зные решетки в окнах да подслушиванье. Запирайтесь в монастырь! Вам это легко, потому что у вас нет ни глаз, чтоб видеть, ни ушей, чтоб слышать, ни ног, чтоб ходить, ни рук, чтоб осязать. А я здорова и всеми моими пятью чувствами, полными и свежими, хочу пользоваться открыто, а не прятать их так, как игроки прячут свои карты друг от друга. Письмоводитель. Вольного духа женщина! Прокурадор. И муж умный человек; но уж больше ничего не спрашивай. Судья. Я не могу произвести развода; quia nullam invenio causam {ибо не нахожу никакого основания.}. Входят солдат, хорошо одетый, и его жена, донья Гиомар. Гиомар. Благодарение господу, желание мое исполнилось, я нахожусь перед вашей милостью. Самым убедительнейшим образом, как только умею, умоляю вас развести меня с этим. Судья. Что такое "с этим"? Разве у него нет другого имени? Вам бы следовало сказать по крайней мере: "с этим человеком". Гиомар. Если бы он был человек, я бы и развода не просила. Судья. Кто же он? Гиомар. Полено. Солдат (про себя). Да, клянусь богом, я буду молчалив и терпелив, как полено; я не стану оправдываться, не стану противоречить жене; может быть, судья и сделает такое одолжение, обвинит меня и, в наказанье, избавит меня от неволи; ведь бывают же чудеса, и невольники иногда спасаются из тюрем Тетуана. Прокурадор. Говорите учтивее, сеньора, и объясняйте дело без оскорблений для вашего мужа; сеньор судья, который перед вами, рассудит ваше дело по всей справедливости. Гиомар. Отчего ж, милостивые государи, вы не желаете, чтоб я назвала поленом статую, в которой движения не больше, чем в бревне? Мариана. Ну, видно, мы обе терпим одно и то же горе. Гиомар. Скажу вам, наконец, сеньор мой, что меня точно выдали за этого человека, если угодно вашей милости, чтоб я его так называла; но ведь это не тот человек, за которого я вышла замуж. Судья. Как же это так? Я вас не понимаю. Гиомар. То есть я хочу сказать: я думала, что выхожу замуж за человека дельного и проворного; а через несколько же дней оказалось, что я вышла, как уже я говорила, за полено. Он не знает, которая у него правая рука; не находит ни средств, ни способов добыть хоть реал для поддержки своего дома и семейства. Утро он проводит по церквам у обеден и толчется у ворот Гуадалахарских, шепчется, разузнает новости, рассказывает и слушает сплетни. После полудня, да и по утрам тоже, шляется по игорным домам, из одного в другой, и только зевак прибавляет; а это такого сорта люди, которые, как я слышала, всем игрокам надоели и которых они презирают. В два часа приходит обедать, не получив с выигрышу ни от кого ни одного реала, потому что теперь уж это вывелось. Потом уйдет опять, возвращается в полночь, ужинает, коли найдет что; а коли нет, крестится, зевает и ложится спать; но всю ночь он не успокоится, а ворочается с боку на бок. Спрошу его: "что с тобой?" Отвечает мне, что сочиняет в уме сонет для друга, который его об этом просил. Он воображает себя поэтом, как будто это такое занятие, которое избавляет от нужды. Солдат. Моя сеньора, донья Гиомар, во всем, что говорила, не перешла границ правды и основательности; и если б я в своих делах был так же основателен, как она в речах, то уж давно бы я достал себе какое-нибудь занятие и хлопотал бы так же, как и другие ловкие и проворные людишки. С хлыстом в руках, на наемном муле, маленьком, худом и злом, без погонщика, потому что такие мулы никогда не нанимаются и ничего не стоят, с перекидной сумкой на крупе, в одной половине воротничок и рубашка, в другой кусок сыру, хлеб и кожаная фляжка, без приличного дорожного платья, кроме пары штиблет об одной шпоре, с беспокойной торопливостью уезжает он комиссионером по Толедскому мосту на ленивом и упрямом муле. Глядишь, и через несколько дней посылает домой окорок ветчины и несколько аршин небеленого полотна, и такими вещами, которые ничего не стоят в той местности, куда он послан, поддерживает свой дом, как только он, грешный, может... Но у меня нет никакой должности, и я не знаю, как добыть ее, потому что ни один сеньор не желает взять меня в службу, оттого что я женат. Так что я принужден надоедать вашей милости, сеньор судья, так как бедные идальги очень надоедливы, да и жена моя того же просит, - разделите и разведите нас. Гиомар. И еще вот что, сеньор судья. Видя, что мой муж ни к чему неспособен и терпит нужду, я умираю, чтоб помочь ему как-нибудь, но не могу, потому что, прежде всего, я женщина честная и ни на какие низости неспособна. Солдат. Вот только единственно за это и стоит любви жена моя. Но под этой честностью таится в ней самый дурной характер, какой только есть на свете: ревнует без всякой причины, бранится ни за что, превозносится, ничего не имея; а за то, что я беден, не считает меня за человека. А хуже-то всего, сеньор судья, она желает, чтобы я, ради ее верности ко мне, терпел и скрывал тысячи тысяч ее капризов и пошлостей. Гиомар. Отчего ж нет? Почему вам не иметь почтения и уважения к такой добродетельной женщине, как я? Солдат. Слушайте, сеньора донья Гиомар, что я желаю сказать вам перед этими сеньорами. Что вы так важничаете тем, что вы честная женщина, коли это ваша прямая обязанность, так как вы происходите от честных родителей, так как вы христианка и, наконец, обязаны быть честной в отношении к самой себе? Хорошо было бы, если б жены требовали от мужей уважения за то только, что чисты и честны; как будто бы только в этом и состоит все их совершенство, и при нем они могут обойтиться без тысячи других добродетелей, которые они обязаны иметь. Что мне из этого, что вы сами-то по себе честны, если вы не смотрите за честностью вашей горничной, если вы постоянно нахмурены, сердиты, ревнивы, надуты, растрепаны, сонны, неодеты, бранчивы, ворчливы и еще с другими безобразиями подобного рода, которые способны сокрушить жизнь двумстам мужей? Но я вам доложу, сеньор судья, что ничего этого в моей сеньоре донье Гиомар нет; и я признаюсь, что я полено, что я неспособный, вялый и рассеянный человек и что только для порядка, хотя бы даже не было никаких других причин, ваша милость обязаны развести нас, потому что я сейчас сим заявляю, что я ничего не имею возразить против того, что говорила моя жена, и что я считаю нашу тяжбу конченной и заявлю удовольствие, если меня осудят. Гиомар. Да что же можно возразить против того, что я говорю? Что вы не кормите ни меня, ни вашу горничную; и добро б их много было, а то всего одна, да еще семимесячный ребенок, который ест не более сверчка. Письмоводитель. Потише! Входят новые просители. Входят подлекарь, в одежде лекаря, и Альдонса де Минхака, его жена. Подлекарь. Четыре весьма основательные причины привели меня просить вашу милость, сеньор судья, произвести развод между мною и сеньорой доньей Альдонсой де Минхака, моей женой, которая здесь перед вами. Судья. Вы начинаете решительно. Скажите эти четыре причины. Подлекарь. Первая: видеть ее для меня хуже, чем всех дьяволов вместе; вторую она сама знает, третья... я об ней промолчу; четвертая, что я не хочу попасть к чорту на рога, что непременно случится, если всю жизнь проживу в союзе с нею. Прокурадор. Он выразил свое желание самым удовлетворительнейшим образом. Альдонса. Сеньор судья, выслушайте меня и заметьте, что если у моего мужа четыре причины, чтобы просить развода, то у меня их четыреста. Первая та, что каждый раз, как я его вижу, мне кажется, что я вижу самого Люцифера; вторая, что я была обманута, когда выходила за него замуж; он говорил мне, что он настоящий пульсовый лекарь, который щупает пульс, а оказалось, что он просто подлекарь, который делает перевязки и лечит кой-какие неважные болести; и выходит, что он только половина настоящего-то лекаря; третья, что он ревнует меня даже к солнцу, когда оно меня касается; четвертая, что я не могу его видеть и желала бы убежать за два миллиона верст от него. Письмоводитель. Какой чорт теперь справит эти часы, коли все колеса в них в разлад пошли? Альдонса. Пятая... Судья. Сеньора, сеньора, если вы желаете излагать все свои четыреста причин, так я вам скажу, что я слушать их не в расположении, да и времени не имею. Ваше дело отлагается до исследования; и ступайте с богом, у меня есть другие дела спешные. Подлекарь. Какие еще исследования, кроме того, что я не желаю умирать с ней, а ей не нравится жить со мной? Судья. Если б этого было достаточно для развода, то бесконечное число супругов сбросили бы с плеч своих супружеское иго. Входит крючник в четырехугольной шапке на голове. Крючник. Сеньор судья, я крючник, - это уж я не запираюсь; но, однако, я старый христианин и человек на руку честный, и если бы я иной раз не набирался вина или оно меня не забирало, что вернее, так был бы уж давно староста в артели крючников. Но это в сторону, у меня есть еще много о чем разговаривать. Желаю я, чтоб ваша милость, сеньор судья, знали, что однажды я, закружившись до одурения от паров Вакха, обещал одной заблудшей женщине жениться на ней. Когда я пришел в себя и поправился, я исполнил обещание и женился на женщине, которую я вытащил из грязи. Посадил я ее фруктами торговать; напала на нее такая гордость и такой дурной характер явился, что ни один-то покупатель не подойдет к ее прилавку без того, чтобы она не поругалась с ним; то у нее весу нехватит, то зачем роются в фруктах; и уж двум из трех непременно пустит гирю в голову или во что попало и срамит их даже до четвертого колена, а с соседками и товарками ни одного часу не живет в мире. И я целый-то день должен держать в руках, точно дудку, свою шпагу наготове, чтобы