ящего света, который он теперь ненавидел и презирал. Он тешил свое воображение надеждой на возможность обеспечить ее при помощи скромной ренты, которую он мог бы приобрести, и тех денег, какие он будет зарабатывать в часы досуга; а в дружбе лейтенанта, назначившего его своим наследником, он видел залог обеспечения будущей семьи. Он даже распределял свои часы между необходимыми светскими обязанностями, домашними радостями и развлечениями деревенской жизни и проводил ночь в грезах о своей очаровательной жене, то прогуливаясь с нею вдоль заросших осокою берегов какого-нибудь прозрачного ручья, то подрезая виноградные лозы, то, наконец, беседуя с ней в тенистой роще, которую он сам насадил. Впрочем, все это было лишь призрачной мечтой, и он прекрасно знал, что она несбыточна, - не потому, что такое счастье казалось ему недосягаемым для человека, находящегося в тех условиях, в каких он находился, но потому, что он ни за что не унизился бы до такого предложения, так как этот план, быть может, не отвечал интересам Эмилии или мог встретить отказ этой леди, отвергнувшей его искательства, когда он был в зените фортуны. Пока он развлекался приятными мечтаниями, произошло неожиданное событие, близко коснувшееся Эмилии и ее брата. Их дядюшке, больному водянкой, сделали прокол, и он умер через два дня после операции, оставив по завещанию пять тысяч фунтов своему племяннику и сумму вдвое большую племяннице, которая пользовалась его особым расположением. Если до этого события наш герой считал, что свою любовь к Эмилии он должен задушить во что бы то ни стало, то теперь полученное ею состояние твердо убедило его в этом, и он решил гнать от себя все мысли, какие могли бы вдохнуть в него надежду. Однажды, после короткого вступления, Годфри вручил ему письмо, адресованное мистеру Пиклю; как только юноша увидел почерк Эмилии, его щеки залились румянцем, и он задрожал от волнения. Ибо он сразу догадался о содержании письма, которое поцеловал с великой почтительностью, и нимало не удивился, прочтя следующее: "Сэр, я принесла достаточную жертву своей репутации, до сей поры притворяясь, будто не забыла той обиды, воспоминание о которой давно уже выбросила из головы; и если недавняя счастливая перемена в моем положении дает мне возможность, не опасаясь осуждения или подозрения в корыстных намерениях, заявить о своих искренних чувствах, я пользуюсь случаем сообщить, что, если я и в настоящее время занимаю в вашем сердце место, которое - льщу себя надеждой - я когда-то занимала, я готова сделать первый шаг к примирению и уже поручила моему брату содействовать этому ради вашей простившей вам Эмилии". Пикль горячо поцеловал подпись, упал на колени и, подняв глаза к небу, восторженно воскликнул: - Хвала небесам! Я не ошибся в этой благородной девушке! Я верил, что ей свойственны самые прекрасные чувства, а теперь она дает мне доказательства своего великодушия. Да поразит меня небо самыми острыми стрелами мщения, если я не питаю к Эмилии беспредельной любви! Но, как бы ни была она мила и очаровательна, я твердо решил пожертвовать любовью ради своей чести, хотя бы мне пришлось погибнуть! И я отказываюсь от того, что при иных обстоятельствах я не уступил бы ни за какие блага в мире! Эта декларация была не столько неожиданна, сколько неприятна для Гантлита, заметившего, что его честь не имеет отношения к делу, так как он уже обнаружил свое великодушие в неоднократных предложениях положить все свое состояние к ногам Эмилии в те времена, когда никто не мог обвинить его в корысти; но, отвергая теперь ее предложение, он дает обществу право сказать, что гордость его вздорна, а упрямство непомерно; Эмилия же будет иметь все основания считать, что либо его любовь к ней притворна, либо угасает. В ответ на это Пикль заявил, что он давно уже перестал уважать мнение общества, а относительно Эмилии он не сомневается в ее тайном согласии с его доводами, почему она и воздаст должное чистоте его намерений. Всегда было нелегко отвратить нашего героя от его замыслов, но со дня заключения в тюрьму его упорство стало почти неодолимым. Капитан, не поскупившись на уверения, что счастье его сестры поставлено на карту, что мать одобрила предпринятые ею шаги и сам он будет очень огорчен решением Перигрина, отказался от попытки повлиять на него новыми доводами, которые послужили бы только к укреплению его намерения, и взялся передать такой ответ на письмо Эмилии: "Сударыня! Я всегда готов доказать на деле, что благоговею перед вашими добродетелями и люблю вас больше жизни. Но теперь моя очередь принести жертву во имя чести. Такова уж моя суровая судьба, что ради воздаяния должного вашему благородству я отказываюсь извлечь выгоду из вашей снисходительности. Сударыня, я обречен быть несчастным и вечно томиться по обладанию драгоценностью, которой не могу наслаждаться, хотя она мне теперь и предложена. Нет слов, чтобы выразить боль, разрывающую мне сердце, когда я сообщаю вам о своем роковом отказе, но я взываю к вашим нежным чувствам, которые могут оценить мои страдания и, вне сомнения, воздадут должное самоотречению вашего несчастного П. Пикля". Эмилия, зная о щепетильности и гордости нашего героя, угадала содержание письма, прежде чем оно попало к ней в руки; но она не отчаивалась в успехе и не отказывалась от достижения своей цели, которая состояла не в чем ином, как в брачном союзе с тем, кого она полюбила навеки. Веря в его благородство и не сомневаясь в том, что страсть их, взаимна, она постепенно втянула его в переписку, в то же время пытаясь опровергнуть доводы, лежавшие в основе его отказа; и, несомненно, наш герой испытывал немалую радость от такого восхитительного общения, благодаря коему он все больше удивлялся остроте ее ума и тонкости ее суждений. Размышления об этих совершенствах не только укрепляли ее власть над ним, но и способствовали тому, что он изощрялся в доводах, которые помогли бы ему продолжать состязание; немало тонких аргументов приведено было обеими сторонами в связи с предметом, нами упомянутым, и ни один из них не признал себя побежденным, пока, наконец, она не стала отчаиваться в том, что ей удастся его убедить с помощью доводов; и потому она решила возложить все свои упования на безграничную его любовь, отнюдь не уменьшившуюся благодаря ее письмам. С этой целью она предложила встретиться с ним, объясняя свое желание тем, что невозможно изложить все соображения в коротком письме, а Годфри обещал взять Перигрина на поруки на один день. Но, зная о ее власти над ним, Перигрин не доверял себе в ее присутствии, хотя сердце его и трепетало от пылкого желания увидеть, что в ее прекрасных глазах уже угасло негодование, которым так долго они горели, и насладиться нежным примирением. Природа не смогла бы устоять против столь могущественного влияния, если бы такое упорство не льстило его гордыне и своенравной его натуре. Он считал это состязание весьма оригинальным и упорствовал, ибо был уверен, что встретит милостивый прием, если ему вздумается признать себя побежденным. Возможно, что он проиграл бы благодаря своему упрямству. Любая молодая леди, обладающая достоинствами Эмилии и ее состоянием, не устояла бы против соблазнов, которым немногие женщины могут сопротивляться. Она могла бы неправильно истолковать некоторые его замечания или почувствовать себя обиженной каким-нибудь необдуманным выражением в его письме. Ей могло надоесть его странное упорство, которое в конце концов она могла объяснить глупостью, неучтивостью или равнодушием. Наконец, вместо того чтобы тратить понапрасну свои лучшие годы на попытки преодолеть гордость своевольного чудака, она могла внять голосу какого-нибудь поклонника, обладающего достоинствами, которые заслуживали ее уважения и любви. Но, по воле судьбы, все эти возможности были предотвращены событием, сопровождавшимся обстоятельствами более знаменательными, чем те, какие мы излагали до сей поры. Однажды рано утром Пайпс был разбужен курьером, присланным из деревни мистером Клевером с пакетом для лейтенанта и прибывшим в Лондон накануне, вечером; но так как в городе ему пришлось разузнавать, где проживает Джек, то во Флит он явился, когда ворота были уже заперты; хотя он и сказал тюремщикам, что поручение у него крайне важное, но они его не впустили, почему он и должен был ждать до рассвета, когда, наконец, после настойчивых его просьб ему разрешили войти. Вскрыв пакет, Хэтчуей нашел письмо, адресованное Перигрину с настоятельной просьбой передать его, не медля ни минуты, нашему герою. Не ведая причины этого странного приказа, Джек решил, что миссис Кловер находится при смерти и хочет попрощаться с братом. Эта нелепая догадка столь подействовала на его воображение, что, одевшись и поспешая к нашему герою, он мысленно проклинал глупость мужа, приславшего такое неприятное известие Перигрину - человеку, столь нетерпеливому да к тому же удрученному своим тяжелым, положением. Эти соображения побудили бы его утаить письмо, если бы он не боялся своего раздражительного друга, к которому обратился со следующими словами, передавая письмо: - Что до меня, то, быть может, мне знакома любовь не меньше, чем всякому другому, но когда моя супруга рассталась со мной, я перенес эту потерю, как подобает англичанину и христианину. А Кловер не лучше, чем пресноводные моряки, которые не ведают, как идти против течения невзгод. Пикль, пробужденный от сладкого сна, в котором он видел прекрасную Эмилию, услышал это странное предисловие, сел на кровати и в тоске и унынии распечатал письмо. Но что должен был он почувствовать, читая следующие строки: "Дорогой брат! Богу было угодно, чтобы ваш отец внезапно скончался от апоплексического удара. Поскольку он умер, не оставив завещания, вы можете немедленно приехать и вступить во владение имуществом, невзирая на мастера Гема и его мать, которые, будьте уверены, не станут сидеть сложа руки после столь неожиданного вмешательства провидения. Будучи мировым судьей, я принял предварительные меры, какие почел необходимыми для защиты ваших интересов. Погребение будет отложено до получения ваших распоряжений. Ваша сестра, хотя и огорченная кончиной отца, подчинилась воле неба с похвальным смирением; она просит вас выехать сюда без промедления, к каковой просьбе присоединяюсь и я, сэр, ваш любящий брат и покорный слуга Чарльз Кловер". Сперва Перигрин отнесся к этому письму, как к мечте, порожденной его фантазией, и счел его продолжением сновидения. Он перечитал его раз десять и все еще не был уверен, что бодрствует. Он тер глаза и тряс головой, чтобы избавиться от сонных грез. Он трижды оглушительно кашлянул, щелкнул пальцами, ущипнул себя за нос, вскочил с кровати и, открыв окно, обозрел хорошо ему известные предметы, находившиеся по обе стороны его обиталища. Все было на своем месте, и он сказал про себя: "Поистине это самый удивительный сон, какой может присниться". Затем он снова внимательно перечитал письмо и нашел, что содержание его нисколько не изменилось. Хэтчуей, наблюдая эти странные поступки и видя блуждающий взгляд нашего героя, решил, что он рехнулся, и стал уже подумывать, как бы ему помочь, как вдруг Пикль с изумлением воскликнул: - Боже! Сплю я или бодрствую? - Послушайте, кузен Пикль, - сказал лейтенант, - для измерения глубины вашего вопроса нужен лот длиннее, чем мой разум. Но как бы то ни было, хотя я и не очень-то доверяю сделанным мною наблюдениям, мне все-таки удастся определить, в каких широтах мы находимся. С этими словами он поднял кувшин с холодной водой, стоявший за дверью, и без дальних околичностей вылил его на голову Перигрина. Это средство возымело желаемый эффект. Сколь ни было оно неприятно, но наш герой, отдышавшись после такого внезапного обливания, тотчас же поблагодарил Джека за содеянную им своевременную операцию. Не имея больше оснований сомневаться в реальности того, что весьма убедительно воздействовало на его чувства, он поспешно и не без волнения переоделся; набросив на себя халат, он отправился на "простор", чтобы обдумать наедине с самим собой потрясающее известие, им полученное. Хэтчуей, все еще сомневаясь в здравом его рассудке и любопытствуя узнать содержание письма, которое