и поменялись местами, Буш с удивленным видом уступил Хорнблауэру румпель -- он знал, что города с мостами они собирались проходить ночью. Ниже по течению ползли две черные баржи -- их тянули из бокового канала по правому берегу к бриарскому каналу по левому, для этой цели участок русла был углублен. Хорнблауэр глядел вперед, лодка быстро продвигалась под сильными взмахами Брауна. Хорнблауэр выбрал пролет и сумел миновать буксирные концы барж -- их тянули поперек течения конной тягой, лошади шли по мосту и по берегу, черные на фоне предзакатного неба. С моста на лодку смотрели прохожие. Между баржами был промежуток, достаточный, чтоб не останавливаться и не вступать в разговоры. -- Греби, -- приказал Хорнблауэр, и лодка, наклонясь носом, устремилась вперед. Они проскочили под мостом, ловко обогнув корму одной из барж. Кряжистый старик у румпеля и его маленький внук с любопытством следили за проносящейся лодкой. Хорнблауэр весело махнул мальчику рукой -- волнение всегда приятно пьянило его -- и улыбнулся зевакам на мосту. Вскоре те остались позади, как и город Бриар. -- Легко проскочили, сэр, -- заметил Буш. -- Да, -- сказал Хорнблауэр. Если б они ехали по дороге, их бы остановили и спросили паспорта, на несудоходной реке это никому не пришло в голову. Солнце садилось, сияя прямо в глаза, через час должно было стемнеть. Хорнблауэр присматривал место для ночевки. Он пропустил один длинный остров, потом увидел, что искал -- высокий, заросший ивами островок с поляной посередине, окаймленный золотисто-бурой галькой. -- Мы пристанем здесь, -- объявил он. -- Шабаш. Правая на воду. Обе на воду. Шабаш. Пристали они не то чтоб успешно. Хорнблауэр, несмотря на безусловное умение править большим кораблем, должен был еще учиться и учиться тому, как ведет себя плоскодонка между речных мелей. Их развернуло встречным течением -- лодка едва коснулась днищем гальки, как ее понесло обратно. Браун, спрыгнув с носа, оказался по пояс в воде и вынужден был, схватив фалинь, с усилием удерживать лодку против течения. Вежливое молчание ощущалось почти физически. Браун тащил лодку к берегу. Раздосадованный Хорнблауэр услышал ерзанье Буша и представил взбучку, которая ждала бы допустившего подобную оплошность мичмана. Он улыбнулся, представив, как его первый лейтенант давит в себе раздражение, и улыбка помогла забыть досаду. Он вылез на мелководье и помог Брауну тащить полегчавшую лодку к берегу, остановив Буша, который тоже собрался было вылезти -- Буш все еще не привык сложа руки смотреть, как трудится капитан. Он позволил Бушу вылезти, когда воды осталось по щиколотку -- они тащили лодку, сколько могли, потом Браун привязал фалинь к прочно забитому колышку, чтоб ее не унесло внезапным паводком. Солнце садилось на пылающем западе, быстро темнело. -- Ужин, -- сказал Хорнблауэр. -- Что будем есть? Строгий ревнитель дисциплины просто объявил бы, что готовить, и не пригласил бы подчиненных к обсуждению, но Хорнблауэр прекрасно осознавал перекосы в команде и не собирался до такой степени сохранять видимость обычного распорядка. Однако Буш и Браун привыкли повиноваться и не смели советовать капитану, они стояли, молчаливые и смущенные, пока Хорнблауэр не остановил выбор на остатках холодного пирога и вареной картошке. Только распоряжение прозвучало, Буш, как и пристало хорошему первому лейтенанту, стал претворять его в жизнь. -- Я разведу костер, -- сказал он. -- Браун, на берегу должен быть плавник. Да, и мне понадобятся рогатины, чтобы подвесить котелок. Срежь мне три штуки с этого дерева. Буш нутром чуял, что Хорнблауэр замыслил поучаствовать в приготовлении ужина, и противился этому всем естеством. Он посмотрел на капитана полупросительно, полупредостерегающе. Капитану не только противопоказано марать руки черной работой, ему еще положено пребывать в гордом одиночестве, затворенному в таинственных недрах своей каюты. Хорнблауэр смирился и пошел прогуляться по острову, оглядывая далекие берега и редкие домишки, быстро исчезающие в сумерках. Он быстро сделал неприятное открытие -- заманчивая зелень, которую он издали принял за траву, оказалось крапивой, несмотря на раннюю весну вымахавшей уже по колено. Судя по выражениям, которые употреблял Браун на другом конце острова, тот, выйдя босиком на поиски дров, тоже это обнаружил. Хорнблауэр некоторое время ходил по галечной отмели, а вернувшись, увидел идиллическую картину. Браун подбрасывал ветки в пылающий под котелком на треноге костерок, Буш, выставив вперед деревянную ногу, дочищал последнюю картофелину. Явно Буш рассудил, что первый лейтенант может без ущерба для дисциплины разделить низменные обязанности с единственным членом команды. Они ели вместе, молча, по- братски, возле угасающего костерка, даже холодный вечерний ветер не остудил ощущения дружества, которое каждый по-своему испытывал. -- Выставить вахту, сэр? -- спросил Буш, когда они поели. -- Нет, -- ответил Хорнблауэр. Если бодрствовать по очереди, ночлег будет чуть безопаснее, но зато всем троим придется недосыпать по четыре часа каждую ночь -- не стоит оно того. Буш и Браун спали в плаще и одеяле на голой земле и, вероятно, в большом неудобстве. Хорнблауэру Браун нарезал и набил в лодочный чехол крапивы, вероятно, сильно при этом нажегшись, а получившийся матрац расстелил на самом ровном участке галечной отмели. Хорнблауэр спал на нем мирно, роса выпала на лицо, ущербный месяц сиял в звездном небе прямо над ним. Засыпая, он со смутной тревогой припоминал истории о великих воителях -- Карле XII Шведском в особенности -- которые делили с солдатами грубую пищу и спали, подобно им, на голой земле. Секунду или две он со страхом думал, не должен ли поступить так же, но здравый смысл поборол смущение и подсказал, что Браун и Буш любят его и без театральных жестов. XII Эти дни на Луаре были радостны, и каждый следующий день радовал больше предыдущего. Хорнблауэр наслаждался не только и не столько ленивым двухнедельным пикником, сколько деятельным дружеством этих дней. Десять лет он служил капитаном, и природная робость, подкрепленная необходимостью держать дистанцию, заставляла его все глубже замыкаться в себе, так что он перестал замечать, как остро нуждается в товариществе. Здесь, в маленькой лодке, где беда одного становилась общей бедой, он познал счастье. Он лучше прежнего оценил, какое сокровище Буш -- тот втайне горевал об утрате ноги и вынужденной бездеятельности, тревожась, чего калеке ждать от будущего. -- Я добьюсь, чтобы вас назначили капитаном, -- сказал Хорнблауэр, когда Буш один- единственный раз намекнул ему на свои сомнения, -- даже если это будет последнее, что я успею сделать в жизни. Он думал, что сумеет сдержать обещание, даже если суд признает его виновным. Леди Барбара должна помнить Буша до "Лидии", она не хуже Хорнблауэра знает о его достоинствах. Призыв к ней, написанный в нужных выражениях -- даже от человека, осужденного трибуналом -- может возыметь действие и привести в движение скрытый механизм протекции. Буш заслуживает капитанского звания больше, чем половина знакомых ему капитанов. И здесь же был неизменно бодрый Браун. Никто лучше Хорнблауэра не мог оценить, как трудно Брауну жить в тесной близости с двумя офицерами. Однако Браун всегда находил верное соотношение между дружественностью и почтением. Он от души хохотал, когда поскользнулся на круглом камне и сел с размаху в Луару; сочувственно улыбнулся, когда то же случилось с Хорнблауэром. Он брался за любую работу и ни разу, даже спустя десять дней, когда у них сложилось нечто вроде привычного распорядка, не показал, что ждет от офицеров помощи. Хорнблауэр предвидел большое будущее для Брауна при разумной поддержке сверху. Он может легко дойти до капитана -- Дарби и Весткот тоже начинали на нижней палубе. Даже если Хорнблауэра осудит трибунал, он сумеет помочь Брауну. По крайней мере, Болтон и Эллиот не отвернутся от него окончательно и возьмут Брауна мичманом, если их попросить. Придумывая, как помочь друзьям, Хорнблауэр убедил себя смириться с окончанием путешествия и неминуемым трибуналом, в остальном же этими золотыми днями он сумел избежать мыслей о том, что будет после их окончания. То было неомраченное ничем путешествие. Мысли о постыдном обращении с Мари остались в прошлом, неприятности ждали где-то далеко в будущем; в кои-то веки можно было наслаждаться блаженным настоящим. Продвижение вперед наполняли мелкие события -- пустяковые сами по себе, они были в данную минуту очень значительны. Выбрать курс между золотистыми отмелями, вылезать наружу и тащить лодку, если ошибся, найти одинокий островок для ночлега и приготовить ужин, пройти мимо лодок, черпающих песок, или редких рыболовов, миновать город, не возбуждая подозрений -- забот хватало. Две ночи шел дождь, и они спали рядом под натянутым между ив одеялом -- забавно, какой радостью было, проснувшись, услышать рядом сопение Буша и обнаружить на себе его заботливую руку. Пышной процессией проходили виды -- Жьен со средневековым замком на высоком обрыве, Сюлли с большими полукруглыми бастионами, Шато-неф-сюр-Луар, Жеранд. Много миль подряд они видели огромные узорные шпили орлеанского собора -- Орлеан оказался одним из немногих городов, раскинувшихся на самом берегу реки, пришлось с особой тщательностью пробираться под его трудными мостами. Только скрылся из глаз Орлеан, как начался Божанси с его бесконечным многоарочным мостом и странной квадратной крепостью. Река синела, золотилась и зеленела. Галечные отмели, сменившие в среднем течении перекаты Невера, теперь уступили место золотистым песчаным отмелям посреди искрящейся речной голубизны, зеленой за бортом лодки. Разнообразная зелень радовала глаз -- зелень нескончаемых ив, виноградников, полей и лугов. В Блуа они прошли под горбатым мостом с обелиском и надписью, что мост сей возвел малолетний Людовик XV, миновали Шомон и Амбуаз с высящимися над рекой дворцами, Тур (он, как и Орлеан, раскинулся вдоль самой реки), Ланже. Река и ее многочисленные островки чаще были безлюдны, но в отдалении высились замки, дворцы и церкви. За Ланже Луара соединилась с полноводной, медлительной Вьенной. Теперь она стала шире, прямее, мели встречались все реже и реже. После Сомюра и бесчисленных островов Ле-Пон-де-Се к ней присоединились еще более полноводная Майенна, и река окончательно утратила своеобразие, с которым они успели сродниться. Она стала глубже, медлительнее, и впервые они увидели успехи в речном сообщении -- выше по течению им часто встречались следы неудавшихся прожектов Бонапарта. За впадением Майенны волнорезы и дамбы уже могли противостоять паводкам и постоянному размыву: вдоль них нанесло золотистого песку, и фарватер был достаточно глубок для барж -- лодка миновала не одну на пути из Анже в Нант. Обычно их тянули мулы, но одна-две шли с западным ветром под гафельными гротами. Хорнблауэр жадно смотрел на эти, первые за много месяцев, паруса, но от мысли украсть баржу отказался сразу. Достаточно было взглянуть на неуклюжие обводы, чтоб убедиться -- выходить на ней в море будет куда опаснее, чем даже на теперешней их плоскодонке. Подгонявший баржи западный ветер принес с собой и кое-что еще. Браун, усердно налегая на весла, вдруг потянул носом. -- Прошу прощения, сэр, -- сказал он. -- Я чую море. Они принюхались к ветру, все трое. -- Господи, ты прав, Браун, -- сказал Буш. Хорнблауэр не сказал ничего. Он тоже уловил запах соли, пробудивший бурю смешанных чувств, от которых на время лишился дара речи. Этим вечером на стоянке -- пустынных островков, несмотря на изменившийся характер реки, было по-прежнему предостаточно -- он заметил, что уровень воды заметно поднялся того, как они вытащили лодку. То не был паводок, как в ночь после сильного дождя, когда лодку чуть не унесло. Дождей не было уже дня три. Хорнблауэр наблюдал, как вода почти на глазах пребывает, наблюдал, как она дошла до наивысшего уровня, подержалась немного и началась спадать. То был прилив. Ниже, у Пембефа, перепад между приливом и отливом составляет футов десять-двенадцать, в Нанте -- четыре-шесть, здесь Хорнблауэр видел последние усилия зажатого берегами