ам вашего высокопреосвященства. - Итак, на коней, господа, время позднее. Оруженосец дожидался у дверей, держа под уздцы лошадь кардинала. Немного поодаль виднелись во мраке два человека и три лошади; это были те самые люди, которые должны были сопровождать миледи в форт Ла-Пуант и посадить ее там на корабль. Оруженосец подтвердил кардиналу все сказанное ему двумя мушкетерами относительно Атоса. Кардинал одобрительно кивнул и пустился в обратный путь с теми же предосторожностями, какие он принял, отправляясь в трактир. Предоставим ему следовать в лагерь под охраной оруженосца и двух мушкетеров и вернемся к Атосу. Шагов сто Атос проехал все так же, не спеша, но, как только он убедился, что никто не видит его, свернул направо, окольным путем проскакал обратно и, притаившись в лесочке шагах в двадцати от дороги, стал выжидать проезда путников. Увидев широкополые шляпы своих товарищей и золотую бахрому кардинальского плаща, он подождал, пока всадники исчезли за поворотом дороги, и галопом вернулся в трактир, куда его беспрепятственно впустили. Хозяин узнал его. - Мой начальник, - сказал Атос, - забыл сообщить одну важную вещь даме, что живет во втором этаже. Он послал меня исправить свое упущение. - Пройдите наверх, - предложил хозяин, - она еще у себя в комнате. Атос воспользовался позволением и, как можно легче ступая по лестнице, взошел на площадку. Сквозь приоткрытую дверь он увидел, что миледи подвязывает ленты своей шляпы. Он вошел в комнату и запер за собой дверь. Услышав лязг задвигаемого засова, миледи обернулась. Атос стоял у двери, закутавшись в плащ и надвинув на глаза шляпу. При виде этой безмолвной, неподвижной, точно статуя, фигуры миледи испугалась. - Кто вы? Что вам нужно? - вскричала она. "Да, так и есть, это она!" - сказал про себя Атос. Откинув плащ и сдвинув со лба шляпу, он подошел к миледи. - Узнаете вы меня, сударыня? - спросил он. Миледи подалась вперед и вдруг отпрянула, словно увидела змею. - Так, хорошо... - сказал Атос. - Я вижу, вы меня узнали. - Граф де Ла Фер! - прошептала миледи, бледнея и отступая все дальше, пока не коснулась стены. - Да, миледи, - ответил Атос, - граф де Ла Фер, собственной персоной, нарочно явился с того света, чтобы иметь удовольствие вас видеть. Присядем же и побеседуем, как выражается господин кардинал. Объятая невыразимым ужасом, миледи села, не издав ни звука. - Вы демон, посланный на землю! - начал Атос. - Власть ваша велика, я знаю, но вам известно также, что люди с божьей помощью часто побеждали самых устрашающих демонов. Вы уже один раз оказались на моем пути. Я думал, что стер вас с лица земли, сударыня, но или я ошибся, или ад воскресил вас... При этих словах, пробудивших в ней ужасные воспоминания, миледи опустила голову и глухо застонала. - Да, ад воскресил вас, - продолжал Атос, - ад сделал вас богатой, ад дал вам другое имя, ад почти до неузнаваемости изменил ваше лицо, но он не смыл ни грязи с вашей души, ни клейма с вашего тела! Миледи вскочила, точно подброшенная пружиной, глаза ее засверкали. Атос продолжал сидеть. - Вы полагали, что я умер, не правда ли? И я тоже думал, что вы умерли. А имя Атос скрыло графа де Ла Фер, как имя леди Кларик скрыло Анну де Бейль! Не так ли вас звали, когда ваш почтенный братец обвенчал нас?.. Право, у нас обоих странное положение, - с усмешкой продолжал Атос, - мы оба жили до сих пор только потому, что считали друг друга умершими. Ведь воспоминания не так стесняют, как живое существо, хотя иной раз воспоминания терзают душу! - Что же привело вас ко мне? - сдавленным голосом проговорила миледи. - И чего вы от меня хотите? - Я хочу вам сказать, что, упорно оставаясь невидимым для вас, я не упускал вас из виду. - Вам известно, что я делала? - Я могу день за днем перечислить вам, что вы делали, начиная с того времени, когда поступили на службу к кардиналу, и вплоть до сегодняшнего вечера. Бледные губы миледи сложились в недоверчивую улыбку. - Слушайте: вы срезали два алмазных подвеска с плеча герцога Бекингэма; вы похитили госпожу Бонасье; вы, влюбившись в де Варда и мечтая провести с ним ночь, впустили к себе господина д'Артаньяна; вы, думая, что де Вард обманул вас, хотели заставить соперника де Варда убить его; вы, когда этот соперник обнаружил вашу постыдную тайну, велели двум наемным убийцам, которых вы послали по его следам, подстрелить его; вы, узнав, что пуля не достигла цели, прислали ему отравленное вино с подложным письмом, желая уверить вашу жертву, что это вино - подарок друзей, и, наконец, вы здесь, в этой комнате, сидя на том самом стуле, на котором я сижу сейчас, только что взяли на себя перед кардиналом Ришелье обязательство подослать убийцу к герцогу Бекингэму, взамен чего он обещал позволить вам убить д'Артаньяна! Лицо миледи покрылось смертельной бледностью. - Вы сам сатана! - прошептала она. - Быть может, но, во всяком случае, запомните одно: убьете ли вы или поручите кому-нибудь убить герцога Бекингэма - мне до этого нет дела: я его не знаю, и к тому же он англичанин, но не троньте и волоска на голове д'Артаньяна, верного моего друга, которого я люблю и охраняю, или, клянусь вам памятью моего отца, преступление, которое вы совершите, будет последним! - Д'Артаньян жестоко оскорбил меня, - глухим голосом сказала миледи, - Д'Артаньян умрет. - Разве в самом деле возможно оскорбить вас, сударыня? - усмехнулся Атос. - Он вас оскорбил и он умрет? - Он умрет, - повторила миледи. - Сначала она, потом он. У Атоса потемнело в глазах. Вид этого существа, в котором не было ничего женственного, оживил в нем терзающие душу воспоминания. Он вспомнил, как однажды, в положении менее опасном, чем теперь, он уже хотел принести ее в жертву своей чести; жгучее желание убить ее снова поднялось в нем и овладело им с непреодолимой силой. Он встал, выхватил из-за пояса пистолет и взвел курок. Миледи, бледная как смерть, пыталась крикнуть, но язык не повиновался ей, и с оцепеневших уст сорвался только хриплый звук, не имевший ни малейшего сходства с человеческой речью и напоминавший скорее рычание дикого зверя; вплотную прижавшись к темной стене, с разметавшимися волосами, она казалась воплощением ужаса. Атос медленно поднял пистолет, вытянул руку так, что дуло почти касалось лба миледи, и голосом, еще более устрашающим, оттого что в нем звучали спокойствие и непоколебимая решимость, произнес: - Сударыня, вы сию же минуту отдадите мне бумагу, которую подписал кардинал, или, клянусь жизнью, я пущу вам пулю в лоб! Будь это другой человек, миледи еще усомнилась бы в том, что он исполнит свое намерение, но она знала Атоса; тем не менее она не шелохнулась. - Даю вам секунду на размышление, - продолжал он. По тому, как исказились черты его лица, миледи поняла, что сейчас раздастся выстрел. Она быстро поднесла руку к груди, вынула из-за корсажа бумагу и подала ее Атосу: - Берите и будьте прокляты! Атос взял бумагу, засунул пистолет за пояс, подошел к лампе, чтобы удостовериться, что это та самая бумага, развернул ее и прочитал: "То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье". - А теперь... - сказал Атос, закутываясь в плащ и надевая шляпу, - теперь, когда я вырвал у тебя зубы, ехидна, кусайся, если можешь! Он вышел из комнаты и даже не оглянулся. У двери трактира он увидел двух всадников, державших на поводу еще одну лошадь. - Господа, - обратился к ним Атос, - господин кардинал приказал, как вам уже известно, не теряя времени отвезти эту женщину в форт Ла-Пуант и не отходить от нее, пока она не сядет на корабль. Так как его слова вполне соответствовали полученным этими людьми приказаниям, они поклонились в знак готовности исполнить распоряжение. Что же касается Атоса, он легким движением вскочил в седло и помчался во весь дух, но, вместо того чтобы ехать по дороге, пустился напрямик через поле, усиленно пришпоривая коня и то и дело останавливаясь, чтобы прислушаться. Во время одной такой остановки он услышал топот лошадей по дороге. Уверенный в том, что это кардинал и его конвой, Атос проскакал еще немного вперед, обтер лошадь вереском и листьями и шагов за двести до лагеря выехал на дорогу. - Кто идет? - крикнул он, разглядев всадников. - Это, кажется, наш храбрый мушкетер? - спросил кардинал. - Да, ваша светлость, - ответил Атос, - он самый. - Господин Атос, примите мою благодарность за то, что вы нас так хорошо охраняли... Вот мы и доехали, господа! Поезжайте к левой заставе, пароль: "Король и Рэ". Сказав это, кардинал попрощался кивком головы с тремя друзьями и, сопровождаемый оруженосцем, повернул направо, так как хотел переночевать в лагере. - Так вот, - в один голос заговорили Портос и Арамис, когда кардинал отъехал на такое расстояние, что не мог их слышать, - он подписал бумагу, которую она требовала! - Знаю, - спокойно ответил Атос. - Вот эта бумага. Три друга не обменялись больше ни единым словом до самой своей квартиры, если не считать того, что они назвали часовым пароль. Но они послали Мушкетона сказать Планше, что его господина просят, когда он сменится с караула в траншее, немедленно прийти на квартиру мушкетеров. Что же касается миледи, то она, как предвидел Атос, застав у дверей трактира поджидавших ее людей, без всяких возражений последовала за ними. На миг у нее, правда, возникло желание вернуться, явиться к кардиналу и все рассказать ему, но ее разоблачение повлекло бы за собой разоблачение со стороны Атоса; она, положим, сказала бы, что Атос некогда повесил ее, но тогда Атос сказал бы, что она заклеймена. Она рассудила, что лучше будет молчать, тайно уехать, исполнить со свойственной ей ловкостью взятое на себя трудное поручение, а потом, после того как все будет сделано к полному удовлетворению кардинала, явиться к нему и потребовать, чтобы он помог ей отомстить за себя. Итак, проведя в седле всю ночь, она в семь часов утра прибыла в форт Ла-Пуэпт, в восемь часов была уже на борту, а в девять часов корабль, снабженный каперным свидетельством за подписью кардинала и якобы готовый к отплытию в Байонну, снялся с якоря и взял курс к берегам Англии. XVI. БАСТИОН СЕН-ЖЕРВЕ Явившись к своим друзьям, д'Артаньян застал их всех вместе в одной комнате: Атос о чем-то размышлял; Портос покручивал усы; Арамис молился по прелестному небольшому молитвеннику в голубом бархатном переплете. - Черт возьми, господа! - сказал д'Артаньян. - Надеюсь, вам надо сообщить мне что-нибудь заслуживающее внимания, иначе, предупреждаю, я не прощу вам, что вы заставили меня прийти, не дав мне отдохнуть после нынешней ночи, после того, как я брал и разрушал бастион! Ах, как жаль, господа, что вас там не было! Жаркое было дело! - Мы попади в другое место, где было тоже не холодно, - ответил Портос, придавая своим усам неподражаемый изгиб. - Тсс! - вставил Атос. - Ого! - сказал д'Артаньян, догадываясь, почему мушкетер нахмурил брови. - По-видимому, у вас есть что-то еще. - Арамис, вы, кажется, третьего дня завтракали в кальвинистской харчевне у "Нечестивца"? - спросил Атос. - Да. - Каково там? - Я-то плохо поел: был постный день, а там подавали только скоромное. - Как! - удивился Атос. - В морской гавани и вдруг нет рыбы? - Они говорят, что дамба, которую сооружает господин кардинал, гонит всю рыбу в открытое море, - пояснил Арамис, снова принимаясь за свое благочестивое занятие. - Да я вас не об этом спрашивал, Арамис! Я вас спрашивал, вполне ли свободно вы себя там чувствовали и не потревожил ли вас кто-нибудь. - Кажется, там было не очень много докучливых посетителей... Да, в самом деле, для того, что вы намерены рассказать, Атос, "Нечестивец" нам подходит. - Так пойдемте к "Нечестивцу", - заключил Атос. - Здесь стены точно бумажные. Д'Артаньян, привыкший к образу действий своего друга и по одному его слову, жесту или знаку тотчас понимавший, что положение серьезно, взял Атоса под руку и вышел с ним, ни о чем больше не спрашивая. Портос и Арамис, дружески беседуя, последовали за ними. Дорогой они встретили Гримо. Атос сделал ему знак идти с ним; Гримо, по привычке, молча повиновался: бедняга дошел до того, что уже почти разучился говорить. Друзья пришли в харчевню. Было семь часов утра, и начинало уже светать. Они заказали завтрак и вошли в зал, где, как уверял хозяин, их никто не мог потревожить. К сожалению, время для тайного совещания было выбрано неудачно: только что пробили утреннюю зорю, и многие, желая стряхнуть с себя сон и согреться от утренней сырости, заглядывали в харчевню выпить мимоходом стакан вина. Драгуны, швейцарцы, гвардейцы, мушкетеры и кавалеристы быстро сменялись, что было весьма выгодно хозяину, но совершенно не соответствовало намерениям четырех друзей. Поэтому они очень хмуро отвечали на приветствия, тосты и шутки своих боевых товарищей. - Полно, господа! - сказал Атос. - Мы еще, чего доброго, поссоримся здесь с кем-нибудь, а нам это сейчас вовсе не кстати. Д'Артаньян, расскажите нам, как вы провели эту ночь, а про свою мы вам расскажем после. - В самом деле... - вмешался один кавалерист, слегка покачиваясь и держа в руке рюмку водки, которую он медленно смаковал, - в самом деле, вы сегодня ночью были в траншеях, господа гвардейцы, и, кажется, свели счеты с ларошельцами? Д'Артаньян посмотрел на Атоса, как бы спрашивая его, отвечать ли непрошеному собеседнику. - Ты разве не слышишь, что господин де Бюзиньи делает тебе честь в обращается к тебе? - спросил Атос. - Расскажи, что произошло сегодня ночью, раз эти господа желают узнать, как было дело. - Фы фсяли пастион? - спросил швейцарец, который пил ром из пивной кружки. - Да, сударь, - поклонившись, ответил д'Артаньян, - нам выпала эта честь. Мы даже подложили, как вы, быть может, слышали, под один из его углов бочонок пороху, и, когда порох взорвался, получилась изрядная брешь, да и вся остальная кладка - бастион-то ведь не новый - расшаталась. - А какой это бастион? - спросил драгун, державший насаженного на саблю гуся, которого он принес зажарить. - Бастион Сен-Жерве, - ответил д'Артаньян. - Под его прикрытием ларошельцы беспокоят наших землекопов. - Жаркое было дело. - Да, еще бы! Мы потеряли пять человек, а ларошельцы - девять или десять. - Шерт фосьми! - воскликнул швейцарец, который, несмотря на великолепный набор ругательств, существующий в немецком языке, усвоил привычку браниться по-французски. - Но, вероятно, они пошлют сегодня землекопную команду, чтобы привести бастион в исправность? - Да, вероятно, - подтвердил д'Артаньян. - Господа, предлагаю пари! - заявил Атос. - О та, пари! - подхватил швейцарец. - Какое пари? - полюбопытствовал кавалерист. - Погодите, - попросил драгун и положил свою саблю, как вертел, на два больших железных тагана, под которыми поддерживался огонь. - Я хочу тоже участвовать... Эй, горе-трактирщик, живо подставьте противень, чтобы не потерять ни капли жиру с этого драгоценного гуся! - Он праф, - сказал швейцарец, - гусини шир ошень фкусно с фареньем. - Вот так! - облегченно вздохнул драгун. - А теперь перейдем к нашему пари. Мы вас слушаем, господин Атос. - Да, что за пари? - осведомился кавалерист. - Так вот, господин де Бюзиньи, я держу с вами пари, - начал Атос, - что трое моих товарищей - господа Портос, Арамис и д'Артаньян - и я позавтракаем в бастионе Сен-Жерве и продержимся там ровно час, минута в минуту, как бы ни старался неприятель выбить нас оттуда. Портос и Арамис переглянулись: они начинали понимать, в чем дело. - Помилосердствуй, - шепнул д'Артаньян на ухо Атосу, - ведь нас убьют! - Нас еще вернее убьют, если мы не пойдем туда, - ответил Атос. - Честное слово, господа, вот это славное пари! - заговорил Портос, откидываясь на спинку стула и покручивая усы. - Да, и я его принимаю, - сказал де Бюзиньи. - Остается только уговориться о закладе. - Вас четверо, господа, и нас четверо. Обед на восемь человек, какой каждый пожелает, - предложил Атос. - Что вы на это скажете? - Превосходно! - заявил де Бюзиньи. - Отлично! - подтвердил драгун. - Идет! - согласился швейцарец. Четвертый участник, игравший во всей этой сцене немую роль, кивнул головой в знак согласия. - Ваш завтрак готов, господа, - доложил хозяин. - Так принесите его! - распорядился Атос. Хозяин повиновался. Атос подозвал Гримо, указал ему на большую корзину, валявшуюся в углу зала, и сделал такой жест, словно он заворачивал в салфетки принесенное жаркое. Гримо сразу понял, что речь идет о завтраке на лоне природы, взял корзину, уложил в нее кушанья, присоединил к ним бутылки и повесил корзину на руку. - Где же вы собираетесь завтракать? - спросил хозяин. - Не все ли равно? - ответил Атос. - Лишь бы вам заплатили за завтрак! И он величественным жестом бросил на стол два пистоля. - Прикажете дать вам сдачи, господин офицер? - спросил хозяин. - Нет. Прибавь только две бутылки шампанского, а остальное пойдет за салфетки. Дело оказалось не таким прибыльным, как трактирщик думал сначала, но он наверстал свое, всучив четырем участникам завтрака две бутылки анжуйского вина вместо шампанского. - Господин де Бюзиньи, - сказал Атос, - угодно вам поставить ваши часы по моим или прикажете мне поставить свои по вашим? - Отлично, милостивый государь! - ответил кавалерист, вынимая из кармана великолепные часы, украшенные алмазами. - Половина восьмого. - Семь часов тридцать пять минут, - сказал Атос, - будем знать, что мои часы на пять минут впереди ваших, милостивый государь. Отвесив поклон остолбеневшим посетителям трактира, четверо молодых людей направились к бастиону Сен-Жерве в сопровождении Гримо, который нес корзину, сам не зная, куда он идет, - он так привык беспрекословно повиноваться Атосу, что ему и в голову не приходило об этом спрашивать. Пока четыре друга шли по лагерю, они не обменялись ни единым словом; к тому же по пятам за ними следовали любопытные, которые, прослышав о заключенном пари, хотели посмотреть, как наши друзья выпутаются из этого положения. Но, как только они перешли за линию лагерных укреплений и очутились среди полей, д'Артаньян, бывший до сих пор в полном неведении, решил, что настало время попросить объяснений. - А теперь, любезный Атос, - начал он, - скажите мне, прошу вас, куда мы идем. - Как видите, - ответил Атос, - мы идем на бастион. - А что мы там будем делать? - Как вам известно, мы будем там завтракать. - А почему мы не позавтракали у "Нечестивца"? - Потому что нам надо поговорить об очень важных вещах, а в этой харчевне и пяти минут невозможно побеседовать из-за назойливых людей, которые то и дело приходят, уходят, раскланиваются, пристают с разговорами... Сюда, по крайней мере, - продолжал Атос, указывая на бастион, - никто не придет мешать нам. - По-моему, мы могли бы найти какое-нибудь укромное место среди дюн, на берегу моря... - заметил д'Артаньян, проявляя ту осмотрительность, которая так хорошо и естественно сочеталась в нем с беззаветной храбростью. - ...где все бы увидели, как мы разговариваем вчетвером, и через каких-нибудь четверть часа шпионы кардинала донесли бы ему, что мы держим совет. - Да, - подхватил Арамис, - Атос прав: "Animadvertuntur in desertis" (Их замечают в пустыне (лат.)). - Было бы неплохо забраться в пустыню, - вставил Портос, - но вся штука в том, чтобы найти ее. - Нет такой пустыни, где бы птица не могла пролететь над головой, где бы рыба не могла вынырнуть из воды, где бы кролик не мог выскочить из своей норки. А мне кажется, что и птицы, и рыбы, и кролики - все стали шпионами кардинала. Так лучше же продолжать начатое нами предприятие, отступиться от которого мы, впрочем, уже и не можем, не покрыв себя позором. Мы заключили пари, которое не могло быть преднамеренным, и я уверен, что никто не угадает его настоящей причины. Чтобы выиграть наше пари, мы продержимся час на бастионе. Либо нас атакуют, либо этого не случится. Если нас не атакуют, у нас будет достаточно времени поговорить, и никто нас не подслушает: ручаюсь, что стены этого бастиона не имеют ушей. А если нас атакуют, мы все-таки сумеем поговорить о наших делах, и к тому же, обороняясь, мы покроем себя славой. Вы сами видите, что, как ни поверни, все выходит в нашу пользу. - Да, - согласился д'Артаньян, - но нам не миновать пули. - Эх, мой милый, - возразил Атос, - вы отлично знаете: самые опасные пули не те, что посылает неприятель. - Но мне кажется, - вмешался Портос, - что для подобной экспедиции следовало бы захватить мушкеты. - Вы глупы, друг Портос: зачем обременять себя бесполезной ношей. - Когда я нахожусь лицом к лицу с неприятелем, мне не кажутся бесполезными исправный мушкет, дюжина патронов и пороховница. - Да разве вы не слышали, что сказал д'Артаньян? - А что сказал д'Артаньян? - Он сказал, что во время ночной атаки было убито девять-десять французов и столько же ларошельцев. - Что же дальше? - Их не успели ограбить, не так ли? Ведь у всех были в то время дела поважнее. - Так что же? - А то, что мы найдем там их мушкеты, пороховницы и патроны, и вместо четырех мушкетов и дюжины пуль у нас будет полтора десятка ружей и сотня выстрелов в запасе. - О Атос, поистине ты великий человек! - воскликнул Арамис. Портос наклонил голову в знак того, что он присоединяется к этому мнению. Одного только д'Артаньяна не убедили, по-видимому, доводы Атоса. Гримо, вероятно, разделял опасения юноши: видя, что все продолжают идти к бастиону, в чем он вначале сомневался, он дернул своего господина за полу. "Куда мы идем?" - сделал он вопрошающий жест. Атос указал ему на бастион. "Но нас там ухлопают", - продолжал все на том же языке жестов безмолвный Гримо. Атос возвел глаза и руки к небу. Гримо поставил корзину на землю и сел, отрицательно покачав головой. Атос вынул из-за пояса пистолет, посмотрел, хорошо ли он заряжен, взвел курок и приставил дуло к уху Гримо. Гримо живо вскочил на ноги. Атос знаком приказал ему взять корзину и идти вперед. Гримо повиновался. Единственное, что выиграл Гримо этой минутной пантомимой, - это то, что из арьергарда он перешел в авангард. Взобравшись на бастион, четыре друга обернулись. Более трехсот солдат всех видов оружия столпилось у заставы лагеря, а чуть поодаль от всех остальных можно было различить г-на де Бюзиньи, драгуна, швейцарца и четвертого участника пари. Атос снял шляпу, насадил ее на острие шпаги и помахал ею в воздухе. Зрители ответили на его приветствие поклонами, сопровождая это изъявление вежливости громкими возгласами "ура", долетевшими до наших смельчаков. После этого все четверо скрылись в бастионе, куда уже успел юркнуть Гримо. XVII. СОВЕТ МУШКЕТЕРОВ Все оказалось так, как предвидел Атос: на бастионе никого не было, кроме человек двенадцати убитых французов и ларошельцев. - Господа, - сказал Атос, принявший на себя командование экспедицией, - пока Гримо будет накрывать на стол, мы начнем с того, что подберем ружья и патроны. К тому же, собирая их, мы можем разговаривать без всякой помехи: эти господа, - прибавил он, указывая на убитых, - нас не услышат. - А не лучше ли сбросить их в ров? - предложил Портос. - Но, конечно, не раньше, чем мы удостоверимся, что в карманах у них пусто. - Да, - проронил Атос, - это уже дело Гримо. - Так пусть Гримо их обыщет и перебросит через стены, - сказал д'Артаньян. - Ни в коем случае, - возразил Атос. - Они могут нам пригодиться. - Эти мертвецы могут нам пригодиться? - удивился Портос. - Да ты с ума сходишь, любезный друг! - "Не судите опрометчиво", говорят Евангелие и господин кардинал, - ответил Атос. - Сколько ружей, господа? - Двенадцать, - ответил Арамис. - Сколько выстрелов в запасе? - Около сотни. - Это все, что нам нужно. Зарядим ружья! Четыре друга принялись за дело. Они кончили заряжать последнее ружье, когда Гримо знаками доложил, что завтрак подан. Атос ответил одобрительным жестом и указал ему на сторожевую башенку, где, как понял Гримо, он должен был нести караул. А чтобы Гримо было не так скучно стоять на посту, Атос разрешил ему прихватить хлебец, две котлеты и бутылку вина. - Теперь сядем за стол! - пригласил Атос. Четыре друга уселись на землю, скрестив ноги, как турки или портные. - Ну, теперь, когда больше нечего бояться, что тебя подслушают, - сказал