ошади поедете вы сами? На той, что купили, или на той, что вам подарили?
     -  Разумеется,  на  той,  которую  мне  подарили.  Вы   же   понимаете,
д'Артаньян, что я не могу нанести такое оскорбление...
     - ...неизвестному дарителю, - продолжал д'Артаньян.
     - Или таинственной дарительнице, - поправил его Атос.
     - Выходит, что та лошадь, которую вы купили, теперь уже не нужна вам?
     - Почти.
     - А вы сами выбирали ее?
     - И притом очень  тщательно. Как вам  известно,  безопасность  всадника
почти всегда зависит от его лошади.
     - Так уступите ее мне за ту цену, какую вы за нее заплатили.
     - Я и сам собирался предложить вам ее, любезный д'Артаньян, с тем чтобы
вы вернули мне эту безделицу, когда вам вздумается.
     - А во что она обошлась вам?
     - В восемьсот ливров.
     - Вот сорок двойных пистолей, милый друг, - сказал  д'Артаньян, вынимая
из кармана деньги. -  Я знаю, что именно такой  монетой  вам  платят за ваши
поэмы.
     - Так вы богаты? - удивился Арамис.
     - Богат, богат, как Крез, дорогой мой!
     И д'Артаньян забренчал в кармане остатками своих пистолей.
     - Пошлите ваше седло в мушкетерские казармы, и вам приведут вашу лошадь
вместе с остальными.
     - Отлично. Однако скоро пять часов, нам надо поторопиться.
     Через четверть часа в  конце улицы  Феру  появился Портос на прекрасном
испанском жеребце. За ним ехал Мушкетон на овернской лошадке, маленькой,  но
тоже очень красивой. Портос был олицетворением радости и гордости.
     Одновременно   с  ним  в  другом   конце   улицы  показался  Арамис  на
великолепном английском скакуне. За ним  на руанской лошади ехал Базен, ведя
в поводу могучего мекленбургского коня: то была лошадь д'Артаньяна.
     Оба мушкетера съехались у дверей; Атос и д'Артаньян смотрели на  них из
окна.
     -  Черт возьми! - сказал  Арамис.  -  У  вас  чудесная лошадь, любезный
Портос.
     - Да, -  ответил Портос, - это та, которую мне должны были  прислать  с
самого начала. Из-за глупой шутки мужа ее заменили  другой, но  впоследствии
муж был наказан, и все кончилось к полному моему удовлетворению.
     Вскоре появился  Планше, а с  ним Гримо, ведя  лошадь  своего  хозяина.
Д'Артаньян и Атос  вышли из дому, сели на коней, и четыре товарища пустились
в  путь:  Атос  на  лошади,  которой он  был  обязан  своей жене,  Арамис  -
любовнице,  Портос - прокурорше, а д'Артаньян - своей удаче, лучшей из  всех
любовниц.
     Слуги ехали вслед за ними.
     Как  и предвидел Портос, кавалькада производила сильное впечатление, и,
если  бы г-жа Кокнар  могла  видеть, как величественно  выглядит на красивом
испанском жеребце  ее  любовник, она не пожалела бы о кровопускании, которое
произвела денежному сундуку своего мужа.
     Близ Лувра четверо друзей встретили г-на де Тревиля, возвращавшегося из
Сен-Жермена; он остановил их, чтобы полюбоваться их блестящей экипировкой, и
в мгновение ока целая толпа зевак собралась вокруг них.
     Д'Артаньян  воспользовался этим и рассказал г-ну  де Тревилю о письме с
большой красной печатью и с герцогским гербом; само собою  разумеется, что о
втором письме он не сказал ни слова.
     Господин де Тревиль одобрил принятое друзьями решение и заверил их, что
в случае, если д'Артаньян  не явится к нему на следующий день, он сам найдет
средства разыскать молодого человека, где бы он ни был.
     В эту минуту часы  на Самаритянке  пробили  шесть.  Друзья  извинились,
сославшись на срочное свидание, и простились с г-ном де Тревилем.
     Пустив лошадей галопом, они выехали на дорогу в Шайо. Начинало темнеть,
экипажи проезжали туда и обратно. Д'Артаньян под  охраной друзей, стоявших в
нескольких шагах, заглядывал в  глубь карет, но не видел ни одного знакомого
лица.
     Наконец, после  пятнадцатиминутного  ожидания, когда сумерки уже  почти
совсем сгустились, появилась карета, быстро приближавшаяся со стороны Севра.
Предчувствие  заранее  подсказало д'Артаньяну,  что  именно  в  этой  карете
находится  особа, назначившая ему свидание, и молодой  человек сам удивился,
почувствовав, как сильно забилось его  сердце. Почти в ту же  минуту из окна
кареты высунулась  женская головка: два  пальца,  прижатые  к губам, как  бы
требовали  молчания или  посылали  поцелуй. Д'Артаньян издал тихий радостный
возглас: эта женщина -  или,  вернее,  это видение,  ибо карета промчалась с
быстротой молнии, - была г-жа Бонасье.
     Вопреки  полученному  предупреждению,  д'Артаньян  невольным  движением
пустил лошадь в галоп и в несколько секунд догнал карету, но окно  было  уже
плотно завешено. Видение исчезло.
     Тут только  д'Артаньян вспомнил предостережение: "...  если вы дорожите
вашей  жизнью  и  жизнью  людей,  которые вас любят... не  делайте ни одного
движения и притворитесь, что ничего не видели".
     Он  остановился,  трепеща не за себя,  а за  бедную  женщину: очевидно,
назначая ему это свидание, она подвергала себя большой опасности.
     Карета  продолжала все  с той  же  быстротой нестись вперед;  потом она
влетела в Париж и скрылась.
     Д'Артаньян застыл на месте, ошеломленный, не зная, что думать. Если это
была г-жа Бонасье и  если она возвращалась в Париж, то к чему это мимолетное
свидание, этот беглый обмен взглядами, этот  незаметный поцелуй? Если же это
была  не она  -  что  тоже  было  вполне  вероятно,  ибо  в  полумраке легко
ошибиться,  -  если это  была  не  она, то  не являлось ли  все это  началом
подстроенной  против  него  интриги  и  не воспользовались  ли  его враги  в
качестве приманки женщиной, любви к которой он ни от кого не скрывал?
     К д'Артаньяну  подъехали его спутники. Все трое отлично  видели, как из
окна  кареты  выглянула женская головка, но,  за исключением Атоса, никто из
них не знал в лицо г-жу Бонасье. По мнению Атоса, это была именно она, но он
не так внимательно, как д'Артаньян, вглядывался  в это хорошенькое личико, а
потому заметил в глубине кареты и вторую голову - голову мужчины.
     - Если это так, - сказал  д'Артаньян, - то,  по-видимому, они перевозят
ее  из  одной  тюрьмы  в другую.  Но что же они собираются  сделать  с  этой
бедняжкой? И встречусь ли я с нею когда-нибудь?
     -  Друг, - серьезно проговорил Атос,  - помните, что только с  мертвыми
нельзя встретиться здесь,  на земле. Мы с вами кое-что знаем об этом, не так
ли? Так вот, если  ваша возлюбленная не умерла, если это именно ее мы видели
сейчас в карете, то  вы разыщете ее -  рано или поздно. И, быть  может...  -
добавил  он  свойственным  ему мрачным тоном, - быть может,  это  будет даже
раньше, чем вы сами захотите.
     Часы  пробили половину  восьмого,  карета  проехала  на двадцать  минут
позднее, чем было назначено в записке. Друзья напомнили д'Артаньяну, что ему
предстоит сделать один  визит, и не преминули заметить, что еще не поздно от
него отказаться.
     Но Д'Артаньян был вместе  и упрям и  любопытен.  Он вбил себе в голову,
что  пойдет  во дворец  кардинала  и  узнает,  что  хочет  ему  сказать  его
высокопреосвященство. Ничто не могло заставить его изменить решение.
     Они  приехали на  улицу Сент-Оноре и  на площади кардинальского  дворца
застали двенадцать вызванных ими мушкетеров, которые прогуливались, поджидая
товарищей. Только теперь им объяснили, в чем дело.
     Д'Артаньян пользовался широкой известностью в славном полку королевских
мушкетеров; все знали, что со временем ему предстояло занять там свое место,
и на  него  заранее смотрели как  на товарища. Поэтому  каждый с готовностью
согласился  принять участие в  деле,  для которого был  приглашен; к тому же
речь шла  о  возможности  досадить кардиналу  и его  людям,  а эти достойные
дворяне были всегда готовы на такого рода предприятие.
     Атос разбил их на  три отряда, взял на  себя командование одним из них,
отдал второй в распоряжение Арамиса, третий  - Портоса,  затем  каждый отряд
засел  поблизости  от дворца,  напротив  одного  из  выходов.  Что  касается
д'Артаньяна, то он храбро вошел в главную дверь.
     Несмотря  на  то  что  молодой  человек  чувствовал  за  собой  сильную
поддержку,  он  был  не  вполне спокоен, поднимаясь  по  ступенькам  широкой
лестницы. Его поступок с миледи очень  походил на предательство, а он сильно
подозревал  о   существовании  каких-то  отношений  политического  свойства,
связывавших  эту женщину с  кардиналом;  кроме  того,  де Вард, которого  он
отделал так жестоко, был одним из приверженцев  его  высокопреосвященства, а
Д'Артаньян знал, что если его высокопреосвященство был  страшен для  врагов,
то он был горячо привязан к своим друзьям.
     "Если  де  Вард  рассказал кардиналу  о  нашей стычке, что  не подлежит
сомнению, и  если он узнал, кто я, что  вполне возможно, то я должен считать
себя почти что приговоренным, - думал Д'Артаньян, качая головой. - Но почему
же  тогда  кардинал  ждал  до  нынешнего  дня?  Да  очень  просто  -  миледи
пожаловалась  ему на  меня  с тем  лицемерно-грустным видом,  который ей так
идет, и это  последнее преступление переполнило  чашу. К счастью, - мысленно
добавил Д'Артаньян,  - мои добрые друзья стоят внизу и не дадут увезти меня,
не попытавшись отбить. Однако рота мушкетеров господина де  Тревиля не может
одна воевать с кардиналом, который располагает войсками всей Франции и перед
которым  королева  бессильна,  а король безволен. Д'Артаньян,  друг  мой, ты
храбр, у тебя есть превосходные качества, но женщины погубят тебя! "
     Таков  был печальный вывод, сделанный им, когда он  вошел в  переднюю и
передал письмо служителю. Тот проводил его в приемный зал и исчез в  глубине
дворца.
     В  приемном зале находилось пять или шесть гвардейцев кардинала; увидев
д'Артаньяна, который, как им было известно, ранил Жюссака, они  взглянули на
него с какой-то странной улыбкой.
     Эта улыбка  показалась  д'Артаньяну  дурным  предзнаменованием;  однако
запугать  нашего  гасконца  было  не  так-то  легко  или, вернее,  благодаря
огромному  самолюбию, свойственному  жителям  его  провинции,  он  не  любил
показывать людям  то,  что  происходило  в  его  душе,  если то,  что  в ней
происходило,  напоминало  страх;  он  с  гордым  видом  прошел  мимо  господ
гвардейцев  и, подбоченясь,  остановился в выжидательной позе,  не  лишенной
величия.
     Служитель  вернулся  и знаком  предложил д'Артаньяну следовать  за ним.
Молодому человеку  показалось,  что гвардейцы начали перешептываться за  его
спиной.
     Он  миновал  коридор,  прошел через большой зал,  вошел в библиотеку  и
очутился  перед каким-то  человеком,  который  сидел  у письменного  стола и
писал.
     Служитель ввел его и  удалился  без единого слова. Д'Артаньян  стоял  и
разглядывал этого человека.
     Сначала ему показалось,  что перед  ним судья, изучающий некое дело, но
вскоре  он  заметил, что  человек,  сидевший  за столом, писал или,  вернее,
исправлял строчки неравной длины, отсчитывая слоги по пальцам. Он понял, что
перед ним поэт.  Минуту спустя поэт закрыл свою рукопись, на обложке которой
было написано "Мирам, трагедия в пяти актах", и поднял голову.
     Д'Артаньян узнал кардинала.



        X. ГРОЗНЫЙ ПРИЗРАК

     Кардинал оперся локтем на рукопись, а щекой  на руку и с минуту смотрел
на  молодого человека.  Ни у кого  не  было  такого  проницательного, такого
испытующего взгляда, как у кардинала Ришелье, и д'Артаньян почувствовал, как
лихорадочный озноб пробежал по его телу.  Однако он не показал виду и, держа
шляпу  в руке,  ожидал без излишней гордости,  по и без  излишнего смирения,
пока его высокопреосвященству угодно будет заговорить с ним.
     - Сударь, - сказал ему кардинал, - это вы д'Артаньян из Беарна?
     - Да, ваша светлость, - отвечал молодой человек.
     -  В  Тарбе  и  его  окрестностях  существует   несколько  ветвей  рода
Д'Артаньянов, - сказал кардинал. - К которой из них принадлежите вы?
     - Я сын того д'Артаньяна, который участвовал в  войнах за веру вместе с
великим королем Генрихом, отцом его величества короля.
     - Вот-вот! Значит, это вы семь или восемь месяцев назад покинули родину
и уехали искать счастья в столицу?
     - Да, ваша светлость.
     - Вы проехали через Менг,  где с  вами произошла какая-то история... не
помню, что именно... словом, какая-то история.
     - Ваша светлость, - сказал д'Артаньян, - со мной произошло...
     - Не нужно, не нужно, - прервал его кардинал с улыбкой, говорившей, что
он  знает  эту историю не хуже того, кто собирался ее рассказывать. -  У вас
было рекомендательное письмо к господину де Тревилю, не так ли?
     - Да, ваша светлость, но как раз во время этого несчастного приключения
в Менге...
     -  ...письмо пропало, - продолжал  кардинал.  - Да, я знаю  это. Однако
господин де Тревиль -  искусный  физиономист, распознающий людей  с  первого
взгляда, и он устроил вас  в роту своего тестя Дезэссара, подав вам надежду,
что со временем вы вступите в ряды мушкетеров.
     - Вы прекрасно осведомлены, ваша светлость, - сказал д'Артаньян.
