репостной fosse, или ров. - Люди невоенные, которые мало понимают в фортификации, смешивают равелин с демилюном, - хотя это вещи совершенно различные; - не по виду своему или конструкции, - мы их строим совершенно одинаково: - они всегда состоят из двух фасов, образующих выдвинутый в поле угол, с горжами, проведенными не по прямой линии, а в форме полумесяца. - В чем же тогда разница? (спросил отец с некоторым раздражением). - В их положении, братец, - отвечал дядя Тоби: - когда равелин стоит перед куртиной, тогда он равелин; когда же равелин стоит перед бастионом, тогда равелин уже не равелин; - тогда он демилюн; - равным образом демилюн есть демилюн, и ничего больше, когда он стоит перед бастионом; - но если бы ему пришлось переменить место и расположиться перед куртиной, - он бы не был больше демилюном: демилюн в этом случае не демилюн; он всего только равелин. - Я думаю, - сказал отец, - что ваша благородная наука обороны имеет свои слабые стороны, - как и все прочие науки. - Что же касается горнверков (ох-ох! - вздохнул отец), о которых заговорил мой брат, - продолжал дядя Тоби, - то они составляют весьма существенную часть внешних укреплений; - французские инженеры называют их ouvrages a cornes, и мы их обыкновенно сооружаем для прикрытия наиболее слабых, по нашему предположению, пунктов; - они образуются двумя земляными насыпями, или полубастионами, и с виду очень красивы; - если вы ничего не имеете против маленькой прогулки, я берусь вам показать один горнверк, стоящий того, чтобы на него поглядеть. - - Нельзя отрицать, - продолжал дядя Тоби, - что, будучи увенчаны, они гораздо сильнее; по тогда они обходятся очень дорого и занимают слишком много места; таким образом, по моему мнению, они особенно полезны для прикрытия или защиты передней части укрепленного лагеря; иначе двойной теналь... - Клянусь матерью, которая нас родила, - воскликнул отец, не в силах долее сдерживаться, - - вы и святого вывели бы из терпения, братец Тоби; - ведь вы не только, не понимаю каким образом, снова окунулись в излюбленный ваш предмет, но голова ваша так забита этими проклятыми укреплениями, что в настоящую минуту, когда жена моя мучится родами, - и до вас доносятся ее крики, - вы знать ничего не знаете и непременно хотите увести повивальщика. - Акушера, если вам угодно, - поправил отца доктор Слоп. - С удовольствием, - отвечал отец, - мне все равно, как вас называют, - - я только хочу послать к черту всю эту фортификацию со всеми ее изобретателями; - она свела в могилу тысячи людей - - и в конце концов сведет меня. - Я не желаю, братец Тоби, засорять себе мозги сапами, минами, блиндами, турами, палисадами, равелинами, демилюнами и прочей дребеденью, хотя бы мне подарили Намюр со всеми фламандскими городами в придачу. Дядя Тоби терпеливо сносил обиды; - не по недостатку храбрости, - я уже говорил вам в пятой главе настоящей второй книги, что он был человек храбрый, - а здесь прибавлю, что в критических случаях, когда храбрость требовалась обстоятельствами, я не знаю человека, под чьей защитой я бы сознавал себя в большей безопасности. Это происходило и не от бесчувственности или от тупости его ума; - ибо он воспринимал нанесенное ему отцом оскорбление так же остро, как и самый чувствительный человек; - - но он был кроткого, миролюбивого нрава, - в нем не содержалось ни капли сварливости; - - все в нем дышало такой добротой! У дяди Тоби не нашлось бы жестокости отомстить даже мухе. - Ступай, - сказал он однажды за столом большущей мухе, жужжавшей у него под носом и ужасно его изводившей в течение всего обеда, - пока наконец ему не удалось, после многих безуспешных попыток, поймать ее на лету; - я тебе не сделаю больно, - сказал дядя Тоби, вставая со стула и переходя через всю комнату с мухой в руке, - я не трону ни одного волоса на голове у тебя: - ступай, - сказал он, поднимая окошко и разжимая руку, чтобы ее выпустить; - ступай с богом, бедняжка, зачем мне тебя обижать? - Свет велик, в: нем найдется довольно места и для тебя и для меня. Мне было всего десять лет, когда это случилось; - но сам ли поступок дядин больше гармонировал с душевным, моим состоянием в этом склонном к жалости возрасте, так что все существо мое мгновенно замерло в блаженнейшем трепете; - или же на меня подействовало то, как и с каким выражением был он совершен, - и в какой степени и в силу какого тайного волшебства - согретые добротой тон голоса и гармония движений нашли доступ к моему сердцу, - я не знаю; - знаю только, что урок благожелательства ко всем живым существам, преподанный тогда дядей Тоби, так прочно запал мне в душу, что и до сих пор не изгладился из памяти. Нисколько не желая умалять значение всего, что дали мне в этом смысле litterae humaniores {Словесные науки (лат.).}, которыми я занимался в университете, или отрицать пользу, принесенную мне дорого стоившим воспитанием как дома, так и в чужих краях, - я все же часто думаю, что половиной моего человеколюбия обязан я этому случайному впечатлению. Рассказанный случай может заменить родителям и воспитателям целые томы, написанные на эту тему. Я не мог положить этот мазок на портрет дяди Тоби той же кистью, какой написал остальные его части, - - те части передавали в нем лишь то, что относилось к его _коньку_, - - между тем как в настоящем случае речь идет о черте его нравственного характера. В отношении терпеливого перенесения обид отец мой, как, должно быть, давно уже заметил читатель, был вовсе не похож на брата; он отличался гораздо более острой и живой чувствительностью, может быть даже несколько раздражительной: правда, она его никогда не доводила до состояния, сколько-нибудь похожего на злобу, - - однако, в случае маленьких трений и неприятностей, которыми так богата жизнь, склонна была проявляться в форме забавного и остроумного брюзжания. - - Тем не менее человек он был открытый и благородный, - - во всякое время готовый внять голосу убеждения; причем во время этих маленьких припадков раздражения против других, в особенности же против дяди Тоби, которого отец искренне любил, - сам он обыкновенно мучился в десять раз больше, нежели причинял мучений своим жертвам (исключение составляла только история с тетей Диной да случаи, когда бывала затронута какая-нибудь его гипотеза). Характеры двух братьев, при таком их противопоставлении, взаимно освещали друг друга, в особенности же выгодно в настоящем столкновении по поводу Стевина. Мне нет нужды говорить читателю, если он обзавелся каким-нибудь коньком, - что конек есть самая чувствительная область и что эти незаслуженные удары по коньку дяди Тоби не могли остаться им незамеченными. - Нет, - как выше было сказано, дядя Тоби их чувствовал, и чувствовал очень остро. Что же он сказал, сэр? - Как поступил? - О, сэр, - он проявил истинное величие! Как только отец перестал оскорблять его конька, - он без малейшего волнения отвернулся от доктора Слопа, к которому обращена была его речь, и посмотрел отцу в глаза с выражением такой доброты на лице, - так кротко, так по-братски, - с такой неизъяснимой нежностью, - что взгляд его проник отцу в самое сердце. Поспешно поднявшись с кресла, он схватил дядю Тоби за обе руки и сказал: - - Братец Тоби, - виноват пред тобой; - извини, пожалуйста, эту горячность, она досталась мне от матери. - Милый мой, милый брат, - отвечал дядя Тоби, тоже вставая при поддержке отца, - ни слова больше об этом; - прощаю вам от всего сердца, даже если бы вы сказали в десять раз больше, брат. - Однако же неблагородно, - возразил отец, - оскорблять человека, - особенно брата; - но оскорблять такого смиренного брата, - такого безобидного, - такого незлобивого, - это низость, клянусь небом, это подлость. - Прощаю вам от всего сердца, брат, - сказал дядя Тоби, - даже если бы вы сказали в пятьдесят раз больше. - - Да и какое мне дело, дорогой мой Тоби, - воскликнул отец, - какое мне дело до ваших развлечений или до ваших удовольствий? Добро б еще, я был в состоянии (а я не в состоянии) умножить их число. - Брат Шенди, - отвечал дядя Тоби, пристально посмотрев ему в глаза, - вы очень ошибаетесь на этот счет; - ведь вы доставляете мне огромное удовольствие, производя в вашем возрасте детей для семейства Шенди. - - Но этим, сэр, - заметил доктор Слоп, - мистер Шенди доставляет удовольствие также и себе самому. - - - Ни капельки, - сказал отец. ^TГЛАВА XIII^U - Мой брат делает это, - сказал дядя Тоби, - из принципа. - Как хороший семьянин, я полагаю, - сказал доктор Слоп. - Ф! - воскликнул отец, - не стоит об этом говорить. ^TГЛАВА XIV^U В конце последней главы отец и дядя Тоби продолжали стоять, как Брут и Кассий в заключительной части той сцены, где они сводят между собою счеты. Произнеся три последние слова, - отец сел; - дядя Тоби рабски последовал его примеру, но только перед тем, как опуститься на стул, он позвонил и велел капралу Триму, дожидавшемуся приказаний в прихожей, сходить домой за Стевином: дом дяди Тоби был совсем близко, по другую сторону улицы. Другой бы прекратил разговор о Стевине; - но дядя Тоби не таил злобы в сердце своем, и потому продолжал говорить на ту же тему, желая показать отцу, что он не сердится. - Ваше внезапное появление, доктор Слоп, - сказал дядя, возвращаясь к прерванному разговору, - тотчас же привело мне на мысль Стевина. (Отец мой, можете быть уверены, не предлагал больше держать пари о том, кто такой этот Стевин.) - - Дело в том, - продолжал дядя Тоби, - что знаменитая парусная повозка, принадлежавшая принцу Морицу и построенная с таким замечательным искусством, что полдюжины пассажиров могли в ней сделать тридцать немецких миль в какое-то совсем ничтожное число минут, - - была изобретена великим математиком и инженером Стевином. - Вы могли бы, - сказал доктор Слоп, - поберечь вашего слугу (ведь он, бедняга, у вас хромой) и не посылать за Стевиновым описанием этой повозки, потому что на обратном пути из Лейдена через Гаагу я сделал добрых две мили крюку, своротив в Шевенинг с целью ее осмотреть. - Это пустяки, - возразил дядя Тоби, - по сравнению с тем, что сделал ученый Пейреския, который прошел пешком пятьсот миль, считая от Парижа до Шевенинга и обратно, только для того, чтобы ее увидеть, - больше ни для чего. Некоторые люди терпеть не могут, чтобы их обгоняли. - Ну и дурак он, - возразил доктор Слоп. Однако обратите внимание, что сказал он это вовсе не из презрения к Пейрескии, - а потому, что неутомимое мужество этого ученого, проделавшего пешком такой далекий путь единственно из любви к знанию, сводило к нулю подвиг самого доктора Сдана в этом деле. - Ну и дурак этот Пейреския, - повторил он. - Отчего же? - возразил отец, беря сторону брата, не только с целью поскорее загладить нанесенное ему оскорбление, которое все не выходило у отца из головы, - но отчасти и потому, что разговор начинал его серьезно интересовать. - Отчего же? - сказал он, - отчего надо бранить Пейрескию или кого-нибудь другого за желание полакомиться тем или другим кусочком подлинного знания? Сам я хоть и ничего не понимаю в этой парусной повозке, - продолжал он, - однако у ее изобретателя, наверно, были большие способности к механике; понятно, я не в силах разобраться, какими философскими принципами он руководился, - - - все-таки его машина построена на принципах очень основательных, каковы бы они ни были, иначе она не могла бы обладать теми качествами, о которых говорил мой брат. - Она ими обладала, если только не была еще более совершенной, - сказал дядя Тоби; - ведь, как изящно выражается Пейреския, говоря о скорости ее движения: Tarn citus erat, quam erat ventus, что означает, если я не позабыл моей латыни: она была быстрая, как ветер. - А позвольте узнать, доктор Слоп, - проговорил отец, перебив дядю (и извинившись перед ним за свою неучтивость), - на каких принципах основано было движение этой повозки? - - На очень хитрых принципах, можете быть уверены, - отвечал доктор Слоп; - - - и я часто дивился, - продолжал он, обходя вопрос, - почему никто из наших помещиков, живущих на обширных равнинах, вроде нашей (я особенно имею в виду тех, чьи жены еще способны рожать детей), - не попробует какого-нибудь