Его схватят. Будет поздно. Паре, глупец, где вы? Где же вы? Ретц безуспешно успокаивал короля. Он не знал точно, каким способом можно удержать Карла на грани между безумием и нормой. Если король окончательно сойдет с ума, он может наговорить Бог знает что. Однако сохраняя рассудок, он не согласится на резню. Прибыл Паре; когда Ретц впустил его в комнату, Карл бросился к нему, обнял врача и заплакал. - Вы больны, Ваше Величество? - Нет, Паре. Это вы... вы... Вы останетесь здесь. Не покинете этой комнаты. Если вы попытаетесь уйти, я убью вас. Паре, похоже, растерялся. Он решил, что сейчас появятся стражники и арестуют его. Он не представлял, в чем его собираются обвинить. Карл рассмеялся, увидев страх на лице Паре и догадавшись о его причине. - Мой пленник! - с истерическим лукавством воскликнул король. - Сегодня ночью вы никуда не убежите, мой друг. Останетесь здесь под замком. Он с громким хохотом позволил Ретцу увести себя. Недоумевающий и встревоженный хирург уставился на запертую дверь. Марго охватило беспокойство. Генрих де Гиз не пришел на свидание. Что могло помешать ему? Весь этот день два человека занимали ее мысли - Генрих де Гиз и Генрих Наваррский. Такое пикантное положение нравилось ей. Муж оказался далеко не дикарем. Он мог быть забавным; она даже немного ревновала, видя, как он ухаживает за мадам де Сов. На это она отвечала продолжающейся связью с Генрихом де Гизом. Где в эту ночь находился ее любовник? Почему он не пришел на свидание? Это тревожило Марго. Она встретила его, когда он шел с совещания. Прежде Марго считала, что его нет в Париже. Она заметила растерянность Генриха при встрече: он смущенно сказал ей, что поспешил тайно вернуться в столицу. Тогда она приняла это объяснение, но теперь, когда он не сдержал обещание, она задумалась о том, что значат эти секретные исчезновение и появление. Пришло время ее матери ложиться спать; Марго, разумеется, присутствовала при этой церемонии. Кажется, сегодня в спальне матери людей было больше, чем обычно. Марго внезапно насторожилась. Сегодня в этих людях ощущалось необычное напряжение, они были возбуждены, оживленно шептались маленькими группами Марго заметила, что при ее приближении беседа становилась банальной, скучной. Неужели при дворе произошел новый скандал, который скрывали от нее? Не связан ли он с отсутствием Генриха? Она села на сундук и посмотрела по сторонам, наблюдая за церемонией отхода королевы-матери ко сну. Катрин уже лежала в постели; несколько человек разговаривали с ней. Марго вдруг заметила свою сестру; герцогиня де Лоррен выглядела скорее печальной и испуганной, нежели возбужденной. Марго позвала сестру и похлопала ладонью по сундуку. - Ты сегодня грустна, сестра, - сказала Марго; губы Клаудии задрожали, словно ей напомнили о чем-то ужасном. - Клаудия, что случилось? Что с тобой? - Марго... ты не должна... Она замолчала. - Ну? - сказала Марго. - Марго... мне страшно. Очень страшно. - Что произошло, Клаудия? Что сегодня со всеми? Почему ты утаиваешь это? Скажи мне! К ним приблизилась Шарлотта де Сов. - Мадам, - обратилась она к Клаудии, - королева-мать желает, чтобы вы немедленно подошли к ней. Клаудия направилась к постели; Марго перехватила суровый взгляд, который королева-мать бросила на Клаудию; сестра Марго наклонила голову, слушая шепот Катрин. Все это было странно. Марго заметила, что кое-кто из присутствующих смотрит на нее настороженно. - Маргарита, - сказала Катрин. - Иди сюда. Марго подчинилась. Она замерла у кровати, ощущая прикованный к ней испуганный взгляд сестры. - Я не знала, что ты тут, - сказала Катрин. - Тебе пора ложиться. Иди к себе. Марго пожелала матери спокойной ночи; Катрин раздраженно махнула ей рукой; Клаудия не отводила взгляда от сестры. Когда Марго подошла к двери, Клаудия бросилась ей вслед и схватила ее за руку. По щекам Клаудии бежали слезы. - Марго! - крикнула она. - Моя дорогая сестра! - Клаудия, ты сошла с ума, - повысила голос Катрин. Но Клаудию охватил страх за сестру. - Мы не можем отпустить ее, - в отчаянии заявила она. - Только не Марго! О, Господи! Дорогая, дорогая Марго, оставайся в эту ночь со мной. Не ходи в покои мужа. Катрин подняла голову с подушки. - Приведите ко мне герцогиню де Лоррен... немедленно... Клаудия практически подтащила сестру к кровати их матери. Марго услышала шепот Катрин: - Ты потеряла рассудок? - Ты хочешь принести ее в жертву? - закричала Клаудия. - Твою дочь... мою сестру... - Ты действительно обезумела. Что на тебя нашло? Тебе передалась болезнь брата? Маргарита, у твоей сестры больное воображение, она бредит. Я уже сказала тебе, что ты должна спать. Прошу тебя оставить нас и срочно отправиться к мужу. Смущенная и растерянная Марго вышла из комнаты. В покоях короля, во время церемонии отхода ко сну, католики присутствовали наряду с гугенотами; в отличие от спальни его матери здесь не было атмосферы тайны и настороженности; католики дружески беседовали с гугенотами, как это было со дня прибытия последних на свадьбу. События дня утомили короля. Он хотел отдохнуть, забыть обо всем с помощью она. - Как я устал! - сказал Карл; граф де Ретц, уже много часов не отходивший от короля, поспешил успокоить его. - У Вашего Величества был тяжелый день. Вы почувствуете себя лучше после дневного сна. "Не стоит притворяться, будто этот день - такой же, как все остальные, - подумал Карл. - Завтра? Как он ждал наступления следующего дня! Тогда все кончится, мятежники будут подавлены, он обретет безопасность. Выпустит Мари и Мадлен из их маленькой тюрьмы. Освободит господина Паре. Как они будут благодарить его за то, что он спас им жизни!" В голове Карла пульсировала кровь, он с трудом держал глаза открытыми. Не было ли какого-то снотворного зелья матери в вине, которое поднес ему Ретц, чтобы он проспал следующие несколько часов? Гугеноты и католики! Глядя на них сейчас, кто мог поверить в яростную вражду между ними? Почему они не способны быть друзьями, которыми они сейчас казались? Скоро утомительная церемония закончится, полог его кровати опустят, и придет сон... А вдруг ему приснится кошмар? Он имел основания бояться снов. Истязания плоти... изувеченные тела... адские вопли мужчин и женщин... кровь. Герцог де Ларошфуко склонился над его рукой. Дорогой Ларошфуко! Такой красивый и добрый! Они крепко дружили. Герцог был одним из немногих, кого Карл действительно любил. Король всегда радовался обществу герцога. - До свидания, Ваше Величество. - До свидания. - Пусть только самые приятные сны посетят Ваше Величество. В глазах герцога светилась теплота. Он был настоящим другом Карла. Он бы любил меня, даже если бы я не был королем, подумал Карл. Ларошфуко - истинный друг. Герцог направился к двери. Сейчас он покинет Лувр и пойдет по узким улицам к себе домой в сопровождении своих последователей; по дороге он будет шутить и смеяться, потому что никто не любит шутки так, как дорогой Ларошфуко. Дорогой друг... и гугенот! Нет, подумал король. Это нельзя допустить. Только не Ларошфуко! Он отогнал дремоту. - Фуко! - крикнул Карл! - Фуко! Герцог вернулся. - О, Фуко, ты не должен уходить сегодня. Можешь остаться здесь и спать с моими камердинерами. Это необходимо. Ты пожалеешь, если уйдешь, мой дорогой Фуко. Ларошфуко, похоже, удивился; Ретц шагнул вперед. - Король шутит, - сказал герцог. Ларошфуко улыбнулся Карлу и слегка наклонил голову. Король посмотрел на друга остекленевшими глазами и пробормотал: - Фуко, вернись Фуко... мой дорогой друг... только не дорогой Фуко... Ретц задвинул полог над кроватью короля. Отход ко сну завершился. Слезы медленно потекли по щекам короля Франции; в Лувре все стихло. Катрин, лежа в постели, считала минуты. Через два часа она встанет, она не могла переносить ожидание. Она со злостью думала о глупой Клаудии, которая могла пробудить у Марго подозрения. Она думала о глупом Карле, пытавшемся, по словам Ретца, предупредить Ларошфуко. Что, если Ларошфуко понял намек? Он был одним из лидеров гугенотов. Что он сделает? Что предпринял бы любой разумный человек, узнав о готовящемся? Конечно, он занялся бы разработкой ответного плана. Невозможно вынести томительное ожидание. Время вставать еще не пришло, но она не могла лежать в кровати. Не могла ждать момента, когда на нее обрушится беда. Она должна действовать. Активность поможет преодолеть страх. Она встала, торопливо оделась и тайком пробралась в покои герцога Анжуйского; там Катрин расположилась рядом с ним, плотно задвинув полог кровати. Он не спал, потому что его мучил еще больший страх, чем ее. На лбу молодого человека блестели капельки пота, его волосы были не завиты. - Мой дорогой, ты должен встать и одеться, - сказала она. - Еще есть несколько часов. Но лучше быть одетым. - Мама, полночь была недавно; колокол Дворца Правосудия прозвонит только перед рассветом. - Знаю, мой сын, но мне страшно. Я боюсь, что глупость твоих брата и сестры может раскрыть наши намерения. Вдруг наши враги собираются нанести удар первыми? Я отдам другие приказы. Мы должны начать раньше, чтобы предостеречься на случай предательства. Мы должны поймать их врасплох. А теперь встань и оденься; я разбужу короля. Нельзя терять время, лежа в постели. Я передам сообщение месье де Гизу. Если он узнает об изменении наших планов, можно будет все остальное доверить ему. - Но, мама, разумно ли менять планы так поздно? - Боюсь, не сделать это будет губительным. Идем. Это было лучше, чем лежать в постели и ждать. Действия всегда стимулировали Катрин. Она послала Бушаванна в особняк Гизов, велела Решу разбудить короля и отправить его к ней. Катрин выбрала позицию у окна, откуда она могла наблюдать происходившее снаружи; наконец явился растерянный и возбужденный король. - Что это значит, мадам? - Необходимо изменить наши планы. Мы раскрыли новый коварный план. Необходимо опередить их... промедление опасно. Карл закрыл лицо руками. - Откажемся от этой затеи. С меня довольно. Если существует гугенотский заговор против нас, то есть много католиков, готовых защитить королевскую семью. - Что? Ты позволишь им прийти и убить нас здесь, в Лувре? - Похоже, убийство все равно произойдет. Мать и герцог Анжуйский испуганно посмотрели на Карла. Он был безумным. Непредсказуемым. Они поступали правильно, не доверяя ему. Могли ли они знать, какие мысли придут ему в голову в следующую минуту? Промедление было опасным, они и так потеряли много времени из-за ненадежного короля. - Я знаю, убийство должно произойти, - всхлипнул Карл. - Кровопролитие неизбежно. Но давайте не будем начинать его. - Понимаешь ли ты, - тихо сказала Катрин, - что гугеноты нападают на нашу Святую Церковь? Неужели будет лучше, если погибнут не еретики, а она, непорочная невеста нашего Господа? - Не знаю, - крикнул король. - Я просто хочу остановить это кровопролитие. Зазвонил набатный колокол Сент-Жермен л'Оксеруа; через мгновение уже казалось, будто звонят все колокола Парижа. Поднялся шум: крики, визги, безжалостный смех; предсмертные вопли мужчин и женщин смешивались о мольбами о пощаде. - Началось... - прошептал король. - Господи! - забормотал герцог Анжуйский. - Что мы наделали? Он посмотрел на мать я увидел на ее лице то, что она редко позволяла ему видеть - страх... такой страх, какой он не пожелал бы испытать никому. Она еле слышно повторила его слова, обращаясь как бы к себе самой: - Что мы наделали? Что теперь произойдет? - Ад обрушился на землю! - закричал король. - Ад обрушился на землю! - Остановите это, - взмолился герцог Анжуйский. - Остановите безумие, пока оно не зашло слишком далеко. Пока мы не погибли... остановите, говорю вам! Катрин впервые в жизни запаниковала. - Ты прав, - пробормотала она. - Мы должны все остановить. Я отправлю послание Гизу. Адмирал не должен умереть... Хотя на небе еще не появились первые признаки рассвета, весь Париж уже проснулся на пороге дня Святого Варфоломея. Боль не позволяла адмиралу уснуть. Паре