет! -- Хотите пари, мистер Струан? -- предложил князь, когда адмирал и генерал сердито отвернулись и замахали Хиббсу: -- Называйте сумму и выбирайте бойца. -- Вы наш гость, ваше высочество, поэтому выбирать первым -- ваша привилегия. Если, только вас устроит заклад: один вопрос -- проигравший ответит на него сегодня вечером в частной беседе. Искренне, как перед Богом. -- Что за вопрос? -- медленно спросил Сергеев. -- Любой вопрос, который захочет задать победитель. Великий князь испытывал огромное искушение принять вызов, с другой стороны, его пыл охлаждали серьезные опасения. Риск был непомерно велик, но ему казалось, что игра стоит свеч. Он очень многое хотел бы узнать от Тай-Пэна "Благородного Дома". -- Идет! -- Кто ваш боец? Сергеев без промедления указал на боцмана Грама. -- Я поставлю свою честь на него! -- И он тут же закричал моряку: -- Прикончи его, клянусь Богом! Раунды шли один за другим. Сорок третий. Сорок четвертый. Сорок пятый. Сорок шестой. Сорок седьмой. Сорок восьмой Сорок девятый. Теперь уже и зрители обессилели почти так же, как сами участники схватки. Наконец солдат упал. Он рухнул, как подрубленный дуб, и звук его падения далеко разнесся по пляжу. Боцман, пьяный от боли, все еще слепо размахивал руками, безуспешно отыскивая противника. Потом упал и он, оставшись лежать так же неподвижно. Секунданты оттащили бойцов каждого в свой угол, тридцать секунд миновали, и армия во всю глотку закричала своему человеку, чтобы он вставал, а генерал колотил ладонью по парусине ринга и с раскрасневшимся лицом взывал к Тинкеру: "Вставай, ну, ради Бога, вставай, парень!" Адмирал побагровел, когда Грам заставил себя подняться, и, шатаясь, встал в своем углу. "На линию, парень, давай на линию!" Струан подбадривал сержанта, а великий князь во весь голос, путая английские слова с русскими и французскими, кричал матросу, чтобы тот шел к линии в центре ринга. Каждый из боксеров знал, что его противник побежден. Оба кое-как дотащились до линии и стояли там, раскачиваясь, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Наконец оба подняли руки и попытались нанести удар. Но силы окончательно покинули их. Оба упали. Последний раунд. Толпа безумствовала, потому что было совершенно очевидно, что ни один из бойцов не сможет через полминуты оставить свой угол и вернуться на линию. Звякнул колокол, и над пляжем повисла пронзительная тишина. Противники с трудом поднялись на ноги, уцепились за канат и, шатаясь, стояли каждый в своем углу. Моряк всхлипнул и сделал первый мучительный шаг к линии. Потом, после целой вечности, во время которой все следили за ним, затаив дыхание, другой. Солдат все еще стоял в своем углу, дрожа, раскачиваясь, едва не падая. Но вот его нога, описав высокую дугу, передвинулась вперед, и раздался сумасшедший рев: понукания, подбадривания, просьбы, молитвы, проклятия -- все слилось в один общий ураган человеческих страстей, когда оба соперника стали дюйм за дюймом продвигаться к цели. Вдруг солдат беспомощно покачнулся, едва не потерял равновесие, и генерала чуть было не хватил удар. В следующую секунду моряка, как пьяного, повело в сторону, и вот уже адмирал закрыл глаза и зашептал молитву, по лицу его струился пот. Пляж превратился в ад кромешный, когда оба бойца встали на линию и полотенца полетели через канат. И только когда на ринге началось столпотворение, и люди запрыгали вокруг них, соперники по-настоящему поняли, что схватка закончена. И только тогда позволили они себе погрузиться с головой в пучину кошмарной боли, не представляя, кто из них победитель, кто побежденный, сон это или явь, живы они или мертвы -- зная только одно: они сделали все, что могли. -- Клянусь бородой святого Петра, -- произнес великий князь. Он охрип и говорил с трудом, его одежда взмокла от пота. -- Вот это был поединок!.. Струан, тоже покрытый потом и обессилевший, вытащил плоскую фляжку и подал ее князю. Сергеев запрокинул голову и сделал большой глоток рома. Струан выпил вслед за ним и передал фляжку адмиралу, который протянул ее генералу, и они вместе опорожнили ее. -- Кровь господня, -- хрипел Струан. -- Кровь господня. Глава 6 Солнце уже опустилось ниже гор. но гавань еще купалась в золотистом свете. А Сам отняла бинокль от глаз и встрево-женно засеменила к дому от потайного отверстия в стене сада. Она пробежала между грудами камней и огромными кучами земли, которые скоро станут настоящим садом, и торопливо проникла через дверь в гостиную. -- Мать! Лодка Отца подходит к берегу, -- сказала она. -- О-ко, он выглядит таким сердитым. Мэй-мэй перестала подшивать нижнюю юбку своего бального наряда. -- Он прибыл с "Китайского Облака" или с "Отдыхающего Облака"? -- С "Отдыхающего Облака". Вам лучше самой посмотреть. Мэй-мэй схватила бинокль, выбежала в сад, нашла крошечное зарешеченное окошко в стене и стала разглядывать море у берега. Она поймала Струана в фокус. Он сидел посередине баркаса, на корме за его спиной трепетал на ветру "Лев и Дракон". А Сам была права. Он действительно выглядел очень сердитым. Она закрыла отверстие смотрового окошка маленькой ставенкой, закрепила ее и бегом вернулась назад. -- Приберись тут и смотри, чтобы все было хорошо спрятано, -- распорядилась она. И когда А Сам небрежно сгребла в охапку бальное платье и юбки, она больно ущипнула ее за щеку. -- Не помни их, сладкоречивая потаскушка. Они стоят целое состояние. Лим Дин! -- пронзительно выкрикнула она. -- Быстро приготовь Отцу ванну и проследи, чтобы чистая одежда для него была аккуратно сложена, да не забудь ничего. Ах да, смотри, чтобы ванна была горячей, если не хочешь нажить неприятностей. Положи новый кусок душистого мыла. -- Да, Мать. -- И берегись. Похоже, что гнев Отца ступает впереди него! -- О-ко! -- Вот тебе и о-ко! Все должно быть готово к приходу Отца, или вы оба отведаете кнута. И если что-нибудь помешает моему плану, вас обоих ждут тиски для пальцев, и я сама буду пороть вас до тех пор, пока у вас глаза не вывалятся. Убирайтесь! А Сам и Лим Дин бросились исполнять ее приказания. Мэй-мэй прошла в свою спальню и спрятала все следы своей работы. Она взяла флакон духов, открыла его, коснулась пробкой за ушами и постаралась успокоиться. О Господи, думала она, мне совсем не нужно, чтобы он был в плохом настроении сегодня вечером. Струан раздраженно приблизился к ворогам в высокой стене. Он протянул было руку к дверной ручке, но дверь распахнулась сама собой, и он увидел сияющего Лим Дина, который приветствовал его низким поклоном. -- Класивый этот закат есть, хейа, масса? Струан лишь что-то угрюмо буркнул в ответ. Лим Дин запер ворота и стремглав бросился к парадной двери дома, где улыбнулся еще шире и поклонился еще ниже. Струан механически взглянул на корабельный барометр, висевший на стене в холле. Барометр был укреплен на шарнире, и тонкий, заключенный в стекло столбик ртути показывал успокоительные 29,8 дюйма, "ясно". Лим Дин мягко прикрыл входную дверь, засеменил по коридору впереди Струана и открыл дверь в спальню. Струан вошел в комнату, пинком захлопнул дверь и запер ее на засов. Глаза Лим Дина закатились под лоб. Он постоял несколько секунд, приходя в себя, затем исчез на кухне. -- Сегодня кто-то получит порку, -- тревожно прошептал он А Сам. -- Это так же неизбежно, как смерть и вымогательство. -- Можешь не беспокоиться из-за нашего варварского дьявола-Отца, -- зашептала в ответ А Сам. -- Я готова поспорить на твое жалованье за следующую неделю, что через час он у Матери заворкует, как голубок. -- Идет! У двери появилась Мэй-мэй. -- О чем это вы тут шептались, бездомные шелудивые собаки и нерадивые рабы? -- прошипела она. -- Мы просто молились, чтобы Отец не рассердился на нашу бедную, дорогую, прекрасную Мать, -- ответила А Сам, захлопав ресницами. -- Тогда пошевеливайся, льстивая шлюха. За каждое грубое слово, которое он мне скажет, ты получишь щипок! Струан стоял посреди комнаты, не сводя глаз с грязного носового платка, завязанного в тяжелый узел, который он достал из кармана. Гром и молния, что же мне теперь делать, спрашивал он себя. После поединка он показал князю его новые апартаменты на "Отдыхающем Облаке". Оставаясь с Орловом наедине, он с облегчением узнал, что тому без всякого труда удалось покопаться в багаже великого князя. -- Только бумаг там никаких не оказалось, -- сказал Орлов. -- Я нашел небольшую запертую шкатулку, но вы распорядились ничего не ломать, поэтому я оставил ее как есть. Времени у меня было достаточно -- ребята постоянно находили для слуг какое-нибудь занятие -- Спасибо. Теперь слушай, никому об этом ни слова. -- Ты за дурака меня принимаешь! -- возмутился Орлов, сочтя свое самолюбие уязвленным. -- Кстати, миссис Квэнс и все пятеро детей размещены на малом плавучем складе. Я сказал ей, что Квэнс в Макао и должен появиться завтра с полуденным приливом. Ох, и пришлось же мне попотеть, пока я отвязался от нее с ее расспросами. Она способна исторгнуть ответ даже из морской раковины. Струан расстался с Орловом и направился в каюту мальчиков. Детей помыли и переодели во все новое. Вольфганг по-прежнему был с ними, и они не боялись его. Струан сказал им, что завтра они отправятся с ним в Кантон, где он определит их на корабль, отплывающий в Англию. -- Ваша честь, -- произнес вдруг английский мальчик, когда Струан уже собрался уходить, -- можно мне сказать вам что-то? Наедине чтобы? -- Да, -- кивнул Струан и отвел его в другую каюту. -- Мой папа велел передать вам вот это, ваша милость, и никому не говорить, ни мистеру Ву Паку, ни даже Берту. -- Фред дрожащими