средства передвижения в этом роде; ведь не только оно пришлось бы чрезвычайно кстати в экстренных случаях, которым подвержен прекрасный пол, - лишь бы ветер был попутный, - но сколько также средств сберегло бы применение ветра, который ничего не стоит и которого не надо кормить, вместо лошадей, которые (черт бы их драл) и стоят и жрут ужас сколько. - Как раз по этой причине, - возразил отец, - то есть потому, что "ветер ничего не стоит и его не надо кормить", - предложение ваше никуда не годится; - ведь именно потребление наших продуктов наряду с их производством дает хлеб голодным, оживляет торговлю, - приносит деньги и поднимает цену наших земель; - признаться, будучи принцем, я щедро наградил бы ученую голову, выдумавшую такие механизмы, - тем не менее я бы строго запретил их употреблять. Тут отец попал в свою стихию - - и пустился было так же пространно рассуждать о торговле, как дядя Тоби рассуждал перед этим о фортификации; - но, к большому ущербу для науки, судьба распорядилась, чтобы ни одно ученое рассуждение, к которому приступал в тот день мой отец, не было им доведено до конца, - - - ибо, едва только открыл он рот, чтобы начать следующую фразу, - ^TГЛАВА XV^U как вбежал капрал Трим со Стевином. - Но он опоздал: - предмет был полностью исчерпан в его отсутствие, и разговор пошел по другому пути. - Можешь отнести книгу домой, Трим, - сказал дядя Тоби, кивнув ему. - Постой, капрал, - сказал отец, желая пошутить, - раскрой-ка ее сначала и посмотри, не найдешь ли ты в ней чего-нибудь о парусной повозке. Капрал Трим в бытность на военной службе научился повиноваться, не рассуждая; - положив книгу на столик у стены, он начал ее перелистывать. - Не во гнев будь сказано вашей милости, - проговорил Трим, - не могу найти ничего похожего на такую повозку; - все-таки, - продолжал капрал, в свою очередь желая немного пошутить, - я хочу в этом убедиться, с позволения вашей милости. - С этими словами, взяв книгу обеими руками за половинки переплета и отогнув их назад, так что листы свесились вниз, он хорошенько ее встряхнул. - Э, да никак что-то выпало, с позволения вашей милости, - сказал Трим, - только не повозка и не похоже на повозку. - Так что же тогда, капрал? - с улыбкой спросил отец. - Я думаю, - отвечал Трим, нагнувшись, чтобы подобрать упавшее, - вещь эта больше похожа на проповедь, - так как начинается она с текста из Писания, с указанием главы и стиха, - и едет дальше, не как повозка, - а как настоящая проповедь. Все улыбнулись. - Понять не могу, - проговорил дядя Тоби, - каким образом какая-то проповедь могла попасть в моего Стевина. - Я думаю, это проповедь, - стоял на своем Трим; - - почерк четкий, так, с позволения ваших милостей, я вам прочитаю одну страницу; - ибо, надо вам сказать, Трим любил слушать свое чтение почти так же, как и свою речь. - Я всегда чувствовал сильное влечение, - сказал отец, - разбираться в вещах, пересекающих мне дорогу в силу вот такого странного стечения обстоятельств; - а так как делать нам больше нечего, по крайней мере до возвращения Обадии, то я был бы вам очень обязан, братец, если бы вы, - доктор Слоп, надеюсь, возражать против этого не будет, - велели капралу прочитать нам одну или две страницы из найденной проповеди, - если у него есть столько же уменья, сколько он выказывает охоты. - Смею доложить вашей милости, - сказал Трим, - я целые две кампании во Фландрии исполнял обязанности причетника при полковом священнике. - Он прочитает не хуже меня, - сказал дядя Тоби. - Трим, уверяю вас, был лучшим грамотеем у меня в роте и в первую же очередь получил бы алебарду, не стрясись с беднягой несчастье. - Капрал Трим приложил руку к сердцу и низко поклонился своему господину; - затем, опустив свою шляпу на пол и взяв проповедь в левую руку, чтобы правая оставалась свободной, - он выступил, ничтоже сумняшеся, на середину комнаты, где мог лучше видеть своих слушателей и они его также. ^TГЛАВА XVI^U - - Если у вас есть какие-нибудь возражения... - сказал отец, обращаясь к доктору Слопу. - Решительно никаких, - отвечал доктор Слоп; - ведь мы не знаем, на чьей стороне автор этой проповеди; - - ее мог сочинить богослов нашей церкви с такой же вероятностью, как и ваши богословы, - так что мы подвергаемся одинаковому риску. - - Она не на нашей и не на вашей стороне, - сказал Трим, - потому что речь в ней идет только о совести, смею доложить вашим милостям. Довод Трима развеселил слушателей, - только доктор Слоп, повернувшись лицом к Триму, посмотрел на него немного сердито. - Начинай, Трим, - и читай внятно, - сказал отец. - Сию минуту, с позволения вашей милости, - отвечал капрал, отвешивая поклон своим слушателям и привлекая их внимание легким движением правой руки. ^TГЛАВА XVII^U - - Но прежде чем капрал начнет, я должен вам описать его позу, - иначе ваше воображение легко может представить вам его в принужденном положении, - подобранным, - вытянувшимся в струнку, - распределившим тяжесть своего тела на обеих ногах равномерно; - вперившим глаза в одну точку, как на карауле; - с видом решительным, зажав проповедь в левой руке, точно ружье. - Словом, вы были бы склонны нарисовать Трима так, как будто он стоял в своем взводе, готовый идти в атаку. - В действительности поза его не имела ничего общего с только что вами представленной. Он стоял перед своими слушателями, согнув туловище и наклонив его вперед ровно настолько, чтобы оно образовало угол в восемьдесят пять с половиной градусов на плоскости горизонта; - все хорошие ораторы, к которым я сейчас обращаюсь, прекрасно знают, что это и есть самый убедительный угол падения; - вы можете говорить и проповедовать под любым другим углом; - никто в этом не сомневается; - да так оно и бывает ежедневно; - но с каким результатом, - предоставляю судить об этом каждому! Необходимость именно этого угла в восемьдесят пять с половиной градусов, вымеренного с математической точностью, - разве не показывает нам, замечу мимоходом, - какую братскую помощь оказывают друг другу науки и искусства? Каким чудом капрал Трим, не умевший даже отличить острого угла от тупого, попал прямо в точку; - - был ли то случай или природная способность, верное чутье или подражание, или что-нибудь иное, - все это будет разъяснено в той части настоящей энциклопедии наук и искусств, где подвергаются обсуждению вспомогательные средства красноречия в сенате, на церковной кафедре, в суде, в кофейной, в спальне и у камина. Он стоял, - я это повторяю для цельности картины, - согнув туловище и немного наклонив его вперед; - правая его нога покоилась прямо под ним, неся на себе семь восьмых всего его веса; - ступня же его левой ноги, изъян которой не причинял никакого ущерба его позе, была немного выдвинута, - не вбок и не вперед, а наискосок; - колено было согнуто, - но не круто, - а так, чтобы поместиться в пределах линии красоты - и, прибавлю, линии научной также: - ибо обратите внимание, что нога должна была поддерживать восьмую часть его туловища; - таким образом, положение ноги было в этом случае строго определенное, - потому что ни ступня не могла быть выдвинута дальше, ни колено согнуто больше, нежели это допустимо по законам механики для того, чтобы поддерживать восьмую часть его веса, - - а также нести ее. Сказанное рекомендую вниманию художников и, - надо ли добавлять? - ораторов. Думаю, что не надо; ведь если они не будут соблюдать этих правил, - то непременно бухнутся носами в землю. Вот все, что я хотел сказать о туловище и ногах капрала Трима. - Он свободно, - но не небрежно, - держал проповедь в левой руке, чуть-чуть повыше живота и немного отставив ее от груди; - - правая его рука непринужденно висела на боку, как то предписывали природа и законы тяжести, - ладонь ее, однако, была открыта и повернута к слушателям, готовая, в случае надобности, прийти на помощь чувству. Глаза и лицевые мускулы капрала Трима находились в полной гармонии с прочими частями его тела; - взгляд его был открытый, непринужденный, - достаточно уверенный, - но отнюдь не заносчивый. Пусть критики не спрашивают, каким образом капрал Трим мог дойти до таких тонкостей; ведь я уже сказал им, что все это получит объяснение. - Во всяком случае, так стоял он перед моим отцом, дядей Тоби и доктором Слопом, - так наклонив туловище, так расставив ноги и настолько придав себе вид оратора, - что мог бы послужить отличной моделью для скульптора; - - больше того, я сомневаюсь, чтобы самый ученый кандидат богословия - и даже профессор еврейского языка - способны были внести тут сколько-нибудь существенные поправки. Трим поклонился и прочитал следующее: Проповедь Послание к евреям, XIII, 18 - - - Ибо мы уверены, что имеем добрую совесть. - - - "Уверены! - Уверены, что имеем добрую совесть!" - Честное слово, Трим, - сказал отец, прерывая капрала, - ты придаешь этой фразе крайне неподходящее выражение; ты морщишь нос, любезный, и произносишь ее таким насмешливым тоном, как если бы проповедник намеревался издеваться над апостолом. - - Он и намеревается, с позволения вашей милости, - отвечал Трим. - Фу! - воскликнул, улыбнувшись, отец, - Сэр, - сказал доктор Слоп, - Трим несомненно прав; ибо автор проповеди (который, я вижу, протестант) своей колкой манерой разрывать текст апостола ясно показывает, что он намерен издеваться над ним, - если только сама эта манера не есть уже издевательство. - Но из чего же, - удивился отец, - вы так быстро заключили, доктор Слоп, что автор проповеди принадлежит к нашей церкви? - насколько я могу судить на основании сказанного, - он может принадлежать к любой церкви. - - Из того, - отвечал доктор Слоп, - что если бы он принадлежал к нашей, - -он бы не посмел позволить себе такую вольность, - как не посмел бы схватить медведя за бороду. - - Если бы в нашей церкви, сэр, кто-нибудь вздумал оскорбить апостола, - - святого, - - или хотя бы только отрезанный ноготь святого, - ему бы глаза выцарапали. - - Неужто сам святой? - спросил дядя Тоби. - Нет, - отвечал доктор Слоп, - его бы поместили в один старый дом. - А скажите, пожалуйста, - спросил дядя Тоби, - инквизиция - это старая постройка или же в нынешнем вкусе? - В архитектуре я ничего не понимаю, - отвечал доктор Слоп. - С позволения ваших милостей, - сказал Трим, - инквизиция - это мерзейшая... - - Пожалуйста, избавь нас от ее описания, Трим, мне противно само имя ее, - сказал отец. - Это ничего не значит, - отвечал доктор Слоп, - у нее есть свои достоинства; я хоть не большой ее защитник, а все-таки в случае, о котором мы говорим, провинившийся скоро научился бы лучше вести себя; и я ему могу сказать, что если он не уймется, так будет предан инквизиции за свои художества. - Помоги ему боже! - сказал дядя Тоби. - - Аминь, - прибавил Трим; - ибо господь знает, что у меня есть бедняга брат, который четырнадцать лет томится в ее тюрьмах. - - Первый раз слышу, - живо проговорил дядя Тоби. - Как он туда попал, Трим? - - Ах, сэр, у вас сердце кровью обольется, когда вы услышите эту печальную повесть, - как оно уже тысячу раз обливалось у меня; - но повесть эта слишком длинна для того, чтобы рассказывать ее сейчас; - ваша милость услышит ее как-нибудь от начала до конца, когда я буду работать возле вас над нашими укреплениями; - - в коротких словах: - - брат мой Том отправился в должности служителя в Лиссабон - и там женился на одной вдове еврея, державшей лавочку и торговавшей колбасой, что и было, не знаю уж как, причиной того, что его подняли среди ночи с постели, где он спал с женой и двумя маленькими детьми, и потащили прямо в инквизицию, где, помоги ему боже, - продолжал Трим со вздохом, - вырвавшимся из глубины его сердца, - бедный, ни в чем не повинный парень томится по сей день; - честнее его, - прибавил Трим (доставая носовой платок), - человека на свете не было. - - - Слезы так обильно полились по щекам Трима, что он не успевал их утирать. - Несколько минут в комнате стояла мертвая тишина. - Верное доказательство сострадания! - Полно, Трим, - проговорил отец, когда увидел, что у бедного парня немного отлегло от сердца, - читай дальше, - и выкинь из головы эту печальную историю; - не обижайся, что я тебя перебил; - только