Брок, если вы станете поменьше сквернословить. Очень это некрасиво и неприлично. -- Ну, ладно, хватит об этом, клянусь Господом, все, конец! Лиза самодовольно улыбнулась про себя. Теперь дальше, подумала она, кто же это будет? Уж только не Нагрек Тум, клянусь Богом! Кто? Молодой Синклер? Ни гроша за душой, больно спесив и слишком набожен. Но здоровья отменного, и, без сомнения, у него есть будущее, да и сейчас он приближенное лицо проклятого Лонгстаффа. Нет ничего лучше, чем сын священника в семье. Возможно. Американец Джеф-ферсон Купер? Этот позавиднее. Достаточно богат. Достаточно могуществен. Вот только чертов иностранец, который ненавидит нас, англичан. Но даже если и так, из Брока и Купера-Тиллмана, соединенных вместе, получится славный нож в брюхо "Благородного Дома". Горт подошел бы, но он ее сводный брат, так что он отпадает. Жаль. Она перебрала в уме тех многих, из кого могли бы получиться хорошие мужья. Мужчина должен иметь деньги, власть и уверенность в будущем. А также железную волю и крепкую руку, чтобы держать жену в узде. Да, подумала Лиза, этой девчонке время от времени будет нужна хорошая порка. Такая упрямая, что только держись. Нелегко будет ее приручить. Лонгстафф был бы для нее идеальной парой. Но он женат, хотя я слышала, что у его жены слабое здоровье и к тому же она в Лондоне. Так что, может быть, нам следует подождать? В конце концов список сократился до двух человек. Только вот кто же из них? -- Тайлер. -- Ради Бога, дай же ты человеку поспать. Ну, что теперь? -- Что этот дьявол сделает с Кулумом Струаном? -- Откуда мне знать. Может, убьет его. Не знаю. Но это будет что-то ужасное, можешь мне поверить. -- Кулум, видно, не робкого десятка парень, если решился на такое. Брок рассмеялся. -- Жаль, что ты не видела лица Дирка. Этот сукин сын прямо окаменел от изумления. Вот так взял и окаменел на месте. -- Мальчишка-то поступил хитро, что отдал землю Церкви. Избавил отца от опасности. Да и тебя тоже. -- Не смеши меня, женщина. Уж никак не меня, клянусь Богом. Дирку этот пригорок был нужен, как воздух. Он бы повышал и повышал цену, пока она не задушила бы его, тут-то я бы и отступился. Не будь этого молокососа, Дирк бы сейчас стоял на коленях. Разоренный дотла. -- Или предоставил бы тебе самому задыхаться в этой петле. -- Ну нет. Уж очень он хотел заполучить этот холм. -- Но разорить тебя он хотел еще больше. -- Heт. Ты ошибаешься. Ложись-ка спать. -- Как он поступит с Кулумом? -- Не знаю. Обид он не прощает. Они оба теперь ненавидят друг друга. Никогда не видел Дирка в таком бешенстве. Вражда между ним и мальчишкой может оказаться нам на руку. На какое-то мгновение Лизу охватил страх. Страх за мужа. Страх перед той ненавистью, которую он и Струан испытывали друг к другу. Ненавистью, которая могла умереть только со смертью одного из них. Или обоих. Господи милосердный, помолилась она уже в несчетный раз, пусть между ними будет мир. Затем страх оставил ее, и она сказала себе то, что всегда говорила. "Чему быть, того не миновать". Это напомнило ей "Гамлета" и Уилла Шекспира, который был ее страстью. -- Почему бы тебе не построить театр, Тайлер? На Гонконге. Мы ведь теперь останемся здесь, не так ли? -- Да.-- Брок просветлел, сразу перестав думать о Струане. -- Эго хорошая мысль, Лиза. Просто замечательная. Построим театр, пока это исчадие ада не подумал о том же. Да, завтра же я поговорю со Скиннером. И создам специальный фонд. Мы выпишем сюда актерскую труппу. Поставим пьесу к Рождеству. Подумай, какую лучше выбрать. Лиза прикусилa язык. Она едва не назвала "Ромео и Джульетту", а это было бы глупо, поскольку она ни минуты не сомневалась, что муж тут же разгадает ее тайные намерения. Да, именно Тесс станет ключом к проблеме Броков и Струанов. Только этот брак не закончится трагедией. Не как у этих Монтекки и Капулетги. -- Если бы Горт поступил так с тобой, отнял бы у тебя холм, что бы ты сделал? -- Не знаю, дорогая. Я рад, что это не был Горт. А теперь давай спать Лиза Брок отдалась свободному течению мыслей. Так который же из двух будет лучше всего? Лучше для нас и лучше для Тесс? Кулум Струан или Дирк Струан? Туман накрыл корабли, мирно стоявшие на якоре. В его молочно-белых космах тенью проскользнул сампан. Лодка на мгновение ткнулась в носовой якорный канат "Белой Ведьмы". Ловкие руки быстро вцепились в него, топор поднялся и опустился, и сампан исчез так же бесшумно, как и появился. Те, кто был на палубе -- вооруженные матросы и Нагрек, стоявший эту вахту, -- не заметили ничего необычного. В густом тумане, когда не видно ни берега, ни других кораблей, легкий ветерок, спокойное море и тихий прилив увлекали корабль с собой, ничем не выдавая его движения. "Белую Ведьму" сносило к берегу. Боцман отбил восемь склянок, и Нагрека охватила паника: риск, на который он был готов пойти через несколько минут, казался ему теперь неимоверным. Чертов ты болван, в смятении думал он. Ты подвергаешь себя смертельной опасности, договариваясь с Тесс о таких свиданиях, как это. Не ходи туда! Останься на палубе -- или иди к себе и ложись спать. Но не ходи к ней! Забудь ее и забудь сегодняшний день и вчерашнюю ночь. Уже много месяцев Нагрек постоянно чувствовал ее присутствие, но прошлой ночью, во время вахты, он заглянул в иллюминатор каюты, которую она делила со своей сестрой. Он увидел Тесс в ночной рубашке, молящуюся на коленях возле кровати подобно ангелу. Пуговицы рубашки были расстегнуты, соски грудей напряглись под тонким белым шелком. Закончив молитву, она открыла глаза, и на какое-то мгновение ему показалось, что она его заметила. Но она отвернулась от иллюминатора, собрала рубашку на спине и завязала ее узлом, так что тонкая ткань словно прилипла к ее телу. Затем она провела по себе руками. Нежно. Томно. По груди, бедрам, лону. Потом выскользнула из рубашки и встала перед зеркалом. Дрожь пробежала по ее телу. Она медленно оделась, вздохнула, задула лампу и забралась в постель. А потом сегодня, когда она неслась по пляжу и юбки ее развевались, он увидел ее ноги, и ему до боли захотелось провести по ним рукой, и в этот момент он решил сделать ее своей. Сегодня днем на борту, цепенея от ужаса и желания, он прошептал ей несколько слов и увидел, как она вспыхнула, и услышал ее ответный шепот: "Да, Нагрек, сегодня в восемь склянок". На палубу поднялась новая вахта -- Иди вниз, Нагрек, -- сказал Горт, вступая на ют. Он оправился в шпигаты, зевнул, занял свое место на квартердеке у накгоуза и встряхнулся почти по-собачьи. -- Beтер поменялся на ост. -- Я это почувствовал. -- Горт раздраженно нацедил себе чарку рома. -- Проклятый туман! Нагрек спустился в свою какюту Он снял гуфли и сел на койку, чувствуя, как по спине струится холодный пот Полузадушенный собственной глупостью, но не в силах справиться с нею, он выскользнул в коридор и бесшумно прокрался на цыпочках к корме. Он остановился снаружи ее каюты. Влажной рукой осторожно попробовал ручку двери. Едва дыша, проник внутрь и закрыл дверь за собой. -- Тесс? -- позвал он шепотом, почти молясь про себя, чтобы она его не услышала. -- Чш-ш-ш, -- ответила она, -- а то разбудишь Лиллибет. Его страх усилился -- "Уходи!", кричал ему рассудок, -- но боль внизу живота заставила его остаться. -- Это страшно опасно, -- проговорил он, чувствуя, как ее рука проскользнула из темноты, сжала его руку и подвела его к койке. -- Ты хотел поговорить со мной? Чего ты хотел? -- прошептала она, воспламененная темнотой, таинственностью и присутствием Нагрека, ужасаясь этому разбуженному внутри нее огню и одновременно наслаждаясь им. -- Теперь не подходящее время, милая. -- Но ты хотел поговорить наедине, чтобы никто не знал. Как же еще мы можем встретиться наедине? -- Она села в постели и плотнее закуталась в рубашку, оставив свою руку в его руке и чувствуя, что ее тело становится будто бы чужим. Он присел на койку, задыхаясь от желания. Его рука потянулась вперед, он коснулся ее волос, потом шеи. -- Не надо, -- прошептала она и задрожала, когда он стал ласкать ее грудь. -- Я хочу жениться на тебе, любовь моя. -- О да, о да. Их губы соприкоснулись. Рука Нагрека заскользила по ее телу, жадно повторяя его изгибы. И вслед за этим прикосновением пришел лихорадочный жар и ужас. Огненный смерч подхватил их, увлекая все выше, выше... Горт перестал всматриваться в туман, услышав, как боцман отзвонил одну склянку, и неторопливо подошел к нактоузу. Он взглянул на компас в подрагивающем свеге фонаря и не поверил своим глазам. Горт потряс головой, словно пытаясь проснуться, и нагнулся к нактоузу еще раз -- Этого не может быть! -- Что случилось, сэр? -- удивленно посмотрел на него боцман. -- Ветер, клянусь Богом. Ветер западный! Западный! Боцман подбежал к нактоузу, но Горт уже несся по палубе, расталкивая матросов. Забежав на нос, он перегнулся через борт и увидел перерубленный канат. -- Эй, на вахте! Нас сносит! -- прокричал он, запаниковав от неожиданности, и на корабле поднялся переполох. -- Отдать кормовой якорь! Скорее, в тригоспода бога магь! Моряки бросились к кормовому клюзу, но в этот миг киль заскреб по каменистому дну, корабль содрогнулся и словно вскрикнул. Этот крик пробил толщу деревянных настилов и перегородок и проник в горнило их каюты. Нагрека и девушку на мгновение парализовало. Потом он оторвался от ее льнущей к нему теплоты, выскочил в коридор и кинулся на палубу. Брок распахнул дверь своей каюты и мельком увидел, как Нагрек поднимается по трапу. Краем глаза он заметил, что дверь в каюгу его дочерей открыта, но тут же забыл об этом в лихорадочной спешке наверх. Лиза выбежала за ним следом, пересекла коридор и скрылась в этой открытой двери. Когда Брок появился на юте, кормовой якорь отдали, но было уже слишком поздно. "Белая Ведьма" вскрикнула в последний раз, слегка завалилась на левый борт и тяжело села на мель. В тот же миг из тумана выскользнули многочисленные сампаны, абордажные крючья впились в борты, и пираты начали карабкаться наверх. Они были вооружены мушкетами, ножами и абордажными саблями. Первым на палубу спрыгнул Скраггер. И вот уже команда "Белой Ведьмы" дралась за свою жизнь. Горт увернулся от бросившегося на него китайца, схватил его за горло и одним движением сломал ему шею. Нагрек подобрал боевой цеп и врезался в наседающую орду, заметив среди китайцев Скраггера и других европейцев. Он изувечил одного пирата и поспешил к Броку, который прикрывал трап, ведущий к каютам внизу. И к серебру в трюме. Скраггер ударом сабли свалил матроса и отпрыгнул назад, окидывая взглядом атакующих пиратов. "Пробивайтесь вниз, клянусь Богом!" -- прокричал он и бросился с несколькими людьми на Брока. Остальные ринулись вперед и уничтожили первых из вахтенных матросов, пытавшихся выскочить на палубу снизу. Брок выстрелом в упор разнес голову одному из европейцев, с размаху сунул разряженный пистолет в пах другому и описал грозный полукруг своей саблей. Он сделал выпад в сторону Скраггера, тот скользнул вбок и нажал на курок наведенного пистолета, но в эту секунду в него врезался Нагрек, и пуля, просвистев мимо, улетела в туман. Скраггер, рыча, круто обернулся и рубанул наотмашь, достав Нагрека концом клинка и легко его ранив. Потом он бросился в общую схватку, вновь пытаясь добраться до Брока. Его сабля вонзилась в грудь матросу, и в этот момент Брок схватил его за горло, и они рухнули на палубу, молотя друг друга кулаками и ногами. Брок задохнулся от боли, когда гарда сабли Скраггера врезалась ему в лицо. Огромным усилием он поднялся, швырнул пирата себе под ноги и взмахнул саблей. Скраггер едва успел откатиться в сторону; клинок звякнул о палубу и переломился. Брок погрузил обломок в живот китайца, вцепившегося ему в шею, а Скраггер метнулся назад, в безопасное место, прикрытый своими людьми. Горт дрался в людском водовороте на главной палубе, рубя, уворачиваясь, снова нападая, когда в бок ему вонзился нож, и он рухнул, хватая ртом воздух. Брок видел, как упал его сын, но остался у трапа, продолжая сражаться и убивать. Внизу Лиза затолкала Тесс и Лиллибет в свою каюту. -- Ну, девочки, смотрите не пугайтесь, -- сказала