хотел дать ему опиат, но Колиньи не согласился. Он должен был многое обдумать. В приемной чутко спал его зять, он был готов в любой миг откликнуться на зов адмирала. Дорогой Телиньи! Господь наградил Колиньи, отдав его дочь в руки такого человека. Никлас Мусс, верный друг адмирала, спал в кресле. В соседнем кресле сидел пастор Мерлин. В доме Колиньи находилось много преданных ему людей; у адмирала было много друзей в Париже. Принц Конде и король Наваррский навестили его вечером, но потом они отправились в Лувр. Амбруаз Паре, изо всех сил старавшийся спасти жизнь адмирала, еще несколько часов тому назад находился возле Колиньи; он неохотно покинул раненого лишь по приказу короля. Как неспокойно было в Париже! Как много добра можно было совершить, если бы король освободился от влияния матери и своего брата, герцога Анжуйского! Адмирал знал, что эти двое ненавидят его, что королева-мать, выражая сочувствие, испытывала ярость по поводу неудачного выстрела наемника Гиза. Адмирал знал, что, когда король приказал гвардии охранять его дом, герцог Анжуйский и Катрин добились того, чтобы охрану возглавил некто Коссен - старый враг Колиньи и всех гугенотов. Это не предвещало ничего хорошего, Гаспар понимал, что ему и его друзьям грозит опасность. Как тиха ночь! Во время празднеств, связанных со свадьбой, по ночам не смолкали голоса, поэтому нынешнее безмолвие казалось зловещим. Увижу ли я снова Шатильон? - печально подумал Колиньи. Дошла ли до Жаклин весть о несчастье, постигшем ее мужа? Он надеялся, что нет. Она будет сходить с ума от волнения, это вредно для нее и ребенка. Адмирал радовался тому, что Анделот, Франциск и Луи защищены стенами Шатильона. Возможно, если он поправится, а Паре заверил его в этом, через несколько недель он окажется в Шатильоне... может быть, к концу сентября. Розы еще не успеют отцвести. Как приятно было бы снова бродить по аллеям, смотреть на серые стены замка, не прячась за ними в страхе перед ждущим его убийцей! Кто знает, возможно, он вернется домой к концу сентября; сейчас завершался август. Сегодня - двадцать третье августа, канун Дня Святого Варфоломея. Он внезапно вздрогнул; звон колоколов прорезал воздух. Откуда он донесся? Кто звонит в этот час? Мусс вскочил с кресла; Мерлин открыл глаза. - Уже утро? - спросил пастор. - Что означает этот звон? - Удивительно, - сказал адмирал. - Колокольный звон до рассвета! Что он может значить? - Он разбудил вас, - сказал Мусс. - Нет, я не спал. Я лежал и предавался радостным мыслям о моей жене, детях и розах в Шатильоне. В комнату вошел Телиньи. - Ты слышал звон, мой сын? - спросил адмирал. - Он разбудил меня, отец. Чем он вызван? Послушайте. Вы слышите? Цоконье копыт... оно приближается. Мужчины поглядели друг на друга, оставив при себе свои мысли. Всех присутствующих, кроме адмирала, охватил страх. Он уже много часов лежал, страдая от боли и ожидая смерти; если сейчас она приближается к нему, то скоро мучения кончатся. - Мусс, - сказал Колиньи, - подойдите к окну, мой друг. Скажите нам, что вы видите внизу. Мусс раздвинул шторы; на улице горели факелы и свечи. - Кто это, Никлас? - спросил адмирал. Телиньи стоял у окна. Повернув свое бледное лицо к адмиралу, он пробормотал: - Гиз... и с ним десятка два людей. - Они пришли за мной, друзья, - сказал Гаспар. - Вы должны помочь мне одеться. Я не хочу появляться перед моими врагами в таком виде. Телиньи выбежал из комнаты и бросился по лестнице вниз. - Будьте начеку! - крикнул он охранникам, стоявшим у лестницы и в коридорах. - Враги уже здесь. Подойдя к главной двери, Телиньи услышал крик Коссена: - Лабонн, у тебя есть ключи? Ты должен впустить этого человека. Он принес адмиралу послание от короля. - Лабонн! - закричал Телиньи. - Не впускай никого. Но было уже поздно. Ключи попали в руки Коссена. Телиньи услышал крик Лабонна и понял, что верный друг убит. - Сражайтесь! - крикнул Телиньи своим людям. - Сражайтесь за Колиньи и веру! Он бегом вернулся в спальню. Мерлин молился стоя на коленях, а Мусс помогал адмиралу одеться. В комнате были слышны звуки выстрелов и крики. Внезапно в нее забежал солдат-гугенот. - Господин адмирал, - крикнул он, - вы должны бежать. Не теряйте времени. Здесь находятся люди Гиза. Они ломают внутреннюю дверь. - Мой друг, - спокойно произнес адмирал, - вы должны уйти... все. Лично я готов к смерти. Я давно жду ее. - Я никогда не покину вас, отец, - сказал Телиньи. - Мой сын, твоя жизнь слишком ценна, ее необходимо сохранить. Уходи... уходи немедленно. Помни о Луизе. Помни о Шатильоне. Такие, как ты, должны жить и бороться. Не переживай слишком сильно из-за того, что я умру. Я - старый человек, мой век истек. - Я буду драться рядом с вами, - сказал Телиньи. - Мы еще можем скрыться. - Я не в силах идти, мой сын. Ты не сможешь унести меня. Медлить глупо. Я слышу, они уже на лестнице. Это значит, что они идут по трупам наших преданных друзей. Иди, мой сын. Жаклин познает беду - в эту ночь она станет вдовой. Если ты любишь мою дочь, не обрекай ее на подобную судьбу. Ты огорчаешь меня. Я несчастен, пока ты остаешься. Я буду радоваться, зная, что ты ушел от убийц. Умоляю тебя, сын. Еще есть время. По крыше... Ради Господа... ради Луизы... Шатильона... умоляю тебя... уходи! Телиньи поцеловал тестя и всхлипнул: - Хорошо, отец... если вы этого хотите. Ради Луизы... - Умоляю тебя, поторопись. Беги на чердак... на крышу. - Прощайте, мой отец. - Прощай, дорогой сын. Улыбнувшись зятю, Гаспар вытер пот со лба. - Ты тоже уходи, мой дорогой друг, - сказал он Мерлину. - Мой дорогой господин, у меня нет жены, которую я могу сделать вдовой. Мое место - рядом с вами. Я не покину вас. - Я тоже, мой господин, - сказал Мусс. - У меня есть шпага и сильная рука. - Это неизбежная смерть, - устало сказал адмирал. - Нас так мало, а их - много. - Но я не захочу жить, - заявил Мусс, - если брошу вас сейчас. - Дорогие друзья, я бы не хотел, чтобы те, кому вы дороги, упрекнули меня в вашей смерти. Я обрадуюсь, если вы уйдете. Мерлин, вы можете сделать много доброго. Идите... за моим зятем на крышу. Прошу вас. Я могу помолиться без вас. Вы напрасно губите ваши жизни... жизни гугенотов. Умоляю вас. Приказываю вам... Пастор согласился, что он не принесет никакой пользы, оставшись с Колиньи, но старый Никлас Мусс непоколебимо стоял у кровати со шпагой в руке; Колиньи понял, что никакие слова не заставят этого человека покинуть спальню. Адмирал опустился на колени у кровати и начал молиться. - Господи, я отдаю мою душу в твои руки. Утешь мою жену. Направь моих юных детей... В твои руки... в твои руки... Дверь распахнулась. Коссен и человек, в котором адмирал узнал своего врага, носившего фамилию Бесме, ворвались в комнату. За ними появились другие, в том числе итальянцы Тосинджи и Петруччи. У них были белые повязки на рукавах и кресты на шляпах. Они отпрянули назад, увидев пожилого человека, стоящего на коленях у кровати. Католики торопливо перекрестились. Безмятежное выражение адмиральского лица и спокойствие, с которым он поднял свои глаза, на мгновение лишило незваных гостей смелости. - Вы - Гаспар де Колиньи? - спросил Тосинджи. - Да. Вижу, вы пришли убить меня. Делайте что хотите. Моя жизнь почти закончилась, вы мало что можете изменить. Никлас Мусс поднял свою шпагу, пытаясь защитить адмирала, но Тосинджи парировал удар, а Петруччи вонзил кинжал в грудь старика. Другие поспешили завершить дело, начатое Тосинджи, и Мусс со стоном упал возле кровати. - Да сгинут все еретики! - закричали люди. Это было сигналом; католики набросились на бесчувственное тело адмирала. Бесме пронзил его шпагой, другие воткнули в него кинжалы, желая окропить лезвия благороднейшей кровью, которую они обещали себе пролить этой ночью. Колиньи лежал перед ними; они молча смотрели на него; каждый желал скрыть от соратников чувство стыда. Бесме подошел к окну и открыл его. - Дело сделано? - крикнул Генрих де Гиз. - Да, мой герцог, - ответил Бесме. Шевалье Ангулемский, внебрачный отпрыск Генриха Второго и сводный брат короля, стоявший внизу с Гизом, закричал: - Тогда выброси его из окна, чтобы мы убедились в том, что ты говоришь правду. Убийцы подняли тело адмирала. - Он еще жив, - сказал Петруччи. - Он проживет недолго, соприкоснувшись с землей внизу, - отозвался Тосинджи. - О, мой добрый друг, мой благородный адмирал, если бы вы не наклонились, чтобы поднять бумагу, когда я стрелял в вас, то вы могли избавить себя от мучений... И нас тоже! Поднимите его, мои друзья. Как он тяжел! Бросайте! Адмирал предпринял слабую попытку уцепиться за окно; один человек уколол его кинжалом в руку, и... через мгновение Гаспар де Колиньи уже лежал внизу, во дворе. Шевалье Ангулемский слез с коня и сказал Гизу: - Тяжело видеть, что это он. Его белые волосы сегодня стали красными. Он словно надел парик, следуя моде, введенной мадам Марго. Генрих де Гиз опустился на землю, чтобы осмотреть тело. - Это он, - сказал герцог и поставил ногу на грудь адмирала. - Наконец, господин де Гиз, убийца моего отца, вы мертвы. Вы прожили долго после того, как заплатили в Орлеане за убийство Франциска де Гиза. Шевалье пнул тело и приказал одному из его людей отрезать голову адмирала. Окровавленную голову подняли вверх за волосы под восторженные крики. - Прощай, Колиньи! - заорали католики. - Прощай, убийца Франциска де Гиза! - произнес герцог, и этот крик был подхвачен другими. - Вы можете отнести голову в Лувр, - сказал шевалье. - Это подарок королеве-матери, о котором она давно мечтала. - Что делать с телом, мой господин? - спросил Тосинджи. - Отдайте его парижанам, пусть они поступят с ним как хотят. В этот момент прискакал гонец. - Послание от королевы-матери, мой герцог. "Остановитесь, - сказала она. - Не убивайте адмирала". - Скачи во весь опор обратно, - распорядился герцог. - Передай королеве-матери, что ты опоздал. Пойдемте, мои друзья. Смерть еретикам! Смерть гугенотам! Король приказывает нам убивать... убивать... убивать... Телиньи посмотрел на город с высоты крыши. Везде горели огни, факелы освещали ужасную картину. Звучали крики умирающих мужчин и женщин - хриплые, молящие, гневные, растерянные. Куда бежать? Как попасть в безопасное место, к Луизе? Он знал, что адмиралу не спастись; он должен добраться до его близких и утешить их, оплакать вместе с ними кончину Колиньи. Он ощутил запах крови. Что происходит, этой безумной, невообразимой ночью? Что делают люди на улицах? Какова судьба его друзей? Он слишком молод, чтобы умереть. Он еще мало пожил. Адмирал познал приключения, любовь, служение делу; вкусил радость семейной жизни; но Телиньи мало что успел испытать. Он вспомнил прекрасное лицо Луизы, их прогулки по тенистым аллеям сада. Как сильно он мечтал о покое Шатильона, как страстно желал убежать из парижского кошмара! Он подождет здесь на крыше, пока все не успокоится. Потом выберется из Парижа через какие-то городские ворота. Возможно, он изменит облик - если убивают друзей адмирала, его, Телиньи, тоже не захотят оставить в живых. Он должен жить, должен попасть в Шатильон... к Луизе. Над его головой просвистела пуля. Он услышал донесшийся снизу крик. Его заметили. На Телиньи упал отсвет факелов. - Вот он... на крыше... Руку пронзила острая боль. Он растерянно посмотрел по сторонам. - Я должен бежать, - пробормотал Телиньи. - Должен добраться до Шатильона... до Луизы. Факел осветил край крыши. Телиньи увидел, откуда он пришел. За ним тянулись кровавые следы ног. Он услышал новые злобные крики и звуки выстрелов. Телиньи пополз вперед. Он испытывал слабость и головокружение. - Ради Луизы... - выдохнул он. - Ради Шатильона и Луизы... Он скатился с крыши с ее именем на устах. Толпа, узнав дрожащее тело, набросилась на него; люди сообщали друг другу о смерти Телиньи. Они разорвали его одежду и забрали ее куски на память об этой ночи. Взволнованная Марго отправилась в свою спальню. Ее муж уже находился там. Он лежал