сейчас в наряд. Идите без оружия! Скиньте сапоги, захватите с
собой ремни или веревки.
   Солдаты молча повиновались.
   Когда они спустились с башни, Мекчеи снова остановил их.
   - Мы идем к водохранилищу. У входа сидят, стоят или лежат трое  солдат.
Нападите на них сзади и свяжите. Отведите в темницу, передайте тюремщику -
пусть он упрячет их под замок. Только тише - ни крика, ни звука!
   Вокруг водохранилища было темно. Одинокий фонарь освещал лишь  верхушку
сломанной  сваи.  От  этого  места  солдаты  пробирались  дальше  уже   на
четвереньках. Цыган часто крестился.
   Несколько минут спустя возле водохранилища послышались шум, лязг,  звук
падения и брань.
   Мекчеи оказался тут как тут.
   Всех троих солдат подмяли.
   Двери люка водохранилища были раскрыты. Мекчеи нагнулся.
   Внизу было тихо и темно.
   Мекчеи обернулся назад.
   - Здесь? - тихо спросил он цыгана.
   - Своими глазами видел, как он спускался сюда.
   - Лейтенант Хегедюш? Ты не ошибаешься?
   - Он, он самый!
   - Беги к господину коменданту. Найдешь его на Новой башне. Скажи, что я
прошу его прийти. По дороге передай господину старшему лейтенанту  Гергею,
чтобы немедленно прислал сюда пять солдат.
   Цыган помчался.
   Обнажив саблю, Мекчеи присел на  ступеньке  лестницы,  которая  вела  в
водохранилище.
   Снизу послышались голоса.
   Мекчеи встал и откинул створку люка, которая загораживала лестницу.
   Приближались пять солдат. Чуть ли не одновременно с ними явились Добо и
оруженосец Криштоф.
   Криштоф нес фонарь, освещая дорогу Добо.
   Мекчеи дал знак, чтобы шли быстрее. Голоса в водохранилище  становились
все громче.
   - Сюда, сюда! - раздался в глубине глухой голос.
   Добо скомандовал солдатам взять ружья на изготовку и держать их у  края
бассейна дулом вниз.
   - Криштоф, - сказал он, - приведи от  лейтенанта  Гергея  еще  двадцать
человек.
   Он взял у юноши фонарь и поставил его возле сваи, но  так,  чтобы  свет
его не падал в водохранилище.
   Из глубины послышалось бряцанье оружия и топот.
   - Сюда, сюда! - раздалось еще громче.
   Громкий всплеск... Вслед за тем еще всплеск... Крики: "Эй ва! Медед!.."
Еще и еще всплески...
   Стукнула створка двери, прикрывавшей лестницу. Кто-то вынырнул из люка.
Добо схватил фонарь и поднял его.
   Фонарь осветил свинцово-серое лицо лейтенанта Хегедюша.
   Мекчеи схватил Хегедюша за шиворот.
   - Держите его! - крикнул Добо.
   Сильные руки вцепились в лейтенанта, вытащили его из водохранилища.
   - Отберите оружие!
   А внизу все слышались всплески и смятенные крики:
   - Хватит, довольно!
   Добо  посветил  фонарем.  Внизу,  в   большом   черном   водохранилище,
барахталось множество вооруженных турок в чалмах. А из боковой  расщелины,
напирая друг на друга, лезли еще и еще турки.
   - Огонь! - крикнул Добо.
   Пятеро стрелков выстрелили в люк.
   Своды водохранилища ухнули, как будто выстрелили из зарбзена.  В  ответ
раздались истошные крики.
   - Оставайтесь здесь, Мекчеи, - сказал Добо. - Здесь подземный ход. Я  и
не знал о нем. Прикажи его облазить. Обшарь  и  сам.  Пройдите  до  самого
конца. Если он  выводит  за  пределы  крепости,  мы  завалим  его  и  даже
замуруем. Пусть один караульный всегда сторожит здесь, внизу у стены.
   Он обернулся к  солдатам  и,  указав  на  Хегедюша  и  его  сообщников,
приказал:
   - Заковать! Каждого бросить в отдельный каземат.
   И Добо вернулся на башню.
   Из глубины водохранилища кто-то кричал по-венгерски:
   - Люди! Спасите!
   Мекчеи опустил в отверстие  люка  фонарь.  Среди  утонувших  барахтался
турок в кожаной шапке и вопил.
   - Киньте ему веревку! - приказал Мекчеи.  -  Может  быть,  он  тоже  из
крепости.
   Неподалеку валялась веревка,  на  которой  обычно  вытягивали  ведра  с
водой. Ее спустили вместе  с  ведром.  Тонувший  уцепился  за  ведро.  Три
солдата вытащили его из люка.
   Поднявшись, турок широко разевал рот, точно выброшенный на берег сом.
   Мекчеи поднес фонарь к его лицу. Это был длинноусый акынджи. И с усов и
с одежды его стекала вода.
   - Ты венгр? - спросил Мекчеи.
   Акынджи, рухнув на колени, сказал с мольбой:
   - Пощади, господин!
   Он обратился к Мекчеи на "ты" - уже по одному этому легко было  понять,
что он турок.
   Мекчеи чуть  не  столкнул  его  в  люк,  но  передумал  Решил,  что  он
пригодится в качестве свидетеля.
   - Отберите у него оружие! - приказал он солдатам. - Посадите  вместе  с
крестьянами, приносившими письма.



        7

   На  другой  день,  четвертого  октября,   восходящее   солнце   озарило
поднявшийся за ночь земляной вал у крепостной стены.
   Глубокий ров, который опоясывал крепость с севера, был местами засыпан.
   Напротив проломов теперь  поднялись  целые  холмы.  Снизу  был  навален
хворост, ветви, связанные охапки виноградных лоз, а сверху - земля.  Турки
наверняка продолжат работу и в некоторых  местах  насыплют  такой  высокий
холм, что с него и  стрелять  можно  будет  через  стену,  и  забраться  в
крепость без лестниц.
   Добо оглядел их  работу.  Лицо  его  сохраняло  спокойствие.  Потом  он
обернулся к Гутаи, который пришел для "доклада.
   Добо поручил ему допросить Хегедюша и его сообщников,  так  как  самому
некогда было этим заниматься.
   - Мы кончили, господин капитан, - доложил Гутаи.  -  Парни  признались,
что хотели впустить турок. А Хегедюша  пришлось  немного  пощипать.  Но  и
тогда он кричал: "Признаюсь,  признаюсь,  а  самому  Добо  скажу,  что  вы
пытками вынудили меня признаться".
   Добо послал за офицерами. Пригласил в рыцарский  зал  четверых  старших
лейтенантов, одного лейтенанта, одного старшего сержанта, одного  младшего
сержанта и рядового. Вызвал и раздатчика хлеба - дьяка Михая.
   Стол был покрыт зеленым сукном. На столе стояло  распятие,  возле  него
горели две свечи. В углу зала ждал палач в красном суконном одеянии. Подле
него на сковороде тлели раскаленные угли. В руке палач держал мехи.  Рядом
со сковородой лежали куски свинца и клещи.
   Добо был в черной суконной одежде и в шлеме с капитанским  султаном  из
орлиных перьев. На столе перед ним лежал лист чистой бумаги.
   - Друзья! - мрачно сказал он. - Мы  собрались  здесь  для  того,  чтобы
расследовать дело лейтенанта Хегедюша  и  его  сообщников.  Действия  этих
людей свидетельствуют о том, что они изменники.
   Добо подал знак, чтобы ввели заключенных.
   Гергей встал.
   - Господа, - сказал он, - я не могу быть судьей в этом деле:  я  недруг
обвиняемого. Снимите с меня обязанность судьи.
   Вслед за тем поднялся Мекчеи.
   - Я могу быть только свидетелем, - сказал он. -  Никто  не  может  быть
одновременно и судьей и свидетелем.
   - Будьте свидетелем, - ответили сидевшие за столом.
   Гергей удалился.
   Мекчеи вышел в прихожую.
   Стражники ввели Хегедюша, его троих сообщников и турка.
   Хегедюш был бледен и не смел поднять глаза, обведенные темными кругами.
   Добо оставил в зале только его, остальным подсудимым велел выйти.
   - Слушаем вас, - сказал он. -  Расскажи,  как  вы  привели  в  крепость
турок.
   Хегедюш собрался с духом и начал бессвязно оправдываться:
   - Я думал заманить турок в водохранилище. Сдать  крепость  я  вовсе  не
хотел. Водохранилище велико. Мы обнаружили там в  стене  узкий  проход.  Я
думал отличиться, уничтожив одну тысячу турок.
   Добо спокойно выслушал его. Офицеры тоже не задавали никаких  вопросов.
Когда Хегедюш замолчал, Добо приказал отвести его в сторону и  по  порядку
стал вызывать солдат.
   - Мы обязаны были слушаться  приказа  господина  лейтенанта,  -  сказал
первый солдат, человек лет сорока, с бесцветным лицом. Вся его одежда была
в грязи. - Мы обязаны подчиняться, ежели нам приказывают.
   - А что он приказывал?
   - Приказал нам стоять  у  водохранилища,  пока  он  приведет  несколько
турок.
   - А он сказал, зачем приведет турок?
   - Чтобы мы обсудили с ними вопрос о сдаче крепости.
   Добо взглянул на лейтенанта. Хегедюш затряс головой.
   - Неправда, он лжет!
   - Я? - обиженно воскликнул солдат. - Разве вы, господин  лейтенант,  не
сказали, что турок сулит все хорошее, а господин Добо ничего  хорошего  не
обещает и даже денег не выдает, какие полагается платить во время осады?
   - Он лжет! - повторил Хегедюш.
   Ввели второго солдата. Он тоже казался испуганным. Его  длинные  черные
волосы были облеплены грязью. Солдат остановился, растерянно тараща глаза.
   - Зачем вы были у водохранилища?
   - Ждал турка, - ответил солдат. - Господин  лейтенант  Хегедюш  сказал,
что не сегодня завтра турки возьмут крепость и мы наверняка погибнем, если
не сдадим ее сами.
   Добо велел ввести и третьего  солдата.  Это  был  желторотый  птенец  в
продранных на коленках, выцветших красных штанах.
   - Я ничего не знаю, - пролепетал он. - Меня только назначили к колодцу,
а зачем - я не знаю.
   - Господин Хегедюш не говорил, что было бы хорошо поладить с турками?
   - Говорил.
   - Когда он сказал это в первый раз?
   - Вечером после большого приступа.
   - А что он сказал?
   - Он сказал, что... что... ну, он сказал, что... нас мало, а их много и
что остальные крепости тоже не  удалось  защитить,  хотя  турецкие  войска
тогда еще шли порознь, в двух направлениях.
   -  Говорил  лейтенант  Хегедюш  что-нибудь  о  дополнительных  деньгах,
которые платят во время осады?
   - Говорил. Он говорил, что  в  такое  время  в  других  крепостях  дают
двойное жалованье.
   - А что он сказал про сдачу крепости?
   - Сказал... сказал, что турок все равно возьмет крепость, так уж  лучше
от него награду получить, чем всем голову сложить.
   - А что ответили солдаты?
   - Ничего. Мы просто беседовали у костра, когда турки кричали нам.
   - А вы отвечали им?
   - Нет. Только господин лейтенант переговаривался с ними ночью.
   - А как он говорил с ними?
   - Через брешь у Старых ворот. Подходил туда и трижды разговаривал.
   - С турком?
   - С турком.
   - И что он сказал, когда вернулся обратно?
   - Сказал, что турок всех отпустит, никого не тронет, никого не зарежет.
А тем, кто из Кашши, даст еще вдобавок  по  десять  золотых,  и  оба  паши
пришлют письмо с печатью, что не нарушат свое слово.
   - Сколько солдат это слышало?
   - Человек десять.
   - А почему вы мне не доложили?  Ведь  все  принесли  присягу  не  вести
разговоров о сдаче крепости!
   Парень молчал.
   Добо продолжал:
   - Разве не ваша  обязанность  была  немедленно  доложить  мне  о  речах
господина лейтенанта?
   - Мы не смели.
   - Стало быть, вы сговорились сдать крепость туркам. Кто же согласился с
этим?
   Парню удалось припомнить еще два имени. Затем он стал оправдываться:
   - Мы, ваша милость господин  комендант,  не  сговаривались,  мы  только
подчинялись. Говорил один господин лейтенант, он приказывал нам.
   В стену ударилось пушечное ядро - стена дрогнула. Латы,  повешенные  на
шесты, зазвенели. Посыпалась на пол штукатурка.
   Добо взглянул на судей.
   - Желает кто-нибудь задать вопрос?
   Судьи, сидевшие за столом, замерли в  молчании.  Наконец  судья-рядовой
спросил:
   - А  те  десять  солдат,  что  слышали  лейтенанта,  соглашались  сдать
крепость туркам?
   Паренек, бледнея, пожал плечами.
   - Раз офицер говорит, как же солдатам против идти?
   Больше вопросов не оказалось.
   - Теперь осталось только допросить турка, - сказал Добо. - Введите его.
   Прежде чем подойти к столу, турок трижды отвесил поклон и  остановился,
согнувшись и скрестив руки на груди.
   - Ты понимаешь во-венгерски?
   - Понимаю, господин.
   - Как тебя зовут? - спросил Добо.
   - Юсуф.
   - Юсуф, то есть по-венгерски Йожеф. Стой прямо!
   Турок выпрямился. Это был акынджи лет  тридцати  от  роду.  Коренастый,
крепко сколоченный человек. Перебитый нос и багровый шрам на бритой голове
свидетельствовали о том, что он уже не новичок в сражениях. Видно было  по
глазам, что он всю ночь не спал.
   Отвечая на вопросы, турок рассказал, что уже  десять  лет  участвует  в
походах на Венгрию и что он как раз был у стены, когда Хегедюш  крикнул  в
брешь: "Эй, турки! Кто из вас понимает по-венгерски?"
   - Лжет! - пробурчал Хегедюш, весь белый  как  полотно.  -  Золтаи  тоже
всегда переговаривался с турками.
   - Я? - возмутился Золтаи.
   - Да, ты переговаривался.  Когда  турки  идут  на  приступ,  ты  всегда
кричишь им что-нибудь.
   Бледнея от гнева, Золтаи вскочил с места.
   - Я требую, чтобы повели следствие против меня, - сказал  он.  -  Я  не
могу после этого сидеть в судейском кресле.  Во  время  схватки  я,  может
быть, кричу и бранюсь. Но это не грех! Разве это разговоры с врагом?
   Добо успокоил его:
   - Все мы знаем твою повадку. Другие тоже бранятся в пылу битвы. Но  так
как ты разозлился на обвиняемого, мы освободим тебя от обязанностей судьи.
   Золтаи поклонился и вышел.
   Добо снова устремил взгляд на турка.
   Тот рассказал на ломаном венгерском  языке,  что  Хегедюш  беседовал  у
Старых ворот с одним агой, потом с самим Арслан-беем. С бея он  потребовал
честное слово и вдобавок сто золотых. Сказал, что впустит турецкую рать  в
крепость, только пусть бей ведет подкоп у ворот - там, где обычно  бьют  в
большой медный барабан. Он (турок указал на Хегедюша) сказал,  что  как-то
ночью лазил в водохранилище и наткнулся на подземный ход, который, правда,
у самых ворот завалился. Возле завала он слышал, как наверху бьют в медный
барабан и ходят солдаты. Стало быть, много  копать  не  придется.  Он  сам
готов ждать в проходе ровно в полночь,  но  должен  быть  уверен,  что  не
тронут кашшайских солдат, которые стоят у Старых  ворот.  Договорились.  В
полночь Хегедюш повел их с фонарем. Пришли янычары,  асабы  и  пиады.  Три
тысячи человек двинулись в подземный ход. И еще бог  знает  сколько  тысяч
ждали у крепости того часа, когда для них откроют двое ворот. Но случилось
так, что в углу водохранилища фонарь Хегедюша ударился о стенку  и  погас.
Дальше уж лейтенант повел передовой отряд в темноте. Он  знал  дорогу,  но
каменные закраины  большого  водохранилища  очень  узки.  Хегедюш-то  и  в
темноте не растерялся, а солдаты головного отряда так теснились и напирали
друг на друга, что многие попадали в воду.
   - А не слышал ли ты, - спросил Добо,  -  что  Дервиш-бей  похитил  сына
одного из наших лейтенантов?
   - Слыхал, - ответил турок. - Вот уже две недели, как  ребенка  ищут  по
всем шатрам. Бей приказал искать его. Ребенка не то украли, не то  он  сам
сбежал на третий день после приезда.
   Добо взглянул на Хегедюша.
   - Негодяй! - сказал он.
   Хегедюш упал на колени.
   - Пощадите! Сжальтесь надо мной! -  говорил  он,  плача.  -  Я  ошибся,
потерял голову...
   - Признаешься, что хотел сдать крепость врагу?
   - Признаюсь. Только пощадите. У меня дети, так что понятно...
   Голос его прервался.
   Суд продолжался не больше часа.
   Через час лейтенант Хегедюш болтался на  виселице,  наспех  сколоченной
посреди рыночной площади крепости.
   А Фюгеди возглашал осажденным:
   - Так погибнет каждый клятвопреступник - будь  то  офицер  или  простой
ратник, - каждый, кто вздумает сдать крепость туркам.
   Троим виновным солдатам тут  же  под  виселицей  отрезали  правое  ухо.
Остальным семи надели на ноги цепи и послали на работу внутри крепости.
   А турка сбросили с высокой  западной  стены  крепости,  и  он  упал  со
сломанной шеей к своим собратьям.
   Народ в крепости увидел, что Добо не шутит.