она, захлопывая дверь снаружи. Она встала в проходе -- по пистолету в каждой руке и еще два в кармане. Если враг начнет спускаться по трапу, прежде чем сражение закончится, это будет означать, что ее муж убит или лежит без сознания. Но четыре пирата умрут, пока им удастся пройти дальше. Предводительствуемые Скраггером, пираты еще раз атаковали матросов Брока и снова были отбиты. Кучка матросов прорвалась наверх из полубака. Трое из них присоединились к Броку у трапа, и вместе они ринулись на пиратов, отбросив их назад. Кофель-нагель врезался Скраггеру в спину, и он понял, что схватка проиграна. Он тут же прокричал что-то по-китайски, и его люди прекратили атаку, как крысы, хлынули вниз по бортам в сампаны и стали уходить, Скраггер прыгнул с носа в море и исчез под водой. Брок выхватил мушкет у одною из магросов и подскочил к борту. Когда голова Скраггера на мгновение показалась на поверхности, Брок выстрелил, но промахнулся, и голова опять исчезла. Брок выругался и швырнул бесполезный теперь мушкет в темноту. Его люди открыли огонь по сампанам, которые быстро растаяли в тумане. Когда больше некого было добивать, Брок приказал выбросить всех пиратов, и мертвых и раненых, за борт и подошел к Горту. Кровь сочилась из раны, которую Горт прикрывал сжатым кулаком. Брок отстранил руку сына. Нож глубоко вошел под мышку по косой к спине. -- Ты харкал кровью, парень? -- Нет, Па. -- Хорошо. -- Брок вытер пот с лица и поднялся на ноги. -- Принесите смолу. И ром. Шевелитесь, черт возьми! Всем, кто ранен, собраться на корме. Остальные пусть сядут в лодки и стащут нас с мели. Прилив закончился. Торопитесь! Нагрек пытался прогнать невыносимую головную боль, распоряжаясь спуском лодок на воду. Рана на плече сильно кровоточила. Брок протянул Горту кружку рома. Как только смола забулькала на жаровне, он окунул в нее кофель-нагель и стал заталкивать смолу в рану. Лицо Горта перекосилось, но он не издал ни звука. Затем Брок принялся лечить ромом и смолой остальных. -- А я, сэр? Вы забыли про меня, -- простонал один из матросов. Он держался за грудь. На губах у него выступила кровавая пена, воздух с шипением вырывался из раны. -- Ты уже мертвец. Тебе лучше приготовиться к встрече с твоим Создателем. -- Нет! Нет, клянусь Богом! Прижгите ее смолой, сэр, как и всем. Ну же, клянусь Богом! -- Он закричал. Брок ударом кулака сбил ею с ног, матрос повалился на палубу и остался лежать там неподвижно, воздух хлюпал в ране, выходя наружу вместе с кровавыми пузырями. Брок помог сыну подняться. Выпрямившись, Горт твердо встал на ноги. -- Я в порядке, клянусь Господом! Брок оставил его и посмотрел назад. Лодки понемногу стащили корабль с мели и теперь выгребали подальше от берега. Вода стояла, прилив еще не сменился отливом. -- Навались! -- прокричал он гребцам. -- Готовь носовой якорь, Нагрек! Корабль вывели на глубокую воду -- лоцман громко называл каждый промер, -- и когда Брок убедился, что корабль в полной безопасности, он приказал бросить якорь. Клипер качнулся, подхваченный отливом, и замер. -- Парусный мастер! -- Здесь, здесь, сэр-р -- откликнулся старый матрос. -- Сшей им саваны, -- распорядился Брок, показывая на семь тел. -- Возьми грот. Цепь к ногам, и с рассветом -- за борт. Я отслужу панихиду, как обычно. -- Есть, слушаюсь, сэр. Брок опять повернулся к Горгу: -- Сколько времени прошло от твоего заступления на вахту до того, как мы сели на мель? -- Не больше нескольких минут... Нет! Ровно одна склянка. Я отчетливо помню. Брок на секунду задумался. -- Нас не могло снести с места нашей стоянки до самого берега за одну склянку. Никак не могло. Значит, в дрейф нас пустили во время предыдущей вахты. -- Брок посмотрел на Нагрека, и тот отшатнулся. -- Твоей вахты. Двадцать плетей на рассвете каждому, кто был на палубе. -- Есть сэр -- холодея от ужаса, ответил Нагрек. -- Если бы не ты, я был бы уже на том свете от пули того растреклятого пирата, так что я подумаю о тебе, Нагрек. С этими словами он спустился вниз. -- Все хорошо, милая, -- сказал он. Лиза, наклонив голову, стояла перед дверью детской каюты, незыблемая, как скала. -- Спасибо, Тайлер. -- Она опустила пистолеты. -- Тяжело было? -- Очень тяжело. Все из-за серебра. Видано ли это, чтобы пираты нападали на нас в гавани! В гавани! Среди них были англичане. Я прикончил одного, но главарь, черт бы его побрал, ускользнул. С детьми все в порядке? -- Да. Они внутри. Уже спят. -- Лиза замолчала в нерешительности. -- Наверное, мне следует поговорить с тобой. -- Так вот мы же и разговариваем, не так ли. Она мрачно прошла по коридору к главной каюте. Он последовал за ней, она пропустила его в каюту и закрыла за собой дверь. В три склянки Брок вновь появился на палубе. Туман поредел но и ветер упал. Он принюхался попробовал воздух и определил, что ветер вскоре опять наберет силу, так что к утру туман рассеется. -- Горт, пойдем-ка вниз, проверим груз. -- Но Па, ни один из этих грязных висельников даже не побывал внизу! -- Все равно пойдем посмотрим. Ты тоже, Нагрек. Брок взял фонарь, и они спустились в трюм. -- Вот смотри! Дверь по-прежнему заперта, -- раздраженно сказал Горт, которого мучила его рана. Брок отпер замок, и они вошли внутрь. Он осторожно поставил фонарь на слитки, вернулся к двери и запер ее снова. -- Ты лишился разума, Па! -- вскинулся Горт. Брок в упор смотрел на Нагрека. -- Что случилось, мистер Брок? -- спросил Нагрек, замирая от ужаса. -- Похоже, что Нагрек щупал твою сестру, Горт. Тесс. -- Я не... я не делал этого, клянусь Господом! -- вскричал Нагрек. -- Не делал ничего подобного. Брок снят со стены кошку-девятихвостку. -- Похоже, что он забрался к ней в каюту, когда она спала, разбудил ее и стал играть с ней. -- Я не трогал ее, ничего ей не сделал, ничего, клянусь Господом! -- кричал Нагрек. -- Она сама позвала меня в свою каюту. Она позвала. Сегодня днем она позвала меня. Сама, клянусь Господом! -- Так, значит, ты все-таки был в ее каюте! Горт бросился на Нагрека и тут же чертыхнулся от боли -- рана в боку разошлась. Нагрек метнулся к двери, но Брок отшвырнул его назад. -- Ты покойник, Нагрек! -- Я ничего не сделал ей, как перед Богом клянусь, как перед... -- Ты совал свои грязные лапы к ней под рубашку! Плеть жалила Нагрека снова и снова -- Брок загонял его глубже в трюм. -- Совал ведь, клянусь Богом, разве нет? -- Как перед Богом клянусь, я не трогал ее. Не надо, мистер Брок. Пожалуйста. Никакого зла не свершилось... простите меня... я только дотронулся до нее... больше ничего... совсем ничего. Брок остановился, часто дыша. -- Так это правда. Ты слышал, Горт? -- Оба, отец и сын, прыгнули к Нагреку одновременно, но Брок оказался быстрее, и от удара его кулака Нагрек свалился без сознания. Брок оттолкнул Горта в сторону. -- Погоди! -- Но, Па, эта свинья... -- Погоди! Твоя матушка сказала, что бедная девочка поначалу боялась даже рот раскрыть. Тесс думает, что раз он ее потрогал там, у нее теперь будет ребеночек. Но Лиза говорит, что Тесс еще невинна. Он только лапал ее, благодарение Богу! Когда Брок перевел дыхание, он раздел Нагрека донага и подождал, пока тот придет в себя. Потом он оскопил его. И забил до смерти. Глава 6 -- Ты хотел меня видеть, отец? -- Лицо Кулума было белым, как мел, Струан стоял на вершине холма с биноклем на шее и ножом за поясом. У его ног лежал сложенный боевой цеп. Он неотрывно наблюдал за Кулумом с того самого момента, как юноша прибыл на берег, и видел, как тот вошел в долину и поднялся на холм. Ветер к утру разогнал облака, и солнце, встававшее на горизонте, обещало ясный день. Струан показал рукой вниз: -- Вид отсюда замечательный, а? -- Кулум не ответил. От пламени, полыхавшего в глазах отца, у него подгибались колени. -- Ты не согласен со мной? -- Церковь будет... все будут... -- Не нужно рассказывать мне о церкви, -- прервал его Струан. -- Ты слышал про Брока? -- Его голос звучал слишком мягко, слишком спокойно. -- Что с ним? -- Ночью на него напали. Пираты перерезали якорный канат, и судно вынесло на берег. Потом они взяли его на абордаж. Разве ты не слышал выстрелов? -- Слышал. -- Кулум был в подавленном настроении. Бессонные ночи, пришедшее вслед за ними понимание, что только он один может спасти компанию, решение обмануть Лонгстаффа, которое он принял и осуществил -- он чувствовал себя выжатым, как лимон. -- Только я не знал, что это были пираты. -- Они самые. В гавани Гонконга. Как только туман рассеялся, я побывал у Брока. Он сказал, что потерял семерых и капитана. -- Горта? -- Нет. Нагрека Тума. Бедняга умер от ран. Горта тоже ранили, но не опасно. -- Кулуму показалось, что лицо Дирка Струана сделалось жестче. -- Капитан погиб, защищая свой корабль. Вот как должен умирать мужчина. Кулум закусил губу и окинул взглядом холм. Сердце бешено колотилось у него в груди. -- Ты хочешь сказать, что это моя Голгофа? -- Я не понимаю тебя. -- Я о капитанах, которые умирают, защищая свои корабли. Это мой корабль -- вот этот холм, -- разве ты не это хотел сказать? Ты спрашиваешь меня, хочу ли я умереть, защищая его? -- А ты хочешь? -- Я не боюсь тебя. -- Слова царапнули пересохшее горло Кулума. -- Есть законы против убийства. Я знаю, мне не справиться с тобой, и ты можешь убить меня, но тебя за это повесят. Я пришел без оружия. -- Ты думаешь, я бы смог убить тебя? -- Если бы я встал на твоем пути -- да. А я встал на твоем пути, не так ли? -- В самом деле? -- Ты всегда был для меня Богом. Но за тридцать дней, что я прожил здесь, я узнал, кто ты на самом деле. Хищник. Убийца. Пират. Торговец опиумом. Прелюбодей. Ты покупаешь и продаешь людей, вертишь ими, как хочешь. Ты наплодил ублюдков и гордишься ими, и от твоего имени разит так, что порядочным людям приходится затыкать нос. -- Кто эти порядочные люди? -- Ты хотел меня видеть. Я пришел. Говори, чего ты хочешь, и давай покончим с этим. Я устал играть роль мышки перед твоей кошкой. Дирк Струан поднял свою сумку и повесил ее на плечо. -- Пошли. -- Куда? -- Мне нужно поговорить с тобой наедине. -- Мы сейчас одни. Струан показал головой на корабли в гавани. -- Там есть глаза. Я чувствую, что они смотрят на нас. -- Он показал на берег, пестревший фигурками китайцев и европейцев. Торговцы меряли шагами свои участки. Дети уже играли. -- За нами наблюдают отовсюду. -- Он вытянул руку к вершине утеса на западе. -- Вот куда мы пойдем. Утес был почти горой. Он поднимался на четыреста ме-гров, скалистый, одинокий, угрюмый. -- Нет. -- Тебе не под силу туда подняться? -- Струан прочел ненависть на лице Кулума и подождал ответа. Кулум упорно молчал. -- Ты, кажется, сказал, что ничего не боишься. Он повернулся и зашагал вниз с холма, а потом стал взбираться по склону утеса. Кулум, снедаемый страхом, постоял в нерешительности, потом, увлекаемый волей Струана, двинулся следом. Карабкаясь вверх, Струан понимал, что затеял еще одну опасную игру. Он не останавливался и не оглядывался назад, пока не добрался до самой вершины. Она была покатой, и по ней вовсю гулял ветер. Он обернулся и увидел далеко внизу Кулума, с трудом поднимающегося по каменной круче. Он повернулся спиной к сыну. Панорама, открывшаяся перед ним, была необъятна. И величественно прекрасна. Солнце сияло высоко в голубом небе, Тихий океан расстилался под ним сине-зеленым ковром. С этого ковра поднимались вверх коричнево-зеленые горы островов: Поклью Чау на юго-востоке, Лан Тао, огромный, больше Гонконга, остров в пятнадцати милях к западу, и сотни маленьких пустынных островков и голых скал, окружавших архипелаг Гонконг. В свой бинокль он отчетливо видел каждый корабль в бухте, к северу лежал Большой Китай. Он видел флотилии джонок и сампанов, лавировавших в проливе Лан Тай, они направлялись к западным подходам к Гонконгу. Еще большее их количество возвращалось к устью Жемчужной реки. На севере и на юге, на востоке и на западе -- везде он наблюдал на море оживленное движение: патрулирующие воды острова фрегаты; джонки и сампаны, занятые промыслом рыбы, но ни одного торгового судна. Что же, подумал он, через несколько недель придет конец второй войне, и тогда торговцы опять станут