д'Артаньян, - надеюсь, ты поведаешь нам свою тайну. - Я полагаю, господа, что доставлю вам и удовольствие и славу, - начал Атос. - Я заставил вас совершить очаровательную прогулку. Вот вам вкусный завтрак, а вон там, как вы сами можете разглядеть через бойницы, пятьсот человек зрителей, которые считают нас безумцами или героями, - два разряда глупцов, очень похожих друг на друга. - Ну а тайна? - спросил д'Артаньян. - Тайна моя заключается в том, - ответил Атос, - что вчера вечером я видел миледи. Д'Артаньян в этот миг подносил стакан ко рту, но при упоминании о миледи рука у него так сильно задрожала, что он принужден был поставить стакан на землю, чтобы не расплескать вино. - Ты видел твою... - Тсс! - перебил Атос. - Вы забываете, любезный друг, что эти господа не посвящены, подобно вам, в мои семейные дела. Итак, я видел миледи. - А где? - спросил д'Артаньян. - Примерно в двух лье отсюда, в гостинице "Красная голубятня". - В таком случае, - я погиб, - произнес д'Артаньян. - Нет, не совсем еще, - возразил Атос, - потому что теперь она, вероятно, уже покинула берега Франции. Д'Артаньян с облегчением вздохнул. - В конце концов, кто она такая, эта миледи? - полюбопытствовал Портос. - Очаровательная женщина, - ответил Атос и отведал пенистое вино. - Каналья трактирщик! - воскликнул он. - Всучил нам анжуйское вместо шампанского и воображает, что нас можно провести!.. Да, - продолжал он, - очаровательная женщина, которая весьма благосклонно отнеслась к нашему другу д'Артаньяну, но он сделал ей какую-то гнусность, и она пыталась отомстить: месяц назад подсылала к нему убийц, неделю назад пробовала отравить его, а вчера выпросила у кардинала его голову. - Как! Выпросила у кардинала мою голову? - вскричал д'Артаньян, побледнев от страха. - Это святая правда, - подтвердил Портос, - я сам, своими ушами слышал. - И я тоже, - вставил Арамис. - Если это так, бесполезно продолжать борьбу, - проговорил д'Артаньян, в отчаянии опуская руки. - Лучше уж я пущу себе пулю в лоб и сразу положу всему конец! - К этой глупости всегда успеешь прибегнуть, - заметил Атос, - только она ведь непоправима. - Но мне не миновать гибели, имея таких могущественных врагов, - возразил д'Артаньян. - Во-первых, незнакомец из Менга, затем де Вард, которому я нанес три удара шпагой, затем миледи, тайну которой я случайно раскрыл, и, наконец, кардинал, которому я помешал отомстить. - А много ли их? Всего только четверо! - сказал Атос. - И нас ведь тоже четверо. Значит, выходит, один на одного... Черт возьми! Судя по тем знакам, какие подает Гримо, нам сейчас придется иметь дело с гораздо большим количеством... Что случилось, Гримо? Принимая во внимание серьезность положения, я вам разрешаю говорить, друг мой, но, прошу вас, будьте немногословны. Что вы видите? - Отряд. - Сколько человек? - Двадцать. - Кто они такие? - Шестнадцать человек землекопной команды и четыре солдата. - За сколько шагов отсюда? - За пятьсот. - Хорошо, мы еще успеем доесть курицу и выпить стакан вина за твое здоровье, д'Артаньян! - За твое здоровье! - подхватили Портос и Арамис. - Ну, так и быть, за мое здоровье! Однако я не думаю, чтобы ваши пожелания принесли мне большую пользу. - Не унывай! - сказал Атос. - Аллах велик, как говорят последователи Магомета, и будущее в его руках. Осушив свой стакан и поставив его подле себя, Атос лениво поднялся, взял первое попавшееся ружье и подошел к бойнице. Портос, Арамис и д'Артаньян последовали его примеру, а Гримо получил приказание стать позади четырех друзей и перезаряжать ружья. Спустя минуту показался отряд. Он шел вдоль узкой траншеи, служившей ходом сообщения между бастионом и городом. - Черт побери! Стоило нам беспокоиться ради двух десятков горожан, вооруженных кирками, заступами и лопатами! - заметил Атос. - Достаточно было бы Гримо подать им знак, чтобы они убирались прочь, и я убежден, что они оставили бы нас в покое. - Сомневаюсь, - сказал д'Артаньян. - Они очень решительно шагают в нашу сторону. К тому же горожан сопровождают бригадир и четыре солдата, вооруженные мушкетами. - Это они потому так храбрятся, что еще не видят нас, - возразил Атос. - Признаюсь, мне, честное слово, противно стрелять в этих бедных горожан, - заметил Арамис. - Плох тот священник, который жалеет еретиков! - произнес Портос. - В самом деле, Арамис прав, - согласился Атос. - Я сейчас пойду и предупрежу их. - Куда это вас черт несет! - попытался остановить его д'Артаньян. - Вас пристрелят, друг мой! Но Атос не обратил никакого внимания на это предостережение и взобрался на пробитую в стене брешь. Держа в одной руке ружье, а в другой шляпу, он обратился к солдатам и землекопам, которые, удивившись его неожиданному появлению, остановились в полусотне шагов от бастиона, и, приветствуя их учтивым поклоном, закричал: - Господа, я и несколько моих друзей завтракаем сейчас в этом бастионе! А вы сами знаете, как неприятно, когда вас беспокоят во время завтрака. Поэтому мы просим вас, если уж вам непременно нужно побывать здесь, подождать, пока мы кончим завтракать, или прийти потом еще разок... или же, что будет самое лучшее, образумиться, оставить мятежников и пожаловать к нам выпить за здоровье французского короля. - Берегись, Атос! - крикнул д'Артаньян. - Разве ты не видишь, что они в тебя целятся? - Вижу, вижу, - отвечал Атос, - но эти мещане очень плохо стреляют и не сумеют попасть в меня. Действительно, в ту же минуту раздались четыре выстрела, но пули, не попав в Атоса, расплющились о камни вокруг него. Четыре выстрела тотчас прогремели в ответ; они были лучше направлены, чем выстрелы нападавших: три солдата свалились, убитые наповал, а один из землекопов был ранен. - Гримо, другой мушкет! - приказал Атос, не сходя с бреши. Гримо тотчас же повиновался. Трое друзей Атоса снова зарядили ружья. За первым залпом последовал второй: бригадир и двое землекопов были убиты на месте, а все остальные обратились в бегство. - Вперед, господа, на вылазку! - скомандовал Атос. Четыре друга ринулись за стены форта, добежали до поля сражения, подобрали четыре мушкета и пику бригадира и, уверенные в том, что беглецы не остановятся, пока не достигнут города, вернулись на бастион, захватив свои трофеи. - Перезарядите ружья, Гримо, - приказал Атос. - А мы, господа, снова примемся за еду и продолжим наш разговор. На чем мы остановились? - Я это хорошо помню, - сказал д'Артаньян, сильно озабоченный тем, куда именно должна была направиться миледи. - Ты говорил, что миледи покинула берега Франции. - Она поехала в Англию, - пояснил Атос. - Ас какой целью? - С целью самой убить Бекингэма или подослать к нему убийц. Д'Артаньян издал возглас удивления и негодования. - Какая низость! - вскричал он. - Ну, это меня мало беспокоит! - заметил Атос. - Теперь, когда вы справились с ружьями, Гримо, - продолжал он, - возьмите пику бригадира, привяжите к ней салфетку и воткните ее на вышке нашего бастиона, чтобы эти мятежники-ларошельцы видели и знали, что они имеют дело с храбрыми и верными солдатами короля. Гримо беспрекословно повиновался. Минуту спустя над головами наших четырех друзей взвилось белое знамя. Гром рукоплесканий приветствовал его появление: половина лагеря столпилась на валу. - Как! - снова заговорил д'Артаньян. - Тебя ничуть не беспокоит, что она убьет Бекингэма или подошлет кого-нибудь убить его? Но ведь герцог - наш друг! - Герцог - англичанин, герцог сражается против нас. Пусть она делает с герцогом что хочет, меня это так же мало занимает, как пустая бутылка. И Атос швырнул в дальний угол бутылку, содержимое которой он только что до последней капли перелил в свой стакан. - Нет, постой, - сказал д'Артаньян, - я не оставлю на произвол судьбы Бекингэма! Он нам подарил превосходных коней. - А главное, превосходные седла, - ввернул Портос, на плаще которого красовался в этот миг галун от его седла. - К тому же бог хочет обращения грешника, а не его смерти, - поддержал Арамис. - Аминь, - заключил Атос. - Мы вернемся к этому после, если вам будет угодно. А в ту минуту я больше всего был озабочен - и я уверен, что ты меня поймешь, д'Артаньян, - озабочен тем, чтобы отнять у этой женщины своего рода охранный лист, который она выклянчила у кардинала и с помощью которого собиралась безнаказанно избавиться от тебя, а быть может, и от всех нас. - Да что она, дьявол, что ли! - возмутился Портос, протягивая свою тарелку Арамису, разрезавшему жаркое. - А этот лист... - спросил д'Артаньян, - этот лист остался у нее в руках? - Нет, он перешел ко мне, но не скажу, чтобы он мне легко достался. - Дорогой Атос, - с чувством произнес д'Артаньян, - я уже потерял счет, сколько раз я обязан вам жизнью! - Так ты оставил нас, чтобы проникнуть к ней? - спросил Арамис. - Вот именно. - И эта выданная кардиналом бумага у тебя? - продолжал допытываться д'Артаньян. - Вот она, - ответил Атос и вынул из кармана своего плаща драгоценную бумагу. Д'Артаньян дрожащей рукой развернул ее, не пытаясь даже скрыть охватившего его трепета, и прочитал: "То, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства. 5 августа 1628 года. Ришелье". - Да, действительно, - сказал Арамис, - это отпущение грехов по всем правилам. - Надо разорвать эту бумагу, - проговорил д'Артаньян, которому показалось, что он прочитал свой смертный приговор. - Нет, напротив, надо беречь ее как зеницу ока, - возразил Атос. - Я не отдам эту бумагу, пусть даже меня осыплют золотом! - А что миледи теперь сделает? - спросил юноша. - Она, вероятно, напишет кардиналу, - небрежным тоном ответил Атос, - что один проклятый мушкетер, по имени Атос, силой отнял у нее охранный лист. В этом же самом письме она посоветует кардиналу избавиться также и от двух друзей этого мушкетера - Портоса и Арамиса. Кардинал вспомнит, что это те самые люди, которых он всегда встречает на своем пути, и вот в один прекрасный день он велит арестовать д'Артаньяна, а чтобы ему не скучно было одному, он пошлет нас в Бастилию составить ему компанию. - Однако же ты что-то мрачно шутишь, любезный друг, - заметил Портос. - Я вовсе не шучу, - возразил Атос. - А ты знаешь, - сказал Портос, - ведь свернуть шею этой проклятой миледи - меньший грех, чем убивать бедных гугенотов, все преступление которых состоит только в том, что они поют по-французски те самые псалмы, которые мы поем по-латыни. - Что скажет об этом наш аббат? - спокойно осведомился Атос. - Скажу, что разделяю мнение Портоса, - ответил Арамис. - А я тем более! - сказал д'Артаньян. - К счастью, она теперь далеко, - продолжал Портос. - Признаюсь, она бы очень стесняла меня здесь. - Она так же стесняет меня, будучи в Англии, как и во Франции, - сказал Атос. - Она стесняет меня повсюду, - заключил д'Артаньян. - Но раз она попалась тебе в руки, почему ты ее не утопил, не задушил, почему не повесил? - спросил Портос. - Ведь мертвые не возвращаются обратно. - Вы так думаете, Портос? - заметил Атос с мрачной улыбкой, значение которой было понятно только д'Артаньяну. - Мне пришла удачная мысль! - объявил д'Артаньян. - Говорите, - сказали мушкетеры. - К оружию! - крикнул Гримо. Молодые люди вскочили и схватили ружья. На этот раз приближался небольшой отряд, человек двадцать или двадцать пять, но это были уже не землекопы, а солдаты гарнизона. - А не вернуться ли нам в лагерь? - предложил Портос. - По-моему, силы неравны. - Это невозможно по трем причинам, - ответил Атос. - Первая та, что мы не кончили завтракать; вторая та, что нам надо еще переговорить о важных делах; а третья причина: еще остается десять минут до положенного часа. - Необходимо, однако, составить план сражения, - заметил Арамис. - Он очень прост, - сказал Атос. - Как только неприятель окажется на расстоянии выстрела, мы открываем огонь; если он продолжает наступать, мы стреляем снова и будем продолжать так, пока будет чем заряжать ружья. Если те, кто уцелеет, решат идти на приступ, мы дадим осаждающим спуститься в ров и сбросим им на головы кусок стены, который только каким-то чудом еще держится на месте. - Браво! - закричал