Альбер поднимется в его комнаты и расскажет о своем торжестве. Что его сын, идя сражаться, не захотел увидеться с отцом, за честь которого он мстил, это было попятно; но почему, отомстив за честь отца, сын не пришел и не бросился в его объятия? Тогда-то граф, не имея возможности повидать Альбера, послал за его камердинером. Мы знаем, что Альбер велел камердинеру ничего не скрывать от графа. Десять минут спустя на крыльце появился граф де Морсер, в черном сюр- туке с воротником военного образца, в черных панталонах, в черных пер- чатках. Очевидно, он уже заранее отдал распоряжения, потому что не успел он спуститься с крыльца, как ему подали карету. Камердинер сейчас же положил в карету плащ, в который были завернуты две шпаги, затем захлопнул дверцу и сел рядом с кучером. Кучер ждал приказаний. - На Елисейские Поля, - сказал генерал, - к графу Монте-Кристо. Живо! Лошади рванулись под ударом бича; пять минут спустя они остановились у дома графа. Морсер сам открыл дверцу и, еще на ходу, как юноша, выпрыгнул на ал- лею, позвонил и вошел вместе со своим камердинером в широко распахнутую дверь. Через секунду Батистен докладывал Монте-Кристо о графе де Морсер, и Монте-Кристо, проводив Гайде, велел провести Морсера в гостиную. Генерал уже третий раз отмеривал шагами длину гостипой, когда, обер- нувшись, он увидел на пороге МонтеКристо. - А, это господин де Морсер! - спокойно сказал Монте-Кристо. - Мне казалось, я ослышался. - Да, это я, - сказал граф; губы его дрожали, он с трудом выговаривал слова. - Мне остается узнать, - сказал Монте-Кристо, - чему я обязан удо- вольствием видеть графа де Морсер в такой ранний час. - У вас сегодня утром была дуэль с моим сыном, сударь? - спросил ге- нерал. - Вам это известно? - спросил граф. - Да, и мне известно также, что у моего сына были веские причины драться с вами и постараться убить вас. - Действительно, сударь, у него были на это веские причины. Но все же, как видите, он меня не убил и даже не дрался. - Однако вы в его глазах виновник бесчестья, постигшего его отца, ви- новник страшного несчастья, которое обрушилось на мой дом. - Это верно, сударь, - сказал Монте-Кристо с тем же ужасающим спо- койствием, - виновник, впрочем, второстепенный, а не главный. - Вы, очевидно, извинились перед ним или дали какие-нибудь объясне- ния? - Я не дал ему никаких объяснений, и извинился не я, а он. - Но что же, по-вашему, означает его поведение? - Скорее всего он убедился, что кто-то другой виновнее меня. - Кто же? - Его отец. - Допустим, - сказал Морсер, бледнея, - но вы должны знать, что ви- новный не любит, когда ему указывают на его вину. - Я это знаю... Потому я ждал того, что произошло. - Вы ждали, что мой сын окажется трусом?! - воскликнул граф. - Альбер де Морсер далеко не трус, - сказал МонтеКристо. - Если человек держит в руке шпагу, если перед ним стоит его смер- тельный враг и он не дерется - значит, он трус! Будь он здесь, я бы ска- зал ему это в лицо! - Сударь, - холодно ответил Монте-Кристо, - я не думаю, чтобы вы яви- лись ко мне обсуждать ваши семейные дела. Скажите все это своему сыну, может быть он найдет, что вам ответить. - Нет, нет, - возразил генерал с мимолетной улыбкой, - вы совершенно правы, я приехал не для этого! Я приехал вам сказать, что я тоже считаю вас своим врагом! Я инстинктивно ненавижу вас! У меня такое чувство, будто я вас всегда знал и всегда ненавидел! И раз нынешние молодые люди отказываются драться, то драться надлежит нам... Вы согласны со мной, сударь? - Вполне; поэтому, когда я сказал вам, что я ждал того, что должно произойти, я имел и виду и ваше посещение. - Тем лучше... Следовательно, вы готовы? - Я всегда готов. - Мы будем биться до тех пор, пока один из нас не умрет, понимаете? - с яростью сказал генерал, стиснув зубы. - Пока один из нас не умрет, - повторил граф МонтеКристо, слегка кив- нув головой. - Так едем, секунданты нам не нужны. - Разумеется, не нужны, - сказал Монте-Кристо, - мы слишком хорошо знаем друг друга! - Напротив, - сказал граф, - мы совершенно друг друга не знаем. - Полноте, - сказал Монте-Кристо с тем же убийственным хладнокровием, - что вы говорите! Разве вы не тот самый солдат Фернан, который