вмешиваться в политику: например, он  пришел ко мне как-то раз
и сообщил, что некоторые из новых граждан, которых я возвел в это звание, не
приняли моего имени,  как следовало  бы, чтобы показать свою верность, и  не
изменили  завещания в мою пользу, чего требовала благодарность.  У  него уже
был список этих  неблагодарных и неверных людей, и он спросил, не хочу ли я,
чтобы против  них были  сфабрикованы обвинения.  Я  заставил его  замолчать,
поинтересовавшись,  вошло  ли в обыкновение у новобранцев брать его имя  или
менять завещание в его пользу. Все это Юст не поленился мне сказать,  но  ни
он, ни  кто-либо  другой ни словом не обмолвился, что  Мессалина  не  только
торговала римским гражданством и поощряла других им торговать, но и -- а это
еще позорней -- получала  огромные суммы, используя свое влияние на меня при
выборе  судей, губернаторов  и армейских командиров. В некоторых случаях она
мало того, что вымогала у человека деньги, еще и настаивала на  том -- лучше
уж я сразу вам  в этом  признаюсь,-- чтобы он переспал с ней для  скрепления
сделки. Самым ужасным  было то, что  она впутала во все  это меня  без моего
ведома, говорила всем, будто я отверг ее, пренебрег ее красотой, но разрешил
выбрать  себе  любого компаньона  на  ночь, лишь бы он  согласился заплатить
хорошую цену за должность, которую я при ее посредничестве продавал!  Однако
в то время я еще ничего не знал  об этом и тешил себя мыслью, будто все идет
хорошо и  я поступаю со всеми честно и справедливо, что не может не  вызвать
любви и благодарности всей нации.
     Из-за  этой своей самоуверенности  и слепоты  я  сделал  одну  особенно
глупую  вещь:  я  послушался   совета  Мессалины  насчет  монополий.  Но  не
забывайте, как она была умна, и какой тугодум я сам, и  как всецело я на нее
полагался: она могла убедить меня в чем угодно. Однажды она сказала мне:
     -- Клавдий,  я уже давно думаю кое о чем. Я думаю, что страна  была  бы
куда богаче, если бы мы издали закон, запрещающий коммерсантам конкуренцию.
     -- Что ты имеешь в виду, любимая? -- спросил я.
     --  Разреши  объяснить   это  аналогией.   Представь,  что  у   нас   в
правительстве не было  бы ведомств. Представь далее, что каждый советник мог
бы тогда  переходить  с места на место, от одного занятия к другому, как ему
вздумается.  Представь,  что  Каллист ворвался  бы к тебе в кабинет  утром и
закричал:  "Я  пришел  первый  и  хочу сегодня  делать  работу  Нарцисса", а
Нарцисс,  задержавшийся  на минуту, увидел  бы  на  своем  стуле Каллиста  и
кинулся бы  в комнату Феликса, только-только успев его опередить, и принялся
работать  над какой-нибудь  дипломатической  нотой, которую  Феликс не успел
накануне закончить. Это было бы смешно, не правда ли?
     -- Очень смешно. Но при чем тут коммерсанты?
     -- Сейчас я тебе покажу. Беда  с ними в том, что они редко продают один
и тот же товар и мешают  продавать свой товар конкурентам. Никто из  них  не
думает  об  обществе, им надо одно --  побыстрей  набить карман.  Коммерсант
может какое-то время спокойно вести фамильное дело как виноторговец, а затем
вдруг  переключиться  на  торговлю  маслом  и  продавать  его  дешевле,  чем
маслоторговец, давно живущий  в той же округе;  возможно, он вообще заставит
того  выйти  из  дела  и  купит его сам, или займется торговлей  фигами  или
рабами,  ничего  в  этом  не  смысля,  и  в  результате  или  разорит  своих
конкурентов, или разорится  сам. Торговля -- это постоянная битва, и большая
часть граждан страдает от нее так же, как мирное население в войну.
     -- Ты действительно так думаешь? Иногда, когда один из  них хочет сбить
цену или вылетает в трубу, они продают свой товар на диво дешево.
     -- С таким же успехом можно  сказать, что иногда мирное население может
неплохо  поживиться  на  поле боя --  металлический  лом,  конские  шкуры  и
подковы, обломки повозок, достаточно крепкие, чтобы их использовать. Но чего
стоят эти счастливые находки по сравнению с сожженными домами и вытоптанными
посевами?
     -- Неужели коммерсанты так плохи? Я всегда  считал их полезными слугами
государства.
     -- Они могут  и им следует быть полезными. Но они приносят большой вред
своей яростной  конкуренцией, ведь они завидуют друг другу и не  считаются с
общими  интересами.  Например, разносится  слух,  что будет большой спрос на
цветной фригийский мрамор, или сирийский шелк, или слоновую кость из Африки,
или  перец из Индии, и из страха упустить свой шанс,  они, как  бешеные псы,
устраивают  свалку  в борьбе  за  рынок. Вместо того, чтобы заниматься своим
собственным делом, они торопятся отправить корабли в любой уголок земли, где
ждут  найти выгоду, с наказом  капитану  купить  как  можно больше  мрамора,
шелка, слоновой  кости и  перца,  сколько бы это  ни  стоило, и тогда,  само
собой,  туземцы поднимают цены. И вот домой возвращаются двести  кораблей  с
трюмами, забитыми  шелком или перцем, купленными  за  бешеные деньги, а  нам
хватило бы и двадцати,  а сто восемьдесят судов принесли  бы больше  пользы,
если бы доставили другие товары,  на которые будет спрос немного погодя и за
которые можно будет получить  приличную сумму. Совершенно ясно, что торговлю
так же надо контролировать из центра, как армию, судопроизводство, религию и
все остальное.
     Я  спросил  Мессалину,  как бы  она  контролировала торговлю, если бы я
предоставил ей такую возможность.
     -- Как? Да это проще простого,-- ответила она.-- Я бы давала монополии.
     -- Калигула давал монополии,-- сказал я,-- и сразу вздул цены.
     -- Он не давал, а продавал монополии, причем тому, кто предлагал больше
остальных, естественно, что цены подскочили.  Я  бы  так  не сделала.  И мои
монополии были  бы мельче,  чем у  Калигулы.  Где  это  видано--дать  одному
человеку  право  торговать  инжиром во  всем  мире! Я  же  подсчитаю,  каков
нормальный годовой спрос на тот или иной товар, а затем предоставлю торговлю
этим  товаром на  год или  два  одной  или  нескольким  фирмам.  Например, я
предоставлю исключительное  право ввозить и продавать кипрские вина такой-то
фирме,  исключительное право ввозить и продавать  египетское стекло такой-то
фирме, а балтийский янтарь, пурпур из Тира и британская эмаль отойдут другим
фирмам.  Тогда не будет  никакой конкуренции и  иностранные  промышленники и
торговцы сырьем не смогут поднять цены.  "Не хотите, как хотите", скажет наш
коммерсант,  сам  назначая цену. Коммерсанты, репутация которых недостаточно
прочна,   чтобы   жаловать   им   монополию,  должны   или   договориться  с
монополистами,  если  те  думают,  что не  смогут сами управляться с объемом
работы,  или искать  себе применение  в других  областях промышленности  или
торговли. Если бы я могла поступать по-своему, я привела бы все в порядок, в
Риме было бы  прекрасное снабжение, а  государство  получило  бы куда больше
портовых сборов.
     Что ж, ее план звучал вполне разумно и одним из его плюсов было то, что
это  высвобождало  много  людей  и судов  для  торговли  зерном.  Я  тут  же
предоставил Мессалине  право раздать большое число монополий, не подозревая,
что хитрая  женщина обвела меня вокруг  пальца, и  единственной  целью  этой
аферы было получить огромные  взятки от будущих  монополистов. Через полгода
прекращение  конкуренции  во всех  отраслях  монопольной  торговли  --  куда
входила торговля  не  только  предметами роскоши,  но  и  предметами  первой
необходимости,-- подняло цены  до чудовищной  высоты;  торговцы возмещали за
счет покупателей  то,  что отдали  Мессалине  в  виде  взяток. После  первой
голодной  зимы  так  тревожно в  городе  не  было  ни разу.  На  улицах меня
сопровождали  крики толпы, и мне пришлось поставить на Марсовом поле большой
помост,  стоя  на котором я с  помощью  громкогласных  гвардейских капитанов
устанавливал  на  ближайший  год цену  наиболее  вздорожавших  товаров,--  я
основывался на  ценах  предыдущего года, насколько удавалось выяснить точные
цифры. И, конечно,  монополисты тут же хлынули во дворец, моля меня изменить
свое  решение -- каждый в  свою пользу,--  ведь  они бедные люди и их семьям
грозит нищета,  они и так уже  умирают  с  голоду,  ну и прочие  глупости. Я
сказал им,  что, если их торговля не  окупает себя  при  установленных  мной
ценах,  им никто  не мешает  уступить свое  место  тем, кто ведет  коммерцию
лучшими деловыми методами, а затем предупредил, что, если они  немедленно не
покинут дворец, я обвиню их в "развязывании войны против  государства"  и их
сбросят  с  Капитолийской  скалы.  Протесты прекратились,  но они попытались
взять надо мной верх, совсем  изъяв с  рынка свои товары.  Однако стоило мне
услышать, что какой-нибудь продукт -- скажем, маринованная рыба из Македонии
или лекарственные  снадобья с  Крита --  не  попадает в  город в достаточном
количестве, я добавлял  еще одну  фирму к  тем,  кто  уже  делил между собой
монополию на этот товар.
     Я всегда очень заботился о снабжении Рима продовольствием. Я приказывал
управляющему моими италийскими поместьями отводить как можно больше земель в
окрестностях Рима под овощи для городского рынка, в особенности под капусту,
лук,  салат-латук,  эндивий, лук-порей и  другие зимние сорта. Мой дворцовый
врач  Ксенофонт  сказал  мне,  что  частые  вспышки   заболеваний  в  бедных
кварталах,  бывающие  зимой,  являются результатом нехватки свежих овощей. Я
хотел,  чтобы  их  выращивали  в  изрядном количестве,  каждый  день  еще до
рассвета  привозили  в город  и продавали на  рынке по самой  низкой цене. Я
также  поощрял разведение  свиней, птицы и рогатого скота  и  год-два спустя
добился у  сената особых привилегий  для городских мясников и виноторговцев.
Некоторые  сенаторы  выразили  протест против  моего  предложения. Сами  они
получали  все необходимое из собственных поместий,  им было безразлично, что
ест народ. Азиатик сказал:
     --  Холодная вода, хлеб, бобы, чечевичная каша и  капуста -- более  чем
достаточно для простых людей. Зачем давать им вино и мясо? Одно баловство.
     Я возмутился жестокостью Азиатика и спросил его, предпочитает ли он сам
холодную  воду кьянти  или капусту жареной  дичи. Он  ответил,  что вырос на
обильной и питательной пище, ему просто невозможно перейти на более скромный
стол, но он не сомневается, что был бы куда крепче и здоровее, если бы  смог
это  сделать,  и очень  дурно  содействовать  тому,  чтобы бедняки  питались
роскошнее, чем они могут себе позволить.
     -- Я обращаюсь к вам, отцы сенаторы,-- начал  я, дрожа от возмущения.--
Скажите, как можно иметь чувство  собственного  достоинства,  если не  съешь
кусочек мяса хоть раз в месяц?
     Сенаторам мой вопрос  показался смешным.  Мне нет. И то  же произошло в
конце заседания, когда речь зашла о виноторговцах.
     -- Их надо  подбодрить,--  сказал я.-- Даже за последние пять лет число
таверн  значительно  уменьшилось. Я говорю о честных погребках, где  продают
вино распивочно  и на вынос, а  не о тех грязных, закрытых мною  заведениях,
где торговали  закуской,  а не только  вином,  если это можно назвать вином!
Жуткая бурда, большей частью приправленная свинцовыми солями, и тут же рядом
бордель   с  больными  девками  и   все   стены  заклеены  порнографическими
картинками. Пять  лет назад в  какой-то  четверти  мили  от  моего  дома  на
Палатинском  холме  было  не  меньше пятнадцати... да нет, что я  говорю? не
меньше двадцати пяти  хороших погребков, а теперь их всего три или четыре. И
вино там было превосходное! "Фляга", и "Вакх", и "Ветеран", и "Два брата", и
"Слава  Агриппы", и "Лебедь" ("Лебедь" еще держится,  но  остальные исчезли;
лучшее  вино было в "Двух братьях"), и "Бавкида и  Филемон"  -- его тоже нет
больше, славное было местечко. И "Тиса" тоже нет... я очень его любил...
     Как они хохотали! У всех у них  были свои винные подвалы, и,  возможно,
они ни разу в жизни не заходили в погребок, чтобы промочить горло или купить
бутылочку вина. Я сердито нахмурился, и они смолкли. Я сказал:
     --  Вы,  наверно,  помните,  что  пять  лет  назад  из-за  причуд моего
племянника, покойного императора, я разорился и был  вынужден жить милостями
моих друзей -- между прочим, ни одного из вас среди них не было,-- настоящих
друзей:  нескольких  благодарных  мне   вольноотпущенников,   проститутки  и
одного-двух старых  рабов. Я заходил  в эти  таверны купить вина, потому что
мой винный погреб был выставлен для продажи  с торгов, так же как и мой дом,
где  мне  по карману были всего две комнаты. Поэтому я знаю, о чем говорю. Я
надеюсь, что, если  кто-нибудь из вас случайно тоже окажется  жертвой причуд
императора и впадет в нужду, он вспомнит  об этих  наших дебатах и пожалеет,
что не  поддержал мое предложение  о  надлежащих  поставках в  Рим  мяса и о
защите  таких честных  погребков, как старый  "Лебедь",  "Корона"  и "Черный
пес", которые все  еще существуют, но которым, если вы  им  не поможете,  не
долго  осталось жить.  К  черту  холодную воду  и чечевичную  кашу! И  если,
сиятельные, до того,  как я  кончу говорить -- или после того,-- я замечу на
ваших лицах  хотя бы  подобие  улыбки,  я  буду считать,  что  мне  нанесено
публичное оскорбление.
