яться, когда она кончит чтение. - Надо бороться с дурной привычкой, свойственной тысячам людей помимо этой дамы, - читать, не думая, страницу за страницей, больше интересуясь приключениями, чем стремясь почерпнуть эрудицию и знания, которые непременно должна дать книга такого размаха, если ее прочитать как следует. - - Ум надо приучить серьезно размышлять во время чтения и делать интересные выводы из прочитанного; именно в силу этой привычки Плиний Младший утверждает, что "никогда ему не случалось читать настолько плохую книгу, чтобы он не извлек из нее какой-нибудь пользы". Истории Греции и Рима, прочитанные без должной серьезности и внимания, - принесут, я утверждаю, меньше пользы, нежели история "Паризма" и "Паризмена" или "Семерых английских героев", прочитанные вдумчиво. - - - - Но тут является моя любезная дама. - Что же, перечитали вы еще раз эту главу, как я вас просил? - Перечитали; и при этом вторичном чтении вы не обнаружили места, допускающего такой вывод? - - Ни одного похожего слова! - В таком случае, мадам, благоволите хорошенько поразмыслить над предпоследней строчкой этой главы, где я беру на себя смелость сказать: "Мне необходимо родиться, прежде чем быть окрещенным". Будь моя мать паписткой, мадам, в этом условии не было бы никакой надобности {*}. {* Римские церковные обряды предписывают в опасных случаях крещение ребенка до его рождения, - но под условием, чтобы какая-нибудь часть тела младенца была видима крестящему. - - - Однако доктора Сорбонны на совещании, происходившем 10 апреля 1733 года. - расширили полномочия повивальных бабок, постановив, что даже если бы не показалось ни одной части тела младенца, - - - крещение тем не менее должно быть совершено над ним при помощи впрыскивания - par le moyen d'une petite canule, - то есть шприца. - Весьма странно, что святой Фома Аквинат, голова которого так хорошо была приспособлена как для завязывания, так и для развязывания узлов схоластического богословия, - принужден был, после того как на решение этой задачи было положено столько трудов, - в заключение отказаться от нее, как от второй chose impossible. - "Infantes in maternis uteris existantes (рек святой Фома) baplizari possunt nullo modo" {*}). - Ах, Фома, Фома! Если читатель любопытствует познакомиться с вопросом о крещении при помощи впрыскивания, как он представлен был докторами Сорбонны, - вместе с их обсуждением его, - то он найдет это в приложении к настоящей главе. - Л. Стерн. {* Дети, находящиеся в утробе матери, никаким способом не могут быть окрещены (лат.).}} Ужасное несчастье для моей книги, а еще более для литературного мира вообще, перед горем которого тускнеет мое собственное горе, - что этот гаденький зуд по новым ощущениям во всех областях так глубоко внедрился в наши привычки и нравы, - и мы настолько озабочены тем, чтобы получше удовлетворить эту нашу ненасытную алчность, - что находим вкус только в самых грубых и чувственных частях литературного произведения; - тонкие намеки и замысловатые научные сообщения улетают кверху, как духи; - тяжеловесная мораль опускается вниз, - и как те, так и другая пропадают для читателей, как бы продолжая оставаться на дне чернильницы. Мне бы хотелось, чтобы мои читатели-мужчины не пропустили множество занятных и любопытных мест, вроде того, на котором была поймана моя читательница. Мне бы хотелось, чтобы этот пример возымел свое действие - и чтобы все добрые люди, как мужского, так и женского пола, почерпнули отсюда урок, что во время чтения надо шевелить мозгами. Memoire, presente a Messieurs les Docteurs de Sorbonne {*} {* Vide Deventer, Paris Edit. in 4ь tь, 1734, p. 366. - Л. Стерн. См. Деьентер, Париж, изд. ин кварто, 1Т34 г., стр. 366.} Un Chirurgien Accoucheur represente a Messieurs les Docteurs de Sorbonne, qu'il y a des cas, quoique tres rares, ou une mere ne scauroit accoucher, et meme ou l'enfant est tellement renferme dans le sein de sa mere, qu'il ne fait paroitre aucune partie de son corps, ce qui seroit un cas, suivant le Rituels, de lui conferer, du moins sous condition, le bapteme. Le Chirurgien, qui consulte, pretend, par le moyen d'une petite canule, de pouvoir baptiser immediatement l'enfant, sans faire aucun tort a la mere. - - II demande si ce moyen, qu'il vient de proposer, est permis et legitime, et s'il peut s'en servir dans les cas qu'il vient d'exposer. Reponse Le Conseil estime, que la question proposee souffre de grandes difficultes. Les Theologiens posent d'un cote pour principe, que le bapteme, qui est une naissance spirituelle, suppose une premiere naissance; il faut etre ne dans le monde, pour renaitre en Jesus Christ, comme ils l'enseignent. S. Thomas, 3 part, quaest. 88, art. 11, suit cette doctrine comme une verite constante; l'on ne peut, dit ce S. Docteur, baptiser les enfans qui sont renfermes dans le sein de leurs meres; et S. Thomas est fonde sur ce, que les enfans ne sont point nes, et ne peuvent etre comptes parmi les autre hommes; d'ou il conclud, qu'ils ne peuvent etre l'objet d'une action exterieure, pour recevoir par leur ministere les sacremens necessaires au salut : Pueri in maternis uteris existentes nondum prodierunt in lucem, ut cum aliis hominibus vitam ducant; unde non possunt subjici action! humanae, ut per eorum ministerium sacramenta recipiant ad salutem. Les rituels ordonnent dans la pratique ce que les theologiens ont etabli sur les memes matieres; et ils deffendent tous d'une maniere uniforme, de baptiser les enfans qui sont renfermes dans le sein de leurs meres, s'ils ne font paroitre quelque partie de leurs corps. Le concours des theologiens et des rituels, qui sont les regles des dioceses, paroit former une autorite qui termine la question presente; cependant le conseil de conscience considerant d'un cote, que le raisonnement des theologiens est uniquement fonde sur une raison de convenance, et que la deffense des rituels suppose que l'on ne peut baptiser immediatement les enfans ainsi renfermes dans le sein de leurs meres, ce qui est contre la supposition presente; et d'une autre cote, considerant que les memes theologiens enseignent, que l'on peut risquer les sacremens que Jesus Christ a etablis comme des moyens faciles, mais necessaires pour sanctifier les hommes; et d'ailleurs estimant, que les enfans enfermes dans le sein de leurs meres pourroient etre capables de salut, parce qu'ils sont capables de damnation ; - pour ces considerations, et en egard a l'expose, suivant lequel on assure avoir trouve un moyen certain de baptiser ces enfans ainsi renfermes, sans faire aucun tort a la mere, le Conseil estime que l'on pourvoit se servir du moyen propose, dans la confiance qu'il a, que Dieu n'a point laisse ces sortes d'enfans sans aucun secours, et supposant, comme il est expose, que le moyen dont il s'agit est propre a leur procurer le bapteme; cependant comme il s'agiroit en autorisant la pratique proposee, de changer une regle universellement etablie, le Conseil croit que celui qui consulte doit s'addresser a son eveque, et a qui il appartient de juger de l'utilite et du danger du moyen propose, et comme, sous le bon plaisir de l'eveque, le Conseil estime qu'il faudrait recourir au Pape, qui a le droit d'expliquer les regies de l'eglise, et d'y deroger dans le cas, ou la loi ne scauroit obliger, quelque sage et quelque utile que paroisse la maniere de baptiser dont il s'agit, le Conseil ne pourroit l'approuver sans le concours de ces deux autorites. On conseille au moins a celui qui consulte, de s'addresser a son eveque, et de lui faire part de la presente decision, afin que, si le prelat entre dans les raisons sur lesquelles les'docteurs soussignes s'appuyent, il puisse etre autorise dans le cas de necessite, ou il risqueroit trop d'attendre que la permission fut demandee et accordee d'employer le moyen qu'il propose si avantageux au salut de l'enfant. Au reste, le Conseil, en estimant que l'on pourroit s'en servir, croit cependant, que si les enfans dont il s'agit, venoient au monde, contre l'esperance de ceux qui se seroient servis du meme moyen, il seroit necessaire de le baptiser sous condition, et en cela le Conseil se conforme a tous les rituels, qui en autorisant le bapteme d'un enfant qui fait paroitre quelque partie de son corps, enjoignent neantmoins, et ordonnent de le baptiser sous condition, s'il vient heureusement au monde. Delibere en Sorbonne, le 10 Avril, 1733. A Le Moyne, L. De Romigny, De Marcilly {*}. {* Докладная записка, представленная господам докторам Сорбонны. Некий лекарь-акушер докладывает господам докторам Сорбонны, что бывают случаи, правда очень редкие, когда мать не в состоянии разрешиться от бремени, - и бывает даже, что младенец так закупорен в утробе своей матери, что не показывает ни одной части своего тела, в каковых случаях, согласно церковным уставам, было бы позволительно совершить над ним крещение, по крайней мере, условно. Пользующий лекарь утверждает, что при помощи шприца можно непосредственно крестить младенца без всякого вреда для матери. - - Он спрашивает, является ли предлагаемое им средство позволительным и законным и может ли он им пользоваться в вышеизложенных случаях. Ответ. Совет полагает, что предложенный вопрос сопряжен с большими трудностями. Богословы принимают, с одной стороны, за основоположение, что крещение, каковое является рождением духовным, предполагает рождение первоначальное; согласно их учению, надо родиться на свет, дабы возродиться в Иисусе Христе. Св. Фома, 3-я часть, вопр. 88, ст. 11, следует этому учению как непреложной истине: нельзя, - говорит сей ученый, сей святой доктор, - крестить младенцев, заключенных в утробе матери; св. Фома основывается на том, что неродившиеся младенцы не могут быть причислены к людям; откуда он заключает, что они но могут быть предметом внешнего воздействия, чтобы принимать через посредство других людей таинства, необходимые для спасения. "Младенцы, в утробе матери пребывающие, еще не появились на свет, дабы вести жизнь с другими людьми, а посему они не могут подвергаться воздействию людей и через их посредство принимать таинство во спасение". Церковные уставы предписывают на практике то, что определено богословами (относительно этих вещей), а последние все одинаково запрещают крестить младенцев, заключенных в утробе матери, если нельзя было увидеть какую-нибудь часть их тела. Единомыслие богословов и церковных уставов, полагаемых за правило в епархиях, представляет такой авторитет, что им, по-видимому, решается настоящий вопрос. Однако же Духовный совет, принимая во внимание, с одной стороны, что рассуждение богословов основано единственно на соблюдении благовидности и что запрещение церковных уставов исходит из того, что нельзя непосредственно крестить младенцев, заключенных в утробе матери, что идет вразрез с настоящим предположением; а с другой стороны, принимая во внимание, что те же богословы говорят о возможности совершать наудачу таинства, установленные Иисусом Христом, как легкие, но необходимые средства для освящения людей; и кроме того, считая, что младенцы, заключенные в утробе матери, могут получить спасение, потому что они могут быть осуждены на вечные муки; - по этим соображениям и ввиду представленного доклада, в котором заверяется, что найдено верное средство крестить заключенных таким образом младенцев без всякого вреда для матери, Совет полагает возможным пользоваться предложенным средством, в уповании, что бог не оставил этого рода младенцев без всякой помощи, и полагая, как в означенном докладе сказано, что средство, о котором идет речь, способно обеспечить совершение над ними таинства; со всем тем, поскольку дозволить применение предложенного средства значило бы изменить повсеместно установленный порядок, то Совет считает, что пользующий лекарь обязан обратиться к своему епископу, коему и подобает судить о пригодности или об опасности предложенного средства, и так как Совет полагает, что, с соизволения епископа, следовало бы обратиться к папе, коему принадлежит право изъяснять уставы церкви и от них отступать в тех случаях, когда закон не может иметь обязательной силы, то сколь бы ни казался разумным и полезным способ крещения, о коем идет речь, Совет был бы не вправе его одобрить без согласия обеих названных властей. Во всяком случае, можно посоветовать пользующему лекарю обратиться к своему епископу и сообщить ему настоящие решения и, буде названный прелат согласится с доводами, на кои опираются нижеподписавшиеся доктора, считать лекаря полномочным во всех тех случаях, когда было бы слишком опасно ждать, пока будет испрошено и дано позволение употребить предлагаемое им средство, столь благоприятное для спасения младенца. Впрочем, Совет, допуская возможность пользоваться названным средством, полагает, однако, что, буде младенцы, о коих идет речь, появились бы на свет вопреки ожиданию тех, кои воспользовались бы названным средством, то их надлежало бы окрестить условно, в каковом своем мнении Совет сообразуется со всеми церковными уставами, кои, дозволяя крещение младенца, показывающегося наружу частью своего тела, предписывают тем не менее и наказывают окрестить его условно, буде он счастливо появится на свет. Подвергнуто обсуждению в Сорбонне, 10 апреля 1733 года. А. ле Муан, Л. де Роминьи, де Марсильи.