трубой  вражеский  берег,
перечел приказ для капитана "Софии"  и вновь  принялся глядеть на  берег. Он
различал  узкое  устье  Марэ  и  глинистую полоску,  на  которую  предстояло
высаживаться   войскам.  Непрерывно   бросая  лот,  "София"   пробиралась  к
назначенной  стоянке, неуютно переваливаясь  с  боку на бок: эти воды хоть и
защищены   от   ветра,   представляют   собой   такой   сумасшедший   клубок
противоположных течений, что в сравнении с ним  самое  бурное море покажется
спокойным. Наконец якорный канат загромыхал через клюз, и "София" закачалась
под действием течения. Ее команда уже спускала шлюпки.
     - Франция,  милая, прекрасная Франция! - сказал рядом с Хорнблауэром де
Пюзож. С "Неустанного" донесся крик:
     - Мистер Хорнблауэр!
     - Сэр! - отозвался Хорнблауэр в капитанский рупор.
     - Вы отправляетесь на берег с французами и остаетесь  там до дальнейших
распоряжений.
     - Есть, сэр.
     Вот, значит, как ему предстоит впервые в жизни вступить на чужую землю.
     Люди  де Пюзожа выбирались на палубу;  спустить их в ожидающие  у борта
шлюпки оказалось делом долгим и утомительным. Хорнблауэр размышлял про себя,
что творится сейчас на берегу - без сомнения, гонцы скачут на  север и на юг
с  вестями  о  высадке десанта. Вскоре революционные генералы построят своих
солдат и спешно поведут их к этому месту - хорошо, что важный стратегический
пункт, который им предстоит захватить,  расположен менее чем в  десяти милях
от берега. Он вернулся к своим делам: как только солдаты окажутся на берегу,
надо будет проследить за перевозкой багажа и боеприпасов, а также несчастных
лошадей, стоявших в импровизированных стойлах перед грот-мачтой.
     Первые шлюпки отвалили от судна; Хорнблауэр видел,  как солдаты, увязая
в мокрой глине, выбираются на берег, французы слева,  британские пехотинцы в
красных мундирах -  справа.  На берегу  виднелось  несколько рыбачьих лачуг;
передовые  отряды двинулись  к ним.  По крайней  мере,  высадка  прошла  без
единого  выстрела.  Хорнблауэр  отправился на берег вместе с боеприпасами, и
нашел там Болтона.
     - Отнесите  ящики  с боеприпасами  выше  верхних  приливных отметок,  -
сказал Болтон, - Мы не сможем отправить их вперед,  пока раки  не раздобудут
несколько повозок. Для пушек тоже понадобятся лошади.
     В это время отряд Болтона вручную стаскивал на берег  две шестифунтовые
пушки на походных  лафетах.  К  ним приставят моряков и повезут на лошадях -
лошадей  раздобудет десант. По старой традиции британских моряков бросают на
берег, когда того требует  военная  необходимость. Де Пюзож и его  офицеры с
нетерпением  ждали  своих  скакунов и, как только лошадей свели со шлюпок на
берег, тут же вскочили в седла.
     Де Монкутан и остальные поскакали вперед, чтобы возглавить пехоту, а де
Пюзож задержался, чтоб обменяться несколькими словами с  лордом Эдрингтоном.
Британская  пехота уже  построилась  в  развернутый строй; дальше на  берегу
виднелись  отдельные красные пятнышки  -  британские пикеты.  Хорнблауэр  не
слышал  разговора,  но видел  как  Болтон включился  в  него. Наконец Болтон
подозвал и его самого.
     - Вы отправитесь с лягушатниками, Хорнблауэр, - сказал Болтон.
     - Я  дам вам лошадь, -  добавил Эдрингтон.  - Берите вот эту - чалую. Я
хочу, чтобы с ними был кто-то, на кого я могу положиться. Держите ухо востро
и, как только они  соберутся выкинуть какой-нибудь фортель,  сразу сообщайте
мне. Кто их знает, что им в голову взбредет.
     - Вот и последний багаж  выгрузили, - сказал Болтон. - Я пошлю его вам,
как только получу повозки. А это что за черт?
     -  Это  передвижная  гильотина,  сэр, -  объяснил Хорнблауэр.  -  Часть
французского багажа.
     Все трое повернулись и посмотрели  на де Пюзожа, который, не понимая ни
слова, нетерпеливо  слушал разговор. Однако сейчас он догадался,  о чем  они
говорят.
     -   Ее  надо  отправить  в  Мюзийак  в  первую  очередь,  -  сказал  он
Хорнблауэру. - Будьте так добры, скажите этим джентльменам.
     Хорнблауэр перевел.
     - Сначала я  отправлю  пушки  и  боеприпасы, -  сказал Болтон.  - Но  я
прослежу, что бы он скоро ее получил. Ну, отправляйтесь.
     Хорнблауэр с опаской приблизился к чалой лошади. Последний раз он ездил
на лошади в детстве, в деревне. Он вставил ногу  в стремя, взобрался в седло
и, когда  лошадь  тронулась,  нервно  уцепился  за поводья.  С лошади  земля
казалась  так  же далеко,  как с  грот-марса. Де Пюзож  пришпорил скакуна  и
помчался  вперед,  чалая  последовала  за   ним,  унося  на  спине  отчаянно
цепляющегося  Хорнблауэра,  забрызганного  грязью  из-под  копыт  лошади  де
Пюзожа.
     От  рыбачьей деревушки  вела  проселочная дорога, поросшая  по  обочине
травой, и  де  Пюзож  быстро  поскакал  по  ней, за ним,  болтаясь в  седле,
Хорнблауэр.  Через  три или  четыре  мили они догнали  арьергард французской
пехоты, быстро марширующей по  грязи. Де Пюзож перешел на шаг. Когда колонна
поднялась на  холм, они увидели далеко впереди белое знамя. Сбоку от  дороги
расстилались каменистые поля, слева виднелся серый каменный домик. Солдат  в
синем  мундире  вел  запряженную  в  телегу  лошадь,  двое  или  трое других
удерживали  разъяренную  крестьянку.  Так   участники   вылазки  раздобывали
необходимый транспорт. На другом поле солдат штыком подгонял корову - зачем,
Хорнблауэр  себе вообразить  не  мог. Дважды он слышал ружейные выстрелы, на
которые  никто не обращал внимания. Дальше  они встретили солдат, ведущих  к
берегу  двух тощих лошадей, проходящие  мимо  товарищи  широко  ухмылялись и
осыпали  их  шутками.  Но чуть подальше Хорнблауэр увидел брошенный  на поле
плуг и серую кучку тряпья возле него. Это был убитый.
     Справа от  них тянулась  заболоченная речная долина, и Хорнблауэр скоро
увидел  далеко  впереди  мост  и  дамбу, те  самые,  которые  им  надо  было
захватить.  Дорога,  по которой  они  шли,  спускалась  вниз.  Пройдя  между
нескольких  серых  домишек, они  вышли  на  большую  дорогу,  вдоль  которой
раскинулся  город. Здесь стояла серая каменная церковь, гостиница и почтовая
станция,  уже  окруженная  солдатами.  Дорога  расширялась  и  была обсажена
деревьями.  Хорнблауэр  решил, что  это городская  площадь. Из  окон изредка
кто-то выглядывал, но на улицах горожан не было, только две женщины поспешно
запирали  свои  лавки.  Де  Пюзож  остановил  лошадь  и   принялся  отдавать
распоряжения.  Из  почтовой  станции  уже вывели  лошадей,  и  гонцы сновали
туда-сюда с какими-то неотложными поручениями.  Повинуясь приказу де Пюзожа,
один  из офицеров  собрал своих солдат  (ему пришлось  долго  увещевать  их,
размахивая руками)  и  повел  к  мосту.  Другой  отряд  двинулся по дороге в
противоположном направлении, охранять город на случай непредвиденной атаки с
той стороны.  Толпа солдат расселась  на корточках прямо на площади  и жадно
набросилась на хлеб, который вынесли из лавки, взломав предварительно дверь.
Двух или трех  горожан приволокли  к  де Пюзожу  и по  его  приказу поспешно
потащили в городскую тюрьму. Город Мюзийак был взят.
     Де  Пюзож, видимо, в  этом  не сомневался. Взглянув на Хорнблауэра,  он
развернул лошадь и рысью поскакал к дамбе. Город кончился, дальше начиналось
болото, на  пустыре между ними передовой отряд уже разложил  костер. Солдаты
сидели  вокруг огня и  жарили на штыках куски говядины,  рядом лежал коровий
остов с остатками мяса. Дальше, там, где дамба  переходила в мост, грелся на
солнышке  часовой. Ружье он  прислонил к парапету  у  себя  за  спиной.  Все
казалось  тихим и мирным. Де  Пюзож въехал на  мост,  Хорнблауэр за ним. Они
посмотрели на другой берег, врага нигде не  было видно. Когда они вернулись,
их ждал военный в красном мундире - лорд Эдрингтон.
     - Я  решил посмотреть лично, - сказал он. - Позиция выглядит достаточно
сильной. Как только  вы поставите здесь пушки, вы сможете  удерживать  мост,
пока  не  взорвете его. Но  здесь  есть брод, переходимый в  низкую воду,  в
полумиле по течению.  Там встану я сам. Если  мы не удержим брод, они смогут
обойти нас с тыла и отрезать  от  берега. Переведите этому джентльмену - как
его там - что я сказал.
     Хорнблауэр как мог перевел  и продолжал переводить, пока два командира,
указывая пальцами в разные стороны, решали, что кому делать.
     - Договорились, -  сказал, наконец, Эдрингтон.  -  Не  забудьте, мистер
Хорнблауэр, что я должен быть в курсе всех изменений.
     Он кивнул им, повернул лошадь  и  поскакал  прочь. Со стороны  Мюзийака
появилась  повозка,  за ней  с  грохотом  катились  две шестифунтовые пушки.
Каждую с трудом тащили по две лошади, ведомые под уздцы моряками. На передке
повозки   сидел  мичман   Брэйсгедл.   Он   широкой   улыбкой  приветствовал
Хорнблауэра.
     - От шканцев до ассенизационной повозки один шаг, - сказал он, - как от
мичмана до артиллерийского капитана. Он внимательно посмотрел на дамбу.
     -  Поставьте  пушки здесь, тогда они  будут простреливать  всю дамбу, -
предложил Хорнблауэр.
     - Точно, - сказал Брэйсгедл.
     По  его  приказу  пушки скатили  с  дороги  и  поставили  вдоль  дамбы,
выгрузили  из  ассенизационной  повозки   боеприпасы,  расстелили  на  земле
брезент, на него положили картузы с порохом и накрыли другим брезентом. Ядра
и мешки с картечью сложили рядом с пушками.  Возбужденные новой обстановкой,
матросы работали в охотку.
     -  С  кем  не  поведешься  от бедности, - сказал  Брэйсгедл, -  чем  не
займешься на войне? Вы когда-нибудь взрывали мосты?
     <i>-</i> Никогда, - ответил Хорнблауэр.
     - Вот и я. Что ж, давайте  попробуем. Позвольте предложить вам место  в
моем экипаже.
     Хорнблауэр  забрался в повозку рядом с Брэйсгедлом, и два моряка повели
лошадей  по дамбе к мосту. Здесь  оба мичмана слезли  и посмотрели на мутную
воду -  был отлив, и  река текла очень быстро. Свесив  головы через парапет,
они осмотрели крепкое каменное основание моста.
     -  Нужно взорвать  замковый камень свода, -  сказал  Брэйсгедл.  Это  -
азбука взрывного дела, но Хорнблауэр с Брэйсгедлом, раз за  разом осматривая
мост, не  нашли, чтоб это было  очень  легко  сделать.  Взрывная волна  идет
вверх, кроме того, порох должен взрываться в закрытом пространстве, а как им
запихнуть порох под мост?
     - Может, попробуем возле быка? - неуверенно предложил Хорнблауэр.
     -  Надо  посмотреть,  -  сказал  Брэйсгедл  и  повернулся  к одному  из
матросов. - Ханнай, Дайтугрос.
     Мичманы  привязали  трос  к  парапету и,  осторожно упираясь  ногами  в
скользкие камни, спустились  к основанию быка.  Река  плескалась у самых  их
ног.
     - Наверное,  это подойдет,  -  сказал  Брэйсгедл, сгибаясь  вдвое, чтоб
заглянуть под арку.
     Время бежало быстро. Пришлось снять часть солдат с  охраны моста, найти
кирки, ломы, или что-нибудь  взамен, и вывернуть несколько каменных блоков в
основании арки. Сверху осторожно спустили два бочонка с  порохом и запихнули
в  образовавшиеся пустоты,  в  каждую опустили огнепроводный шнур,  а  затем
заложили  бочонки камнями и  землей. Когда  они закончили  работу, под аркой
было почти темно. Солдаты с трудом взобрались вверх по веревке, а Хорнблауэр
с Брэйсгедлом снова поглядели друг на друга.
     - Я подожгу запал, - сказал Брэйсгедл. - Отправляйтесь наверх, сэр.
     Спорить было  не  о чем:  взорвать мост поручено Брэйсгедлу. Хорнблауэр
полез  вверх по веревке,  Брэйсгедл вынул из  кармана огниво.  Поднявшись на
мост, Хорнблауэр отослал повозку и стал ждать. Прошло две или три  минуты, и
появился Брэйсгедл. Он быстро-быстро  вскарабкался по веревке и  перевалился
через парапет.
     - Бежим! - только и сказал он.
     Они помчались по  мосту и,  задыхаясь,  спрятались за  береговым устоем
дамбы.  Послышался глухой взрыв,  земля  под  ногами  вздрогнула,  поднялось
облако дыма.
     -  Пойдем посмотрим, - сказал Брэйсгедл. Они вернулись к мосту, который
был весь окутан дымом и пылью.
     - Только частично... - начал Брэйсгедл, когда они подошли к мосту и дым
рассеялся.
     В  этот  момент второй  взрыв заставил их  пошатнуться. Громадный валун
ударил о парапет рядом  с ними,  взорвался,  как бомба, и  осыпал  <b>их</b> градом
осколков. Арка с грохотом рухнула в воду.
     Видимо, взорвался второй бочонок, - сказал  Брэйсгедл, вытирая  лицо. -
Надо было помнить,  что все запалы разной  длины. Подойди мы чуть ближе, две
многообещающие карьеры могли бы преждевременно оборваться.
     - В любом случае, мост взорван, - сказал Хорнблауэр.
     - Хорошо, что хорошо кончается, - заключил Брэйсгедл.
     Семьдесят фунтов  пороха сделали  свое дело. Мост был разрезан  надвое,
посредине   зияла   рваная  дыра  шириной   в  несколько   футов,  за   ней,
свидетельствуя  о крепости кладки,  нависал  кусок  пролета от другого быка.