     Я был в ярости,  меня  просто трясло,  и  я увидел,  что их  постепенно
охватывает страх за свою жизнь. Мое предложение было принято единогласно.
     Успех доставил  мне мгновенное  удовольствие,  но  затем я почувствовал
глубокий  стыд  и  еще ухудшил  положение, попросив  сенат  простить меня за
скверный  характер.  Сенаторы  расценили это  как слабость и неуверенность в
себе.  Я  хочу,  чтобы  вам было ясно:  я  вовсе не  применил,  вопреки моим
заветным принципам  равенства,  справедливости и самоуважения, императорскую
власть, чтобы запугать сенаторов и заставить их угрозами выполнить мою волю.
Просто меня  вывел  из  себя  Азиатик и  все остальные бессердечные  богачи,
которые смотрят на своих сограждан, как на грязь под ногами. Я не угрожал, я
увещевал. Но впоследствии мои враги обратили все сказанное мной против меня,
несмотря  на  то, что я  попросил прощения, а затем  написал  и  разослал по
городу следующее письмо:
     "Тиберий  Клавдий Цезарь  Август Германик император, великий  понтифик,
защитник народа, консул на третий срок, приветствует сенат и римский народ.
     Я  отдаю  себе отчет в том, что  страдаю недостатком, который  огорчает
меня сильнее, чем вас, поскольку мы больше сожалеем о зле, причиненном нами,
чем о зле,  источником которого служат внешние силы, особенно если  мощь  их
такова, что сдерживать их мы не  можем, такие, как молния, болезни, град или
жестокость судьи. Я имею  в  виду приступы  ярости, которым я становлюсь все
более  подвержен с тех пор, как принял  бремя правления, возложенное вами на
меня, вопреки моему желанию. Например, позавчера я  отправил в Остию депешу,
что приеду посмотреть, как идут земляные работы в новом порту, что я спущусь
к морю по  Тибру,  что ждать меня  можно около  полудня,  и, если у  местных
жителей есть какие-нибудь  жалобы на  землекопов  или они хотят  подать  мне
какие-нибудь петиции, я с удовольствием выслушаю их и во всем разберусь, но,
когда я достиг Остии,  ни  одна  лодка  не  вышла  мне  навстречу, ни одного
городского  чиновника  не было у  причала.  Я разгневался и велел немедленно
послать за  ведущими  гражданами  города,  в том  числе за главным судьей  и
начальником  порта.  Я  обратился  к  ним  в самых  несдержанных выражениях,
спрашивая,  почему я так низко пал в  их глазах, что  на пристани не было ни
одного моряка, чтобы  причалить мою яхту, верно они возьмут с меня  портовый
сбор  за  то,  что  я  вообще  к ним  приплыл.  Я  укорял  жителей  Остии  в
неблагодарности  --  мол, рычат и  кусают  руку,  которая кормит их,  или, в
лучшем  случае, безразлично от  нее  отворачиваются, а объяснялось все проще
простого:  они не  получили  моей депеши.  Они  извинились  передо  мной,  я
извинился перед ними, и мы  снова стали  друзьями, не затаив  друг  на друга
зла. Но я страдал от своего гнева куда сильней, чем они, потому что, когда я
кричал на них, они  не чувствовали за собой никакой  вины, а я потом мучился
от стыда за то, что их оскорбил.
     Поэтому позвольте мне признаться, что я подвержен этим приступам гнева,
и умолять вас быть ко мне снисходительнее.  Они скоро кончаются и совершенно
неопасны. Мой врач Ксенофонт говорит, что они вызваны переутомлением, так же
как  бессонница. Все  последние  ночи  я  почти не  сплю,  грохот  фургонов,
привозящих  после  полуночи в город продукты, хоть и отдаленный, не дает мне
уснуть до  рассвета, когда мне порой удается забыться на часок. Вот почему я
бываю таким сонным в суде после завтрака.
     Второй недостаток, в  котором  я хочу  признаться, это моя склонность к
злопамятству: я не  могу винить в этом переутомление или слабое здоровье, но
скажу, что если я порой свожу с  кем-нибудь счеты,  то не из-за необъяснимой
антипатии к лицу или повадке  этого человека  или зависти к его богатству  и
талантам.   Моя   мстительность   всегда   оправдана   какой-нибудь   давней
несправедливостью или обидой,  за которую передо  мной не извинились и никак
иначе их  не искупили.  Например,  когда  я впервые вошел в  здание суда  --
вскоре  после  моего  восшествия  на  престол,--  чтобы  решить  дела людей,
обвиненных  в  государственной измене,  я  заметил того  мерзкого служителя,
который некогда  лез  вон из кожи,  чтобы снискать милость моего племянника,
покойного  императора, за  мой  счет; это  было,  когда  меня  несправедливо
обвинили в подлоге. Указывая на меня, он тогда  воскликнул: "Вина написана у
него на  лице. Зачем  затягивать слушание? Приговори его  тут  же  на месте,
цезарь". Разве не естественно, что я это вспомнил? Я крикнул этому субъекту,
когда, увидев,  что  я вхожу,  он  чуть  не пополз ко мне на  животе:  "Вина
написана у  тебя на лице. Покинь это  здание  и  чтобы ты  больше никогда не
показывался ни в одном из судов Рима!"
     Вы  все  знаете старинное патрицианское  изречение: "Aquila  non captat
muscas"  --  "Орел не  охотится  на  мух",  что  значит:  он  не  преследует
пустяковые цели и  не пытается во что бы то ни стало отомстить какому-нибудь
ничтожеству,  которое  вызывает  его  на  это.  Но  разрешите  привести  еще
несколько строк,  прибавленных к  этому изречению  моим  благородным  братом
Германиком Цезарем:
     "Capfat non muscas aquila: at quaeque advolat ultro
     Faucibus augustis, musca proterva perit".
     He  забывайте об  этом, и  у нас  не будет никаких  недоразумений;  нас
по-прежнему  будут  связывать  узы взаимной любви,  в  которой мы  так часто
клялись друг другу.
     Прощайте".
     (В переводе куплет этот значил следующее:  "Орел не охотится на мух, но
если  какая-нибудь  наглая муха сама  влетит с жужжанием  в  его августейший
клюв, тут ей и конец".)
     Казнь  Аппия  Силана  была  лишь  предлогом  для мятежа, поэтому, желая
показать, что  я не  питаю вражды к его семье,  я устроил так, чтобы его сын
Марк Силан, праправнук Августа, родившийся в год его смерти, стал через пять
лет консулом; я также обещал младшему сыну Аппия, который приехал из Испании
вместе с отцом и жил с нами во дворце, обручить его с моей дочерью Октавией,
как только она достаточно подрастет, чтобы понять смысл этой церемонии.

        ГЛАВА XVI
     Британия расположена на севере, но климат  там, хотя и сырой, далеко не
такой холодный,  как можно было бы ожидать; если землю как следует  осушить,
она  станет   исключительно   плодородной.   Коренные   жители,  низкорослые
темноволосые  люди, были  вытеснены из своих  владений примерно в  то время,
когда  был основан Рим, кельтами,  вторгшимися туда с юго-востока. Некоторые
из  них  все  еще  сохраняют  независимость,  живя  отдельными поселениями в
неприступных горах и непроходимых болотах, остальные стали рабами  и смешали
свою кровь  с  кровью  завоевателей.  Я  употребляю  слово "кельты"  в самом
широком  смысле,  относя его  ко  множеству народностей, которые появились в
Европе на протяжении  нескольких  последних столетий из отдаленных восточных
земель,  лежащих к северу  от Индийских гор. Некоторые ученые  полагают, что
они были вынуждены покинуть  родные места не из-за любви к скитаниям или под
натиском  более  сильных  племен, а  из-за  природного  бедствия грандиозных
масштабов, а именно,  медленного и постепенного истощения  огромных участков
тучной, в прошлом, земли, которая раньше их кормила. В число кельтов, если в
этом слове  вообще  есть какой-то  смысл, я включаю не  только большую часть
обитателей Франции --  кроме исконных жителей Аквитании и Иберии -- и многие
германские  и  балканские  народности,  но  даже  ахейских  греков,  которые
некоторое  время  жили  на Верхнем Дунае,  прежде чем продвинуться на  юг, в
Грецию.  Да,  греки  сравнительно недавно  пришли  в Грецию.  Они  вытеснили
исстари  живших  там пеласгов, культура которых  шла с Крита, и  принесли  с
собой  своих  богов,  главным  среди  которых  был  Аполлон.  Произошло  это
незадолго до Троянской войны. Дорийские греки появились еще позднее -- через
восемьдесят  лет  после  Троянской  войны.  Примерно  в это же  время другие
кельтские племена той же расы вторглись во Францию и Италию, и наш латинский
язык  ведет  свое происхождение от  их речи.  Именно  тогда произошло первое
нашествие кельтов в Британию.  Эти  кельты, чей язык родственен  примитивной
латыни,  назывались  гаэлы  -- высокие, светловолосые,  с большими руками  и
ногами,  хвастливые,  необузданные, однако  благородные и великодушные люди,
одаренные во  всех  видах  искусства, включая умение  ткать тончайшие ткани,
чеканить по металлу, играть на музыкальных инструментах и слагать стихи. Они
все еще существуют в Северной Британии на той же стадии цивилизации, которую
обессмертил для греков, столь сильно изменившихся с тех пор, великий Гомер.
     Четыреста  или  пятьсот лет  спустя в северной  Европе  появились новые
кельты, а  именно  те племена, которые мы называем  галатами. Они  захватили
Македонию  после смерти  Александра и перешли в  Малую Азию, заняв  область,
нареченную  в их честь Галатия. Они вторглись  также в Северную Италию,  где
сокрушили  этрусков, дошли до Рима, разбили  нас в битве при Аллии и  сожгли
наш  город.  Эти  же  племена  завладели  большей  частью Франции,  хотя  их
предшественники остались в центре, на северо-западе и на юго-востоке страны.
Эти  галаты тоже одаренный  народ; правда, в области искусства  они уступают
прежним  кельтам,  зато  более  сплочены  и  куда  лучшие воины.  Роста  они
среднего,  волосы  у  них  черные  или каштановые,  подбородки круглые, носы
прямые. Примерно в то же время, когда произошла злополучная битва при Аллии,
несколько   их  племен  вторглись  в  Британию  через   Кент,  юго-восточную
оконечность острова, и вынудили гаэлов отступить к  другим берегам,  так что
теперь свободных гаэлов можно найти только на севере Британии  и на соседнем
с  ней островке, Ирландии, все остальные  -- рабы. Захватившие страну галаты
стали известны под именем бритты -- "крашеные люди" (в знак принадлежности к
определенной касте они  разрисовывали лицо и тело синей краской) и  передали
это  имя всему острову. Однако еще через двести лет из Центральной Европы по
Рейну поднялась третья волна кельтов. Это те самые племена -- мы называем их
белги,--  которые живут теперь на побережье Ла-Манша и  считаются во Франции
лучшими  солдатами.  Это смешанная раса,  родственная галатам, но с примесью
германской крови; у них  светлые волосы, большие подбородки и  орлиные носы.
Они  тоже  вторглись в  Британию  через  Кент  и  утвердились в южной  части
острова, за исключением юго-западного уголка, где по-прежнему живут бритты и
их рабы  гаэлы. Эти белги сохраняли тесную связь со своими родственниками на
материке  (один из их королей правил по обе  стороны от Ла-Манша), постоянно
торговали  с ними и  даже послали военное подкрепление, когда те сражались с
Юлием Цезарем; точно так же на юго-западе острова бритты торговали со своими
родичами -- галатами с Луары и посылали им помощь.
     Но  хватит  об  обитателях  Британии,  перейдем  теперь  к  истории  их
контактов с Римом. Первое римское вторжение  в Британию  было совершено  сто
восемь  лет назад Юлием Цезарем.  Он обнаружил  в рядах своих противников --
белгов и галатов с Луары  --  множество  британцев и решил, что пора научить
остров уважать мощь Рима. Он не  мог рассчитывать на окончательное усмирение
Франции  до  тех пор, пока  самые упорные враги Рима  могли найти в Британии
безопасное   убежище,   а   затем   вновь   предпринять   попытки  возродить
независимость   своей  страны.  Кроме  того,  Юлий  хотел,  из  политических
соображений, завоевать громкую военную  славу, чтобы уравнять счет в победах
со своим  соправителем Помпеем. Его победы в  Испании и Франции были ответом
на победы Помпея  в Сирии и Палестине,  а военные успехи в  далекой Британии
могли  быть  противопоставлены  подвигам  Помпея  среди  отдаленных  народов
Кавказа. Ну  и  наконец, Юлию  Цезарю  были нужны деньги.  Судя  по  успехам
торговцев  с  Луары  и побережья Ла-Манша, ведущих дела с Британией, там был
превосходный  рынок,  и Юлий хотел  захватить его  себе,  сперва получив  от
жителей острова большую дань. Он знал, что в Британии есть золото, поскольку
британские золотые монеты имели свободное хождение во Франции (между прочим,
это были  очень любопытные  монеты: моделью  им  послужили  золотые  статеры
Филиппа Македонского, которые  попали  в Британию через Рейн и Дунай,  но  с
течением времени узор  настолько  стерся,  что из  двух  коней  в  колеснице
остался только один, сама колесница и возничий были чуть видны, а  от головы
Аполлона в лавровом венке сохранился  один венок). Но на самом деле Британия
не  особенно  богата  золотом,  да и оловом тоже;  хотя  копи  на юго-западе
острова когда-то имели немаловажное значение  -- олово оттуда шло на продажу
в Карфаген --  и до  сих  пор еще разрабатываются, основное  снабжение  Рима
сейчас  идет с  оловянных  островков  у побережья Галиции. В  Британии  есть
сколько-то серебра, меди и  свинца и на юго-восточном  берегу ведется добыча
железной руды. Есть тут и пресноводный жемчуг чистой воды, хотя он мелкий  и
не выдерживает сравнения  с тем, что привозят с востока. Янтаря нет, если не
считать обломков, которые  выносит на берег прилив,--  он попадает  сюда  из
Балтики,  зато  есть  превосходный  гагат и другие ценные товары для внешней
торговли, такие, как рабы, шкуры, шерсть, лен, домашние животные, украшенные
эмалью  изделия из  бронзы, синяя  краска,  плетеные корзины и  зерно.  Юлия
больше всего интересовали золото и рабы, хотя он знал,  что рабы, добытые им
на    острове,   будут   не   особенно   высокого   качества   --    женщины
малопривлекательны  и  вспыльчивы, а мужчин,  кроме  тех, кто принадлежал  к
местной  знати  и  годился  в  кучера,  можно  использовать  лишь  на  самых
примитивных  сельских  работах.  Среди  них  не  найдешь поваров,  ювелиров,
музыкантов, цирюльников, секретарей или искусных куртизанок. Средняя цена за
них на римском рынке -- самое большее сорок золотых.