начни, пожалуйста, проповедь сначала: - если ее первая фраза, как ты говоришь, содержит издевательство, то мне бы очень хотелось знать, какой для этого повод подал апостол. Капрал Трим утер лицо, положил платок в карман и, поклонившись, - начал снова. Проповедь Послание к евреям, XIII, 18 - - - Ибо мы уверены, что имеем добрую совесть. - - "Уверены! уверены, что имеем добрую совесть! Разумеется, если в нашей жизни есть что-нибудь, на что мы можем положиться и познания чего способны достигнуть на основе самых бесспорных показаний, "так именно то, - имеем ли мы добрую совесть или нет". - Положительно, я прав, - сказал доктор Слоп. "Если мы вообще мыслим, у нас не может быть никаких сомнений на этот счет; мы не можем не сознавать наших мыслей и наших желаний; - - мы не можем не помнить прошлых наших поступков и не обладать достоверным знанием истинных пружин и мотивов, управлявших обычно нашими поступками". - Ну, уж это пусть он оставит, я его разобью без чьей-либо помощи, - сказал доктор Слоп. "В других вещах мы можем быть обмануты ложной видимостью; ибо, как жалуется мудрец, _с трудом строим мы правильные предположения о том, что существует на земле, и с усилием находим то, что лежит перед нами_. Но здесь ум в себе самом содержит все факты и все данные, могущие служить доказательством; - сознает ткань, которую он соткал; - ему известны ее плотность и чистота, а также точная доля участия каждой страсти в вышивании различных узоров, нарисованных перед ним добродетелью или пороком". - Язык хороший, и Трим, по-моему, читает превосходно, - сказал отец. "А так как совесть есть не что иное, как присущее уму знание всего этого в соединении с одобрительным или порицающим суждением, которое он неизбежно выносит обо всех последовательно совершавшихся нами поступках, - то ясно, скажете вы, из самых наших предпосылок ясно, что всякий раз, когда это внутреннее свидетельство показывает против нас и мы выступаем самообвинителями, - мы непременно должны быть виноваты. - И, наоборот, когда показания эти для нас благоприятны и сердце наше не осуждает нас, - то мы не просто уверены, как утверждает апостол, - а знаем достоверно, как непререкаемый факт, что совесть у нас добрая и сердце, следовательно, тоже доброе". - В таком случае, апостол совершенно неправ, я так думаю, - сказал доктор Слоп, - а прав протестантский богослов. - Имейте терпение, сэр, - отвечал ему отец, - ибо, я думаю, вскоре окажется, что апостол Павел и протестантский богослов держатся одного и того же мнения. - Они так же далеки друг от друга, как восток и запад, - сказал доктор Слоп; - всему виною тут, - продолжал он, воздев руки, - свобода печати. - В худшем случае, - возразил дядя Тоби, - всего только свобода проповеди; ведь эта проповедь, по-видимому, не напечатана, да вряд ли когда и будет напечатана. - Продолжай, Трим, - сказал отец. "С первого взгляда может показаться, что таково и есть истинное положение дела; и я не сомневаюсь, что познание добра и зла так крепко запечатлено в нашем уме, - что если бы совести нашей никогда не случалось незаметно грубеть от долгой привычки к греху (как о том свидетельствует Писание)- и, подобно некоторым нежным частям нашего тела, постепенно утрачивать от крайнего напряжения и постоянной тяжелой работы ту тонкую чувствительность и восприимчивость, которой ее наделили бог и природа; - если бы этого никогда не случалось; - или если бы верно было то, что себялюбие никогда не оказывает ни малейшего влияния на наши суждения; - или что мелкие низменные интересы никогда не всплывают наверх, не сбивают с толку наши высшие способности и не окутывают их туманом и густым мраком; - - - если бы таким чувствам, как благосклонность и расположение, закрыт был доступ в этот священный трибунал; - если бы остроумие гнушалось там взятками - или стыдилось выступать защитником непозволительных наслаждений; если бы, наконец, мы были уверены, что во время разбора дела корысть всегда стоит в стороне - и страсть никогда не садится на судейское кресло и не выносит приговора вместо разума, которому всегда подобает быть руководителем и вершителем дела; - - если бы все это было действительно так, как мы должны предположить в своем возражении, - то религиозные н нравственные качества наши были бы, без сомнения, в точности такими, как мы сами их себе представляем; - и для оценки виновности или невинности каждого из нас не было бы, в общем, лучшего мерила, нежели степень нашего самоодобрения или самоосуждения. "Я согласен, что в одном случае, а именно, когда совесть нас обличает (ибо в этом отношении она заблуждается редко), мы действительно виновны, и, если только тут не замешаны ипохондрия и меланхолия, мы можем с уверенностью сказать, что в таких случаях обвинение всегда достаточно обосновано. "Но предложение обратное не будет истинным, - - именно: каждый раз, как совершена вина, совесть непременно выступает обличителем; если же она молчит, значит, мы невиновны. - Это неверно. - Вот почему излюбленное утешение, к которому ежечасно прибегают иные добрые христиане, - говоря, что они, слава богу, чужды опасений, что, следовательно, совесть у них чиста, так как она спокойна, - в высшей степени обманчиво; - и хотя умозаключение это в большом ходу, хотя правило это кажется с первого взгляда непогрешимым, все-таки, когда вы присмотритесь к нему ближе и проверите его истину обыденными фактами, - вы увидите, к каким серьезным ошибкам приводит неосновательное его применение; - как часто извращается принцип, на котором оно покоится, - как бесследно утрачивается, порой даже истребляется все его значение, да вдобавок еще таким недостойным образом, что в подтверждение этой мысли больно приводить примеры из окружающей жизни. "Возьмем человека порочного, насквозь развращенного в своих убеждениях; - ведущего себя в обществе самым предосудительным образом; человека, забывшего стыд и открыто предающегося греху, для которого нет никаких разумных оправданий; - греху, посредством которого, наперекор всем естественным побуждениям, он навсегда губит обманутую сообщницу своего преступления; - похищает лучшую часть ее приданого, и не только ей лично наносит бесчестье, но вместе с ней повергает в горе и срамит всю ее добродетельную семью. - Разумеется, вы подумаете, что совесть отравит жизнь такому человеку, - что ее упреки не дадут ему покоя ни днем, ни ночью. "Увы! Совесть имела все это время довольно других хлопот, ей некогда было нарушать его покой (как упрекал Илия бога Ваала) - - этот домашний бог, может быть, задумался, иди занят был чем-либо, или находился в дороге, а может быть, спал и не мог проснуться. "Может быть, она выходила в обществе Чести драться на дуэли, - заплатить какой-нибудь карточный долг; - - или внести наложнице грязные деньги, обещанные Похотью. А может быть, все это время Совесть его занята была дома, распинаясь против мелких краж и громя жалкие преступления, поскольку своим богатством и общественным положением сам он застрахован от всякого соблазна покуситься на них; вот почему живет он так же весело (Ну, принадлежи он к нашей церкви, - сказал доктор Слоп, - он не стал бы особенно веселиться), - спит у себя в постели так же крепко, - и в заключение встречает смерть так же безмятежно, - как дай бог человеку самому добродетельному". - Все это у нас невозможно, - сказал доктор Слоп, оборачиваясь к моему отцу; - такие вещи не могли бы случиться в нашей церкви. - - Ну, а в нашей, - отвечал отец, - случаются сплошь и рядом. - Положим, - сказал доктор Слоп (немного пристыженный откровенным признанием отца), - человек может жить так же дурно и в римской церкви; - зато он не может так спокойно умереть. - Ну, что за важность, - возразил отец с равнодушным видом, - как умирает мерзавец. - Я имею в виду, - отвечал доктор Слоп, - что ему будет отказано в благодетельной помощи последних таинств. - Скажите, пожалуйста, сколько их всех у вас, - задал вопрос дядя Тоби, - вечно я забываю. - Семь, - отвечал доктор Слоп. - Гм! - произнес дядя Тоби, - но не соглашающимся тоном, - а придав своему междометию то особенное выражение удивления, какое бывает нам свойственно, когда, заглянув в ящик комода, мы находим там больше вещей, чем ожидали. - Гм! - произнес в ответ дядя Тоби. Доктор Слоп, слух у которого был тонкий, понял моего дядю так же хорошо, как если бы тот написал целую книгу против семи таинств. - - - Гм! - произнес, в свою очередь, доктор Слоп (применяя довод дяди Тоби против него же), - - что ж тут особенного, сэр? Есть ведь семь основных добродетелей? - - Семь смертных грехов? - - Семь золотых подсвечников? - - Семь небес? - - - Этого я не знаю, - возразил дядя Тоби. - - Есть семь чудес света? - Семь дней творения? - Семь планет? - Семь казней? - Да, есть, - сказал отец с напускной серьезностью. - Но, пожалуйста, Трим, - продолжал он, - читай дальше твои характеристики. "А вот вам корыстный, безжалостный" (тут Трим взмахнул правой рукой), "бессердечный себялюбец, не способный к дружбе, ни к товарищеским чувствам. Обратите внимание, как он проходит мимо убитых горем вдовы и сироты и смотрит на все бедствия, которым подвержена жизнь человека, без единого вздоха, без единой молитвы". - С позволения ваших милостей, - воскликнул Трим, - я думаю, что этот негодяй хуже, нежели первый. "Ужели Совесть не проснется и не начнет его мучить в таких случаях? - Нет; слава богу, для этого нет повода. - _Я плач_у_ каждому все, что ему полагается, - нет у меня на совести никакого прелюбодеяния, - неповинен я в нарушениях слова и в клятвопреступлениях, - я не совратил ничьей жены или дочери. - Благодарение богу, я не таков, как прочие люди, прелюбодеи, обидчики или даже как этот распутник, который стоит передо мной_. "Третий - хитрец и интриган по природе своей. Рассмотрим всю его жизнь, - вся она лишь ловкое плетение темных козней и обманных уловок в расчете на то, чтобы низким образом обойти истинный смысл законов - и не дать нам честно владеть и спокойно наслаждаться различными видами нашей собственности. - - Вы увидите, как такой пролаза раскидывает свои сети для уловления неведения и беспомощности бедняков IL нуждающихся; как он сколачивает себе состояние, пользуясь неопытностью юнца или беспечностью приятеля, готового доверить ему даже жизнь. "Когда же приходит старость и Раскаяние призывает его оглянуться на этот черный счет и снова отчитаться перед своей Совестью, - - Совесть бегло справляется со Сводом законов, - не находит там ни одного закона, который явно нарушался бы его поступками, - убеждается, что ему не грозят никакие штрафы или конфискации движимого и недвижимого имущества, - не видит ни бича, поднятого над его головой, ни темницы, отворяющей перед ним свои ворота. - Так чего же страшиться его Совести? - Она прочно окопалась за Буквой закона и сидит себе неуязвимая, со всех сторон настолько огражденная _прецедентами_ и _решениями_, - что никакая проповедь не в состоянии выбить ее оттуда". Тут капрал Трим и дядя Тоби переглянулись между собой. - Да, - да, Трим! - проговорил дядя Тоби, покачав головой, - жалкие это укрепления, Трим. - - - О, совсем дрянная работа, - отвечал Трим, - по сравнению с тем, что ваша милость и я умеем сооружать. - - - Характер этого последнего человека, - сказал доктор Слоп, перебивая Трима, - более отвратителен, нежели характеры обоих предыдущих, - - - он как будто списан с одного из ваших кляузников, которые бегают по судам. - - У нас совесть человека не могла бы так долго пребывать в ослеплении, - ведь по крайней мере три раза в году каждый из нас должен ходить к исповеди. - Разве это возвращает человеку зрение? - спросил дядя Тоби. - Продолжай, Трим, - сказал отец, - иначе Обадия вернется раньше, чем ты дойдешь до конца проповеди. - Она очень короткая, - возразил Трим. - Мне бы хотелось, чтобы она была подлиннее, - сказал дядя Тоби, - потому что она мне ужасно нравится. - Трим продолжал: "Четвертый лишен даже такого прибежища, - он отбрасывает прочь все эти формальности медленного крючкотворства, - - презирает сомнительные махинации секретных происков и осторожных ходов для осуществления своих целей. - Поглядите на этого