моря обратить реку вспять. Мысль эта пробудила странные чувства. Вот он и добрался до приливно-отливных вод, на которых провел больше половины жизни, они проделали путь от моря до моря, от Средиземного до того, что уже можно в некотором роде назвать Атлантикой -- прилив, за которым он сейчас следил, накатывает на берега Англии, где живут Барбара, Мария, неведомое дитя и лорды Адмиралтейства. Мало того, окончился беспечный пикник на Луаре. В этих водах им уже не двигаться так привольно: незнакомцев будут проверять пристрастно и подозрительно. В следующие сорок восемь часов решится, достигнет ли он Англии, чтобы предстать перед трибуналом, или вновь попадет в плен и будет расстрелян. Он ощутил признаки волнения, которое называл страхом -- сердце забилось чаще, ладони вспотели, по ногам пробежал холодок. Пришлось взять себя в руки, прежде чем идти к остальным и сообщить о своих наблюдениях. -- Наивысший прилив полчаса назад, сэр? -- переспросил Буш. -- Да. -- М-м, -- сказал Буш. Браун знал свое место и потому смолчал, однако и его лицо выразило ту же сосредоточенную задумчивость. Оба они впитывали услышанное на моряцкий манер. Хорнблауэр знал, что с этой минуты они, взглянув на солнце и даже необязательно на реку, без запинки ответят, в какой стадии прилив, опираясь на приобретенную за долгие годы в море привычку. Он и сам мог это сделать -- разница была в том, что его это явление занимало, их же оставляло равнодушными, если вообще осознавалось. XIII Перед самым Нантом Хорнблауэр счел, что пора надеть таможенные мундиры. Решение это далось ему после долгих и тревожных раздумий, тщательного просчета вероятностей. Если они появятся в гражданском, то едва ли избегнут расспросов, и в таком случае наверняка не смогут объяснить отсутствие документов и паспортов, людей в форме могут вообще ни о чем не спросить, а и спросят, выручит надменный уверенный вид. Однако, чтобы изображать таможенника, Хорнблауэру придется до предела напрячь актерские способности, а он опасался за себя -- не за умение притворяться, но за нервы. Он безжалостно напоминал себе, что много лет актерствовал, изображая невозмутимость, совершенно ему чуждую. Неужели он не может несколько минут изображать человека, которого распирает высокомерное чванство, даже если при этом придется говорить по- французски? Наконец он решился, наперекор сомнениям, надел новенький мундир и приколол к груди сверкающий орден Почетного Легиона. Как всегда, особенно тяжело дались первые минуты, когда надо было сесть на кормовое сиденье и взяться за румпель. Он был в таком напряжении, что знал -- расслабься на секунду, и рука на румпеле начнет дрожать, голос, отдающий Брауну приказы, сорвется. Потому он держался суровым и собранным, каким его привыкли видеть в бою, и говорил с обычной для трудных минут резкостью. Браун опустил весла на воду, и река заскользила мимо. Нант приближался. Домики по берегам стояли теснее. Потом река начала делиться на рукава. Хорнблауэр угадал главную протоку между островами по следам торговой деятельности на берегах -- следам прошлого, ибо Нант умирал в тисках британской блокады. Праздношатающиеся бездельники на набережной, брошенные склады, все подтверждало, что война сгубила французскую торговлю. Они прошли под двумя мостами, миновали громаду герцогского замка по правому борту. Хорнблауэр принуждал себя сидеть с беззаботным видом, словно не ищет внимания, но и не избегает его, орден Почетного Легиона на груди качался и позвякивал. Искоса взглянув на Буша, Хорнблауэр внезапно испытал дивное, ни с чем несравнимое облегчение. Буш сидел с таким невозмутимо-каменным лицом, что сразу стало ясно -- ему в высшей степени не по себе. Буш шел бы в бой или ждал неприятельских бортовых залпов с искренним презрением к опасности, но не мог так же спокойно выдержать взгляды тысяч французских глаз, когда под угрозой смерти и плена надо сидеть сложа руки. Зрелище это ободрило Хорнблауэра. Тревоги отпустили, сменившись радостной, бесшабашной отвагой. За следующим мостом начался морской порт. Сперва стали попадаться рыбачьи лодки -- Хорнблауэр разглядывал их пристально, так как намеревался одну украсть. К счастью, он многое узнал об этих лодках, служа под началом у Пелью в блокадной эскадре. Они промышляли сардин у бретонских островов и везли в Нант продавать. Втроем он, Браун и Буш легко смогут управлять такой лодкой, при этом маленькие суденышки достаточно мореходны, чтоб добраться до блокадной эскадры, а, если понадобится, то и до Англии. Хорнблауэр был почти уверен, что остановится на этом плане, поэтому велел Брауну грести помедленней, сам же внимательно разглядывал лодки. За рыбачьими суденышками у пристани стояли два американских корабля под звездно- полосатыми флагами. Внимание Хорнблауэра привлекло унылое звяканье цепей -- на разгрузке работали арестанты, каждый, согнувшись вдвое, нес на спине мешок с зерном. Хорнблауэр заинтересовался и взглянул пристальнее. Арестантов охраняли солдаты -- он видел кивера и ружейные дула. Он догадался, кто эти бедняги в цепях -- дезертиры, солдаты, уснувшие на посту, все мелкие нарушители уставов из всех армий Бонапарта. Их приговорили "к галерам", но поскольку галер во французском флоте не осталось, то использовали на любых тяжелых работах в порту. Когда Хорнблауэр был лейтенантом у Пелью, "Неустанный" раза два подбирал каторжников, бежавших из Нанта примерно так же, как намеревался бежать он. А дальше у пирса, за американскими судами, они увидели нечто такое, от чего как сидели, так и замерли -- трехцветный французский флаг кичливо плескал над выцветшим британским. -- "Аэндорская волшебница", десятипушечный тендер, -- выговорил Буш хрипло. -- В прошлом году французский фрегат захватил ее у Нуармутье. Господи, кто бы кроме французов додумался? Одиннадцать месяцев прошло, а у нее все еще их флаг над нашим. Кораблик был невероятно хорош -- даже отсюда они видели совершенство обводов, на которых, казалось, было написано: ходкость и маневренность. -- Лягушатники, похоже, не навесили на нее своих огромных парусов, -- продолжил Буш. Корабль был снаряжен к отплытию, и они наметанным глазом оценили площадь свернутых марселя и кливера. Тендер слегка качался у пристани, изящная мачта еле заметно кивала. Казалось -- пленница взывает о помощи, в подтверждение скорбной повести встряхивая триколор над синим военно-морским флагом. Под влиянием порыва Хорнблауэр крутанул румпель. -- Подведи нас к пристани, -- приказал он Брауну. Достаточно было несколько раз взмахнуть веслами -- прилив недавно начался, и они двигались против течения. Браун ухватился за кольцо и быстро закрепил фалинь. Сперва Хорнблауэр, неловко ступая затекшими ногами, потом Буш, с трудом, поднялись по каменным ступенькам на набережную. -- Suivez-nous, -- сказал Хорнблауэр Брауну, в последний момент вспомнив, что надо говорить по-французски. Он принудил себя высоко держать голову и ступать важно, пистолеты в карманах успокоительно задевали бока, шпага ударяла по ноге. Буш шел сзади, мерно стуча деревяшкой по каменным плитам. Идущие мимо солдаты отсалютовали мундиру, Хорнблауэр ответил без тени волнения, удивляясь новообретенному хладнокровию. Сердце колотилось, но он знал, что не боится, и это было упоительно. Стоило пойти на риск, чтобы испытать эту беззаветную удаль. Они остановились и поглядели на "Аэндорскую волшебницу". Палубы не сверкали белизной, как у английского первого лейтенанта, стоячий такелаж был натянут с плачевной неряшливостью. Два человека лениво работали на палубе под присмотром третьего. -- Якорная вахта, -- пробормотал Буш. -- Два матроса и штурманский помощник. Он говорил, не шевеля губами, как проказливый школьник, чтоб случайный наблюдатель не разглядел по мимике, что слова не французские. -- Остальные прохлаждаются на берегу, -- продолжил Буш. Хорнблауэр стоял на пристани, ветер свистел в ушах, солдаты, матросы и гражданские проходили мимо, поодаль шумно шла разгрузка американских кораблей. Они с Бушем думали об одном и том же. Буш знал, что Хорнблауэра подмывает увести "Аэндорскую волшебницу" и вернуться на ней в Англию -- Буш никогда не додумался бы до этого сам. Он, прослужив с Хорнблауэром много лет, готов был ловить на лету его мысли, сколь угодно фантастические. Фантастические, иначе не скажешь. Большими тендерами управляет команда в пятьдесят человек, тали и тросы на них устроены соответственно. Трое -- из них один калека -- не смогут даже поставить большой марсель, хотя вести такой корабль под парусами в хорошую погоду, вероятно, смогли бы. Эта возможность и навела Хорнблауэра на мысль. Однако, с другой стороны, между ними и морем коварное устье Луары. Опасаясь англичан, французы убрали все навигационные знаки и буи. Без лоцмана им не миновать растянувшиеся на тридцать пять километров песчаные отмели, а выход из устья сторожат батареи Пембефа и Сен-Назера. Вывести тендер в море невозможно, и думать об этом -- только себя тешить. Хорнблауэр повернулся, подошел к американскому судну и стал с интересом наблюдать, как несчастные каторжники, шатаясь, бредут по сходням с мешками на спине. Смотреть на них было больно, на командовавшего ими сержанта -- мерзко. Вот где может вспыхнуть мятеж против Бонапарта, которого ждут не дождутся в Англии. Нужен только решительный вожак -- об этом стоит доложить правительству, как только они вернутся домой. В порт с приливом входило еще одно судно, под развернутыми круто к ветру, черными против солнца парусами и звездно-полосатым флагом. Опять американец. Хорнблауэр испытал бессильную досаду, памятную ему по годам службы у Пелью. Что толку брать берег в блокаду, переносить тяготы и лишения, если нейтральным судам не запретишь беспрепятственно сновать туда-сюда? Пшеница, которую они везут, официально не считается контрабандой, но Бонапарту нужна ничуть не меньше пеньки, смолы и прочих запрещенных к ввозу товаров -- чем больше пшеницы он закупит, тем больше солдат сможет прокормить. Хорнблауэр почувствовал, что его увлекает к вечному спору: на чью сторону, английскую или французскую, встанет Америка, когда ей прискучит унизительный нейтралитет: она уже повоевала с Францией, и в ее интересах устранить имперский деспотизм, с другой стороны, очень уж велик соблазн прищемить хвост британскому льву. Новый корабль довольно ловко подошел к пристани и, обстенив марсели, погасил скорость. Перлини заскрипели на швартовых тумбах. Хорнблауэр, стоя бок о бок с Бушем и Брауном, рассеянно наблюдал. С корабля на пристань перекинули сходни, и на них вышел плотный человечек в штатском. У него было круглое розовое лицо и смешные, загнутые вверх усы. По тому, как они с капитаном пожимали друг другу руки, по обрывочным фразам, которыми они обменялись, Хорнблауэр угадал лоцмана. Лоцман! В ту же секунду в голове у Хорнблауэра закипела работа. Меньше чем через час стемнеет, луна в первой четверти -- он уже видел прозрачный серп высоко над садящимся солнцем. Ясная ночь, близкий отлив, ветер слабый, южный и чуть-чуть восточный. Лоцман -- в двух шагах, команда тоже. Тут Хорнблауэр заколебался. План граничит с безумием, нет, просто безумен. Это опрометчивость. Он вновь прокрутил в голове всю схему, но волна бесшабашности уже увлекала его. Вернулась забытая с детства радость, когда отбросишь осторожность ко всем чертям. За те секунды, что лоцман спускался по сходням и шел к нему, Хорнблауэр решился. Незаметно тронув локтями спутников, он шагнул вперед и обратился к толстенькому французу, который уже собирался пройти мимо. -- Мсье, -- сказал он. -- У меня к вам несколько вопросов. Не будете ли вы так любезны проследовать со мной на мое судно? Лоцман заметил мундир, звезду Почетного Легиона на груди, уверенную повадку. -- Да, конечно, -- сказал он. На совести его, конечно, были грешки против континентальный блокады, но исключительно мелкие. Он повернулся и затрусил за Хорнблауэром. -- Если не ошибаюсь, полковник, вы у нас недавно? -- Меня вчера перевели сюда из Амстердама, -- коротко отвечал Хорнблауэр. Браун шагал по другую руку от лоцмана; Буш держался в арьергарде, мужественно стараясь не отставать, его деревяшка