     - С тех пор у вас было много  всяких  приключений. Вы прогуливались  за
картезианским  монастырем в такой день, когда вам бы следовало находиться  в
другом  месте. Затем вы предприняли с друзьями  путешествие на  воды в Форж.
Они  задержались  в  пути; что  же касается  вас, то вы  поехали дальше. Это
вполне понятно - у вас были дела в Англии.
     - Ваша светлость, - начал было ошеломленный д'Артаньян, - я ехал...
     - На охоту  в Виндзор или куда-то в другое место - никому нет до  этого
дела. Если  я знаю об этом, то лишь потому, что мое положение обязывает меня
знать все. По возвращении оттуда вы были приняты одной августейшей особой, и
мне приятно видеть, что вы сохранили ее подарок...
     Д'Артаньян схватился за перстень, подаренный ему королевой, и  поспешно
повернул его камнем внутрь, но было уже поздно.
     - На следующий день после этого события вас посетил Кавуа, -  продолжал
кардинал,  -  и просил  явиться во дворец. Вы не отдали ему  этого  визита и
сделали ошибку.
     -  Ваша  светлость,  я  боялся, что  навлек  на себя  немилость  вашего
высокопреосвященства.
     -  За  что  же,  сударь?  За  то,  что вы  выполнили приказание  своего
начальства  с  большим искусством и большей  храбростью, чем  это  сделал бы
другой на вашем месте? Вы боялись немилости, в то время как заслужили только
похвалу! Я  наказываю тех,  которые не повинуются, а  вовсе не тех, которые,
подобно вам, повинуются...  слишком  усердно...  В доказательство припомните
тот день,  когда я послал за вами, и восстановите в  памяти событие, которое
произошло в тот самый вечер...
     Именно в этот вечер произошло похищение г-жи Бонасье.
     Д'Артаньян вздрогнул:  он  вспомнил,  что полчаса  назад бедная женщина
проехала  мимо  него,  увлекаемая,  без  сомнения,  той  же  силой,  которая
заставила ее исчезнуть.
     - И вот, - продолжал кардинал, - так как в течение некоторого времени я
ничего о вас  не слышу,  мне захотелось  узнать,  что вы  поделываете. Между
прочим, вы обязаны  мне  некоторой признательностью: должно быть, вы и  сами
заметили, как вас щадили при всех обстоятельствах.
     Д'Артаньян почтительно поклонился.
     - Причиной было не только вполне естественное чувство справедливости, -
продолжал кардинал, -  но  также то,  что  я составил себе  в  отношении вас
некоторый план.
     Удивление д'Артаньяна все возрастало.
     - Я  хотел изложить  вам этот  план в тот  день, когда  вы получили мое
первое приглашение, но вы  не  явились. К счастью, это  опоздание ничему  не
помешало, и вы услышите его сегодня. Садитесь здесь, напротив меня, господин
д'Артаньян! Вы дворянин слишком благородный, чтобы слушать меня стоя.
     И кардинал указал молодому человеку на стул. Однако д'Артаньян был  так
поражен  всем  происходившим, что  его собеседнику  пришлось  повторить свое
приглашение.
     -  Вы  храбры,  господин  д'Артаньян,  -  продолжал   кардинал,  -   вы
благоразумны,  что  еще  важнее.  Я  люблю  людей  с  умом  и с сердцем.  Не
пугайтесь,  -  добавил он с улыбкой,  - под людьми с  сердцем я подразумеваю
мужественных людей. Однако,  несмотря на вашу молодость, несмотря на то, что
вы только начали жить, у вас есть могущественные враги, и, если вы не будете
осторожны, они погубят вас!
     -  Да, ваша светлость, - ответил молодой человек, - и, к  сожалению, им
будет очень  легко  это  сделать,  потому что  они сильны  и имеют  надежную
поддержку, в то время как я совершенно одинок.
     - Это  правда, но, как вы  ни одиноки, вы уже  успели многое сделать  и
сделаете  еще  больше, я  в этом не  сомневаюсь.  Однако, на  мой взгляд, вы
нуждаетесь в том, чтобы кто-то  руководил  вами на  том полном  случайностей
пути, который  вы избрали себе, ибо, если я не ошибаюсь, вы приехали в Париж
с честолюбивым намерением сделать карьеру.
     - Мой возраст, ваша светлость,  - это возраст безумных надежд, - сказал
д'Артаньян.
     -  Безумные надежды существуют для глупцов, сударь, а вы умный человек.
Послушайте,  что  бы вы  сказали  о чине  лейтенанта  в  моей  гвардии  и  о
командовании ротой после кампании?
     - О, ваша светлость!
     - Вы принимаете, не так ли?
     - Ваша светлость... - смущенно начал д'Артаньян.
     - Как, вы отказываетесь? - с удивлением воскликнул кардинал.
     -  Я состою  в  гвардии его величества,  ваша  светлость, и  у меня нет
никаких причин быть недовольным.
     - Но мне  кажется, - возразил кардинал, -  что мои гвардейцы - это в то
же время и  гвардейцы  его величества и  что в  каких  бы частях французской
армии вы ни служили, вы одинаково служите королю.
     - Вы неверно поняли мои слова, ваша светлость.
     -  Вам нужен  предлог,  не  так ли?  Понимаю. Что ж,  у  вас  есть этот
предлог.  Повышение,  открывающаяся кампания, удобный случай, который  я вам
предлагаю,  -  это  для  всех остальных,  для  вас  же - необходимость иметь
надежную защиту, ибо вам небесполезно будет узнать, господин д'Артаньян, что
мне  поданы на  вас  серьезные жалобы: не все свои дни и ночи вы  посвящаете
королевской службе.
     Д'Артаньян покраснел.
     - Вот здесь, - продолжая кардинал, положив руку на кипу бумаг, - у меня
лежит объемистое дело, касающееся вас, но, прежде чем прочитать его, я хотел
побеседовать  с  вами.  Я знаю, вы  решительный человек, и служба,  если  ее
должным  образом  направить,  могла  бы вместо  вреда принести  вам  большую
пользу. Итак, подумайте и решайтесь.
     - Доброта ваша  смущает меня, ваша светлость, - ответил д'Артаньян, - и
перед  душевным величием вашего высокопреосвященства я чувствую  себя жалким
червем,  но  если  вы,  ваша  светлость,  позволите   мне  говорить  с  вами
откровенно... - Д'Артаньян остановился.
     - Говорите.
     - Хорошо! В  таком случае я скажу  вашему высокопреосвященству, что все
мои  друзья находятся среди  мушкетеров  и  гвардейцев короля,  а  враги, по
какой-то непонятной роковой случайности, служат вашему высокопреосвященству,
так  что меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там, если
бы я принял ваше предложение, ваша светлость.
     - Уж не зашло ли ваше самомнение так далеко, что вы вообразили, будто я
предлагаю вам меньше того, что вы стоите? - спросил кардинал с презрительной
усмешкой.
     - Ваша светлость, вы  во сто  крат добрее ко мне, чем я заслуживаю, и я
считаю, напротив, что еще недостаточно сделал для того, чтобы быть достойным
ваших  милостей... Скоро начнется осада Ла-Рошели,  ваша  светлость.  Я буду
служить  на  глазах  у вашего высокопреосвященства,  и, если  я  буду  иметь
счастье вести себя при этой осаде  так, что заслужу ваше  внимание, тогда...
тогда, по  крайней мере,  за  мной будет какой-нибудь подвиг, который сможет
оправдать ваше покровительство, если вам угодно будет оказать мне его. Всему
свое  время,  ваша  светлость.  Быть может,  в  будущем  я  приобрету  право
бескорыстно отдать  вам себя,  тогда  как сейчас это будет иметь такой  вид,
будто я продался вам.
     - Другими  словами,  вы  отказываетесь служить  мне, сударь,  -  сказал
кардинал  с  досадой,  сквозь  которую,  однако,  просвечивало  нечто  вроде
уважения. - Хорошо, оставайтесь свободным  и храните при себе вашу приязнь и
вашу неприязнь.
     - Ваша светлость...
     - Хватит, хватит! - сказал  кардинал. - Я не сержусь на вас,  н вы сами
понимаете, что если  мы защищаем и вознаграждаем наших друзей,  то  ничем не
обязаны  врагам.  И  все  же  я  дам вам  один совет:  берегитесь,  господин
д'Артаньян,  ибо с той минуты, как вы лишитесь  моего покровительства, никто
не даст за вашу жизнь и гроша!
     - Я постараюсь,  ваша  светлость,  - ответил  д'Артаньян  с благородной
уверенностью.
     -  Когда-нибудь   впоследствии,  если  с  вами  случится  несчастье,  -
многозначительно  сказал Ришелье, - вспомните, что  я сам посылал за вами  и
сделал все, что мог, чтобы предотвратить это несчастье.
     - Что бы  ни  случилось впредь,  ваше высокопреосвященство,  -  ответил
д'Артаньян,  прижимая  руку   к  сердцу  и  кланяясь,  -  я  сохраню  вечную
признательность к вам за то, что вы делаете для меня в эту минуту.
     - Итак, господин  д'Артаньян, как вы и сами сказали, мы  увидимся после
кампании. Я буду следить за вами...  Потому что я тоже буду  там,  - добавил
кардинал,  указывая  д'Артаньяну  на  великолепные   доспехи,   которые  ему
предстояло надеть, - и,  когда  мы вернемся,  тогда... ну, тогда мы сведем с
вами счеты!
     - О, ваша светлость, - вскричал д'Артаньян, - снимите с меня гнет вашей
немилости! Будьте беспристрастны, ваша светлость,  если вы убедитесь,  что я
веду себя, как подобает порядочному человеку.
     -  Молодой  человек,  -  произнес  Ришелье,  -  если  мне  представится
возможность сказать вам еще раз  то, что  я сказал сегодня,  обещаю вам  это
сказать.
     Последние  слова  Ришелье  выражали  страшное  сомнение;  они  ужаснули
д'Артаньяна больше,  чем  его  ужаснула  бы  прямая  угроза,  ибо  это  было
предостережение, Итак, кардинал хотел уберечь его от какого-то нависшего над
ним несчастья. Молодой человек открыл было рот для ответа, но надменный жест
кардинала дал ему понять, что аудиенция окончена.
     Д'Артаньян вышел,  но,  когда он  переступил  порог,  мужество едва  не
покинуло его; еще  немного - и он вернулся бы обратно.  Однако  серьезное  и
суровое лицо Атоса внезапно предстало перед его мысленным взором: если бы он
согласился на союз с кардиналом, Атос не  подал бы ему руки, Атос отрекся бы
от него.
     Только этот  страх  и  удержал молодого  человека  -  настолько  велико
влияние поистине благородного характера на все, что его окружает.
     Д'Артаньян спустился по той же лестнице, по которой пришел; у выхода он
увидел  Атоса  и  четырех  мушкетеров,  ожидавших  его  возвращения  и   уже
начинавших тревожиться.
     Д'Артаньян   поспешил  успокоить  их,  и  Планше  побежал  предупредить
остальные посты, что сторожить  более незачем,  ибо  его  господин вышел  из
дворца кардинала целым и невредимым.
     Когда  друзья вернулись в квартиру Атоса,  Арамис и Портос  спросили  о
причинах  этого странного  свидания,  но  д'Артаньян сказал им  только,  что
Ришелье  предложил  ему  вступить  в  его гвардию в чине лейтенанта и что он
отказался.
     - И правильно сделали! - в один голос вскричали Портос и Арамис.
     Атос глубоко задумался и ничего не  ответил. Однако, когда они остались
вдвоем, он сказал другу:
     - Вы сделали то, что должны были сделать, д'Артаньян, но быть может, вы
совершили сшибку.
     Д'Артаньян  вздохнул, ибо этот голос отвечал тайному голосу его сердца,
говорившему, что его ждут большие несчастья.
     Следующий  день  прошел в приготовлениях  к отъезду;  д'Артаньян  пошел
проститься с г-ном де Тревилем. Тогда все думали еще, что разлука гвардейцев
с мушкетерами будет очень  недолгой, так как в  этот  день  король заседал в
парламенте и предполагал выехать на следующее  утро.  Поэтому г-н де Тревиль
ограничился тем, что спросил у д'Артаньяна, не нуждается ли он в его помощи,
но д'Артаньян гордо ответил, что у него есть все необходимое.
     Ночью  солдаты гвардейской роты  Дезэссара сошлись с солдатами из  роты
мушкетеров  г-на  де  Тревиля,  с   которыми  они  успели  подружиться.  Они
расставались в надежде свидеться вновь тогда, когда это будет угодно богу, и
в том случае,  если  это будет ему  угодно. Понятно поэтому, что ночь прошла
как  нельзя более бурно,  ибо в подобных случаях крайнюю озабоченность можно
побороть лишь крайней беспечностью.
     Наутро, при первом звуке труб, друзья расстались. Мушкетеры побежали  к
казармам  г-на  де Тревиля, гвардейцы  -  к казармам г-на  Дезэссара, и  оба
капитана  немедленно  повели свои  роты в  Лувр, где король производил смотр
войскам.
     Король   был  печален  и  казался   больным,  что   несколько  смягчало
высокомерное выражение  его лица. В самом деле, накануне, во время заседания
парламента,  у него сделался приступ лихорадки. Тем не  менее  он не изменил
решения  выехать  в  тот  же  вечер  и,  как  его  ни  отговаривали, пожелал
произвести  смотр своим войскам, надеясь усилием воли побороть завладевавшую
им болезнь.
     После смотра гвардейцы выступили в поход одни, так как мушкетеры должны
были  отправиться  в  путь  лишь  вместе  с  королем,  и  это  дало  Портосу
возможность показаться в своих роскошных доспехах на Медвежьей улице.
     Прокурорша увидела его в новом мундире и на прекрасной лошади, когда он
проезжал мимо ее  окон.  Она любила Портоса  слишком сильно, чтобы отпустить
его  без прощания; знаком она попросила его спешиться и зайти  к ней. Портос
был великолепен: его шпоры бряцали,  кираса блестела, шпага нещадно била его
по ногам. На этот раз у  него был такой грозный вид, что писцы и не подумали
смеяться.