развязного наглеца, как он плутует, врет, приносит ложные клятвы, грабит, убивает! - - Ужасно! - - Но ничего лучшего и нельзя было ожидать в настоящем случае: - бедняга жил в темноте! - Совесть этого человека взял на свое попечение его священник; - а все наставления последнего ограничивались тем, что надо верить в папу; - ходить к обедне; - креститься; - почитывать молитвы, перебирая четки; - - - быть хорошим католиком, - и что этого за глаза довольно, чтобы попасть на небо. Как? - даже преступая клятвы? - Что ж, - ведь они сопровождались мысленными оговорками. - Но если это такой отъявленный негодяй, как вы его изображаете, - если он грабит, - если он убивает, - ужели при каждом из таких преступлений не наносит он раны своей Совести? - Разумеется, - но ведь он приводил ее на исповедь; - рана там нарывает, очищается и в короткое время совершенно вылечивается при помощи отпущения. - Ах, папизм! какую несешь ты ответственность! - Не довольствуясь тем, что человеческое сердце каждый день и на каждом шагу невольно роковым образом действует предательски по отношению к самому себе, - ты еще умышленно, распахнул настежь широкие ворота обмана перед этим неосмотрительным путником, - и без того, прости господи, легко сбивающимся с пути, - и уверенно обещаешь мир душе его там, где нет никакого мира. "Примеры, взятые мной из обыденной жизни для иллюстрации сказанного, слишком общеизвестны, чтобы требовались дальнейшие доказательства. Если же кто-нибудь в них сомневается или считает невероятным, чтобы человек мог в такой степени стать жертвой самообмана, - я попрошу такого скептика минуточку поразмыслить, после чего отважусь доверить решение его собственному сердцу. "Пусть он только примет во внимание, как различны степени его отвращения к ряду безнравственных поступков, по природе своей одинаково дурных и порочных, - и для него скоро станет ясно, что те из них, к которым его побуждали сильное влечение или привычка, бывают обыкновенно разукрашены всяческой мишурой, какую только в состоянии надеть на них снисходительная и льстивая рука; - другие же, к которым он не чувствует никакого расположения, выступают вдруг голыми и безобразными, окруженными всеми атрибутами безрассудства и бесчестия. "Когда Давид застал Саула спящим в пещере и отрезал край от его верхней одежды, - сердцу его, читаем мы, стало больно, что он это сделал. - Но в истории с Урией, когда верный и храбрый слуга его, которого он должен бы любить и почитать, пал, чтобы освободить место его похоти, - когда совесть имела гораздо больше оснований поднять тревогу, - сердцу его не было больно. - Прошел почти год после этого преступления до того дня, как Натан был послан укорить его; и мы ниоткуда не видим, чтобы за все это время он хоть раз опечалился или сокрушался сердцем по поводу содеянного. "Таким образом, совесть, этот первоначально толковый советчик, - - которого творец назначил на высокую должность нашего справедливого и нелицеприятного судьи, в силу несчастного стечения причин и помех часто так плохо замечает происходящее, - исправляет свою должность так нерадиво, - порой даже так нечисто, - что доверяться ей одной невозможно; и мы считаем необходимым, совершенно необходимым, присоединить к ней другой принцип, чтобы он ей помогал и даже ею руководил в ее решениях. "Вот почему, если вы желаете составить себе правильное суждение о том, насчет чего для вас чрезвычайно важно не ошибиться, - - - а именно, как обстоит дело с вашей подлинной ценностью, как честного человека, как полезного гражданина, как верного подданного нашего короля или как искреннего слуги вашего бога, - зовите себе на помощь религию и нравственность. - - Посмотри, - что написано в законе божием? - - Что ты читаешь там? - Обратись за советом к спокойному разуму и нерушимым положениям правды и истины; - что они говорят? "Пусть совесть выносит свое решение на основании этих показаний; - и тогда, если сердце твое тебя не осуждает, - этот случай и предполагает апостол, - а правило твое непогрешимо" (тут доктор Слоп заснул), - "ты можешь иметь упование на бога, - то есть иметь достаточные основания для веры в то, что суждение твое о себе есть суждение божие и представляет не что иное, как предвосхищение того праведного приговора, который будет некогда произнесен над тобой существом, которому ты должен будешь напоследок дать отчет в твоих поступках. "Тогда действительно, как говорит автор Книги Иисуса, сына Сирахова: Блажен человек, которому не докучает множество грехов его. - Блажен человек, сердце которого не осуждает его. Богат ли он или беден, - если у него сердце доброе (сердце таким образом руководимое и вразумляемое), во всякое время на лице его будет радость, - ум его скажет ему больше, нежели семь стражей, сидящих на вершине башни". - - - Башня не имеет никакой силы, - сказал дядя Тоби, - если она не фланкирована. - "Из самых темных сомнений выведет он его увереннее, чем тысяча казуистов, и представит государству, в котором он живет, лучшее ручательство за его поведение, чем все оговорки и ограничения, которые наши законодатели вынуждены множить без конца, - - вынуждены, говорю я, при нынешнем положении вещей; ведь человеческие законы не являются с самого начала делом свободного выбора, но порождены были необходимостью защиты против злонамеренных действий людей, совесть которых не носит в себе никакого закона; они ставят себе целью, путем многочисленных предупредительных мер - во всех таких случаях распущенности и уклонений с пути истины, когда правила и запреты совести не в состоянии нас удержать, - придать им силу и заставить нас им подчиняться угрозами тюрем и виселиц". - Мне совершенно ясно, - сказал отец, - что проповедь эта предназначалась для произнесения в Темпле, - - или на выездной сессии суда присяжных. - - Мне нравится в ней аргументация, - -и жаль, что доктор Слоп заснул раньше, чем она доказала ему ошибочность его предположения; - - - ведь теперь ясно, что священник, как я и думал с самого начала, не наносил апостолу Павлу ни малейшего оскорбления; - - и что между ними, братец, не было ни малейшего разногласия. - - - Велика важность, если бы даже они и разошлись во мнениях, - возразил дядя Тоби; - - наилучшие друзья в мире могут иногда повздорить. - - Твоя правда, брат Тоби, - сказал отец, пожав ему руку, - мы набьем себе трубки, братец, а потом Трим может читать дальше. - Ну, а ты что об этом думаешь? - сказал отец, обращаясь к капралу Триму, после того как достал свою табакерку. - Я думаю, - отвечал капрал, - что семь стражей на башне, которые, верно, у них там часовые, - - это больше, с позволения вашей милости, чем было надобно; - ведь если продолжать в таком роде, то можно растрепать весь полк, чего никогда не сделает командир, любящий своих солдат, если он может без этого обойтись; ведь двое часовых, - прибавил капрал, - вполне заменяют двадцать. - Я сам раз сто разводил караулы, - продолжал Трим, выросши на целый дюйм при этих словах, - но за все время, как я имел честь служить его величеству королю Вильгельму, хотя мне приходилось сменять самые ответственные посты, ни разу не поставил я больше двух человек. - Совершенно правильно, Трим, - сказал дядя Тоби, - - но ты не принимаешь в расчет, Трим, что башни в дни Соломона были не такие, как наши бастионы, фланкированные и защищенные другими укреплениями; - все это, Трим, изобретено было уже после смерти Соломона, а в его время не было ни горнверков, ни равелинов перед куртиной, - ни таких рвов, как мы прокладываем, с кюветом посредине и с прикрытыми путями и обнесенными палисадом контрэскарпами по всей их длине, чтобы обезопасить себя против неожиданных нападений; таким образом, семь человек на башне были, вероятно, караульным отрядом, поставленным там не только для дозора, но и для защиты башни. - С позволения вашей милости, отряд этот все-таки не мог быть больше нежели капральским постом. - Отец про себя улыбнулся, - но не подал виду: - тема разговора между дядей Тоби и Тримом, принимая во внимание случившееся, была слишком серьезна и не допускала никаких шуток. - Вот почему, сунув в рот только что закуренную трубку, - он ограничился приказанием Триму продолжать чтение. Тот прочитал следующее: "Иметь всегда страх божий и всегда руководиться в наших взаимных отношениях вечными мерилами добра и зла - вот две скрижали, первая из которых заключает религиозные обязанности, а вторая - нравственные; они так тесно между собой связаны, что их невозможно разделить, даже мысленно (а тем более в действительности, несмотря на многочисленные попытки, которые делались в этом направлении), не разбив их и не нанеся ущерба как одной, так и другой. "Я сказал, что такие попытки делались много раз, - и это правда; - - в самом деле, что может быть зауряднее человека, лишенного всякого чувства религии - и настолько при этом честного, чтобы не делать вид, будто оно у него есть, который, однако, принял бы за жесточайшее оскорбление, если бы вы вздумали хоть сколько-нибудь заподозрить его нравственные качества, - или предположить в нем хоть малейшую недобросовестность или неразборчивость. "Когда у нас есть какой-нибудь повод для подобного предположения, - то как ни неприятно относиться с недоверием к столь милой добродетели, как нравственная честность, - все-таки, если бы в настоящем случае нам пришлось добраться до ее корней, я убежден, что мы бы нашли мало причин завидовать благородству побуждений такого человека... "Как бы высокопарно ни ораторствовал он на эту тему, все-таки напоследок окажется, что они сводятся всего лишь к его выгодам, его гордости, его благополучию или какой-нибудь мимолетной страстишке, которая способна дать нам лишь слабую уверенность, что он останется на высоте в случае серьезных испытаний. "Я поясню мою мысль примером. "Мне известно, что ни банкир, с которым я имею дело, ни врач, к которому я обыкновенно обращаюсь" (Нет никакой надобности, - воскликнул, проснувшись, доктор Слоп, - обращаться в таких случаях к врачу), - "не являются людьми набожными: их насмешки над религией и презрительные отзывы о всех ее предписаниях, которые я слышу каждый день, не оставляют на этот счет никаких сомнений. Тем не менее я вручаю мое состояние первому, - и доверяю мою жизнь, еще более драгоценное мое достояние, честному искусству второго. "Теперь позвольте мне разобрать причины моего неограниченного доверия к этим людям. - Во-первых, я считаю невероятным, чтобы кто-нибудь из них употребил мне во вред власть, которую я им препоручаю; - на мой взгляд, честность есть недурное средство для достижения практических целей в свете; - я знаю, что успех человека в жизни зависит от незапятнанности его репутации. - Словом, я убежден, что они не могут мне повредить, не причинив себе самим еще большего вреда. "Но допустим, что дело обстоит иначе, именно, что их выгода заключалась бы в противоположном образе действий; что при известных обстоятельствах банкир мог бы, не портя своей репутации, присвоить мое состояние и пустить меня по миру, - а врач мог бы даже отправить на тот свет и после моей смерти завладеть моим имуществом, не пороча ни себя, ни своего ремесла. - На что же в них могу я в таких случаях положиться? - Религия, самый мощный из всех двигателей, отпадает. - Личная выгода, второе по силе побуждение, действует решительно против меня. - Что же остается мне бросить на другую чашку весов, чтобы перетянуть это искушение? - Увы! У меня нет ничего, - ничего, кроме вещи, которая легче мыльного пузыря, - я должен положиться на милость чести или другого подобного ей непостоянного чувства. - Слабая порука за два драгоценнейшие мои блага: - собственность мою и мою жизнь! "Если, следовательно, мы не можем положиться на нравственность, не подкрепленную религией, - то, с другой стороны, ничего лучшего нельзя ожидать от религии, не связанной с нравственностью. Тем не менее совсем не редкость увидеть человека, стоящего на очень низком нравственном уровне, который все-таки чрезвычайно высокого мнения о себе как о человеке религиозном. "Он не только алчен, мстителен, неумолим, - но оставляет даже желать лучшего по части простой честности. - Однако, поскольку