дезерти- ровал накануне сражения при Ватерлоо? Разве вы не тот самый поручик Фер- нан, который служил проводником и шпионом французской армии в Испании? Разве вы не тот самый полковник Фернан, который предал, продал, убил своего благодетеля Али? И разве все эти Фернаны, вместе взятые, не обра- тились в генерал-лейтенанта графа де Морсер, пэра Франции? - Негодяй, - воскликнул генерал, которого эти слова жгли, как раска- ленное железо, - ты коришь меня моим позором перед тем, быть может, как убить меня! Нет, я не хотел сказать, что ты не знаешь меня; я отлично знаю, дьявол, что ты проник в мрак моего прошлого, что ты перечел - но знаю, при свете какого факела, - каждую страницу моей жизни; но, быть может, в моем позоре все-таки больше чести, чем в твоем показном блеске! Да, ты меня знаешь, не сомневаюсь, но я не знаю тебя, авантюрист, купаю- щийся в золоте и драгоценных камнях! В Париже ты называешь себя графом Монте-Кристо; в Италии - Синдбадом-Мореходом; на Мальте - еще как-то, уж не помню. Но я требую, я хочу знать твое настоящее имя, среди этой сотни имен, чтобы выкрикнуть его в ту минуту, когда я всажу шпагу в твое серд- це! Граф Монте-Кристо смертельно побледнел; его глаза вспыхнули грозным огнем; он стремительно бросился в соседнюю комнату, сорвал с себя галс- тук, сюртук и жилет, накинул матросскую куртку и надел матросскую шапоч- ку, из-под которой ниспадали его длинные черные волосы. И он вернулся, страшный, неумолимый, и, скрестив руки, направился к генералу. Морсер, удивленный его внезапным уходом, ждал. При виде преоб- разившегося МонтеКристо ноги у него подкосились и зубы застучали; он стал медленно отступать и, натолкнувшись на какой-то стол, остановился. - Фернан, - крикнул ему Монте-Кристо, - из сотни моих имен мне доста- точно назвать тебе лишь одно, чтобы сразить тебя; ты отгадал это имя, правда? Ты вспомнил его? Ибо, невзирая на все мои несчастья, на все мои мучения, я стою перед тобой сегодня помолодевший от радости мщения, та- кой, каким ты, должно быть, не раз видел меня во сне, с тех пор как же- нился... на Мерседес, моей невесте! Генерал, запрокинув голову, протянув руки вперед, остановившимся взглядом безмолвно смотрел на это страшное видение; затем, держась за стену, чтобы не упасть, он медленно добрел до двери и вышел, пятясь, ис- пустив один лишь отчаянный, душераздирающий крик: - Эдмон Дантес! Затем с нечеловеческими усилиями он дотащился до крыльца, походкой пьяного пересек двор и повалился на руки своему камердинеру, невнятно бормоча: - Домой, домой! По дороге свежий воздух и стыд перед слугами помогли ему собраться с мыслями; но расстояние было невелико, и по мере того как граф приближал- ся к дому, отчаяние снова овладевало им. За несколько шагов от дома граф велел остановиться и вышел из экипа- жа. Ворота были раскрыты настежь; кучер фиакра, изумленный, что его поз- вали к такому богатому особняку, ждал посреди двора; граф испуганно взглянул на него, но не посмел никого расспрашивать и бросился к себе. По лестнице спускались двое; он едва успел скрыться в боковую комна- ту, чтобы не столкнуться с ними. Это была Мерседес, опиравшаяся на руку сына; они вместе покидали дом. Они прошли совсем близко от несчастного, который, спрятавшись за штофную портьеру, едва не почувствовал прикосновение шелкового платья Мерседес и ощутил на своем лице теплое дыхание сына, говорившего: - Будьте мужественны, матушка! Идем, идем скорей, мы здесь больше не у себя. Слова замерли, шаги удалились. Граф выпрямился, вцепившись руками в штофную занавесь; он старался подавить самое отчаянное рыдание, когда-либо вырывавшееся из груди отца, которого одновременно покинули жена и сын... Вскоре он услышал, как хлопнула дверца фиакра, затем крикнул кучер, задрожали стекла от грохота тяжелого экипажа; тогда он бросился к себе в спальню, чтобы еще раз взглянуть на все, что он любил в этом мире; но фиакр уехал, и ни Мерседес, ни Альбер не выглянули из его окошка, чтобы послать опустелому дому, покидаемому отцу и мужу последний взгляд проща- ния и сожаления. И вот, в ту самую минуту, когда колеса экипажа застучали по камням мостовой, раздался выстрел, и темный дымок вырвался из окна спальни, разлетевшегося