хозяевами моря. Кулум взбирался вверх по тропинке, проложенной Струаном. Он почти совсем выбился из сил, и только упорство заставляло его передвигать ноги. Его одежда порвалась во многих местах, лицо было исцарапано колючками. Но он продолжал подниматься. Наконец он выбрался наверх. Грудь его ходила ходуном, ветер трепал полы сюртука. Струан сидел на земле с подветренной стороны, спустившись на несколько футов по склону. Перед ним белела расстеленная скатерть, на которой стояла еда и бутылка вина. -- Держи, парень, -- сказал Струаи, протягивая сыну полбокала сака. Не успев отдышаться, Кулум взял бокал и попробовал пить, но большая часть содержимого стекла по подбородку. Он быстро вытер его рукавом, жадно ловя ртом воздух. -- Садись, -- пригласил Струан. К огромному удивлению Кулума, его отец доброжелательно улыбнулся. -- Ну же, парень, присаживайся. Пожалуйста, садись. -- Я... я не понимаю. -- Отсюда вид еще лучше, правда? -- Только что ты был сам дьявол,-- проговорил Кулум, преодолевая острую боль в груди, -- а сейчас... сейчас... я просто не понимаю. -- Я захватил с собой цыпленка, хлеб, -- сказал Струан. -- И еще одну бутылку вина. Тебя это устроит? Кулум опустился на землю. Он вымотался до предела. -- Цыпленок? -- Ну, ты ведь не завтракал, верно? По-моему, ты вообще должен умирать с голоду. -- Насчет холма. Я... -- Отдышись, отдохни, потом поешь. Пожалуйста. Ты ведь совсем не спал эти две ночи. Разговаривать на пустой желудок вредно. Только не набрасывайся на еду, а то станет плохо. Путь сюда получился нелегкий. Я и сам устал. Кулум лег на спину, закрыл глаза и собрался с силами. Все его тело ныло и требовало отдыха. Он с усилием открыл глаза, ожидая, что все это окажется сном. Но нет, вот сидит его отец и спокойно рассматривает в бинокль южную сторону моря. -- Насчет холма. Я был... -- Ешь, -- прервал его Струан и протянул ему кусок цыпленка. Кулум взял куриную ножку. -- Я не могу есть. Пока не скажу всего. Я вынужден был сделать это. Вынужден Ты бы никогда не согласился, а это был единственный выход. Брок разорил бы тебя. В самом конце он бы отступился. Я знаю, что он бы отступился. Если бы не эта его бешеная ненависть к тебе, а твоя -- к нему, то холм был бы твоим. Ты сам довел дело до этого. Только ты. Это твоя вина. Холм теперь принадлежит Церкви, и это правильно. Ты сам довел дело до этого. -- Верно, -- кивнул Струан. -- Так оно и есть. И я очень горжусь тобой. Такой шаг требовал большого мужества. Робб никогда бы не сделал этого. Даже если бы мысль отдать холм церкви и пришла ему в голову, он никогда не решился бы осуществить свой план. Кулум онемел от изумления. -- Ты... ты хотел, чтобы я это сделал? -- Ну, конечно, дружок. Только так и можно было разрешить эгу невозможную ситуацию. -- Ты... ты знал, что я это сделаю? -- Я поставил на то, что ты это сделаешь, да. Я намекнул тебе, что это следует сделать. Когда ты так нервничал, избегая встречи с Лонгсгаффом, -- и когда не подошел ко мне в Счастливой Долине, -- я подумал, что ты все устроил. Затем меня сбило с толку то, как ты отреагировал на Гордона. Но позже Лонгстафф сказал: "И этот ваш другой жест столь же восхитителен!", и тогда я окончательно уверился, что ты сумел найти единственный правильный выход. Я очень горжусь тобой, парень. Брок вне всякого сомнения прикончил бы нас. И я ничем не мог ему помешать. Холм стал вопросом лица. -- Ты... ты толкнул меня... заставил меня пройти через ад за эти два дня и две ночи, зная, что на все имелся простой ответ? -- Так ли он был прост? -- Для тебя был! -- закричал Кулум. Он вскочил на ноги. -- Да, -- ответил Струан, сразу посуровев. -- Для меня. Но не для тебя. Однако ты все-таки принял верное решение, и это пошло тебе только на пользу. Теперь ты мужчина. Если бы это я подсказал тебе про "Дом Божий", ты никогда бы не смог осуществить этот план. Никогда. Ты бы выдал себя. Ты должен был верить в то, что ты делал. Если бы Брок хоть на мгновение заподозрил, что вместо тебя это придумал я, он сделал бы нас посмешищем всей Азии. Мы бы навсегда потеряли лицо. -- Ты готов пожертвовать мной ради лица?! -- завопил Кулум. -- Ради своего, в господа бога мать, трижды растреклятого лица? -- Нашего, Кулум, -- поправил его Струан. -- И мне приятно слышать, как ты, наконец, выругался. Это идет тебе, парень! -- Значит, твой гнев, твоя ярость -- все это было притворством? -- Ну, конечно, мой милый. Это был спектакль для Брока. И для остальных. -- Даже для Робба? -- Для Робба больше, чем для кого-либо другого. Съешь что-нибудь. -- Чума на твое угощение! Ты дьявол! Ты всех нас затащишь с собой в преисподнюю. Клянусь Господом Богом нашим, я... Струан вскочил и схватил Кулума за плечи: -- Прежде чем ты скажешь что-то, о чем можешь пожалеть впоследствии, послушай меня. Я поставил на то, что у тебя хватит мужества решиться, и ты решился. Сам. Без моей помощи. И я благословил тебя. Теперь ты Кулум Струан -- человек, который осмелился пойти против Тай-Пэна. Ты уникален, второго такого нет в целом мире. За один день ты приобрел больше лица, чем мог бы приобрести за двадцать лет. Как, во имя Господа, можно, по-твоему, управлять людьми, двигать ими, как пешками? Только силою руки? Нет. Но силою ума. И магией. -- Магией? -- выдохнул Кулум. -- Но это черная магия. Мягко рассмеявшись, Струан сел и налил себе бокал вина. -- Те, у кого есть разум, смогут оценить твою мудрость. "Этот Кулум умен", скажут они. "Он отдал холм Церкви. И тем самым не позволил этому дьяволу Струану погубить "Благородный Дом", вложив все богатство компании в никчемный холмик. Но при этом Кулум еще и сохранил Тай-Пэну лицо: этот дьявол не может убить Кулума Струана за то, что тот отдал землю Церкви". -- Струан сделал глоток из бокала. -- Даже Брок должен быть потрясен этим, не важно, подозревает он тут тайную сделку или нет. Потому что ты сделал все, как надо. Люди набожные станут благословлять тебя за то, что ты отдал "лучшее" Церкви. Дураки, вроде Лонгстаффа, станут бояться тебя и искать твоего совета. Циники будут благоговеть перед разумностью твоего решения, они преисполнятся ненависти к тебе и скажут: "В Кулуме есть что-то дьявольское от отца. С ним лучше держать ухо востро". Я бы сказал, что со вчерашнего дня ты приобрел достоинство и вес, парень. -- Но... но если я... получается, что тогда ты потерял лицо? -- Верно. Но у меня его еще много останется. Могу даже поделиться. С тобой и с Роббом. А вот времени на то, чтобы прочно посадить тебя на твое новое место, у меня мало. Присмотрись к людям, парень. Теперь они станут думать: "Один раз это сошло Кулуму с рук, но рискнет ли он ослушаться отца еще раз?" И все они станут надеяться, что мы возненавидим друг друга так сильно, что погубим себя. И это как раз то, что мы с тобой должны попробовать сделать. Открыто. На людях. -- Что?! -- Ну, разумеется. Холодная враждебность при всякой встрече. И скоро, очень скоро Брок постарается переманить тебя на свою сторону. То же самое попытается сделать и Купер. И Тиллман. Они будут пичкать тебя ложью -- или исковерканной правдой -- в надежде разжечь в тебе такую ненависть, что ты в этой нашей ссоре погубишь меня и себя заодно. И "Благородный Дом". Потому что каждый торговец жаждет этого всей душой. Но теперь, теперь им этого не дождаться. Ты оправдал мои надежды, клянусь Богом! -- Я не буду в этом участвовать, ни за что и никогда, -- тихо проговорил Кулум. -- Будешь, и самым прямым образом. В течение пяти месяцев и пяти лет. Ты дал мне священную клятву. -- Ты будешь настаивать на том, чтобы я соблюдал ее? Теперь? После всего, что произошло? -- Ты сам будешь соблюдать ее. Твое жалованье утроено. -- Ты полагаешь, деньги имеют какое-то значение в подобных вещах? -- Это не большая плата за два дня ада. -- Не нужны мне никакие деньги. И я не буду делать того, о чем ты говоришь. Я не могу. Струан с задумчивым видом выбрал себе куриную ножку. -- Я очень много размышлял о тебе. У меня было искушение вообще не говорить тебе ни слова. Предоставить тебе играть свою роль, ни о чем не подозревая. Но затем я еще раз все взвесил. И решил, что ты справишься с нею, даже будучи посвящен во все детали. Так это будет занятнее для нас обоих. -- Ты готов позволить мне прожить всю жизнь и умереть, ненавидя тебя? Только для того, чтобы "Благородный Дом" процветал? -- Ты сам знаешь ответ на свой вопрос. -- Ты нечестив. -- Согласен. В некоторых вещах, -- кивнул Струан, пережевывая цыпленка. -- Я -- все то, что ты сказал, и даже больше. Я нарушаю многие Заповеди, но не все. Я знаю, что делаю, и готов отвечать за то, что я делаю. Но я единственный человек на всей земле, которому ты можешь доверять -- при условии, что ты не пойдешь, сознательно не пойдешь, против нашего дома. Я Тай-Пэн. Через страдания и притворство ты станешь таким же. -- Это не стоит того лицемерия. Или зла. -- Ах, парень, гляжу я на тебя, и теплеет у меня на сердце, -- сказал Струан, отбрасывая обглоданную кость. -- Ты так молод. Я завидую тебе, тем годам, которые ждут тебя впереди. Не стоит, говоришь? Быть лучшим? Подчинять себе Брока и остальных самим своим присутствием? Управлять Лонгстаффом и через него Короной? Китайским императором? И через него тремястами миллионами китайцев? -- Струан пригубил вино. -- Стоит. Всеобщая ненависть и немного актерской игры -- мизерная плата за это. Кулум откинулся спиной на холодный камень, его разум бушевал от неумолимых слов, вопросов, безжалостных ответов. Такова ли воля Твоя, Господи, спрашивал он себя. Сильнейшие выживают за счет слабейших? Ибо Бог создал этот мир и, следовательно, этот закон тоже. Но Иисус сказал: "Кроткие унаследуют землю". Что Он имел в виду: нашу землю или Царство Божье? Кротость не раздобыла бы столько серебра и не смогла бы его уберечь. Кротость не спасла бы "Благородный Дом" в этой истории с круглым холмом. Кротость никогда не продвинется вперед, никогда не одолеет жестоких и алчных. Если я стану Тай-Пэном, Хартия пойдет дальше. Богатство и цель -- бессмертная цель, -- говорил он. Что ж, очень хорошо. Ненависть Кулума Струана к своему отцу исчезла. И вместе с ненавистью ушла любовь. Осталось только уважение. -- Зачем ты решил подняться сюда? -- спросил Кулум. Струан понял, что потерял сына. Он был опечален как отец, но не как мужчина. Он навязал противнику поединок на своих условиях и сам выбрал для него время. Значит, свою обязанность отца он исполнил. -- Чтобы утомить тебя трудным подъемом, лишить тебя сил и иметь возможность поговорить и заставить тебя понять, -- ответил он. -- И показать тебе, что, хотя вид с холма прекрасен, отсюда он величествен. Кулум в первый раз повел глазами вокруг. -- Да. Да, это так. -- Затем он наклонился вперед, выбрал кусок цыпленка и начал есть. Струан старался, чтобы его лицо не выдало боли. Улыбка еще вернется к парню, говорил он себе. Дай ему время. Заставить его взрослеть так быстро -- это все равно что резать по живому. Дай парню время. Он испытывал большую усталость. Прислонившись к скале, он повернул бинокль к югу, отыскивая "Китайское Облако". Но клипера нигде не было видно. Он бесцельно осмотрел горизонт. Вдруг глаза его напряглись: -- Посмотри туда, парень. Посмотри. Это "Голубое Облако". Кулум взял бинокль и увидел корабль. Он был близнецом "Грозового Облака" -- те же восемнадцать пушек, столь же быстр и прекрасен. Прекрасен даже для Кулума, который не любил ни кораблей, ни моря. -- У него на борту опиума на сто тысяч фунтов, -- сказал Струан. -- Что бы ты предпринял? У нас здесь три корабля, и еще шестнадцать прибудут в течение этого месяца. -- Отправим их на север? Чтобы продать груз? -- Да. -- По лицу Струана пробежала тень. -- Кстати, это мне напомнило. Ты не забыл Исаака Перри? -- Нет. Мне кажется, это было сто лет назад. -- Я списал его на берег, помнишь? Потому что он не вступился за Маккея и потому что он по непонятным причинам стал меня бояться. Я дал Маккею пятнадцать дней на то, чтобы разгадать эгу загадку, но он так и не вернулся в Кантон. Вчера вечером я встретил его. Маккей теперь служит на берегу -- помощник магистрата и констебль. -- Он раскурил сигару, прикрыв