ждений сверх того количества, которое назначено данному субъекту матерью природой. По должности мне приходилось часто посещать публичные дома. Содержательницы, из боязни придирок, решительно ни в чем мне не отказывали. Однажды я был приглашен к одной проститутке, внезапно почувствовавшей себя очень плохо. Я находился в комнате больной, когда услыхал, как в соседней комнате женщина на кого-то сердито кричала и бранилась, затем раздался звук пощечины. Я собирался задать вопрос моей больной, как она шепотом попросила меня молчать; отвернув кусочек обоев, она пальцем указала на дырочку, через которую я мог видеть все происходящее в комнате. Вот какая сцена происходила там. Главным действующим лицом была хорошенькая брюнетка, остальные актеры были четыре старика в париках, при виде костюмов и гримас которых я едва смог удержаться от смеха. Эти запоздалые развратники играли, подобно детям, в школу, где женщина изображала учительницу, а старцы - учеников. У каждого была в руках книга. Она каждому задавала выучить немедленно несколько строк и затем спрашивала. Ученик, конечно, не знал урока, следовала пощечина, на которую ученик отвечал дерзостью, и тогда учительница приказывала ему раздеться и при помощи других учеников секла его розгами. Подобное развлечение устраивалось два раза в неделю. Моя больная смеялась до слез над моим удивлением и тут же рассказала еще более смешные факты, происходящие у них в доме ежедневно. Так, по ее словам, она имела честь довольно часто наказывать розгами или плетью очень важных лиц из духовенства, магистратуры и финансового мира. Очень часто прибегают к флагелляции как к механическому средству возбуждения половых органов. Но бывает частенько, что мало-помалу средство становится целью; тогда наслаждение получается только от розог или плетки. Аббат Буало в своем трактате говорит, что флагелляция является предрассудком у монахов, что она вредна и для тела, и для души. Как средство умерщвления плоти она никуда негодна; напротив, она даже вызывает половое возбуждение и как епитимия представляет смесь смешного со скандальным. Мы уже не раз говорили, что флагелляция, по-видимому, культивируется преимущественно мужчинами; женщина к ней менее расположена, хотя и встречаются между ними страстные любительницы розог после того, как были ими наказаны. Лично я полагаю, что тут следует скорее видеть как бы любовь к более горячим ласкам, если не приходится иметь дело с половым извращением. Я знавал женщин, которые, подвергая женщину сечению, приходили сами в сильное половое возбуждение. Брантом говорит, что знал одну красавицу, знатную даму, которая хлестала своих фрейлин по щекам; он же рассказывает в другом месте о своей даме так: "Иногда она приказывала провинившимся фрейлинам, для своего развлечения, поднять платье с юбками, так как в то золотое время панталон не носили, и шлепала по ягодицам руками или секла по ним розгами, смотря по фантазии и в зависимости от их желания, так, что наказываемые смеялись или плакали от боли. Подобное зрелище до того ее возбуждало, что после наказания она нередко удалялась в укромный уголок с каким-нибудь галантным кавалером, очень здоровым и сильным. Что это была только за женщина! Однажды она увидала из окон своего замка, как здоровенный детина, башмачник, мочился у стены ее замка; она послала своего пажа велеть ему придти к ней на свидание вечером в парк. Там она отдалась ему и забеременела. Я слышал еще, что эта дама не только женщин и девушек, состоявших у нее в свите, но и дам, приезжавших к ней погостить, посвящала в свои игры. Вот уж действительно веселые игры". Нет ничего чаще, чем стремление старцев, даже весьма древних, вызвать у себя половое возбуждение и попытаться добиться эрекции члена, чтобы испытать наслаждение, доставляемое половым актом. Средства для этого сильно отличаются от тех, которые употребляют женщины для уничтожения морщин на лице и придания цвету кожи юношеской свежести. Старики, как пугала, боятся полового бессилия и готовы прибегнуть к каким угодно средствам, лишь бы отдалить этот момент. Когда наука бессильна оказать им помощь, они обращаются к услугам женщин, и в этом отношении последние могут дать несколько очков вперед докторам. Среди множества возбуждающих средств флагелляция занимает не последнее место. Если от нее получаются иногда хорошие результаты, то они всегда кратковременны. Между тем, половое бессилие может быть только временным и вполне излечимым. Так, например, если оно явилось вследствие усиленных умственных занятий и т. п... Существуют мужчины и женщины с лимфатическим темпераментом, у которых половой аппетит или совсем слаб, или даже вовсе отсутствует и никогда раньше не проявлялся, - в таком случае можно попробовать подвергнуть их флагелляции; и весьма редко, чтобы, умело произведенная, она не пробудила заснувших органов. Некоторые истощенные развратники применяют флагелляцию в двух видах: сперва они секут женщину, а затем заставляют женщину сечь их. Человек от природы любит вид тела. Ему нравятся округленности форм, голая кожа вызывает у него половое возбуждение, и ему приятно сечь, сопровождая экзекуции разными прикосновениями. Но этого бывает не всегда достаточно, и в последнем случае он подставляет себя под удары своей подруги, чтобы достигнуть желаемого результата. Субъекты, у которых половое бессилие является результатом злоупотребления половыми удовольствиями, могут также иногда рассчитывать на благоприятные результаты от флагелляции. Но было бы ошибочно думать, что страсть к флагелляции распространена только среди стариков или истощенных развратом субъектов. Ею в одинаковой, если даже не большей степени, заражены молодые и вполне здоровые мужчины. В сущности мужчин, страдающих этой манией, можно разделить на три класса: 1. Те, которые любят наказание розгами или другим орудием, более или менее строгое, рукой хорошенькой женщины, достаточно сильной, чтобы сечь очень сильно и оставлять на теле наказываемого заметные следы. 2. Те, которые, наоборот, находят удовольствие в том, чтобы наказывать шлепками или розгами молоденькую девушку. 3. Те, которые не любят быть ни активными, ни пассивными флагеллянтами, но возбуждаются вполне достаточно, присутствуя в качестве зрителя при наказании кого-нибудь. Активный флагеллянт только и мечтает о том, как бы ему поскорее закончить образование своей жертвы, чтобы видеть ее разделяющей с ним восторг, овладевающий им во время сечения. Многим из них это удается. Встречаются женщины, испытывающие громадное наслаждение под розгами своего повелителя. В романе "Сафо" Альфонса Додэ имеется такого рода сцена: "Она видела, как он хочет ударить, и не уклонилась от удара, а приняла его прямо в лицо, потом с чувством тупой боли, в то же время радости и сознания своей победы над ним, она бросилась к нему на шею с криком: "Мой милый друг!.. Ты меня все еще любишь"!.. И они в объятиях повалились на постель". В одном только нашем Лондоне имеется целая армия флагеллянтов. Стоит только прочесть многочисленные обвинения в газетах, где покорные молодые девушки, строгие учительницы предлагают свои услуги любителям активной или пассивной флагелляции. Пользуясь данными, собранными полицией, можно с полной уверенностью сказать, что громадное большинство из числа лиц, посвятивших себя этой ветви любви, преследуют не одни материальные выгоды, но испытывают также известного рода удовольствие. Следует еще обратить внимание на то обстоятельство, что кожа их от частых ударов по ней розгами или плеткой приобретает удивительную нечувствительность. Я знал одну из таких женщин, которая жаловалась мне и просила, если возможно, помочь ей, так как она в роли пассивной флагеллянтки потеряла значительную долю своей ценности, поскольку ягодицы ее даже при очень сильном сечении розгами более не краснели. А между тем, как известно, одно из самых главных наслаждений активного флагеллянта или флагеллянтши заключается именно в том, чтобы видеть, как под его ударами тело наказываемой краснеет и на нем ясно отпечатываются удары в виде рубцов. Не все, конечно, женщины, помещающие объявления или делающие шепотом на улице соблазнительные предложения, от которых только слюнки текут у любителя флагелляции, находятся в положении вышеупомянутой женщины, но у всех них, безусловно, кожи на ягодицах от частого сечения делается как бы дубленой. % Флагелляция с подобными женщинами имеет то громадное преимущество, что она совершенно безопасна, женщины обладают профессиональной ловкостью, проявляют покорность, понятливость и идут охотно на удовлетворение всевозможных капризов, даже самых неожиданных. Но флагеллянт, жаждущий найти в своей партнерше ту же страсть или какой-нибудь сюрприз неожиданного сопротивления или настоящего страха перед ожидающим ее наказанием, не встретит своего идеала в профессиональной флагеллянтше. Если флагеллянт не боится скандала, то сечение женщины, не знакомой вовсе со специальным ритуалом флагелляции, представляет для него особую прелесть. Очень многие из флагеллянтов даже отказываются иметь дело с женщиной, заранее предупрежденной, опытной профессионалкой, и ищут только такую женщину, которая не имела бы ни малейшего понятия о флагелляции. Вот некоторые сведения, собранные мною в качестве полицейского врача, из уст таких неопытных женщин. Мария Б., восемнадцати лет, работает в мастерской искусственных цветов, зарабатывая, кроме мертвого сезона, по пятидесяти копеек в день, которые она отдает своей матери, белошвейке, вдове, имеющей еще двух детей моложе Марии. Брюнетка, ничего из себя не представляющая, но толстая, вполне сформировавшаяся, Мария, по вечерам, когда она не была сильно уставши, а погода была не особенно дурная, выходила на улицу, всячески избегая попадаться на глаза городовым, и старалась завлечь какого-нибудь мужчину приличного вида и хорошо одетого, который согласился бы с нею уединиться в номере гостиницы, заплатив ей четыре или, самое меньшее, два рубля {Мы заменили везде английские деньги русскими. - Прим. переводчика.}. Раз вечером господин лет за пятьдесят, строгий на вид, под руку с молодой дамой подошел к ней и шепотом сообщил о своем желании. - Вот моя дама была бы не прочь вас посечь. Если ты пойдешь с нами, то заработаешь пять рублей и через какой-нибудь час будешь свободна. Маша, удивленная, была в нерешительности. Она слыхала смутно разговоры об этих особых наслаждениях, но сама не имела о них ровно никакого понятия. - Ты никогда не пробовала? - задает ей вопрос господин. - Нет. - Ну, ты не умрешь от шлепков. Не может быть, чтобы тебя когда-нибудь не секли в детстве? - Да, но... - Посмотри на руки барыни, как они хороши. Разве тебе не было бы приятно, если бы она ими тебя пошлепала? Последние слова, очевидно, под влиянием нарисованной его воображением сцены сечения, он произнес как-то особенно нервно и с горящими глазами. Маша испугалась и отошла немного назад. - Нет, я не согласна, я к этому не привыкла. Мужчина пожал плечами с сердцем и повел свою подругу. - Ну, как хочешь, дура! Ведь пять рублей получила бы за пустяки. Последние слова произвели впечатление на девушку, и она нагнала пару. Те остановились. - Господин, послушайте!.. - Ну, что? - А после любовью не будем заниматься? - Да нет! Я говорю тебе, что только отшлепают. - По панталонам? - Нет, по голой... Все еще взволнованная, она колебалась и смотрела на даму, которая молчала как убитая, с совершенно равнодушным видом. В глубине души ее успокаивало, что она не будет одна с этим человеком. Женщина не станет, думала она, сильно ее мучить. - Ну, хорошо, я согласна, но вы мне дадите мои пять рублей сейчас же. - Нет, - резко ответил господин, - ты удерешь. Будь покойна, я сдержу свое слово, а если ты будешь послушна и мила, моя дама прибавит тебе два рубля. Последние слова окончательно соблазнили Машу, и она в знак согласия кивнула головой. - Куда же идти? - Иди впереди нас, это совсем недалеко. Они направились на улицу Пикадилли. Мужчина поддерживал свою даму левой рекой, а правой нервно щипал за ягодицы шедшую немного впереди Машу, которая вздрагивала и