он громит неверие нашего времени, - ревностно исполняет некоторые религиозные обязанности, - по два раза в день ходит в церковь, - чтит таинства - и развлекается некоторыми вспомогательными средствами религии, - он обманывает свою совесть, считая себя на этом основании человеком религиозным, исполняющим все свои обязанности по отношению к богу. Благодаря этому самообману такой человек в духовной своей гордости смотрит обыкновенно сверху вниз на других людей, у которых меньше показной набожности, - хотя, может быть, в десять раз больше моральной честности, нежели у него. "_Это тоже тяжкий грех под солнцем_, и я думаю, что ни одно ошибочное убеждение не наделало в свое время больше зла. - В доказательство рассмотрите историю римской церкви". ( - Что вы под этим разумеете? - вскричал доктор Слоп.) - "Припомните, сколько жестокости, убийств, грабежей, кровопролития" ( - Пусть винят собственное упрямство, - вскричал доктор Слоп) - "освящено было религией, не руководимой строгими требованиями нравственности. "В каких только странах на свете..." (При этих словах Трим начал делать правой рукой колебательные движения, то приближая ее к проповеди, то протягивая во всю длину, и остановился только по окончании фразы.) "В каких только странах на свете не производил опустошений крестоносный меч сбитого с толку странствующего рыцаря, не щадившего ни возраста, ни заслуг, ни пола, ни общественного положения; сражаясь под знаменами религии, освобождавшей его от подчинения законам справедливости и человеколюбия, он не проявлял ни той, ни другого, безжалостно попирал их ногами, - не внемля крикам несчастных и не зная сострадания к их бедствиям". - Я бывал во многих сражениях, с позволения вашей милости, - сказал со вздохом Трим, - но в таких ужасных, как это, мне быть не доводилось. - У меня рука не поднялась бы навести ружье на беззащитных людей, - хотя бы меня произвели в генералы. - Да что вы смыслите в таких делах? - сказал доктор Слоп, посмотрев на Трима с презрением, которого вовсе не заслуживало честное сердце капрала. - Что вы понимаете, приятель, в сражении, о котором говорите? - Я знаю то, - отвечал Трим, - что никогда в жизни не отказывал в пощаде людям, которые меня о ней просили; - а что до женщин и детей, - продолжал Трим, - то прежде чем в них прицелиться, я бы тысячу раз лишился жизни. - Вот тебе крона, Трим, можешь выпить сегодня с Обадией, - сказал дядя Тоби, - а Обадия получит от меня другую крону. - Бог да благословит вашу милость, - отвечал Трим, - а я бы предпочел отдать свою крону этим бедным женщинам и детям. - - Ты у меня молодчина, Трим, - сказал дядя Тоби. - - - Отец кивнул головой, - как бы желая сказать - - да, он молодец. - - - - А теперь, Трим, - сказал отец, - кончай, - я вижу, что у тебя остался всего лист или два. Капрал Трим продолжал: "Если свидетельства прошедших веков недостаточно, - посмотрите, как приверженцы этой религии в настоящее время думают служить и угождать богу, совершая каждый день дела, покрывающие их бесчестием и позором. "Чтобы в этом убедиться, войдите на минуту со мной в тюрьмы инквизиции". (Да поможет бог моему бедному брату Тому.) - "Взгляните на эту _Религию_, с закованными в цепи у ног ее _Милосердием_ и _Справедливостью_, - страшная, как привидение, восседает она в черном судейском кресле, подпертом дыбами и орудиями пытки. - Слушайте! - Слышите этот жалобный стон?" (Тут лицо Трима сделалось пепельно-серым.) - "Взгляните на бедного страдальца, который его издает", - "(тут слезы покатились у него) - "его только что привели, чтобы подвергнуть муке этого лжесудилища и самым утонченным пыткам, какие в состоянии была изобрести обдуманная система жестокости". - (Будь они все прокляты! - воскликнул Трим, лицо которого теперь побагровело.) - "Взгляните на эту беззащитную жертву, выданную палачам, - тело ее так измучено скорбью и заточением..." (- Ах, это брат мой! - воскликнул бедный Трим в крайнем возбуждении, уронив на пол проповедь и всплеснув руками, - боюсь, что это бедняга Том. - Отец и дядя Тоби исполнились сочувствием к горю бедного парня, - даже Слоп выказал к нему жалость. - Полно, Трим, - сказал отец, - ты читаешь совсем не историю, а только проповедь; - пожалуйста, начни - фразу снова.) - "Взгляните на эту беззащитную жертву, выданную палачам, - тело ее так измучено скорбью и заточением, что каждый нерв и каждый мускул внятно говорит, как он страдает. "Наблюдайте последнее движение этой страшной машины!" - ( - Я бы скорее заглянул в жерло пушки, - сказал Трим, топнув ногой.)- - - "Смотрите, в какие судороги она его бросила! - - Разглядите положение, в котором он теперь простерт, - каким утонченным пыткам он подвергается!" - - (- Надеюсь, что это не в Португалии.) - "Больших мук природа не в состоянии вынести! - Боже милосердный! Смотрите, как измученная душа его едва держится на трепещущих устах!" - (- Ни за что на свете не прочитаю дальше ни строчки, - проговорил Трим. - Боюсь, с позволения вашей милости, что все это происходит в Португалии, где теперь мой бедный брат Том. - Повторяю тебе, Трим, - сказал отец, - это не описание действительного события, - а вымысел. - Это только вымысел, почтенный, - сказал Слоп, - в нем нет ни слова правды. - Ну, нет, я не то хотел сказать, - возразил отец. - Однако чтение так волнует Трима, - жестоко было бы принуждать его читать дальше. - Дай-ка сюда проповедь, Трим, - я дочитаю ее за тебя, а ты можешь идти. - Нет, я бы желал остаться и дослушать, - отвечал Трим, - если ваша милость позволит, - но сам не соглашусь читать даже за жалованье полковника. - Бедный Трим! - сказал дядя Тоби. Отец продолжал:) " - Разглядите положение, в котором он теперь простерт, - каким утонченным пыткам он подвергается! - Больших мук природа не в состоянии вынести! - Боже милосердный! Смотрите, как измученная душа его едва держится на трепещущих устах, - готовая отлететь, - -но не получающая на это позволения! - - Взгляните, как несчастного страдальца отводят назад в его темницу!" ( - Ну, слава богу, - сказал Трим, - они его не убили.)- "Смотрите, как его снова достают оттуда, чтобы бросить в огонь и в предсмертную минуту осыпать оскорблениями, порожденными тем предрассудком, - - тем страшным предрассудком, что может существовать религия без милосердия". - (Ну, слава богу, - он умер, - сказал Трим, - теперь он уже для них недосягаем, - худшее для него уже осталось позади. - Ах, господа! - Замолчи, Трим, - сказал отец, продолжая проповедь, чтобы помешать Триму сердить доктора Слопа, - иначе мы никогда не кончим.) "Самый верный способ определить цену какого-нибудь спорного положения - рассмотреть, насколько согласуются с духом христианства вытекающие из него следствия. - Это простое и решающее правило, оставленное нам Спасителем нашим, стоит тысячи каких угодно доводов. - По плодам их узнаете их. "На этом я и заканчиваю мою проповедь, прибавив только два или три коротеньких самостоятельных правила, которые из нее вытекают. "_Во-первых_. Когда кто-нибудь распинается против религии, - всегда следует подозревать, что не разум, а страсти одержали верх над его _Верой_. - Дурная жизнь и добрая вера неуживчивые и сварливые соседи, и когда они разлучаются, поверьте, что это делается единственно ради спокойствия. "_Во-вторых_. Когда вот такой человек говорит вам по какому-нибудь частному поводу, что такая-то вещь противна его совести, - вы можете всегда быть уверены, что это совершенно все равно как если бы он сказал, что такая-то вещь противна ему на вкус: - в обоих случаях истинной причиной его отвращения обыкновенно является отсутствие аппетита. "Словом, - ни в чем не доверяйте человеку, который не руководится совестью в каждом деле своем. "А вам самим я скажу: помните простую истину, непонимание которой погубило тысячи людей, - что совесть ваша не есть закон. - Нет, закон создан богом и разумом, которые вселили в вас совесть, чтобы она выносила решения, - не так, как азиатский кади, в зависимости от прилива и отлива страстей своих, - - а как британский судья в нашей стране свободы и здравомыслия, который не сочиняет новых законов, а лишь честно применяет существующие". Finis. {*} {* Конец (лат.).} - Ты читал проповедь превосходно, Трим, - сказал отец. - Он бы читал гораздо лучше, - возразил доктор Слоп, - если бы воздержался от своих замечаний. - Я бы читал в десять раз лучше, сэр, - отвечал Трим, - если бы сердце мое не было так переполнено. - Как раз по этой причине, Трим, - возразил отец, - ты читал проповедь так хорошо. Если бы духовенство нашей церкви, - продолжал отец, обращаясь к доктору Слопу, - вкладывало столько чувства в произносимые им проповеди, как этот бедный парень, - то, так как проповеди эти составлены прекрасно, - (- Я это отрицаю, - сказал доктор Слоп) - я утверждаю, что наше церковное красноречие, да еще на такие волнующие темы, - сделалось бы образцом для всего мира. - Но, увы! - продолжал отец, - с огорчением должен признаться, сэр, что в этом отношении оно похоже на французских политиков, которые выигранное ими в кабинете обыкновенно теряют на поле сражения. - - Жалко было бы, - сказал дядя, - если бы проповедь эта затерялась. - Мне она очень нравится, - сказал отец, - - она драматична, - - и в этом литературном жанре, по крайней мере в искусных его образцах, есть что-то захватывающее. - - - У нас часто проповедуют в этом роде, - сказал доктор Слоп. - Да, да, я знаю, - сказал отец, - но его тон и выражение лица при этом настолько же не понравились доктору Слопу, насколько приятно ему было бы простое согласие отца. - - Но наши проповеди, - продолжал немного задетый доктор Слоп, - - очень выгодно отличаются тем, что если уж мы вводим в них действующих лиц, то только таких, как патриархи, или жены патриархов, или мученики, или святые. - В проповеди, которую мы только что прослушали, есть несколько очень дурных характеров, - сказал отец, - но они, по-моему, нисколько ее не портят. - - - Однако чья бы она могла быть? - спросил дядя Тоби. - Как могла она попасть в моего Стевина? - Чтобы ответить на второй вопрос, - сказал отец, - надо быть таким же великим волшебником, как Стевин. - Первый же, - по-моему, - не так труден: - ведь если мне не слишком изменяет моя сообразительность, - - я знаю автора: конечно, проповедь эта написана нашим приходским священником. Основанием для этого предположения было сходство прочитанной проповеди по стилю и манере с проповедями, которые отец постоянно слышал в своей приходской церкви, - - оно доказывало так неоспоримо, как только вообще априорный Довод способен доказать такую вещь философскому уму, - что автором ее был Йорик и никто другой. - - - Догадка эта получила также и апостериорное доказательство, когда на другой день Йорик прислал за ней к дяде Тоби слугу своего. По-видимому, Йорик, интересовавшийся всеми видами знания, когда-то брал Стевина у дяди Тоби; по рассеянности он сунул в книгу свою проповедь, когда написал ее, и, по свойственной ему забывчивости, отослал Стевина по принадлежности, а заодно с ним и свою проповедь. - Злосчастная проповедь! После того как тебя нашли, ты была вторично потеряна, проскользнув через незамеченную прореху в кармане твоего сочинителя за изодранную предательскую подкладку, - ты глубоко была втоптана в грязь левой задней ногой его Росинанта, бесчеловечно наступившего на тебя, когда ты упала; - пролежав таким образом десять дней, - ты была подобрана нищим, продана за полпенни одному деревенскому причетнику, - уступлена им своему приходскому священнику, - навсегда потеряна для ее сочинителя - и возвращена беспокойным его манам только в эту минуту, когда я рассказываю миру ее историю. Поверит ли читатель, что эта проповедь Йорика произнесена была во время сессии суда присяжных в Йоркском соборе перед тысячей свидетелей, готовых клятвенно это подтвердить, одним пребендарием названного собора, который не постеснялся потом ее напечатать, - - и это произошло всего лишь через два года и три месяца после смерти Йорика! - Правда, с ним и при жизни никогда лучше не обращались! - - а все-таки было немного бесцеремонно этак его ограбить, когда он уже лежал в могиле. Тем не