произвело такое необычайное действие на Перигрина, последовал за ним в надежде, что тот удостоит его доверия во время прогулки. Как только наш герой появился у двери, его приветствовал курьер, который все время поджидал его здесь. - Да благословит бог вашу честь, сквайр Пикль, - воскликнул он, - и да поможет он вам наследовать вашему отцу! Как только эти слова слетели с его уст, лейтенант, подскочив к земляку, с волнением схватил его за руку и спросил, неужели престарелый джентльмен в самом деле успокоился. - Ох, мистер Хэтчуей! - отвечал тот. - Он помер, да так внезапно, что даже не успел составить завещание. - Будь я проклят! - воскликнул моряк. - Это самая приятная весть, какую я слышал с той поры, когда впервые пустился в плаванье. Вот тебе, братец, мой кошелек, и нагрузись до отказа самыми лучшими напитками! С этими словами он дал крестьянину десять шиллингов, и немедленно Том огласил весь двор звуками своего инструмента. Перигрин, выйдя во двор, передал своему верному другу записку, тот отправился с ней к капитану Гантлиту и через полчаса вернулся с этим джентльменом, который, само собой разумеется, был от души обрадован всем происшедшим. ГЛАВА CIV Перигрин советуется с друзьями и прощается с тюрьмой Флит. - Он прибывает в дом отца и защищает свое право наследования Что касается мизантропа, Перигрин не скрыл от него счастливого поворота своей фортуны. Пайпс был послан к старику с запиской, содержащей просьбу о его немедленном прибытии. Повинуясь вызову, тот приехал, с неудовольствием ворча, что его лишили нескольких часов покоя. Но письмо немедленно зажало ему рот, и он "разразился страшным и зловещим смехом"; а затем, после того как он принес поздравления, они стали совещаться о мерах, какие надлежит предпринять по случаю такого события. Для длительных споров не было оснований. Все единодушно порешили на том, что Пикль должен немедленно отправиться в крепость, куда Гантлит и Хэтчуей намеревались его сопровождать. Пайпсу приказали заказать две почтовых кареты, покуда Гантлит выхлопочет разрешение взять его на поруки и достанет денег для поездки; по желанию Перигрина, он должен был скрывать от сестры эту новость, чтобы наш герой, устроив свои дела, мог поразить ее неожиданным известием. Все эти приготовления заняли не больше часа, и наш герой покинул Флит, оставив двадцать гиней начальнику тюрьмы для раздачи нуждающимся заключенным, из которых многие провожали его до ворот, желая ему долгой жизни и благоденствия. И он отправился в крепость в радостном возбуждении, не омрачаемом скорбью о смерти родителя, чьей отеческой нежности он никогда не ведал. Его душе был чужд этот пресловутый инстинкт любви, якобы питающий милосердие. Из всех путешествий, какие он когда-либо совершал, это было самым восхитительным. Он чувствовал невыразимый восторг, вполне понятный, если принять во внимание, что он обладал воображением и испытал столь внезапную перемену в своей судьбе. Он вышел из тюрьмы и избег позора, не будучи никому обязан своим избавлением; теперь в его власти было отомстить обществу за презрение и тем самым осуществить свое горячее желание; он примирился с другом и мог отблагодарить ту, которую любил; в его распоряжении было состояние более значительное, чем то, какое он раньше унаследовал, да вдобавок и опыт, благодаря которому он мог избежать зыбучих песков, где уже потерпел однажды крушение. Когда они проехали с полпути и остановились в харчевне, чтобы отдохнуть и переменить лошадей, форейтор бросился к Перигрину, упал к его ногам и обнял его колени; он оказался его прежним камердинером. Наш герой, увидев его нищенское одеяние и поняв, что он находится в бедственном положении, приказал ему подняться и рассказать о том, какова причина столь печального поворота в его судьбе. На это Хаджи ответил, что его погубила жена, которая украла деньги и ценные вещи и сбежала с одним из посетителей его же собственной харчевни, который выдавал себя за французского графа, а на самом деле был итальянским скрипачом, и что после того он был лишен возможности уплатить значительную сумму, отложенную для расплаты с виноторговцем, который отчаялся в ее получении и наложил арест на его имущество, а другие кредиторы последовали этому примеру и заставили его покинуть дом. Посему, считая, что в Лондоне ему грозит опасность, он бежал в деревню, где скрывался, пока у него не иссякли средства к существованию; тогда он вынужден был наняться форейтором, чтобы не умереть с голоду. Перигрин сочувственно слушал эту печальную повесть, которая объяснила ему, почему Хаджи не явился во Флит с предложением служить своему хозяину, попавшему в беду, - это обстоятельство Пикль до сей поры приписывал тому, что Хаджи скуп и неблагодарен. Он уверил Хаджи в том, что, будучи виновником возникшего на его пути соблазна, он почитает себя обязанным помочь ему в беде. Вместе с тем он дал ему возможность убедиться в его щедрости и выразил желание, чтобы тот не бросал своей должности, пока он, Перигрин, не вернется из крепости и не найдет способа оказать ему поддержку. Хаджи пытался поцеловать его сапоги и заплакал или притворился, будто плачет, растроганный столь милостивым обращением. Он даже заикнулся о своем нежелании исполнять обязанности форейтора и молил о разрешении сопровождать дорогого хозяина, о разлуке с которым он теперь не может и помыслить. Его просьбу поддержали оба друга Перигрина, и в результате швейцарцу разрешено было следовать за ними; закусив, они тронулись в путь и достигли цели своего путешествия к десяти часам вечера. Не заезжая в крепость, Перигрин поехал прямо к дому отца. Так как никто его не встретил и ни один слуга не позаботился о его карете, он вышел, не дожидаясь чьей бы то ни было помощи. В сопровождении двух своих друзей он вошел в переднюю, где увидел шнурок от колокольчика, за который дернул столь энергически, что немедленно появились два лакея. Наградив их суровым взглядом за нерадивость, он приказал провести себя в комнаты. Когда же они не выразили готовности повиноваться его приказу, он осведомился о том, служат ли они в этом доме. Один из них ответил с мрачным видом, что они служили старому мистеру Пиклю, а теперь, после его смерти, полагают, что должны повиноваться только его супруге и ее сыну, мистеру Гемэлиелу, услыхав это, наш герой заявил, что поскольку они не хотят другого хозяина, им надлежит немедленно покинуть дом. И он приказал им тотчас же убираться вон, а так как они заартачились, капитан Гантлит и его друг Хэтчуей выбросили их за дверь. Сквайр Гем, слышавший все, что происходило, и больше чем когда-либо воспламененный злобой, которую впитал с молоком матери, бросился на помощь своим приспешникам, держа в обеих руках по пистолету и крича во все горло: "Воры! Воры!", словно он обознался и в самом деле боится, что его ограбят. Под этим предлогом он разрядил пистолет в брата, который, к счастью, увернулся, подскочил к Тему, вырвал другой пистолет и выбросил сквайра во двор, предоставив утешать его двум его домочадцам. Тем временем Пайпс и два форейтора завладели конюшнями, не встретив сопротивления со стороны кучера и его помощника, которые признали нового хозяина. Услышав пистолетный выстрел, миссис Пикль сбежала по лестнице и, появившись вместе с двумя своими горничными и викарием, который все еще был капелланом и духовным пастырем семьи, расцарапала бы ногтями лицо нашего героя, если бы ее не удержали приближенные. Но хотя они помешали ей пустить в ход руки, им не удалось удержать ее язык, который стал изливать на Перигрина ядовитую злобу. Она спросила, не явился ли он убить родного брата, оскорбить останки отца и торжествовать, видя, как она страдает. Она называла его расточителем, тюремной птицей, разбойником, просила у бога прощения, что породила на свет такое чудовище, обвиняла его в том, что он покрыл позором седины отца, из трупа которого, заявила она, начнет сочиться кровь, как только Перигрин к нему прикоснется. Не пытаясь опровергнуть эти забавные обвинения, он дал ей возможность излить ярость, а потом спокойно сказал, что если она не вернется к себе в комнату и не будет себя вести, как подобает ей в настоящее время, он вынужден будет настоять на том, чтобы она немедленно покинула дом, так как желает быть здесь хозяином. По всей вероятности леди ожидала, что он станет ухаживать за ней с сыновней покорностью, и была столь потрясена его небрежным обращением, что силы ей изменили, у нее начался припадок, и онабыла вынесена своими служанками, а назойливого священнослужителя немедленно изгнали с позором, так же как и его ученика. Одержав победу, наш герой занял лучшую комнату и известил о своем прибытии мистера Кловера, который уже через час посетил его вместе со своей женой и был немало удивлен тем, что он так скоро водворился в отчем доме. Встреча Джулии с братом была очень трогательна. Она всегда нежно его любила, почитая украшением семьи, но скорбела, слыша о его сумасбродствах, полагая, однако, что эти слухи сильно преувеличены и что в этом повинна злоба его матери и ее любимого сына; к тому же Джулия была встревожена известием о его тяжелом положении и заключении в тюрьму, о чем узнали в деревне от одного из лондонских его знакомых. Таким образом, она была преисполнена неподдельной радости, видя его восстановленным в законных правах и вновь занявшим то положение, какого, по его мнению, он был достоин. После взаимных уверений в любви она ушла к матери, чтобы вторично предложить свои услуги и помощь, которые были с негодованием отвергнуты после смерти отца, а Перигрин стал советоваться со своим зятем о семейных делах, поскольку тот о них знал. Мистер Кловер сказал ему, что хотя он никогда не был почтен особым доверием покойного, но ему известны его друзья, которых миссис Пикль подговаривала и даже подкупала, чтобы они помогли ей убедить супруга в необходимости составить завещание; но тот отделывался от их назойливых приставаний, выдумывая остроумные предлоги для отсрочки, которые явно указывали, что он был гораздо умнее и сообразительнее, чем казалось; отсюда мистер Кловер вывел такое заключение: старый джентльмен полагал, что жизни его будет угрожать опасность, если он совершит шаг, обеспечивающий независимость его второго сына. Далее мистер Кловер сообщил, что, услыхав о смерти мистера Пикля, скончавшегося в клубе, он вместе с адвокатом немедленно отправился к нему, прежде чем там успели составить заговор против законного наследника, и в присутствии свидетелей, призванных для этой цели, опечатал все бумаги покойного после того, как вдова в порыве скорби и досады призналась, что муж ее не оставил завещания. Перигрин был весьма обрадован этим известием, рассеявшим все его сомнения; подкрепившись холодной закуской, которую мистер Кловер привез с собой в карете, друзья разошлись по своим спальням, после того как Джулию снова прогнала ее капризная мать, чье бешенство уступило место затаенной злобе. Наутро в дом прибыли слуги из крепости, и были сделаны приготовления к похоронам. Гем, поселившийся по соседству, явился с каретой и повозкой, чтобы увезти с собой мать, а также свое платье и ее имущество. Наш герой, не позволив ему переступить порог дома, согласился, чтобы его предложение было передано вдове, которая с радостью воспользовалась случаем уехать и вместе с вещами своими и своего возлюбленного сына была препровождена туда, где он приготовил для нее помещение. За ней последовала ее служанка, которая, по приказанию Перигрина, должна была передать своей госпоже, что, впредь до назначения ей определенного содержания, она может распоряжаться его деньгами и требовать от него посильных услуг. ГЛАВА CV Он отдает последний долг отцу и с весьма важными намерениями возвращается в Лондон Когда Перигрин, его друзья и домочадцы надели траур и сделаны были все прочие необходимые приготовления, отца его похоронили в приходской церкви; его бумаги просмотрели в присутствии приглашенных для этой цели свидетелей, известных своею честностью и неподкупностью, и не нашли никакого завещания и никаких распоряжений в пользу второго сына; однако из брачного договора явствовало, что вдова имеет право на часть наследства, приносящую пятьсот