        8

   Материнская любовь, ты сильней всего на свете! Ты воплощенное солнечное
сияние, священный огонь, изошедший из сердца господня,  могучая  нежность,
которой и смерть не страшна! Ты оставила надежный кров, мягкое  ложе,  все
свои сокровища, чтобы сквозь тысячу смертей достигнуть своих  любимых.  Ты
спустилась в глубь земли  и  слабой  рукой  пытаешься  пробить  стену,  на
которую тщетно бросается с воплями сотня тысяч вооруженных  диких  зверей.
Для тебя не существует невозможного: если речь идет о тех, кого ты любишь,
ты готова принять все страдания и умереть вместе с любимым.  Тебе  дивлюсь
я, женщина, сердце женщины!


   Две ночи и два дня шли они под ветхими сводами,  в  холоде  и  сырости,
пробиваясь через завалы подземелья. Иногда завал тянулся лишь на несколько
шагов, и они преодолевали его за час. Но кое-где им приходилось  разбирать
камни, и это было дело непривычное для слабой женской руки и для  хрупкого
пятнадцатилетнего юноши.
   Вечером третьего октября, когда лагерь погрузился в сон, они  двинулись
в путь, взяв с собой все свои припасы.
   По их расчетам  они  были  от  крепости  в  каких-нибудь  ста  шагах  и
надеялись, что назад больше не придется возвращаться.
   Они работали, работали без устали всю ночь напролет.
   Под землей они не ведали, когда светало, когда всходило солнце. Слышали
только топот коней, везущих землю и хворост, и грохот крепостных  пушек  и
мортир. Там, под землей, они думали: "Ночной приступ!" -  и  работали  еще
усерднее, чтобы скорей пробраться в крепость.
   А наверху забрезжил рассвет,  занялась,  разгорелась  заря,  и  наконец
из-за боршодских гор взошло солнце. Слуги  барышника,  увидев,  что  шатер
покинут, заглянули в него. Отодвинутый жернов, зияющая яма  привели  их  в
недоумение.  Так  как  конные  солдаты  заняты  были   неподалеку   сбором
валежника, то купец сам поспешил к одному дэли-аге и,  дрожа  от  радости,
доложил:
   - Господин, я передам крепость  в  руки  турецкого  воинства!  Ночью  я
обнаружил подземный ход!
   Вся орава акынджи, генюллю  и  гуребов  кинула  хворост  и  лошадей  на
произвол судьбы. Трубы и дудки  заиграли  сбор.  Солдаты  разных  отрядов,
смешавшись вместе, бренча оружием,  шумной  толпой  теснились  у  входа  в
подземелье.
   Их повел купец с факелом в руке.


   А двое наших путников, промокшие,  усталые,  разгребая  камни,  ползком
продвигались вперед. В одном месте дорога снова пошла под уклон. Камни там
были сухие. Здесь подземелье стало расширяться, и  они  попали  в  большой
сырой треугольный подземный зал.
   - Мы, очевидно, под аркой крепостной стены, - рассудил Миклош.
   - Нет, мы уже за стеной, внутри крепости. Тут была,  наверно,  когда-то
конюшня или зернохранилище, - заметила Эва.
   По двум углам зала камни осыпались. Так  куда  же  пробираться  дальше?
Одна осыпь напоминала седло. Здесь в стене оказалась дыра, в которую можно
было только просунуть кулак.
   Сбоку второй осыпи чернела узкая щель.
   - Стало быть, дорога отсюда расходится на две стороны, - сказал Миклош.
- Теперь вопрос в том, какой ход разбирать.
   Он  поднялся  на  груду  обвалившихся  камней  и  приставил   свечу   к
видневшейся щели.
   Пламя заколыхалось.
   То же самое Миклош сделал  у  левой  щели.  Там  огонек  свечи  остался
неподвижным.
   Миклош прикрепил свечу к  своей  шапке  и  уцепился  за  самый  верхний
камень. Эва помогала. Камень, грохоча, перекатился через остальные.
   - Ну, теперь еще разок! - сказал Миклош.
   Они вновь напряглись, но камень не поддавался.
   - Надо сперва выбрать с боков маленькие камешки.
   Миклош взял лопату и потыкал ею вокруг камня. Потом снова  уцепился  за
него. Камень зашатался. Миклош, глубоко вздохнув, отер лицо.
   - Устал.
   - Отдохнем, - ответила Эва, запыхавшись.
   Они присели на камень.
   Миклош прислонился к стене и в тот же миг уснул.
   Эва была тоже  сонная,  смертельно  усталая.  Платье  ее  загрязнилось,
вымокло до колен, руки  были  в  кровавых  ссадинах.  Волосы  растрепались
оттого, что ей все время приходилось нагибаться. Она заткнула их за  ворот
доломана, но часть их рассыпалась по плечам.
   Эва взяла свечу и заглянула в обе дыры. Увидела два хода.
   Значит, можно пройти по любому из них. Надо только разобрать лаз.
   - Отдохнем чуть-чуть, - сказала она и прилепила свечу к камню. -  Спать
я не буду, просто отдохну.
   Но лишь только она прислонилась к стенке, как с той стороны, откуда они
пришли, послышался глухой топот.
   Сдвинув брови, Эва прислушалась:  где  топают?  Наверху  или  здесь,  в
подземелье?
   В глубине подземного хода протянулась красноватая ниточка света.
   - Миклош! - пронзительно крикнула Эва, тряся юношу за плечо. - Идут!
   Юноша поднял отяжелевшие веки.
   - Идут! - с отчаянием повторила Эва и схватилась за саблю.
   Но уцелели только ножны. Сабля  осталась  у  какой-то  осыпи,  где  они
сдвигали камни. Ятаганы и ножи, которые они взяли с собой,  все  сломалось
во время работы. Больше у них ничего не осталось.
   Свет приближался, становился все ярче.
   Собрав последние силы, Эва ухватилась за камень.  Миклош  тоже.  Камень
шевельнулся, но не поддался.
   Замирая от ужаса, увидели они, как вышли из темноты купец с  факелом  в
руке, а вслед за ним усатый  дородный  ага  со  сверкающими  кончарами  за
поясом.
   В следующий миг к нашим путникам протянулись руки и схватили их.
   Ага понимающим взглядом окинул начатую работу и тут же принял решение.
   - Щенок, бери факел! - приказал он Миклошу. - Ты знаешь здесь дорогу.
   Миклош не понял этих слов и видел только, что ему суют в руки факел.
   Солдаты вмиг разобрали тяжелые камни.
   Проход оказался свободным. По нему могли идти даже двое в ряд.
   Подземелье наполнилось вооруженными людьми.
   - Ты поведешь, - сказал Миклошу ага, - а  женщина  останется  здесь.  И
посмей только повести не по верному пути, я швырну женщину нашим солдатам.
   Эва закрыла глаза.
   Какой-то янычар переводил слова аги. Ага оглянулся и приказал:
   - Пусть ее стережет кто-нибудь из дэли.
   И он подтолкнул Миклоша, чтобы тот пошел впереди.
   Возле Эвы встал дэли. Остальные устремились дальше. Но так как  ага  не
сказал точно, кому стеречь пленницу, то дэли передал ее другому.
   - Стереги ты!
   Второй дэли постоял немного, потом ему, видно,  пришло  в  голову,  что
воины, проникшие в крепость первыми, до самой своей смерти будут  большими
господами, и он предложил стеречь Эву мюсселлему.
   - Не буду я стеречь! - отмахнулся тот и пошел дальше.
   - Ладно, ступай, я постерегу, - предложил старый асаб в хорьковой шапке
и, обнажив кончар, встал возле пленницы.
   Эва полумертвая прислонилась к  стене.  Мимо  нее  проходили  пропахшие
потом и  порохом,  перемазанные  грязью  солдаты.  В  руках  у  всех  были
обнаженные сабли; у всех глаза горели от сладостной  надежды  ворваться  в
крепость в числе первых.
   Иногда проходил факельщик, освещая дорогу целому отряду. Другие брели в
темноте ощупью. Бряцало, звенело оружие.  Прошел  солдат,  неся  на  плече
свернутое багровое знамя.
   И вдруг раздался глухой грохот, точно гром небесный  грянул  в  глубине
земли. Позади завалился весь проход, по  которому  пробрались  турки.  Гул
длился несколько минут. Камни обвалились и с  глухим  грохотом  падали  на
землю. С той стороны, где произошел обвал, больше никто уже не мог прийти.
   Оттуда доносились только стоны и хрип. С другого конца прохода слышался
удаляющийся звук шагов и бряцанье оружия.
   Асаб, стерегший Эву, заговорил по-венгерски:
   - Не бойтесь! - Он взял ее за руку. - Кто вы такая?
   Эва не в силах была вымолвить ни слова.
   - Венгерка?
   Она кивнула головой.
   - Пойдемте, - сказал асаб.  -  Дорога  здесь  разветвляется.  Если  мне
удастся разобрать вход во вторую  щель,  мы  свободны.  Но  если  и  здесь
обвалится...
   Эва почувствовала, как снова к ней вернулись силы.
   - Кто вы, ваша милость? - спросила она, придя в себя.
   - Меня зовут Варшани, и я желаю вам только добра.
   Он вынул из-за пояса кремень, кресало и высек огонь.
   Трут вскоре загорелся. В спертом воздухе  подземелья  потянуло  пахучим
дымком. Варшани поднес тлеющий трут  к  фитилю  восковой  свечи  и  подул.
Фитиль вспыхнул пламенем.
   - Сестрица, возьмите свечу.
   Он подошел к левой осыпи и двумя-тремя рывками разворошил камни.
   Варшани был невелик ростом, но очень силен.  Большие  камни  кубической
формы один за другим падали то по одну, то по другую сторону щели.  Вскоре
образовалось отверстие, в которое мог пролезть человек.
   Варшани взял у Эвы свечу и полез первым, загораживая ладонью пламя.  Он
так торопился, что Эва едва поспевала за ним.
   Проход тут был чище, но все еще спускался куда-то вниз.
   Вдруг Варшани обернулся.
   - Вы, может быть, лазутчица? Может, король прислал какую весть?
   - Да, - согласилась Эва точно во сне.
   - Придут королевские войска?
   - Не знаю.
   - Ну, не беда! Мне бы знать  только,  где  мы  находимся.  Однако  надо
поторапливаться, чтобы опередить турок.
   Проход поднимался теперь кверху. По бокам в  стенах  чернели  ниши.  На
потемневших камнях блестящей росой осела сырость.
   - Быстрей, быстрей! - торопил Варшани. -  Скорее  всего,  мы  выйдем  к
водохранилищу.
   Дорогу им преградила груда  белой  извести.  Послышался  резкий  запах.
Варшани почесал в затылке.
   - Тьфу, черт бы побрал этот проклятый мир!
   - Что такое?
   - Ничего! Я полезу вперед. Держите свечку.
   Он пополз на животе. Перелез через известковый бугор.  Эва  подала  ему
свечу. Варшани, стоя по  другую  сторону  бугра,  держал  свечу  и  что-то
бормотал. Протянув руку Эве, он помог ей переползти через груду извести  и
встать на ноги.
   Они оказались в просторной и даже во мгле белевшей яме. Сверху слышался
похоронный псалом: "In paradisum deducant, te angel" [ангелы приведут тебя
в рай (лат.)] - и просачивался дневной свет.
   Яма была наполнена разбросанными в  беспорядке  белыми  гробами.  Гробы
стояли в известковом растворе;  по  краям  их  бахромой  свисала  высохшая
известь. Сбоку, рядом с гробами, из известкового пруда криво торчал усатый
мертвец с костлявым лицом. Он был в одной  рубахе.  Лившийся  сверху  свет
освещал его лицо и затянутую на шее веревку.
   Варшани уставился на мертвеца, потом оглянулся.
   Эва в беспамятстве лежала позади него на земле.