Портос. - Ты положительно рожден быть полководцем, Атос, и кардинал, хоть он и мнит себя военным гением, ничто в сравнении с тобой! - Господа, прошу вас, не стреляйте двое в одну цель, - предупредил Атос. - Пусть каждый точно метит в своего противника. - Я взял на мушку своего, - отозвался д'Артаньян. - А я своего, - сказал Портос. - И я тоже, - откликнулся Арамис. - Огонь! - скомандовал Атос. Четыре выстрела слились в один, и четыре солдата упали. Тотчас забили в барабан, и отряд пошел в наступление. Выстрелы следовали один за другим, все такие же меткие. Но ларошельцы, словно зная численную слабость наших друзей, продолжали двигаться вперед, уже бегом. От трех выстрелов упали еще двое, но тем не менее уцелевшие не замедляли шага. До бастиона добежало человек двенадцать или пятнадцать; их встретили последним залпом, но это их не остановило: они попрыгали в ров и уже готовились лезть в брешь. - Ну, друзья, - сказал Атос, - покончим с ними одним ударом. - К стене! К стене! Четверо друзей и помогавший им Гримо стволами ружей принялись сдвигать с места огромный кусок стены. Он накренился, точно движимый ветром, и, отделившись от своего основания, с оглушительным грохотом упал в ров. Раздался ужасный крик, - облако пыли поднялось к небу, и все было кончено. - Мы что же, раздавили всех до одного? - спросил Атос. - Да, черт побери, похоже, что всех, - подтвердил д'Артаньян. - Нет, - возразил Портос, - вон двое или трое удирают, совсем покалеченные. В самом деле, трое или четверо из этих несчастных, испачканные и окровавленные, убегали по ходу сообщения к городу. Это было все, что осталось от высланного отряда. Атос посмотрел на часы. - Господа, - сказал он, - уже час, как мы здесь, и теперь пари выиграно. Но надо быть заправскими игроками, к тому же д'Артаньян не успел еще высказать нам свою мысль. И мушкетер со свойственным ему хладнокровием уселся кончать завтрак. - Мою мысль? - переспросил д'Артаньян. - Да, вы говорили, что вам пришла удачная мысль, - ответил Атос. - Ах да, вспомнил: я вторично поеду в Англию и явлюсь к Бекингэму. - Вы этого не сделаете, д'Артаньян, - холодно сказал Атос. - Почему? Ведь я уже раз побывал там. - Да, но в то время у нас не было войны, в то время Бекингэм был нашим союзником, а не врагом. То, что вы собираетесь сделать, сочтут изменой. Д'Артаньян понял всю убедительность этого довода и промолчал. - А мне, кажется, тоже пришла недурная мысль, - объявил Портос. - Послушаем, что придумал Портос! - предложил Арамис. - Я попрошу отпуск у господина де Тревиля под каким-нибудь предлогом, который вы сочините, сам я на это не мастер. Миледи меня не знает, и я могу получить к ней доступ, не возбуждая ее опасений. А когда я отыщу красотку, я ее задушу! - Ну что ж... пожалуй, еще немного - и я соглашусь принять предложение Портоса, - сказал Атос. - Фи, убивать женщину! - запротестовал Арамис. - Нет, вот у меня явилась самая правильная мысль. - Говорите, Арамис, что вы придумали! - сказал Атос, питавший к молодому мушкетеру большое уважение. - Надо предупредить королеву. - Ах да, в самом деле! - воскликнули Портос и д'Артаньян. И последний прибавил: - По-моему, мы нашли верное средство. - Предупредить королеву! - повторил Атос. - А как это сделать? Разве у нас есть связи при дворе? Разве мы можем послать кого-нибудь в Париж, чтобы это не стало тотчас известно всему лагерю? Отсюда до Парижа сто сорок лье. Не успеет наше письмо дойти до Анжера, как нас уже засадят в тюрьму! - Что касается того, как надежным путем доставить письмо ее величеству, - начал, краснея, Арамис, - то я беру это на себя. Я знаю в Туре одну очень ловкую особу. Арамис замолчал, заметив улыбку на лице Атоса. - Вот так раз! Вы против этого предложения, Атос! - удивился д'Артаньян. - Я не совсем его отвергаю, - ответил Атос, - но только хотел заметить Арамису, что он не может оставить лагерь, а ни на кого, кроме нас самих, нельзя положиться: через два часа после отъезда нашего гонца все капуцины, все шпионы, все приспешники кардинала будут знать ваше письмо наизусть, и тогда арестуют и вас, и вашу ловкую особу. - Не говоря уже о том, - вставил Портос, - что королева спасет Бекингэма, по не спасет нас. - Господа, то, что сказал Портос, не лишено здравого смысла, - подтвердил д'Артаньян. - Ого! Что такое творится в городе? - спросил Атос. - Бьют тревогу. Друзья прислушались: до них и в самом деле донесся барабанный бой. - Вот увидите, они пошлют на нас целый полк, - заметил Атос. - Не собираетесь же вы устоять против целого полка? - спросил Портос. - А почему бы и нет? - ответил мушкетер. - Я чувствую себя в ударе и устоял бы против целой армии, если бы мы только догадались запастись еще одной дюжиной бутылок. - Честное слово, барабанный бой приближается, - предупредил д'Артаньян. - Пусть себе приближается, - ответил Атос. - Отсюда до города добрых четверть часа ходьбы. Следовательно, и из города сюда понадобится столько же. Этого времени для нас более чем достаточно, чтобы принять какое-нибудь решение. Если мы уйдем отсюда, то нигде больше не найдем такого подходящего места для разговора. И знаете, господа, мне именно сейчас приходит в голову превосходная мысль. - Говорите же! - Разрешите мне сначала отдать Гримо необходимые распоряжения. Атос движением руки подозвал своего слугу и, указывая на лежавших в бастионе мертвецов, приказал: - Гримо, возьмите этих господ, прислоните их к стене, наденьте им на головы шляпы и вложите в руки мушкеты. - О великий человек! - воскликнул д'Артаньян. - Я тебя понимаю. - Вы понимаете? - переспросил Портос. - А ты, Гримо, понимаешь? - спросил Арамис. Гримо сделал утвердительный знак. - Это все, что требуется, - заключил Атос. - Вернемся к моей мысли. - Но мне бы очень хотелось понять, в чем тут суть, - продолжал настаивать Портос. - А в этом нет надобности. - Да, да, выслушаем Атоса! - сказали вместе д'Артаньян и Арамис. - У этой миледи, у этой женщины, этого гнусного создания, этого демона, есть, как вы, д'Артаньян, кажется, говорили мне, деверь... - Да, я его даже хорошо знаю, и мне думается, что он не очень-то расположен к своей невестке. - Это неплохо, - сказал Атос. - А если бы он ее ненавидел, было бы еще лучше. - В таком случае, - обстоятельства вполне отвечают нашим желаниям. - Однако я бы очень желал понять, что делает Гримо, - повторил Портос. - Молчите, Портос! - остановил его Арамис. - Как зовут ее деверя? - Лорд Винтер. - Где он теперь? - Как только пошли слухи о войне, он вернулся в Лондон. - Как раз такой человек нам и нужен, - продолжал Атос. - Его-то и следует предупредить. Мы дадим ему знать, что его невестка собирается кого-то убить, и попросим не терять ее из виду. В Лондоне, надеюсь, есть какое-нибудь исправительное заведение, вроде приюта Святой Магдалины или Дома кающихся распутниц. Он велит упрятать туда свою невестку, и вот тогда мы можем быть спокойны. - Да, - согласился д'Артаньян, - до тех пор, пока она оттуда не выберется. - Вы, право, слишком многого требуете, д'Артаньян, - заметил Атос. - Я выложил вам все, что мог придумать. Больше у меня в запасе ничего нет, так и знайте! - А я нахожу, - выразил свое мнение Арамис, - что лучше всего будет, если мы предупредим и королеву, и лорда Винтера. - Да, но с кем мы пошлем письма в Тур и в Лондон? - Я ручаюсь за Базена, - сказал Арамис. - А я за Планше, - заявил д'Артаньян. - В самом деле, - подхватил Портос, - если мы не можем оставить лагерь, то нашим слугам это не возбраняется. - Совершенно верно, - подтвердил Арамис. - Мы сегодня же напишем письма, дадим им денег, и они отправятся в путь. - Дадим им денег? - переспросил Атос. - А разве у нас есть деньги? Четыре друга переглянулись, и их прояснившиеся было лица снова омрачились. - Смотрите! - крикнул д'Артаньян. - Я вижу черные и красные точки... вон они движутся. А вы еще говорили о полке, Атос! Да это целая армия! - Да, вы правы, вот они! - сказал Атос. - Как вам нравятся эти хитрецы? Идут втихомолку, не бьют в барабаны и не трубят... А, ты уже справился, Гримо? Гримо сделал утвердительный знак и показал на дюжину мертвецов, которых он разместил вдоль стены в самых живописных позах: одни стояли с ружьем у плеча, другие словно целились, а иные держали в руке обнаженную шпагу. - Браво! - одобрил Атос. - Вот это делает честь твоему воображению! - А все-таки, - снова начал Портос, - я очень хотел бы понять, в чем тут суть. - Сначала давайте уберемся отсюда, - предложил д'Артаньян, - а потом ты поймешь. - Погодите, господа, погодите минутку! Дадим Гримо время убрать со стола. - Ого! - вскричал Арамис. - Черные и красные точки заметно увеличиваются, и я присоединяюсь к мнению д'Артаньяна: по-моему, нечего нам терять время, а надо поскорее вернуться в лагерь. - Да, теперь и я ничего не имею против отступления, - сказал Атос. - Мы держали пари на один час, а пробыли здесь полтора. Теперь уж к нам никто не придерется. Идемте, господа, идемте! Гримо уже помчался вперед с корзиной и остатками завтрака. Четверо друзей вышли вслед за ним и сделали уже шагов десять, как вдруг Атос воскликнул: - Эх, черт возьми, что же мы делаем, господа! - Ты что-нибудь позабыл? - спросил Арамис. - А знамя, черт побери! Нельзя оставлять знамя неприятелю, даже если это просто салфетка. Атос бросился на бастион, поднялся на вышку и снял знамя, но так как ларошельцы уже приблизились на расстояние выстрела, они открыли убийственный огонь по человеку, который, словно потехи ради, подставлял себя под пули. Однако Атос был точно заколдован: пули со свистом проносились вокруг, но ни одна не задела его. Атос повернулся спиной к защитникам города и помахал знаменем, приветствуя защитников лагеря. С обеих сторон раздались громкие крики: с одной - вопли ярости, с другой - гул восторга. За первым залпом последовал второй, и три пули, пробив салфетку, превратили ее в настоящее знамя. Весь лагерь кричал: - Спускайтесь, спускайтесь! Атос сошел вниз; тревожно поджидавшие товарищи встретили его появление с большой радостью. - Пойдем, Атос, пойдем! - торопил д'Артаньян. - Прибавим шагу, прибавим! Теперь, когда мы до всего додумались, кроме того, где взять денег, было бы глупо, если бы нас убили. Но Атос продолжал идти величественной поступью, несмотря на увещания своих товарищей, и они, видя, что все уговоры бесполезны, пошли с ним в ногу. Гримо и его корзина намного опередили их и уже находились на недосягаемом для пуль расстоянии. Спустя минуту послышалась яростная пальба. - Что это значит? В кого они стреляют? - недоумевал Портос. - Я не слышу свиста ответных пуль и никого не вижу. - Они стреляют в наших мертвецов, - пояснил Атос. - Но наши мертвецы им не ответят! - Вот именно. Тогда они вообразят, что им устроили засаду, начнут совещаться, пошлют парламентера, а когда поймут, в чем дело, они уже в нас не попадут. Вот почему незачем нам спешить и наживать себе колотье в боку. - А, теперь я понимаю! - восхитился Портос. - Ну, слава богу! - заметил Атос, пожимая плечами. Французы, видя, что четверо друзей возвращаются размеренным шагом, восторженно кричали. Снова затрещали выстрелы, но на этот раз пули стали расплющиваться о придорожные камни вокруг наших друзей и зловеще свистеть им в уши. Ларошельцы наконец-то завладели бастионом. - Отменно скверные стрелки! - сказал Атос. - Скольких из них мы уложили? Дюжину? - Если не полтора десятка. - А скольких раздавили? - Не то восемь, не то десять. - И взамен всего этого ни одной царапины! Нет, все-таки... Что это у вас на руке, д'Артаньян? Уж не кровь ли? - Пустяки, - ответил д'Артаньян. - Шальная пуля? - Даже и не пуля. - А что же тогда? Мы уже говорили, что Атос любил д'Артаньяна, как родного сына; этот мрачный, суровый человек проявлял иногда к юноше чисто отеческую заботливость. - Царапина, - пояснил д'Артаньян. - Я прищемил пальцы в кладке стены и камнем перстня ссадил кожу. - Вот что значит носить алмазы, милостивый государь! - презрительным тоном заметил Атос. - Ах да, в самом деле, в перстне алмаз! - вскричал Портос. - Так чего же мы, черт возьми, жалуемся, что у нас нет денег? - Да, правда! - подхватил Арамис. - Браво, Портос! На этот раз действительно счастливая мысль! - Конечно, - сказал Портос, возгордившись от комплимента Атоса, - раз есть алмаз, можно продать его. - Но это подарок королевы, - возразил д'Артаньян. - Тем больше оснований пустить его в дело, - рассудил Атос. - То, что подарок королевы спасет Бекингэма, ее возлюбленного, будет как нельзя более справедливо, а то, что он спасет нас, ее друзей, будет как нельзя более добродетельно, и потому продадим алмаз. Что думает об этом господин аббат? Я не спрашиваю мнения Портоса, оно уже известно. - Я полагаю, - краснея, заговорил Арамис, - что, поскольку этот перстень получен не от возлюбленной и, следовательно, не является залогом любви, д'Артаньян может продать его. - Любезный друг, вы говорите как олицетворенное богословие. Итак, по вашему мнению... - ...