защищать ее. У нас нехватает всей выручки за неполный вес и на судебные издержки за проигранные тяжбы. Если ваша милость будете так добры, я желал бы, чтобы или развели меня с ней, или по крайней мере переменили ее горячий характер на скромный и тихий; и обещаю я вашей милости, что перенесем мы даром ваш весь уголь, который вы купите этой весной, потому что я в своей артели большой вес имею. Подлекарь. Я знаю жену этого доброго человека; она так зла, как моя Альдонса, а выше этого ничего быть не может. Судья. Слушайте, сеньоры: хотя некоторые из вас присутствующих дали некоторые показания, в которых заключаются некоторые поводы для развода, но при всем том необходимо письменное заявление и свидетели; а потому все ваши процессы я отлагаю до представления доказательств. Но что это? Музыка и гитары в моей присутственной зале? Это какие-то новости. Входят два музыканта. Музыкант. Сеньор судья, те рассорившиеся супруги, которых вы, ваша милость, соединили, согласили и примирили, ждут вашу милость на большой пир в их доме, почему и послали нас просить вас сделать им честь пожаловать к ним. Судья. Я сделаю эту честь с великим удовольствием. И прошу бога, чтобы все присутствующие примирились так же, как и они. Прокурадор. И помрут тогда с голоду и писцы и прокурадоры этого присутственного места. Нет, нет, все просите развода, все; потому что наконец, - наконец, если вас и не разведут, то все-таки нам-то доход от ваших распрей и ссор. Музыкант. Теперь пойдемте пировать и веселиться. Знайте, добрые супруги, Коли брань у вас зайдет, Что плохое примиренье Все же лучше, чем развод. Правда то иль заблужденье, Но давно твердит народ, Что в Иванов день раздоры Мир сулят на целый год, После горя снова радость Там, где знают наперед, Что плохое примиренье Все же лучше, чем развод. Ревность женская нам мука, Но с красавицей-женой Нам и горе то не горе, Даже ревность рай земной. О любовь, правдиво мненье И испытан тот расчет, Что плохое примиренье Все же лучше, чем развод. БИСКАЕЦ-САМОЗВАНЕЦ (El vizcaino fingido) ЛИЦА: Солорсано. Киньонес. Донья Кристина. Донья Брихида. Золотых дел мастер. Слуга или служанка. Два музыканта. Альгвасил. СЦЕНА ПЕРВАЯ Улица. Входят Солорсано и Киньонес, Солорсано. Вот два мешочка, они, кажется, очень схожи, и цепочки при них тоже одинаковы. Теперь вам остается только сообразоваться с моим намерением, чтобы провести эту севильянку, несмотря на всю ее хитрость. Киньонес. Разве обмануть женщину уж такая большая честь или тут нужно так много ловкости, что вы употребляете столько хлопот и прилагаете столько старания для этого? Солорсано. Если встретится такая женщина, как эта, то обмануть приятно, тем более что эта шутка не переходит через край. Я хочу сказать, что тут нет ни греха против бога, ни преступления против того, над кем шутят. Что унижает человека, то уж не шутка. Кияьонес. Ну, если вам угодно, пусть так и будет. Я ручаюсь, что помогу вам во всем, что вы мне сказали, и сумею притвориться так же хорошо, как и вы; потому что превзойти вас я не могу. Куда вы идете теперь? Солорсано. Прямо в дом к моей красавице. Вы туда не входите; я вас в свое время позову. Киньонес. Я буду дожидаться. (Уходит.) СЦЕНА ВТОРАЯ Комната. Входят донья Кристина и донья Брихида. Брихида в манто, трепещущая и взволнованная. Кристина. Боже! Что с тобой, милая Брихида? У тебя душа расстается с телом. Брихида. Милая донья Кристина, дай мне вздохнуть, плесни мне немного воды в лицо, я умираю, я кончаюсь, душа моя отлетает! Боже, помоги мне! Скорей, скорей духовника! Кристина. Что это? Ах, я несчастная! Отчего не говоришь ты, милая, что с тобой случилось? Тебе привиделось что-нибудь? Не получила ль ты дурного известия? Уж не умерла ли твоя мать, не воротился ли твой муж, или не украли ли твои бриллианты? Брихида. Ничего мне не привиделось, не умирала моя мать, не вернулся муж, ему еще остается три месяца пробыть там, куда он уехал, чтоб кончить дела; не воровали у меня и бриллиантов; со мной случилось другое, что гораздо хуже. Кристина. Ну, наконец, скажи же, Брихида моя! Я исстрадаюсь, истерзаюсь, пока не узнаю. Брихида. Ах, желанная моя! то, что случилось со мной, столько же касается и тебя. Помочи мне лицо; у меня все тело облито потом, холодным, как лед. Несчастные те женщины, которые живут свободно, потому что если они захотят иметь хоть маленькую самостоятельность и так или иначе ею пользоваться, - так она сейчас же и свяжет их по рукам и по ногам. Кристина. Ну, скажи же, наконец, милая, что с тобой случилось и что это за несчастие, которое также касается и меня? Брихида. Коснется, и очень; ты поймешь это, если у тебя есть смысл; а у тебя, кажется, его довольно. Ну, слушай, родная моя! Сейчас по дороге к тебе, проезжая вороты Гуадалахары, вижу я, среди бесчисленной толпы полиции и народа, бирюча, который провозглашает следующее правительственное распоряжение, что кареты отменяются {Страсть ездить в каретах доходила тогда в Мадриде до крайней степени и доводила многих до разорения. Об этой моде есть весьма остроумные страницы у сатирика Гевары в его знаменитой повести "El diablo cojuelo". (A. H. О.)} и чтобы женщины не закрывали лиц на улицах. Кристина. Так это дурная-то новость? Брихида. Да разве для нас может быть что-нибудь в мире хуже этого? Кристина. Я думаю, родная моя, что по поводу карет должно быть какое-нибудь распоряжение; невозможно, чтоб их совсем отменили; но распоряжение было бы очень желательно, потому что, как я слышала, верховая езда в Испании пришла в совершенный упадок; молодые кавалеры по десяти и по двенадцати человек набиваются в одну карету и снуют по улицам день и ночь, забывая, что есть на свете лошади и кавалерийская служба. Когда же у них не будет удобства земных галер, то есть карет, они обратятся к изучению верховой езды, которой прославились их предки. Брихида. Ах, Кристина, душа моя! Я слышала тоже, что хотя некоторым и оставят кареты, но с тем условием, чтобы не ссужали их никому и чтобы в них не ездила ни одна из... ты меня понимаешь. Кристина. Пожалуй, что с нами это и сделают. Но успокойся, родная моя, между военными еще вопрос: что лучше, кавалерия или пехота. Уж доказано, что пехота испанская {Тут шутка. Испанской инфантерией в то время называли пешую театральную публику. (А. Н. О.)} заслуживает уважения от всех наций, и теперь можем мы, веселенькие женщины, пешим образом показывать свою грацию, свою любезность, свое великодушие и притом же с открытыми лицами, что гораздо лучше; потому что те, которые стали бы за нами ухаживать, уж не ошибутся, - они нас видели. Брихида. Аи, Кристина, не говори этого! Как приятно ехать, развалясь в задке кареты, передвигаться то на ту, то другую сторону, показываться кому, как и когда захочешь! И вот, ей-богу, по душе тебе говорю, когда иной раз я достану карету и чувствую, что сижу в ней с некоторым величием, я восторгаюсь до самозабвения; мне представляется, я уверена, что я дама первой степени и что самые титулованные сеньоры могут служить мне горничными. Кристина. Видишь, донья Брихида, как умно я сказала, что хорошо бы отнять у нас кареты; мы тогда освободились бы от греха - тщеславия! И вот еще что нехорошо: карета всех равняет, и тех и сех; иностранцы, видя в карете особу, великолепно одетую, блестящую драгоценностями, перестают ухаживать за тобой и ухаживают за ней, считая ее за важную сеньору. Милая, ты не должна печалиться, пускай в дело свою ловкость и красоту, свое севильское манто, тканное из воздуха, и уж во всяком случае свои новые туфли с серебряной бахромой, пускайся по этим улицам - и я тебе ручаюсь, что на такой сладкий мед в мухах недостатка не будет, если только ты пожелаешь, чтоб они слетелись. Брихида. Бог тебе за это заплатит, милая; я совсем успокоилась после твоих наставлений и советов и думаю непременно пустить их в дело. Буду рядиться и разряживаться, и показываться с открытым лицом, и постоянно толочь пыль на улицах. Унять мою голову некому; тот, кого считают моим Мужем, ведь не муж мне, а только еще дал слово быть мужем. Показывается в дверях Солорсано. Кристина. Боже! Вы так тихо и без доклада входите в мой дом, сеньор! Что вам угодно? Солорсано (входя). Извините за смелость! Вором можно сделаться случайно. По пословице: плохо не клади, вора в грех не вводи. Я видел, что двери отворены, и вошел; я решился войти, чтоб служить вам, и не словами, а делом. Если можно говорить в присутствии этой дамы, то я скажу вам, зачем я пришел и какие имею намерения. Кристина. От приятного вашего присутствия между нами нам нельзя и ожидать ничего иного, кроме хороших слов и хороших дел. Говорите то, что вы желали сказать; сеньора донья Брихида мой друг, - это то же, что я сама. Солорсано. В таком случае и с вашего позволения я буду говорить правду. Я, по правде вам сказать, сеньора, придворный, и вы меня не знаете. Кристина. Да, это правда. Солорсано. Я уже давно желаю служить вам, побуждаемый к тому вашей красотой, вашими природными качествами, а еще более вашим умением жить; но разные мелочи, в которых никогда не бывает недостатка, до сего времени препятствовали мне привести мое желание в действительность. Теперь судьбе угодно было, чтобы один мой хороший друг прислал мне из Бискайи своего сына, бискайца, для того, чтобы я его отправил в Саламанку и нашел ему общество, которое делало бы ему честь и способствовало его образованию. Но, сказать вам правду, он глуповат и имеет некоторые странности. Кроме того, есть у него еще недостаток, о котором и говорить нехорошо, а уж тем более иметь его, - он