     Юлий Цезарь дважды вторгался в Британию на юго-востоке острова, как это
делали до него поочередно гаэлы, бритты  и  белги.  В первом случае британцы
яростно  сопротивлялись  его  высадке на берег  и  показали себя прекрасными
воинами, так что успехи Юлия  были  невелики: он продвинулся в  глубь страны
всего на  десять  миль  да  взял несколько  заложников из жителей Кента.  Во
втором случае, однако,  учтя  свой  прежний  опыт,  он  высадился с  большим
войском  -- двадцать  тысяч  человек,  а  не десять,  как в  первый  раз. Он
выступил из Сэндвича, селения неподалеку  от побережья,  и шел вдоль  южного
берега  устья  Темзы,  форсировав сперва реку  Стаур,  а затем  Темзу  возле
Лондона. Он двигался на территорию катувеллавнов -- племя  белгов, чей вождь
стал повелителем  нескольких более мелких вождей на юге  и  востоке острова;
его столица называлась Уитхэмпстед  и находилась  в  двадцати  пяти милях  к
северо-востоку от Лондона. Когда  я говорю "столица", я, конечно, употребляю
это слово не в греко-римском понимании; вряд ли  можно назвать городом пусть
даже  большое  скопление  плетеных  и  обмазанных глиной  хижин и  несколько
строений из нетесаного камня, окруженных  крепостными стенами. Как раз вождь
этого племени, Кассивеллавн, и организовал сопротивление Юлию, однако вскоре
он  обнаружил,  что,  хотя его  кавалерия  и  боевые колесницы  сильней, чем
французская  кавалерия,  которую привел Юлий,  пехота  его уступает  римской
пехоте. Он решил,  что лучшей  тактикой  будет вообще расстаться с пехотой и
задержать  наступление римлян с помощью кавалерии и колесниц.  Юлий  увидел,
что может отправлять фуражиров  на поиски провианта только целыми отрядами и
при поддержке конницы:  излюбленной тактикой британских боевых колесниц было
внезапное  нападение  на  одиночных солдат, отбившихся  от своих, и  даже на
небольшие  группы.  На  марше римское  войско  не  могло  причинить особенно
большого  вреда  --  ну  сожгут несколько  полей  с  созревшими  хлебами или
деревень,--  у  британцев всегда  было достаточно  времени,  чтобы  спрятать
женщин, детей и скот в безопасном месте. Однако, переправившись через Темзу,
Юлий получил поддержку племен, которые незадолго до  того были побеждены  их
врагами,  катувеллавнами. Это  были  тринованты,  жившие к  северо-западу от
Лондона,   их   столица--Колчестер.   Сын   триновантского  вождя,   убитого
Кассивеллавном,  спасся бегством во Францию  незадолго  до  начала  похода и
обещал   Юлию,  если  он  захватит  территорию  катувеллавнов,  поднять  все
восточное побережье  в его  поддержку.  Обещание свое он выполнил, и  теперь
Юлию  была   обеспечена  база  на   землях  триновантов.   Пополнив   запасы
продовольствия, Юлий вновь выступил в поход на Уитхэмпстед.
     Кассивеллавн  знал,  что у него мало шансов одержать победу,  разве что
какой-нибудь отвлекающий удар заставит римлян повернуть обратно. Он отправил
срочное послание  подвластным ему союзникам в  Кенте  с  просьбой  подняться
крупными силами  и напасть на центральный лагерь Юлия. Юлий уже один раз был
остановлен,  вскоре после  высадки на  остров, известиями о  том,  что  буря
повредила часть его транспортных судов, которые,  не позаботившись  вытащить
на берег, он оставил стоять на якоре. Он был вынужден вернуться от Стаура --
немалый  путь --  и потратить десять  дней на починку, что  дало  противнику
возможность вернуть себе и укрепить позиции, которые Юлий завоевал с немалым
трудом. Если  кентцы согласятся напасть  на лагерь Юлия, где  было всего две
тысячи пехотинцев  и  триста  кавалеристов,  и  им удастся  его захватить  и
завладеть флотом, Юлий  окажется в ловушке и весь  остров  поднимется против
римлян -- даже тринованты покинут своих новых союзников. Кентцы произвели на
лагерь  массированную  атаку, но были отбиты, понеся тяжелые потери. Услышав
об этом поражении, все союзники Кассивеллавна, которые еще не сделали этого,
отправили к Юлию мирных послов. Но  он уже двигался на  Уитхэмпстед и вскоре
взял  его  приступом,  атаковав одновременно  с  двух сторон.  Эта  крепость
представляла собой огромное земляное укрепление  в  форме кольца, защищенное
лесом, глубокими рвами и  частоколом, и считалась неприступной.  Она служила
убежищем  для всех членов племени, слишком старых или слишком молодых, чтобы
сражаться. Римляне захватили  там колоссальные стада и сотни пленников. Хотя
армия  Кассивеллавна  не  была разбита,  ему  пришлось просить о мире.  Юлий
поставил ему легкие условия,  так как лето подходило к концу и он  стремился
поскорее  вернуться во  Францию, где назревало восстание.  От  катувеллавнов
потребовали  лишь передать  в руки римлян несколько  знатных мужчин и женщин
племени как  заложников, платить  Риму золотом  ежегодную дань и  обещать не
трогать триновантов. Поэтому  Кассивеллавн отдал Юлию часть  дани и  передал
заложников, что сделали также вожди всех остальных племен, кроме триновантов
и их союзников с  восточного побережья, которые ранее предложили Юлию помощь
по собственному почину.  Юлий вернулся во Францию с пленниками и тем скотом,
который ему не удалось продать по дешевке триновантам,  чтобы  избавиться от
необходимости переправлять его через пролив.
     Восстание во Франции разразилось два года спустя, и Юлий так  был занят
его разгромом, что не мог пожертвовать даже частью людей для третьего похода
на Британию, хотя Кассивеллавн, как только  до него дошли слухи о восстании,
сразу же перестал платить дань и послал во Францию помощь повстанцам. Вскоре
начались  гражданские  войны,  и  хотя,  когда  они  закончились,  вопрос  о
вторжении  в  Британию  время от  времени  и  поднимался, всегда  находилась
подходящая причина его отложить; обычно это были неприятности на  германской
границе.  Никогда  нельзя было  выделить для этого достаточно войск. В конце
концов  Август  пришел  к решению  не  расширять  границ империи за  пределы
пролива.  Вместо  этого  он  устремил свои силы  на  то, чтобы  цивилизовать
жителей  Франции,  рейнских  провинций  и  тех  областей  Германии,  которые
завоевал  мой  отец.  Когда в  результате мятежа, возглавленного  Германном,
Август  потерял  зарейнскую  Германию, он  был еще менее склонен прибавить к
своим заботам  Британию. В письме  к бабке Ливии,  датированном годом  моего
рождения, он писал, что  пока французы не созреют для римского гражданства и
можно будет,  не опасаясь, что они  восстанут, отвести оттуда оборонительные
войска, вторжение в Британию вряд ли будет политически оправдано:
     "Но  несмотря  на все  это, дражайшая  Ливия, я считаю, что в  конечном
счете  Британию  надо  будет  превратить  в  пограничную  провинцию.  Нельзя
допустить,  чтобы   остров,  находящийся  так  близко  к  Франции,  с  таким
многочисленным  и  воинственным  населением,  сохранял  свою  независимость.
Заглядывая  в  будущее,  я  вижу  Британию  столь  же   цивилизованной,  как
теперешняя южная Франция, и я думаю, что островитяне, будучи родственны  нам
по крови, станут куда лучшими римлянами, чем когда-либо, как мы ни старайся,
будут германцы, которые, несмотря на их понятливость и  желание усвоить наши
ремесла и прочие промыслы, на мой взгляд, более чужды нам по  разуму и духу,
чем даже мавры или евреи. Я не могу объяснить это чувство, кроме как сказав,
что уж слишком  быстро они всему учатся; ты  ведь знаешь  поговорку  "быстро
выучишь,  быстро забудешь". Тебе покажется  глупым,  что я пишу о британцах,
словно они  уже  вошли в  Римскую  империю,  но  так  интересно представлять
будущее.  Я  не  имею  в виду  через  двадцать  лет или даже  пятьдесят,  но
допустим, что  французам понадобится лет пятьдесят,  чтобы заслужить римское
гражданство, и еще двадцать уйдет  на полное покорение Британии,-- возможно,
через сто лет  Италия будет тесно  связана со всем  британским архипелагом и
(не улыбайся) британская  знать, возможно, займет места в римском сенате.  А
пока мы должны продолжить политику коммерческого проникновения. Этот король,
который  сделался  верховным  правителем  большей   части  Британии,   тепло
встречает  романизированных французских торговцев и  даже  греческих врачей,
особенно окулистов, так как британцы, по-видимому, часто страдают от глазных
болезней из-за  заболоченности почвы,  а римские чеканщики чеканят  для него
прекрасную  серебряную  монету   --  золотые  остаются  все   еще  прежними,
варварскими,-- и он в  дружбе с  нашим губернатором во Франции. За последние
годы торговля с Римом сильно возросла. Мне говорили, что при дворе Цимбелина
в Колчестере латынь слышна не реже, чем местная речь".
     В связи с этим я должен привести отрывок из Страбона, философа, жившего
при Тиберии. Он писал:
     "В  наши  дни  некоторые  правители  Британии  добились  дружбы  Цезаря
Августа, посылая к нему послов, которые рассыпаются перед ним  в любезностях
и даже делают  жертвоприношения  в  храме  Капитолийского  Юпитера; Британия
буквально превратилась  в,  так  сказать, родную  землю  римлян. Островитяне
платят  очень  умеренную пошлину  как  за вывозимые во  Францию,  так  и  за
ввозимые в Британию товары; в основном это браслеты из слоновой кости, бусы,
янтарь, стеклянная посуда и прочее в том же роде".
     Затем  Страбон перечисляет  товары,  которые  идут на  экспорт: золото,
серебро,  железо, шкуры,  рабы, охотничьи собаки, зерно и рогатый  скот. Его
вывод -- подсказанный, я думаю, самой Ливией:
     "Поэтому римлянам нет никакой  нужды вводить на остров войска и ставить
гарнизоны.  Понадобится  по крайней  мере  один пехотный полк, подкрепленный
кавалерией,  чтобы  принудить  их  платить  дань;  но  содержание  гарнизона
обойдется в не меньшую сумму, а обложение  данью повлечет за  собой снижение
таможенных пошлин, к тому же  не надо забывать о военной угрозе, неразрывной
с политикой насильственного захвата".
     Предварительная  оценка Страбона: "по крайней мере один  пехотный полк"
--  была слишком скромной. "По крайней мере четыре полка" было бы куда ближе
к  истине.  Август  никогда  не  поднимал  вопрос о  том,  что  катувеллавны
перестали платить дань, нарушив тем клятву в верности, и не выражал протеста
против  порабощения  Цимбелином  триновантов.  Этот  Цимбелин   был   внуком
Кассивеллавна  и  правил на острове  сорок лет;  последние годы его жизни --
по-видимому,  такова  судьба  всех  престарелых правителей -- были  омрачены
семейными  неурядицами.  Его  старший  сын попытался  захватить власть и был
изгнан  из королевства; он спасся бегством во Францию, где явился к Калигуле
и попросил помочь ему завладеть Британией, обещая, если Калигула посадит его
на отцовский престол,  признать  главенство Рима. Калигула тут же отправил в
сенат депешу, сообщая о капитуляции острова, а затем маршем двинулся впереди
огромной армии в Булонь,  словно намеревался  немедленно начать вторжение на
остров. Однако человек он был слабонервный и побоялся утонуть в проливе, где
бывает  большое  волнение,  или  быть  убитым в бою, или  взятым  в  плен  и
сожженным  в плетеной корзине  в  качестве  жертвы  местным  богам;  поэтому
Калигула объявил, что, раз Британия  сдалась  Риму в лице королевского сына,
поход туда  теряет  смысл.  Вместо этого  он  предпринял  атаку  на Нептуна,
приказав войскам пускать в  воду стрелы, метать дротики и бросать камни -- я
вам  уже все  это описывал,-- а потом собирать морские  раковины в  качестве
добычи. Королевского  сына он привел в  Рим в цепях и,  отпраздновав тройную
победу -- над Нептуном,  Германией и Британией, умертвил его в  наказание за
неуплату  дани, за трусливое  нападение его отца на триновантов и за помощь,
посланную некоторыми  британскими  племенами  августодунским  мятежникам  на
восьмой год правления Тиберия.