менее, уверяю вас, я бы не стал предавать анекдот этот гласности, - ибо поступивший таким образом джентльмен был в наилучших отношениях с Йориком - и, руководясь духом справедливости, напечатал лишь небольшое количество экземпляров, назначенных для бесплатной раздачи, - а кроме того, мне говорили, мог бы и сам сочинить проповедь не хуже" если бы счел это нужным; - - и рассказываю я об этом вовсе не с целью повредить репутации упомянутого джентльмена или его церковной карьере; - предоставляю это другим; - нет, мной движут два соображения, которым я не в силах противиться. Первое заключается в том, что, исправляя несправедливость, я, может быть, принесу покой тени Йорика, - которая, как думают деревенские - и другие - люди, - - до сих пор блуждает по земле. Второе мое соображение то, что огласка этой истории служит мне удобным поводом сообщить: ежели бы характер священника Йорика и этот образец его проповедей пришлись комунибудь по вкусу, - что г. распоряжении семейства Шенди есть и другие его проповеди, которые могли бы составить порядочный том к услугам публики - - и принести ей великую пользу. ^TГЛАВА XVIII^U Обадия бесспорно заслужил две обещанные ему кроны; ибо в ту самую минуту, когда капрал Трим выходил из комнаты, явился он, гремя инструментами, заключенными в упомянутом уже зеленом байковом мешке, который висел у него через плечо. - Теперь, когда мы в состоянии оказать некоторые услуги миссис Шенди, - сказал (просияв) доктор Слоп, - было бы не худо, я думаю, узнать о ее здоровье. - Я приказал старой повитухе, - отвечал отец, - сойти к нам при малейшем затруднении; - - ибо надо вам сказать, доктор Слоп, - продолжал отец со смущенной улыбкой, - что в силу особого договора, торжественно заключенного между мной и моей женой, вам принадлежит в этом деле только подсобная роль, да и то лишь в том случае, если эта сухопарая старуха не управится без вашей помощи. - - У женщин бывают странные причуды, и в случаях такого рода, - продолжал отец, - когда они несут всю тяжесть и терпят жестокие мучения для блага наших семей и всего человеческого рода, - они требуют себе права решать en souveraines {Самовластно (франц.).}, в чьих руках и каким образом они предпочитали бы их вынести. - Они совершенно правы, - сказал дядя Тоби. - Однако, сэр, - заявил доктор Слоп, не придавая никакого значения мнению дяди Тоби и обращаясь к отцу, - лучше бы они распоряжались другими вещами; и отцу семейства, желающему продолжения своего рода, лучше, по-моему, поменяться с ними прерогативами и уступить им другие права вместо этого. - Не знаю, - отвечал отец с некоторой резкостью, показывавшей, что он недостаточно взвешивает свои слова, - не знаю, - сказал он, - какими еще правами могли бы мы поступиться за право выбора того, кто будет принимать наших детей при появлении их на свет, - разве только правом производить их. - - Можно поступиться чем угодно, - заметил доктор Слоп. - - Извините, пожалуйста, - отвечал дядя Тоби. - - Вы будете поражены, сэр. - продолжал доктор Слоп, - узнав, каких усовершенствований добились мы за последние годы во всех отраслях акушерского искусства, в особенности же по части скорого и безопасного извлечения плода, - на одну эту операцию пролито теперь столько нового света, что я (тут он поднял руки) положительно удивляюсь, как это до сих пор... - Желал бы я, - сказал дядя Тоби, - чтобы вы видели, какие громадные армии были у нас во Фландрии. ^TГЛАВА XIX^U Я опускаю на минуту занавес над этой сценой, - чтобы кое-что вам напомнить - и кое-что сообщить. То, что я собираюсь сообщить вам, признаться, немного несвоевременно, - ибо должно было быть сказано на сто пятьдесят страниц раньше, но я тогда уже предвидел, что это кстати будет сказать потом, и лучше всего здесь, а не где-нибудь в другом месте. - Писатели непременно должны заглядывать вперед, иначе не будет жизни и связности в том, что они рассказывают. Когда то и другое будет сделано, - занавес снова поднимется, и дядя Тоби, отец и доктор Слоп будут продолжать начатый разговор, не встречая больше никаких помех. Итак, скажу сначала о том, что я хочу вам напомнить. - Своеобразие взглядов моего отца, показанное на примере выбора христианских имен и еще раньше на другом примере, - мне кажется, привело вас к заключению (я, право, уже говорил об этом), что отец мой держался таких же необычайных и эксцентричных взглядов на десятки других вещей. Действительно, не было такого события в человеческой жизни, начиная от зачатия - и кончая болтающимися штанами и шлепанцами второго детства, по поводу которого он не составил бы своего любимого мнения, столь же скептического и столь же далекого от избитых путей мысли, как и два рассмотренные выше. - Мистер Шенди, отец мой, сэр, на все смотрел со своей точки зрения, не так, как другие; - он освещал всякую вещь по-своему; - он ничего не взвешивал на обыкновенных весах; - нет, - он был слишком утонченный исследователь, чтобы поддаться такому грубому обману. - Если желаете получить истинный вес вещи на научном безмене, точка опоры, - говорил он, - должна быть почти невидимой, чтобы избежать всякого трения со стороны ходячих взглядов; - - без этого философские мелочи, которые всегда должны что-нибудь значить, окажутся вовсе не имеющими веса. - Знание, подобно материи, - утверждал он, - делимо до бесконечности; - граны и скрупулы составляют такую же законную часть его, как тяготение целого мира. - Словом, - говорил он, - ошибка есть ошибка, - все равно, где бы она ни случилась, - в золотнике - или в фунте, - и там и здесь она одинаково пагубна для истины, и последняя столь же неизбежно удерживается на дне своего кладезя промахом в отношений пылинки на крыле мотылька, - как и в отношении диска солнца, луны и всех светил небесных, вместе взятых. Часто плакался он, что единственно от недостатка должного внимания к этому правилу и умелого применения его как к практической жизни, так и к умозрительным истинам на свете столько непорядков, - что государственный корабль дает крен; - и что подрыты самые основы превосходной нашей конституции, церковной и гражданской, как утверждают люди сведущие. - Вы кричите, - говорил он, - что мы погибший, конченый народ. - Почему? - спрашивал он, пользуясь соритом, или силлогизмом Зенона и Хрисиппа, хотя и не зная, что он им принадлежал. - Почему? Почему мы погибший народ? - Потому что мы продажны. - В чем же причина, милостивый государь, того, что мы продажны? - В том, что мы нуждаемся; - не наша воля, а наша бедность соглашается брать взятки. - А отчего же, - продолжал он, - мы нуждаемся? - От пренебрежения, - отвечал он, - к нашим пенсам и полупенсовикам. Наши банковые билеты, сэр, наши гинеи, - даже наши шиллинги сами себя берегут. - То же самое, - говорил он, - происходит во всем цикле наук; - великие, общепризнанные их положения не подвергаются нападкам. - Законы природы сами за себя постоят; - но ошибка - (прибавлял он, пристально смотря на мою мать) - ошибка, сэр, прокрадывается через мелкие скважины, через узенькие щели, которые человеческая природа оставляет неохраняемыми. Так вот об этом образе мыслей моего отца я и хотел вам напомнить. - Что же касается того, о чем я хотел вам сообщить и что приберег для этого места, то вот оно: в числе многих превосходных доводов, при помощи которых отец мой убеждал мою мать предпочесть помощь доктора Слопа помощи старухи, - был один очень своеобразный; обсудив с ней вопрос как христианин и собираясь вновь обсудить его с ней как философ, он вложил в этот довод всю свою силу, рассчитывая на него как на якорь спасения. - - Довод подвел его; не потому, что в нем заключался какой-нибудь недостаток; но, как отец ни бился, ему так и не удалось растолковать матери всю его важность. - Вот дурацкое положение! - сказал он себе однажды вечером, выйдя из комнаты после полуторачасовых бесплодных попыток убедить свою жену, - вот дурацкое положение! - сказал он, кусая себе губы, когда затворял дверь, - владеть искусством тончайших рассуждений, - - и иметь при этом жену, которой невозможно вбить в голову простейшего силлогизма, хотя бы от этого зависело спасение души твоей. Довод этот хотя и не возымел никакого действия на мою мать, - имел, однако, в глазах отца больше силы, чем все его другие доводы, вместе взятые. - Постараюсь поэтому отдать ему должное, - изложив его со всей отчетливостью, на какую я способен. Отец исходил из двух следующих неоспоримых аксиом: _Во-первых_, что одна унция своего ума стоит больше тонны ума чужого, и _Во-вторых_ (аксиома эта, заметим в скобках, была основой первой, - хотя пришла ему в голову позже), что ум каждого из нас должен брать начало в собственной душе, - а не заимствоваться у других. А так как отцу ясно было, что все души по природе равны - и что огромное различие между наиболее острыми и наиболее тупыми умами - - отнюдь не обусловлено первоначальной остротой или тупостью одной мыслящей субстанции по сравнению с другой, - а проистекает единственно от удачного или неудачного строения тела в той его части, которую душа преимущественно избрала для своего пребывания, - - то он поставил задачей своих исследований отыскать это место. На основании лучших работ, какие ему удалось достать по этому предмету, он убедился, что местом этим не может быть верхушка шишковидной железы в мозгу, как думал Декарт; ибо, рассуждал отец, она представляет подушку величиной всего с горошину; хотя, по правде сказать, догадка эта была не плохая, - поскольку в указанном месте заканчивается такое множество нервов; - так что отец, по всей вероятности, впал бы точь-в-точь в такую же ошибку, как и этот великий философ, если бы не дядя Тоби, который ее предотвратил, рассказав ему случай с одним валлонским офицером, лишившимся головного мозга, одна часть которого унесена была мушкетной пулей в сражении при Ландене, - а другая удалена французским хирургом; - и тем не менее он выздоровел и вполне исправно нес службу без мозга. - Если смерть, - рассуждал про себя отец, - есть не что иное, как отделение души от тела; - и если правда, что люди могут ходить взад и вперед и исполнять свои обязанности без мозга, - то, конечно, седалище души находится не там. Q.E.D. {Quod erat demonstrandum - что и требовалось доказать (лат.).} Что же касается того тонкого, нежного и чрезвычайно пахучего сока, который, как утверждает знаменитый миланский врач Кольонисимо Борри в письме к Бертолини, был им открыт в клетках затылочных частей мозжечка и который, по ого же утверждению, является главным седалищем разумной души (ибо вы должны знать, что в последний просвещенные столетия в каждом живом человеке есть две души, - из которых одна, согласно великому Метеглингию, называется animus, а другая anima); - что касается, говорю, этого мнения Борри, - то отец никоим образом не мог к нему присоединиться; одна мысль о том, что столь благородное, столь утонченное, столь бесплотное и столь возвышенное существо, как anima, или даже animus, избирает для своего пребывания и день- деньской, лето и зиму, барахтается, точно головастик, в грязной луже, - или вообще в жидкости, хотя бы самой густой или самой эфирной, - одна эта мысль, - говорил он, - оскорбляет его воображение; он и слышать не хотел о такой нелепости. Таким образом, меньше всего возражений, казалось ему, вызывает та гипотеза, что главный сенсорий, или главная квартира души, куда поступают все сообщения и откуда исходят все ее распоряжения, - находится внутри мозжечка или поблизости от него, или, вернее, где-нибудь возле medulla oblongata {Продолговатый мозг (лат.).