от сотрясения. XVI. ВАЛЕНТИНА Читатели, конечно, догадываются, куда спешил Моррель и с кем у него было назначено свидание. Расставшись с Монте-Кристо, он медленно шел по направлению к дому Вильфора. Мы сказали - медленно: дело в том, что у Морреля было еще более полу- часа времени, а пройти ему надо было шагов пятьсот; но хоть у него и бы- ло времени более чем достаточно, он все же поспешил расстаться с Мон- те-Кристо, потому что ему не терпелось остаться наедине со своими мысля- ми. Он твердо помнил назначенный ему час: тот самый, когда Валентина кор- мила завтраком Нуартье и потому могла быть уверена, что никто не потре- вожит ее при исполнении этого благочестивого долга. Нуартье и Валентина разрешили ему посещать их два раза в неделю, и он собирался воспользо- ваться своим правом. Когда Моррель вошел, поджидавшая его Валентина схватила его за руку и подвела к своему деду. Она была бледна и сильно взволнована. Ее волнение было вызвано скандалом в Опере: все уже знали (свет всег- да все знает) о ссоре между Альбером и Монте-Кристо. В доме Вильфоров никто не сомневался в том, что неизбежным последствием случившегося бу- дет дуэль: Валентина женским чутьем поняла, что Моррель будет секундан- том Монте-Кристо, и, зная храбрость Максимилиана, его глубокую привязан- ность к графу, боялась, что он не ограничится пассивной ролью свидетеля. Поэтому легко понять, с каким нетерпением спрашивала она о подробнос- тях и выслушивала ответы, и Моррель прочел в глазах своей возлюбленной бесконечную радость, когда она услышала о неожиданно счастливом исходе дуэли. - А теперь, - сказала Валентина, делая знак Моррелю сесть рядом со стариком и сама усаживаясь на скамеечку, на которой покоились его ноги, - мы можем поговорить и о собственных делах. Вы ведь знаете, Максимили- ан, что дедушка одно время хотел уехать из дома господина де Вильфор и поселиться отдельно. - Да, конечно, - сказал Максимилиан, - я помню этот план, я весьма одобрял его. - Так я могу вас обрадовать, Максимилиан, - сказала Валентина, - по- тому что дедушка опять вернулся к этой мысли. - Отлично! - воскликнул Максимилиан. - А знаете, - продолжала Валентина, - почему дедушка хочет покинуть этот дом? Нуартье многозначительно посмотрел на внучку, взглядом приказывая ей замолчать; но Валентина не смотрела на него: ее взоры и ее улыбка при- надлежали Моррелю. - Чем бы ни объяснялось желание господина Нуартье, я присоединяюсь к нему, - воскликнул Моррель. - Я тоже, от всей души, - сказала Валентина. - Он утверждает, что воздух предместья Сент-Оноре вреден для моего здоровья. - А вы знаете, Валентина, - сказал Моррель, - я нахожу, что господин Нуартье совершенно прав; вот уже недели две, как вы, по-моему, не совсем здоровы. - Да, я нехорошо себя чувствую, - отвечала Валентина, - поэтому де- душка решил сам полечить меня; он все знает, и я вполне ому доверяю. - Но, значит, вы в самом деле больны? - быстро спросил Моррель. - Это не болезнь. Мне просто не по себе, вот и все; я потеряла аппе- тит, и у меня такое ощущение, будто мой организм борется с чем-то. Нуартье не пропускал ни одного слова Валентины. - А чем вы лечитесь от этой неведомой болезни? - Просто я каждое утро пью по чайной ложке того лекарства, которое принимает дедушка; я хочу сказать, что я начала с одной ложки, а теперь пью по четыре. Додушка уверяет, что это средство от всех болезней. Валентина улыбнулась; но ее улыбка была грустной и страдальческой. Максимилиан, опьяненный любовью, молча смотрел на нее; она была очень хороша собой, но ее бледность стала какой-то прозрачной, глаза блестели сильнее обыкновенного, а руки, обычно белые, как перламутр, казались вы- лепленными из воска, слегка пожелтевшего от времени. С Валентины Максимилиан перевел взгляд на Нуартье; тот смотрел своим загадочным, вдумчивым взглядом на внучку, поглощенную своей любовью; но и он, как Моррель, видел эти признаки затаенного страдания, настолько, впрочем, неуловимые, что никто их не замечал, кроме деда и возлюбленно- го. - Но ведь это лекарство прописано господину Нуартье? - спросил Мор- рель. - Да, оно очень горькое на вкус, - отвечала Валентина, - такое горькое, что после него я во всем, что