} Мистер Тристрам Шенди, свидетельствуя свое почтение господам де Муану, де Роминьи и де Марсильи, надеется, что все они хорошо почивали ночью после столь утомительного совещания. - Он спрашивает, не будет ли проще и надежнее всех гомункулов окрестить единым махом на авось при помощи впрыскивания, немедленно после церемонии бракосочетания, но до его завершительного акта; - при условии, как и в вышеприведенном документе, чтобы каждый из гомункулов, если самочувствие его будет хорошее и он благополучно появится потом на свет, был бы окрещен вновь (sous condition {Условно (франц.).}) - - и, кроме того, постановить, что операция будет произведена (а это мистер Шенди считает возможным) par le moyen d'une petite canule и sans faire aucun tort au pere {Посредством шприца и не причиняя ущерба отцу (франц.).}. ^TГЛАВА XXI^U - Интересно знать, что это за шум и беготня у них наверху, - проговорил мой отец, обращаясь после полуторачасового молчания к дяде Тоби, - который, надо вам сказать, сидел по другую сторону камина, покуривая все время свою трубку в немом созерцании новой пары красовавшихся на нем черных плисовых штанов. - Что у них там творится, братец? - сказал мой отец. - Мы едва можем слышать друг друга. - Я думаю, - отвечал дядя Тоби, вынимая при этих словах изо рта трубку и ударяя два-три раза головкой о ноготь большого пальца левой руки, - я думаю... - сказал он. - Но, чтобы вы правильно поняли мысли дяди Тоби об этом предмете, вас надо сперва немного познакомить с его характером, контуры которого я вам сейчас набросаю, после чего разговор между ним и моим отцом может благополучно продолжаться. - Скажите, как назывался человек, - я пишу так торопливо, что мне некогда рыться в памяти или в книгах, - впервые сделавший наблюдение, "что погода и климат у нас крайне непостоянны"? Кто бы он ни был, а наблюдение его совершенно правильно. - Но вывод из него, а именно "что этому обстоятельству обязаны мы таким разнообразием странных и чудных характеров", - принадлежит не ему; - он сделан был другим человеком, по крайней мере, лет полтораста спустя... Далее, что этот богатый склад самобытного материала является истинной и естественной причиной огромного превосходства наших комедий над французскими и всеми вообще, которые были или могли быть написаны на континенте, - это открытие произведено было лишь в середине царствования короля Вильгельма, - когда великий Драйден (если не ошибаюсь) счастливо напал на него в одном из своих длинных предисловий. Правда, в конце царствования королевы Анны великий Аддисон взял его под свое покровительство и полнее истолковал публике в двух-трех номерах своего "Зрителя"; но само открытие принадлежало не ему. - Затем, в-четвертых и в-последних, наблюдение, что вышеотмеченная странная беспорядочность нашего климата, порождающая такую странную беспорядочность наших характеров, - в некотором роде нас вознаграждает, давая нам материал для веселого развлечения, когда погода не позволяет выходить из дому, - это наблюдение мое собственное, - оно было произведено мной в дождливую погоду сегодня, 26 марта 1759 года, между девятью и десятью часами утра. Таким-то образом, - таким-то образом, мои сотрудники и товарищи на великом поле нашего просвещения, жатва которого зреет на наших глазах, - таким-то образом, медленными шагами случайного приращения, наши физические, метафизические, физиологические, полемические, навигационные, математические, энигматические, технические, биографические, драматические, химические и акушерские знания, с пятьюдесятью другими их отраслями (большинство которых, подобно перечисленным, кончается на _ический_), в течение двух с лишним последних столетий постепенно всползали на ту akmh {Вершину (греч.).} своего совершенства, от которой, если позволительно судить но их успехам за последние семь лет, мы, наверно, уже недалеко. Когда мы ее достигнем, то, надо надеяться, положен будет конец всякому писанию, - а прекращение писания положит конец всякому чтению: - что со временем, - _как война рождает бедность, а бедность - мир_, - должно положить конец всякого рода наукам; а потом - нам придется начинать все сначала; или, другими словами, мы окажемся на том самом месте, с которого двинулись в путь. - Счастливое, трижды счастливое время! Я бы только желал, чтобы эпоха моего зачатия (а также образ и способ его) была немного иной, - или чтобы ее можно было без какого-либо неудобства для моего отца или моей матери отсрочить на двадцать - двадцать пять лет, когда перед писателями, надо Думать, откроются некоторые перспективы в литературном мире. Но я забыл о моем дяде Тоби, которому пришлось все это время вытряхивать золу из своей курительной трубки. Склад его души был особенного рода, делающего честь нашей атмосфере; я без всякого колебания отнес бы его к числу первоклассных ее продуктов, если бы в нем не проступало слишком много ярко выраженных черт фамильного сходства, показывавших, что своеобразие его характера было обусловлено больше кровью, нежели ветром или водой, или какими-либо их видоизменениями и сочетаниями. В связи с этим меня часто удивляло, почему отец мой, не без основания подмечая некоторые странности в моем поведении, когда я был маленьким, - ни разу не попытался дать им такое объяснение; ведь все без исключения семейство Шенди состояло из чудаков; - я имею в виду его мужскую часть, - ибо женские его представительницы были вовсе лишены характера, - за исключением, однако, моей двоюродной тетки Дины, которая, лет шестьдесят тому назад, вышла замуж за кучера и прижила от него ребенка; по этому поводу отец мой, в согласии со своей гипотезой об именах, не раз говорил: пусть она поблагодарит своих крестных папаш и мамаш. Может показаться очень странным, - а ведь загадывать загадки читателю отнюдь не в моих интересах, и я не намерен заставлять его ломать себе голову над тем, как могло случиться, что подобное событие и через столько лет не потеряло своей силы и способно было нарушать мир и сердечное согласие, царившие во всех других отношениях между моим отцом и дядей Тоби. Казалось, что несчастье это, разразившись над нашей семьей, вскоре истощит и исчерпает свои силы - как это обыкновенно и бывает. - Но у нас никогда ничего не делалось, как у других людей. Может быть, в то самое время, когда это стряслось, у нас было какое-нибудь другое несчастье; но так как несчастья ниспосылаются для нашего блага, а названное несчастье не принесло _семье Шенди_ решительно ничего хорошего, то оно, возможно, притаилось в ожидании благоприятной минуты и обстоятельств, которые предоставили бы ему случай сослужить свою службу. - - - Заметьте, что я тут ровно ничего не решаю. - - Мой метод всегда заключается в том, чтобы указывать любознательным питателям различные пути исследования, по которым они могли бы добраться до истоков затрагиваемых мной событий; - не педантически, подобно школьному учителю, и не в решительной манере Тацита, который так мудрит, что сбивает с толку и себя и читателя, - но с услужливой скромностью человека, поставившего себе единую цель - помогать пытливым умам. - Для них я пишу, - и они будут читать меня, - если мыслимо предположить, что чтение подобных книг удержится очень долго, - до скончания века. Итак, вопрос, почему этот повод для огорчений не потерял своей силы для моего отца и дяди, я оставляю нерешенным. Но как и в каком направлении он действовал, обратившись в причину размолвок между ними, это я могу объяснить с большой точностью. Вот как было дело. _Мой дядя, Тоби Шенди_, мадам, был джентльмен, который, наряду с добродетелями, обычно свойственными человеку безукоризненной прямоты и честности, - обладал еще, и притом в высочайшей степени, одной, редко, а то и вовсе не помещаемой в списке добродетелей: то была крайняя, беспримерная природная стыдливость: - впрочем, слово _природная_ будет тут подходящим по той причине, что я не вправе предрешать вопрос, о котором вскоре пойдет речь, а именно: была ли эта стыдливость природной или приобретенной. - Но каким бы нутом она ни досталась дяде Тоби, это все же была стыдливость в самом истинном смысле; притом, мадам, не в отношении слов, ибо, к несчастью, он располагал крайне ограниченным их запасом, - но в делах; и этого рода стыдливость была ему присуща в такой степени, она поднималась в нем до такой высоты, что почти равнялась, если только это возможно, стыдливости женщины: той женской взыскательности, мадам, той внутренней опрятности ума и воображения, свойственной вашему полу, которая внушает нам такое глубокое почтение к нему. Вы, может быть, подумаете, мадам, что дядя Тоби почерпнул эту стыдливость из ее источника; - что он провел большую часть своей жизни в общении с вашим полом и что основательное знание женщин и неудержимое подражание столь прекрасным образцам - создали в нем эту привлекательную черту характера. Я бы желал, чтобы так оно и было, а однако, за исключением своей невестки, жены моего отца и моей матери, - дядя Тоби едва ли обменялся с прекрасным полом тремя словами за три года. Нет, он приобрел это качество, мадам, благодаря удару. - - Удару! - Да, мадам, он им обязан был удару камнем, сорванным ядром с бруствера одного горнверка при осаде Намюра и угодившим прямо в пах дяде Тоби. Каким образом удар камнем мог оказать такое действие? О, это длинная и любопытная история, мадам; - но если бы я вздумал вам ее излагать, то весь рассказ мой начал бы спотыкаться на все четыре ноги, - Я ее сохраняю в качестве эпизода на будущее, и каждое относящееся до нее обстоятельство будет в надлежащем месте добросовестно вам изложено. - А до тех пор я не вправе останавливаться на ней подробнее или сказать что-нибудь еще сверх уже сказанного, а именно - что дядя Тоби был джентльмен беспримерной стыдливости, которая еще как бы утончалась и обострялась неугасаемым жаром скромной семейной гордости, - и оба эти чувства были так сильны в нем, что он не мог без величайшего волнения слышать какие-либо разговоры о приключении с тетей Диной. Малейшего намека на него бывало достаточно, чтобы кровь бросилась ему в лицо, - когда мой отец распространялся на эту тему в случайном обществе, что ему часто приходилось делать для пояснения своей гипотезы, - эта злосчастная порча одной из прекраснейших веток нашей семьи была как нож в сердце дяди Тоби с его преувеличенным чувством чести и стыдливостью: часто он в невообразимом смятении отводил моего отца в сторону, журил его и говорил, что готов отдать ему все на свете, только бы он оставил эту историю в Покое. Отец мой, я уверен, питал к дяде Тоби самую неподдельно нежную любовь, какая бывала когда-нибудь у одного брата к другому, и, чтобы успокоить сердце дяди Тоби в этом или в другом отношении, охотно сделал бы все, что один брат может разумно потребовать со стороны другого. Но исполнить эту просьбу было выше его сил. - - Отец мой, как я вам сказал, был в полном смысле слова философ, - теоретик, - систематик; и приключение с тетей Диной было фактом столь же важным для него, как обратный ход планет для Коперника. Отклонения Венеры от своей орбиты укрепили Коперникову систему, названную так по его имени, а отклонения тети Дины от своей орбиты оказали такую же услугу укреплению системы моего отца, которая, надеюсь, отныне в его честь всегда будет называться _Шендиевой системой_. Во всяком случае, другое семейное бесчестье вызвало бы у отца моего, насколько мне известно, такое же острое чувство стыда, как и у других людей, - и ни он, ни, полагаю, Коперник не предали бы огласке подмеченные ими странности и не привлекли бы к ним ничьего внимания, если бы не считали себя обязанными сделать это из уважения к истине. - Amiens Piato {Платон - мне друг (лат.).