спичку ладонью от ветра, протянул ее Кулуму и раскурил еще одну. -- Так вот, похоже, Перри работает теперь на Купера-Тиллмана. На их судне, курсирующем между Вирджинией и Африкой. Перевозит рабов. -- Я не верю этому. -- Я узнал об этом от Уилфа Тиллмана. Вчера вечером. Он пожал плечами и сказал, что Перри не захотел больше заниматься чайными перевозками. Поэтому он предложил ему торговать черным товаром. Перри согласился. Он уехал неделю назад. Перед самым его отъездом Маккей все из него выудил. Они напились вместе. Маккей пожаловался, что я его выкинул -- так, собственно, оно и было, -- стал проклинать меня и попросился к Перри на его новый корабль, клянясь отомстить мне за все. Выпивка любой язык развяжет, вот Перри и проболтался. Он рассказал Маккею, что продал список наших секретных торговых стоянок на побережье -- указал их широту и долготу -- и имена китайских посредников, сбывавших для нас опиум, Моргану Броку. Когда последний раз был в Лондоне. -- Значит, Броку известны теперь все наши секретные стоянки? -- Те, которыми пользовался Перри. За десять лет торговли. Помимо них, остается всего ничего. -- Что мы можем сделать? -- Найти новые стоянки и новых людей, которым можно доверять. Так что, парень, как видишь, ни на кого нельзя слишком полагаться. -- Но это ужасно. -- Это закон выживания. А теперь отдохни часок, и мы пойдем. -- Куда? -- В Абердин. Нужно потихоньку осмотреть окрестности. До того, как придет время выбирать там людей By Квока. -- Он открыл сумку и передал сыну пистолет: -- Ты умеешь с ним обращаться? -- Не очень хорошо. -- Тебе, наверное, стоит поупражняться. Кулум кивнул головой и осмотрел оружие. Один раз ему довелось стрелять из дуэльного пистолета по поводу какой-то глупой университетской ссоры. И он, и его противник были настолько напуганы, что их пули пролетели в нескольких метрах от цели. -- Мы можем идти прямо сейчас, -- сказал Кулум.-- Я уже не чувствую усталости. Струан покачал головой: -- Я хочу дождаться, когда на горизонте появится "Китайское Облако". -- А куда он ходил? -- В Макао. -- Зачем? -- Я послал его туда. -- Струан стряхнул крошки с сюртука. -- Несколько дней назад была назначена награда за голову моей любовницы. И за моих сына и дочь от нее -- если их захватят живыми. Я послал Маусса на "Китайском Облаке" с приказом привезти их всех сюда. На борту корабля они будут в безопасности. -- Но Гордон уже здесь. Я видел его вчера. -- Эта женщина не его мать. Кулум с некоторым удивлением обнаружил, что его ничуть не задела новость о том, что у его отца две -- нет, три -- семьи. Три, включая его самого и Винифред. -- Похищение -- это ужасная вещь. Ужасная, -- сказал он. -- Теперь за твою голову тоже назначена награда. Десять, тысяч долларов. -- Неужели я стою так много? Я что-то сомневаюсь. -- Если китаец предлагает десять, можешь быть уверен, что ты стоишь всей сотни. -- Струан опять навел бинокль на "Голубое Облако". -- Я считаю, что сто тысяч были бы более справедливой ценой. За тебя. Кулум прикрыл глаза ладонью от солнца. Он понял скрытый комплимент отца. Но не подал виду. Он думал о его новой любовнице и пытался представить себе, как она выглядит и как выглядит мать Гордона. Его ум работал холодно, бесстрастно, он не чувствовал обиды, лишь презрение к слабости и неразборчивости отца. Кулуму показалось странным, что его рассудок так спокоен. -- Что Брок станет делать со своим серебром? Пираты не дадут ему покоя, пока оно будет у него. -- Ему придется попросить нас забрать часть денег назад. Под вексель. Мы их немедленно примем. Под меньший процент, чем обычно. Скажи Роббу, пусть он займется этим. -- Но тогда пираты станут нападать на нас. -- Может быть. -- Струан наблюдал, как "Голубое Облако", лавируя против ветра, медленно входит в пролив между Лан Тао и Гонконгом. -- Как только вернется "Китайское Облако", я тут же уеду. Отправлюсь с экспедиционным корпусом и вернусь в Гонконг не раньше, чем за день до начала бала. -- Зачем? -- Чтобы дать тебе время свыкнуться с нашей "враждой". Тебе нужно будет освоиться со своей новой ролью, поупражняться. Вместе с Роббом вы начнете строительство. Все планы уже готовы. Кроме Большого Дома. Этим я сам займусь попозже. Начинайте возводить церковь на круглом холме. Пусть Аристотель сделает эскизы. Заплати ему десятую часть того, что он запросит в первый момент. Ты и Робб должны будете заниматься всеми вопросами. -- Да, Тай-Пэн, -- ответил Кулум. "Тай-Пэн". Не "отец". Они оба услышали бесповоротность этого слова. И приняли ее. -- Мой коттедж поставьте на пригородном участке номер семнадцать. У Робба есть план дома. Он должен быть возведен за три недели. С разбитым садом и десятифутовой стеной вокруг него. -- Это невозможно! -- Чего бы это ни стоило. Поставьте туда сто, двести человек, если понадобится. Меблировка и ландшафт -- строго, как указано в плане. И я хочу, чтобы все наши постройки были завершены не позднее, чем через три месяца. -- Там строительства по меньшей мере месяцев на десять. Даже на год, а то и больше. -- Верно. Поэтому мы наймем больше людей. Потратим больше денег. Тогда мы закончим значительно раньше. -- Почему нужно так торопиться? -- А почему не нужно? Кулум посмотрел на море. -- Как быть с балом? -- Ты всем займешься. Вместе с Роббом и Чен Шенем, нашим компрадором. -- А Робб? Он не должен знать, что наша вражда -- всего лишь маскарад? -- Я предоставлю тебе самому решать, что лучше. Ты можешь сказать ему обо всем в ночь бала. Если захочешь. На горизонте появилось "Китайское Облако". -- Теперь мы можем идти, -- сказал Струан. -- Хорошо. Струан уложил бокалы и остатки еды в сумку. -- Пошли сюда тайно несколько человек, пусть ведут постоянное наблюдение с восхода и до заката. -- Наблюдение за чем? -- За кораблями. Поставив здесь своего человека, мы будем знать об их прибытии на четыре-пять часов раньше остальных. Особенно это касается пакетботов. Мы вышлем вперед быстрый катер, перехватим его и получим свою почту раньше других. -- А потом? -- У нас будет преимущество перед всеми. За четыре часа можно многое купить и многое продать. Знать о чем-то на четыре часа раньше остальных может означать разницу между жизнью и смертью. Уважение Кулума возросло. Очень разумно, подумал он. Его взгляд равнодушно скользил по большому острову Лан Тай на западе. -- Посмотри! -- вдруг воскликнул он, показывая рукой в море чуть южнее острова. -- Там, видишь, дым. Горит корабль. -- У тебя острый глаз, парень, -- заметил Струан, направляя туда бинокль. -- Смерть господня, да это пароход! Корабль был черным, узким, уродливым, с острым носом. Из приземистой трубы валил дым. Он имел две мачты и парусную оснастку, но сейчас шел без парусов, со злобным пыхтением двигаясь против ветра. На корме трепетал красный кормовой флаг. -- Ты только посмотри на этого омерзительного вонючего выродка, который набрался наглости идти под флагом королевского флота. Кулума ошеломила злобность, звучавшая в его голосе. -- В чем дело? -- Этот проклятый ржавый блудодей -- вот в чем дело! Ты только посмотри, как он дышит! Кулум поднес к глазам бинокль. Корабль показался ему совершенно безобидным. Ему уже случалось видеть такие колесные пароходы. В Ирландии они использовались в качестве пакетботов уже лет десять. В бинокль он мог видеть два огромных гребных колеса посередине, одно с левого, другое с правого борта, клубящийся дым и пенистый след на воде. На корабле имелись пушки. Много пушек. -- Я не вижу в нем ничего страшного. -- Ты посмотри на волну за кормой! А курс! Прямо против ветра, клянусь Богом! Он идет прямо на восток. Против ветра. Нет, ты погляди на него! Он обставляет наш корабль так, словно "Голубое Облако" какой-нибудь толстобрюхий бриг в руках безмозглых обезьян, а не клипер с одной из лучших команд на свете! -- Но что в этом плохого? -- Все. Теперь на Востоке появился пароход. Он совершил невозможное. Этот ржавый, железнобокий, с паровой машиной вместо сердца сукин сын, отвратительное отродье Стефенсона, добрался сюда из Англии, вопреки омерзению океана и презрению всех его ветров. Если смог один, сможет и тысяча. Это и есть прогресс. И начало новой эры! -- Струан схватил пустую винную бутылку и с размаху запустил ею в скалу. -- Вот чем нам придется пользоваться лет через двадцать-тридцать Этими растреклятыми кастрюлями вместо кораблей, клянусь Богом! -- Он действительно уродлив, если сравнивать его с парусником. С "Голубым Облаком". Но то, что он может идти против ветра -- вообще забыть о нем, -- означает, что он будет быстрее, экономичнее и... -- Никогда! Уж только не быстрее, никак не при бак-штаге. И отнюдь не надежнее на плаву. А взять шторм. Этот ночной горшок перевернется в мгновение ока и камнем пойде г ко дну. И он совсем не так экономичен, как кажется: приходится брать на борт дрова для котлов или уголь. И он никуда не годится для перевозки чая. Чай -- продукт нежный, чувствительный, в этой вони он мигом испортится. Чай придется доставлять парусниками, хвала Создателю! Кулума уже стала забавлять горячность отца, но он этого не показывал. -- Да. Но пройдет время, и они станут совершеннее. И если один смог добраться сюда, то, как ты говоришь, сможет и тысяча. Я думаю, нам следует покупать пароходы. -- Ты можешь покупать их. и правильно сделаешь. Но черт меня побери, если я когда-нибудь приобрету хоть одно из этих смердящих чудовищ. Будь я проклят, если "Лев и Дракон" будет развеваться на нем, пока я жив! -- Интересно, все моряки испытывают к ним те же чувства, что и ты? Кулум задал вопрос небрежным тоном, согретый изнутри. -- Вопрос прямо-таки дурацкий! Что у тебя на уме. Кулум? -- резко проговорил Струан. -- Просто размышляю о прогрессе, Тай-Пэн. -- Кулум оглянулся на пароход. -- Интересно, как он называется. Струан подозрительно посмотрел на сына. Он знал, что мозг Кулума сейчас напряженно работает, но не представлял, какие планы рождаются в данный момент у него в голове. Странно, сказал он себе. В первый раз ты подумал о Кулуме как о постороннем человеке, а не как о своем сыне, не как о "Кулуме", "парне" или "твоем мальчике". -- Благодарение Богу, моего века не хватит, чтобы увидеть смерть паруса. Но этот сукин сын возвещает нам о смерти Китайского клипера. Самого прекрасного корабля, когда-либо бороздившего океаны. Он зашагал вниз по направлению к Абердину. Позже пароход подошел достаточно близко, чтобы они смогли прочесть его название. Это была "Немезида". Корабль флота Ее Величества "Немезида". ---------------------------------------------------------------------------- Книга третья Два фрегата, окутанные клубами порохового дыма, с ревом извергали один бортовой залп за другим по первым из китайских фортов на траверзе Бог, десятимильной протоки, охранявшей подходы к Кантону. Бог была укреплена мощными фортами и имела такое узкое устье, что могло показаться, будто, войдя в него, фрегаты поставили себя в крайне опасное положение, граничащее с самоубийством: места для маневра почти не было, и пушки фортов с легкостью могли в упор расстреливать атакующие корабли, которые, постоянно меняя галс, медленно продвигались вверх по течению. Но пушки прочно сидели на неподвижных лафетах и не могли вести прицельный огонь, а поколения продажных городских чиновников Кантона столетиями предоставляли укреплениям осыпаться и обрастать мхом. Поэтому несколько ядер, выпущенных фортами больше для вида, легли справа и слева от фрегатов, не причинив им вреда. . От кораблей отошли катеры, и морские пехотинцы лавиной хлынули на берег. Форты были взяты быстро и без потерь, поскольку их защитники, сознавая свою беспомощность, благоразумно отступили. Солдаты заклепали пушки и оставили в каждом форте по несколько человек. Остальные вернулись на борт, и фрегаты продвинулись еще на милю к северу, где начали обстрел следующих фортов, подавив их сопротивление с той же быстротой. Позже их встретил целый флот джонок и брандеров, но и этот флот был потоплен. Легкость, с которой два фрегата смогли расправиться с таким количеством джонок, объяснялась их превосходством в огневой мощи, а также тем, что их оснастка