следует продать алмаз, - ответил Арамис. - Ну хорошо! - весело согласился д'Артаньян. - Продадим алмаз, и не стоит больше об этом толковать. Стрельба продолжалась, но наши друзья были уже на расстоянии, недосягаемом для выстрелов, и ларошельцы палили только для очистки совести. - Право, эта мысль вовремя осенила Портоса: вот мы и дошли. Итак, господа, ни слова больше обо всем этом деле. На нас смотрят, к нам идут навстречу и нам устроят торжественный прием. Действительно, как мы уже говорили, весь лагерь пришел в волнение: более двух тысяч человек были, словно па спектакле, зрителями благополучно окончившейся смелой выходки четырех друзей; о настоящей побудительной причине ее никто, конечно, не догадывался. Над лагерем стоял гул приветствий: - Да здравствуют гвардейцы! Да здравствуют мушкетеры! Господин де Бюзиньи первый подошел, пожал руку Атосу и признал, что пари выиграно. За де Бюзиньи подошли драгун и швейцарец, а за ними кинулись и все их товарищи. Поздравлениям, рукопожатиям, объятиям и неистощимым шуткам и насмешкам над ларошельцами не было конца. Поднялся такой шум, что кардинал вообразил, будто начался мятеж, и послал капитана своей гвардии Ла Удиньера узнать, что случилось. Посланцу в самых восторженных выражениях рассказали обо всем происшедшем. - В чем же дело? - спросил кардинал, когда Ла Удиньер вернулся. - А в том, ваша светлость, что три мушкетера и один гвардеец держали пари с господином де Бюзиньи, что позавтракают на бастионе Сен-Жерве, и за этим завтраком продержались два часа против неприятеля и уложили невесть сколько ларошельцев. - Вы узнали имена этих трех мушкетеров? - Да, ваша светлость. - Назовите их. - Это господа Атос, Портос и Арамис. "Все те же три храбреца!" - сказал про себя кардинал. - А гвардеец? - Господин д'Артаньян. - Все тот же юный хитрец! Положительно необходимо, чтобы эта четверка друзей перешла ко мне на службу. Вечером кардинал, беседуя с г-ном де Тревилем, коснулся утреннего подвига, который служил предметом разговоров всего лагеря. Г-н де Тревиль, слышавший рассказ об этом похождении из уст самих участников, пересказал его со всеми подробностями его высокопреосвященству, не забыв и эпизода с салфеткой. - Отлично, господин де Тревиль! - сказал кардинал. - Пришлите мне, пожалуйста, эту салфетку, я велю вышить на ней три золотые лилии и вручу ее в качестве штандарта вашим мушкетерам. - Ваша светлость, это будет несправедливо по отношению к гвардейцам, - возразил г-н де Тревиль, - ведь д'Артаньян не под моим началом, а у Дезэссара. - Ну так возьмите его к себе, - предложил кардинал. - Раз эти четыре храбреца так любят друг друга, им по справедливости надо служить вместе. В тот же вечер г-н де Тревиль объявил эту приятную новость трем мушкетерам и д'Артаньяну и тут же пригласил всех четверых на следующий день к себе на завтрак. Д'Артаньян был вне себя от радости. Как известно, мечтой всей его жизни было сделаться мушкетером. Трое его друзей тоже очень обрадовались. - Честное слово, у тебя была блестящая мысль, - сказал д'Артаньян Атосу, - и ты оказался прав: мы снискали там славу и начали очень важный для нас разговор... - ...который мы сможем теперь продолжить, не возбуждая ни в ком подозрения: ведь отныне, с божьей помощью, мы будем слыть кардиналистами. В тот же вечер д'Артаньян отправился к г-ну Дезэссару выразить ему свое почтение и объявить об оказанной кардиналом милости. Когда Дезэссар, очень любивший д'Артаньяна, узнал об этом, он предложил юноше свои услуги: перевод в другой полк был сопряжен с большими расходами на обмундирование и снаряжение. Д'Артаньян отказался от его помощи, но, воспользовавшись удобным случаем, попросил Дезэссара, чтобы тот велел оценить алмаз, и отдал ему перстень, прося обратить его в деньги. На следующий день, в восемь часов утра, лакей Дезэссара явился к д'Артаньяну и вручил ему мешок с золотом, в котором было семь тысяч ливров. Это была цена алмаза королевы. XVIII. СЕМЕЙНОЕ ДЕЛО Атос нашел подходящее название: семейное дело. Семейное дело не подлежало ведению кардинала; семейное дело никого не касалось; семейным делом можно было заниматься на виду у всех. Итак, Атос нашел название: семейное дело. Арамис нашел способ: послать слуг. Портос нашел средство: продать алмаз. Один д'Артаньян, обычно самый изобретательный из всех четверых, ничего не придумал, но, сказать по правде, уже одно имя миледи парализовало все его мысли. Ах нет, мы ошиблись: он нашел покупателя алмаза. За завтраком у г-на де Тревиля царило самое непринужденное веселье. Д'Артаньян явился уже в новой форме: он был приблизительно одного роста с Арамисом, а так как Арамис - которому, как помнят читатели, издатель щедро заплатил за купленную у него поэму - сразу заказал себе все в двойном количестве, то он и уступил своему другу один комплект полного обмундирования. Д'Артаньян был бы наверху блаженства, если бы не миледи, которая, как черная туча на горизонте, маячила перед его мысленным взором. После этого завтрака друзья условились собраться вечером у Атоса и там окончить задуманное дело. Д'Артаньян весь день разгуливал по улицам лагеря, щеголяя своей мушкетерской формой. Вечером, в назначенный час, четыре друга встретились; оставалось решить только три вещи: что написать брату миледи, что написать ловкой особе в Туре и кому из слуг поручить доставить письма. Каждый предлагал своего: Атос отмечал скромность Гримо, который говорил только тогда, когда его господин разрешал ему открывать рот; Портос превозносил силу Мушкетона, который был такого мощного сложения, что легко мог поколотить четырех людей обыкновенного роста; Арамис, доверявший ловкости Базена, рассыпался в пышных похвалах своему кандидату; а д'Артаньян, всецело полагавшийся на храбрость Планше, выставлял на вид его поведение в щекотливом булонском деле. Эти четыре добродетели долго оспаривали друг у друга первенство, и по этому случаю были произнесены блестящие речи, которых мы не приводим из опасения, чтобы они не показались чересчур длинными. - К несчастью, - заметил Атос, - надо бы, чтобы наш посланец сочетал в себе все четыре качества. - Но где найти такого слугу? - Такого не сыскать, - согласился Атос, - я сам знаю. А потому возьмите Гримо. - Нет, Мушкетона. - Лучше Базена. - А по-моему, Планше. Он отважен и ловок; вот уже два качества из четырех. - Господа, - заговорил Арамис, - главное, что нам нужно знать, - это вовсе не то, кто из наших четырех слуг всего скромнее, сильнее, изворотливее и храбрее; главное - кто из них больше всех любит деньги. - Весьма мудрое замечание, - сказал Атос, - надо рассчитывать на пороки людей, а не на их добродетели. Господин аббат, вы великий нравоучитель! - Разумеется, это главное, - продолжал Арамис. - Нам нужны надежные исполнители наших поручений не только для того, чтобы добиться успеха, но также и для того, чтобы не потерпеть неудачи. Ведь в случае неудачи ответит своей головой не слуга... - Говорите тише, Арамис! - остановил его Атос. - Вы правы... Не слуга, а господин и даже господа! Так ли нам преданы наши слуги, чтобы ради нас подвергнуть опасности свою жизнь? Нет. - Честное слово, я почти ручаюсь за Планше, - возразил д'Артаньян. - Так вот, милый друг, прибавьте к его бескорыстной преданности изрядное количество денег, что даст ему некоторый достаток, и тогда вы можете ручаться за него вдвойне. - И все-таки вас обманут, - сказал Атос, который был оптимистом, когда дело шло о вещах, и пессимистом, когда речь шла о людях. - Они пообещают все, чтобы получить деньги, а в дороге страх помешает им действовать. Как только их поймают - их прижмут, а прижатые, они во всем сознаются. Ведь мы не дети, черт возьми! Чтобы попасть в Англию, - Атос понизил голос, - надо проехать всю Францию, которая кишит шпионами и ставленниками кардинала. Чтобы сесть на корабль, надо иметь пропуск. А чтобы найти дорогу в Лондон, надо уметь говорить по-английски. По-моему, дело это очень трудное. - Да вовсе нет! - возразил д'Артаньян, которому очень хотелось, чтобы их замысел был приведен в исполнение. - По-моему, оно, напротив, очень легкое. Ну, разумеется, если расписать лорду Винтеру всякие ужасы, все гнусности кардинала... - Потише! - предостерег Атос. - ...все интриги и государственные тайны, - продолжал вполголоса д'Артаньян, последовав совету Атоса, - разумеется, всех нас колесуют живьем. Но, бога ради, не забывайте, Атос, что мы ему напишем - как вы сами сказали, по семейному делу, - что мы ему напишем единственно для того, чтобы по приезде миледи в Лондон он лишил ее возможности вредить нам. Я напишу ему письмо примерно такого содержания... - Послушаем, - сказал Арамис, заранее придавая своему лицу критическое выражение. - "Милостивый государь и любезный друг... " - Ну да, писать "любезный друг" англичанину! - перебил его Атос. - Нечего сказать, хорошее начало! Браво, д'Артаньян! За одно это обращение вас не то что колесуют, а четвертуют! - Ну хорошо, допустим, вы правы. Я напишу просто: "Милостивый государь". - Вы можете даже написать "милорд", - заметил Атос, который всегда считал нужным соблюдать принятые формы вежливости. "Милорд, помните ли вы небольшой пустырь за Люксембургом? " - Отлично! Теперь еще и Люксембург! Решат, что это намек на королеву-мать. Вот так ловко придумано! - усмехнулся Атос. - Ну хорошо, напишем просто: "Милорд, помните ли вы тот небольшой пустырь, где вам спасли жизнь?.." - Милый д'Артаньян, вы всегда будете прескверным сочинителем, - сказал Атос. - Где вам спасли жизнь! Фи! Это недостойно! О подобных услугах человеку порядочному не напоминают. Попрекнуть благодеянием - значит оскорбить. - Ах, друг мой, вы невыносимы! - заявил д'Артаньян. - Если надо писать под вашей цензурой, я решительно отказываюсь. - И хорошо сделаете. Орудуйте мушкетом и шпагой, мой милый, в этих двух занятиях вы проявляете большее искусство, а перо предоставьте господину аббату, это по его части. - И в самом деле, предоставьте перо Арамису, - поддакнул Портос, - ведь он даже пишет латинские диссертации. - Ну хорошо, согласен! - сдался Д'Артаньян. - Составьте нам эту записку, Арамис. Но заклинаю вас святейшим отцом нашим - папой, выражайтесь осторожно! Я тоже буду выискивать у вас неудачные обороты, предупреждаю вас. - Охотно соглашаюсь, - ответил Арамис с простодушной самоуверенностью, свойственной поэтам, - но познакомьте меня со всеми обстоятельствами. Мне, правда, не раз приходилось слышать, что невестка милорда - большая мошенница, и я сам в этом убедился, подслушав ее разговор с кардиналом... - Да потише, черт возьми! - перебил Атос. - ...