пальцами развязал узелок, все еще болтав шийся на палке, и разложил тряпицу на столе. В ней оказался небольшой нож, тряпичная собачонка и носовой платок, завязанный в еще один основательный узел Он нервно протянул платок Струану и, к удивлению шотландца, повернулся спиной и зажмурил глаза. -- Что это ты делаешь, Фред? -- Папа сказал, что я не должен смотреть. И чтобы повернулся спиной, ваша милость, и не видел ничего, -- объяснил Фред, еще плотнее сжав веки. Струан развязал платок и, разинув рог, уставился на ею содержимое: рубиновые серьги, алмазные подвески, кольца, усыпанные бриллиантами, крупная брошь с изумрудами и множество сломанных, погнутых золотых пряжек с алмазами и сапфирами. На сорок-пятьдесят тысяч фунтов. Пиратская добыча. -- Что он хотел, чтобы я с этим сделал? -- Можно мне открыть глаза, ваша милость? Только чтобы я не видел. Струан опять завязал платок и спрятал его в карман сюртука. -- Да. А теперь скажи мне, что твой папа хотел, чтобы я с этим сделал? -- Он сказал, что это мое... я слово забыл. Оно было... было как-то вроде намс... наст... -- Глаза Фреда наполнились слезами. -- Я был хорошим мальчиком, ваша милость, но я забыл. Струан присел перед ним на корточки и твердо и по-отечески взял за плечи: -- Не нужно плакать, дружок. Давай-ка подумаем вместе. Это было "наследство"? Мальчик поднял на Струана широко раскрывшиеся глаза, словно тот был волшебником. -- Да. Наследство. А вы как узнали? -- Не нужно плакать. Ты же мужчина. Не плачь. -- А что такое настледство? -- Это подарок -- обычно, деньги -- отца сыну. Фред долго обдумывал его слова. Потом спросил: -- Почему мой папа сказал не говорить братцу Берту? -- Даже не представляю. -- Что, ваша милость? -- переспросил мальчуган. -- Может быть, потому что он хотел подарить его тебе, а не Берту. -- А может настледство быть сразу для многих сыновей? -- Может. -- А можем мы с братцем Бертом поделить это настледство, если получим такое? -- Да. Если получите, сможете. -- Вот хорошо, -- сказал Фред, вытирая слезы. -- Братец Берт -- мой самый лучший друг. -- А где жили ты и твой отец? -- спросил Струан. -- В доме. С мамой Берта. -- А где стоял этот дом, дружок? -- Рядом с морем. Рядом с кораблями. -- А название у этого места было какое-нибудь? -- Ага, оно называлось Порт. Мы жили в доме в Порте, -- гордо произнес малыш. -- Папа сказал, я должен рассказать вам все, по правде. -- Давай теперь вернемся в каюту, хорошо? Или есть еще что-то? -- Да, вот. -- Фред быстро связал тряпицу в узелок. -- Папа сказал завязать ее как было. Потихоньку. И не говорить никому. Я готов, ваша милость. Струан снова раскрыл платок. Смерть господня, что же мне делать с этим сокровищем? Выкинуть его? Этого я сделать не могу. Разыскать владельцев? Но как? Это могут быть испанцы, французы, американцы, англичане. И как я объясню, откуда у меня все эти драгоценности? Он подошел к огромной кровати под балдахином на четырех столбах и отодвинул ее от стены. Он обратил внимание, что его новый вечерний костюм был разложен на ней с предельной аккуратностью. Струан опустился на колени рядом с кроватью. В пол был вмурован стальной сейф. Он отпер его и положил узелок вместе со своими личными бумагами. На глаза ему попалась Библия с тремя оставшимися половинами монет, и он вполголоса выругался. Закрыв сейф и заперев его на ключ, он задвинул кровать на место и подошел к двери. -- Лим Дин! Лим Дин появился тут же, преданно посверкивая глазами на сияющем лице. -- Ванну сильно быстро! -- Ванна узе готовый, масса! Беспокоица нет! -- Чай! Лим Дин исчез. Струан прошел через спальню к отдельной комнатке, которая предназначалась только для принятия ванн и отправлений естественных надобностей. Робб расхохотался, когда увидел ее на плане. Тем не менее Струан настоял, чтобы это нововведение было построено в точности, как он задумал. Высокая медная ванна стояла на небольшом возвышении, от нее через стену был протянут желоб, отводивший воду в глубокую, заполненную крупными камнями яму, которую специально для этого отрыли в саду. Над ванной с потолочного бруса свисало железное ведро с продырявленным дном. К этому ведру тянулась труба от бака с пресной водой на крыше. Труба была снабжена краном. Туалет представлял собой отгороженный со всех сторон закуток со съемной крыш кой, ведро можно было вынимать и использовать его содержимое как удобрение для сада. Ванна была уже наполнена. Струан скинул пропахшую потом одежду и с наслаждением вступил в горячую воду. Он лег на спину и расслабился. Дверь спальной открылась, и вошла Мэй-мэй. За ней следовала А Сам, неся поднос с чаем и горячими дим сум, рядом семенил Лим Дин. Все они прошли в ванную, и Струан закрыл глаза в немом отчаянии: никакое количество объяснений и увещеваний не могло заставить А Сам понять, что ей нельзя входить в ванную, когда он моется. -- Хэллоу, Тай-Пэн, -- приветствовала его Мэй-мэй с восхитительной улыбкой. Все его раздражение как рукой сняло. -- Мы будем пить чай вместе, -- добавила она. -- Хорошо. Лим Дин собрал грязную одежду и исчез. А Сам с веселым видом поставила поднос: она уже знала, что выиграла спор. Повернувшись к Мэй-мэй, девушка сказала несколько слов на кантонском, и ее хозяйка расхохоталась, после чего А Сам хихикнула, выбежала из ванной и закрыла за собой дверь. -- Что, черт возьми, она тебе сказала? -- Так, женские разговоры! -- Он поднял губку, намереваясь запустить ею в нее, и Мэй-мэй торопливо добавила: -- Она сказала, что ты очень могучий мужчин. -- Почему, ради всего святого, А Сам не может понять, что ванна не для посторонних глаз? -- А Сам очень непосторонняя, не беспокойся. Зачем ты стыдишься, хей? Она так гордится тобой. Тебе нечего стыдиться. -- Она сняла свой халат, вступила в ванну и опустилась в нее с другого конца. Затем разлила чай и подала ему чашку. -- Спасибо. -- Он выпил чай, протянул руку и съел один дим сум. -- Бой был интересный? -- спросила Мэй-мэй. Она заметила зажившие шрамы, которые ее зубы оставили на его предплечье, и спрятала улыбку. -- Превосходный. -- Почему ты был такой сердитый? -- Так, без всякой причины. М-м, это вкусно, -- сказал он и съел еще один дим сум. Потом улыбнулся ей: -- Ты прекрасна, и я не могу вообразить себе более приятного чаепития. -- Ты тоже прекрасен. -- Что наш дом? Его профеншуили? -- Когда будет конкурс платьев? -- В полночь. Зачем тебе? Она пожала плечами. -- За полчаса до полуночи ты можешь зайти сюда? -- Зачем? -- Я хочу увидеть своего мужчину. Забрать его подальше от этого коровногрудного тараканьего рта. -- Ее нога скользнула вперед под водой. Струан дернулся от неожиданности, атакованный в интимном месте, и едва не уронил свою чашку. -- Прекрати это и будь осторожнее, черт побери. -- Он перехватил ее руку и рассмеялся. -- Ну же, будь послушной девочкой. -- Хорошо, Тай-Пэн. Если и ты будешь осторожен. -- Мэй-мэй сладко улыбнулась и оставила свою руку покоиться в его руке. -- На меня ты не пялишь глаза, как на ту дьявольскую женчину, хотя я и без одеждов. Что тебе не нравится в моей груди? -- Она совершенна. Ты вся совершенна. Даже и говорить нечего. А теперь перестань дразнить меня. -- Так ты придешь на полчаса раньше? -- Все, что угодно, за минуту покоя. -- Сгруан отпил еще несколько глотков из своей чашки. -- Ах, да, ты мне не ответила. Дом профеншуили? -- Да. -- Она взяла мыло и начала намыливать свое тело. Но больше не произнесла ни звука. -- Так да или нет? -- Да. -- Она опять умолкла, излучая восхитительное очарование, бесившее его в эту минуту. -- Ну, что случилось? -- Мне ужасающе жаль, Тай-Пэн, но мы прямо на самом оке дракона, и нам придется переехать. -- Мы никуда не будем переезжать, и я больше не хочу слышать об этом. Заканчивая намыливаться, она начала напевать себе под нос какую-то песенку. Потом смыла мыльную пену и нежно посмотрела на него широко открытыми глазами. -- Повернись, я намылю тебе спину, -- сказала она. -- Мы не станем переезжать, -- повторил он, подозрительно прищурившись на нее. -- Мэ-ри приходила сегодня днем, и мы чудесно поболтали. -- Мы не будем переезжать! И делу конец! -- В самом деле, Тай-Пэн, я не глухая. Я фантастически хорошо расслышала тебя и в первый раз. Ты хочешь, чтобы я потерла тебе спину, или нет? Он повернулся, и она принялась намыливать его. -- Мы переедем, и делу конец. Потому что твоя старая Мать так решила, -- сказала она на кантонском наречии. -- Что? -- спросил он, слегка шевельнув шеей. Он наслаждался осторожными прикосновениями ее рук, которые искусно массировали ему плечи. -- Старая кантонская пословица: "Когда ласточки вьют гнездо, рассветное солнце улыбается". -- Что же она означает? -- Только то, что сказано. -- Она была довольна собой. -- Просто пришла вдруг в голову, вот и все. -- Мэй-мэй зачерпнула воды в ладони и смыла пену -- А Сам-м-ма! -- крикнула она с придыханием в конце. Вбежала А Сам с огромными полотенцами в руках. Мэй-мэй встала в ванне, А Сам обернула одно полотенце вокруг нее и развернула второе для Струана. -- Скажи ей, что я, черт возьми, сам это сделаю! -- громко произнес Струан. Мэй-мэй перевела, и А Сам положила полотенце, хихикнула и выбежала из комнаты. Струан вылез из ванны, и Мэй-мэй укутала его в полотенце. К его удивлению, оно оказалось горячим. -- Я сказала А Сам на будущее немного подогревать их, -- пояснила Мэй-мэй. -- Полезно для здоровья. -- Ощущение превосходное, -- сказал он, вытираясь насухо. Струан открыл дверь в спальню и увидел, что кровать разобрана, а его чистая одежда переложена на бюро. -- У тебя есть время для короткого отдыха, -- сказала Мэй-мэй и, когда он начал возражать, добавила повелительным тоном: -- Ты отдохнешь! Струан взглянул на часы. Времени довольно, подумал он. Он забрался в постель и блаженно вытянулся. Мэй-мэй знаком подозвала А Сам, которая вошла в ванну и закрыла дверь. Опустившись на колени, А Сам развязала стопы Мэй-мэй и вытерла их сухим полотенцем. Она напудрила крохотные ножки, наложила чистые сухие повязки и надела на них новые вышитые тапочки. -- Они так прекрасны, Мать, -- сказала она. -- Спасибо, А Сам.