и паруса позволяли им двигаться в любом направлении при любом ветре. Джонки не могли лавировать, как фрегаты, не могли они идти и против ветра. Джонки строились для китайских вод и устойчивых муссонов, фрегаты -- для завывающей кутерьмы Ла-Манша, Северного моря и Атлантики, где шторм был обычным делом, а буря -- нормой жизни. Глава 1 -- Стрельба по сидячим уткам, и только, -- с отвращением проговорил адмирал. -- Верно, -- кивнул Струан. -- Но их потери незначительны, а о наших вообще можно не говорить. -- Решительная победа -- вот наша цель, -- изрек Лонгстафф. -- Вот зачем мы здесь Горацио, напомните мне, чтобы я попросил Аристотеля запечатлеть сегодняшний штурм Бог. -- Да, ваше превосходительство. Они стояли на квартердеке флагмана Ее Величества "Возмездие", отстав на милю от прокладывающих путь фрегатов. Позади них шли главные силы экспедиционного корпуса с "Китайским Облаком" впереди -- Мэй-мэй и дети находились на его борту втайне от всей команды. -- Мы отстаем, адмирал, -- недовольно заметил Лонгстафф. -- Неужели вы не можете догнать фрегаты, ну? Адмирал подавил в себе раздражение. В последнее время быть вежливым с Лонгстаффом давалось ему нелегко. Месяцы мелочной опеки, месяцы распоряжений и приказов, которые тут же отменялись, эта война, больше похожая на рядовые маневры -- его уже тошнило от всего этого. -- Мы продвигаемся достаточно быстро, сэр. -- Ничего подобного. Мы все время лавируем: правый галс, левый галс, правый, левый. Абсолютно пустая трата времени. Пошлите сигнал на "Немезиду". Она может взять нас на буксир. -- Взять на буксир мой флагман?! -- проревел адмирал, побагровев от возмущения. -- Этому набитому опилками колбасному заводу? Тащить на буксире мой семидесят ичетырех-пушечный линейный корабль? Взять на буксир, вы сказали? -- Да, мой дорогой, именно на буксир, -- сказал Лонгстафф. -- И мы окажемся в Кантоне не в пример быстрее! -- Никогда, клянусь Богом! -- Тогда я переведу свою штаб-квартиру на пароход! Спустите катер на воду. Вся эта ревность просто смешна. Корабль есть корабль, двигает им пар или парус, а нам нужно войну выиграть. Можете подниматься ко мне на борт в любое время, какое сочтете для себя удобным. Я был бы рад, если бы вы отправились со мной, Дирк. Пойдемте, Горацио. -- Лонгстафф удалился, негодуя на адмирала с его невозможными представлениями, на постоянные раздоры между армией и флотом: кто, мол, кем командует, и чье мнение имеет больший вес, и кто должен первым выбирать место для килевания кораблей и для своих палаток на Гонконге, и какая это война: морская или сухопутная, и кто перед кем должен иметь предпочтение. К тому же в глубине души он был все еще зол на этого хитрого дьяволенка Кулума за то, что тот обманом выудил у него подпись, лишившую Тай-Пэна его вожделенного круглого холма, -- заставил его поверить, что Тай-Пэн одобрил решение построить там церковь, -- и тем самым поставил под угрозу дружеские отношения, которые Лонгстафф так тщательно и на протяжении стольких лет выстраивал с этим опасным человеком, используя его в своих целях. И Лонгстафф был уже сыт по горло строительством колонии, его мутило от льстивых просьб и настойчивых требований, всех этих гнусных дрязг между торговцами. И он был просто взбешен тем, что китайцы отвергли этот чудесный договор, который он, и только он, столь великодушно предложил им. Чертнязьми, думал он, вот я -- тащу всю Азию на своих плечах, принимаю все решения, не даю им всем перегрызть друг другу глотки, веду войну ко славе Англии, охраняю ее торговлю, клянусь Господом, а где благодарность? Да я уже несколько лет как должен быть пэром! Затем гнев его поулегся, ибо он знал, что совсем скоро Азия вновь стане г покорной, колонии Гонконг уже не будет грозить опасность, и отсюда во все стороны потянутся нити британского могущества. По непререкаемому повелению губернатора. Вместе с должностью губернаторы обычно получают и титул. Сэр Уильям Лонгстафф -- черт возьми, это звучит неплохо. А поскольку губернаторы колоний являются одновременно главнокомандующими всеми колониальными силами, и их слово как прямых предст авителеи королевы имеет силу закона, он сможет поступать с этими напыщенными адмиралами и генералами как ему заблагорассудится. Чума на них всех, подумал он и почувствовал себя лучше. Итак, Лонгстафф разместился на борту "Немезиды". Струан отправился туда вместе с ним. Пароход или не пароход, он будет в Кантоне первым. Через пять дней флот бросил якорь у Вампоа, река позади них была усмирена. Тут же прибыла депутация купцов Кохонга для ведения переговоров, их прислал новый наместник Кантона Чинь-со. Но по совету Струана депутацию отослали обратно, гак и не выслушав, а на следующий день англичане заняли кантонское поселение. Когда торговцы появились на причале, все старые слуги ждали их у парадных дверей их факторий. Поселение выглядело так, словно европейцы оставили его только вчера. Китайцы ни к чему не притронулись в отсутствие хозяев. Все вещи были на месте. Площадь была отдана под палатки морских пехотинцев, а Лонгстафф разместился в фактории "Благородного Дома", Вновь прибыла депутация Ко-хонга, и вновь ее отослали назад. Англичане начали открыто и с большой тщательностью готовиться к захвату Кантона. И днем и ночью над Хог Стрит и улицей Тринадцати Факторий не умолкал людской гомон, здесь покупали, продавали, крали, дрались. Бордели и винные лавки не знали отбоя от посетителей. Многие упивались до смерти, некоторые кончали жизнь с перерезанным горлом, другие просто исчезали. Владельцы лавок дрались за место, цены поднимались и падали, но всегда оставались самыми высокими, какие только мог переварить рынок. В третий раз депутация наместника запросила аудиенции у Лонгстаффа, и опять Струан убедил капитан-суперинтенданта отказать им в приеме. Линейные корабли расположились на траверзе Жемчужной реки, а "Немезида", спокойно попыхивая, курсировала вверх и вниз по течению, наводя ужас на китайцев. Но джонки и сампаны продолжали заниматься своим делом, поднимаясь и спускаясь по реке, как обычно. Из глубины страны поступали чай и шелка этого года; склады Ко-хонга по оба берега реки ломились от товаров. Затем, ночью, прибыл Дзин-куа. Тайно. -- Здластвуй, Тай-Пэн, -- сказал он, входя в небольшую столовую в личных апартаментах Струана. Старик опирался на руки двух своих рабов. -- Харасо, что ты моя видеть есть. Почему ты моя ходить видеть нет, хейа? Рабы помогли ему сесть, поклонились и вышли. Старик казался старше, чем всегда, морщин на лице прибавилось. Однако глаза смотрели молодо и светились умом. Он был одет в длинный шелковый бледно-голубой халат и штаны того же цвета, крохотные ноги были обуты в мягкие тапочки. Легкая куртка зеленого шелка на пуховой подкладке защищала его от сырости и холода весенней ночи. На голове красовалась многоцветная шапочка. -- Здравствуй, Дзин-куа. Мандарин Лонгстафф сильно сердитый стал. Нет хотеть, чтобы этот Тай-Пэн повидал друга. Ай-йа! Чаи? Струан нарочно принял Дзин-куа без сюртука, в одной рубашке, желая сразу показать, что очень зол на него из-за монеты By Фан Чоя. Чай разлили в чашки, и появились слуги с подносами всевозможных деликатесов, специально заказанных Струаном. Струан положил немного дим сум на тарелку Дзин-куа, потом на свою. -- Чоу оч-чень сильно харосый, -- похвалил угощение Дзин-куа, с прямой спиной сидя на своем стуле. -- Чоу сильно плохой, -- извиняющимся тоном произнес Струан, прекрасно зная, что лучшего в Кантоне не найти. Слуга принес уголь для камина и положил в огонь несколько палочек благовонного дерева. Тонкий аромат наполнил маленькую комнату. Дзин-куа аккуратно и с большим изяществом поглощал крошечные дим сум и потягивал китайское вино, которое было нагрето -- все китайские вина подавали теплыми -- как раз до нужной температуры. Он был согрет вином и еще больше тем, что его подопечный вел себя безукоризненно, как вел бы себя тонкий, проницательный противник-китаец. Подав дим сум среди ночи, когда обычай предписывал есть это блюдо только в первой половине дня, Струан не только подчеркивал свое неудовольствие, но и проверял, как много известно старику о его встрече с Ву Квоком. И хотя Дзин-куа был в восторге от того, что его наставничество -- вернее, наставничество его внучки Тчунт Мэй-мэй -- приносило столь изысканные плоды, его не оставляли смутные опасения. Риск, на который ты решился, когда начал обучать варвара манерам цивилизованного человека, бесконечно велик, говорил он себе. Ученик может слишком хорошо усвоить урок; глазом не успеешь моргнуть, как он сам станет управлять своим учителем. Будь осторожен. Поэтому Дзин-куа не сделал того, что поначалу намеревался сделать выбрать самый маленький дим сум с креветками и предложить его собеседнику на весу, повторяя жест Струана на корабле Ву Квока. Это явилось бы изящным и тонким намеком на то, что Дзин-куа во всех деталях известно о разговоре Струана с Ву Квоком. Вместо этого он взял палочками один из обжаренных в масле пельмешков, положил его себе на тарелку и не торопясь съел. Он чувствовал, что на данный момент разумнее скрыть свою осведомленность. Позже, если у него будет желание, он может помочь Тай-Пэну избежать нависшей опасности и показать, как спастись от надвигающейся катастрофы. И, пережевывая дим сум, он в который раз подумал о невероятной тупости мандаринов и маньчжуров. Черепашье дерьмо! Презренные, питающиеся навозом, не знающие своей матери идиоты! Пусть отсохнут у них члены и пусть внутренности их источат черви! Все было подготовлено и осуществлено так хитроумно, думал он. Мы заставили варваров воевать там, где это было нам удобно, и в нужное для нас время. Война решила их экономические проблемы, но мы, проиграв ее, не уступили им ничего значительного. Торговля, как и раньше, продолжалась только через Кантон. Таким образом. Срединное Царство по-прежнему оставалось недоступным для настырных европейских дикарей. И получили они лишь крохотный вонючий островок, который, едва только на него ступила нога первого кули, мы уже начали отвоевывать обратно. И Дзин-куа принялся смаковать нюансы изумительного по тонкости плана, который строился на жадности императора и его страхе, что Ти-сен может стать угрозой трону, и заставил императора своими руками уничтожить собственного брата. Божественный замысел! Ти-сену расставили такую красивую ловушку, с такой проницательностью наметили его в жертвы еще задолго до последних событий. Он явился идеальным инструментом для сохранения лица императора и всего Китая. Но после стольких лет терпения и интриг, после полной победы над врагами Срединного Царства этот алчный, грязный, шелудивый пес -- император -- совершил чудовищную, невероятную глупость, отвергнув столь выгодный договор! Теперь эти британские варвары по-настоящему разозлились, и это понятно: они потеряли лицо перед своей дьяволицей-королевой и ее бестолковыми приспешниками. А нам сейчас придется начинать все с начала, и выполнение древнего предназначения Срединного Царства -- облагородить варварский мир, вывести его из Тьмы к Свету: одна земля с одним правительством и одним императором -- опять отсрочено. Дзин-куа не огорчался, что придется начать все заново, ибо знал, что дело это растянется на века. Он был лишь слегка раздражен ненужной задержкой и тем, что была упущена прекрасная возможность. Ладно, сейчас самое главное Кантон, напомнил он себе. Прежде всего нужно выкупить наш любимый Кантон. Какой минимальной суммы следует добиваться? Какой?.. Струан весь кипел внутри. Он ожидал, что Дзин-куа возьмет один из дим сум с креветками и предложит ему, держа на весу. Должен ли я заключить, спрашивал он себя, что старику не известно о том, что Ву Квок использовал первую из четырех монет? Он ведь не может не понимать, что означают поданные к столу дим сум? Гляди в оба, парень. -- Многа бум-бум корабаль, хейа? -- произнес Дзин-куа после долгого молчания. -- Много еще у Лонгстаффа есть, беспокойся нет. Очень плохо когда мандарин худой голова иметь. -- Ай-йа, -- закивал Дзин-куа. -- Мандарин Чинь-со сильно худой голова есть. Император говорить