Посмотрев вниз, они увидели, что река почти запружена камнями.
     - Сегодня ночью якорная вахта не понадобится, - сказал Брэйсгедл.
     Хорнблауэр  посмотрел туда, где  была  привязана  чалая. Он  чувствовал
искушение вернуться в Мюзийак пешком, ведя лошадь в поводу, но удержал стыд.
Он  с  усилием  взобрался  в  седло  и поехал  по  дороге;  небо  окрасилось
багрянцем, близился закат.
     Хорнблауэр въехал на главную улицу города. Обогнув угол, он оказался на
площади. То, что он здесь увидел, заставило его неосознанно натянуть поводья
и  остановить лошадь.  На  площади  толпились солдаты и горожане.  В  центре
площади вздымалась в  небо прямоугольная рама с блестящим лезвием.  Лезвие с
грохотом  упало и  несколько человек,  стоявших у основание  прямоугольника,
оттащили что-то в сторону и бросили в кучу. Передвижная гильотина работала.
     Хорнблауэра затошнило - это похуже кошек. Он собирался проехать вперед,
когда  его внимание привлек странный звук. Кто-то пел, громко и чисто. Из-за
дома вышла небольшая  процессия. Впереди  шагал  высокий курчавый  мужчина в
белой рубашке и темных брюках. По обе стороны шли солдаты. Он и пел; мелодия
ничего  не  говорила Хорнблауэру,  но  слова он слышал отчетливо  - это была
французская революционная песня,  чьи отголоски дошли даже до другого берега
Ла-Манша.
     -  Священна к  родине любовь [Пер. П. Антокольского], -  пел человек  в
белой  рубашке, и,  когда  горожане  услышали, что  он поет,  они  зашумели,
попадали на колени, склонили головы и сложили руки на груди.
     Палачи вновь поднимали лезвие, и человек  в белой рубашке следил за ним
взглядом, не переставая петь. Голос его не дрожал. Лезвие поднялось на самый
верх и пение  наконец  оборвалось:  палачи набросились  на  человека в белой
рубашке и  потащили его к  гильотине.  С  лязгом  упало  лезвие.  По площади
прокатилось эхо.
     По-видимому,  это  была  последняя  казнь,  потому  что  солдаты начали
разгонять горожан по домам,  и Хорнблауэр направил лошадь  в быстро редеющую
толпу. Он  едва не  вылетел из седла, когда  лошадь,  фыркая, шарахнулась  в
сторону  - она  учуяла ужасную кучу, лежавшую рядом с гильотиной. На площадь
выходил дом с  балконом,  и на  нем  Хорнблауэр  увидел  де  Пюзожа  в белом
мундире, в сопровождении других офицеров. У дверей стояли часовые. Одному из
них, входя, Хорнблауэр оставил лошадь. Де Пюзож только что спустился вниз.
     - Добрый вечер, сударь, - де  Пюзож был безукоризненно вежлив. - Я рад,
что  вы  добрались  до  нашей  ставки.  Надеюсь,  затруднений  не  было.  Мы
собираемся  поужинать и были бы рады, если  бы вы составили нам компанию. Вы
ведь на лошади? Господин да Виллэ распорядится, чтоб о ней позаботились.
     Это было  просто  невероятно.  Не верилось, что  этот  лощеный господин
только что приказал устроить кровавую бойню. Не верилось, что эти элегантные
юноши, с которыми  он сидит за  одним столом, рискуют  своими  жизнями, чтоб
свергнуть жестокую, но крепкую молодую республику.  Еще меньше верилось, что
он сам,  мичман  Горацио Хорнблауэр, забирающийся на ночь в  четырехспальную
кровать, подвергается смертельной опасности.
     На  улице рыдали  женщины, оплакивая увозимые солдатами  обезглавленные
тела,  и  Хорнблауэр  думал,  что  не  сможет  заснуть.  Однако молодость  и
усталость взяли свое,  и  он  проспал почти всю  ночь, хотя  и  проснулся  с
ощущением, что его мучили кошмары. В темноте все казалось ему  незнакомым, и
прошло несколько секунд, пока он понял, где находится. Он лежал в кровати, а
не в  подвесной  койке, в которой  провел последние  триста  ночей;  кровать
стояла непоколебимо, как скала, вместо того, чтоб раскачиваться из стороны в
сторону. Под балдахином было душно, но то не была знакомая духота мичманской
каюты, в которой  застоявшийся  запах человеческого тела  мешался  с запахом
застоялой воды. Хорнблауэр был на берегу, в доме, в кровати, все кругом было
тихо, неестественно тихо для человека, привыкшего к  скрипу идущего  по морю
корабля.
     Конечно, он в  доме,  в городе  Мюзийак, в Бретани.  Он спит  в  ставке
бригадного  генерала  маркиза де Пюзожа,  командующего французскими частями,
входящими  в экспедиционный корпус, который вторгся в революционную Францию,
чтоб  сразиться  за  своего   короля  с  многократно  превосходящими  силами
противника.  Хорнблауэр почувствовал, как убыстрился его пульс,  как липкий,
противный  страх накатывает на него, и снова вспомнил, что он во  Франции, в
десяти  милях от "Неустанного",  и лишь кучка французов  -  половина из  них
наемники всех мастей - охраняет его от плена и смерти. Он пожалел, что знает
французский, -  если  б не это, его  бы сейчас здесь не  было, а при удачном
стечении обстоятельств  он  стоял  бы  с  британским 43-м  полубатальоном  в
полумиле отсюда.
     Мысль о британских частях заставила Хорнблауэра подняться с постели. Он
должен поддерживать с ними связь, а пока он спал, ситуация могла измениться.
Он отодвинул балдахин и  с трудом  встал;  после вчерашней верховой езды все
мускулы невыносимо болели. В темноте он проковылял к окну, нащупал щеколду и
отворил   ставни.  Над  пустыми  улицами   светил  месяц.  Свесившись  вниз,
Хорнблауэр  увидел  треуголку  часового и  сверкающий в  лунном  свете штык.
Отойдя от окна, он нашел мундир и башмаки, оделся, нацепил  абордажную саблю
и как можно тише, спустился вниз. В холле  на  столе горела  свеча,  рядом с
ней, положив голову на  руки, дремал французский сержант.  Спал он  чутко, и
когда Хорнблауэр остановился  в дверях, сразу  поднял голову. На полу громко
храпели  остальные караульные.  Они лежали  вповалку, словно свиньи в хлеву,
прислонив ружья к стене.
     Хорнблауэр  кивнул сержанту, открыл входную  дверь  и  вышел на  улицу.
Легкие его благодарно расширились, вбирая свежий ночной, вернее уже утренний
воздух. Небо на  востоке чуть-чуть посветлело.  Часовой  заметил британского
офицера и нехотя подтянулся.  На площади по-прежнему высилась в лунном свете
мрачная рама гильотины, возле нее чернели пятна крови.  Интересно,  кто были
жертвы вчерашней  казни,  те кого  роялисты  так спешно  схватили  и  убили?
Наверное,  какие-нибудь мелкие  республиканские  чиновники:  мэр,  начальник
таможни и так далее, если не просто те, на кого роялисты затаили злобу еще с
революционных времен.  Мир  этот жесток  и беспощаден, Хорнблауэр был  в нем
несчастен, подавлен и одинок.
     Его размышления  прервал караульный  сержант  и  несколько  солдат; они
сменили часового у дверей и пошли вокруг дома, чтоб сменить остальных. Потом
из-за  дома  на  противоположной стороне  улицы вышли  четыре барабанщика  и
сержант. Они построились  в ряд, подняли палочки до  уровня глаз,  затем, по
команде сержанта, враз обрушили их на барабаны и двинулись по улице, выбивая
бодрый  ритм.  На  углу  они остановились,  барабаны  загремели  протяжно  и
зловеще, потом барабанщики двинулись дальше, выбивая прежний ритм. Они звали
по  местам   расквартированных  на   постой   солдат.  Хорнблауэр,  лишенный
музыкального слуха,  но  тонко чувствующий ритм,  подумал,  что это  хорошая
музыка,  настоящая  музыка.   Он  вернулся  в  ставку  взбодрившимся.  Вошел
караульный сержант  и часовые, которых тот сменил с постов, на  улице начали
появляться первые солдаты, к  штабу со стуком подскакал верховой гонец. День
начался.
     Бледный  молодой  человек прочитал  записку,  которую  привез  гонец, и
вежливо протянул ее Хорнблауэру. Тому пришлось  поломать над ней голову - он
не  привык читать  по-французски написанное от руки  - но, наконец, смысл ее
дошел  до  него.  Из  записки следовало, что  события приняли новый  оборот.
Экспедиционный корпус, высадившийся вчера в Киброне, двинулся  этим утром на
Ван и на  Рен,  а  вспомогательному корпусу, к которому  был прикомандирован
Хорнблауэр, надлежало оставаться в  Мюзийаке, охраняя фланг. Появился маркиз
де  Пюзож в  безукоризненно  белом  мундире с  голубой  лентой, ни  слова не
говоря,  прочитал записку, обернулся к  Хорнблауэру и  вежливо пригласил его
позавтракать.
     Они  вошли  в  большую кухню,  где по  стенам  висели начищенные медные
кастрюли. Молчаливая женщина принесла им кофе и  хлеб. Вполне  вероятно, что
она была патриоткой и ярой контрреволюционеркой,  но  по  ней этого  было не
заметно.  Возможно,  на ее  чувства  повлияло то обстоятельство, что вся эта
орда захватила ее  дом, ела ее  хлеб и  спала  в ее  постелях,  не платя  ни
копейки.  Возможно,  кой-какие  реквизированные  лошади   и   повозки   тоже
принадлежали  ей; возможно,  кто-то  из  погибших вчера на  гильотине был ее
другом. Но она принесла кофе, и собравшиеся на кухне офицеры, гремя шпорами,
принялись завтракать. Хорнблауэр взял чашку и кусок хлеба - четыре месяца он
не видел другого хлеба,  кроме корабельных сухарей - и  отхлебнул глоток. Он
не  понял, понравился ли  ему напиток; прежде  ему всего  два  или три  раза
приходилось пробовать кофе. Он снова поднял чашку к губам, но отхлебнуть  не
успел: раздавшийся  вдали пушечный  выстрел  заставил его  опустить  чашку и
замереть. Снова пушечный  выстрел,  потом  еще и  еще: палили  шестифунтовки
мичмана Брэйсгедла у дамбы.
     В кухне поднялись шум и суматоха. Кто-то опрокинул свой кофе и по столу
побежал черный ручеек. Кто-то ухитрился зацепиться шпорой  о шпору и упал на
соседа.  Все говорили  одновременно.  Хорнблауэр  был  возбужден  не  меньше
других, ему хотелось немедленно бежать на улицу, посмотреть, что происходит,
но он вспомнил дисциплинированную тишину на идущем в бой "Неустанном". Он не
такой, как  эти  французы.  Чтоб доказать  это,  он  поднес чашку  к губам и
спокойно  отхлебнул. Большинство  офицеров уже выскочили  из  кухни,  требуя
своих  лошадей. Понадобится время, чтобы их заседлать. Хорнблауэр  посмотрел
на де Пюзожа, выходящего из комнаты, и допил кофе; кофе был немножко слишком
горячий,  но  он чувствовал, что это хороший  жест. Оставался еще хлеб, и он
без  малейшего желания заставил  себя откусить  и прожевать. Впереди тяжелый
день, неизвестно, когда  следующий раз удастся поесть. Хорнблауэр сунул хлеб
в карман.
     Во двор привели оседланных лошадей; заразившись  общим  волнением,  они
рвались вперед под  громкие проклятия офицеров.  Де  Пюзож вскочил в седло и
поскакал вперед,  остальные за ним. Во дворе остался один  солдат, державший
под уздцы чалую лошадь Хорнблауэра. Это было к лучшему: Хорнблауэр знал, что
не удержится в  седле и минуты, если его лошади  придет в  голову  рвануться
вперед или встать на дыбы. Он медленно подошел к чалой, которую грум к этому
времени  немного успокоил, и медленно-медленно забрался  в  седло. Сдерживая
поводьями взволнованное  животное, он неторопливо поехал по улице  к  мосту,
следуя  вслед  за  ускакавшими  офицерами.  Лучше  ехать  потише  и  доехать
наверняка, чем пустить лошадь в галоп и вылететь из седла. Пушки по-прежнему
гремели: видны были клубы дыма над шестифунтовками мичмана Брэйсгедла. Слева
в ясном небе вставало солнце.
     Ситуация  у  моста  казалась  достаточно  ясной.  Там,  где  арка  была
взорвана, с обеих сторон перестреливались  кучки  солдат,  а в дальнем конце
дамбы,  с той  стороны  Марэ, поднималось  облако  дыма,  там  располагалась
вражеская  батарея. Она била редко и с большого расстояния. Сам Брэйсгедл  с
абордажной саблей  стоял между  пушек, вокруг которых суетились его  моряки.
Заметив Хорнблауэра, он беспечно помахал ему рукой.
     Английские пушки  громыхнули.  Чалая встрепенулась,  отвлекая  внимание
Хорнблауэра.  Когда он смог  взглянуть, колонны уже не  было.  Вдруг парапет
дамбы рядом  с ним разлетелся в куски; что-то с силой  ударило  в мостовую у
самых конских копыт и пролетело мимо.  Никогда  еще ядро не проносилось  так
близко от Хорнблауэра. Пытаясь совладать с лошадью, он потерял стремя и, как
только  немного  с  ней справился, счел  разумным спешиться  и отвести  ее к
пушкам. Брэйсгедл приветствовал его широкой ухмылкой.
     -  Здесь  они  не  пройдут,  -  сказал  он.  -  По  крайней  мере, если
лягушатники   не   подведут,   а   они   вроде  настроены   серьезно.   Дыра
простреливается картечью, так что противнику не удастся перекинуть через нее
мост. Не понимаю, зачем они тратят порох.
     -Я думаю,  они  проверяют  наши силы,  - произнес  Хорнблауэр  с  видом
крупного знатока.
     Позволь он  себе на  минуту  расслабиться, его  бы  тут же  затрясло от
возбуждения. Он подумал,  не выглядит  ли он  неестественно чопорно, но  это
лучше,  чем обнаружить волнение. Было какое то странное удовольствие в  том,
чтобы  стоять  под  ревущими пушечными  ядрами, изображая закаленного в боях
ветерана.  Брэйсгедл,  казалось, полностью владел  собой,  он  был  весел  и
улыбался. Хорнблауэр внимательно  посмотрел на него, гадая, не наигранное ли
это, как у него самого, но так и не понял.
     - Вот они опять, - сказал Брэйсгедл. - Опять небольшая вылазка.