-- Мэй-мэй ласково ущипнула А Сам за щеку. -- Только, пожалуйста, не делай впредь так много замечаний по поводу мужских достоинств Отца. -- Это была простая вежливость, и они куда как достойны уважения. -- А Сам распустила волосы своей госпожи и принялась расчесывать их. -- Обычно любой Отец будет очень рад, если ему сделают такой комплимент. Нет, в самом деле, я ни на вот столечко не понимаю нашего варварского Отца. За все время он ни разу не брал меня к себе в постель. Разве я такая отвратительная? -- Я сто раз говорила тебе, что у варваров Отцы не спят со всеми женщинами в доме, -- устало сказала Мэй-мэй. -- Ему просто нельзя этого делать. Это против его религии. -- Вот уж действительно плохой йосс, -- А Сам засопела носом. -- Иметь такого Отца, так богато награжденного богами, и чтобы это было против его религии. Мэй-мэй рассмеялась, передавая ей полотенце. -- Беги, маленькая льстивая лгунья. Принеси нам чаю через час, и, если ты опоздаешь хоть на минуту, я тебя хорошенько высеку! А Сам умчалась. Мэй-мэй надушилась и, возбужденно думая о бальном платье и своем втором сюрпризе, направилась в спальню. Лиза Брок открыла дверь каюты и подошла к койке. Она чувствовала, как холодный пот бежит у нее из-под мышек. Настал момент, когда все решалось для Тесс: теперь или никогда. -- Ну, дорогой, -- сказала она и еще раз потрясла Брока за плечо. -- Пора вставать. -- Оставь меня в покое. -- Брок опять повернулся на другой бок, укачанный приливом, мягко подталкивающим корму "Белой Ведьмы". -- Я оденусь, когда придет время. -- Ты говоришь это уже целых полчаса. Поднимайся-ка, а то опоздаешь. Брок зевнул, потянулся и сел на койке. -- Еще даже и солнце не село, -- невнятно проворчал он, посмотрев в окно. -- Горт скоро приедет, а ты хотел пораньше приготовиться. Потом еще нужно просмотреть книги с компрадором. Ты же сам просил разбудить тебя. -- Ну, хорошо, Лиза, довольно. -- Он опять зевнул и посмотрел на жену. Она была в новом платье из темно-красной шелковой парчи с большим турнюром. Ее волосы были собраны сзади в пучок. Ты смотришься расчудесно, -- механически проговорил он и потянулся еще раз. Лиза помяла в руках свою шляпу с огромными перьями, потом положила ее на стол. -- Я помогу тебе одеться, -- предложила она. -- Это еще что! Я же сказал тебе, что и старый костюм вполне сойдет, -- взорвался он, увидев на стуле новую одежду. -- Или ты думаешь, денежки так легко достаются, что ты можешь тратить их как соленую воду? -- Нет, дорогой, тебе был нужен новый парадный костюм, а сегодня ты должен выглядеть как нельзя лучше. -- Она подала ему маленький корсет. Мода того времени требовала, чтобы каждый мужчина надевал такой, подчеркивая талию. Брок чертыхнулся и встал с кровати. Затянув корсет поверх длинного шерстяного белья, он с ворчанием позволил облачить себя во все новое. Однако, посмотрев на себя в зеркало, он остался очень доволен тем, что увидел. Новая рубашка с оборками белоснежным облаком топорщилась на груди, и темно-бордовый бархатный сюртук с шитыми золотом отворотами сидел безукоризненно: огромный в плечах и узкий в талии. Тесные белые брюки подтягивались штрипками к вечерним туфлям из мягкой черной кожи. Расшитый оранжевый жилет, золотая цепочка и брелок довершали костюм. -- Честное слово, дорогой, ты выглядишь как король английский! Он расчесал бороду, отчего она стала напористо торчать вперед. -- Ну, -- грубо сказал он, стараясь скрыть свое удовлетворение, --может, ты была и права. -- Он повернулся в профиль и пригладил бархат на груди. -- Кажется, в груди широковато, а? Лиза расхохоталась. -- Ладно-ка тебе, дружок, -- сказала она, чувствуя, что ей уже не так страшно. -- По-моему, рубиновая заколка больше подойдет к твоему галстуку, чем бриллиантовая. Он поменял заколку и продолжал любоваться собой. Затем рассмеялся, обхватил Лизу за талию и, низко гудя себе под нос мотив вальса, закружил ее по каюте. -- Ты у меня принцесса бала, милая, -- сказал он. Лиза постаралась забыть на мгновение о своих страхах и изобразила на лице веселость в тон его настроению, но Брок заметил по ее глазам, что что-то не так. -- В чем дело? Она достала платок, вытерла пот со лба и села. -- Это... в общем, это касается Тесс. -- Она заболела? -- Нет. Это... ну... мы берем ее с собой на бал! -- Ты совсем рехнулась? -- Я приготовила для нее платье... о, оно просто восхитительное... и волосы ей уложила, и она ждет, когда ты одобришь ее наряд, прежде чем... -- Тогда скажи ей, пусть идет спать, клянусь Богом! Ни на какой бал она не пойдет, черт меня подери! Ты ведь знала, как я к этому отношусь! Так ты приготовила для нее платье, вон как? -- Он поднял руку, чтобы ударить ее. -- Подожди, послушай, -- заговорила Лиза, превозмогая свой страх.-- Послушай сначала. Нагрек... и она. Поднятая рука остановилась на полдороге. -- Нагрек? -- Хорошо, что он умер в ту ночь. Тесс... видишь ли, Тесс, она... -- Ее глаза наполнились слезами. -- Я не хочу волновать тебя, но она... -- У нее будет ребенок?! -- Нет. Весь этот месяц с тех пор, как ты уехал в Кантон, я изнывала от тревоги. Боялась, что вдруг я ошиблась. Но ее месячные начались на прошлой неделе, так что этот страх позади. -- Но она не девственна? -- спросил он, оцепенев от ужаса. -- Она еще девственна. -- Слезы покатились по ее лицу. -- Тогда, раз она девственна, объясни мне, ради Создателя, чего ты, черт возьми, так переживаешь. Ну, Лиза, ну, полно, -- сказал он и потрепал ее по щеке. Лиза знала, что никогда не сможет сказать мужу правду. Но она благословляла Господа Бога за то, что он подсказал ей нужные слова и дал силы убедить девочку, что в ту ночь все происходило больше в ее воображении, чем на самом деле, и она по-прежнему чиста, как должна быть чиста любая девушка. -- Этот месяц был ужасным, -- проговорила она. -- Ужасным. Но это предупреждение нам, Тайлер. Я тревожусь за тебя, за то, что ты не видишь, как она выросла, и мне страшно. Ты словно нарочно закрываешь глаза на то, что делается у тебя перед самым носом. -- Он открыл рот, чтобы заговорить, но она торопливо продолжала: -- Пожалуйста, Тайлер. Я умоляю тебя. Только взгляни на нее, и, если ты согласишься, что она уже взрослая девушка, тогда мы возьмем ее с собой. Если ты решишь, что нет, она никуда не поедет. Я сразу сказала ей, что решать будешь ты. -- Где Тесс сейчас? -- В главной каюте. -- Ты оставайся здесь и жди меня. -- Да, милый. Глава 7 Когда ночь окончательно опустилась на Гонконг, Кулум подошел к краю палубы полуюта "Грозового Облака" и взмахнул рукой. Громыхнула пушка. После выстрела в гавани на мгновение установилась полная тишина. Он нервно взглянул в сторону Счастливой Долины. Его возбуждение нарастало. Он увидел вспыхнувший огонек, потом другой, и вскоре весь прибрежный участок номер восемь превратился в сплошное море танцующих огней. Слуги на берегу торопились зажечь остальные фонари. Сотни их засветились вокруг огромного круга из струганых досок, который образовывал площадку для танцев, и свет их был мягким и завлекающим. Столы и стулья были расставлены уютными группами, на каждом -- лампа и цветы, доставленные из Макао. Многочисленные лампы свисали также с веревок, натянутых меж тонкими бамбуковыми шестами рядом с большими столами на козлах, буквально ломившимися от всякой снеди. Другие фонари были красиво задрапированы и освещали бочонки португальских и французских вин, рома, бренди, виски; сака и пива. Сорок ящиков шампанского стояло во льду наготове. Всюду сновали слуги, аккуратно одетые в одинаковые черные штаны и широкие белые рубашки, их косички плясали на ходу. Ими надменно распоряжался Чен Шень, компрадор "Благородного Дома", неимоверно толстый человек в богатом платье и шапочке, сверкавшей драгоценными камнями. Пряж кой его ремня служила бесценная пластина чисто белого нефрита, ноги были обуты в черные шелковые тапочки на белой подошве. Он сидел как огромный паук в центре танцевального круга и играл длинными волосками, которые росли у него из маленькой бородавки на подбородке. В эту тихую, безветренную ночь рядом с ним находился его личный раб с веером. Когда все приготовления к его удовлетворению были закончены, он грузно поднялся и воздел руку. Слуги бросились по местам и замерли, неподвижные, как статуи, пока он производил последний заключительный осмотр. Еще одно мановение руки, и слуга заторопился из круга света во тьму пляжа с фитилем в руке. Блеснула яркая вспышка, и загремела канонада шутих, которая продолжалась несколько минут. Все на кораблях и на берегу бросились смотреть. За шутихами настал черед огненных шаров и цветных огней, шум и гром еще больше усилились. Потом в сгустившемся дыму опять затрещали шутихи. За ними завертелись огненные колеса, и сказочные вулканы стали извергать столбы разноцветных огненных брызг. Треск и громыхание длились еще несколько минут, потом раздался оглушительный грохот, словно целый флот дал залп изо всех пушек, и сотня ракет сорвалась в небо. Их дымные шлейфы взмыли ввысь и растаяли. На мгновение все стихло, потом небо взорвалось