пью, чувствую горечь. Нуартье вопросительно взглянул на внучку. - Правда, дедушка, - сказала Валентина, - только что, идя к вам, я выпила сахарной воды и даже не могла допить стакана, до того мне показа- лось горько. Нуартье побледнел и показал, что он хочет что-то сказать. Валентина встала, чтобы принести словарь. Нуартье с явной тревогой следил за ней глазами. Кровь прилила к лицу девушки, и щеки ее покраснели. - Как странно, - весело воскликнула она, - у меня закружилась голова! Неужели от солнца? И она схватилась за край стола. - Да ведь нет никакого солнца, - сказал Моррель, которого сильнее обеспокоило выражение лица Нуартье, чем недомогание Валентины. Он подбежал к ней. Валентина улыбнулась. - Успокойся, дедушка, - сказала она Нуартье, - успокойтесь, Максими- лиан. Ничего, все уже прошло; но слушайте, кажется, кто-то въехал во двор? Она открыла дверь, подбежала к окну в коридоре и сейчас же вернулась. - Да, - сказала она, - приехала госпожа Данглар с дочерью. Прощайте, я убегу, иначе за мной придут сюда; вернее, до свидания; посидите с де- душкой, Максимилиан, я обещаю вам не удерживать их. Моррель проводил ее глазами, видел, как за ней закрылась дверь, и слышал, как она стала подниматься по маленькой лестнице, которая вела в комнату г-жи де Вильфор и в ее собственную. Как только она ушла, Нуартье сделал знак Моррелю взять словарь. Моррель исполнил его желание; он под руководством Валентины быстро научился понимать старика. Однако, так как приходилось всякий раз перебирать алфавит и отыски- вать в словаре каждое слово, прошло целых десять минут, пока мысль ста- рика выразилась в следующих словах: "Достаньте стакан с водой и графин из комнаты Валентины". Моррель немедленно позвонил лакею, заменившему Барруа, и от имени Ну- артье передал ему это приказание. Через минуту лакей вернулся. Графин и стакан были совершенно пусты. Нуартье показал, что желает что-то сказать. - Почему графин и стакан пусты? - спросил он. - Ведь Валентина сказа- ла, что не допила стакана. Передача этой мысли словами потребовала новых пяти минут. - Не знаю, - ответил лакей, - но в комнату мадемуазель Валентины прошла горничная; может быть, это она выплеснула. - Спросите у нее об этом, - сказал Моррель, по взгляду поняв мысль Нуартье. Лакей вышел и тотчас же вернулся. - Мадемуазель Валентина заходила сейчас в свою комнату, - сказал он, - и допила все, что осталось в стакане; а из графина все вылил господин Эдуард, чтобы устроить пруд для своих уток. Нуартье поднял глаза к небу, словно игрок, поставивший на карту все свое состояние. Затем глаза старика обратились к двери и уже не отрывались от нее. Валентина не ошиблась, говоря, что приехала г-жа Данглар с дочерью; их провели в комнату г-жи де Вильфор, которая сказала, что примет их у себя; вот почему Валентина и прошла через свою комнату; эта комната была в одном этаже с комнатой мачехи, и их разделяла только комната Эдуарда. Гостьи вошли в будуар с несколько официальным видом, очевидно, гото- вясь сообщить важную новость. Люди одного круга легко улавливают всякие оттенки в обращении. Г-жа де Вильфор в ответ на торжественность обеих дам также приняла торжест- венный вид. В эту минуту вошла Валентина, и приветствия возобновились. - Дорогой друг, - сказала баронесса, меж тем как девушки взялись за руки, - я приехала к вам вместе с Эжени, чтобы первой сообщить вам о предстоящей в ближайшем будущем свадьбе моей дочери с князем Кавалькан- ти. Данглар настаивал на титуле князя. Банкир-демократ находил, что это звучит лучше, чем граф. - В таком случае разрешите вас искренно поздравить, - ответила г-жа де Вильфор. - Я нахожу, что князь Кавальканти - молодой человек, полный редких достоинств. - Если говорить по-дружески, - сказала, улыбаясь, баронесса, - то я скажу, что князь еще не тот человек, кем обещает стать впоследствии. В нем еще много тех странностей, по которым мы, французы, с первого взгля- да узнаем итальянского или немецкого аристократа. Все же у него, по-ви- димому, доброе сердце, тонкий ум, а что касается практической стороны, то господин Данглар утверждает, что состояние у него грандиозное; он так и выразился. - А кроме того, - сказала Эжени, перелистывая