но подробности мне неизвестны, - договорил Арамис. - И мне тоже, - объявил Портос. Д'Артаньян и Атос некоторое время молча смотрели друг на друга. Наконец Атос, собравшись с мыслями и побледнев немного более обыкновенного, кивком головы выразил согласие, и Д'Артаньян понял, что ему разрешается ответить. - Так вот о чем нужно написать, - начал он. - "Милорд, ваша невестка - преступница, она пыталась подослать к вам убийц, чтобы унаследовать ваше состояние. Но она не имела права выйти замуж за вашего брата, так как была уже замужем во Франции и..." Д'Артаньян запнулся, точно подыскивая подходящие слова, и взглянул на Атоса. - "... и муж выгнал ее", - вставил Атос. - "... оттого, что она заклеймена", - продолжал д'Артаньян. - Да не может быть! - вскричал Портос. - Она пыталась подослать убийц к своему деверю? - Да. - Она была уже замужем? - переспросил Арамис. - Да. - И муж обнаружил, что на плече у нее клеймо в виде лилии? - спросил Портос. - Да. Эти три "да" были произнесены Атосом, и каждое последующее звучало мрачнее предыдущего. - А кто видел у нее это клеймо? - осведомился Арамис. - Д'Артаньян и я... или, вернее, соблюдая хронологический порядок, я и Д'Артаньян, - ответил Атос. - А муж этого ужасного создания жив еще? - спросил Арамис. - Он еще жив. - Вы в этом уверены? - Да, уверен. На миг воцарилось напряженное молчание, во время которого каждый из друзей находился под тем впечатлением, какое произвело на него все сказанное. - На этот раз, - заговорил первым Атос, - д'Артаньян дал нам прекрасный набросок, именно со всего этого и следует начать наше письмо. - Черт возьми, вы правы, Атос! - сказал Арамис. - Сочинить такое письмо - задача очень щекотливая. Сам господин канцлер затруднился бы составить столь многозначительное послание, хотя господин канцлер очень мило сочиняет протоколы. Ну ничего! Помолчите, я буду писать. Арамис взял перо, немного подумал, написал изящным женским почерком десяток строк, а затем негромко и медленно, словно взвешивая каждое слово, прочел следующее: "Милорд! Человек, пишущий вам эти несколько слов, имел честь скрестить с вами шпаги на небольшом пустыре на улице Ада. Так как вы после того много раз изволили называть себя другом этого человека, то и он считает долгом доказать свою дружбу добрым советом. Дважды вы чуть было не сделались жертвой вашей близкой родственницы, которую вы считаете своей наследницей, так как вам неизвестно, что она вступила в брак в Англии, будучи уже замужем во Франции. Но в третий раз, то есть теперь, вы можете погибнуть. Ваша родственница этой ночью выехала из Ла-Рошели в Англию. Следите за ее прибытием, ибо она лелеет чудовищные замыслы. Если вы пожелаете непременно узнать, на что она способна, прочтите ее прошлое на ее левом плече". - Вот это превосходно! - одобрил Атос. - Вы пишете, как государственный секретарь, милый Арамис. Теперь лорд Винтер учредит строгий надзор, если только он получит это предостережение, и если бы даже оно попало в руки его высокопреосвященства, то не повредило бы нам. Но слуга, которого мы пошлем, может побывать не дальше Шательро, а потом уверять нас, что съездил в Лондон. Поэтому дадим ему вместе с письмом только половину денег, пообещав отдать другую половину, когда он привезет ответ... У вас при себе алмаз? - обратился Атос к д'Артаньяну. - У меня при себе нечто лучшее - у меня деньги. И д'Артаньян бросил мешок на стол. При звоне золота Арамис поднял глаза, Портос вздрогнул, Атос же остался невозмутимым. - Сколько в этом мешочке? - спросил он. - Семь тысяч ливров луидорами по двенадцати франков. - Семь тысяч ливров! - вскричал Портос. - Этот дрянной алмазик стоит семь тысяч ливров? - По-видимому, - сказал Атос, - раз они на столе. Я не склонен предполагать, что наш друг д'Артаньян прибавил к ним свои деньги. - Но, обсуждая все, мы не думаем о королеве, господа, - вернулся к своей мысли д'Артаньян. - Позаботимся немного о здоровье милого ее сердцу Бекингэма. Это самое малое, что мы обязаны для нее предпринять. - Совершенно справедливо, - согласился Атос. - Но это по части Арамиса. - А что от меня требуется? - краснея, отозвался Арамис. - Самая простая вещь: составить письмо той ловкой особе, что живет в Туре. Арамис снова взялся за перо, опять немного подумал и написал следующие строки, которые он тотчас представил на одобрение своих друзей: "Милая кузина!.." - А, эта ловкая особа - ваша родственница! - ввернул Атос. - Двоюродная сестра, - сказал Арамис. - Что ж, пусть будет двоюродная сестра! Арамис продолжал: "Милая кузина! Его высокопреосвященство господин кардинал, да хранит его господь для блага Франции и на посрамление врагов королевства, уже почти покончил с мятежными еретиками Ла-Рошели. Английский флот, идущий к ним на помощь, вероятно, не сможет даже близко подойти к крепости. Осмелюсь высказать уверенность, что какое-нибудь важное событие помешает господину Бекингэму отбыть из Англии. Его высокопреосвященство - самый прославленный государственный деятель прошлого, настоящего и, вероятно, будущего. Он затмил бы солнце, если бы оно ему мешало. Сообщите эти радостные новости вашей сестре, милая кузина. Мне приснилось, что этот проклятый англичанин умер. Не могу припомнить, то ли от удара кинжалом, то ли от яда - одно могу сказать с уверенностью: мне приснилось, что он умер, а вы знаете, мои сны никогда меня не обманывают. Будьте же уверены, что вы скоро меня увидите". - Превосходно! - воскликнул Атос. - Вы король поэтов, милый Арамис! Вы говорите, как Апокалипсис, и изрекаете истину, как Евангелие. Теперь остается только надписать на этом письме адрес. - Это очень легко, - сказал Арамис. Он кокетливо сложил письмо и надписал: "Девице Мишон, белошвейке в Туре". Три друга, смеясь, переглянулись: их уловка не удалась. - Теперь вы понимаете, господа, - заговорил Арамис, - что только Базен может доставить это письмо в Тур: моя кузина знает только Базена и доверяет ему одному; всякий другой слуга провалит дело. К тому же Базен учен и честолюбив: Базен знает историю, господа, он знает, что Сикст Пятый (*68), прежде чем сделаться папой, был свинопасом. А так как Базен намерен в одно время со мной принять духовное звание, то он не теряет надежды тоже сделаться папой или по меньшей мере кардиналом. Вы понимаете, что человек, который так высоко метит, не даст схватить себя; а уж если его поймают, скорее примет мучения, но ни в чем не сознается. - Хорошо, хорошо, - согласился д'Артаньян, - я охотно уступаю вам Базена, но уступите мне Планше. Миледи однажды приказала вздуть его и выгнать из своего дома, а у Планше хорошая память, и, ручаюсь вам, если ему представится возможность отомстить, он скорее погибнет, чем откажется от этого удовольствия. Если дела в Туре касаются вас, Арамис, то дела в Лондоне касаются лично меня. А потому я прошу выбрать Планше, который к тому же побывал со мною в Лондоне и умеет совершенно правильно сказать: "London, sir, if you please" (Будьте любезны, сэр, указать мне дорогу в Лондон (англ.)), "My master lord d'Artagnan" (Мой господин лорд д'Артаньян (англ.)). Будьте покойны, с такими познаниями он отлично найдет дорогу туда и обратно. - В таком случае - дадим Планше семьсот ливров при отъезде и семьсот ливров по его возвращении, а Базену - триста ливров, когда он будет уезжать, и триста ливров, когда вернется, - предложил Атос. - Это убавит наше богатство до пяти тысяч ливров. Каждый из нас возьмет себе тысячу ливров и употребит ее как ему вздумается, а оставшуюся тысячу мы отложим про запас, на случай непредвиденных расходов или для общих надобностей, поручив хранить ее аббату. Согласны вы на это? - Любезный Атос, - сказал Арамис, - вы рассуждаете, как Нестор (*69), который был, как всем известно, величайшим греческим мудрецом. - Итак, решено: поедут Планше и Базен, - заключил Атос. - В сущности говоря, я рад оставить при себе Гримо: он привык к моему обращению, и я дорожу им. Вчерашний день, должно быть, уже изрядно измотал его, а это путешествие его бы доконало. Друзья позвали Планше и дали ему необходимые указания; он уже был предупрежден д'Артаньяном, который прежде всего возвестил ему славу, затем посулил деньги и уж потом только упомянул об опасности. - Я повезу письмо за отворотом рукава, - сказал Планше, - и проглочу его, если меня схватят. - Но тогда ты не сможешь выполнить поручение, - возразил д'Артаньян. - Дайте мне сегодня вечером копию письма, и завтра я буду знать его наизусть. Д'Артаньян посмотрел на своих друзей, словно желая сказать: "Ну что? Правду я вам говорил?" - Знай, - продолжал он, обращаясь к Планше, - тебе дается восемь дней на то, чтобы добраться к лорду Винтеру, и восемь дней на обратный путь, итого шестнадцать дней. Если на шестнадцатый день после твоего отъезда, в восемь часов вечера, ты не приедешь, то не получишь остальных денег, даже если бы ты явился в пять минут девятого. - В таком случае, купите мне, сударь, часы, - попросил Планше. - Возьми вот эти, - сказал Атос, со свойственной ему беспечной щедростью отдавая Планше свои часы, - и будь молодцом. Помни: если ты разоткровенничаешься, если ты проболтаешься или прошатаешься где-нибудь, ты погубишь своего господина, который так уверен в твоей преданности, что поручился нам за тебя. И помни еще: если по твоей вине случится какое-нибудь несчастье с д'Артаньяном, я всюду найду тебя, чтобы распороть тебе живот! - Эх, сударь! - произнес Планше, обиженный подозрением и к тому же испуганный невозмутимым видом мушкетера. - А я, - сказал Портос, свирепо вращая глазами, - сдеру с тебя живого шкуру! - Ах, сударь! - А я, - сказал Арамис своим кротким, мелодичным голосом, - сожгу тебя на медленном огне по способу дикарей, запомни это! - Ох, сударь! И Планше заплакал; мы не сумеем сказать, было ли то от страха, внушенного ему этими угрозами, или от умиления при виде столь тесной дружбы четырех друзей. Д'Артаньян пожал ему руку и обнял его. - Видишь ли, Планше, - сказал он ему, - эти господа говорят тебе все это из чувства привязанности ко мне, но, в сущности, они тебя любят. - Ах, сударь, или я исполню поручение, или меня изрежут на куски! - вскричал Планше. - Но даже если изрежут, то, будьте уверены, ни один кусочек ничего не выдаст. Было решено, что Планше отправится в путь на следующий день, в восемь часов утра, чтобы за ночь он успел выучить письмо наизусть. Он выгадал на этом деле ровно двенадцать часов, так как должен был вернуться на шестнадцатый день, в восемь часов вечера. Утром, когда он садился на коня, д'Артаньян, питавший в глубине сердца слабость к герцогу Бекингэму, отвел Планше в сторону. - Слушай, - сказал он ему, - когда ты вручишь письмо лорду Винтеру и он прочтет его, скажи ему еще: "Оберегайте его светлость лорда Бекингэма: его хотят убить". Но, видишь ли, Планше, это настолько важно и настолько серьезно, что я не признался в том, что доверяю тебе эту тайну, даже моим друзьям и не написал бы этого в письме, даже если бы меня пообещали произвести в капитаны. - Будьте спокойны, сударь, вы увидите, что на меня можно во всем положиться. Сев на превосходного коня, которого он должен был оставить в двадцати лье от лагеря, чтобы ехать дальше на почтовых, Планше поскакал галопом; и, хотя сердце у него слегка щемило при воспоминании о трех обещаниях мушкетеров, он все-таки был в отличном расположении духа. Базен уехал на следующее утро в Тур; ему дано было восемь дней на то, чтобы исполнить возложенное на него поручение. Все то время, пока их посланцы отсутствовали, четыре друга, разумеется, более чем когда-нибудь были настороже и держали ухо востро. Они целые дни подслушивали, что говорится кругом, следили за действиями кардинала и разнюхивали, не прибыл ли к Ришелье какой-нибудь гонец. Не раз их охватывал трепет, когда их неожиданно вызывали для несения служебных обязанностей. К тому же им приходилось оберегать и собственную безопасность: миледи была привидением, которое, раз явившись человеку, не давало ему больше спать спокойно. Утром восьмого дня Базен, бодрый, как всегда, и, по своему обыкновению, улыбающийся, вошел в кабачок "Нечестивец" в то время, когда четверо друзей завтракали там, и сказал, как было условлено: - Господин Арамис, вот ответ вашей кузины. Друзья радостно переглянулись: половина дела была сделана; правда, эта половина была более легкая и требовала меньше времени. Арамис, невольно покраснев, взял письмо, написанное неуклюжим почерком и с орфографическими ошибками. - О, боже мой! - смеясь, воскликнул он. - Я положительно теряю надежду: бедняжка