     Несколько человек  врассыпную  бежали  по дамбе  к мосту. На расстоянии
ружейного выстрела они упали на землю и  открыли огонь; среди  них  уже были
убитые, и стрелки укрывались за мертвыми телами. По эту сторону дыры солдаты
отстреливались.
     - У них нет никаких шансов, - сказал Брэйсгедл. - Посмотрите сюда.
     По  дороге шла главная колонна  роялистов,  вызванная из города. В этот
момент пущенное с  другого берега ядро ударило в голову колонны - Хорнблауэр
увидел, как  падают убитые. Колонна дрогнула. Подскакал де  Пузож и принялся
выкрикивать команды - колонна оставила на дороге убитых  и раненых, свернула
и укрылась на болотистом поле за дамбой.
     Теперь,  когда  собрались  все  силы  роялистов,  у  революционеров  не
осталось почти никаких шансов захватить мост.
     - Мне стоит доложить об этом ракам,- сказал Хорнблауэр.
     -  На  заре  в  той  стороне  стреляли, -  заметил  Брэйсгедл. Узенькая
дорожка,  окруженная  сочной зеленью, вилась  среди  заболоченной  долины  в
направлении брода, у которого стоял 43-й полубатальон. Прежде чем взобраться
в седло, Хорнблауэр под уздцы вывел  лошадь  на эту дорожку - он  решил, что
это самый простой способ объяснить  ей,  куда  надо  ехать. Вскоре он увидел
впереди на берегу красные  пятнышки - вдоль реки были расставлены пикеты, на
тот  маловероятный  случай,  что  это  противник  попытается  перейти  через
болотистое  русло и атаковать  британцев с  фланга. Потом Хорнблауэр  увидел
домик у брода; все поле перед ним было красным от солдатских мундиров. Здесь
располагалась основная часть полубатальона. В одном месте болото  суживалось
я небольшой пригорок подходил к  воде; здесь  стояла кучка солдат в  красных
мундирах, рядом  с ними  - лорд Эдрингтон  на  коне. Хорнблауэр  подъехал  и
доложил  обстановку, вздрагивая каждый  раз,  как лошадь  под ним перебирала
копытами.
     - Ни одной серьезной атаки, так вы сказали? - спросил Эдрингтон.
     - При мне не было ни одной, сэр.
     - Вот  как? - Эдрингтон посмотрел на другой берег реки. -  И здесь тоже
самое. Ни  одной  серьезной попытки захватить  брод. Почему они показываются
время от времени но не нападают?
     - Я думал, они напрасно жгут порох, сэр, - сказал Хорнблауэр.
     -  Они не дураки, - фыркнул Эдрингтон, вновь внимательно всматриваясь в
противоположный  берег. - По крайней  мере, не будет  вреда, если мы примем,
что они не дураки.
     Он  повернул лошадь и легким  галопом поскакал к основной  части своего
отряда. Здесь  Эдрингтон  отдал приказ капитану,  который  при его появлении
вскочил на ноги и вытянулся. Капитан  в  свою  очередь прокричал приказ, его
солдаты встали и построились в ровную неподвижную шеренгу. Еще два  приказа,
и  они повернули направо и зашагали в ногу, держа ружья в точности под одним
углом. Эдрингтон наблюдал за ними.
     -  Прикрытие  с  фланга  не  помешает,  -  сказал  он. С  этого  берега
послышалась  канонада,  и они  обернулись к  реке: по дальней стороне  вдоль
болота быстро шла пехотная колонна.
     -Та  же колонна возвращается, сэр,  -  сказал  ротный командир.  -  Или
другая точно такая же.
     - Маршируют  взад-вперед и изредка палят, -  сказал Эдрингтон. - Мистер
Хорнблауэр, поставили эмигранты дозор со стороны Киброна?
     - Со стороны Киброна? - Хорнблауэр был захвачен врасплох.
     - Черт, вы что, слов не понимаете? Есть там дозор или нет?
     -  Не  знаю, -  вынужден  был  сознаться  Хорнблауэр.  В Киброне стояло
шеститысячное эмигрантское войско, и держать  с этой  стороны дозор казалось
совершенно излишним.
     - Тогда  передайте  мои приветствия генералу французских  эмигрантов  и
скажите, что я советую ему поставить на дороге сильный отряд, если он до сих
пор этого не сделал.
     - Есть, сэр.
     Хорнблауэр повернул лошадь на дорогу, идущую к мосту. Солнце палило над
опустевшими лугами. Изредка гремела  канонада,  но в синем небе  над головой
пел жаворонок. Въезжая на последний склон,  за которым  дорога  спускалась к
мосту, Хорнблауэр услышал пальбу; ему почудились  крики и стоны.  То, что он
увидел,  въехав на  гребень,  заставило  его натянуть  поводья  и остановить
лошадь. Все поле было полно беглецами в белых мундирах с синими портупеями -
они в панике бежали в  его сторону. Среди беглецов мелькали скачущие галопом
всадники,  их обнаженные  сабли вспыхивали  на солнце.  Дальше слева скакала
целая кавалерийская колонна, а еще дальше, со стороны ведущей к морю дороги,
сверкал строй штыков. Он быстро приближался.
     В   эти   несколько  кошмарных   секунд   Хорнблауэр   осознал  истину:
революционеры прорвались между Киброном  и Музийяком и, отвлекая  эмигрантов
маневрами с  той стороны реки,  захватили  их врасплох неожиданной атакой  с
фланга. Одному небу известно, что произошло  в Киброне, сейчас  некогда было
об этом гадать. Хорнблауэр с трудом  заставил лошадь повернуться и ударил ее
в бок каблуками, торопя в сторону британцев. Его мотало и бросало в седле, и
он отчаянно цеплялся, страшась, что вылетит из седла и попадет в плен.
     Он подскакал, британцы обернулись на стук подков. Эдрингтон держал свою
лошадь под уздцы.
     - Французы! - хрипло выкрикнул Хорнблауэр, указывая назад. - Они идут!
     - Ничего другого  я и  не ожидал, - сказал Эдрингтон. Прежде чем сунуть
ногу в  стремя,  он выкрикнул приказ. К тому  времени, когда он был в седле,
весь  43-й батальон  построился  в  шеренгу.  Адъютант  Эдрингтона скакал  к
берегу, чтобы отозвать стоявших там солдат.
     -  Французы,  я  полагаю,  наступают крупными силами: конница,  пехота,
пушки? - спросил Эдрингтон.
     -  Пехоту и  кавалерию я видел,  сэр,  -  выговорил Хорнблауэр, пытаясь
успокоиться и вспомнить. - Пушек не видел.
     - А эмигранты бегут, как зайцы?
     - Да, сэр.
     - Вот и они.
     За  холмиком  появились  несколько  синих  мундиров.  Французы  бежали,
спотыкаясь от усталости.
     - Я полагаю, нам следует прикрыть их отступление,  хотя они  и не стоят
того, чтобы их спасать, - сказал Эдрингтон. - Смотрите!
     Отряд,  который он отправил охранять фланг, стоял на вершине небольшого
холма. Солдаты построились в каре, красное на зеленом фоне.  Отряд всадников
подскакал к холму и закружился вокруг него водоворотом.
     - Хорошо,  что я их там поставил, - спокойно заметил Эдрингтон. - А вот
и рота Мэйна.
     Вернулся  отряд,  стоявший  у брода. Слышались  отрывистые приказы. Две
роты повернулись кругом. Старший сержант, держа в руках  саблю и оправленную
серебром трость, Ровнял строй, словно на плацу.
     - Я полагаю, вам следует остаться со мной, мистер  Хорнблауэр, - сказал
Эдрингтон.
     Он  направил лошадь между двух колонн, Хорнблауэр тупо следовал за ним.
Еще  один  приказ, и полубатальоу медленно двинулся через  долину,  сержанты
отсчитывали шаг, старший сержант следил за дистанцией. Повсюду, выбиваясь из
сил,  бежали солдаты-эмигранты. Вот один из  них задыхаясь, рухнул на землю.
Потом  справа  за  холмом  возникла  цепочка  плюмажей,   цепочка  сабель  -
кавалерийский  полк  рысью  скакал  вперед.  Хорнблауэр  увидел,  как  сабли
взметнулись  вверх,  увидел,  как  лошади  перешли  в  галоп  услышал  крики
атакующих. Солдаты в красных мундирах не двигались; затем  раздался приказ и
полубатальон неспешным шагом перестроился в каре. Верховые офицеры оказались
в середине. Атакующие  всадники были  не  более чем  в сотне ярдов. Один  из
офицеров начал низким голосом  отдавать приказы - он произносил их нараспев,
словно распоряжался  некой  торжественной  церемонией.  По  первому  приказу
солдаты  сняли  с плеч  ружья, по  второму  все  враз щелкнули  открываемыми
полками. По третьему приказу все солдаты подняли ружья и прицелились.
     - Слишком высоко! - сказал старший сержант. - Ниже, эй, седьмой номер.
     Атакующие  были  уже  в  тридцати  ярдах.  Хорнблауэр  видел  передовых
всадников  в  развевающихся  за  плечами  плащах.  Каждый  держал  наперевес
обнаженную саблю.
     - Пли! - скомандовал низкий голос.
     Раздался  грохот -  все ружья  выстрелили  одновременно. Каре окуталось
облаком  дыма. Там,  куда  смотрел  Хорнблауэр,  несколько десятков  людей и
лошадей лежали на земле, некоторые в  предсмертных  судорогах, некоторые без
движения.
     Кавалерийский  полк  разбился  о  каре,  словно  волна о скалу,  и,  не
причинив вреда, пронесся вдоль его флангов., - Неплохо, - сказал Эдрингтон.
     Снова зазвучал низкий  речитатив; словно марионетки на одной веревочке,
стрелявшие  только что солдаты перезаряжали ружья. Все враз скусили патроны,
все враз забили снаряд, все враз, одинаково  наклонив головы, выплюнули пули
в   ружейные   стволы.   Эдрингтон  внимательно   смотрел,   как   кавалерия
беспорядочной толпой собирается в долине.
     - 43-й вперед марш! - приказал он.
     Тихо  и  торжественно  каре разделилось  на  две  колонны  и продолжило
прерванный путь.  Отряд, охранявший фланг, присоединился  к ним, оставив  на
холме убитых лошадей и людей. Кто-то крикнул "ура!".
      - Молчать в строю! -  заорал  старший сержант. - Сержант, узнайте, кто
кричал.
     Но  Хорнблауэр   заметил,  как  тщательно  старший  сержант  следит  за
дистанцией  между колоннами; оно  должно было быть  в  точности  таким, чтоб
рота, перестроившись, образовала каре.
     - Вот они опять, - сказал Эдрингтон.
     Кавалерия построилась для  новой  атаки, но  каре уже  ждало ее. Лошади
устали,  а  люди порастеряли  свой  пыл. На английских  солдат двигалась  не
прежняя сплошная  стена всадников, а отдельные  кучки, которые бросались  то
туда, то сюда, и отскакивали в  сторону,  натолкнувшись на ряд штыков. Атака
была  слишком слаба, чтоб устоять перед  беглым  огнем; по  команде сержанта
солдаты время от времени обстреливали наиболее назойливые отряды. Хорнблауэр
видел, как один человек (судя по золотому шитью на мундире - офицер) натянул
поводья  перед  строем  штыков  и  вытащил  пистолет.  Прежде  чем  он успел
выстрелить,  разом  грянули  полдюжины  ружей;  лицо офицера превратилось  в
жуткую кровавую маску, он вместе с лошадью рухнул на землю. Потом  кавалерия
разом повернулась, как  скворцы  на  поле,  и колонна могла  продолжать свой
путь.
     - Никакой дисциплины у этих французов, что с той стороны, что с этой, -
сказал Эдрингтон.
     Колонна  двигалась  к морю,  к  спасительным  кораблям, но  Хорнблауэру
казалось,  что она еле ползет. Солдаты с  томительной тщательностью печатали
шаг, а рядом и впереди бурным потоком неслись эмигранты, торопясь укрыться в
безопасности.   Оглядываясь,   Хорнблауэр   видел   наступающие  колонны   -
революционная пехота нагоняла.
     - Только  позвольте людям бежать,  и вы  ничего другого  от них уже  не
добьетесь, - сказал Эдрингтон, проследив взгляд мичмана.
     Крики  и стрельба с фланга привлекли их внимание. По полю рысью неслась
запряженная  в  повозку  кляча.  Повозка  подпрыгивала на кочках,  кто-то  в
моряцкой одежде держал  поводья, другие моряки  отстреливались от нападающих
всадников.  Это  был Брейсгедл на своей  ассенизационной повозке -он потерял
пушки,  зато   спас   людей.   Когда   повозка  приблизилась   к   колоннам,
преследователи  отстали;  Брейсгедл заметил  Хорнблауэра и  возбужденно  ему
замахал.
     - Боадицея  и ее  колесница! [Боадицея  - королева в  древней Британии.
После тою,  как  ее  обесчестили римляне,  разъезжала в  колеснице, призывая
соотечественников к отмщению.] - завопил он.
     - Вы очень обяжете меня, сэр! -  гаркнул Эдринггон  - если  отправитесь
вперед и подготовите все к нашей погрузке.
     - Есть, сэр!
     Тощая  лошаденка  рысью  побежала вперед,  таща за собой подпрыгивающую
повозку, ухмыляющиеся  моряки  цеплялись  за  борта.  Сбоку волной  накатила
пехота; безумная  размахивающая  руками,  бегущая  толпа пыталась перерезать
43-му путь. Эдринггон взглядом окинул поле.
     -  43-й!  В развернутый  строй! - крикнул он.  Словно хорошо  смазанная
машина, полубатальон выстроился в ряд на пути  бегущей  толпы; каждый солдат
вставал на свое место, словно кирпич в кладку.
     - 43-й вперед марш!
     Медленно и  неумолимо красная цепочка двинулась вперед. Толпа  бежала к
ней, офицеры размахивали шпагами, зовя людей за собой.
     - Заряжай!
     Ружья разом опустились вниз, щелкнули зарядные полки.
     - Цельсь!
     Ружья поднялись  вверх, толпа заколебалась. Кто-то пытался отступить  в
толпу и укрыться за телами товарищей.
     - Пли!
     Грохот  выстрелов. Хорнблауэр,  глядя с лошади поверх голов, видел, как
рухнули подкошенные выстрелами передовые французы. Красная цепочка двигалась
вперед; после каждого шага  раздавался приказ,  и солдаты  перезаряжали, как
автоматы.  Пятьсот  ртов выплевывали пятьсот  пуль,  пятьсот правых рук враз
поднимали   пятьсот   шомполов.   Когда  солдаты   вскидывали  ружья,  чтобы
прицелиться,  красная  цепочка  оказывалась  среди  убитых  и  раненых;  при
наступлении толпа  отпрянула назад,  и  теперь  под  угрозой  огня отступала
дальше.   Залп  был   дан,  наступление  продолжалось.  Новый  залп,   новое
наступление.  Толпа  рассыпалась,  кто-то обратился  в бегство.  Теперь  все
повернулись спинами к  стрелкам  и бросились бежать. Склоны холма были черны
от бегущих людей, как тогда, когда бежали эмигранты.