выстукивала по мостовой. Они дошли до "Аэндорской волшебницы" и по сходням поднялись на палубу, офицер с любопытством поднял на них глаза. Но он знал лоцмана и знал таможенную форму. -- Мне надо посмотреть у вас карту, -- сказал Хорнблауэр. -- Вы не проводите нас в каюту? Офицер ничего не заподозрил. Он велел матросам работать дальше, а сам повел гостей по короткому трапу в кормовую каюту. Он вошел, Хорнблауэр вежливо пропустил лоцмана вперед. Каюта была маленькая, но поместительная. Хорнблауэр остановился в дверях и вытащил пистолеты. -- Одно слово, -- произнес он, скаля от волнения зубы, -- и я вас убью. Они стояли и смотрели на него. Лоцман открыл было рот -- так неистребима была в нем потребность говорить. -- Молчать! -- рявкнул Хорнблауэр. Он прошел вперед, освобождая Брауну и Бушу место войти. -- Свяжите их, -- приказал он. В ход пошли пояса, носовые и шейные платки, вскоре оба француза лежали на полу связанные, с кляпами во рту. -- Запихните их под стол, -- сказал Хорнблауэр. -- Ну, приготовьтесь, сейчас я приведу матросов. Он выбежал на палубу. -- Эй, вы, -- крикнул он. -- Мне надо вас кое о чем спросить. Спускайтесь. Оставив работу, они покорно пошли за ним в каюту, где два пистолета живо заткнули им глотки. Браун приволок с палубы изрядный запас веревок, так что вскоре оба матроса были связаны, а лоцман и штурманский помощник -- принайтовлены надежнее прежнего. Теперь Буш и Браун -- оба с начала операции не произнесли ни слова -- посмотрели на Хорнблауэра в ожидании приказов. -- Следите за ними, -- сказал Хорнблауэр. -- Через пять минут я приведу команду. Приготовьтесь, еще по крайней мере одного человека придется связать. Он вышел на причал и зашагал туда, где собрались после разгрузки усталые каторжники. Они потухшими глазами смотрели на него, почти безучастно гадая, что за новые муки готовит им этот лощеный полковник, который разговаривает с их сержантом. -- Отведите этих людей на мой корабль, -- сказал он. -- Там надо кое-что сделать. -- Есть, -- отозвался сержант. Он отрывисто приказал усталым людям следовать за Хорнблауэром. Босые ноги ступали бесшумно, но цепь, протянувшаяся от туловища к туловищу, ритмично звякала при ходьбе. -- Проводите их на палубу, -- сказал Хорнблауэр, -- и спуститесь в каюту за приказами. Все было легко благодаря мундиру и звезде. Хорнблауэр с трудом сдерживал смех, глядя на ошалелое лицо сержанта, когда того разоружали и связывали. Довольно было выразительно повести пистолетом, и сержант показал, в каком кармане ключи. -- Пожалуйста, мистер Буш, запихните их всех под стол, -- сказал Хорнблауэр, -- кроме лоцмана. Он нужен мне на палубе. Сержанта, штурманского помощника и двух матросов без церемоний уложили под стол. Хорнблауэр вышел на палубу, следом Буш и Браун выволокли лоцмана. Было уже почти темно, только светила луна. Каторжники сидели на корточках, отрешенно глядя перед собой. Хорнблауэр тихо обратился к ним. Несмотря на трудности с языком, волнение его передавалось по воздуху. -- Я могу вас освободить, -- говорил он. -- Вас больше не будут бить и мучить тяжелой работой, если вы сделаете, как я скажу. Я -- английский офицер, и я поведу этот корабль в Англию. Кто из вас этого не хочет? Ответом был общий удивленный вздох, словно каторжники не верили своим ушам -- вероятно, они и впрямь не верили. -- В Англии, -- продолжал Хорнблауэр, -- вы получите награду. Вас ждет новая жизнь. До них начало доходить, что их привели на тендер не для изнурительных трудов и у них есть шанс обрести свободу. -- Да, сударь, -- сказал кто-то. -- Я разомкну цепь, -- сказал Хорнблауэр. -- Никакого шума. Сидите тихо, пока я не прикажу, что делать. Он в темноте нашарил висячий замок, повернул ключ и откинул дужку. Несчастный каторжник заученно поднял руки -- он привык, что его заковывают и расковывают ежедневно, как зверя. Хорнблауэр освободил всех по очереди, цепь с легким звоном опустилась на палубу. Хорнблауэр отступил, держа пальцы на курках, однако каторжники и не думали сопротивляться. Они стояли огорошенные -- переход от рабства к свободе занял не более трех минут. Тендер под ногами Хорнблауэра поворачивал с переменой ветра, мягко ударяясь о кранцы. Взгляд за борт подтвердил, что отлив еще не начался. Оставалось выждать еще несколько минут, и Хорнблауэр повернулся к Брауну, который в нетерпении стоял за грот- мачтой рядом с понуро сидящим лоцманом. -- Браун, -- сказал Хорнблауэр тихо, -- сбегай в лодку и принеси сверток с моей одеждой. Чего ждешь? Беги. Браун неохотно подчинился. Его ужаснуло, что капитан ради одежды тратит бесценные минуты и вообще помнит о такой ерунде. Однако Хорнблауэр был вовсе не так безумен, как представлялось его старшине. Они все равно не могли отплыть до начала отлива, и Брауну, чем изводиться тревогой, можно было с тем же успехом сбегать за мундиром. Раз в жизни Хорнблауэр вовсе не рисовался перед подчиненными. Несмотря на волнение, мыслил он четко. -- Спасибо, -- сказал он запыхавшемуся Брауну, когда тот вернулся с полотняным мешком. -- Достань мой форменный сюртук. Он сбросил полковничий мундир. Браун подержал сюртук, Хорнблауэр сунул руки в рукава и застегнулся с приятной дрожью в пальцах касаясь знакомых якорей и корон на пуговицах. Сюртук был, как жеваный, золотой позумент порвался, но это был его мундир, которого он не надевал с тех пор, как потерпел крушение на Луаре. Теперь, когда он в мундире, его нельзя назвать шпионом, и, даже если побег не увенчается успехом, мундир защитит и его самого, и подчиненных. Поймать их могут -- он не обольщался на этот счет, а вот тайно умертвить -- уже нет. Похищение тендера наделает шуму, после чего убийство станет невозможным. Он уже выиграл -- его не расстреляют, как шпиона, не удавят тайком в тюрьме. Если их поймают, то будут судить лишь по старому обвинению в нарушении воинских соглашений, причем весьма вероятно, что после недавних подвигов он предстанет в глазах людей героем, убивать которого Бонапарт сочтет не дипломатичным. Пора было действовать. Он вытащил из борта кофель-нагель и, задумчиво взвешивая на руке увесистое орудие, неторопливо подошел к лоцману. -- Мсье, -- сказал он, -- вы поможете нам выйти в море. Лоцман вытаращился на него в лунном свете. -- Я не могу, -- прошептал он. -- Моя профессиональная честь... Мой долг... Хорнблауэр угрожающе поднял кофель-нагель. -- Мы отплываем немедленно, -- сказал он. -- Вы даете указания, или нет, как хотите. Но вот что, мсье. В ту секунду, когда судно сядет на мель, я вот этим сделаю из вашей головы крошево. Хорнблауэр смотрел на белое лицо француза. Пока того вязали, усы потеряли форму и смотрелись теперь комично. Лоцман не сводил глаз с кофель-нагеля, которым Хорнблауэр постукивал по ладони. Хорнблауэр ощутил победную дрожь. Угроза пустить пулю в голову не подействовала бы на впечатлительного южанина достаточно сильно. Теперь же тот воображает прикосновение кофель-нагеля к черепу, зверские удары, которыми его забивают до смерти -- словом, выбранный Хорнблауэром аргумент оказался наиболее доходчивым. -- Я согласен, мсье, -- слабо выговорил лоцман. -- Хорошо, -- сказал Хорнблауэр. -- Браун, привяжи его к поручню, вот здесь. Потом можно отплывать. Мистер Буш, встаньте, пожалуйста, к румпелю. Приготовления не заняли много времени: каторжников поставили к фалам, вложили им в руки тросы и велели тянуть, когда будет приказ. Хорнблауэру и Брауну прежде часто случалось расставлять на палубе новобранцев, доставленных вездесущими британскими вербовщиками; к тому же Браун, беря с Хорнблауэра пример, бойко командовал по- французски. -- Обрубим швартовые концы? -- предложил Буш. -- Нет, отдадим, -- сказал Хорнблауэр. Обрезанные тросы на швартовых тумбах сразу наведут на мысль о поспешном, и, вероятно, незаконном отбытии, отвязать их значит хоть на несколько минут, но оттянуть преследование, а при теперешней неопределенности даже минуты могут сыграть роль. Отлив уже начался, тросы натянулись, так что отойти от пристани не составит труда. Косые паруса, в отличие от прямого парусного вооружения, не потребуют от капитана исключительного мастерства, а от команды -- исключительных усилий, ветер от пристани и течение требуют одной единственной предосторожности -- отцепить носовой швартов прежде кормового. Браун понимал это не хуже Хорнблауэра. Так оно и вышло само собой, поскольку Хорнблауэр нащупывал в темноте и распутывал завязанный каким-то французом выбленочный узел, когда Браун давно покончил со своим. Отлив гнал кораблик от пристани. Хорнблауэр в полумраке рассчитывал, когда ставить паруса. Надо было учесть неопытность команды, завихрение воды у пристани, отливное течение и ветер. -- Пошел фалы, -- сказал Хорнблауэр, потом французам: -- Tirez. Под перестук блоков грот и кливер расправились, захлопали, надулись, снова захлопали и, наконец, вновь надулись, так что Буш у румпеля почувствовал устойчивое давление. "Волшебница" набирала скорость: только что она была мертва, и вот, ожила. Она накренилась под слабым ветром, тихо заскрипел такелаж, из-под форштевня донесся тихий мелодичный смешок запенившейся воды. Хорнблауэр снова взял кофель-нагель и в три шага оказался рядом с лоцманом, держа оружие навесу. -- Направо, мсье, -- выговорил несчастный. -- Держите правее. -- Лево румпель, мистер Буш. Мы пойдем правым фарватером, -- сказал Хорнблауэр, и, переводя торопливые указания лоцмана, продолжил: -- Одерживай! Так держать! В слабом лунном свете "Волшебница" скользила по воде. С берега она должна была смотреться великолепно -- никто бы и не заподозрил ее в незаконных намерениях. Лоцман говорил что-то еще. Хорнблауэр наклонился, чтобы лучше слышать. Оказалось, тот советует поставить на руслене матроса с лотом, но об этом не могло быть и речи. Лот способны бросать только Браун или сам Хорнблауэр, а они оба нужны на случай, если придется поворачивать оверштаг -- кроме того, обязательно бы вышла неразбериха с метрами и саженями. -- Нет, -- сказал Хорнблауэр, -- вам придется обойтись без этого. И мое обещание остается в силе. Он постучал кофель-нагелем по ладони и расхохотался. Смех удивил его самого, такой получился кровожадный. Слыша этот смех, всякий бы подумал, что, если они сядут на мель, он обязательно размозжит лоцману голову. Хорнблауэр спрашивал себя, притворство ли это, и с изумлением обнаружил, что не знает ответа на свой вопрос. Он не мог вообразить себя убивающим беззащитного человека, однако, кто знает? Неукротимая, безжалостная решимость, которая его обуяла, как всегда, казалась чувством совершенно новым. Всякий раз, начав действовать, он не останавливался ни перед чем, и, тем не менее, упорно считал себя фаталистом, человеком, который плывет по течению. Всегда удивительно было обнаруживать в себе качества, которыми он восхищался в других. Впрочем, главное сейчас, что лоцман уверен: если "Волшебница" сядет на мель, его убьют самым пренеприятным образом. Через полмили пришлось сместиться левее -- занятно, что широкое устье повторяло в увеличенном масштабе особенности верховьев: фарватер вился от берега к берегу между песчаными отмелями. По слову лоцмана Хорнблауэр приготовил горе-команду к возможному повороту оверштаг, но предосторожность оказалась излишней. В бейдевинд тендер скользил поперек отлива, Хорнблауэр и Браун управлялись со шкотами, Буш -- с румпелем: он в очередной раз показал себя первоклассным моряком. Хорнблауэр прикинул направление ветра, взглянул на призрачные паруса и вновь развернул "Волшебницу" в бакштаг. -- Мсье, -- взмолился лоцман, -- мсье, веревки очень тугие. Хорнблауэр вновь страшно расхохотался. -- Зато не заснете, -- сказал он. Ответить так подсказало природное чутье. Лучше не делать послаблений человеку, в чьей власти их погубить. Чем безусловнее лоцман убежден в жестокости англичанина, тем меньше вероятность, что он его одурачит. Пусть лучше помучается от тугих веревок, чем три человека попадут в плен и будут расстреляны. Тут Хорнблауэр вспомнил, что еще четверо -- сержант, штурманский помощник и два матроса -- лежат в каюте связанные, с кляпами во рту Ничего не поделаешь. Из англичан ни один не может отвлекаться на