уклонялась. На улице Р. они все вошли в один дом, где поднялись в квартиру на четвертом этаже. В комнате, в которую они вошли из передней, было уже освещено и топился камин. Немедленно дама, по-видимому, бывшая у себя дома, сняла шляпу, жакет, надела фартук из темного ситца с воланами и сделала Маше знак рукой: - Разоблачайтесь! Молодая девушка сняла шляпу и свое боа, потом, взявшись руками за корсаж, спросила: - Нужно мне раздеваться? - Не стоит. Дама подошла к ней и надела на нее костюм из синего ситца, который обыкновенно носят ученицы городских школ. Развалившись в глубоком кресле раздвинув ноги, мужчина, видимо, любовался всей сценой. - Она просто прелесть, эта девочка, - пробормотал он сквозь зубы, прищелкнув от удовольствия язычком. Черные волосы, спускавшиеся на лоб и завязанные сзади ленточкой из черного бархата, ситцевый синий костюм - все это придавало мастерице вид настоящей школьницы. Господин взял со стола книгу и бросил ее даме, сказав: "Ну, теперь за урок!" Женщина поставила стол, к нему два стула, на один сама села, на другой велела сесть Маше и, указав на страницу книги, сказала: - Читайте громко вслух. Маша колебалась, сосредоточенно все время наблюдая происходившую сцену, крайне непонятную для нее. - Читайте! - закричала дама сердито. - Послушайте, я уже давно вышла из школы, а вы заставляете меня читать из середины книги, подвиньте, по крайней мере, лампу! - Это просто из упрямства вы не слушаетесь, я вас накажу! - закричала дама. - Ах, дрянная девчонка, - произнес господин, вертясь в кресле. Так как Маша молчала, дама вдруг со всего размаха закатила ей пощечину. - Будете вы слушаться или нет?.. Маша вскрикнула, а господин произнес: - Вот так ее надо! Не церемоньтесь с этой канальей, иначе вы ничего от нее не добьетесь. Ошеломленная плюхой, девочка пробормотала: - Ой, вы меня больно ударили! Встав со стула, она хотела уйти. - Я хочу уйти.. Но дама с силой заставила ее опять сесть на стул. - Не смейте вставать!.. Слушайтесь, или я вас сейчас выпорю розгами до крови!.. Внезапный ужас охватил бедную цветочницу. Она подумала: "Это сумасшедшие, они меня убьют". - Пустите меня уйти, мне ничего не нужно от вас... Я теперь не согласна... - Ты хочешь уйти?... Попробуй только встать! И, схватив Машу за голову, она нагнула ее над книгой, принудив смотреть в нее. - Что тут напечатано? Серьезно струсившая, Маша силилась по складам разобрать и прочесть слова в книге. Она пролепетала медленно, с расстановкой: "Очевидно, что нет..." Но мужчина заорал: - Эта девчонка смеется над нами, мой друг. Отшлепать ее хорошенько, и делу конец! Дама, видимо, согласилась исполнить совет. - Да, я вижу, что ей хочется розог! После этих слов она грубо подняла девочку со стула и поставила на ноги, прошептав ей едва слышно: - Слушайся и не сопротивляйся, иначе он тебя запорет розгами! Ты получишь десять рублей, если будешь послушна. Окончательно ошалев, Маша отдалась на волю дамы. Та поставила ее на колени перед креслом и, подняв платье с юбками, стала развязывать панталоны, которые затрещали. - Не рвите мне панталоны, у меня нет других! Тогда дама стала осторожно их развязывать. Наконец она развязала их и спустила, обнажив часть тела, подлежащую наказанию. Мужчина все время вертелся в кресле и говорил: "Так ей и надо, пробери-ка ее получше..." Дама начала что есть мочи хлестать по ягодицам рукой. С третьего шлепка девочка стала уже кричать от боли: - Не так сильно!.. Мама! мама! Ай! Ай! Когда ей позволили встать, она была вся в слезах. - Теперь, ты будешь читать? - опять спросила дама. - Я хочу уйти! - рыдая, проговорила девочка. - Мне больно, я боюсь. Дама схватила ее за оба плеча и с силой потрясла. - Если ты сейчас же не будешь меня слушаться, то я тебя вышвырну за окно. Ты видишь окно? Маша только жалобно закричала: - Спасите меня! Помогите! Она уже видела, как летит за окно в пустое пространство... От ужаса у нее выступил холодный пот на лице и зуб на зуб не попадал. Слезы текли ручьем, и она вытирала руками лицо. Тем не менее, она заметила, что дама с мужчиной обменялись многозначительным взглядом, и она подумала, что ее сейчас бросят за окно. Но дама вдруг переменила тон. - Вот, возьми свои деньги, можешь уходить. Она сунула бумажку в руку девочки и вытолкала ее из комнаты. Та торопливо сбросила синий костюм, схватила свою шляпу и боа. - Живо убирайся! Очутившись одна на площадке неосвещенной лестницы, девушка, спотыкаясь и дрожа от страха, с трудом выбралась на улицу. Там она, подойдя к фонарю, посмотрела бумажку. - Ах, подлые! Дали мне только пять рублей! Однако она была так рада своему избавлению, что даже и не подумала подняться снова и потребовать недоданные деньги. Анна М., двадцати пяти лет, была первой мастерицей у модистки; окончила с успехом и наградой курсы кройки. Затем она открыла свою маленькую мастерскую. У нее появились клиенты, но обстановка мастерской стоила дорого, и она впала в долги. Наступали сроки платежа по векселям, а денег у нее не было. Тогда она стала внимательно читать в газетах маленькие объявления, думая напасть на случай, который помог бы ей вывернуться из затруднительных обстоятельств. Само собой разумеется, что она уже давно не была девственницей, но ее падения совершались не из материальной цели. Ей бросилось в глаза следующее объявление: "Молодой человек, тридцати лет, брюнет, вполне приличный, меланхоличный, состоятельный, щедрый при случае, хотел бы познакомиться, с целью жениться, с молодой женщиной, серьезной, хорошенькой, которая согласилась бы говорить с ним о любимой женщине, которую он недавно потерял. Профессионалок просят не беспокоиться". Она написала по указанным инициалам в газету. Ей ответили и назначили день свидания. "Если понравимся друг другу, то будем продолжать знакомство", - писал незнакомец. Анна пришла аккуратно в назначенный час на свидание. Одета она была в синий костюм английского покроя. Несколько минут спустя, она увидела приближающегося к ней молодого человека; очень хорошо одетого во все черное. Он почтительно с ней раскланялся и спросил: - Мадмуазель Анна М.? Сердце девушки забилось скорее. - Да. Это я самая. Он произвел на нее приятное впечатление. Высокий, очень худой, с впалыми щеками, слегка бегающими глазами, немного открытым лбом, он был именно "приличный и меланхоличный", как объявлял о себе. Она обратила внимание на его руки, длинные, очень выхоленные, а также на изящество его обуви. "Он очень изящен, - подумала она, - это в полном смысле слова дэнди". Уже она строила разные планы, соображала, какую сумму денег она у него попросит. Шарли, как он себя назвал в письме, обратился к ней со следующими словами: - Не зайдем ли мы лучше в сквер? Там нам будет удобнее поговорить. Она кивнула головой в знак согласия и немедленно пошла рядом с ним, немного удивленная тем, что он, после первого беглого взгляда, больше не смотрел на нее. - Может быть, я ему не нравлюсь? - подумала она, очень этим огорченная. Но в ту же секунду она была успокоена. Он взял молодую девушку под руку, и они медленно пошли по аллее. - Вот вся моя история, - сказал он тихим голосом, с полузакрытыми глазами, как бы одолеваемый тяжелыми воспоминаниями. - У меня была любовница, которую я боготворил... Я ее потерял при ужасных условиях... Образ ее все еще передо мною, и я ее по-прежнему люблю. Мне нужна подруга настолько добрая, чтобы она помирилась с тем, что между нами будет в моих мыслях эта женщина, и в то же время настолько развитая, чтобы сумела понять некоторые странности моего характера; хотите вы быть такой женщиной? - Да, хочу, - отвечала Анна, слегка смущенная. Шарли снова заговорил скороговоркой. - Что касается денежного вопроса, то вы можете быть вполне спокойной, - я богат, и если вы только сумеете мне угодить, то я вас щедро одарю... Я не свободен и буду просить вас приходить на свидание два раза в месяц. Я сразу вижу, что вы женщина вполне порядочная и разумная, а потому назначьте сами ту сумму, которую вы хотели бы иметь. Вы ее будете находить в конверте каждый раз на условленном месте, и мне будет очень приятно, если об этом вопросе вы не станете никогда заводить даже разговора. Она была очень растрогана и согласилась на все. - Я вам очень благородна! Все то, что я сейчас слышала, меня глубоко растрогало! Я полагаю, что мы с вами отлично сойдемся. Я не невинная девушка, благодаря несчастным обстоятельствам... Он ее перебил немного сухо. - Все это прекрасно, - я вовсе не желаю знать вашу историю; вы понимаете, для меня главная прелесть именно в том и заключается, чтобы не знать никаких подробностей относительно вашей личности. Хотите пойти ко мне? - Как, сейчас? - Почему же нет, ведь вы свободны? - Да, свободна. - Так идемте, это совсем близко, на улице... Мне страшно хочется узнать, подойдем ли мы друг к другу. А здесь, на глазах у публики, невозможно говорить. - Пойдемте, - сказала она решительно. Квартира, куда они вскоре вошли, находилась в глубине двора, в первом этаже. В ней было очень темно и пахло духами, напоминающими ладан. Шарли пояснил: - Я редко сюда прихожу... Он повернул кнопку и осветил комнату; Анна тогда заметила с удивлением, что стены комнаты были обтянуты черной материей и украшены надгробными венками из искусственных цветов. В глубине комнаты, как бы на низких салазках стоял гроб, покрытый черным сукном; по сторонам гроба на высоких подставках стояли серебряные канделябры и курильницы. Она отступила назад. - Что все это значит? - прошептала Анна. Шарли спокойно посмотрел на все эти предметы и отвечал: - Я уже вам объяснил, что я обожаю покойницу... Здесь и вы, и я - только простые служители культа ее. Анна, преодолевая свой страх, спрашивает едва слышным голосом: - Что же мы будем здесь делать? - Сегодня ничего, мой ангел. Я вас привел просто для того, чтобы приучить к обстановке и моей персоне. Мне хотелось бы, чтобы вы отнеслись ко мне с полным доверием. Затем он подошел к одной из консолей, откуда снял большой фотографический портрет женщины, и подал его Анне, сказав: - Вот это она, моя подруга! - Она очень хорошенькая! - довольно искренне сказала Анна. - Ее уже нет! Она умерла четыре года тому назад, варварски убитая, - произнес Шарли с заметной холодностью. У Анны вырвалось невольно восклицание: - Убита!.. Каким же образом? - Да, была убита!.. Позже я вам расскажу все подробности, но, Бога ради, не будем об этом говорить сегодня. Он вдруг стал растроганным, лицо его нервно подергивалось, и Анна поспешно произнесла: - Эти воспоминания вам тяжелы, я это вполне понимаю. Он покачал отрицательно головой и почти прокричал: - Напротив, я их страшно люблю, но сегодня я не хочу их тревожить. Придете ли вы еще сюда? В состоянии ли вы быть той сочувствующей и готовой на все подругой, которую я ищу? Она несколько колебалась отвечать. - Да, мой друг, -сказала она, в конце концов, совсем твердо. - Тогда хотите придти в четверг? Мы пообедаем, потом придем сюда. Невольно она вздрогнула. Здесь, ночью? В этой траурной комнате? Потом нашла это оригинальным и отвечала: - Хорошо, согласна. Он назвал ресторан, куда она должна была придти, и проводил, сказав: - До свидания! До четверга. Вышли они вместе. Тотчас же Шарли оставил ее, раскланявшись самым вежливым образом. Она не решилась заглянуть в конверт, который он ей сунул в руку, раньше, чем села в омнибус. В нем 5 фунтов стерлингов (ок. 50 руб.). У нее запрыгало сердечко от радости. - Бедный Шарли! - прошепала она, вся растроганная. - Конечно, я сделаю для него все, что может доставить ему удовольствие. В назначенный день и час она нашла Шарли в ресторане. Они заняли столик в общем зале. Шарли ел мало, но очаровал ее своими изысканными манерами. Лишь изредка странный румянец на его землистого цвета щеках портил приятное впечатление, производимое им на нее. Нисколько теперь не дичившаяся, Анна спокойно пошла к нему на квартиру. Теперь даже похоронная обстановка вызвала в ней тайное желание расхохотаться. Шарли принес два темных халата, какие носят обыкновенно пилигримы. - Будьте добры, наденьте это, - сказал он Анне мягким, но не допускающим возражения тоном. И