алыми, и зелеными, и белыми, и золотыми огненными перьями. Эти перья, величественно покачиваясь, опустились вниз и с шипением угасли в море. Слуга поджег последний фитиль и со всех ног бросился бежать. Красный и зеленый огонь зазмеились вверх по огромному бамбуковому каркасу, и он вскоре вспыхнул, начертав во тьме Льва и Дракона. Этот флаг ярко полыхал несколько минут и погас, взорвавшись целиком, так же неожиданно, как и возник. На некоторое время все поглотила черная тьма, прорезаемая лишь бурей восторженных криков, которые эхом катились по утесам, окружавшим долину. Когда глаза зрителей немного привыкли к темноте, вновь уютно засветились фонари танцевального круга, и весь Гонконг охватило радостное ожидание. Шевон плакала от боли в своей каюте. -- Довольно, -- взмолилась она. Ее горничная покрепче ухватилась за шнурки корсета и уперлась коленом пониже спины Шевон. -- Выдохни, -- приказала она и, когда девушка подчинилась, в последний раз поддернула шнурки и завязала их. Шевон судорожно вздохнула. -- Ну вот, моя милая, -- сказала горничная в капоре. -- Вот и готово. Горничная была маленькой аккуратной ирландкой с железной хваткой. Ее звали Катлина О'Рурк. Она была няней и горничной Шевон с самых пеленок и обожала ее. Каштановые волосы Катлины обрамляли приятное лицо со смеющимися глазами и ямочкой на подбородке. Ей было тридцать восемь. Шевон выпрямилась, держась за спинку кресла, и застонала: она едва могла дышать. -- Я не выдержу до конца бала и упаду в обморок. Катлина достала портновский метр и измерила талию Шевон. -- Семнадцать с половиной дюймов, клянусь благословенной Девой Марией! И когда будешь падать, голубушка, не забудь, что ты должна быть грациозна, как облачко, и позаботься, чтобы каждый это увидел. Шевон стояла в панталончиках с оборками, шелковые чулки облегали стройные ноги. Корсет с пластинами из китового уса охватывал бедра, яростно ужимал талию и поднимался выше, чтобы поддержать и приподнять грудь. -- Мне нужно присесть на минутку, -- чуть слышно проговорила девушка. Катлин разыскала флакон с нюхательной солью и помахала им под носом у Шевон. -- Ну вот, сердечко мое. Как только эти куколки увидят тебя, тебе сразу же расхочется падать в обморок. Клянусь благословенной Дево.й Марией, святой Анной и Иосифом, ты будешь первой красавицей на этом балу. В дверь резко постучали. -- Ты еще не готова, Шевон? -- спросил Тиллман. -- Нет, дядя. Я уже скоро. -- Поторопись, дорогая. Мы должны прибыть, туда раньше его превосходительства! -- Он отошел от двери. Катлина мягко хохотнула. -- Глупый человек, сердечко мое. Он не понимает, что это такое -- вступить в бальную залу. Квэнс отложил кисти в сторону: -- Готово! -- Превосходно, Аристотель, -- сказал Робб и поднял маленькую Карен на руки, чтобы она могла взглянуть на свой портрет. -- Не правда ли, Карен? -- Неужели я такая? -- разочарованно протянула Карен. -- Это ужасно. -- Это бессмертное творение, Карен, -- сказал шокированный Квэнс. Он взял девочку у Робба и крепко прижал ее к себе. -- Вот посмотри, какой восхитительный румянец играет у тебя на щечках, посмотри, как светятся твои прекрасные глаза. А это счастье, окружающее тебя подобно ореолу? Клянусь бородой Альказабедабра, портрет дивно хорош, как и ты сама. -- Ой, здолово. -- Она обняла Квэнса за шею, и он поставил ее на пол. Карен посмотрела на картину еще раз. -- А кто этот Альказа... ну, пло котолого вы говолили? -- Мой друг, -- серьезно ответил Квэнс. -- Бородатый друг, который присматривает за художниками и красивыми девочками и мальчиками. -- Ты получилась очень, очень хорошенькой, -- произнесла Сара натянутым голосом. -- Ну, а теперь бегом в постель, тебе уже давно пора спать. -- Еще лано, -- надула губки Карен. -- И ты обещала, что я могу не ложиться, пока папа не уедет. Квэнс улыбнулся, протер пальцы скипидаром и снял рабочий халат. -- Я заберу краски завтра, Робб. -- Конечно. -- Ну что же, нам, пожалуй, пора. -- Квэнс расправил на себе свой яркий, расшитый пурпуром жилет и надел сюртук из золотого шелка. -- Вы мне нлавитесь, мистел Квэнс, -- со взрослым видом сказала Карен. -- Вы очень класивый в этом наляде, хотя кал-тина все лавно ужасная. Он расхохотался, коротко обнял ее и надел цилиндр. -- Я подожду тебя в баркасе, Робб. -- Почему бы тебе не показать мистеру Квэнсу дорогу, Карен? -- предложил Робб. -- Ой, да, -- ответила она и, танцуя, подбежала к двери. Квэнс вышел из каюты, ступая важно, как павлин. -- Ты хорошо себя чувствуешь, Сара? -- заботливо спросил Робб. -- Нет, -- холодно ответила она. -- Но это не важно. Тебе лучше идти. А то опоздаешь. -- Я могу остаться, если это тебе поможет, -- сдерживая раздражение, проговорил Робб. -- Единственное, что мне поможет, это благополучные роды и корабль домой. -- Сара отбросила со лба выбившуюся прядь. -- Подальше от этого проклятого острова! -- О, только не говори глупостей! -- вспылил он, и его твердое намерение не ссориться сегодня с женой утонуло, как в болоте, в озлоблении, охватившем его. -- Причем тут Гонконг! -- С того самого дня, как он стал нашим, мы ничего, кроме бед, не видели, -- сказала она. -- Ты стал другим, Дирк стал другим, Кулум, я. Ради всего святого, да что же это такое творится? Только мы окончательно решили уехать -- вдруг выясняется, что мы банкроты. Мы все напуганы до смерти, дикие ссоры следуют одна за другой, а несчастная Рональда и вся семья Дирка умерли. Потом серебро спасает нас, но нет же. Дирк загоняет тебя в угол, а ты слишком слаб, чтобы выбраться оттуда, и поэтому даешь ему клятву остаться. Кулум теперь ненавидит Дирка, Дирк ненавидит Кулума, а ты глупо болтаешься посередине, не имея мужества взять то, что принадлежит нам по праву, и уехать домой, где мы могли бы в покое и радости жить на эти деньги. Раньше у меня никогда не было задержек с ребенком, а здесь я уже переходила свой срок. Никогда раньше я не чувствовала себя больной и несчастной, а теперь сама жизнь стала мне в тягость. Если тебе нужна точная дата, когда начались все наши беды, то это 26 января 1841 года! -- Все это идиотская чепуха, -- огрызнулся он, взбешенный тем, что она произнесла вслух те самые мысли, которые уже давно не давали ему покоя, осознав вдруг, что и он точно так же проклинал этот день долгими бессонными ночами. -- Глупейший предрассудок, -- добавил он, больше для того, чтобы убедить в этом себя самого. -- Чума случилась в прошлом году. Банк логшул в прошлом году. Мы просто получили известия об этом уже после того, как завладели Гонконгом. И я не дурак. Деньги нам нужны, много денег, и год в нашей жизни ничего не прибавит и не убавит. Я думаю в первую очередь о тебе, о детях и об их детях. Мне нужно остаться. Все решено. -- Ты уже заказал нам места домой? -- Нет. -- Тогда я буду рада, если ты сделаешь это немедленно. -- Я не изменю решения, если ты на это надеешься! -- Нет, Сара, -- холодно ответил Роб, -- я не надеюсь, что ты изменишь свое решение. Я просто жду, когда ты почувствуешь себя лучше. Кораблей, отправляющихся домой, у нас предостаточно. Как ты прекрасно знаешь. -- Через месяц я уже буду в состоянии уехать. -- Нет, не будешь, и такой поспешный отъезд слишком опасен. И для тебя, и для ребенка! -- Тогда, может быть, тебе стоит сопровождать нас в этом путешествии. -- Я не могу. -- Ну, конечно, не можешь. У тебя есть дела поважнее. -- Сара окончательно вышла из себя: -- Наверное, очередная языческая шлюха уже наготове и ждет. -- О, замолчи, ради Бога. Я тысячу раз говорил тебе... -- Дирк уже привез свою на остров. Чем же ты хуже. -- Разве привез? -- А разве нет? Они с ненавистью смотрели друг на друга. -- Тебе лучше идти, -- сказала она наконец и отвернулась. Дверь распахнулась, и в каюту, все так же танцуя, влетела Карен. Она прыгнула на руки к отцу, потом подбежала к Саре и обняла ее. -- Папочка готовит нам корабль, чтобы мы могли поехать домой, дорогая, -- сказала Сара, чувствуя, как малыш яростно толкается у нее в животе. Время родов наконец-то подошло вплотную, и ее вдруг охватил необъяснимый страх. -- В этом году мы будем праздновать Рождество дома. Будет снег, и рождественские гимны, и чудесные подарки. И Санта-Клаус. -- Ой, здолово, я так люблю Санту-Клауса. А что такое снег? -- Это когда все кругом белое -- и деревья, и дома, -- дождик, который превратился в лед. Это очень красиво, а в магазинах будет полным-полно игрушек и всяких замечательных вещей. -- Голос Сары дрогнул, Робб почувствовал ее боль, и она словно ножом полоснула его. -- Эго будет так здорово -- вновь оказаться в настоящем городе. А не... не в пустыне. -- Ну, я пойду, -- произнес Робб с тяжелым сердцем. Он легко коснулся щеки Сары поцелуем, а она едва уловимо отвернулась в сторону, опять разозлив его. Он прижал к себе Карен и вышел из каюты. Мэри Синклер несколькими движениями придала своей прическе законченный вид и приколола на место крошечную корону из диких цветов, которые прислал ей Глессинг. Ее платье с турнюром из черного, как крыло ворона, шантунгского шелка ниспадало поверх множества нижних юбок, шелестевших при каждом движении. Низкий вырез обнажал гладкие плечи и верх округлой груди. Она равнодушно изучала свое отражение. Лицо, смотревшее на нее из зеркала, казалось ей чужим. Глаза пьянили прелестью, немыслимой для всех, кто ее знал, в щеках -- ни кровинки. Карминные губы влажно блестели. Мэри знала, что никогда еще не выглядела так очаровательно. Она вздохнула и взяла календарь, понимая в душе, что бессмысленно пересчитывать дни заново. Результат всегда будет один и тот же, и открытие, как