     Цимбелин умер в тот же  год  и месяц, что Калигула, и  на острове сразу
началась  гражданская  война.  Королем  был  провозглашен  старший   сын  из
оставшихся в живых, по имени Берик,  но это был человек, которого не уважали
ни  его  соплеменники,  ни союзники. Уже  через  год  два его младших  брата
Каратак и Тогодумн восстали против него, и он был вынужден спастись бегством
на другую сторону пролива. Он явился ко мне в Рим и попросил о помощи на тех
же  условиях, на каких  его старший брат просил  некогда помощи Калигулы.  Я
ничего  ему не пообещал,  но  разрешил  жить  в Риме с семьей и  несколькими
знатными людьми его племени, которые прибыли вместе с ним.
     Купцы   рассказали   Тогодумну,  правившему  теперь  страной  вместе  с
Каратаком, что я -- не воин, а  трусливый старый дурень,  который пописывает
книги.  Он прислал мне наглое письмо, где требовал немедленной выдачи Берика
и  других  беглецов,  а  также  возвращения  священных  регалий:  тринадцати
магических  предметов  -- корона,  чаша,  меч и так далее,--  которые  Берик
прихватил с собой в Рим. Если бы Тогодумн написал в вежливом тоне, я бы тоже
ответил ему вежливо и, во всяком случае, вернул бы ему регалии, без которых,
как  оказалось,  невозможно  по всем  правилам  короновать  катувеллавнского
короля.  Теперь же  я коротко  ответил  ему, что не  привык,  чтобы  ко  мне
обращались так неуважительно, и поэтому не считаю себя  обязанным  оказывать
ему какие-либо услуги. Он ответил, еще более нагло, что это ложь: еще совсем
недавно  все, в  том  числе мои собственные родные,  обращались со  мной без
малейшего  уважения, и, поскольку я отказался выполнить  его требования,  он
оставит  в залог все римские  торговые суда,  стоящие в  его  портах,  и  не
отпустит, пока не получит от меня регалии. Что мне оставалось? Только начать
войну.  Прояви  я  нерешительность,  французы  потеряли  бы  ко  мне  всякое
уважение. Я пришел к такому  выводу вовсе не из-за насмешек Ирода -- то, что
это совпало с его письмом, явилось чистой случайностью.
     У меня были  и другие причины начать войну. Одна заключалась в том, что
наступило время, которое  предвидел Август.  Я был готов дать право римского
гражданства  многим наиболее  цивилизованным  французским  союзникам,  но  в
Северной Франции существовала сила, препятствовавшая развитию цивилизации, а
именно, культ друидов -- магическое верование, которое, несмотря на все наши
попытки противодействовать  ему,  не  угасало  благодаря  школам  друидов  в
Британии, откуда Оно перешло на  материк.  Для молодых французов было так же
естественно поехать в Британию изучать магию, как для молодых испанцев  -- в
Рим изучать право,  или для молодых римлян -- в Афины изучать философию, или
для  молодых  греков --  в  Александрию  изучать  хирургию.  Друидизм  плохо
сочетается с римской или  греческой  верой,  так как  допускает человеческие
жертвоприношения  и  колдовство,  и  сами   друиды,  хотя  и  не   воины,  а
священнослужители, всегда разжигали против нас  бунт.  Другим основанием для
войны было то, что  золотой век Цимбелина окончился. Я узнал, что Тогодумн и
Каратак  собираются  начать  войну  со  своими  северо-восточными  соседями,
иконами, и с двумя подчиненными им племенами на юге,  и, если я не вмешаюсь,
нашей регулярной  торговле  с Британией,  во всяком  случае временно, придет
конец.  А теперь, к тому  же, я мог рассчитывать  на помощь  икенов и других
племен -- было жаль упускать такой удобный случай.
     Имеет смысл  обрисовать здесь  основные  черты друидизма, культа,  где,
по-видимому, слились воедино  верования кельтов и аборигенов Британии.  Я не
могу   гарантировать  вам  достоверность  всех  деталей,  так  как  сведения
противоречивы.  Магические   заклинания  друидов  не  дозволено  хранить   в
письменном  виде, а тем,  кто  откроют чужакам  даже наименее  важные тайные
обряды, грозит ужасная судьба. Мой отчет основан на свидетельствах известных
вероотступников, но в их число не входят жрецы. Ни одного посвященного в сан
друида  еще не удалось убедить, даже под пыткой, раскрыть их таинства. Слово
"друид" означает "дубовик", так как дуб -- их священное дерево. Их священный
год начинается,  когда  на дубе появляются почки, и  кончается, когда с него
опадает листва.  У них есть  бог по имени Танар, а дуб -- его символ. Именно
Танар  вспышкой  молнии  порождает  омелу  на  дубовых ветвях,  а  омела  --
первейшее средство против  всех болезней и  колдовства.  Есть у  них  и  бог
солнца по  имени Мабон или Маконус, чьим  символом является белый бык. Затем
Луг, бог знахарства, поэзии и  всех искусств, чей символ -- змея. Однако все
они  -- одно лицо, бог  жизни  и смерти,  которому поклоняются в его  разных
ипостасях, как Озирису в Египте. Как Озириса каждый год топит бог вод, так и
это триединое божество каждый год погибает от руки  бога  тьмы  и воды,  его
дяди Нодона,  и возвращается к жизни своей сестрой Сулис, богиней исцеления,
которая соответствует Изиде. Нодон овеществляется в виде  огромной волны,  в
двенадцать  футов  высотой,  которая через определенные  промежутки  времени
поднимается  в  устье Северна,  главной из западных  рек, затопляя  посевы и
разрушая  жилища  на  протяжении  тридцати  миль  в  глубь страны.  Друидизм
исповедуется не по племенам -- военным формированиям под командованием знати
и  королей,--  а  тринадцатью  тайными  сообществами,  названными  по  имени
различных священных животных, в каждое из которых входят члены  всех племен,
поскольку  то, в каком из сообществ ты окажешься, зависит от месяца, в каком
ты родился,-- у них тринадцать  месяцев в году. Там есть Бобры, Мыши, Волки,
Кролики,  Дикие Коты,  Совы  и  тому  подобное;  в  каждом  из  них --  свои
заклинания  и обряды,  а во главе  --  свой  друид.  Все  это  возглавляется
верховным друидом. Друиды не участвуют  в битвах, и члены одного сообщества,
оказавшиеся  во  время  междуплеменной  битвы  на противоположных  сторонах,
должны, во исполнение данной ими клятвы, спешить на помощь друг другу.
     Таинства их культа связаны  с  верой  в бессмертие человеческой души, в
поддержку которой приводится множество аналогий с природными явлениями. Одна
из  них  --  ежедневная  смерть  и  ежедневное рождение  солнца,  другая  --
ежегодная  смерть и ежегодное рождение  листьев дуба; еще одно  -- ежегодная
жатва  колосьев  и  ежегодное прорастание  семян.  Они  говорят,  что, когда
человек умирает, он уходит на запад, подобно солнцу, чтобы жить на священных
островах Атлантического  океана,  пока  для него  не  наступит  время  вновь
родиться. По всей Британии стоят их алтари, которые называются дольмены; это
плоский  камень, положенный на два или более камней, поставленных стоймя. Их
используют  при  обрядах посвящения в сообщество. Обряд этот -- и смерть,  и
возрождение одновременно. Кандидат в сообщество ложится  на каменную плиту и
жрец инсценирует человеческое  жертвоприношение: при  помощи  магии он якобы
отрубает лежащему голову и показывает ее, окровавленную, толпе. Затем голову
приставляют к туловищу  и мнимый труп помещают под дольмен, словно в могилу,
сунув  между  губ  ветку омелы;  после долгих  молитв  и  заклинаний  из-под
дольмена выходит  новый человек, точно младенец из чрева  матери, и получает
от  названных  родителей  наставление,  как  ему  теперь  надо  жить.  Кроме
дольменов,  есть  еще  вертикальные  камни,  алтари  фаллического  культа,--
кельтский Озирис похож на египетского и в этом отношении.
     Ранг члена  тайного  сообщества определяется  числом  жертвоприношений,
сделанных их богам,  стоящим на поперечине  его  родового  дольмена,  числом
врагов,  убитых  им  в  бою,  и  числом  почестей,  завоеванных в  ежегодных
культовых играх,  где он выступает поочередно как возничий, фокусник, борец,
поэт  или арфист. Признаком ранга являются маски  и головные уборы,  которые
носят  во  время  церемоний, и синие  узоры,  нанесенные  краской  из  вайды
(болотное  растение),   которые   покрывают   их   с  головы  до  пят.  Ряды
друидов-жрецов пополняются за счет молодых людей, достигших высокого ранга в
своих  сообществах, которым был дан  знак благоволения  их богов. Но  сперва
требуется отдать двадцать лет упорной учебе в специальной школе, и отнюдь не
каждый  кандидат в друиды может с успехом подняться на обязательную тридцать
вторую ступень.  Первые  двенадцать лет уходят на поочередное посвящение  во
все  остальные  двенадцать  тайных  сообществ,   на   зазубривание  наизусть
колоссальных  мифологических саг и на изучение  права,  музыки и астрономии.
Следующие три года посвящаются изучению медицины и последние три -- изучению
магии и предзнаменований. Искус, которому подвергают кандидатов на должность
друида,  исключительно  труден.  Например,  вот  как  проходит   поэтическое
состязание:  кандидат должен пролежать  нагишом целую ночь в похожем на гроб
ящике, наполненном ледяной водой -- только ноздри могут  выступать наружу,--
с тяжелыми  камнями на груди,  и сочинить довольно  длинную поэму, используя
самый  сложный  из всех  стихотворных размеров, на тему, которую  ему  дают,
когда кладут в  ящик.  Когда  на  следующее  утро  он  вылезает  оттуда, ему
полагается  пропеть эту поэму на музыку, которую  он тут же должен сочинить,
аккомпанируя себе на  арфе.  Другое  испытание заключается в  том, что, стоя
перед собранием всех друидов, он должен отвечать на их загадки, задаваемые в
стихотворной форме, причем  отвечать тоже загадками и тоже в стихах. Загадки
эти все  относятся  к каким-нибудь  малоизвестным  событиям  в  какой-нибудь
священной  поэме,  с  которой кандидат,  как  предполагается, знаком.  Кроме
этого, он должен уметь нагонять при помощи магии туманы и ветры и вызывать и
изгонять духов, и вообще колдовать.
     Я  вам сейчас расскажу  о собственном моем знакомстве с магией друидов.
Однажды  я  попросил  одного друида  показать  мне свое искусство. Он  велел
принести  три сухие  горошины и  положил их рядком на моей протянутой к нему
ладони. Он сказал:
     -- Ты можешь,  не двигая  рукой, сдуть среднюю горошину и не сдвинуть с
места других?
     Я попробовал,  и, естественно, у меня ничего не вышло: от моего дыхания
с  ладони слетели  все три. Друид поднял их и положил рядком на свою ладонь.
Затем, придавив  наружные горошины указательным  пальцем и мизинцем  той  же
руки, с легкостью сдул среднюю. Я рассердился за то, что меня одурачили.
     -- Так каждый может,-- сказал я.-- При чем тут магия?
     Он снова протянул мне горошины.
     -- Попробуй,-- сказал он.
     Я  попытался  сделать то же, что он, но, к своей досаде, обнаружил, что
мне не только не хватает дыхания, чтобы  сдуть горошину  -- казалось, легкие
мои  внезапно  сжались,-- но я даже не  могу  разжать  скрюченные пальцы. Их
свело судорогой, и ногти, касавшиеся ладони, постепенно все глубже вонзались
в тело, так  что мне  стоило большого труда не  закричать.  По  лицу  у меня
катился пот.
     Он спросил:
     -- Ну что, легко это сделать?
     Я горестно ответил:
     -- Только не в присутствии друида.
     Он дотронулся до моего запястья, и судорога отпустила меня.
     Предпоследнее испытание друида таково: он должен провести самую длинную
ночь года,  сидя  на качающемся камне  под  названием  "гибельное  сидение",
который  балансирует  на краю глубокой пропасти  где-то  в горах в  западной
части острова. Всю ночь  напролет  ему  являются злые духи, говорят  с ним и
стараются, чтобы он потерял равновесие.  Он должен,  не отвечая им ни единым
словом, молиться и петь гимны  во славу богов. Если он благополучно выдержит
этот искус, ему дозволяется подвергнуться последней проверке:  выпить чашу с
ядом, после  чего  он  впадает в смертный транс,  посещает  остров мертвых и
приносит   оттуда  такие  доказательства  своего  визита,  которые  убеждают
друидов-экзаменаторов, что бог Жизни в Смерти зачислил его в свои служители.
     Сами  друиды-жрецы бывают трех  рангов.  Те, кто прошел все  испытания,
истинные друиды, затем барды,  выдержавшие  поэтические  состязания,  но  не
удовлетворившие требования  экзаменаторов  в  таких  предметах,  как  умение
пророчествовать,  медицина  и  магия,   и,  наконец,  те,  кто  удовлетворил
требованиям в вышеназванных дисциплинах, но еще не  получил степень барда --
они  известны как оваты, или слушатели. Нужно быть  на редкость  бесстрашным
человеком, чтобы отважиться на последние испытания, после  которых,  как мне
сказали,  из  пяти  кандидатов  в  живых остаются  два, поэтому  большинство
соискателей удовлетворяются степенью барда или овата.