сам, подавая ей пример, быстро разделся совсем, сняв даже сорочку, показав ей на мгновение свое голое тело, стройное и изящное, и надел халат. Анна разделась не так скоро. Засучив рукава халата, Шарли помог ей. Она видела его нетерпение, но в то же время не поймала ни одного страстного взгляда на нее. - Снимите и сорочку! - скомандовал он ей повелительно, когда увидал, что Анна собирается надеть халат на ночную рубашку. Она повиновалась с отвращением, но не посмела протестовать. Шарли как бы гипнотизировал ее, уверяла она меня, когда рассказывала. - Вы прекрасно сложены, - заметил он холодным тоном. Она попробовала улыбнуться... Он взял ее за руку и подвел к дивану, который стоял напротив гроба. - Садитесь... не шевелитесь! Затем он зажег все свечи в канделябрах, а также курильницы. Появился дым, и по комнате распространился сильный запах ладана. - Мы задохнемся! - протестовала Анна. - Тише, не говорите ни слова, - произнес он. После этого он стал на колени перед ней. - Теперь я расскажу вам историю Женевьевы, - произнес он глухим и неестественным голосом. -Уже прошло два года, как мы были в близких отношениях, когда нам пришла фантазия отправиться путешествовать по Испании. Мы приехали в Мадрид на Страстной неделе. Мы наблюдали разные процессии, как вдруг один из шедших в процессии мужчин, одетый в такой же халат, как мы с вами, с опущенным на лицо капюшоном, отделился от толпы, остановился около нас и с иностранным акцентом произнес на английском языке следующее: "Если вы охотники до оригинальных представлений, то приходите оба сегодня вечером, в десять часов, туда-то", -при этом незнакомец дал адрес... Моя подруга была страшно заинтригована и непременно хотела, чтобы мы отправились по приглашению. В назначенный час мы были на указанном месте. Мы вошли в полуразрушенный от времени дворец. Наш пилигрим встретил нас и провел в комнату, обставленную совершенно так же, как эта, где мы с вами сидим. Все свечи и курильницы были также зажжены. Голос Шарли становился все более и более задыхающимся, лицо его покрылось смертной бледностью и нервно подергивалось. Чувствуя себя плохо, одолеваемая все сильнее и сильнее возраставшим страхом, Анна захотела прервать его. - Прекратите ваш рассказ! Эти воспоминания вам слишком тяжелы! Я напугана! Он вдруг на нее заорал: - Молчать!... Я вам запрещаю говорить! Я вам плачу за то, чтобы вы меня слушали! Она слегка откинулась назад, немного оскорбленная, но несколько успокоенная. Она теперь начинала понимать: все это была одна комедия развратника, - он просто хотел себя возбудить. Она слегка пожала плечами. - Ну, продолжайте ваш рассказ! - прошептала она. Но, против ее воли, вскоре ею снова овладел ужас. Шарли стал продолжать рассказ голосом лунатика: - Нам велели сесть, и после того, как наш проводник хлопнул в ладоши, все присутствующие запели. Мы ни слова не понимали; но, вероятно, они пели ужасные вещи, и иногда пение сопровождалось ужасным смехом. Наконец они замолчали, и один из них подошел к гробу и достал оттуда несколько пучков длинных березовых розог. Каждый из кающихся взял по одному пучку, и все, подняв свои халаты, нагнули голые спины, по которым соседи стали хлестать розгами. Женевьева и я пришли в ужас. Вдруг я почувствовал, как она хватает меня за руку и шепчет: - Смотри, у некоторых уже кровь показалась! Действительно, у всех мужчин тела были иссечены до крови, но они все-таки продолжали хлестать с остервенением друг друга; слышались крики и стоны. Женевьева встала и говорит: "Я хочу уйти!" Шарли так естественно передал женский голос, что произвел на Анну особенно глубокое впечатление. - Ради Бога, не продолжайте больше! - проговорила она, бросив беглый взгляд на окружающие их предметы. В эту минуту Шарли встал, обе его руки старались схватить руки Анны, и он своими безумными глазами пронизывал ее насквозь. - Увидав, что Женевьева встала, мужчины побросали розги и налетели на нас. В один миг я был привязан на скамейке, поставленной у стены, чтобы я мог видеть все происходящее. А она, моя Женевьева, была растянута и привязана на скамейке! Несмотря на ее отчаянные крики, угрозы, мольбы, проклятия, эти люди, скорее демоны, взяли розги, и один из них стал пороть ее. Анна невольно вскрикнула: - О! Это сон, это кошмар! Послушайте, это неправда! Не обращая внимания на ее слова, он продолжал рассказывать, сжимая ее руки все сильнее и сильнее. Она чувствовала его дыхание, так он стоял близко, и это бросало ее в жар и холод. - Они продолжали ее сечь. Я видел, как на ее белом теле появлялись полосы, как число их росло, как они становились фиолетовыми, и наконец показалась кровь. Она кричала, стонала, звала меня на помощь... Но что я мог сделать, привязанный?!... В конце концов я потерял сознание, когда я пришел в себя, зало было пусто... Я был отвязан. Я уже собрался бежать, когда увидел, что Женевьева лежит в гробу, мертвая. Анна сделала в эту секунду такой скачок, что вырвалась из его рук. - Молчите, умоляю вас! Вы добьетесь, что я захвораю! - сказала она, бросив взгляд на гроб, у которого очутилась совсем близко. Он опять взял ее, но без насилия, привел на прежнее место и, сжимая, стал умолять: - Будьте доброй... сделайте то, что я прошу, я так вам буду за это благодарен! - Но что вы хотите? Он взял из гроба пучок длинных и свежих березовых розог, лег на диван и сказал, задыхаясь от волнения: - Бейте меня! В память ее мучений. Пусть и я буду страдать, как страдала она. Анна машинально взяла из его рук розги: - Мне бить вас? Нет, нет, я не в силах! Я не могу решиться на это! - Да, да бейте по ягодицам, бейте, что есть мочи! Не бойтесь ничего, ни моих криков, ни просьб... Порите безжалостно, я так хочу! Тронутая такими мольбами, она слабо ударила его розгами. - Сильнее, умоляю, сильнее... Она начала бить посильнее. - Еще сильнее! Еще сильнее! Это полоумный, подумала она, но, несколько свыкшись со своим положением, Анна стала хлестать гораздо сильнее, находя уже удовольствие причинять ему боль. Теперь уже розги свистели уверенно и смело ложились на тело, которое стало от боли вздрагивать, а ногтями он вцепился в материю дивана. Наконец, он вскочил с дивана и совершенно неожиданно бросился на Анну. Та стала барахтаться, вырываться, кричать: - Пустите меня!.. Убийца! Меня убивают! Спасите!.. Помогите!.. Но вскоре она была растянута и привязана на скамейке, как его Женевьева. Так как Анна продолжала кричать, то он приложил ей ко рту кляп из ваты и крепко привязал его полотняной тесьмой. Теперь она не могла кричать... Обнажив ее, он нагнулся и рассматривал. Затем она видела, как он подошел к гробу и достал оттуда два пучка розог, еще более толстых, чем те, которыми она его секла. По крайней мере ей так показалось. Очевидно, что он ее будет пороть этими ужасными розгами, и она была уверена, что умрет, не перенеся этого. Действительно, он принялся безостановочно сечь. Боль была нестерпимая, к тому же кричать она не могла. Долго ли он ее сек, она не может сказать, так как от боли или от недостатка воздуха она впала в бессознательное состояние. Когда она пришла в себя, то увидала, что лежит в постели, на ней надета ее сорочка. Комната эта уже другая. Шарли сидел на краю кровати, и когда увидал, что она открыла глаза, то самым спокойным голосом спросил, лучше ли ей теперь? Она еще не вполне освоилась и отвечала знаком головы утвердительно. Он ей дал выпить воды. Мало-помалу она окончательно пришла в себя. Ей тотчас же представилась ужасная сцена, предшествовавшая потере ею сознания. - Послушайте, это гнусно, то, что вы проделали со мной, я буду жаловаться прокурору! Шарли улыбнулся и пожал плечами. - Но что вы скажете, мой ангел? - Вы меня истязали! - Разве вы ранены? Анна быстро вскочила с постели, чувствуя слабость, но, к ее удивлению, не было сильной боли на тех местах, по которым он ее сек. Подняв сорочку, она убедилась, что нет никаких особенных следов от розог. Была припухлость, полосы, но ни одной раны, ни одного синего рубца. - Теперь вы не станете утверждать, что я был с вами жесток! Никто вам не поверит! Строже секут пятилетнюю девочку. Завтра все исчезнет у вас. Она буквально была ошеломлена и стояла, разинув рот. В это время он ей подал одежду, сказав: - Одевайтесь... Вы знаете, уже час ночи. А мне нужно быть дома. Ведь я женат, и моя жена терпеть не может, чтобы я не ночевал дома. Когда она была совсем готова и собиралась уходить, он ее спросил: - Сколько вы желаете получить? Она вспомнила о предстоящих ей платежах по векселям и отвечала: - Двенадцать фунтов стерлингов (около 120 рублей). - Черт возьми, немало! Потом он улыбнулся и говорит: - Впрочем, ты стоишь этих денег! Ты заставила меня пережить до невероятия блаженные минуты, благодаря обмороку, который одну минуту я принял за настоящую смерть; повторяю, когда ты лежала в гробу, я был наверху блаженства. Он дал Анне деньги, проводил ее до извозчика и даже заплатил ему. Больше о нем Анна не слыхала. Бывали у нее не раз денежные затруднения, но она уже не рисковала навестить Шарли, да он, вероятно, и не принял бы ее. - Вы не поверите, доктор, - прибавила Анна, заканчивая свой длинный рассказ, - я почти уверена, что все про Женевьеву он сочинил. Тем не менее, он способен изувечить, не имея ни капли злобы. Вы не можете себе даже представить, до чего этот человек вежлив, приличен, если бы не эта мания. В России, в мае 1909 г., в гор. Николаеве, в гостинице "Новая Германия", той самой, где в свое время были арестованы одесские торговцы живым товаром, обнаружена новая жертва разврата, почти ребенок, хрупкая, маленькая девочка, А. В., еще не достигшая 13 лет, тонкая, белая, как молодая березка. Девочка эта числилась как бы в услужении; в действительности же, как установлено, комиссионер и совладелец гостиницы Владимир X. продавал ее посетителям. Жизнь В. представляется сплошным мучением. Сама она из Одессы. Отец ее, беспросыпный пьяница, когда она былаи еще маленькой девочкой, бил ее "смертным боем", привязывал к кровати и стегал ремнем или сек розгами до тех пор, пока она не впадала в бессознательное состояние. Не имея денег на пьянство, он заставлял ее выпрашивать на улицах милостыню, деньги забирал себе и пропивал. Не удивительно, что, живя в этой атмосфере, девочка впитала в себя все ароматы уличного разврата, В один прекрасный день какой-то любитель "острых ощущений", мужчина хорошо одетый, высокий, угрюмый, соблазнил ее шоколадом, конфетами и серебряным рублем, который представлялся девочке недостижимым богатством, и растлил ее. По словам девочки, она отдалась не добровольно, а силой. Сперва она думала, что господин приказал раздеться, чтобы поласкать только, но когда она увидала, что он хочет делать, то стала сопротивляться и кусаться, господин несколько раз ударил по щекам и сказал, что больно ее выпорет розгами: "Шкуру тебе спущу, если не будешь лежать смирно!" Она все-таки не давалась, плакала, кричала и просила отпустить ее домой. Тогда он ее схватил с постели, засунул ей в рот свернутое полотенце, так что она не могла кричать, и потащил на чердак, где стал драть розгами так больно, как ее не порол никогда даже отец. Выпоровши ее, он вынул полотенце и спросил, будет ли она лежать на постели смирно, иначе обещался опять пороть еще больнее. Девочка согласилась лежать смирно, тогда он ее опять принес вниз и положил на постель, где она позволила делать с ней все, что угодно. Это облегчило задачу В., так как она не должна была гоняться за прохожими и получать от них по копейке: ее соблазнитель каждый раз давал ей в награду по двугривенному. Таким образом, девочка прибыла в Николаев, имея уже за собой некоторый проститутский опыт и даже проявляя известный задор, привлекавший гостей. Здесь она несколько отдохнула, так как не имела над собой отца-тирана, который ее терзал, бил и заставлял отдавать себе все деньги. Жизнь в Николаеве сначала была, по сравнению с одесской, очень хорошей. Две ее подруги, старые и опытные проститутки, промышлявшие в "Новой Германии", порекомендовали ей пойти к X. - он-де не обидит. Девочка поступила к X., и вначале тот водил к ней "приличных" клиентов, плативших ему хорошие деньги. Но с течением времени, когда девочка уже потеряла для "почтенных" гостей интерес, к ней стали приводить обыкновенных развратников. Эти оказались более грубыми и придирчивыми и, кроме того, девочку понуждали принимать их в большом числе. Если же она настойчиво отказывалась, то экономка била ее по щекам так, что "из глаз искры сыпались и часто кровь из носу текла". Раз как-то экономка отхлестала ее по щекам за отказ принять третьего гостя, она лежала в кровати и, уткнув голову в подушку, ревела. В это время вошел хозяин гостиницы, которому экономка пожаловалась на девушку, и велел, как только запрут гостиницу, выпороть ее хорошенько розгами. Она соскочила с кровати и стала просить прощения, обещая, что будет принимать гостей без отказа, но он сказал, что надо было раньше думать, и велел непременно ее высечь, как только уйдут гости. Вечером ее потащили два коридорных в погреб, где растянули на скамейке, один держал за ноги, другой за руки, а экономка выпорола розгами так больно, что, по словам девушки, она с трудом встала. Обо всем этом каким-то образом дошло до сведения полиции. Когда X. заметил, что за гостиницей установлен надзор, он приказал девочке отправиться к врачу, зарегистрироваться и получить проститутский билет из полиции, угрожая, что, если она не послушается или пожалуется полиции, он выпорет ее розгами еще больнее, чем последний раз. Девочка пошла к врачу. Но тот, посмотрев на хрупкую, маленькую фигурку низкорослой девочки, которая выглядела еще ребенком, стал увещевать ее бросить проституцию и обратиться к честному труду. Девочка настаивала, но врач категорически отказался зарегистрировать ее. Когда девочка вернулась домой, туда нагрянула полиция. X. отрицал свою вину, но девочка должна была в конце концов во всем чистосердечно сознаться. Когда девочку осмотрел полицейский врач, то нашел на бедрах, ягодицах, ляжках и даже на части живота и спине следы от рубцов и фиолетовые полосы во многих местах, очевидно, от жестокого наказания розгами. Хозяина гостиницы привлекли к суду за истязание девочки и принуждение ее силой заниматься проституцией. ^TПСИХОЛОГИЯ ФЛАГЕЛЛЯНТА И ФЛАГЕЛЛЯНТШИ^U В отношении к флагелляции между мужчинами и женщинами есть некоторое различие. Во-первых, как мы уже говорили выше, число женщин, предающихся чисто активной флагелляции, значительно превышает число пассивных флагеллянтш; тогда как у мужчины страсть к активной флагелляции почти всегда соединяется со страстью к пассивной флагелляции, если только субъект не страдает чистейшим садизмом. В сущности, женщина-флагеллянтша есть скрытая садистка и очень робкая мазохистка. Подвергая кого-нибудь сечению, женщина вносит всегда некоторое чувство враждебности к своей жертве, даже часто жестокости, и никогда не питает к ней, как мужчина-флагеллянт, любви. Это проистекает, как мы уже объяснили, от разницы в физической организации мужчины и женщины. Страсть сечь кого-нибудь или быть высеченной - у женщины аберрация исключительно умственная. У мужчины же прилив крови от сечения к половым органам вызывает феномены всецело физиологические, благодаря которым он испытывает сладострастные ощущения, как от нормального совокупления. Следовательно, мужчина-флагеллянт менее ненормален, чем женщина-флагеллянтша. Если мы рассмотрим ближе факты флагелляции, то будем поражены следующим обстоятельством. Мужчина-флагеллянт, за редкими исключениями, быстро превращается в маньяка и находит удовольствие практиковать флагелляцию постоянно в одних и тех же условиях. Вы увидите, что в течение десяти лет мужчина-флагеллянт повторяет одну и ту же комедию, доставляющую ему одинаковое наслаждение, - нравится ли ему разыгрывать роль непослушного или шаловливого ученика или изображать собаку, с которой плохо обращаются. Совершенно наоборот, женщина-флагеллянтша отличается поразительным разнообразием своей фантазии, которая зависит от ее настроения в известный день и в особенности от партнера или партнерши, которых ей послала судьба или собственный ее выбор. И капризы у нее возникают совершенно произвольно, без всякого усилия с ее стороны; они внушаются ей какой-то неведомой для нее силой. Флагеллянт зачастую напоминает маньяка, женщина же никогда. Флагеллянт может под влиянием своей страсти сойти с ума; тогда как женщина чаще становится флагеллянтшей, уже будучи сумасшедшей. Флагеллянт не может отделаться от своей страсти, раз она овладела им и руководит всеми его половыми стремлениями. Флагеллянтша, если она не истеричка, может легко освободиться от своей страсти. Итак, флагелляция у мужчины является потребностью главным образом физической, тогда как у женщины она служит для умственного удовлетворения. А от умственных привычек, за исключением сумасшествия, гораздо легче освободиться, чем от физических. Впрочем, все меняется, когда эта страсть одолевает женщину пожилую, как бы уже потерявшую способности и качества, присущие только женщинам. Всем физиологам известен тот факт, что многие женщины по достижении климактерического возраста совершенно меняются как в нравственном, так и физическом отношении. Не только черты их лица, их талия, их общий вид приближаются к мужскому, но у них появляются волосы на подбородке, голос твердеет, и очень часто происходят перемены снаружи на половых органах. В эту пору у женщин, у которых не исчезли сладострастные стремления, выделение жидкости на половых органах становится обильнее, и они делаются более похотливыми. У них половое возбуждение появляется даже помимо их воли. Непреодолимые сладострастные желания возникают у них совершенно неожиданно: стоя, в карете, среди своих детей, при посторонних и т. д. Эти физические феномены сопровождаются, само собой разумеется, аналогичными умственными изменениями. Таким образом, если страсть к флагелляции овладела женщиной, отныне как бы бесполой, то она будет ей предаваться одинаково с мужчинами. В подтверждение этого наблюдения мы приведем нижеследующие факты. Бетти Д. была дама полусвета, составившая себе состояние и удалившаяся от дел. Она обладала сравнительно хорошим здоровьем, не особенно пострадавшим от ее ремесла, которым она занималась около тридцати лет. Однако с возрастом произошли физические и психические изменения. Увеличение известного органа вызвало у нее наклонность к лесбосским играм, чего она раньше не знала. Но вдруг ею овладела исключительно страсть к флагелляции, и ее мания специализировалась, так сказать, на одной сцене, постоянно повторяемой с различными партнершами, от которых она постоянно испытывала незабвенные наслаждения. Ее партнерша должна была придти к ней как бы истомленная, стонущая и жалующаяся на преждевременную беременность. - Иди сюда, я тебя живо избавлю, - говорила Бетти протягивая свои дрожащие руки молодой женщине. После некоторых пустяшных манипуляций по животу, она вскрикивала с радостью: - Вот, вот он перешел в заднюю твою часть. Ну, теперь моя милая, недолго тебе мучиться, я его живо выгоню! Затем, повернув пациентку на живот и привязав ее хорошенько, она приносила розги и начинала немилосердно пороть ее. Порка прекращалась ею не раньше, чем у нее не появлялось представление, что жертва родила. Елисавета Ж. была прехорошенькая блондинка... Она вела широкую жизнь, и, по-видимому, ничто не предвещало, что она станет отчаянной поклонницей флагелляции. По словам д-ра Молля, она сделалась любовницей одного богатого венгерского графа. Последний ее обожал и исполнял всевозможные ее капризы. К тому же он был молод и красив собою. Но Елисавета была женщина распущенная и завела еще любовника, бедного молодого адвоката. Несмотря на всевозможные предосторожности, как всегда бывает в подобных случаях, об измене Елисаветы граф узнал. Но, к удивлению, не порвал с нею связи. Причиной было следующее обстоятельство: граф имел со своей любовницей сношение каждый раз после такой сцены. Граф раздевался при ней и облачался во фрак, надевал дорогие шелковые чулки и лакированные башмаки. В таком наряде он садился на механическую кобылицу. Елисавета должна была быть одета только в изящную куртку почтальона и держать в руке бич с ременными хвостами из буйволовой кожи. Как только граф дергал веревку и лошадь начинала двигаться, то Елисавета должна была хлестать бичом что есть мочи. Граф делал пять или шесть кругов по комнате, и тогда он чувствовал себя готовым, слезал с лошади и садился на Елисавету, которая должна была теперь разыгрывать лошадь, но, чтобы граф достиг цели, она должна была хлестать его во всю силу по заду, что она делала очень охотно, вырывая у него крики от боли и отплачивая ему за свое унижение, которому он ее подвергал почти ежедневно. Позднее она не соглашалась отдаваться возлюбленному, если он раньше не позволял подвергнуть себя сечению. Благодаря своей красоте и очаровательности она находила клиентов и на таких условиях. Жанна В., восемнадцатилетняя блондинка с бедовыми глазенками, с чувственным слегка ротиком, стала флагеллянтшей после сцены, которую она описала мне так: "В поместье, где я жила со своими родителями, у нас был грум по имени Джек. Это был прехорошенький шестнадцатилетний мальчик. У него еще не было пушка на губах. Голосок у него был тоненький и ласковый. Характер самый добродушный. Одним словом, грум на меня произвел очень приятное впечатление, о чем, впрочем, я ему не сообщила, даже взглядом не показала. Раз утром я вздумала пойти в гардеробную, где у нас лежало белье. Но перед тем, как отворить дверь, я услыхала какой-то необычный вздох. Заглянув в замочную щелку, я, к своему ужасу, увидала, что Джек занимается любовью с молоденькой подгорничной. Первое мое движение было уйти, но потом любопытство взяло верх, и я захотела остаться до конца и полюбоваться незнакомой для меня сценой. Когда я увидала, что Джек слезает со своей подруги, я незаметно убежала. Как я ни старалась себя настроить враждебно против грума, внутренно я страстно желала, чтобы меня Джек поцеловал. Искушение было почти непреодолимое. Чем более я думала о виденной мною сцене, тем более во мне бурлила кровь. Наконец я пришла к убеждению, что не в силах больше противиться своему желанию... Но к удовлетворению его я подошла окольным путем. Я уверила себя, что я не имею права оставить проступка Джека без наказания. Надо заметить, что до десяти лет меня изредко мать и гувернантка наказывали розгами за серьезные проступки. Вероятно поэтому мне и пришла в голову довольно дикая, но вполне понятная мысль наказать самой Джека розгами. Почему-то я не думала о наказании подруги его. Я отправилась в сад и попросила садовника нарезать мне толстых березовых прутьев. Тот был изрядно удивлен, но я объяснила, что они мне нужны для клетки, которую я хочу сама смастерить. Он, кажется, поверил. Выбрав из них шесть самых длинных и толстых, я связала два пучка розог, по три прута в каждом. Я испытывала большое наслаждение уже тогда, когда выбирала розги и вязала из них пучки. Спрятала я их в шифоньерку в своей комнате. На другой день под предлогом мигрени я не поехала с родителями в город в театр. Таким образом, я осталась в громадном доме одна, одинешенька, так как экономка и другая прислуга жили во флигеле. Грум держал лошадей при отъезде родителей на станцию. Как только они уехали, я велела груму придти ко мне в комнату. Лишь только он явился, я отперла шифоньерку и, вынув розги, сказала ему: - Вы не знаете, Джек, для чего служат эти штучки? - Право, не знаю. Слыхал, что ими наказывают детей... - А теперь узнаете, что ими секут также и грумов! - сказала я в сильном гневе. - Но... Я не понимаю... - Как, вы все еще не понимаете, что это вас я собираюсь наказать розгами? Не догадываетесь ли вы, что я вас вчера видела в гардеробной с Флавией? Если бы земля провалилась, он не был бы так сражен, как услыхав мои слова. Наконец он, весь красный, упал передо мной на колени и, сквозь слезы, проговорил: - Накажите меня как хотите, но, Бога ради, пожалейте меня и старика моего отца, не говорите родителям. Клянусь, что больше этого не будет!.. Я просто хотел поцеловать Флавию, но она легла на