пленников. Пусть лежат, пока их освобождение не станет делом невозможным. Он почувствовал мгновенную жалость к связанным людям внизу, и тут же отбросил ее. Флотские анналы переполнены историями о трофейных кораблях, где пленные возобладали над немногочисленной командой. С ним такого не случится. При этой мысли лицо его помимо воли приобрело жесткое выражение, губы сжались. Он отметил это про себя, как отметил и другое обстоятельство: нежелание возвращаться к прежним проблемам и платить за все не ослабляло, но усиливало решимость довести начатое до конца. Он не хотел проигрывать. Мысль, что провал послужит желанным избавлением от ответственности, только укрепляла его в твердом намерении избежать провала. -- Я ослаблю веревки, -- сказал он лоцману, -- когда мы минуем Нуармутье. Не раньше. XIV Нуармутье миновали на исходе ночи, с последними порывами бриза. Серый рассвет принес штиль. Легкая туманная дымка клочьями плыла над морем, чтобы растаять с первыми лучами солнца. Хорнблауэр глядел вокруг, видя постепенно проступающие подробности. Каторжники спали вповалку, сбившись для тепла в плотную кучу, Браун сидел рядом на корточках, подперев рукой подбородок. Буш стоял у румпеля, и по нему нельзя было сказать, устал ли он после бессонной ночи; румпель он прижимал к боку, а деревянную ногу для устойчивости продел в рымболт. Лоцман обвис на привязанных к поручню веревках: лицо его, круглое и розовое вчера, осунулось от усталости и боли. Слегка содрогнувшись от отвращения, Хорнблауэр разрезал веревки. -- Я держу обещания, -- сказал он, но лоцман только повалился на палубу. Лицо его исказила боль, и через минуту он взвыл: начало восстанавливаться кровообращение. Грот захлопал и грота-гик со стуком пошел назад. -- Не могу держать курс, сэр, -- сказал Буш. -- Очень хорошо, -- отозвался Хорнблауэр. Этого следовало ждать. Легкий ночной ветер, который вынес их из устья, на заре должен был улечься. Однако додержись он лишних полчаса, они сделали бы еще пару миль и были бы сейчас в относительной безопасности. Налево лежал Нуармутье, материк остался за кормой, сквозь рваную дымку проступали исполинские очертания семафорной станции на берегу -- когда-то Хорнблауэр по приказу Пелью сжег очень похожую. С тех времен гарнизоны на островах усилили, подкрепили большими пушками, и все из-за непрекращающихся английских набегов. Хорнблауэр на глаз прикинул расстояние до Нуармутье -- пока они были вне досягаемости для больших пушек, но отлив несет их к островам. Мало того, насколько он помнил характер здешних отливных течений, их может вынести в залив Бернеф. -- Браун! -- резко позвал Хорнблауэр. -- Разбуди их и пускай гребут. Рядом с каждой пушкой было по уключине, всего шесть с каждого борта. Браун погнал заспанную команду по местам и показал, как укрепить большие весла, связанные за вальки тросом. -- Раз, два, взяли! -- скомандовал он. Они налегли на весла, лопасти бесполезно вспенили гладкую воду. -- Раз, два, взяли! Раз, два, взяли! Браун так и кипел энергией, он размахивал руками, перебегал от гребца к гребцу, всем телом показывая, как нужно двигаться. Постепенно тендер набирал скорость. -- Раз, два, взяли! Браун командовал по-английски, но это было неважно, так выразительно двигалось его мощное тело. -- Навались! Каторжники уперлись ногами в палубу. Энтузиазм Брауна передался им -- кто-то, откидываясь назад с веслом, хрипло выкрикнул "ура!". Тендер заметно продвигался вперед. Буш повернул румпель, убедился, что "Волшебница" слушается руля, и вновь выровнял ее на курсе. Под перестук блоков она вздымалась и падала на волнах. Хорнблауэр перевел взгляд с гребцов на маслянистое море. Если б им повезло, они бы встретили недалеко от берега корабль блокадной эскадры -- дразня Бонапарта, те нередко подходили к самым островам. Однако сегодня не видно было ни паруса. Хорнблауэр разглядывал мрачные склоны острова, ища признаки жизни. Тут исполинская виселица семафора ожила, крылья поползли вверх и застыли, словно по стойке "смирно". Хорнблауэр догадался, что телеграфист сигналит о готовности принять сообщение от невидимой семафорной станции дальше на материке. Он почти наверняка знал, что это будет за сообщение. Крылья судорожно задвигались в синем небе, передавая короткую ответную фразу, остановились ненадолго, потом повернули к Хорнблауэру -- до того он видел их почти в профиль. Он машинально взглянул на Нуармутье. Крошечный флаг пополз вниз по флагштоку и снова поднялся, подтверждая, что сигнал замечен и на острове готовы принять сообщение с берега. Крылья семафора закрутились, после каждой фразы флаг утвердительно шел вниз. У основания флагштока возник белый дымок, быстро округлившийся в шар; ядро запрыгало над водой, оставив по себе четыре фонтанчика брызг, послышался грохот. До ближайшего фонтанчика было не меньше полумили, так что тендер пока оставался вне досягаемости. -- Пусть пошевеливаются, -- крикнул Хорнблауэр Брауну. Он догадывался, что последует дальше. На веслах тендер делает меньше мили в час, значит, весь день они будут в опасности, если только не задует ветер. Он напряженно вглядывался в морскую поверхность, в яркую голубизну утреннего неба, но не видел и намека на приближающийся бриз. С минуты на минуту вдогонку им устремятся лодки, полные вооруженными людьми -- а лодки пойдут на веслах куда быстрее тендера. В каждой будет человек по пятьдесят и, вероятно, пушка. Три человека с сомнительной помощью десятка каторжников не смогут им противостоять. -- Нет, я смогу, черт побери, -- сказал Хорнблауэр себе. Он уже начал действовать, когда из-за острова появились лодки, крохотные черные точки на водной глади. Видимо, гарнизон подняли и посадили на весла сразу, как пришло сообщение с берега. -- Навались! -- орал Браун. Весла стонали в уключинах, тендер раскачивался. Хорнблауэр снял найтовы с кормовой шестифунтовки левого борта. Ядра он нашел в ящике под ограждением, но пороха там не оказалось. -- Не давай им расслабляться, Браун, -- сказал Хорнблауэр, -- и присмотри за лоцманом. -- Есть, сэр, -- отозвался Браун. Он протянул крепкую ручищу и схватил лоцмана за ворот. Хорнблауэр юркнул в каюту. Один из пленников выкатился к основанию трапа -- Хорнблауэр в спешке наступил на него. Выругавшись, он оттащил связанное тело с прохода; как он и ожидал, здесь оказался люк в кладовую под ахтерпиком. Хорнблауэр рывком открыл люк и нырнул вниз. Там было темно, только немного солнца проникало через световой люк в каюту и дальше через открытый входной люк. Хорнблауэр раза два споткнулся о наваленные на палубе припасы. Он взял себя в руки: торопиться надо, но паниковать ни к чему. Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Над головой слышался голос Брауна и скрип весел. В переборке перед собой Хорнблауэр увидел, что искал: низкую дверь со стеклянным окошком. За ней должен быть пороховой погреб: артиллерист обычно работает при свете фонаря, который горит снаружи. Обливаясь потом от волнения и усилий, Хорнблауэр раскидал с прохода наваленные припасы и распахнул дверь. Шаря руками в тесном помещении, согнувшись почти вдвое, нащупал четыре пороховых бочонка. Под ногами скрипел порох -- от любого его движения может возникнуть искра, и весь корабль взлетит на воздух. Похоже на французов -- так неосторожно просыпать на палубу взрывчатое вещество. Он облегченно вздохнул, нащупав пальцами бумажные оболочки картузов. Он надеялся их найти, но готовых зарядов могло и не оказаться, а ему совсем не улыбалось отмерять порох черпаком. Нагрузившись картузами, он поднялся в каюту, а оттуда на палубу, в ясный солнечный свет. Преследователи нагоняли: это были уже не черные точки, но действительно лодки. Похожие на жуков, они ползли к тендеру -- три лодки, все более и более близкие. Хорнблауэр положил картузы на палубу. Сердце колотилось и от натуги, и от волнения, чем настойчивее он старался взять себя в руки, тем меньше было от этого толку. Одно дело -- планировать и направлять, говорить "поди туда" или "сделай это", и совсем другое -- полагаться на сноровистость пальцев и меткость глаза. Ощущение было примерно то же, что после лишнего бокала вина -- знаешь, что надо делать, но руки и ноги отказываются это выполнять. Основывая наводящие тали пушки, он несколько раз не попадал тросом в огон. Это привело его в чувство. Он выпрямился другим человеком, стряхивая неуверенность, как стряхнул бремя греха беньяновский Христиан. Он был теперь спокоен и собран. -- Эй, иди сюда, -- приказал он лоцману. Тот забормотал было, что не может направлять пушку на соотечественников, но, взглянув на изменившееся лицо Хорнблауэра, тут же покорился. Хорнблауэр и не знал, что яростно блеснул глазами, он только ощутил мгновенную досаду, что его не послушались сразу. Лоцман же подумал что, помедли он еще секунду, Хорнблауэр прибьет его на месте -- и, возможно, не ошибся. Вдвоем они выдвинули пушку, Хорнблауэр вытащил дульную пробку. Он вращал подъемный винт, пока не счел, что при большем угле они пушку не выдвинут, взвел затвор и, загораживая собой солнце, дернул вытяжной шнур. Искра была хорошая. Он разорвал картуз, высыпал порох в дуло, следом запихнул бумагу и дослал бумажный пыж гибким прибойником. Лодки были еще далеко, так что можно было не торопиться. Несколько секунд он рылся в ящике, выбирая два-три ядра покруглее, потом подошел к ящику на правом борту и выбрал еще несколько там. Ядра, которые стукаются о канал ствола и потом летят, куда им в голову взбредет, не годятся для стрельбы из шестифунтовой пушки на дальнее расстояние. Он забил ядро, которое приглянулось ему больше других -- второй пыж при таком угле возвышения не требовался -- и, разорвав новый картуз, всыпал затравку. -- Allons! -- рявкнул он лоцману, и они вдвоем выдвинули пушку. Два человека -- минимальный расчет для шестифунтовки, но, подстегиваемое мозгом, длинное худое тело Хорнблауэра обретало порой небывалую силу. Правилом он до упора развернул пушку назад. Даже так нельзя было навести ее на ближайшую лодку позади траверза -- чтобы стрелять по ней, тендеру придется отклониться от курса. Хорнблауэр выпрямился. Солнце сияло, ближайшее к корме весло двигалось, чуть не задевая его за локоть, под самым ухом Браун хрипло отсчитывал темп, но Хорнблауэр ничего этого не замечал. Отклониться от курса значит уменьшить разрыв. Требуется оценить, оправдывает ли эту безусловную потерю довольно гипотетическая вероятность с расстояния в двести ярдов поразить лодку шестифунтовым ядром. Пока не оправдывает: надо подождать, чтобы расстояние сократилось, однако задачка любопытная, хотя и не имеет точного решения, поскольку включает неизвестный параметр -- вероятность, что поднимется ветер. Пока на это было непохоже, как ни искал Хорнблауэр хоть малейших признаков ветра, как ни вглядывался в стеклянную морскую гладь. Обернувшись, он поймал на себе напряженный взгляд Буша -- тот ждал, когда ему прикажут изменить курс. Хорнблауэр улыбнулся и покачал головой, подытоживая то, что дали наблюдения за горизонтом, островами, безмятежной поверхностью моря, за которой лежит свобода. В синем небе над головой кружила и жалобно кричала ослепительно-белая чайка. Тендер качался на легкой зыби. -- Прошу прощения, сэр, -- сказал Браун в самое ухо. -- Прошу прощения, сэр. Навались! Они долго не протянут, сэр. Гляньте на этого, по правому борту, сэр. Навались! Сомневаться не приходилось -- гребцов мотало от усталости. Браун держал в руке кусок завязанной узлами веревки: очевидно, понуждая их работать, он уже прибег к самому понятному доводу. -- Им бы чуток отдохнуть, пожевать чего-нибудь, да воды выпить, они еще погребут, сэр. Навались, сукины дети! Они не завтракали, сэр, да и не ужинали вчера. -- Очень хорошо, -- сказал Хорнблауэр. -- Пусть отдохнут и поедят. Мистер Буш, поворачивайте помаленьку. Он склонился над пушкой, не слыша стука вынимаемых весел, не думая, что сам со вчерашнего дня не ел, не пил и не спал. Тендер скользил по инерции, медленно поворачиваясь. В развилке прицела возникла черная лодка. Хорнблауэр махнул Бушу рукой. Лодка исчезла из поля зрения, вновь появилась -- это Буш румпелем остановил поворот. Хорнблауэр