     Мушкетера  ввели  в  кабинет мэтра Кокнара, и  маленькие  серые  глазки
прокурора  гневно блеснули при виде кузена, сиявшего во всем новом. Впрочем,
одно  соображение  немного  утешило мэтра Кокнара:  все  говорило, что поход
будет опасный, и он лелеял надежду, что Портоса убьют.
     Портос сказал мэтру Кокнару несколько любезных  слов и простился с ним;
мэтр Кокнар пожелал ему всяческих успехов. Что касается г-жи  Кокнар, то она
не  смогла удержаться от слез, но ее скорбь не  была  истолкована дурно, ибо
все  знали, как  горячо она была привязана к родственникам, из-за  которых у
нее постоянно происходили жестокие ссоры с мужем.
     Однако  подлинное  прощание  состоялось в спальне у г-жи Кокнар  и было
поистине душераздирающим.
     До   тех  пор,  пока  прокурорша  могла   следить  взглядом   за  своим
возлюбленным, она махала  платком,  высунувшись  из окна так  далеко, словно
собиралась  выпрыгнуть  из  него. Портос принимал все эти изъявления любви с
видом человека, привыкшего к подобным сценам, и, только поворачивая за угол,
приподнял один раз шляпу и помахал ею в знак прощания.
     Что касается Арамиса, то он писал длинное  письмо. Кому? Этого никто не
знал. Кэтти,  которая должна была в  этот же  вечер выехать  в Тур, ждала  в
соседней комнате.
     Атос маленькими глотками допивал последнюю бутылку испанского вина.
     Между тем д'Артаньян уже выступил в поход со своей ротой.
     Дойдя до предместья Сент-Антуан, он  обернулся  и  весело  взглянул  на
Бастилию, но так как он смотрел только на  Бастилию,  то  не заметил миледи,
которая,  сидя  верхом на буланой лошади, пальцем указывала на него каким-то
двум мужчинам подозрительной наружности; последние тут же  подошли к  рядам,
чтобы лучше его  рассмотреть, и вопросительно взглянули на миледи; та знаком
ответила, что это был  именно  он,  и, убедившись, что теперь не могло  быть
никакой  ошибки  при  выполнении  ее  приказаний,  она пришпорила  лошадь  и
исчезла.
     Два незнакомца пошли  вслед за  ротой и у заставы Сент-Антуан  сели  на
оседланных лошадей,  которых держал под  уздцы ожидавший  их здесь слуга без
ливреи.



        XI. ОСАДА ЛА-РОШЕЛИ

     Осада Ла-Рошели  явилась  крупным  политическим  событием  царствования
Людовика XIII и крупным военным предприятием  кардинала. Поэтому интересно и
даже   необходимо  сказать  о  ней  несколько  слов;  к  тому  же  некоторые
обстоятельства  этой  осады  так  тесно  переплелись  с  рассказываемой нами
историей, что мы не можем обойти их молчанием.
     Политические  цели,  которые  преследовал  кардинал,  предпринимая  эту
осаду, были  значительны. Прежде всего  мы  обрисуем их, а  затем перейдем к
частным целям,  которые,  пожалуй,  оказали  на его  высокопреосвященство не
менее сильное влияние, чем цели политические.
     Из  всех больших  городов,  отданных Генрихом IV гугенотам  в  качестве
укрепленных   пунктов,   теперь   у   них   оставалась   только   Ла-Рошель.
Следовательно, необходимо было уничтожить этот последний оплот  кальвинизма,
опасную почву, взращивавшую семена народного возмущения и внешних войн.
     Недовольные   испанцы,   англичане,    итальянцы,   авантюристы    всех
национальностей,  выслужившиеся военные, принадлежавшие к разным  сектам, по
первому же призыву сбегались под знамена протестантов, образуя одно обширное
объединение, ветви которого легко разрастались, охватывая всю Европу.
     Итак, Ла-Рошель, которая приобрела особое значение после того, как пали
остальные  города,  принадлежавшие  кальвинистам,  была  очагом  раздоров  и
честолюбивых  помыслов. Более того,  порт  Ла-Рошель  был последним  портом,
открывавшим англичанам вход  во французское королевство, и, закрывая его для
Англии  - исконного врага Франции,  -  кардинал завершал дело  Жанны д'Арк и
герцога де Гиза.
     Поэтому  Бассомпьер,  бывший  одновременно  и католиком и протестантом:
протестантом  по  убеждению и католиком в  качестве командора ордена Святого
Духа, - Бассомпьер,  немец  по  крови и француз в душе -  словом,  тот самый
Бассомпьер,  который  при  осаде  Ла-Рошели  командовал  отдельным  отрядом,
говорил, стреляя в головы таких же протестантских дворян, каким был он сам:
     "Вот   увидите,  господа,  мы   будем   настолько  глупы,  что  возьмем
Ла-Рошель".
     И Бассомпьер оказался прав: обстрел острова Рэ предсказал ему Севенские
драгонады, а взятие Ла-Рошели явилось прелюдией к отмене Нантского эдикта.
     Но, как мы уже  сказали, наряду с этими планами министра, стремившегося
все уравнять и все упростить,  с планами,  принадлежащими истории, летописец
вынужден  также  признать  существование мелочных устремлений  возлюбленного
мужчины и ревнивого соперника.
     Ришелье,  как всем известно, был влюблен в королеву; была  ли для  него
эта любовь простым  политическим расчетом, или же она действительно была той
глубокой страстью, какую Анна Австрийская внушала всем окружавшим  ее людям,
этого мы не  знаем, но,  так или  иначе,  мы видели  из предыдущих перипетий
этого  повествования,  что Бекингэм одержал верх над кардиналом и в двух или
трех  случаях,  а  в  особенности  в  случае  с подвесками,  сумел благодаря
преданности трех мушкетеров и храбрости д'Артаньяна  жестоко  насмеяться над
ним.
     Таким образом,  для Ришелье  дело было не  только в том, чтобы избавить
Францию от врага, но также и в том, чтобы отомстить сопернику; к тому же это
мщение обещало быть  значительным и  блестящим,  вполне достойным  человека,
который располагал в этом поединке военными силами целого королевства.
     Ришелье  знал,  что,  победив  Англию, он этим самым победит Бекингэма,
что, восторжествовав  над  Англией,  он  восторжествует  над  Бекингэмом  и,
наконец, что, унизив Англию  в глазах Европы,  он унизит  Бекингэма в глазах
королевы.
     Со  своей  стороны, и Бекингэм, хоть  он  и ставил превыше всего  честь
Англии, действовал под влиянием точно таких же побуждений,  какие руководили
кардиналом:  Бекингэм тоже стремился к удовлетворению личной мести. Он ни за
что в мире не согласился бы вернуться во Францию  в качестве посланника - он
хотел войти туда как завоеватель.
     Отсюда  явствует,  что  истинной ставкой  в этой  партии,  которую  два
могущественнейших королевства разыгрывали по прихоти двух влюбленных, служил
один благосклонный взгляд Анны Австрийской.
     Первая победа была  одержана  герцогом  Бекингэмом: внезапно подойдя  к
острову Рэ  с  девяноста  кораблями и  приблизительно с  двадцатью  тысячами
солдат, он  напал  врасплох на графа де  Туарака, командовавшего на  острове
именем короля, и после кровопролитного сражения высадился на острове.
     Скажем  в  скобках, что  в этом сражении погиб барон де  Шанталь; барон
оставил после  себя  маленькую сиротку-девочку,  которой тогда  было полтора
года. Эта девочка стала впоследствии г-жой де Севинье (<a href=#s64>*64</a>).
     Граф  де Туарак отступил  с гарнизоном  в крепость  Сен-Мартен, а сотню
человек оставил в маленьком форте, именовавшемся фортом Ла-Пре.
     Это событие заставило кардинала поторопиться, и еще до того, как король
и он сам смогли выехать, чтобы возглавить осаду Ла-Рошели, которая была  уже
решена, он послал вперед герцога Орлеанского для руководства первоначальными
операциями и приказал стянуть к театру военных действий все войска, бывшие в
его распоряжении.
     К этому-то передовому отряду и принадлежал наш друг Д'Артаньян. Король,
как мы уже сказали, предполагал отправиться туда немедленно  после заседания
парламента, но  после  этого заседания,  23  июня,  он почувствовал  приступ
лихорадки;  все же он  решился выехать, но в дороге состояние  его  здоровья
ухудшилось, и он вынужден был остановиться в Виллеруа.
     Однако где останавливался  король,  там  останавливались  и  мушкетеры,
вследствие  чего  д'Артаньян,  служивший  всего  лишь  в  гвардии,  оказался
разлучен,  по крайней мере  временно,  со  своими добрыми друзьями - Атосом,
Портосом и Арамисом. Нет сомнения,  что эта разлука,  казавшаяся  ему только
неприятной,  превратилась бы для него в предмет  существенного беспокойства,
если б он мог предугадать неведомые опасности, которые его окружали.
     Тем  не менее  10 сентября 1627  года он благополучно прибыл в  лагерь,
расположенный под Ла-Рошелью.
     Положение  не  изменилось:  герцог Бекингэм  и  его  англичане, хозяева
острова Рэ,  продолжали  осаждать, хотя и безуспешно, крепость Сен-Мартен  и
форт Ла-Пре; военные действия против Ла-Рошели открылись  два-три дня назад,
поводом  к  чему  послужил  новый  форт,  только  что  возведенный  герцогом
Ангулемским близ самого города.
     Гвардейцы   во  главе  с  Дезэссаром  расположились  во  францисканском
монастыре.
     Однако,  как  мы  знаем,  д'Артаньян,  поглощенный честолюбивой  мечтой
сделаться  мушкетером, мало дружил со своими товарищами; поэтому он оказался
одиноким и был предоставлен собственным размышлениям.
     Размышления  эти были не из веселых.  За те два года, которые прошли со
времени  его  приезда  в  Париж,  он  неоднократно  оказывался   втянутым  в
политические  интриги; личные  же  его  дела, как  на поприще любви,  так  и
карьеры, мало подвинулись вперед.
     Если говорить о любви, то  единственная женщина, которую он любил, была
г-жа Бонасье, но г-жа Бонасье исчезла, и он все еще не мог узнать, что с ней
сталось.
     Если же говорить о  карьере, он, несмотря  на свое ничтожное положение,
сумел  нажить  врага  в лице  кардинала,  то  есть  человека, перед  которым
трепетали самые высокие особы королевства, начиная с короля.
     Этот  человек  мог раздавить его,  но почему-то не  сделал  этого.  Для
проницательного ума  д'Артаньяна подобная снисходительность  была просветом,
сквозь который он прозревал лучшее будущее.
     Кроме  того,  он  нажил  еще одного врага,  менее  опасного, -  так, по
крайней мере, он  думал,  - но пренебрегать которым  все же не  следовало  -
говорило ему его чутье. Этим врагом была миледи.
     Взамен  всего  этого  он  приобрел  покровительство  и  благосклонность
королевы, но благосклонность королевы являлась по тем временам только лишним
поводом  для преследований, а покровительство  ее, как известно,  было очень
плохой защитой: доказательством служили Шале и г-жа Бонасье.
     Итак, единственным подлинным приобретением за все это время  был  алмаз
стоимостью  в  пять или  шесть тысяч  ливров, который  д'Артаньян  носил  на
пальце.  Но  опять-таки  этот  алмаз,  который д'Артаньян,  повинуясь  своим
честолюбивым   замыслам,  хотел  сохранить,  чтобы  когда-нибудь   в  случае
надобности он послужил ему отличительным признаком в глазах королевы, - этот
драгоценный  камень, поскольку он  не мог расстаться с ним, имел пока что не
большую ценность, чем те камешки, которые он топтал ногами.
     Мы упомянули о камешках, которые он топтал ногами, по той причине, что,
размышляя  обо  всем этом, д'Артаньян одиноко брел  по живописной  тропинке,
которая  вела из  лагеря в деревню Ангутен. Занятый своими размышлениями, он
очутился дальше, чем  предполагал, и день уже начинал  склоняться к  вечеру,
когда вдруг,  при последних лучах заходящего солнца, ему показалось, что  за
изгородью блеснуло дуло мушкета.
     У  д'Артаньяна был зоркий  глаз  и  сообразительный ум;  он  понял, что
мушкет не пришел сюда сам по себе и что тот, кто держит его в руке, прячется
за изгородью отнюдь не с  дружескими  намерениями. Итак, он решил дать тягу,
как вдруг на противоположной стороне  дороги, за большим камнем, он  заметил
дуло второго мушкета.
     Очевидно, это была засада.
     Молодой человек взглянул на первый мушкет и не без тревоги заметил, что
он  опускается в  его направлении. Как  только дуло мушкета остановилось, он
бросился ничком на землю. В эту самую минуту раздался выстрел,  и он услыхал
свист пули, пролетевшей над его головой.
     Надо было  торопиться.  Д'Артаньян  быстро вскочил  на ноги, и в  ту же
секунду пуля из другого мушкета разметала камешки в том самом месте  дороги,
где он только что лежал.
     Д'Артаньян  был не  из  тех  безрассудно  храбрых людей,  которые  ищут
нелепой смерти, только бы  о них могли сказать, что они не отступили; к тому
же здесь и  неуместно было говорить о храбрости: д'Артаньян попросту попался
в ловушку.
     "Если будет третий выстрел, - подумал он, - я погиб! "
     И  он помчался в сторону лагеря  с быстротой, которая отличала  жителей
его   страны,  славившихся  своим  проворством.  Однако,  несмотря   на  всю
стремительность его бега, первый из  стрелявших успел снова зарядить ружье и
выстрелил во второй раз, причем так метко, что пуля пробила  фетровую  шляпу
д'Артаньяна, которая отлетела шагов на десять.
     У д'Артаньяна  не было другой  шляпы;  поэтому он на бегу  поднял свою,
запыхавшийся и  очень бледный  прибежал к  себе,  сел и,  никому  ничего  не
сказав, предался размышлениям.
     Это происшествие могло иметь три объяснения.
     Первое  -  и самое естественное -  это  могла  быть засада ларошельцев,
которые были бы  весьма не прочь убить одного из  гвардейцев его величества:
во-первых, для того, чтобы иметь одним врагом  меньше, а во-вторых, у  этого
врага мог найтись в кармане туго набитый кошелек.