фунтов в год. Среди остальных бумаг находились ост-индские акции, акции южных морей, закладные, векселя, долговые расписки - всего на сумму в восемьдесят тысяч семьсот шестьдесят фунтов; в эту сумму не входила стоимость дома, столового серебра, мебели, лошадей, экипажей, скота и прилегающих к дому сада и парка. Такая сумма превосходила ожидания Перигрина, и воображению его рисовались заманчивые картины. Он тотчас же стал весьма важной особой среди своих деревенских соседей, приехавших поздравить его и засвидетельствовать ему глубокое почтение, что могло бы погубить юношу с таким нравом, как у Перигрина, не пользуйся он преимуществами опыта, за который уже заплатил дорогой ценой. Научившись быть осмотрительным, он отнесся к своему богатству с удивительным спокойствием; все были очарованы его любезностью и воздержанностью. Когда он навещал окрестных джентльменов, чтобы отблагодарить за учтивость, они ухаживали за ним с беспримерной настойчивостью и советовали ему выставить свою кандидатуру от графства на следующих выборах, которые, полагали они, должны состояться в скором времени, так как здоровье члена парламента заметно ухудшилось. Наружность и манеры Перигрина не могли не привлечь внимания леди, из коих многие без стеснения старались соблазнить его своими чарами с целью заполучить столь ценную добычу. Мало того, это наследство произвело такое впечатление на некоего пэра, проживавшего в тех краях, что он с великим усердием поддерживал знакомство с Пиклем и, не тратя лишних слов, предложил ему руку своей единственной дочери, имевшей большое состояние. Наш герой повел себя при таких обстоятельствах, как подобает человеку благородному, чувствительному и учтивому и откровенно поведал его лордству, что сердце его уже отдано другой. Он рад был случаю принести эту жертвусвоей любви к Эмилии, к которой стремился теперь с таким нетерпением, что решил как можно скорее вернуться в Лондон и с этой целью посвящал целые дни приведению в порядок домашних дел. Он уволил всех слуг своего отца и нанял других по рекомендации сестры, которая обещала присматривать в его отсутствие за хозяйством. Он выдал матери вперед полугодичную сумму, полагающуюся ей из ее вдовьей части; а что касается до брата Тема, то он не раз давал ему возможность признать свою вину, дабы он, Перигрин, мог с чистой совестью предпринять какие-либо шаги в его пользу; но сей молодой джентльмен не был еще в достаточной мере унижен невзгодами и не только не делал попыток примириться, но пользовался каждым удобным случаем, чтобы злословить и поносить нашего героя, в чем поддерживала и к чему его подстрекала добродетельная мамаша. Когда все было, таким образом, улажено, триумвират тронулся в обратный путь в том же порядке, в каком прибыл в деревню, с той лишь разницей, что теперь с Хэтчуеем ехал в карете прежний камердинер вместо Пайпса, который вместе с другим лакеем сопровождал их верхом. Проехав две трети пути до Лондона, они нагнали некоего деревенского сквайра, возвращавшегося от соседа, который принимал его с таким радушием, что, по словам лейтенанта, сквайр кренился набок при каждом шаге своей лошади - прекрасного гунтера; когда же кареты промчались мимо, он приветствовал их охотничьим окликом, прозвучавшим, как французский рожок, и пришпорил своего гнедого, чтобы не отставать от карет. Перигрин, находившийся в чудесном расположении духа, приказал форейтору ехать медленнее и завязал разговор с незнакомцем о статьях и норове его лошади, о чем рассуждал с таким знанием дела, что сквайр был изумлен его осведомленностью. Когда они приблизились к его дому, он предложил молодому джентльмену и его спутникам остановиться и распить бутылку эля и так настойчиво их упрашивал, что они приняли приглашение. Тогда он проводил их по широкой аллее, тянувшейся до проезжей дороги, к воротам большого chateau на вид столь аристократического, что они решили выйти из кареты и осмотреть его вопреки первоначальному своему намерению выпить, не входя в дом, по стакану октябрьского эля. Комнаты соответствовали наружному виду chateau; наш герой полагал, что они уже обошли все здание, как вдруг хозяин заявил ему, что они еще не видели самого лучшего, и тотчас ввел их в огромную столовую, где Перигрин не мог скрыть крайнего своего изумления. Стены были сверху донизу завешаны портретами кисти Ван Дейка, и все головы на этих портретах были украшены нелепыми париками, вроде тех, какие обычно висят перед дверью дешевых цирюлен. Высокие сапоги, в которые были обуты фигуры на портретах, а также костюмы и позы, совершенно несовместимые с этим чудовищным головным украшением, производили столь забавное впечатление, что изумление Пикля вскоре уступило место веселости, и он расхохотался так, что едва мог отдышаться. Сквайр, отчасти довольный, а отчасти обиженный этим хохотом, сказал: - Я знаю, почему вы смеетесь. Вам кажется странным, что мои предки носят сапоги со шпорами, тогда как головы у них покрыты этими огромными париками. Дело было так. Я не мог потерпеть, чтобы на моих фамильных портретах космы волос свешивались на глаза, как челки у жеребцов. Поэтому я нанял живописца из Лондона и распорядился прикрыть их пристойными париками по пяти шиллингов с головы, а также предложил ему заменить сапоги красивыми башмаками и чулками по цене три шиллинга за каждый портрет. Но мошенник, полагая, что я соглашусь на любую цену, раз головы у них уже прикрыты, запросил четыре шиллинга за каждого. Тогда я его прогнал. Пусть они остаются в таком виде, как сейчас, пока сюда не заглянет какой-нибудь более покладистый живописец! Пикль одобрил его решение, но в глубине души был возмущен таким варварством. Распив две-три бутылки пива, они продолжали путешествие и к одиннадцати часам вечера прибыли в Лондон. ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ Он наслаждается встречей с Эмилией и щедро вознаграждает себя за все перенесенные им испытания Годфри, расставшийся с сестрой под тем предлогом, будто хочет совершить небольшое путешествие с Перигрином, который, после долгого заключения, нуждается в свежем воздухе, в тот же вечер известил ее о своем приезде и уведомил, что хочет позавтракать с ней на следующее утро. Он и наш герой, который по этому случаю не преминул позаботиться о своем туалете, приехали к ней в наемной карете и вошли в гостиную, смежную с той комнатой, где был подан завтрак. Подождав несколько минут, они услыхали на лестнице шаги, и сердце нашего героя забило тревогу. Он спрятался за ширмой по знаку своего друга, который, узнав раздавшийся в соседней комнате голос Софи, стремительно бросился туда и запечатлел на ее устах поцелуи, придя в восторг от столь неожиданной встречи, так как он оставил ее в доме ее отца в Виндзоре. Охваченный волнением, он почти забыл о спрятавшемся Перигрине, как вдруг Эмилия с очаровательной миной сказала: - Ну не мучительное ли это зрелище для такой молодой женщины, как я, которой суждено быть покинутой по странному капризу возлюбленного! Честное слово, брат, вы оказали мне очень плохую услугу, предприняв эту поездку с моим упрямым корреспондентом, которого, полагаю я, проблеск свободы привел в такое восхищение, что впредь он ни за что не согласится пожертвовать этой свободой добровольно. - Дорогая моя сестра, - насмешливо отозвался капитан, - ваша собственная гордыня послужила ему примером; посему вы должны примириться с тем, что он вам подражает. - И тем не менее жестоко, - возразила прекрасная обидчица, - что я всю жизнь должна страдать из-за одного маленького прегрешения. Ах, боже мой! Ну кто бы подумал, что такой бойкой девушке, как я, имеющей десять тысяч фунтов, придется кого-то упрашивать? Право же, я готова выйти замуж за первого, кто сделает мне предложение, только бы отомстить этому несговорчивому чудаку. Неужели он не выразил желания повидать меня с той поры, как его выпустили на волю? Ну, если удастся мне снова его поймать, он будет всю жизнь петь в своей клетке. Нет слов, чтобы поведать читателю, каков был восторг Перигрина, подслушавшего это признание; он был не в силах бороться с порывом страсти, выскочил из своего тайника, восклицая: "Я сдаюсь!" - и, очутившись пред Эмилией; столь был ослеплен ее красотой, что лишился дара речи. Словно статуя, он был пригвожден к полу, и все существо его было охвачено страстью. Да, в самом деле, теперь она находилась в расцвете своей красоты, и немыслимо было взирать на нее без волнения. Какое же восхищение должен был испытывать наш герой, чью страсть питало все, что только может воздействовать на сердце человеческое! Дамы взвизгнули, удивленные его появлением, а Эмилия затрепетала, раскраснелась и стала несказанно очаровательной; на щеках ее вспыхнул нежный румянец, а грудь вздымалась столь обольстительно, что батист не мог укрыть белоснежные полушария, которые явились его взорам подобно райскому видению. Пока он был безгласен от невыразимого восторга, она, казалось, вот-вот упадет в обморок от нежности и смущения; при виде этого наш герой, повинуясь велениям любви, заключил прелестницу в свои объятия, причем не заметил ни нахмуренных бровей, ни других признаков неудовольствия. Что могло сравниться с этой радостью, коей он в упоении предавался в течение нескольких минут? Со всем пылом страсти он не отрывался от ее пухлых губ и в безумном восторге воскликнул, упиваясь блаженством: - Земля и небо! Это превышает силы человеческие! Потом его исступление постепенно утихло, а внимание было внезапно отвлечено вмешательством Софи, которая ласково попрекнула его за пренебрежительное отношение к старым друзьям. Услыхав эти слова, он отпустил очаровательную пленницу и, приветствуя миссис Гантлит, попросил извинения за свое невнимание к ней, заметив, что такая неучтивость простительна, если вспомнить о том, как долго пребывал он в мучительной разлуке с сокровищем своей души. Затем, обратившись к Эмилии, он сказал: - Сударыня, я пришел за обещанным, и могу показать письмо, написанное вашей прелестной рукой! Итак, перестаньте чиниться, откиньте всякую робость и немедля увенчайте мое блаженство, ибо, клянусь спасением души, я изнемогаю от ожидания и, несомненно, лишусь рассудка, если мне суждены новые испытания. Его возлюбленная, которая к тому времени опомнилась, отвечала с веселой улыбкой: - Надлежало бы мне наказать вас за упорство, подвергнув годовому испытанию, но очень опасно иметь дело с таким своенравным поклонником, как вы, а потому, мне кажется, я должна закрепить свою власть над вами, покуда это в моих силах. - Так, значит, вы согласны принять меня своим спутником в счастье и в несчастье, пред лицом неба и этих свидетелей?! - вскричал Перигрин, преклоняя колени и поднося ее руку к своим губам. При этом вопросе лицо ее озарилось любовью; бросив на него искоса взгляд, пронизавший его до мозга костей, и испустив вздох, прозвучавший нежнее, чем веяние крыльев Зефира, она ответила: - Да... и пусть небо дарует мне терпение, чтобы я могла примириться с причудами такого супруга. - И пусть силы небесные, - подхватил юноша, - даруют мне жизнь и возможность доказать беспредельность моей любви! Должен вам сказать, что у меня есть восемьдесят тысяч фунтов, которые будут немедленно положены к вашим ногам. С этими словами он скрепил договор поцелуем и разъяснил свой таинственный намек, который привел в недоумение обеих кузин. Софи была приятно удивлена вестью о его удаче; и нужно думать, что к ней не осталась равнодушна и очаровательная Эмилия, хотя, услыхав это сообщение, она воспользовалась случаем попрекнуть своего возлюбленного за непреклонную его гордыню и не постеснялась сказать, что гордыня эта одержала бы верх над его страстью, если бы сей последней не покровительствовало провидение. После столь благополучного завершения дела влюбленный начал молить о ее согласии немедленно прибегнуть к содействию церкви, чтобы завершить его блаженство, пока день еще не истек. Однако невеста энергически возражала против такой стремительности, желая, чтобы ее мать присутствовала при совершении обряда, и она нашла поддержку у жены своего брата. Перигрин, обезумев от страсти, докучал ей мольбами, говоря, что согласие ее матери уже получено, а стало быть, нет