}, куда, по общему мнению голландских анатомов, сходятся все тончайшие нервы от органов всех семи чувств, как улицы и извилистые переулки на площадь. До сих пор мнение моего отца не заключало в себе ничего особенного, - он шел рука об руку с лучшими философами всех времен и всех стран. - Но тут он избирал собственный путь, воздвигая на этих краеугольных камнях, заложенных ими для него, свою, _Шендиеву гипотезу_, - такую гипотезу, которая одинаково оставалась в силе, зависела ли субтильность и тонкость души от состава и чистоты упомянутой жидкости или же от более деликатного строения самого мозжечка; отец мой больше склонялся к этому последнему мнению. Он утверждал, что после должного внимания, которое следует уделить акту продолжения рода человеческого, требующему величайшей сосредоточенности, поскольку в нем закладывается основание того непостижимого сочетания, в коем совмещены ум, память, фантазия, красноречие и то, что обыкновенно обозначается словами "хорошие природные задатки", - что сейчас же после этого и после выбора христианского имени, каковые две вещи являются основными и самыми действенными причинами всего; - что третьей причиной или, вернее, тем, что в логике называется causa sine qua non {Причина, без которой не... (лат.).} и без чего все, что было сделано, не имеет никакого значения, - является предохранение этой нежной и тонкой ткани от повреждений, обыкновенно причиняемых ей сильным сдавливанием и помятием головы новорожденного, которому она неизменно подвергается при нелепом способе выведения нас на свет названным органом вперед. - - Это требует пояснения. Отец мой, любивший рыться во всякого рода книгах, заглянув однажды в Lithopaedus Senonensis de partu difficili {Автор допускает здесь две ошибки, так как вместо Lithopaedus надо было написать: Lithopaedii Senonensis Icon. Вторая его ошибка та, что Lithopaedus совсем не автор, а рисунок окаменелого ребенка. Сообщение о нем, опубликованное Альбозием в 1580 году, можно прочитать в конце произведений Кордеуса в Спахии. Мистер Тристрам Шенди впал в эту ошибку либо потому, что увидел имя Lithopaedus в перечне ученых авторов в недавно вышедшем труде доктора - - либо смешав Lithopaedus с Trinecavellius, - что так легко могло случиться вследствие очень большого сходства этих имен. - Л. Стерн.}, изданную Адрианом Смельфготом, обнаружил, что мягкость и податливость головы ребенка при родах, когда кости черепа еще не скреплены швами, таковы, - что благодаря потугам роженицы, которые в трудных случаях равняются, средним числом, давлению на горизонтальную плоскость четырехсот семидесяти коммерческих фунтов, - вышеупомянутая голова в сорока девяти случаях из пятидесяти сплющивается и принимает форму продолговатого конического куска теста, вроде тех катышков, из которых кондитеры делают пироги. - - Боже милосердный! - воскликнул отец, - какие ужасные разрушения должно это производить в бесконечно тонкой и нежной ткани мозжечка! Или если существует тот сок, о котором говорит Борри, - разве этого не достаточно, чтобы превратить прозрачнейшую на свете жидкость в мутную бурду? Но страхи его возросли еще более, когда он узнал, что сила эта, действующая прямо на верхушку головы, не только повреждает самый мозг или cerebrum, - - но необходимо также давит и пихает его по направлению к мозжечку, то есть прямо к седалищу разума. - - Ангелы и силы небесные, обороните нас! - вскричал отец, - разве в состоянии чья-нибудь душа выдержать такую встряску? - Не мудрено, что умственная ткань так разорвана и изодрана, как мы это наблюдаем, и что столько наших лучших голов не лучше спутанных мотков шелка, - такая внутри у них мешанина, - такая неразбериха. Но когда отец стал читать дальше и узнал, что, перевернув ребенка вверх тормашками, - вещь нетрудная для опытного акушера, - и извлекши его за ноги, - мы создадим условия, при которых уже не мозг будет давить на мозжечок, а наоборот, мозжечок на мозг, отчего вреда не последует, - Господи боже! - воскликнул он, - да никак весь свет в заговоре, чтобы вышибить дарованную нам богом крупицу разума, - в заговор вовлечены даже профессора повивального искусства. - Не все ли равно, каким концом выйдет на свет мой сын, лишь бы потом все шло благополучно и его мозжечок избежал повреждений! Такова уж природа гипотезы: как только человек ее придумал, она из всего извлекает для себя пищу и с самого своего зарождения обыкновенно укрепляется за счет всего, что мы видим, слышим, читаем или уразумеваем. Вещь великой важности. Отец вынашивал вышеизложенную гипотезу всего только месяц, а уже почти не было такого проявления глупости или гениальности, которое он не мог бы без затруднения объяснить с ее помощью; - ему стало, например, понятно, почему старшие сыновья бывают обыкновенно самыми тупоголовыми в семье. - Несчастные, - говорил он, - им пришлось прокладывать путь для способностей младших братьев. - Его гипотеза разрешала загадку существования простофиль и уродливых голов, - показывая a priori, что иначе и быть не могло, - если только... не знаю уже что. Она чудесно объясняла остроту азиатского гения, а также большую бойкость ума и большую проницательность, наблюдаемые в более теплых климатах; не при помощи расплывчатых и избитых ссылок на более ясное небо, на большее количество солнечного света и т. п. - ибо все это, почем знать, могло бы своею крайностью вызвать также разжижение и расслабление душевных способностей, низвести их к нулю, - вроде того как в более холодных поясах, вследствие противоположной крайности, способности наши отяжелевают; - нет, отец восходил до первоисточника этого явления; - показывал, что в более теплых климатах природа обошлась ласковее с прекрасной половиной рода человеческого, - Щедрее наградив ее радостями, - и в большей степени избавив от страданий, в результате чего давление и противодействие верхушки черепа бывают там столь ничтожны, что мозжечок остается совершенно неповрежденным; - он даже думал, что при нормальных родах ни одна ниточка в нем не разрывается и не запутывается, - значит, душа может вести себя, как ей нравится. Когда отец дошел до этих пор, - какой яркий свет пролили на его гипотезы сведения о кесаревом сечении и о великих гениях, благополучно появившихся на свет с его помощью! - Тут вы видите, - говорил он, - совершенно неповрежденный сенсорий; - отсутствие всякого давления таза на голову; - никаких толчков мозга на мозжечок ни со стороны os pubis {Лобковая кость (лат.).}, ни со стороны os coxygis {Копчиковая кость (лат.).}, - а теперь, спрашиваю я вас, каковы были счастливые последствия? Чего стоит, сэр, один Юлий Цезарь, давший этой операции свое имя; - или Гермес Трисмегист, родившийся таким способом даже раньше, чем она была наименована; - или Сципион Африканский; - или Манлий Торкват; - или наш Эдуард Шестой, который, проживи он дольше, сделал бы такую же честь моей гипотезе. - Люди эти, наряду с множеством других, занимающих высокое место в анналах славы, - все появились на свет, сэр, боковым путем. Надрез брюшной полости или матки шесть недель не выходил из головы моего отца; - он где-то вычитал и проникся убеждением, что раны под ложечку и в матку не смертельны; - таким образом чрево матери отлично может быть вскрыто, чтобы вынуть ребенка. - Однажды он заговорил об этом с моей матерью, - просто так, вообще; - но, увидя, что она побледнела, как полотно, при одном упоминании о подобной вещи, - счел за лучшее прекратить с ней разговор, несмотря на огромные надежды, возлагавшиеся им на эту операцию; - довольно будет, - решил он, - восхищаться втихомолку тем, что бесполезно было, по его мнению, предлагать другим. Такова была гипотеза мистера Шенди, моего отца; относительно этой гипотезы мне остается только добавить, что братец мой Бобби делал ей столько же чести (я умолчу о том, сколько чести делал он нашей семье), как и любой из только что перечисленных великих героев. - Дело в том, что он не только был крещен, как я вам говорил, но и родился в отсутствие отца, уезжавшего в Эпсом, - к тому же был первенцем у моей матери, - появился на свет головой вперед - и оказался йотом мальчиком удивительно непонятливым, - все это не могло не укрепить отца в его мнении; потерпев неудачу при подходе с одного конца, он решил подступиться с другого. Тут нечего было ожидать помощи от сословия повитух, которые не любят сворачивать с проторенного пути, - не удивительно, что отец склонился в пользу человека науки, с которым ему легче было столковаться. Из всех людей на свете доктор Слоп был наиболее подходящим для целей моего отца; - ибо хотя испытанным его оружием были недавно изобретенные им щипцы, являвшиеся, но его утверждению, самым надежным инструментом для помощи при родах, - однако он, по-видимому, обронил в своей книге несколько слов в пользу вещи, которая так сильно занимала воображение моего отца; - правда, говоря об извлечении младенца за ноги, он имел в виду не благо души его, которое предусматривала теория моего отца, - а руководился чисто акушерскими соображениями. Сказанного будет достаточно для объяснения коалиции между отцом и доктором Слопом в дальнейшем разговоре, который довольно резко направлен был против дяди Тоби. - Каким образом неученый человек, руководясь только здравым смыслом, мог устоять против двух объединившихся мужей науки, - почти непостижимо. - Вы можете строить на этот счет догадки, если вам угодно, - и раз уж воображение ваше разыгралось, вы можете еще больше его пришпорить и предоставить ему открыть, в силу каких причин и действий, каких законов природы могло случиться, что дядя Тоби обязан был своей стыдливостью ране в паху. - Вы можете построить какую угодно гипотезу для объяснения потери мной носа по причине брачного договора между моими родителями - и показать миру, как могло случиться, что мне выпало несчастье называться Тристрамом, наперекор гипотезе моего отца и желанию всей нашей семьи, не исключая крестных отцов и матерей. - Все эти еще не распутанные вопросы, наряду с пятью десятками других, вы можете попытаться решить, если у вас есть время; - но я заранее говорю вам, что это будет напрасный труд, - ибо ни мудрый Алкиз, волшебник из Дона Бельяниса Греческого, ни не менее знаменитая Урганда, его волшебница жена (если бы они были живы) не могли бы и на милю подойти к истине. Пусть поэтому читатель соблаговолит подождать полного разъяснения всех этих вопросов до будущего года, - когда откроется ряд вещей, о которых он и не подозревает. ^TТОМ ТРЕТИЙ^U Multitudinis imperitae non formido judicia; meis tamen, rogo, parcant opusculis - in quibus fuit propositi semper, a jocis ad seria, a seriis vicissim ad jocos transire. Ioan. Saresberiensis, Episcopus Lagdun {*} {* Я не страшусь суждения людей несведущих; но все же прошу их щадить мои писания - в которых намерением моим всегда было переходить от шуток к серьезному и обратно - от серьезного к шуткам. Иоанн Сольсберийский, епископ Лионский (лат.).} ^TГЛАВА I^U - Желал бы я, доктор Слоп, - проговорил дядя Тоби (повторяя доктору Слопу свое желание с большим жаром и живостью, чем он его выразил в первый раз) {См. т. II, стр. 140. - Л. Стерн.