     Друиды являются законодателями и судьями, а также  блюстителями чистоты
культа как в общественной, так и в частной сфере; самое большое наказание, к
которому  они  могут присудить,  это лишить  человека  права  участвовать  в
священных церемониях,  и поскольку такое  отлучение  равносильно приговору к
вечному небытию  --  так  как  лишь  участвуя в  этих церемониях, люди могут
надеяться  на  возрождение  после смерти,-- друиды всесильны и только глупец
осмелится встать им  поперек дороги.  Каждые пять  лет  они проводят большую
духовную чистку -- как наш пятилетний ценз -- и  во искупление всеобщей вины
приносят человеческие жертвы -- сжигают их в больших корзинах, сплетенных по
форме тела. Жертвы избираются  из  числа  преступников:  бандитов,  тех, кто
выдал  какие-либо культовые тайны  или  виновен  в подобных преступлениях, и
тех,  кого  друиды  обвиняют в  незаконных занятиях магией для своих  личных
целей,  что привело к  гибели  урожая или поветрию. В то время друиды  также
объявляли вне закона всякого, кто принимал римскую веру или соединялся через
брак с семьей, которая так сделала. На это,  я  думаю, они имели  право,  но
сжигать людей живьем! Это уж слишком! Их надо было проучить.
     В Британии есть  два особенно  священных места:  одно из них --  остров
Англси  у западного  побережья,  где  среди  дубовых  рощ  находится  зимняя
резиденция друидов и где горит неугасимым  огнем священный костер из дубовых
бревен. Этот костер был зажжен молнией в незапамятные времена, огонь из него
передается во  все уголки  острова для сожжения трупов, чтобы обеспечить  их
будущее  воплощение.  Второе --  огромный  каменный храм в центре  Британии,
состоящий   из   гигантских   монолитных  алтарей-дольменов,   расположенных
концентрическими  кольцами.  Он  посвящен  богу Жизни и Смерти и,  начиная с
весеннего равноденствия -- их новый  год -- и до летнего  солнцестояния, там
ежегодно  проводятся религиозные празднества. Выбирают рыжеволосого юношу --
олицетворение бога  на  этот  год,--  и облачают  его в изумительно красивые
одежды.  Пока  идут празднества, он  может делать все,  что  ему вздумается.
Каждый к его услугам, и если  ему понравится драгоценный камень  или оружие,
их  владелец почитает это  за  честь и  с  радостью  их  отдает.  Все  самые
прекрасные девушки  -- его подруги, а состязающиеся атлеты и музыканты лезут
вон  из кожи, чтобы  завоевать  его  одобрение. Однако, незадолго до летнего
солнцестояния, он идет в сопровождении верховного друида, представителя бога
Смерти,  к дубу, на котором растет омела. Друид забирается на дуб  и срезает
омелу  золотым серпом, стараясь не  задеть ею  землю.  Омела  --  душа дуба,
который после этого таинственным  образом умирает.  Приносят в жертву белого
быка.  Юношу  окутывают  зелеными  дубовыми ветвями и ведут в  храм, который
построен  таким  образом  --  фасадом  на  восток,--  что   в  утро  летнего
солнцестояния солнце попадает на главный алтарь, куда, крепко связав, кладут
юношу и где верховный друид  закалывает его заостренным стеблем омелы. Я  не
смог выяснить, что затем происходит с его телом, которое  остается лежать на
жертвеннике, не  выказывая  никаких признаков  тления. Но во  время осеннего
праздника прощания  жрица богини  Сулис приезжает  сюда  из города на западе
страны,  который  называется  "Воды  Сулис",  поскольку  там  есть  целебные
источники, чтобы забрать это  тело;  предполагается,  что богиня вернет  ему
жизнь.  Говорят,  что  Триединый Бог едет на  лодке  на западный остров, где
живет  Нодон,  и после ожесточенной  битвы  побеждает  его. Зимние штормы --
отголоски этой битвы. На  следующий  год он появляется снова, воплотившись в
новую  жертву. А  засохший дуб  идет  на  дрова  для  священного  костра. На
прощальном  осеннем празднике каждое сообщество сжигает на алтаре  животных,
давших ему имя, набив ими полную плетеную корзину, а также ритуальные  маски
и  головные  уборы.  В том  же каменном храме происходит  сложная  церемония
посвящения. Говорят, что при этом приносят в жертву новорожденных младенцев.
Храм стоит  в  центре огромного некрополя, где хоронят всех друидов и прочих
людей,  имеющих  высокий  священный  ранг,  с  церемониями,  которые  должны
обеспечить им будущее воплощение.
     В Британии есть  также боги и  богини войны, но они никак не связаны  с
друидизмом и  настолько напоминают наших Марса и  Беллону, что  описывать их
нет необходимости.
     Во Франции центр друидизма был в  Дре -- городке к западу от Парижа,  в
восьмидесяти  милях от  побережья.  Там  все  еще  совершались  человеческие
жертвоприношения,  точно  римской  цивилизации  вообще  не существует.  Лишь
представьте:  друиды вскрывали  тела  людей, только что принесенных в жертву
богу Танару, и искали в  их внутренностях  предзнаменования, испытывая столь
же мало угрызений совести, сколько чувствовали бы мы с вами, будь перед нами
олень или священная курица! Август не пытался уничтожить друидизм; он просто
запретил   римлянам   вступать  в   их  сообщества  или  присутствовать  при
жертвоприношениях.  Тиберий рискнул  обнародовать эдикт,  где  говорилось  о
роспуске  ордена  друидов  во  Франции; но речь  не  шла  о  буквальном  его
исполнении -- эдикт этот был нужен для того, чтобы дать Риму возможность  не
санкционировать   официально  решения,   принятые   советом   друидов,   или
присужденные им наказания.
     Друиды продолжают  причинять нам  неприятности, хотя многие французские
племена отошли от культа и приняли нашу веру. Я решил, как только мы завоюем
Британию, вступить с  верховным друидом в сделку: за разрешение отправлять в
Британии  обряды обычным  путем (естественно,  воздерживаясь от  заклинаний,
направленных против Рима)  он должен  не допускать французов к  посвящению в
орден  друидов и  не разрешать  британским друидам  пересекать  пролив.  Без
священнослужителей   культ   этот   во   Франции  скоро  умрет;  я   объявлю
противозаконной любую  их церемонию или празднество, где будут  человеческие
жертвоприношения,  и стану приговаривать к казни всех,  кто ослушается этого
приказа.  Само собой, в Британии друидизм тоже должен быть искоренен, но это
в дальнейшем, пока думать об этом рано.

        ГЛАВА XVII
     Когда я изучал записки Юлия Цезаря о его двух британских кампаниях, мне
стало ясно, что  мы вполне можем  разбить  британцев в любом сражении,  лишь
немного перестроив нашу  военную тактику, если с тех пор условия в стране не
очень  сильно изменились. Однако для этого  понадобятся значительные военные
силы. Большая ошибка начинать кампанию всего лишь с двумя полками и пытаться
сделать то, на что требуется все  четыре, а когда они оказываются разбитыми,
посылать  домой  за подкреплениями, давая  врагу время на передышку. Гораздо
правильнее начинать  с внушительными силами -- самыми  внушительными, какими
только можно располагать -- и сразу нанести сокрушительный удар.
     Британские пехотинцы вооружены  палашами и небольшими круглыми кожаными
щитами. В поединке они не уступают римлянам и даже превосходят их. Но чем их
больше,  тем,  в противоположность римлянам,  они хуже сражаются.  В разгаре
битвы у роты британцев нет  никаких шансов победить  равную  по  численности
роту дисциплинированных  римских солдат. Наш дротик, короткий  острый  меч и
длинный  щит, края которого  могут  смыкаться  с  краями  соседних  щитов --
идеальное вооружение  для ближнего  боя. Оружие британцев  предназначено для
единоборства, но чтобы  им действовать,  нужно место, где развернуться. Если
во время битвы воины  оказываются слишком скученны,  а  сомкнутые щиты врага
мешают  наносить боковые удары, от палаша мало  толку,  да  и  маленький щит
недостаточно защищает от дротиков.
     Британская знать сражается  на  колесницах, как  греческие герои в Трое
или латинские вожди в древности. В наше цивилизованное время колесницу давно
не  применяют  во время  боевых  действий,  теперь  она  -- эмблема высокого
военного  ранга или победы. Порода лошадей  у нас значительно  улучшилась, и
вместо колесниц давно используется кавалерия. В Британии очень мало лошадей,
которые годятся для верховой езды, а без этого какая же конница? В колесницы
британцы запрягают маленьких, сильных, специально обученных  пони.  Их можно
резко  остановить  даже при быстром  спуске  и в  одну  секунду  повернуть в
обратную сторону. Каждая колесница является самостоятельной боевой единицей.
Возничий, он же командир, всегда  человек знатного рода; с ним  в  колеснице
находятся два  воина; еще два или три пеших воина, так называемые  "бегуны",
вооруженные ножами,  бегут рядом с пони. Их задача -- перерезать подколенные
сухожилия у пони противника. Воины  часто пробегают по дышлу и становятся на
поперечину, балансируя на ней. Колонна колесниц, мчащихся во весь  опор, как
правило,  прорывает  развернутый  строй  пехоты.  Но  если  пехота   все  же
удерживает  позиции,  колесницы  пролетают  мимо,  воины осыпают  пехотинцев
градом копий, затем заходят с тыла и снова мечут в них копья. После того как
этот   маневр  повторится  несколько  раз,  возничие  отводят   колесницы  в
безопасное  место, а  спешившиеся воины вместе  с "бегунами" идут в решающую
атаку. Если эта атака  срывается, воины занимают  свои места на  колесницах,
готовые  к  арьергардному  бою.  В  колеснице британцев  действительно,  как
заметил Юлий Цезарь, соединяются быстрота кавалерии с неколебимостью пехоты.
Естественно, эскадроны колесниц предпочитают тактику  охвата  противника. Не
менее естественно, что  британские  воины страдают болезнью, общей для  всех
недисциплинированных  солдат,--  они  кидаются  за  добычей,  не   разгромив
окончательно главные  силы врага. Мне надо было придумать  новый тактический
план, чтобы справиться с колесницами:  французская  кавалерия Юлия не смогла
их  остановить;   возможно,   ему   следовало  заимствовать  прием  врага  и
использовать кавалерию совместно  с легкой пехотой. Но я мог рассчитывать на
то, что в стычках пехотных соединений победа будет за нами.
     Я решил, что империя может выделить  для экспедиции  в Британию  четыре
регулярных   пехотных   полка,   четыре  вспомогательных   полка  и   тысячу
кавалеристов  --  что  было   немало.  Посоветовавшись  с  моими  армейскими
командирами,  я отозвал три полка  с Рейна, а именно: Второй,  Двенадцатый и
Четырнадцатый, и  один с  Дуная -- Девятый.  Я поручил  командование походом
Гальбе и дал  ему в помощь  Гету, поставив его  во  главе кавалерии;  начало
похода я  назначил на середину  апреля.  Но  нас сильно задержала  постройка
транспортных судов,  а  когда  они  были  готовы, заболел Гальба, и  я решил
ждать, пока он поправится. К середине июня он был все еще очень слаб, и я, к
большому своему сожалению, увидел, что откладывать больше нельзя.
     Я  назначил на  его  пост  ветерана,  который слыл умнейшим тактиком  и
храбрейшим человеком в  армии, некого  Авла  Плавтия, дальнего  родственника
моей первой жены Ургуланиллы, и он тут же отправился в Майнц, чтобы  принять
командование полками, выделенными для экспедиции. Авлу было под  шестьдесят,
с тех пор, как он занимал должность консула, прошло четырнадцать лет; старые
солдаты  помнили, что он пользовался  большой популярностью в  Четырнадцатом
полку,  которым он командовал при моем  брате Германике. Задержка, вызванная
болезнью  Гальбы,  была   тем  более  неприятна,  что  слухи  о  предстоящем
вторжении,  которое  держалось   в  секрете  до  середины  апреля,  достигли
противоположного  берега  пролива,  и  теперь  Каратак и  Тогодумн  поспешно
возводили оборонительные укрепления. Девятый полк уже успел  подойти с Дуная
к Лиону,  два полка  французских вспомогательных войск  и  один  швейцарский
вспомогательный  полк  давно стояли там  под  ружьем. Я отправил Авлу приказ
сделать  с  рейнскими  полками  марш-бросок  в  Булонь,  захватив   по  пути
вспомогательный полк батавов -- германское племя, живущее на острове в устье
Рейна -- и со всеми ними пересечь пролив  на транспортных  судах, которые он
там  найдет. Одновременно в Булонь подойдут те войска, которые были в Лионе.
И тут  возникла неожиданная трудность. Рейнские полки не пожелали сдвинуться
с места. Они заявили, что им вполне  хорошо там, где они  есть, а британскую
экспедицию  они считают опасным и бессмысленным делом. Они  сказали,  что их
отвод  сильно  ослабит  оборону  Рейна  --  хотя  я  усилил гарнизон, придав
оставшимся полкам  большие соединения  французских вспомогательных  войск  и
сформировав  новый  полк,  Двадцать  второй,-- и  что  вторжение в  Британию
противоречит  воле   Божественного  Августа,  который  утвердил  навсегда  в
качестве стратегических границ империи Рейн и Ла-Манш.
     Я сам в то время --  середина июля -- был в Лионе и отправился бы лично
на Рейн,  чтобы убедить солдат выполнить свой  долг, если бы в Девятом полку
не  началось  брожение, и среди  французских солдат тоже; поэтому я послал в
качестве своего представителя Нарцисса, бывшего  в Лионе вместе со мной. Это
была страшная  глупость, но благодаря  моему дурацкому счастью все кончилось
хорошо.  Я по-настоящему  не  понимал, насколько Нарцисс  непопулярен. Очень
многие  считали, будто я  во  всем следую  его советам и  вообще я у него на
поводу. Прибыв  в  Майнц, Нарцисс довольно фамильярно  приветствовал  Авла и
попросил  построить полки перед военным трибуналом. Когда это было  сделано,
он взобрался на трибунал, выпятил грудь и произнес следующую речь:
     "От имени императора Тиберия Клавдия Цезаря Августа Германика. Солдаты,
вам  было  приказано  отправиться  маршем  в  Булонь и  оттуда  отплыть  для
вторжения в  Британию. А вы ворчите  и  упираетесь,  как бараны.  Это  очень
плохо. Вы  нарушаете присягу императору. Если  император приказывает идти  в
поход, от вас ждут повиновения, а не возражений. Я прибыл сюда напомнить вам
о вашем долге..."