нужды мешкать, так как всякое промедление не преминет подействовать пагубно на его здоровье и рассудок. Вне себя от нетерпения он упал к ее ногам, клялся, что в случае ее отказа жизнь его и рассудок подвергаются опасности; а когда она попыталась отклонить его просьбу, он пришел в такое неистовство, что Софи испугалась и встала на его защиту, а Годфри подкрепил доводы своего друга, и прелестная Эмилия принуждена была подчиниться. После завтрака жених со своим приятелем отправился в Коммонс за разрешением на брак, условившись предварительно, что обряд будет совершен в доме невесты; получив разрешение, они пригласили священника, который согласился прийти в назначенный час в указанное место. Затем купили кольца и отправились отыскивать лейтенанта, пообедали с ним в таверне и не только поведали ему о предпринятых ими шагах, но и выразили желание, чтобы он был посаженым отцом невесты. Это предложение Джек принял с нескрываемым удовольствием. Однако, выглянув случайно на улицу и увидев подходившего к дому Кэдуоледера, за которым был послан Пайпс, Джек отказался в пользу старика. Тому тотчас же поручили эту обязанность, полагая, что такой знак внимания принудит его примириться с браком, против которого он мог бы восстать, так как был заклятым врагом брачных уз и до сей поры не ведал о намерениях Перигрина. Поздравив Пикля с получением наследства и пожав руку его двум приятелям, мизантроп спросил, какая беда стряслась и почему его оторвали от обеда, который он принужден был проглотить с жадностью каннибала. Наш герой сообщил ему, что они условились пить чай с двумя прелестными леди и не хотели лишить его удовольствия, которое он так высоко ценит. При этих словах Крэбтри, сморщившись наподобие осеннего листа, проклял свою услужливость и клятвенно заверил их, что они отправятся на свидание без него, ибо он давно уже сказал "прости" разгульной жизни. Однако наш герой, сравнив его со старым кучером, который все еще наслаждается щелканьем бича, бросил несколько лестных намеков, указывая, что, несмотря на свои годы, он остается мужчиной, и убедил его отправиться вместе с ними в указанное место. Их провели в столовую, и не прошло и трех минут, как появился священник, который пришел исправно в назначенный час. Как только сей джентльмен вступил в комнату, Кэдуоледер шепотом спросил Гантлита, не сводник ли это, и прежде чем капитан дал ответ, старик воскликнул: - Сколь развратен этот проказник Пикль! Едва успел он вырваться на свободу и подышать свежим воздухом, как уже нанял себе сводника в священническом облачении! Дверь распахнулась снова, и вошла Эмилия, сиявшая такой небесной красотой и выступавшая с такой величественной осанкой, что все присутствующие исполнились изумления и восторга. Лейтенант, видевший ее в ту пору, когда очарование ее еще не достигло полного расцвета, выразил свое удивление и одобрение возгласом: "Черт побери! Какая славная галера!" - а физиономия мизантропа мгновенно уподобилась морде горной козы. Он невольно облизнулся, втянул носом воздух и, чудовищно скосив глаза, прищурился. Когда невеста и ее кузина уселись, а Хэтчуей возобновил знакомство с Эмилией, которая встретила его очень радушно, Перигрин удалился в соседнюю комнату со своим другом Крэбтри, коему поведал, какова цель этого свидания. Едва успев уразуметь его объяснение, тот сделал попытку удалиться, восклицая: - Ах, будь проклята ваша женитьба! Неужели вы не можете сунуть голову в петлю, не делая меня свидетелем вашего безумия? Наш молодой джентльмен, желая побороть его отвращение, подошел к двери соседней комнаты и вызвал Эмилию, которой представил сварливого старого холостяка как одного из близких своих друзей, добивающихся чести быть посаженым ее отцом. Обворожительная улыбка, которой она отвечала на его приветствие и давала свое согласие, тотчас одержала верх над неудовольствием мизантропа; разгладив морщины на своей физиономии, чего до сей поры никогда еще не бывало, он поблагодарил ее весьма учтиво за оказанную ему честь. Затем он повел ее в столовую, где тотчас же был совершен обряд; а когда супруг, запечатлев поцелуй на ее устах, тем самым закрепил свои права, все приветствовали ее как миссис Пикль. Пусть чувствительный читатель судит о том, что происходило в сердцах новобрачных: сердце Перигрина пылало невыразимой страстью и нетерпением, тогда как к чувствам молодой жены примешивались робость и страх. Гантлит видел, что обоим слишком трудно выносить такое мучительное состояние до наступления ночи, если какое-нибудь развлечение не отвратит их мысли в другую сторону; поэтому он предложил провести вечер в садах Мэрилебон и поглядеть на представление, которое в то время посещалось лучшим обществом. Это предложение было поддержано Софи, догадавшейся о цели, преследуемой Гантлитом, и новобрачная уступила ее уговорам. Послали за двумя каретами, и на время поездки Перигрин был насильно разлучен со своей очаровательницей. Пока молодожены вместе со своими спутниками проводили таким образом вечер, а затем закусывали в одной из лож, терпение Перигрина иссякло окончательно. Отведя в сторону Гантлита, он выразил желание потихоньку ускользнуть от морских острот своего друга Хэтчуея, который, по-видимому, склонен весьма несвоевременно помешать его блаженству, чего он не в состоянии вынести. Гантлит, понимая его нетерпение, начал подпаивать Хэтчуея, к радости новобрачного, а тем временем посоветовал Софи уехать вместе с ее кузиной под надзором Кэдуоледера, который пообещал проводить их домой. Леди были отведены в карету, и Джек предложил Гантлиту напоить для забавы новобрачного так, чтобы тот не смог сорвать плоды своего счастья хотя бы в течение ближайшей ночи. Гантлит сделал вид, будто соглашается, и они убедили Пикля отправиться с ними в таверну под предлогом попрощаться за бокалом вина с холостой жизнью. Бутылка переходила из рук в руки, пока у Хэтчуея в голове не помутилось; так как он завладел шляпой и шпагой нашего героя, то и не подозревал, что тот уже удрал и мчится на крыльях любви в объятия своей прелестной жены. В прихожей его ждал Крэбтри, намеревавшийся прочесть ему лекцию о воздержании, на которую Перигрин не обратил никакого внимания, но позвонил горничной Эмилии и спросил, легла ли ее госпожа. Получив утвердительный ответ, он послал ее наверх оповестить о своем приходе, разделся, накинул халат, пожелал мизантропу спокойной ночи и, пригласив его на следующий день, прошел в комнату, где застал Эмилию в изысканном наряде - прекраснейшую дочь целомудрия и любви. Когда он приблизился, она смутилась и укрыла свое очаровательное лицо от его страстного взгляда. Миссис Гантлит, увидев его горящие глаза, поцеловала свою прелестную сестру, которая, обвив ее шею белоснежными руками, задержала бы ее в комнате, если бы Перигрин ласково не освободил наперсницу из ее объятий, а ее самое не подвел к двери спальни. Заперев дверь, он насладился своим счастьем, которое поистине было полным. На следующий день он встал около полудня и, найдя трех своих друзей в сборе, узнал, что Джек попал в собственную западню и должен был переночевать в той таверне, где напился допьяна; благодаря этому он был крайне пристыжен, и Перигрин вместе с женой избежал шуточек, которые тот неминуемо стал бы отпускать, если бы так себя не опозорил. Через полчаса после того как Перигрин спустился вниз, появилась миссис Пикль вместе с Софи, румяная, как Аврора или богиня Здоровья, сверкая несравненной красотой. Все присутствующие поздравили ее с переменой в ее судьбе, а особенно тепло поздравил старый Крэбтри, который заявил о полном своем удовлетворении счастьем друга и о своем примирении с тем институтом, против которого он восставал в течение большей части своей жизни. Немедленно был послан нарочный к миссис Гантлит с сообщением о свадьбе ее дочери. Был снят в аренду дом в Лондоне, куплены великолепные наряды, в которых молодожены появлялись в местах общественных увеселений, к удивлению тех, кто были друзьями нашего героя во дни его благоденствия, и к изумлению всего светского общества; ибо другой такой пары не найти было в целом королевстве. Завистники пришли в отчаяние, а хулители онемели, когда стало известно о полученном им наследстве. Эмилия привлекала внимание всех, от бойкого студента, изучающего право в Темпле, до самого короля, который воздал восторженную хвалу ее красоте. Немало значительных особ, порвавших знакомство с Перигрином, когда на него обрушились несчастья, ныне старались вновь завязать с ним дружбу; но он отверг все эти искательства с негодованием, и в один прекрасный день, когда один аристократ, которому он в свое время оказал услугу, подошел к нему с приветствием: "Ваш слуга, мистер Пикль!" - Перигрин посмотрел на него с неизъяснимым презрением и ответил: "Мне кажется, что ваше лордство ошибается", а затем отвернулся на глазах всего двора. Когда он посетил все места, где бывал beau monde, крайне смущая тех, кто некогда нанес ему обиду, он расплатился с долгами, уладил в городе свои денежные дела и послал Хэтчуея в деревню сделать все необходимые приготовления к приезду прекрасной Эмилии. Спустя несколько дней они отправились всей компанией (включая и Кэдуоледера) в дом его отца и по дороге навестили миссис Гантлит, которая была искренно рада видеть нашего героя своим зятем. От нее они без промедления проследовали домой и, приветствуемые всем приходом, вступили в собственный свой дом, где Эмилия была ласково встречена женой мистера Клевера, которая приготовила все для ее приема, а на следующий день передала ей бразды правления. <> КОНЕЦ <> ПРИЛОЖЕНИЕ Две главы первого издания "Приключений Перигрина Пикля", не включенные Смоллетом в окончательную редакцию романа ГЛАВА LXVI Перигрин возобновляет поиски потерянной Аманды, во время которых заводит интригу с монашенкой, возымевшую странные последствия Хотя между Перигрином и его гувернером был заключен договор, легко понять, что их не связывала прочная дружба, ибо они питали друг к другу презрение, порождавшее враждебные чувства и антипатию. Ближайшей заботой нашего героя являлись тщательные поиски потерянной Аманды, завладевшей теперь, когда он был разлучен с миссис Хорнбек, всеми его помыслами. Так как она не назвала ни своего имени, ни имени матери, он руководствовался в своих поисках только одними описаниями; но в таком многолюдном городе, как Брюссель, это не могло привести к благоприятным результатам. Он приказал своему лакею приложить все усилия, чтобы обнаружить место ее пребывания, а сей хитроумный слуга нанял с этой целью полдюжины известных сводников, которым было поручено разыскать красивую леди среднего роста, с черными глазами и белыми, как снег, зубами, уроженку Брюсселя, вышедшую замуж за французского джентльмена и прибывшую из дома мужа с целью посетить опасно заболевшую мать. Получив такие указания, они принялись за дело, а сам влюбленный появлялся при дворе, в опере, в церквах, на публичных гуляньях и всюду, где была хотя бы малейшая надежда ее увидеть. Описание, данное сводникам его Меркурием, соответствовало многим леди в городе, которых Перигрин, получая отчеты, старался увидеть, но среди них он не мог узнать своей прекрасной попутчицы. В конце концов один из сводников дал знать лакею, что у решетки одного известного монастыря он заметил прекрасное юное создание, напоминавшее по описанию ту, кого разыскивали, и что, по его сведениям, она не постриглась; ее мать недавно умерла, и она временно поселилась в монастыре в качестве пансионерки, пока ее семейные дела не будут приведены в порядок. Узнав об этом, наш герои помчался с великим нетерпением в монастырь и, не смея поверить, что эта пансионерка может быть предметом его поисков, послал привратницу передать молодой леди, которая недавно прибыла, что ее родственник хочет с ней поговорить у решетки. Не прошло и пяти минут, как девица появилась; и хотя его надежды не оправдались, но он был так потрясен ее красотой, что сердце его затрепетало, когда она приблизилась. Испросив прощение за смелость и объяснив свою ошибку, он не удержался, чтобы не выразить радости по поводу того, что получил неправильные сведения, ибо это-де доставило ему возможность