     Д'Артаньян  взял  свою  шляпу, осмотрел отверстие,  пробитое  пулей,  и
покачал головой. Пуля была пущена не из мушкета - она была пущена из пищали.
Меткость выстрела с самого начала навела  его на мысль, что он был сделан не
из обычного оружия; пуля оказалась не калиберной, и, следовательно, это была
не военная засада.
     Это  могло быть любезным напоминанием г-на кардинала. Читатель  помнит,
что  в  ту  самую  минуту,  когда, по  милости благословенного луча  солнца,
Д'Артаньян заметил ружейное дуло,  он как раз  удивлялся  долготерпению  его
высокопреосвященства.
     Но тут Д'Артаньян снова покачал головой. Имея дело с людьми, которых он
мог  уничтожить  одним  пальцем,  его высокопреосвященство редко  прибегал к
подобным средствам.
     Это могло быть мщением миледи.
     Вот это казалось наиболее вероятным.
     Д'Артаньян  тщетно силился припомнить лица или одежду убийц;  он убежал
от них так быстро, что не успел рассмотреть что-либо.
     - Где вы,  мои дорогие друзья? - прошептал  Д'Артаньян.  - Как  мне вас
недостает!
     Ночь Д'Артаньян провел  очень  дурно. Три или четыре раза  он  внезапно
просыпался;  ему чудилось, что  какой-то  человек подходит к его  постели  и
хочет  заколоть его кинжалом. Однако темнота не  принесла  с  собой  никаких
приключений, и наступило утро.
     Тем не менее то, что не состоялось сегодня, могло осуществиться завтра,
и Д'Артаньян отлично знал это.
     Весь день он  просидел дома под предлогом  плохой погоды:  этот предлог
был нужен ему, чтобы оправдаться перед самим собой.
     На третий день после происшествия, в  девять часов утра, заиграли сбор.
Герцог   Орлеанский   объезжал  посты.  Гвардейцы  бросились   к  ружьям   и
выстроились; Д'Артаньян занял свое место среди товарищей.
     Его  высочество проехал перед фронтом войск, затем все старшие  офицеры
подошли  к  нему, чтобы приветствовать  его,  и  среди них - капитан гвардии
Дезэссар.
     Минуту спустя д'Артаньяну показалось, что г-н Дезэссар знаком подзывает
его к себе. Боясь ошибиться, он подождал вторичного знака своего начальника;
когда тот повторил свой жест, он вышел из рядов и подошел за приказаниями.
     -  Сейчас  его   высочество  будет  искать  добровольцев  для  опасного
поручения, которое принесет почет тому, кто его выполнит, и  я подозвал вас,
чтобы вы были наготове.
     - Благодарю  вас, господин капитан!  - ответил гасконец,  обрадовавшись
случаю отличиться перед герцогом.
     Оказалось,  что  ночью  осажденные сделали  вылазку и  отбили  бастион,
взятый королевской армией два дня назад; предполагалось послать туда людей в
очень опасную рекогносцировку, чтобы узнать, как охранялся этот бастион.
     Действительно,   через   несколько   минут   герцог  Орлеанский  громко
проговорил:
     - Мне нужны  три или четыре  охотника  под предводительством  надежного
человека.
     - Что до надежного  человека,  ваше высочество, то такой у меня есть, -
сказал Дезэссар,  указывая на д'Артаньяна. - Что  же касается  охотников, то
стоит вам сказать слово, и за людьми дело не станет.
     - Найдутся ли здесь  четыре человека, желающие пойти со мной на смерть?
- крикнул Д'Артаньян, поднимая шпагу.
     Двое  из его  товарищей-гвардейцев  тотчас же выступили  вперед,  к ним
присоединились  еще  два  солдата, и  нужное количество было  набрано;  всем
остальным  Д'Артаньян отказал,  не  желая  обижать  тех,  которые  вызвались
первыми.
     Было неизвестно, очистили ларошельцы  бастион после того, как захватили
его, или же оставили  там гарнизон; чтобы  узнать это, требовалось осмотреть
указанное место с достаточно близкого расстояния.
     Д'Артаньян  со  своими четырьмя помощниками отправился  в путь и  пошел
вдоль траншеи; оба гвардейца шагали рядом с ним, а солдаты шли сзади.
     Прикрываясь каменной облицовкой траншеи, они быстро продвигались вперед
и остановились лишь  шагов за сто от бастиона. Здесь Д'Артаньян  обернулся и
увидел, что оба солдата исчезли.
     Он  решил,  что  они  струсили и остались сзади;  сам  же он  продолжал
двигаться вперед.
     При повороте  траншеи  Д'Артаньян  и два  гвардейца  оказались  шагах в
шестидесяти от бастиона. На бастионе не  было  видно ни  одного человека, он
оказался покинутым.
     Трое смельчаков совещались между собой, стоит ли идти дальше, как вдруг
кольцо дыма опоясало эту каменную глыбу, и десяток пуль  просвистели  вокруг
д'Артаньяна и его спутников.
     Они  узнали  то,  что  хотели  узнать:  бастион  охранялся.  Дальнейшее
пребывание   в   этом   опасном  месте  было,   следовательно,   бесполезной
неосторожностью.  Д'Артаньян  и  оба  гвардейца  повернули  назад  и  начали
отступление, похожее на бегство.
     Когда  они  были уже близко от угла траншеи, который мог защитить их от
ларошельцев,  один из гвардейцем упал  -  пуля  пробила ему  грудь.  Другой,
оставшийся целым и невредимым, продолжал бежать к лагерю.
     Д'Артаньян не  захотел  покинуть своего товарища;  он  нагнулся,  чтобы
поднять  его  и  помочь  добраться до  своих, но в эту минуту раздались  два
выстрела:  одна  пуля разбила  голову  уже  раненного  гвардейца,  а  другая
расплющилась о скалу, пролетев в двух дюймах от д'Артаньяна.
     Молодой  человек  быстро  обернулся,  так как  эти  выстрелы  не  могли
исходить из бастиона, загороженного  углом траншеи. Мысль о двух исчезнувших
солдатах пришла  ему  на  ум и напомнила о  людях,  покушавшихся  убить  его
третьего дня. Он решил, что на этот  раз выяснит, в чем дело, и упал на труп
своего товарища, притворившись мертвым.
     Из-за заброшенного  земляного  вала, находившегося шагах в  тридцати от
этого места, сейчас же высунулись две головы:  то были головы двух отставших
солдат.  Д'Артаньян не ошибся: эти двое последовали за ним  только для того,
чтобы его  убить, надеясь,  что смерть молодого человека будет  отнесена  за
счет неприятеля.
     Но так как он мог  оказаться лишь раненным и впоследствии заявить об их
преступлении, они подошли  ближе, чтобы его прикончить; к счастью, обманутые
хитростью д'Артаньяна, они не позаботились о том, чтобы перезарядить ружья.
     Когда  они были шагах  в десяти, Д'Артаньян, который, падая, постарался
не выпустить из рук шпаги, внезапно вскочил на ноги и одним прыжком оказался
около них.
     Убийцы  поняли,  что  если  они  побегут  в  сторону  лагеря,  не  убив
д'Артаньяна, то он донесет на них; поэтому  первой их мыслью было перебежать
к неприятелю. Один из них схватил ружье за ствол и,  орудуя им, как палицей,
нанес бы д'Артаньяну страшный удар,  если  бы молодой  человек не отскочил в
сторону; однако этим движением  он освободил бандиту проход, и тот  бросился
бежать к бастиону. Не зная, с каким намерением  этот человек направляется  к
ним,  ларошельцы,  охранявшие  бастион, открыли  огонь,  и  предатель  упал,
пораженный пулей, раздробившей ему плечо.
     Тем  временем Д'Артаньян бросился на второго  солдата, действуя шпагой.
Борьба была недолгой: у негодяя было  для защиты только разряженное ружье, -
шпага  гвардейца скользнула по стволу  ружья, уже не грозившего ему  никакой
опасностью,  и  пронзила  убийце  бедро;  тот  упал.  Д'Артаньян  тотчас  же
приставил острие шпаги к его горлу.
     - О, не убивайте меня! - вскричал  бандит. - Пощадите,  пощадите  меня,
господин офицер, и я расскажу вам все!
     - Да стоит ли твой  секрет того,  чтобы  я помиловал  тебя?  -  спросил
молодой человек, придержав руку.
     - Стоит,  если только вам дорога жизнь! Ведь вам двадцать два  года, вы
красивы, вы храбры и сможете еще добиться всего, чего захотите.
     - Говори  же поскорей, негодяй: кто  поручил тебе убить меня? -  сказал
Д'Артаньян.
     - Женщина, которой я не знаю, но которую называют миледи.
     - Но, если ты не знаешь этой женщины, откуда тебе известно ее имя?
     -   Так  называл  ее  мой  товарищ,  который  был  с  ней  знаком.  Она
сговаривалась не  со мной, а с ним. У  него в  кармане есть даже письмо этой
особы, и,  судя  по тому,  что  я слышал, это письмо  имеет  для вас большое
значение.
     - Но каким же образом ты оказался участником этого злодеяния?
     - Товарищ предложил мне помочь ему убить вас, и я согласился.
     - Сколько же она заплатила вам за это "благородное" дело?
     - Сто луи.
     - Ого! - со смехом сказал молодой человек. - Очевидно, она дорого ценит
мою жизнь. Сто луи! Да это целое состояние для таких  двух негодяев, как вы!
Теперь я понимаю, почему ты согласился,  и я готов пощадить тебя, но с одним
условием.
     - С каким? - тревожно спросил солдат, видя, что еще не все кончено.
     -  Ты  должен достать мне письмо, которое находится в кармане  у твоего
приятеля.
     - Но ведь это только другой способ убить меня! - вскричал бандит. - Как
могу я достать это письмо под огнем бастиона?
     - И все же тебе придется решиться на  это, или, клянусь тебе, ты умрешь
от моей руки!
     - Пощадите! Сжальтесь надо мной, сударь! Ради той молодой дамы, которую
вы  любите!  Вы думаете, что она умерла, но  она  жива!  - вскричал  бандит,
опускаясь на  колени и опираясь  на руку, так как  вместе с кровью он  терял
также и силы.
     - А откуда  тебе известно, что есть молодая женщина, которую я  люблю и
которую считаю умершей? - спросил д'Артаньян.
     - Из того письма, которое находится в кармане у моего товарища.
     -  Теперь  ты  сам видишь, что я должен получить  это письмо, -  сказал
д'Артаньян. - Итак, живо, довольно колебаться, или, как мне ни  противно еще
раз  пачкать  свою  шпагу  кровью  такого  негодяя,  как ты,  клянусь словом
честного человека, что...
     Эти слова сопровождались таким угрожающим жестом, что раненый поднялся.
     - Подождите! Подождите! - крикнул он, от испуга сделавшись храбрее. - Я
пойду... пойду!
     Д'Артаньян отобрал  у  солдата  ружье, пропустил  его вперед  и острием
шпаги подтолкнул по направлению к его сообщнику.
     Тяжело было смотреть, как этот несчастный, оставляя за собой  на дороге
длинный кровавый след, бледный  от  страха близкой смерти, пытался доползти,
не  будучи замеченным, до  тела  своего сообщника, распростертого в двадцати
шагах от него.
     Ужас был столь явно написан на  его  покрытом  холодным потом лице, что
д'Артаньян сжалился над ним.
     -  Хорошо,  - сказал он, презрительно глядя на солдата, - я покажу тебе
разницу между храбрым человеком и  таким трусом, как ты. Оставайся.  Я пойду
сам.
     Быстрым шагом,  зорко  глядя  по  сторонам, следя  за  каждым движением
противника,  применяясь  ко всем  неровностям почвы, д'Артаньян  добрался до
второго солдата.
     Было два способа достигнуть цели: обыскать раненого тут же на месте или
унести его  с собой,  пользуясь его  телом  как  прикрытием,  и  обыскать  в
траншее.
     Д'Артаньян избрал  второй способ и  взвалил убийцу  на плечи в ту самую
минуту, когда неприятель открыл огонь.
     Легкий толчок, глухой звук  трех пуль, пробивших тело,  последний крик,
предсмертная  судорога  - все  это сказало д'Артаньяну, что тот,  кто  хотел
убить его, только что спас ему жизнь.
     Д'Артаньян  вернулся в  траншею и  бросил труп рядом с раненым, который
был бледен как мертвец.
     Он немедленно  начал  осмотр:  кожаный  бумажник, кошелек,  в  котором,
очевидно, лежала часть полученной  бандитом суммы,  стаканчик  для игральных
костей и самые кости - таково было наследство, оставшееся после убитого.
     Д'Артаньян  оставил стаканчик и  игральные кости на том месте, куда они
упали, бросил кошелек раненому и жадно раскрыл бумажник.
     Между  несколькими  ненужными  бумагами он  нашел  следующее письмо, то
самое, ради которого он рисковал жизнью:
     "Вы потеряли  след  этой женщины,  и  теперь  она  находится  в  полной
безопасности  в  монастыре,  куда  вы  никоим  образом  не  должны  были  ее
допускать. Постарайтесь, по крайней мере, не упустить мужчину. Вам известно,
что у меня длинная рука, и в противном случае вы дорого заплатите за  те сто
луи, которые от меня получили".
     Подписи  не  было,  но письмо  было  написано  миледи  - д'Артаньян  не
сомневался в этом. Поэтому он  спрятал его  как улику и, защищенный выступом
траншеи, начал допрос  раненого. Последний сознался, что вместе с товарищем,
тем  самым,  который только  что  был  убит, он взялся похитить одну молодую
женщину, которая должна была выехать из Парижа через заставу Виллет, но что,
засидевшись в кабачке, они опоздали на десять минут и прозевали карету.
     - И что же вы должны были сделать с этой женщиной? - с тревогой спросил
д'Артаньян.
     -  Мы  должны были доставить  ее в  особняк на  Королевской  площади, -
сказал раненый.
     - Да-да! - прошептал д'Артаньян. - Это именно так, к самой миледи.
     И молодой человек задрожал,  поняв, какая страшная жажда  мести толкала
эту женщину  в ее  стремлении погубить его и всех, кто его любил, поняв, как
велика была ее  осведомленность  в  придворных  делах, если  она  сумела все
обнаружить. Очевидно, свои сведения она черпала у кардинала.