     - Стой!
     Наступление прекратилось; цепочка  перестроилась в сдвоенную  колонну и
продолжала отступление.
     -  Весьма  удовлетворительно, -  заметил Эдринггон. Лошадь  Хорнблауэра
осторожно переступала через убитых и раненых, а сам он так  старался усидеть
в  седле,  так  растерялся, что  не  сразу  заметил,  что  они  поднялись на
последний склон и перед ними блещет залив. Здесь качались на якоре корабли и
- о благословенное зрелище!  - шлюпки гребли  к берегу.  Как  раз  вовремя -
самые  отчаянные  из   революционных   пехотинцев  уже  настигали   колонны,
обстреливая их издалека. То один, то другой солдат падал убитым.
     - Сомкнись! - командовал сержант, и колонны твердо шли вперед, оставляя
за собой убитых и раненых.
     Лошадь под  адъютантом вдруг  фыркнула, прянула  в сторону  и  упала на
колени,  затем, брыкаясь, стала заваливаться  на  бок.  Веснушчатый адъютант
успел  высвободить ноги из стремян  и отскочить в  сторону: еще  немного,  и
лошадь придавила бы его.
     - Вы ранены, Стэнли? - спросил Эдринггон.
     - Нет,  милорд. Все  в порядке, - ответил  адъютант, отряхивая  красный
мундир.
     -  Вам  недолго  придется  идти  пешком,  -  сказал  Эдринггон.  -  Нет
надобности высылать солдат вперед, чтобы отогнать этот сброд. Встанем здесь.
     Он посмотрел на  рыбачьи хижины, на  бегущих  в панике  эмигрантов,  на
революционную  пехоту,  наступающую  по полям.  Времени  на  размышления  не
оставалось.  Солдаты  в  красных  мундирах  вбежали  в  дома, и  вскоре  уже
высовывали из  окон ружья. К счастью, рыбацкая деревушка  охраняла подход  к
морю  с одной стороны,  с  другой же был  крутой и  неприступный  склон,  на
вершине  которого  уже закрепились солдаты в красных мундирах.  В промежутке
между этими точками  две роты выстроились в развернутый  строй, едва укрытый
за небольшим береговым валом.
     Эмигранты  уже  грузились  в   качающиеся  на  слабых  волнах  шлюпках.
Хорнблауэр услышал пистолетный выстрел и  догадался, что  кто-то из офицеров
использовал последний довод, способный сдержать обезумевших от страха людей,
не дать  всем сразу набиться в  шлюпки и потопить их. Артиллерийская батарея
закрепилась  на  расстоянии  ружейного  выстрела и  обстреливала  британские
позиции,  за ней собралась  революционная  пехота. Пушечные  ядра  пролетали
прямо над головой.
     - Пусть себе стреляют, - сказал Эдринггон, - Чем дольше, тем лучше.
     Артиллерия  не  могла причинить  большого вреда  британцам, скрытым  за
береговым валом, и командир революционеров понял, что зря теряет драгоценное
время.   Со  стороны  противника  зловеще  зарокотали  барабаны,  и  колонны
двинулись вперед. Так близко они  были, что Хорнблауэр  видел лица передовых
офицеров. Они размахивали шляпами и шпагами.
     - 43-й, заряжай! - скомандовал Эдрингтон. Щелкнули полки. -  Семь шагов
вперед, марш!
     Раз...два...три...семь мучительных шагов, и строй на гребне вала.
     - Целься! Пли!
     Перед  таким  огнем   ничто  не  могло  устоять.  Французская   колонна
замедлилась и смешалась. Новый залп, за ним еще один. Колонна побежала.
     - Превосходно! - сказал Эдрингтон.
     Громыхнула  батарея  - двое  солдат  в красных мундирах  попадали,  как
куклы. Они лежали страшной кровавой массой у самых ног чалой лошади.
     -  Сомкнись! - скомандовал сержант,  и  по  солдату  с  каждой  стороны
шагнуло на освободившееся место.
     - 43-й, семь шагов назад, марш!
     Строй укрылся  за валом,  словно  красных марионеток вовремя дернули за
ниточку.  Впоследствии  Хорнблауэр  не  мог  вспомнить,  дважды  или  трижды
накатывали на них революционеры, отбрасываемые каждый раз дисциплинированным
ружейным огнем. Но солнце уже садилось в океан, когда он обернулся и увидел,
что берег  пуст, а  к ним  бредет мичман Брэйсгедл,  чтоб  доложить  о  ходе
погрузки.
     - Я могу отпустить одну роту, - сказал Эдрингтон;
     Слушая  Брэйсгедла, он не спускал глаз с противника.  - Как  только они
погрузятся, приготовьте все шлюпки и ждите.
     Одна рота  ушла строем; еще одна атака была отбита. После первых неудач
французы уже не налетали с прежним пылом. Теперь батарея  сосредоточила свой
огонь на  расположенном с фланга возвышении  и  осыпала ядрами  стоявших там
солдат. Французский батальон двинулся, чтоб атаковать с той стороны.
     - Это даст  нам время,  - сказал Эдрингтон. <i>-</i>  Капитан Гриффин,  можете
уводить людей. Знаменосцам с караулом остаться здесь.
     Солдаты строем двинулись  к берегу. На их месте по-прежнему развевалось
знамя,  видимое  французам из-за  вала.  Рота, занявшая  домишки,  выскочила
наружу,  построилась  и  зашагала к берегу.  Эдрингтон подъехал  к основанию
склона. Он наблюдал, как французы готовятся  к  атаке, а пехота  грузится  в
шлюпки.
     - Ну, гренадеры! - закричал он вдруг. - Бегите! Знаменосцы!
     Рота побежала вниз  к морю по крутому склону, сползая  и  спотыкаясь. У
кого-то от неосторожного обращения выстрелило ружье. Последний солдат сбежал
со склона как раз
     тогда,  когда знаменосцы со  своей бесценной ношей начали забираться  в
шлюпку. Французы, дико вопя, бросились на оставленную британцами позицию.
     - За мной, сэр, - сказал Эдрингтон, поворачивая лошадь к морю.
     Как только лошадь заплескала  по мелководью, Хорнблауэр выпал из седла.
Он отпустил  поводья и побрел  к баркасу сначала по грудь, потом по плечи  в
воде. На носу баркаса стояла четырехфунтовая пушка, а рядом с ней Брэйсгедл.
Он  втащил  Хорнблауэра в  шлюпку. Хорнблауэр  оглянулся  и  увидел занятное
зрелище: Эдрингтон добрался до шлюпки, не выпуская из рук поводьев. Французы
уже  заполнили  берег.  Эдрингтон взял  ружье  из  рук  ближайшего  солдата,
приставил  дуло  к  лошадиной  голове  и  выстрелил. Лошадь  в  предсмертной
судороге упала  на мелководье;  лишь чалая  Хорнблауэра досталась  в  добычу
революционерам.
     - Табань! - приказал Брэйсгедл,  и  шлюпка начала поворачивать прочь от
берега.
     Хорнблауэр лежал на рыме шлюпки, не  в силах шевельнуть пальцем. Берег,
заполненный кричащими и жестикулирующими французами, алел в свете заката.
     -  Минуточку,  -  сказал  Брэйсгедл,  потянулся  к  вытяжному  шнуру  и
аккуратно его выдернул.
     Пушка громыхнула у самого Хорнблауэрова уха. На берегу падали убитые.
     - Это  картечь,  - сказал Брэйсгедл. -  Восемьдесят четыре пули. Левая,
суши весла! Правая, весла на воду.
     Лодка повернула  от  берега и  заскользила  к  гостеприимным  кораблям.
Хорнблауэр смотрел на темнеющий французский берег.  Все позади;  попытка его
страны  силой подавить революцию окончилась  кровавым поражением.  Парижские
газеты  захлебнутся  от восторга,  лондонский "Вестник"  посвятит  инциденту
несколько сухих строчек. Хорнблауэр провидел, что через какой-нибудь год мир
едва  будет  помнить  об  этом  событии.  Через  двадцать  лет  его  забудут
окончательно. Но  те  обезглавленные тела в  Мюзийяке, разорванные в  клочья
красномундирные солдаты, французы, застигнутые картечью  из  четырехфунтовой
пушки - все они мертвы, как если бы в этот день повернулась мировая история.
А  сам  он так бесконечно  устал. В  кармане у него  по-прежнему лежал кусок
хлеба, который он положил туда сегодня утром, и про который забыл.



        ИСПАНСКИЕ ГАЛЕРЫ

     В  то  время, когда  Испания заключила  с  Францией  мир, старый добрый
"Неустанный" стоял на якоре в Кадисском заливе.  Хорнблауэру случилось  быть
вахтенным мичманом и именно он обратил внимание лейтенанта Чадда на  то, что
к ним приближается восьмивесельный пинас с красно-желтым испанским флагом на
корме.  Чадд  в подзорную трубу различил золото эполетов и треуголку. Он тут
же приказал  фалрепным и караулу морских  пехотинцев выстроиться для отдания
традиционных  почестей  капитану союзного  флота. Поспешно  вызванный  Пелью
ожидал гостя на шкафуте; там и  произошел весь последующий разговор. Испанец
с низким поклоном протянул англичанину пакет с печатями.
     -  Мистер  Хорнблауэр, - сказал Пелью,  держа  в руках  нераспечатанное
письмо. - Поговорите  с ним по-французски. Пригласите его спуститься вниз на
стаканчик вина.
     Испанец,   вновь  поклонившись,  отверг  угощение  и,  опять  кланяясь,
попросил Пелью  немедленно прочесть письмо.  Пелью сломал  печать  и  прочел
содержимое, с трудом  продираясь сквозь  французские фразы: он немного читал
по-французски, хотя говорить не мог совсем. Он протянул письмо Хорнблауэру.
     - Это значит, что даго  заключили  мир, так ведь? - Хорнблауэр с трудом
прочел    двенадцать    строк,    содержащих   приветствия,   которые    Его
Превосходительство  герцог   Бельчитский   (гранд  первого   класса  и   еще
восемнадцать  титулов,  из  них  последний  -  главнокомандующий  Андалузии)
адресовал любезнейшему капитану сэру  Эдварду  Пелью, кавалеру ордена  Бани.
Второй абзац был  коротким и содержал уведомление о заключенном мире. Третий
абзац,  такой же длинный, как и первый,  состоял  из  церемонного  прощания,
почти слово в слово повторявшего приветствие.
     - Это все, сэр, - сказал  Хорнблауэр. Но у испанского капитана вдобавок
к письменному сообщению было еще и устное.
     -  Пожалуйста,  скажите  своему  капитану, - он говорил по-французски с
испанским  акцентом,  - что,  будучи теперь  нейтральной  державой,  Испания
должна осуществлять свои права. Вы простояли  здесь на якоре двадцать четыре
часа.  Если по  истечении шести часов  с этого момента, -  Испанец вынул  из
кармана золотые часы и посмотрел на них,- вы будете в пределах  досягаемости
батареи Пунталес, она получит приказ открыть по вам огонь.
     Хорнблауэру оставалось  только перевести  этот безжалостный ультиматум,
даже не пытаясь его смягчить. Пелью  выслушал, и его загорелое лицо побелело
от гнева.
     - Скажите ему...- начал он и тут же овладел собой. -  Черт меня подери,
если я дам ему понять, что он меня разозлил.
     Пелью прижал шляпу  к  животу и  поклонился, в меру своих сил изображая
испанскую вежливость. Потом он обернулся к Хорнблауэру.
     -  Скажите  ему, что  я с радостью выслушал его сообщение. Скажите ему,
что  я  сожалею  об обстоятельствах, разлучающих меня с ним, и что я надеюсь
навсегда  сохранить его личную  дружбу,  каковы бы ни  были  отношения между
нашими странами. Скажите ему... вы сами не хуже меня можете все это сказать,
верно,  Хорнблауэр?  Надо  проводить  его  за борт с  почестями.  Фалрепные!
Боцманматы! Барабанщики!
     Хорнблауэр,  как мог, источал  любезности,  капитаны после  каждых двух
фраз обменивались поклонами, испанец с каждым поклоном  отступал  на шаг,  а
Пелью, не желая уступать в вежливости, следовал за ним. Барабанщики выбивали
дробь, пехотинцы  держали ружья  на караул, а дудки  свистели,  пока  голова
испанца  не опустилась  до уровня  главной палубы.  Пелью тут же выпрямился,
нахлобучил шляпу и повернулся к первому лейтенанту.
     - Мистер Эклз, я хочу, чтоб корабль был готов к отплытию через час.
     И  он,  стуча  каблуками,  сбежал  вниз,  чтоб  в  одиночестве  вернуть
утерянное самообладание.
     Матросы  на реях отдавали парус,  готовясь выбирать шкоты;  скрип шпиля
подтверждал, что  другие матросы выбирают якорный канат. Хорнблауэр, стоя на
правом  переходном  мостике  с плотником  мистером  Уэлсом, глядел  на белые
домики одного из красивейших городов Европы.
     - Я дважды  был здесь на берегу,  - сказал Уэлс,  - Вино у них хорошее,
если вы вообще  пьете эту гадость. Но вот коньяк их даже не пробуйте, мистер
Хорнблауэр. Яд, чистый яд. Ого! Я вижу нас собираются провожать.
     Два  длинных  острых носа  выскользнули из внутреннего залива  и теперь
смотрели в сторону  "Неустанного".  Хорнблауэр,  проследив взгляд  Уэлса, не
смог сдержать  удивленного возгласа. Это  были  галеры -  по  бокам у каждой
мерно  вздымались и опускались весла,  и, поворачиваясь плашмя, вспыхивали в
солнечном свете. Сотня весел взмывали,  как одно - это было  очень  красиво;
Хорнблауэр  вспомнил,   что  школьником  переводил  строчку  из   латинского
стихотворения  и  очень удивился  тогда,  узнав, что  "белые крылья" римских
военных  судов это их весла. Теперь сравнение стало понятным - даже  летящие
чайки, чьи  движения Хорнблауэр  всегда  считал  безупречно-прекрасными,  не
могли  сравниться с галерами.  У них  была низкая осадка и непропорционально
большая длина. На низких наклонных мачтах не было паруса, ни даже латинского
рея. Носа  их блестели позолотой,  под ними пенилась вода;  галеры шли прямо
против слабого бриза золотые с  красным испанские знамена  отдувало ветром к
корме.  Вверх  -  вперед  -  вниз  в  неизменном ритме  двигались весла,  не
отклоняясь друг  от друга ни на  один дюйм. На носу каждой  галеры, указывая
точно вперед, стояло по большой пушке.