   Тем временем Миклош вел турецкие войска.
   Сперва он весь похолодел от страха, а потом решил: только бы  выбраться
из этого прохода в крепость, и тогда он крикнет так громко, что...
   Эта мысль придала ему бодрости, и теперь он, не колеблясь, нес факел то
впереди аги, то  рядом  с  ним.  Вскоре  проход  повел  кверху.  Они  шли,
поднимаясь все выше и выше. Наконец наткнулись  на  оштукатуренную  стену,
сложенную, как и все стены Эгера,  из  песчаника.  Многочисленные  трещины
свидетельствовали о том, что построили ее давненько.
   - Рушьте! - приказал ага.
   Под ударами пик и ятаганов штукатурка  быстро  осыпалась.  Трудно  было
вытащить только первые два-три камня, остальные уже легко  поддались  силе
стальных мышц.
   Но все-таки на разборку стены ушло больше часа.
   Когда щель раздалась настолько, что в нее  мог  пролезть  человек,  ага
первым заставил пройти Миклоша.
   Они оказались в просторном помещении, видимо служившем винным погребом.
Повсюду расставлены были бочки и бочонки. Странно было только то, что само
помещение  больше  походило  на  зал,  чем  на  погреб.  На  стене  висела
оборванная большая картина, а под нею стоял круглый чан. На картине смутно
виднелись два  лица:  одно  -  скорбное,  окаймленное  бородой,  второе  -
печальное лицо юноши, припавшего к груди бородатого. Над головой обоих был
ореол. Под обрывком картины белела стена.
   Наверху раздавались шаги обитателей крепости.
   Ага обернулся и сказал вполголоса:
   - Оружие на изготовку! Собирайтесь осторожно! Тихо! Тихо! Когда  сорвем
дверь, не смейте кричать. Если не увидим никого,  подождем  наших  солдат,
идущих сзади. Знаменосцы, немедленно взбирайтесь на стену.
   Два знаменосца выступили вперед.
   Ага продолжал:
   - Остальные  к  воротам,  за  мной.  Пощады  не  давать!  Прежде  всего
обезоружить стражу и быстро открыть ворота. Поняли?
   - Поняли, - глухо прозвучало в ответ.
   Ага сделал шаг вперед и замер около железных дверей: он увидел  большой
чан, наполненный порохом.
   Стало быть, они в пороховом погребе и во всех этих бочках  не  вино,  а
порох.
   Но и Миклош понял, куда они попали.
   Стоя  возле  большого  чана,  он  обернулся.  Окинул  быстрым  взглядом
толпившуюся вооруженную ораву. Лицо его стало бледным и  вдохновенным.  Он
поднял горящий факел и швырнул его в порох.



        9

   Когда гроб опустили, Варшани крикнул наверх:
   - Эй, люди!
   В ответ на зов в  люке  могильной  ямы  появились  головы  ошеломленных
людей. Один был без шапки, другой в ржавом  шлеме,  прикрепленном  ремнями
под подбородком.
   Варшани снова крикнул:
   - Это я, Варшани! Подтяните меня!
   Он взял Эву на руки и, шагая по гробам, подошел к веревкам, связал  две
петли вместе и сел в них.
   Его подняли наверх.
   У могильной ямы не было никого, кроме двух священников и двух крестьян,
спускавших веревки. Они с удивлением уставились на Эву, которая без чувств
лежала на траве, куда ее положил Варшани.
   - Принесите воды! - сказал Варшани крестьянам.
   Но в тот же миг  всех  оглушил  адский  грохот  и  ослепило  пламя:  из
Церковной башни вырвался огненный смерч, взвился столбом до небес,  вихрем
закружив в воздухе почерневшие доски, бревна, камни, куски дерева и клочья
человеческих тел.
   Взрыв потряс крепость с такой силой, что все зашатались и упали, словно
их придавила невидимая исполинская рука. На  землю  дождем  падали  камни,
капли крови, оружие, бочарные клепки и щепы.
   После взрыва несколько минут стояла мертвая тишина.
   Мертвая тишина царила и в крепости и за стенами  крепости,  в  турецком
стане.
   Все растерянно озирались, ошеломленные, оглушенные.
   Небо ли рухнуло на землю, земля ли разверзлась и превратилась в  пекло,
извергающее пламя, готовое затопить весь  мир  огненным  ливнем,  -  никто
этого не знал.
   "Турки подстроили нам гибель!" -  такова  была  первая  и  единственная
мысль у всех обитателей крепости.
   "Крепость погибла!" - одно-единственное чувство  охватило  все  сердца,
превратило их в камень.
   У подножия  Шандоровской  башни  Гергей  связывал  кружки,  наполненные
"адским зельем". Волна взрыва отбросила его к висевшим на стене щитам.
   Он поднял голову. В небе алел огненный смерч, а в его воронке кружилось
черное мельничное колесо. Над колесом головой вниз кружился человек, рядом
с ним - оторванная нога.
   У Гергея еле хватило присутствия духа прыгнуть под свод башни. И там он
замер, оглушенный происшедшим.
   Но мгновение  спустя  все  зашевелились.  Люди  забегали,  засуетились,
побросав оружие, мчались солдаты, кричали женщины, носились сорвавшиеся  с
привязи кони.
   В турецком стане уже раздавались ликующие  вопли,  поднимались  осадные
лестницы, и к крепости волнами хлынули тысячи вооруженных людей.
   - Всему конец! - слышалось повсюду в крепости среди стенаний и криков.
   Потерявшие голову женщины, схватив детей в объятия  или  волоча  их  за
руки, бежали по почерневшим от дыма камням и  обгорелым,  тлеющим  балкам.
Все спасались, но никто не знал куда.
   Казалось, само небо вмешалось в это столпотворение: пошел черный  снег.
Черный снег! Он падал, да такой густой пеленой, что за десять шагов ни зги
не было видно.
   Это был пепел. Он засыпал всю крепость, словно хотел облечь ее траурным
покровом.
   На  камнях  и  бревнах  валялись  изуродованные  трупы,  окровавленные,
оторванные руки и ноги.
   Добо с непокрытой головой скакал на коне и, дергая жеребца за  поводья,
гнал его туда, где произошел  взрыв.  По  дороге  он  подбадривал  солдат,
приказывая им занять свои места.
   - Ничего не случилось! - кричал он налево и направо. - В  ризнице  было
только двадцать четыре лагунки пороха.
   Офицеры тоже вскочили на коней и, по примеру Добо, успокаивали народ:
   -  Все  на  свои  места!  Взорвались  только  двадцать  четыре  лагунки
пороха...
   Мекчеи  в  гневе  колотил   древком   сломанной   пики   оглушенных   и
неповинующихся солдат.
   - Берись за оружие, песий сын! На стену!
   Соскочив с коня, он и сам схватил саженное копье и помчался на  вершину
стены.
   - Ребята, за мной! Храбрецы, за мной!
   Турок, взбиравшихся на стену, встретили дружными залпами.
   С внутренней  площади  крепости,  не  ожидая  ничьей  команды,  солдаты
ринулись на стены, и тут уж все пошло в ход: копья, сабли, кирки.
   Турки беспорядочной толпой то лезли вперед,  к  крепостным  стенам,  то
откатывались назад. У подножия крепости  царила  такая  же  суматоха,  как
внутри нее.
   Большинство осажденных бросились к месту взрыва.
   Гергей видел со своей башни, как сквозь редеющие хлопья пепла двинулась
к Церковной башне пестрая турецкая рать.
   - Останься здесь! - крикнул он Золтаи, а сам, обнажив саблю, побежал  к
Церковной башне. - Корчолаш,  -  крикнул  он  младшему  сержанту,  шедшему
куда-то в глубь крепости, - пойдем со мной!
   Сержант был в пяти шагах от него, но даже не оглянулся.
   - Матэ Корчолаш! Будь ты трижды неладен!
   Корчолаш, глядя себе под ноги, спокойно плелся дальше.
   Гергей подскочил к нему и схватил за плечо.
   - Ты что, не слышишь?
   Корчолаш взглянул на Борнемиссу, точно пробудившись от  сна.  И  только
тогда заметил Гергей, что  у  него  из  обоих  ушей  течет  кровь.  Оглох,
бедняга!
   Гергей оставил его и помчался дальше.
   По дороге он заметил котлы, в которых варилась похлебка для сменившихся
с караула солдат. В восьми  огромных  котлах,  в  которых  варились  мелко
нарезанные кусочки мяса, клокотала дымящаяся горячая жижа.
   Гергей остановился, взял шест для переноски котлов, продел его  в  ушки
котла и крикнул крестьянину, раздатчику супа:
   - Друг, берись-ка! Остальные котлы тоже тащите на башню!
   И когда они взобрались с котлом на вышку, Гергей вылил кипящий  суп  на
головы теснившихся на лестнице турок.


   Когда Варшани очнулся, он увидел около себя только  лежавшую  на  земле
женщину. Оба священника, даже не сняв епитрахили, взбежали по  лестнице  и
схватились за оружие, а оба могильщика кинулись в разные  стороны  -  надо
полагать, к пушкам.
   Варшани поднял Эву, взвалил ее  на  плечо,  точно  мешок,  и  понес  во
дворец. Он решил, что если она лазутчица короля, то как раз там ей и место
- она, должно быть, принесла письмо.
   И Варшани передал Эву на попечение госпожи Балог, чтобы та привела ее в
чувство.


   Лишь после того, как  отразили  приступ,  защитники  крепости  увидели,
какой урон нанес взрыв.
   Вся правая половина Церковной  башни  вместе  с  ризницей  взлетела  на
воздух, там зиял огромный провал.  В  этом  месте  крепостная  стена,  где
только накануне ночью  заделали  пролом,  обвалилась.  От  двух  пороховых
мельниц остались одни обломки.  В  боковой  пристройке  к  ризнице  стояло
тридцать волов, предназначенных на убой. Теперь они плавали в  собственной
крови.
   Восемь солдат, стоявших в карауле у Церковной башни, были разорваны  на
куски. Погиб и лейтенант Пал Надь, которого вместе с  тридцатью  солдатами
прислал из Эрдедской крепости Дердь Батори.
   Многие солдаты, находившиеся поблизости, были  ранены.  Солдату  Гергею
Хорвату во время взрыва камнем оторвало руку у самого плеча. Он умер в тот
же день, и его опустили в могилу.
   Осажденные опомнились окончательно только  тогда,  когда  увидели,  что
туркам не удалось ворваться в крепость.
   - Бог защищает Эгер! - крикнул Добо, пригладив волосы и устремив  глаза
к небу. - Витязи, уповайте на бога!
   Штурм отбили, по сути дела, кипящей похлебкой. Турки уже привыкли,  что
их встречают огнем, саблями, копьями, но им пришлось не по вкусу,  что  на
голову льют горячую похлебку; они предпочитали хлебать ее ложками. И когда
горячая наперченная жижа вылилась на первую лестницу, людей  оттуда  точно
ветром сдуло. Солдаты, теснившиеся у лестниц,  тоже  кинулись  врассыпную.
Кто, корчась от боли,  схватился  за  руку,  кто  за  шею,  кто  за  лицо.
Прикрывая голову щитами, турки с бранью убегали из-под стен.
   Осажденные вздохнули свободнее.
   Добо вызвал мельников и плотников.
   - Соберите побыстрее части пороховой мельницы. Из двух мельниц сделайте
одну. Чего недостает, пусть тут же вытешут плотники. А где казначей?
   Из ниши монастырской стены вылезла черная, закопченная  фигура.  Сдувая
копоть с усов, стряхивая ее с бороды, человек этот предстал перед Добо.
   Это был старик Шукан.
   - Дядя Шукан, - сказал Добо, -  выдайте  селитру  из  погреба,  серу  и
уголь. Как только мельница будет в исправности, начнем молоть порох.
   Только после этого Добо пришло в голову, что надо бы помыться. Он  тоже
был похож на трубочиста.


   В дверях дворца сидел почерневший от копоти человек,  одетый  почти  на
турецкий лад. На коленях он держал большую печеную тыкву  и  ел,  загребая
ложкой ее мякоть.
   Увидев Добо, он встал.
   - Это ты, Варшани?
   - Я, сударь.
   - Какие вести принес?
   - Посланца короля принес в крепость. Женщину.
   Добо поспешно, большими шагами направился к госпоже Балог.
   - Где гонец?
   Вдова сидела у постели Пете,  пришивая  красную  шелковую  подкладку  к
шлему своего сына.
   - Гонец? - спросила она с удивлением, глядя на Добо.  -  Сюда  принесли
только женщину.
   - А где эта женщина?
   Госпожа Балог приотворила дверь в соседнюю комнату, затем снова закрыла
ее.
   - Спит, - сказал она. - Не будем ее тревожить, бедняжка так измучена.
   Добо вошел.
   Эва лежала на белой, чистой  постели.  Видна  была  только  ее  голова,
глубоко ушедшая в подушки, и рассыпавшиеся темные волосы.
   Добо, изумленный, смотрел на лицо, мертвенно бледное  и  страдальческое
даже во сне. Лицо это было ему незнакомо.
   Вернувшись к госпоже Балог, он спросил:
   - Она не привезла какого-нибудь письма?
   - Нет.
   - Прошу вас дать мне одежду этой женщины. Кто она такая?
   Госпожа Балог пожала плечами, потом просительно взглянула на Добо.
   - Она сказала, чтобы мы не допытывались о ее  имени.  Боится,  что  вы,
ваша милость, будете недовольны ее появлением у нас.
   - Дайте-ка мне ее одежду.
   Госпожа Балог принесла из прихожей грязный, вымазанный известкой костюм
турецкого солдата и маленькие желтые  сафьяновые  сапожки  со  шпорами.  В
поясе  было  пятьдесят  с  чем-то  венгерских  золотых  монет.  Оружия  не
оказалось, у пояса висели только ножны сабли.
   - Ощупайте карманы.
   В одном из карманов зашуршала бумага.
   - Вот оно! - Добо выхватил бумагу и черными от копоти руками  развернул
сложенный листик пергамента.
   Это был чертеж крепости.
   Кроме  чертежа,  в  карманах  нашелся  только  носовой  платок  и  пара
скомканных перчаток. Ощупали все швы одежды, даже вспороли их. Распороли и
сапоги.
   Ничего.
   - Нет ли чего в постели?
   - Нет, - ответила госпожа Балог. - Я даже сорочку свою  дала  бедняжке.
Как она измучена... Давно, должно быть, не  спала.  Она  пришла  подземным
ходом, дорогой мертвецов.
   Добо вызвал Варшани.
   - Ты сказал: посланец.
   - Так я понял ее.
   - А она сама ясно не сказала?
   - Да мы, сударь, не беседовали. Ведь чуть не бегом бежали по подземному
ходу.
   - По какому подземному ходу?
   - А через погребальную яму.
   - Так что ж, и там есть подземный ход?
   - Теперь уже нет, сударь.
   - Скажи, а у турок достаточно припасов?
   - Иногда пригонят по десять - двадцать возов муки да по отаре овец. Бог
их ведает, где раздобывают! А рис у них давно вышел.
   - Но они, стало быть, еще не голодают?
   - Пока нет.
   - А что ты еще знаешь о них?
   - Только то, что они ведут подкоп со стороны Кирайсеке.
   - В крепость?
   - Да, наверно. Лагумджи работают.
   - А почему ты раньше не пришел? Ты должен был  бы  донести  о  подвозке
хвороста.
   - Не мог пробраться. Перед воротами поставили самых сильных янычар, а у
меня не было янычарской одежды. Попытайся я пройти  через  них,  сразу  бы
схватили.
   - Что ж,  теперь  оставайся  в  крепости.  Ступай  к  господину  Гергею
Борнемиссе и доложи ему, с какой стороны ведут подкоп. Потом  возвращайся.
Жди меня возле дверей.
   Чертеж все еще был в руке Добо. Он вызвал Мекчеи.
   - Возьми этот чертеж, - сказал он ему. - На  нем  обозначены  подземные
ходы. А я и не подозревал даже, что  существует  на  свете  такой  чертеж.
Немедленно вызови каменщиков и вели заложить все проходы, что еще остались
незаложенными. Прежде всего прикажи заделать подземный ход у  погребальной
ямы.
   Он дал еще несколько поручений обоим оруженосцам, потом попросил налить
в чан два ведра воды, вымылся и, переодевшись, прикрепив даже поножи,  лег
на лавку, покрытую медвежьей шкурой.
   Он обладал способностью забыться сном в любой час дня или ночи там, где
его сразит усталость. Солдаты в крепости утверждали, что капитан  не  спит
никогда.