     Однако среди  всех  этих  печальных  размышлений  одна  мысль  внезапно
поразила  его  и  исполнила  величайшей  радости:  он  понял,  что  королева
разыскала наконец тюрьму, где бедная г-жа Бонасье искупала свою преданность,
и что она освободила ее из этой тюрьмы. Теперь письмо, полученное им от г-жи
Бонасье, и встреча с ней на дороге в Шайо, встреча, когда она  промелькнула,
как видение, - все стало ему понятно.
     Итак,  отныне,  как  и предсказывал  ему  Атос,  появилась  возможность
разыскать молодую  женщину, ибо не существовало такого монастыря, в  который
нельзя было бы найти доступ.
     Эта  мысль  окончательно  умиротворила  д'Артаньяна.  Он  повернулся  к
раненому, с тревогой  следившему  за каждым изменением  его лица, и протянул
ему руку.
     -  Пойдем, - сказал он, -  я  не хочу  бросать тебя здесь. Обопрись  на
меня, и вернемся в лагерь.
     - Пойдемте, - ответил раненый, не в силах поверить такому  великодушию.
- Но не для того ли вы берете меня с собой, чтобы отправить на виселицу?
     - Я уже дал тебе слово, - сказал  д'Артаньян, - и  теперь вторично дарю
тебе жизнь.
     Раненый опустился на колени и стал целовать  ноги своего  спасителя, но
д'Артаньян, которому совершенно незачем было оставаться дольше так близко от
неприятеля, прекратил эти изъявления благодарности.
     Гвардеец, вернувшийся  в  лагерь  после  первых выстрелов  с  бастиона,
объявил  о смерти своих четырех  спутников. Поэтому  все в полку  были очень
удивлены и очень обрадованы, увидев д'Артаньяна целым и невредимым.
     Молодой человек  объяснил колотую рану своего спутника вылазкой  врага,
которую  тут  же  придумал. Он  рассказал  о  смерти  второго  солдата и  об
опасностях, которым они подвергались.
     Этот  рассказ  доставил ему подлинный триумф.  Все  войско  целый  день
говорило  об  этой  экспедиции, и  сам герцог  Орлеанский  поручил  передать
д'Артаньяну благодарность.
     Всякое  доброе  дело  несет  награду  в  себе   самом,  и  доброе  дело
д'Артаньяна вернуло  ему утраченное спокойствие.  В самом  деле,  д'Артаньян
считал, что может быть совершенно спокоен, раз  один из двух  врагов убит, а
другой безраздельно предан ему.
     Это  спокойствие  доказывало лишь  одно -  что д'Артаньян  еще не  знал
миледи.



        XII. АНЖУЙСКОЕ ВИНО

     После вестей о почти безнадежной болезни короля вскоре  в лагере начали
распространяться слухи о его выздоровлении,  и, так как  король очень спешил
лично  принять участие в осаде, все  говорили, что он двинется  в путь, едва
лишь будет в состоянии сесть на лошадь.
     Между тем герцог Орлеанский, знавший, что не сегодня-завтра его сместят
с  поста  командующего  армией  и заменят  либо  герцогом  Ангулемским, либо
Бассомпьером, либо  Шомбергом,  оспаривавшими друг  у друга  этот пост,  был
бездеятелен, терял время, лишь нащупывая силы противника, и не решался ни на
какую крупную операцию, которая могла бы прогнать англичан с острова Рэ, где
они все еще осаждали крепость Сен-Мартен и форт Ла-Пре, тогда как  французы,
со своей стороны, осаждали Ла-Рошель.
     Что касается д'Артаньяна, то, как мы уже  сказали,  он  стал спокойнее,
что всегда бывает  после того, как опасность минует и мы  начнем  считать ее
несуществующей;  у него оставалась лишь одна забота - он  не получал никаких
известий от своих друзей.
     Однако как-то утром, в начале ноября, все сделалось ему ясно  благодаря
следующему письму, полученному из Виллеруа:
     "Господин д'Артаньян!
     Господа Атос,  Портос  и  Арамис  устроили  у  меня  пирушку  и  славно
повеселились,  но при  этом  так  нашумели,  что  комендант,  человек  очень
строгий, заключил их под стражу на  несколько дней. Тем не  менее я выполняю
данное ими приказание  и посылаю вам дюжину бутылок  моего  анжуйского вина,
которое пришлось им  весьма по  вкусу. Они просят вас выпить это вино  за их
здоровье.
     Остаюсь, сударь, покорным  и почтительным слугой,  Годо, трактирщик гг.
мушкетеров".
     - Наконец-то! - воскликнул д'Артаньян. - Значит,  они помнят обо мне  в
часы развлечения, как я помню о них в часы уныния! Ну конечно, я выпью за их
здоровье, и очень охотно, но только не один.
     И д'Артаньян побежал к двум гвардейцам, с которыми он сдружился больше,
чем с остальными, чтобы пригласить их распить с ним чудесное анжуйское вино,
присланное из Виллеруа. Оказалось, однако, что один из гвардейцев был кем-то
приглашен на этот вечер, а другой на следующий, поэтому пирушку назначили на
послезавтра.
     Придя домой, д'Артаньян отправил все двенадцать бутылок вина в походный
гвардейский буфет, приказав тщательно сохранить их,  а в день торжества он с
девяти утра  услал туда  Планше, с тем  чтобы  приготовить  все к двенадцати
часам, когда был назначен обед.
     Гордясь своим  новым  почетным  званием  метрдотеля,  Планше  решил  не
ударить лицом  в грязь,  а  потому  взял  себе  в  помощь  слугу  одного  из
приглашенных, по имени Фурро,  и того самого лжесолдата, который хотел убить
д'Артаньяна и который, не принадлежа ни к одной части,  поступил после того,
как  молодой человек спас ему жизнь, в услужение к  д'Артаньяну или,  вернее
сказать, к Планше.
     Когда час  пиршества наступил,  оба гостя явились, заняли свои места, и
длинный  ряд  блюд  выстроился  на  столе. Планше  прислуживал с  салфеткой,
перекинутой через  руку, Фурро  откупоривал бутылки, а  Бризмон  - так звали
выздоравливающего - переливал вино в стеклянные графины,  так как в нем  был
какой-то осадок - должно быть, от тряской дороги. Первая бутылка этого  вина
оказалась  на дне  несколько  мутной.  Бризмон вылил  подонки  в  стакан,  и
д'Артаньян разрешил ему выпить их, так как бедняга был еще очень слаб.
     Гости съели суп и уже поднесли к губам первый стакан, как вдруг с форта
Людовика и с форта Нового прогремели пушечные выстрелы. Думая, что произошло
какое-то неожиданное нападение  либо со стороны осажденных,  либо со стороны
англичан,  гвардейцы немедленно схватились за  шпаги:  д'Артаньян,  не менее
быстрый, чем они, сделал то же, и все трое побежали к своим постам.
     Однако, едва успев  выскочить из буфета, они сразу поняли причину этого
шума.  "Да  здравствует король! Да здравствует кардинал!" - кричали со  всех
сторон, и повсюду били в барабаны.
     В  самом  деле,   король,  который,  как  мы  уже  сказали,  был  полон
нетерпения, проехал  без отдыха два  перегона и только  что  прибыл  со всей
своей свитой и с подкреплением в десять тысяч солдат,  впереди и позади него
шли мушкетеры.
     Д'Артаньян, находившийся в своей  роте, которая  выстроилась шпалерами,
выразительным жестом приветствовал  своих друзей, не спускавших с него глаз,
и г-на де Тревиля, сейчас же заметившего его.
     Как только церемония въезда кончилась, друзья горячо обнялись.
     - Черт возьми, - вскричал д'Артаньян, - вы приехали удивительно кстати!
Думаю, что ни одно блюдо не  успело еще остыть!.. Не правда  ли,  господа? -
добавил  молодой человек, обращаясь к двум гвардейцам и представляя их своим
друзьям.
     - Ого! Кажется, мы пируем! - обрадовался Портос.
     - Надеюсь, что на вашем обеде не будет дам! - сказал Арамис.
     - А есть ли приличное вино в вашей дыре? - спросил Атос.
     - То есть как  это, черт  возьми! Ведь у меня есть ваше вино,  любезный
друг, - ответил д'Артаньян.
     - Наше вино? - с удивлением переспросил Атос.
     - Ну да, то самое, которое вы прислали мне.
     - Мы прислали вам вино?
     -  Да   разве   вы   забыли?  Знаете,   слабенькое  вино  с   анжуйских
виноградников!
     - Да, я понимаю, какое вино вы имеете в виду.
     - Вино, которое вы предпочитаете всем остальным.
     - Разумеется, когда у меня нет ни шампанского, ни шамбертена.
     -  Ничего не поделаешь! За неимением шампанского и шамбертена, придется
вам удовольствоваться анжуйским.
     -  Так  вы,  значит, выписали  анжуйское  вино?  Ну  и  лакомка же  вы,
д'Артаньян! - сказал Портос.
     - Да нет же! Это то вино, которое прислано мне от вашего имени.
     - От нашего имени?! - хором воскликнули три мушкетера.
     - Скажите, Арамис, это вы посылали вино? - спросил Атос.
     - Нет. А вы, Портос?
     - Нет.
     - Если это не вы, - сказал д'Артаньян, - то ваш трактирщик.
     - Наш трактирщик?
     - Ну да! Ваш трактирщик Годо, трактирщик мушкетеров.
     - В конце концов, какое  нам дело до  того, откуда взялось это  вино! -
сказал Портос. - Попробуем и, если оно хорошее - выпьем.
     - Напротив,  - возразил  Атос,  -  не будем пить вино,  которое  пришло
неизвестно откуда.
     - Вы правы, Атос, -  согласился д'Артаньян. - Так, значит, никто из вас
не поручал трактирщику Годо прислать мне вина?
     - Нет! И все же он прислал вам его от нашего имени?
     - Вот письмо! - сказал д'Артаньян.
     И он протянул товарищам записку.
     - Это не  его почерк, - заметил Атос. - Я знаю его руку, перед отъездом
я как раз рассчитывался с ним за всю компанию.
     - Письмо подложное, - утверждал Портос, - никто не арестовывал нас.
     - Д'Артаньян, - с упреком сказал  Арамис, - как могли вы поверить,  что
мы нашумели?
     Д'Артаньян побледнел, и дрожь пробежала по его телу.
     -  Ты  пугаешь меня, - сказал Атос,  говоривший ему "ты" лишь в случаях
чрезвычайных. - Что случилось?
     - Бежим, бежим,  друзья  мои! - вскричал д'Артаньян. - У меня  возникло
страшное подозрение... Неужели это опять месть той женщины?
     Теперь побледнел и Атос.
     Д'Артаньян  бросился бежать  к  буфету, три мушкетера  и оба  гвардейца
последовали за ним.
     Первое,   что  увидел  д'Артаньян,  войдя  в   столовую,  был  Бризмон,
корчившийся на полу в жестоких судорогах.
     Планше  и Фурро, смертельно бледные,  пытались облегчить его страдания,
но  было  ясно,  что   помощь  бесполезна:  лицо  умирающего  было  искажено
предсмертной агонией.
     - А, это вы! - вскричал  Бризмон, увидев д'Артаньяна. - Вы сделали вид,
что даруете мне жизнь, а сами отравили меня! О, это ужасно!
     - Я? - вскричал д'Артаньян. - Несчастный, что ты говоришь!
     -  Да-да, вы  дали мне это  вино! Вы велели мне  выпить его - вы решили
отомстить мне, и это ужасно!
     -  Вы ошибаетесь, Бризмон, - сказал д'Артаньян, - вы ошибаетесь. Уверяю
вас... клянусь вам...
     - Но  есть бог,  он  покарает вас!..  О  господи,  пошли  ему  такие же
мучения, какие я чувствую сейчас!
     - Клянусь Евангелием, - вскричал д'Артаньян, бросаясь к умирающему, - я
не знал, что это вино отравлено, и сам собирался пить его!
     - Я не верю вам, - сказал солдат.
     И в страшных мучениях он испустил последний вздох.
     - Ужасно,  ужасно! - шептал Атос, между тем  как Портос бил  бутылки, а
Арамис  отдавал  приказание  -  правда,  несколько  запоздавшее  -  привести
духовника.
     - О  друзья мои, - сказал  д'Артаньян, - вы еще раз спасли мне жизнь, и
не  только  мне,  но  также  и этим господам!..  Господа,  -  продолжал  он,
обращаясь к гвардейцам,  - я попрошу  вас  хранить молчание о  том,  что  вы
видели. Весьма важные особы могут оказаться замешанными в эту историю, и все
последствия падут тогда на нашу голову.
     -  Ах, сударь...  -  пробормотал Планше, еле  живой  от  страха,  - ах,
сударь, выходит, что я счастливо отделался!
     - Как, бездельник,  ты, значит,  собирался  пить  мое вино?  - вскричал
д'Артаньян.
     -  За здоровье  короля, сударь. Я собрался было выпить самую малость за
здоровье короля, но Фурро сказал, что меня зовут.
     -  Это  правда, - покаялся Фурро,  щелкая  зубами от страха, -  я хотел
отослать его, чтобы выпить без помехи.
     -  Господа, -  сказал д'Артаньян,  обращаясь  к гвардейцам,  -  вы сами
понимаете,  что  после  всего  случившегося  yаша  пирушка  была  бы   очень
печальной.  Поэтому  примите мои извинения и давайте отложим  ее до  другого
раза.
     Оба  гвардейца учтиво  приняли  извинения д'Артаньяна и,  понимая,  что
четыре друга хотят остаться одни, удалились.
     Оставшись   без   свидетелей,   молодой  гвардеец   и   три   мушкетера
переглянулись  с  таким  видом, который ясно  говорил,  что  каждый  из  них
понимает всю серьезность положения.
     - Прежде всего, - предложил Атос, - давайте уйдем из этой комнаты. Труп
человека, погибшего насильственной смертью, - это плохое соседство.
     - Планше, - сказал д'Артаньян, - поручаю тебе тело этого бедняги. Пусть
его  похоронят на освященной земле. Правда, он  совершил преступление, но он
раскаялся в нем.
     И четверо друзей вышли из комнаты, предоставив Планше и Фурро  заботу о
погребении Бризмона.