     -  Двадцатичетырехфунтовки, -  сказал  Уэлс. - Если они настигнут вас в
штиль,  то разнесут в куски. Подойдут с кормы, где вы не  сможете навести на
них пушку, и  будут поливать продольным  огнем,  пока вы не сдадитесь. А там
спаси вас Бог - лучше турецкая тюрьма, чем испанская.
     Кильватерный строем, словно прочерченным по  линейке,  строго  сохраняя
дистанцию, словно  отмеренную  рулеткой,  галеры  прошли  вдоль левого борта
"Неустанного". Команда фрегата под барабанный бой и  свист дудок  вытянулась
по стойке  "смирно", дабы  засвидетельствовать почтение  проплывающему  мимо
флагу. Офицеры галер вернули приветствия.
     - Мне что-то не нравится, - процедил сквозь зубы Уэлс, - салютовать им,
словно они фрегат.
     Поравнявшись  с бушпритом  "Неустанного",  первая  галера двинула весла
правого  борта  в  обратную  сторону и, несмотря на  большую  длину и  малую
ширину, повернулась, как волчок, встав поперек носа  фрегата. Легкий ветерок
дул  прямо со стороны галеры;  Хорнблауэр почувствовал сильную вонь, и не он
один: все матросы на палубе криками выражали свое отвращение.
     - Они все так воняют, - объяснил  Уэлс. - Пятьдесят весел, на каждом по
четыре  гребца.  Получается  двести  галерных рабов.  Все прикованы  к своим
скамьям. Если вы  попадаете на судно рабом, вас сразу приковывают к скамье и
уже не  отковывают,  пока не приспеет время  выбросить вас за борт.  Иногда,
когда  матросы не  заняты, они  выгребают дерьмо, но это  случается нечасто:
во-первых их мало, а во-вторых, они даго.
     Хорнблауэр всегда хотел все знать точно.
     - Сколько их, мистер Уэлс?
     -  Человек тридцать. Достаточно,  чтоб при  необходимости  управиться с
парусами. Или чтоб встать  к  пушкам: прежде, чем идти в  бой,  они  убирают
паруса  и  реи, как сейчас,  мистер Хорнблауэр,  - обычным  менторским тоном
произнес  Уэлс.  Слово  "мистер"  прозвучало  у  него  с  легким  ударением,
неизбежным в устах шестидесятилетнего уорент-офицера, потерявшего надежду на
дальнейшее   продвижение,   когда   тот  обращается  к   восемнадцатилетнему
уорент-офицеру  (формально  равному  ему  по чину),  который  может  в  один
прекрасный  день  сделаться  адмиралом.  -  Так что вы сами  понимаете.  При
команде в тридцать человек они не могут держать без привязи две сотни рабов.
     Галеры снова развернулись, и теперь шли с правого борта  "Неустанного".
Движение  весел  замедлилось, и Хорнблауэр  успел внимательно разглядеть оба
корабля: низкий  полубак  я  высокий  полуют соединялись длинным  переходным
мостиком,  по  которому  расхаживал   человек  с  бичом.   Гребцов  заслонял
фальшборт,  отверстия  для весел,  насколько мог разобрать  Хорнблауэр, были
заделаны обернутыми вкруг весельных  вальков кусками кожи.  На  полуюте  два
человека  стояли  у румпеля; здесь же находились несколько офицеров, золотые
галуны  мундиров  блестели  на  солнце.  Если  исключить  золотые  галуны  и
двадцатичетырехфунтовые   погонные   орудия,   суда,   на   которые  смотрел
Хорнблауэр, были в точности такие же,  как те, на которых сражались древние.
Полибий и Фукидид писали почти  о таких же  галерах. Если на то пошло, всего
лишь  двести с небольшим лет  назад галеры  сражались  в великой  битве  при
Лепанто.  Но  в тех битвах  участвовало по несколько  сотен  галер с  каждой
стороны.
     - Сколько их сейчас на ходу? - спросил Хорнблауэр.
     - Да с десяток наверно, точно я не знаю. Обычно они стоят  в Картахене,
за Проливом.
     Уэлс  имел в  виду "за  Гибралтарским проливом", то есть в  Средиземном
море.
     -  Для  Атлантики  они  хиловаты,  - заметил Хорнблауэр.  Нетрудно было
заключить,  почему  сохранились эти  несколько судов:  главной причиной был,
конечно, консерватизм испанцев. Кроме того на галеры ссылали преступников. В
конечном  счете  они  могли  пригодиться  в  безветрие   -  торговое  судно,
заштилевшее в  Гибралтарском проливе, должно было стать  легкой  добычей для
галер  из  Картахены  или  Кадиса. Наконец галеры  могли буксировать  суда в
гавань и из гавани при неблагоприятном ветре.
     - Мистер Хорнблауэр! - крикнул Эклз. - Передайте  капитану мое почтение
и скажите, что мы готовы к отплытию. Хорнблауэр стремглав бросился вниз.
     - Передайте  мистеру  Эклзу  мои приветствия, -  сказал Пелью,  отрывая
взгляд от своих бумаг, - и скажите, что я немедленно поднимусь на палубу.
     Южного  бриза  едва хватало на  то,  чтоб  "Неустанный" прошел на ветре
окончание  мыса.  Со  взятым  на кат якорем и  обрасоплеными  реями  корабль
украдкой двинулся  в сторону моря; в  царившей на  палубе дисциплинированной
тишине ясно слышалось журчание воды под водорезом - мелодичный звук, в своей
невинности ничего не говорящий об опасностях того  жестокого мира, в который
вступало судно. Под марселями "Неустанный" делал не больше трех узлов. Сзади
вновь появились  галеры -  весла  их двигались  быстро-быстро, словно галеры
похвалялись  своей независимостью от стихий. Блеснув позолотой, они обогнали
"Неустанный", и его команда вновь ощутила их отвратительный запах.
     -  Они бы весьма меня обязали, если б держались с подветренной стороны,
- процедил Пелью, наблюдая за ними в подзорную трубу. - Впрочем, насколько я
понимаю, в испанскую вежливость это не входит. Мистер Катлер!
     - Сэр! - отозвался артиллерист.
     - Начинайте салют.
     - Есть, сэр.
     Передняя  карронада подветренного борта прогремела  первое приветствие,
ей отвечал форт Пунталес. Грохот салюта прокатился над  живописным  заливом;
со всей учтивостью две страны говорили между собой.
     -  Я полагаю, что когда мы следующий раз  услышим эти  пушки, они будут
стрелять боевыми, - сказал Пелью, глядя на Пунталес и  развевающийся над ним
испанский флаг.
     И  впрямь, военная  удача  отвернулась  от Англии.  Страна  за  страной
выходила из борьбы с  Францией; кого принуждала к этому сила оружия,  кого -
дипломатия  молодой и  сильной республики.  Всякому думающему  человеку было
ясно, что после первого  шага  - от войны  к нейтралитету,  второй шаг -  от
нейтралитета  до  войны  с  противоположной  стороной  -  будет куда  легче.
Хорнблауэр представлял себе,  как  вскорости  вся Европа  объединится против
Англии,  и  той  придется сражаться  за  свое существование  с  воспрянувшей
Францией и злобой всего остального мира.
     - Пожалуйста, поставьте паруса, мистер Эклз, - сказал Пелью.
     Двести   пар   тренированных  ног  побежали   по  вантам,   двести  пар
тренированных рук отдали паруса, и  "Неустанный" пошел вдвое быстрее, слегка
покачиваясь  под легким бризом. А вот  и  настоящая атлантическая качка. Вот
она подхватила  галеры. "Неустанный" к этому времени оставил их за кормой, и
Хорнблауэр, обернувшись, видел, как  первая галера зарылась носом в  длинный
вал, так что бак ее скрылся облаке брызг. Для такого хрупкого судна это было
слишком -  с одной  стороны  весла  двинулись  назад,  с  другой  -  вперед.
Заканчивая поворот, галеры на мгновение круто накренились в подошве волны, и
вот они уже  спешат назад, в  тихие воды Кадисского залива.  На "Неустанном"
кто-то  засвистел,  весь  корабль подхватил.  Шквал оскорбительных выкриков,
свиста и гогота  провожал галеры, матросы словно сорвались с узды. Пелью  на
шканцах захлебывался от гнева,  унтер-офицеры носились по палубе, тщетно ища
зачинщиков. Так зловеще прощались они с Испанией.
     И  впрямь  зловеще.  Вскорости  капитан  Пелью  сообщил,  что   Испания
окончательно  переметнулась  на  другую  сторону:  как  только  благополучно
вернулся конвой с  сокровищами,  она  объявила Англии войну  - революционная
республика заручилась  поддержкой  самой  замшелой монархии  в  Европе. Силы
Британии  были истощены  до  предела  - нужно следить еще  за  тысячей  миль
побережья, блокировать еще один флот,  обороняться от целой орды  каперов; а
гаваней,   где  можно  укрыться,  набрать  воды  и  скудного  провианта  для
поддержания сил изнуренных тяжелых трудом моряков, становилось все меньше. В
эти  дни пришлось  заводить  дружбу  с  полудикими  государствами и  сносить
наглость  деев и  султанов, чтоб северная Африка снабжала тощими  бычками  и
ячменем  британские   гарнизоны  в  Средиземном  море,  окруженные   с  суши
вражескими войсками, и корабли, их единственную связь  с миром. Не привыкшие
к  честно заработанному богатству Оран, Тетуан, Алжир  купались в неожиданно
хлынувшим к ним рекой британском золоте.
     В  тот день  в  Гибралтарском  заливе стоял мертвый  штиль.  Море  было
подобно  серебряному щиту, а небо - сапфировой чаше. Положение "Неустанного"
было крайне неприятно,  но не из-за ослепительно солнца, размягчавшего смолу
в  палубных  пазах. В  Средиземном  море из  Атлантики  всегда  идет  слабое
течение, и преобладающие ветры дуют  в  ту же сторону.  В такой  штиль судно
запросто  может отнести течением через пролив,  за Гибралтар. Чтоб добраться
потом до Гибралтарского залива, лавируя против ветра, ему понадобятся  дни и
даже недели. Так что Пелью не зря беспокоился о своем конвое  судов с зерном
из  Орана. Гибралтару нужна провизия  - Испания  уже  выслала  армию для его
осады. Пелью  никак нельзя  было проскочить мимо  цели. Его  приказ пришлось
доводить до конвоя флажками  и  даже  пушечными  выстрелами:  ни  одного  из
торговых  капитанов с их вечно недоукомплектованными командами не привлекала
та работа, которую  задумал Пелью. "Неустанный", точно так  же как и конвой,
спустил шлюпки, и те взяли на буксир беспомощные суда. Труд был бесконечный,
изматывающий. Матросы раз за разом налегали на весла, тросы натягивались  от
сверхчеловеческого  напряжения, корабли неуклюже  переваливались с  боку  на
бок. Этим способом  суда делали менее мили в  час, и то лишь доводя  команду
шлюпок до полного изнеможения.  Однако это позволяло оттянуть время, до того
как гибралтарское течение снесет  их  в подветренную сторону, и  увеличивало
шансы дождаться желанного  зюйда - все что им было надо, это два часа южного
ветра, чтоб обойти мол.
     На баркасе и  тендере "Неустанного" матросы настолько отупели от адской
работы, что не слышали, как на судне  взволнованно зашумели. Они налегали на
весла под безжалостным небом, ожидая окончания двухчасового срока страданий.
Очнуться их заставил голос самого капитана.
     - Мистер  Болтон! Мистер Чадд! Отдайте  буксир, пожалуйста.  Немедленно
возвращайтесь на борт и вооружите своих  людей.  Приближаются наши Кадисские
друзья.
     Вернувшись с бака на шканцы, Пелью в подзорную трубу оглядел подернутый
дымкой  горизонт  и  своими глазами убедился  в том, о чем  уже  доложили  с
салинга.
     - Они  идут прямо  на нас, - сказал  он. Со стороны Кадиса приближались
две  галеры;  видимо,  верховой  гонец  из наблюдательного пункта  в  Тарифе
сообщил,  что   им  представилась  блестящая  возможность   оправдать   свое
затянувшееся существование:  в  мертвый штиль  по морю  разбросан британский
конвой.  Галеры могли захватить  несчастные торговые  суда  и хотя бы  сжечь
(увести их не удастся) под самым носом "Неустанного", лежащего на расстоянии
чуть больше пушечного выстрела. Пелью посмотрел на три брига  и два торговых
судна. Одно  из  них было  в полумиле  от "Неустанного"  и  его  можно  было
прикрыть огнем, но остальные - в полутора милях, в двух милях - такой защиты
не имели.
     -  Пистолеты и  абордажные  сабли, ребята, -  приказал он  прыгающим на
палубу матросам. - Цепляйте сей-тали! Поосторожней с этой карронадой, мистер
Катлер!
     "Неустанный" участвовал  в  стольких операциях,  где дорога была каждая
минута, что сейчас  на  подготовку  почти  не требовалось  времени.  Команда
шлюпок похватала  оружие,  на нос  тендера и барказа  спустили шестифунтовые
карронады,  и вскоре шлюпки, наполненные  вооруженными людьми  и  снабженные
всем необходимым на случай непредвиденных  обстоятельств,  гребли  навстречу
галерам.
     - Какого черта вы это делаете, мистер Хорнблауэр? О чем вы думаете?
     Пелью  только  сейчас  заметил,  что  Хорнблауэр   спускает   на   воду
находившийся  под  его  командованием ялик.  Ему было непонятно,  что мичман
собирается  делать  против  галер  со  своей  двенадцатифутовой  лодочкой  и
командой из шестерых матросов.
     - Мы можем подойти к одному из судов конвоя и усилить его команду, сэр,
- отвечал Хорнблауэр.
     - А, очень  хорошо, продолжайте. Буду полагаться  на ваш здравый смысл,
хотя дело это гиблое.
     - Вы молодец,  сэр! - в восторге воскликнул Джексон, когда ялик отвалил
от фрегата. - Просто молодец! Никто другой до этого бы не додумался.
     Джексон,  рулевой  ялика,  был  уверен,  что Хорнблауэр  не  собирается
выполнять обещанное и усиливать команду одного из торговых судов.
     -  Даго   вонючие,  -  процедил   сквозь  зубы  загребной.   Хорнблауэр
чувствовал,  что  его  команда  охвачена  той  же безотчетной  ненавистью  к
галерам,  которую испытывал он сам. В те  краткие  секунды,  анализируя свои
чувства, он объяснил их обстоятельствами, при которых он  впервые увидел эти
галеры, а  также запахом, которые  те оставляли за собой. Никогда  прежде не
испытывал  он личной  ненависти;  он сражался как слуга  короля, не чувствуя
враждебности к противнику. Но  сейчас,  под опаляющим  небом, он  вцепился в
румпель, страстно желая поскорее сцепиться с врагом.