правилом развернул пушку, чтоб лодка оказалась точно в середине прицела, выпрямился и отступил вбок, держа вытяжной шнур. В расстоянии он был уверен куда меньше, чем в направлении, поэтому важно было видеть, куда упадет ядро. Он проследил, как качается судно, выждал, пока корма поднимется на волне, и дернул. Пушка вздрогнула и прокатилась мимо него, он отпрыгнул, чтобы дым не мешал видеть. Четыре секунды, пока летело ядро, показались вечностью, и вот, наконец, взметнулся фонтанчик. Двести ярдов недолет и сто вправо. Никуда не годится. Он пробанил и перезарядил пушку, жестом подозвал лоцмана. Они вновь выдвинули. Хорнблауэр знал, что должен приноровиться к орудию, поэтому не стал менять угол, навел в точности, как прежде, и дернул вытяжной шнур практически при том же крене. На этот раз оказалось, что угол возвышения вроде верный -- ядро упало дальше лодки, но опять правее, ярдах в пятидесяти, не меньше. Похоже, пушка закашивала вправо. Он чуть-чуть развернул ее влево и, опять-таки не меняя наклона, выстрелил. На этот раз получилось далеко влево и ярдов двести недолет. Хорнблауэр убеждал себя, что разброс в двести ярдов при стрельбе из шестифунтовой пушки, поднятой на максимальный угол, вполне в порядке вещей. Он знал, что это так, но утешения было мало. Количество пороха в картузах неодинаково, ядра недостаточно круглые, плюс еще влияют атмосферные условия и температура пушки. Он сжал зубы, прицелился и выстрелил снова. Недолет и немного влево. Ему казалось, что он сойдет с ума. -- Завтрак, сэр, -- сказал Браун совсем рядом. Хорнблауэр резко обернулся. Браун протягивал на подносе миску с сухарями, бутылку вина, кувшин с водой и кружку. Хорнблауэр внезапно понял, что страшно голоден и хочет пить. -- А вы? -- спросил Хорнблауэр. -- Мы отлично, сэр, -- сказал Браун. Каторжники, сидя на корточках, жадно поглощали хлеб и воду, Буш у румпеля был занят тем же. Хорнблауэр ощутил сухость в гортани и на языке, руки дрожали, пока он разбавлял вино и нес кружку ко рту. Возле светового люка каюты лежали четверо пленных, которых он оставил связанными. Теперь руки их были свободны, хотя на ногах веревки остались. Сержант и один из матросов были бледны. -- Я позволил себе вытащить их оттуда, сэр, -- сказал Браун. -- Эти двое чуть не задохлись от кляпов, но, думаю, скоро очухаются, сэр. Бессмысленной жестокостью было держать их связанными, но разве за прошедшую ночь была хоть минута отвлекаться на пленных? Война вообще жестока. -- Эти молодцы, -- Браун указал на каторжников, -- чуть не выкинули своего солдатика за борт. Он широко улыбнулся, словно сообщил нечто очень смешное. Замечание открывало простор для мыслей о тягостной жизни каторжников, о зверском обращении конвоиров. -- Да, -- сказал Хорнблауэр, запивая сухарь. -- Пусть лучше гребут. -- Есть, сэр. Я тоже так подумал, сэр. Тогда мы сможем сделать две вахты. -- Делайте, что хотите, -- сказал Хорнблауэр, поворачиваясь к пушке. Первая лодка заметно приблизилась, Хорнблауэр немного уменьшил угол возвышения. На этот раз ядро упало рядом с лодкой, едва не задев весла. -- Прекрасно, сэр! -- воскликнул Буш. Кожу щипало от пота и порохового дыма. Хорнблауэр снял расшитый золотом сюртук и, почувствовав, какой тот тяжелый, вспомнил про пистолеты в карманах. Он протянул их Бушу, но тот улыбнулся и указал на короткоствольное ружье с раструбом, которое лежало рядом с ним на палубе. Если горе-команда взбунтуется, это орудие будет куда более действенным. Одну томительную секунду Хорнблауэр гадал, что делать с пистолетами, наконец положил их в шпигат и принялся банить пушку. Следующее ядро опять упало близко от лодки -- вероятно, незначительное уменьшение в расстоянии сильно повлияло на меткость стрельбы. Фонтанчик взвился у самого носа лодки. Если он попадет с такого расстояния, то по чистой случайности -- любая пушка дает разброс не меньше пятидесяти ярдов. -- Гребцы готовы, сэр, -- доложил Браун. -- Очень хорошо. Мистер Буш, пожалуйста, держите так, чтобы я мог стрелять. Браун был по-прежнему на высоте. На этот раз он ограничился шестью передними веслами, и гребли, соответственно, только шестеро. Остальных он согнал на бак, чтобы сменять гребцов, когда те устанут. Шесть весел едва обеспечивали минимальную скорость, при которой тендер слушался руля, но медленное неуклонное движение всегда предпочтительнее быстрого с перерывами. Хорнблауэр предпочел не выяснять, как Браун убедил четверых пленных взяться за весла -- теперь они, по-прежнему со связанными ногами, гребли, откидываясь назад, а Браун расхаживал между гребцами с линьком в руке и отсчитывал темп. Тендер вновь двинулся по синей воде, выстукивая блоками при каждом взмахе весел. Чтобы растянуть погоню, надо было бы повернуться к преследователям кормой, а не раковиной, как сейчас. Но Хорнблауэр счел, что возможность попасть в лодку перевешивает потерю в скорости. Это смелое решение ему предстояло оправдать. Он склонился над пушкой, тщательно прицелился. Опять недолет. Он был в отчаянии. Его подмывало поменяться с Бушем местами -- пусть выстрелит тот -- но он поборол искушение. Если говорить без дураков и не брать в расчет ложную скромность, он стреляет лучше Буша. -- Tirez! -- рявкнул он лоцману, и они вновь выдвинули пушку. Обстрел не напугал преследователей. Весла двигались размеренно, лодки шли таким курсом, чтоб через милю отрезать "Аэндорской волшебнице" путь. Лодки большие, в них человек сто пятьдесят, не меньше -- чтоб захватить "Волшебницу", достанет и одной. Хорнблауэр выстрелил еще раз и еще, упрямо перебарывая горькую обиду после каждого промаха. Расстояние было уже около тысячи ярдов, в официальном донесении он бы написал "дистанция дальнего выстрела". Он ненавидел это лодки, ползущие неуклонно, невредимо, чтоб отнять у него свободу и жизнь, ненавидел разболтанную пушку, неспособную сделать два одинаковых выстрела подряд. Потная рубашка липла к спине, частички пороха разъедали кожу. Он выстрелил еще раз, но всплеска не последовало. Тут первая лодка развернулась под прямым углом, весла ее замерли. -- Попали, сэр, -- сказал Буш. В следующую секунду лодка двинулась прежним курсом, весла снова задвигались. Хорнблауэр почувствовал жгучую обиду. Трудно представить, чтобы корабельный барказ пережил бы прямое попадание из шестифунтовой пушки, но возможность такая действительно существовала. Хорнблауэр впервые почувствовал близость поражения. Если так трудно давшееся попадание не причинило вреда, какой смысл бороться дальше? Тем не менее, он упрямо склонился над казенной частью, визируя цель с учетом правой погрешности пушки. Так в прицел он и увидел, что первая лодка вновь перестала грести. Она дернулась и повернулась, гребцы замахали другим лодкам. Хорнблауэр направил пушку, выстрелил, промахнулся; однако он видел, что лодка явно глубже осела в воде. Две другие подошли к бортам, чтобы забрать команду. -- Один румб влево, мистер Буш! -- заорал Хорнблауэр. Три лодки отстали уже сильно, однако грех было не выстрелить по такой заманчивой цели. Лоцман всхлипнул, помогая выдвигать пушку, но Хорнблауэру было не до его патриотических чувств. Он прицелился тщательно, выстрелил -- снова никакого всплеска. Однако попал он, видимо, в уже разбитую лодку, поскольку две другие вскоре отошли от полузатонувшей товарки и возобновили преследование. Браун поменял людей на веслах -- Хорнблауэр вспомнил, что, когда ядро попало, слышал его хриплое "ура!". Даже сейчас Хорнблауэр нашел время восхититься, как мастерски Браун управляется с людьми, что с пленными, что с беглыми каторжниками. Восхититься, не позавидовать -- на последнее времени уже не хватило. Преследователи изменили тактику -- одна лодка двигалась теперь прямо на них, другая по-прежнему шла наперерез. Причина вскоре стала понятна: нос первой лодки окутался дымом, ядро плеснуло возле кормы тендера и рикошетом пролетело мимо раковины. Хорнблауэр пожал плечами -- трехфунтовая пушка, стреляя с основания еще более шаткого, чем палуба "Аэндорской волшебницы" вряд ли может причинить вред, а каждый выстрел тормозит продвижение лодки. Он развернул пушку к той, которая двигалась наперерез, выстрелил, промазал. Он еще целил, когда грохот второго выстрела с лодки достиг его ушей, он даже не поднял головы взглянуть, куда упало ядро. Сам он на этот раз почти попал -- расстояние сократилось, он приноровился к пушке и ритму качавшей "Волшебницу" атлантической зыби. Три раза ядро зарывалось в воду так близко к лодке, что брызги, наверно, задевали гребцов. Каждый выстрел заслуживал стать попаданием, однако неопределимая погрешность вычислений, связанная с переменным количеством пороха, формой ядра и особенностями пушки, давала разброс в пятьдесят ярдов, как бы хорошо он ни целил. Один-два бортовых залпа из десяти умело направленных пушек, и он потопил бы лодку, однако в одиночку с десятью пушками ему не совладать. Впереди что-то затрещало, от пиллерса полетели щепки. Ядро вспороло палубу наискосок. -- Ни с места! -- заорал Браун и одним прыжком оказался на баке. -- Гребите, черти. Он за шиворот волок обратно перепуганного каторжника -- тот от страха выронил весло. Похоже, ядро пролетело меньше чем в ярде от него. -- Навались! -- заорал Браун. Он был великолепен -- мощный, с линьком в руке, похожий на укротителя в клетке со львами. Одна вахта в изнеможении лежала на палубе, другая, обливаясь потом, налегала на весла, Хорнблауэр понял, что ни в нем самом, ни в его пистолетах надобности нет, и склонился над пушкой. На этот раз он в самом деле позавидовал Брауну. Лодка, которая стреляла по ним, не приблизилась -- скорее отстала -- но другая заметно сократила разрыв. Хорнблауэр уже различал человеческие фигуры, темные волосы, загорелые плечи. Весла ненадолго замерли, в лодке произошло какое-то движение, потом она вновь двинулась вперед, еще быстрее. Теперь на каждой банке гребли по двое. Командир, подойдя близко, решил одним рывком покрыть последний, самый опасный отрезок и бросил на это всю, прежде тщательно сберегаемую энергию подчиненных. Хорнблауэр оценил быстро убывающее расстояние, повернул винт и выстрелил. Ядро коснулось воды в десяти ярдах от лодки и рикошетом пролетело над ней. Он пробанил, зарядил, дослал ядро -- сейчас осечка погубила бы все. Он заставил себя проделать уже затверженные движения с прежней тщательностью. Прицел смотрел точно на лодку. Дальность прямого огня. Он дернул вытяжной шнур и тут же бросился перезаряжать, не глядя, куда упало ядро. Похоже, оно пролетело над самыми головами гребцов, потому что в прицел он увидел лодку -- она все так же шла на него. Он чуть уменьшил угол возвышения, отступил в сторону, дернул вытяжной шнур и вновь налег на тали. Когда он поднял-таки голову, то увидел: нос лодки раскрылся веером. Что-то черное промелькнуло в воздухе -- водорез, наверно, мячом взмывший над разбитым прямым попаданием форштевнем. Нос лодки приподнялся над волной, доски разошлись, потом нос погрузился, вода хлынула в пролом, заливая лодку по планширь -- видимо, ядро в полете разбило не только нос, но и днище. Браун кричал "ура!", Буш, не выпуская румпеля, пританцовывал на своей деревяшке, кругленький французский лоцман со свистом втянул воздух. На синей воде шевелились черные точки -- это барахтались, спасая свою жизнь, гребцы. Вода холодная, и те, кто не успеет ухватиться за разбитый корпус, потонут, однако подобрать их невозможно -- на тендере и так слишком много пленных, да и медлить нельзя, догонит третья лодка. -- Пусть гребут! -- крикнул Хорнблауэр хрипло и совершенно лишне, прежде чем вновь склониться над пушкой. -- Какой курс, сэр? -- спросил Буш от румпеля. Он хотел знать, не надо ли повернуть, чтоб открыть огонь по последней лодке -- та прекратила стрелять и быстро двигалась к пострадавшим. -- Держите, как есть, -- бросил Хорнблауэр. Он знал, что последняя лодка не станет им досаждать. Она перегружена, командир напуган примером товарищей и предпочтет повернуть назад. Так и вышло. Подобрав уцелевших, лодка развернулась и устремилась к Нуармутье, провожаемая улюлюканьем Брауна. Теперь Хорнблауэр мог оглядеться. Он прошел к гакаборту, туда, где