диван, и я... - Довольно, мне не нужно знать подробностей, сейчас же раздевайтесь и ложитесь на кушетку! Он, видимо, был страшно сконфужен необходимостью раздеваться при мне, но боялся и ослушаться... Затем, молча, он разделся и лег, не произнося ни слова и исполняя все, что я приказывала, пока привязывала его за руки и за ноги к ножкам кушетки. Когда убедилась, что он крепко привязан, как когда-то и меня привязывала мать или гувернантка, я обнажила его и, взяв в руки пучок розог, стараясь придать как можно больше строгости моему голосу, проговорила: - Ну, маленький негодяй, я вам дам сто розог! Странное дело, при виде его белых обнаженных ягодиц, я медлила начинать сечь его. Но это было только одно мгновение, - тут же я вытянула его розгами, потом дала второй удар... На теле появились две полосы, и оно слегка порозовело. Я, надо заметить, была очень сильная девушка и к тому же занималась гимнастикой. При виде полос у меня явилось желание бить сильнее... Сама не зная почему, я стала пороть изо всей силы мальчика, о ласках которого я мечтала и которых страстно желала. С третьего уже удара у него вырвался крик от боли, но из боязни, чтобы не услыхали на дворе, он крепко прижал рот к кушетке и только хрипел и извивался, насколько позволяла привязь. Сечь его, не скрою, доставляло мне удивительное наслаждение, и я старалась сечь его как можно медленнее, наносить удары во всю силу и выбирать наиболее чувствительные места. Так, если я видела, что какой-нибудь удар вызывал более резкий стон и особенно резкий прыжок тела, я старалась ударить по тому же месту еще сильнее. Секла я его около двадцати минут. Во многих местах у мальчика показались кровяные капельки. Наконец я нашла, что нужно прекратить и, ударив несколько раз с особенной силой, сказала, что прощаю его, и отвязала. Он, сконфуженный, подвязав брюки, ушел. С тех пор я стала искать в деревне мальчиков, которые позволили бы себя за деньги высечь розгами. Как и в первый: раз, во время порки у меня появлялась на половом органе мокрота, и я испытывала невыразимое наслаждение". Всего каких-нибудь двенадцать лет назад в Манчестере разбиралось дело об изнасиловании миссис Елены К. одним негром. Вдова консула одной из французских колоний, она по смерти мужа поселилась в своем имении в окрестностях Манчестера. Ей было тридцать пять лет. Следствие установило, что в молодости ее очень часто секли розгами. В многочисленной их семье телесное наказание детей практиковалось в самых широких размерах. Не проходило почти дня, когда того или другого ребенка не наказывали розгами. Причем часто наказание производилось в присутствии других детей. Испытав первые сладострастные ощущения при виде того, как отец наказывал при ней братьев, она, когда мать умерла, как старшая сестра в семье присвоила, с согласия отца, права матери и стала очень часто наказывать розгами младших братьев и сестер. Особенно братьев, так как от наказания мальчиков она испытывала сильное сладострастное наслаждение, а от наказания девочек более слабое. По выходе замуж ей через два года удалось уговорить мужа позволять себя сечь розгами перед совершением полового акта. Не прошло и двух лет после вдовства, как она стала пользоваться всяким удобным случаем, чтобы применить активную флагелляцию. Вначале она секла свою молоденькую девушку-прислугу, хотя сечение девушки не доставляло ей большого наслаждения. Вскоре девушка не в силах была переносить истязаний, которым ее подвергала миссис Елена, и отошла от нее. Тогда Елена обратилась к одному итальянцу, Николини, который и стал поставщиком для нее жертв; он охотился для нее за мальчиками и девочками, соблазнял их серебряными монетами и обещал им дать больше, если они согласятся быть послушными и делать, что им велят. Так как он обращался почти исключительно к бродячим детям, то ему не стоило особенного труда их убедить. Интересно, что вдова требовала себе жертв ежемесячно почти в одно и то же число; уклонения были не более двадцати четырех часов. Не нужно быть особенно тонким знатоком половой психологии, чтобы с уверенностью сказать, что нужда в жертвах возникала в период менструаций у вдовы. Как бы там ни было, но в течение нескольких лет итальянец аккуратно поставлял "товар" вдове в назначенное ею время с точностью машины. Нужно заметить, что, помимо бродячих детей, в большом городе есть масса еще детей обоего пола, родители которых находятся в страшной нищете и не допрашивают детей, откуда они добыли деньги, лишь бы те делились с ними. Впрочем, случалось, что какая-нибудь женщина ради заработка соглашалась подвергнуться экзекуции или даже иногда - юноша. Все знали по слухам, что если Елена секла очень больно, то зато и платила довольно щедро; вот почему многие из бывших ее жертв приходили к ней снова, если и не с большим удовольствием, то с полной уверенностью, что ценою нескольких рубцов на ягодицах они найдут верный заработок. В один прекрасный день, прогуливаясь по городу, она встретила молодого суданского негра, который танцами и разными штуками на террасе одного кафе забавлял добрых буржуа, сидевших за кружкой пива, и зарабатывал несколько грошей. Он был безобразен, маленького роста, но мускулистый, и во время своих хореографических упражнений особенно соблазнительно вертел ягодицами, которые у него были очень полные. Вдова пришла в восторг. Она обратилась к Николини и поручила ему добыть ей этого негра, так как ей сильно хотелось посмотреть, какие следы оставят удары розог на черной лоснящейся коже негра, которая не может краснеть, как у других. В сделанном ему предложении негр обратил внимание только на одно обстоятельство - что ему предлагают дать денег; он решил, что дама просто хочет заставить его играть и танцевать у себя на дому, чтобы развлечь себя и своих гостей. Вот почему он пришел к вдове в веселом настроении. Старый лакей, по его словам, ввел его в большую комнату, довольно скромно меблированную. Он был страшно поражен, когда вдова предложила ему четыре серебряных монеты по 5 шиллингов (всего около 9 р.)! Бедняга еще никогда в жизни не видал столько денег, а потому он колебался взять из рук вдовы подобное сокровище. Он боялся, что за такие громадные деньги от него потребуют совершения какого-нибудь ужасного преступления. В общем, африканские негры народ не злой; они просто - взрослые дети, быть может, несколько похотливые, но чаще всего они не способны на дурное. К тому же они питают страх перед правосудием. При виде денег негр отступил немного назад, но вдове удалось дать ему понять, что ему просто следует раздеться совсем донага, лечь животом на кушетку, позволить себя привязать за ноги и за руки и затем дать себя высечь розгами, которые ему показала вдова. Он тотчас же разделся, все время улыбаясь, и послушно исполнял все, что приказывала вдова, пока она его привязывала к кушетке веревками. По словам негра, барыня секла его вначале очень слабо, как бы лаская розгами, и он продолжал смеяться. Потом она начала сечь все сильнее и сильнее, так что он от боли стал орать во всю силу и извиваться, как змея. Не обращая внимания на его крики и стоны, Елена продолжала его пороть. Но после одного особенно сильного удара между ляжками негр так сильно рванулся, что веревки, которыми были привязаны его руки к кушетке, разорвались, и он, как полоумный, вскочил с кушетки и развязал веревки, которыми были привязаны ноги. Встав на ноги, он подошел к своей истязательнице, обнаруживая во всем великолепии достоинство своего мужского пола. "Одно мгновение, - говорит вдова на суде, - я была ошеломлена; затем, взбешенная его нахальством, я ударила розгами по "чудовищу"; тогда проклятый негр вскочил на меня, схватил, положил меня животом на свои ляжки, разорвал мне панталоны и стал меня хлестать во всю силу рукой по ягодицам, а затем, придерживая меня, поднял с пола розги и стал ими пороть самым безжалостным образом, несмотря на мои мольбы, угрозы, обещания денег... Вскоре я от боли могла только стонать и готова была потерять сознание; тогда негр перестал меня сечь, отнес на кровать, и я, к ужасу, увидала, что он хочет совершить надо мною гнусность, но я была так слаба, что не могла сопротивляться и помешать ему сделать гадость со мною..." Совершив насилие с обычной для его расы грубостью, негр, пока его жертва лежала в обморочном состоянии, оделся, выскочил на террасу, а оттуда, через сад, на улицу и скрылся. Елене пришлось прибегнуть к помощи врача для лечения последствий истязания. Она подала жалобу на негра прокурору. Суд приговорил негра к двум годам каторжных работ, приняв, конечно, во внимание, что насилие было вызвано самой вдовой. Высший суд, куда перешло дело по апелляции, уменьшил наказание до шестимесячного заключения в тюрьме. После подобного приключения Елена продала имение и покинула навсегда эту местность. Один мой приятель, военный врач, рассказал мне следующий факт. Несколько лет тому назад в одном доме терпимости была одна пансионерка, которую он лечил до ее смерти. Она была из гувернанток. Очень часто теряла места со скандалом из-за своей страсти наказывать детей телесно. В молодости родители часто ее секли. Наконец она попала на содержание к богатому немолодому вдовцу, который, несмотря на ее вид святоши, отгадал в ней сильно похотливую особу. Старый селадон стал требовать от нее разных штук. Она сперва ломалась для виду, но потом согласилась высечь его розгами. В действительности это было для нее таким же наслаждением, как и для вдовца. Через два года вдовец умер, не обеспечив ее, и она, благодаря своднику, чтобы спастись от нищеты, попала в пансион. Она уже страдала чахоткой в самой первой стадии. Это была высокая, стройная, как пальма, девушка двадцати шести лет. Блондинка с большими темно-карими глазами, немного длинными ресницами, что придавало ее физиономии выражение особенной доброты. Матовый цвет лица с легким румянцем на щеках придавал ей особенную прелесть. Ее манера держаться, ее разговоры отнюдь не напоминали обитательницу публичного дома. Она не переваривала самой малейшей фамильярности. Но наедине с клиентом она перерождалась; она умела так приручить его, что тот вскоре позволял ей хлопать себя по ягодицам. Ударяла она с какой-то особенной ловкостью, так что мужчины просили продолжать их шлепать. Правда, это была не обыкновенная флагелляция. Она не употребляла никаких инструментов наказания, но ее руки, тонкие и длинные, ложились в самые приятные места... Она достигла в этом искусстве высокой степени совершенства... Первый же, кто попал к ней в руки, не преминул, конечно, рассказать своим друзьям и приятелям. Вскоре ее начали атаковать старые и молодые. В особенности старые. Даже если половое чувство давно умерло, ей удавалось оживить его хоть на несколько мгновений. Это была удивительная натура! Редко можно встретить нечто подобное: публичная женщина с чрезвычайно повышенным сладострастным чувством, знающая все мельчайшие тонкости разврата, способная выдумать в этой области новые штучки - и в то же время само воплощенное целомудрие, в присутствии посторонних держащая себя так, что ей могла позавидовать любая светская дама. В это время в городе славился своей развратной жизнью один молодой человек из превосходной семьи. Рано оставшись сиротой, он имел опекуном бывшего морского офицера, своего дядю, которому он причинил много неприятностей. Не особенно довольный ворчанием и нотациями старого офицера, Гектор П., так звали этого красавца, как только исполнилось ему совершеннолетие, потребовал от своего опекуна отчет по опеке и потом нисколько не стеснялся всюду звонить, что опекун дядя его обокрал. Наконец Гектор задумал остепениться и решил жениться. Бросил посещение всевозможных кабаков и стал появляться в светских гостиных. Тут он познакомился с одной молодой девушкой, замечательной красавицей и из хорошей семьи, сделал предложение, но дядя его дал о нем такие скверные сведения, что ему отказали не только в руке девушки, но даже отец попросил не посещать больше их дома. Это окончательно переполнило чашу терпения Гектора, и он решил отомстить дяде. Через несколько дней он