Мишон никогда не научится писать, как господин де Вуатюр! - Што это са петная Мишон? - спросил швейцарец, беседовавший с четырьмя друзьями в ту минуту, как пришло письмо. - Ах, боже мой, да почти ничто! - ответил Арамис. - Очаровательная юная белошвейка, я ее очень любил и попросил написать мне на память несколько строк. - Шерг фосьми, если она такая польшая тама, как ее пукфы, вы счастлифец, тофарищ! - сказал швейцарец. Арамис просмотрел письмо и передал его Атосу. - Почитайте-ка, что она пишет, Атос, - предложил он. Атос пробежал глазами это послание и, желая рассеять все подозрения, которые могли бы возникнуть, прочел вслух: "Милый кузен, моя сестра и я очень хорошо отгадываем сны; и мы ужасно боимся их, но про ваш, надеюсь, можно сказать: не верь снам, сны - обман. Прощайте, будьте здоровы и время от времени давайте нам о себе знать. Аглая Мишон" - А о каком сне она пишет? - спросил драгун, подошедший во время чтения письма. - Та, о каком сне? - подхватил швейцарец. - Ах, боже мой, да очень просто: о сне, который я видел и рассказал ей, - ответил Арамис. - Та, поше мой, ошень просто рассказать свой сон, но я никокта не фишу сноф. - Вы очень счастливы, - заметил Атос, вставая из-за стола. - Я был бы рад, если бы мог сказать то же самое. - Никокта! - повторил швейцарец, в восторге от того, что такой человек, как Атос, хоть в этом ему завидует. - Никокта! Никокта! Д'Артаньян, увидев, что Атос встал, тоже поднялся, взял его под руку и вышел с ним. Портос и Арамис остались отвечать на грубоватые шутки драгуна и швейцарца. А Базен пошел и улегся спать на соломенную подстилку, и так как у него было более живое воображение, чем у швейцарца, то он видел сон, будто Арамис, сделавшись папой, возводит его в сан кардинала. Однако, как мы уже сказали, своим благополучным возвращением Базен развеял только часть той тревоги, которая не давала покоя четырем друзьям. Дни ожидания тянутся долго, и в особенности чувствовал это д'Артаньян, который готов был побиться об заклад, что в сутках стало теперь сорок восемь часов. Он забывал о вынужденной медлительности путешествия по морю и преувеличивал могущество миледи. Он мысленно наделял эту женщину, казавшуюся ему демоном, такими же сверхъестественными, как и она сама, союзниками; при малейшем шорохе он воображал, что пришли его арестовать и привели обратно Планше для очной ставки с ним и его друзьями. И более того: доверие его к достойному пикардийцу с каждым днем уменьшалось. Его тревога настолько усилилась, что передавалась и Портосу и Арамису. Один только Атос оставался по-прежнему невозмутимым, точно вокруг него не витало ни малейшей опасности и ничто не нарушало обычного порядка вещей. На шестнадцатый день это волнение с такой силой охватило д'Артаньяна и его друзей, что они не могли оставаться на месте и бродили, точно призраки, по дороге, по которой должен был вернуться Планше. - Вы, право, не мужчины, а дети, если женщина может внушать вам такой страх! - говорил им Атос. - И что нам, в сущности, угрожает? Попасть в тюрьму? Но нас вызволят оттуда! Ведь вызволили же госпожу Бонасье! Быть обезглавленными? Но каждый день в траншеях мы с самым веселым видом подвергаем себя большей опасности, ибо ядро может раздробить нам ногу, и я убежден, что хирург причинит нам больше страданий, отрезая ногу, чем палач, отрубая голову. Ждите же спокойно: через два часа, через четыре, самое позднее через шесть Планше будет здесь. Он обещал быть, и я очень доверяю обещаниям Планше - он кажется мне славным малым. - А если он не приедет? - спросил д'Артаньян. - Ну, если он не приедет, значит, он почему-либо задержался, вот и все. Он мог упасть с лошади, мог свалиться с моста, мог от быстрой езды схватить воспаление легких. Эх, господа, надо принимать во внимание все случайности! Жизнь - это четки, составленные из мелких невзгод, и философ, смеясь, перебирает их. Будьте, подобно мне, философами, господа, садитесь за стол, и давайте выпьем: никогда будущее не представляется в столь розовом свете, как в те мгновения, когда смотришь на него сквозь бокал шамбертена. - Совершенно справедливо, - ответил д'Артаньян, - но мне надоело каждый раз, когда я раскупориваю новую бутылку, опасаться, не из погреба ли она миледи. - Вы уж очень разборчивы, - сказал Атос. - Она такая красивая женщина! - Женщина, отмеченная людьми! - неуклюже сострил Портос и, по обыкновению, громко захохотал. Атос вздрогнул, провел рукой по лбу, точно отирая пот, и поднялся с нервным движением, которое он не в силах был скрыть. Между тем день прошел. Вечер наступал медленнее, чем обыкновенно, но наконец все-таки наступил, и трактиры наполнились посетителями. Атос, получивший свою долю от продажи алмаза, не выходил из "Нечестивца". В г-не де Бюзиньи, который, кстати сказать, угостил наших друзей великолепным обедом, он нашел вполне достойного партнера. Итак, они, по обыкновению, играли вдвоем в кости, когда пробило семь часов; слышно было, как прошли мимо патрули, которые направлялись усилить сторожевые посты; в половине восьмого пробили вечернюю зорю. - Мы пропали! - шепнул д'Артаньян Атосу. - Вы хотите сказать - пропали наши деньги? - спокойно поправил его Атос, вынимая из кармана четыре пистоля и бросая их на стол. - Ну, господа, - продолжал он, - бьют зорю, пойдемте спать. И Атос вышел из трактира в сопровождении д'Артаньяна. Позади них шел Арамис под руку с Портосом. Арамис бормотал какие-то стихи, а Портос в отчаянии безжалостно теребил свой ус. Вдруг из темноты выступила какая-то фигура, очертания которой показались д'Артаньяну знакомыми, и привычный его слуху голос сказал: - Я принес ваш плащ, сударь: сегодня прохладный вечер. - Планше! - вскричал д'Артаньян вне себя от радости. - Планше! - подхватили Портос и Арамис. - Ну да, Планше, - сказал Атос. - Что же тут удивительного? Он обещал вернуться в восемь часов, и как раз бьет восемь. Браво, Планше, вы человек, умеющий держать слово! И, если когда-нибудь вы оставите вашего господина, я возьму вас к себе в услужение. - О нет, никогда! - возразил Планше. - Никогда я не оставлю господина д'Артаньяна! В ту же минуту д'Артаньян почувствовал, что Планше сунул ему в руку записку. Д'Артаньян испытывал большое желание обнять Планше, как он сделал это при его отъезде, но побоялся, как бы такое изъявление чувств по отношению к слуге посреди улицы не показалось странным кому-нибудь из прохожих, а потому сдержал свой порыв. - Записка у меня, - сообщил он Атосу и остальным друзьям. - Хорошо, - сказал Атос. - Пойдем домой и прочитаем. Записка жгла руку д'Артаньяну, он хотел ускорить шаг, но Атос взял его под руку, и юноше поневоле пришлось идти в ногу со своим другом. Наконец они вошли в палатку и зажгли светильник. Планше встал у входа, чтобы никто не застиг друзей врасплох, а д'Артаньян дрожащей рукой сломал печать и вскрыл долгожданное письмо. Оно заключало полстроки, написанной чисто британским почерком, и было весьма лаконично: "Thank you, be easy". Что означало: "Благодарю вас, будьте спокойны". Атос взял письмо из рук д'Артаньяна, поднес его к светильнику, зажег и держал, пока оно не обратилось в пепел. Потом он подозвал Планше и сказал ему: - Теперь, любезный, можешь требовать свои семьсот ливров, но ты не многим рисковал с такой запиской! - Однако это не помешало мне прибегать к разным ухищрениям, чтобы благополучно довезти ее, - ответил Планше. - Ну-ка, расскажи нам о своих приключениях! - предложил д'Артаньян. - Это долго рассказывать, сударь. - Ты прав, Планше, - сказал Атос. - К тому же пробили уже зорю, и, если у нас светильник будет гореть дольше, чем у других, это заметят. - Пусть будет так, ляжем спать, - согласился д'Артаньян. - Спи спокойно, Планше! - Честное слово, сударь, в первый раз за шестнадцать дней я спокойно усну! - И я тоже! - сказал д'Артаньян. - И я тоже! - вскричал Портос. - И я тоже! - проговорил Арамис. - Открою вам правду: и я тоже, - признался Атос. XIX. ЗЛОЙ РОК Между тем миледи, вне себя от гнева, металась по палубе, точно разъяренная львица, которую погрузили на корабль; ей страстно хотелось броситься в море и вплавь отправиться на берег: она не могла примириться с мыслью, что д'Артаньян оскорбил ее, что Атос угрожал ей, а она покидает Францию, так и не отомстив им. Эта мысль вскоре стала для нее настолько невыносимой, что, пренебрегая опасностями, которым она могла подвергнуться, она принялась умолять капитана высадить ее на берег. Но капитан, спешивший поскорее выйти из своего трудного положения между французскими и английскими военными кораблями - положения летучей мыши между крысами и птицами, - торопился добраться до берегов Англии и наотрез отказался подчиниться тому, что он считал женским капризом. Впрочем, он обещал своей пассажирке, которую кардинал поручил его особому попечению, что высадит ее, если позволят море и французы, в одном из бретонских портов - в Лориане или в Бресте. Но ветер дул противный, море было бурное, и приходилось все время лавировать. Через девять дней после отплытия из Шаранты миледи, бледная от огорчения и неистовой злобы, увидела вдали только синеватые берега Финистера. Она рассчитала, что для того, чтобы проехать из этого уголка Франции к кардиналу, ей понадобится, по крайней мере, три дня; прибавьте к ним еще день на высадку - это составит четыре дня; прибавьте эти четыре дня к десяти истекшим - получится тринадцать потерянных дней! Тринадцать дней, в продолжение которых в Лондоне могло произойти столько важных событий! Она подумала, что кардинал, несомненно, придет в ярость, если она вернется, и, следовательно, будет более склонен слушать жалобы других на нее, чем ее обвинения против кого-либо. Поэтому, когда судно проходило мимо Лориапа и Бреста, она не настаивала больше, чтобы капитан ее высадил, а он, со своей стороны, умышленно не напоминал ей об этом. Итак, миледи продолжала свой путь, и в тот самый день, когда Планше садился в Портсмуте на корабль, отплывавший во Францию, посланница его высокопреосвященства с торжеством входила в этот порт. Весь город был в необычайном волнении: спускали на воду четыре больших, только что построенных корабля; на молу, весь в золоте, усыпанный, по своему обыкновению, алмазами и драгоценными камнями, в шляпе с белым пером, ниспадавшим ему на плечо, стоял Бекингэм, окруженный почти столь же блестящей, как и он, свитой. Был один из тех редких прекрасных зимних дней, когда Англия вспоминает, что в мире есть солнце. Погасающее, но все еще великолепное светило закатывалось, обагряя и небо и море огненными полосами и бросая на башни и старинные дома города последний золотой луч, сверкавший в окнах, словно отблеск пожара. Миледи, вдыхая морской воздух, все более свежий и благовонный по мере приближения к берегу, созерцая эти грозные приготовления, которые ей поручено было уничтожить, все могущество этой армии, которое она должна была сокрушить несколькими мешками золота - она одна, она, женщина, - мысленно сравнила себя с Юдифью, проникшей в лагерь ассирийцев и увидевшей великое множество воинов, колесниц, лошадей и оружия, которые по одному мановению ее руки должны были рассеяться, как дым. Судно стало на рейде. Но, когда оно готовилось бросить якорь, к нему подошел превосходно вооруженный катер и, выдавая себя за сторожевое судно, спустил шлюпку, которая направилась к трапу; в шлюпке сидели офицер, боцман и восемь гребцов. Офицер поднялся на борт, где его встретили со всем уважением, какое внушает военная форма. Офицер поговорил несколько минут с капитаном и дал ему прочитать какие-то бумаги, после чего, по приказанию капитана, вся команда судна и пассажиры были вызваны на палубу. Когда они выстроились там, офицер громко осведомился, откуда отплыл бриг, какой держал курс, где приставал, и на все его вопросы капитан ответил без колебания и без затруднений. Потом офицер стал оглядывать одного за другим всех находившихся на палубе и, дойдя до миледи, очень внимательно посмотрел на нее, но не произнес ни слова. Затем он снова подошел к