     Хозяин отвел им другую комнату и  подал  яйца всмятку  и воду,  которую
Атос сам набрал  в колодце. Портосу и Арамису в нескольких словах рассказали
суть дела.
     - Как видите, милый друг, -  сказал д'Артаньян Атосу, - это война не на
жизнь, а на смерть.
     Атос покачал головой.
     - Да-да, - ответил он, - я вижу. Но вы, значит, думаете, что это она?
     - Я в этом уверен.
     - А я должен сознаться, что все еще сомневаюсь.
     - Однако же - лилия на плече?
     - Это  англичанка, совершившая во  Франции  какое-то  преступление,  за
которое ее заклеймили.
     - Атос,  Атос, уверяю  вас, это  ваша жена! -  повторял  д'Артаньян.  -
Неужели вы забыли, как сходятся все приметы?
     - И все-таки  я думаю, что  та,  другая, умерла.  Я так  хорошо повесил
ее...
     На этот раз покачать головой пришлось уже д'Артаньяну.
     - Но что же делать? - спросил он.
     - Нельзя вечно жить под дамокловым мечом, - сказал Атос,  -  необходимо
найти выход из положения.
     - Но какой же?
     - Постарайтесь  увидеться  с ней и объясниться.  Скажите ей:  "Мир  или
война! Даю честное слово дворянина, что никогда не скажу о вас ни слова, что
никогда  ничего  не  предприму  против  вас.  Со  своей  стороны, вы  должны
торжественно  поклясться, что  не будете вредить  мне. В противном  случае я
дойду до канцлера, дойду до короля, я найду палача, я восстановлю против вас
двор,  я заявлю о том,  что вы заклеймены,  я предам вас суду,  и,  если вас
оправдают,  тогда...  ну, тогда, клянусь честью, я  убью вас  где-нибудь под
забором, как бешеную собаку!"
     - Я не возражаю против этого  способа, - сказал д'Артаньян, - но как же
увидеться с ней?
     -  Время, милый друг,  время  доставит удобный  случай,  а случай  дает
человеку  двойные  шансы  на выигрыш:  чем больше вы  поставили,  тем больше
выиграете, если только умеете ждать.
     - Так-то так, но ждать, когда ты окружен убийцами и отравителями...
     - Ничего! - сказал  Атос.  - Бог хранил нас до  сих пор, он же сохранит
нас и впредь.
     - Да, нас!  Конечно,  мы мужчины, и,  собственно говоря, для нас вполне
естественно рисковать жизнью, но она!.. - добавил он, понижая голос.
     - Кто это она? - спросил Атос.
     - Констанция.
     -  Госпожа Бонасье!  Ах да,  ведь и правда... я  совсем  забыл, что  вы
влюблены, мой бедный друг!
     -  Но ведь  из письма,  найденного  вами у этого  убитого  негодяя,  вы
узнали, что  она находится в монастыре,  - сказал  Арамис.  -  В  монастырях
совсем не  так уж  плохо,  и  обещаю вам,  что, как  только  кончится  осада
Ла-Рошели, я лично...
     - Да-да, любезный  Арамис,  -  перебил  его  Атос, - мы знаем, что ваши
помыслы устремлены к религии.
     - Я только временно состою в мушкетерах, - со смирением сказал Арамис.
     -  По-видимому, он  давно  не  получал известий  от  своей любовницы, -
прошептал Атос. - Не обращайте внимания, это нам уже знакомо.
     - Вот что! - сказал Портос. - По-моему, тут есть одно простое средство.
     - Какое же? - спросил д'Артаньян.
     - Вы говорите, она в монастыре?
     - Да.
     - Так в чем же дело? Как только кончится осада, мы  похитим ее из этого
монастыря, и все тут.
     - Но ведь прежде надо узнать, в каком монастыре она находится.
     - Это правда, - согласился Портос.
     -  Однако не  говорили  ли  вы,  что  королева  сама  выбрала  для  нее
монастырь, милый д'Артаньян? - спросил Атос.
     - Да. По крайней мере, я думаю, что это таи.
     - Прекрасно! Тогда Портос поможет нам в этом деле.
     - Каким же образом, позвольте вас спросить?
     - Да через вашу  маркизу, герцогиню, принцессу. Она, должно быть, имеет
огромные связи.
     - Тсс!  - прошептал Портос, прижимая палец к губам. - Я думаю, что  она
кардиналистка, и она ничего не должна знать.
     - Если так, то я берусь получить сведения о  госпоже Бонасье, -  сказал
Арамис.
     - Вы, Арамис? - вскричали хором все три друга. - Каким же образом?
     -  Через  духовника королевы,  с  которым  я  очень дружен, -  краснея,
ответил Арамис.
     На   этом  обещании  четыре  друга,  закончившие  свой  скромный  обед,
расстались,  условившись  встретиться  снова  в  тот  же  вечер.  Д'Артаньян
вернулся во  францисканский  монастырь, а три мушкетера отправились в ставку
короля, где им предстояло еще позаботиться о своем помещении.



        XIII. ХАРЧЕВНЯ "КРАСНАЯ ГОЛУБЯТНЯ"

     Между тем король, который так стремился поскорее оказаться лицом к лицу
с  неприятелем  и  разделял ненависть к Бекингэму  с кардиналом, имея  на то
больше оснований, чем последний,  хотел немедленно сделать все распоряжения,
чтобы прежде всего прогнать англичан с  острова Рэ, а затем  ускорить  осаду
Ла-Рошели. Однако его задержали раздоры,  возникшие между де Бассомпьером  и
Шомбергом, с одной стороны, и герцогом Ангулемским - с другой.
     Господа  Бассомпьер и Шомберг были маршалами  Франции  и  заявляли свои
права  на  командование  армией  под  непосредственным  начальством  короля;
кардинал же, опасавшийся, что Бассомпьер, гугенот в душе, будет весьма слабо
действовать против англичан и ларошельцев, своих братьев  по вере, предлагал
на  этот  пост  герцога  Ангулемского,  которого  король,  по его настоянию,
назначил заместителем главнокомандующего.  В результате, чтобы предотвратить
уход Бассомпьера  и  Шомберга из  армии,  пришлось  поручить  каждому из них
командование самостоятельным отрядом: Бассомпьер взял себе  северный участок
-  от Лале  до  Домпьера,  герцог Ангулемский -  западный,  от  Домпьера  до
Периньи, а Шомберг - южный, от Периньи до Ангутена.
     Ставка герцога Орлеанского была в Домпьере.
     Ставка короля была то в Этре, то в Лажарри.
     И,  наконец,  ставка  кардинала  была  в дюнах,  у Каменного  моста,  в
обыкновенном домике, не защищенном никакими укреплениями.
     Таким образом, герцог Орлеанский наблюдал  за Бассомпьером, король - за
герцогом Ангулемским, а кардинал - за Шомбергом.
     Затем,  когда  расстановка  сил  была  закончена,  командование  начало
принимать меры к изгнанию англичан с острова.
     Обстоятельства благоприятствовали этому:  англичане -  хорошие солдаты,
когда  у  них  есть хорошая пища;  между  тем  они  питались  теперь  только
солониной  и скверными сухарями, отчего в лагере появилось много больных.  К
тому же море, очень бурное  в  это время года  на всем  побережье, ежедневно
разбивало какое-нибудь маленькое судно,  и  берег,  начиная  от Эгильонского
мыса до самой траншеи,  после каждого прибоя бывал буквально усеян обломками
шлюпок, фелюг и других судов.  Все  это  ясно говорило  о  том, что  даже  в
случае, если  бы  солдаты  короля  оставались  в  своем  лагере,  Бекингэму,
сидевшему  на  острове  только  из  упрямства,  все  равно  пришлось  бы  не
сегодня-завтра снять осаду.
     Однако,  когда г-н  де  Туарак  сообщил, что во  вражеском  лагере идут
приготовления к новому приступу, король решил, что пора покончить  с этим, и
отдал приказ о решительном сражении.
     Не имея  намерения подробно описывать осаду и  приводя лишь те события,
которые  имеют непосредственную связь с рассказываемой нами историей, скажем
вкратце, что это  предприятие удалось,  вызвав  большое  удивление короля  и
доставив громкую славу кардиналу. Англичане, теснимые шаг за шагом, терпящие
поражение  при каждой  стычке и окончательно разбитые при переходе с острова
Луа, вынуждены были снова сесть на свои суда, оставив на поле боя две тысячи
человек,  и  среди  них  пятерых  полковников,  трех подполковников,  двести
пятьдесят капитанов и  двадцать знатных дворян, а кроме того, четыре пушки и
шестьдесят знамен, доставленных  Клодом де СенСимоном в Париж и с торжеством
подвешенных к сводам собора Парижской богоматери.
     Благодарственные молебны служили сперва в лагере, а потом уже и по всей
Франции.
     Итак, кардинал  имел  теперь  возможность продолжать  осаду,  ничего не
опасаясь, по крайней мере временно, со стороны англичан.
     Но,  как  мы  только  что  сказали,  это   спокойствие  оказалось  лишь
временным.
     Один из курьеров герцога  Бекингэмского,  по имени Монтегю, был  взят в
плен,  и через него  стало  известно о существовании  союза  между Австрией,
Испанией, Англией и Лотарингией.
     Этот союз был направлен против Франции.
     Больше  того, в  ставке  Бекингэма, которому пришлось покинуть ее более
поспешно, чем он предполагал, были найдены документы, еще раз подтверждавшие
существование  такого союза,  и  эти  бумаги,  как  уверяет кардинал в своих
мемуарах, бросали тень на г-жу де Шеврез и, следовательно, на королеву.
     Вся ответственность падала  на кардинала, ибо нельзя быть полновластным
министром,  не  неся при  этом ответственности.  Поэтому, напрягая все  силы
своего разностороннего ума, он днем и ночью следил за малейшими изменениями,
происходившими в каком-либо из великих государств Европы.
     Кардиналу была известна энергия,  а главное - сила ненависти Бекингэма.
Если бы угрожавший  Франции союз одержал победу, все влияние его, кардинала,
было бы утрачено: испанская  и австрийская  политика получила бы тогда своих
постоянных представителей в  луврском кабинете, где пока что она имела  лишь
отдельных  сторонников,  и   он,  Ришелье,   французский  министр,   министр
национальный по преимуществу, был бы уничтожен. Король,  который повиновался
ему, как ребенок, и  ненавидел его, как ребенок  ненавидит строгого учителя,
отдал бы его в  руки своего брата и королевы, ищущих личного мщения; словом,
он погиб бы, и, быть  может,  Франция погибла бы вместе  с  ним... Надо было
предотвратить все это.
     Поэтому в маленьком  домике у Каменного моста, который  кардинал избрал
своей  резиденцией,  днем  и  ночью  сменялись  курьеры,   причем  число  их
возрастало с каждой минутой.
     Это были монахи, так неумело носившие свои  рясы, что  сразу можно было
догадаться об их принадлежности к церкви, но к церкви воинствующей; женщины,
которых  несколько  стесняла одежда пажей и чьи округлые формы заметны  были
даже под широкими шароварами; и, наконец, крестьяне с грязными руками, но со
стройной фигурой, крестьяне, в которых за целую милю можно было узнать людей
знатного происхождения.
     Бывали  и другие, видимо  менее приятные визиты,  ибо два  или три раза
разносился слух, что на жизнь кардинала было совершено покушение.
     Правда,  враги  его  высокопреосвященства  поговаривали,  будто он  сам
нанимал этих  неловких  убийц,  чтобы  иметь  возможность,  в свою  очередь,
применить насильственные меры  в случае надобности,  но не следует верить ни
тому, что говорят министры, ни тому, что говорят их враги.
     Однако все это не мешало кардиналу, которому  даже и самые ожесточенные
его  хулители никогда не  отказывали  в личной  храбрости,  совершать ночные
прогулки,   чтобы   передать   какие-нибудь   важные   приказания    герцогу
Ангулемскому,  посоветоваться  о  чем-либо  с  королем  или встретиться  для
переговоров с тем из посланцев, приход которого к нему в дом почему-либо был
нежелателен.
     Что  касается  мушкетеров,  то они, будучи не особенно заняты во  время
осады, содержались не слишком строго и вели веселую жизнь. Это давалось  им,
а в особенности нашим  трем приятелям, тем легче,  что, находясь в дружеских
отношениях с г-ном де Тревилем, они часто получали от него особое разрешение
опоздать в лагерь и явиться туда после тушения огней.
     И вот однажды вечером, когда д'Артаньян не мог их сопровождать, так как
нес караул в траншее, Атос,  Портос ж Арамис, верхом на своих боевых  конях,
закутанные в походные плащи и держа пистолеты наготове,  возвращались втроем
из кабачка под названием "Красная голубятня",  обнаруженного Атосом  два дня
назад на дороге из ЛаЖарри. Итак, они ехали, готовые каждую минуту встретить
какую-нибудь  засаду,  как  вдруг, приблизительно за четверть лье от деревни
Буанар,  им  послышался  конский  топот.  Все трое сейчас  же  остановились,
образовав тесно сомкнутую группу на середине дороги. Через минуту, при свете
вышедшей из-за облака луны, они  увидели на повороте двух всадников, которые
ехали к ним  навстречу и,  заметив их, тоже остановились,  видимо  совещаясь
между  собой,  продолжать  ли  путь  или повернуть  обратно.  Это  колебание
показалось  трем  приятелям  несколько  подозрительным,  и Атос,  выехав  на
несколько шагов вперед, крикнул своим властным голосом:
     - Кто идет?
     - А вы кто такие? - в свою очередь, спросил один из всадников.
     - Это не  ответ! - возразил Атос.  - Кто идет?  Отвечайте, или мы будем
стрелять!
     -  Не советую, господа!  - произнес тогда  звучный  голос,  по-видимому
привыкший повелевать.
     - Это какой-нибудь  старший офицер, который совершает ночной объезд,  -
тихо сказал Атос. - Что нам делать, господа?
     -  Кто вы такие? - спросил тот же повелительный голос. - Отвечайте, или
вы пожалеете о своем неповиновении.
     - Королевские мушкетеры,  - сказал Атос, все более  и более  убеждаясь,
что человек, задающий эти вопросы, имеет право их задавать.