}, - говорил обыкновенно мой отец, толкуя свою цитату, слово за словом, дяде Тоби, - amicus Plato (то есть Дина была моей теткой), sed magis arnica veritas {Но еще больший друг мне истина (лат.).} - - (но истина моя сестра). Это несходство характеров моего отца и дяди было источником множества стычек между братьями. Один из них терпеть не мог, чтобы при нем рассказывали об этом семейном позоре, - - - а другой не пропускал почти ни одного дня без того, чтобы так или иначе не намекнуть на него. - Ради бога, - восклицал дядя Тоби, - и ради меня и ради всех нас, дорогой братец Шенди, - оставьте вы в покое эту историю с нашей теткой и не тревожьте ее праха; - - как можете вы, - - - как можете вы быть таким бесчувственным и безжалостным к доброй славе нашей семьи? - - Что такое для гипотезы слава семьи, - отвечал обыкновенно мой отец, - - И даже, если уж на то пошло, - что такое самая жизнь семьи? - - - Жизнь семьи! - восклицал тогда дядя Тоби, откидываясь на спинку кресла и поднимая вверх руки, глаза и одну ногу. - - Да, жизнь, - повторял мой отец, отстаивая свое утверждение. - - Сколько тысяч таких жизней ежегодно терпят крушение (по крайней мере, во всех цивилизованных странах) - - и ставятся ни во что, ценятся не больше, чем воздух, - при состязании в гипотезах. - На мой бесхитростный взгляд, - отвечал дядя Тоби, - каждый такой случай есть прямое убийство, кто бы его ни совершил. - - Вот в этом-то и состоит ваша ошибка, - возражал мой отец, - ибо in foro scientiae {Перед судом науки (лат.).} не существует никаких убийств, есть только смерть, братец. На это дядя Тоби, махнув рукой на всякие иные аргументы, насвистывал только полдюжины тактов Лиллибуллиро. - - Надо вам сказать, что это был обычный канал, через который испарялось его возбуждение, когда что-нибудь возмущало или поражало его, - в особенности же, когда высказывалось суждение, которое он считал верхом нелепости. Так как ни один из наших логиков или их комментаторов, насколько я могу припомнить, не счел нужным дать название этому особенному аргументу, - я беру здесь на себя смелость сделать это сам, по двум соображениям. Во-первых, чтобы, во избежание всякой путаницы в спорах, его всегда можно было так же ясно отличить от всех других аргументов, вроде argumentum ad verecundiam, ex absurdo, ex fortiori {Довод к совестливости, приведение к нелепости, необходимость признать сильнейший довод (лат.).} и любого другого аргумента, - и, во-вторых, чтобы дети детей моих могли сказать, когда голова моя будет покоиться в могиле, - что голова их ученого дедушки работала некогда столь же плодотворно, как и головы других людей, что он придумал и великодушно внес в сокровищницу Ars logica {Искусство логики (лат.).} название для одного из самых неопровержимых аргументов в науке. Когда целью спора бывает скорее привести к молчанию, чем убедить, то они могут прибавить, если им угодно, - и для одного из лучших аргументов. Итак, я настоящим строго приказываю и повелеваю, чтобы аргумент этот известен был под отличительным наименованием argumentum fistulatorium {Свистательный довод (лат.).} и никак не иначе - и чтобы он ставился отныне в ряд с argumentum baculinum {Довод при помощи кошелька (лат.).} и argumentum ad crumeuam {Палочный довод (лат.).} и всегда трактовался в одной главе с ними. Что касается argumentum tripodium {Довод таганом (лат.).}, который употребляется исключительно женщинами против мужчин, и argumentum ad rem {Вещественный довод (лат.).}, которым, напротив, пользуются только мужчины против женщин, - то так как их обоих по совести довольно для одной лекции, - и так как, вдобавок, один из них является лучшим ответом на другой, - пусть они тоже будут обособлены и излагаются отдельно. ^TГЛАВА XXII^U Ученый епископ Холл, - я разумею знаменитого доктора Джозефа Холла, бывшего епископом Эксетерским в царствование короля Иакова Первого, - говорит нам в одной из своих Декад, которыми он заключает "Божественное искусство размышления", напечатанное в Лондоне в 1610 году Джоном Билом, проживающим в Олдерсгейт-стрит, что нет ничего отвратительнее самовосхваления, и я совершенно с ним согласен. Но с другой стороны, если вам в чем-то удалось достичь совершенства и это обстоятельство рискует остаться незамеченным, - я считаю, что столь же отвратительно лишиться почести и сойти в могилу, унеся тайну своего искусства. Я нахожусь как раз в таком положении. Ибо в этом длинном отступлении, в которое я случайно был вовлечен, равно как и во все мои отступления (за единственным исключением), есть одна тонкость отступательного искусства, достоинства которого, боюсь, до сих пор ускользали от внимания моего читателя, и не по недостатку проницательности у него, а потому, что эту замечательную черту обычно не ищут и не предполагают найти в отступлениях: - состоит она в том, что хотя все мои отступления, как вы видите, правильные, честные отступления - и хотя я уклоняюсь от моего предмета не меньше и не реже, чем любой великобританский писатель, - однако я всегда стараюсь устроиться так, чтобы главная моя тема не стояла без движения в мое отсутствие. Так, например, я только собрался было набросать вам основные черты крайне причудливого характера дяди Тоби, - как наткнулся на тетю Дину и кучера, которые увели нас за несколько миллионов миль, в самое средоточие планетной системы. Невзирая на это, вы видите, что обрисовка характера дяди Тоби потихоньку продолжалась все это время; конечно, проводилась она не в основных своих линиях, - это было бы невозможно, - зато попутно, там и здесь, намечались кое-какие интимные черточки и легкие штришки, так что теперь вы уже гораздо лучше знакомы с дядей Тоби, чем раньше. Благодаря такому устройству, вся внутренняя механика моего произведения очень своеобразна: в нем согласно действуют два противоположных движения, считавшихся до сих нор несовместимыми. Словом, произведение мое отступательное, но и поступательное в одно и то же время. Это обстоятельство, сэр, отнюдь не похоже на суточное вращение земли вокруг своей оси, совершаемое одновременно с поступательным движением по эллиптической орбите, которое, совершаясь в годовом круговороте, приводит с собой приятное разнообразие и смену времен года; впрочем, должен признаться, мысль моя получила толчок именно отсюда, - как, мне кажется, и все величайшие из прославленных наших изобретений и открытий порождены были такими же обыденными явлениями. Отступления, бесспорно, подобны солнечному свету; - они составляют жизнь и душу чтения. - Изымите их, например, из этой книги, - она потеряет всякую цену: - холодная, беспросветная зима воцарится на каждой ее странице; отдайте их автору, и он выступает, как жених, - всем приветливо улыбается, хлопочет о разнообразии яств и не дает уменьшиться аппетиту. Все искусство в том, чтобы умело их состряпать и подать так, чтобы они служили к выгоде не только читателя, но и писателя, беспомощность которого в этом предмете поистине достойна жалости: ведь стоит ему только начать отступление, - и мгновенно все его произведение останавливается как вкопанное, - а когда он двинется вперед с главной своей темой, - тогда конец всем его отступлениям. - Ничего не стоит такая работа. Вот почему я, как вы видите, с самого начала так перетасовал основную тему и привходящие части моего произведения, так переплел и перепутал отступательные и поступательные движения, зацепив одно колесо за другое, что машина моя все время работает вся целиком и, что всего важнее, проработает так еще лет сорок, если подателю здоровья угодно будет даровать мне на такой срок жизнь и хорошее расположение духа. ^TГЛАВА XXIII^U Я чувствую сильную склонность начать эту главу самым нелепым образом и не намерен ставить препятствий своей фантазии. Вот почему приступаю я так: Если бы в человеческую грудь вправлено было стекло, согласно предложению лукавого критика Мома, - то отсюда, несомненно, вытекло бы, во-первых, то нелепое следствие, - что даже самые мудрые и самые важные из нас должны были бы до конца жизни платить той или иной монетой оконный сбор. И, во-вторых, что для ознакомления с чьим-либо характером ничего больше не требовалось бы, как, взяв портшез, потихонечку проследовать к месту наблюдения, как вы бы проследовали к прозрачному улью, - заглянуть в стеклышко, - увидеть в полной наготе человеческую душу, - понаблюдать за всеми ее движениями, - всеми ее тайными замыслами, - проследить все ее причуды от самого их зарождения и до полного созревания, - подстеречь, как она на свободе скачет и резвится; после чего, уделив немного внимания более чинному ее поведению, естественно сменяющему такие порывы, - взять перо и чернила и запечатлеть на бумаге исключительно лишь то, что вы увидели и можете клятвенно подтвердить. - Но на нашей планете писатель не обладает этим преимуществом, - на Меркурии оно (вероятно) у него есть, может быть даже, он там поставлен в еще более выгодные условия; - ведь страшная жара на этой планете, проистекающая от ее близкого соседства с солнцем и превосходящая, по вычислениям астрономов, жар раскаленною докрасна железа, - должно быть, давно уже обратила в стекло тела тамошних жителей (в качестве действующей причины), чтобы их приспособить к климату (что является причиной конечной) ; таким образом, пребывая в такой обстановке, вместилища их душ сверху донизу представляют собой не что иное (поскольку самая здравая философия не в состоянии доказать обратное), как тонкие прозрачные тела из? светлого стекла (за исключением пупочного узла); и вот, пока тамошние жители не состарятся и не покроются морщинами, отчего световые лучи, проходя сквозь них, подвергаются чудовищному преломлению, - или, отражаясь от них, достигают глаза по таким косым линиям, что увидеть человека насквозь невозможно, души их могут (если только они не вздумают соблюдать чисто внешние приличия или воспользоваться ничтожным прикрытием, которое им представляет точка пупка) - могут, повторяю я, с равным успехом дурачиться как внутри, так и вне своего жилища. Но, как я уже сказал выше, это не относится к обитателям земли, - души наши не просвечивают сквозь тело, - все закутаны в темную оболочку необращенных в стекло плоти и крови; вот почему, если мы хотим проникнуть в характер наших ближних, нам надо как-то иначе приступить к этой задаче. Воистину многообразны пути, по которым вынужден был направиться человеческий ум, чтобы дать ее точное решение. Иные, например, рисуют все свои характеры при помощи духовых инструментов. - Вергилий пользуется этим способом в истории Дидоны и Энея; но он столь же обманчив, как дыхание славы, и, кроме того, свидетельствует об ограниченном даровании. Мне не безызвестно, что итальянцы притязают на математическую точность в обрисовках одного часто встречающегося среди них характера при помощи forte или piano некоего употребительного духового инструмента, который они считают непогрешимым. Я не решаюсь привести здесь название этого инструмента: - довольно будет, если я скажу, что он есть и у нас, - но нам в голову не приходит пользоваться им для рисования. - Это звучит загадочно, да и с расчетом на загадочность, по крайней мере ad populum {Для народа, то есть для широкого читателя (лат.).