одинаковый, что Ти-сен. -- Старик провел пальцем по горлу и рассмеялся. -- Пффт! Когда Лонгстафф уступать нет, война есть -- толговать нет. -- Война есть, торговлю брать можно. Лонгстафф сильно злой есть. -- Скок'ка тэйлов помогать сильно злой доблый есть, хейа? -- Дзин-куа спрятал руки в рукава своего шелкового халата, откинулся на спинку кресла и терпеливо ждал. -- Не знаю. Сто лаков, может. Дзин-куа знал, что сократить эту сумму вдвое к общему удовлетворению не составит труда. А пятьдесят лаков для Кантона не так уж разорительно, если учесть, что город беззащитен. Но и в этом случае он изобразил на лице ужас. И тут же услышал, как Струан сказал: -- Добавить сто лаков. Выкуп. -- Добавить сто чего? -- Теперь ужас старика был неподдельным. -- Выкуп мне, -- резко проговорил Струан. -- Нет нравится награда за голову моей рабыни и моих чилло маленький. Мандарин Чинь-со очень сильно плохой. -- Награда за голова чилло? Ай-йа! Оч-чень сильно плохой господа мать мандарин, оч-чень! -- возмутился Дзин-куа, притворяясь удивленным. Он молча возблагодарил свой йосс за то, что вовремя услышал про назначенную награду и сумел быстро и толково все уладить: сразу же известил через посредника английскую шлюху, -- а значит, и Струана -- на случай, если кто-нибудь попытается получить деньги за Мэй-мэй и ее детей прежде, чем они будут в безопасности. -- Дзин-куа устлоит! Нет беспокойся, хейа? Дзин-куа устлоит для длуг челез несколько день всего. Очень господа мать мандарин Чинь-со. Плохо, плохо, плохо. -- Сильно плохо, -- кивнул Струан. -- Трудно устроить, может, много лак нужно. Поэтому нет добавить сто лак. Добавить двести лак! -- Дзинь-куа устлоит для длуг, -- успокаивая его, повторил китаец. -- Нет добавить сто, нет добавить двести! Устлоить сильно быстло мозна. -- Он довольно улыбнулся тому идеальному решению, которое нашел и уже начал осуществлять. -- Оч-чень простой. Писать другой имя на список Чйнь-со. Одноглазый корова чилло и два корова чилло маленький. -- Что?! -- взорвался Струан. -- Почему плохо, хейа? -- Что, во имя неба, здесь не так, удивленно спрашивал себя Дзин-куа. Он подготовил простую замену: никчемная варварская женщина и две никчемные девочки, принадлежащие человеку, который поклялся уничтожить Струана, в обмен на безопасность его собственной семьи. Что здесь может быть не так? Кто в состоянии понять разум варвара? Во имя Господа, думал Струан, как ты сможешь когда-либо научиться понимать этих языческих дьяволов? -- Нет нравится список, -- сказал он вслух. -- Нет мой чилло нет Одноглазый Дьявол чилло, нет никакой чилло. Очень сильно плохо. Разумеется, похищение -- ужасная вещь, ужасная, согласно подумал Дзин-куа, который и сам жил в постоянном страхе, что его детей или детей его детей похитят, чтобы запросить за них выкуп. Но чьи-то имена все равно должны быть внесены в список. Вот только чьи же? -- Дзин-куа нет писать корова чилло на список, ладна. Я устлоить. Ладна, хейа? -- Двести лак мой налог, добавить, ладно. Дзин-куа сделал глоток чая из чашки. -- Завтла Ко-хонг Лонстаф говорить, мозна? -- Чинь-со можно. -- Чинь-со добавить Ко-хонг, хейа? -- Завтра Чинь-со можно. Следующий день Ко-хонг можно. Говорить, сколько тэйлов. Пока говорить, мы чай покупать-продавать можно. -- Говорить конец, толговать мозна. -- Говорить торговать сразу можно. Дзин-куа спорил, умолял, рвал на себе волосы и, в конце концов, уступил. Он уже получил согласие Чинь-со немедленно открыть торговлю и передал ему половину установленной мзды. Они договорились, что вторая половина будет выплачена через шесть месяцев. И Дзин-куа уже подсказал наместнику сохраняющее лицо извинение, которым Чинь-со воспользуется, чтобы защитить себя от гнева императора за неповиновение приказам Сына Неба: переговоры следовало затягивать до тех пор, пока последний корабль не будет загружен чаем и пока не будет выплачен последний тэйл серебра, после чего Чинь-со сразу же нападет на поселение, сожжет и разграбит его и пошлет брандеры против торговых кораблей варваров и очистят от них Жемчужную реку. Торговля убаюкает европейских дикарей, и они поверят, что им ничто не грозит; к тому же, торговля даст китайцам время стянуть к Кантону подкрепления, в которых они так очевидно нуждались. Таким образом, варвары окажутся беззащитными, и Чинь-со одержит великую победу. Дзин-куа мысленно поцокал языком, восхищаясь изяществом своего плана. Он-то знал, что варвары будут далеко не беззащитны. И что налет на поселение приведет их в ярость. И тогда они немедленно двинутся на север и через ворота Пей Хо подойдут к Пекину. А в тот момент, когда их флот появится в устье Пей Хо, император запросит мира, и старый договор опять вступит в силу. Совершенный договор. Это произойдет, потому что "совершенный" договор нужен Тай-Пэну, а "Торчащий Пенис" -- всего лишь пес Тай-Пэна. И таким образом мне удастся избавить наш любимый Кантон от выкупа сейчас и не придется платить вторую половину мзды через полгода, потому что Чинь-со и его семья, разумеется, уже подведены за руку к самому краю могилы. где им и место -- да останется этот мерзкий ростовщик из провинции Фукьен немощным на те несколько месяцев, что еще остались ему на этой земле! "Выкуп", который придется изыскать, чтобы умилостивить сейчас императора, а позже -- варваров, сложится из прибыли от продажи чая, шелка и опиума в этом году. И немало еще останется. Поистине, жизнь полна радостей и захватывающей остроты! -- Нет волноваться чилло, хейа? Дзин-куа устлоить. Струан поднялся на ноги. -- Добавить двести лак, мой налог. -- Потом прибавил с любезной улыбкой: -- Дзин-куа говорит Чинь-со: "Трогать один волос корова чилло мой, Тай-Пэн приводить огнедышащий морской дракон. Съест Кантон, беспокойся нет!". Дзин-куа улыбнулся, но по спине у него побежали мурашки от этой угрозы. Он сыпал проклятиями всю дорогу домой. Теперь мне придется нанять еще больше, шпионов и охранников и потратить еще больше денег, чтобы оберегать детей Струана. Не только от явных похитителей, да поглотит земля этих скотоложцев, но и от любого бродяги, который в глупости своей решит, что может заработать легкий доллар. О горе, горе! Поэтому, очутившись в безопасности своего дома, он наградил пинками свою любимую наложницу и раздавил тисками большие пальцы двум девушкам-рабыням, после чего почувствовал себя гораздо лучше. Некоторое время спустя он потихоньку выскользнул из дома и отправился в место тайных собраний, где сменил свой халат на багряное церемониальное облачение своей должности. Он был Тай Шан Чу -- Верховным руководителем Хун Мун Тонга в южном Китае. Вместе с нижестоящими руководителями гонга он выслушал первое донесение от недавно образованной гонконгской ложи. И утвердил Гордона Чена ее главой. Итак, к восторженной радости и облегчению китайских купцов и европейских коммерсантов, торговля возобновилась. Все солдаты, кроме отряда в пятьдесят человек, были отосланы назад на Гонконг. Туда же вернулся и флот. Только корабль флота Ее Величества "Немезида" продолжал патрулировать реку, изучая подходы к Кантону и нанося на карту все протоки и рукава, которые ему попадались. А в поселении и на морских путях от Вампоа все бурлило от яростного соперничества, не прекращавшегося ни днем, ни ночью. Торговые корабли нужно было подготовить для такого нежного товара, как чай: заново покрасить трюмы, вычистить льяла и привести их в порядок. Нужно было запасти провизию на весь долгий путь домой. Разобраться с распределением грузового пространства. Торговцы, не имевшие собственных кораблей, а таких было немало, осаждали судовладельцев и дрались за лучшие грузовые места на самых быстрых и надежных кораблях. Цены за фрахт устанавливались сумасшедшие, но принимались сразу и без возражений. "Благородный Дом" и "Брок и сыновья" всегда приобретали много чая, шелка и пряностей для себя. Однако, будучи людьми практичными, и Струаны и Броки перевозили также и чужой груз, выступая не только перевозчиками, но и маклерами, банкирами, агентами на комиссии как по пути в Англию, так и обратно. На обратном пути они даже старались взять чей-то попутный груз: большей частью это были хлопчатобумажные ткани, пряжа, спиртные напитки, а в общем все, что производила промышленная мощь Англии, плюс любой товар, который, по мнению его владельца, мог найти сбыт на Востоке. Иногда другие английские фирмы отправляли им свои корабли с грузом на консигнацию, и они принимали на себя обязательство распродать его в Азии, каким бы он ни был, и, опять же за комиссионные, подыскивали на эти корабли груз для отправки в Англию. Сами Струаны и Броки везли на Восток только опиум, пушки, порох, ядра и картечь. Начало переходить из рук в руки серебро, и Струан с Броком заработали небольшие состояния, снабжая других торговцев наличными под чеки, выписанные на лондонские банки. Правда, по условиям договора серебро передавалось не раньше, чем через сутки после того, как корабль и его груз благополучно проходили через Бог и оказывались в открытом море. В этом году Струан не стал слушать советов Робба и придержал все грузовое пространство "Голубого Облака" для одного лишь "Благородного Дома", оставив себе весь закупленный компанией чай и шелк. Четыреста пятьдесят девять тысяч фунтов чая, бережно упакованного в пятидесятифунтовые ящики, обшитые изнутри кедровыми планками, и пять с половиной тысяч штук шелка начали круглосуточно заполнять трюмы клипера: шестьсот тысяч фунтов стерлингов при условии благополучной доставки в Лондон -- если корабль придет первым; сто шестьдесят тысяч фунтов чистой прибыли -- если корабль придет первым. "Серая Ведьма" Брока в этом году тоже взяла на борт только груз своей компании. Клипер должен был доставить в столицу Англии полмиллиона фунтов чая и четыре тысячи штук шелка. Как и Струан, Брок знал, что теперь не будет спать спокойно, пока пакетбот не доставит ему через полгода весть о благополучном прибытии корабля в Лондон -- и о благополучной распродаже товара. Лонгстафф сиял от гордости: ведь это он и никто другой с такой легкостью добился возобновления торговли и заставил наместника Чинь-со лично сесть с ним за стол переговоров. "Но, мой дорогой адмирал, зачем же еще я бы отсылал эти три депутации, ну? Все дело в лице. Нужно понимать "лицо" и образ мыслей этих язычников. Переговоры и торговля почти без единого выстрела! А торговля, мой дорогой сэр, торговля -- это для Англии главный источник жизненной силы". Он отменил штурм Кантона, чем еще больше обозлил и армию, и флот. Он повторил военным то, что, как напомнил ему Струан, он, Лонгстафф, сам часто говаривал в прошлом: "Мы должны быть великодушны к побежденным, джентльмены. Должны защищать слабых и кротких. Англия не может строить свою торговлю на крови беззащитных, ну? Переговоры закончатся через несколько дней, и Азия будет усмирена раз и навсегда". Но переговоры не закончились. Струан хорошо понимал, что они и не могут закончиться в Кантоне. Только в Пекине или у ворот Пекина. К тому же он пока и не нуждался в их завершении. Сейчас его интересовала одна лишь торговля. Было жизненно необходимо закупить чай и шелка этого года и сбыть весь доставленный на Восток опиум. Прибыль от торговли в этом сезоне поможет всем Китайским торговцам восполнить потери предыдущих лет. Прибыль вернет им надежду, и тогда они решат остаться здесь еще на год и постараются расширить дело. А расширяться теперь можно только на Гонконге. Прибыль и торговля дадут англичанам столь нужное им время. Время построить пакгаузы, причалы и дома на их новом островном приюте. Время до лета, когда ветры позволят флоту вновь двинуться на север. Время переждать любую непогоду и дотянуть до нового торгового сезона в будущем году. Время и деньги, чтобы обезопасить Гонконг и сделать его открытой дверью в Азию. Поэтому Струан всячески охлаждал восторженное нетерпение Лонгстаффа и затягивал переговоры, ввязавшись тем временем в отчаянную конкуренцию с Броком за лучший чай и шелка, за наиболее выгодные фрахтовые контракты. Нужно было загрузить и отправить восемнадцать клиперов. Решить проблемы восемнадцати команд и