лицезреть столь очаровательную леди. На этот комплимент она ответила весьма любезно, что позволило ему продолжать разговор и объявить себя ее поклонником; когда же, для соблюдения приличий, настало время распрощаться, он пылко попросил разрешения повторить свой визит; получив это разрешение и узнав ее имя, он вернулся домой с твердой решимостью довести до счастливого завершения эту интригу. Наш герой в данном случае не переоценил своего успеха: леди оказалась весьма влюбчивой, и затворничество, в каком она жила, не только не умертвило ее страстей, но, наоборот, воспламенило их; ей понравился Перигрин, а его вкрадчивое обхождение только закрепило победу. Она не преминула появиться на следующий день у решетки, где он возобновил свои искательства с такой настойчивостью, что она призналась в ответном чувстве, после того как заметила, что ее положение не позволяет ей откладывать это признание, как полагается в таких случаях. Он выслушал ее ответ с восторгом, как излияние благородной души, которая парит высоко над мелкими ухищрениями и притворством, свойственными ее полу, и стал настойчиво добиваться, когда и где может с ней поговорить без ненавистной помехи. Она сказала, что друзья отдали ее на попечение очень строгой аббатисы, и у нее нет никакой возможности выйти из монастыря без помощи привратницы, а ему нельзя пробраться в монастырь, не рискуя быть замеченным и подвергнутым суровому наказанию. Когда дело касалось очаровательной леди, наш герой пренебрегал опасностями и не жалел денег. Получив эти сведения, он стал изучать нрав пожилой монахини, у которой находились ключи. По ее виду и после беседы с ней он понял, что имеет дело с женщиной, затаившей неукротимую злобу, так как, по-видимому, она в молодости немало страдала от ненавистного ей безбрачия. Она питала глубокую неприязнь ко всем своим младшим сестрам, у которых еще не отнята возможность испытать те радости, каких она уже навсегда лишилась, и взирала на всех молодых людей, появлявшихся у решетки, с самой завистливой подозрительностью. Даже всесильное золото не могло смирить злобу или смягчить суровость этой неукротимой женщины. Наш влюбленный тщетно старался ее подкупить; она даже сделала попытку осведомить аббатису о его кощунственных домогательствах, чтобы лишить его на будущее время привилегии беседовать с монахинями; поэтому с самого начала он должен был признать подкуп неудавшимся. Потерпев в этом неудачу, он посоветовался со своей возлюбленной относительно других средств добиться свидания, и та, будучи очень сообразительна, предложила ему найти какую-нибудь женщину, которая могла бы благодаря знакомству с монахинями провести его в женском платье под видом посетительницы, желающей осмотреть дом. Предложение было с радостью принято нашим щеголем, нашедшим уже на следующий день при помощи своего лакея любезную леди, согласившуюся за приличное вознаграждение выполнить поручение. Эта добрая леди снабдила его из своего гардероба соответствующим платьем, которое пришлось перешить, чтобы оно было ему впору. Предупредив возлюбленную, он явился однажды со своей провожатой, достаточно заинтересованной в том, чтобы его пустили, под видом леди, только что приехавшей из Англии и любопытствующей ознакомиться с устройством монастыря. Хотя надетое на нем платье и фальшивые брови ввели в заблуждение проницательную привратницу, но в его фигуре, сложении, физиономии и осанке было нечто столь необычное, что сестры взирали на него, как на чудо; проходя мимо, он слышал, как они недоумевали, почему у англичанок столь странный вид. Показав ему кельи и часовню, его прелестница предложила свои услуги, чтобы проводить незнакомку в сад; погуляв там немного, она посоветовала отдохнуть в маленькой беседке, расположенной среди деревьев, которые делали ее почти невидимой. Пожилая леди поняла намек и, проводив влюбленных до рощицы, покинула их под предлогом, будто утомилась от ходьбы. Их восторг достиг предела, как вдруг позади послышался шорох; они немедленно обратили туда свои взоры и увидели, что их обнаружила одна монахиня, которая либо случайно, либо с умыслом пряталась среди деревьев, пока, возмущенная их поведением, не решила заявить о своем присутствии. Едва ли нужно упоминать, что наш герой и его возлюбленная пришли в крайнее замешательство. Леди воскликнула, что погибла, и почти лишилась чувств от страха, который был не лишен оснований, так как не только ее репутации, но и жизни грозила опасность. Перигрин мог легко скрыться, перебравшись через ограду сада, но он был слишком галантен, чтобы покинуть свою прелестницу и подругу в такой опасности; с удивительным самообладанием он подошел к виновнице этой суматохи и без дальнейших церемоний нашел способ сделать ее соучастницей тайны, прежде чем она успела опомниться и оказать ему сопротивление. Это средство помогло восстановить спокойствие. Обе леди обняли друг друга, как сестры, а наш герой, торжественно пообещав делить страсть между ними и вновь явиться таким же способом через несколько дней, благополучно присоединился к своей спутнице и вернулся к себе на квартиру, не очень довольный этим приключением, ибо теперь он должен был либо отказаться от свиданий с женщиной, ему нравившейся, либо поддерживать интрижку с особой, которая отнюдь не была в его вкусе, так как монахиня совсем не отличалась особыми прелестями. На следующий день он появился у решетки и намекнул возлюбленной о своих чувствах касательно этого предмета, а та заявила ему, что, несмотря на любезное ее отношение к сестре, вызванное необходимостью, она предпочитает совсем отказаться от Перигрина и никоим образом не согласится на те условия, какие он вынужден был предложить. По ее словам, размышление о том, что произошло в беседке, вызвало в ней такое непобедимое отвращение к случайной сопернице, что она не может о ней думать без ненависти и негодования. Она готова пойти на любой риск, но не согласна на такой отвратительный дележ; и она с жаром поклялась, что, каковы бы ни были последствия, она откроет все аббатисе, если о его посещениях будет знать ее соперница, которая снова предъявит на него права. Он приветствовал столь деликатные чувства, поклялся, что сам их разделяет, обещая прекратить свидания, которые наносят ей оскорбление и вселил в нее надежду найти другой способ встречаться таким образом, чтобы уделять внимание только ей одной. Он в самом деле намеревался так поступить, и наш находчивый юноша с помощью совета такого прекрасного политика, как его лакей, несомненно осуществил бы свое намерение, если бы не произошло непредвиденное событие; оно было вызвано тем обстоятельством, что он разделил свою любовь между двумя. Монахиня, которую он атаковал случайно, слишком хорошо знала свои недостатки, чтобы бороться за любовь нашего героя с молодой девушкой, ранее завоевавшей его расположение; она понимала, что удостоилась его благосклонности случайно и что его ухаживание есть лишь результат его хитрости и вынужденной учтивости; но даже и при таких условиях оно было для нее слишком приятно, чтобы от него отказаться, а потому она решила защищать свои права с величайшим упорством и бдительностью. Натуральным последствием такого решения была ревность; она знала, что необходимо условиться, прежде чем встретиться в саду, а так как не было другой возможности беседовать с мужчиной иначе, чем через решетку, она отправилась к привратнице с таким видом, словно у нее есть какие-то сведения. У этой прекрасной леди ей удалось выведать, что ее соперницу посетил не далее, как вчера, молодой человек, по-видимому их общий поклонник. Рассерженная этим сообщением, она обвинила молодую леди в коварстве и ругалась столь злобно, что та, уже ранее предубежденная против ее притязаний, не сдержала своего негодования, которое выразилось в насмешках над ее внешностью; в гневе своем она заявила, что ее соперница может не надеяться на вторичное свидание с возлюбленным, так как он слишком пресытился ее прелестями, чтобы вновь их отведать, и уступает ее другому случайному благотворителю. Тигрица, потерявшая своего детеныша, не могла бы разъяриться так, как эта монахиня, когда она узнала о том, что любовник бросает ее, нанеся столь жестокое оскорбление. Она накинулась на своего врага, как сокол на куропатку, вцепилась ногтями в прекрасное лицо, лишившее ее столь милых ее сердцу надежд. Ее соперница не снесла покорно этого варварского обращения - то, что она проиграла в быстроте, она наверстала отвагой и, ухватившись рукой за волосы нападающей, пригнула ее голову к земле. Шум этой драки, усиленный благодаря воплям сражающихся, чьи языки работали еще усерднее, чем руки, привлек к месту сражения толпу монахинь; но соперницы пришли в такое бешенство, что, забыв об угрозе своему доброму имени, не слушали увещаний и упреков; наоборот, словно вокруг них не было толпы, слышавшей каждое слово, они не делали тайны из повода к ссоре, которую разгласили со всеми подробностями, к удивлению присутствующих. В конце концов появилась аббатиса, и то, чего не могла она добиться своей властью, было выполнено двумя белицами, призванными для этой цели, которые развели соперниц, совершенно обессиленных поединком. Если взаимные обличения сделаны в любой женской компании, тайна едва ли может остаться среди тех, кто о ней узнал, а еще менее это возможно в монастыре, где находится немало старых дев. Одна из этих престарелых святош поделилась своими опасениями с аббатисой, которая, ознакомившись со всеми подробностями, убедилась в справедливости донесений; произведя немедленный допрос взбешенных участниц этого дела и сочтя его весьма серьезным и угрожающим порядку и репутации монастыря, она собрала всех сестер и умоляла их не разглашать о происшествии, так как оно порочит честь дома. Она приказала привратнице более строго исполнять свои обязанности, подвергла вероотступницу суровому наказанию, наложенному на нее духовным отцом, и в тот же день отослала пансионерку к ее родственникам, намекнув на то, что случилось, и посоветовав поместить ее в какой-нибудь отдаленный монастырь, где ухищрения ее поклонника не достигнут цели. Наш герой, ничего не ведая об этой злосчастной ссоре и ее последствиях, был изумлен, когда морщинистая привратница отказалась допустить его к решетке, заявив, что его нечестивое поведение всем известно, что бесстыдная молодая женщина, ради которой он совершил столь тяжкое преступление, изгнана из монастыря, и если он еще раз попытается нарушить спокойствие их убежища, на него будет подана формальная жалоба властям. Как громом пораженный этим приемом, он не счел нужным оправдываться, но удалился со всей возможной поспешностью, отнюдь не огорченный исходом приключения, которое могло оказаться не только неприятным, но и крайне опасным. Он сразу сообразил, что все обнаружилось благодаря ревности двух женщин, и стал мечтать о том, что теперь, когда его очаровательница освободилась от уз, налагаемых монастырской жизнью, ему легче будет выполнить свое намерение. С этой целью он послал курьеров на разведку, а так как ее имя было ему известно, то вскоре, в результате их искусных поисков, он получил сведения о том, что немедленно вслед за ее изгнанием из монастыря она попала в другой монастырь в Ренте, как советовала настоятельница, и, по-видимому, ее вынудят постричься опекуны, весьма ревнующие о спасении ее души. ГЛАВА LXXXIX Перигрин тешит свое воображение, предаваясь пороку и безумствам; исправляет отпавшего брата и посылает известного шулера в изгнание Получив такое подкрепление, они продолжали кампанию и совершили разнообразные подвиги, заставив смириться и приведя в изумление и смущение всех тех щеголей - безразлично, были ли они мужского пола или женского, пылкими или тихими, наглыми или смирными, - которые висели, словно лохмотья, на подоле любовных интриг. Не желая злоупотреблять терпением читателя и описывать подробно каждое их приключение, я расскажу только о двух, на которые, впрочем, остальные отчасти походят. Осведомитель Перигрина, бывший, как мы уже указали, привилегированной особой в рядах всех партий, завтракал однажды с великим человеком, который отличался крайним суеверием и набожностью, но в то же время обладал