отправился в вышеупомянутый нами публичный дом и сделал предложение бывшей гувернантке. - Мой ангел, я пришел к тебе с новостью, которой ты и во сне не видала. Хочешь иметь четыре тысячи фунтов стерлингов годового дохода (около 40 тысяч рублей)? Она недоверчиво улыбнулась. - Я говорю совершенно серьезно, я пришел сюда вовсе не с тем, чтобы насмехаться над тобой. Хочешь быть моей женой? - Ты, вероятно, пьян, -отвечала девушка. - Уверяю тебя, что я не пьян, с ума не сошел; спрашиваю тебя еще раз, - хочешь быть моей женой, да или нет? Девушка продолжала смотреть на него удивленными глазами. - Тебя это удивляет, я это понимаю и объясню тебе, в чем тут дело. Я решил страшно насолить моей семье, насолить так, чтобы они никогда этого, не могли забыть, ни простить. Ничто не причинит им большей неприятности, чем женитьба на пансионерке публичного дома, - вот почему я вспомнил о тебе. Она, по-видимому, поняла, но на ее лице появилась грусть. Все-таки она задала ему вопрос, чтобы вполне убедиться: - Стало быть, это не из-за любви ко мне? - робко спросила она его. Услыхав этот вопрос, Гектор залился смехом. - Нет, моя цыпочка, ты до невозможности глупа! Я не стану тебя дурачить, - никакой любви тут нет. Но какое тебе дело до этого? Ведь я серьезно предлагаю тебе отправиться со мною к мэру, хочешь или нет? - О! Никогда в жизни! - отвечала девушка самым решительным тоном. - Как хочешь! - с досадой проговорил молодой человек, пораженный такой глупостью и отчасти даже обиженный тем, что получил отказ от девушки, которая за пять рублей шла спать каждую ночь с первым встречным. Когда он в общем зало рассказал про ее отказ хозяйке и другим девушкам, то у всех вырвался единодушный крик возмущения. Девушка вышла проводить Гектора, когда тот уходил домой, и хозяйка, при виде ее, закричала: - Дура, почему ты не хочешь? - Никогда в жизни! - опять повторила та. Этот отказ, как всегда бывает у людей богатых, не привыкших встречать отказы, вызвал у Гектора упорное желание добиться своего. Его приводило в ярость упрямство девушки. Он приходил к ней чуть не каждый день. Наслаждался тем, что девушка его шлепала и позволяла шлепать ее. В первый же раз как он пришел к ней, она скрылась куда-то и затем вернулась с длинными толстыми березовыми прутьями, которыми на этот раз захотела заменить руки. Молча связала два пучка розог и каждым свистнула несколько раз в воздухе, пока Гектор раздевался. Толщина розог, их свист и особенно какой-то злой огонек в ее глазах напугали его, и он сказал, что раздумал и не позволит сечь себя розгами, а только, как всегда, руками. Девушка заявила, что если он сейчас же не ляжет на кровать, не позволит себя привязывать веревками и высечь, как ей захочется, то она больше с ним никогда не будет в близких отношениях, хотя бы ей пришлось бросить этот дом. По тону, каким это было сказано, Гектор увидал, что она не шутит и сдержит свое слово. Так как он к ней сильно привык, то решил исполнить ее каприз и сказал, что она может делать с ним что ей угодно. Сказав это, он лег на кровать и дал ей себя привязать. Когда она подняла у него рубашку и собиралась начать сечь, то он спросил, сколько же розог она ему даст. Она улыбнулась и отвечала: - Не знаю, но во всяком случае не меньше пятисот... И тотчас же начала сечь. Секла она его страшно долго и больно. Особенно тяжело было то, что он не мог кричать из боязни насмешек со стороны других девиц. Когда она прекратила экзекуцию и отвязала его, то все тело его было в крови, во многих местах были черные полосы. Она ему дала тысячу розог. Придя в себя, он стал перед ней на колени и умолял ее, как это делал впоследствии еще не раз, простить его и выйти за него замуж. Но она постоянно качала отрицательно головой, не будучи в силах забыть грубость его первого признания, хотя теперь Гектор не шутя был в нее влюблен. 162 Быть может, в глубине своей души эта погибшая девушка, несчастная жертва порока и нищеты, сама сознавала себя недостойной быть законной женой. Больше она ни разу не секла его розгами, а только руками, хотя он несколько раз просил высечь его розгами. Для нее особенно было тяжело отказываться выйти замуж, потому что здоровье ее, вследтвие тяжелых условий жизни, все ухудшалось и ухудшалось. Она как-то раз вечером простудилась и стала харкать кровью. С этого времени чахотка стала развиваться быстрыми шагами. Агония ее была очень трогательная: она благодарила всех за уход за ней, дала каждой девице что-нибудь на память из своих вещей... Просила Гектора похоронить ее с тем кольцом на пальце, которое он хотел ей надеть, когда предлагал жениться на ней. Молодой безумец, которому не удалось жениться на ней, купил для нее на кладбище участок земли, где ее и похоронил. Он провожал ее до могилы и поставил мраморный памятник бедной флагеллянтше. Мы уже знаем, что в средние века телесное наказание являлось одной из главных основ воспитания мальчиков и девочек. Ришелье сказал, что девочка или мальчик, которых в молодости беспощадно пороли розгами, будут хорошо воспитанными, - это считалось в те времена аксиомой. Теория, согласно которой по приказу родителей или воспитателей добровольно или силой приходилось показывать другим часть тела, которую обыкновенно скрывали от глаз всех, возымела, в конце концов, благодетельное действие на формирование характера будущих женщин. Аристократические ягодицы подвергались порке, чтобы после основательного сечения в мозгу их прелестных обладательниц запечатлелось убеждение в необходимости трудиться и слушаться, которое мало-помалу превратилось бы в привычку. В те сравнительно отдаленные времена существовали особые исправительные дома, в которых режим был гораздо строже, чем в пансионах при монастырях. В последних секли розгами, плетью или крапивой и т. п. только тогда, когда вы провинились, и каждое телесное наказание назначалось за действительную вину. В исправительных же домах первоначальный проступок, приведший виновную в дом, превращал ее ягодицы как бы в ежедневный приемник телесного наказания, которому она подвергалась, начиная с первого дня прибытия и кончая днем выхода оттуда. Всякая преступная девочка, переступившая порог такого дома, заранее знала, что она будет немедленно растянута на скамейке и жестоко выпорота розгами или плетью. Обитательницы этих домов даже дали шутливое название первому наказанию. Они называли его "приветственный поцелуй". Этот поцелуи состоял всегда из нескольких полных дюжин ударов розгами! Обыкновенно наказывали в присутствии возможно большего числа посторонних лиц; вновь прибывшая наказывалась розгами в первый раз в своем карцере. Регламент требовал, чтобы вновь приведенная была не позже, как через два часа, наказана розгами. Только доктор, который осматривает каждую вновь прибывшую, мог потребовать, чтобы экзекуция была отложена или назначенное число дюжин ударов розгами было уменьшено или дано с некоторым промежутком. Как мы уже сказали, наказание розгами происходило в карцере, где должна была сидеть виновная. При наказании должны были находиться начальница дома и надзирательница, затем две монахини, которые должны были держать растянутую на скамейке преступницу за ноги и за руки, и, наконец, третья монахиня, которая должна была сечь ее розгами. Начальница дома, по регламенту, могла пригласить присутствовать при наказании доктора, но только в том случае, если могла ожидать, что потребуется его помощь. На другой день утром к наказанной являлась надзирательница и говорила следующее, опять же в установленных регламентом выражениях: "Моя дорогая сестра, сейчас вы будете подвергнуты еще более позорному наказанию, чем вчера. Вместе с другими, как вы, бесстыдницами, вас накажут розгами, как наказывают детей. Во время наказания в присутствии посторонних лиц, я уверена, вы подумаете о проступке, который вас привел сюда, и постараетесь исправиться". Итак, в то блаженное время пороли розгами или плетью девочек, и, как мы выше сказали, в розгах видели воспитательное средство не только для детей, но даже для девочек-подростков. В семьях высокопоставленных особ гувернеры, гувернантки, учителя или учительницы не только обучали, но и пороли безжалостно, причем не обращалось никакого внимания на пол виновных. Тринадцатилетнюю, а иногда и старше девочку учитель сек розгами без всякого стеснения. Но нужно заметить, что средневековые педагоги секли розгами собственноручно провинившихся учеников или учениц, все равно как родители собственноручно пороли розгами своих дочерей и сыновей. Позднее же стали поручать наказывать мужской или женской прислуге. Таким образом, произошло разделение между воспитателем и наказанием. Поэтому-то и произошло понижение в применении телесных наказаний. Розги потеряли свою нравственную ценность. Нужно перенестись мысленно в эту эпоху, чтобы понять, что учитель, наказывая розгами обнаженную, часто почти взрослую, благородную барышню, не посмел бы злоупотребить ею, как крепостной крестьянин не дерзнул бы убить хозяйского барашка. Если прислуга, наказывая барчат розгами, и была сдержана в выражении половой страсти, возбужденной в таких случаях, то из этого вовсе еще не следует, что у ней отсутствовало подобное возбуждение. Нет, подобные бесстыдные спектакли вызывали в ней, бесспорно, более или менее сильное половое чувство, но удовлетворялось оно не на наказываемых, а на других доступных лицах. В то же доброе старое время существовал обычай, что богатые и знатные лица содержали в складчину приюты для бедных сирот обоего пола, где им давали бесплатно образование. Понятно, что при воспитании их розги играли главную роль. Я пользуюсь уставом одного из таких в Глазго в 1455 г. По уставу, попечительницами являлись жены и совершеннолетние дочери лиц, на счет которых содержался приют. За нарушение школьной дисциплины и особенную леность дети обоего пола подлежали наказанию розгами. Но наказание розгами производилось не иначе как одной из воспитательниц, собственноручно. В экстренных случаях, правда, директор или директриса приюта могли собственноручно наказать провинившегося ребенка, но курьезно, что это не избавляло его все-таки от наказания розгами одной из попечительниц приюта за ту же самую вину. Воскресенье было излюбленным днем, в который дамы-патронессы являлись в свои приюты, производили разбор поведения покровительствуемых ими детей и затем на особом общем заседании назначали каждому из провинившихся число ударов розгами, которое мальчик или девочка должны были получить. Так как среди виноватых и подлежащих наказанию розгами были мальчики и девочки в возрасте от десяти до тринадцати лет, то, по уставу, мальчиков могли наказывать только замужние дамы-патронессы или вдовы. Девицы же патронессы могли наказывать розгами только провинившихся девочек. Миссис Бредон, подавшая петицию в парламент о запрещении телесных наказаний в приютах, в одном из которых она сама получила воспитание, а впоследствии вышла замуж за очень богатого и знатного человека, подробно описывает церемониал подобных экзекуций так: "Дамы и девицы-патронессы -приезжали обыкновенно около трех часов дня. Директор или директриса приюта встречали их, окруженные воспитателями и воспитательницами. Мы, воспитанницы и воспитанники, дрожим от страха, так как от нас ничего не скрывают; мы все видели, как в обе классные комнаты, одну, назначенную для наказания мальчиков, а другую - для наказания девочек, пронесли скамейки и целый ворох розог, уже связанных в пучки из длинных, толстых, распаренных в воде березовых прутьев, накануне срезанных с деревьев... Если бы члены парламента, пишет Бредон, - видели эти розги, то, конечно, не подумали бы, что они назначены для наказания за невинные проступки мальчиков и девочек не старше тринадцати лет. Такими розгами впору сечь солдат, а не детей! Прошли при нас также четыре няньки и четыре сторожа, которые будут держать наказываемого или наказываемую. Все провинившиеся за последнюю неделю стоят с грустными лицами, если не ревут, так как по опыту или по слухам знают, что их ожидает очень строгое наказание. Патронессы немедленно по приезде собираются на заседание. На