молния, поразившее ее сегодня утром, останется неизменным: ты беременна. О Боже, о Боже, о Боже. Глава 8 Кулум вежливо поклонился. -- Добрый вечер, -- механически произнес он, и очередной гость растворился в праздничной голпе. Вот уже почти целый час как он стоял рядом с отцом и дядей, официально приветствуя гостей бала, и никак не мог дождаться окончания церемонии. Он окинул взглядом танцевальный круг. Среди обнаженных плеч, роскошных платьев всех цветов, великолепных мундиров и постоянно подрагивающих вееров он нашел Мэри Синклер. На мгновение он почувствовал раздражение, увидев, что она беседует с Глессингом. С другой стороны, сказал он себе, ты не должен ревновать. Мэри безусловно самая прекрасная женщина из всех присутствующих на балу, и Джордж совершенно прав, выбрав себе место подле нее Я ни капли не сержусь на него. С двух сторон танцевального круга, прямо напротив друг друга, были сооружены два помоста: один -- для морского оркестра, другой -- для армейского. Услышав, что адмирал согласился предоставить для бала свой оркестр, генерал сделал то же самое. Сейчас играли солдаты, все в алых мундирах. Всем не терпелось начать танцы, но приходилось ждать, когда прибудет Лонгстафф. А он опаздывал, что являлось его привилегией. Кулум поклонился следующему гостю, потом следующему и с облегчением заметил, что их поток редеет. Он взглянул в сторону берега, туда, где полоска огней освещала гостям путь от их баркасов к дому, и увидел, как катер Лонгстаффа мягко ткнулся в песок. Лонгстафф, великий князь и адмирал сошли на берег. Хорошо, подумал Кулум. Теперь уже не долго. Вновь его взгляд заскользил по площадке для танцев и на этот раз остановился на Мануэлите де Варгаш. Девушка наблюдала за ним, прикрыв лицо веером. Она была очень красива -- белоснежная кожа, темные глаза, мантилья поверх черных волос. Кулум улыбнулся и чуть заметно поклонился ей. У глаз Мануэлиты появились морщинки, веер затрепетал, и она отвернулась. Кулум дал себе слово, что обязательно протанцует с ней хотя бы один танец. Он стряхнул пыль с лацканов, сознавая, что одет по последней английской моде, далеко опережая в этом большинство из собравшихся мужчин. Его сюртук был небесно-голубого цвета с темно-синими отворотами, узкий в талии и расширяющийся над бедрами. Бледно-голубые брюки в обтяжку были заправлены в черные короткие сапоги. Кудрявые волосы прикрывали уши и спускались на высокий накрахмаленный воротник. Портной Робба замечательно поработал, подумал он. И так дешево. Да на сто пятьдесят гиней в месяц я мог бы позволить себе несколько дюжин отличных костюмов и сапог. Жизнь прекрасна! Он поклонился еще одной группе гостей, они прошли мимо, оставив после себя тяжелый запах застарелого пота, смешавшийся с ароматом духов и помад. Странно, подумал он Теперь он чувствовал запах других людей, и от них действительно воняло. Его уже поражало, что он не замечал этого раньше. Он определенно чувствовал себя лучше, гораздо луч ше, с тех пор, как начал ежедневно принимать ванну и менять одежду. Тай-Пэн оказался прав. Он посмотрел на отца, который о чем-то беседовал с Морли Скиннером. Кулум сознавал, что за ним наблюдают и что выражение его лица враждебно. Никто из гостей не мог бы заметить, что отношения между отцом и сыном потеплели. Наоборот, их вражда стала глубже, превратившись в холодную вежливость. С той поры, как началась эта игра, Кулум обнаружил, что с каждым разом ему все легче и легче дается его роль в этом обмане. Отец перестал быть твоим кумиром, говорил он себе. Ты по-прежнему уважаешь его -- но он еретик, прелюбодей, и влияние его опасно. Поэтому ты не притворяешься, ты действительно холоден. Холоден и осторожен. -- Полно тебе, Кулум, дружище, -- встревоженно прошептал Робб. -- О чем вы, дядя? -- Да нет, ни о чем. Просто сегодняшняя ночь -- это праздничная ночь. -- Да, вы правы. Кулум прочел озабоченность на его лице, но не сказал ничего и отвернулся, чтобы приветствовать новых гостей, поглядывая на Мэри и, время от времени, на Мануэлиту. Он уже решил не говорить Роббу о том, что произошло между ним и Тай-Пэном на вершине утеса. -- Вы еще не знакомы с моим племянником Кулумом, -- услышал он позади себя голос Робба. -- Кулум, познакомься с мисс Тесс Брок. Кулум повернулся. Сердце его остановилось, и в тот же миг он влюбился без памяти. Тесс присела в реверансе. Юбка ее платья из белой парчи вздымалась поверх пышного каскада нижних юбок, выбивавшихся из-под края подобно морской пене. Под низким лифом, приоткрывавшим высокую грудь, талия казалась невероятно узкой. Волосы мягкими кольцами ложились на обнаженные плечи. Кулум увидел голубые глаза и чувственные губы. И она смотрела ему прямо в лицо, пока он разглядывал ее. -- Для меня большая честь познакомиться с вами, -- услышал он свой голос, показавшийся ему чужим и ненастоящим. -- Может, вы удостоите меня первого танца. -- Благодарю вас, мистер Струан, -- услышал он ее ответ, прозвеневший, как колокольчик, и она отошла. Лиза, затаив дыхание, наблюдала эту сцену. Она видела выражение лица Кулума и ответную реакцию Тесс. О Господи, пусть это случится, сделай так, чтобы это случилось, думала она, следуя за Броком через зал. -- Я и не узнал малышку Тесс, а ты? -- говорил тем временем Струан Роббу. Он тоже заметил взгляды, которыми обменялись его сын и дочь Брока, и в голове его сразу закрутились мысли о преимуществах и опасностях, заключавшихся в союзе Кулума и Тесс. Господи Иисусе! -- Я тоже. Ты только посмотри на Брока. Его прямо-таки распирает от гордости. -- Что верно, то верно. -- А Мэри-то, Мэри. Никогда бы не подумал, что и она может быть такой... такой потрясающей. -- Да. -- Струан на мгновение задержал взгляд на Мэри. Черное платье выгодно подчеркивало светящуюся матовую бледность ее кожи. Потом он пристально рассмотрел Ману-элиту. Потом его взгляд вернулся к Тесс. Она улыбалась Кулуму, который так же открыто улыбался ей. Боже милостивый, подумал он, Кулум Струан и Тесс Брок. -- Черт бы побрал Шекспира, -- невольно вырвалось у него. -- А, Дирк? -- Нет, ничего. Я бы сказал, что Мэри действительно с полным правом может претендовать на приз. -- Она не в том классе, клянусь Богом, -- заметил проходивший мимо Квэнс и подмигнул ему. -- Ее никак не сравнишь, скажем, с Мануэлитой де Варгаш. -- Или с Шевон, готов поспорить, -- продолжал Струан, -- когда она снизойдет до того, чтобы удостоить нас своим присутствием. -- А, обворожительная мисс Тиллман. Я слышал, она собирается появиться в одних только панталончиках и прозрачной газовой накидке. И больше ничего! О, великие сфероиды Юпитера, какое это будет зрелище, а? -- Аристотель, я ищу тебя, -- сказал Джефф Купер, подходя к ним. -- Могу я поговорить с тобой? Речь пойдет о заказе на картину. -- Да благословит Боже мою светлую душу! Нет, я решительно не понимаю, что это на вас всех нашло, -- подозрительно прищурившись, сказал он. Весь день прямо-таки отбоя пег от заказчиков. -- Мы вдруг оценили непревзойденное совершенство твоих работ, -- быстро ответил Купер. -- Ну что ж, самое время, клянусь Богом, ибо то, что ты сказал, бессмертная истина. Мои расценки возросли. Пятьдесят гиней. -- Давай обсудим это за бокалом шампанского, а? -- Купер украдкой подмигнул Струану поверх головы Квэнса и, взяв старичка под руку, увел его с собой. Струан усмехнулся. Он заранее позаботился о том, чтобы Квэнса постоянно кто-то занимал и не давал ему трепать языком -- до объявления результатов конкурса. И ему удалось надежно привязать Морин Квэнс к ее временному жилищу на борту его плавучего склада, убрав с него все баркасы. В этот момент Лонгстафф, великий князь и адмирал появился в полосе света. Барабаны забили дробь, все встали, и оба оркестра сыграли "Боже, храни королеву". Потом они, слегка запинаясь, исполнили российский гимн и под конец -- "Правь, Британия". Все дружно зааплодировали. -- Я ценю такое внимание с вашей стороны, мистер Струан, -- сказал Сергеев. -- Благодарю вас, ваше высочество. Мы хотим, чтобы вы чувствовали себя как дома. -- Струан знал, что сейчас все глаза устремлены на них и отметил про себя, что действительно удачно выбрал костюм для бала. В противоположность всем гостям он был одет в черное, лишь волосы сзади у воротника были перехвачены узкой зеленой лентой. -- Может быть, вы согласитесь вести первый танец? -- Почту за честь. Но боюсь, я не представлен ни одной из дам. -- Сергеев прибыл на бал в великолепном казачьем мундире, рубашка была элегантно присборена на одном плече, с унизанного драгоценными камнями пояса свисала парадная шпага. Двое слуг в ливреях незаметно держались поблизости. -- Ну, это легко поправимо, -- улыбнулся Струан. -- Не хотите ли выбрать. Я буду рад официально представить вас. -- Это было бы очень невежливо с моей стороны. Может быть, вы сами решите, кто согласится удостоить меня этой чести. -- Чтобы остальные потом выцарапали мне глаза? Что же, очень хорошо. Он повернулся и зашагал через танцевальный круг. Самой подходящей кандидатурой была бы Мануэлита. Это принесло бы огромную честь и доставило удовольствие португальской общине, из которой и "Благородный Дом", и все другие торговцы набирали своих клерков, бухгалтеров, кладовщиков -- всех тех, без кого не может существовать ни одна компания. Мэри Синклер была бы почти столь же хорошим выбором, ибо она выглядела сегодня как-то необычайно интригующе и была самой прекрасной женщиной в зале. Но с этим выбором он ничего не выигрывал, если не считать поддержки Глессинга. Струан заметил, что Глессинг не отходит от Мэри ни на шаг. С тех пор, как