стоял Буш -- удивительно, насколько естественнее он чувствовал себя здесь, чем у пушки. Он взглянул на горизонт. За время погони тендер далеко ушел на веслах. Берег терялся в туманной дымке, Нуармутье остался далеко позади. Однако бриз и не думал начинаться. Они по-прежнему в опасности -- если лодки нападут на них в темноте, все будет совсем по-иному. Каждый ярд имеет значение -- усталым каторжникам придется грести весь день, а, возможно, и всю ночь. Суставы ломило после тяжелой работы с пушкой и бессонной ночи. Кстати, Буш и Браун тоже не спали. Он чувствовал, что от него разит потом и порохом, кожу щипала пороховая пыль. Он жаждал отдохнуть, но машинально пошел к пушке, закрепил ее, убрал неиспользованные картузы и положил в карман пистолеты, которые, к своему стыду, только что обнаружил в шпигате. XV Только в полночь легкий ветерок зашелестел над поверхностью воды. Сперва грот лишь чуть встрепенулся, такелаж задребезжал, но постепенно бриз усилился, паруса наполнились, надулись в темноте, и, наконец, Хорнблауэр разрешил усталым гребцам отложить весла. "Волшебница" скользила незаметно, так медленно, что вода почти не пенилась под водорезом, однако куда быстрее, чем могли бы нести ее весла. С востока налетел порыв, слабый, но устойчивый: Хорнблауэр, выбирая грота-шкот, почти не ощущал противодействия, однако огромный парус гнал изящный кораблик по невидимой глади, словно во сне. Это и впрямь походило на сон. Усталость, вторая ночь на ногах -- Хорнблауэр двигался в густом нездешнем тумане, подобном мглистости смоляного моря за бортом. Каторжники и пленные спали -- о них можно было не беспокоиться. Десять часов из последних двадцати они гребли, и к закату стерли ладони в кровь. Зато они могут спать -- в отличие от него, Брауна и Буша. Отдавая команды, Хорнблауэр слышал себя как бы со стороны и не узнавал, словно это кто-то другой, незнакомый, говорит за стеной, даже руки, которыми он держал шкот, казались чужими, будто зазор образовался между мозгом, который старается думать, и телом, которое нехотя, словно из одолжения, подчиняется. Где-то на северо-западе несет неусыпный дозор британская эскадра. Хорнблауэр задал курс норд-вест, в бакштаг. Если он не найдет Ла-Маншский флот, то обогнет Уэссан и доберется до Англии. Он знал это и, как во сне, не верил. Воспоминание о будуаре Мари де Грасай, о смертельной схватке с Луарой были куда реальнее, чем прочная палуба под ногами или грота-шкот, который он тянул. Он задал Бушу курс, словно играл с ребенком в морские приключения. Он убеждал себя, что явление это ему знакомо -- он и прежде часто замечал, что легко выдерживает одну бессонную ночь, а на вторую воображение начинает шутить с ним шутки -- однако осознание этого не помогало рассеять мысленный туман. Он подошел к Бушу, чье лицо еле-еле различал в свете нактоуза. Чтоб хоть как-то зацепиться за реальность, он готов был даже побеседовать. -- Устали, мистер Буш? -- спросил он. -- Нет, сэр. Ничуть, сэр. А вы, сэр? Буш видел капитана во многих сражениях, и не переоценивал его выносливость. -- Неплохо, спасибо. -- Если ветер подержится, -- сказал Буш, осознав, что в кои-то веки капитан приглашает его к разговору, -- мы к утру доберемся до эскадры. -- Надеюсь, -- сказал Хорнблауэр. -- Господи, сэр, -- сказал Буш. -- Представляете, что скажут в Англии? Буш ликовал. Он грезил о славе, о повышении, равно для себя и для капитана. -- В Англии? -- повторил Хорнблауэр отрешенно. Ему самому недосуг было грезить, воображать, как чувствительная британская публика примет капитана, который в одиночку освободил и привел в Англию плененное судно. Он захватил "Аэндорскую волшебницу", потому что подвернулся случай, да еще потому, что хотел нанести врагу чувствительный удар, потом он был сперва слишком занят, потом слишком утомлен, чтоб глядеть на свой поступок со стороны. Недоверие к себе, неистребимый пессимизм во всем, что касается собственной карьеры, мешали ему вообразить себя героем дня. Прозаичный Буш видел открывающиеся возможности куда яснее. -- Да, сэр, -- сказал Буш. Он внимательно следил за компасом, за ветром и румпелем, но тема была столь захватывающая, что он продолжил с жаром: -- Представляете, как "Вестник" напишет про захват "Волшебницы"? Даже и "Морнинг Кроникл", сэр. "Морнинг Кроникл" вечно норовила подпустить правительству шпильку: поставить под сомнение победу или раздуть поражение. Томясь в Росасе, Хорнблауэр нередко с тревогой думал, что пишет "Морнинг Кроникл" о капитуляции "Сатерленда". На душе сразу стало тоскливо. Мозг очнулся. Теперь Хорнблауэр убеждал себя, что в оцепенение впал из-за трусливого нежелания смотреть в глаза будущему. До сих пор все было неопределенно -- их могли догнать, взять в плен -- теперь он точно, настолько точно, насколько это возможно в море, знал, что доберется до Англии. Его будут судить за сданный "Сатерленд", судить военным судом после восемнадцати лет службы. Трибунал может счесть, что он не сделал всего возможного перед лицом врага, а за это кара одна -- смерть. Соответствующая статья Свода Законов Военного времени, в отличие от прочих, не заканчивается смягчающими словами "или иному наказанию, по усмотрению трибунала". Пятьдесят лет назад Бинга расстреляли на основании этой самой статьи. Можно поставить под сомнение разумность его действий. Быть может, его обвинят в том, что он опрометчиво вступил в бой с многократно превосходящим противником. За это могут уволить со службы, обречь на нищету и всеобщее презрение, а могут ограничиться выговором, то есть всего лишь погубить его карьеру. Трибунал -- непредсказуемое испытание, из которого мало кто выходил невредимым. Кохрейн, Сидни Смит и еще пяток блестящих капитанов были осуждены, никому не нужный капитан Хорнблауэр может оказаться следующим. И трибунал -- не единственное испытание, которое ему предстоит. Ребенку уже больше трех месяцев. До этой минуты он не думал о ребенке всерьез -- девочка это или мальчик, здоровый или слабенький. Он тревожился о Марии, однако, если быть до конца честным, сознавал -- он не хочет возвращаться к Марии. Не хочет. Их ребенок был зачат под влиянием дикой, сводящей с ума ревности к леди Барбаре, которая тогда как раз вышла замуж за Лейтона. Мария в Англии, Мари во Франции -- совесть укоряла за обеих, и вопреки ее укорам исподволь закипало влечение к леди Барбаре, притихшее в водовороте событий, оно обещало перейти в неутолимую боль, раковую опухоль, стоит другим заботам отпустить -- если это хоть когда-нибудь произойдет. Буш у румпеля заливался соловьем. Хорнблауэр слышал слова, и не понимал смысла. -- Кхе-хм, -- сказал он. -- Совершенно верно. Простые радости Буша -- дыхание моря, качание палубы под ногами -- не трогали Хорнблауэра. В голове теснились горькие мысли. Резкость последней фразы остановила Буша в самый разгар безыскусной и непривычной болтовни. Лейтенант прикусил язык. Хорнблауэр дивился, как Буш любит его, несмотря на все обиды. Не желая -- сейчас, по крайней мере -- верить в проницательность своего первого лейтенанта, Хорнблауэр с горечью говорил себе, что Буш, как пес -- бежит, виляя хвостом к человеку, который его побил. Он ненавидел себя, шагая к грота-шкоту, чтоб надолго погрузиться в тот беспросветный ад, который сам для себя создал. Только начинало светать, тьма только засеребрилась легчайшим перламутром, черная дымка лишь слегка посерела, когда к Хорнблауэру подошел Браун. -- Прошу прощения, сэр, но мне показалось, там вроде что-то вырисовывается. По левому борту, сэр -- вон там видите, сэр? Хорнблауэр вгляделся во тьму и увидел маленький сгусток темноты, который возник на мгновение и тут же исчез -- глаза устали всматриваться. -- Что это по-твоему? -- Когда я впервые увидел, мне показалось, что это корабль, но в таком тумане, сэр... Это может быть французский военный корабль -- с такой же степенью вероятности, с какой, заходя из-под туза сам-четвертый, рискуешь напороться на бланкового короля. Скорее всего, это английское военное судно, или на худой конец купеческое. Безопаснее всего подойти к нему с подветренной стороны: тендер может идти круче к ветру, чем корабль под прямыми парусами, и в случае чего успеет спастись под покровом тумана, темноты и внезапности. -- Мистер Буш, похоже, под ветром корабль. Разверните на фордевинд и держите на этот корабль, пожалуйста. Приготовьтесь по моей команде повернуть оверштаг. Браун, пошел грота-шкот. В голове мигом прояснилось. Пульс, правда, участился -- неприятно, но в тревожную минуту это случалось всегда. Тендер выровнялся на новом курсе, и с развернутым влево грота-гиком двинулся по мглистой воде. В какую-то секунду Хорнблауэр испугался, что Буш захочет пересечь линию ветра носом, и хотел его упредить, но он сдержался -- Буш опытен и не станет рисковать в такую минуту. Хорнблауэр напряженно вглядывался в темноту, над водой плыл туман, но в том, что впереди корабль, сомневаться уже не приходилось. Поставлены одни марсели -- значит, это почти наверняка английский корабль из тех, что следят за Брестом. Они вошли в новую полосу тумана, а когда вышли, корабль был гораздо ближе. Брезжил рассвет, паруса слабо серели в предутреннем свете. Они были уже возле корабля. Внезапно тьму разорвал окрик, высокий, пронзительный, почти не искаженный рупором -- кричал голос, окрепший в атлантических штормах. -- Эй, на тендере! Что за тендер? При звуке английской речи у Хорнблауэра отлегло от сердца. Он расслабился: нет нужды поворачивать оверштаг, мчаться против ветра, искать убежища в тумане. С другой стороны, прежние смутные тревоги обретают реальность. Он тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова. -- Что за тендер? -- нетерпеливо повторил голос. Пусть будущее мрачно, он не спустит флагов до последнего, и, если его карьере суждено окончится, пусть она окончится шуткой. -- Его Британского Величества вооруженный тендер "Аэндорская волшебница", капитан Горацио Хорнблауэр. Что за корабль? -- "Триумф", капитан сэр Томас Харди... как вы сказали? Хорнблауэр рассмеялся про себя. Вахтенный офицер начал отвечать машинально и успел назвать корабль и капитана прежде, чем до него дошло: с тендера ответили нечто совершенно невероятное. "Аэндорская волшебница" захвачена французами больше года назад, капитана Хорнблауэра шесть месяцев как нет в живых. Хорнблауэр повторил еще раз, Буш и Браун громко хихикали -- шутка явно пришлась им по вкусу. -- Подойдите к подветренному борту, и без фокусов, не то я вас потоплю, -- крикнул голос. С тендера было видно, как на "Триумфе" выдвигали пушки. Легко вообразить, что творится сейчас на борту: будят матросов, зовут капитана -- сэр Томас Харди, должно быть, флаг-капитан покойного Нельсона, бывший с ним при Трафальгаре, на два года старше Хорнблауэра в списке капитанов. Хорнблауэр знал его лейтенантом, хотя с тех пор дороги их почти не пересекались. Буш провел тендер под кормой двухпалубника и привел к ветру у другого борта. Быстро светало, можно было разглядеть корабль во всех подробностях -- он лежал в дрейфе, мерно покачиваясь на волнах. У Хорнблауэра вырвался протяжный вздох. Суровая красота корабля, две желтые полосы по бортам, черные пушечные порты, вымпел на грот-мачте, матросы на палубе, красные мундиры пехотинцев, выкрики боцмана, подгоняющего зазевавшихся матросов -- знакомые картины и звуки означали конец плену и бегству. С "Триумфа" спустили шлюпку, и она, приплясывая на волнах, побежала к тендеру. Через борт перемахнул молоденький мичман -- на боку кортик, лицо заносчивое и недоверчивое, за спиной четверо матросов с пистолетами и абордажными саблями. -- Что все это значит? -- Мичман оглядел палубу, пленников, которые терли заспанные глаза, одноногого штатского у румпеля и человека в королевском мундире с непокрытой головой. -- Обращайтесь ко мне "сэр", -- рявкнул Хорнблауэр, как рявкал на мичманов с тех пор, как сделался лейтенантом. Мичман посмотрел на мундир с золотым позументом и нашивками -- явно перед ним капитан с более чем трехлетним стажем, да и говорит властно. -- Да, сэр, -- отвечал мичман несколько оторопело, -- У румпеля лейтенант Буш. Останетесь с матросами в его