}, вот почему прошу вас, мадам, когда вы дойдете до этого места, читайте как можно быстрее и не останавливайтесь для наведения каких-либо справок. Есть, далее, такие, что при обрисовке характера какого-нибудь человека пользуются только его выделениями, не прибегая больше ни к каким средствам: - но этот способ часто дает весьма неправильное представление, - если вы не делаете одновременно наброска того, как этот человек наполняется; в таком случае, поправляя один рисунок по другому, вы составляете с помощью их обоих вполне приемлемый образ. Я бы ничего не возражал против этого метода, - я только думаю, что он слишком отчетливо изобличает муки творчества, - и кажется еще более педантичным оттого,, что заставляет вас бросить взгляд на остальные non naturalia человека. Почему самые натуральные жизненные отправления человека должны называться ненатуральными - это другой вопрос. Есть, в-четвертых, еще и такие, которые относятся с презрением ко всем этим выдумкам, - не потому, что у них самих богатое воображение, но благодаря усердному применению методов, напоминающих приспособления художников-пентаграфистов {Пентаграф - прибор для механического копирования гравюр и картин в любых пропорциях. - Л. Стерн.} по части снимания копий. - Таковы, да будет вам известно, великие историки. Одного из них вы увидите рисующим характер во весь рост против света: - это неблагородно, нечестно и несправедливо по отношению к характеру человека, который позирует. Другие, чтобы исправить дело, снимают с вас портрет в камере-обскуре: - это хуже всего, - так как вы можете быть уверены, что там вас изобразят в одной из самых смешных ваших поз. Чтобы избежать всех этих ошибок при обрисовке характера дяди Тоби, я решил не прибегать ни к каким механическим средствам, равным образом и карандаш мой не подпадает под влияние никакого духового инструмента, в который когда-либо дули как по эту, так и по ту сторону Альп, - я не стану также рассматривать, чем он наполняется и что из себя извергает, пли касаться его non naturalia, - короче говоря, я нарисую его характер на основании его конька. ^TГЛАВА XXIV^U Если бы я не был внутренне убежден, что читатель горит нетерпением узнать наконец характер дяди Тоби, - я бы предварительно постарался доказать ему, что нет более подходящего средства для обрисовки характеров, чем тот, на котором я остановил свой выбор. Хотя я не берусь утверждать, что человек и его конек сносятся друг с другом точно таким же образом, как душа и тело, тем не менее между ними несомненно существует общение; и я склонен думать, что в этом общении есть нечто, весьма напоминающее взаимодействие наэлектризованных тел, и совершается оно посредством разгоряченной плоти всадника, которая входит в непосредственное соприкосновение со спиной конька. - От продолжительной езды и сильного трения тело всадника под конец наполняется до краев материей конька: - так что если только вы в состоянии ясно описать природу одного из них, - вы можете составить себе достаточно точное представление о способностях и характере другого. Конек, на котором всегда ездил дядя Тоби, по-моему, вполне достоин подробного описания, хотя бы только за необыкновенную оригинальность и странный свой вид; вы могли бы проехать от Йорка до Дувра, - от Дувра до Пензенса в Корнуэльсе и от Пензенса обратно до Йорка - и не встретили бы по пути другого такого конька; а если бы встретили, то, как бы вы ни спешили, вы б непременно остановились, чтобы его рассмотреть. В самом деле, поступь и вид его были так удивительны и весь он, от головы до хвоста, был до такой степени непохож на прочих представителей своей породы, что по временам поднимался спор, - - да точно ли он конек. Но, подобно тому философу, который в спорах со скептиком, отрицавшим реальность движения, в качестве самого убедительного довода вставал на ноги и прохаживался по комнате, - дядя Тоби в доказательство того, что конек его действительно конек, просто-напросто садился на него и скакал, - предоставляя каждому решать вопрос по своему усмотрению. По правде говоря, дядя Тоби садился на своего конька с таким удовольствием и тот вез дядю Тоби так хорошо, - что его очень мало беспокоило, что об этом говорят или думают другие. Однако давно уже пора дать вам описание этого конька. - Но надо держаться определенного порядка, и потому позвольте раньше рассказать вам, как дяди Тоби им, обзавелся, ^TГЛАВА XXV^U Рана в паху, которую дядя Тоби получил при осаде Намюра, сделала его непригодным для службы, и ему оставалось только вернуться в Англию и там полечиться. Целых четыре года был он прикован - сначала к своей постели, а потом к своей комнате, и во время лечения, продолжавшегося весь этот срок, он терпел невыразимые боли, - проистекавшие от последовательных отслоений os pubis {Лобковая кость (лат.).} и наружного края той части coxendix {Бедренная кость (лат.).}, которая называется os ilium {Подвздошная кость (лат.).}, - - - обе названные кости были у него плачевным образом раздроблены, как вследствие неправильной формы камня, который, как я вам сказал, сорвался с бруствера, - так и вследствие величины этого камня (довольно внушительной), - отчего лечивший его хирург все время склонялся к мысли, что сильные повреждения, произведенные им в паху дяди Тоби, обусловлены были скорее тяжестью камня, нежели его метательной силой, - и это было большое счастье для дяди Тоби. - часто говорил ему хирург. Отец мой как раз в это время начинал дела в Лондоне и снял дом; а так как между двумя братьями были самые сердечные дружеские отношения и отец мой считал, что дядя Тоби нигде не мог бы получить столь внимательного и заботливого ухода, как у него в доме, - - то он предоставил ему лучшую комнату. - Но еще более красноречивым знаком его дружеских чувств было то, что стоило какому-нибудь знакомому или приятелю войти зачем-либо к нему в дом, как он брал его за руку и вел наверх, непременно желая, чтобы гость навестил его брата Тоби и поболтал часок у изголовья больного. Рассказ о полученной ране облегчает солдату боль от нее: - так, по крайней мере, думали гости моего дяди, и часто, во время своих ежедневных визитов к нему, они из учтивости, проистекавшей из этого убеждения, переводили разговор на его рану, - а от раны разговор обыкновенно переходил к самой осаде. Беседы эти были чрезвычайно приятны, и дядя Тоби получал от них большое облегчение; они помогли бы ему еще больше, если бы не вовлекали его в кое-какие непредвиденные затруднения, которые в течение целых трех месяцев сильно задерживали его лечение, так что, не попадись ему под руку средство из них выпутаться, они, наверно, свели бы его в могилу. В чем заключались затруднения дяди Тоби, - - - вам ни за что не отгадать; - будь это вам под силу, - я бы покраснел; не как родственник, - не как мужчина, - даже не как женщина, - нет, я бы покраснел как автор, поскольку я вменяю себе в особенную заслугу именно то, что мой читатель ни разу еще не мог ни о чем догадаться. И в этом отношении, сэр, я настолько щепетилен и привередлив, что, считай я вас способным составить сколько-нибудь приближающееся к истине представление или мало-мальски вероятное предположение о том, что произойдет на следующей странице, - я бы вырвал ее из моей книги. ^TТОМ ВТОРОЙ^U Tarassei touV СAnJrwroV ou ta Pragmata

СAlla ta peri twn Pragmatwn Dogmata. ^TГЛАВА I^U Я начал новую книгу, чтобы иметь достаточно места для объяснения природы затруднений, в которые вовлечен был дядя Тоби благодаря многочисленным разговорам и расспросам относительно осады Намюра, где он получил свою рану. Если читатель читал историю войн короля Вильгельма, то я должен ему напомнить, а если не читал, - то я ему сообщаю, что одной из самых памятных атак в эту осаду была атака, произведенная англичанами и голландцами на вершину передового контрэскарпа перед воротами Святого Николая, который прикрывал большой шлюз; в этом месте англичане терпели страшный урон от огня с кондргарды и полубастиона Святого Роха. Исход этой горячей схватки, в двух словах, был следующий: голландцы укрепились на контргарде, - англичане же овладели прикрытым путем перед воротами Святого Николая, несмотря на отвагу французских офицеров, которые, пренебрегая опасностью, шпагами защищали гласис. Так как то была главная атака, очевидцем которой был дядя Тоби в Намюре, - слияние Мааса и Самбры разделяло осаждающую армию таким образом, что операции одной ее части были почти невидны для другой, - то дядя Тоби обыкновенно рассказывал с особенным красноречием и подробностями именно о ней; и его затруднения проистекали главным образом от почти непреодолимых препятствий, которые он встречал при попытках сделать свой рассказ вразумительным и дать настолько ясное представление о всех тонких различиях между эскарпом и контрэскарпом, - - гласисом и прикрытым путем, - - демилюном и равелином, - чтобы для слушателей его было совершенно понятно, что он имеет в виду и о чем ведет речь. Даже специалистам нередко случается путать эти термины; - - так что вы не должны удивляться, если при своих стараниях объяснить их и исправить многочисленные ошибочные представления дядя Тоби нередко сбивал с толку своих гостей, а подчас сбивался и сам. По правде говоря, если гость, которого отец приглашал наверх, не обладал достаточно ясной головой или если дядя Тоби был не в ударе, то все его усилия избежать темноты в таких разговорах обыкновенно ни к чему не приводили. Рассказ об этом деле получался у дяди Тоби запутанным в особенности потому, - что при атаке на контрэскарп перед воротами Святого Николая, тянувшийся от берега Мааса до большого шлюза, - местность была во всех направлениях пересечена таким множеством плотин, канав, ручьев и шлюзов, - он так безнадежно среди них путался и увязал, что часто не в состоянии был двинуться ни вперед, ни назад, даже для спасения своей жизни; много раз ему приходилось отказываться от атаки только по этой причине. Эти досадные осечки причиняли моему дяде Тоби Шенди больше волнений, чем вы воображаете; а так как отец, желая сделать брату приятное, беспрерывно приводил к нему все новых и новых приятелей и любопытных, - бедняге приходилось довольно туго. Без сомнения, дядя Тоби был человек с большим самообладанием - и умел сохранять пристойный вид, я думаю, не хуже других; - но понятно, если он не мог выбраться из равелина, не попав в демилюн, или сойти с прикрытого пути, не свалившись на контрэскарп, не мог перейти плотину, не соскользнув в канаву, - понятно, как при таких условиях он должен был внутренне раздражаться, он и раздражался, - и хотя эти маленькие ежечасные неприятности могут показаться маловажными и не стоящими внимания человеку, не читавшему Гиппократа, однако, кто читал Гиппократа или доктора Джемса Макензи и размышлял о действии страстей и душевного возбуждения на переваривание пищи (отчего не на переваривание раны в такой же степени, как и на переваривание обеда?), - - тот легко поймет, какое резкое обострение боли должен был испытывать дядя Тоби единственно только по этой причине. Дядя Тоби не в состоянии был философствовать на этот счет; - довольно было, что он так чувствовал, - и, натерпевшись боли и огорчений в течение трех месяцев сряду, он решил тем или иным способом от них избавиться. Однажды утром лежал он на спине в своей постели, - природа его раны в паху и боль от нее не позволяли ему лежать в другом положении, - как вдруг его осенила мысль, что если бы удалось купить и наклеить на доску такую вещь, как большая карта города и крепости Намюра с окрестностями, то это, вероятно, принесло бы ему облегчение. Я отмечаю здесь желание дяди Тоби иметь под рукой окрестности города и крепости по той причине, что рана была им получена в одном из траверсов, саженях в тридцати от входящего угла траншеи и против исходящего угла полубастиона Святого Роха; - - таким образом, он был почти уверен, что мог бы воткнуть булавку в то самое место, где он стоял, когда его ударило камнем. Желание дяди Тоби исполнилось, и он, таким образом, не только избавился от массы докучных объяснений, но получил также, как вы увидите, счастливую возможность обзавестись своим коньком. ^TГЛАВА II^U Затрачиваясь на устройство подобного угощения, вы сделаете большую глупость, если так худо распорядитесь, что дадите