        10

   Только к вечеру удалось Добо поговорить с Эвой.
   К этому времени она встала и надела легкое домашнее  платье.  Раскопала
его она, видно, среди той одежды, которую в виде военной добычи привез  ее
муж еще во время первой вылазки из крепости.
   С торгов эти платья продать не удалось, их повесили на гвоздь  в  одной
из пустующих комнат дворца - пригодятся беднякам после осады.
   Добо вызвал Эву в час ужина.
   - Кто вы такая, ваша милость? - были первые  его  слова,  обращенные  к
ней.
   Он сразу заметил, что перед ним не простая женщина.
   За спиной Добо стоял оруженосец Балаж. Госпожа Балог  уже  хлопотала  в
комнате, подала на стол красное вино к жаркому из баранины  и  вдобавок  к
двум восковым свечам зажгла еще третью.
   - А может быть, нам лучше поговорить с глазу на глаз?  -  ответила  Эва
устало. - Не из-за госпожи Балог, а только я не знаю, угодно ли вам будет,
господин комендант, чтобы стало известно мое имя.
   Оруженосец вышел по знаку Добо. Удалилась и госпожа Балог.
   - Я жена Гергея Борнемиссы, - сказала Эва, и по лицу ее полились слезы.
   Добо выронил нож из рук.
   Глаза Эвы были полны тревоги, но она продолжала:
   - Я знаю, что в таком месте и в такие дни присутствие жен нежелательно.
Но поверьте, ваша милость, я никому не буду в тягость,  я  пришла  не  для
того, чтобы стенаниями отвлечь мужа от ратных дел...
   - Садитесь, пожалуйста, - сказал Добо. - Извините, что я  принимаю  вас
за трапезой. Не угодно ли откушать со мной?
   Но это были только учтивые слова.
   - Благодарю вас, мне не хочется есть, - тихо ответила Эва и присела  на
стул.
   Наступило долгое молчание. Наконец Добо спросил:
   - Гергей знает, что вы здесь?
   - Нет. И хорошо, что не знает.
   - Что ж, сударыня, - сказал Добо уже более приветливо, глядя на нее,  -
вы, ваша милость, поступили правильно, утаив свое имя.  Гергей  не  должен
знать, что вы здесь. В этом вопросе я неумолим. Осада долго не  затянется,
на помощь нам  прибудет  королевское  войско.  А  зачем  вы  пришли,  ваша
милость?
   Глаза Эвы наполнились слезами.
   - Моего ребенка...
   - Так его и в самом деле похитили?
   - Да.
   - А кольцо?
   - Кольцо здесь, - ответила Эва и вытащила висевший на шее шнурок.
   Добо мельком взглянул на кольцо, отхлебнул глоток вина и поднялся.
   - А где же порука, ваша милость, что вы не увидитесь с Гергеем?
   - Господин комендант, я  подчинюсь  всем  вашим  приказаниям.  Я  знаю,
что...
   - А вы понимаете, ваша милость, почему вам нельзя видеться с Гергеем?
   - Догадываюсь.
   - Гергей - разум крепости. Мысли его ни на один миг нельзя отвлекать от
обороны... С кем вы еще знакомы, ваша милость?
   - С Мекчеи, с Фюгеди, с Золтаи.  Да  ведь  и  отец  мой  здесь,  и  наш
приходский священник - отец Балинт.
   -  Вы,  ваша  милость,  нигде  не  должны  показываться,  вам  придется
скрываться в комнате госпожи Балог. Честью обещайте мне это.
   - Обещаю!
   - Поклянитесь.
   - Клянусь!
   -  А  я  обещаю  сделать  все,  чтобы  вернуть  вам  сына.  Дайте  мне,
пожалуйста, талисман.
   Эва протянула кольцо.
   Добо завязал ремешки шлема и, прежде чем надеть перчатки, протянул руку
Эве.
   - Простите мою резкость, но иначе нельзя.  Располагайтесь  как  дома  в
комнатах моей жены и считайте своими все ее оставшиеся здесь вещи.
   - Еще одно слово, господин капитан. Что мне сказать госпоже Балог,  кто
я такая?
   - Говорите что хотите, лишь бы Гергей не узнал.
   - Не узнает.
   Добо попрощался и, выйдя из дверей, крикнул, чтобы подвели коня.
   К вечеру поднялся ветер, сдул всю сажу и пепел. Нечего греха  таить,  с
начала осады, кроме ветра, никто в крепости и не подметал. Повсюду был сор
и запах мертвечины. А что творилось за стенами крепости!
   Добо созвал  каменщиков  и  крестьян  к  развалинам,  оставшимся  после
взрыва.
   - Видите, сколько камней раскидано? Соберите  их  и  чините  стену,  но
смотрите, чтобы за работой вы были укрыты камнями. - Потом он повернулся к
оруженосцу: - Ступай, Балаж, принеси сургуч и свечу.
   А сам он поднялся к пушке Бабе,  сел  на  нее  и  свинцовым  карандашом
написал на листочке бумаги:
   "Дервиш-бей! Как только разыщешь ребенка Борнемиссы, тотчас дай об этом
знать. Прикрепи красно-синий флаг на тот  тополь,  что  стоит  у  речки  к
северу от крепости. Кольцо твое у меня - я воспользовался им как печаткой.
Ребенка может привести любой твой  посланец  с  белым  флагом.  Взамен  ты
получишь за него не  только  кольцо,  но  и  турецкого  мальчика,  который
находится у нас".
   Добо кликнул Мекчеи и, закрыв написанные строки ладонью, сказал:
   - Пишта, подпишись.
   Мекчеи молча подписался.
   Балаж держал наготове сургуч и свечу.
   Добо накапал  сургуч  рядом  с  подписью  Мекчеи,  а  Мекчеи  прижал  к
сургучной печати свой перстень и, не задав ни единого  вопроса,  торопливо
пошел дальше.
   Добо сложил письмо и запечатал его снаружи кольцом турка.  Полумесяц  и
звезды оттиснулись очень явственно.
   Затем Добо вызвал Варшани.
   - Друг мой, Варшани, - сказал Добо с улыбкой, -  теперь-то  я  понимаю,
почему ты подолгу не приходишь в крепость. Мы ведь  тебе  и  отдохнуть  не
даем: только придешь - опять куда-нибудь посылаем. Ты знаешь Дервиш-бея?
   - Как голенища своих сапог! - весело ответил Варшави.
   - Так вот тебе письмо. Подкинь его в шатер Дервиш-бея,  сунь  в  одежду
или в стакан - словом, как придется.
   - Понял.
   - Потом проберись в Сарвашке и подожди там  Миклоша  Ваша.  Он  вот-вот
должен прибыть.
   - А как нам на этот раз попасть в крепость?
   - Скажи караульным у ворот, чтобы они каждую ночь спускали  шнурок.  Ты
нащупай его и дерни. А наверху к шнурку будет привязан колокольчик.
   Варшани завернул письмо в платок и спрятал у себя на груди.
   ...В стены Шандоровской башни с грохотом ударились  ядра.  Добо  видел,
что на башне смятение и солдаты в тревоге выскакивают оттуда.
   Турки каким-то образом пронюхали, что  наружные  укрепления  связаны  с
внутренними маленькими воротцами (проход этот напоминал шпенек на пряжке).
Как удалось туркам проведать об этом - неизвестно. Но они составили вместе
две высокие лестницы, связали вверху и посередке, и вот  на  Кирайсекеском
холме уже высилась гигантская стремянка, похожая на  перевернутую  римскую
цифру V. Взобравшись  на  стремянку,  какой-то  турок  увидел,  что  через
маленькие воротца проходят солдаты. Тогда на  Кирайсеке  втащили  пушку  и
принялись рьяно обстреливать ворота.
   Не прошло и часа, как у  ворот  уже  набралось  много  раненых  солдат;
пятерых ранило так тяжело, что они даже упали.
   - Тащите наверх доски! - крикнул Добо. - Выше поднимите тын!
   Но тщетно поднимали тын: турецкие пушки были  наведены  так,  что  ядра
перелетали и через тын и через доски и все равно сыпались на ворота.
   - Это обойдется мне в сто фунтов пороха, - проворчал Добо. - Вот уж  не
вовремя!
   Из угловой башни прибежал Гергей.
   -  Господин  капитан!  -  проговорил  он,  запыхавшись.  -  Так  нельзя
оставлять ворота. Там перестреляют лучших моих солдат!
   - Сейчас сделаем что-нибудь, - ответил Добо. И  тихо  добавил:  -  Надо
подождать. Покуда не начнем молоть порох, нам стрелять нельзя.
   Ядра градом сыпались на ворота.
   - Позвольте, господин  капитан,  в  другом  месте  пробить  проход  или
прорыть его под землей.
   - Гергей, можешь не  испрашивать  на  каждый  шаг  особого  разрешения,
действуй!
   Борнемисса велел пробить узкую брешь в стене, и солдаты стали проходить
через нее.
   А турки по-прежнему рьяно били ядрами по опустевшим воротам.  Обитатели
крепости сгребали эти ядра в кучу.


   ...Ночью турки снова таскали землю и валежник при тусклом  свете  луны.
Из крепости иногда постреливали.
   - Не стреляйте! - приказал Добо.
   Когда осажденные притихли, в турецком лагере усилился шум, гомон, треск
и топот.
   Под стенами крепости турок становилось все больше.
   Добо поставил стрелков к четырем пробоинам в три ряда.
   В первом ряду стрелки - лежа, во втором - с колена, в третьем - стоя.
   Фонари погасли.
   Турок собралось множество, и работали они без всякого прикрытия,  светя
себе ручными фонариками.
   Отряд турецких солдат взбирался все выше и выше и  уже  оказался  перед
самым проломом, но тут Добо скомандовал:
   - Огонь!
   Залп вызвал смятение.  Турки  скатились  вниз  с  насыпи  и  с  воплями
бросились  врассыпную  -  очевидно,  венгерские  пули  не  пропали  даром.
Несколько тюфенкчи выстрелили в ответ, но промахнулись. Теперь турки могли
работать только у подножия стены, да и то осторожно, все время укрываясь.