     Барказ  и тендер  намного его обогнали и, хотя их команда  уже отсидела
два часа на веслах, скользили по воде с такой скоростью, что ялик,  несмотря
на преимущество, которое давало ему совершенно гладкое море, еле-еле нагонял
их. Море за бортом было чистейшего, небесно-синего цвета;  весла  вспенивали
его, делая белым. Впереди лежали суда конвоя, там, где  застал  их внезапный
штиль. Сразу  за ними Хорнблауэр увидел блеск весел: талеры быстро двигались
к своей жертве. Барказ  и  тендер разошлись, чтоб прикрыть как можно  больше
судов, гичка осталась далеко за кормой. Если б Хорнблауэр и хотел высадиться
на какое-нибудь судно, для этого  уже не оставалось времени. Он положил руль
к борту, собираясь держаться  за тендером. В этот момент  галера  неожиданно
появилась в промежутке между  двумя торговыми судами. Хорнблауэр увидел, как
тендер   развернулся  и  направил  свою   шестифунтовую   карронаду  в   нос
приближающейся галеры.
     -  Налегай,  ребята!  Налегай!  - выкрикивал  Хорнблауэр,  обезумев  от
возбуждения.
     Он  не  мог себе  вообразить, что  будет дальше, но хотел быть, в самой
гуще событий.  Из шестифунтовой пушечки невозможно прицелиться на расстоянии
больше ружейного выстрела - она  годится на то, чтоб выпустить заряд картечи
по толпе людей но бессильна против укрепленного носа галеры.
     -  Налегай!  - снова выкрикнул  Хорнблауэр.  Они  были  у  самой  кормы
тендера.
     Карронада выстрелила. Хорнблауэру показалось, что он видит, как от носа
галеры  отлетают  позолоченные щепки.  С  тем  же успехом  можно  остановить
разъяренного быка горохом из детской трубочки. Галера развернулась, весла ее
задвигались  быстрее.  Галера  шла   на  таран,  как  греки  при  Саламине.[
Саламинское  сражение  -  битва  между  греками и персами  в  480 г. до н.э.
Триремы греков таранили персидские суда с флангов и выиграли битву.]
     -  Налегай!  - выкрикнул Хорнблауэр. Инстинктивно  он повернул румпель,
чтоб обойти тендер.
     - Суши весла!
     Гребцы замерли, и шлюпка по инерции скользнула мимо тендера. Хорнблауэр
видел, как Сомс стоит  на корме, глядя в лицо летящей к  нему  по синей воде
смерти. Борт  о  борт  тендер  мог  выдержать  удар, но  он  слишком  поздно
попробовал  увернуться.   Хорнблауэр  видел,  как  он   повернул,  подставив
форштевню галеры свой уязвимый  борт.  Больше  он ничего  не видел  - корпус
галеры  скрыл  от  него финальный акт трагедии. Весла ялика  едва  не задели
весла правого  борта галеры. Хорнблауэр услышал крики и  треск,  увидел, как
галера на  миг приостановилась  от столкновения.  Им овладела безумная жажда
битвы, мозг его работал с лихорадочной быстротой.
     - Левая, на воду, - закричал он, и шлюпка скользнула под  корму галеры.
- Обе на воду!
     Ялик метнулся к корме галеры, словно прыгающий на быка терьер.
     - Цепляйся за  них,  Джексон, черт тебя побери!  Джексон  чертыхнулся в
ответ и  ринулся  вперед,  перемахнул через головы  гребцов, не сбивая  их с
такта, схватил кошку на длинном лине и с силой размахнулся. Кошка зацепилась
за  резное позолоченное ограждение на корме. Джексон  потянул линь, гребцы с
силой  налегли  на  весла,  и шлюпка  подошла к самой корме.  В этот  момент
Хорнблауэр увидел то, что  долго еще мучило его во сне - из-под кормы галеры
выплыла раздробленная передняя часть тендера  с цепляющимися за нее людьми -
теми,  кто остался  после  долгого  пути  под днищем  потопившей  их галеры.
Искаженные, налитые  кровью  лица,  лица  покойников.  Через  мгновение  они
исчезли,  и по толчку,  передававшемуся шлюпке через линь, Хорнблауэр понял,
что галера двинулась вперед.
     - Я не могу удержать ее! - крикнул Джексон.
     - Заверни на утку, болван!
     Теперь галера тащила привязанный двадцатифутовым  линем ялик на буксире
у  самой кормы, сразу за рулем. Вода пенилась вокруг, нос ялика от натяжения
задрался вверх,  как будто они  загарпунили  кита: по полуюту  галеры кто-то
бежал с ножом, чтобы перерезать линь.
     - Убей его, Джексон, - крикнул Хорнблауэр. Пистолет Джексона выстрелил,
испанец  упал  на  палубу  -   хороший   выстрел.   Несмотря  на  горячечное
возбуждение, несмотря на  бурлящую кругом воду и палящее солнце,  Хорнблауэр
пытался  продумать  дальнейшие действия. Инстинкт  и здравый смысл  говорили
ему,  что  самое  разумное  -  атаковать противника,  невзирая на  численный
перевес.
     - Эй, вы, подтяните нас к ней! - крикнул  он. Все в лодке бешено орали.
Баковые  гребцы повернулись вперед,  ухватились  за линь  и налегли на него.
Однако на  такой  скорости  подтянуть  шлюпку  было невероятно трудно; после
того, как ценой неимоверных усилий удалось приблизиться к галере на ярд, это
стало просто невозможно.  Кошка  зацепилась  за  леерное  ограждение полуюта
ярдах в  десяти выше уровня воды, и, по мере того как  шлюпка приближалась к
корме,  угол,  под которым  отходил  линь, становился  все круче. Нос  ялика
задрался еще выше.
     - Отставить! - приказал Хорнблауэр, и,  вновь повысив голос, крикнул: -
Ребята, вынимай пистолеты!
     Над  кормой  галеры возникли четверо или пятеро смуглых  лиц.  Ружейные
дула уставились в ялик. Началась перестрелка. Один из гребцов со стоном упал
на дно ялика, но лица на  корме галеры исчезли. Осторожно стоя на качающейся
корме,  Хорнблауэр не  мог  различить на полуюте  галеры ничего, кроме  двух
макушек, принадлежавших, очевидно, рулевым.
     -  Заряжай,  - сказал он  матросам, чудом вспомнив отдать этот  приказ.
Шомпола вошли в пистолетные дула.
     -  Делайте это тщательно,  если хотите снова увидеть своих  подружек, -
сказал Хорнблауэр.
     Он трясся от возбуждения.  Безумная  жажда битвы застилала ему глаза, и
лишь  какая-то часть  сознания,  вымуштрованная  часть,  машинально выдавала
взвешенные приказы. Жажда крови на время убила в нем лучшие чувства.
     Все  вокруг было как в багровом  тумане - так вспоминалось ему позднее,
когда  он  мысленно  возвращался к  этим  событиям.  Вдруг  послышался треск
разбиваемого стекла: кто-то просунул ружейное  дуло в  большое кормовое окно
галеры. Теперь  испанцу требовалось время, чтобы прицелиться.  Беспорядочная
пальба из ялика послышалась одновременно  с  ружейным выстрелом. Куда попала
пуля испанца, никто не заметил; испанец упал.
     -  Клянусь Богом!  Вот  нам куда!  - заорал Хорнблауэр и  тут  же  себя
одернул. - Заряжай.
     Когда  пули  были загнаны  в стволы,  он  встал.  За поясом у него  был
пистолет, из  которого он еще  ни разу не  выстрелил, на  боку  - абордажная
сабля.
     - Перебирайся  на корму, - приказал он загребному. (Ялик не выдержал бы
еще одного человека на носу).- И ты тоже.
     Хорнблауэр встал на банку, оглядывая натянутый линь и окно каюты.
     - Посылай их за мной по одному, Джексон, - приказал он.
     Собравшись с духом, Хорнблауэр прыгнул на линь, линь провис, и ноги его
коснулись воды, но ему  удалось, собрав все силы,  несколько раз перехватить
руки  и взобраться по линю.  Вот и разбитое окно.  Размахнувшись ногами,  он
выбил большой кусок оставшегося  стекла, просунул внутрь ноги, а затем и все
тело. Он со  стуком  спрыгнул  на палубу каюты: после  ослепительного солнца
снаружи там было совсем темно. Встав на ноги,  он наступил на что-то мягкое,
оно застонало от боли  - очевидно,  это  был раненый испанец.  Рука, которой
Хорнблауэр вытаскивал  саблю, была  в крови. В испанской крови. Выпрямляясь,
он  с оглушительным треском  врезался  головой  в палубный бимс. Каюта  была
совсем низкая, не выше  пяти футов, и он чуть  не потерял сознание от удара.
Но вот перед  ним  дверь,  и  он  ринулся вперед, сжимая  в  руке саблю. Над
головой  он  услышал  топот;  сверху и спереди звучали  выстрелы. Испанцы на
корме  перестреливались  с командой  ялика. Дверь  каюты выходила  на низкую
полупалубу. Хорнблауэр бросился туда, в яркий солнечный свет, и оказался  на
крошечной  полупалубе,  начинающейся  от уступа  полуюта.  Узкий  переходный
мостик тянулся между двумя рядами гребцов.  Хорнблауэр увидел бородатые лица
и  копны  взлохмаченных  волос;  тощие  загорелые  тела  ритмично  двигались
взад-вперед, налегая на весла.
     Это  все,  что  он успел  разглядеть. На дальнем конце мостика  рядом с
уступом  полубака стоял  надсмотрщик  с  бичом.  Он  мерно выкрикивал что-то
по-испански, видимо, задавая ритм. На полубаке стояли двое или трое; за ними
через  распахнутую дверь  фальшборта полубака Хорнблауэр  видел две  большие
пушки,  освещенные  падающим через пушечные порты светом. Около пушек стояли
артиллеристы:   их   было   гораздо   меньше,   чем   требуется   для   двух
двадцатичетырехфунтовок. Хорнблауэр вспомнил слова Уэлса, что команда галеры
составляет не  больше тридцати  человек.  По  крайней  мере,  один орудийный
расчет отозвали на полуют для отражения атаки с ялика.
     Сзади раздались шаги. Хорнблауэр  подпрыгнул.  Развернувшись  с  саблей
наготове, он увидел Джексона - тот нетвердой походкой вышел на полупалубу. В
руках у него была сабля.
     - Чуть черепушку себе  не  раскроил, -  сказал Джексон. Он говорил, как
пьяный.  Вторя  его  словам,  на  полуюте, на уровне  их голов,  послышалась
стрельба.
     - Олдройд идет за мной, - сказал Джексон. - Франклин убит.
     По обеим  сторонам от них были  трапы, ведущие на полуют. Математически
казалось  логичней  подниматься  каждому  со  своей  стороны,  но Хорнблауэр
рассудил иначе.
     - За мной! -  крикнул он Джексону и  побежал по правому трапу.  В  этот
момент появился Олдройд - ему Хорнблауэр тоже приказал следовать за собой.
     Поручни трапа были сплетены  из красных  и желтых  веревок  - взбираясь
вверх с пистолетом в одной руке и саблей в другой, Хорнблауэр успел обратить
внимание  на  такую мелочь.  Всего один шаг,  и  голова  оказалась на уровне
палубы. На крошечном полуюте сгрудилось  более десятка людей, но двое из них
были  убиты, один стонал, прислонившись  спиной к  леерному ограждению, двое
стояли  у  руля.  Остальные  глядели  через  ограждение  на  команду  ялика.
Хорнблауэр был все  в том же исступлении. Последние две или три ступеньки он
перемахнул  одним прыжком  и с  безумным  криком бросился на  испанцев.  Его
пистолет выстрелил как бы помимо его воли, но лицо  стоявшего в ярде испанца
превратилось в кровавую маску. Хорнблауэр бросил пистолет и выхватил второй.
Он нащупал  пальцем курок и в  то же время с грохотом обрушил свою саблю  на
шпагу  следующего испанца -  тот попытался оказать сопротивление. Хорнблауэр
разил и разил саблей,  словно  безумный.  Джексон был рядом:  он тоже хрипло
кричал и рубил саблей направо и налево.
     - Бей их! Бей! - кричал Джексон.
     Хорнблауэр видел, что Джексон обрушил свою саблю на голову беззащитного
рулевого. Рубясь со стоящим перед ним испанцем, он краем глаза заметил сбоку
еще  одну шпагу,  но  его спас пистолет: он  машинально спустил курок. Рядом
выстрелил другой пистолет, видимо - Олдройда, и бой был окончен. Как испанцы
так оплошали, что дали захватить себя врасплох, Хорнблауэр так  никогда и не
понял.  Может, они не  знали, что человек  в каюте ранен и полагали,  что он
охраняет этот путь, может, им в  голову не приходило, что трое могут напасть
на десятерых, может они  не заметили, что эти трое проделали опасный путь по
линю, может быть, и скорее всего, в горячке битвы они просто потеряли головы
ведь  с  того момента как ялик  зацепился  за корму, до того, как полуют был
очищен,  прошло всего  несколько минут. Два-три испанца сбежали по  трапу  с
полуюта  и  дальше  по мостику  между  двумя  рядами гребцов.  Один  из  них
зацепился  за  ограждение  и  жестом  показал, что  сдается. Но Джексон  уже
схватил  его  рукой  за горло.  Джексон был силен неимоверно -  он  перегнул
испанца  через перила, другой рукой ухватил его за  ноги и  перекинул  через
борт. Испанец с криком упал раньше, чем Хорнблауэр успел  вмешаться.  Палуба
полуюта была полна корчившимися в предсмертных судорогах  людьми, словно дно
лодки бьющейся рыбой. Один  из испанцев,  когда  Джексон и Олдройд  ухватили
его, упал на колени. Они подняли его и перекинули через борт.
     - Прекратить! - сказал Хорнблауэр, и они с неохотой втащили его обратно
и грохнули на окровавленные доски.
     Джексон  и Олдройд были как пьяные, они покачивались  и  хрипло дышали,
глядя перед собой остекленевшими глазами. Хорнблауэр сам только что вышел из
этого припадка. Он  шагнул  к уступу полуюта и вытер заливавший  глаза  пот,
пытаясь одновременно стереть багровый туман, застилавший ему глаза. Впереди,
на  полубаке,  собрались уцелевшие  испанцы: когда  Хорнблауэр двинулся в их
сторону, один выстрелил,  но  пуля пролетела  мимо. Внизу гребцы по-прежнему
мерно двигались взад-вперед, их взлохмаченные головы и нагие тела качались в
такт  веслам,  в  такт  словам надсмотрщика. Тот  все еще  стоял  на мостике
(остальные испанцы сгрудились за ним) и считал: "seis, siete, ocho".