     - Какой роты?
     - Роты де Тревиля.
     - Приблизьтесь  на  установленное  расстояние и доложите  мне,  что  вы
делаете здесь в столь поздний час.
     Три товарища подъехали ближе, немного посбавив спеси, ибо все трое были
теперь  убеждены,  что имеют дело  с человеком,  который  сильнее  их; вести
переговоры должен был Атос.
     Один из двух всадников - тот, который заговорил вторым, -  был шагов на
десять впереди своего спутника. Атос знаком предложил Портосу и Арамису тоже
остаться сзади и подъехал один.
     - Прошу прощения,  господин офицер, - сказал Атос, - но  мы не знали, с
кем имеем дело, и, как видите, были начеку.
     -  Ваше имя? - спросил офицер,  лицо  которого было  наполовину закрыто
плащом.
     - Однако же,  сударь,  - ответил Атос, которого начинал раздражать этот
допрос,  - прошу  вас привести  доказательство того,  что  вы  имеете  право
задавать мне вопросы.
     -  Ваше  имя?  -  еще раз повторил  всадник,  поднимая капюшон и  таким
образом открывая лицо.
     - Господин кардинал! - с изумлением вскричал мушкетер.
     - Ваше имя? - в третий раз повторил кардинал.
     - Атос, - сказал мушкетер.
     Кардинал знаком  подозвал  к  себе  своего  спутника,  и  тот  поспешил
подъехать к нему.
     - Эти  три  мушкетера будут сопровождать нас,  - вполголоса  проговорил
кардинал.  - Я не хочу, чтобы  в лагере знали о том, что  я уезжал оттуда, и
если они поедут с нами, то мы сможем быть уверены в их молчании.
     -  Мы дворяне, ваша светлость, - сказал Атос. - Возьмите  с нас слово и
ни о чем не беспокойтесь. Благодарение богу, мы умеем хранить тайны!
     Кардинал устремил свой проницательный взгляд на смелого собеседника.
     - У вас  тонкий  слух, господин Атос, -  сказал  кардинал,  - по теперь
выслушайте то, что я скажу вам. Я прошу вас сопровождать меня не потому, что
я вам не  доверяю, -  я прошу об  этом ради  собственной  безопасности. Ваши
спутники - это, разумеется, господин Портос и господин Арамис?
     - Да, ваше высокопреосвященство, - ответил Атос.
     Между тем оба мушкетера, до сих пор остававшиеся сзади, подъехали ближе
с шляпами в руках.
     - Я знаю вас, господа, - сказал кардинал,  - я знаю вас. Мне  известно,
что вы не принадлежите к  числу моих друзей, и это очень огорчает меня. Но я
знаю также, что вы храбрые  и честные дворяне и что  вам можно довериться...
Итак,  господин  Атос, окажите мне честь сопровождать меня вместе  с  вашими
двумя  спутниками,  и  тогда  у меня  будет  такая  охрана,  которой  сможет
позавидовать даже его величество, в случае если мы встретим его.
     Каждый из мушкетеров склонил голову до самой шеи своей лошади.
     - Клянусь честью, ваше высокопреосвященство, - сказал Атос, - вы хорошо
делаете,  что берете нас  с  собой: мы  встретили дорогой несколько  опасных
личностей и с четырьмя из них даже имели ссору в "Красной голубятне".
     - Ссору? Из-за чего же это, господа? - спросил кардинал. - Вы знаете, я
не люблю ссор!
     -   Именно  поэтому  я  и  беру  на  себя  смелость  предупредить  ваше
высокопреосвященство о том, что  произошло. Иначе вы могли бы узнать об этом
от других лиц и счесть нас виновными вследствие неверного освещения событий.
     - А каковы  были  последствия  этой ссоры? - спросил кардинал, нахмурив
брови.
     - Да  вот мой друг Арамис, который находится перед вами, получил легкий
удар шпагой в руку, что  не помешает  ему  завтра же пойти  на приступ, если
ваше  высокопреосвященство  отдаст  приказ  о  штурме,  и  вы  сами  сможете
убедиться в этом, ваше высокопреосвященство.
     - Однако же  вы  не такие люди, которые позволяют безнаказанно наносить
себе удары  шпагой,  -  возразил кардинал.  -  Послушайте,  господа,  будьте
откровенны:  некоторые  из   этих  ударов  вы,  наверное,  вернули  обратно?
Исповедуйтесь мне - ведь вам известно, что я имею право отпускать грехи.
     - Я, ваша светлость, - сказал Атос, - даже и не прикоснулся к шпаге - я
просто взял своего противника в  охапку и вышвырнул  его в окно...  Кажется,
при падении, - продолжал Атос с некоторым колебанием, - он сломал себе ногу.
     - Ага! - произнес кардинал. - А вы, господин Портос?
     -  Я,  ваша  светлость, знаю,  что дуэли  запрещены, поэтому я  схватил
скамью и нанес одному из этих разбойников удар, который, надо думать, разбил
ему плечо.
     - Так... - сказал кардинал. - А вы, господин Арамис?
     -  У  меня,  ваша светлость,  самый безобидный нрав,  и  к  тому  же  я
собираюсь  постричься  в  монахи,  что,   быть   может,  неизвестно   вашему
высокопреосвященству. Поэтому я всячески удерживал моих товарищей, как вдруг
один из  этих негодяев нанес мне предательский удар шпагой в левую руку. Тут
мое терпение истощилось, я тоже выхватил шпагу, и когда он снова бросился на
меня,  то  мне показалось, что он наткнулся на  острие  всем телом.  Не знаю
точно, так ли  это, но  твердо помню, что он упал,  и, кажется,  его  унесли
вместе с двумя остальными.
     - Черт возьми,  - произнес  кардинал,  -  три  человека выбыли из строя
из-за  трактирной  ссоры!.. Да, господа,  вы не любите шутить. А  из-за чего
возник спор?
     - Эти негодяи были пьяны,  - сказал Атос.  - Они узнали, что вечером  в
гостиницу прибыла какая-то женщина, и хотели вломиться к ней.
     - Вломиться к ной? - повторил кардинал. - С какой же целью?
     - По  всей вероятности, с  целью совершить над ней  насилие,  - ответил
Атос. - Ведь я уже имел честь сообщить  вашему высокопреосвященству, что эти
негодяи были пьяны.
     - И эта женщина была молода и  красива? - спросил кардинал  с некоторым
беспокойством.
     - Мы не видели ее, ваша светлость, - ответил Атос.
     -  Ах, вы не видели ее? Ну, прекрасно! -  с живостью сказал кардинал. -
Вы хорошо сделали,  что  вступились за  честь женщины, и так  как  я сам еду
сейчас в "Красную голубятню", то узнаю, правда ли то, что вы мне сказали.
     - Ваша светлость,  - гордо  проговорил Атос, - мы дворяне и не стали бы
лгать даже ради спасения жизни!
     -  Да  я  и  не сомневаюсь  в  правдивости ваших  слов, господин  Атос,
нисколько  не  сомневаюсь... Однако скажите, - добавил он, чтобы  переменить
разговор, - разве эта дама была одна?
     -  Вместе с этой дамой в  комнате был мужчина, -  сказал Атос, - но так
как, несмотря на шум, он не вышел, надо полагать, что он трус.
     - "Не судите опрометчиво", говорится в Евангелии, - возразил кардинал.
     Атос поклонился.
     - А теперь, господа, довольно,  - продолжал кардинал. - Я узнал то, что
хотел. Следуйте за мной.
     Три  мушкетера  пропустили  кардинала  вперед;  он  опять  закрыл  лицо
капюшоном,  тронул лошадь и поехал, держась  на расстоянии девяти или десяти
шагов впереди своих четырех спутников.
     Вскоре отряд подъехал к харчевне, которая казалась пустой и молчаливой:
хозяин, видимо, знал,  какой прославленный гость должен был приехать к нему,
и заранее спровадил докучливых посетителей.
     Шагов  за  десять до двери  кардинал знаком  приказал своему спутнику и
трем  мушкетерам  остановиться.  Чья-то оседланная лошадь  была привязана  к
ставню; кардинал постучал три раза условным стуком.
     Какой-то человек, закутанный в плащ, сейчас же вышел из дома, обменялся
с  кардиналом  несколькими короткими  фразами, сел на  лошадь  и поскакал по
дороге к Сюржеру, которая вела также и в Париж.
     -  Подъезжайте  ближе,  господа,  -  сказал кардинал. - Вы  сказали мне
правду, господа  мушкетеры, - обратился он  к трем приятелям, - и, поскольку
это  будет зависеть от меня, наша сегодняшняя встреча принесет вам пользу. А
пока что следуйте за мной.
     Кардинал  сошел  с  лошади,  мушкетеры сделали то  же; кардинал  бросил
поводья своему спутнику; три мушкетера привязали своих лошадей к ставням.
     Трактирщик стоял  на  пороге - для  него кардинал был просто  офицером,
приехавшим повидаться с дамой.
     - Нет  ли у вас  внизу  какой-нибудь комнаты, где бы эти господа  могли
подождать меня и погреться у камина? - спросил кардинал.
     Трактирщик  отворил дверь  большой  комнаты, где совсем  недавно вместо
прежней дрянной печурки поставили прекрасный большой камин.
     - Вот эта, - сказал он.
     -  Хорошо, - сказал кардинал. -  Войдите сюда, господа,  и  потрудитесь
подождать меня, я задержу вас не более получаса.
     И пока три мушкетера  входили в  комнату  нижнего этажа, кардинал  стал
быстро подниматься  по лестнице,  не  задавая  больше никаких вопросов.  Он,
видимо, отлично знал дорогу.



        XIV. О ПОЛЬЗЕ ПЕЧНЫХ ТРУБ

     Было очевидно, что наши  три друга, сами того не  подозревая,  движимые
только рыцарскими  побуждениями  и  отвагой, оказали  услугу какой-то особе,
которую кардинал удостаивал своим высоким покровительством.
     Но  кто же была эта особа? Вот вопрос, который прежде всего задали себе
три   мушкетера.  Затем,  видя,   что,   сколько  бы  они   ни   высказывали
предположений, ни одно из них не является  удовлетворительным, Портос позвал
хозяина и велел подать игральные кости.
     Портос  и  Арамис уселись  за стол  и стали  играть.  Атос  в  раздумье
медленно расхаживал по комнате.
     Раздумывая  и  прогуливаясь,  Атос  ходил  взад  и  вперед  мимо  трубы
наполовину разобранной печки; другой конец этой трубы  был выведен в комнату
верхнего этажа.  Проходя  мимо,  он  каждый раз  слышал чьи-то  приглушенные
голоса,  которые  наконец  привлекли  его  внимание. Атос  подошел  ближе  и
разобрал несколько  слов,  которые показались ему настолько интересными, что
он сделал знак своим товарищам замолчать, а сам замер на месте, согнувшись и
приложив ухо к нижнему отверстию трубы.
     - Послушайте, миледи, - говорил кардинал, - дело  это  важное. Садитесь
сюда, и давайте побеседуем.
     - Миледи! - прошептал Атос.
     - Я слушаю ваше высокопреосвященство, с величайшим вниманием, - ответил
женский голос, при звуке которого мушкетер вздрогнул.
     - Небольшое судно  с английской командой,  капитан которого мне предан,
поджидает вас вблизи  устья Шаранты,  у форта Ла-Пуэнт. Оно снимется с якоря
завтра утром.
     - Так, значит, мне нужно выехать туда сегодня вечером?
     -  Сию  же  минуту,  то  есть сразу после  того, как  вы  получите  мои
указания. Два человека, которых  вы увидите  у дверей, когда выйдете отсюда,
будут  охранять вас в  пути.  Я выйду первым.  Вы  подождете полчаса и затем
выйдете тоже.
     -  Хорошо,  ваша светлость. Но вернемся  к тому  поручению, которое вам
угодно   дать   мне.  Я   хочу   и  впредь  быть  достойной  доверия  вашего
высокопреосвященства, а потому  благоволите ясно  и  точно  изложить мне это
поручение, чтобы я не совершила какой-нибудь оплошности.
     Между двумя собеседниками на минуту водворилось глубокое молчание; было
очевидно, что кардинал заранее  взвешивал свои выражения, а миледи старалась
мысленно  сосредоточиться, чтобы понять то, что он скажет, и запечатлеть все
в памяти.
     Атос, воспользовавшись этой минутой,  попросил своих товарищей запереть
изнутри дверь, знаком подозвал их и предложил им послушать вместе с ним.
     Оба мушкетера, любившие удобства, принесли по стулу для себя и стул для
Атоса. Все трое уселись, сблизив головы и навострив уши.
     - Вы поедете в Лондон, - продолжал  кардинал. - В Лондоне  вы навестите
Бекингэма...
     - Замечу  вашему высокопреосвященству, - вставила  миледи, -  что после
дела  с  алмазными  подвесками,  к  которому   герцог  упорно  считает  меня
причастной, его светлость питает ко мне недоверие.
     - Но на этот раз,  -  возразил кардинал,  - речь  идет вовсе  не о том,
чтобы вы снискали его доверие, а о  том, чтобы вы открыто и честно явились к
нему в качестве посредницы.
     -  Открыто и  честно...  -  повторила  миледи с едва уловимым  оттенком
двусмысленности.
     - Да, открыто и честно, - подтвердил кардинал  прежним тоном. - Все эти
переговоры должны вестись в открытую.
     -  Я  в  точности исполню  указания  вашего  высокопреосвященства  и  с
готовностью ожидаю их.
     - Вы явитесь к Бекингэму от моего имени и скажете ему, что мне известны
все  его  приготовления,  но  что  они  меня мало тревожат:  как  только  он
отважится сделать первый шаг, я погублю королеву.
     - Поверит ли он,  что ваше высокопреосвященство в состоянии осуществить
свою угрозу?
     - Да, ибо у меня есть доказательства.
     -  Надо, чтобы  я  могла представить  ему эти  доказательства  и  он по
достоинству оценил их.
     -  Конечно.  Вы скажете ему,  что я  опубликую  донесение  Буа-Робера и
маркиза де Ботрю о  свидании герцога с королевой у  супруги коннетабля в тот
вечер,  когда супруга  коннетабля  давала  бал-маскарад. А чтобы  у  него не
оставалось  никаких сомнений, вы ему скажете, что он приехал туда в  костюме
Великого Могола, в  котором собирался быть там кавалер де Гиз и  который  он
купил у де Гиза за три тысячи пистолей...