в постели в окружении придворных. Марго удалилась в гардеробную, позвала своих фрейлин раздеть ее, после чего присоединилась к Наваррцу. Казалось, ему тоже было не до сна. Она не могла забыть слова сестры и злость, которую они пробудили в их матери. Марго была уверена, но ей что-то угрожает. Она хотела, чтобы приближенные Наваррца удалились; тогда она сможет поделиться с мужем происшедшим. Но люди, похоже, не собирались уходить, и Наваррец, кажется, не хотел этого. Они возбужденно обсуждали покушение на адмирала и его возможные последствия. - Утром, - сказал Наваррец, - я отправлюсь к королю и потребую суда. Я попрошу Конде сопровождать меня и попытаюсь, добиться ареста Генриха де Гиза. Марго насмешливо улыбнулась. Ее мужу следует многое узнать. Здесь в Париже Генрих де Гиз обладал влиянием не меньшим, чем король. Они продолжили разговор о Колиньи, об аудиенции Карла и справедливости, которую они попросят у короля Марго слушала мужа. Она устала, но не могла заснуть в присутствии людей, а Генрих не отпускал их. Ночь тянулась; наконец, заявив, что скоро наступит новый день, Генрих выразил желание поиграть в теннис до пробуждения короля. - Затем, - сказал он, - я без промедления отправлюсь к нему и потребую аудиенции. Генрих повернулся к приближенным. - Давайте пойдем и приготовимся к игре. Я не засну, пока не добьюсь справедливости в отношении Колиньи. Он поднялся с кровати. - Я буду спать до полудня, - сказала Марго. - Я устала. Они покинули ее, опустив балдахин; вскоре она заснула. Марго проснулась внезапно. На улицах звонили колокола, кричали люди. Марго в изумлении приподнялась и села; она поняла, что ее разбудил непрекращающийся стук в дверь. Она тотчас вспомнила странные события последнего вечера. Стук усилился; он сопровождался громкими криками. - Откройте! Откройте! Наваррец! Наваррец! - Кто там? - закричала Марго и позвала прибежавшую из смежной комнаты фрейлину. - Кто-то стучит. Отопри дверь. Женщина бросилась к двери. Марго, приподняв балдахин, увидела вбежавшего в комнату мужчину. Его лицо было смертельно бледным, одежда - залитой кровью, которая капала на ковер. Он увидел кровать. Заметил Марго. Покачиваясь шагнул к ней с протянутыми вперед руками. Марго выскользнула из кровати, и незнакомец, бросившись на колени, поднял свое искаженное страхом лицо. - Спасите меня... Наваррец... Наваррец... Марго на мгновение сильно растерялась. Она не имела понятия о том, кто этот человек, почему он так выглядит и почему ворвался в спальню; стоя на коленях, он испачкал кровью ночную рубашку принцессы; в это время в комнату ворвались четверо мужчин с окровавленными шпагами в руках; их глаза горели, как у диких зверей, объятых жаждой убийства. В чувствительной Марго одновременно пробудились жалость, злость и возмущение. Она быстрым движением освободилась от цепких рук мужчины и встала перед ним; ее черные волосы были растрепаны, глаза Марго сверкали. Она бросила на алчущих крови мужчин лишь один взгляд, и они, несмотря на их состояние, сразу почувствовали, что находятся в обществе королевы. - Как вы посмели! - крикнула она. - Как вы посмели войти в мою спальню! Мужчины отступили, но лишь на шаг. Марго кольнул страх, но он лишь придал ей душевных сил. Она крикнула своим фрейлинам: - Немедленно приведите ко мне командира гвардии. Вы же, трусы наглецы... убийцы... оставайтесь здесь, или вам придется пострадать. Но в эту ночь кровопролития присутствие особы королевской крови не могло произвести слишком большого впечатления на головорезов. Один из них десятью минутами ранее обагрил свою шпагу кровью герцога. Сейчас перед ним стояла всего лишь жена какого-то гугенота! Заметив фанатичный блеск в глазах этих людей, она надменно подняла голову. - Если вы осмелитесь приблизиться ко мне еще на шаг, вас подвергнут пыткам и потом казнят. На колени! Я - королева! Если вы не подчинитесь мне немедленно, вы ответите за это. Но они не опустились на колени, и она увидела в четырех парах глаз не только жажду крови, но и похоть, желание овладеть ею. Она поняла, что вокруг нее творятся ужасные вещи, что ей угрожает серьезная опасность, что перед ней находятся бандиты, в такую ночь видевшие в королеве просто женщину. Как долго она сможет сдерживать их? Как скоро они расправятся с несчастным полуживым существом, лежавшим перед ней? А с самой Марго? Но тут, слава Богу, появился господин де Нанси, капитан гвардии, красивый, обаятельный мужчина, которому Марго не раз дарила многообещающие и восхищенные улыбки. - Господин де Нанси! - закричала она. - Посмотрите, какому унижению подвергают меня эти негодяи! Она заметила, что у него, как и у ворвавшихся в спальню мужчин, на шляпе был белый крест. - Что вы здесь делаете? - закричал он. - Как вы посмели войти в покои принцессы-католички? Один из незнакомцев указал на человека, которого Марго пыталась спрятать в складках ее ночной рубашки. - Он вбежал сюда, мы лишь последовали за ним. Ему удалось вырваться, когда мы поймали его. - Вы проследовали за ним сюда! В покои Ее Величества! Вам пойдет на пользу, если вы исчезнете, прежде чем Ее Величество запомнит ваши гнусные рожи. - Мы заберем еретика? Он поднял шум в спальне дамы. - Я сама разберусь с ним, - надменно произнесла Марго. - Вы слышали, что сказал господин де Нанси. Вы поступите мудро, если тотчас уберетесь. Когда они неохотно ушли, губы де Нанси искривились. - Вы поможете мне уложить этого человека на диван месье, произнесла холодным тоном Марго. - И объясните, почему вас забавляет то, что ваши подчиненные не боятся оскорблять меня. - Мадам, простите меня, - сказал де Нанси, поднимая на руки едва не потерявшего сознание человека, - но ваша доброта известна всем, и если вам показалось, что я улыбаюсь, то это произошло лишь потому, что я подумал о находчивости этого несчастного. - Немедленно положите его на диван. - Мадам, он - гугенот. - Ну и что? - Король приказал уничтожить этой ночью всех гугенотов. Она в ужасе уставилась на него. - И моего мужа? Его друзей? - Ваш муж и принц Конде останутся живы. Теперь она поняла значение ужасного шума, доносившегося с улицы Марго затошнило. Она ненавидела кровопролитие. Его организовали они все - ее мать, братья, любовник. - Я унесу этого человека, мадам, - учтивым тоном произнес де Нанси. - Он больше не будет пачкать кровью вашу комнату. Но Марго покачала головой. - Вы выполните мое распоряжение, месье, и положите его на диван. - Мадам, я прошу вас вспомнить приказ короля. - Я не привыкла к неисполнению моих приказов, - заявила Марго. - Немедленно отнесите его к дивану. И вы, месье де Нанси, никому не скажете о том, что он находится здесь. Вы послушаетесь меня, или я никогда не прощу вам вашей дерзости. Де Нанси был весьма галантен, а Марго - очаровательна. Что значит один гугенот из тысяч? - сказал он себе. - Обещаю вам, мадам, никто не узнает о том, что вы оставили его здесь. Он положил мужчину на черный атласный диван; Марго попросила фрейлин принести мази и бинты; она была ученицей Паре и умела лучше многих пользоваться этими средствами. Она нежно перевязала раны пострадавшего. Хотя бы один гугенот останется в живых, подумала Марго. Герцог де Ларошфуко крепко спал с улыбкой на своем свежем юном лице; внезапно он проснулся, не поняв толком, что его разбудило. Ему снилось, что он участвует в маскараде - самом шумном, какой он видел, - и король попросил Ларошфуко не отходить от него. Он отчетливо услышал голос: "Фуко, Фуко, не уходи сегодня". Как шумно будет ночью на улицах! Такое творилось после каждой важной свадьбы. Когда гости разъедутся домой, Париж стихнет. Но нынешний шум был странным. Звон колоколов в такой час? Визг? Крики? Плач? Он перевернулся на другой бок. Но ему не удалось избавиться от шума. Он приближался. Казалось, что его источник находится в доме. Он был прав. Дверь внезапно распахнулась. Кто-то вошел в комнату. Кажется, несколько человек позвали его. Люди раздвинули полог кровати; Ларошфуко окончательно проснулся. Он усмехнулся; он решил, что все понятно. Вот почему король посоветовал ему остаться во дворце. Карл явился со своими веселыми друзьями, чтобы поиграть в избиение. Сейчас он услышит голос короля: "Сегодня твой черед, Фуко. Не вини меня. Я советовал тебе остаться во дворце". - Идите! - крикнул Ларошфуко. - Я готов. Темная фигура с белым крестом на шляпе устремилась вперед; Ларошфуко почувствовал острую боль от удара кинжалом. Другие люди обступили его; он увидел блеск их оружия. - Умри... еретик! - сказал кто-то; Ларошфуко, любимец короля, откинулся на спину и застонал; на простыне появилось алое пятно. Резня шла полным ходом. Страх Катрин пропал. Гугеноты были застигнуты врасплох, опасаться серьезного ответного удара не следовало. Она, Катрин, как и ее семья, в безопасности; она сообщит Филиппу Испанскому самую приятную для него весть, способную подсластить горькую пилюлю - сообщение о том, что ее дочь вышла за гугенота; мрачный монарх поймет, что этот брак был вызван необходимостью и стал наживкой, нужной для того, чтобы подстроить врагам ловушку. Она сдержала свое слово; обещание, данное Альве в Байонне, было выполнено. Теперь она могла отдохнуть, наслаждаясь временной безопасностью в неспокойном мире; временная безопасность - это максимум того, на что она могла надеяться. Ей принесли голову Колиньи; Катрин, окруженная членами Летучего Эскадрона, торжествовала, глядя на нее. - Без своего тела адмирал выглядит совсем иначе! - заметила одна циничная молодая женщина. - Но смерть испортила его красоту! - вмешалась другая. - О, мой большой лосось! - возбужденно произнесла Катрин. - Поймать тебя было трудно, но теперь ты не будешь доставлять нам неприятности. Она засмеялась, и женщины заметили, что ликование омолодило Катрин на несколько лет. Она была, как обычно, полна энергии, вспоминала тех, кто должен был умереть этой ночью, ставила мысленно очередную галочку, когда ей сообщали о смерти следующей жертвы. "О, еще одно имя можно вычеркнуть из моего списка! - говорила она. - Из моего красного списка!" Ей приносили трофеи. - Палец господина де Телиньи - все, что оставила нам толпа, мадам. - Маленький кусочек месье де Ларошфуко... для одной из ваших дам, которая так восхищалась им. Женщины цинично смеялись, обменивались шутками; кое-кто из них хорошо знал несчастных. Бурное ликование вызвало появление изувеченного тела некоего Субиза; жена этого джентльмена подала на развод из-за его мужского бессилия. Летучий Эскадрон позабавил свою госпожу глумлением над его телом. Катрин, наблюдая за ними, громко хохотала. Это был смех облегчения. Герцог де Гиз ехал по улицам в сопровождении шевалье Ангулемского, Монпансье и Таванна, воодушевляя возбужденных католиков на новые убийства. Они решили не оставлять в живых ни единого гугенота. - Это желание короля! - крикнул Гиз. - Его приказ. Убейте всех еретиков. Сделайте так, чтобы через час каждая гадина была мертва. В таких наставлениях ир было необходимости. Жажда крови овладела толпой. Как легко свести старые счеты! Кто усомнится в том, что господин X - конкурент по бизнесу - был тайным гугенотом, или в том, что слишком соблазнительная мадемуазель У, принимавшая внимание чьего-то мужа, исповедовала протестантскую веру? Грек Рамус, знаменитый ученый и просветитель, был вытащен из кровати и подвергнут медленной смерти. "Он - еретик. Он тайно занимался колдовством!" - кричали завистливые ученые мужи, давно мечтавшие о профессорском кресле Рамуса. Этой ночью в Париже произошло немало изнасилований. Было так просто совершить преступление, а потом убить жертву, чтобы не оставить следов злодеяния. Растерянных гугенотов, метавшихся в поисках убежища между домом адмирала и особняком Бурбонов, убивали на улицах, всаживая в несчастных пулю или шпагу. Жертвы падали одна на другую и оставались лежать на мостовой. - Пустим им кровь, мои друзья, - кричал Таванн. - Доктора говорят, что в августе кровопускание