     - Прекратить! - заорал Хорнблауэр.
     Он прошел к правому борту на глазах у гребцов этой стороны, поднял руку
и  снова  крикнул.  Одно или два заросших лица повернулось к нему,  но весла
продолжали двигаться.
     - Uno, doce, tres, - считал надсмотрщик.
     Джексон  появился  рядом  с Хорнблауэром и  навел  пистолет  на  голову
ближайшего гребца.
     -  Отставить, -  раздраженно  сказал  Хорнблауэр.  Его  уже тошнило  от
убийств. - Найдите мои пистолеты и перезарядите их.
     Он  стоял  на  верхней ступеньке трапа, как  во сне  - как  в  кошмаре.
Галерные рабы продолжали налегать на весла; более десятка врагов по-прежнему
толпились  возле  полубака  в  тридцати   ярдах  от  него;  позади  стонали,
расставаясь с  жизнью,  раненые  испанцы.  Новый  призыв к  гребцам  тоже не
возымел  никакого действия.  Олдройд  был самым  хладнокровным  из  всех или
раньше других пришел в себя.
     - Я спущу их  флаг, сэр? - спросил он. Хорнблауэр очнулся. На флагштоке
над гакабортом колыхалось желто-красное знамя.
     -  Да, спустите  немедленно, -  сказал Хорнблауэр.  Теперь сознание его
прояснилось,  и  горизонт  его  не   ограничивался  узкими  бортами  галеры.
Хорнблауэр посмотрел вокруг на синее, синее море. Вот торговые суда, за ними
"Неустанный".  Сзади белый  след галеры: изогнутый след. До этого Хорнблауэр
не осознавал, что не взял  под контроль руль, и последние  три минуты галера
идет по морю неуправляемой.
     -  Встаньте к  рулю, Олдройд,  - приказал  он.  Это что, другая  галера
исчезает в дымке? Похоже;  а  вот далеко  за нею барказ. Вот с левого  борта
гичка, весла  ее подняты. Хорнблауэр видел маленькие  фигурки на  носу  и на
корме. Они размахивали  руками, и до него  дошло, что они приветствуют спуск
испанского  флага. Впереди раздался ружейный выстрел, пуля с силой ударила в
перила у самого его бедра, так что  позолоченные щепки  полетели  в сторону,
вспыхивая  в  солнечном  свете. Но Хорнблауэр уже  пришел  в  себя и побежал
обратно  к  умирающим: дальний конец  полуюта не простреливался с мостика, и
там он был в безопасности. Он по-прежнему видел гичку с левого борта.
     - Право руля, Олдройд.
     Галера медленно развернулась - при своих пропорциях она плохо слушалась
руля, если ему не помогали весла - но вскоре нос ее уже почти закрыл гичку.
     - Прямо руль!
     Удивительно, но здесь, под  кормой галеры, по-прежнему прыгал на пенной
воде ялик. В нем был один живой человек и двое убитых.
     - Где остальные, Бромли?
     Бромли показал за борт.  Видимо, их убило выстрелами  с гакаборта  в то
время, как Хорнблауэр и двое матросов готовились штурмовать полуют.
     - А ты какого черта там остался?
     Бромли  левой  рукой приподнял правую:  она  явно  не  работала. Отсюда
помощи ждать не приходится,  и все же галерой надо овладеть полностью. Иначе
их могут  даже увести в  Альхесирас - хотя  руль и у  них, человек,  который
приказывает гребцам, может, если захочет, управлять курсом судна. Оставалось
одно.
     Теперь,  когда  боевая  горячка  схлынула,  Хорнблауэр  был  в  мрачном
состоянии  духа.  Его не волновало, что будет с ним;  надежда  и страх равно
покинули  его  вместе   с  прежним  лихорадочным  возбуждением.  Им  овладел
фатализм. Его мозг, продолжая  просчитывать варианты,  говорил ему, что если
останется   всего  один  шанс  добиться  удачи,  надо  его  испробовать,   а
подавленное состояние  духа позволило  ему исполнить задуманное  машинально,
без эмоций и колебаний. Он подошел к ограждению полуюта: испанцы по-прежнему
толпились на дальнем конце мостика, надсмотрщик все также отсчитывал гребцам
ритм.  Испанцы смотрели на  Хорнблауэра. Он  тщательнейшим  образом  убрал в
ножны  саблю, которую  до той поры держал  в руках; делая это, он заметил на
мундире и на руках кровь. Медленно он поправил на боку ножны.
     - Мои пистолеты, Джексон, -  сказал он. Джексон вручил ему пистолеты, и
Хорнблауэр так  же медленно  убрал  их за  пояс. Он  повернулся  к Олдройду:
испанцы, как зачарованные, следили за его движениями.
     - Оставайся у румпеля, Олдройд.  Джексон, за мной.  Не делай ничего без
моего приказа.
     Солнце светило  ему прямо  в  лицо. Он  спустился  по трапу,  прошел по
мостику  и  приблизился к испанцам.  По  обе  стороны  от него всклокоченные
головы и нагие тела галерных рабов все так же мерно двигались в такт веслам.
Он  подошел к  испанцам: руки их  нервно сжимали шпаги  и  пистолеты.  Сзади
кашлянул Джексон. В двух ярдах от испанцев Хорнблауэр остановился и обвел их
взглядом. Он жестом указал на всех, кроме надсмотрщика, потом  ткнул пальцем
в сторону полубака.
     - Все на нос, - сказал он.
     Они стояли, во все глаза  глядя  на него, хотя не  могли не  понять его
жест.
     - На нос, - сказал  Хорнблауэр и махнул рукой. При этом он топнул ногой
по палубе.
     Лишь один человек, похоже, собирался активно сопротивляться. Хорнблауэр
подумал было выхватить пистолет и застрелить его на месте. Но пистолет может
дать  осечку,  выстрел  может  вывести  испанцев  из  оцепенения. Хорнблауэр
пристально поглядел на того человека.
     - На нос, кому сказано.
     Они двинулись  на нос, неловко переставляя ноги. Хорнблауэр наблюдал за
ними. Чувства вернулись к нему; сердце так бешено колотилось в груди, что он
едва мог  сдерживаться.  Ему  пришлось дождаться,  пока все остальные уйдут,
прежде чем обратиться к надсмотрщику.
     - Останови  их, -  приказал  он. Хорнблауэр  посмотрел  надсмотрщику  в
глаза, указывая пальцем на гребцов. Губы надсмотрщика шевельнулись, но он не
проронил ни слова.
     - Останови их, - Хорнблауэр положил руку на рукоять пистолета.
     Этого оказалось достаточно.  Надсмотрщик что-то пронзительно выкрикнул,
и весла  остановились. Как  только  они перестали  скрипеть в  уключинах, на
корабле воцарилась  мертвая тишина. Слышен  был только плеск воды  за кормой
идущей по инерции галеры. Хорнблауэр повернулся и окрикнул, Олдройда.
     - Олдройд! Где гичка?
     - Близко по правому борту, сэр!
     - Как близко?
     - В двух кабельтовых, сэр. Они гребут к нам.
     - Развернись к ним, пока хватает скорости.
     - Есть, сэр.
     За  какое  время  гичка  на веслах  покроет  четверть мили?  Хорнблауэр
боялся,  как бы в последний момент  у испанцев не вспыхнули чувства. Простое
ожидание  может  стать  причиной  этого.  Нельзя вот так стоять и ничего  не
делать.  Хорнблауэр  чувствовал,  как идет  по воде  галера. Он обернулся  к
Джексону.
     -  Неплохо  идет,  правда,  Джексон?  -  сказал  он  и  заставил   себя
рассмеяться, словно на свете все было просто и ясно.
     - Да,  сэр, полагаю,  что  так, сэр, -  изумленно ответил  Джексон.  Он
нервно теребил пистолет.
     -  Посмотри-ка  на  этих людей,  -  продолжал Хорнблауэр,  указывая  на
галерных рабов. - Ты хоть раз в жизни видел такую бороду?
     - Н-нет, сэр.
     - Говори со мной, болван. Говори естественно.
     - Я... я не знаю, что говорить, сэр.
     - Черт побери, ничего ты не понимаешь,  Джексон. Видишь, рубец на плече
у этого парня? Видимо, не так давно надсмотрщик ударил его бичом.
     - Наверное вы правы, сэр.
     Хорнблауэр подавил раздражение и приготовился произнести новый монолог,
когда сбоку борт  заскрежетал о борт.  Через  мгновение  на палубу попрыгала
команда  гички. Невозможно описать, какое он испытал облегчение.  Хорнблауэр
чуть   не  расслабился  совсем,  но  вспомнил  о   необходимости   сохранять
достоинство. Он вновь подтянулся.
     - Рад видеть вас на борту, - сказал он, когда лейтенант Чадд  перекинул
ногу через фальшборт и спрыгнул на палубу возле уступа полубака.
     - Рад видеть вас, <i>-</i> сказал Чадд с удивлением глядя на него.
     -Эти люди на носу  - пленники. Хорошо бы их обезоружить. Я полагаю, это
единственное, что осталось сделать.
     И теперь он  не  мог  расслабиться;  ему казалось,  что так  и придется
оставаться в  напряжении всю оставшуюся жизнь.  Напряженный и в  то же время
отупевший, он  услышал  приветственные  крики  с "Неустанного", когда галера
подошла к фрегату.  Отупевший и скучный, докладывал он,  запинаясь, капитану
Пелью, не  забыв в самых  лестных  тонах  отозваться о храбрости  Джексона и
Олдройда.
     -  Адмирал  будет  доволен,  -  сказал  Пелью,  внимательно  глядя   на
Хорнблауэра.
     - Я рад, сэр, - услышал Хорнблауэр свой ответ.
     -  Теперь, когда  мы  потеряли бедного Сомса, нам  понадобится еще один
офицер для несения вахты. Я намерен  назначить  вас исполняющим  обязанности
лейтенанта.
     - Спасибо, сэр, - сказал Хорнблауэр все в том же отупении.
     Сомс был седовласый офицер с огромным опытом. Он проплавал семь  морей,
участвовал во  множестве  сражений. Но, в новой  для него ситуации,  ему  не
хватило  сообразительности,  чтоб  не подставить свою шлюпку под таран. Сомс
мертв, и.о. лейтенанта Хорнблауэр займет его место. Боевая  горячка,  чистое
сумасшествие принесли  ему  это  повышение.  Хорнблауэр  и не знал, в  какие
пучины  безумия   он   готов  погрузиться.   Как   Соме,   как  вся  команда
"Неустанного", он позволил  слепой  ненависти к галерам увлечь себя, и  лишь
удача сохранила ему жизнь. Это стоит запомнить.



        ЭКЗАМЕН НА ЛЕЙТЕНАНТА

     Его  Величества  корабль "Неустанный" скользил по  водам Гибралтарского
залива. На  шканцах,  рядом с капитаном Пелью, стоял исполняющий обязанности
лейтенанта Горацио Хорнблауэр, напряженный и подтянутый. Его подзорная труба
была   направлена   в  сторону  Альхесираса.   По  иронии   судьбы   главные
военно-морские базы двух враждующих держав располагались всего в шести милях
друг  от  друга,   и,   приближаясь  к  Гибралтарской  гавани,   не   мешало
повнимательней наблюдать за Альхесирасом  - всегда существовала возможность,
что оттуда неожиданно выйдет испанская эскадра и  внезапно нападет на ничего
не подозревающий фрегат.
     - Восемь... девять судов с поднятыми реями, сэр, - сообщил Хорнблауэр.
     - Благодарю вас, - отвечал Пелью. - Поворот оверштаг!
     "Неустанный" лег  на другой  галс и  взял  курс  на  мол. Гибралтарская
гавань была,  как обычно,  полна судов: здесь  вынужденно  базировались  все
средиземноморские военно-морские силы Англии. Пелью взял марсели на гитовы и
положил руль  к борту. Потом  загромыхал канат и "Неустанный" повернулся  на
якоре.
     - Спускайте мою гичку,  -  скомандовал  Пелью. Пелью  выбрал для  своей
шлюпки и  ее команды сочетание синего и белого - синие рубахи  и белые штаны
для  матросов, белые шляпы с синими лентами; сама шлюпка была синяя с белым,
у  весел -  синие рукоятки  и  белые лопасти.  Все  вместе  получалось очень
красиво - весла взметнулись, и шлюпка плавно  заскользила  по воде.  Капитан
Пелью отправился засвидетельствовать свое почтение адмиралу порта. Вскоре по
его возвращении к Хорнблауэру подбежал посыльный.
     - Капитан приветствует вас и хотел бы видеть вас в своей каюте.
     -  Проверь-ка свою  совесть, -  ухмыльнулся  мичман Брэйсгедл. - Что ты
такого натворил?
     -  Хотел бы я знать, - искренне отвечал Хорнблауэр. Вызов к  капитану -
это всегда  повод для волнения. Подходя к каюте, Хорнблауэр нервно  сглотнул
и,  прежде  чем постучаться, немного  помедлил,  собираясь  с  духом. Однако
опасения  его  оказались  напрасны:  Пелью  сидел  за  столом  и  приветливо
улыбался.
     -  А, мистер  Хорнблауэр,  у  меня для вас новость, надеюсь, радостная.
Завтра  будут  лейтенантские экзамены, здесь, на "Санта Барбаре". Я надеюсь,
вы к ним готовы?
     Хорнблауэр чуть не ответил: "Думаю, что да", но вовремя себя одернул.
     - Да, сэр. - Пелью ненавидел уклончивые ответы.
     -  Что  ж,  очень  хорошо.  Доложитесь  там  в  три  часа  пополудни  с
характеристиками и журналами.
     - Есть, сэр.
     Такой короткий разговор о таком важном деле! Пелью назначил Хорнблауэра
исполняющим обязанности  лейтенанта два месяца  тому  назад. Завтра экзамен.
Если  он  сдаст,  адмирал  на  следующий  же  день  утвердит  назначение,  и
Хорнблауэр станет лейтенантом с двумя месяцами стажа. Но если он провалится!
Это будет  означать, что он не достоин лейтенантского  чина. Он снова станет
мичманом, два месяца стажа  пропадут, и до следующих  экзаменов его допустят
не раньше, чем через полгода. Восемь месяцев стажа - дело огромной важности.
Оно может повлиять на всю последующую карьеру.
     - Скажите мистеру  Болтону, что  я  разрешаю вам завтра оставить судно.
Можете воспользоваться одной из корабельных шлюпок.
     - Благодарю вас, сэр.
     - Удачи, Хорнблауэр.