     Нарцисс говорил таким  тоном, точно  он не  посланец императора, а  сам
император. Естественно, это вызвало недовольство  солдат. Послышались крики:
"Слезай  с  трибунала, холуй греческий.  Мы  не  желаем  слушать  того,  что
говоришь ты".
     Но Нарцисс был  очень высокого мнения о самом себе  и тут  же  принялся
пространно их увещевать. "Да,-- сказал он,-- я всего лишь грек и всего  лишь
вольноотпущенник, но  похоже, что  я знаю свой долг  лучше,  чем вы, римские
граждане".
     И  тут  кто-то крикнул:  "Ио Сатурналии,  Ио  Сатурналии!",  и  все  их
раздражение потонуло  в громовом хохоте. "Ио Сатурналии" -- возглас, который
без конца раздается первого апреля  --  в день  дураков, который мы ежегодно
празднуем в честь бога  Сатурна. Во время этого  праздника повсюду шум, гам,
дым  коромыслом.  Каждый   имеет  право  делать  и  говорить  все,  что  ему
вздумается.  Рабы наряжаются в  одежду хозяев и  командуют ими, точно те  --
рабы.  Высокое  попирается,  низкое  возвышается.  Теперь  уже  все  солдаты
кричали: "Ио Сатурналии, Ио Сатурналии!  Вольноотпущенник стал императором!"
Ряды нарушились, началась шумная возня, послышались соленые шутки; к веселью
присоединились  капитаны,  затем кое-кто из  старших офицеров  и наконец, из
стратегических соображений, сам Авл  Плавтий.  Нарядившись в платье лагерной
поварихи, он суетливо сновал по лагерю с большим кухонным ножом. Четверо или
пятеро  сержантов забрались на трибунал и принялись оспаривать друг у  друга
любовь Нарцисса. Нарцисс в  полном смятении  разразился слезами. Авл кинулся
ему  на  помощь,  размахивая  ножом.  "Вы,   гадкие  люди!  --  завизжал  он
пронзительно.-- Оставьте в покое моего бедного мужа! Он достойный, уважаемый
всеми человек!" Он согнал их с помоста и, обняв Нарцисса, шепнул ему на ухо:
"Предоставь это мне, Нарцисс.  Это же  дети. Ублажи их сейчас, потом сможешь
делать с ними все, что захочешь!" Он потянул Нарцисса за руку и сказал:
     -- Мой  бедный муж сам не свой: он не привык  к лагерному вину  и вашим
грубым повадкам. Но он оправится после того, как проведет  со  мной ночь, не
так ли, моя  куколка? -- Он взял Нарцисса за ухо.--  А теперь послушай меня,
муженек!  Этот  Майнц--странное  место. Тут  мыши  грызут  железо,  утреннюю
побудку трубят петухи, а у ос дротики за поясом.
     Нарцисс сделал вид, будто испугался,--  да он и был напуган. Но солдаты
скоро о нем забыли. У них было  достаточно других  игр.  Когда веселье стало
затихать,  Авл снова  надел генеральский  плащ, вызвал трубача  и велел дать
команду  "слушайте все!".  Через  две  минуты  порядок был восстановлен. Авл
поднял руку, призывая к тишине, и обратился к солдатам:
     --  Солдаты,  мы  устроили себе праздник Сатурна  и  получили от  этого
удовольствие, но сейчас труба положила ему конец. Так что давайте вернемся к
труду   и   дисциплине.  Завтра   утром  я   вопрошу  волю  богов,  и,  если
предзнаменования  будут  благоприятны, готовьтесь  сниматься  с  лагеря.  Мы
должны идти в Булонь, нравится это нам или нет. Это наш долг. А из Булони мы
должны плыть в Британию, нравится это нам или нет. Это наш  долг. А когда мы
туда попадем, мы будем сражаться  не на жизнь, а на смерть, нравится это нам
или  нет.  Это наш долг. И дадим этим  британцам  хорошую взбучку,  неважно,
понравится это им или нет. Такая уж их судьба. Да здравствует император!
     Эта  речь  спасла  положение,  и больше не  было  никаких  беспорядков.
Нарцисс смог покинуть лагерь, не теряя своего достоинства.
     Десять  дней  спустя,  первого  августа  --  в  мой  день   рождения,--
экспедиционный корпус отплыл от берегов Франции. Авл согласился со мной, что
лучше переправить войска через пролив тремя эшелонами с интервалом в два-три
часа:  высадка первой  группы привлечет все силы британцев, и две  остальные
смогут незаметно подойти к незащищенной части берега и высадиться, не вызвав
сопротивления. Но оказалось, что даже первая группа не встретила отпора  при
высадке, так как до Британии дошли слухи об отказе рейнских полков выступить
в поход;  к  тому же там  решили,  что в этом  году нам  уже слишком  поздно
что-либо  предпринимать.  Единственным стоящим  упоминания  происшествием во
время переправы  было столкновение судов первой и  второй групп  войск из-за
внезапно поднявшегося ветра, который понес первые суда назад;  но тут же все
заметили, как небо с востока на запад прочертила вспышка света -- счастливое
предзнаменование,-- которая двигалась в ту же сторону, что и войска; поэтому
все, кто  не был выведен из строя морской  болезнью, снова  приободрились  и
высадка  прошла  в  победоносном  настроении.  Перед  Авлом  стояла   задача
захватить всю южную  часть острова и провести стратегическую границу от реки
Северн  на  западе до большого  залива  Уош на востоке,  тем самым полностью
включив  бывшие владения  Цимбелина в новую римскую  провинцию.  Однако всем
племенам,  которые добровольно покорятся  Риму,  он должен  был предоставить
обычные привилегии зависимых союзников.  Поскольку это была  не  карательная
экспедиция  и  нашей  целью  являлось  завоевание  страны,  по  отношению  к
покоренным племенам  требовалось проявить максимум  великодушия,-- только не
перегибая палку,  чтобы они не приняли это за слабость. Не надо бессмысленно
уничтожать  имущество,  насиловать  женщин, убивать  детей  и  стариков. Авл
должен  был  сказать солдатам:  "Императору нужны пленные,  а  не  трупы.  И
поскольку  вы  останетесь  стоять  гарнизоном  в  этой  стране,  его  совет:
причинить здесь  сейчас  как можно меньше  вреда.  Умные  птицы не  гадят не
только в своем гнезде, но и в гнездах, которые они захватили у других птиц".
     Главной  целью Авла  был Колчестер, столица  катувеллавнов. Когда он ее
займет, икены, живущие на восточном  побережье, несомненно, придут к  нему и
предложат  вступить в  союз, и  он  сможет построить  там  сильную  базу для
дальнейшего  завоевания центра и юго-запада страны.  Я предупредил его, что,
если потери превысят две тысячи  человек убитыми и ранеными еще до того, как
основные  силы  вражеского сопротивления  будут  разгромлены,  или возникнут
сомнения  в успешном  конце  кампании до  начала зимних холодов,  он  должен
немедленно сообщить мне об этом, и я поспешу к нему на помощь  с  резервами.
Это известие передадут  через всю Францию и Италию по  цепи костров, и  если
дежурные  у  костров  будут  смотреть  в оба,  я  получу сигнал в Риме через
несколько часов после того, как он  будет послан из Булони. В число резервов
войдут восемь гвардейских батальонов, вся гвардейская кавалерия, четыре роты
копьеносцев  из Нубии и  три  роты стрелков  из пращи, уроженцев  Балеарских
островов. Расквартированные в Лионе, они будут в полной боевой готовности.
     Я  намеревался оставаться в  Лионе с  этими резервами, но  был вынужден
вернуться в Рим. Вителлий, которого я оставил там в качестве своего дублера,
писал, что работа эта оказалась ему не по силам, что он отстал на два месяца
от графика  судебных  дел  и  что  у него  есть основания полагать, что  мой
советник по  судебным делам  Мирон далеко не  так честен, как мы оба думали.
Одновременно  я  получил  еще одно,  весьма  неприятное,  письмо  от  Марса,
прочитав  которое  я почувствовал, что должен,  не  теряя  ни  единого  дня,
возвратиться в Рим. Вот что он писал:
     "Губернатор  Сирии Вибий  Марс имеет честь приветствовать императора по
поводу приближающегося  дня  рождения и сообщает,  что провинция процветает,
никто  не выражает  недовольства,  все подчиняются  порядку и преданы своему
императору. В  то же время он должен признать, что  его несколько встревожил
недавний  инцидент  в  городе  Тивериаде,  на  Галилейском  море,  и  просит
императора одобрить те меры, которые он принял в связи с этим инцидентом.
     В штаб-квартиру в Антиохии  поступили неофициальные сведения,  что царь
Ирод Агриппа пригласил на секретную встречу  следующих властителей  соседних
стран: Антиоха, царя Коммагены, Сампсигерама, царя Осроены, Кота, царя Малой
Армении,  Полемона,  царя  Понта  и  Киликии,  Согема,  царя  Итурии,  Ирода
Поллиона, царя  Халкиды. В случае,  если слухи об  этой  встрече  просочатся
наружу, будет объяснено, что  гости  собрались в  Тивериаде  в ознаменование
годовщины  свадьбы  Ирода  Агриппы  и  царицы  Киприды,  состоявшейся  ровно
двадцать  лет назад. Мне, твоему представителю, не было послано  приглашение
на этот пир, хотя  правила хорошего тона, бесспорно, этого требовали. Я хочу
повторить,  что единственная информация  об  этом  экстраординарном собрании
верховных  правителей пришла  из  неофициальных,  чтобы  не сказать  тайных,
источников.  Согем  Итурийский  был  болен, но  прислал  вместо  себя своего
гофмейстера. Все  остальные цари послушно явились на зов Ирода  Агриппы. Те,
чей путь лежит через Антиохию (а именно, все вышеназванные, кроме царя Ирода
Поллиона и  царя Согема) и кто при визите в Галилею, естественно, должен был
сделать   небольшой   крюк,  чтобы  засвидетельствовать  мне,   как   твоему
представителю,  свое  почтение,   предпочли  ехать   кружным  путем,  причем
путешествовали  инкогнито  и  в  основном ночью.  Если  бы  не  бдительность
некоторых  моих агентов в  Сирийской пустыне восточнее  Халкиды,  я бы и  не
знал, что они уже в пути.
     Я немедленно  сам  отправился  в  Тивериаду  в сопровождении лишь  моих
дочерей и главных офицеров  генерального  штаба, надеясь застать это сборище
врасплох. Однако царю Ироду Агриппе, видимо, сообщили о моем приближении. Он
выехал  из Тивериады в своем царском экипаже,  чтобы приветствовать меня. Мы
встретились на расстоянии в семь фарлонгов от города. Царь Ирод был не  один
-- его сопровождали все пятеро высоких  гостей, последний из  которых,  царь
Понта, прибыл за минуту до меня. Царь Ирод ничуть не был смущен; он вылез из
экипажа  и,  поспешив  мне  навстречу,  приветствовал меня  в  самых  теплых
выражениях, какие можно себе вообразить. Он воскликнул, что он в восторге --
я  все-таки  выбрал  время  посетить  его,  хотя и  не  ответил  на  два его
приглашения,  и  заметил,  что  произошло  поистине  редкое событие:  семеро
правителей  Востока  встретились  у  седьмого дорожного  знака.  Он поставит
вместо камня мраморную колонну и велит выгравировать на ней золотыми буквами
наши ранги и  имена. Я был вынужден вежливо ему отвечать,  принять его басню
насчет двух приглашений  и даже  поклясться,  что найду того, кто перехватил
его письма, которые не дошли  до меня,  и  накажу по всей строгости  закона.
Остальные цари тоже спешились, и между нами начался обмен любезностями. Царь
Коммагены,  с которым я был знаком еще в  Риме,  высказал предположение, что
письмо  царя  Ирода было скрыто от  меня  кем-то из слуг из уважения к  моим
чувствам. Я спросил, что он имеет в виду, и он ответил, что недавняя кончина
моей супруги еще, должно быть, свежа в моей  памяти и вряд ли приглашение на
годовщину свадьбы может доставить мне удовольствие. Я сообщил,  что моя жена
умерла четыре года назад, и  он сказал, вздыхая: "Так давно?  Мне кажется, я
видел ее  только  вчера. Прелестная женщина".  Затем  я спросил  в  лоб царя
Понта, почему  он не заехал  в  Антиохию приветствовать меня. Он сказал,  не
моргнув  и глазом, что рассчитывал повидаться со мной на пиру и ехал другим,
восточным маршрутом по совету предсказателя.
     Мне  так и не удалось  лишить  их невозмутимости  духа, и мы все вместе
въехали  в Тивериаду под приветственные клики толпы.  Через несколько  часов
начался праздничный пир, самый роскошный, на каком мне  довелось бывать. Тем
временем я послал одного из своих штабных офицеров  к  каждому  из  царей  с
поручением сказать в приватном порядке,  что, если он хочет сохранить дружбу
Рима, ему советуют уехать домой, как только это позволят правила приличия, а
до тех пор не принимать  участия  ни  в  каких тайных  совещаниях со  своими
царственными соседями. Коротко  говоря, пир кончился под утро,  и  гости под
тем  или иным предлогом  уехали в  тот  же день; совещание не состоялось.  Я
уезжал  последним,  и  мы  расстались  с  царем Иродом Агриппой  с  обычными
любезностями. Однако, когда я вернулся в  Антиохию, меня  уже  ждало письмо.
Там  было   написано:   "Ты  оскорбил  моих  гостей  и  должен  ответить  за
последствия: с этого дня я -- твой враг". Подписи не было, но мне  ясно, что
это -- послание царя Ирода Агриппы.