        11

   Мельница грохотала день и ночь. Двенадцать дробилок усердно  крошили  и
перетирали селитру и уголь.  В  колоду  сыпался  свежий  черный  порох.  К
осажденным вновь вернулась уверенность.
   Турки возвели новые шанцы,  и  лишь  только  рассвело,  громыхнули  три
зарбзена, поставленные в городе у  большого  протоиерейского  дома.  Новой
мишенью оказалась вышка северо-западной  башни.  С  той  стороны,  правда,
трудновато было начать приступ, и,  вероятно,  турки  хотели  таким  путем
оттянуть сюда силы от других стен крепости.
   Вышку обстреливали большими чугунными ядрами.
   В этой части крепости стояли ряды домов, где жили пешие солдаты. Тут же
тянулась стена, обращенная к городу. На них и  обрушивались  ядра,  бывшие
уже на излете.
   Начала разрушаться и западная стена комендантского дворца.
   Госпожа Балог в ужасе вошла в комнату, где стояла постель Добо.
   Капитан сидел возле кровати в кресле, не сняв доспехов, в том же  виде,
в каком ходил по крепости. Только шлема не было у него на голове. Опершись
о локотник кресла, он сладко спал. Перед ним на столике горела свеча.  Над
головой висела потемневшая от времени картина, на  которой  был  изображен
король Иштван Святой, протягивающий корону деве Марии. Картину принес сюда
из церкви, превращенной в башню, какой-то набожный католик. Краски на  ней
так потускнели, что глаза нарисованных людей казались  лишь  коричневатыми
пятнами.
   Добо спал обычно в этой комнате.
   Он  вернулся  домой  только  перед  рассветом  и,  должно  быть  ожидая
внезапного штурма на заре, решил не раздеваться.
   Обстреливали как раз ту часть дворца,  в  которой  он  спал.  Ядра  так
сотрясали строение, что трещали балки. В одной стене комнаты  образовалась
трещина в четыре пальца шириной. Сквозь нее виднелся тын.
   - Господин капитан! - крикнула госпожа Балог.
   В здание ударилось новое ядро, на голову ее посыпалась штукатурка.
   Она подскочила к капитану и начала его трясти.
   - Что такое? - сонно спросил Добо, открыв глаза.
   - Дворец обстреливают! Встаньте, ради Христа!
   Добо оглянулся. Увидел трещину, встал.
   - Что ж, придется перенести мою кровать в какую-нибудь нижнюю  комнату,
которая поближе к входной двери, - сказал он. - Сейчас я вернусь.
   "Сейчас я вернусь" стало обычным обещанием Добо, которого он никогда не
выполнял. И  госпожа  Балог  даже  в  минуту  грозной  опасности  невольно
улыбнулась.
   - Подождите, я хоть вскипячу для вас кружку вина.
   -  Вот  это  славно!  Спасибо!  -  ответил  Добо,  стряхивая  с  головы
набившуюся в волосы штукатурку. - Сразу все нутро согреется, хорошо будет.
И, пожалуйста, положите в глинтвейн чуточку гвоздики.
   - А куда прислать?
   - Я сам за ним прискачу.
   - Ничего вы не прискочите, господин капитан. Я сына пошлю.
   Перед дверьми дворца всегда стоял оседланный конь, и возле него дежурил
то один, то другой оруженосец - каждый со своей лошадкой. Добо сел в седло
и поехал осматривать крепость.
   Из низеньких казарменных помещений, теснясь, выходили солдаты. Оружие и
одежду тащили кто на  плече,  кто  под  мышкой,  иные  -  за  спиной.  Все
бранились.
   -  Ступайте  в  монастырь,  -  сказал  Добо.  -  Его  не  обстреливают.
Перетащите туда тюфяки. В коридорах найдется место.
   Мекчеи с группой солдат торопливо пересекал рыночную  площадь.  Солдаты
несли лопаты, мотыги и кирки.  Мекчеи  держал  в  руке  большое  кремневое
ружье. Увидев Добо, он поднял ружье и подал знак капитану. Добо подъехал к
нему.
   - Со стороны Кирайсеке ведут подкоп, - доложил Мекчеи. - А мы  идем  им
навстречу.
   - Правильно, - согласился Добо. - Что ж, веди своих  ребят  на  работу.
Пусть копают. Потом немедленно разыщи меня.
   Он спешил на башню Бойки. У подножия ее  перед  конюшнями  сидели  пять
человек в шлемах. Лица их освещали красные  отблески  костра.  Все  пятеро
плели из соломы маленькие венки. Возле них в котлах кипела смола.
   У подножия башни Добо увидел низко склонившегося Гергея. Он внимательно
рассматривал  горошинки,  насыпанные  на  барабан.  Увидев  Добо,   Гергей
поднялся и доложил:
   - Турки начали вести подкоп. Нынче  мы  обнаружили  в  одном  месте  их
работу. Сам Мекчеи пошел им навстречу.
   - Знаю, - ответил Добо.
   - Все наши барабаны никуда уже не годятся, размякли. Но  дрожание  воды
выдало турок.
   Добо поднялся к тыну и глянул в щель.
   Вал, который турки воздвигали у проломов, поднялся на сажень.
   Как раз в эту минуту дервиши уносили на двух копьях  мертвого  акынджи,
лежавшего на куче валежника. Он погиб еще во время ночного обстрела.
   Напротив стен повсюду виднелись рвы  и  частоколы.  Турки  тоже  решили
укрыться.
   - Опять что-то замышляют, - покачав головой, заметил Добо. - Ясаулов  и
янычар нигде не видно.
   Поднялся на башню и Мекчеи.
   - Ведут подкоп, - коротко сообщил он.
   По лицу его было видно, что он провел бессонную ночь. Глаза были красны
и  тусклы,  волосы  всклокочены,  доломан  на  плечах  испачкан  грязью  и
известкой. Видно, Мекчеи помогал каменщикам поднимать балки.
   - Капитан, - строго сказал ему Добо, - немедленно ступай спать!
   В это время по лестнице поднимался оруженосец  Балаж.  В  руке  он  нес
серебряный поднос, а на подносе - серебряный кубок. В утреннем холодке  из
кубка шел белый пар.
   Мекчеи попрощался и направился к лестнице.
   Добо окликнул его более мягко:
   - Пишта!
   Мекчеи обернулся.
   - Возьми, братец, у Балажа кубок и выпей.



        12

   Только на следующую ночь узнали осажденные, чем были заняты в тот  день
янычары.
   Они соорудили приспособления, похожие на балдахины, под которыми  носят
во время крестного хода святые дары. Но  эти  балдахины  сделаны  были  из
крепких досок, а вместо  четырех  разных  шестов  их  поддерживали  четыре
копья.
   Теперь валежник и землю турки  стали  носить  под  такими  передвижными
крышами, или, как их называли, навесами.
   Днем старшие офицеры хорошенько выспались.  Они  спали  большей  частью
после обеда, так как для штурма турки  выбирали  обычно  утренние  часы  и
намерения их всегда выяснялись к обеду.  К  ночи  офицеры  были  снова  на
ногах, а на покой уходила половина рядовых. Добо с Мекчеи договорились  не
устанавливать для себя определенного времени  для  сна:  решили,  что  как
только один их них отдохнет немного, сразу же пойдет отдыхать другой.
   Вот так они и не спали  оба.  Лишь  изредка  прикорнут  в  каком-нибудь
уголке башни или на насыпи, да и то сидя. После обеда,  правда,  удавалось
иногда соснуть часа два. От бессонницы глаза Добо  были  обведены  красной
каемкой.
   Эх, и злость же брала стрелков, что турки догадались соорудить  навесы!
Для этих приспособлений были  собраны  все  доски,  уцелевшие  в  потолках
городских домов, в заборах и  свинарниках,  ибо  турки  поняли,  что  надо
укрыться, иначе толку не будет.
   У Шандоровской башни земляную насыпь подняли так высоко,  что  она  уже
доходила до нижнего края пролома крепостной стены.
   Турецкие солдаты были защищены навесами, а те, кто  поддерживал  навесы
копьями, прикрывали свою голову  вязанками  валежника.  В  крепости  же  у
пролома  осаждающих  всегда  поджидали  двадцать  стрелков  и   заряженная
мортира. У бойниц  на  стене  тоже  караулили  наведенные  ружья.  Но  все
предосторожности были тщетны, даже густой мрак защищал турок в часы ночной
работы.
   Гергей бодрствовал у самого  большого  пролома  и  вдруг  увидел,  как,
укрывшись вязанками виноградных лоз, по насыпи крадется  человек  двадцать
турок. В ночной мгле они казались черными тенями.
   Гергей крикнул со стены:
   - Гашпарич!
   - Слушаю! - ответил мужской голос.
   - Руки у вас не чешутся?
   - Еще как чешутся-то, шут их дери! Господин лейтенант, дозвольте саблей
поработать!
   - Валяйте, черт бы побрал басурманское отродье! Но смотрите: порубили -
и тут же обратно!
   - Понял, господин лейтенант.
   У пролома работали каменщики, но брешь была еще так велика, что  в  нее
свободно могла бы въехать телега.
   С разрешения Гергея, Гашпарич выскочил, пронзил пикой переднего  турка,
вооруженного дюжиной ятаганов, и тут же вскочил обратно в крепость.
   Турок упал. Остальные продолжали подтаскивать хворост.
   По примеру смельчака Гашпарича  в  брешь  выскочили  еще  трое.  Пиками
уложили они троих турок и вновь нырнули в пролом.
   Послышалась брань. Турки пришли в смятение, но снизу, тесня  их,  лезли
другие.
   И тут уж выскакивают десять венгров - кто с саблей, кто с пикой. Колют,
рубят подносчиков хвороста, потом поворачивают и один  за  другим  прыгают
обратно в пролом.
   Турки  побросали  хворост,  и  человек  тридцать  накинулись  на  троих
венгров, не успевших возвратиться в крепость.
   Гергей приказал стрелять со стен. Турки кувырком  попадали  друг  через
друга, но все же младший сержант  Кальман  вернулся  с  кровавой  раной  в
груди. Ему пронзили грудь пикой.
   - Стреляйте и вы! - крикнул вниз Гергей.
   Из нижней пробоины на турок дождем посыпались пули.
   Во время вспышек видно было, что  перед  проломом  лежит  около  сорока
окровавленных турок.  Остальные,  вооружившись  пиками  и  саблями,  целым
отрядом кинулись к бреши.
   - Огонь! - крикнул Гергей ратникам, стоявшим на стене.
   В это время прибыл и Добо.
   Перед проломом в луже крови лежал,  запрокинувшись,  Кальман.  Какой-то
янычар ударил пикой в пролом - не попал ни в кого - и с гиканьем вскочил в
крепость.
   Добо, стоявший как раз возле пробоины, дал ему в нос кулаком,  да  так,
что кровь брызнула во все стороны, и в тот же миг Гашпарич метнул в  турка
копье.
   Остальные басурманы,  не  решившись  последовать  за  своим  товарищем,
повернули обратно и бросились по насыпи наутек.
   - Выкиньте собаку! - сказал Добо каменщикам и поднялся на стену.
   - Турки прекратили рыть подкоп, - сообщил Добо Гергею.
   - Так я и думал, - ответил Гергей.
   - Ты хочешь мне что-нибудь сказать?
   - Взгляните, пожалуйста, на наши кружки.
   У висячего фонаря под нижним сводом башни работало пятеро солдат, в том
числе и цыган.
   Там лежала целая  гора  -  несколько  сот  глиняных  кружек  и  обрезки
ружейных стволов. И те и другие снаряжали порохом.
   Один насыпал в кружку горсть  пороха,  второй  забивал  туда  тряпки  и
камни, третий опять сыпал горсть пороха. Четвертый  сидел  возле  обрезков
ржавых ружейных стволов, нарезанных кусками, насыпал в них порох и затыкал
с обоих концов деревянными пробками. Пятый  привязывал  деревянные  пробки
проволокой. Цыган обмазывал готовые гранаты глиной.
   - У нас уже готово триста кружек, - доложил Гергей.
   - Кладите в них и серу, - сказал Добо, - притом большими кусками.
   - Что же, это хорошо, - ответил Гергей.
   Оруженосец Балаж побежал за серой.
   Добо некоторое время с удовольствием  наблюдал  за  работающими,  потом
оглянулся.
   - Гашпарич здесь?
   - Здесь, - ответил кто-то снизу.
   - Иди сюда.
   Парень прибежал наверх и, остановившись перед Добо, щелкнул каблуками.
   - Ты первый выскочил из бреши?
   - Да, господин капитан.
   - С нынешнего дня ты - младший сержант!


   Только утром осажденные увидели, какой  верной  защитой  оказались  для
турок навесы в первую ночь. От дома протоиерея Хецеи до юго-западной стены
крепости, то есть до того  места,  где  и  поныне  стоят  ворота,  тянулся
высокий вал.
   Вскоре из рвов стали подкатывать к стенам бочки. Тысячи  и  тысячи  рук
тащили и складывали пустые бочки.
   Турки взломали городские погреба, выпустили вино из бочек, а бочки эти,
да и чаны, в которых  виноделы  давили  виноград,  принялись  подносить  к
крепости.
   Видно было, как воздвигается большая стена из бочек.  Бочки  передавали
из рук в руки и ставили их, как должно, на днище.
   В тот же день сложили гору из бочек; опорой ей служила сама  крепостная
стена. А с наружной стороны горы турки  соорудили  лестницу  из  мешков  с
песком.
   Из крепости палили с утра до ночи, но бочки служили хорошими  укрытием,
и турецкие солдаты делали свое дело.
   Даже ночью слышно было, как громыхают и бренчат чаны и бочки.
   Большую часть стрелков  венгры  поставили  на  эту  сторону  крепостной
стены. Тут же установили и мортиры, а с  боков  навели  на  бочечную  гору
несколько пищалей.
   - Турки - дураки! - сказал Фюгеди.
   Однако оказалось, что они не такие уж дураки. У подножия бочечной  горы
еще  засветло  задвигалось  несколько  широких   навесов.   Каждый   навес
поддерживали восемь копий, и помещались  под  этими  кровлями  двадцать  -
тридцать турок.
   - Огня и кипятку! - распорядился Добо. - Несите солому, якори, крюки  и
кирки, да побольше!
   Добо заметил не только продвижение навесов, но и то, что внизу, во рву,
турки зажгли факелы.
   Накануне они обстреливали башню Бебека. Там тоже мешки с землей служили
им лестницей.
   Добо поехал к этой башне.
   Гергей уже приготовил якори, висевшие на цепях, и кирки. На башне горел
огонь, и на нем в котле растопляли говяжье сало, а по  соседству  стопками
лежали черные, просмоленные венки из соломы. Турки и здесь  устремились  к
крепости, прикрывшись большими навесами.
   У Старых ворот заделкой пробоин руководил Мекчеи. Знали, что неприятель
и в этом месте пойдет на приступ.
   И все же самая большая опасность грозила юго-западному  углу  крепости,
где была сложена гора из бочек. Там защитой руководил Фюгеди.
   Добо надвинул поплотнее стальной шлем и поскакал туда  в  сопровождении
оруженосца Балажа.
   На стене высоким пламенем горел тын. Неприятелю удалось поджечь его.
   Турки теперь не вопили. Ловко укрывшись под навесами, они  стреляли  по
защитникам крепости.
   Обстреливать турок сверху было уже невозможно. Стали палить в них  ниже
горящих тынов. Чтобы попасть под навесы, пробивали дыры  между  камнями  и
стреляли через них.
   - Бросай солому! - крикнул Добо.
   На горящий тын полилась вода, а на турецкие  навесы  полетели  пылающие
соломенные венки, пропитанные маслом и говяжьим салом.
   Навесы, достигшие стены, переворачивали или отталкивали кирками, а  те,
которые загорелись, предоставляли своей судьбе. Турки швыряли вниз горящие
навесы и с воем спасались от огненного ливня.  Бочки  шатались  под  ними.
Одежда на спине турка в красном доломане загорелась, и он бросился бежать,
неся на себе пылающий костер. Осажденные смеялись.
   - Солому, только солому! - командовал Добо.
   Промасленные соломенные венки,  пылая,  летели  на  деревянные  навесы.
Отбросив  копья,  поддерживавшие  навесы,  турки  опрометью   убегали   от
бушующего огня.
   - Счастливого пути! - кричали им вдогонку осажденные.
   Но это была только краткая передышка. Едва успели отбить  первую  волну
атаки, как турецкие пушки начали бить по тынам.
   Чтобы уберечься от ядер, Добо приказал всем залечь.  Турецким  пушкарям
удалось  подбить  два  столба,  подпиравшие  тын.  Тын  пошатнулся  и   на
протяжении сорока саженей с треском и скрежетом выгнулся наружу.
   Еще один удар по столбам, и весь тын рухнет.
   - Хватайте кирки! - крикнул Фюгеди. - Берите цепи, канаты!
   Пятьдесят человек зацепили кирками падающий тын, пустили  в  ход  цепи,
веревки, новые столбы и колья. Вскоре  тын  выпрямился  и  встал  на  свое
место.
   В это время Добо был уже у башни Бойки, где осаждающих встречал Гергей.
Там стоял смрадный запах смолы, пригоревшего говяжьего сала  и  порохового
дыма.
   Турки  возлагали  большие  надежды  на  поврежденную  посередине  вышку
угловой башни. Завладеть Темешваром им помогла разрушенная вышка, и теперь
они считали залогом удачи захват крепостных вышек: ведь во  время  первого
приступа им не удалось в них утвердиться.
   К стене вышки турки натаскали землю, а земляную насыпь не подожжешь.
   - Идут! Идут! - послышались взволнованные голоса осажденных.
   Турки, тесня друг друга, взбирались вверх под широкими навесами.
   Сколько ни сыпали на них горящие просмоленные и промасленные венки,  им
удалось влезть на вышку башни.
   - Аллах акбар!
   - Бей! Руби!
   С кирайсекеской стороны карабкались на стену тысячи вооруженных турок.
   На верхушке башни из бойниц и щелей высовывались кирки и копья:  венгры
отталкивали, рубили и подцепляли навесы.
   Но и турки не дремали. Из-под навесов палили ружья. Снизу в  защитников
крепости летели копья, гранаты и стрелы.
   Закованный в панцирь сипахи, пренебрегая смертью, прыгнул на  стену  и,
хватая руками в железных перчатках копья и кирки, ломал и  раскидывал  их.
За первым сипахи вскочили второй, третий...
   Покуда с ними  расправлялись  кирками  и  кистенями,  через  их  голову
взобрались другие.
   - Аллах! Аферин!
   Через минуту навес, обтянутый коровьей шкурой, был поднят  на  площадку
башни, и тридцать - сорок янычар лежа и с колена расстреливали из-под него
венгров, которые бились на башне.
   - Аллах! Аллах! - вопили во всю глотку рассвирепевшие турки.
   - Победа близка! - орали ясаулы.
   С головы Добо свалился шлем, и  он  с  непокрытой  головой  помчался  к
пушкам.
   Венгерские солдаты, которые стояли в башне, ничего не могли  сделать  с
теснившимися над ними  янычарами  -  вышка  отделялась  от  башни  дощатым
настилом, а доски столкнуть не  удалось  бы,  так  как  на  них  топтались
янычары.
   -  Выходите!  -  крикнул  Гергей  своим  солдатам,  увидев,  что   Добо
поворачивает пушки.
   Не обращая внимания на янычарские ружья, сам он тоже взялся  за  кирку.
Зацепил ею одно копье, поддерживавшее навес, и дернул к себе.
   Ошеломленные защитники башни заметили,  что  вышка  занята  турками,  и
осыпали огненным градом карабкавшихся по стене янычар.
   Добо заметил, что связь между янычарами оборвалась.
   - Поворачивай пушку книзу! Огонь!
   Пушку повернули на янычар, поднимавшихся по  насыпи.  Вырвалось  пламя,
раздался грохот.
   Янычары не очень-то боялись пушек. Много ли вреда  причинят  ядра  двух
пушек! А к грохоту они уже привыкли. Однако пушки у Добо были не  простые,
а заряженные картечью, и сразу валили по десять - двадцать турок.
   Янычары в ужасе стали отступать.
   - Огонь! Огонь! - послышался сверху голос Гергея.
   На янычар, застрявших на кровле  вышки,  полетели  просмоленные  венки.
Турки заметались во все стороны, но ружья у  них  были  уже  разряжены,  а
вновь зарядить их не было времени.
   Огонь и пламя бушевали. Янычары с воплями бросались с  вышки  башни.  И
хорошо еще тем, кто упал за крепостную стену, - те хоть сразу сломали себе
шею. Впрочем, и те, кто соскочили внутрь крепости, тоже недолго пожили  на
свете: с ними живо расправлялись на месте.