восемнадцати капитанов. Брок первым закончил погрузку "Серой Ведьмы", и корабль полетел вниз по реке с переполненными трюмами. Последний грузовой люк на "Голубом Облаке" был задраен на полдня позже, и клипер Струана бросился следом. Гонка началась. Горт громко возмущался и негодовал, потому что его корабль отправился в плавание с новым капитаном, но Брок был неумолим. -- С такой раной, как у тебя, ничего путного из твоего капиганства не выйдет, к тому же ты понадобишься мне здесь. Горт подчинился и решил, что должен стать Тай-Пэном до срока. Тай-Пэном над всеми тай-пэнами, клянусь Богом! Он отправился на "Немезиду". С тех пор как корабль, дымя трубой, вошел в гавань, он проводил на нем все свое свободное время. Учился управлять им, драться на нем, узнавал его возможности, достоинства и недостатки. Потому что понимал, как понимал и его отец, что "Немезида" означала смерть паруса -- и, если поможет йосс, смерть "Благородного Дома". Им обоим было известно, с каким отвращением Струан относился к пароходам, и, хотя они понимали, что переход от парусников к пароходам сопряжен для их компании с огромным риском, они решили крупно поставить на будущее. С тем же ветром и с тем же отливом, которые "Немезида" преодолела на пути в гавань Гонконга, в Англию отправился пакетбот. Корабль уносил с собой письмо Брока его сыну Моргану. В этом письме отменялся сделанный ранее заказ на два клипера, вместо них Брок распорядился заложить первые два судна новой пароходной линии компании "Брок и сыновья". Ориент Куин Лайн. -- Тай-Пэн, -- раздался в темноте голос Мэй-мэй: они лежали на уютной кровати в их спальне, -- могу я съездить в Макао? На несколько дней? Детей я возьму с собой. -- Тебе надоела жизнь в поселении? -- Нет. Только трудно здесь без всех моих одеждов и детских игрушек. Всего на несколько дней, хейа? -- Я уже говорил тебе о том, что за вас назначена награда, и я... Она остановила поток его слов поцелуем и теснее прижалась к его теплому телу. -- Ты так приятно пахнешь. -- Ты тоже. -- Эта Мэ-ри Син-клер. Она мне понравилась. -- Она... она очень смелая девушка. -- Странно, что ты послал женщину. Это на тебя не похоже. -- У меня не было времени искать кого-то другого. -- Она фантастически хорошо говорит на кантонском и мандаринском. -- Это тайна для всех. Ты никому не должна говорить об этом. -- Конечно, Тай-Пэн. Темнота сгустилась для них, и на время каждый погрузился в свои сокровенные мысли. -- Ты всегда спал без одеждов? -- спросила она. -- Да. -- Как же у тебя нет простуды? -- Не знаю. В горах Шотландии холоднее, чем здесь. В отрочестве я был очень беден. -- Что такое "отрочество"? -- Детские годы. Она улыбнулась. -- Мне нравится думать о тебе, как о маленьком. Но теперь ты больше не бедный. И две из трех вещей уже осуществились. Не так ли? -- Каких вещей? -- спросил он, вдыхая ее тонкий аромат и ощущая телом гладкий теплый шелк ее ночной рубашки. -- Первая была -- перевезти серебро, помнишь? Вторая -- отвести от Гонконга все опасности. А какая третья? Она повернулась к нему и положила ногу поверх его ноги. Он продолжал лежать неподвижно; через шелк он чувствовал прикосновение ее бедра и ждал с внезапно пересохшим горлом. -- Безопасность Гонконга еще под вопросом, -- выговорил он. Ее рука отправилась путешествовать по его телу. -- Вы торговали в этом году, значит этот вопрос решен, разве нет? Так что вторая вещь скоро осуществится. -- Если йосс будет к нам благосклонен. Его рука неторопливо приоткрыла ее рубашку и заскользила по нежной коже. Он помог ей раздеться, зажег свечу и откинул шелковые простыни в сторону. Он смотрел на нее, завороженный загадочной, чудесной красотой ее тела, напоминающего своей ровной светящейся прозрачностью растаявший фаянс. -- О, это волнует меня -- когда ты смотришь вот так, а я знаю, что нравлюсь тебе. И они предались любви -- неспешно, с томной негой. Позднее она спросила: -- Когда ты намерен вернуться на Гонконг? -- Через десять дней. -- Десять дней, подумал он. Потом я отберу для нас людей Ву Квока в Абердине, а на следующий вечер -- бал. -- Я поеду с тобой? -- Да. -- А новый дом уже будет готов к тому времени? -- Да. Там вы будете в безопасности. -- Его рука покоилась на ее бедре, кончиком языка он легонько пробежал по ее щеке и дальше, к шее. -- Я рада, что буду жить на Гонконге. Там я смогу чаще видеться со своим учителем. Я уже много месяцев толком не разговаривала с Гордоном. Может быть, у нас опять получится начать еженедельные уроки? Мне нужно выучить много новых и красивых слов. Как он поживает? -- Прекрасно. Я видел его перед самым отъездом. После недолгого молчания она мягко заметила: -- Это нехорошо, что ты поссорился со своим первым сыном. -- Знаю. -- Я поставила три свечи, чтобы твой гнев улетел на Яву и ты простил его. Когда ты простишь его, я бы хотела познакомиться с ним. -- Познакомишься. Со временем. -- Можно мне съездить в Макао перед Гонконгом? Пожалуйста. Я буду очень осторожна. Детей я оставлю здесь. Здесь им не будет грозить никакая опасность. -- Что это тебе так понадобилось в Макао? -- Ну, разные вещи и... это секрет, очень хороший, сюрпризный секрет. Всего на несколько дней? Пожалуйста. Если хочешь, пошли со мной Маусса и еще кого хочешь. -- Это слишком опасно. -- Теперь не опасно, -- возразила Мэй-мэй, зная, что их имена вычеркнуты из списка, и до глубины души удивляясь, почему Струан не захлопал в ладоши от восторга, -- как это сделала она, -- когда сообщил ей, что Дзин-куа уладил дело с наградой за их головы. Ай-йа, подумала она, европейцы очень странные люди. Очень. -- Теперь опасности нет никакой. Но даже и так я буду очень осторожна. -- Почему это вдруг стало важно? Что за секрет? -- Сюрпризный секрет. Я скажу тебе очень скоро. Но пока секрет. -- Я подумаю об этом. А теперь -- спать. Мэй-мэй довольно расслабилась, уверенная, что через несколько дней она отправится в Макао и что существует много способов, с помощью которых женщина может добиться своего в споре с мужчиной -- хорошим или плохим, умным или глупым, сильным или слабым. Мое бальное платье будет наилучшейшим, самым наилучшейшим из всех, думала она в радостном возбуждении. Мой Тай-Пэн будет гордиться мной. Очень сильно гордиться. Он будет гордиться мной так, что женится на мне и сделает своей Тай-тай -- Верховной госпожой. И ее последняя мысль, перед тем как она погрузилась в сладкий сон, была о ребенке, зреющем в ее чреве. Ему всего несколько недель. Мой ребенок будет мальчиком, пообещала она себе. Сыном, которым он будет гордиться. Два изумительных сюрпризных секрета для него, которыми он будет гордиться. -- Не знаю, Варгаш, -- просительно произнес Струан. -- Тебе лучше справиться об этом у Робба. Он понимает в цифрах лучше меня. Они находились в личном кабинете Струана, на столе лежал раскрытый гроссбух. В широко распахнутые окна врывался гул Кантона, тучи мух носились по комнате. Стоял теплый весенний день, и по сравнению с зимой заметно усилилась вонь. -- Дзин-куа очень торопит нас с окончательным заказом, сеньор, и... -- Это я знаю. Но до тех пор, пока он не передаст нам свой окончательный заказ на опиум, мы не можем назвать ему точную цифру. Мы даем лучшую цену за чай и лучшую за опиум, так в чем же задержка? -- Не знаю, сеньор, -- ответил Варгаш. Он не спросил, хотя ему очень хотелось, почему "Благородный Дом" платит Дзин-куа за чай на десять процентов больше остальных торговцев и продает ему отборный индийский опиум из Падвы на десять процентов ниже текущей рыночной цены. -- А, к дьяволу все это! -- воскликнул Струан, наливая себе чаю. Он жалел, что отпустил Мэй-мэй в Макао. Он послал с ней А Сам, а также отрядил им в охрану Маусса и нескольких ма гросов. Она должна была вернуться вчера, и до сих пор еще не появилась. Конечно, ничего тревожного в этом не было: время пути от Макао до кантонского поселения никогда нельзя было рассчитать точно. Как и любой переезд по морю вообще. Когда ты целиком зависишь от воли ветра, подумал он с сарказмом. Если бы она была на этом ночном горшке с трубой, все было бы иначе. Пароходы могут ходить по расписанию, им дела нет до ветров и отливов, черт бы их побрал. -- Да? -- Он резко обернулся на стук в дверь. -- Извините, мистер Струан, -- сказал Горацио, входя в кабинет. -- Его превосходительство хотел бы видеть вас у себя. -- Что-нибудь стряслось? -- Видимо, его превосходительство лично сообщит вам обо всем, сэр. Он в своих апартаментах. Струан захлопнул гроссбух. -- Мы утрясем все это с Роббом сразу же, как только вернемся, Варгаш. Вы будете на балу? -- Я бы лишился покоя на следующие десять лет, сеньор, если бы моя супруга, мой сын и моя старшая дочь не были там. -- Вы собираетесь привезти их из Макао? -- Нет, сеньор. Их препровождают в Гонконг друзья. Я же отправлюсь гуда прямо отсюда. -- Как только вернется Маусс, дайте мне знать. -- Струан вышел, Горацио зашагал рядом с ним. -- Не знаю, как мне благодарить вас, мистер Струан, за подарок для Мэри. -- Что? -- Бальное платье, сэр. -- А-а. Вы уже видели, что там у нее вышло? -- О нет, сэр. Она отплыла в Макао на следующий день после распродажи. Вчера я получил от нее письмо. Она шлет вам свои наилучшие пожелания. -- Горацио знал, что с таким подарком у Мэри появился очень хороший шанс выиграть приз. Если бы только не Шевон. Вот бы Шевон заболела! Ничего серьезного, конечно, просто, чтобы ее не было там в этот день. Тогда Мэри достанется тысяча гиней. Какие удивительные вещи они смогут позволить себе, имея такие деньги! Съездить домой на лето. Жить, окружив себя рос кошью и великолепием. О Господи, сделай так, чтобы она выиграла этот приз! Я рад, что ее нет на Гонконге, пока я здесь, подумал он. В Макао она недоступна для Глессинга. Проклятый Глессинг. Интересно, он действительно намерен просить ее руки? Каков нахал! Он и Кулум... а, Кулум... бедняга Кулум. Горацио отстал на шаг от Струана, когда они начали подниматься по лестнице, поэтому ему не нужно было скрывать свое беспокойство. Бедный, храбрый Кулум. Он вспомнил, каким странным показался ему юноша на другой день после аукциона. Он и Мэри тогда долго искали Кулума и нашли его на борту "Отдыхающего Облака". Кулум пригласил их остаться на ужин, и всякий раз, когда они пытались завести речь о Тай-Пэне в надежде примирить их, Кулум уводил разговор в сторону. Затем, в конце концов, он сказал им: -- Давайте забудем о моем отце, хорошо? Я забыл. -- Ты не должен, Кулум, -- расстроилась Мэри. -- Он удивительный человек. -- Мы теперь враги, Мэри, нравится вам это или нет. Я не думаю, что его отношение ко мне переменится, а до тех пор не изменюсь и я. Бедный, храбрый Кулум, думал Горацио. Я знаю, что это такое -- ненавидеть своего отца. -- Тай-Пэн, -- заговорил он, когда они вышли на площадку перед дверью, -- Мэри и я ужасно сожалеем о том, как все получилось с холмом. Но еще больше нас расстраивает то, что произошло между вами и Кулумом. Кулум, видите ли, стал нашим близким другом, и... -- Благодарю вас за заботу, Горацио, но попрошу вас впредь не касаться этой темы. Горацио и Струан молча пересекли площадку и вошли в приемную Лонгстаффа. Комната была большая и роскошная. Лепной потолок украшала роскошная люстра в центре, под нею стоял огромный стол, отсвечивающий полированной поверхностью. Во главе стола сидел Лонгстафф, справа о г него расположился адмирал, слева -- генерал, лорд Рутледж-Корнхилл. -- Добрый день, джентльмены. -- Очень хорошо, что вы присоединились к нам, Дирк, -- приветливо встретил его Лонгстафф. -- Присаживайтесь, любезный друг. Я счел, что ваше мнение может оказаться полезным. -- Что случилось, ваше превосходительство? -- Ну... э... я также попросил мистера Брока составить нам компанию. Дело может подождать до его прихода, тогда мне не придется повторяться, ну? Шерри? -- Благодарю вас. Дверь открылась, и в комнату вошел Брок. Взгляд у него стал еще более настороженным, когда он увидел за столом Струана и офицеров в великолепных мундирах. -- Я вам понадобился, ваше превосходительство? -- Да. Пожалуйста, садитесь: Брок кивнул Струану. -- Привет, Дирк. Добрый день, джентльмены, -- добавил