так же полезно, как и в мае. По улицам ходили священники с крестом в одной руке и шпагой - в другой; они спешили в те кварталы, где резня затихала, и пробуждали энтузиазм в убийцах. - Дева и все святые смотрят на вас, мои друзья. Наша Госпожа с ликованием принимает жертвы, подносимые ей. Убивайте... и вы обретете вечную радость. Смерть еретикам! Нагое и изуродованное тело Колиньи протащили по улицам. На величайшего человека своего времени не жалели оскорблений и грязной брани. Наконец останки адмирала поджарили на костре; толпа обступила огонь, люди кричали, как дикие звери, в которых они превратились; католики хохотали при виде обуглившейся плоти, шутили по поводу источаемого ею запаха. В эту ночь ужаса мужчин и женщин убивали в их постелях; головы и конечности отделялись от тел и выбрасывались из окон. Не щадили даже детей. Ламбон, личный чтец короля, самый фанатичный парижский католик своего времени, став свидетелем ужасной смерти Рамуса, скончался от испытанного потрясения. "Я не могу передать тебе все происшедшее за эту ночь, - писал один католик другому. - Даже бумага прослезится, если я стану описывать на ней увиденное мною". Несчастного короля охватило безумие. Он ощущал запах крови, видел ее потоки. Он стоял у окна в своих покоях, кричал убийцам, приказывал им совершать новые зверства. Увидев мужчин и женщин, пытавшихся сесть в лодку, привязанную к причалу на Сене, он самолично выстрелил в них; промахнувшись, он испугался, что они уплывут, и в ярости вызвал стражников; Карл приказал им открыть огонь и захохотал, увидев, как лодка перевернулась, а кричащие жертвы скрылись под водой, смешанной с кровью. Париж сошел с ума, утренний свет позволил увидеть с ужасающей ясностью кошмар истекшей ночи. На улицах высились горы трупов; стены были забрызганы кровью; везде стоял тошнотворный запах ночной бойни; злодеяния продолжались весь день; то, что было легко начать, оказалось невозможным остановить. Король Наварры и принц Конде стояли перед королем Франции. Глаза Карла были налиты кровью, на его одежде виднелись клочья пены, руки монарха подрагивали. Возле короля находились его мать, все приближенные с оружием и несколько стражников. - Вы здесь, господа, - сказала Катрин, - ради вашей безопасности. - Отныне во Франции должна быть одна религия, - закричал король. - Я желаю иметь в королевстве только одну веру. Месса... месса или смерть. Он засмеялся: - Вы имели удовольствие видеть, что происходит, да? Вы были на улицах. Там лежат горы трупов. Мужчин разрывали на части... женщин, детей... мальчиков и девочек. Все они были еретиками. Месса или смерть... смерть или месса. Вам, господа, повезло больше, чем вашим единоверцам, не имевшим права выбора, которое предоставляют вам. Генрих Наваррский перевел пристальный взгляд с безумной физиономии короля на непроницаемое лицо королевы-матери; он помнил о вооруженных гвардейцах, стоявших не только в покоях, но и в коридорах. Он проявит осторожность; он не собирался распроститься с жизнью из-за такого пустяка, как вера. Конде сплел на груди руки. "Бедный романтичный Конде, - подумал его кузен Генрих Наваррский, - храбр, как лев, но глуп, как осел". - Ваше Величество, - холодным бесстрастным тоном сказал Конде, словно он сотни раз смотрел в глаза смерти и такая ситуация была для него привычной, - я сохраню верность моей религии, даже если мне придется умереть за это. Пальцы короля сомкнулись на рукоятке кинжала. Он шагнул к Конде и поднес лезвие к горлу принца. Конде смотрел на расшитые шторы, точно король предложил ему полюбоваться ими. Бедный Карл потерял смелость, видя перед собой проявление такого самообладания. Его дрожащая рука опустилась, он повернулся к Наваррцу. - А ты... ты? - закричал Карл. - Ваше Величество, умоляю вас, не тревожьте мою совесть, - уклончиво ответил Генрих. Король нахмурился. Он подозревал своего грубоватого родственника в хитрости; он ни прежде, ни сейчас не понимал его; лицо Наваррца говорило о том, что он готов подумать о перемене веры, хотя и не хочет делать это с явной легкостью. Ему требовалось время для примирения со своей совестью. - Совершены дьявольские злодеяния, - крикнул Конде. - Но я располагаю пятью сотнями людей, готовыми отомстить организаторам кровавой бани. - Не будьте так уверены в этом, - сказала Катрин. - Вы давно устраивали перекличку? Я полагаю, что многие из ваших славных людей никогда уже не смогут послужить принцу Конде. Дрожащий король почувствовал, что его ярость проходит; он был близок к глубокой меланхолии, которая всегда следовала за его приступами безумия. Он почти с жалостью сказал Наваррцу: - Открой мне истинную веру, и я, возможно, порадую тебя. В эту минуту в комнату вбежала прекрасная девушка с темными распущенными волосами. Марго упала на колени перед королем, взяла его дрожащие руки и поцеловала их. - Прости меня, брат. О, Ваше Величество, простите меня. Я узнала, что мой муж здесь, и пришла, чтобы попросить тебя сохранить ему жизнь. - Встань, Маргарита, и оставь нас. Это дело тебя не касается, - сказала Катрин. Но король не выпустил рук Марго; по его щекам побежали слезы. - Мой муж в опасности. - Марго повернулась к матери. - Кажется, это касается меня. Катрин пришла в ярость. Она не собиралась позволить Конде или Наваррцу умереть, но королева-мать рассердилась, сочтя, что ее дочь и сын осмелились не подчиниться ей; она также была раздражена тем, что показалось ей очередным спектаклем Марго. Еще недавно девушка ненавидела своего будущего супруга; сейчас она играла, якобы желая спасти его жизнь Катрин была уверена в том, что дочерью руководит любовь к театральности, а не к мужу. Но важным было лишь воздействие поступка Марго на короля. - Я предложил ему жизнь, - заявил король. - Он должен только сменить веру. Месса или смерть - вот что я сказал Наваррцу. Месса или смерть... - И он выбрал мессу, - промолвила Марго. - Он сделает это, - с иронией в голосе сказала Катрин. - Значит, он в безопасности! - сказала Марго. - Ваше Величество, два других джентльмена умоляют меня помочь им... они принадлежат к свите моего мужа. Это де Моссан и Арманьяк. Вы дадите им шанс, Ваше Величество? Дорогой брат, ты позволишь им сделать выбор между смертью и мессой? - Чтобы порадовать тебя, - Карл истерично обнял Марго. - Чтобы порадовать тебя. - Ты можешь покинуть нас, Маргарита, - сказала Катрин. Перед уходом Марго встретилась взглядом с глазами мужа. Они как бы говорили: "Твой поступок эффектен, но излишен. Неужели ты сомневаешься, что я выберу мессу?" Но также в его глазах сверкнула искорка, на губах Генриха появилась улыбка, означавшая: "Мы - друзья, верно? Мы - союзники?" Когда Марго удалилась, король повернулся к Конде: - Откажись от твоей веры! Прими мессу. Я тебе час на раздумья. Если ты не примешь мессу, тебя ждет смерть. Я сам убью тебя. Я... я... убью... Королева-мать знаком велела стражникам увести Наваррца и Конде; затем она принялась успокаивать короля. Усталый Карл лежал на своей кровати; слезы катились по его щекам. - Кровь... кровь... кровь... - бормотал король. - Реки крови. Сена и мостовые стали красными от крови. Она сделала парижские стены багряными, точно осенью, когда на них пламенеют листья ползучих растений. Кровь! Везде кровь! К нему подошла его королева; ее лицо было искажено страданиями. Неловкая походка, напомнившая королю о беременности супруги, сделала его слезы еще более обильными. Этот ребенок войдет в жестокий мир. Кто знает, что с ним случится? Девушка опустилась на колени перед Карлом: - Ужасная ночь! Страшный день! Не дай ему продолжиться. Умоляю тебя. Я не в силах слышать крики людей. Не могу выносить их. - Я тоже, - простонал он. - Говорят, ты собираешься убить принца Конде. - Везде убийства, - сказал он. - Повсюду кровь. Это обезопасит нас. - Мой дорогой, не бери на душу тяжкий грех убийства. Король громко расхохотался, хотя слезы продолжали течь по его щекам. - Все убийства последней ночи - на моей совести, - сказал он. - Еще одно ничего не изменит. - Ты не виноват. Виноваты другие. Не убивай Конде. Умоляю тебя, не убивай его. Он погладил ее волосы и подумал: бедная маленькая королева. Несчастная иностранка в чужой ей стране. - Печальную жизнь ведем мы, принцы и принцессы, - сказал Карл. - Тебя, бедное дитя, выдали за короля Франции, который оказался сумасшедшим. Она поцеловала его руку. - Ты так добр ко мне... Ты не убийца. Ты не смог бы стать им. О Карл, подари мне жизнь Конде. Я не часто прошу подарки, верно? Дай мне сейчас жизнь Конде, дорогой муж. - Я не стану убивать его, - сказал он. - Пусть он живет. Конде - твой, моя бедная печальная королева. Она легла возле него, и они молча заплакали вместе, как дети, страдая из-за того, что происходило внизу на улицах, кляня судьбу, сделавшую их королем и королевой в этот жестокий век. Кошмар продолжался. В полдень праздника Святого Варфоломея судья Шаррон пришел во дворец и попросил Катрин остановить резню. Катрин и король попытались сделать это, но без успеха. То, что началось с ударом колокола Сент-Жермен Л'Оксеруа, нельзя было прекратить; кровавая баня продолжалась весь этот день и следующую ночь. К королю вернулось безумие, он потребовал новой крови. Он был вдохновителем вылазок совершавшихся для ознакомления с результатами самых жестоких экзекуций. Он осмотрел виселицу, на которую повесили тело Колиньи после того, как его вытащили из Сены; в воду останки адмирала бросили после того, как их поджарили. Двадцать пятого августа на кладбище Невинных неожиданно зацвел боярышник. "Это, - закричали ликующие католики, - знак господнего одобрения". Говоривших, что боярышник может цвести в любое время года, называли еретиками; это сулило мгновенную смерть. Людям было приятно задавить укоры совести, привлекая свое внимание к знаку одобрения небес. На это кладбище совершались торжественные паломничества, возглавляемые высокопоставленными священниками. Голоса святых отцов, поющих хвалу Господу и Деве, сливались с мольбами о помощи и стонами умирающих. Карл заметно постарел с кануна Дня Святого Варфоломея; он стал похож на пожилого человека; его настроения часто менялись, короля внезапно охватывала печаль, перемежавшаяся приступами неистового ликования, когда он требовал новых жестоких акций. Он гордился устроенной резней, а через час стыдился ее. В минуту грусти он объявлял себя невиновным в резне и утверждал, что она произошла из-за тлевшей годами вражды, между домом Гизов и Лорренов и Шатильоном - вражды которую ему не удалось сдержать. Гиз, который не желал с этим согласиться, публично заявил, что он лишь исполнял приказы короля и королевы-матери. Герцог и его сторонники оказали такое давление на короля, что ему пришлось взять на себя всю ответственность за случившееся перед советом министров. Он был испуганным и усталым; робость сменялась жестокостью, воинственность - раскаянием. Он сутулился сильнее прежнего и чаще страдал от удушья. Казалось, он постоянно балансирует на грани безумия. Катрин же, напротив, по мнению многих, помолодела на десять лет. Энергичная, охотно участвующая во всех церемониях, она шагала впереди религиозных процессий, следовавших по улицам, заходивших в церкви, чтобы произнести благодарственную молитву, посещавших кладбище Невинных с расцветшим боярышником - знаком господнего одобрения. Она осмотрела останки адмирала, старалась присутствовать на казнях. Король постоянно говорил о массовой резне. Он повторял, что хотел бы повернуть стрелки часов назад, заново пережить роковой день двадцать третьего августа "Если бы мне предоставился такой шанс, - вздыхал он, - я поступил бы иначе!" Однако его убедили в том, что убийства гугенотов в Париже недостаточно; поэтому по всей Франции католикам велели совершать убийства и зверства, подобные совершавшимся в столице. Католики Руана, Блуа, Тура и многих других городов охотно подчинились приказу из Парижа. Кое-кто из них протестовал, потому