распоряжении, пока я поговорю с вашим капитаном. -- Есть, сэр, -- отозвался мичман, вытягиваясь по стойке "смирно". Шлюпка мигом доставила Хорнблауэра к "Триумфу" Старшина поднял четыре пальца, показывая, что прибыл капитан, но морские пехотинцы и фалрепные не встречали Хорнблауэра у борта -- флот не может оказывать почести всяким самозванцам. Однако Харди был на палубе -- громадный, на голову выше остальных. При виде Хорнблауэра его мясистое лицо осветилось изумлением. -- Господи, и впрямь Хорнблауэр, -- сказал Харди, шагая вперед с протянутой рукой. -- С возвращением, сэр. Как вы здесь оказались, сэр? Как отбили "Волшебницу"? Как... Харди хотел сказать "как вернулись с того света?", но такой вопрос припахивал бы невежливостью. Хорнблауэр пожал протянутую руку и с удовольствием ощутил под ногами шканцы линейного корабля. Он не мог говорить, то ли от полноты сердца, то ли просто от усталости, во всяком случае, на вопросы Харди он не ответил. -- Идемте ко мне в каюту, -- любезно предложил Харди. Флегматик по натуре, он, тем не менее, способен был понять чужие затруднения. В каюте, на обитом мягкими подушками рундуке, под портретом Нельсона в переборке, Хорнблауэр немного пришел в себя. Вокруг поскрипывала древесина, за большим кормовым окном колыхалось море. Он рассказал о себе, вкратце, несколькими сжатыми фразами -- Харди, сам немногословный, слушал внимательно, тянул себя за ус и кивал после каждой фразы. -- Атаке на Росас был посвящен целый "Вестник", -- сказал он. -- Тело Лейтона привезли в Англию и похоронили в соборе Св. Павла. У Хорнблауэра поплыло перед глазами, приветливое лицо и пышные усы Харди скрыл туман. -- Так он убит? -- спросил Хорнблауэр. -- Умер от ран в Гибралтаре. Значит, леди Барбара овдовела -- овдовела шесть месяцев назад. -- Вы не слышали о моей жене? -- спросил Хорнблауэр. Харди, как ни мало интересовался женщинами, не удивился вопросу и не увидел его связи с предыдущим. -- Я читал, что правительство назначило ей содержание, когда пришло известие о... о вашей смерти. -- А больше ничего? Она должна была родить. -- Не знаю. Мы в море уже четыре месяца. Хорнблауэр опустил голову. Весть о гибели Лейтона окончательно выбила его из равновесия. Он не знал, радоваться ему или печалиться. Леди Барбара по-прежнему для него недоступна, и, возможно, вновь выйдет замуж. -- Ну, -- сказал Харди. -- Позавтракаете? -- Буш и старшина моей гички на тендере, -- сказал Хорнблауэр. -- Я прежде должен позаботиться о них. XVI Они завтракали, когда в каюту вошел мичман. -- С мачты заметили эскадру, сэр, -- доложил он, обращаясь к Харди. -- Очень хорошо. Мичман вышел, и Харди вновь повернулся к Хорнблауэру. -- Я должен доложить о вас его милости. -- Он еще командует? -- изумился Хорнблауэр. Он не ожидал, что правительство даст адмиралу лорду Гамбиру дослужить его три года главнокомандующим после губительного бездействия на Баскском рейде* [Джеймс, барон Гамбир (1756-1833) британский адмирал, не отмеченный особыми заслугами, командовал Ла-Маншским флотом в 1809 году, когда лорду Кохрейну было поручено сжечь французскую эскадру на Баскском рейде. Гамбир не оказал помощи в операции. Последующие обвинения Кохрейна заставили Гамбира просить суда, на котором он был оправдан.]. -- Он спускает флаг в следующем месяце, -- мрачно отвечал Харди (большинство офицеров мрачнели, говоря о Тоскливом Джимми). -- Трибунал оправдал его вчистую, так что его поневоле оставили до конца срока. Тень смущения пробежала по лицу Харди -- он упомянул о трибунале в присутствии человека, которому это испытание еще предстоит. -- Полагаю, ничего другого не оставалось, -- ответил Хорнблауэр, думая о том же, что и его собрат. Захочет ли трибунал оправдать безвестного капитана? Харди нарушил неловкое молчание. -- Подниметесь со мной на палубу? -- спросил он. Под ветром на горизонте возникла длинная колонна идущих в бейдевинд кораблей. Они шли ровным строем, словно скованные цепью. Ла-Маншский флот на маневрах -- восемнадцать лет постоянных учений принесли ему безусловное превосходство над всеми флотами мира. -- "Виктория" впереди, -- сказал Харди, передавая Хорнблауэру подзорную трубу. -- Сигнальный мичман! "Триумф" -- флагману. Имею на борту..." Пока Харди диктовал, Хорнблауэр смотрел в подзорную трубу. Длинную-предлинную колонну возглавлял трехпалубник под адмиральским флагом на грот-мачте, широкие полосы по бортам сверкали на солнце. Флагман Джервиса при Сан-Висенти, Худа в Средиземном море, Нельсона при Трафальгаре. Теперь это флагман Тоскливого Джимми -- так жестоко шутит судьба. На сигнальном фале "Виктории" распустились флажки. Харди диктовал ответ. -- Адмирал приглашает вас к себе, сэр, -- сказал он, закончив и поворачиваясь к Хорнблауэру. -- Надеюсь, вы сделаете мне честь, воспользовавшись моей гичкой? Гичка "Триумфа" была покрашена лимонно-желтой краской с черной каймой, весла тоже; команда была в лимонных фуфайках с черными шейными платками. Хорнблауэр садился на кормовое сиденье -- рука еще ныла от крепкого пожатия Харди -- и мрачно думал, что никогда не имел средств наряжать команду своей гички. Это было его больное место. Харди, должно быть, богат -- призовые деньги после Трафальгара и пенсион почетного полковника морской пехоты. Лучше не сравнивать. Харди -- баронет, богатый, прославленный, он сам -- нищий, безвестный, в ожидании суда. На борту "Виктории" его приветствовали честь по чести -- морские пехотинцы взяли на караул, фалрепные в белых перчатках козыряли, боцманские дудки заливались свистом, капитан на шканцах с готовностью протянул руку -- странно, ведь перед ним человек, которого вскорости будут судить. -- Я -- Календер, капитан флота, -- сказал он. -- Его милость в каюте и ждет вас. Он повел Хорнблауэр вниз, на удивление приветливый. -- Я был первым на "Амазонке", -- напомнил он, -- когда вы служили на "Неустанном". Помните меня? -- Да, -- ответил Хорнблауэр. Он не сказал этого сам, боясь, что его поставят на место. -- Как сейчас помню -- Пелью тогда о вас рассказывал. Что бы ни говорил о нем Пелью, это могло быть только хорошее. Именно его горячей поддержке Хорнблауэр был обязан своим повышением. Со стороны Календера очень любезно было заговорить об этом в трудную для Хорнблауэра минуту. Лорд Гамбир, в отличие от Харди, не позаботился о пышном убранстве каюты -- самым заметным ее украшением была огромная Библия в окованном медью переплете. Сам Гамбир, насупленный, с отвислыми щеками, сидел под большим кормовым окном и диктовал писарю, который при появлении двух капитанов поспешно ретировался. -- Доложите пока устно, сэр, -- велел адмирал. Хорнблауэр набрал в грудь воздуха и начал. Он вкратце обрисовал стратегическую ситуацию на момент, когда повел "Сатерленд" против французской эскадры у Росаса. Самой битве он уделил лишь одно или два предложения -- эти люди сражались сами и легко восполнят пропущенное. Он рассказал, как изувеченные корабли дрейфовали в залив Росас, под пушки, и как подошли на веслах канонерские шлюпки. -- Сто семьдесят человек были убиты, -- сказал Хорнблауэр. -- Сто сорок пять ранены, из них сорок четыре умерли до того, как я покинул Росас. -- Господи! -- воскликнул Календер. Его поразило не число умерших в госпитале -- соотношение было вполне обычное -- но общее количество потерь. К моменту капитуляции из строя вышло больше половины команды. -- Томсон на "Леандре" потерял девяносто два человека из трехсот, милорд, -- продолжил он. Томсон сдал "Леандр" французскому линейному кораблю у Крита после обороны, заслужившей восторг всей Англии. -- Мне это известно, -- сказал Гамбир. -- Пожалуйста, продолжайте, капитан. Хорнблауэр поведал, как наблюдал за разгромом французской эскадры, как Кайяр повез его в Париж, как он бежал и чуть не утонул. О замке де Грасай и путешествии по Луаре он упомянул вскользь -- это не адмиральского ума дело -- зато похищение "Аэндорской волшебницы" описал в красках. Тут подробности были важны, потому что британскому флоту в его разносторонней деятельности, возможно, пригодятся детальные сведения о жизни Нантского порта и навигационных трудностях нижнего течения Луары. -- Фу ты, Господи, -- сказал Календер, -- как же вы это преспокойно выкладываете. Неужели... -- Капитан Календер, -- перебил его Гамбир, -- я уже просил вас не богохульствовать. Я буду очень недоволен, если это повторится. Будьте добры, продолжайте, капитан Хорнблауэр. Оставалось рассказать только о перестрелке с лодками возле Нуармутье. Хорнблауэр продолжил так же официально, однако на этот раз остановил его сам Гамбир. -- Вы упомянули, что открыли огонь из шестифунтовой пушки, -- сказал он. -- Пленные гребли, и надо было вести корабль. Кто заряжал пушку? -- Я, милорд. Мне помогал французский лоцман. -- М-м. И вы их отпугнули? Пришлось Хорнблауэру сознаться, что он потопил две из трех посланных в погоню лодок. Календер присвистнул удивленно и восхищенно, Гамбир только сильнее нахмурился. -- Да? -- сказал он. -- А потом? -- До полуночи мы шли на веслах, милорд, потом задул бриз. На заре мы встретили "Триумф". В каюте наступило молчание, нарушаемое лишь шумом на палубе. Потом Гамбир шевельнулся. -- Полагаю, капитан, -- сказал он, -- вы не забыли возблагодарить Господа за ваше чудесное избавление. Во всем происшедшем усматривается перст Божий. Я поручу капеллану в сегодняшней вечерней молитве особо выразить вашу благодарность. -- Да, милорд. -- Теперь изложите ваше донесение письменно. Подготовьте его к обеду -- надеюсь, вы доставите мне удовольствие, отобедав с нами? Тогда я смогу вложить ваш рапорт в пакет, который отправляю Их Сиятельствам. -- Да, милорд. Гамбир глубоко задумался. -- "Аэндорская волшебница" может доставить депеши, -- сказал он. Подобно любому адмиралу в любой точке земного шара, он был вечно одолеваем проблемой -- как поддерживать связь, не ослабляя основную эскадру. Неожиданно свалившийся с неба тендер оказался для него подарком судьбы. Он все еще думал. -- Вашего лейтенанта, Буша, я назначу на нее капитан-лейтенантом, -- объявил он наконец. Хорнблауэр даже задохнулся. Если офицера назначают капитан-лейтенантом, это значит, что через год он почти наверняка станет капитаном. Это право повышать в звании и составляло самую ценимую из адмиральских милостей. Буш заслужил эту награду, однако удивительно, что Гамбир решил повысить именно его -- у адмирала всегда найдется любимый лейтенант, или племянник, или сын старого друга, который ждет первой вакансии. Можно представить, как обрадуется Буш. Вот и он на пути к адмиральскому чину -- теперь до собственного флага надо только дожить. Однако это не все, далеко не все. Произвести первого лейтенанта в следующее звание значит поощрить его капитана. Своим решением Гамбир публично -- а не просто в личной беседе -- признал действия Хорнблауэра правильными. -- Спасибо, милорд, спасибо, -- сказал Хорнблауэр. -- Конечно, она -- ваш трофей, -- продолжил Гамбир. -- Правительство купит ее по возвращении в Англию. Об этом Хорнблауэр не подумал. Еще не меньше тысячи фунтов в его кармане. -- Вот вашему старшине привалило, -- хохотнул Календер. -- Вся доля нижней палубы достанется ему. Это тоже было верно. Браун получит четвертую часть платы за "Аэндорскую волшебницу". Он сможет купить домик с землей или открыть свое дело. -- "Аэндорская волшебница" подождет, пока вы приготовите донесение, -- объявил Гамбир. -- Я пришлю вам своего секретаря. Капитан Календер предоставит вам каюту и все необходимое. Надеюсь, вы пока погостите у меня -- я отплываю в Портсмут на следующей неделе. Так, я полагаю, будет удобнее всего. Последние слова тактично намекали на то, что занимало мысли Хорнблауэра с самого его прибытия на флагман, и чего разговор еще ни разу не коснулся -- на предстоящий трибунал по делу о капитуляции "Сатерленда". До суда Хорнблауэр находится под арестом, и, согласно старой традиции, на это время поручается присмотру равного по званию офицера -- о том, чтобы отослать его домой на "Аэндорской волшебнице", не может идти и речи. -- Да, милорд, -- сказал Хорнблауэр. Пусть Гамбир держится с ним любезно, пусть Календер открыто высказывает свое восхищение -- при мысли о трибунале у Хорнблауэра комок подступил к горлу и во рту пересохло. Те же симптомы мешали ему диктовать донесение толковому молодому священнику, который вскоре явился в каюту, куда проводил Хорнблауэра Календер. -- "Оружье и мужей пою", -- процитировал адмиральский секретарь после первых сбивчивых фраз Хорнблауэра -- тот, естественно, начал с битвы у Росаса. -- Вы начинаете in media res, сэр, как пристало хорошему эпическому повествованию. -- Это официальное донесение, -- буркнул Хорнблауэр -- и продолжает мой последний рапорт адмиралу Лейтону. Маленькая каюта позволяла сделать три шага вперед, три шага назад, и то согнувшись чуть не вдвое -- какого-то несчастного лейтенанта выселили отсюда, чтобы освободить место Хорнблауэру. На флагмане, даже на большой трехпалубной "Виктории", спрос на каюты всегда превышает предложение -- надо разместить адмирала, капитана флота флаг- адъютанта, секретаря, капеллана и остальную свиту. Хорнблауэр сел на двенадцатифунтовую пушку возле койки. -- Продолжайте, пожалуйста, -- велел он. -- Учитывая сложившуюся обстановку, я... Наконец Хорнблауэр продиктовал последние слова -- в третий раз за это утро он пересказывал свои приключения, и они потеряли в его глазах всякую прелесть. Он был измотан до предела -- примостившись на пушке, он уронил голову на грудь... и внезапно проснулся. Он действительно задремал сидя. -- Вы устали, сэр, -- сказал секретарь. -- Да. Он заставил себя очнуться. Секретарь смотрел на него сияющими от восторга глазами, прямо как на героя. От этого Хорнблауэру сделалось неуютно. -- Если вы подпишите здесь, сэр, я запечатаю и надпишу. Секретарь соскользнул со стула, Хорнблауэр взял перо и подмахнул документ, на основании которого решится его участь. -- Спасибо, сэр, -- сказал секретарь, собирая бумаги. Хорнблауэру было не до него. Он ничком рухнул на койку, не думая, как это выглядит со стороны. Его стремительно повлекло вниз, в темноту -- он захрапел раньше, чем секретарь вышел, и не почувствовал касания одеяла, когда пять минут спустя секретарь на цыпочках вернулся его укрыть. XVII Что-то нестерпимо болезненное возвращало Хорнблауэра к жизни. Он не хотел возвращаться. Мучением было просыпаться, пыткой -- отпускать ускользающее забытье. Хорнблауэр цеплялся за последние остатки сна, тщетно пытаясь удержать, и, наконец, с сожалением отпустил. Кто-то мягко тряс его за плечо. Он резко пришел в сознание, заворочался и увидел склонившегося над собой секретаря. -- Адмирал обедает через час, сэр, -- сказал тот. -- Капитан Календер подумал, что вам нужно будет время приготовиться. -- Да, -- отвечал Хорнблауэр ворчливо. Он машинально потрогал щетину на подбородке. -- Да. Секретарь стоял очень скованно, и Хорнблауэр взглянул на него с любопытством. У секретаря было странное, напряженное лицо, за спиной он прятал газету. -- В чем дело? -- спросил Хорнблауэр. -- Плохие вести для вас, сэр, -- сказал секретарь. -- Какие вести? Сердце у него упало. Может быть, Гамбир передумал. Может быть, его посадят под строгий арест, будут судить, приговорят и расстреляют. Может быть... -- Я вспомнил, что читал об этом в "Морнинг Кроникл" три месяца назад, сэр, -- сказал секретарь. -- Я показал газету его милости и капитану Календеру. Они решили, что вам нужно прочесть как можно скорее. Его милость сказал... -- Где читать? -- спросил Хорнблауэр, протягивая руку за газетой. -- Плохие новости, сэр, -- нерешительно повторил секретарь. -- Показывайте, черт вас побери. Секретарь протянул газету, пальцем указывая абзац. -- Бог дал. Бог взял, -- произнес он. -- Благословенно имя Господне. Сообщение было кратко. С прискорбием извещаем, что седьмого числа сего месяца скончалась от родов миссис Мария Хорнблауэр, вдова убитого Бонапартом капитана Горацио Хорнблауэра. Горестное событие произошло на квартире миссис Хорнблауэр в Саутси, и, как нам сообщили, ребенок, прелестный мальчик, здоров. Хорнблауэр перечитал дважды и начал читать в третий раз. Мария умерла, Мария, нежная, любящая. -- Вы найдете утешение в молитве, сэр, -- говорил секретарь, но Хорнблауэр его не слышал. Марии нет. Она умерла в родах. Учитывая, в каких обстоятельствах он сделал ей этого ребенка, он все равно что убийца. Марии нет. Никто, решительно никто не встретит его в Англии. Мария стояла бы рядом на суде и не поверила бы в его вину, каков бы ни был вердикт. Хорнблауэр вспомнил слезы на ее грубых красных щеках, когда она, прощаясь, обнимала его в последний раз. Тогда его немного утомило это обязательное трогательное прощанье. Теперь он свободен -- осознание настигало его постепенно, как струя холодной воды в горячей ванне. Это нечестно! Нечестно по отношению к Марии! Он хотел свободы, но не такой же ценой! Она заслужила его внимание, его доброту, заслужила своей преданностью, и он безропотно лелеял бы ее до конца жизни. Сердце его разрывалось от жалости. -- Его милость просил передать, -- сказал секретарь, -- что глубоко скорбит о вашей утрате. Он велел сказать, что не сочтет за обиду, если вы не пожелаете присоединиться к нему за обедом, но в тиши каюты обратитесь за утешением к религии. -- Да, -- сказал Хорнблауэр. -- Если я могу вам быть чем-нибудь полезен, сэр... -- Ничем. Он сидел на краю койки, уронив голову на грудь. Секретарь переминался с ноги на ногу. -- Подите прочь, -- сказал Хорнблауэр, не поднимая головы. Он сидел долго, мысли мешались. Была печаль, боль почти физическая, но усталость, волнение, недостаток сна мешали мыслить ясно. Наконец он отчаянным усилием взял себя в руки. Ему казалось, он задыхается в душной каюте, щетина и засохший пот раздражали невыносимо. -- Позовите моего слугу, -- сказал он часовому у дверей. Хорошо было сбрить грязную щетину, вымыться в холодной воде, переодеться в чистое. Он вышел наверх, полной грудью вобрал бодрящий морской воздух. Хорошо было ходить по палубе, взад-вперед, взад-вперед, между катками шканцевых карронад и рядом рымболтов в палубных досках, слышать привычные корабельные звуки, баюкающие усталый мозг. Взад-вперед он ходил, взад-вперед, как ходил когда-то часами, на "Неустанном", на "Лидии", на "Сатерленде". Никто ему не мешал -- вахтенные офицеры собрались у другого борта и невзначай постреливали газами на человека, который только что узнал о смерти жены, который бежал из французского плена и теперь ждет трибунала, на капитана, который первый после Ферриса в Альхесирасе сдал неприятелю британский линейный корабль. Взад-вперед ходил он, погружаясь в блаженную, отупляющую усталость, пока ноги не сделались совсем ватными. Тогда он ушел вниз, зная, что заснет. Однако спал он тревожно -- ему снилась Мария, и он бежал от этого сна, зная, что ее тело разлагается под землей. Ему снились тюрьма и смерть, и, неотступно, за всеми ужасами, далекая, смеющаяся леди Барбара. В некотором роде смерть жены выручила его, подарила предлог оставаться молчаливым и неприступным во все дни ожидания. Не нарушая законов вежливости, он мог ходить по свободному участку палубы под теплыми солнечными лучами. Гамбир прохаживался с капитаном флота или флаг-капитаном, уоррент-офицеры гуляли по двое, по трое, весело переговариваясь, но все избегали попадаться ему на пути, никто не обижался, что он сидит за обедом мрачнее тучи или держится особняком на адмиральских молитвенных собраниях. В противном случае ему пришлось бы окунуться в бурную светскую жизнь флагмана, говорить с офицерами, которые бы вежливо обходили молчанием предстоящий трибунал. Он не хотел вступать в бесконечные разговоры о парусах и тросах, героически делая вид, будто тяжесть сданного "Сатерленда" не давит на его плечи. Как ни добры были окружающие, он чувствовал себя изгоем. Пусть Календер открыто восторгается его подвигами, пусть Гамбир держится уважительно, пусть молодые лейтенанты глядят на него круглыми от восхищения глазами -- однако ни один из них не спускал флага перед неприятелем. Не раз и не два, гуляя по палубе, Хорнблауэр желал, чтоб его убило ядром на шканцах "Сатерленда". Он не нужен ни одной живой душе -- маленький сын в Англии, на попечении безвестной кормилицы, возможно, с годами будет стыдиться своего имени. Возомнив, что окружающие будут его сторониться, он сам с гордой горечью сторонился окружающих. Он один, без дружеской поддержки, пережил эти черные дни, на исходе которых Гамбир сдал командование прибывшему на "Британии" Худу, и "Виктория", под грохот салютов, вошла в Портсмутскую гавань. Ее задержали противные ветра: семь долгих дней лавировала она в Ла-Манше, прежде чем достигла Спитхедского рейда и якорный канат загромыхал через клюз. Хорнблауэр сидел в каюте, безразличный к зеленым холмам острова Уайт и людным портсмутским улочкам. В дверь постучали -- не иначе как принесли распоряжения касательно трибунала. -- Войдите! -- крикнул он, но вошел Буш, стуча деревянной ногой, расплывшийся в улыбке, с полной охапкой пакетов и свертков. При виде родного лица тоска мигом улетучилась. Хорнблауэр заулыбался не хуже Буша, он тряс и тряс ему руку, усадил его на единственный стул, предложил послать за выпивкой, от радости позабыв обычные скованность и сдержанность. -- Со мной все отлично, сэр, -- сказал Буш на расспросы Хорнблауэра. -- Все не было случая выразить вам свою благодарность. -- Меня не за что благодарить, -- сказал Хорнблауэр. В голосе его вновь проскользнула горечь. -- Скажите спасибо его милости. -- Все равно я знаю, кому обязан, -- упрямо отвечал Буш. -- На следующей неделе меня производят в капитаны. Корабля не дадут -- куда мне с деревяшкой-то -- но обещали место в стирнесском доке. Если бы не вы, не бывать мне капитаном. -- Чушь, -- сказал Хорнблауэр. От этой трогательной признательности ему вновь стало не по себе. -- А вы как, сэр? -- спросил Буш, глядя на капитана встревоженными голубыми глазами. Хорнблауэр пожал плечами. -- Здоров и бодр, -- отвечал он. -- Я очень огорчился, когда узнал про миссис Хорнблауэр, сэр, -- сказал Буш. Больше ничего и не надо было говорить -- они слишком хорошо друг друга знали. -- Я взял на себя смелость привезти вам письма, сэр, -- Буш торопился сменить тему, -- Их скопилась целая куча. -- Да? -- сказал Хорнблауэр. -- В этом большом свертке, полагаю, шпага, сэр. -- Буш знал, что Хорнблауэра заинтересует. -- Раз так, давайте развяжем, -- милостиво разрешил Хорнблауэр. Это и впрямь оказалась шпага -- в ножнах с золотыми накладками и с золотой рукоятью, витиеватая надпись на стальном лезвии тоже была золотая -- шпага ценою в сто гиней, дар Патриотического Фонда за потопленный "Нативидад". Эту шпагу Хорнблауэр оставил в бакалейной лавке Дуддингстона под залог, когда снаряжал "Сатерленд". "Понаписали-то, понаписали", -- сетовал тогда Дуддингстон. -- Посмотрим, что сообщит нам Дуддингстон, -- сказал Хорнблауэр, вскрывая приложенное к свертку письмо. Сэр, С глубочайшим воодушевлением прочитал, что Вам удалось вырваться из когтей корсиканца, и не нахожу слов, чтоб выразить мое ликование. Сколь счастливы мы все, что весть о Вашей преждевременной кончине не подтвердилась! Сколь восхищены Вашими беспримерными подвигами! Совесть не позволяет мне долее удерживать шпагу офицера столь славного, посему отваживаюсь послать вам этот пакет в надежде, что впредь Вы будете утверждать господство Британии над морями с этой шпагой на боку. Остаюсь Ваш покорнейший смиреннейший слуга Дж. Дуддингстон. -- Фу ты господи, -- сказал Хорнблауэр. Он дал Бушу прочитать письмо -- Буш теперь капитан и ровня ему, к тому же друг, и может без ущерба для дисциплины узнать, как выкручивался капитан, снаряжаясь в море. Когда Буш прочитал письмо и поднял глаза, Хорнблауэр рассмеялся несколько смущенно. -- Глядите, как растрогался наш друг Дуддингстон, -- сказал он, -- коли выпускает из рук залог пятидесяти гиней. -- Он говорил грубовато, пряча гордость, но тронут был по- настоящему. Он еле сдержал слезы. -- Ничего удивительного, сэр, -- сказал Буш, перебирая газеты. -- Поглядите только сюда, сэр, и сюда. Это "Морнинг Кроникл", а это "Таймс". Я их отложил для вас, надеялся, вам будет любопытно. Хорнблауэр проглядел отмеченные столбцы, как-то вышло, что суть он ухватил сразу, н