вашим критикам и господам с разборчивым вкусом его разбранить; а вы их скорее всего к этому побудите, не послав им приглашения или, что ничуть не менее оскорбительно, сосредоточив все ваше внимание на остальных гостях, как будто за столом у вас не было ни одного (профессионального) критика. - - - Я держусь настороже в отношении обеих этих оплошностей; в самом деле, я, во-первых, нарочно оставил полдюжины свободных мест, - а во-вторых, я с ними со всеми чрезвычайно обходителен. - Джентльмены, ваш покорный слуга уверяет вас, что ни одно общество не могло бы доставить ему и половины такого удовольствия, - видит бог, я рад вас принять, - прошу только вас быть как дома, садитесь без церемонии и кушайте на здоровье. Я сказал, что оставил шесть мест, и готов был уже простереть свою любезность еще далее, освободив для них также и седьмое место, - то, у которого стою я сам; - но тут один критик (не профессиональный, - а природный) сказал мне, что я неплохо справился со своими обязанностями, так что я немедленно его займу, в надежде, однако, что в следующем году мест у меня будет гораздо больше. - - - Но каким же образом, скажите на милость, мог ваш дядя Тоби, который, по-видимому, был военным и которого вы изображаете вовсе не глупым, - каким образом мог он быть в то же самое время таким путаным, тупым, бестолковым человеком, как - Убедитесь воочию. Да, я мог бы ответить вам, сэр критик, но я считаю это ниже своего достоинства. - - - Это был бы бранный ответ, - - подходящий только для того, кто не в состоянии дать ясный и удовлетворительный отчет о предмете или проникнуть достаточно глубоко в первопричины человеческого невежества и запутанности наших мыслей. Кроме того, такой ответ был бы храбрым, и потому я его отвергаю: ибо хотя он как нельзя лучше шел бы дяде Тоби как солдату, - и не приобрети он в таких атаках привычки насвистывать Лиллибуллиро, - он бы, верно, и дал его, потому что был человеком храбрым; все-таки ответ этот для меня совсем не годится. Вы же ясно видите, что я пишу как человек ученый, что даже мои сравнения, мои намеки, мои пояснения, мои метафоры все ученые, - и что я должен подобающим образом выдержать свою роль, а также подобающим образом ее оттенить, - иначе что бы со мной сталось? Да я бы погиб, сэр! - В ту самую минуту, когда я готовлюсь затворить двери перед одним критиком, я бы впустил к себе двух других. - - - - Поэтому я отвечаю так: Скажите, пожалуйста, сэр, среди прочитанных вами за вашу жизнь книг попадался ли вам когда-нибудь "Опыт о человеческом разуме" Локка? - - - Не отвечайте слишком поспешно, - ведь многие, я знаю, ссылаются на эту книгу, не прочитав ее, и многие ее читали, ничего в ней не понимая. - Пели вы принадлежите к числу тех или других, я в двух словах - ведь пишу я с просветительными целями - скажу вам, что это за книга. - Это история. - История! Чья? Чего? Откуда? С каких пор? - Не горячитесь. - - Книга эта, сэр, посвящена истории (и за одно это ее можно порекомендовать каждому) того, что происходит в человеческом уме; и если вы скажете о названной книге только это и ничего больше, поверьте, вы будете в метафизических кругах далеко не последним человеком. Но это мимоходом. Теперь же, если вы решаетесь последовать за мной дальше и заглянуть в самый корень вопроса, то увидите, что причины темноты и путаницы в человеческом уме бывают трех родов. Во-первых, милостивый государь, притупленность органов чувств. Во-вторых, слабость и мимолетность впечатлений, производимых предметами даже в тех случаях, когда названные органы чувств не притуплены. И в-третьих, подобная решету память, неспособная удерживать то, что она получает. - Кликните Долли, вашу горничную, и я согласен отдать вам свой колпак с колокольчиком, если мне не удастся представить дело это с такой ясностью, что даже Долли все поймет не хуже Мальбранша. - - Вот Долли написала письмо Робину и сунула руку в сумочку, висящую у нее на правом боку, - воспользуйтесь этим случаем и припомните, что на свете нет ничего более подходящего для образного представления и уяснения деятельности наших органов чувств и способностей восприятия, чем та вещица, которую отыскивает рука Долли. - Органы чувств у вас не настолько притуплены, чтобы мне надо было подсказывать вам, сэр, что это - палочка красного сургуча. Если сургуч растопился и капнул на письмо, а Долли слишком долго шарит за наперстком, так что сургуч тем временем успевает застыть, то наперсток не оставит на нем отпечатка при умеренном нажиме, которого обыкновенно бывает достаточно. Прекрасно. Если Долли, за отсутствием сургуча, пожелает запечатать свое письмо воском, или ее сургуч окажется слишком мягким, - то хотя и получится отпечаток, однако он не сохранится - как бы сильно Долли ни прижимала конец наперстка; и, наконец, если даже сургуч и наперсток хороши, но Долли спешит и запечатывает письмо небрежно, потому что раздается звонок ее госпожи, - во всех трех случаях отпечаток, оставленный наперстком, будет так же мало похож на свой образец, как на медный грош. А теперь извольте знать, что ни одна из этих причин не была причиной путаницы в речах дяди Тоби; именно поэтому я, по примеру великих физиологов, так долго на них останавливался, чтобы показать, откуда она не проистекала. А откуда она проистекала, я дал понять выше; это обильный источник темноты - и всегда таким останется; - я разумею расплывчатое употребление слов, путавшее даже самые светлые и самые возвышенные умы, Десять против одного (у Артура), что вы никогда не читали литературных анналов прошедших веков; - а если читали, - то знаете, какие страшные битвы, именуемые логомахиями, порождены были этим расплывчатым словоупотреблением и длились до бесконечности, сопровождаясь таким пролитием желчи и чернил, что люди отзывчивые не могут без слез читать повествования о них. Благосклонный критик! когда ты взвесишь и примешь во внимание, как часто собственные твои знания, речи и беседы расстраивались и запутывались в разное время по этой, и только по этой, причине; - какой шум и гвалт поднимался на _соборах_ по поводу ousia и upostasiV {Сущность и субстанция (ипостась) (греч.).}, а в _школах_ ученых - по поводу силы и по поводу духа, - по поводу эссенций и по поводу квинтэссенций, - - по поводу субстанций и по поводу пространства; какая получалась неразбериха на еще более обширных _подмостках_ из-за самых малозначащих и неопределенных по смыслу слов; - когда ты это вспомнишь, - тебя перестанут удивлять затруднения дяди Тоби, - ты уронишь слезу жалости на его эскарпы и контрэскарпы, - на его гласисы и прикрытые пути, - на его равелины и демилюны. Отнюдь не идеи, - боже упаси! - опасностью его жизни угрожали слова. ^TГЛАВА III^U Раздобыв карту Намюра по своему вкусу, дядя Тоби немедленно принялся самым усердным образом ее изучать: а так как для него важнее всего было выздороветь, выздоровление же его зависело, как вы знаете, от умиротворения страстей и душевных волнений, то ему, понятно, надо было постараться настолько овладеть своим предметом, чтобы быть в состоянии говорить о нем совершенно спокойно. После двухнедельных усердных и изнурительных занятий, которые, кстати сказать, не пошли впрок его ране в паху, - Дядя Тоби способен был, с помощью некоторых примечаний на полях под текстом фолианта да переведенной с фламандского "Военной архитектуры и пиробаллогии" Гобезия, придать своей речи достаточно ясности; а не прошло и двух месяцев, - как он стал прямо-таки красноречив и не только мог повести в полном порядке атаку на передовой контрэскарп, - но, проникнув за это время в военное искусство гораздо глубже, чем было необходимо для его первоначальной цели, - дядя Тоби мог также переправиться через Маас и Самбру, совершать диверсии до самой линии Вобана, аббатства Сальсин и т. д. и давать своим посетителям такое же отчетливое описание всех других атак, как и атаки на ворота Святого Николая, в которой он имел честь получить свою рану. Но жажда знаний, подобно жажде богатств, растет вместе с ее удовлетворением. Чем больше дядя Тоби изучал свою карту, тем больше она приходилась ему по вкусу, - в силу такого же процесса электрической ассимиляции, как и тот, посредством которого, по моему мнению, уже вам изложенному, души знатоков, благодаря долгому трению и тесному соприкосновению с предметом своих занятий, имеют счастье стать под конец совершенными - картинными, - мотыльковыми, - скрипичными. Чем больше пил дядя из этого сладостного источника знания, тем более жгучей и нестерпимой делалась его жажда; так что не истек еще до конца первый год его заключения, а уже едва ли был укрепленный город в Италии или во Фландрии, плана которого он бы не раздобыл тем или иным способом, - читая, по мере их приобретения, и тщательно сопоставляя между собой истории осад этих городов, их разрушений, перестройки и укрепления заново; все это делал он с таким глубоким вниманием и наслаждением, что забывал себя, свою рану, свое заключение и свой обед. На другой год дядя Тоби купил Рамолли и Катанео в переводе с итальянского, - - а также Стевина, Маролиса, шевалье де Виля, Лорини, Коегорна, Шейтера, графа де Пагана, маршала Вобана и мосье Блонделя вместе с почти таким же количеством книг по военной архитектуре, какое найдено было у Дон Кихота о рыцарских подвигах, когда священник и цирюльник произвели набег на его библиотеку. К началу третьего года, а именно в августе шестьсот девяносто девятого года, дядя Тоби нашел нужным ознакомиться немного с баллистикой. - Рассудив, что лучше всего почерпнуть свои знания из первоисточника, он начал с Н. Тартальи, который первый, кажется, открыл ошибочность мнения, будто пушечное ядро производит свои опустошения, двигаясь по прямой линии. - Н. Тарталья доказал дяде Тоби, что это вещь невозможная. - - - Нет конца разысканию истины! Едва только дядя Тоби удовлетворил свою любознательность насчет пути, по которому не следует пушечное ядро, как незаметно он был увлечен далее и решил про себя поискать и найти путь, по которому оно следует; для этого ему пришлось снова отправиться в дорогу со стариком Мальтусом, которого он усердно проштудировал. Далее он перешел к Галилею и Топричелли и нашел у них непогрешимо доказанным при помощи некоторых геометрических выкладок, что названное ядро в точности описывает параболу - или, иначе, гиперболу - и что параметр, или latus rectum, конического сечения, по которому движется ядро, находится в таком же отношении к расстоянию и дальности выстрела, как весь пройденный ядром путь к синусу двойного угла падения, образуемого казенной частью орудия на горизонтальной плоскости; и что полупараметр - - - стоп! дорогой дядя Тоби, - стоп! - ни шагу дальше по этой тернистой и извилистой стезе, - опасен каждый шаг дальше! опасны излучины этого лабиринта! опасны хлопоты, в которые вовлечет тебя погоня за этим манящим призраком - Знанием! - Ах, милый дядя, прочь - прочь - прочь от него, как от змеи! - Ну разве годится тебе, добрый мой дядя, просиживать ночи напролет с раной в паху и горячить себе кровь изнурительными бессонницами? - Увы! они обострят твои боли, - задержат выделение пота, - истребят твою бодрость, - разрушат твои силы, - высушат первичную твою влагу, - создадут в тебе предрасположение к запорам, - подорвут твое здоровье, - вызовут раньше времени все старческие немощи. - Ах, дядя! милый дядя Тоби! ^TГЛАВА IV^U Я бы гроша не дал за искусство писателя, который не понимает того, - что даже наилучший в мире непритязательный рассказ, если его поместить сразу после этого прочувствованного обращения к дяде Тоби, - покажется читателю холодным и бесцветным; - поэтому я и оборвал предыдущую главу, хотя еще далеко не закончил своего повествования. - - - Писатели моего склада держатся одного общего с живописцами правила. В тех случаях, когда рабское копирование вредит эффектности наших картин, мы избираем меньшее зло, считая более извинительным погрешить против истины, чем против красоты. - Это следует понимать cum grano salis {С крупицей соли, то есть иносказательно (лат.).