капитану, сказал ему еще что-то и, словно приняв на себя его обязанности, скомандовал какой-то маневр, который экипаж тотчас выполнил. Судно двинулось дальше, сопровождаемое маленьким катером, который плыл с ним борт о борт, угрожая ему жерлами своих шести пушек, а шлюпка следовала за кормой судна и по сравнению с ним казалась чуть заметней точкой. Пока офицер разглядывал миледи, она, как легко можно себе представить, тоже пожирала его глазами. Но, при всей проницательности этой женщины с пламенным взором, читавшей в сердцах людей, на этот раз она встретила столь бесстрастное лицо, что ее пытливый взгляд но мог ничего обнаружить. Офицеру, который остановился перед нею и молча, с большим вниманием изучал ее внешность, можно было дать двадцать пять - двадцать шесть лет; лицо у него было бледное, глаза голубые и слегка впалые; изящный, правильно очерченный рот был все время плотно сжат; сильно выступающий подбородок изобличал ту силу воли, которая в простонародном британском типе обычно является скорее упрямством; лоб, немного покатый, как у поэтов, мечтателей и солдат, был едва прикрыт короткими редкими волосами, которые, как и борода, покрывавшая нижнюю часть лица, были красивого темно-каштанового цвета. Когда судно и сопровождавший его катер вошли в гавань, было уже темно. Ночной мрак казался еще более густым от тумана, который окутывал сигнальные фонари на мачтах и огни мола дымкой, похожей на ту, что окружает луну перед наступлением дождливой погоды. Воздух был сырой и холодный. Миледи, эта решительная, выносливая женщина, почувствовала невольную дрожь. Офицер велел указать ему вещи миледи, приказал отнести ее багаж в шлюпку и, когда это было сделано, пригласил ее спуститься туда же и предложил ей руку. Миледи посмотрела на него и остановилась в нерешительности. - Кто вы такой, милостивый государь? - спросила она. - И почему вы так любезны, что оказываете мне особое внимание? - Вы можете догадаться об этом по моему мундиру, сударыня: я офицер английского флота, - ответил молодой человек. - Но неужели это обычно так делается? Неужели офицеры английского флота предоставляют себя в распоряжение своих соотечественниц, прибывающих в какую-нибудь гавань Великобритании, и простирают свою любезность до того, что доставляют их на берег? - Да, миледи, но это обычно делается не из любезности, а из предосторожности: во время войны иностранцев доставляют в отведенную для них гостиницу, где они остаются под надзором до тех пор, пока о них не соберут самых точных сведений. Эти слова были сказаны с безупречной вежливостью и самым спокойным тоном. Однако они не убедили миледи. - Но я не иностранка, милостивый государь, - сказала она на самом чистом английском языке, который когда-либо раздавался от Портсмута до Манчестера. - Меня зовут леди Кларик, и эта мера... - Эта мера - общая для всех, миледи, и вы напрасно будете настаивать, чтобы для вас было сделано исключение. - В таком случае я последую за вами, милостивый государь. Опираясь на руку офицера, она начала спускаться по трапу, внизу которого ее ожидала шлюпка; офицер сошел вслед за нею. На корме был разостлан большой плащ; офицер усадил на него миледи и сам сел рядом. - Гребите, - приказал он матросам. Восемь весел сразу погрузились в воду, их удары слились в один звук, движения их - в один взмах, и шлюпка, казалось, полетела по воде. Через пять минут она пристала к берегу. Офицер выскочил на набережную и предложил миледи руку. Их ожидала карета. - Эта карета подана нам? - спросила миледи. - Да, сударыня, - ответил офицер. - Разве гостиница так далеко? - На другом конце города. - Едемте, - сказала миледи и, не колеблясь, села в карету. Офицер присмотрел за тем, чтобы все вещи приезжей были тщательно привязаны позади кузова, и, когда это было сделано, сел рядом с миледи и захлопнул дверцу. Кучер, не дожидаясь приказаний и даже не спрашивая, куда ехать, пустил лошадей галопом, и карета понеслась по улицам города. Такой странный прием заставил миледи сильно призадуматься. Убедившись, что молодой офицер не проявляет ни малейшего желания вступить в разговор, она откинулась в угол кареты и стала перебирать всевозможные предположения, возникавшие у нее в уме. Но спустя четверть часа, удивленная тем, что они так долго едут, она нагнулась к окну кареты, желая посмотреть, куда же ее везут. Домов не видно было больше, деревья казались в темноте большими черными призраками, гнавшимися друг за другом. Миледи вздрогнула. - Однако мы уже за городом, - сказала она. Молодой офицер промолчал. - Я не поеду дальше, если вы не скажете, куда вы меня везете. Предупреждаю вас, милостивый государь! Ее угроза тоже осталась без ответа. - О, это уж слишком! - вскричала миледи. - Помогите! Помогите! Никто не отозвался на ее крик, карета продолжала быстро катиться по дороге, а офицер, казалось, превратился в статую. Миледи взглянула на офицера с тем грозным выражением лица, которое было свойственно ей в иных случаях и очень редко не производило должного впечатления; от гнева глаза ее сверкали в темноте. Молодой человек оставался по-прежнему невозмутимым. Миледи попыталась открыть дверцу и выскочить. - Берегитесь, сударыня, - хладнокровно сказал молодой человек, - вы расшибетесь насмерть. Миледи опять села, задыхаясь от бессильной злобы. Офицер наклонился и посмотрел на нее; казалось, он был удивлен, увидев, что это лицо, недавно такое красивое, исказилось бешеным гневом и стало почти безобразным. Коварная женщина поняла, что погибнет, если даст возможность заглянуть себе в душу; она придала своему лицу кроткое выражение и заговорила жалобным голосом: - Скажите мне, ради бога, кому именно - вам, вашему правительству или какому-нибудь врагу - я должна приписать учиняемое надо мною насилие? - Над вами не учиняют никакого насилия, сударыня, и то, что с вами случилось, является только мерой предосторожности, которую мы вынуждены применять ко всем приезжающим в Англию. - Так вы меня совсем не знаете? - Я впервые имею честь видеть вас. - И, скажите по совести, у вас нет никакой причины ненавидеть меня? - Никакой, клянусь вам. Голос молодого человека звучал так спокойно, так хладнокровно и даже мягко, что миледи успокоилась. Примерно после часа езды карета остановилась перед железной решеткой, замыкавшей накатанную дорогу, которая вела к тяжелой громаде уединенного, строгого по своим очертаниям замка. Колеса кареты покатились по мелкому песку; миледи услышала мощный гул и догадалась, что это шум моря, плещущего о скалистый берег. Карета проехала под двумя сводами и наконец остановилась в темном четырехугольном дворе. Дверца кареты тотчас распахнулась; молодой человек легко выскочил и подал руку миледи; она оперлась на нее и довольно спокойно вышла. - Все же, - заговорила миледи, оглядевшись вокруг, переведя затем взор на молодого офицера и подарив его самой очаровательной улыбкой, - я пленница. Но я уверена, что это ненадолго, - прибавила она, - моя совесть и ваша учтивость служат мне в том порукой. Ничего не ответив на этот лестный комплимент, офицер вынул из-за пояса серебряный свисток, вроде тех, какие употребляют боцманы на военных кораблях, и трижды свистнул, каждый раз на иной лад. Явились слуги, распрягли взмыленных лошадей и поставили карету в сарай. Офицер все так же вежливо и спокойно пригласил пленницу войти в дом. Она, все с той же улыбкой на лице, взяла его под руку и вошла с ним в низкую дверь, от которой сводчатый, освещенный только в глубине коридор вел к витой каменной лестнице. Поднявшись по ней, миледи и офицер остановились перед тяжелой дверью; молодой человек вложил в замок ключ, дверь тяжело повернулась на петлях и открыла вход в комнату, предназначенную для миледи. Пленница одним взглядом рассмотрела все помещение, вплоть до мельчайших подробностей. Убранство его в равной мере годилось и для тюрьмы, и для жилища свободного человека, однако решетки на окнах и наружные засовы на двери склоняли к мысли, что это тюрьма. На миг душевные силы оставили эту женщину, закаленную, однако, самыми сильными испытаниями; она упала в кресло, скрестила руки и опустила голову, трепетно ожидая, что в комнату войдет судья и начнет ее допрашивать. Но никто не вошел, кроме двух-трех солдат морской пехоты, которые внесли сундуки и баулы, поставили их в угол комнаты и безмолвно удалились. Офицер все с тем же неизменным спокойствием, не произнося ни слова, распоряжался солдатами, отдавая приказания движением руки или свистком. Можно было подумать, что для этого человека и его подчиненных речь не существовала или стала излишней. Наконец миледи не выдержала и нарушила молчание. - Ради бога, милостивый государь, объясните, что все это означает? - спросила она. - Разрешите мое недоумение! Я обладаю достаточным мужеством, чтобы перенести любую опасность, которую я предвижу, любое несчастье, которое я понимаю. Где я, и в качестве кого я здесь? Если я свободна, для чего эти железные решетки и двери? Если я узница, то в чем мое преступление? - Вы находитесь в комнате, которая вам предназначена, сударыня. Я получил приказание выйти вам навстречу в море и доставить вас сюда, в замок. Приказание это я, по-моему, исполнил со всей непреклонностью солдата и вместе с тем со всей учтивостью дворянина. На этом заканчивается, по крайней мере в настоящее время, возложенная на меня забота о вас, остальное касается другого лица. - А кто это другое лицо? - спросила миледи. - Можете вы назвать мне его имя? В эту минуту на лестнице раздался звон шпор и прозвучали чьи-то голоса, потом все смолкло, и слышен был только шум шагов приближающегося к двери человека. - Вот это другое лицо, сударыня, - сказал офицер, отошел от двери и замер в почтительной позе. Дверь распахнулась, и на пороге появился какой-то человек. Он был без шляпы, со шпагой на боку и теребил в руках носовой платок. Миледи показалось, что она узнала эту фигуру, стоящую в полумраке; она оперлась рукой о подлокотник кресла и подалась вперед, желая убедиться в своем предположении. Незнакомец стал медленно подходить, и, по мере того как он вступал в полосу света, отбрасываемого лампой, миледи невольно все глубже откидывалась в кресле. Когда у нее не оставалось больше никаких сомнений, она, совершенно ошеломленная, вскричала: - Как! Лорд Винтер? Вы? - Да, прелестная дама! - ответил лорд Винтер, отвешивая полуучтивый, полунасмешливый поклон. - Я самый. - Так, значит, этот замок... - Мой. - Эта комната?.. - Ваша. - Так я ваша пленница? - Почти. - Но это гнусное насилие! - Не надо громких слов, сядем и спокойно побеседуем, как подобает брату и сестре. Он обернулся к двери и, увидев, что молодой офицер ждет дальнейших приказаний, сказал: - Хорошо, благодарю вас! А теперь, господин Фельтон, оставьте нас. XX. БЕСЕДА БРАТА С СЕСТРОЙ Пока лорд Винтер запирал дверь, затворял ставни и придвигал стул к креслу своей невестки, миледи, глубоко задумавшись, перебирала в уме самые различные предположения и наконец поняла тот тайный замысел против нее, которого она даже не могла предвидеть, пока ей было неизвестно, в чьи руки она попала. За время знакомства со своим деверем миледи вывела заключение, что он настоящий дворянин, страстный охотник и неутомимый игрок, что он любит волочиться за женщинами, но не отличается умением вести интриги. Как мог он проведать о ее приезде и изловить ее? Почему он держит ее взаперти? Правда, Атос сказал вскользь несколько слов, из которых миледи заключила, что ее разговор с кардиналом был подслушан посторонними, но она никак не могла допустить, чтобы Атос сумел так быстро и смело подвести контрмину. Миледи скорее опасалась, что выплыли наружу ее прежние проделки в Англии. Бекингэм мог догадаться, что это она срезала два алмазных подвеска, и отомстить за ее мелкое предательство; но Бекингэм был не способен совершить какое-нибудь насилие по отношению к женщине, в особенности если он считал, что она действовала под влиянием ревности. Это предположение показалось миледи наиболее вероятным: она вообразила, что хотят отомстить ей