     Привет  и наилучшие пожелания самой добродетельной и прекрасной госпоже
Валерии Мессалине, твоей супруге".
     Чем больше я  вчитывался в это  письмо,  тем меньше оно  мне нравилось.
Похоже,  воспользовавшись  тем,  что я  был  поглощен военными  действиями в
Британии,   где  находилась  большая  армия,  которой  в  дальнейшем   могли
понадобиться подкрепления, Ирод задумал общее восстание восточных провинций,
чему  его  фортификационные  работы в Иерусалиме  были лишь  вступлением.  Я
крайне  встревожился, но ничего сделать не мог -- только показать Ироду, что
Марс держит меня в курсе  всех дел  на  Ближнем Востоке, да молиться о нашей
скорейшей  победе  в  Британии.  Я  сразу  же  написал  ему письмо,  сообщив
преувеличенно радостные  новости о британской  кампании -- Авлу пока  еще не
удалось прийти в соприкосновение со значительными силами противника, который
следовал той же тактике, что и их праотцы, воевавшие  с Юлием Цезарем, когда
он шел через Кент,-- и сказав, вопреки истине, что, поскольку экспедиция эта
карательная, я ожидаю возвращения полков на  материк самое большое через два
месяца.
     Это была первая  ложь,  сказанная мной  Ироду,  и так как я  вверил  ее
бумаге, тем самым  избежав  замешательства, неизбежного при  устном общении,
мне удалось заставить его ей поверить. Я писал:
     "...А  также   не  можешь  ли  ты,  Разбойник,  сказать  мне   что-либо
определенное  об  этом   напророченном  нам  восточном  правителе,  которому
предстоит после  смерти стать  величайшим Божеством, когда-либо появлявшимся
на земле? Я без  конца слышу о нем  со всех сторон.  К примеру,  вчера перед
судом   предстал  еврей,   которого   обвиняли  в  нарушении   общественного
спокойствия. Говорили, что  он  угрожал кулаком жрецу Марса и кричал: "Когда
возвестит о себе  Правитель,  всем вам придет конец. Ваши храмы обрушатся на
землю и  погребут вас, собак, под своими обломками! И это время близко". При
допросе он отрицал, что говорил что-нибудь подобное, и так как свидетельства
противоречили одно другому, я его  отпустил, только изгнал  из Рима,--  если
отправить иудея обратно в Иудею, можно назвать изгнанием.
     Калигула считал  себя этим предвещанным миру Правителем,  и в некоторых
отношениях предсказание  --  в том  виде, в каком  оно было передано  мне,--
действительно  указывает на него.  Моя  бабка  Ливия  тоже  была  введена  в
заблуждение  словами  астролога  Фрасилла насчет того,  что  год  ее  смерти
совпадает с  годом смерти  этого Правителя, и решила,  будто речь идет о ней
самой.  Она  не учла, что предсказан был Бог, а не  Богиня, и что впервые Он
должен  явиться  в  Иерусалиме  --  Калигула  был  там  в  детстве  --  хотя
впоследствии Ему предстоит править Римом. Есть  что-нибудь о нем в священных
книгах иудеев? Если да,  то что?  Насколько я знаю, твой  ученый родственник
Филон  --  знаток  в этих  вопросах. На  днях мы  говорили обо  всем этом  с
Мессалиной, и она спросила  меня,  унаследовал ли кто-нибудь  эту навязчивую
идею  от моей обожествленной теперь бабки  Ливии Августы  и моего  безумного
племянника  Калигулы?  Я  сказал ей: "Я -- нет,  клянусь  богами, хотя  Ирод
Агриппа  и старается  навязать мне  божественный  сан". А  как  насчет тебя,
старина  Разбойник? Может  быть,  ты  и  есть тот,  кого имеют в виду?  Нет,
поразмыслив,  я  вижу, что  это не  ты, хоть  ты  и  связан  с  Иерусалимом.
Предвещанный Правитель, как указывают пророки, человек необычайной святости.
К тому  же Фрасилл был твердо уверен  в годе его  смерти --  пятнадцатый год
правления  Тиберия  --  тот   год,  когда  должна   была   умереть  Ливия  и
действительно умерла. Насколько  мне известно, Фрасилл никогда не ошибался в
датах. Так что ты потерял свой шанс. Но с другой  стороны, если Фрасилл  был
прав, почему мы до сих пор ничего не слышали об этом умершем Царе?  Калигула
знал лишь  часть предсказания,  а  именно, что этот  Царь  умрет,  покинутый
своими друзьями, и что потом они будут пить его кровь. Как ни странно, в его
случае это исполнилось: Бубон, один из  убийц,-- помнишь?  -- поклялся убить
его  и  пить  его  кровь  в  отомщение,  и  действительно,  макнул пальцы  в
нанесенную им  рану  и облизал их -- вот  ненормальный! Но Калигула  умер на
девять лет позже, чем указано  в предсказании. Буду  очень тебе признателен,
если ты сообщишь мне  все, что об этом знаешь. Может  быть, было два или три
предсказания и они  перепутались? А  может  быть,  Калигула получил неточные
сведения  относительно  некоторых  подробностей?  Ему  рассказала  обо  всем
отравительница Мартина, та, что была замешана в убийстве моего бедного брата
Германика   в  Антиохии.  Но  я  слышал,  что  предсказание  это  уже  давно
циркулирует в Египте и приписывается оракулу бога Аммона".
     Писал  я  все это потому, что знал:  Ирод действительно вообразил  себя
этим предвещанным  Правителем.  Мне  рассказали об этом Иродиада  и  Антипа,
когда, будучи во  Франции, я посетил их  в  изгнании. Я  не мог разрешить им
вернуться  в  Иудею, хотя уже  знал, что  они не  виновны в заговоре  против
Калигулы, но позволил покинуть Лион и пожаловал большое поместье в Кадисе (в
Испании), где  климат напоминал  тот, к  которому они привыкли. Они показали
мне неосторожное  письмо  дочери Иродиады Саломеи,  которая была  в то время
замужем за своим двоюродным братом, сыном Ирода Поллиона.
     "...Ирод  Агриппа  с  каждым  днем становится  все более  набожным.  Он
говорит  старым друзьям,  что  только  делает вид,  будто  стал  правоверным
иудеем, а  втайне поклоняется римским  богам, и движут  им лишь политические
соображения. Но я теперь знаю, что  это не  так.  Он  очень строго соблюдает
закон.  Сын  алабарха Тиберий  Александр, отступивший от  иудейской  веры, к
стыду и горю его превосходной семьи, сказал мне, что на днях в Иерусалиме он
отвел Ирода  в сторону и шепнул: "Я слышал, у тебя  есть повар-араб, который
действительно знает, как надо фаршировать и  жарить молочного  поросенка. Не
будешь ли так  добр пригласить меня к себе как-нибудь в гости? В  Иерусалиме
не найти ничего  съедобного".  Ирод  вспыхнул до корней волос и пробормотал,
что его повар  болен!  На самом  деле он давным-давно его  уволил. У Тиберия
Александра есть и еще одна странная история про Ирода.
     Вы,  конечно,  слышали  о  том  забавном  случае,  когда  он  прибыл  в
Александрию с эскортом из двух римских солдат, которых он похитил, чтобы ему
не предъявили ордер на арест,  и взял в долг деньги у алабарха? Оказывается,
алабарх  пошел к  Филону,  этому  своему ученому  братцу,  который  пытается
примирить греческую  философию с  иудейской библией,  и сказал: "Возможно, я
свалял дурака, брат  Филон,  но я одолжил Ироду Агриппе  большую сумму денег
под довольно сомнительное обеспечение. Он обещал отстаивать наши интересы  в
Риме и поклялся перед  Всемогущим Богом  заботиться о Его народе и  защищать
его,  насколько  это  от  него  зависит,  и  подчиняться Его закону".  Филон
спросил: "Откуда  он  взялся, этот  Ирод Агриппа? Я думал, он  в  Антиохии".
Алабарх сказал: "Из Эдома; на нем был пурпурный плащ -- настоящий пурпур, из
Восора,-- и он шествовал подобно царю. Я все же  полагаю,  что, несмотря  на
все  его  прошлые  безрассудства  и  злоключения, он сыграет важную  роль  в
истории  нашей  страны.  Он  человек  редких дарований. И  теперь,  когда он
торжественно поклялся..." У Филона вдруг сделался  очень серьезный вид, и он
принялся цитировать пророка Исайю: "Кто это идет от Едома, в червленых ризах
от Восора, столь  величественный в Своей одежде, выступающий  в полноте силы
Своей?.. "Я  топтал  точило  один, и  из  народов никого не было со  Мною...
...день мщения в  сердце Моем, и год Моих искупленных настал"<sup>[8]</sup>.
Филон  уже  давно  был убежден, что Мессия  близок.  Он написал  на эту тему
несколько  фолиантов. Он основывает  свои  доказательства на тексте в Числах
("...восходит Звезда от Иакова") и согласовывает его с тем, что  говорится в
Пророках.  Совершенно помешался, бедняга. И  теперь,  когда Ирод стал  таким
могущественным,  так  твердо  держит  обещание   соблюдать  закон  и  оказал
александрийским евреям  столько  услуг,  Филон  поверил,  что  он-то  и есть
Мессия. Окончательно убедило  его  в  этом открытие, что род Ирода,  хотя  и
вышел из  Эдома, ведет свое происхождение от  сына  Зедекии, последнего царя
перед  рабством. (Этот Зедекия ухитрился тайно вынести своего новорожденного
сына из города и благополучно переправить  его к друзьям в Эдом до того, как
Навуходоносор  захватил город.)  Похоже,  что Филону  удалось убедить Ирода,
будто Мессия не кто иной, как он, и ему предназначено  не  только освободить
евреев  от  чужеземного  ига, но и  объединить всех  сынов  Сима  в  великом
духовном  Царстве,  где  будет править  Бог  Небесных Воинств,  Господь  Сил
Саваоф. Ничем  другим  нельзя  объяснить  его  политическую  деятельность  в
последнее  время,   которая,   должна  признаться,  заставляет  меня  крайне
тревожиться  за   будущее.  Право,   в  воздухе  носится  слишком  уж  много
религиозных идей. Это плохой знак. Я вспоминаю твои  слова, сказанные, когда
мы обезглавили этого идиота мистика Иоанна Крестителя: "Религиозный фанатизм
-- самая опасная форма безумия".
     Я написала больше, чем надо, но  я уверена, милая мама, что дальше  это
никуда не пойдет. Сожги это письмо".
     От  Марса  больше не было известий, не  получил я  ответа и от Ирода до
того, как отплыл в Британию; прошло каких-то две недели после высадки, и Авл
был вынужден послать за мной.  Но я рассчитывал на то, что Ирод, умея читать
между  строк, догадается о моих  подозрениях  -- хотя  я остерегся упоминать
Марса  или устроенный  Иродом пир  -- и крепко подумает, прежде  чем  делать
следующий шаг. Я также укрепил гарнизон в Александрии и приказал Марсу взять
под ружье всех новобранцев-греков, находящихся в Сирии, и быстро обучить их,
распустив слух, будто ожидается нашествие парфян. Делать это он должен будто
бы по собственной инициативе, никому не сообщая, что это мой приказ.

        ГЛАВА XVIII
     Как я уже говорил, Авл высадился в Британии, не встретив сопротивления.
Он  выстроил сильный базовый  лагерь в Ричборо, укомплектовал его ветеранами
из всех полков,  вытащил транспортные  суда  на берег, подальше от штормовых
волн, и начал осторожно углубляться  в Кент,  двигаясь  тем же путем, что  и
Юлий  Цезарь во  время второго похода,--  тем, которым, естественно шли все,
кто  вторгался  на остров.  Сперва он встретил меньшее противодействие,  чем
Юлий,  и  ему не  надо было с боем форсировать Стувр. Царь Восточного Кента,
вассал Каратака  и Тогодумна, решил не посылать воинов на подготовленные там
позиции.  Его сюзерены отвели  главные  воинские  силы  в  Колчестер,  когда
услышали, что  в этом году нашего  вторжения  скорей всего  не  будет, а его
собственных войск  было  недостаточно  для  успешной обороны  реки. Он вышел
навстречу  Авлу  с  мирными  якобы  намерениями  и  после  обмена  подарками
присягнул на  верность Риму.  Царь Восточного Сассекса, области к западу  от
Кента,  прибыл в лагерь с той же целью несколькими днями позже.  Не встретил
серьезного  отпора  Авл и на  территории  между  Стувром  и  рекой Медвей --
следующей  естественной  преградой. Но  на пути полков все чаще  встречались
завалы  из стволов  и колючего кустарника,  охраняемые  небольшими  отрядами
боевых колесниц. Авл приказал  командиру  авангарда не прорываться через эти
препятствия,  а,  обнаружив их, посылать кавалерийский эскадрон, чтобы зайти
им в тыл и взять в плен  всех их защитников. Это замедляло продвижение, зато
не было лишних потерь. Большая часть жителей Кента, по-видимому, ушла в Вилд
-- непроходимые лесные чащобы, откуда  их будет очень  трудно выкурить. Но с
флангов наступающей колонны стали появляться все более крупные отряды боевых
колесниц, нападая на фуражиров и вынуждая их отступать к основным силам. Авл
был уверен, что настроение жителей Кента, когда они в конце концов выйдут из
Вилда  -- то ли,  чтобы смиренно пообещать полную покорность, то  ли,  чтобы
бесстрашно отрезать ему путь к отступлению,-- будет зависеть от его успеха в
битве с катувеллавнами.  Хорошо еще, что его базовый  лагерь был как следует
укреплен.