нем сперва директор, а потом директриса докладывают о проступках, и совет решает, какому наказанию подвергнуть виновного или виновную. Если назначено наказание розгами, то против фамилии проставляется число розог, которое совет нашел нужным дать. Так как у каждого воспитанника или воспитанницы есть штрафная книжка, в которую записывается вина и наложенное наказание, то совет, назначая число ударов, рассматривает еще и книжку. Бели проступок повторится, то назначается большое число ударов, и виновного или виновную отдают для наказания даме или девице из патронесс, которые известны как наказывающие особенно сильно. В приюте, где была Бредон, обычно давали девочкам не менее двадцати розог и не более двухсот; причем, если девочке следовало дать больше ста розог, то после ста ударов ей давали отдохнуть минут десять и затем добавляли остальное число ударов. В каждую комнату ставили две скамейки, так что одновременно можно было наказывать двух человек. Мальчикам число ударов розгами назначалось не менее тридцати и не свыше четырехсот. Причем сразу им не давалось более двухсот, а делался антракт в десять минут, после которого всыпалась остальная порция. Насколько были жестоки наказания, видно из того, что редкий раз обходилось без того, чтобы одного или двух из наказанных не снесли на простыне прямо из экзекуционной комнаты в приютский лазарет, хотя наказание производилось аристократическими женскими ручками. Нередко за строптивость во время наказания розгами или какую-нибудь дерзость, сказанную от боли, патронесса давала максимум ударов уже без всякого совета или усиливала жестокость наказания, приказывая виновного или виновную держать во время сечения на весу или наказывая розгами, вымоченными в соли. Я подвергалась очень часто наказаниям. Почему-то меня постоянно секла одна уже немолодая леди Салюсбери. Раз, возмущенная тем, что меня за грубость с нянькой решено было наказать восьмьюдесятью розгами, я ни за что не хотела просить прощение у присутствовавшей при моем наказании няньки и поцеловать у нее руку, как требовала наказывавшая меня розгами барышня. Мое упорство привело ее в бешенство, и она прибавила мне пятьдесят розог. Но когда я и после этого все-таки не хотела исполнить приказания леди, та назначила мне еще пятьдесят розог, причем велела державшим нянькам повернуть животом вверх и стала сечь меня розгами в таком положении. Тут я света не взвидела и с первых же ударов закричала, что согласна все исполнить. Но леди все-таки дала мне двадцать розог в таком положении, а остальные тридцать - приказав повернуть меня опять животом вниз. Когда совет назначал всем провинившимся за неделю наказания, то их распределяли для экзекуции между патронессами. Затем патронессы устанавливали между собой очередь, так как за раз можно было наказывать не более двух мальчиков и двух девочек. После этого всех подлежащих наказанию розгами собирали вместе - мальчиков и девочек; тем и другим сторожа и няньки связывали руки веревкой. Потом по два мальчика и по две девочки уводили для порки. По приводе в комнату для наказания, их раздевали и прежде, чем положить на скамейку, связывали веревкой ноги. Потом клали на скамейку, держа за ноги и под мышки, пока патронесса давала назначенное число ударов розгами. Так как одновременно пороли двух, то в комнате был страшный вой и крики, соединенные с разными мольбами и клятвами. За свое пятилетнее пребывание в приюте не помню, чтобы кого-нибудь высекли не до крови. После наказания обыкновенно весь наказанный был вымазан в крови, и если не попадал в лазарет, то иногда несколько часов не мог ни стоять, ни сидеть. Я помню, что я не раз после наказания часа два могла только лежать на животе, в таком же положении приходилось спать иногда дня два-три. Если бы можно было показать девочку, вернувшуюся после строгого наказания, то у самого закаменелого человека сердце дрогнуло бы. Шестнадцати лет я поступила в приют, где сама воспитывалась, на должность помощницы надзирательницы; в этом звании я пробыла более года и затем заняла место надзирательницы, на должности которой пробыла около трех лет, когда познакомилась с мистером Бредон и вышла за него замуж. В женском отделении приюта было не менее восьмидесяти девочек, но иногда число их доходило до ста. Девочки распределялись для обучения на два класса - младший, в котором были девочки от десяти до одиннадцати и самое большее до двенадцати лет, и старший - в котором находились девочки в возрасте от двенадцати до тринадцати лет и, как исключение, четырнадцатилетние. Моложе десяти лет и старше четырнадцати в приют не принимали. Столько же мальчиков и в таком же возрасте было и в мужском отделении нашего приюта, который считался самым богатым в городе. Действительно, патронессы средств не жалели. Одевали, кормили и обучали детей превосходно. Может быть, из-за своей страсти к телесным наказаниям патронессы не жалели кошельков. Помещение приюта также было роскошное. Если бы не жестокие телесные наказания, то лучшего нельзя было бы пожелать и для детей состоятельных родителей. В приют принимались только сироты или брошенные дети обоего пола, но лишь вполне здоровые. Им давали очень хорошее первоначальное образование и обучали разным ремеслам, а девочек - рукоделью, домоводству и кулинарному искусству. Цель этой петиции - обратить внимание членов парламента на жестокость телесного наказания и необходимость если не отмены его, то ограничения права патронесс наказывать детей столь жестоко. По-моему, следовало бы уменьшить число ударов розгами до пятидесяти для девочек и ста для мальчиков. Теперешний максимум - двести розог для девочек и четыреста для мальчиков - слишком велик. Ради справедливости я должна сказать, что максимальное число розог, как девочкам, так и мальчикам, давалось в крайне редких случаях, за какой-нибудь выдающийся по своей порочности поступок. Обыкновенно же самое строгое наказание для девочек заключалось в ста ударах розгами и для мальчиков двести розог, изредка давали девочкам полтораста розог и мальчикам триста. Но зато первая порция назначалась слишком часто. Наибольшим числом розог наказывали в среднем не больше двух-трех девочек в год и пяти-шести мальчиков. Надо было видеть девочку, получившую двести розог, или мальчика, которому дали четыреста розог, чтобы убедиться в жестокости подобного наказания. Если их не относили в лазарет, то у них, когда они вставали или вернее, когда их снимали со скамейки и ставили на ноги, был ужасный вид. Было видно, что ребенок едва стоит на ногах, но сесть, от боли, тоже не может. В обязанности помощницы надзирательницы входило наблюдение за качеством и количеством розог, которыми заведовал особый сторож. Розги покупались экономом. Сторож, под наблюдением помощницы, вязал пучки для наказания мальчиков и девочек. Прутья для мальчиков брались толще, чем для наказания девочек. Связанные пучки клались в особые железные чаны, наполненные водой. За полчаса до начала наказания или даже меньше, чтобы они были как можно гибче, их в присутствии помощницы вынимали и вытирали насухо. Концы пучков обертывались тонкой бумагой, чтобы не поцарапать ручек патронесс. Патронессы, особенно главная из них, находили, что польза от наказания розгами зависит от качества розог, что мне с совершенно серьезным видом она объясняла, когда я поступила помощницей надзирательницы. Раз я была оштрафована на три шиллинга (всего около 1 р. 50 к.) за то, что она нашла розги недостаточно хорошо распаренными, негибкими и небрежно связанными в пучки. Сторожа прогнали за это из приюта. Новый сторож был специалист по этой части, и я больше ни разу не получала замечаний, а главная патронесса раза два-три хвалила меня. Дело в том, что, как объяснил мне новый сторож, нужно было смотреть, чтобы прут был не особенно толст, но и не тонок, чтобы он не резал кожу сразу, а причинял бы при ударе сильную боль, что составляло главное достоинство березового прута. Но необходимо было наблюдать за тем, чтобы прутья были срезаны со старых деревьев, с их верхов, где ветви тверже и эластичнее. Совсем молодые ветви годятся для наказания только очень маленьких ребят. Для наших же детей, как для взрослых, нужно, чтобы прут был достаточно твердый и хорошо хлестал кожу. Надо было видеть, с какой заботливостью он вязал пучки или принимал от подрядчика прутья. Для девочек он выбирал прутья тонкие и длиной в 70 сантиметров, для мальчиков толще и длиной в 1 метр. По его словам, концы пучка из двух-трех прутьев должны быть тщательно выравнены, чтобы при ударе выдающийся против других конец прута не ранил преждевременно кожу, особенно, если такой кончик попадает на места, где кожа особенно нежна. Розги, которые приготовлял прогнанный сторож, вязались из сухих прутьев и плохо подобранных, почему патронесса и заметила, что они кожу царапают, но не причиняют максимума боли. Накануне воспитатель с директором и директриса с надзирательницей вечером, когда дети ложились спать, собирались в комнате директора на совещание, куда и я, как заведовавшая розгами, приглашалась. Тут составлялся список провинившихся воспитанников и воспитанниц, записывались вины в их штрафные книжки и делались предположения, какое количество ударов может назначить совет патронесс виновному и виновной. Надо заметить, что, по обычаю, каждым пучком розог давалось не более пятидесяти ударов, а затем пучок заменялся новым. За этим опять же должна была наблюдать я. Когда я была воспитанницей, то мы все это отлично знали и, пока нас раздевали, по числу лежавших на столике около экзекуционной скамейки пучков мы могли сообразить, сколько розог нам назначили. Число это не объявлялось. На том же столике стояли стакан и графин с водой, а также пузырек со спиртом. Мне давался особый "наряд" приготовить столько-то пучков розог для мальчиков и столько-то для девочек. Кроме того, я обязана была иметь, во избежание штрафа, запасные пучки. Иногда случалось, что совет патронесс был особенно не в духе и назначал число ударов значительно больше того, что ожидали директор и директриса, -тогда приходилось сторожу спешно, пока наказывали детей, готовить пучки розог. Регламент требовал, чтобы наказываемый мальчик или девочка клались на скамейку и привязывались к ней веревками или держались сторожами и няньками за ноги и за руки, - выбор того или другого способа зависел от усмотрения наказывающей патронессы. Обязательно было всех, подлежащих наказанию розгами, приводить в экзекуционную комнату со связанными руками, а по приводе немедленно связывать ноги. Впрочем, некоторые патронессы отступали от этого правила и наказывали детей, садясь сами в кресло, кладя виновного на колени и приказывая сторожу или няньке придерживать за ноги. Наконец, некоторые ставили свою жертву на четвереньки, садились на нее верхом и, зажав коленками, секли. Но это уже были отступления. Я уже выше сказала, что допускалось усиливать строгость наказания за строптивость или дерзости во время самого наказания. Тогда виновного держали на весу и в таком положении секли розгами, что было несравненно мучительнее. Наконец, иногда особенно жестокие патронессы, как было со мной, приказывали повернуть животом вверх и секли в таком положении. Опять же ради справедливости должна сказать, что несмотря на жестокость наказаний, благодаря хорошей пище и уходу за детьми, вреда здоровью они не причиняли, хотя нередко бывало, что наказанная девочка или мальчуган проваляются после наказания несколько дней в лазарете. Я заметила, что как только приводили двух девочек для наказания, у патронесс, чаще девушек, появлялось особенное возбуждение, глаза горели, пока девочку или мальчика, которых, как мы сказали, могли наказывать только замужние патронессы или вдовы, раздевали и клали или привязывали на скамейке. Особенно это было заметно у дам или девиц, наказывавших в первый раз. Надзирательница и помощница должны были наблюдать каждая у своей скамейки, чтобы прислуга в точности исполняла приказания наказывающей патронессы. Они же обязаны были громко считать удары розог. При наказании мальчиков все это исполняли воспитатель