что в провинции встречались католики столь же гуманные, как и судья Шаррон; среди этих людей главными были правители Оверна, Прованса и Дофинэ, а также герцог де Жуаез из Лангедока, отказавшиеся подчиниться устному распоряжению и убивать до получения письменного приказа короля. В Бургундии, Пикардии, Монтпелье правители заявили, что они готовы убивать на войне, но не желают брать на душу грех хладнокровного истребления граждан. Это походило на бунт; Катрин и ее совет не знали, как им поступить; наконец они решили отправить в мятежные провинции священников, которые объяснят католикам, что Святой Михаил, явившись в видении, велел учинить истребление гугенотов. Это было принято как воля небес, и кровавая оргия продолжилась; за несколько недель после Дня Святого Варфоломея по всей Франции были вырезаны многие тысячи людей. Услышав новости, Филипп Испанский громко рассмеялся - по свидетельству многих, впервые в жизни. Карл, сказал он, заслужил титул "самого христианского короля". Филипп поздравил в письме Катрин с тем, что она воспитала сына по своему образу и подобию. Кардинал Лоррен, находившийся в это время в Риме, щедро вознаградил гонца, принесшего ему весть о истреблении гугенотов. Рим был украшен праздничными огнями по случаю смерти множества его врагов; люди пели "Те Деум"; пушки замка Сент-Анджело стреляли в честь резни. Папа и его кардиналы отправились процессией в церковь Святого Марка, дабы обратить внимание Господа на богоугодные деяния его верных слуг; сам Грегори преодолел пешком расстояние от церкви Святого Марка до собора Святого Луи. Но если католический мир ликовал, то в Англии и Голландии царил глубокий траур. Вилльям Молчаливый, прежде надеявшийся через Колиньи получить помощь Франции, был охвачен грустью. Он сказал, что король Франции поддался опасному влиянию и что в скором будущем его королевство ждут новые неприятности. Убийство ничего не подозревающих невинных людей, продолжил он, - дурной способ разрешения религиозных проблем. - Это, - сказал Берли английской королеве, - величайшее преступление со дня распятия Христа. Через несколько недель после резни король принимал в своих покоях большое число придворных; они пытались возродить былое веселье. Сделать это оказалось непросто. Мешала память; случайно упоминались имена, и люди с ужасом вспоминали, что человека уже нет в живых, а его убийца находится среди них. Кровавая резня преследовала католическую знать, точно призрак из загробного мира, который нельзя прогнать. Люди громко разговаривали, звучал смех, по большей части искусственный; внезапно за окнами Лувра раздалось карканье, сопровождавшееся хлопаньем крыльев. За тишиной, воцарившейся в покоях, последовал шелест. "Словно ангел смерти пронесся над Лувром", - заметил потом кто-то. Взволнованная Катрин, не уступавшая в суеверности всем присутствующим, поспешила к окну. Выглянув наружу, она заметила летящую над дворцом стаю ворон. Она вскрикнула; все подбежали к окну посмотреть на птиц. Они кружили, каркая над дворцом, садились на него, подлетали к окнам. Долгое время они летали возле Лувра. Хотя некоторые люди предположили, что птиц привлекли трупы, всех в этот вечер охватил страх. Многие верили, что птицы были душами убитых ими людей, прилетевшими для того, чтобы помучить убийц и напомнить им о том, что их дни тоже сочтены, что их ждет та же участь, на какую они обрекли несчастных гугенотов. Катрин вызвала к себе Рене и братьев Руджери и потребовала защитить ее с помощью магия от надвигающейся беды. Король в ярости крикнул птицам: - Летите сюда... кем бы вы ни были. Убейте нас... Сделайте с нами то, что мы сделали с теми людьми. Мадлен и Мари Туше изо всех сил старались успокоить его. Герцог Аленсонский, расстроенный тем, что ему ничего не сказали о готовящемся массовом убийстве и не дали принять в нем участие, мог без страха и со злорадством наблюдать за тем, как подействовало появление птиц на окружавших его людей. Марго и Наваррец смотрели на ворон со спокойной совестью. Дрожащий герцог Анжуйский подошел к матери и не отходил от нее. Генрих де Гиз сохранял спокойствие. Если птицы - это души мертвых гугенотов, то душа отца защитит его, решил герцог. Он лишь исполнил клятву отомстить за него, которую дал после смерти Франциска де Гиза. Но сильнее всех страдал король; проснувшись ночью, он с криком побежал по дворцу: - Что за шум на улицах? - спрашивал он. - Почему звонят колокола? Почему кричат и визжат люди? Послушайте. Послушайте. Я слышу их. Они идут, чтобы убить нас... как мы убили их. Он упал на пол, его ноги и руки дергались, он кусал одежду и угрожал вцепиться зубами в любого, кто приблизится к нему. - Остановите их! - кричал Карл. - Пусть колокола смолкнут. Остановите людей. Давайте положим конец кровопролитию. К нему привели Мадлен. - Карл, - зашептала она, - все хорошо. Все тихо. Карл... Карл... не переживай так сильно. - Но, Мадлен, они придут за мной... Они сделают со мной то, что сделали с ними. - Они не смогут коснуться тебя. Они мертвы, а ты - король. - Они могут восстать из могил, Мадлен. Они приняли обличье черных птиц, чтобы мучить меня. Они сейчас на улицах, Мадлен. Послушай. Они кричат. Они вопят. Они бьют в колокола... Она подвела его к окну и показала ему тихий спящий Париж. - Я слышал их, - настаивал Карл. - Я слышал их. - Это тебе приснилось, моя любовь. - О Мадлен, я несу ответственность за все. Я сказал это на совете. Я... я все сделал. - Нет, не ты, - сказала она. - Не ты, а они. Тебя заставили. - Не знаю, Мадлен. Я помню... отдельные сцены. Помню звон колоколов... крики и кровь. Но я забыл, как это началось. Как все произошло? Я не знаю это. - Ты ничего не знал, мой дорогой. Ты не делал этого. Все сделали другие. - Она... - пробормотал Карл. - Она... мой злой гений, Мадлен. Это был мой злой гений. Король заплакал и снова сказал, что он слышит шум на улице. Он оставил Мадлен возле себя, у окна; Карл долго глядел на спящий город. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Память об этих ужасных днях и ночах продолжала висеть над Парижем. Некоторые участники резни испытывали такие угрызения совести, что покончили с собой; другие сошли с ума и носились по улицам; кому-то казалось, что их преследуют призраки умерших. Они находили утешение, говоря со злобой и ненавистью о женщине, которую считали вдохновительницей кровопролития - об итальянке. Она была виновна во всех несчастьях Франции. Все это знали. Она управляла безумным королем. Карл страдал сильнее всех, однако не было заметно ни единого признака того, что Катрин мучают сожаления о содеянном. Это действительно было так. Она не собиралась менять старые привычки. Она научилась не оглядываться назад и не собиралась делать это сейчас. Массовое убийство было необходимым в момент его совершения, и не следовало сожалеть о нем теперь. Катрин располнела; она давно не казалась такой здоровой. Один посланник написал своему правительству, что Катрин выглядит как женщина, оправившаяся после тяжелой болезни. Этим недугом был ее страх перед Филиппом Испанским, а лекарством стала резня, начавшаяся в канун для Святого Варфоломея. Она редко чувствовала себя в такой безопасности, как зимой 1572 года и весной следующего года. Наваррец и молодой Конде приняли католическую веру - Наваррец с цинизмом, Конде - со стыдом. Авторитет этих двух принцев в стране упал; большинство спасшихся гугенотов сохранили и укрепили свою решимость. Они переносили несчастья и крепли духом, подвергаясь гонениям. Такое всегда происходило с фанатиками. Они потеряли Колиньи, Телиньи и Ларошфуко. Монтгомери был предупрежден и успел убежать из Сент-Жермена. Наваррец сдался почти мгновенно и принял католическую веру. Но гугеноты и не ждали многого от Наваррца. Самым горьким ударом для них стало предательство Конде. Они держали оборону в своем бастионе, Ла Рошели, и собирались причинить неприятности властям; понеся серьезные потери, они заметно ослабли, стали почти беззащитными. Катрин считали женщиной, спланировавшей массовое убийство. Она с цинизмом изменила свой внешний вид и смешалась с парижской толпой, чтобы послушать, что говорят о королеве-матери. Она знала, что именно нечистая совесть людей заставляет их осуждать ее. Они перечисляли преступления Катрин, часто обвиняли ее в убийствах, к которым она не имела отношения. - Кто такая эта убийца, отравительница, итальянка, правящая Францией? - спросил ее один торговец, когда она остановилась у его лотка с платком на голове, в засаленном пальто, надетом поверх поношенного платья. - У нее нет королевской крови. Она - дочь купцов. С тех пор, как она вышла замуж за сына короля Франциска, на нашу страну начали обрушиваться несчастья. - Неприлично делать королевой Франции выскочку-итальянку, - согласилась Катрин. - Эта итальянка правит Францией, месье. Не заблуждайтесь на сей счет. - Она действительно правит Францией. Наш бедный безумный Карл без ее влияния был бы не так уж и плох... так говорят люди. Но он - не король. Правит страной она. Катрин де Медичи отравила кардинала Шатильона, господина де Анделота и королеву Наварры. Она повинна в смерти адмирала де Колиньи, - продолжил торговец. - Она ответственна за организацию кровавой резни. По слухам, она убила своего сына, Франциска Второго... он умер раньше срока. Господин д'Аленсон страдал от жара - говорят, это тоже ее работа. Помните герцога де Буйонна, отравленного в Седане? За это преступление повесили его врача, но мы знаем, кто на самом деле виновен в этой смерти. Месье де Лонгвилль, принц Пуатьен, месье Лигнероль... Список можно продолжать бесконечно. Прибавьте к нему тех, кто погиб в ночь Святого Варфоломея. Перечень злодейств слишком длинен, мадам, чтобы одна женщина могла ответить за них. - Даже для итальянки, - признала Катрин. - О, мадам, вы сказали правду. Надеюсь, что однажды в ее бокал капнут итальянского яда. Я хочу этого, мадам. Это желание всего Парижа. Она ушла с улыбкой на лице. Лучше заслужить ненависть, чем довольствоваться безразличием. Ей хотелось громко смеяться. Королева-мать правила Францией. Она радовалась, что люди понимают это. На улицах Парижа люди пели песню о чей. Они не боялись делать это даже под окнами Лувра. У Иезавель и Катрин Много общего: Первая погубила Израиль, Вторая губит Францию Иезавель поклонялась идолам, Чуждым Священному писанию; Катрин поддерживает католицизм, Не гнушаясь предательств и жестокости. Одна обрекла на смерть Пророков Святого Господа, Другая заставила умереть Тех, кто чтил Евангелие. Ужасная кара постигла Иезавель: Она досталась псам на обед. Но такой падалью, как Катрин, Побрезгуют даже собаки. Слова не принесут ей вреда. Она сама пела эту песню. "Приятно знать, - сказала она фрейлинам, - что парижане не собираются отдавать меня на съедение собакам". При этом она громко рассмеялась "Мои друзья, эти люди и правда любят меня. Им нравится думать об мне. Вы заметили, что даже подлый старый развратник кардинал Лоррен смотрит на меня едва ли не с любовью? Раньше такого не бывало. Он уже не молод и боится смерти; он всегда был трусом. Он носит кольчугу под мантией церковника. Но кардинал смотрит на меня с любовью, потому что он говорит себе "Мне осталось прожить немного. Скоро я предстану перед Господом". Кардинал, мои друзья, - весьма набожный человек; думая о той жизни, какую он вел, он трепещет. Затем он смотрит на меня и говорит себе "По сравнению с королевой-матерью я - невинное дитя". Поэтому он проникается ко мне любовью. То же самое справедливо в отношении парижан. Скакала ли я по улицам города в те августовские дни и ночи со шпагой в руке? Нет. А они - да. Поэтому их успокаивают мысли о моих злодеяниях. Они могут сказать: "По сравнению с королевой Иезавелью мы совершенно безгрешны". Однажды Шарлотта де Сов принесла Катрин книгу. - Думаю, Вашему Величеству следует посмотреть ее, - сказала женщина. - Виновные должны быть схвачены и наказаны. Катрин