иногда придерживается вина, но так, что совсем теряет рассудок; оно его очень волнует. Когда он выпивши и, как говорится, когда у него душа нараспашку, у него является удивительная веселость и щедрость: он раздает все, что имеет, всякому, кто просит и кто не просит. Я желал бы, пока все его состояние не полетит к чорту, кой-чем от него попользоваться, и для этого я не нахожу лучшего средства, как привести его к вам: он очень любезен с дамами, очень любит дам, и здесь мы втихомолку оберем его, как липку. Вот для начала я принес вам цепь в этом мешочке, она стоит сто два дать золотых скуди; вы ее возьмите и дайте мне теперь десять скуди, которые мне нужны на некоторые безделицы, а остальные двадцать заплатите ужином сегодня вечером; придет и наш дурак, или буйвол, я его притащу за нос, как говорится. После двух моих визитов к вам вы будете иметь цепь, потому что я за нее, кроме десяти скуди, которые получу теперь, ничего не желаю... Цепь превосходная, из лучшего золота и дорогой работы. Вот она, возьмите ее! Кристина. Целую ваши ручки за то, что вы доставляете мне такой выгодный случай; но я буду говорить откровенно то, что чувствую: такая щедрость меня конфузит и несколько подозрительна для меня. Солорсано. Какое же и в чем подозрение, сеньора? Кристина. А в том, что эта цепь, может быть, произведение алхимии; недаром говорится пословица: не все то золото, что блестит. Солорсано. Вы рассуждаете чрезвычайно умно, и недаром про вас идет молва, что вы самая умная дама в столице; и мне очень приятно видеть, как вы без жеманства и околичностей прямо открываете то, что у вас на сердце. Но, кроме смерти, на все есть средство: надевайте манто или пошлите кого-нибудь, кому вы верите, к золотых дел мастеру и узнайте пробу и вес этой цепи, и если она чистого золота и имеет те достоинства, о которых я говорил, тогда вы мне дадите десять скуди, сделаете угощение этому дураку и останетесь с цепью. Кристина. Здесь рядом живет золотых дел мастер, мой знакомый; он легко рассеет мои сомнения. Солорсано. Только этого я и желаю, я люблю и уважаю такое поведение; сам бог благословляет дела, если они ведутся начистоту. Кристина. Если вы решитесь доверить мне эту цепь, пока я приценюсь, то погодя немного вы можете притти, и я отдам вам десять золотых скуди. Солорсано. Вот хорошо! Да я доверю вам даже честь свою, а еще бы я не доверил цепи! Вы можете пробовать и перепробовать; я теперь отправлюсь и ворочусь через полчаса. Кристина. И даже можете раньше, если только мой сосед дома. Солорсано уходит. Брихида. Ну, милая Кристина, какое счастье тебе привалило! А я уж такая несчастная, никто мне ведра воды даром не дает, и то мне трудов стоит. Вот разве только встретила я недавно на улице поэта, так он мне весьма охотно и очень учтиво предложил сонет о Пираме и Тизбе и обещал написать в честь мою еще. Кристина. Лучше бы было тебе встретиться с каким-нибудь генуэзцем, тот предложил бы тебе триста реалов. Брихида. Уж, конечно, генуэзцы этим отличаются и еще тем, что в руки даются легко, точно прикормленные ястреба; все они меланхолики и скучны, точно по указу. Кристина. Я желала бы, Брихида, чтобы ты убедилась, что половина генуэзца стоит больше, чем четыре целых поэта. Ах, смотри-ка, наше дело на всех парусах летит! Вот он сам, золотых дел мастер! Входит золотых дел мастер. Что вам угодно, милый сосед? Вы меня освобождаете от манто, которое я хотела накинуть на плечи, чтобы итти к вам. Золотых дел мастер. Сеньора донья Кристина, вы мне сделаете одолжение, если употребите все ваше старание, чтобы увести завтра мою жену в комедию, потому что мне нужно, и очень нужно, завтра пекле обеда быть свободным от надзора и преследования. Кристина. Я это сделаю с большим удовольствием. И даже, если сеньор сосед желает, мой дом и все, что в нем есть, к его услугам, - он его найдет пустым и прибранным, потому что я хорошо знаю, что за жена у него. Золотых дел мастер. Нет, сеньора, уведите только жену, с меня и довольно. Но что же вам угодно от меня, зачем вы хотели итти ко мне? Кристина. А вот зачем: скажите мне, сеньор сосед, сколько весу в этой цепи и чистого ли она золота и какой пробы? Золотых дел мастер. Эту цепь я имел в руках много раз и знаю, что на вес она стоит полтораста скуди и двадцать пятой пробы, и если вы ее покупаете на вес, не считая работы, то в убытке не останетесь. Кристина. Работа тоже будет стоить кой-чего, но немного. Золотых дел мастер. Покупайте, сеньора соседка; если вам она не нужна, я дам десять дукатов только за работу. Кристина. Я, если можно, постараюсь купить ее дешевле. Но смотрите, сеньор сосед, не ошибитесь насчет чистоты золота и количества веса. Золотых дел мастер. Хорош бы я был, если б ошибался в своем деле! Говорю вам, сеньора, я два раза перепробовал ее по колечку и вешал ее, и знаю как свои пять пальцев. Брихида. Этого с нас довольно. Золотых дел мастер. И вот вам еще доказательство: я помню, что приносил ее вешать и пробовать один благородный молодой человек, по имени Солорсано. Кристина. Довольно, сеньор сосед. Отправляйтесь с богом, я сделаю то, что вы просили, я возьму ее и удержу два часа и более, если бы было нужно: потому что я знаю, что лишний час вам не может повредить. Золотых дел мастер. С вами жить и умереть! Все-то вы знаете. Прощайте, сеньора моя! (Уходит.) Брихида. Нельзя ли подделаться к этому милому Солорсано, чтобы он вытянул для меня у этого пьяницы-бискайца что-нибудь ценное? Кристина. Мы еще успеем. Но смотри-ка, он возвращается. Он идет проворно и смело, десять скуди его подгоняют и пришпоривают. Входит Солорсано. Солорсано. Сеньора донья Кристина, вы сделали все, что нужно? Вы убедились в достоинстве моей цепи? Кристина. Сделайте одолжение, скажите, как вас зовут? Солорсано. Дон Эстебан де Солорсано. Но зачем вы меня спрашиваете? Кристина. Чтобы приложить печать к вашей правдивости и учтивости. Поговорите немного с сеньорой Брихидой, пока я схожу за деньгами. (Уходит.) Брихида. Сеньор дон Солорсано, нет ли у вас хоть какой-нибудь зубочистки и для меня? Уж не такая же я заброшенная, - и у себя дома я принимаю таких же хороших людей, как и сеньора донья Кристина. Если бы я не боялась, что нас услышат, я рассказала бы сеньору Солорсано про ее недостатки. Знайте, что груди у нее, как два пустых мешочка, и дыхание у нее не лучше, потому что она очень красится. И при всем том ее ищут, посещают и любят. Я готова исцарапать себе лицо, скорей от бешенства, чем от зависти; нет человека, который бы подал мне руку, а оттолкнуть меня готовы многие. Да, безобразным счастье. Солорсано. Не отчаивайтесь; только бы я был жив, а то другой петух запоет в вашем курятнике. Входит Кристина. Кристина. Вот, сеньор дон Эстебан, десять скуди; а вечером для вас будет готов ужин княжеский. Солорсано. Дурак-то наш стоит на улице у дверей ваших; так я пойду за ним. Вы его приласкайте, хотя, конечно, это будет для вас не слаще пилюль. (Уходит.) Брихида. Я его просила, милая, чтоб он нашел для меня какого-нибудь щедрого человека; он сказал, что сделает это со временем. Кристина. Со временем! Со временем-то на нас никто и не взглянет: немного лет - так много барыша, много лет - много убытку. Брихида. Я сказала тоже, как ты хороша, мила, грациозна и что вся ты амбра, мускус и цибет. Кристина. Уж я знаю, милая, что ты за глаза про людей всегда хорошо говоришь. Брихида (про себя). Вот, изволите видеть, кому любовники-то достаются! У меня подошвы у ботинок лучше и дороже, чем у нее брыжи на шее. Опять-таки скажу: счастье безобразным. Входят Киньонес и Солорсано. Киньонес. Бискаец ручки целуется. Вашей милости приказывать. Солорсано. Сеньор бискаец говорит, что он целует ваши ручки и ждет ваших приказаний. Брихида. Ах, какой милый язык! Я его плохо понимаю, но он мне очень нравится. Кристина. Я целую руки моего сеньора бискайца, и прежде, чем он. Киньонес. На вид хороша, прекрасна; ну и вечером ужинаем; цепь остается; ночевать никогда; отдал и довольно. Солорсано. Мой товарищ говорит, что вы ему нравитесь, что вы красавица; чтобы ужин был готов, что он дарит вам цепь, хотя ночевать не останется, - что он уж отдал цепь и довольно. Брихида. Есть ли еще такой Александр в мире? Счастье, счастье и сто раз счастье! Солорсано. Если есть у вас немножко конфект и небольшой глоток вина для бискайца - так, я знаю, он поплатится за это сторицею. Кристина. Как не быть! Я сейчас схожу за этим, и у вас будет закуска лучше, чем у Попа-Ивана Индейского. (Уходит.) Киньонес. Дама остамши так же хороша, как ушомши. Брихида. Что он сказал, сеньор Солорсано? Солорсано. Что дама, которая осталась, то есть вы, так же хороша, как и та, которая вышла. Брихида. Сеньор бискаец совершенно прав; и, по правде сказать, в этом деле он не дурак. Киньонес. Чорт - дурак; бискаец ума хочешь, когда надо. Брихида. Я понимаю, он говорит: глуп дьявол; а бискайцы, когда хотят быть умными, так умны. Солорсано. Так точно, без малейшей ошибки. Входят Кристина и слуга, или служанка, которые вносят коробку конфект, графин вина, салфетку и пр. Кристина. Извольте кушать, сеньор бискаец; не побрезгайте: все, что есть в этом доме, есть квинтэссенция чистоты. Киньонес. Сладкое со мной, вино и вода называй хорошо. Святое подано, это я пью, да и в другой. Брихида. О боже! С каким остроумием говорит этот милый сеньор, хотя я и не понимаю. Солорсано. Он говорит, что с сладким он пьет вино так же, как и воду, и что это вино святого Мартина, и что он его еще выпьет. Кристина. Сколько угодно, душа мера. Солорсано. Не давайте ему больше, это ему нехорошо, вы