     Когда они подошли к Медвею там, где была граница  подъема прилива и где
Юлий во время второй кампании без потерь перешел реку вброд, они обнаружили,
что  их  ждут  большие  силы  противника  на  позициях,  подготовленных  еще
несколько  месяцев назад.  Тут  были оба -- и  Каратак,  и Тогодумн со всеми
своими данниками вождями и армией в шестьдесят тысяч человек. У Авла было не
больше  тридцати  пяти   тысяч  солдат.  Узкий  брод  через   реку  оказался
практически  непроходим, так как  на всем его  протяжении поперек него  были
вырыты  параллельно  берегам  глубокие и широкие канавы.  Британцы вольготно
расположились биваком  на противоположном берегу. До ближайшего брода  вверх
по  реке  был  день пути, и, по словам  пленных, он  был  укреплен  таким же
образом. Вниз по течению брода не было, река недалеко от этого места впадала
в устье Темзы и каждый прилив разливалась по непролазным вязким болотам. Авл
приказал солдатам засыпать канавы корзинами гравия, чтобы восстановить брод,
но ему было ясно, что  пройдет не менее двух-трех  дней, пока, при их  темпе
работы, они смогут пересечь реку. Вражеский берег был защищен двумя  мощными
частоколами,  и  британцы,  досаждавшие солдатам  стрелами  и оскорблениями,
строили позади  них третий. Дважды в  день  к  устью реки подходила огромная
приливная  волна -- обычная вещь в этих краях, хотя невиданная в Средиземном
море, разве что во время штормов,--  и  это сильно замедляло  работу. Но Авл
рассчитывал,  что прилив станет его  союзником. На рассвете третьего дня при
полной  воде,  когда  река  была совершенно  недвижна,  он послал  батавский
вспомогательный  полк  --  три тысячи  человек  --  вплавь  через  реку. Все
германцы хорошо плавают, а батавы --  лучше всех. Привязав оружие на  спину,
они переплыли  на  противоположный  берег  и  застали  неприятеля  врасплох.
Однако, минуя  ошарашенных людей у  бивачных костров, они кинулись туда, где
стояли пони,  и принялись их калечить, выведя  из  строя не меньше двух  или
трех тысяч лошадей прежде,  чем их владельцы  поняли, что  происходит. Затем
они закрепились на вражеском берегу у брода за средним частоколом, используя
его как бы с  обратной стороны, и удерживали  свою позицию  против  яростных
атак  противника,  пока  два  батальона  Девятого  полка  с  большим  трудом
прорывались к ним на помощь на надувных бурдюках, построенных на скорую руку
плотах  и  захваченных у  врага  рыбачьих  лодках.  Бой был яростным, отряды
британцев, стоявшие выше по  течению  Медвея,  чтобы  помешать  нашим  людям
переправиться в каком-либо ином месте, поспешили к броду и приняли участие в
битве.  Авл  увидел,  что  происходит,  и  приказал Второму  полку,  которым
командовал некий Веспасиан<sup>[9]</sup>, пойти под прикрытием леса вверх по
реке и перейти ее  у какой-нибудь лишенной охраны излучины. Веспасиан  нашел
подходящее  место  милях  в пяти  от  брода, где  река  немного  сужалась, и
отправил  солдата вплавь на другую  сторону, дав ему  бечевку. При ее помощи
перекинули  канат и, туго натянув, привязали его  концы к деревьям на  обоих
берегах. Второй полк был обучен этому маневру,  и через час-два  все были на
противоположной стороне Медвея. Пришлось пустить в  ход  несколько  канатов,
так как расстояние было слишком велико,  чтобы один, да еще туго  натянутый,
канат мог выдержать  вес  двадцати-тридцати тяжело  вооруженных людей  -- он
грозил  лопнуть. Переправившись, полк поспешил  вниз по  реке,  не  встретив
никого по пути, и через час внезапно появился у незащищенного правого фланга
противника.  Солдаты  сомкнули  щиты  и  с  громким  криком   прорвались   к
укреплениям, уничтожив в этой единственной атаке сотни британцев. Ко Второму
полку присоединился Девятый и полк батавов, и  хотя  количественный  перевес
был у  неприятеля, им удалось  объединенными силами оттеснить приведенного в
смятение, но все еще не  устрашенного врага, расстроить его боевой порядок и
обратить в беспорядочное бегство. Берег реки был  очищен, и  остаток дня Авл
потратил на поспешное сооружение  узкой  гати из хвороста вдоль всего брода;
при отливе ее  намертво закрепили на  якорях и засыпали все  канавы. Кончили
эту  работу  поздно ночью,  и благополучно переправиться  успела лишь  часть
армии -- переправе помешал прилив,-- остальным полкам пришлось ждать утра.
     Британцы  сосредоточились  на  холме  за  рекой,  и на  следующий  день
состоялось генеральное  сражение. Возглавляла  атаку французская  пехота, не
принимавшая  участия в  боях  накануне, но противник  не поддавался, а затем
внезапно  с  левого фланга  вырвалась колонна  колесниц и, промчавшись через
центр  поля, вклинилась  между основными  нашими силами и первым французским
полком, который шел развернутым строем, и осыпала его градом копий, причинив
большой  урон.   Когда  колонна  колесниц,  возглавляемая  лично  Каратаком,
достигла  правого  фланга,  она   дерзко  повернулась  кругом,  отрезала  от
остальных  второй  французский  полк,  подходивший  на  помощь  первому,  и,
повторив  тот же  маневр,  ускакала без  особых  потерь. Французы  не смогли
подняться на гребень холма, и Авл, видя,  что британская кавалерия  и боевые
колесницы  сосредоточились на его  правом фланге и  вот-вот  начнут атаку на
французов,  смешавших свои  ряды, отправил треть кавалерии  на  подвергшуюся
угрозе  позицию  с  приказом удержать ее любой  ценой.  Конники  пустились в
галоп,  а  Авл  бросил  вслед за  ними всю  оставшуюся пехоту, кроме Второго
полка. Оставив его в  поддержку  французов на случай, если британцы пойдут в
контратаку, и послав Гету с частью батавской пехоты и остатками кавалерии на
левый фланг, Авл успешно завершил атаку на правом фланге. Колесницы врага не
смогли  задержать  это наступление,  хотя  наша  кавалерия  понесла  большие
потери, прежде чем  к  ним  на смену не  подошел  Четырнадцатый полк.  Тогда
Каратак повернул всю колонну, чтобы, обогнув холм сзади, атаковать наш левый
фланг.
     Героем битвы  был Гета. Со своими  семьюстами кавалеристами он выдержал
отчаянное наступление двух тысяч колесниц. Вместе  с кавалерией было пятьсот
тех самых  батавцев,  которые на  рассвете  покалечили пони, и сейчас  снова
пустили  в  ход ножи с неменьшим успехом. Если бы не  они, Гете  было бы  не
устоять. Сам  Гета  был  сброшен с лошади и чуть не попал в плен, но в конце
концов  Каратак  отвел свою  колонну, оставив на  поле  боя  сотню  разбитых
колесниц.  К этому  времени  на  правом фланге все сильней становился натиск
нашей  регулярной  пехоты,  французы тоже держались твердо,  и  тут внезапно
раздался  крик, что Тогодумн смертельно  ранен  и его  вынесли  с  поля боя.
Британцы  утратили  мужество.  Их  строй   заколебался  и  рассыпался:   они
устремились к  левому флангу,  где неожиданно  столкнулись с  отрядом  Геты,
вышедшим  из  небольшого  леска. Гета  бросил своих людей в наступление,  и,
когда бой  окончился, на  одном этом  участке  было найдено пятнадцать сотен
вражеских трупов. Наши потери достигли девятисот убитыми, из которых семьсот
были французы, и  примерно столько же тяжелоранеными. Среди тех, кто умер от
ран, был Берик,-- причина войны; он сражался бок о бок с Гетой и, когда того
сбросили с лошади, спас ему жизнь.
     Следующим серьезным  препятствием  на пути  Авла  была  Темза,  которую
Каратак  удерживал  почти  так же,  как раньше  Медвей. Потерпев  поражение,
британцы  отошли на  ее  противоположный  берег, воспользовавшись  одним  им
известным  путем через  болотистые  участки поймы,  проходимые лишь во время
отлива. Наш авангард  попробовал было пойти вслед за ними, но тут же завяз в
болоте и  был вынужден отступить  на прежние  позиции.  Последовавшая  затем
битва очень напоминала предыдущую, так как условия были почти одинаковые. На
этот раз переправу возглавлял Красс Фругийский, отец  молодого Помпея, моего
зятя. У самого Лондона он с боем  пересек реку  по  мосту, который обороняла
рота  юношей  из  самых знатных британских родов, поклявшихся  сражаться  до
последнего  человека. Батавы опять  переплыли во время прилива плесы ниже по
течению. На  этот раз защита противника была слабее, а потери  убитыми столь
же  велики,  к  тому  же  мы  взяли  две  тысячи пленных.  Наши  потери были
незначительны  -- всего триста  человек. Лондон был захвачен,  нам достались
богатые трофеи. Однако победа была омрачена гибелью чуть не тысячи французов
и  батавов, которые  неосмотрительно  стали  преследовать  разбитого  врага,
бежавшего в болота, и были поглощены трясиной.
     Авл был уже за Темзой, но тут сопротивление британцев стало тверже, так
как с юга, запада и  центра острова  подошло подкрепление.  Появились свежие
колонны  колесниц. Смерть Тогодумна  как  оказалось,  пошла врагу на пользу:
верховное  командование  армией  больше  не  было   раздельным,  и  Каратак,
способный  вождь,  пользовавшийся большим расположением  друидов, мог теперь
обратиться  к  своим  союзникам  и вассалам с пылким  призывом  отомстить за
смерть его благородного брата. Поскольку наши потери превзошли обусловленное
число и нельзя было  честно сказать, что сопротивление неприятеля  сломлено,
Авл счел  разумным отправить  мне сигнал,  о  котором мы с ним договорились.
Франции он  достиг при помощи нашего судна, прибывшего, как было  условлено,
из Ричборо в Лондон с грузом вина, одеял и провианта. В Булони зажгли первый
сигнальный  огонь, и  через  очень короткое  время донесение  Авла пересекло
Альпы и поспешило к Риму.
     А  я  в  тот  самый  день  наконец  нашел  убедительное   свидетельство
мошенничества Мирона, подделывавшего документы и мою подпись. Его только что
подвергли порке  в  присутствии всех прочих советников, а  затем казнили.  Я
устал от трудного  и неприятного дня и  только было сел, чтобы  перед ужином
дружески сразиться в  кости с Вителлием, как в комнату с взволнованным видом
вбежал евнух Посид, мой военный советник, и закричал:
     -- Цезарь, сигнальный огонь! Ты нужен в Британии.
     -- В Британии? -- воскликнул я. У меня в руках был стаканчик с костями,
и  я механически встряхнул его и кинул кости на  стол, прежде чем  подойти к
окну, выходящему на север.-- Где, покажи!
     Вечер был  ясный, и даже  я, при  моем  слабом зрении,  смог, посмотрев
туда, куда указывал Посид, различить небольшую красную точку на вершине горы
Соракт  в тридцати милях от  Рима. Я вернулся к столу и увидел, что Вителлий
широко мне улыбается.
     --  Неплохое  предзнаменование,--   сказал  он,--  как  по-твоему?  Все
полчаса, что мы играли, у тебя каждый раз  был самый низкий  счет,  а тут ты
вскричал "В Британии!" и тебе выпала "венера".
     И   действительно,    три   кости   легли   аккуратным   равносторонним
треугольником,  и на каждой было по шесть очков. Шанс получить "венеру" один
к  двумстам  шестнадцати,  так  что  мой  восторг был простительным. Хорошее
предзнаменование! Что может быть  лучше  для  начала военной кампании?  Ведь
Венера, не  забывайте,  не только  покровительница игры в кости, но  и  мать
Энея,  а значит, моя прародительница через бабку Октавию, сестру  Августа, и
хранительница  фортуны  рода Юлиев, а я был теперь его признанным  главой. Я
увидел особый смысл в  самом треугольнике,  ибо такую  именно форму имеет на
картах Британия.
     Теперь, когда  я  порой думаю об этом, я спрашиваю себя: может,  богиня
была  здесь  не  при  чем  и  все это  дело  рук Вителлия,  который, когда я
повернулся к  нему спиной, все так славно подстроил? На свете нет  человека,
которого было бы легче обмануть, чем меня, во всяком случае, таково всеобщее
мнение.  Если  это  сделал  Вителлий,  он  поступил  правильно,  потому  что
благодаря "венере"  я  отправился  в  свой  первый  завоевательный  поход  в
окрыленном  состоянии. В ту  ночь я молился Венере (Августу и Марсу  тоже) и
пообещал,  если она  поможет мне одержать победу,  оказать ей любую  услугу,
какую она  пожелает.  "Рука руку  моет,-- напомнил  я ей,-- и  я жду, что ты
расшибешься в лепешку, а дело сделаешь". У нас, Клавдиев, принято обращаться
к Венере с шутливой фамильярностью. Предполагается, что ей это по вкусу, как
прабабушкам, особенно таким, кто в молодости любил весело  пожить, нравится,
когда  их  любимые  правнуки и  правнучки  обращаются к ним  так свободно  и
бесцеремонно, словно они их ровесники.
     На следующий день я  отплыл из Остии  в Марсель  со всем своим штабом и
пятьюстами добровольцами. Южный ветер  был  теплый и  ровный,  и я предпочел
переезд  по морю тряске в экипаже. Хоть выспаться смогу наконец. Весь  город
пришел  в  гавань  пожелать  нам  счастливого пути, и каждый из  провожающих
старался перещеголять другого заверениями в своей преданности и пылом добрых
пожеланий.  Мессалина  рыдала, обняв  меня за шею. Маленький Германик  желал
ехать со  мной, Вителлий пообещал Божественному Августу обшить все двери его
храма золотыми пластинами, если я вернусь с победой.
     Наш  флот со