}, но, как бы там ни было, - параллель эта проведена здесь, собственно, только для того, чтобы дать остыть слишком горячему обращению, - и потому несущественно, одобряет или не одобряет ее читатель в каком-либо другом отношении. Заметив в конце третьего года, что параметр и полупараметр конического сечения растравляют его рану, дядя Тоби в сердцах оставил изучение баллистики и весь отдался практической части фортификации, вкус к которой, подобно напряжению закрученной пружины, вернулся к нему с удвоенной силой. В этот год дядя впервые изменил своей привычке надевать каждый день чистую рубашку, - начал отсылать от себя цирюльника, не побрившись, - и едва давал хирургу время перевязать себе рану, о которой теперь так мало беспокоился, что за семь перевязок ни разу не спросил о ее состоянии. - Как вдруг, - совершенно неожиданно, ибо перемена произошла с быстротой молнии, - он затосковал по своем выздоровлении, - стал жаловаться моему отцу, сердился на хирурга, - и однажды утром, услышав на лестнице его шаги, захлопнул свои книги, отшвырнул прочь инструменты и стал осыпать его упреками за слишком затянувшееся лечение, которое, - сказал он, - давно уже пора было закончить. - Долго говорил он о перенесенных им страданиях и о томительности четырехлетнего печального заточения, - прибавив, что если бы не приветливые взгляды и не дружеские утешения лучшего из братьев, - он бы давно уже свалился под тяжестью своих несчастий. - Отец находился тут же. Красноречие дяди Тоби вызвало слезы у него на глазах, - настолько было оно неожиданно. - Дядя Тоби по природе не был красноречив, - тем более сильный эффект произвело его выступление. - Хирург смутился; - не оттого, что не было причин для такого или даже большего нетерпения, - но и оно было неожиданно: четыре года ходил он за больным, а еще ни разу не случалось ему видеть, чтобы дядя Тоби так себя вел; - ни разу не произнес он ни одного гневного или недовольного слова; - он весь был терпение, - весь покорность. Проявляя терпеливость, мы иногда теряем право на то, чтобы нас пожалели, - но чаще мы таким образом утраиваем силу жалости. - Хирург был поражен, - но он был прямо ошеломлен, когда дядя Тоби самым решительным тоном потребовал, чтобы его рана была вылечена немедленно, - - иначе он обратится к мосье Ронжа, лейб-хирургу короля, чтобы тот заступил его место. Жажда жизни и здоровья заложена в самой природе человека; - любовь к свободе и простору ее родная сестра. Оба эти чувства свойственны были дяде Тоби наравне со всеми людьми - и каждого из них было бы достаточно, чтобы объяснить его жгучее желание поправиться и выходить из дому; - - но я уже говорил, что в нашей семье все делается не так, как у людей; - и, подумав о времени и способе, каким это страстное желание проявилось в настоящем случае, проницательный читатель догадается, что оно вызвано было еще какой-то причиной или причудой, сидевшей в голове у дяди Тоби. - Это верно, и предметом следующей главы как раз и будет описание этой причины или причуды. Надо с этим поспешить, потому что, признаюсь, пора уже вернуться к местечку у камина, где мы покинули дядю Тоби посередине начатой им фразы. ^TГЛАВА V^U Когда человек отдает себя во власть господствующей над ним страсти, - - или, другими словами, когда его конек закусывает удила, - прощай тогда трезвый рассудок и осмотрительность! Рана дяди Тоби почти совсем не давала о себе знать, и как только хирург оправился от изумления и получил возможность говорить, - он сказал, что ее как раз начало затягивать и что если не произойдет новых отслоений, никаких признаков которых не замечается, - то через пять-шесть недель она совсем зарубцуется. Такое же число олимпиад показалось бы дяде Тоби двенадцать часов тому назад более коротким сроком. - Теперь мысли у него сменялись быстро; - он сгорал от нетерпения осуществить свой замысел; - вот почему, ни с кем больше не посоветовавшись, - - что, к слову сказать, я считаю правильным, когда вы заранее решили не слушаться ничьих советов, - он секретно приказал Триму, своему слуге, упаковать корпию и пластыри и нанять карету четверкой, распорядившись, чтобы она была подана ровно в двенадцать часов, когда мой отец, по дядиным сведениям, должен был находиться на бирже. - Затем, оставив на столе банковый билет хирургу за его труды и письмо брату с выражением сердечной благодарности, - дядя Тоби уложил свои карты, книги по фортификации, инструменты и т. д. - и, при поддержке костыля с одной стороны и Трима с другой, - - сел в карету и отбыл в Шенди-Холл. Причины этого внезапного отъезда, или, вернее, поводы к нему, были следующие: - Стол в комнате дяди Тоби, за которым он сидел накануне переворота, окруженный своими картами и т. д., - был несколько маловат для бесконечного множества обыкновенно загромождавших его больших и малых научных инструментов; - протянув руку за табакеркой, дядя нечаянно свалил на пол циркуль, а нагнувшись, чтобы его поднять, задел рукавом готовальню и щипцы для снимания нагара, - и так как ему положительно не везло, то при попытке поймать щипцы на лету - он уронил со стола мосье Блонделя, а на него графа де Пагана. Такому калеке, как дядя Тоби, нечего было и думать о восстановлении порядка самостоятельно, - он позвонил своему слуге Триму. - Трим! - сказал дядя Тоби, - посмотри-ка, что я тут натворил. - Мне надо бы завести что-нибудь поудобнее, Трим. - Не можешь ли ты взять линейку и смерить длину и ширину этого стола, а потом заказать мне вдвое больший? - Так точно, с позволения вашей милости, - отвечал с поклоном Трим, - а только я надеюсь, что ваша милость вскоре настолько поправится, что сможет переехать к себе в деревню, а там, - коли вашей милости так по сердцу фортификация, мы эту штуку разделаем под орех. Должен вам здесь сообщить, что этот слуга дяди Тоби, известный под именем Трима, служил капралом в дядиной роте; - - его настоящее имя было Джемс Батлер, - но в полку его прозвали Тримом, и дядя Тоби, если только не бывал очень сердит на капрала, никогда иначе его не называл. Рана от мушкетной пули, попавшей ему в левое колено в сражении при Ландене, за два года до дела под Намюром; сделала беднягу негодным к службе; - но так как он пользовался в полку общей любовью и был вдобавок мастер на все руки, то дядя Тоби взял его к себе в услужение, и Трим оказался чрезвычайно полезен, исполняя при дяде Тоби в лагере и на квартире обязанности камердинера, стремянного, цирюльника, повара, портного и сидельца; он ходил за дядей и ему прислуживал с великой верностью и преданностью во всем. Зато и любил его дядя Тоби, в особенности же его привязывала к своему слуге одинаковость их познаний. - Ибо капрал Трим (как я его отныне буду называть), прислушиваясь в течение четырех лет к рассуждениям своего господина об укрепленных городах и пользуясь постоянной возможностью заглядывать и совать нос в его планы, карты и т. д., не только перенял причуды своего господина в качестве его слуги, хотя сам и не садился на дядиного конька, - - - сделал немалые успехи в фортификации и был в глазах кухарки и горничной не менее сведущим в науке о крепостях, чем сам дядя Тоби. Мне остается положить еще один мазок для завершения портрета капрала Трима, - единственное темное пятно на всей картине. - Человек любил давать советы, - или, вернее, слушать собственные речи; но его манера держаться была необыкновенно почтительна, и вы без труда могли заставить его хранить молчание, когда вы этого хотели; но стоило языку его завертеться, - и вы уже не в силах были его остановить: - - язык у капрала был чрезвычайно красноречив. - - Обильное уснащение речи _вашей милостью_ и крайняя почтительность капрала Трима говорили с такой силой в пользу его красноречия, - что как бы оно вам ни докучало, - - вы не могли всерьез рассердиться. Что же касается дяди Тоби, то он относился к этому благодушно, - или, по крайней мере, этот недостаток Трима никогда не портил отношений между ними. Дядя Тоби, как я уже сказал, любил Трима; - кроме того, он всегда смотрел на верного слугу - как на скромного друга, - он не мог бы решиться заставить его замолчать. - Таков был капрал Трим. - Смею просить дозволения подать вашей милости совет, - продолжал Трим, - и сказать, как я думаю об этом деле. - Сделай одолжение, Трим, - отвечал дядя Тоби, - говори, - говори, не робея, что ты об этом думаешь, дорогой мой. - Извольте, - отвечал Трим (не с понуренной головой и почесывая в затылке, как неотесанный мужик, а) откинув назад волосы и становясь навытяжку, точно перед своим взводом. - - - Я думаю, - сказал Трим, выставляя немного вперед свою левую, хромую ногу - и указывая разжатой правой рукой на карту Дюнкерка, пришпиленную к драпировке, - я думаю, - сказал капрал Трим, - покорно склоняясь перед разумнейшим мнением вашей милости, что эти равелины, бастионы, куртины и горнверки - жалость и убожество здесь на бумаге, - безделица по сравнению с тем, что ваша милость и я могли бы соорудить, будь мы с вами в деревне и имей мы в своем распоряжении четверть или треть акра земли, на которой мы могли бы хозяйничать как нам вздумается. Наступает лето, - продолжал Трим, - и вашей милости можно будет выходить на воздух и давать мне нографию - - (- Говори ихнографию, - заметил дядя) - города или крепости, которые вашей милости угодно будет обложить, - и пусть ваша милость меня расстреляет на гласисе этого города, если я не укреплю его, как будет угодно вашей милости. - Я не сомневаюсь, что ты с этим справишься, Трим, - проговорил дядя. - Ведь вашей милости, - продолжал капрал, - надо было бы только наметить мне полигон и точно указать линии и углы. - Мне бы это ничего не стоило, - перебил его дядя. - Я бы начал с крепостного рва, если бы вашей милости угодно было указать мне глубину и ширину. - Я их тебе укажу со всей точностью, - заметил дядя. - По одну руку я бы выкидывал землю к городу для эскарпа, а по другую - к полю для контрэскарпа. - Совершенно правильно, Трим, - проговорил дядя Тоби. - И, устроив откосы по вашему плану, - я, с дозволения вашей милости, выложил бы гласис дерном, - как это принято в лучших укреплениях Фландрии, - - - стены и брустверы я, как полагается и как вашей милости известно, тоже отделал бы дерном. - Лучшие инженеры называют его газоном, Трим, - сказал дядя Тоби. - Газон или дерн, не важно, - возразил Трим, - вашей милости известно, что это в десять раз лучше облицовки кирпичом или камнем. - - Я знаю, Трим, что лучше во многих отношениях, - подтвердил дядя Тоби, кивнув головой, - так как пушечное ядро зарывается прямо в газон, не разрушая стенок, которые могут засыпать мусором ров (как это случилось у ворот Святого Николая) и облегчить неприятелю переход через него. - Ваша милость понимает эти дела, - отвечал капрал Трим, - лучше всякого офицера армии его величества; - но ежели бы вашей милости угодно было отменить заказ стола и распорядиться о нашем отъезде в деревню, я бы стал работать как лошадь по указаниям вашей милости и соорудил бы вам такие укрепления, что пальчики оближешь, с батареями, крытыми ходами, рвами и палисадами, - словом, за двадцать миль кругом все бы приезжали поглядеть на них. Дядя Тоби вспыхнул, как огонь, при этих словах Трима: - но то не была краска вины, - или стыда, - или гнева; - то была краска радости; - его воспламенили проект и описание капрала Трима. - Трим! - воскликнул дядя Тоби, - - довольно, замолчи. - Мы могли бы начать кампанию, - продолжал Трим, - в тот самый день, как выступят в поход его величество и союзники, и разрушать тогда город за городом с той же быстротой. - - Трим, - остановил его дядя Тоби, - ни слова больше. - Ваша милость, - продолжал Трим, - могли бы в хорошую погоду сидеть в своем кресле (при этом он показал пальцем на кресло) - и давать мне приказания, а я бы - - - Ни слова больше, Трим, - проговорил дядя Тоби. - - Кроме того, ваша милость не только получили бы удовольствие и приятно проводили время, но дышали бы также свежим воздухом, делали бы моцион, нагуляли бы здоровье, - и в какой-нибудь месяц зажила бы рана вашей милости. - Довольно, Трим, - сказал дядя Тоби (опуская руку в карман своих штанов), - проект твой мне ужасно нравится. - И коли угодно вашей милости, я сию минуту пойду куплю