сейчас увидите. Я говорил сеньору Аскараю, чтобы он не пил вина ни под каким видом, да это не помогает. Киньонес. Пойдем! А то вино и вниз и вверх, язык кандалы и ноги колодки. Вечером прихожу, сеньора. Помилуй тебя господи! Солорсано. Ну, вот он как разговаривает; вы видите, что я говорил правду. Кристина. Что же он сказал, сеньор Солорсано? Солорсано. Что вино кандалы для его языка и колодки для ног, что он придет вечером и чтобы вы оставались с богом. Брихида. Ах, грех какой! Как у него глаза помутились и язык путается! Боже! У него ноги заплетаются! Он, должно быть, много выпил. Никого в жизни мне так жалко не было, как его; так молод и такой пьяница. Солорсано. Он уж из дому пришел готовый. Вы, сеньора Кристина, приготовьте нам ужин; я его заставлю проспаться, и будем мы у вас сегодня вечером как раз в свое время. Кристина. Все будет как следует; идите в добрый час. Уходят Киньонес и Солорсано. Брихида. Кристина, милая, покажи мне цепь, дай мне досыта налюбоваться на нее. Ай, какая красивая, новая, блестящая, и как дешево! Ну, Кристина, уж нечего толковать. Так или иначе, а богатство так и льется на тебя, счастье так и валит прямо в двери без хлопот с твоей стороны. В самом деле, ты счастливая из счастливых. Но, конечно, ты этого заслуживаешь своей бойкостью, красотой и великолепным умом. Этих прелестей достаточно, чтобы покорить самых беззаботных и необузданных людей; да, ты не то, что я, - я неспособна и кота привязать к себе. Возьми цепь, милая, а то я надорвусь от слез; и не от того, чтобы я тебе завидовала, а себя-то уж очень жаль. Входит Солорсано. Солорсано. Нас постигло величайшее несчастие в мире! Брихида. Боже! Несчастие! Что такое, сеньор Солорсано? Солорсано. Когда мы шли домой, то на повороте этой улицы встретили слугу отца нашего бискайца с письмами и печальной новостью, что отец его при смерти и что велел ему сию же минуту ехать, если хочет застать его живого. Он привез и денег на дорогу, и без всякого разговора надо отправляться сейчас же. Я принес десять скуди для вас, вот они, и вот еще десять, которые я взял у вас давеча: отдайте мне цепь. Коли отец его жив, он возвратится и привезет вам цепь назад, - или не будь я дон Эстебан де Солорсано. Кристина. Признаюсь, мне жаль; я не об интересе говорю, а о молодом человеке, потому что уж я его полюбила. Брихида. Хороши и десять скуди, ведь они пришли даром; бери их, милая, и отдай цепь сеньору Солорсано. Кристина. Вот, извольте, пожалуйте деньги. Правду сказать, я думала истратить на ужин больше тридцати скуди. Солорсано (подменяя мешочек с цепью.). Сеньора Кристина, старого воробья на мякине не обманешь; такие штуки можно делать только с простофилями; не на того напали, ищите другого, поглупей. Кристина. К чему столько пословиц, сеньор Солорсано? Солорсано. Для того, чтобы вы поняли, что жадность прорвала мешочек. Неужели в такое короткое время я мог показаться вам человеком, с которым можно поступать без всякой церемонии. Сеньора Кристина, кто за большим погонится, тот и малое потеряет, да и сам попадется. Вы взяли от меня цепь золотую, а возвращаете мне фальшивую; я не желаю, чтоб так быстро совершались со мной Овидиевы превращения. Ах, канальство, как ловко ее подменили и как скоро! Кристина. Что вы говорите, сеньор мой? Я этого не понимаю. Солорсано. Я говорю, что это не та цепь, которую я вам дал, хотя и похожа. Эта поддельная, а та золотая, двадцать второй пробы. Брихида. Да, да, клянусь вам, то же говорил и сосед, золотых дел мастер. Кристина. Да хоть бы сам чорт говорил! Солорсано. Чорт или чертовка! Отдайте цепь и увольте нас от крику; не нужно ни клятв, ни ругательств. Кристина. Пусть сам чорт меня возьмет, или кто там хочет, если это не та цепь, которую вы мне дали; да у меня никакой другой и в руках не было. Боже правосудный, до какого обвинения я дожила! Солорсано. Кричать незачем; на то есть коррехидор, чтобы каждого рассудить по справедливости. Кристина. Если это дело попадет в руки коррехидора, так я останусь виновата: он имеет обо мне такое дурное мнение, что мою правду примет за ложь и мою невинность за вину. Сеньор мой, если, кроме этой, была какая-нибудь другая цепь в моих руках, то пусть они отсохнут. Входит альгвасил. Альгвасил. Что за шум, что за крики, что за слезы и что за брань? Солорсано. Вы, сеньор альгвасил, пришли как раз кстати. Этой даме, высокого севильского полета, я час тому назад оставил цепь за десять дукатов, для известной цели. Возвращаюсь теперь, чтоб выручить ее, и вместо той, которую я дал и которая весила полтораста золотых дукатов двадцатой пробы, мне отдает она эту поддельную, которая не стоит и двух дукатов. И, вместо надлежащего удовлетворения, хочет провести меня на бобах слезами и криками, тогда как сама знает, что свидетелем справедливости моих слов была эта самая дама, перед которой все происходило. Брихида. И происходило, и даже произошло. Клянусь богом и моей душой, я должна сказать, что этот сеньор совершенно прав. Однако я не могу себе представить, как мог произойти подмен, потому что цепь не выходила из этой залы. Солорсано. Сеньор альгвасил, сделайте для меня такую милость, доставьте эту сеньору к коррехидору, там мы разберемся. Кристина. Я опять-таки говорю, что если меня поставят перед коррехидором, я буду обвинена. Брихида. Да, она с ним не в ладах. Кристина. Ну, уж теперь я бешусь, теперь я в отчаянии, теперь меня грызут ведьмы! Солорсано. Ну, хорошо, я кой-что сделаю для вас, сеньора Кристина, собственно для того, чтобы вас не грызли ведьмы или по крайней мере чтобы вы не бесились. Эта цепь очень похожа на ту настоящую, которая была у бискайца, он сумасшедший и немножко пьяница; я соглашаюсь взять ее у вас и уверить его, что это его цепь. А вы удовлетворите сеньора альгвасила и приготовьте ужин сегодня вечером; и успокойтесь духом, убыток для вас небольшой. Кристина. Небо вам заплатит за это. Сеньору альгвасилу я дам полдюжины дукатов и на ужин употреблю один и останусь навсегда рабой сеньора Солорсано. Брихида. Я переломлюсь, танцуя на сегодняшнем вечере. Альгвасил. Вы поступили, как благородный и добрый кавалер, который считает своей обязанностью служить женщинам. Солорсано. Пожалуйте десять скуди, которые я вам дал лишку. Кристина. Вот они, а вот шесть сеньору альгвасилу. Входят два музыканта и Киньонес - бискаец. Музыканты. Мы все слышали, и вот мы здесь. Киньонес. Теперь и я могу сказать моей сеньоре Кристине, что и она на манку идет. Брихида. Да где же это видано, чтоб бискаец так чисто говорил по-испански? Киньонес. Я только тогда говорю нечисто, когда захочу. Кристина. Я позволю убить себя, если не они, не эти мошенники устроили со мной эту штуку. Киньонес. Сеньоры музыканты, исполните романс, который я вам дал! Вы знаете, к чему он клонит? Музыканты (поют) Женщины с умом бывают, Но, не менее того, Все же очень мало знают Или вовсе ничего. Те, которые умеют В оживленном разговоре Подбирать на диво фразы, Те, что наизусть читают И Лофраса и Диану, Или кавалера Феба И Лауру Оливанте, Те, что каждую неделю Кавалера Дон Кихота Знаменитого читают, Все ж, не менее того, Очень, очень мало знают Или вовсе ничего. Те, что верят слепо в ум свой, Полный замыслов лукавых, Похотливых и корыстных, Те, которые нередко Забывают осторожность И бросаются на шею Первым встречным без разбора, Те, которые гордятся Деликатным обхожденьем И себя за совершенство В обращении считают, Все ж, не менее того, Очень, очень мало знают Или вовсе ничего. Кристина. Ну, хорошо, я признаюсь, я обманута, и все-таки я приглашаю вас сегодня на вечер. Киньонес. Принимаем приглашение, и пойдет у нас пир горой. ИЗБРАНИЕ АЛЬКАЛЬДОВ В ДАГАНСО (La eleccion de los alcaldes de Daganzo) ЛИЦА: Баккалавр Пессунья. Педро Эсторнудо, письмоводитель. Пандуро | } Рехидоры {*}. Альгарроба | Хуан Беррокаль | Франсиско де Умильос | земледельцы, Мигуэль Харете } кандитаты в Педро де ля Рана | алькальды {**}. Слуга. Подсакристан. Цыгане и цыганки. {* Рехидоры - члены муниципального управления, советники. (А. Н. О.) ** Алькальды - судьи в деревнях или местечках. (А. Н. О.)} Комната. Входят баккалавр Пессунья, письмоводитель Педро Эсторнудо, рехидор Пандуро и рехидор Алонсо Альгарроба. Пандуро Рассядемтесь, и все пойдет в порядке, Коли благим угодно небесам. Альгарроба Столкуемся, а то не будет толку. В согласии мы без труда покончим Свои дела, коль то угодно небу, А там, угодно или нет, не знаю. Пандуро Альгарроба, у вас язык фальшивит. Поосторожней надо говорить. Приятно ль слушать эти ваши речи? "Угодно небу или нет". Ну, право! Уж если вы да умничать начнете, Так все у вас навыворот выходит. Альгарроба А все же я хороший христианин И верю в бога крепко. Баккалавр И прекрасно; Чего же лучше? Альгарроба Если же проврусь, Так признаюсь, что гусь я деревенский. Не всяко слово в счет... Письмоводитель Довольно спорить! Бог грешникам погибели не хочет; А пусть живут да каются. Альгарроба Ну, что же! И я живу и каюсь, и уверен, Что небо может все, чего захочет; Никто ему препятствовать не смеет, Особенно, коль дождик... Пандуро С облаков ведь, Альгарроба, дожди-то, а не с неба. Альгарроба О, чорт возьми! За тем ли мы собрались, Чтоб брань да перекоры заводить? Альгарроба и рта не смей разинуть, Сказать ему ни слова не дают. Баккалавр Redeamus ax rem {Вернемся к делу,}, сеньор Пандуро И сеньор Альгарроба, тратить время Не будем на пустые перебранки. Да разве мы для скучных препирательств Сошлися здесь? Куда как хорошо: Как только лишь Пандуро с Альгарробой Сойдутся вместе, тотчас между ними Поднимутся и бури и волненья Из тысячи пустых противоречий. Письмоводитель Сеньор Пессунья говорить изволит До чрезвычайности правдиво. Обратимся К занятиям, к избранию алькальдов На следующий год; и надо нам Таких избрать, чтоб не могли в Толедо Забраковать, а только утвердили. Вот для чего мы здесь и собрались. Пандуро У нас теперь четыре претендента: Хуан Берро,каль, Франсиско д'Умильос, Мигуэль Харете, Педро де ля Рана, Солидные, значительные люди, И управлять сумеют не в Дагансо, А даже в самом Риме. Альгарроба У романцев. Письмоводитель У вас своя программа? Так, ей-богу, Я дело брошу. Альгарроба Наш письмоводитель, Мне кажется, зовется Эсторнудо {*}; {* Эсторнудо значит чихун - человек, который часто чихает. (А. Н. О.).