   Вечером и ночью турки штурмовали Земляную башню.
   Земляная  башня  была  построена  на   каменной   башне,   стоявшей   в
северо-западном углу города.
   Турки изрыли кругом этой башни всю землю,  пытаясь  проложить  под  ней
проход. Но не тут-то  было!  Крепостная  стена  здесь  была  построена  на
каменном основании, которое уходит на двадцать саженей вглубь. Можно  было
подумать, что в какие-то далекие,  незапамятные  времена  крепость  начали
строить не на холме, а в долине, позднее же другой  народ  завалил  старую
крепость землей и выстроил над ней свою. Потом  явился  наконец  народ,  у
которого королем был Иштван Святой, и воздвиг над этой  двойной  крепостью
нынешнюю твердыню.
   Добо очень скоро сообразил, что турки устроили  ночью  шум  только  для
того, чтобы отвлечь внимание от возводимого ими деревянного сооружения.
   Он вызвал на Земляную башню лейтенанта с двумястами солдат, а остальных
оставил нести в обычном порядке стражу.
   Турецкие конные солдаты не показывались ни у бочечной горы, ни во время
штурма  вышки.  Можно  было  предвидеть  заранее,  что  ночью  они   будут
продолжать подвозить бревна.
   Теперь турки решили таскать вместо  хвороста  толстые  бревна.  Сколько
было в лагере верблюдов, волов, буйволов  и  мулов  -  все  они  вернулись
вечером к стенам крепости, нагруженные бревнами и жердями. Скрипящие  арбы
и мажары нескончаемой вереницей везли лес со стороны Алмадяра и Эгеда.
   Укрывшись за земляными шанцами, возведенными напротив крепостных  стен,
турки сперва наугад  перекатывали  бревна.  Когда  же  груда  их  возросла
настолько, что могла служить прикрытием, они приступали к укладке бревен.
   Тысячи рук перекатывали и бросали друг на друга бревна и жерди.  Тишина
предыдущих ночей сменилась звуками падения бревен и стуком,  раздававшимся
во всех концах турецкого стана.
   Турки  скрепляли  бревна  железными  скобами  и  цепями.  Это  огромное
бревенчатое сооружение  было  воздвигнуто  перед  башней,  где  командовал
Гергей, и вершина его торчала в каких-нибудь трех саженях от нее.
   Турки работали с толком: укладывая бревна, они все время оставались под
прикрытием, а толстые бревна  перекидывали  в  пустое  пространство  через
прикрытие саженной вышины.
   Промежуток между прикрытием и крепостью заполнялся на глазах, и рядом с
каменной крепостной стеной вырастала деревянная гора, все  ближе  и  ближе
придвигаясь к стене. Было ясно, что если гору поднимут еще  выше,  она  от
собственной тяжести привалится к стене.
   Гергей наблюдал за работой неприятеля,  выглядывая  то  в  одну,  то  в
другую бойницу. Наконец он поднялся к тыну.
   Там он застал Добо и дьяка Балажа. На капитане был  обычный  ментик  до
колен, а на голове - легкий стальной шлем. Он  рассеянно  слушал  какую-то
жалобу дьяка.
   - Сударь, - сказал Гергей,  -  прошу  отдать  мне  дранки,  которые  мы
сорвали с крыш и сложили грудами.
   - Можешь взять.
   - Кроме того, прошу дать мне  еще  говяжьего  жира,  смолы  и  постного
масла.
   - Закажи, сколько тебе нужно. Балаж, сколько у нас говяжьего жира?
   - Тысяча фунтов.
   - Прошу отдать мне все, - сказал Гергей. - Жаль, что  больше  нет.  Но,
может быть, мы сала добавим. Прикажите выдать мне сала, да побольше.
   - Сала?
   - Да, сколько можно.
   Добо обернулся к Криштофу.
   - Ступай, разбуди Шукана.  Пусть  он  выдаст  из  провиантского  склада
говяжий жир и двадцать свиных туш. Немедленно тащите их сюда!
   Только тут спросил он Гергея, зачем все это ему нужно.
   А Гергей, оказалось, придумал вот что. Пока  турки  сбрасывают  в  кучу
жерди и хворост, он будет кидать между ними кусочки сала, говяжьего жира и
дранку. Турки и внимания не обратят на это. Из крепости всегда  что-нибудь
да бросают на них: камни, кости, битые горшки, дохлых  кошек.  А  кусочков
сала толщиной в два-три  пальца  они  даже  не  заметят.  Если  же  кто  и
доглядит, то либо не поймет, что это такое, либо отвернется с отвращением.
   Гергей велел нарезать сало кусочками и бросать между  бревнами.  Кидали
также дранки, выкрашенные масляной  краской,  говяжий  жир  и  солому.  По
временам Гергей велел сбрасывать и завернутые в солому глиняные кружки.
   Кружки эти были обмазаны глиной и оплетены проволокой.
   Внутри них - порох, начиненные порохом обрезки труб и кусочки серы.
   Добо поглядел вниз.
   - К утру их башня будет готова! - сказал он.  -  Криштоф,  погляди,  не
встал ли Мекчеи. Если встал, передай ему, что я пойду лягу. А если он  еще
не проснулся, пусть спит. Потом обойди всех караульных  и  скажи  им:  как
только заметят какое-нибудь движение в турецком стане  или  доглядят,  что
турки готовятся к штурму, пусть сразу придут доложить в угловую  башню.  А
ты, Гергей, не ляжешь?
   Гергей замотал головой.
   - Я подожду до утра.
   - А Золтаи?
   - Я отправил его спать, чтобы утром на башне он был в полной силе.
   - Как только у турок деревянная башня будет готова, разбуди меня!
   Добо поднялся в вышку угловой  башни  и  прилег  на  солдатскую  койку.
Оруженосец Криштоф встал перед дверью с саблей наголо.
   Это входило в его обязанности. Оруженосец охранял спящего льва.



        13

   К рассвету бревенчатая башня турок почти уже достигла высоты крепостной
стены - недоставало полутора саженей.
   Гергей велел начинить порохом два обрезка  пушечных  стволов  и  крепко
забил их деревяшками.
   - Да, эта пушка-старушка не думала, что когда-нибудь еще  выстрелит!  -
сказал цыган.
   - Из старой вышло две новых, - отозвался один солдат.
   - А раз новые, то надо им дать какое-нибудь имя, - предложил  цыган.  -
Пусть одна будет зваться Пострел, другая - Голубь!
   В те времена каждой пушке давали какое-нибудь имя.
   Гергей вытащил из кармана свинцовый шарик  и  написал  на  том  обрезке
ствола, что был поменьше:
   "Янош".
   А на большем написал:
   "Эва".
   Один обрезок взял под левую руку, другой - под  правую  и  поднялся  на
башню.
   Заря быстро разливала по небу свое сияние. Турецкий лагерь зашевелился.
Со всех сторон все ближе и ближе слышался лязг оружия.
   К Гергею подбежал солдат.
   - Господин лейтенант, идут!
   - Вижу, дружок. Беги в угловую башню, скажи оруженосцу, чтобы  разбудил
капитана.
   Солдаты Гергея стояли уже на стене, вооружившись копьями и кирками.  На
каменном ее  гребне,  побелевшем  от  инея,  встали  у  бойниц  стрелки  с
заряженными ружьями. Три башенные пушки стояли наведенные книзу, две пушки
у Темных ворот навели на крепостные стены.
   - Зажигайте просмоленные венки и крестовины, -  приказал  Гергей,  -  и
швыряйте вниз!
   Народ тут же взялся за дело.
   К тому времени,  как  пришел  на  башню  Добо,  турки,  точно  муравьи,
облепили холмы, окружавшие крепость. Они все еще  укладывали  и  скрепляли
бревна. Повсюду  слышался  стук.  Сооружение  достигло  высоты  крепостной
башни. Иногда турки выталкивали бревна, чтобы заполнить  промежуток  между
своим деревянным сооружением и стеной крепости. Древесных стволов привезли
уйму  -  целый  лес.  А  деревянный  помост  сделан  был  крепко.  На  нем
раскачивались  навесы,  заботливо  прикрытые  мокрыми  коровьими  шкурами.
Намоченным коровьим шкурам горящие соломенные  венки  не  повредят.  А  те
венки, которые упадут в  другое  место,  турок  просто-напросто  отшвырнет
ногой.
   Раздался пронзительный визг дудки, и тотчас из тысячи  глоток  вырвался
крик: "Биссмиллах"! Воздух задрожал. Загремела турецкая музыка, и огромное
деревянное сооружение затрещало под ногами множества устремившихся на него
людей.
   - Аллах! Аллах!
   - Иисус! Мария!
   Турки быстро вытащили из-под  навесов  короткие  штурмовые  лестницы  и
попытались перекинуть их со своей деревянной башни на каменную.
   Но недаром защитники крепости стояли на стенах. В турок разом  полетели
сотни пылающих  венков,  на  осадные  лестницы  посыпались  горящие  снопы
соломы, горящая сера и горящие просмоленные дранки.
   Первый  отряд  турок,  пытавшийся  пробиться  через  завесу  огня,  был
встречен кирками и остриями копий. Остальных встретили  саблями,  кирками,
горящими крестовинами и кистенями.
   В трех саженях от Гергея  на  деревянной  башне  появился  толстомордый
турок в зеленом тюрбане и с огромным бунчуком в руке. Вся  его  физиономия
как будто превратилась в зияющую  пасть,  так  он  орал  "Аллах!".  Гергей
схватил обрезок пушечного ствола, который был поменьше, и  швырнул  его  в
голову турка, а большой обрезок бросил в полыхавший внизу огонь.
   - Аллах! Аллах! Биссмиллах! Илери! [Вперед!]
   На огромном деревянном сооружении турки закишели,  точно  встревоженные
муравьи. Они, наверно, пробились бы через пылающий огонь, если бы вдруг не
произошло что-то  странное:  снизу  тоже  загремели  ружейные  и  пушечные
выстрелы.
   Это начали взрываться  глиняные  кружки,  разбрасывая  во  все  стороны
горящую серу. Под ногами турок будто разверзся кратер вулкана.
   - Я керим! Я рахим! Медед! Эй ва! Етишир!  -  орали  турки,  кидаясь  в
разные стороны.
   Но ясаулы не пускали их.
   - Мы победим! Настал час торжества! - кричали они  и  приказывали  тем,
кто оставался внизу: - Воды! Воды! Ведрами!
   Воду, оружие, одежду - все пустили в ход турки, чтобы потушить пожар  и
спасти гигантское деревянное сооружение, над которым они трудились столько
дней и ночей.
   Но к этому времени растопилось набросанное между бревнами свиное сало и
говяжий жир. Все больше взрывалось кружек,  разбрасывая  серу  и  поджигая
большие бревна.
   - Я керим! Я рахим! В крепость, через огонь!
   Туркам не верилось, что огромные бревна могут загореться со всех сторон
сразу.
   Они усердно таскали  воду  в  кожаных  ведрах,  кадках  и  ушатах.  Они
кидались всюду, где  выбивался  язык  пламени,  похожий  на  развевающийся
конский хвост. Прыгая в страхе и ярости, они гасили огонь.
   - Бре-ре! Я-ху! [Эй ты! Ну-ка!] - слышались все время крики, обращенные
к водоносам.
   Но  помост  уже  превратился  в  исполинский  костер.  И  тогда  начали
взрываться начиненные порохом обрезки ружейных стволов. Кипящий жир,  шипя
и вспыхивая синим  пламенем,  брызгал  туркам  в  глаза.  С  оглушительным
грохотом взорвались два обреза  пушечного  ствола,  разметав  и  бревна  и
людей. Ужас, ярость, крики! Ад!
   Дорогу к отступлению  преградил  грохочущий,  ревущий  огонь.  Янычарам
осталось только одно: пробиться в крепость.  И  турки  лезли  по  ступеням
осадных лестниц, между островками пламени, сквозь пелену  дыма.  Отчаянным
прыжком иной вскакивал на каменную стену - и в тот же  миг  летел  вниз  с
пробитой головой. Другие в бешенстве танцевали на вершине костра и оружием
колотили загоревшиеся концы бревен. Тщетный труд!
   У стены крепости бушевал огненный вихрь, взрывы грохотали, точно  удары
грома. Турки метались, будто адские тени. Одежда их была  охвачена  огнем,
пылали их бороды, горели тюрбаны. Видно, в  Мохамедов  рай  им  полагалось
попасть дорогой адских мучений, стенаний и воплей.
   И на крепостной стене жара была нестерпимая, пришлось откатывать пушки,
поливать помосты водой, чтобы пожар не начался и внутри крепости.
   В огненном пекле выли раненые турки, потеряв надежду  на  спасение.  За
стеной пламени слышались злобные окрики  ясаулов,  взлетали  ввысь  облака
пара - турки прибегали к последним и тщетным усилиям погасить пожар.
   Осаждающие  и  осажденные  были  разделены  морем   дыма   и   пламени,
взвивавшимся до небес.