саперный заступ, который мы возьмем с собой, и закажу лопату и кирку вместе с двумя... - Больше ни слова, Трим, - воскликнул дядя Тоби вне себя от восхищения, подпрыгнув на одной ноге, - - и, сунув гинею в руку Трима, - - Трим, - проговорил дядя Тоби, - больше ни слова, - а спустись, голубчик Трим, сию минуту вниз и мигом принеси мне поужинать. Трим сбежал вниз и принес своему господину поужинать, - совершенно зря: - - план действий Трима так прочно засел в голове дяди Тоби, что еда не шла ему на ум. - Трим, - сказал дядя Тоби, - отведи меня в постель. - Опять никакого толку. - Картина, нарисованная Тримом, воспламенила его воображение, - дядя Тоби не мог сомкнуть глаз. - Чем больше он о ней думал, тем обворожительней она ему представлялась; - так что еще за два часа до рассвета он пришел к окончательному решению и обдумал во всех подробностях план совместного отъезда с капралом Тримом. В деревне Шенди, возле которой расположено было поместье моего отца, у дяди Тоби был собственный приветливый домик, завещанный ему одним стариком дядей вместе с небольшим участком земли, который приносил около ста фунтов годового дохода. К дому примыкал огород площадью в полакра, - а в глубине огорода, за высокой живой изгородью из тисовых деревьев, была лужайка как раз такой величины, как хотелось капралу Триму. - Вот почему, едва только Трим произнес слова: "четверть или треть акра земли, на которой мы могли бы хозяйничать как нам вздумается", - - как эта самая лужайка мигом всплыла в памяти и загорелась живыми красками перед мысленным взором дяди Тоби; - - - это и было материальной причиной появления румянца на его щеках, или, по крайней мере, яркости этого румянца, о которой сказано было выше. Никогда любовник не спешил к своей возлюбленной с более пылкими надеждами, чем дядя Тоби к своей лужайке, чтобы насладиться ею наедине; - говорю: наедине, - ибо она укрыта была от дома, как уже сказано, высокой изгородью из тисовых деревьев, а с трех других сторон ее защищали от взоров всех смертных дикий остролист и густой цветущий кустарник; - таким образом, мысль, что его здесь никто не будет видеть, не в малой степени повышала предвкушаемое дядей Тоби удовольствие. - Пустая мечта! Какие бы густые насаждения ни окружали эту лужайку, - - какой бы ни казалась она укромной, - надо быть слишком наивным, милый дядя Тоби, собираясь наслаждаться вещью, занимающей целую треть акра, - так, чтобы никто об этом не знал! Как дядя Тоби и капрал Трим справились с этим делом, - и как протекали их кампании, которые отнюдь не были бедны событиями, - это может составить небезынтересный эпизод в завязке и развитии настоящей драмы. - Но сейчас сцена должна перемениться - и перенести нас к местечку у камина в гостиной Шенди. ^TГЛАВА VI^U - - - Что у них там творится, братец? - спросил мой отец. - Я думаю, - отвечал дядя Тоби, вынув, как сказано, при этих словах изо рта трубку и вытряхивая из нее золу, - я думаю, братец, - отвечал он, - что нам не худо было бы позвонить. - Послушай, Обадия, что значит этот грохот у нас над головой? - спросил отец. - Мы с братом едва слышим собственные слова. - Сэр, - отвечал Обадия, делая поклон в сторону своего левого плеча, - госпоже моей стало очень худо. - А куда это несется через сад Сузанна, точно ее собрались насиловать? - - Сэр, - отвечал Обадия, - она бежит кратчайшим путем в город за старой повивальной бабкой. - - - Так седлай коня и скачи сию минуту к доктору Слопу, акушеру, засвидетельствуй ему наше почтение - и скажи, что у госпожи твоей начались родовые муки - и что я прошу его как можно скорее прибыть сюда с тобой. - Очень странно, - сказал отец, обращаясь к дяде Тоби, когда Обадия затворил дверь, - что при наличии поблизости такого сведущего врача, как доктор Слоп, - жена моя до последнего мгновения не желает отказаться от своей нелепой причуды доверить во что бы то ни стало жизнь моего ребенка, с которым уже случилось одно несчастье, невежеству какой-то старухи; - - и не только жизнь моего ребенка, братец, - но также и собственную жизнь, а с нею вместе жизнь всех детей, которых я мог бы еще иметь от нее в будущем. - Может быть, братец, - отвечал дядя Тоби, - моя невестка поступает так из экономии. - Это - экономия на объедках пудинга, - возразил отец: - -доктору все равно придется платить, будет ли он принимать ребенка или нет, - в последнем случае даже больше, - чтобы не выводить его из терпения. - - - В таком случае, - сказал дядя Тоби в простоте сердца, - поведение ее не может быть объяснено ничем иным, - как только стыдливостью. - Моя невестка, по всей вероятности, - продолжал он, - не хочет, чтобы мужчина находился так близко возле ее... - Я не скажу, закончил ли на этом свою фразу дядя Тоби или нет; - - - в его интересах предположить, что закончил, - - так как, я думаю, он не мог бы прибавить ни одного слова, которое ее бы улучшило. Если, напротив, дядя Тоби не довел своего периода до самого конца, - то мир обязан этим трубке моего отца, которая неожиданно сломалась, - один из великолепных примеров той фигуры, служащей к украшению ораторского искусства, которую риторы именуют умолчанием. - Господи боже! Как росо piu и росо meno {Немного больше я немного меньше (итал.).} итальянских художников - нечувствительное _больше_ или _меньше_ определяет верную линию красоты в предложении, так же как и в статуе! Как легкий нажим резца, кисти, пера, смычка et caetera {И так далее (лат.).} дает ту истинную полноту выражения, что служит источником истинного удовольствия! - Ах, милые соотечественники! - будьте взыскательны; - будьте осторожны в речах своих, - - и никогда, ах! никогда не забывайте, от каких ничтожных частиц зависит ваше красноречие и ваша репутация. - - Должно быть, моя невестка, - сказал дядя Тоби, - не хочет, чтобы мужчина находился так близко возле ее.... Поставьте здесь тире, - получится умолчание. - Уберите тире - и напишите: зада, - выйдет непристойность. - Зачеркните: зада, и поставьте: крытого хода, - вот вам метафора; - а так как дядя Тоби забил себе голову фортификацией, - то я думаю, что если бы ему было предоставлено что-нибудь прибавить к своей фразе, - он выбрал бы как раз это слово. Было ли у него такое намерение или нет, - и случайно ли сломалась в критическую минуту трубка моего отца или он сам в гневе сломал ее, - выяснится в свое время. ^TГЛАВА VII^U Хотя отец мой был превосходным натурфилософом, - в нем было также нечто от моралиста; вот почему, когда его трубка разломалась пополам, - - ему бы надо было только - в качестве такового - взять два куска и спокойно бросить их в огонь. - Но он этого не сделал; - он их швырнул изо всей силы; - и чтобы придать своему жесту еще больше выразительности, - он вскочил на ноги. Было немного похоже на то, что он вспылил; - - характер его ответа дяде Тоби показал, что так оно и случилось. - Не хочет, - сказал отец, повторяя слова дяди Тоби, - чтобы мужчина находился так близко возле ее.... Ей-богу, братец Тоби! вы истощили бы терпение Иова; - а я, и не имея его терпения, несу, кажется, все постигшие его наказания. - - Каким образом? - Где? - В чем? - - Почему? - По какому поводу? - проговорил дядя Тоби в полнейшем недоумении. - - Подумать только, - отвечал отец, - чтобы человек дожил до вашего возраста, братец, и так мало знал женщин! - Я их совсем не знаю, - возразил дядя Тоби, - и думаю, - продолжал он, - что афронт, который я потерпел в деле с вдовой Водмен через год после разрушения Дюнкерка, - потерпел, как вы знаете, только благодаря полному незнанию прекрасного пола, - афронт этот дает мне полное право сказать, что я ровно ничего не понимаю в женщинах и во всем, что их касается, и не притязаю на такое понимание. - - Мне кажется, братец, - возразил отец, - вам бы следовало, по крайней мере, знать, с какого конца надо подступать к женщине. В шедевре Аристотеля сказано, что "когда человек думает о чем-нибудь прошедшем, - он опускает глаза в землю; - но когда он думает о будущем, то поднимает их к небу". Дядя Тоби, надо полагать, не думал ни о том, ни о другом, - потому что взор его направлен был горизонтально. - ""С какого конца", - проговорил дядя Тоби и, повторяя про себя эти слова, машинально остановил глаза на расщелине, образованной в облицовке камина худо пригнанными изразцами. - С какого конца подступать к женщине! - - Право же, - объявил дядя, - я так же мало это знаю, как человек с луны; и если бы даже, - продолжал дядя Тоби (не отрывая глаз от худо пригнанных изразцов), - я размышлял целый месяц, все равно я бы не мог ничего придумать. - В таком случае, братец Тоби, - отвечал отец, - я вам скажу. - Всякая вещь на свете, - продолжал отец (набивая новую трубку), - всякая вещь на свете, дорогой братец Тоби, имеет две рукоятки. - Не всегда, - проговорил дядя Тоби. - По крайней мере, - возразил отец, - у каждого из нас есть две руки, - что сводится к тому же самому. - Так вот, когда усядешься спокойно и поразмыслишь относительно вида, формы, строения, доступности и сообразности всех частей, составляющих животное, называемое женщиной, да сравнишь их по аналогии - - Я никогда как следует не понимал значения этого слова, - - - перебил его дядя Тоби. - - - Аналогия, - отвечал отец, - есть некоторое родство и сходство, которые различные... Тут страшный стук в дверь разломал пополам определение моего отца (подобно его трубке) - и в то же самое время обезглавил самое замечательное и любопытное рассуждение, когда-либо зарождавшееся в недрах умозрительной философии; - прошло несколько месяцев, прежде чем отцу представился случай благополучно им разрешиться; - в настоящее же время представляется столь же проблематичным, как и предмет этого рассуждения (принимая во внимание запущенность и бедственное положение домашних наших дел, в которых неудача громоздится на неудаче), - удастся ли мне найти для него место в третьем томе или же нет. ^TГЛАВА VIII^U Прошло часа полтора неторопливого чтения с тех пор, как дядя Тоби позвонил и Обадия получил приказание седлать лошадь и ехать за доктором Слопом, акушером; - никто поэтому не вправе утверждать, будто, поэтически говоря, а также принимая во внимание важность поручения, я не дал Обадии достаточно времени на то, чтобы съездить туда и обратно; - - - хотя, говоря прозаически и реалистически, он за это время едва ли даже успел надеть сапоги. Если слишком строгий критик, основываясь на этом, решит взять маятник и измерить истинный промежуток времени между звоном колокольчика и стуком в дверь - и, обнаружив, что он равняется двум минутам и тринадцати и трем пятым секунды, - вздумает придраться ко мне за такое нарушение единства или, вернее, правдоподобия, времени, - я ему напомню, что идея длительности и простых ее модусов получена единственно только из следования и смены наших представлений - и является самым точным ученым маятником; - и вот, как ученый, я хочу, чтобы меня судили в этом вопросе согласно его показаниям, - с негодованием отвергая юрисдикцию всех других маятников на свете. Я бы, следовательно, попросил моего критика принять во внимание, что от Шенди-Холла до дома доктора Слопа, акушера, всего восемь жалких миль, - и что, пока Обадия ездил к доктору и обратно, я переправил дядю Тоби из Намюра через всю Фландрию в Англию, - продержал его больным почти четыре года, - а затем увез в карете четверкой вместе с капралом Тримом почти за двести миль от Лондона в Йоркшир. - Все это, вместе взятое, должно было приготовить воображение читателя к выходу на сцену доктора Слопа - не хуже (надеюсь), чем танец, ария или концерт в антракте пьесы. Если мой строгий критик продолжает стоять на своем, утверждая, что две минуты и тринадцать секунд навсегда останутся только двумя минутами и тринадцатью секундами, - что бы я о них ни говорил; - и что хотя бы мои доводы спасали меня драматургически, они меня губят как жизнеописателя, обращая с этой минуты мою книгу в типичный роман, между тем как ранее она была книгой в смысле жанра отреченной. - - Что же, если меня приперли таким образом к стенке, - я разом кладу конец всем возражениям и спорам моего критика, - доводя до его сведения, что, не отъехал еще