} А он возносится и подымает нос. Но успокойтесь, больше я ни слова. Пандуро Найдется ли во всей земной округе... Альгарроба В какой "округе"? В "круге" бы сказали, Премудрый наш Пандуро, - было б лучше. Пандуро Во всей вселенной, я хотел сказать, Нельзя найти таких людей премудрых, Как наши претенденты. Альгарроба Да, я знаю, Что Беррокаль имеет превосходный Инстинкт. Письмоводитель Да в чем инстинкт? Альгарроба Он очень ловок Расценивать и пробовать вино. В моем дому он пробовал однажды Вино в бочонке и сказал, что пахнет Вино и деревом, и кожей, и железом. Когда бочонок кончили, нашли На дне его лучинку, и кусочек Какой-то кожи, и железный ключик {*}. {* Такой же рассказ о знатоке вина и в тех же самых выражениях приводится Сервантесом и в "Дон Кихоте", (А. Н. О.)} Письмоводитель О, редкое искусство! Редкий ум! Кто знает столько, может управляться В любом из всех испанских городов. Альгарроба Мигуэль Харете, вот орел! Баккалавр А в чем? Альгарроба Стрелять из арбалета. Баккалавр Меток он? Альгарроба Да так-то меток, что не будь левша он, Так не было б в окрестности житья И воробьям. Баккалавр Ну, это для алькальда Почти необходимое искусство. Альгарроба Что вам сказать о Франсиско д'Умильос? Он вычинит ботинки, как портной. А Педро де ля Рана... ну, уж память! Сравниться с ним нельзя; он помнит песню О славной в древности собаке Альвы Всю слово в слово, без одной ошибки. Пандуро Мой голос за него. Письмоводитель И мой. Альгарроба А я За Беррокаля. Баккалавр Я ни за кого, Пока не убедимся в их уме И знании законов... Альгарроба Это можно. И средство есть: велите их покликать, И баккалавр сеньор Пессунья может Задать экзамен им, он дело знает. Сообразясь с их знаньем, мы увидим, Кого из них на должность посадить. Письмоводитель Ей-богу, вот прекраснейший совет! Пандуро Такой совет, что даже для столицы Годится. Потро-медики в столице, Так пусть у нас потро-алькальды будут. Альгарроба "Прото", сеньор Пандуро, а не потро. Пандуро Вы, Альгарроба, самый злой фрискал. Альгарроба Фискал, а не фрискал. Письмоводитель Ах, боже правый! Какой несносный этот Альгарроба! Альгарроба Экзаменуют же и брадобреев, И кузнецов, портных, и есть экзамен Подлекарям и прочей разной дряни; Тем более для звания алькальдов Экзамены необходимы. Кто же Окажется на эту должность годным, Тому давать бумагу; пригодится Она вперед ему: с такой бумагой, Да в белой рамке, бедный человек Между народом будет уважаться, Как золото. У нас такой повальный Неурожай на умных-то алькальдов, Особенно в местечках небольших. Баккалавр Отлично сказано и очень дельно Задумано. Зовите Беррокаля, Посмотрим мы, далеко ли хватают Лучи ума его. Входят Беррокаль, Умильос, Харете, де ля Рана. Альгарроба Четыре претендента: Умильос, Рана, Серрокаль, Харете Явилися пред нами; вот они. Баккалавр Добро пожаловать, покорно просим! Беррокаль Почтенье вашим милостям от нас! Пандуро Пожалуйте, садитесь; места много. Умильос Я сяду и подумаю. Харете Да все Мы, слава богу, думать-то умеем. Рана О чем, Умильос, думать? Умильос Вот о том, Что выбор наш так долго затянулся. Не нужно ли принесть вам индюков, И мусту виноградного в кувшинах, И старого вина в больших бочонках, С бурдюк величиной? Скажите только, Уж мы свое усердие приложим. Баккалавр Не нужно взяток здесь! У нас решенье Единогласное: кто больше годен Окажется в алькальды, тот и будет В алькальды избран и провозглашен. Рана Согласен. Беррокаль Тоже. Баккалавр Вот и в добрый час! Умильос И я согласен тоже. Xарете Равномерно. Баккалавр Итак, экзамен! Умильос Ну, пускай экзамен! Баккалавр Читать умеете, Умильос? Умильос Нет; И не найдется в целом нашем роде Ни одного такого вертопраха, Чтоб он учиться стал химерам этим, Которые мужчин до угольков, А женщин до дурных домов доводят. Читать не знаю; но зато другого, Получше чтенья, знаю очень много. Баккалавр А именно? Умильос Четыре службы знаю Церковные напамять и читаю Четыре раза или пять в неделю. Рана И с этим проситесь в алькальды? Умильос С этим И с тем еще, что добрый христианин, Сенатором могу быть римским даже. Баккалавр Прекрасно! Ну, а вы, сеньор Харете, Что знаете? Харете Читать, сеньор Пессунья, Умею я, но только что немного: Вот на складах сижу четвертый месяц, А через пять дойду и до конца. Помимо этой грамотной науки, Умею плугом управлять отлично И подковать умею в три часа Быков четыре пары самых бойких. Здоров во всех суставах; я не глух, Не слеп, и нет ни насморку, ни кашлю. Хороший христианин, как и все, И из лука стреляю, точно Туллий. Альгарроба Способности большие, для алькальда Необходимые. Баккалавр Какие знанья У Беррокаля? Беррокаль Я на языке И в горле содержу свое искусство; Отведывать и смаковать на свете Искусника другого нет: имею Во рту своем поболее полсотни Оттенков вкусовых по винной части. Альгарроба И с этим вы хотите быть алькальдом? Беррокаль Хочу, и очень. Стоит мне набраться От Бахуса - сейчас мои все чувства Настроятся, и, кажется, Ликурга Могу учить писать его законы И с Бартуло пересыпать. Пандуро Потише! В совете мы. Беррокаль Ну, что ж, я не притворщик И не свинья, а только говорю, Что не уважить прав моих попробуй, Так выкину я ваш кабак в окошко. Баккалавр Угрозы нам? Клянусь моею жизнью, Они не страшны, сеньор Беррокаль. Какие знания у Педро Рана? Рана Я Рана {*} и пою довольно плохо; {* Rana по-испански значит лягушка. (А. Н. О.)} Но все-таки я объяснить желаю Характер свой, не ум конечно. Если Алькальдом буду я, сеньоры, палку Побольше приберу, а не простую: Дубовая иль буковая будет, В два пальца толщины, чтоб не ломилась Под тяжестью приятной кошельков С дукатами и прочих разных взяток, Иль просьб, иль обещаний, или ласки, Тяжелых, как свинец, и незаметно Отягощающих, пока не сдавят Как плечи, так и душу. Я прибавлю, Что буду обходителен и ласков, Порой суров, но грозен никогда. Не оскорблю бездельника-бродягу, Которого поставят предо мною Его поступки. Более обидны Судейские презрительные речи, Чем мягкие, хотя бы заключался В них более жестокий приговор. Не должен властный забывать учтивость, Не должен пред склоненной головой Судья являться гордым и надменным. Альгарроба Ей-богу, песенка лягушки нашей Получше будет песни лебединой. Пандуро В ней сотни мыслей самых цензориных. Альгарроба Катона цензорина; справедливо, Сеньор Пандуро. Пандуро Вот опять привязка. Альгарроба Покуда нет, а будет, коль придется. Письмоводитель Не будет никогда. Что за привычка Ужасная к раздорам, Альгарроба! Альгарроба Не очень громко вы, сеньор писака! Письмоводитель Какой писака, фарисей! Баккалавр Клянуся Святым Петром, безмерный беспорядок! Альгарроба Да я шутил. Письмоводитель И я шучу. Баккалавр Довольно, Не нужно больше шуток, чорт возьми! Альгарроба Кто лжет, тот лжет. Письмоводитель Кто правду говорит, Тот правду. Альгарроба Правду. Письмоводитель Ну, на том и кончим. Умильос Наобещал-то много Рана, только Далеко это. Коль получит вару, Так должен стать иным он человеком, Нем был доселе. Баккалавр Это очень верно Сказал Умильос. Умильос Я еще скажу, Что если вару мне дадут, увидят, Что я не изменюсь, не подменюсь. Баккалавр Так вот вам вара, и предположите, Что вы алькальд. Альгарроба Вот славно! Палку дали, Да только левую. Умильос Да как же так? Альгарроба Не правда, что ль? Хоть за версту, так видно Что левая; глухой, немой увидят. Умильос Даете палку левую, так как же Хотите, чтоб судил я право? Письмоводитель Дьявол Вселился в Альгарробу. Где видали И слыхано ль когда о палках левых? Входит сторож. Сторож Сеньоры, здесь у двери ждут цыгане, Цыганочки хорошенькие с ними. Сказал я им, что некогда, что дело У ваших милостей, а все ж нейдут, Все просятся сюда, чтоб вашу милость Повеселить. Баккалавр Пускай войдут; посмотрим, Быть может, пригодятся к торжеству На праздник Тела; я распорядитель. Пандуро Пускай войдут! Баккалавр Пускай войдут скорее! Умильос По нраву мне они. Xарете Непрочь и я. Рана Цыгане ли они? А то, смотрите, Останемся, пожалуй, без носов. Сторож Они идут без зова. Вот они Входят цыгане-музыканты и две цыганки, очень приличные. Цыгане-музыканты (играют и поют, цыганки пляшут) Почитание приносим Мы рехидорам Дагансо, Людям ловкости примерной, Людям здравых рассуждений, Искусившимся в уменьи Править так свое судейство, Что снискали уваженье Христиан и даже мавров. И как будто небо дало, Небо звездное, скажу я, В вас Самсонов по наукам, А по силе Бартулосов. Xарете Истории тут много в этой песне. Умильос Цыгане и цыганки несравненны! Альгарроба Немного жирны только. Баккалавр Эй, sufficit! {довольно!