он, зная, что взбесит этим генерала. Он с угрюмым удовольствием принял в ответ их холодные кивки. -- Я пригласил вас обоих, -- начал Лонгстафф, -- потому что... э... помимо того факта, что вы являетесь признанными лидерами торговцев, ну?.. э... ваш совет может оказаться весьма ценным. Похоже, чго на Гонконге обосновалась группа анархистов. -- Что?! -- взорвался генерал. -- Вог те на! -- воскликнул Брок, удивленный не меньше его. -- Вы только вообразите себе: самые настоящие анархисты, черт бы их побрал! Следует полагать, что даже среди язычников на нашем острове уже есть эти дьяволы. Да-да, если мы не будем смотреть в оба, Гонконг превратится в настоящий рассадник этой заразы. Только этого нам, черт возьми, не хватало, ну? -- А что за анархисты? -- спросил Струан. Анархисты означали беспорядки. Беспорядки мешали торговле. -- Эти, как их... э... что там было за слово, Горацио? Танг? Тунг? -- Тонг, сэр. -- Да, гак вот, этот тонг уже действует под самым нашим носом. Ужасно. -- Действует каким образом? -- спросил Струан, начиная проявлять нетерпение. -- Возможно, вам лучше рассказать все сначала, сэр, -- заметил адмирал. -- Прекрасная мысль. На сегодняшнюю встречу наместник Чинь-со прибыл в полном расстройстве. Он сообщил мне, что китайским властям только что стало известно, будто эти анархисты -- это тайное общество -- устроили свой штаб в Тай Пинь Шане -- этом отвратительном бельме на нашем глазу. У этих анархистов много, очень много разных имен, и они... Горацио, расскажите-ка лучше вы. -- Чинь-со заявил, что это группа революционеров-фанатиков, поклявшихся свергнуть императора, -- начал Горацио. Он передал его превосходительству около полусотни названий, под которыми в разное время и в разных местах проходило это общество: Красная Партия, Красное Братство, Общество Земли и Неба, Триады и так далее, часть названий даже невозможно перевести на английский. Некоторые зовут его просто "Хун Мун" или "Хун Тонг", "тонг" как раз и означает "тайное братство". -- Он остановился, чтобы собраться с мыслями. -- В любом случае, эти люди являются анархистами самого злобного толка. Воры, пираты, бунтовщики. Вот уже несколько столетий власти пытаются покончить с ними, но безуспешно. В Южном Китае, предположительно, около миллиона членов братства. Они организованы в ложи, и их церемонии посвящения отличаются особым варварством. Они разжигают восстания под любым предлогом и живут за счет страха, внушаемого ими своим же братьям. Они требуют со всех деньги за "покровительство". Каждая проститутка, купец, крестьянин, землевладелец, кули -- все без исключения должны платить им мзду. Если кто-то отказывается платить, следует быстрая расправа: смерть или увечье. Каждый член братства платит взносы -- весьма похоже на тред-юнионы. Где бы ни возникало недовольство, тонг раздувает его искорку в пожар восстания. Это фанатики. Они насилуют, пытают, они распространяются подобно чуме. -- Вы когда-нибудь слышали о китайских тайных обществах? -- спросил у него Сгруан. -- До того, как о них упомянул Чинь-со? -- Нет, сэр. -- Анархисты -- дьяволы во плоти, тут и спорить нечего -- встревоженно сказал Брок. -- Это как раз такая чертовщина, на которую китаезы должны быть падки. Лонгстафф подтолкнул через стол небольшой красный треугольный флажок. На нем были изображены два китайских иероглифа. -- Наместник сказал, что треугольник -- их неизменный символ. Иероглифы на флажке означают "Гонконг". Как бы там ни было, мы столкнулись со сложной проблемой, зто несомненно. Чинь-со хочет послать в Тай Пинь Шан "знаменосцев" и мандаринов, чтобы они прошлись по нему мечом. -- Вы не дали согласия? -- звенящим от напряжения голосом произнес Струан. -- Боже милостивый, нет. Клянусь Создателем, мы не потерпим никакого вмешательства на нашем острове. Я заверил его, что мы не позволим анархистам прикрываться нашим флагом и в ближайшее время решим эту проблему своими силами. Итак, что же нам следует предпринять? -- Выбросить туземцев ко всем чертям с Гонконга, и делу конец, -- предложил адмирал. -- Это невозможно, сэр, -- возразил Струан. -- И это не послужит нам на пользу. -- Верно, -- кивнул Брок. -- Нам не обойтись без работников, носильщиков и слуг. Китаезы на острове нужны нам, и от этого никуда не денешься. -- Есть очень простое решение, -- сказал генерал, беря понюшку табаку. Это был быкоподобный, седовласый человек с красным, изрядно поношенным лицом. -- Издайте приказ, что любой, кто принадлежит к этому... как его, тонгу... будет повешен. -- Он раскатисто чихнул. -- Я прослежу за выполнением такого приказа. -- Вы не можете повесить китайца, милорд, только за то, что он хочет ниспровергнуть династию иностранного государства. Это противоречит английскому закону, -- заметил Струан. -- Иностранная там династия или нет, -- вставил адмирал, -- потакание бунтовщикам против императора "дружественной державы", -- а она будет дружественной, и очень скоро, клянусь Богом, если нам дадут возможность выполнить то, зачем мы были посланы сюда правительством, -- противоречит международному праву. И законам Англии. Возьмите, к примеру, этот чартистский сброд. -- Мы не вешаем их за то, что они чартисты. Веревки они заслуживают только тогда, когда поднимают восстания или нарушают закон, и это правильно! -- Струан в упор смотрел на адмирала. -- Английский закон гласит, что человек имеет право на свободу слова. И может свободно примыкать к любым политическим партиям. -- Но не к партиям, которые подбивают народ к открытому неповиновению! -- гневно возразил генерал. -- Вы одобряете неповиновение законной власти? -- Ваш вопрос настолько смешон, что я даже не считаю нужным отвечать на него. -- Джентльмены, джентльмены,-- вмешался Лонгстафф. -- Разумеется, мы не можем вешать вс якого, кто является... э... ну, не важно, как их там зовут. Но в равной степени мы не можем допустить и того, чтобы Гонконг кишел анархистами, ну? Или заразился этими чертовыми тред-юнионистскими идеями. -- Все это может оказаться просто выдумкой Чинь-со, чтобы сбить нас с толку. -- Струан повернулся к Броку: -- Ты когда-нибудь слышал об этих тонгах? -- Нет. Но я вот тут подумал, раз эти трианги выжимают деньги изо всех и каждого, значит они выжимают деньги и из купцов и скоро примутся за нас. Генерал раздраженным щелчком сбил несуществующую пылинку со своего безукоризненного алого мундира. -- Все это совершенно очевидно должно находиться в ведении военных, ваше превосходительство. Почему вам не издать постановление, объявляющее этот сброд вне закона? Все остальное мы возьмем на себя. То есть применим ту тактику, которую опробовали в Индии. Предложим награду за информацию. Дикарям достаточно услышать звон монеты, и они тут же выдадут всех своих противников, особенно политических. Мы публично казним первую дюжину, и потом у вас не будет никаких хлопот. -- Индийские правила здесь не годятся, -- сказал Струан. -- У вас нет опыта в управлении колонией, мой дорогой сэр, поэтому вы едва ли могли составить себе мнение на этот счет. Дикари есть дикари, и толковать тут не о чем. -- Генерал повернулся к Лонгстаффу. -- Военные решат эту проблему без труда, сэр. Поскольку Гонконг вскоре станет нашим постоянным военным лагерем, мы с полным правом сможем этим заняться. Издайте указ, который поставит их вне закона, и мы проследим, чтобы справедливость восторжествовала. Адмирал фыркнул. -- Я тысячу раз говорил, что Гонконг должен подпадать под юрисдикцию королевского военно-морского флота. Если мы не установим контроль за морскими путями, Гонконгу конец. Следовательно, значение флота первостепенно. Всем этим следует заниматься нам и никому другому. -- Исход кампаний решают армии, адмирал, как я уже не раз указывал. Именно сухопутные сражения кладут конец войнам. Конечно, наши военные моряки уничтожили флот Бонапарта и заставили Францию голодать. Но ставить окончательную точку в этом конфликте пришлось все-таки нам. Что мы и сделали при Ватерлоо. -- Без Трафальгара не было бы никакого Ватерлоо. -- Это спорный вопрос, мой дорогой адмирал. Однако давайте вернемся к Азии. Очень скоро нам на пятки сядут и французы, и голландцы, и испанцы, и русские, покушаясь на наше законное право господствовать в этой части света. Да, вы в состоянии контролировать морские пути и, благодарение Богу, контролируете их, но до тех пор, пока Гонконг не станет неприступным в военном отношении, Англия будет лишена надежной базы для защиты своих флотов и плацдарма для выступления против противника. -- Главное предназначение Гонконга, милорд, заключается в том, чтобы быть центром торговли со всей Азией, -- вмешался Струан. -- О, я понимаю важность торговли, любезнейший, -- язвительно ответил генерал. -- Но мы сейчас обсуждаем стратегию, и вас это вряд ли касается. -- Не будь торговли, -- заговорил Брок, и его лицо побагровело, -- ни к чему были бы ни армии, ни флоты. -- Ерунда, любезнейший. Да будет вам известно... -- Стратегия это или нет, -- громко прервал его Струан, -- но Гонконг -- прежде всего колония, и как таковая находится в ведении министра иностранных дел, так что определяться все это будет Короной. Его превосходительство вел в этом вопросе мудрую политику, и, я уверен, он считает, что и королевский флот, и солдаты Ее Величества сыграют важнейшую роль в будущем Гонконга. А будущее этого острова как удобного дока для кораблей королевского флота, неприступной военной крепости и центра торговли, -- он незаметно пнул Брока под столом, -- а также как свободного порта, -- будущее его обеспечено. Брок подавил гримасу и быстро добавил: -- Верно, верно, так и есть! Свободный порт принесет огромные доходы Короне, это уж будьте уверены. И даст деньги на строительство лучших доков и лучших казарм в мире. Его превосходительство свято печется о всех ваших интересах, джентельмены. Армия крайне важна... и королевский флот. А открытый порт все повернет как раз к полному вашему удовольствию. И больше всего к удовольствию королевы, да благословит ее Господь. -- Совершенно верно, мистер Брок, -- сказал Лонгстафф. -- Разумеется, нам нужны и флот, и армия. Торговля -- это основа жизненной силы Англии, и свободная торговля -- дело ближайшего будущего. Процветание Гонконга послужит интересам всех нас в равной степени. -- Его превосходительство желает открыть Азию для всех цивилизованных народов, никому не оказывая предпочтения, -- сказал Струан, подбирая слова с осторожностью. -- Как же лучше это сделать, чем через открытый порт, охраняемый цветом вооруженных сил Короны. -- Я не одобряю планов, которые позволят иностранцам жиреть за наш счет, -- резко ответил адмирал, и Струан улыбнулся про себя: рыбка проглотила наживку. -- Мы ведем войны, выигрываем их, а потом начинаем новые, потому что мир, который заключают краснобаи в штатском, всегда оказывается с гнильцой. Чума на иностранцев, таково мое слово. -- Похвальное высказывание, адмирал, -- столь же резко ответил Лонгстафф, -- но не слишком полезное для дел практических. Что же касается "краснобаев в штатском", го нам очень и очень повезло, что дипломаты ставят себе целью заглядывать на много лет вперед. Война, в конце концов, всего лишь длинная рука дипломатии. Когда другие средства не дают результата. -- А здесь дипломатия как раз и не дала результата, -- сказал генерал, -- поэтому, чем скорее мы высадимся в Китае крупными силами и установим английский закон и порядок по всей стране, тем лучше. -- Дипломатия дает самые реальные результаты, мой дорогой генерал. Переговоры продвигаются успешно и ведутся с большой осмотрительностью. И в Китае, к вашему сведению, триста миллионов китайцев. -- Один английский штык, сэр, стоит тысячи китайских копий. Черт возьми, мы управляем Индией с горсткой людей, то же самое мы можем делать и здесь -- и вы только посмотрите, сколько пользы принесло наше правление этим дикарям, а? Явить им наш флаг во всей силе -- вот что нужно сделать. Безотлагательно. -- Китай -- это один народ, милорд, -- заметил Струан. -- А не десятки, как в Индии. Здесь не применимы те же правила. -- Не будь морские пути безопасными, армия потеряла бы Инд