     - Хорошо, ваша светлость.
     -  Мне  известно до мельчайших подробностей, как он вошел и затем вышел
ночью  из дворца, куда он проник  переодетый итальянцем-предсказателем.  Для
того  чтобы  он  окончательно  убедился  в  достоверности моих сведений,  вы
скажете  ему, что  под  плащом на  нем  было надето  широкое  белое  платье,
усеянное черными блестками, черепами и скрещенными костями, так как в случае
какой-либо неожиданности  он  хотел  выдать себя за  привидение Белой  Дамы,
которое,  как всем  известно,  всегда появляется в Лувре перед  каким-нибудь
важным событием...
     - Это все, ваша светлость?
     - Скажите ему, что я  знаю также  все  подробности похождения в Амьене,
что я велю изложить их в виде небольшого занимательного романа с планом сада
и с портретами главных действующих лиц этой ночной сцены.
     - Я скажу ему это.
     - Передайте ему еще, что Монтегю в моих руках, что  Монтегю в Бастилии,
и  хотя у  него  не перехватили,  правда,  никакого письма,  но  пытка может
вынудить его сказать то, что он знает, и... даже то, чего не знает.
     - Превосходно.
     - И, наконец, прибавьте, что герцог, спеша уехать с острова Рэ, забыл в
своей  квартире  некое  письмо  госпожи  де  Шеврез, которое  сильно порочит
королеву, ибо оно доказывает  не только то,  что ее величество может  любить
врагов короля, но и  то,  что  она состоит в заговоре с врагами  Франции. Вы
хорошо запомнили все, что я вам сказал, не так ли?
     -  Судите сами,  ваше высокопреосвященство: бал у  супруги  коннетабля,
ночь в Лувре, вечер в Аменьене, арест Монтегю, письмо госпожи де Шеврез.
     - Верно, совершенно верно. У вас прекрасная память, миледи.
     - Но если, несмотря на все эти доводы, - возразила та, к кому относился
лестный  комплимент  кардинала,  - герцог  не  уступит и  будет  по-прежнему
угрожать Франции?
     - Герцог  влюблен,  как безумец  или, вернее, как глупец, -  с глубокой
горечью ответил Ришелье. - Подобно  паладинам старого времени, он затеял эту
войну только для того, чтобы заслужить благосклонный взгляд своей дамы. Если
он  узнает, что война  будет стоить чести, а быть может, и свободы владычице
его помыслов, как он выражается, ручаюсь  вам - он призадумается, прежде чем
вести дальше эту войну.
     - Но что,  если...  - продолжала миледи с настойчивостью, доказывавшей,
что она хотела до конца  выяснить возлагаемое  на нее  поручение, -  если он
все-таки будет упорствовать?
     - Если он будет упорствовать? - повторил кардинал. - Это маловероятно.
     - Это возможно.
     - Если он  будет упорствовать... - Кардинал  сделал  паузу, потом снова
заговорил:  -  Если он будет упорствовать, тогда я буду надеяться на одно из
тех событий, которые изменяют лицо государства.
     -  Если  бы  вы,  ваше высокопреосвященство, потрудились  привести  мне
исторические примеры  таких  событий,  -  сказала  миледи,  -  я,  возможно,
разделила бы вашу уверенность.
     - Да вот вам пример, - ответил  Ришелье. -  В тысяча  шестьсот  десятом
году,  когда славной памяти король Генрих Четвертый, руководствуясь примерно
такими  же  побуждениями, какие заставляют  действовать  герцога,  собирался
одновременно  вторгнуться во Фландрию и в  Италию, чтобы сразу с двух сторон
ударить  по  Австрии, -  разве не произошло тогда  событие,  которое  спасло
Австрию? Почему бы королю Франции не посчастливилось так же, как императору?
     - Ваше высокопреосвященство изволит говорить об ударе кинжалом на улице
Медников?
     - Совершенно правильно.
     - Ваше высокопреосвященство  не опасается, что казнь Равальяка держит в
страхе тех, кому на миг пришла бы мысль последовать его примеру?
     -  Во  все  времена  и во  всех государствах, в  особенности  если  эти
государства раздирает религиозная вражда, находятся фанатики, которые ничего
так  не желают,  как стать мучениками.  И  знаете, мне  как раз  приходит на
память,  что  пуритане  крайне  озлоблены  против  герцога  Бекингэма  и  их
проповедники называют его антихристом.
     - Так что же? - спросила миледи.
     -  А  то,  -  продолжал  кардинал  равнодушным  голосом, -  что  теперь
достаточно было  бы, например,  найти  женщину, молодую, красивую  и ловкую,
которая  желала бы отомстить за  себя  герцогу. Такая  женщина  легко  может
сыскаться: герцог  пользуется большим  успехом у  женщин, и  если он  своими
клятвами  в вечном постоянстве возбудил во многих сердцах любовь к себе,  то
он возбудил также и много ненависти своей вечной неверностью.
     -  Конечно,  -  холодно  подтвердила  миледи,  -  такая  женщина  может
сыскаться.
     - Если это так, подобная женщина, вложив в  руки какого-нибудь фанатика
кинжал Жака Клемана (<a href=#s65>*65</a>) или Равальяка (<a href=#s66>*66</a>), спасла бы Францию.
     - Да, но она оказалась бы сообщницей убийцы.
     -  А разве  стали достоянием  гласности  имена сообщников Равальяка или
Жака Клемана?
     - Нет.  И, возможно,  потому,  что эти  люди  занимали  слишком высокое
положение, чтобы их осмелились изобличить. Ведь не для всякого сожгут палату
суда, ваша светлость.
     -  Так  вы  думаете, что  пожар  палаты  суда  не  был случайностью?  -
осведомился  Ришелье  таким тоном,  точно  он  задал вопрос,  не  имеющий ни
малейшего значения.
     -  Лично  я,  ваша  светлость,  ничего не думаю, - сказала миледи.  - Я
привожу факт, вот и все. Я говорю только, что если бы я была  мадемуазель де
Монпансье  (<a href=#s67>*67</a>)  или  королевой  Марией  Медичи,  то  принимала  бы  меньше
предосторожностей, чем я принимаю теперь, будучи просто леди Кларик.
     - Вы правы, - согласился Ришелье. - Так чего же вы хотели бы?
     - Я  хотела бы получить  приказ, который заранее одобрял бы все,  что я
сочту нужным сделать для блага Франции.
     - Но сначала надо найти такую женщину, которая, как я сказал, желала бы
отомстить герцогу.
     - Она найдена, - сказала миледи.
     - Затем надо найти того презренного фанатика, который послужит  орудием
божественного правосудия.
     - Он найдется.
     - Вот тогда  и настанет время получить тот приказ, о котором  вы сейчас
просили.
     -  Вы правы,  ваше  высокопреосвященство, -  произнесла  миледи, -  и я
ошиблась,  полагая,   что  поручение,  которым  вы  меня   удостаиваете,  не
ограничивается тем,  к чему  оно сводится в действительности. Итак, я должна
доложить его светлости, что  вам известны  все подробности относительно того
переодевания,  с   помощью  которого  ему  удалось  подойти  к  королеве  на
маскараде, устроенном супругой коннетабля;  что  у  вас есть  доказательства
состоявшегося  в  Лувре свидания  королевы с итальянским астрологом, который
был  не кто иной,  как  герцог  Бекингэм; что  вы велели сочинить  небольшой
занимательный роман на  тему о похождении в  Амьене,  с планом сада, где оно
разыгралось,  и с портретами его  участников; что Монтегю  в  Бастилии и что
пытка может принудить его  сказать о том,  что он помнит, и даже  о том, что
он, возможно, позабыл, и наконец, что к вам в руки попало  письмо госпожи де
Шеврез, найденное в  квартире его светлости и порочащее  не только ту особу,
которая его написала,  но и  ту, от имени которой оно  написано. Затем, если
герцог, несмотря на все  это, по-прежнему будет упорствовать,  то, поскольку
мое  поручение ограничивается тем, что  я перечислила, мне  останется только
молить бога, чтобы  он совершил  какое-нибудь чудо, которое  спасет Францию.
Все это так, ваше преосвященство, и больше мне ничего не надо делать?
     - Да, так, - сухо подтвердил кардинал.
     -  А теперь... - продолжала  миледи,  словно  не замечая,  что кардинал
Ришелье заговорил с ней  другим тоном,  -  теперь, когда я получила указания
вашего высокопреосвященства, касающиеся ваших врагов, не разрешите ли вы мне
сказать вам два слова о моих?
     - Так у вас есть враги?
     - Да, ваша светлость, враги, против которых вы должны  всеми  способами
поддержать  меня,   потому   что   я   приобрела   их   на   службе   вашему
высокопреосвященству.
     - Кто они?
     - Во-первых, некая мелкая интриганка Бонасье.
     - Она в Мантской тюрьме.
     - Вернее, она была там, - возразила  миледи, - но королева получила  от
короля приказ, с помощью которого она перевела ее в монастырь.
     - В монастырь?
     - Да, в монастырь.
     - В какой?
     - Не знаю, это хранится в строгой тайне.
     - Я узнаю эту тайну!
     - И вы скажете  мне,  ваше высокопреосвященство, в  каком монастыре эта
женщина?
     - Я не вижу к этому никаких препятствий.
     - Хорошо... Но у меня есть другой враг, гораздо более  опасный, чем эта
ничтожная Бонасье.
     - Кто?
     - Ее любовник.
     - Как его зовут?
     -  О, ваше высокопреосвященство его хорошо знает! - вскричала миледи  в
порыве гнева.  -  Это наш  с вами злой гений:  тот самый человек,  благодаря
которому мушкетеры  короля одержали  победу  в стычке  с гвардейцами  вашего
высокопреосвященства, тот самый, который нанес три удара шпагой вашему гонцу
де Варду и расстроил все дело с алмазными подвесками; это тот, наконец, кто,
узнав, что я похитила госпожу Бонасье, поклялся убить меня.
     - А-а... - протянул кардинал. - Я знаю, о ком вы говорите.
     - Я говорю об этом негодяе д'Артаньяне.
     - Он смельчак.
     - Поэтому-то и следует его опасаться.
     - Надо бы иметь доказательство его тайных сношений с Бекингэмом...
     -   Доказательство!  -  вскричала  миледи.  -   Я   раздобуду   десяток
доказательств!
     -  Ну,  в  таком  случае  -  нет  ничего  проще:  представьте  мне  эти
доказательства, и я посажу его в Бастилию.
     - Хорошо, ваша светлость, а потом?
     - Для  тех, кто попадает в  Бастилию, нет никакого  "потом",  -  глухим
голосом ответил кардинал. - Ах,  черт возьми, -  продолжал он, - если  б мне
так же легко было избавиться  от моего врага,  как избавить  вас от ваших, и
если б вы  испрашивали  у  меня  безнаказанности  за  ваши  действия  против
подобных людей!
     -  Ваша светлость,  - предложила миледи, - давайте меняться  - жизнь за
жизнь, человек за человека: отдайте мне этого - я отдам вам того, другого.
     - Не  знаю,  что вы хотите сказать, - ответил  кардинал, -  и  не желаю
этого знать,  но мне хочется сделать  вам любезность, и я не вижу, почему бы
мне не  исполнить  вашу просьбу  относительно столь ничтожного существа, тем
более  что  этот  д'Артаньян,  как  вы  утверждаете,  распутник,  дуэлист  и
изменник.
     - Бесчестный человек, ваша светлость, бесчестный!
     - Дайте мне бумагу, перо и чернила.
     - Вот они, ваша светлость.
     Наступило  минутное  молчание,   доказывавшее,  что  кардинал  мысленно
подыскивал выражения,  в которых он собирался  составить эту записку или уже
писал ее.
     Атос, слышавший до единого слова весь разговор, взял своих товарищей за
руки и отвел их на другой конец комнаты.
     -  Ну,  что  тебе  надо, отчего  ты  не  даешь нам дослушать  конец?  -
рассердился Портос.
     - Тише!  - прошептал Атос. - Мы  узнали все, что нам нужно было узнать.
Впрочем, я  не мешаю вам  дослушать  разговор  до конца,  но  мне необходимо
уехать.
     - Тебе необходимо уехать? - повторил Портос. -  А если кардинал спросит
о тебе, что мы ему ответим?
     - Не дожидайтесь,  пока  он спросит обо мне,  скажите  ему сами,  что я
отправился дозором, так как кое-какие замечания нашего  хозяина  навели меня
на подозрение, что дорога  не совсем безопасна. К тому же  я упомяну об этом
оруженосцу кардинала. А остальное уж мое дело, ты об этом не беспокойся.
     - Будьте осторожны, Атос! - сказал Арамис.
     - Будьте покойны, - ответил Атос.  - Как  вам известно,  я умею владеть
собою.
     Портос и Арамис снова уселись у печной трубы.
     Что же касается Атоса, он на виду  у всех вышел,  отвязал своего  коня,
привязанного  рядом с конями его друзей  к засовам ставен, немногими словами
убедил  оруженосца в  необходимости дозора для  обратного пути,  а  затем  с
притворным  вниманием осмотрел  свой пистолет,  взял  в  зубы шпагу  и,  как
солдат, добровольно выполняющий опасную задачу, поехал по дороге к лагерю.



        XV. СУПРУЖЕСКАЯ СЦЕНА

     Как Атос и предвидел, кардинал не замедлил сойти вниз; он открыл  дверь
комнаты,  куда вошли мушкетеры, и увидел,  что  Портос и Арамис с величайшим
азартом играют в кости. Беглым взглядом окинув всю комнату, он убедился, что
недостает одного из его телохранителей.
     - Куда девался господин Атос? - спросил он.
     -  Ваша  светлость,  - отвечал  Портос, -  он  поехал  дозором  вперед.
Кое-какие разговоры нашего хозяина  внушили ему  подозрение,  что дорога  не
совсем безопасна.
     - А вы что делали, господин Портос?
     - Я выиграл у Арамиса пять пистолей.
     - Что ж, теперь возвращайтесь вместе со мною обратно.
     - Мы к услуг