} Цыгане-музыканты (поют) Как меняется погода, Как меняются листы, Что зимою отпадают, А весной опять живут, Так и мы меняем танцы И в коленцах и в каданце; Переменчивость у женщин Не диковина давно. Да здравствуют рехидоры Дагансо, По виду пальмы, хоть в душе дубы! (Пляшут.) Xарете Хороший стих, ей-богу! Умильос И со смыслом. Беррокаль Я напечатаю, чтобы осталось Воспоминание о нас в века Веков, аминь. Баккалавр Молчите, если можно. Цыгане-музыканты (поют) Многие вам лета! В кругообращеньи Пусть для вас счастливо Дни бегут за днями. Чтобы вам на свете Жить и не стареть, А вашим садочкам Вечно зеленеть. Бури-непогоды Пусть несутся мимо, Пусть вас обвевают Нежные зефиры. Да здравствуют рехидоры Дагансо, По виду пальмы, хоть в душе дубы! Баккалавр Мне, в частности, не нравится припев. А вообще недурно. Беррокаль Помолчите! Цыгане-музыканты (поют) Я песок потопчу Полегонечку, так; Я песочек потопчу Потихонечку, так! {*} {* "Я песок потопчу" - цыганская песня, бывшая в то время в моде. Смыслу в ней немного, как и в большинстве цыганских песен. (А. Н. О.)} Пандуро Ну музыканты! Так и подсыпают За песней песню. Умильос Дьяволы-цыгане. Цыгане-музыканты (поют) Я по твердой земле Потопчусь посильней, Знаю, что любовь моя Похоронится в ней; Счастье жизни всей моей Потоптала любовь Так тихонечко. Входит подсакристан, очень дурно одетый. Подсакристан Сеньоры рехидоры, доложу вам: Ведете вы себя, как негодяи: Да разве правят краем, чорт возьми, Между гитар, танцоров и веселья? Баккалавр Схватить его, Харете! Xарете Я схватил уж. Баккалавр Попону дайте! И, клянусь вам богом, Летать ему высоко, негодяю, Бесстыдному, невеже, грубияну Нахальному. Подсакристан Послушайте, сеньоры! Альгарроба Сейчас вернусь с попоной для качанья. (Уходит, грозя причетнику.) Подсакристан Смотрите, говорю вам, я пресвитер! Баккалавр Пресвитер? Ах, негодный! Подсакристан Я пресвитер, Иль в первом постриженьи, все равно. Пандуро "А вот посмотрим", - говорит Аграхес. Подсакристан Да Граха нету здесь. Баккалавр Найдется грач И выклюет тебе язык и бельма. Рана Скажи, несчастный, что за чорт вселился К тебе в язык! И кто тебя подвигнул Юстицию упреком оскорбить? Да разве ты правитель в государстве? Твоя работа: колокол да требник; Не тронь властей; они уж сами знают Свои дела, получше нас с тобой! Не хороши - молись, чтоб бог исправил, А хороши - чтоб бог хранил для нас. Баккалавр Святой, блаженный Рана человек! Входит Альгарроба и тащит на плечах за один конец попону, которая волочится за ним. Альгарроба За мной не станет дело. Баккалавр Все беритесь! Не отставать, цыгане и цыганки: Качай, друзья! Подсакристан О господи, помилуй! Смотрите, рассержусь, так будет плохо За эти шутки от меня. Клянусь Петром, что всех постигнет отлученье, Которые держались за попону. Рана Довольно, стойте! Не казнят вконец, Чтоб бедному раскаянье оставить. Подсакристан Измят совсем. И уж теперь напредки Зашью свой рот двойной сапожной дратвой. Рана Вот именно, лишь только то и нужно. Баккалавр Цыгане, вы домой ко мне придите; Поговорить хочу. Цыган Пойдем с тобой. Баккалавр До завтра выборы; сберемся рано Поутру мы, а голос мой за Рана. Цыган Запеть, сеньоры? Баккалавр Что-нибудь запойте! Пандуро Таких певцов, как Рана, поискать. Xарете Поет и ловко в уши напевает. Уходят. Цыгане поют "По песочку..." БДИТЕЛЬНЫЙ СТРАЖ (La guarda cuidadosa) ЛИЦА: Солдат. Пасильяс, сакристан {*}. Грахалес, другой сакристан {**}. Андрес, парень с кружкой для сбора на икону. Мануэль, другой парень, торгующий в разнос полотном, кружевами и пр. Башмачник. Кристина, судомойка. Хозяин Кристины. Хозяйка. Музыканты. {* Пасильяс, собственно, не сакристан, а подсакристан - sota-sacristan (обязанность их была звонить и убирать церковь) - по-нашему, пономарь. (А. Н. О.) ** Сакристан - то же, что дьячок. (А. Н. О.)} Улица. Входит солдат отважной походкой, в рваной перевязи и в очках; за ним, в некотором отдалении, плохонький сакристан, Солдат. Что тебе нужно, пустой призрак? Сакристан. Я не пустой призрак, я твердое тело. Солдат. Да, но все-таки я заклинаю тебя всем моим злополучием, скажи: кто ты и чего ищешь в этой улице? Сакристан. Со всем моим благополучием отвечаю тебе: я Лоренсо Пасильяс, подсакристан этого прихода, и ищу того, что я-то найду, и чего ты тоже ищешь, да не находишь. Солдат. Ты чего доброго не Кристиночку ли ищешь, судомойку из этого дома? Сакристан. Tu dixisti {Ты сказал. Здесь - точно так.}. Солдат. Ну, так поди сюда, валет {Тут игра слов. Пасильяс sota-sacristan, - слово sola по-испански значит и под (предлог), и валет Пасильяс называет солдата саballo, а это слово значит и лошадь, и дама в картах. (А. Н. О.)} сатаны. Сакристан. Ну, так я здесь останусь, мне и тут хорошо, кислая пиковая дама. Солдат. Прекрасно: валет и дама! Недостает туза; но ты скоро его получишь. Поди сюда, еще раз говорю я тебе. А знаешь ли ты, Пасильяс, рожон тебе в горло, что Кристина мой предмет. Сакристан. А знаешь ли ты, улитка в человечьем платье, что этот твой предмет я выручил и закрепил за себя и что он мой по всем правам и законам. Солдат. Нет, как бог свят, я тысячу раз пырну тебя шпагой и исполосую твою голову в клочки. Сакристан. С тебя довольно и тех клочков, которые у тебя на штанах и на колете; а голову мою уж оставь в покое! Солдат. Да ты разговаривал когда-нибудь с Кристиной? Сакристан. Всегда, когда только мне угодно. Солдат. Давал ей подарки? Сакристан. Много. Солдат. Сколько и какие? Сакристан. Я подарил ей коробочку из-под айвы, очень большую, полнехоньку просвирных обрезков, белых, как снег, и на придачу четыре восковых огарка, тоже белых, как горностай. Солдат. А еще что? Сакристан. А еще письмо со вложением ста тысяч... желаний служить ей. Солдат. И что ж она тебе отвечала? Сакристан. Обнадеживает, что скоро моей женой будет. Солдат. Как, разве ты еще не пострижен? Сакристан. Нет, я послушник и могу жениться, как когда мне в голову придет, что ты и увидишь очень скоро. Солдат. Поди сюда, трепаный послушник, отвечай мне на то, что я у тебя буду спрашивать! Если уж тебе эта девушка так превосходно отвечала, чему я не совсем верю, на твои жалкие подарки, как же она ответит на мои великолепные? Я ей послал недавно любовное письмо, написанное ни больше ни меньше как на обороте мемориала, где я изложил свои заслуги и настоящую бедность, который я подавал его величеству, потому что солдату не стыдно признаться, что он беден. Мемориал этот уже утвержден, о чем и сообщено главному раздавателю милостыни; и, однакож, я, нисколько не жалея и не думая о том, что это, без сомнения, будет мне стоить от четырех до шести реалов, с невероятным благородством и замечательной свободой написал на обороте его, как я уже говорил тебе, свое письмо; и из грешных моих рук перешло оно в ее почти святые руки. Сакристан. Еще что-нибудь посылал ты ей? Солдат. Вздохи, слезы, рыдания, пароксизмы, обмороки и всякие необходимые демонстрации, к которым прибегают добрые любовники, чтобы открыть свою страсть, и которыми они пользуются и должны пользоваться во всякое время и при всяком удобном случае. Сакристан. А серенады ты ей давал? Солдат. Да, из моих ахов и охов, из моих жалоб и стонов. Сакристан. А я так даю ей серенаду колоколами при всяком случае и такую продолжительную, что надоел всем соседям постоянным звоном; и это я делаю единственно для того, чтобы доставить ей удовольствие и чтоб она чувствовала, что я оттуда, с колокольни, заявляю, что всегда готов к ее услугам. Хотя мое дело звонить по покойникам, но я звоню уж, и к праздничным вечерням. Солдат. В этом ты имеешь преимущество передо мной: мне звонить не во что. Сакристан. И чем же отвечала тебе Кристина на твое бесконечное ухаживанье за ней? Солдат. Тем, что она ни видеть, ни слушать меня не хочет, что проклинает, как только я покажусь на этой улице, что обливает меня мыльной водой, когда стирает, и помоями, когда моет посуду, - и это каждый день, потому что каждый день я на этой улице стою у ее дверей; потому что я ее бдительный страж; наконец потому, что я собака на сене и прочее. Сам я не пользуюсь и не дам пользоваться никому, пока жив. Поэтому убирайся отсюда, сеньор пономарь; а то как бы я, вопреки уважению, которое имел и имею к вашему сану, не раскроил тебе черепа. Сакристан. Да, если ты раскроишь так, как раскрой-лось твое платье, так хоть брось. Солдат. Что платье! Попа и в рогоже знают. Солдат, оборванный на войне, такой же чести заслуживает, как и ученый в истрепанной мантии, потому что она свидетельствует о давности его ученых занятий. Ты смотри, как бы я не исполнил того, что посулил тебе! Сакристан. Не оттого ли ты храбришься-то, что я без оружия? Так подожди тут, сеньор бдительный страж, и ты увидишь, кто из нас герой-то. Солдат. Так неужто Пасильяс? Сакристан. Слепой сказал: посмотрим! (Уходит.) Солдат. О женщины, женщины! Все вы, или большей частью, переменчивы и капризны. И ты, Кристина, оставила меня, цвет и цветник солдатства, и сошлась с этой сволочью полусакристаном, когда и полный-то сакристан и даже каноник тебе не пара! Но я постараюсь, чтобы тебе не удалось и, сколько могу, помешаю твоему удовольствию, гоняя с этой улицы и от твоих дверей всякого, кто мечтает о возможности каким бы то ни было образом сделаться твоим любовником. Я добьюсь того, что заслужу имя бдительного стража. Входит парень с кружкой и в зеленом платье, как обыкновенно ходят сборщики подаяний для икон. Парень. Подайте, ради господа, на лампаду на масло святой Люсии, и сохранит она зрение очей ваших. Эй, хозяйка! Подадите милостыню? Солдат. Эй, друг, святая Люсия, подите сюда! Что вам нужно в этом доме? Парень. Разве вы, ваша милость, не видите? Милостыню на лампаду на масло святой Люсии. Солдат. Да вы просите на лампаду или на масло для лампады? Вы говорите: "милостыню на лампаду на