        14

   Не вышло с деревянным помостом -  выйдет  с  земляной  насыпью,  решили
турки и начали обстреливать наружные укрепления, представлявшие угрозу для
тех, кто подтаскивал землю. Днем бухали пушки, стреляли ружья; ночью  люди
подвозили землю, валежник и поливали их водой.
   Гергей с тревогой наблюдал, как изо дня в день растет  новая  дорога  к
башне. А уж эту дорогу не подожжешь. По ней  пройдут  сотни,  тысячи,  вся
рать.
   Размышляя, бродил он взад и вперед по крепости.
   Оглядывал конюшни, погреба, рассматривал развалины, груды камней. Качал
головой, почесывал в затылке.
   Побывал Гергей и  в  развалинах  ризницы.  Наконец  остановился  в  том
уголке, где  работали  слесари.  Там  около  сваленного  в  огромную  кучу
венгерского и турецкого оружия чернело большое деревянное  колесо.  Гергей
признал его: это было колесо одной из разрушенных пороховых мельниц.
   На колесе сидел цыган и с  аппетитом  обедал,  выбирая  ложкой  кусочки
вареного мяса из большой  глиняной  миски.  Шаркези  был  обут  в  красные
янычарские башмаки и вооружен до зубов; за поясом - блестящие ятаганы,  на
голове - дырявый медный шлем, вероятно тоже принадлежавший турку.
   Цыган, считавший себя солдатом, встал и, сунув миску  под  левую  руку,
правой отдал честь. Потом сел и снова налег на еду.
   - А ну-ка встань, куманек, - сказал Гергей. - Дай-ка я взгляну  на  это
колесо.
   Цыган поднялся, отошел.
   Колесо было кое-где  повреждено.  Гергей  встал  на  него,  надавил  по
порядку на все спицы - затрещала и вывалилась только одна.
   - Гм... - проговорил он, прижав палец к подбородку.
   Цыган спросил:
   - Может, турок будем молоть, ваша милость господин старший лейтенант?
   - Вот именно, - ответил Гергей. - А ну, живей приколотите гвоздями там,
где ослабло!
   Слесари оставили свои миски и взялись за молотки.
   Гергей спросил, не видели ли они Добо.
   - Да он уже раз десять был здесь, - ответил один из слесарей, -  только
с полчаса как ушел.
   Гергей отправился на розыски, разглядывая по дороге валявшуюся  повсюду
рухлядь.
   Направился к Земляной башне. Идя в раздумье, он вдруг увидел в одном из
раскрытых окон дворца женские глаза. Они смотрели  на  него  из  полумрака
комнаты.
   Гергей был ошеломлен.
   Остановился.
   Заморгал глазами, чтобы получше разглядеть нежданное виденье.
   Но женские глаза исчезли.
   Гергей стоял, точно окаменев, вперив взгляд в окно.
   Какое-то необычайное тепло разлилось по всему его телу. С минуту он  не
мог пошевелиться.
   - Эх, глупости! - пробормотал он, встряхнув головой. - Что  это  мне  в
голову пришло!
   Но все-таки он еще раз взглянул наверх и тогда увидел в окне  турецкого
мальчонку.
   Со стороны Земляной башни шел Добо. Гергей поспешил  ему  навстречу  и,
поднеся руку к шлему, сказал:
   - Господин капитан, прошу отдать мне мельничное колесо.
   - Возьми, - коротко ответил Добо и пошел во дворец.
   Гергей быстрым шагом направился к кухне, около которой длинными  рядами
сидели на земле солдаты. Кругом стоял запах уксуса. Солдаты ели  чечевицу.
Мяса было тоже вдоволь. Но вино, по приказу Добо, давали пополам с водой.
   Гергей отозвал десять солдат и приказал подкатить колесо к своей башне.
   Ржавых и сломанных ружейных стволов  в  крепости  было  хоть  отбавляй.
Гергей велел зарядить их порохом, потом, прикрепив проволокой, вставить  в
колесо так, чтобы концы стволов торчали наружу. Промежутки между  стволами
он велел забить щепками, кусками серы,  говяжьего  сала,  полить  все  это
смолой и с обеих сторон заколотить колесо планками. И  наконец,  приделать
по всей окружности обода широкие доски, чтобы колесо стало устойчивым.
   Со всей крепости ходил народ поглядеть на адскую машину.
   Сам Добо осмотрел ее несколько раз и даже дал мортиру,  чтобы  засунуть
ее в середину.
   - Ты, Гергей, установи ее так, чтобы она стреляла напоследок.
   - Так и будет, господин капитан.
   - Что тебе еще нужно, сынок?
   - "Если можно, отдайте нам пустые бочки.
   - Из погреба?
   - Да.
   - Да их там пропасть, бери.
   Турки все выше и выше поднимали земляной вал. А в крепости подтаскивали
к стенам бочки, наполненные щепками, серой, говяжьим жиром и смолой. Бочки
зарядили так же искусно, как мельничное колесо. Снизу, сверху  и  с  боков
наложили камней, крепко  заколотили  бочки  и,  сделав  в  них  отверстия,
пропустили фитили.
   Пищалей у Добо было много - штук триста. Пищали эти  заряжались  ядрами
величиной с грецкий орех. В Венгрии их  называли  "бородатыми  пушками"  -
оттого, что у них от дула свисала вниз железная палка.  Железная  "борода"
нужна была для того, чтобы удерживать пищаль при отдаче во время выстрела.
   Добо дал много этих старых, ржавых пищалей. Их тоже положили в  большие
бочки. Бочек зарядили штук пятьдесят,  хорошенько  скрепили  их  обручами,
обвязали  проволокой  -  ведь  в  те  времена  железные  обручи  были  еще
неизвестны,  поэтому  и  пришлось  прибегнуть  к  проволоке   и   гвоздям.
Радовались этим снарядам, как мать своим детям.
   А турки рьяно строили по ночам, возводя насыпь - превосходную дорогу  к
стенам крепости.



        15

   Однажды в поздний утренний час, когда Гергей спал среди  своих  солдат,
кто-то доложил Золтаи, что в углу самой нижней конюшни  трепещет  в  тазах
вода и дрожат на барабанах горошины.
   Стало быть, коварный враг не только насыпает земляной вал, но  и  ведет
подкоп.
   Золтаи не позволил будить Гергея. Послал за Мекчеи.
   Мекчеи тотчас явился.
   Они до тех пор переставляли с места на место таз с водой  и  барабан  с
горошинами, пока наконец Мекчеи не установил,  где  надо  вести  встречный
подкоп.
   Десять солдат взялись за лопаты. Время от времени они прерывали работу,
устанавливали таз и наблюдали.
   В полдень Гергей проснулся и сразу же помчался туда, где копали.
   В конюшне стоял густой запах навоза. Солдаты работали  уже  на  глубине
трех саженей. Глухой стук возвещал о том, что приближаются лагумджи.
   - Ого, господин капитан! - сказал Гергей. - Это моя башня, ты здесь  не
командуй!
   - А разве я неверно распорядился?
   - Копать мы больше не будем.
   - Хочешь, чтобы они взорвали стену?
   - Нет, не хочу, чтобы они услышали, как мы работаем.
   Мекчеи понял его намерение.
   - Ладно, распоряжайся сам! - сказал он.
   Гергей приказал принести большую пищаль. Он сам вставил в нее  кремень,
сам засыпал порох. Вызвал десятерых стрелков, велел задуть фонари.
   Ждали в темноте.
   Гул  все  нарастал.  Иногда  слышался  даже  голос  турецкого  офицера,
отдававшего команду.
   Гергей прижимал ладонь к стене, чтобы ощутить, где больше всего  дрожит
земля.
   - Тес! - тихо сказал он солдатам. - Сейчас они пробьются... - Глаза его
сверкнули.
   В тот же миг пробилась одна кирка, и комки  земли,  осыпаясь,  упали  к
ногам Гергея.
   Образовалось отверстие, в которое мог уже пролезть человек.
   Лагумджи остановился, настороженно заглядывая в отверстие.
   В темноте он не увидел ничего. Обернулся. За спиной его засветились два
фонаря; между ними стоял пузатый ага в богатой одежде, украшенной  золотым
позументом, и в белой чалме.
   Лагумджи крикнул, что он пробил скважину.
   Ага шагнул вперед.
   Гергей прицелился. Порох вспыхнул, грохнула пищаль.
   Ага схватился за живот и упал.
   Гергей отскочил:
   - Огонь!
   Все десять солдат направили в отверстие свои  ружья.  Раздались  гулкие
выстрелы, и лагумджи, давя друг друга, кинулись бежать.
   Солдаты вышли из подземелья, притащив с собой  тридцать  кирок  и  труп
аги. Только один остался, держа  ружье  на  изготовку  и  выдвинув  вперед
фонарь, освещавший подкоп.


   Агу положили на крепостном рынке. Обошлись с ним не очень почтительно -
швырнули на булыжники, так что чалма свалилась с головы.
   Но теперь уже ему все было безразлично.
   Это был седобородый человек с двойным подбородком. Три длинных шрама на
бритой голове доказывали, что звание аги  он  получил  по  заслугам.  Пуля
Гергея попала ему в живот. В грудь тоже попала  небольшая  пуля  -  должно
быть, когда стреляли солдаты.
   Казначей Шукан велел размотать чалму, осмотреть пояс и карманы  убитого
аги, записал, сколько при нем оказалось денег, перстней и оружия. Все  это
пошло солдатам, принимавшим участие в подкопе.
   Потом предоставили любопытным посмотреть на убитого агу.
   Сначала его обступили, конечно, женщины.
   - И это они в таких красных чувяках ходят?
   - Гляди, они тесемкой завязывают внизу шаровары!
   - Видно, богатый был турок.
   - Наверно, лейтенант или капитан.
   - А интересно, была у него жена?
   - Поди, не одна, а целый десяток!
   - Можно сказать, представительный был мужчина, - заметила  сердобольная
жена макларского мельника Боди. - Жаль только, что турок...
   Подошел и Золтаи взглянуть на агу.
   - А все-таки хоть один этот ага да проник в крепость! - сказал он.
   Вдруг между женскими юбками пробрался маленький турецкий  мальчик  и  с
радостным криком склонился над мертвецом.
   - Баба! Бабаджиим! Баба, татли бабаджиим! [Папа, папочка!  Папа,  милый
папочка!]
   Мальчик упал мертвецу на грудь, обнимал, целовал его,  приник  щекой  к
его лицу, тряс за плечи, смеялся.
   - Баба, бабаджиим!
   Глаза женщин наполнились слезами. Госпожа Балог взяла ребенка за руку:
   - Пойдем, Селим! Баба спит!