он стал начальником гавани, его значение сильно возросло. И он мог бы оказаться весьма ценным союзником. Струан увидел, как широко раскрылись глаза Мануэлиты и как Мэри Синклер затаила дыхание, когда он направился в их сторону. Но он остановился перед Броком. -- С твоего позволения, Тайлер, может быть Тесс согласится вести первый танец в паре с великим князем? -- Струан с удовольствием услышал за спиной шорох изумления. Брок кивнул, весь вспыхнув от оказанной ему чести. Лиза была в экстазе. Тесс зарделась и едва не лишилась чувств. А Кулум проклинал и ненавидел отца и одновременно благословлял его за то, что он так выделил Тесс перед всеми. Торговцы же, все без исключения, спросили себя, уж не собрался ли Тай-Пэн помириться с Броком. И если так, то зачем? -- Я не верю своим глазам, -- сказал Глессинг. -- Да, -- озабоченно кивнул Купер: мир между Броком и Струаном не сулил ему ничего хорошего. -- Это просто не укладывается в голове. -- Это очень хорошо укладывается в голове, -- возразила Мэри. -- Она моложе всех нас, ей и следует предоставить эту честь. -- Все не так просто, мисс Синклер, -- сказал Глессинг. -- Тай-Пэн никогда и ничего не делает без причины. Возможно, он надеется, что она упадет и сломает ногу или еще что-нибудь в этом роде. Он ненавидит Брока. -- Мне кажется, с вашей стороны очень жестоко так думать, капитан Глессинг, -- резко заметила Мэри. -- Да, вы правы, и я прошу извинить меня; я сказал вслух то, о чем сейчас думает каждый. -- Глессинг посетовал на свою глупость: он должен был предвидеть, что такое возвышенное, чистое создание, конечно же, бросится защищать этого дьявола. -- Меня раздражает только то, что вы здесь самая красивая леди, и, вне всякого сомнения, эта честь принадлежит вам. -- Вы очень любезны. Но вы не должны думать, что Тай-Пэн способен делать что-то злонамеренно. Это не так. -- Вы правы, а я ошибался, -- покорно опустил голову Глессинг. -- Может быть, я могу рассчитывать на первый танец -- и вы позволите сопровождать вас к ужину. Тогда я буду знать, что прощен. Прошло уже больше года с того дня, когда Мэри впервые задумалась о Джордже Глессинге как о возможном муже. Он ей нравился, но любви к нему она не испытывала. И вот теперь все кончено, думала она. -- Благодарю вас, -- произнесла она вслух. -- Если вы пообещаете впредь быть более... более мягким. -- Идет, -- кивнул Глессинг со счастливой улыбкой. Струан вел Тесс через танцевальный круг. -- Ты умеешь вальсировать, девочка? Она кивнула и постаралась не смотреть на сына Тай-Пэна. -- Позвольте представить вам мисс Тесс Брок, ваше высочество. Великий князь Алексей Сергеев. Тесс стояла парализованная, колени ее дрожали. Но мысль о Кулуме. о том, как он смотрел на нее, подстегнула ее уверенность в себе и вернула ей самообладание. -- Я польщена, ваше высочество, -- сказала она, приседая в реверансе. Великий князь поклонился и галантно поцеловал ей руку. -- Это я чувствую себя польщенным, мисс Брок. -- Приятно ли прошло ваше путешествие? -- спросила она, обмахиваясь веером. -- Да, благодарю вас. -- Он посмотрел на Струана: -- Скажите, все юные леди Англии так прекрасны? Едва он договорил, как в зал вплыла Шевон, держа под руку Тиллмана. Платье из зеленого газа окутывало ее подобно облаку, его колоколообразная юбка была огромна. Верхнее платье имело длину всего до колена, чтобы подчеркнуть пирамиду из дюжины пышных нижних юбок изумрудного цвета. Руки были в длинных зеленых перчатках, в рыжих волосах -- перья райской птицы. И совершенно невероятная деталь: лиф ее платья не поддерживался рукавами. -- Простите нас за опоздание, ваше превосходительство, мистер Струан, -- извинилась она, приседая в поклоне среди общего молчания. -- Перед самым уходом я потеряла пряжку с туфли. Лонгстафф оторвал взгляд от глубокого декольте и спросил себя, вместе со всеми остальными, как, черт возьми, держится на ней это платье и не свалится ли оно в один прекрасный момент. -- Вы всегда появляетесь вовремя, Шевон. -- Он повернулся к Сергееву: -- Позвольте представить вам мисс Шевон Тиллман из Америки. О, и мистера Тиллмана. Его высочество великий князь Алексей Сергеев. Тесс, которая в этот момент стояла рядом, всеми забытая, смотрела, как Шевон приседает перед князем, и ненавидела ее всем своим существом за то, что та украла у нее миг .славы. Впервые она почувствовала ревность к другой женщине. И впервые она подумала о себе как о женщине, а не как о девушке. -- Какое восхитительное платье, мисс Тиллман, -- пропела она. -- Вы сами его сшили? Глаза Шевон зло блеснули, но она ответила с не меньшей любезностью: -- О нет, дорогая, боюсь, у меня нет вашего таланта. -- Грязная ты потаскушка, недомерок, договорила она про себя. -- Не окажете ли вы мне честь, подарив мне свой первый танец, Шевон? -- спросил Лонгстафф. -- С удовольствием, ваше превосходительство. -- Зависть и ревность, которые она вызывала, кружили ей голову, упоительно будоражили кровь. -- Здесь все так красиво, Тай-Пэн. -- Она улыбнулась Струану. -- Э... благодарю вас, -- ответил Струан. Он повернулся и сделал знак дирижеру флотского оркестра. Тот взмахнул палочкой, и по залу поплыли первые волнующие такты венского вальса. Хотя вальсы все еще заставляли хмуриться благовоспитанную публику, они уже прочно заняли главенствующее место среди других танцев. Великий князь повел Тесс по центру круга, и Шевон от души помолилась, чтобы Тесс оступилась и упала или, еще лучше, танцевала, как корова. Но Тесс заскользила по залу, словно лепесток, подхваченный легким ветром. Лонгстафф вывел Шевон на круг. Грациозно закружившись в танце, она заметила, как Струан направился к темноглазой португальской красавице, которую она никогда раньше не видела, и это привело ее в ярость. Но когда она опять на мгновение оказалась к нему лицом, она увидела, что Струан пригласил Лизу Брок, и подумала про себя: "О, Тай-Пэн, ты умный человек. Я люблю тебя за это". Затем на глаза ей попались Тесс и великий князь, уверенно занимавшие центр круга, и она направила туда Лонгстаффа, превосходного танцора, который, однако, так и не понял, что его куда-то направляют. Кулум стоял в стороне и наблюдал за танцующими. Он взял бокал шампанского, залпом осушил его, даже не почувствовав вкуса, и в следующий миг застыл в поклоне перед Тесс, приглашая ее на второй танец. Он не заметил, как нахмурился Брок и как Лиза торопливо отвлекла мужа разговором. Или как в глазах Хорта вдруг вспыхнуло любопытство. Вальсы сменялись польками, польки -- рилами и галопами. В конце каждого танца Шевон окружала толпа поклонников; такая же толпа -- но более осторожная -- окружала Мануэлиту. Кулум протанцевал с Тесс в третий раз, а четыре танца за вечер были тем пределом, который дозволялся приличиями. Когда был объявлен последний танец перед ужином, Струан плечом проложил себе дорогу сквозь толпу, окружавшую Шевон. -- Джентльмены, -- объявил он со спокойной непререкаемостью, -- сожалею, но этот танец -- привилегия хозяина. Мужчины застонали в ответ и дали ему забрать ее. Он не стал ждать, когда заиграет музыка, а сразу повел ее на круг. Джефф Купер проводил их ревнивым взглядом. Это был его танец. -- Они хорошо смотрятся вместе, -- заметил он Тиллману. -- Да. Почему ты не настаиваешь на женитьбе? Ты знаешь мое мнение. И мнение моего брата. -- Время еще есть. -- Теперь, когда Струан овдовел, уже нет. Глаза Купера превратились в узкие щелки: -- Ты бы одобрил такой союз? -- Разумеется, нет. Но для меня вполне очевидно, что Шевон увлечена этим человеком. -- Помолчав немного, Тиллман раздраженно добавил: -- Пора ей угомониться. С того дня, как она прибыла сюда, я не знал ни минуты покоя, и мне надоело исполнять при ней роль сторожевого пса. Я знаю о твоих намерениях, поэтому официально попроси ее руки, и давай покончим с этим. -- Не раньше, чем я буду уверен, что она готова меня принять -- с радостью принять -- по собственной воле и без понукания. Она не вещь, которую можно покупать и продавать. -- Согласен. Но при этом она остается женщиной, младшим членом семьи, и она поступит так, как сочтут нужным ее отец и я. Должен признаться, я не одобряю твоего отношения ко всему этому, Джефф. Ты напрашиваешься на неприятности. Купер промолчал. Он смотрел на Шевон, и весь низ живота у него сводило от боли. -- Из них получилась идеальная пара, -- сказала Мэри, мучительно желая оказаться на месте Шевон. И в этот момент она вдруг почувствовала себя нечистой: из-за своей тайной жизни, из-за ребенка и из-за Глессинга. Сегодня он весь вечер был таким внимательным, нежным и мужественным, и очень англичанином, очень чистым. Она едва не разрыдалась от боли, которую ей причиняла ее безнадежная любовь к Тай-Пэну. -- Действительно, -- согласился Глессинг. -- Но если только на свете существует справедливость, приз достанется вам, мисс Синклер. Она сумела улыбнуться и вновь постаралась разобраться, кто же отец ее ребенка -- не то чтобы это имело какое-то значение, потому что в любом случае его отец был китайцем. Родить китайского ублюдка! Я раньше умру, твердо сказала она себе. Еще два или три месяца, а потом это станет заметно. Но я не доживу до этого дня, чтобы не видеть ужаса и упрека на их лицах. Ее глаза наполнились слезами. -- Ну же, Мэри, полно, -- сказал Глессинг, мягко касаясь ее руки. -- Вы не должны плакать потому, что я сделал вам комплимент. Вы в самом деле самое прекрасное создание в этом зале -- прекраснейшее из всех, кого я знал. Это чистая правда. Она рукой смахнула слезы, прикрывшись веером. И в ее затуманенном ужасом сознании возник образ Мэй-мэй. Может быть, Мэй-мэй сумеет ей помочь? Наверное, у китайцев есть лекарства, с помощью которых можно избавиться от ребенка. Но это же убийство. Убийство! Нет, это мое тело, и никакого Бога нет, и если я рожу, меня ждет проклятие. -- Извините, Джордж, дорогой, -- сказала она, несколько успокоившись теперь, когда приняла решение. -- Я на мгновение почувствовала, что у меня кружится голова. -- Вы уверены, что сейчас вам уже лучше? -- О да, вполне. Глессинга переполняли любовь и желание защитить и утешить ее. Бедная хрупкая девочка, думал он. Ей нужен человек, который будет заботиться о ней, и этот человек -- я. Только я. Струан становился в пустом центре танцевального круга. -- Я все спрашивала себя, когда же я удостоюсь этой чести. Тай-Пэн. -- В глазах Шевон светилось лукавство. -- Этот танец посвящается вам, Шевон, -- любезно сказал он. В тот же миг прозвучал первый такт самой зажигательной музыки на свете. Канкан. Необузданный, веселый, буйный танец с высоким выбрасыванием ног, который появился в тридцатые годы в Париже и тут же стал излюбленным танцем парижан, а потом штурмом взял остальные столицы Европы, но оставался под запретом в высшем свете как слишком несдержанный. -- Тай-Пэн!