масло", и выходит, как будто вы просите на масляную лампаду, а не на лампадное масло. Парень. Да уж это всякому понятно, что я прошу на масло для лампады, а не на масляную лампаду. Солдат. И вам всегда подают здесь? Парень. Каждый день по два мараведи. Солдат. А кто выходит подавать? Парень. Да кто случится; но чаще всех выходит судомоечка, которую зовут Кристиной, хорошенькая, золотая девушка. Солдат. Вот как: "судомоечка хорошенькая, золотая?" Парень. Жемчужная. Солдат. Так, значит, вам нравится эта девочка? Парень. Да будь я хоть деревянный, и то она не может мне не понравиться. Солдат. Как ваше имя? Не все же мне звать вас святой Люсией. Парень. Меня, сеньор, зовут Андрее. Солдат. Ну, сеньор Андрее, слушайте, что я скажу вам! Вот вам восемь мараведи; это ровно столько, сколько подадут вам в четыре дня в этом доме и что обыкновенно выносит вам Кристина, и ступайте с богом! Предупреждаю вас, что четыре дня вы не должны показываться у этих дверей ни за что на свете; иначе я переломаю вам пинками ребра. Парень. Да я весь месяц не приду, если только помнить буду. Не беспокойтесь, ваша милость, я ухожу. (Уходит.) Солдат. Не дремли, бдительный страж! Входит другой парень, разносчик, торгующий полотном, нитками, тесемками и другим подобным товаром. Разносчик (кричит). Кому нужно тесемок, фландрских кружев, полотна голландского, кембрейского, португальских ниток? Кристина (из окна). Эй, Мануэль! Есть вышитые воротники для рубашек? Разносчик. Есть самые лучшие. Кристина. Войди, моей сеньоре их нужно. (Отходит от окна.) Солдат. О звезда моей погибели, а прежде путеводная полярная звезда моей надежды! Эй, тесемки или как вас там зовут! Вы знаете эту девушку, которая вас кликала из окна? Разносчик. Знаю; но зачем вы меня об этом спрашиваете? Солдат. Не правда ли, что у ней очень хорошенькое личико и что она очень мила? Разносчик. Да, и мне тоже кажется. Солдат. Ну, а мне тоже кажется, что вы не войдете в этот дом; иначе, клянусь богом, я разобью вам зубы, так что ни одного живого не останется. Разносчик. Как же мне нейти туда, куда меня зовут? Ведь я торгую. Солдат. Убирайся, не возражай мне! А то будет сделано то, что тебе сказано, и сейчас же. Разносчик. Вот какое ужасное происшествие! Успокойтесь, сеньор солдат, я ухожу. (Уходит.) Кристина (из окна). Что ж ты нейдешь, Мануэль? Солдат. Мануэль бежал, владычица воротников и всяких петель, живых и мертвых, которые на шею надеваются, потому что ты имеешь власть надевать их и затягивать. Кристина. Боже! Что за постылое животное! Чего еще тебе нужно в этой улице и у нашей двери? (Скрывается.) Солдат. Померкло мое солнце и скрылось за облака. Входит башмачник, в руках пара новых туфель; хочет войти в дом и встречается с солдатом. Солдат. Добрый сеньор, вам нужно кого-нибудь в этом доме? Башмачник. Да, нужно. Солдат. А кого, если можно спросить? Башмачник. Отчего ж нельзя? Мне нужно судомойку из этого дома; я принес ей туфли, которые она заказывала. Солдат. Так, значит, вы ее башмачник? Башмачник. Да, я уж много раз шил для нее. Солдат. Она примеривать будет эти туфли? Башмачник. Не нужно; они на мужскую ногу, - она всегда такие носит; так она их прямо наденет. Солдат. Заплачено за них или нет? Башмачник. Нет еще; да она сейчас заплатит. Солдат. Не сделаете ли вы мне милость, и очень большую для меня? Поверьте мне эти туфли в долг; я заплачу вам, что они стоят, через два дня, потому что я надеюсь получить очень много денег. Башмачник. Конечно, поверю. Пожалуйте что-нибудь в залог; я бедный ремесленник и не могу верить на слово. Солдат. Я дам вам зубочистку, которую ценю очень высоко и не продам даже за скудо. Где ваша лавочка, чтобы мне знать, куда принести деньги? Башмачник. На длинной улице, у одного из столбов; а зовут меня Хуан Хункос. Солдат. Сеньор Хуан Хункос, вот вам зубочистка, цените ее дорого, потому что это вещь моя. Башмачник. Как, эту спичку, которая не стоит и двух мараведи? И вы хотите, чтоб я ценил ее дорого? Солдат. Ах, боже мой! Но ведь я вам даю ее только для собственной памяти; потому что, как только я руку в карман и не найду там спички, я вспомню, что она у вас, и сейчас пойду выкупать ее. Верьте солдатскому слову, что ни за чем другим, а только за этим я и отдаю ее вам. Но если вам не довольно, так я прибавлю еще эту перевязь и эти очки: хороший плательщик все может отдать в заклад. Башмачник. Я хоть и башмачник, а человек учтивый и не осмелюсь лишить вашу милость ваших драгоценностей. Пусть они уж останутся при вас, а при мне останутся мои туфли; так-то будет гораздо складнее. Солдат. Какой номер этих туфлей? Башмачник. Без малого пять. Солдат. И я тоже без малого человек, о туфли сердца моего! Потому что у меня нет шести реалов, чтобы заплатить за вас. Послушайте, ваша милость, сеньор башмачник; я хочу импровизировать на эту мысль, которая пришла мне в голову в форме стиха: Туфли сердца моего! Башмачник. Ваша милость поэт? Солдат. Знаменитый; вот вы увидите. Будьте внимательны! Туфли сердца моего. А вот импровизация: Мне любовь моя - тиранство; Ты не веришь в постоянство Чувств моих; но предо мной Обувь ног твоих, и таю И надежду вновь питаю Обладать твоей рукой. Эти грубые корзины Милых ног моей Кристины Мне любезны до того, Что, в пылу очарованья, Я придумал им названье Туфлей сердца моего. Башмачник. Хоть я и мало смыслю в поэзии, но эти стихи так звучны, как будто их написал Лопе. Уж у меня, что хорошо или что кажется мне хорошим, все это Лопе {Сервантес позволял себе иногда легкую иронию насчет Лопе де Вега. Как умнейший человек своего века, отлично знающий Испанию во всех отношениях, и как истинный реалист, Сервантес не мог не чувствовать напыщенности и далекой от правды идеальности произведений Лопе де Вега. (А. Н. О.)}. Солдат. Так как, сеньор, вы не считаете возможным поверить мне эти туфли в долг, что не составило бы для вас большой важности, особенно при тех приятных залогах, которыми я не подорожил, то по крайней мере сделайте одолжение, поберегите их для меня два дня, я приду за ними. А теперь скажу я сеньору башмачнику, что на этот раз он ни видеть Кристину, ни говорить с ней не будет. Башмачник. Я исполню все, что приказывает мне сеньор солдат, потому что я вижу, на какую ногу он хромает; он хромает на обе: с одной стороны нужда, а с другой ревность. Солдат. Ну, уж это не башмачницкого ума дело; чтобы судить о таких предметах, надо иметь классическое образование. Башмачник. О, ревность, ревность! А лучше-то сказать: ах, бедность, бедность! (Уходит.) Солдат. Если не будешь смотреть зорко, бдительный страж, так увидишь, как заберутся чужие мухи в тот улей, где твой мед. Но что это за звуки? О, без сомнения, это моя Кристина разгоняет пением тоску, когда чистит или скребет что-нибудь. Слышно пение за сценой под звон перемываемой посуды. Я твоя, мой пономарь, ты так и знай, И на клиросе покойно попевай! Уши мои, что вы слышите! Теперь уж нет сомненья: пономарь друг души ее! О судомойка, самая чистая из всех, какие были, есть и будут в календаре судомоек! Ты так чистишь этот фаянс, что, пройдя через твои руки, он возвращается полированным и блестящим серебром; отчего же ты не вычистишь души твоей от низких и пономарских помыслов? Входит хозяин Кристины. Хозяин. Кавалер, чего вы желаете и что ищете у этой двери? Солдат. Желаю-то я того, чего лучше требовать нельзя; а ищу того, чего не нахожу. Но кто же вы сами, ваша милость, что изволите спрашивать меня об этом? Хозяин. Я хозяин этого дома. Солдат. Господин Кристиночки? Хозяин. Я самый. Солдат. В таком случае пожалуйте сюда, ваша милость, извольте взять этот сверток бумаг! Там вы найдете свидетельства о моей службе, двадцать два удостоверения от двадцати двух генералов, под знаменами которых я служил, не говоря уже о тридцати четырех других свидетельствах от стольких же полковников, которыми они соизволили почтить меня. Хозяин. Но, как мне известно, столько генералов и полковников в испанской пехоте во сто лет не бывало. Солдат. Ваша милость человек мирный, где же вам, да вы и не обязаны, много-то понимать в военном деле; бросьте взгляд на эти бумаги, и вы увидите одного за Другим всех генералов и полковников, о которых я говорил. Хозяин. Ну, положим, что я их всех видел; но к чему все это поведет? Солдат. А к тому, чтобы вы получили доверие ко мне и к тем словам, которые я вам скажу. А именно, что я назначен на первое вакантное место, которое может открыться в одном из трех замков Неаполитанского королевства, то есть в Гаэту, Барлету и Рихобес. Хозяин. Все, что ваша милость до сих пор рассказываете мне, нисколько до меня не касается. Солдат. А я знаю, что, коли бог даст, это может касаться и до вашей милости. Хозяин. Каким образом? Солдат. Вот каким! Я непременно, разве уж небу не будет угодно, получу назначение на одно из этих мест и сейчас же желаю жениться на Кристиночке. А как только я буду ее мужем, ваша милость можете мною и моими весьма значительными доходами распоряжаться, как своей собственностью, потому что я не хочу остаться неблагодарным против вас за воспитание, которое вы дали моей желанной и возлюбленной супруге. Хозяин. У вашей милости чердак не в порядке. Солдат. А знаете ли вы, милый сеньор, что вы должны отпустить мне Кристину сейчас, сию минуту, или вы не переступите порога вашего дома. Хозяин. Это что еще за глупости! Да кто ж в состоянии запретить мне войти в мой дом? Входят подсакристан Пасильяс, в руках крышка от кадки и перержавленная шпага, за ним другой сакристан в каске и с палкой, на конце которой привязан лисий хвост. Сакристан. Ну, друг