изрядной чувственностью, которую не могла угасить никакая религия. Среди тех, кто от него зависел, был один его любимец, который столь усердно следил за переменами в расположении его духа, столь искусно льстил ему и рабски угождал, что вкрался в полное его доверие и стал его советчиком и руководителем как в области духовной, так и мирской. Этот хитрый паразит, открыв слабость своего патрона, стал опасаться, как бы тот, подстрекаемый плотью, не обратился к другому агенту для удовлетворения своего аппетита; предвидя, что любой слуга этого рода окажется опасным для него соперником в получении милостей хозяина, он порешил предупредить несчастье и наряду с другими своими обязанностями присвоил себе обязанности Меркурия, которым его таланты весьма соответствовали. Но он поставил себе не только эту цель: он знал, что надо преодолеть некоторые сомнения и колебания, а также и другие мотивы, вызванные робостью и недоверием; он боялся, что его друг сам попытается найти решение и в конце концов выберет себе другого наперсника; затем он подметил различные особенности его натуры и избрал соответствующие средства для преодоления целомудрия; когда они с благодарностью были приняты, он продолжал трудиться ради такого "обращения", которому помогал и сам патрон, и в заключение отыскал даму, готовую охладить огонь, опалявший его тело. Накануне вечером он получил ее согласие; о подробностях свидания договорились в присутствии Кэдуоледера, который дал знать своему приятелю, что, с целью сделать это свидание тайным, а также избавить любовников от смущения, каковое могло быть вызвано дневным светом, встреча их должна состояться в беседке, находившейся в конце сада, куда леди вместе с провожатым пройдет в темноте через заднюю калитку, оставленную открытой. Перигрин, знавший обо всех этих подробностях, а также о часе свидания, приказал Пайпсу купить живого теленка и, когда стемнеет, притащить его в мешке к задней садовой калитке, куда наш герой вошел, нимало не колеблясь. Расположившись вместе со слугами в темной нише под беседкой, он натер фосфором лоб теленка, не вынимая животное из мешка, и затем приказал Тому вытащить его, как только компания приблизится; сам же он решил спрятаться за колонной, откуда можно было наблюдать предстоящее зрелище. В таком положении они провели целый час и, наконец, увидели при свете звезд трех человек, вошедших в калитку и приближающихся к тому месту, где они прятались. Пайпс тотчас же стал вытаскивать узника, чтобы в нужный момент выпустить его; но так как он был неопытен в этом деле, то теленок, почувствовав себя на свободе, внезапно вырвался из рук и, помчавшись вперед, наткнулся на приближающихся и, миновав их, издал протяжное мычание. Щеголь, чьи чувства достигли той вершины энтузиазма, когда человек легко отдается как религиозному ужасу, так и любви, узрел привидение в тот момент, когда собирался удовлетворить свою преступную склонность, и услышал страшный крик, сопровождаемый проклятием, который Пайпс, прячась в нише, испустил, нарочито изменив голос, лишь только теленок вырвался на волю; охваченный раскаянием и изумлением, щеголь рухнул наземь и остался лежать неподвижно, уверенный в том, что он получил предупреждение свыше. Его верный оруженосец, бывший отнюдь не столь легковерным, вскоре оправился от удивления, вызванного появлением странного феномена, возымевшего и на леди такое действие, что она опрометью бросилась в поле, крича во все горло; как только оруженосец обрел способность соображать, которой лишился на несколько минут благодаря этому происшествию, он увидел распростертое тело своего патрона; догадываясь о состоянии его духа, он порешил извлечь выгоду из своей сметливости, а потому тихо опустился на холодную дорожку и лежал спокойно, пока влюбленный дрожащим голосом не окликнул его трижды. Не получая ответа, щеголь встал и дернул его за руку; тогда оруженосец сделал вид, будто очнулся от столбняка, и издал весьма благочестивые восклицания, укрепившие подозрения патрона, который спросил его, не переставая дрожать, слышал ли он голос и видел ли свет. Будучи превосходным актером, тот ответил, выражая крайнее изумление, что его ослепила вспышка света, более яркого, чем свет луны, а слух его был поражен возгласом, подобным реву бури, проклинавшим всех, кто предается вожделениям плоти. Обращенный патрон, хотя и не сохранил в памяти столь необычные подробности происшествия, но безмолвно принял на веру слова оруженосца, решив, что он этого не помнит только из-за несовершенства своих органов чувств, более потрясенных, чем у сводника. Затем он предложил войти в комнату, предназначенную для совершения греха, и, выражая скорбь и раскаяние, просил небеса простить ему задуманное злое дело, воссылая благодарность за своевременное и спасительное вмешательство провидения. Исполнив свой долг, он тщетно стал искать деву, которая, как полагал оруженосец, была увлечена из сада сверхъестественной силой, так как, по его словам, когда они лежали на земле, он слышал грохот, напоминающий шум колесницы Аминадаба, и вопли молодой женщины, постепенно замиравшие вдали,словно кто-то увлекал ее в воздушное пространство. Когда эта раскаявшаяся пара поднималась по лестнице в летний домик, патрон в религиозном экстазе воскликнул: "Кто может после такого ужасного происшествия оставаться глухим к увещаниям и не уверовать в чудо с хлебами и рыбами или в удивительные обстоятельства, сопровождавшие обращение святого Павла?" Пока они предавались благочестивым размышлениям, наш герой вместе со своим слугой выскользнул в калитку, ведущую прямо в поле; Пайпс побежал отыскивать теленка, нашедшего убежище у ограды, а Перигрин направился туда, где условился встретиться с Кэдуоледером, чтобы рассказать ему о полном успехе своей проделки. Идя полем, он увидел бревна, на которых сидела женщина, весьма прилично одетая, и подносила к носу флакон с нюхательной солью; решив, что ему надлежит искупить нанесенный ей ущерб, Перигрин обратился к ней с отменно учтивым приветствием и сказал, что, по-видимому, с ней случилось какое-нибудь несчастье, раз она находится здесь в неурочный час, а потому он предлагает ей свою помощь, чтобы она не подверглась новым оскорблениям. Догадка его оказалась правильной; это действительно была влюбленная леди, убежавшая из сада; испуганная страшным видением и не зная, как его объяснить, она почувствовала, что у нее нет сил идти домой, и уселась на бревна, чтобы перевести дух и успокоиться. Но ее душевное состояние не улучшилось; наоборот, оно ухудшилось в этом пустынном месте в ночную пору; поэтому она без колебаний и с большой охотой приняла предложение человека, приветствовавшего ее столь учтиво. Так как она еле стояла на ногах от потрясения, он повел ее, обнимая за талию, и всю дорогу успокаивал, пытаясьузнать, что случилось и почему она оказалась вынужденной прибегнуть к его помощи. Она почти ни слова не проронила, пока они шли полем, ибо, несмотря на его внешность и обхождение, он был ей неизвестен и ее терзало беспокойство, так как она почитала себя в полной его власти; только тогда, когда они вошли в город и смешались с толпой, заполнявшей улицы, ее робость исчезла, и она стала беседовать весьма непринужденно. Воспоминание о происшествии, которое столь потрясло ее в саду, послужило для нее теперь источником веселья; и когда спутник снова полюбопытствовал узнать о происшедшем, она от души расхохоталась, припомнив все случившееся. Ободренный этим смехом, он заметил, что она слишком устала и ей трудно идти дальше, а потому не лучше ли будет зайти в ближайшую таверну, откуда можно послать за наемной каретой или портшезом, который и доставит ее домой. После долгих уговоров она согласилась, и он не без удовольствия увидел, что она весьма привлекательна, а на вид ей не больше восемнадцати лет. При этом открытии глаза его заблестели от радости, да и она не могла скрыть свое удовольствие, когда разглядела спутника. Короче говоря, она согласилась выпить стакан вина, и Перигрин, осведомленный о ее приключении, начал пылко за ней ухаживать. Вначале она притворилась оскорбленной, но, поняв по некоторым брошенным им намекам, что он знаком с ее нравом лучше, чем она предполагала, она постепенно стала забывать о робости, и они пришли к соглашению; он открыл тайну "привидения", вызвавшую у нее неудержимый взрыв хохота, а она откровенно рассказала ему о себе. По ее словам, наперсник ее возлюбленного проживал раньше в доме ее матери - бедной вдовы, промышляющей сдачей комнат, для того чтобы прокормить семью; под прикрытием дружбы этот наперсник обольстил ее, когда ей было только пятнадцать лет, и покинув дом по требованию матери, заметившей ее беременность, наотрез отказался позаботиться о ней; она была вынуждена добиваться через суд уплаты денег на содержание ребенка, и ей ничего не оставалось делать, как принимать тайком мужчин; хотя она и занималась этим, но соседи нимало не подозревали о ее поведении. В конце концов ее первый соблазнитель, не скупясь на подарки и обещания, снова с ней сошелся и свел ее со своим патроном, посулившим выделить ей пожизненное обеспечение. Перигрин стал ее утешать, рассказав о разговоре, подслушанном в саду после ее бегства; этот разговор позволял думать, что происшествие не повредит ее интересам, так как, по всей вероятности, плоть ее будущего любовника снова восторжествует над духом, невзирая на тысячи привидений, и он вскоре прибегнет к ее услугам; если же суеверие одержит верх, он сочтет своим долгом обеспечить ее приличной рентой, чтобы впредь у нее не было соблазнов. Она, по-видимому, согласилась с Перигрином, удовлетворенная такой перспективой, а наш герой все больше и больше пленялся ее приятными и развязными манерами. Эта веселая распутница обладала умом и воображением и благодаря живости своего характера умело применялась в беседе ко вкусам своего кавалера. Его слуху не было противно отвратительное сквернословие такого рода девиц, чьих ласк добиваются в наше время благородные юноши. Словом, эта случайная встреча возымела весьма приятные последствия для обоих; немедленно завязались близкие отношения, в результате которых она обещала дарить только ему одному свои милости и не поддерживать никаких сношений с духовидцем без ведома и одобрения Перигрина. Проведя вечер со своей новой знакомой и заручившись всеми сведениями, необходимыми для поддержания отношений, он щедро ее одарил и отправился на квартиру своего друга Крэбтри, который столь был возмущен его опозданием, что не велел его принимать, а когда юноша ворвался в комнату vi et armis, не сказал ему ни слова; с самым хмурым видом он сидел, не раскрывая рта, пока подробности приключения не заставили его невольно улыбнуться, затем расхохотаться и, наконец, подарить Перигрину прощение, хотя сей мизантроп (как я уже упоминал) прекрасно владел своим лицом и на людях всегда смеялся про себя, не давая ни малейшего повода думать, что ему весело, какого бы труда ему это ни стоило; поэтому он вознаграждал себя тайком за неудобство сохранять непреклонную суровость в обществе. Па следующий день наш герой посетил вечером свою прекрасную Филлис и узнал, что ила получила послание от обращенного на путь истины; в этом письме он призывал ее к покаянию и исправлению, обещая помогать ей в похвальном намерении, коль скоро она решится его осуществить. Верный его наперсник рассказал об обращении своего патрона в самых забавных выражениях и описал привидение, утверждая, что это была всего-навсего собака с бумажным фонариком на шее, наряженная таким манером какими-то подмастерьями; ее перебросили через забор с целью напугать слуг, а едва увидев калитку открытой, она бросилась к ней, чтобы удрать. Он признался также, что в собственных своих интересах укрепил в своем хозяине и повелителе суеверный страх и даже посоветовал ему, пока он пребывает на стезе покаяния, изложить в печати причину чуда в назидание сынам греха и неверия. В заключение сей преданный советчик стал изъясняться уже в своей собственной любви и предложил ей возобновить с ним отношения, каковые будут щедро оплачены его патроном, которого он взялся обмануть вымышленным сообщением о ее раскаянии. Молодая