полистала страницы книги, которая называлась "Жизнь Святой Катрин". Поняв, что название было ироническим и что под Святой Катрин подразумевалась она сама, королева-мать усмехнулась. Узнаваемыми были лишь безжалостные карикатуры с изображением очень полной женщины. В книге перечислялись все преступления, в которых народ Франции обвинял Катрин. По мнению авторов, всеми бедами, происшедшими во Франции с того дня, как пятнадцатилетняя Катрин прибыла сюда, чтобы выйти замуж за сына короля, страна была обязана именно ей. Шарлотта стояла рядом, ожидая вспышки гнева, но вместо этого услышала оглушительный хохот. Катрин позвала своих фрейлин и стала читать им вслух. - Это - история вашей госпожи, мои друзья. Слушайте. Во время чтения Катрин разобрал такой неудержимый смех, что ей пришлось отложить книгу. - Пусть французы знают, - сказала она, - что ими правит сильная женщина. Это очень хорошо. Если бы я знала, что пишется такая книга, я бы рассказала ее авторам много неизвестного им. Я бы напомнила писателям то, что они забыли. Помогла бы им создать более полное произведение. Некоторые женщины отвернулись, чтобы Катрин не увидела выражения ужаса на их лицах. Они были безнравственными, поскольку их создавала сама Катрин, но иногда она вызывала у них чувство отвращения. Они понимали, что она, эта итальянка, их странная госпожа, отличалась от всех других женщин. Она любила только власть. Думала только об этой жизни. Поэтому она могла убивать с улыбкой на лице и даже гордиться при этом собой; ее никогда не мучила совесть. Некоторые женщины помнили двух мальчиков, которых они видели среди паломников, ходивших смотреть на останки Колиньи, висевшие в Монтфаконе. Один из них, пятнадцатилетний паренек, внезапно упал на землю; его тело вздрагивало от горьких рыданий. Младший мальчик, растерянный и испуганный, стоял неподвижно; он был так подавлен горем, что в отличие от брата не мог плакать. Люди испытывали потрясение, узнавая, что пятнадцатилетний юноша был Франциском де Колиньи, а мальчик помладше - его братом Анделотом. Парижане помнили также, что беременную Жаклин де Колиньи увезли из Шатильона и заточили в тюрьму Ниццы. Такие воспоминания бередили души фрейлин. К тому же этими женщинами владел суеверный страх. Они помнили о чуде Мерлина, о котором постоянно говорили гугеноты. Пастор адмирала исчез в ночь террора. Он выбрался на крышу после гибели Телиньи, а позже слез с нее и оказался возле сарая. Он спрятался там; каждый день, как утверждали гугеноты, по воле Господа, к нему приходила курица; она откладывала возле пастора одно лицо. Это позволило Мерлину не умереть с голоду до окончания резни. Такие истории вызывали чувство тревоги; казалось, что Господь иногда становился на сторону гугенотов, хотя Дева и заставила расцвести боярышник на кладбище Невинных. Катрин засмеялась, услышав рассказ о Мерлине и яйцах. Она вспомнила о цветении боярышника. - Добрый Бог хранит нас с небес, - заявила она. - Попав туда, мы обнаружим, что и там гугеноты и католики воюют друг с другом. Было забавно обмениваться подобными шутками в присутствии королевы-матери, но позже приходил страх. Катрин продолжила чтение книги. Она всегда держала ее под рукой, заглядывая в нее время от времени. Иногда из покоев королевы-матери доносилось пение: Первая погубила Израиль, Вторая губит Францию. После кровопролития любовная связь между Гизом и Марго прервалась. Марго, как и многие, не могла забыть резню. Она вместе с большинством парижан считала свою мать вдохновительницей злодеяния, человеком, в первую очередь несущим ответственность за него. Но девушка не могла забыть и роли ее любовника. Она своими глазами видела его скачущим по улицам, призывающим людей убивать. В порыве возмущения Марго сказала себе, что не может больше любить его. Он, как и она сама, изменился; из прежнего очаровательного юноши Генрих превратился в мужчину, для которого честолюбивые помыслы были важнее любви. Он знал, что она, жена гугенота, находится в опасности, но не позаботился о ней. Все, за что она еще недавно страстно любила его - красота, обаяние, мужественность, даже честолюбие - Марго считала, что это качество помогает мужчине проявить себя, - теперь оставляли ее равнодушной. Он пришел к ней, когда убийства закончились. - Вы явились на свидание, месье, слишком поздно, - сказала Марго. Он еще не знал, что она решила расстаться с ним. - Но, Марго, ты же знаешь, как я был занят. - Слишком занят кровопролитием, чтобы вспомнить о любви, - заметила она. - Это было необходимо. Она внимательно поглядела на него. Он стал старше Марго подумала, что он быстро постареет. Она улыбнулась, вспомнив о месье де Леране, который в страхе ворвался в ее спальню; он был еще слаб, но, слава Богу, поправлялся ее стараниями. Он был красивым, нежным и благодарным. Женщине не всегда хочется иметь такого самоуверенного и надменного любовника, какой стоял сейчас перед ней. Есть люди, избалованные подарками судьбы; они не способны испытывать чувство благодарности, которая может быть замечательной вещью. Генрих шагнул к Марго и обнял ее. Девушка не оттолкнула его - пока. Она улыбнулась ему. - А теперь, - спросила Марго, - для любви появилось время? - Моя дорогая, - ответил он, - прошло много дней, но любовь сохранилась; ожидание сделало ее еще более желанной. - Иногда она прокисает со временем, - заметила Марго. - Ты сердишься, дорогая? - Нет, месье. Я могу сердиться, лишь когда сильно люблю. Он не понял значения ее слов. Он был слишком высокого мнения о себе. Это та Марго, думал он, которую я видел перед собой много раз: возбужденная, ждущая, когда он разбудит в ней привычную страсть. - Моя дорогая, - начал он, но Марго перебила его. - Месье де Гиз, - сказала она, - я обнаружила, что вы более одарены как убийца, нежели как любовник; вы знаете, что меня устраивает все только самое лучшее. Если мне понадобится убийца, я, возможно, обращусь к вам. Но если я захочу любовника, я обойдусь без вас. Она заметила, что он не только смутился; в его глазах появилась настороженность. Она связана с гугенотами и поэтому может оказаться врагом. Марго засмеялась. - О, будьте осторожны, месье де Гиз. Вы пожелали любовницу из лагеря гугенотов. Почему бы вам не вытащить шпагу и не убить меня? Вы подозреваете меня в дружбе с гугенотами. Это - достаточная причина для моей смерти, верно? - Ты сошла с ума? - спросил он. - Нет. Просто я разлюбила тебя. Ты уже не кажешься мне таким красивым, как прежде. Ты не пробуждаешь во мне желания. - Это не может быть правдой, Марго. - Тебе, верно, трудно в это поверить. Но я сказала правду. А теперь ты можешь уйти. - Дорогая, - ласково произнес он, - ты сердишься, потому что я надолго покинул тебя. Если бы я мог, я бы уже давно пришел сюда. Ты должна понять: не убей мы гугенотов, они бы убили нас. - Они бы не сделали этого! - с жаром заявила Марго. - Не было заговора гугенотов. Ты знаешь так же, как я: так называемый заговор гугенотов - выдумка моей матери. Она искала предлог для убийства. - Почему мы говорим о столь неприятных вещах? Ты забыла, кто мы друг для друга? Марго покачала головой. - Все кончено. Мы должны искать удовольствия в других местах. - Как ты можешь говорить это! Ты всегда любила меня! - Прежде. - Когда это кончилось? - Вероятно, в канун дня Святого Варфоломея. Он обнял Марго, поцеловал ее. Она с достоинством произнесла: - Прошу вас, месье де Гиз, отпустите меня. Марго радостно засмеялась, обнаружив, что он больше не волнует ее. Он стал надменным. Он не привык к отказам. Это задело его самолюбие, гордость Гизов и Лорренов. - Очень хорошо, - сказал Генрих, отпустив Марго. Но он колебался, ждал, когда девушка засмеется, скажет ему, что любит его, как прежде, что ее скверное настроение прошло. Но она стояла неподвижно, насмешливо улыбаясь. Наконец Генрих в ярости повернулся и покинул Марго. В коридоре он едва не столкнулся с Шарлоттой де Сов; женщина не ожидала, что он выйдет так скоро; она думала, что Марго вернет его и затем произойдет одна из тех страстных сцен, которую следовало описать королеве-матери. Генрих удержал Шарлотту, которая вскрикнула и сделала вид, будто едва не упала на пол. - Простите, мадам. Она улыбнулась ему и покраснела, заметив, что он восхищается ее красотой. - Я сама виновата, месье де Гиз. Я... я собиралась навестить Ее Величество... и не думала, что от нее кто-то выйдет так скоро. - Надеюсь, я не причинил вам вреда? - Нет, месье. Право, нет. Он улыбнулся и пошел дальше. Шарлотта, не двигаясь, смотрела ему вслед. Она не стала сразу заходить к Марго; Шарлотта задумалась, стоя у двери. Искренне ли говорила Марго? Действительно ли она рвет любовную связь - самую страстную и обсуждаемую при дворе? Допустим, это так. Шарлотта улыбнулась. Женщина имеет право порадовать себя чем-то иногда. Она устала от игры, а которую должна была играть с Наваррцем, поддерживая в нем желание, но не удовлетворяя его. Возможно, не стоит говорить королеве-матери об этой маленькой сценке. Она, Шарлотта, может получить определенные указания относительно герцога де Гиза; королева-мать, несомненно, обладала даром читать тайные мысли и желания женщин из Летучего Эскадрона. Нет, Шарлотта ничего не сообщит Катрин о своем открытии: если красивый герцог нуждается в утешении, то Шарлотта не получала распоряжения от королевы-матери отказать ему в этом. Чувство удовлетворения, испытываемое Катрин, не могло длиться долго; она не сожалела о своей растущей непопулярности во Франции и зловещей репутации, распространявшейся за пределы страны, зато ее беспокоило то, что король выходил из-под ее влияния. Прежде она думала, что, уничтожив влияние Колиньи, она сумеет восстановить отношения, существовавшие между ней и Карлом до того, как адмирал околдовал короля. Но это оказалось не так. Карл слабел физически, приступы безумия участились; но было ясно, что он, страдая от воспоминаний о роковых августовских днях и ночах, как и все прочие французы, обвинял Катрин в организации резни. Он страстно желал вырваться из-под ее опеки. Он постоянно вспоминал слова адмирала: "Правь самостоятельно. Освободись от влияния матери". И Карл собирался сделать это, насколько позволит его слабая воля и разум. Катрин поняла это и серьезно забеспокоилась. Если, как утверждали многие, смерть Колиньи была необходима ей для того, чтобы единолично командовать сыном, то ей абсолютно не удалось добиться желаемого результата. Сейчас Карл вышел из ее подчинения сильнее, чем когда-либо. Испания, перестав чрезмерно радоваться резне, намекнула на то, что поскольку большинство гугенотских лидеров погибло - Филипп согласился, что брак был необходим для того, чтобы заманить врагов в ловушку, - теперь отсутствовали причины, мешавшие расторжению этого союза. В первый момент Катрин возмутилась. "Моя дочь стала женой всего несколько недель тому назад, она только начала любить своего мужа, и нам предлагают аннулировать брак!" Испанский посол цинично усмехнулся: "Наваррец сейчас, мадам, - не лучшая партия; его презирают и католики, и гугеноты. Это не слишком завидный брак для дочери из королевской семьи!" Катрин задумалась над этим, и вскоре она поняла разумность сказанного послом. Даже в случае гражданской войны - казавшейся сейчас весьма маловероятной в силу того, что ряды гугенотов поредели, - вряд ли французы захотят видеть на троне человека, легко сменившего веру, известного бонвивана и повесу. Она знала, в чью сторону посмотрит народ, если в результате какого-нибудь несчастья - Катрин была готова отдать жизнь в борьбе за то, чтобы оно не случилось, - сыновья дома Валуа лишатся их приоритетно о права на трон. Это был молодой человек, который, во всяком случае, в глазах парижан, не мог сделать ничего дурного для страны. Да, верно, он руководил резней, но в столице никто не винил его. Говорили что он просто подчинился приказам короля и королевы-матери. Славная все-таки это вещь - любовь толпы. Она избавляла от обвинений и возвеличивала достоинства. Да, Париж будет рад видеть своего героя на троне, хоть его права на престол весьма сомнительны. Она глубоко задумалась. Необходимо приспосабливать свою политику к происходящим событиям; обстоятельства требуют гибкости. Возможно, ей следовало разрешить Марго выйти за Генриха де Гиза, когда они страстно желали этого; но в то время это казалось недопустимым. Ввиду нынешнего поворота событий и недавнего поступка Наваррца брак между Марго и Гизом стал более желательным, чем союз принцессы с Генрихом Наваррским. Папа, разумеется, не стал бы чинить препятствий, и Филипп Испанский был бы доволен этим. Гиз имел в Испании и Риме репутацию одного из самых непоколебимых католиков Франции. Почему не устроить два развода одновременно? Гиз расстанется со своей женой, а Марго - с ее мужем, и эта влюбленная парочка наконец соединится! Катрин цинично усмехнулась. Кажется, это тот случай, когда главные действующие лица могут одновременно проявить благоразумие и быть счастливы. Она обсудила эту идею с испанским послом. Он одобрил ее. Катрин вызвала к себе дочь; между ними состоялась тайная беседа из числа тех, что были хорошо знакомы всем детям Катрин. - Моя дочь, тебе известно, что я всегда думаю о твоем благополучии... твоем положении... твоем будущем. Но знаешь ли ты, что я также желаю тебе счастья? Марго решила быть язвительной. Она тоже изменилась. Став замужней женщиной и королевой, она, похоже, освободилась от влияния матери, как и ее брат-король. - Нет, мадам, - с наигранным смирением сказала она. - Я этого не знала. Катрин захотелось ударить нахальное юное личико. - Так узнай это сейчас. Твой злополучный брак был вызван необходимостью. Но ты понимаешь, дочь моя, что он был нужен именно в тот момент, когда он заключался. - Да, мадам, - сказала Марго. - Надо было заманить в ловушку ничего не подозревающих гугенотов; для этого потребовалась свадебная церемония. Катрин решила не показывать свою злость. - Моя дорогая дочь, ты повторяешь сплетни двора; ты должна знать, что сплетни всегда отражают лишь часть правды; ты достаточно умна, чтобы не верить всему, что ты слышишь. У меня есть для тебя хорошая новость. Человек, за которого было необходимым выдать тебя, недостоин принцессы Марго. Он - невоспитанный провинциал... Его манеры шокируют меня. Катрин внезапно рассмеялась. - И ты, вынужденная делить с ним ложе, несомненно, должна быть шокирована вдвойне. - Человек приспосабливается, - сказала Марго. - Какие усилия, верно, требуются для этого, мое бедное дитя! Ты так утонченна. Ты обладаешь обаянием и красотой. Ты - истинная парижанка. То, что ты должна терпеть грубые ласки беарнского дикаря, просто невыносимо. Есть один человек, достойный тебя. Человек, наиболее почитаемый всей Францией... разумеется, после короля и твоих братьев. Ты догадалась, о ком я говорю? - О господине де Гизе. Но... - Моя дорогая, ты не должна смущаться. Твоя мама знает о ваших отношениях и вполне понимает их. Он - принц, а ты принцесса. Что может быть естественней вашей любви? Марго пристально посмотрела на мать; девушка не могла понять цели этой беседы. Она видела, что мать готовит ее к участию в какой-то интриге. Но к какой именно? - Я хочу, чтобы ты была счастлива, дитя мое, - сказала Катрин. - Ты послужила стране, вступив ради нее в брак. Ты поймешь, что я искренне забочусь лишь о твоем счастье, когда я скажу тебе, что собираюсь выдать тебя замуж за человека, которого ты любишь. - Мадам, я вас не понимаю. Я уже замужем. - Мое дорогое дитя, моя послушная дочь! Ты вышла замуж против своей воли, верно? Я помню, как ты отказывалась отвечать во время церемонии. Это был мужественный поступок. Твой любимый стоял рядом, да? Теперь я решила, что ты больше не должна страдать. Ты получишь в мужья Генриха де Гиза. Марго изумилась. - Мадам... я... я... не вижу, как это может осуществиться. Я... замужем за королем Наварры. Генрих де Гиз женат на вдове Просьена. - Значит, вы разведетесь и... женитесь друг на друге. Катрин ждала слез счастья, слов благодарности, вместо этого лицо Марго стало холодным, суровым. - Мадам, - сказала девушка, - я замужем за королем Наварры; этот брак заключен вопреки моей воле; но теперь развод стал бы очередным насилием надо мной. - Послушай, Марго, твое положение королевы Наваррской - не слишком высокое для тебя. Понравится ли тебе отправиться с мужем в это жалкое крошечное королевство, когда придет время? Некоторые герцогини занимают более высокое положение, чем некоторые королевы... Герцогиня де Гиз относилась бы к их числу. - Возможно, - сказала Марго, - но Генрих де Гиз мне не нравится; я не хочу второй, раз выходить замуж против моей воли. - Это чистое упрямство! - сердито заявила Катрин. - Подумать только - так говорит девушка, выставлявшая себя на посмешище ради Генриха де Гиза. - Вы правы, мадам, - сухо согласилась Марго. - Но человек перерастает одну страсть и находит другую. Я освободилась от чувства любви к господину де Гизу, и ничто не заставит меня выйти за него замуж. Поскольку ты утверждаешь, что это предложение вызвано лишь твоим стремлением сделать меня счастливой, больше говорить не о чем. Просто дело в том, что я не влюблена в месье де Гиза. Теперь я могу уйти? - Тебе стоит это сделать, пока я не поддалась соблазну избить тебя. Когда Марго покинула Катрин, королева-мать посидела некоторое время в состоянии безмолвной ярости. Она отказывалась поверить в то, что Гиз и Марго больше не являются любовниками. Катрин даже не могла вспомнить, когда началась их связь - так давно это произошло. Какой другой женщине столь сильно не повезло с детьми? Король был настроен против нее; она никогда не любила герцога Аленсонского и не доверяла ему; Марго была слишком умна и проницательна - эта юная шпионка могла действовать во вред своей семье; только Генрих заслуживал доверия. Она велела одной из своих шпионок пристально следить за Марго и Гизом. Они действительно перестали быть любовниками. В ходе расследования Катрин сделала открытие, которое заставило ее вызвать к себе Шарлотту де Сов. Королева-мать рассердилась на молодую женщину. - Мадам, вы, похоже, слишком подружились с герцогом де Гизом, - прокурорским тоном заявила Катрин. Шарлотта растерялась; Катрин тотчас заметила на ее лице самодовольное выражение. - Я не знала, что Ваше Величество не одобряет этой дружбы. Катрин погладила подвеску своего браслета. Вот в чем заключается объяснение. Гиз завел интрижку с Шарлоттой, и уязвленная Марго ревнует. Она заявила резким тоном: - Ты не должна заниматься любовью с герцогом, Шарлотта. Это сильно рассердит меня. Я могу говорить с тобой откровенно. Королева Наваррская влюблена в Генриха де Гиза. - Ваше Величество, это уже не так. По моим сведениям, королева Наварры заявила, что она больше не питает нежных чувств к герцогу. - Возможно, из-за твоих проделок. - Нет, мадам. Она дала ему отставку еще до того, как он обратил свое внимание на меня. Месье де Гиз считает, что она влюбилась в короля Наварры. - Марго и Гиз должны помириться, - сказала Катрин. - Держись подальше от герцога. Дело не должно дойти до постели. - Мадам, - лукаво промолвила Шарлотта, - боюсь, ваш приказ поступил слишком поздно. - Хитрая шлюха! - крикнула Катрин. - Кажется, я дала тебе инструкцию в отношении Наваррца. - Только привлечь его внимание, мадам. Вы не сказали ни слова насчет месье де Гиза. - Теперь ты получила мои указания. Шарлотта посмотрела на Катрин из-под своих густых ресниц. - Мадам, - сказала она, - вам придется дать соответствующие указания месье де Гизу; боюсь, теперь мне не удастся избавиться от него, как бы я ни старалась. Потребуется ваше личное вмешательство. Иначе не остановить то, что началось Господин де Гиз не считается ни с кем кроме, разумеется, Вашего Величества. Катрин помолчала, думая с недовольством о дерзком герцоге. Могла ли она сказать этому человеку: "Ваша связь с мадам де Сов должна прекратиться не медленно!"? Она представила себе надменно поднятые брови, мысленно услышала учтивый намек на то, что его личная жизнь ее не касается. Катрин внезапно рассмеялась. - Уходи, - сказала она. - Я вижу, что это дело должно идти своим ходом. Но в дальнейшем ты будешь спрашивать у меня разрешение на подобные связи. - Мадам, больше я не совершу такой ошибки. Катрин откинулась на спинку кресла, думая о Шарлотте де Сов. Ее бесило то, что интрига хитрой маленькой шлюхи могла помешать замыслам королевы-матери. Но иногда подобные вещи случаются. Катрин решила, что ей остается лишь временно отказаться от идеи развести дочь. Гражданская война между католиками и гугенотами вспыхнула вновь; армия, возглавляемая герцогом Анжуйским, была послана на осаду Ла Рошели, бастиона гугенотов. С войсками находились Гиз и его дядя, герцог д'Омаль; Катрин успокаивало присутствие возле ее любимого сына этих двух мужчин; она имела привычку смотреть на вещи трезво, даже когда речь шла о ее дорогом Генрихе, она с трудом представляла женственного и ненадежного сына в роли полководца. Да, он снискал уважение победами под Ярнаком и Монт Контуре; но одержал ли бы он их без помощи блестящих воинов, участвовавших в той кампании? Будучи принцем Валуа, братом короля и самым просвещенным генералом в армии, он пользовался авторитетом; но Катрин знала, что лавры не всегда достаются именно тому, кто их больше всего заслуживает. Однако ее радовало то, что слава и восхищение народа достались Генриху. Он должен получить лавры победителя при Ла Рошели Гиз и д'Омаль были великими полководцами; Гиз умел без особых усилий вызвать в людях воодушевление, необходимое для успеха. Было даже забавным послать вместе с армией двух новообращенных католиков - Наваррца и Конде. Ироничность ситуации развлекала Катрин; она ликовала при мысли о том, что эти "новообращенные" будут сражаться со своими бывшими единоверцами. Аленсон также сопровождал войска; для молодого человека пришло время боевого крещения; военные приключения временно удержат его от проказ. Катрин надеялась на быструю сдачу Ла Рошели, но ее постигло разочарование. Недавняя резня укрепила решимость горожан; горстка героев смогла дать отпор превосходящим силам противника. Осаждающая армия была сильнее обеспокоена духом защитников Ла Рошели, нежели напугана ядрами, сыпавшимися на нее. Гугеноты, занимавшие оборонительные позиции, дрались так, словно были атакующей стороной. Гиз и д'Омаль столкнулись с проблемой поддержания мира в собственном лагере. Ввиду сложности взятия Ла Рошели было безумием допускать присутствие в армии Наваррца и Конде, поскольку оба они не имели желания сражаться. Конде, заслуживший ранее репутацию сильного воина, казался апатичным и бесполезным для дела; Наваррец же сибаритствовал, проводя слишком много времени с женщинами, сопровождавшими армию. Настоящую угрозу представлял собой Аленсон. Крайне жестокий, всегда требовавший своей доли поклонения, на которое имел право как брат короля, он держался исключительно надменно и не приносил никакой пользы. Весь день из-за стен Ла Рошели доносилось пение - звучали церковные гимны. Казалось, что служба шла непрерывно. Суеверные католики поддавались страху, который постепенно усиливался. Ходили слухи о том, что в реке Ла Рошели поймано большое количество рыбы - гугеноты восприняли это как свидетельство того, что Господь намерен уберечь их. Гиз убедил Анжу в том, что лучше атаковать город многочисленной армией, прежде чем осажденные завершат подготовку к защите Ла Рошели. Нельзя было допустить, чтобы мысль о том, что Господь на стороне гугенотов, полностью деморализовала католическую армию. Анжу согласился; состоялся исторический штурм; небольшое количество гугенотов благодаря решимости победить и вере в поддержку Господа одержало верх над противником. Атака навсегда осталась в памяти ее участников. Гугеноты забросали ветками боярышника крепостной вал в знак