}, - желал бы я, доктор Слоп, - проговорил дядя Тоби, - чтобы вы видели, какие громадные армии были у нас во Фландрии. Желание дяди Тоби оказало доктору Слопу дурную услугу, чего никогда и в помыслах не было у моего дяди, - - - оно его смутило, сэр, - мысли доктора сперва смешались, потом обратились в бегство, так что он был совершенно бессилен снова их собрать. Во всяких спорах, - между мужчинами или между женщинами, - касаются ли они чести, выгоды или любви, - ничего нет опаснее, мадам, желания, приходящего вот так нечаянно откуда-то со стороны. Самый верный, вообще говоря, способ обессилить такое адресованное вам желание состоит в том, чтобы сию же минуту встать на ноги - и, в свою очередь, пожелать _желателю_ что-нибудь равноценное. - - Быстро выравняв таким образом счет, вы остаетесь как были, - подчас даже приобретаете более выгодное положение для нападения. Это будет полностью мной разъяснено в главе о желаниях. - - - - Доктору Слопу этот способ защиты был непонятен, - - доктор был поставлен в тупик, и спор приостановился на целые четыре минуты с половиной; пять минут были бы для него гибельны. - Отец заметил опасность, - - - спор этот был одним из интереснейших споров на свете: "С головой или без головы родится младенец, предмет его молитв и забот?" - - - он молчал до последней секунды, ожидая, чтобы доктор Слоп, к которому адресовано было желание, воспользовался своим правом его вернуть; но приметя, повторяю, что доктор смешался и уставился растерянными, пустыми глазами, как это свойственно бывает сбитым с толку людям, - - сначала на дядю Тоби - потом на него самого - - потом вверх - потом вниз - потом на восток - - потом на северо-восток и так далее, - - пробежал взглядом вдоль плинтуса стенной обшивки, пока не достиг противоположного румба компаса, - после чего принялся считать медные гвоздики на ручке своего кресла, - - приметя это, отец рассудил, что нельзя больше терять времени с дядей Тоби, и возобновил беседу следующим образом. ^TГЛАВА II^U " - Какие громадные армии были у нас во Фландрии!" - Брат Тоби, - возразил отец, снимая с головы парик правой рукой, а левой вытаскивая из правого кармана своего кафтана полосатый индийский платок, чтобы утирать им голову во время обсуждения вопроса с дядей Тоби. - - - - Образ действий моего отца в этом случае заслуживал, мне кажется, большого порицания; вот вам мои соображения по этому поводу. Вопросы, с виду не более важные, чем вопрос: "Правой или левой рукой отец должен был снять свой парик?" - - сеяли смуты в величайших государствах и колебали короны на головах монархов, ими управлявших. - Надо ли, однако, говорить вам, сэр, что обстоятельства, коими окружена каждая вещь на этом свете, дают каждой вещи на этом свете величину и форму, - и, сжимая ее или давая ей простор, то так, то этак, делают вещь тем, что она есть, - большой - маленькой - хорошей - дурной - безразличной или не "безразличной, как придется?" Так как индийский платок моего отца лежал в правом кармане его кафтана, то он никоим образом не должен был давать какую-либо работу правой своей руке: напротив, вместо того чтобы снимать ею парик, ему бы следовало поручить это левой руке; тогда, если бы вполне понятная потребность вытереть себе голову побудила его взять платок, ему стоило бы только опустить правую руку в правый карман кафтана и вынуть платок; - он это мог бы сделать без всякого усилия, без малейшего уродливого напряжения каких-либо сухожилий или мускулов на лице своем и на всем теле. В этом случае (разве только отец мой вздумал бы поставить себя в смешное положение, судорожно зажав парик в левой руке - - или делая локтем или под предплечьем какой-нибудь нелепый угол) - вся его поза была бы спокойной - естественной - непринужденной: сам Рейнольдс, который так сильно и приятно пишет, мог бы его написать в таком виде. Ну, а так, как распорядился собой мой отец, - - - вы только поглядите, как дьявольски перекосил всю свою фигуру мой отец. - В конце царствования королевы Анны, в начале царствования короля Георга Первого - "_карманы прорезывались очень низко на полах кафтанов_". - - Мне нечего к этому добавить - сам отец зла, хотя бы он потрудился целый месяц, и тот не мог бы придумать худшей моды для человека в положении моего отца. ^TГЛАВА III^U Не легкое это дело в царствование какого угодно короля (разве только вы такой же тощий подданный, как и я) добраться левой рукой по диагонали через все ваше тело до дна вашего правого кафтанного кармана. - А в тысяча семьсот восемнадцатом году, когда это случилось, сделать это было чрезвычайно трудно; так что дяде Тоби, когда он заметил косые зигзаги апрошей моего отца по направлению к карману, мгновенно пришли на ум зигзаги, которые сам он проделывал, по долгу службы, перед воротами Святого Николая. - - Мысль эта до такой степени отвлекла его внимание от предмета спора, что он протянул уже правую руку к колокольчику, чтобы вызвать Трима и послать его за картой Намюра, а также обыкновенным и пропорциональным циркулем, так ему захотелось измерить входящие углы траверсов этой атаки, - в особенности же тот, у которого он получил свою рану в паху. Отец нахмурил брови, и когда он их нахмурил, вся кровь его тела, казалось, бросилась ему в лицо - - дядя Тоби мгновенно соскочил с коня. - - А я и не знал, что ваш дядя Тоби сидел верхом. - - ^TГЛАВА IV^U Тело человека и его душа, я это говорю с величайшим к ним уважением, в точности похожи на камзол и подкладку камзола; - изомните камзол, - вы изомнете его подкладку. Есть, однако, одно несомненное исключение из этого правила, а именно, когда вам посчастливилось обзавестись камзолом из проклеенной тафты с подкладкой из тонкого флорентийского или персидского шелка. Зенон, Клеанф, Диоген Вавилонский, Дионисий Гераклеот, Антипатр, Панэций и Посидоний среди греков; - Катон, Варрон и Сенека среди римлян; -Пантен, Климент Александрийский и Монтень среди христиан, да десятка три очень добрых, честных и беспечных шендианцев, имени которых не упомню, - все утверждали, что камзолы их сшиты именно так; - - вы можете мять и измять у них верх, складывать его вдоль и поперек, теребить и растеребить в клочки; - словом, можете над ним измываться сколько вам угодно, подкладка при этом ни капельки не пострадает, что бы вы с ним ни вытворяли. Я думаю по совести, что и мой камзол сшит как-нибудь в этом роде: - ведь никогда несчастному камзолу столько не доставалось, сколько вытерпел мой за последние девять месяцев; - - а между тем я заявляю, что подкладка его, - - сколько я могу понимать в этом деле, - ни на три пенса не потеряла своей цены; - трахтах, бух-бах, динь-дон, как они мне его отделали спереди и сзади, вкось и вкривь, вдоль и поперек! - будь в моей подкладке хоть чуточку клейкости, - - господи боже! давно бы уже она была протерта и растерзана до нитки. - - Вы, господа ежемесячные обозреватели! - - Как решились вы настолько изрезать и искромсать мой камзол? - Почем вы знали, что не изрежете также и его подкладки? От всего сердца и от всей души поручаю я вас и дела ваши покровительству существа, которое никому из нас "зла не сделает, - так да благословит вас бог; - - а только если кто-нибудь из вас в ближайшем месяце оскалит зубы и начнет рвать и метать, понося меня, как делали иные в прошедшем мае (когда, помнится, погода была очень жаркая), - не прогневайтесь, если я опять спокойно пройду мимо, - - ибо я твердо решил, пока я жив и пишу (что для меня одно и то же), никогда не обращаться к почтенным джентльменам с более грубыми речами или пожеланиями, нежели те, с какими когда-то дядя Тоби обратился к мухе, жужжавшей у него под носом в течение всего обеда: - - "Ступай, - ступай с богом, бедняжка, - сказал он, - - зачем мне тебя обижать? Свет велик, в нем найдется довольно места и для тебя и для меня". ^TГЛАВА V^U Каждый здраво рассуждающий человек, мадам, заметя чрезвычайный прилив крови к лицу моего отца, - вследствие которого (ибо вся кровь его тела, казалось, как я уже сказал, бросилась ему в лицо) он покраснел, художнически и научно выражаясь, на шесть с половиной тонов, если не на целую октаву, гуще натурального своего цвета; - - каждый человек, мадам, за исключением дяди Тоби, заметя это, а также сурово нахмуренные брови моего отца и причудливо искривленное его тело во время этой операции, - заключил бы, что отец мой взбешен; а придя к такому заключению, - - если он любитель гармонии, которую создают два таких инструмента, настроенные в один тон, - мигом подкрутил бы свои струны; - а когда уже сам черт вырвался бы на волю - - вся пьеса, мадам, была бы сыграна подобно сиксте Авизона-Скарлатти - con furia {Неистово (итал.).} - в исступлении. - - Помилосердствуйте! - - Какое может иметь отношение к гармонии con furia, - - con strepito {С грохотом (итал.).} - - или другая сумятица, как бы она ни называлась? Каждый человек, повторяю, мадам, за исключением дяди Тоби, который по доброте сердечной толковал каждое телоДвижение в самом благоприятном смысле, какой только оно допускало, заключил бы, что отец мой разгневан, и вдобавок осудил бы его. Дядя Тоби осудил только портного, сделавшего так низко карман; - - вот почему он спокойно сидел, пока отцу моему не удалось достать платок, и все время с невыразимым доброжелательством смотрел ему в лицо, - мой отец наконец заговорил, продолжая свою речь. ^TГЛАВА VI^U "Какие громадные армии были у вас во Фландрии!" - - Брат Тоби, - сказал мой отец, - я считаю тебя честнейшим человеком, добрее и прямодушнее которого бог еще не создавал; - - и не твоя вина, что все дети, которые были, будут, могут быть или должны быть зачаты, появляются на свет головой вперед; - но поверь мне, дорогой Тоби, случайностей, кои неминуемо их подстерегают в минуту зачатия, - хотя они, по-моему, вполне заслуживают внимательного отношения, - - а также опасностей и помех, коими бывают окружены паши дети после того, как они вышли на свет, более чем достаточно, - незачем поэтому подвергать их ненужным опасностям еще и в то время, когда они туда выходят. - - Разве эти опасности, - сказал дядя Тоби, кладя отцу руку на колено и пытливо смотря ему в глаза в ожидании ответа, - - разве эти опасности нынче увеличились, брат, по сравнению с прошлым временем? - - Братец Тоби, - отвечал отец, - лишь бы ребенок был честно зачат, родился живым и здоровым и мать оправилась после родов, - - а дальше предки наши никогда не заглядывали. - - Дядя Тоби мгновенно убрал руку с колена моего отца, мягко откинулся на спинку кресла, задрал голову настолько, чтобы видеть карниз у потолка, после чего, приказав ланитным своим мышцам вдоль щек и кольцевой мышце вокруг губ исполнить их обязанность, - стал насвистывать Лиллибуллиро. ^TГЛАВА VII^U Пока дядя Тоби насвистывал моему отцу Лиллибуллиро, доктор Слоп неистово топал ногами, на чем свет браня и проклиная Обадию. - - Вам было бы очень полезно его послушать, сэр, это навсегда бы вас вылечило от дрянной привычки ругаться. - Вот почему я решил рассказать вам все, как было. Служанка доктора Слопа, вручая Обадин зеленый байковый мешок с инструментами своего господина, очень настоятельно просила просунуть голову и одну руку через веревки, так, чтобы в дороге мешок висел у него через плечо; для этого, развязав петлю, чтобы удлинить веревки, она без дальнейших хлопот помогла его приладить. Однако отверстие мешка оказалось тогда в какой-то степени незащищенным; опасаясь, как бы при той скорости, которую Обадия грозил развить, скача обратно, что-нибудь не выпало из мешка, они решили снова его снять и с великой тщательностью и добросовестностью крепко связали оба конца веревки (стянув ими сначала отверстие мешка) при помощи полудюжины тугих узлов, каждый из которых Обадия для большей надежности закрутил и затянул изо всей силы. Цель, которую себе поставили Обадия и служанка, была таким образом достигнута, но это не помогло против других зол, ни им, ни ею не предусмотренных. Как ни туго завязан был сверху мешок, однако (благодаря его конической форме) для инструментов оставалось на дне его довольно места, чтобы двигаться взад и вперед, и едва только Обадия пустился с ним рысью, как tire-tete, щипцы и шприц так отчаянно затарахтели, что, наверно, перепугали бы и обратили в бегство Гименея, если бы тот вздумал прогуляться в этих краях; а когда Обадия прибавил ходу и попробовал поднять упряжную лошадь с рыси на полный галоп, - боже ты мой, сэр, какой невероятный поднялся трезвон! Так как Обадия был женат и имел трех детей - мерзость блуда и многие другие дурные политические следствия этого дребезжания ни разу не пришли ему в голову, - - однако у него было свое возражение, личного характера, которое он считал особенно веским, как это часто бывает с величайшими патриотами, - - "_Бедный парень, сэр, не в состоянии был слышать собственный свист_". ^TГЛАВА VIII^U Всей инструментальной музыке, которую он с собой вез, Обадия предпочитал музыку духовую, - поэтому ему пришлось основательно пораскинуть умом, придумывая, как бы поставить себя в такие условия, чтобы можно было ею наслаждаться. Во всех затруднениях (за исключением музыкальных), из которых можно выпутаться с помощью куска веревки, - ничто не приходит нам на ум с такой легкостью, как шнурок на нашей шляпе: - - философия этого явления вполне очевидна - я не считаю нужным в нее углубляться. Так как случай Обадии был смешанный, - - заметьте, господа, - я говорю: смешанный; ибо он был гинекологический, - кошельк-ический, клистирический, папистический и - поскольку в деле участвовала упряжная лошадь - кабал-истический - и лишь отчасти мелодический, - Обадия без всякого колебания воспользовался первым представившимся ему средством: - схватив одной рукой мешок с инструментами и крепко его зажав