и его помощник. Совет патронесс, конечно, скрывал, что большинству из них доставляло громадное наслаждение сечь детей. Он объяснял суровость и продолжительность телесных наказаний, которым подвергал детей, только тем, что слабое наказание бесполезно, если даже не вредно, и что жестокое наказание розгами редко когда не исправит наказанного. С последним я сама должна согласиться, - по крайней мере для некоторых натур этот принцип был вполне верен. В старшем классе были, когда я уже стала надзирательницей, две девочки, обе по тринадцати лет. Нянька несколько раз заметила, что они не соблюдают установленных правил чистоплотности: не чистят зубов, не обмывают тщательно половых органов по утрам и после отправления естественной потребности, и т. п. Она им замечала, но они огрызались и продолжали не слушаться няньки, хотя их за это буквально каждую неделю секли розгами в течение целых двух месяцев, и обе они с двадцати розог дошли до ста ударов. Главная патронесса просила меня объяснить причину такого упорства с их стороны. Я не скрыла перед ней своих наблюдений. Дело в том, что у одной из них была тетка в экономках у одной из барышень-патронесс. Девочка упросила тетку попросить ее барышню, чтобы та бралась наказывать ее с подругой. Барышня же эта была слабенькая и нежестокого характера, а потому наказывала чрезвычайно слабо. Я вполне была уверена, что девочки умышленно орали, как безумные, когда их секли, а особенной боли не испытывали. Мне казалось, что им доставляет наслаждение наказание. Я посоветовала патронессе в следующий раз уменьшить число ударов, но просить наказать их розгами леди Салюсбери или леди Гаррисон. Обе были известны своей жестокостью, особенно последняя, которая придиралась к малейшему пустяку, чтобы иметь какое-нибудь основание наказывать розгами на весу или мочить их в соленой воде. Так как она была замужняя, то наказывала и мальчиков. Можно смело сказать, что из десяти наказанных ею, по крайней мере три или четыре отправлялись после наказания в лазарет. Патронесса сказала, что она попросит наказывать их леди Гаррисон или кого-нибудь из строго наказывающих, но число розог вряд ли совет согласится уменьшить. На следующей неделе девочки опять провинились. Когда мне директриса в воскресенье передала список назначенных советом наказаний, то я увидала, что обеим им было не только не уменьшено число розог, но увеличено, и каждой назначено по сто двадцать розог, причем одну должна была наказывать леди Салюсбери, а другую леди Гаррисон; с них должно было начаться наказание. Скамейка, на которой наказывали эти леди, находилась под моим надзором. Леди Гаррисон должна была первая начать наказывать одну из девочек, после нее леди Салюсбери-другую, потом опять леди Гаррисон и т. д. Я уже пожалела, что рассказала свои предположения патронессе, но теперь ничего нельзя было поделать. Помощница привела девочек. Когда я взяла свою упрямицу за руку и велела няне связать ей ноги, то я не заметила прежнего спокойствия, она вся покраснела... Очевидно, по числу пучков розог она сообразила, что ее ожидает больше ста розог, и увидала, что наказывать ее будет леди Гаррисон. Пока ее раздевали, она теперь уже тихо плакала. Леди Гаррисон посмотрела на розги и велела мне принести три пучка розог "для мальчиков". Услыхав это, девочка поняла, что и без того жестокая леди сейчас намерена ее пробрать особенно чувствительно, и стала громко выть и клясться, что будет слушаться няньку. В это время миссис Кларк начала уже наказывать свою девочку. Секла она ее очень больно, и та кричала во всю силу. Вскоре я вернулась с новыми розгами, и леди Гаррисон начала пороть. С первого же удара раздался дикий крик. Очевидно, это был не удар прежней патронессы. С промежутком в десять минут ей дали сто двадцать розог. После наказания ее пришлось отправить в лазарет. Не менее жестоко высекла леди Салюсбери вторую упрямицу; ее, правда, не отправили в лазарет, но на ногах она стояла с трудом, сесть же совсем не могла. После подобного наказания обе девочки стали послушными. Их не раз наказывали, но за какие-нибудь другие проступки. Теперь они всячески старались избегать наказания, так как знали, что их постоянно будут наказывать строгие леди, даже если они совершат небольшую шалость, за которую дадут двадцать розог. Я заметила также, что глаза у наказывающей патронессы становятся все ярче, по мере того, как под ее ударами тельце наказываемой начинает покрываться рубцами, розоветь, как рубцы удлиняются, припухают, местами появляются фиолетовые полосы и, наконец, показываются капли крови. С появлением крови удары розгами почти всегда становятся сильнее, и у редкой из наказывающих не проступает в глазах сладострастие". Если внимательно перелистать мемуары, то можно убедиться, что флагелляпия существовала во все времена и у всех народов мира. Талеман де Рео, Бюсси, принцесса Палатин, сам Сен-Симон и тысячи других не менее знаменитых исторических лиц говорят прямо или намеками о существовании этого порока как у женщин, так и у мужчин. Г-жа де Вервен, жена первого метрдотеля короля, была страшная любительница сечь. Если она не находила возлюбленных, согласных подвергнуться экзекуции, то порола розгами своих горничных под тем или другим предлогом. В страстную пятницу 1647 г. целый день она только тем и занималась, что секла розгами своего лакея и горничную по-очереди, то одного, то другого. Своего швейцара за то только, что он отпер дверь без ее разрешения, она приказала пороть четыре дня подряд и давать каждый день не менее двухсот розог. Королевский сержант в Нанте, по имени Бризар, задумал эксплуатировать страсть к флагелляции, главным образом среди женщин. Он раздевал своих клиенток донага и сек их до крови розгами, потом заставлял их пороть розгами и себя - тоже до крови, "чтобы, - по его словам, - достигнуть наслаждения смешением их крови". Парламентский пристав застал его во время подобных упражнений и через замочную щелку видел, как он сек розгами по очереди двух прехорошеньких девушек. Было назначено следствие, но дело пришлось замять, ибо обнаружилось, что у него было много высокопоставленных клиенток: президентш, советниц и т. п. Бризара без долгих формальностей сослали на галеры. При следствии обнаружилось, что президентша Маньян, очень хорошенькая женщина, была в числе клиенток Бризара, - она еженедельно получала по тридцати розог, думая этим ускорить для себя получение наследства, для чего нужно было, чтобы умерло трое лиц. Президентша Брие получила от. Бризара сорок розог и дала ему сама пятьдесят. Некая г-жа Керолин, занимавшаяся изготовлением фальшивых монет, просила дать себе шестьдесят розог, чтобы ей удалось напасть на удачный состав. Дотого велико было суеверие! В то время было немало сект хлыстов, о которых мы говорили уже в первом томе; эти секты, под лицемерным предлогом служения Богу и умерщвления плоти, стремились, в сущности, безнаказанно удовлетворять страсть высокопоставленных лиц, как мужчин, так и женщин, к флагелляции. Впрочем, во все времена существовало также много тайных обществ, откровенно признавших, что у них единственная цель-это наслаждение. Всего каких-нибудь восемь лет тому назад лондонская полиция напала на одно из таких обществ. Мы приведем здесь статуты этого общества, захваченные полицией в качестве курьезного документа, показывающего, до какого безумия могут доходить люди, на вид вполне здоровые и нормальные. Общество состояло из восемнадцати лиц - одиннадцати мужчин и семи женщин; но вначале в обществе находилось тринадцать дам; вследствие обнаружившегося различия во вкусах - некоторые дамы проявили слишком сильные садистические наклонности - произошло распадение. Шесть прекрасных дам перешли в другое общество, где кровь лилась ручьем, тогда как остальные их подруги остались в обществе и продолжали развлекаться более мирными играми. Шесть мужчин были из числа художников, артистов, дилетантов. Между ними был, впрочем, один адвокат, умерший потом в ореоле святости. Статут общества X... Наказание непослушных детей 1. Нижепоименованные лица: Тото, Лулу и т. д. (идет ряд псевдонимов) образовали общество с целью улучшения образования каждого из членов под угрозой телесных наказаний, одиночных и общих. 2. От членов общества требуется обязательно сохранение в тайне существования общества, его цели, состава его. Каждый член общества, уличенный в разглашении тайны, будет преследоваться всеми средствами, находящимися в распоряжении общества, и строго наказан. 3. Запрещается приводить на собрания общества посторонних лиц, даже в том случае, если постороннее лицо неоспоримо привержено флагелляции. Новые члены принимаются не иначе как после голосования и только в том случае, если принятие будет одобрено единогласно. 4. Орудиями наказания могут служить всевозможные инструменты. Запрещается наказывать такими предметами, которые могут причинить вред здоровью или причинить глубокие раны. 4-бис. Наказание должно быть прекращено, хотя бы назначенное число ударов не было вполне дано, если кровь начинает течь по телу наказываемого, даже в том случае, если он пожелает, чтобы наказание продолжалось до получения им полного числа назначенных ударов. 5. Все члены общества должны иметь один или несколько костюмов детей, в которых должны обязательно появляться на собраниях общества, кроме тех лиц, которые в это время будут исполнять обязанности учителя или учительницы. 6. Перед открытием каждого собрания общества производится выбор учителя или учительницы. Если несколько лиц получат одинаковое число голосов, то между ними бросается жребий. Если нет кандидатов на занятие этой должности, то собрание решает, будет ли "анархия" или учитель или учительница будут назначены большинством голосов. Лицо, избранное на эту должность, обязано добросовестно исполнять свои обязанности. 7. В случае "анархии" все дети будут играть безнаказанно между собою, по своему желанию, а в случае пререканий будут сами друг друга наказывать, без вмешательства высшей власти. 8. При правильном устройстве, как только учитель или учительница выбраны, все дети обязаны слепо исполнять их приказания. 9. Учителя и учительницы обязаны подвергать телесному наказанию всех без исключения провинившихся детей, причем, по возможности, вносить разнообразие в эти наказания. 10. По окончании каждого урока, если будет сделано предложение хотя бы со стороны одного из учеников о необходимости подвергнуть телесному наказанию учителя или учительницу, дети выбирают из числа их старшего, который и назначает наказание учителю или учительнице по своему усмотрению. 11. Никто не может отказаться от исполнения обязанностей учителя или учительницы во время собрания, если нет желающего заменить их. 12. Детям рекомендуется вносить в свои игры какое угодно разнообразие. Но безусловно запрещено всякое безнравственное сближение между лицами разных полов. Учителя и учительницы обязаны за малейшие более или менее безнравственные поступки подвергать провинившегося, даже против его желания, жестокому телесному наказанию. Причем в данном случае следует назначать возможно большее число ударов, усиливать тягость наказания большим унижением, стараться причинить большую боль, наказывая на весу и т. п., давать сполна назначенное число ударов, если заметно, что виновный или виновная слабо наказаны. При потере сознания во время наказания, учитель или учительница принимают меры к приведению в чувство виновного, но по приведении в чувство продолжают наказывать, если назначенное число не было дано сполна или в том случае, если, по их мнению, наказание недостаточно сильно. Так как все члены общества согласились, что принимают настоящие условия, то об ответственности за последствия от наказания не может быть и речи. Учитель или учительница, отступившие от правил этого параграфа, сами подвергаются подобному же наказанию, что не избавляет и виновных от заслуженного, но не понесенного ими или слабого наказания. Если безнравственный поступок совершен с согласия другого лица, то это лицо обязательно наказывается. 13. Наказания производятся согласно инструкции, о