особа, питавшая отвращение к этому паразиту, которого она знала слишком хорошо, вместо того чтобы принять с охотой его предложение, заявила ему с самым суровым видом, что сердце ее зачерствело окончательно, что она сознает свое ничтожество и, благословляя провидение, намерена последовать примеру его доброго друга; ему она даст отчет о своих устремлениях, свидетельствующих, как она надеется, о пробуждении духа. Мистер Меркурий, услышав эту неожиданную декларацию, сделанную с видом самым благочестивым, немедленно стал лицемерить, что умел делать в совершенстве: с большой серьезностью он заявил, что говорил с одной лишь целью испытать, предалась ли она окончательно порочной жизни, и восторженно одобрил ее решение; слезы закапали у него из глаз, а взгляд его выражал экстаз, словно он в самом деле был потрясен. Она прекрасно видела его лицемерие, но притворилась, будто поверила в его искренность, в подтверждение которой он дал ей кошелек и затем попрощался, заверив ее в том, что она не будет нуждаться, пока не свернет с избранного ею праведного пути. Перигрин одобрил ее поведение и, дав указания, как поступать в дальнейшем, вернулся к своему помощнику и осведомителю, с которым замыслил другой план, касавшийся одной светской леди, страстной картежницы, и некоего французского авантюриста, который с невероятной наглостью, выдавая себя за графа, проник в светское общество и нажил игрой немало денег. Среди тех, кого он обложил налогом, была и упомянутая леди, которая хотя и отличалась качествами прожженного шулера, но уступала ему в этих талантах и задолжала французскому авантюристу пятьсот фунтов; этих денег она не могла заплатить, не прибегая к помощи мужа, но сообщить последнему о своем проигрыше она не смела. В течение нескольких дней она избегала домогательств своего кредитора под различными предлогами, которые вскоре были исчерпаны; а он становился все более и более назойливым и начал угрожать ей письмом к мужу, если она не уплатит долга немедленно. Леди не отличалась строгой нравственностью и, попав благодаря таким угрозам в очень затруднительное положение, нашла только один выход, а именно обольстить сердце иностранца, которого она и начала пленять, применяя все женские уловки и чары, которым она нередко бывала обязана своими удачами. Тем не менее она не смогла бы преодолеть неприступность графа, если бы в это время большой успех не разжег его воображение, способствуя тому, что сердце его оказалось незащищенным от любовных волнений. Пребывая в таком состоянии он впервые обратил внимание на прелести своего должника, которому и сообщил в послании о своей страсти и откровенно предложил два выхода, а к этому-то она и стремилась. После колебаний, возникающих, как полагается в таких случаях, соглашение было заключено, по сведениям Кэдуоледера, сообщившего своему приятелю, что леди назначила свидание в доме некоей достойной матроны, которая называла себя модисткой и сдавала комнаты для свиданий. Перигрин, знавший эту жрицу любви, немедленно к ней отправился и снял комнату, смежную с той, где иностранец должен был встретиться с леди, и незадолго до их встречи занял ее вместе с Крэбтри, облаченным в женское платье, так как мизантроп не хотел показываться in propria persona {В настоящем своем виде (лат.).}. Любовники встретились точно в назначенный час; леди явилась в капюшоне, скрывавшем лицо; дверь заперли, и граф только-только собрался насладиться своей удачей, как вдруг Перигрин появился перед их дверью и воскликнул, подражая голосу мужа: "Станьте здесь, констебль, и не пропускайте никого! А я попытаюсь открыть дверь и захватить преступников на месте. Теперь-то ее лордство поймана!" Это восклицание вызвало переполох в комнате; граф, предвидя неминуемую смерть от руки преследователя, бросился к окну и, подняв раму, собрался без дальнейших церемоний прыгнуть на улицу. Но леди, не сомневавшаяся в том, что за дверью находится муж, не потеряла присутствия духа, которое никогда ей в таких случаях не изменяло. Схватив своего кавалера за шиворот, она закричала во весь голос: "Насилие! Убивают! Негодяй! Вы покушаетесь на мою добродетель! Вот какие кружева хотели вы мне показать! Ах вы, чудовище! На помощь, добрые люди, на помощь!" Эти вопли (Перигрин немедленно скрылся в своей комнате) подняли всех на ноги. Квартирная хозяйка, чьей репутации угрожала опасность, побежала наверх в сопровождении двух носильщиков портшеза, поджидавших леди внизу. По приказанию хозяйки они взломали дверь и увидели, что ее лордство, вне себя от возбуждения, ухватила графа за воротник, а граф дрожит всем телом в ужасе и отчаянии. Леди, почитая себя в безопасности от насильника, упала в обмороке на диван; и пока хозяйка давала ей нюхательную соль, носильщики схватили бедного кавалера, который не мог двинуться от страха. Придя немного в себя, леди стала озираться вокруг и, не найдя мужа, решила, что он поверил в ее невиновность благодаря ее уловке и предпочел не показываться, чтобы не слишком волновать ее своим появлением. Посему она вновь стала поносить графа, называя его гнусным негодяем и разбойником; при этом она упоминала о непристойном доме, куда негодяй ее заманил под предлогом показать модные кружева, полученные-де модисткой из-за границы. Хозяйка была хорошо осведомлена о ее нраве и не сомневалась в том, что граф сказал правду, упомянув о цели свидания; но теперь, будучи свидетельницей поведения ее лордства (истинная причина была ей неизвестна), она изменила свое мнение и уверовала в .намерение графа прибегнуть к насилию в ее доме. Исчезло все уважение, какое она питала к своему клиенту, и она разразилась злобными восклицаниями, обвиняя его в том, что он опозорил ее дом; тут же она стала уверять леди, что граф снял эту комнату для молодой особы, на которой собирался жениться без разрешения родителей, а потому имел основания скрывать от них ее убежище. Злосчастный иностранец, на которого сыпались все эти ругательства, чуть не лишился чувств от страха перед английским судом и даже не пытался защищаться от возводимых на него обвинений; он решил, что вся история подстроена какими-то заговорщиками, замышлявшими недоброе против его жизни и имущества. Упав на колени перед своей обвинительницей, он молил о прощении, обещая отблагодарить ее тысячью фунтов. Если бы это предложение было сделано своевременно, соглашение было бы достигнуто весьма скоро, но леди сочла неудобным пойти на сделку в присутствии таких свидетелей; помимо этого она полагала, что за ней еще следит супруг; итак, она с негодованием отвергла предложение, заявив, что такое преступление не может быть прощено, и приказала носильщикам не выпускать графа, пока он не будет сдан на попечение представителя власти. Отдав эти распоряжения, заставившие иностранца ломать руки в отчаянии, она вышла с хозяйкой в другую комнату и стала ждать появления мужа. Прождав с большим нетерпением долгое время, она не удержалась и спросила, нет ли других жильцов в доме; когда хозяйка ответила отрицательно, она стала допытываться еще настойчивее и установила, что в дом никто не входил после ее приезда; поэтому она пришла к заключению, что голос, который она ошибочно приняла за голос мужа, донесся из соседнего дома, отделенного от ее комнаты тонкой стеной. Это открытие огорчило ее и вместе с тем обрадовало. Она испытывала досаду, ибо неприятная помеха могла вызвать сомнения в ее порядочности у тех, кого она позвала на помощь; но в то же время она была очень довольна, что муж ничего не знает обо всей этой истории, и теперь она может отомстить графу за непреклонность, проявленную им как кредитором. Она решила путем соглашения вырвать у него некоторую сумму, и под предлогом необходимости потушить дело, которое (в противном случае) могло бросить тень на ее доброе имя, сообщила хозяйке о своем желании уладить всю историю. Осторожная модистка одобрила ее благоразумное решение, благодаря которому собственная ее роль не вызовет ничьих подозрений; облеченная доверием ее лордства, она немедленно вышла передать задержанному иностранцу ее предложение; но пока обе они обсуждали случившееся, он столь красноречиво убеждал стражу, что она предпочла выпустить его на свободу, а сама скрылась. Таким образом, план ее лордства не удался, и она удовольствовалась возвращением домой, замышляя отомстить беглецу, который не пожелал подвергать себя ее атаке и в ту же ночь отбыл на родину, вполне убежденный в том, что его гибель в Англии задумана была могущественным сообществом, чьим главным орудием была упомянутая леди. Между тем наш герой вместе со своим наставником очень забавлялись, слыша всю эту суматоху, вызванную ими, чтобы наказать распутницу, забывшую о пристойном поведении, и бесчестного авантюриста, который не только ограбил, но и опозорил общество, принявшее его столь радушно. Это приключение и забавный план, выполненный Перигрином, вызвали удивление светского общества. Кэдуоледер в женском платье имел столь странный и сверхъестественный вид, что модистка, мельком взглянувшая на него, когда он поднимался по лестнице со своим мнимым кавалером, была не только удивлена, но и перепугана; и, несмотря на свою обычную скромность, не позволявшую любопытству переходить границы услужливости, она не могла удержаться и после отъезда леди вызвала своего сыночка Пикля в другую комнату. Смущаясь и не скрывая беспокойства, она спросила, в самом ли деле существо, приведенное им в дом, было женщиной и христианкой; затем она высказала подозрения, ссылаясь на морщины и на щетину, покрывавшую щеки его спутницы, не является ли это существо колдуньей или волшебницей, которую он привлек, чтобы ссорить между собой ее клиентов при помощи волшебства, что да простит ему бог! - Я уверена, - сказала она, - в том, что леди и граф вошли в комнату кроткие, как ягнята, а через мгновение (господи помилуй!) началась ссора и драка! Ах, мистер Пикль, мистер Пикль!.. Не для доброго дела вы сняли комнату рядом! Я сразу поняла, что тут что-то неладно, когда увидела вас и эту прекрасную Дс.му с бородой. Вы погубили добрую славу моего дома, мистер Пикль! Мои добрые друзья графиня Пепермач, леди Тикльту и миссис Ригль никогда сюда не войдут. Я потеряю возможность честно зарабатывать на хлеб. И все это из-за жестокости человека, которого я люблю, как сына. О, зачем я родилась, чтобы дожить до этого злосчастного дня! Слова сопровождались всхлипываниями и слезами, и цель этих стенаний была ему понятна. Он предложил ей болеутоляющее средство, которое немедленно ее успокоило. КОММЕНТАРИИ Из пяти романов, написанных Смоллетом, три романа вошли в основной фонд английской классики и европейского реалистического романа. Эти три романа - "Приключения Родрика Рэндома", "Приключения Перигрина Пикля" и "Путешествие Хамфри Клинкера". В 1748 году издан был "Родрик Рэндом" - один из первых просветительских романов в истории Англии, разоблачавший политическую коррупцию аристократии, ее распущенные нравы и каторжный режим в английском военном флоте. Писатель повествовал о порядках на своей родине без тени благодушия, местами с явным пристрастием и почти всегда с раздражением. Но раздражение его не было бесцельным. Писатель добивался своими разоблачениями достижения той цели, какую ставил себе и замечательный живописец, его современник, Хогарт: исправить природу людей. Лучшие люди XVIII века крепко верили в это, верил и Тобайас Смоллет. Его первый роман имел несомненный успех у читателя, которого привлекло сатирическое дарование автора. Молодой автор - Смолетту в 1748 году было двадцать семь лет - не мало бедствовал в своей жизни, и успех был наградой ему за то, что неудачи не отвратили его от занятия литературой. Благодаря успеху первого романа он мог отправиться в Париж. Он задумал избрать местом действия для своего нового героя не только свою родину, но и Францию. Вернулся он из Франции в августе 1750 года и в течение четырех месяцев закончил книгу, начатую еще до поездки. Новый роман - "Приключения Перигрина Пикля" - вышел в свет в феврале 1751 года. История текста романа представляет несомненный интерес для читателя. Дело в том, что "канонический" текст "Перигрина Пикля" не совпадает с текстом