-- ошеломленно воскликнула она. -- Я подкупил дирижера, -- прошептал он ей на ухо. Она колебалась, но, чувствуя на себе шокированные взгляды гостей, небрежно взяла Струана за руки, подстегиваемая пульсирующей музыкой. -- Я надеюсь, у вас ничего не свалится? -- сказал Струан. -- Если свалится, вы меня защитите, я надеюсь? И в следующий момент они заскакали по кругу. Шевон отпустила руки Струана, подхватила юбки и выбросила вверх ногу, показав кружевные панталончики. Раздался ликующий крик, и мужчины бросились разбирать партнерш. Теперь уже танцевали и вскидывали ноги все до единого, захваченные заразительным, безудержным ритмом. Музыка в одночасье подчинила себе и развратила всех. Всех без исключения. Когда она окончилась, раздались бешеные аплодисменты и непрекращающиеся крики "бис!", и оркестр заиграл снова. Мэри забыла о ребенке, а Глессинг решил, что сегодня же вечером он попросит -- нет, черт побери, потребует, -- чтобы Горацио благословил их брак. Танцующие продолжали кружиться, высоко задирать ноги, подбадривать друг друга, восторженно вскрикивать -- и потом все разом кончилось. Молодежь окружила Струана и Шевон, наперебой благодаря его и поздравляя ее. Она с видом собственницы держала его под руку и обмахивалась веером, бесконечно довольная собой. Он вытер вспотевший лоб, радуясь, что обе его карты оказались выигрышными: Тесс и канкан. Все вернулись к своим местам за столами, и официанты начали разносить подносы с едой. Копченый лосось, копченые окорока, рыба, устрицы, съедобные моллюски и колбасы. Свежие фрукты, которые Чен Шень выкрал с лорки, совершившей опасное путешествие из Манилы. Говяжьи бока, приобретенные у королевского флота и зажаренные на открытом огне. Молочные поросята. Маринованные свиные ножки в сладком желе. -- Клянусь жизнью, -- заметил Сергеев, -- давно уже не видел я такого изобилия за столом и не проводил время гак чудесно, мистер Струан. -- Ла-ла, ваше высочество, -- сказала Шевон. приподняв одну бровь, -- а по-моему, "Благородный Дом" сегодня как раз решительно ничем не смог нас удивить. Струан рассмеялся вместе с остальными и сел во главе сгола. Сергеев опустился на стул по правую руку от него, Лонгстафф -- по левую, рядом с великим князем расположилась Шевон. Мэри Синклер села подле Лонгстаффа, следом за ней -- Глессинг, внимательный и заботливый. За тем же столом сидели Горацио, Аристотель, Мануэлита и адмирал. Потом Брок с Лизой и Джефф Купер. Робб и Кулум были хозяевами за своими собственными столами. Струан посмотрел на Аристотеля, удивляясь про себя, как это старику удалось уговорить Варгаша позволить Мануэлите быть дамой Аристотеля за обеденным столом. Господи всемогущий, подумал он, неужели эго Мануэлита позирует ему для той картины? -- Канкан, -- говорил между тем Лонгстафф, -- нет, чес-с-слово. Это был дьявольски рискованный трюк, Тай-Пэн. -- Отнюдь, ваше превосходительство, ведь здесь собрались вполне современные люди. Мне кажется, все получили массу удовольствия. -- Но если бы мисс Тиллман - не взяла на себя инициативу, -- вставил Сергеев, -- сомневаюсь, что кто-то из нас нашел бы в себе достаточно мужества. -- Что еще оставалось делать бедной девушке, ваше высочество? -- ответила Шевон. -- Честь была поставлена на карту. -- Она повернулась к Струану: -- С вашей стороны это было очень нехорошо, Тай-Пэн. -- Верно, -- кивнул он. -- Прошу вас извинить меня на минуту, я должен проследить, чтобы о гостях позаботились должным образом. Он обошел столы, приветливо кивая всем. Когда он приблизился к столу Кулума, наступило молчание, и Кулум поднял глаза. -- Хэллоу, -- произнес он. -- Все в порядке, Кулум? -- Да, благодарю вас. -- Кулум был безукоризненно вежлив, но голос его звучал холодно. Горт, сидевший напротив Тесс за его столом, спрятал довольную усмешку. Струан кивнул и отошел. Когда ужин закончился, дамы удалились в большую палатку, поставленную специально для них. Мужчины собрались группами у столов. Они курили, потягивали портвейн, отдыхали, довольные тем, что ненадолго остались одни. Разговор в основном шел о поднявшихся ценах на пряности, и Робб и Струан между делом заключили несколько выгодных сделок на их поставку, а также на предоставление другим торговцам скупленного ими грузового пространства на торговых судах. По поводу предстоящего конкурса все сходились во мнении, что победительницей будет Шевон, но Аристотеля это, как будто, ни в чем не убеждало. -- Если вы не отдадите ей приз, -- говорил Робб, -- она убьет вас. -- Ах, Робб, дорогая ты моя простота! -- возражал Аристотель. -- Вы все не можете оторвать взгляд от ее грудок -- они и в самом деле дивно хороши, -- но конкурс-то объявлен на лучшее платье, а не на полное отсутствие такового! -- Но ее платье восхитительно. Самое лучшее здесь, даже думать нечего. -- Ах, бедняга ты бедняга, ты не обладаешь глазом художника -- и чувством ответственности, которую налагает на человека бессмертный выбор. Так что шансы Шевон стали расцениваться несколько ниже. Многие отдавали предпочтение Мэри. Мануэлита также имела своих сторонников. -- А кого выбрал бы ты, Кулум? -- спросил Горацио. -- Мэри Синклер, разумеется, -- ответил Кулум, как того требовала вежливость, хотя, насколько это касалось его, в мире теперь существовала лишь одна леди, достойная этой чести. -- Это очень любезно с твоей стороны, -- сказал Горацио. В этот момент его окликнул Маусс, и он отвернулся со словами: -- Прошу прощения. Кулум присел за одним из етолов, радуясь возможности побыть наедине со своими мыслями. Тесс Брок. Какое очаровательное имя! Как она была прекрасна! Какая совершенная леди! Он увидел приближающегося к нему Горта. -- Пару слов с глазу на глаз, Струан? -- произнес Горт. -- Конечно. Присаживайтесь, пожалуйста. -- Кулум старался скрыть охватившее его беспокойство. -- Благодарствуйте. -- Горт сел, положив свои огромные руки на стол. -- Лучше уж я сразу выложу все, как есть. Я по-другому и не умею. Дело касается твоего отца и моего. Они враги, тут ничего не попишешь. И ничего мы с этим поделать не сможем, ни ты, ни я. Но, только потому что они враги, нам-то вовсе не обязательно так же относиться друг к другу. По крайности, такая у меня мысль. Китай большой, хватит его и на твою, и на мою долю. По крайности, такая у меня мысль. Мне до смерти надоело смотреть на те глупости, которые они вытворяют. Возьми, к примеру, этот холм -- да они оба были готовы всем на свете рискнуть, все поставить на один удар молотка из-за этого своего лица. Если мы не поостережемся, нас обоих втянут в эту вражду, и тебя, и меня, хотя нам-то друг друга ненавидеть и не за что. Что скажешь? Давай решать сами за себя. Что мой Па думает или что твой Па думает -- ну, это их личное дело. Давай мы с тобой начнем все по-честному. В открытую. Кто знает, может, когда-нибудь мы станем друзьями? Но, я думаю, не по-христиански это -- нам вот так друг друга ненавидеть, из-за наших только отцов. Что скажешь? -- Я с тобой согласен, -- ответил Кулум, сбитый с толку этим неожиданным предложением дружбы. -- Я не говорю, что мой отец не прав, а твой прав. Я только говорю, что мы как мужчины должны постараться жить своей жизнью, а уж там, как получится. -- Грубое, словно вытесанное из камня лицо Горт а сложилось в улыбке: -- Я, видать, тебя здорово огорошил, парень. -- Прошу прощения. Просто я... ну... да, я бы хотел, чтобы мы были друзьями. Я просто не ожидал, что... ну, что ты смотришь на это по-иному, чем наши родители. -- Вот видишь? Я как раз об этом и речь веду, клянусь Богом. Мы за всю жизнь друг другу и четырех слов не сказали, а ты уже думал, что я ненавижу тебя со всеми потрохами, да и только. -- Да. -- Нелегко это -- ну, то, что мы затеем. Не забывай, у нас с тобой жизнь была разная. Моей школой стал корабль. В десять лет я уже ушел в свое первое плавание. Так что придется тебе попривыкнуть к моим манерам, да и к речи. Но даже и так, я знаю про Китайскую торговлю больше многих, и я лучший моряк в этих водах. Не считая моего Па -- да еще этого дьяволова отродья Орлова. -- Орлов так хорош? -- Да. Этот мерзавец, наверное, зачат от акулы, а выродила его русалка. -- Горт взял щепоть просыпанной на стол соли и суеверно бросил ее через плечо. -- У меня от этого сукина сына мурашки по коже бегают. -- У меня тоже, -- кивнул Струан. Горт помолчал немного, потом сказал: -- Нашим отцам никак не понравится, что мы стали друзьями. -- Да. Я знаю. -- Скажу тебе прямо, Струан. Это Тесс мне сказала, что сегодня подходящий вечер, чтобы поговорить с тобой по душам. Так что поначалу это была и не моя идея -- поговорить с тобой сегодня в открытую-то. Но я прямо рад, что теперь выговорился. Что скажешь? Давай попробуем, а? Вот моя рука. Кулум с радостью пожал протянутую руку. Глессинг раздраженно потягивал бренди, стоя в нетерпеливом ожидании по другую сторону танцевального круга. Он уже готов был прервать беседу Горацио с Кулумом, когда Маусс подозвал Синклера к себе. И что это ты, черт возьми, так разнервничался, спрашивал он себя. Да нет, я не нервничаю. Просто мне не терпится высказать то, что у меня на сердце. Клянусь Юпитером, Мэри сегодня выглядит потрясающе. Совершенно потрясающе! -- Извините, капитан Глессинг, -- отрывисто произнес у его плеча Тернбулл, сероглазый, всегда безукоризненно одетый человек, главный магистрат Гонконга, который с крайней серьезностью относился к своему назначению. -- Прекрасный вечер, ну? -- Да. -- По-моему, сейчас самое время, если вы не против. Его превосходительство свободен. Нам стоит попробовать перехватить его, пока есть такая возможность. -- Хорошо. -- Глессинг автоматически поправил пояс с саблей и последовал за Тернбуллом меж столов в сторону капитан-суперинтенданта торговли, стоявшего неподалеку. -- Вы не уделите нам минуту времени, ваше превосходительство? -- обратился к нему Тернбулл. -- О, разумеется. -- Извините, что речь на праздничном вечере пойдет о делах, но все это весьма важно. Один из наших патрульных фрегатов захватил шайку грязных пиратов. -- Отлично. Дело, как будто, яснее ясного? -- Да, ваше превосходительство. Негодяи были захвачены у южного берега, недалеко от Абердина. Они грабили джонку, перебив ее команду. -- Проклятые свиньи, -- возмутился Лонгстафф. -- Суд уже состоялся? -- В этом-то и заключается проблема, -- доложил Тернбулл. -- Капитан Глессинг считает, что это должен быть военно-морской трибунал -- я полагаю это гражданским делом. Но мои полномочия распространяются лишь на мелкие правонарушения и уж никак не на уголовные преступления какого бы то ни было рода. Это дело должно слушаться в присутствии присяжных и обязательно настоящим судьей; оно по всем оценкам достойно сессии. -- Верно. Но мы не можем иметь своего судью, пока официально не станем колонией. А это, как вы понимаете, займет еще не один месяц. С другой стороны, мы не можем держать преступников в тюрьме без скорого и справедливого суда -- это незаконно. -- Лонгстафф ненадолго задумался. -- Я бы сказал, что дело это гражданское. Если присяжные вынесут обвинительный приговор, пришлите мне бумаги на утвержде ние. Вам лучше сразу начать возводить рядом с тюрьмой виселицу. -- Я не могу сделать этого, ваше превосходительство. Это было бы серьезным нарушением законности. Закон в данном случае предельно ясен -- только настоящий судья полномочен выносить приговор по такому важному делу. -- Однако мы не можем бесконечно долго держать под замком людей, обвинив их в преступлении и лишив открытого и справедливого суда. Что вы предлагаете? -- Я не знаю, что делать, сэр. -- Чертовски досадно все это! -- сказал Лонгстафф. -- Вы правы, конечно. -- Возможно, нам следует передать их китайским властям, пусть они с ними разбираются, -- предложил Глессинг, стремясь поскорее решить этот вопрос, чтобы поговорить наконец с Горацио. -- Я не одобряю этого шага, -- резко возразил Тернбулл. -- Преступление было совершено в британских водах. -- Вполне с вами согласен, -- кивнул Лонгстафф. -- Пока что держите всех таких обвиняемых под стражей, а я отправлю срочную депешу в министерство иностранных дел и запрошу их указаний. -- Слушаюсь, ваше превосходительство. -- Тернбулл замолчал на секунду. -- Далее, я бы хотел получить средства на расширение тюрьмы. У меня десятки случаев ограблений с нанесением телесных повреждений и одна вооруженная кража со взломом. -- Очень хорошо, -- апатично сказал Лонгстафф. -- Давайте обсудим это завтра. -- Возможно, мне тоже следует попросить ваше превосходительство об аудиенции на завтра, -- сказал Глессинг. -- Мне необходимы какие-то деньги, чтобы нанять лоцманов, и нам нужно определить сумму портовых и причальных сборов. Кроме того, мне требуются полномочия на то, чтобы реквизировать несколько быстрых охотников за пиратами. Ходят упорные слухи, что флот этого дьявола Ву Фан Чоя стоит где-то недалеко на севере. Мне также понадобится ваше разрешение расширить мою юрисдикцию на все воды Гонконга. Существует настоятельная необходимость ввести единообразные таможенные свидетельства для порта и решить все вопросы, связанные с взиманием таможенных пошлин. -- Очень хорошо, капитан, -- кивнул Лонгстафф. -- В полдень. -- И затем Тернбуллу: -- Девять часов? -- Благодарю вас, ваше превосходительство. К досаде Глессинга, Лонгстафф повернулся и направился к Горацио. Господи милостивый, подумал он, я так и не доберусь до него сегодня. Струан смотрел на корабли, стоящие на якоре, и время от времени поглядывал на небо. Погода хорошая, сказал он себе. -- Прекрасная гавань, мистер Струан, -- дружелюбно заметил Сергеев, подходя к нему. -- Да. Хорошо, что после стольких лет мы наконец имеем собственную гавань и свои воды. -- Струан с появлением князя насторожился, но внешне его манеры оставались такими же спокойными. -- Гонконг станет подлинной жемчужиной в королевской короне. Со временем. -- Не хотите ли немного прогуляться? Великий князь направился вниз к воде, Струан поравнялся с ним и зашагал рядом. -- Насколько я понимаю, островом вы владеете чуть больше двух месяцев. -- Князь махнул рукой в сторону многочисленных построек, заложенных в Счастливой Долине. -- И, однако, у вас тут уже почти целый город. Ваша энергия и трудолюбие превосходят всякое воображение. -- Что ж, ваше высочество, если вы решаете, что что-то должно быть сделано, без толку сидеть и ждать, теряя время, не так ли? -- Вы правы. Мне только кажется странным, что вы удовлетворились лишь этой пустынной скалой, когда Китай так беспомощен. Война должна была бы принести вам много куда более значительных призов. -- Мы не гонимся за призами в войне с Китаем. Нам достаточно просто небольшой базы, где мы сможем килевать и переоснащать свои корабли. К тому же я едва ли назвал бы беспомощной нацию, насчитывающую триста миллионов человек. -- Значит, коль скоро война еще не завершена, вы, я полагаю, ожидаете прибытия крупных подкреплений. Вам понадобятся здесь армии, а не несколько тысяч солдат. И целые флоты, а не тридцать или около того кораблей. -- Его превосходительство осведомлен на этот счет лучше меня. Но со своей стороны могу сказать, что любая держава, которая решит померягься силами с Китаем, должна настроиться на долгую и упорную борьбу. Если у нее нет необходимых планов и необходимых людей. -- Струан показал рукой через гавань на материк: -- Эта земля не имеет конца. -- Россия тоже не имеет конца, -- сказал Сергеев. -- Но только иносказательно. На самом деле даже России положены пределы. Северным Ледовитым океаном и Гималаями. Балтийским морем и Тихим океаном. -- Вы заняли северные земли? -- Струан был ошеломлен, но постарался не выдать голосом охватившей его тревоги. Где это, ради Создателя? К северу от Маньчжурии? Маньчжурии? Или Китая, моего Китая? -- Мать-Россия простирается от моря до моря. Под Богом, Тай-Пэн, -- без всякой выспренности произнес Сергеев. -- Нужно своими глазами увидеть землю моей родины, чтобы понять мои слова. Она черна, плодородна и наполнена жизнью. И все же мы превратили в пустыню полторы тысячи миль этой земли, чтобы сдержать Бонапарта и его Grande Armee [Великая Армия (фр.).]. Ваша стихия -- море. Моя -- земля. Море я оставляю вам, Тай-Пэн. -- Взор Сергеева затуманился. -- Сегодня днем мы наблюдали великий поединок. И заклад был любопытный. Крайне любопытный. Струан улыбнулся, глубокие линии, прорезавшие его щеки, стали еще глубже. -- Жаль, что схватка закончилась вничью. Теперь мы так и не узнаем -- не правда ли, ваше высочество, -- кто же из бойцов был лучшим? -- Вы нравитесь мне, мистер Струан. Я бы хотел быть вашим другом. Мы могли бы очень пригодиться друг другу. -- Я почту за честь быть вам полезным везде и во всем. Сергеев расхохотался, обнажив ослепительно белые зубы? -- Времени впереди достаточно. Единственное преимущество, которое Азия имеет перед Европой, кроется в отношении азиатов ко времени. Мой род происходит из Караганды. Город лежит по эту сторону Урала, так что, возможно, я отчасти азиат. Мы казаки. -- Я не понимаю. Урал? -- Горная цепь, которая тянется от Северного Ледовитого океана до Каспийского моря. Она делит Россию на восточную и западную части. -- Я так мало знаю о России... да и о Европе, если уж на то пошло, -- сказал Струан. -- Вам непременно нужно побывать в России. Подарите мне шесть месяцев своего времени и позвольте быть вашим гостеприимным хозяином. У нас есть, на что посмотреть: города... бескрайние моря колышущейся травы. Поездка могла бы оказаться очень выгодной. Огромные рынки для чая, шелка и вообще всех видов товаров. -- Его глаза весело сверкнули: -- И женщины прост несравненны. -- На этой неделе я немного занят, но вот, может быть, на следующей? -- А теперь давайте оставим шутки и поговорим серьезно. Прошу вас, подумайте о моем предложении. На будущий год или через год. Я полагаю это очень важным. Для вас, для вашей страны и вообще для будущего. Россия и Британия никогда не воевали друг с другом. На протяжен