Обадия шестидесяти ярдов от конюшни, как встретил доктора Слопа; и точно, он представил грязное доказательство своей встречи с ним - и чуть было не представил также доказательства трагического. Вообразите себе... Но лучше будет начать с этого новую главу. ^TГЛАВА IX^U Вообразите себе маленькую, приземистую, мешковатую фигуру доктора Слопа, ростом около четырех с половиной футов, с такой широкой спиной и выпяченным на полтора фута брюхом, что они сделали бы честь сержанту конной гвардии. Таков был внешний вид доктора Слопа. - Если вы читали "Анализ Красоты" Хогарта (а не читали, так советую вам прочесть), - то вы должны знать, что карикатуру на такую внешность и представление о ней можно с такой же верностью дать тремя штрихами, как и тремя сотнями штрихов. Вообразите же себе такую фигуру, - ибо таков, повторяю, был внешний вид доктора Слопа, - медленно, шажком, ковыляющей по грязи на позвонках маленького плюгавого пони, - приятной масти, - но силы, - увы! - - едва достаточной для того, чтобы семенить ногами под такой ношей, будь даже дороги в сносном состоянии. - Они в нем не находились. - - - Вообразите теперь Обадию, взобравшегося на могучее чудовище - каретную лошадь - и скачущего во весь опор галопом навстречу. Прошу вас, сэр, уделите минуту внимания картине, которую я вам нарисую. Если бы доктор Слоп за милю приметил Обадию, несущегося с такой чудовищной скоростью прямо на него по узкой дороге, - - ныряющего, как черт, в топи и болота и все обдающего грязью при своем приближении, разве подобный феномен, вместе с движущимся вокруг его оси вихрем грязи и воды, - не стал бы для доктора Слопа в его положении предметом более законного страха, нежели худшая из комет Вистопа? - О ядре и говорить нечего, то есть о самом Обадии и его каретной лошади. - - - На мой взгляд, одного поднятого ими вихря было бы довольно, чтобы завертеть и унести с собой если не доктора, то, по крайней мере, его пони. Так вот вы представляете себе, - сколь сильными должны были быть ужас и страх пред морем воды, испытываемые доктором Слопом, читая (а сейчас вы именно это сделаете), что он ехал не торопясь в Шенди-Холл и находился уже в шестидесяти ярдах от дома и в пяти ярдах от крутого поворота, образованного острым углом садовой ограды, - на самом грязном участке грязной дороги, - - как вдруг из-за этого угла вылетают бешеным галопом - бац - прямо на него Обадия со своей каретной лошадью! - Кажется, во всем мире невозможно предположить ничего страшнее подобного столкновения - так беспомощен был доктор Слоп! так плохо подготовлен к тому, чтобы выдержать этот сокрушительный удар! Что ему было делать? - Он перекрестился. - Очень глупо! - Но доктор, сэр, был папист. - Все равно, - лучше бы он держался за луку седла. - Разумеется; - а еще лучше, как показали события, если бы он вовсе ничего не делал; - ибо, осеняя себя крестом, он выронил хлыст, - и при попытке поймать его между коленями и седлом, когда хлыст туда скользнул, он потерял стремя, - а потеряв стремя, потерял равновесие; - в довершение всех этих потерь (которые, кстати сказать, показывают, как мало пользы приносит крестное знамение) несчастный доктор потерял самообладание. Поэтому, не дожидаясь наскока Обадии, он предоставил пони своей участи, полетев с него кувырком, наподобие и по способу тюка шерсти, и без всяких других последствий от этого падения, кроме того что (опять же как тюк шерсти) дюймов на двенадцать зарылся в грязь самой широкой своей частью. Обадия дважды снял шапку перед доктором Слопом: - - раз, когда тот падал, - и другой раз, когда он увидел его сидящим. - Несвоевременная учтивость! - - Разве не лучше было ему остановить коня, соскочить на землю и помочь доктору? - Сэр, он сделал все, что мог сделать в своем положении; - однако инерция бега упряжной лошади была так велика, что Обадия не в состоянии был сделать это сразу; - - трижды описал он круг возле доктора Слопа, прежде чем ему удалось остановить своего коня; когда же он наконец в этом успел, то произвел такое извержение грязи, что лучше бы Обадии было находиться за милю оттуда. Словом, никогда еще не бывал доктор Слоп так загажен и так пресуществлен, с тех пор как пресуществления вошли в моду. ^TГЛАВА X^U Когда доктор Слоп вошел в гостиную, где мой отец и дядя Тоби рассуждали о природе женщин, - трудно сказать, что их больше поразило: вид доктора Слопа или его появление; дело в том, что несчастье случилось с ним так близко от дома, что Обадия не счел нужным снова усадить его на пони - и при- вел в комнату так, как он был: не обтертого, не прибранного, не умащенного, всего покрытого пятнами и комьями грязи. - - Недвижен и безгласен, как призрак из "Гамлета", целых полторы минуты стоял доктор в дверях гостиной (Обадия все еще держал его за руку) во всем величии грязи. Спина его и зад, на которые он упал, были совершенно загрязнены, - а все другие части так основательно забрызганы произведенным Обадией извержением, что вы смело могли бы поклясться (без всяких мысленных оговорок), что ни один комочек грязи не пропал даром. Тут дяде Тоби представился прекрасный случай отыграться и взять верх над моим отцом; - ибо ни один смертный, увидевший доктора Слопа в этом соусе, не стал бы спорить с дядей Тоби, по крайней мере насчет того, "что его невестка, должно быть, не хотела, чтобы такой субъект, как доктор Слоп, находился так близко возле ее...... Но то был argumentum ad hominem, и вы можете подумать, что дядя Тоби не хотел к нему прибегать, потому что был в нем не очень искусен. - Нет; истинная причина заключалась в том, - что наносить оскорбления было не в его характере. Появление доктора Слопа в эту минуту было не менее загадочно, чем способ его появления; хотя моему отцу стоило бы только минуту подумать, и он, наверно, разрешил бы загадку; ибо всего неделю тому назад он дал знать доктору Слопу, что мать моя на сносях; а так как с тех пор доктор не получал больше никаких вестей, то с его стороны было естественно, а также очень политично предпринять поездку в Шенди-Холл, что он и сделал, просто для того, чтобы посмотреть, как там идут дела. Но при решении вставшей перед ним задачи мысли моего отца пошли, к несчастью, по ложному пути; как и мысли упомянутого выше строгого критика, они все вертелись вокруг звона колокольчика и стука в дверь, мерили расстояние между ними и настолько приковали все внимание отца к этой операции, что он не в состоянии был думать ни о чем другом, - обычная слабость величайших математиков, которые так усердно трудятся над доказательством своих положений и настолько при этом истощают все свои силы, что уже не способны ни на какое практически полезное применение доказанного. Звон колокольчика и стук в дверь сильно подействовали также и на сенсории дяди Тоби, - но они дали его мыслям совсем иное направление: - эти два несовместимые сотрясения воздуха тотчас пробудили в сознании дяди Тоби мысль о великом инженере Стевине. - Какое отношение имел Стевин к этой истории - задача чрезвычайно трудная, - ее надо будет решить, но не в ближайшей главе. ^TГЛАВА XI^U Писание книг, когда оно делается умело (а я не сомневаюсь, что в моем случае дело обстоит именно так), равносильно беседе. Как ни один человек, знающий, как себя вести в хорошем обществе, не решится высказать все, - так и ни один писатель, сознающий истинные границы приличия и благовоспитанности, не позволит себе все обдумать. Лучший способ оказать уважение уму читателя - поделиться с ним по-дружески своими мыслями, предоставив некоторую работу также и его воображению. Что касается меня, то я постоянно делаю ему эту любезность, прилагая все усилия к тому, чтобы держать его воображение в таком же деятельном состоянии, как и мое собственное. Теперь его очередь; - я дал ему подробное описание неприглядного падения доктора Слопа и его неприглядного появления в гостиной; - - пусть же теперь воображение читателя работает некоторое время без посторонней помощи. Пусть читатель вообразит, что доктор Слоп рассказал свое приключение, - такими словами и с такими преувеличениями, как будет угодно его фантазии. - - Пусть предположит он, что Обадия тоже рассказал, что с ним случилось, сопровождая свой рассказ такими жалостными гримасами притворного сочувствия, какие, по мнению читателя, наиболее подходят для противопоставления двух этих фигур. - Пусть он вообразит, что отец мой поднялся наверх узнать о состоянии моей матери; - и, для завершения этой работы фантазии, - пусть он вообразит себе доктора умытого, - - вычищенного, - - выслушавшего соболезнования, поздравления, - обутого в шлепанцы Обадии - и в таком виде направляющегося к дверям с намерением сейчас же приступить к делу. " Тихонько! - тихонько, почтенный доктор Слоп! - удержи твою родовспомогательную руку; - засунь ее осторожно за пазуху, чтобы она оставалась теплой; - ты недостаточно ясно знаешь, какие препятствия, - неотчетливо представляешь себе, какие скрытые причины мешают ее манипуляциям! - Был ли ты, доктор Слоп, - был ли ты посвящен в тайные статьи торжественного договора, который привел тебя сюда? Известно ли тебе, что в эту самую минуту дочь Люцины занята своим делом у тебя над головой? Увы! - это совершенная истина. - Кроме того, великий сын Пилумна, что ты в состоянии сделать? - - Ты пришел сюда невооруженным; - ты оставил дома tire-tete, - недавно изобретенные акушерские щипцы, - крошет, - шприц и все принадлежащие тебе инструменты спасения и освобождения. - - - Боже мой! в эту минуту они висят в зеленом байковом мешке, между двумя пистолетами, у изголовья твоей кровати! - Звони; зови; - вели Обадии сесть на каретную лошадь и скакать за ними во весь опор. - Поторопись, Обадия, - проговорил мой отец, - я дам тебе крону! - А я другую, - сказал дядя Тоби. ^TГЛАВА XII^U - Ваше внезапное и неожиданное прибытие, - сказал дядя Тоби, обращаясь к доктору Слопу (они сидели втроем у камина, когда дядя Тоби начал говорить), - тотчас же привело мне на мысль великого Стевина, который, надо вам сказать, один из любимых моих писателей. - - В таком случае, - заявил мой отец, прибегая к доводу, ad crumenam, - - ставлю двадцать гиней против одной кроны (которую получит Обадия, когда вернется), что этот Стевин был каким-нибудь инженером, - или писал что-нибудь - прямо или косвенно - об искусстве фортификации. - Это правда, - отвечал дядя Тоби. - Я так и знал, - сказал отец, - хоть я, клянусь, не вижу, какая может быть связь между внезапным приходом доктора Слопа и трактатом о фортификации: - тем не менее я этого опасался. - - О чем бы мы ни говорили, братец, - пусть предмет разговора будет самым чуждым и неподходящим для вашей излюбленной темы, - вы непременно на нее собьетесь. Я не желаю, братец Тоби, - продолжал отец, - решительно не желаю до такой степени засорять себе голову куртинами и горнверками. - - - О, я в этом уверен! - воскликнул доктор Слоп, перебивая его, и громко расхохотался, довольный своим каламбуром. Даже критик Деннис не чувствовал столь глубокого отвращения, как мой отец, к каламбурам и ко всему, что их напоминало, - - они его всегда раздражали; - но прервать каламбуром серьезное рассуждение было, по его словам, все равно что дать щелчка по носу; - он не видел никакой разницы. - Сэр, - сказал дядя Тоби, обращаясь к доктору Слопу, - - куртины, о которых говорит мой брат Шенди, не имеют никакого отношения к кроватям, - хоть, я знаю, дю Канж говорит, что "от них, по всей вероятности, получили свое название гардины у кровати"; - равным образом горнверки, или рогатые укрепления, о которых он говорит, не имеют решительно ничего общего с рогатым украшением обманутого мужа. - - Куртина, сэр, есть термин, которым мы пользуемся в фортификации для обозначения части стены или вала, расположенной между двумя бастионами и их соединяющей. - Осаждающие редко решаются направлять свои атаки непосредственно на куртины по той причине, что последние всегда хорошо фланкированы. (Так же обстоит дело и с гардинами, - со смехом сказал доктор Слоп.) Тем не менее, - продолжал дядя Тоби, - для большей надежности мы обыкновенно строим перед ними равелины, стараясь их по возможности выносить за к