первого издания. "Канонический" текст "Перигрина Пикля" стал известен читателю только через семь лет - в 1758 году, когда вышло второе издание романа. Некоторые английские литературоведы (Сентсбери, Смитон и др.) полагали, будто второе издание "Пикля" последовало за первым в том же 1751 году. Но теперь можно с определенностью установить, что "Перигрин Пикль" не был переиздан тотчас же после выхода в свет, как это было с "Родрлком Рэндомом" или "Томом Джонсом" Фильдинга. Значит ли это, что "Пикль" не имел успеха у читателя? Такое предположение надо отвергнуть. Роман имел успех у читателей, в Ирландии он был тотчас же издан без разрешения автора и переведен во Франции через два года после появления в Лондоне. Но новое издание не явилось внешним выражением этого успеха. В оповещении Смоллета о выходе второго издания книги в 1758 году мы находим объяснение, почему он счел нужным заново отредактировать роман. Эти объяснения отчасти вскрывают причины, по которым "Пикль" ждал второго издания семь лет. Смоллет сообщает, что некоторые книгопродавцы и другие лица сочли роман безнравственным и клеветническим. Смоллет добавляет далее, что эти лица утверждали, будто автор клеветал в романе даже на своих благодетелей и что роман "лишен юмора и чувства". Не называя имен этих недоброжелателей, Смоллет дает понять, что такие враждебные роману оценки исходили из среды людей близких тем, кого он затронул в "Пикле". В печатных отзывах такой оценки нет. Но обвинения в "безнравственности" действительно были, причем под "безнравственностью" разумелась непристойность. Так, например, одна из грубых проделок Перигрина с его теткой - проделка с продырявленным горшком - и некоторые другие его вульгарные забавы были объявлены критикой "безнравственными". Но, разумеется, это отнюдь не означает, что английская критика середины XVIII века зорко стояла на страже литературной благопристойности и ревностно искореняла из литературы описание грубых выходок литературных героев или восставала против неблаговидных приемов литературной полемики. В середине XVIII века в Англии, как, впрочем, и в других странах, нравы были грубые, что нашло свое отражение на театральных подмостках и в бесчисленных памфлетах, которыми сражались друг с другом политические и литературные противники. Недвусмысленные намеки, затрагивающие доброе имя реальных людей либо литературных героев, и непристойные остроты не только слышались повсюду, но и пестрили на страницах печатных изданий. Нередко намеки переходили в клеветнические утверждения, и памфлеты превращались в откровенные пасквили, а последствиями такой трансформации являлись судебные процессы или кулачная расправа. Армия "сочинителей" с Граб-стрит - улицы, где помещались книгопродавцы-издатели и проживали литературные неудачники, - была многочисленна. Смоллет не пощадил ее представителей, изобразив их на страницах "Перигрина Пикля". Но в первом издании "Перигрина Пикля" он сам не удержался в пределах "высокой" литературы и прибег к оружию писателей-неудачников, поставлявших продукцию книгоиздателям Граб-стрит. Трудно сказать с определенностью, по какой причине книгоиздатели воздержались от второго издания "Пикля", но все же можно предполагать, что этой причиной являлась не непристойность некоторых сцен, а влияние лиц, затронутых Смоллетом в книге. Ибо "Перигрин Пикль" не остался на полках книжных лавок, и переиздание его сулило книгоиздателям выгоду. Во всяком случае Смоллет в конце концов оповестил читателей, что для второго издания оп почел нужным выпустить целиком некоторые малоинтересные эпизоды, отделать ряд юмористических сцен и очистить каждую фразу, каждое приключение от всего, что могло быть истолковано самым щепетильным критиком как нарушение благопристойности. Кого же задел Смоллет в первом издании романа? Их было четверо: Джордж Литтльтон, Генри Фильдинг, Дэвид Гаррик и Джемс Куин. Все эти имена были известны соотечественникам Смоллета, и следует признать, что в основе злых выпадов против них Смоллета лежали отнюдь не принципиальные разногласия между ними и автором "Пикля", а его оскорбленное самолюбие. Но от этих выпадов пострадали не они, а Смоллет, - ему пришлось ждать переиздания "Пикля" в Лондоне семь лет. История отношений Смоллета с этими людьми проясняет его человеческий облик, а стало быть, и некоторые черты его литературного дарования. Перед нами встает "человек, не прощающий обид не только действительных, но и мнимых и не останавливающийся перед расплатой за них. Черты эти нисколько не противоречат утверждению его друзей, что оп отличался подлинной добротой, искренностью в выражении своих чувств, не выносил подхалимства и сам никогда этим не грешил. Расплата Смоллета с Литтльтоном и другими последовала в связи с постановкой на сцене его трагедии "Цареубийство". Эту злосчастную трагедию Смоллет привез в Лондон в 1739 году. Молодому драматургу было только девятнадцать лет. Как полагалось в те времена, он запасся рекомендательными письмами и искал поддержки какой-нибудь влиятельной особы. Таким покровителем он избрал Джорджа Литтльтона - члена Палаты общин, поэта и эссеиста. Литтльтон выделялся в Палате своим красноречием, но более широким кругам своих соотечественников был известен как поэт и эссеист. За три года до приезда Смоллета он издал нравоописательный эссей "Письма перса из Англии к своему другу в Исфагени",имевший успех, а стихи его пользовались популярностью. У Литтльтона были крупные связи в лондонских литературных и театральных кругах, и на эти связи молодой шотландец возлагал надежду. Но преуспевающий парламентарий отнесся критически к трагедии "Цареубийство" и отказал Смоллету в патронаже. Лондонский зритель не увидел "Цареубийства". Прошло более трех лет, прежде чем Смоллет возобновил попытки поставить на сцене свою трагедию. В эти три года он прошел суровую школу жизни за пределами Лондона и, вернувшись в столицу в начале 1743 года, предложил трагедию директорам Друри-Лейнского театра. Через два года выяснилось, что последние отказываются ставить пьесу. Смоллет перенес свои хлопоты в Ковент-Гарденский театр. Два крупнейших актера Ковент-Гарденского театра - Джемс Куин и Дэвид Гаррик - оценили "Цареубийство" очень невысоко и дали о нем отрицательный отзыв. Трагедия снова вернулась к неудачливому драматургу. На этот раз некая знатная дама уговорила одного из директоров Друри-Лейнского театра, который уже раз отклонил "Цареубийство", пересмотреть свое решение. Трагедию снова отверг Дэвид Гаррик, перешедший в театр Друри-Лейн, но уже в качестве лица, от которого формально зависел прием пьесы. Таким образом на пути к славе молодой драматург встретил трех врагов - Литтльтона, Гаррика и Куина. Трагедия "Цареубийство" так и не увидала сцены. Она была издана по подписке только в 1749 году. Фильдинг не имел отношения к неудаче Смоллета с его юношеской трагедией. Но, по мнению Смоллета, он был повинен в еще большем грехе (Смоллет прозрачно оповестил об этом читателя в первом издании "Перигрина Пикля") - в плагиате. Фильдинг, по мнению Смоллета, похитил двух героев "Родрика Рэндома" и, переименовав их, изобразил в своих романах "Том Джонс" и "Амелия". Расправу со своими врагами Смоллет начал еще в "Родрике Рэндоме". Мелопойн - поэт-неудачник, брошенный за долги в тюрьму, - поведал миру о том, какие препятствия стоят перед неизвестным драматургом, осмелившимся предложить свою пьесу двум лучшим английским театрам, не заручившись предварительно протекцией какой-нибудь знатной особы. Нет нуждыостанавливаться подробно на вопросе о том, правильно ли изложил автор "Перигрина Пикля" эпопею с "Цареубийством" и отчего он в рассказе Мелопойна пощадил Литтльтона. Но Гаррика и Куина вместе с директорами двух главных лондонских театров Смоллет не пощадил, а с Литтльтоном он свел счеты в издевательской пародии на погребальную оду, которую тот написал на смерть своей жены. Пародия Смоллета называлась "Ода на смерть моей бабушки", он издал ее в 1748 году, вскоре после появления "Родрика Рэндома", а в предисловии к "Цареубийству", вышедшему в 1749 году, прозрачно намекал на ничтожество Литтльтона. Но вот в феврале 1749 года вышел "Том Джонс" Фильдинга. Смоллет мог и раньше знать, что отказавший ему в протекции Литтльтон покровительствует Фильдингу. Теперь по выходе в свет "Тома Джонса" он уже должен был оставить всякие сомнения: "Том Джонс" посвящен был Литтльтону. Смоллет как художник не мог не воздать должное своему <сопернику> Фильдингу, чей роман появился через тринадцать месяцев после выхода "Родрика Рэндома". Он сделал это, но позже, а теперь - по выходе "Тома Джонса" - одержали верх не лучшие стороны его характера. Раздражение на Литтльтона и не весьма похвальное чувство зависти к безусловному успеху Фильдинга ("Том Джонс" был трижды переиздан в течение года) требовали исхода. Первое издание "Перигрина Пикля" содержало злые насмешки автора над мистером Скрэгом и патронируемым им мистером Спонди. Современникам не трудно было узнать в Скрэге - Литтльтона, а в Спонди - Фильдинга. Последний не остался в долгу и в январе 1752 года в "Ковент-Гарденском журнале" парировал эти несправедливые выпады ядовитыми остротами по адресу Смоллета. Раздражение затуманило голову самолюбивому автору "Родрика Рэндома", и он обвинил Фильдинга в том, что из образа Стрэпа, слуги Родрика, Фильдинг выкроил своего учителя Партриджа в "Томе Джонсе", а из образа миссис Уильямс - мисс Метьюс в романе "Амелия", вышедшем в декабре 1751 года. Этих беспочвенных обвинений, являющихся основными в специальном памфлете (под прозрачным заглавием "Хабакук Хильдинг"), Смоллет больше никогда не повторял. Во втором издании, являющемся изданием каноническим, нет оскорбительных выпадов против Фильдинга. Смоллет убрал их из романа, как и другие отзывы о своих врагах, признанные критикой, по его словам, клеветническими. Распря между двумя крупнейшими писателями Англии XVIII века закончилась, а еще через три года Смоллет в своем "Продолжении истории Англии" сравнил Фильдинга с великим Сервантесом и поместил в редактируемом им журнале "Критическое обозрение" большую статью Мерфи, дающую высокую оценку творчества Фильдинга. Современники Смоллета, сравнивая два издания "Перигрина Пикля", могли установить, что во втором издании отсутствуют также едкие выпады против другого крупнейшего деятеля английского просвещения - Дэвида Гаррика. История двух изданий "Перигрина Пикля" позволяет не только лишний раз подчеркнуть некоторые стороны характера Смоллета, но и выяснить его эстетические принципы. В оценке Гаррика, которую Смоллет не перепечатал во втором издании, важно не то, что великий английский актер не удовлетворил его своим стилем актерской игры, а требование Смоллета более реалистической трактовки роли. Дэвид Гаррик был крупнейшей культурной силой английского театра XVIII века, и именно ему обязана Англия, а затем и весь мир, резким поворотом в оценке Шекспира. Надо помнить: до появления Гаррика уродовали Шекспира на английской сцене в такой степени, что, когда Гаррик восстановил подлинный шекспировский текст "Макбета", знаменитый исполнитель шекспировских ролей Джемс Куин недоумевал, кто является автором текста. Насколько мы можем теперь установить, Гаррик не только раскрыл с большим мастерством образы Ричарда III, Гамлета, Отелло, Лира и Макбета, но и решительно отказался от манеры "актеров представления", приблизив свою исполнительскую манеру к той, какую мы теперь считаем характерной для "актеров переживания". Но это приближение казалось Смоллету недостаточным, В первом издании "Перигрина Пикля" мальтийский рыцарь, с которым беседует о театре Перигрин в главе LI, после признания, что он "был так же страстно восхищен и так же страстно растроган Монимией и Бельвидерой в Лондоне, как Корнелией и Клеопатрой в Париже", - не говорил: "Ваш любимый актер удивительно одарен", но прямо переходил к следующей фразе: "Вдобавок вы можете похвалиться несколькими комическими актерами, подлинными мастерами шутовства и кривлянья, хотя, откровенно говоря, мне кажется, что в этой области вас превосходят актеры Амстердама". А затем Смоллет вкладывал ему в уста язвительную критику Гар