своего пренебрежения к факту цветения этого растения на кладбище Невинных. Гугеноты утверждали, что те кусты расцвели по воле Дьявола. Битва началась; городские стены выдерживали град ударов; даже женщины поднимались на башни, чтобы облить врага кипятком. Когда наступило временное затишье, горожане громко читали молитвы. "Да воспрянет Господь и рассеет своих врагов; пусть обратятся в бегство ненавидящие его... Прогони их прочь, и да развеются они, как дым, растают, как воск на огне; пусть неверные сгинут при появлении Твоем..." Эти слова вселяли страх в суеверных католиков, особенно потому, что городские стены не могли устоять под таким натиском без божьей помощи. Штурм Ла Рошели обернулся поражением для католической армии; городские стены продолжали выдерживать атаки. Католики пересчитали своих убитых и раненых под радостное пение горожан. Аленсон зашел в палатку брата; бесцеремонно усевшись на кровать Анжу, он начал дразнить потерпевшего поражение герцога. - Славное дельце! - усмехнулся Аленсон. - Несколько мужчин и женщин, укрывшихся за стенами, одержали верх над огромной армией. Ты сам виноват, братец. Приготовления были слишком шумными. Я бы тайком послал в город бойцов и лазутчиков. - Глупец! - воскликнул Анжу. - Что ты знаешь о сражениях? Ты бы приделал своим солдатам крылья, чтобы они перелетели через стены? - Попрошу тебя не называть меня глупцом, брат. Помни, с кем ты говоришь. - Прикуси, язык, не то я велю арестовать тебя, - холодным тоном заявил Анжу. Но Аленсон проигнорировал угрозу. Он был, как сам Анжу, братом короля; им слишком долго пренебрегали. - Брат, - снова поддразнил он Анжу, - ты действуешь более успешно при дворе, нежели на поле битвы. Ты выбираешь мужчин по красоте, а не по боевым качествам. - Твоя безобразная внешность, брат, - не единственная причина, по которой я не собираюсь обсуждать это с тобой, - лениво ответил Анжу. Аленсон болезненно воспринимал всякий намек на его малый рост и покрытое щербинами лицо. Он вспыхнул в ярости и начал кричать, назвал брата тщеславным франтом, похожим больше на женщину, нежели на мужчину. - Если ты не уберешься отсюда за десять секунд, я арестую тебя. Аленсон счел за благо быстро уйти. Он знал, что мать одобряет любые направленные против него действия Анжу; если он не остережется, то и правда окажется под замком. Выходя из палатки брата, он столкнулся с Наваррцем, прогуливавшимся снаружи. Наваррец сочувственно улыбнулся Аленсону, который в этот момент был готов принять сострадание от кого угодно. - Вы слышали? - с жаром выпалил Аленсон. - Не услышать было невозможно. Какая дерзость! Он забывает о том, что вы, как и он, - принц Валуа. - Приятно узнать, что некоторые люди помнят это, - пробормотал Аленсон. Наваррец улыбнулся, глядя на невысокого человека, стоящего возле него. Многие находили Аленсона комичной фигурой, но Генрих Наваррский знал, что после резни сам он оказался в шатком положении. Такой мудрый человек, как он, в подобной ситуации не отвергает новой дружбы. - Глупо забывать об этом, - добавил Генрих, - ведь однажды вы можете стать нашим королем. Эта мысль порадовала Аленсона; услышать ее из уст Наваррца, который уже носил корону, пусть и потускневшую, было вдвойне приятно. - От трона меня отделяет множество ступеней, - с улыбкой сказал он. - Нет. Сын короля не выжил... думаю, то же самое произойдет и с другими его детьми. А когда умрет сам король... - Существует еще мой дерзкий брат, который недавно, как вы слышали, оскорбил меня. - Да. Но он вряд ли произведет на свет наследника. А за ним... Генрих Наваррский с беарнской фамильярностью хлопнул Аленсона по спине, отчего последний едва не упал; но маленького герцога не обидело такое грубое обращение, поскольку его сопровождали лестные слова. Если простить Наваррцу его провинциальное хамство, то он покажется не таким уж плохим малым, решил Аленсон. Они прошли в дружеском молчании несколько шагав. - Ваше время придет, - сказал наконец Генрих. - Я уверен в этом, герцог. Аленсон посмотрел на умное лицо своего родственника. - Вы стали счастливее, приняв католическую веру? - спросил он. И тут Генрих сделал удивительную вещь. Он закрыл на мгновение один глаз и тотчас открыл его. Наваррец казался человеком весьма многоопытным, искушенным в жизненных проблемах, и это пробуждало в Аленсоне желание походить на него. Аленсон усмехнулся. Он понял, что Наваррец дурачил таких людей, как король, Анжу и королева-мать. Аленсон позавидовал ловкости Генриха и подмигнул ему в ответ. - Значит... на самом деле вы не католик? - спросил он. - Сегодня я - католик, - сказал Наваррец. - Кто знает, кем я буду завтра? Аленсон улыбнулся, как заговорщик. - Меня самого порой привлекает гугенотская вера, - осмелился произнести он. - Возможно, - сказал Наваррец, - вы, как и я, намерены стать католикогугенотом. Аленсон засмеялся вместе с Наваррцем; они заговорили о женщинах - эта тема интересовала Аленсона не меньше, чем Генриха. Очень скоро они стали лучшими друзьями. Наваррец проявлял почтительность, подобающую в общении с потенциальным будущим королем, и дружеское расположение к молодому человеку, весьма похожему на него самого. После Ла Рошели наступили тягостные недели. Анжу и Гиз заметили крепнущую дружбу двух озорников и гадали, что она сулит; Конде и Наваррец, воодушевляемые Аленсоном, который стал теперь их союзником, грозили дезертировать. Армия разваливалась; Катрин и совет решили в Париже, что пора заключить мир. Король Польши умер, и поляки избрали Анжу своим новым монархом; поэтому появилась необходимость срочно отозвать его в Париж. Значит на некоторое время следует оставить Ла Рошель в покое. Гугенотам обещали дать свободу вероисповедания и право праздновать свадьбы и крещения в их домах при условии присутствия не более десяти челочек. Наступило очередное напряженное перемирие. Отправившись на охоту, Катрин наблюдала за сыном и спрашивала себя, как долго он проживет. Болезнь легких усугубилась, Карл постоянно задыхался. Он дул в рожок чаще, чем это было необходимо, хотя Паре рекомендовал не насиловать легкие. Но когда Карл приходил в состояние ярости, он не думал о здоровье. Он протянет недолго, сказала себе Катрин. Положение было тревожным, но оно имело одну светлую сторону. Сын Карла умер - Катрин догадывалась, что это произойдет. Со дня рождения ребенка она знала, что его можно предоставить судьбе; но, как ни странно, Мари Туше родила Карлу здорового сына, а королева снова забеременела. Вдруг королева родит, как Мари, крепкого малыша? Тогда после смерти Карла начнется новое регентство, и ее дорогой Генрих потеряет надежду на обладание короной. Она, Катрин, никогда не допустит такого. - Мой сын, - сказала королева-мать, отлично сознавая, что любое упоминание о его нездоровье раздражает Карла, - ты утомляешь себя. Он сердито посмотрел на нее. - Мадам, мне лучше знать это. Он находился на грани очередного приступа ярости Катрин, превосходно изучившая сына видела, как его охватывает безумие. Скоро он начнет хлестать плетью лошадь, собак, ближайших участников охоты. Она увидела пену на губах Карла, услышала в его голосе истерические ноты. - Что с вами всеми? - закричал он. - Моя лошадь еле тащится, собаки стали сонными, а люди превратились в никчемных лентяев. Черт возьми! Плеть опустилась на бок лошади. Катрин смотрела на него с улыбкой на лице. Это хорошо, подумала она. Доведи животное до ярости. Возможно, оно встанет на дыбы и сбросит тебя, и тогда придет конец твоему безумству и тебе самому; ты мне надоел; пора Генриху стать королем. Он заметил ее взгляд; испугавшись, что сын мог прочитать ее мысли, она поспешила оказать: - Сын мой! Почему ты сердишься на твоих собак, лошадей и этих бедных людей, преданно служащих тебе, однако излишне мягок с врагами? - Излишке мягок! - крикнул он. - Почему ты не сердишься на подлых ла-рошельцев, обрекших на смерть и страдания многих твоих воинов? Король нахмурился. - Войны... войны... везде войны. Везде кровопролитие. Бросив на Катрин горящий взгляд, он закричал: - Кто причина всему этому? Скажи мне. Карл повернулся к своим людям: - Скажите мне! В ком причина? Ответьте мне! Кто является причиной всех несчастий этой страны? Отвечайте! У вас нет языков? Посмотрим... посмотрим... если они у вас окажутся, мы отрежем их, поскольку они, похоже, вам не нужны. Он поднял плеть и хлестнул ею собак. - Кто причина всех бед, а? Карл направил на мать свои гневные безумные глаза. - Мы знаем! - крикнул он. - Все знают. Господи! Это вы... вы, мадам, наш злой гений. Вы - источник зла. Вонзив шпоры в бока лошади, он ускакал назад, туда, откуда они приехали. Охотники испуганно посмотрели на Катрин, но она безмятежно улыбалась. - Его Величество сегодня не в духе, - сказала королева-мать. - Едем дальше. Мы собирались поохотиться, так давайте сделаем это. Сидя в седле, она думала: это бунт. Он унижает меня... в присутствии слуг. Нельзя допускать, чтобы это продолжалось. Я не потерплю такого обращения. Мой сын Карл, ты явно живешь слишком долго! Вернувшись во дворец, она застала там посланников из Польши. Анжу был мрачен. Ему не хотелось даже думать об отъезде в Польшу. Может ли такой человек, как он, жить в варварской стране, которой, похоже, является Польша? Когда ему надоела Рене де Шатонеф, он увлекся принцессой Конде, молодой женой Конде. Он заявил, что не перенесет разлуки с ней. Ситуация сложилась тревожная, потому что король дал ясно понять Анжу, что хочет видеть его на польском троне. Их мать делала все от нее зависящее, чтобы расстроить замысел короля, но Анжу замечая, что ее влияние на Карла стремительно слабеет. Карл видел в Анжу своего врага и хотел как можно быстрее отправить его в изгнание; более того, говорили, что король не слишком сильно расстроится, если королева-мать сама надумает отправиться со своим любимым сыном в Польшу. Катрин пошла к Анжу, который кипел от злости в своих покоях, окруженный тремя молодыми людьми. Эта троица едва не плакала из-за возможной потери их покровителя или необходимости покинуть цивилизованную Францию и сопровождать его в дикую Польшу. - Король проявляет упрямство, - сказала Катрин. - Он настаивает на твоем отъезде. Сокрушаться по этому поводу бесполезно. Мы должны подумать о том, как нам поступить. Ее взгляд упал на туалетный столик сына с флаконами духов и баночками с косметикой. Она посмотрела на развалившегося на диване элегантного мужчину и спросила себя: что подумают варвары о его элегантности, молодых людях и вниманию к собственной красоте? Внезапно Катрин улыбнулась. - О, мой сын, - сказала она, - ты кажешься этим полякам чужаком, не похожим на них. Пожалуй, они не захотят, чтобы ты предстал перед твоими польскими подданными. Они предпочтут, чтобы ты послал править вместо себя наместника - человека грубого жестокого, как они сами. У меня есть такой на примете. Мы сделаем тебя еще более элегантным, чем обычно - если это возможно. Накрасим твое лицо особенно ярко, надушим тебя, завьем твои волосы. Мы покажем им, что ты не сможешь жить среди них. Затем я представлю им крупного, грубого человека... понятного этим дикарям. Анжу улыбнулся. - Дорогая мама, что бы я делал без тебя? Они нежно обнялись, и Катрин на мгновение почувствовала себя счастливой. На Анжу были расстегнутый у шеи камзол и жемчужные бусы. Он надел серьги из жемчуга, завил и уложил по последней моде волосы, накрасил лицо ярче обычного. Молодые люди захлопали в ладоши и заявили, что он лишь подчеркнул свою красоту. Катрин усмехнулась. - Я получу удовольствие от выражения их лиц, когда они увидят тебя. Анжу представили польским посланникам; они изумленно уставились на него, на мгновение забыв поприветствовать их нового короля согласно этикету. Анжу ехидно улыбнулся; король рассерженно смотрел на него; кое-кто из придворных не сдержал смешка. Еще никогда Анжу не походил так мало на короля сейчас он напоминал скорее куртизанку. Поляки