Грахалес, вот он, возмутитель моего спокойствия! Грахалес. Жаль, что у меня оружие-то плохое и довольно хрупкое; а все-таки я приложу всяческое старание отправить его на тот свет. Хозяин. Постойте, господа! Что это за безобразие и что за рожон у вас? Солдат. Разбойники, вы по-предательски, целой шайкой! Сакристаны-самозванцы, да я клянусь вам, что проколю вас насквозь, хотя бы в вас сидело всяких правил больше, чем в требнике. Ах, подлец! На меня-то с лисьим хвостом! Что ты, за пьяного меня выдать хочешь или думаешь, что сметаешь пыль с священного изваяния? Грахалес. Нет, я думаю, что сгоняю мух с винной бочки. У окна показываются Кристина и ее хозяйка. Кристина. Сеньора, сеньора, моего сеньора убивают! Больше двух тысяч шпаг против него - и блестят так, что у меня в глазах темнеет. Хозяйка. Да, ты правду говоришь, дитя мое. Боже, помоги ему! Святая Урсула и с нею одиннадцать тысяч дев, защитите его! Пойдем, Кристина, сбежим вниз и будем помогать ему, как только можем. Хозяин. Заклинаю вас вашей жизнью, кавалеры, остановитесь и заметьте, что нехорошо нападать обманом на кого бы то ни было. Солдат. Эй ты, лисий хвост, и ты, кадочная крышка, не разбудите моего гнева! Потому что, если вы его разбудите, я вас убью, я вас съем, я вас закину через ворота за пять верст дальше ада! Хозяин. Остановитесь, говорю, или, ей-богу, я выйду из терпения, и тогда уж кой-кому плохо будет! Солдат. Я остановился, потому что уважаю тебя ради святыни, которая находится в твоем доме. Сакристан. Хоть бы эта святыня даже чудеса творила, на этот раз она тебе не поможет. Солдат. Видано ли что-нибудь бесстыднее этого негодяя! Он идет на меня с лисьим хвостом, на меня, когда я не побоялся и не ужаснулся громовых выстрелов большой пушки Дио, которая находится в Лиссабоне. Входят Кристина и ее хозяйка. Хозяйка. Ах, муж мой! Не ранен ли ты, сохрани бог, радость моя? Кристина. Ах, я несчастная! Клянусь жизнью моего отца, всю эту ссору подняли мой сакристан с моим солдатом. Солдат. Все-таки хорошо; я с пономарем на одном счету, она сейчас сказала: "мой солдат". Хозяин. Я не ранен, сеньора; но знайте, что вся эта ссора за Кристиночку. Хозяйка. Как за Кристиночку? Хозяин. Сколько я понимаю, эти кавалеры ревнуют ее друг к другу. Хозяйка. Правда это, девушка? Кристина. Да, сеньора. Хозяйка. Смотрите, она, нисколько не стыдясь, признается. Кто-нибудь из них тебя обесчестил? Кристина. Да, сеньора. Хозяйка. Кто же? Кристина. Меня обесчестил сакристан тогда, как я танцевать ходила. Хозяйка. Сколько раз говорила я вам, сеньор, что не надо пускать эту девчонку из дому, что она уж на возрасте и мы не должны ее с глаз спускать, Что теперь скажет ее отец, который сдал нам ее без пылинки и без пятнышка? Куда же, предательница, он заманил тебя? Кристина. Да никуда, середи улицы. Хозяйка. Как, середи улицы? Кристина. Там, середи Толедской улицы, он, перед богом и всеми добрыми людьми, назвал меня неряхой и бесчестной, бесстыдницей и бестолковой и всякими другими обидными словами подобными, и все оттого, что ревнует меня к этому солдату. Хозяин. А еще ничего между вами не было, кроме этого бесчестья, которое он сделал тебе на улице? Кристина. Конечно, нет, потому что сейчас у него сердце и прошло. Хозяйка. Ну, теперь душа у меня опять дома, а то было ушла в пятки. Кристина. И вот еще: все, что он мне говорил, он подтвердил в этой записке, где обязался взять меня замуж. Я ее берегу, как золото, в оберточке. Хозяин. Покажи, посмотрим! Хозяйка. Прочтите громко, мой друг! Хозяин. Писано вот что: "Я, Лоренсо Пасильяс, подсакристан здешнего прихода, говорю, что люблю и очень люблю сеньору Кристину Паррасес; в удостоверение этой истины даю ей эту записку, утвержденную моим подписом. Дано в Мадрите, на монастыре церкви святого Андрея, шестого мая, сего 1611 года. Свидетели: мое сердце, мой ум, моя воля и моя память. Лоренсо Пасильяс". Отличный способ давать брачные обязательства! Сакристан. В словах, что я люблю ее, заключается все, что она желала от меня; потому что, кто отдает волю, тот отдает все. Хозяин. Так что, если она пожелает, вы женитесь на ней? Сакристан. С величайшей охотой, хотя я уже и потерял надежду получить три тысячи мараведи дохода, которые хотела мне отказать моя бабушка, как мне пишут с родины. Солдат. Если отдать свою волю что-нибудь значит, то уж тридцать девять дней тому назад, при входе на Сеговийский мост, я отдал Кристине мою волю со всеми моими душевными способностями. И если она пожелает быть моей женой, то поймет разницу между кастеляном могущественного замка и не полным пономарем, а только половинным, да и в половине-то кой-чего нехватает. Хозяин. Желаешь выйти замуж, Кристиночка? Кристина. Да, желаю. Хозяин. Вот перед тобой двое; выбирай, кто из них тебе больше нравится. Кристина. Мне стыдно. Хозяйка. Что за стыд! Кушанье и мужа надо выбирать по своему вкусу, а не по чужому указанию. Кристина. Вы меня воспитали, вы и выберите мне мужа подходящего; а и сама бы я тоже непрочь выбрать-то. Солдат. Дитя, взгляни на меня, посмотри, как я изящен! Я солдат; думаю быть кастеляном; имею храброе сердце; я самый любезный человек в мире, и из каждой нитки этого худого колета ты можешь намотать целый клубок моего благородства. Сакристан. Кристина, я музыкант, хотя и колокольный; украсить гробницу, убрать церковь к годовому празднику - в этом ни один сакристан не может превзойти меня; эти обязанности я могу исполнять и женатый и тем доставлять себе княжеское пропитание. Хозяин. Ну, девушка, выбирай из двух любого; выберешь, так и я одобрю. Этим выбором ты помиришь двух храбрых соперников. Солдат. Я подчиняюсь ей. Сакристан. И я покоряюсь. Кристина. Ну, так я выбираю пономаря. Входят музыканты. Хозяин. Позовите-ка этих молодцов моего соседа-цирюльника! Под звуки их гитар и песен мы пойдем праздновать помолвку, припевая и приплясывая. Сеньор солдат будет моим гостем. Солдат. Принимаю. Дали волю выбирать, Что ж о праве толковать. Музыкант. Мы пришли как раз во-время, и эти ваши стихи будут припевом к нашей песне. Музыканты (поют, обратись к сакристану) Норов женский одинаков: Им всегда милей, что хуже. Вкус у них на это странный, Им заслуги нипочем. Храбрость в малом уваженьи, В уваженьи только деньги; Пономарь для них находка, И не по сердцу солдат. Что дивиться, что на церковь Выбор женский упадает? И преступники ведь тоже Там убежище находят. Дали волю выбирать, Что ж о праве толковать. (Обращаясь к солдату.) Как и следует солдату, Одинокому и в летах, Без копейки за душою, Отставному инвалиду, Он задумал, будто может, Точно древние герои, Силой взять, что я любовью И смиреньем заслужил. Брань твоя не оскорбляет; Ты в игре остался с носом, Ты обижен; так ругайся, Позволяю, не сержусь. Дали волю выбирать, Что ж о праве толковать. Уходят все с пением и пляской. ВДОВЫЙ МОШЕННИК, ИМЕНУЕМЫЙ ТРАМПАГОС (El rufian viudo, llamado Trampagos) ЛИЦА: Трамп_а_гос | Чикизн_а_кэ } мошенники. Хуан Кл_а_рос | Вадем_е_кум, слуга Трампагоса. Репулида | Писпита } женщины легкого поведения. Мостренка | Эскарраман, пленник. Два музыканта. Мошенник. Входят Трампагос в траурной мантии, Вадемекум, его слуга, с двумя рапирами. Трампагос Вадемекум! Вадемекум Сеньор. Трампагос Принес рапиры? Вадемекум Принес. Трампагос Ну, ладно. Дай, а сам поди И принеси с высокой спинкой кресла И мебели другой домашней, стульев... Вадемекум Каких же стульев? Разве есть они? Трампагос Ну, ступку принеси большую, щит, Скамью из-под постели. Вадемекум Невозможно: Она без ножки. Трампагос Но порок ли это? Вадемекум Немалый. (Уходит.) Трампагос Перикона, Перикона! Моя и всей компаньи! Наконец, Не наша ты. Остался я, а ты исчезла. И вот что худо: я не знаю, где ты! Соображая жизнь твою, конечно Поверить можно, что себе и там ты Найдешь местечко; но нельзя наверно Определить твой стул в загробной жизни! Но без тебя мне жизнь и здесь мертва. Зачем я не был у твоей подушки, Когда твой дух из тела отлетал, Чтобы принять его [любви] устами И заключить его в своем желудке! Изменчиво, непрочно наше счастье; Сегодня - Перикона, завтра - прах, Как говорил один поэт славнейший! Входит Чикизнакэ. Чикизнакэ Сеньор Трампагос, да возможно ль это? Возможно ль быть таким врагом себе: Зарыться заживо, похорониться И скрыть под этой мрачной байкой солнце Мошенников? Сеньор Трампагос, баста, Довольно стонов, воздыханий! Слезы Бегущие обеднями смените И подаяньем. Теплые молитвы Великой Периконе там, на небе, Нужнее ваших стонов и рыданий. Трампагос Толкуете вы, точно богуслов, Мой сеньор Чикизнакэ; я иначе Смотрю на дело, вы поймите это, [Попробуем...] Поговорим о новом Приеме фехтованья. Чикизнакэ Со Трампагос, До фехтованья ли теперь? Нахлынет Сегодня с выраженьем сожаленья Народу всякого. Так где уж фехтованье? Входит Вадемекум со старым, негодным креслом. Вадемекум Вот это хорошо! Да, без рапиры Мой сеньор жить не может: отнимите - Так он умрет, ему и жизнь не в жизнь! Трампагос Поди сходи за ступкой и скамейкой, Да не забудь про щит-то, Вадемекум! Вадемекум Уж кстати вертел, сковроды и блюда. (Уходит.) Трампагос Попробуем мы после тот прием Единственный, как думаю, и новый. Теперь печаль об ангеле моем Меня лишает рук и даже смысла. Чикизнакэ А скольких лет несчастная скончалась? Трампагос Между соседок и знакомых тридцать Два года ей. Чикизнакэ Цветущий самый возраст. Трампагос По правде-то пошел ей пятьдесят Седьмой годок; но как она умела Скрывать года, так это удивленье! Какой румянец свежий! Что за кудри Под золото подделанных волос Серебряных! В том месяце шестого