        16

   Когда на рассвете несметные турецкие полчища снова двинулись из  долины
на приступ,  солдаты  смотрели  на  их  продвижение  с  чувством  гнева  и
злорадства, зная,  что  в  крепости  славно  подготовились  к  отпору.  От
волнения и  жажды  мести  у  венгерских  воинов  напряглись  мышцы,  точно
пружины. Им уже  не  терпелось  кинуться  в  схватку.  Коренастый  паренек
выскочил через брешь  на  земляную  насыпь  и  погрозил  саблей  турецкому
воинству, которое с криками хлынуло к крепости.
   Солдаты, стоявшие на стене, расхохотались.
   - Кто это? - спросил, смеясь, Золтаи.
   - Маленький Варга, - ответили ему. - Янош Варга.
   Паренек вскочил обратно, но, услышав громкий смех, выскочил вторично  и
снова пригрозил всей огромной турецкой рати.
   Турки принялись палить по нему, и, подгоняемый выстрелами, он прыгнул в
брешь проворнее, чем в первый раз. Солдаты еще веселей засмеялись.
   Проделку его увидел и Добо и с довольной улыбкой кивнул головой.
   Заметив этот знак одобрения, Янош Варга мигом выскочил и в третий  раз.
Не обращая внимания на пули, он гневно грозил взбиравшимся наверх туркам:
   - А ну лезьте, лезьте! Здесь и подохнете, собаки!
   Пули, ядра, пики так и сыпались на  него,  но  все  мимо.  Поддразнивая
турок, Варга запрыгал на насыпи и высунул язык. Более  того,  он  проворно
повернулся и весьма неприлично, хотя и очень  выразительно,  шлепнул  себя
пониже спины. Потом снова вскочил в крепость. И все это перед самым  носом
турок, перед стотысячной турецкой ордой!
   - Молодец, Варга! - крикнул Добо. - Ты достоин награды!
   Убедившись, что в этой стороне крепости все в порядке, Добо заторопился
к своему коню и поскакал к Старым воротам, так как турки окружали крепость
с восточной и южной стороны.
   На эти стены и была устремлена все сила штурма.
   Гергей в панцире стоял на башне. За его спиной лежали наготове бочки  и
огромное колесо. Все снаряды и сам он были укрыты тыном.
   Гергей был спокоен, как скала над бурным морем.
   Турки пошли на приступ. Из всех пушек выпалили разом.  Поднялся  адский
шум.
   - Биссмиллах! Биссмиллах!
   Воинственные клики  заглушили  на  несколько  минут  даже  грохот  чинч
лагерного оркестра. Но потом музыканты остановились в Кирайсекеском рву  и
уже непрерывно гремели во всю мочь.
   - Ну, сейчас вы у нас попляшете! - крикнул Золтаи.
   Турецкая рать закишела.  Зареяли  флаги  с  полумесяцем  и  с  конскими
хвостами. Впереди развевался желто-красный стяг янычар, подальше - зеленое
полотнище с белыми полосами: знамя улуфеджи. Прикрывшись до колен щитами и
звеня стальными доспехами, вышли вперед сипахи.
   - Аллах! Аллах!
   В руках у них были пики или копья. На ремешках, обхватывавших запястья,
болтались обнаженные сабли. У пояса -  тоже  сабля.  Бегом,  всей  оравой,
побежали они из рвов к башне.
   - Аллах акбар! Ла иллахи илл аллах! Я фетах!
   В ответ со стены низверглась черная бочка. Изрыгая пламя и подскакивая,
она покатилась навстречу туркам.  Какой-то  сипахи,  желая  преградить  ей
дорогу, вонзил в землю копье. Его примеру последовал другой, третий.
   - Аллах! Аллах!
   Четвертый схватил бочку, чтобы скинуть  в  ров.  В  тот  же  миг  бочка
взорвалась: передовой отряд турок разбросало во все стороны.
   - Аллах акбар!
   Не успели турки опомниться - прилетела  вторая  бочка.  Она  плевалась,
стреляла огнем направо, налево, вверх, вниз и взорвалась среди  закованных
в броню сипахи, раскидав их в разные концы.
   - Аллах! Аллах!
   Но  назад  пути  им  не  было.  Снизу  их  теснили  тысячи   и   тысячи
карабкавшихся наверх солдат. Видно было только,  как  передние,  отскочив,
прижались к стене, как шедшие позади  шарахнулись  и  как  огненные  струи
полетели во все стороны на десять саженей. Устрашенные силой огня,  турки,
укрытые щитами, опустились на корточки.
   - Правоверные, вперед! Вперед, через огонь!
   И сипахи двинулись тесными рядами вверх по насыпи.
   Но и огненные бочки покатились одна за другой.
   - Илери! Илери! Аллах! Аллах!
   Лавина турок понеслась навстречу пеклу преисподней.
   Но вот на башне раскрылся тын, и навстречу появилось  огромное,  черное
от копоти колесо. Из середины его вился  дым,  слышалось  шипенье.  Колесо
покачнулось и  рухнуло  с  каменной  стены,  полетело  навстречу  турецким
полчищам, шедшим тесными рядами.
   - Илери! Илери! - слышались отовсюду крики ясаулов.
   Но храбрецов, которые шли вперед, ошеломило появление колеса.
   Не успело еще колесо подкатиться к ним, как из  него  вырвалась  первая
молния, вылетела огненная струя и пронеслась на пятьдесят саженей.  Каждая
капля этой струи, попадая на живого или мертвого, продолжала гореть.
   - Гезюню ач! С акын! [Осторожно! Берегись!]
   Передовые турецкие отряды в ужасе бросились ничком на  землю,  надеясь,
что дьявольское колесо перекатится через них. Но оно стало уже  искрящимся
огненным колесом: стреляло пламенем,  плевалось  горящим  маслом,  осыпало
бритые головы и кинтуши пылающими фиолетовыми огненными тюльпанами.  Шипя,
хлопая  и  громыхая,  колесо  перескочило  через  головы  турок,  рассыпая
змеистые лучи, выбрасывая красные, синие и желтые звезды.
   - Медед, аллах!
   Даже самые отважные отряды в страхе отступили. Давя друг  друга,  воины
бежали, спасаясь от невиданного исчадия ада.
   А колесо, точно наделенное разумом и волей, неслось по  следу  бегущих,
сбивало их с ног, осыпало огнем, дождем кипящего  масла,  пылающей  серой,
разряжало ружья, так что турки стреляли друг в друга,  забрызгивало  огнем
глаза, рот, уши, шею, обжигая так страшно, что  даже  смертельно  раненные
корчились от боли. И это огненное колесо  катилось  все  дальше.  Из  него
вылетали длинные пылающие молнии, разя ясаулов вместе с их конями. Длинные
языки пламени прожигали тело до костей. Дым душил. Грохот  оглушал.  Пламя
охватывало отряды, мимо  которых  проносилось  колесо.  Оставались  только
сотни извивающихся от жара, обугленных трупов и дергающихся, скачущих  как
безумные, горящих заживо людей.
   Колесо, окутанное дымом, катилось дальше и сотнями метало молнии.
   - Етишир! Етишир! Аллах! Медед!.. Вай!..
   Тщетно бесновались ясаулы, тщетно хлестали  солдат  по  лицу  плетью  с
шипами. Воинов, готовых штурмовать наружные укрепления  Эгера,  больше  не
нашлось. А тут еще и венгры выскочили в пролом, как разъяренные  львы,  и,
никому не давая пощады, рубили, били, кололи всех, кого повергло в ужас  и
оцепенение огненное колесо.
   "Назад, назад!" - запела в крепости труба.
   Гергею с трудом удалось вернуть своих солдат.
   - Бочку на стену! Бочку!
   Бочку подкатили и поставили на стену. Последние отряды турецкой рати  с
гулом рассеялись, бренча оружием. Остались только пушки, в испуге скачущие
верблюды и ошеломленные топчу.


   Хорошо еще, что Мекчеи ушел из подземелья, где вели подкоп, и  вернулся
к Старым воротам, где он командовал, иначе турки ворвались бы  там  из-под
земли сразу в трех местах.
   Пока на земляной насыпи врагов отражало огненное колесо, у Старых ворот
битва шла под землей.
   Там стены уже настолько  разрушились,  что  турки  просовывали  пики  в
трещины между камнями. То же самое делали и венгры. У Старых ворот  Мекчеи
повел встречные подкопы и обратил турок в бегство.
   Напоследок турки подожгли ворота, намереваясь ворваться через  них,  но
наткнулись на-толстую  крепкую  стену  за  башней.  Вовремя  Мекчеи  велел
замуровать ворота!
   Гергей, увидев, что вблизи его  башни  солдаты  то  и  дело  устраивают
вылазки, а турки как безумные бегут от огненного колеса, прикрыл  пушки  и
ящики с порохом мокрыми шкурами,  оставил  десять  человек  в  карауле,  а
остальных повел к Старым воротам, на помощь Мекчеи.
   Но Мекчеи уже не нуждался в помощи. Ужас передался и той части турецкой
рати, которая штурмовала Старые ворота. Из поставленных  там  отрядов  еще
держались только тюфенкчи.  Они  шныряли  вокруг  ворот,  стреляли,  вновь
заряжали ружья и палили непрерывно.
   На стенах, примостившись за тыном, стояли караульные, а у подножия стен
и в их нишах солдаты  изнутри  крепости  отбивались  от  турок,  поминутно
нагибаясь и просовывая в щели пики.
   Гергей взбежал на стену и, укрывшись щитом, посмотрел вниз. У  подножия
стены копошился вражеский  отряд,  недоступный  выстрелам  ни  сверху,  ни
сбоку. Венгры пытались доставать до  них  пиками  сквозь  щели,  но  турки
отскакивали и прижимались к стене или же садились на корточки  как  раз  в
тех местах, где не было щелей. Одни держали в руках мешки,  другие  камни.
Мешками и камнями они пытались заложить бойницы,  чтобы  венгры  не  могли
стрелять в них.
   Осажденные выталкивали камни и мешки и кололи турок пиками.
   Но как только венгерская пика высовывалась наружу, турки хватали ее  по
двое,  по  трое  и,  уцепившись,  старались  вырвать  ее.   Издали   могло
показаться, что они пилят дрова: тянут пику к  себе,  толкают  обратно;  в
конце концов турки выхватывали ее.
   Венгры бранились.
   - Эх, да что же вы! - крикнул Гергей вниз солдатам. - Вон костер горит.
Суйте в него пики!
   И  правда,  у  самой  стены  пылал  костер.  Человек  двадцать   солдат
подскочили к нему и, сунув в жар пики, накалили их докрасна.
   А турки уже приготовились и, ухмыляясь, ждали новой добычи.
   Вдруг из щелей стены высунулось сразу двадцать пик.
   - Есть!
   Турки схватились, да только  ладони  себе  обожгли.  Их  злобную  брань
венгры встретили дружным хохотом.



        17

   Двенадцатое октября. Среда.
   Турки  изрешетили  всю  крепость.  Тридцать  два  дня  обстреливают  ее
непрерывно то с севера, то с юга, то с одной, то с другой стороны.
   Турецких ядер в крепости столько, что осажденные то и дело  спотыкаются
о них. Чтобы не наткнуться на них во время  штурма,  крестьяне  березовыми
метлами отметают мелкие ядра в стороны,  а  большие  ядра  подтаскивают  к
пушкам и на стены.
   Между Новой и Земляной башнями в стене зияет пролом, похожий на римскую
цифру V. Часть Казематной башни рухнула под откос. Земляная  башня  вся  в
дырках, точно осиное гнездо. От башни  Бойки  уцелели  только  две  стены.
Угловая башня сверху донизу напоминает трухлявое дерево. Тына больше  нет,
лишь кое-где сохранились отдельные куски.  На  месте  внутренних  построек
стоят покосившиеся стены без крыш. Во дворце жилыми  остались  только  три
комнаты, да и в них проникает дождь. Рыночная площадь тоже изменилась. Она
перерезана поперек длинными рвами глубиной в  сажень.  Когда  турки  ведут
обстрел, осажденные ходят по этим рвам; когда же  пальба  затихает,  через
рвы перекидывают мостки и доски.
   А за стенами крепости воют злые волки.
   Стены теперь чинят не только ночами, но  и  днем.  Пробоины,  насколько
удается, забивают бревнами и досками. Камни служат только подпоркой.
   У Старых ворот Мекчеи сам таскает камни,  ободряет  уставших,  говорит,
что бог поможет  защитникам  крепости.  Видно  заранее,  что  штурм  здесь
предстоит неистовый. То Добо, то Гергей, то Мекчеи осматривают стену. Всем
троим ясно, что угловая башня  больше  не  защита  воротам.  Нужны  ручные
гранаты. Их укладывают на деревянные помосты, к  проломам  ставят  опытных
стрелков.
   Гергей занят  изготовлением  просмоленных  венков,  огненных  гранат  и
крестовин. Он поспешно рассылает их во все концы крепости.
   Золтаи заделывает бреши на Шандоровской башне.
   Фюгеди следит за тем, как перетягивают цепями проломы в Новой башне.
   Добо повсюду носится верхом. Для его коня оставлено место под помостами
и вдоль крепостных стен. И все-таки ему частенько приходится  скакать  под
пулями.  Капитан  крепости  наблюдает  за  тем,  чтобы  работа  шла  везде
равномерно.  За  ним  следует  оруженосец  Балаж  -  он  развозит  приказы
капитана. Балаж скачет на последней уцелевшей турецкой лошадке.  Остальные
семь коней оруженосцев уже подстрелены.
   В этот день и Пете садится на коня. Нога его забинтована до колена.  Он
бледен, но усы у него торчат все так же лихо. Вместо Пете у  Старых  ворот
командует Мекчеи, а Пете вместо Мекчеи возглавляет резервные войска.
   Звучным голосом воодушевляет он солдат:
   - Турки усердствуют уже тридцать два дня,  да  хоть  бы  все  они  были
здесь, мы бы их всех до последнего отправили  в  преисподнюю!  Королевские
войска запаздывают, но они  придут!  О  нашей  отваге  говорит  весь  мир.
Пройдет сто лет  -  и  все  еще  вместо  слова  "храбрец"  будут  говорить
"эгерчанин".
   Увидев, что вокруг оратора собралась целая толпа, Добо задерживается на
минуту послушать, о чем Пете держит речь.
   Заключительные его слова вызывают у Добо улыбку, и  он  говорит  Цецеи,
который остановился рядом:
   - Через сто лет? Только и дела будет у мира, что  вспоминать,  какие  у
нас были усы!
   Правда, он говорит это скорее себе, чем Цецеи. И, точно смутившись, что
заговорил вслух, пробормотал:
   - Не усы главное, а душа, и не награда, а долг перед родиной.
   И поскакал дальше, к Шандоровской башне.
   Пылкие слова Пете воодушевили  витязей.  Конечно,  эгерчане  и  так  не
подвели бы, но хорошее слово точно доброе вино.
   Сдвинув шлем набекрень, Пете продолжал:
   - Приедет сюда и сам король. Он  выстроит  в  ряд  эгерских  витязей  и
каждому пожмет руку. Вы это заслужили. Я слышал даже,  что  впредь  король
будет набирать себе офицеров  только  из  солдат,  отличившихся  в  Эгере.
Каждый рядовой после осады станет лейтенантом - так  я  слышал.  А  потом,
может быть, и капитаном. Ведь, в  конце  концов,  и  королю  нужнее  всего
солдаты, показавшие себя молодцами.
   Пете покосился и увидел цыгана, который  козленком  отскочил  от  пули,
ударившейся в стену возле него.
   - Цыган, сколько ты турок убил?
   - Да ворон их заклюй, ваша милость сударь-государь! - ответил цыган.  -
Ни один турок не смеет подойти туда, где я стою.
   В вечерних сумерках к одному из  проломов  приблизился  турок  с  белым
платком в руке.
   В нем сразу признали Миклоша Ваша.
   Его тут же втащили и повели к Добо. По дороге сотни людей засыпали  его
вопросами:
   - Ну, какие вести?
   - Войска идут! - кричал всем Миклош.
   Добрая весть разнеслась по всей крепости:
   - Идут королевские войска!
   А ведь это Добо приказал Миклошу Вашу всем говорить такие слова,  когда
он вернется в крепость.
   Вон оно как! Идут войска! Стало быть, правду  сказал  господин  старший
лейтенант Пете!
   Миклош Ваш снял тюрбан, размотал его  и,  вытащив  из  складок  полотна
письмо, протянул Добо.
   Добо взглянул на печать - пишет архиепископ. Осторожно надорвал  листок
возле самой печати и спокойно развернул его.
   Комендант сидел на коне. Вокруг него сгрудился народ.  Пока  он  читал,
все пытались угадать по выражению его лица содержание письма!
   Но лицо у коменданта словно каменное. Каким оно было в  начале  чтения,
таким осталось и после того, как он прочел письмо.
   Добо сложил листок, сунул в карман, потом оглянулся,  точно  удивляясь,
почему собралось столько народу.
   Из старших лейтенантов присутствовал при этом один  Пете.  Добо  сказал
ему так, чтобы услышали и другие:
   - Господ лейтенантов я соберу вечером. Сообщу им радостное известие.
   Но как только Добо во