     В последующие  двадцать четыре  часа Хорнблауэру нужно  было не  только
перечесть  "Краткий   курс  навигации"  Нори   и   "Полный   справочник   по
судовождению" Кларка, но и добиться, чтоб его парадная форма блестела, как с
иголочки. За порцию  спиртного уорент-офицерский кок разрешил лейтенантскому
вестовому  нагреть  на камбузе утюг  и прогладить  шейный платок.  Брейсгедл
одолжил   чистую  рубашку,   однако   критический  момент   наступил,  когда
обнаружилось, что весь лейтенантский запас ваксы  ссохся  в  комок. Пришлось
двум  мичманам растирать его с жиром, а получившаяся  смесь, будучи нанесена
на хорнблауэровы башмаки с пряжками,  решительно отказалась натираться. Лишь
упорный труд  с применением  сперва полинялой лейтенантской обувной щетки, а
затем  мягкой  тряпочки,  позволил  довести их до приличествующего экзаменам
блеска. Что  до треуголки - тяжела  жизнь  треуголки в  мичманской каюте,  и
часть вмятин так и не удалось выправить.
     -  Снимай  ее  как  можно  скорей  и  держи под  мышкой,  - посоветовал
Брэйсгедл. - Может они не увидят, как ты поднимаешься на мостик.
     Все  собрались  проводить  Хорнблауэра, когда тот покидал  корабль,  со
шпагой, в  белых  бриджах,  в башмаках с  пряжками, неся  под  мышкой стопку
журналов, а в кармане  - характеристики (о трезвости и примерном поведении).
Зимний день  уже  давно перевалил  за полдень, когда Хорнблауэр поднялся  на
борт "Санта Барбары" и доложился вахтенному офицеру.
     "Санта  Барбара" была плавучей тюрьмой. Захваченная родни в Кадисе, она
с 1780 года так и гнила  без мачт, на  приколе, в  мирное время  - склад,  в
военное - тюрьма. На переходных мостика стояли солдаты в  красных мундирах -
ружья  заряжены,  штыки  примкнуты.  Карронады  на  полубаке  и шканцах были
направлены  внутрь  и  наклонены  так,  чтобы  простреливался  весь  шкафут.
Несколько  печальных  и  оборванных  заключенных  прогуливались  по  палубе.
Поднявшись на борт, Хорнблауэр сразу почувствовал  вонь: внизу томились  две
тысячи  заключенных. Он доложился вахтенному офицеру  и сообщил  цель своего
прибытия.
     -  Кто  бы мог  догадаться?  <i>-</i>  сказал  вахтенный, пожилой лейтенант  с
длинными,  до плеч, седыми  волосами, оглядывая безупречную форму  и толстую
стопку  у Хорнблауэра под  мышкой. - Пятнадцать человек вашего  брата уже на
борту, и - Боже милостивый, вы поглядите только.
     Целая флотилия  маленьких  лодок  приближалась  к "Санта  Барбаре".  На
каждой было по крайней мере по одному  мичману в треугольной  шляпе и  белых
бриджах, на иных четыре-пять.
     - Каждый уважающий себя молодой человек в Средиземноморском флоте хочет
получить эполет, - сказал лейтенант. - Вот подождите только, экзаменационная
комиссия  увидит, сколько вас  собралось. Ни  за что на свете я не хотел  бы
оказаться на вашем,  юноша, месте. Идите на корму и  ждите в  левой бортовой
каюте.
     Каюта  была  полна,  и пятнадцать  пар глаз уставились  на Хорнблауэра.
Офицеры в возрасте от восемнадцати до сорока лет, все в парадных формах, все
нервничали. Кто-то судорожно  листал "Краткий  курс"  Нори, восстанавливая в
памяти сомнительные места. Одна компания  передавала из рук в руки  бутылку,
очевидно   для   поднятия   духа.   Следом  за   Хорнблауэром  хлынул  поток
новоприбывших.  Каюта  начала  заполняться  и  вскоре  была  набита  битком.
Половине из сорока мичманов посчастливилось сесть на палубу, другие остались
стоять.
     -  Сорок лет назад, - произнес кто-то громко, -  мой дед шел с  Клайвом
отомстить за Черную  Калькуттскую Яму. [Клайв, Роберт (1725-1774) - генерал,
основатель  британской колонии  в  Индии. Когда в 1756  бенгальцы  захватили
Калькутту  и  сажали  в яму  пленных англичан,  Клайв быстрой и  решительной
операцией отбил город.] Видел бы он, что случится с его отпрыском.
     - Выпей! - сказал другой, - и ну их всех к черту!
     - Нас  здесь  сорок,  - заметил высокий, худой,  ученый  на вид офицер,
считая по головам. - Сколько сдаст, как вы думаете. Пять?
     - А ну их всех к черту, - повторил хмельной  голос в углу и  затянул: -
Прочь от меня, докучные заботы...
     Воздух  наполнился   протяжным  свистом  боцманских  дудок,  на  палубе
зазвучали команды.
     - На борт поднялся капитан, - заметил кто-то. Офицер выглянул в дверную
щелку.
     - Неустрашимый Фостер, - сообщил он.
     - Вот уж кто все жилы вытянет, - сказал толстый молодой человек, удобно
прислонившийся к переборке. Снова засвистели дудки.
     -  Харви,  из  дока,  - сообщил наблюдатель. Тут  же последовал  третий
капитан.
     -  Черный  Чарли  Хэммонд,  -  сказал наблюдатель. - У  него такой вид,
словно он потерял гинею и нашел шестипенсовик.
     - Черный Чарли?! - воскликнул кто-то, вскакивая  и опрометью бросаясь к
двери.- Дайте-ка глянуть! Он самый! По крайней мере, один молодой человек на
экзамен не останется. Я и так знаю,  что он мне скажет. "Еще шесть месяцев в
море, сэр, и как, вы  посмели,  черт  вас дери, явиться  на экзамен с такими
знаниями".  Черный Чарли никогда мне не простит,  что  я уронил его любимого
пуделя  с борта тендера в Порт-оф-Спейн. Он  тогда  был первым на  "Пегасе".
Прощайте, джентльмены. Кланяйтесь от меня экзаменационной комиссии.
     С этими словами молодой человек вышел. Все видели, как он объясняется с
вахтенным офицером и подзывает лодку, чтоб вернуться на свой корабль.
     - Одним меньше, - сказал ученый офицер. - В чем дело, любезный?
     - Комиссия  приветствует вас,  господа,  - сказал посыльный  -  морской
пехотинец, - и приглашает первого молодого джентльмена.
     Все смутились - никто не хотел быть первой жертвой.
     - Тот, кто  ближе  к двери,  - предложил пожилой помощник  штурмана.  -
Будете добровольцем, сэр?
     -  Я  буду  Даниилом,  -  в  отчаянии  произнес бывший  наблюдатель.  -
Вспоминайте меня в своих молитвах.
     Он  пригладил мундир,  расправил  галстук и  вышел.  Остальные ждали  в
полном  молчании,  нарушаемом  лишь  редким  бульканьем  -  мичман-забулдыга
прикладывался к бутылке.  Прошло целых десять минут, пока вернулся  кандидат
на повышение. Он пытался изобразить улыбку.
     - Еще шесть месяцев в море? - спросил кто-то.
     -  Нет,   -  последовал  неожиданный  ответ.  -   Три!  Велели  послать
следующего. Идите вы.
     - Но о чем они вас спрашивали?
     - Сначала они  попросили меня определить  локсодромию... Советую вам не
заставлять их  ждать.  -  Человек  тридцать  офицеров тут же  вытащили  свои
тетради, чтоб перечитать про локсодромию.
     - Вы пробыли там десять минут, - сказал ученый офицер, глядя на часы. -
Нас сорок, по десять минут на каждого... да они и к полуночи не управятся.
     - Они проголодаются, - сказал кто-то.
     - И съедят нас с потрохами, - добавил другой.
     - Может, они будут допрашивать нас партиями, - предложил третий,  - как
французские трибуналы.
     Слушая их, Хорнблауэр вспоминал о  французских аристократах, шутивших у
подножия  эшафота. Кандидаты  уходили  и  возвращались, одни -  подавленные,
другие  -  улыбались.  В каюте стало просторнее.  Хорнблауэр нашел свободный
кусок палубы, сел, вытянул ноги  и  беспечно вздохнул.  Не  успел  он  этого
сделать, как понял, что  притворяется сам перед  собой.  Его  нервы  были на
пределе.  Наступала  зимняя  ночь; какой-то добрый самаритянин  прислал пару
интендантских свечей, слегка осветивших темноту каюты.
     - Сдает  один из  трех,  - сказал ученый офицер, вставая.  - Как бы мне
оказаться третьим.
     Ученый офицер вышел,  и  Хорнблауэр  встал  - следующая очередь его. Он
шагнул в темноту  на  полупалубу и вдохнул  прозрачный свежий воздух. Слабый
бриз  дул  с зюйда, охлажденный снежными вершинами  Африканского  Атласа. Ни
луны, ни звезд не было. Ученый офицер вернулся.
     - Быстрей, -  сказал  он.  - Они  нервничают.  Хорнблауэр  прошел  мимо
часового в кормовую каюту;  она была ярко освещена, он заморгал и обо что-то
споткнулся. Тут он вспомнил, что не поправил галстук и не проверил, ровно ли
висит  шпага. Он продолжал  растерянно моргать. Три  мрачных  лица  смотрели
из-за стола.
     - Ну, сэр? - произнес суровый голос. - Доложитесь. У нас нет времени.
     -  Х-хорнблауэр,   сэр.   Г-горацио   Х-хорнблауэр.  Мичман,   то  есть
исполняющий обязанности лейтенанта. Его Величества судна "Неустанный".
     - Характеристики, пожалуйста,- произнес сидевший справа.
     Хорнблауэр протянул капитанам бумаги и  ждал,  пока они их  изучат. Тут
неожиданно заговорил сидевший слева:
     - Вы идете в крутой бейдевинд левым галсом, мистер Хорнблауэр,  лавируя
в проливе  против штормового  норд-оста в  двух милях к норду от  Дувра. Это
понятно?
     - Да, сэр.
     - Теперь ветер  заходит  на  четыре румба  и лобовой порыв застает  вас
врасплох. Что вы делаете, сэр? Что вы делаете?
     Если Хорнблауэр о  чем и думал в этот момент, то  только о локсодромии.
Вопрос в  лоб  застал его врасплох  не хуже ветра в описанной  ситуации.  Он
открыл и снова закрыл рот.
     -  Вы уже  потеряли  мачту,  -  сказал  сидевший  посредине смуглолицый
капитан - Хорнблауэр заключил,  что это Черный Чарли Хэммонд. Об этом он мог
думать, а вот об экзамене - никак.
     - Потеряли мачту, - повторил сидевший слева. Он улыбался, словно Нерон,
наслаждающийся   предсмертными   муками  христианина,  -  а  скалы  Дувра  с
подветренной стороны. Вы в затруднительной ситуации, мистер э... Хорнблауэр.
     Вот  уж действительно. Рот Хорнблауэра  открылся и  закрылся.  В полном
отупении он услышал глухой  пушечный выстрел  где-то  неподалеку,  но он  не
обратил  внимания.  Комиссия тоже ничего  не сказала. Через минуту,  однако,
последовала  целая серия выстрелов. Капитаны  вскочили  на  ноги. Без всяких
церемоний  они выбежали из каюты, сбив с ног часового, Хорнблауэр - за ними.
Как  только  они  выскочили  на  шкафут,  в  ночное  небо  взмыла  ракета  и
рассыпалась водопадом красных  брызг -  тревога! Над водой стоял  барабанный
бой,  на всех кораблях командовали по местам.  Возле левого борта, оживленно
переговариваясь, толпились оставшиеся кандидаты.
     - Смотрите, - сказал кто-то.
     В  полумиле  от  них  темная  вода осветилась желтоватым  светом.  Свет
приближался,  и вскоре все увидели  объятый  пламенем  корабль. Он  на  всех
парусах несся прямо к якорной стоянке.
     - Брандеры!
     - Вахтенный!  Сигнальте моей  гичке! - заорал Фостер. Цепочка брандеров
неслась  по  ветру,  прямо  на  тесно  стоящие корабли. На  "Санта  Барбаре"
поднялась суматоха: матросы и морские пехотинцы высыпали на палубу, капитаны
и кандидаты  подзывали  лодки. Оранжевое пламя осветило воду,  раздался  рев
бортового залпа - какое-то судно палило по  брандеру, пытаясь  его потопить.
Стоит одному из этих пылающих остовов коснуться,  пусть на секунду, стоящего
на  якоре  корабля,  пламя  перекинется  на сухую,  крашеную  древесину,  на
просмоленный  такелаж,  на  паруса,  и  уже  ничто  его  не  остановит.  Для
легковоспламеняющихся кораблей,  начиненный взрывчатыми веществами, огонь  -
страшнейшая из морских опасностей.
     - Эй, на лодке! - заорал вдруг Хэммонд. - Сюда! Сюда, черт вас раздери!
     Его зоркие глаза высмотрели проплывающую мимо лодку с двумя гребцами.
     -  Давайте  сюда,  не  то стреляю!  - подключился  Фостер.  -  Часовой,
приготовьтесь стрелять по ним.
     При этой угрозе лодчонка развернулась и заскользила к бизань-русленю.
     -  Сюда,  джентльмены, - сказал Хэммонд. Все три капитана  бросились  к
бизань-русленю и попрыгали в лодку. Хорнблауэр прыгнул за ними. Он знал, что
у  него,  как у младшего офицера,  шансы  раздобыть лодку минимальны,  а  он
обязан добраться до своего судна. После того, как все три капитана доберутся
до своих судов, он сможет воспользоваться лодкой  и попасть на "Неустанный".
Он прыгнул на корму отваливающей лодки, загремел шпагой о планширь и чуть не
вышиб дух их капитана Харви. Однако три капитана приняли незваного гостя, ни
слова не сказав.
     - Гребите к "Неустрашимому", - приказал Фостер.
     -  Тысяча  чертей,  я  тут  старший, -  произнес Хэммонд. -  Гребите  к
"Калипсо".
     - К "Калипсо", -  сказал  Харви, берясь за румпель, и повел  лодочку по
темной воде.
     - Быстрей, быстрее же, - говорил Фостер с  искаженным страданием лицом.
Ничто не сравниться с душевной мукой капитана, лишенного возможности попасть
на свой, терпящий бедствие, корабль.
     - Вот один из них, - сказал Харви.
     Прямо  на них  несся на  всех  парусах маленький  бриг;  они  различали
отблески огня, и вдруг, прямо на глазах, бушующее пламя объяло весь корабль,
как  праздничный фейерверк. Огонь полыхнул  из  бортов, взвился  над люками.
Сама вода осветилась зловещим красным отблеском. Судно замедлилось и  начало
тихо поворачиваться.