альбом г-жи де Вильфор, - прибавьте, сударыня, что вы питаете к этому молодому человеку особую благосклонность. - Мне незачем спрашивать вас, - заметила г-жа де Вильфор, - разделяе- те ли вы эту благосклонность? - Ни в малейшей степени, сударыня, - отвечала Эжени с обычной своей самоуверенностью. - Я не чувствую никакой склонности связывать себя хо- зяйственными заботами или исполнением мужских прихотей, кто бы этот муж- чина ни был. Мое призвание быть артисткой и, следовательно, свободно распоряжаться своим сердцем, своей особой и своими мыслями. Эжени произнесла эти слова таким решительным и твердым тоном, что Ва- лентина вспыхнула. Робкая девушка не могла понять этой сильной натуры, в которой не чувствовалось и тени женской застенчивости. - Впрочем, - продолжала та, - раз уж мне суждено выйти замуж, я долж- на благодарить провидение, избавившее меня по крайней мере от притязаний господина де Морсер; не вмешайся провидение, я была бы теперь женой обесчещенного человека. - А ведь правда, - сказала баронесса с той странной наивностью, кото- рой иногда отличаются аристократки и от которой их не может отучить даже общение с плебеями, - правда, если бы Морсеры не колебались, моя дочь уже была бы замужем за Альбером; генерал очень хотел этого брака, он да- же сам приезжал к господину Данглару, чтобы вырвать его согласие; мы счастливо отделались. - Но разве позор отца бросает тень на сына? - робко заметила Валенти- на. - Мне кажется, что виконт нисколько не повинен в предательстве гене- рала. - Простите, дорогая, - сказала неумолимая Эжени, - виконт недалеко от этого ушел; говорят, что, вызвав вчера в Опере графа Монте-Кристо на ду- эль, он сегодня утром принес ему свои извинения у барьера. - Не может быть! - сказала г-жа де Вильфор. - Ах, дорогая, - отвечала г-жа Данглар с той же наивностью, которую мы только что отметили, - это наверное так; я это знаю от господина Деб- рэ, который присутствовал при объяснении. Валентина тоже знала все, но промолчала. От дуэли мысль ее перенес- лась в комнату Нуартье, где ее ждал Моррель. Погруженная в задумчивость, Валентина уже несколько минут не принима- ла участия в разговоре; она даже не могла бы сказать, о чем шла речь, как вдруг г-жа Данглар дотронулась до ее руки. - Что вам угодно, сударыня? - сказала Валентина, вздрогнув от этого прикосновения, словно от электрического разряда. - Вы больны, дорогая Валентина? - спросила баронесса. - Больна? - удивилась девушка, проводя рукой по своему горячему лбу. - Да; посмотрите на себя в зеркало; за последнюю минуту вы раза четы- ре менялись в лице. - В самом деле, - воскликнула Эжени, - ты страшно бледна! - Не беспокойся, Эжени; со мной это уже несколько дней. И, несмотря на все свое простодушие, Валентина поняла, что может вос- пользоваться этим предлогом, чтобы уйти. Впрочем, г-жа де Вильфор сама пришла ей на помощь. - Идите к себе, Валентина, - сказала она, - вы в самом деле нездоро- вы; наши гостьи извинят вас; выпейте стакан холодной воды, вам станет легче. Валентина поцеловала Эжени, поклонилась г-же Данглар, которая уже поднялась с места и начала прощаться, и вышла из комнаты. - Бедная девочка, - сказала г-жа де Вильфор, когда дверь за Валенти- ной закрылась, - она не на шутку меня беспокоит, и я боюсь, что она серьезно заболеет. Между тем Валентина в каком-то безотчетном возбуждении прошла через комнату Эдуарда, не ответив на злую выходку, которой он ее встретил, и, миновав свою спальню, вышла на маленькую лестницу. Ей оставалось спус- титься только три ступени, она уже слышала голос Морреля, как вдруг ту- ман застлал ей глаза, ее онемевшая нога оступилась, перила выскользнули из-под руки, и, припав к стене, она уже не сошла, а скатилась по ступе- ням. Моррель стремительно открыл дверь и увидел Валентину, лежащую на пло- щадке. Он подхватил ее на руки и усадил в кресло. Валентина открыла глаза. - Какая я неловкая! - сказала она с лихорадочной живостью. - Я, ка- жется, разучилась держаться на ногах. Как я могла забыть, что до площад- ки оставалось еще три ступеньки. - Вы не ушиблись, Валентина? - воскликнул Моррель. Валентина окинула взглядом комнату; в глазах Нуартье она прочла вели- чайший испуг. - Успокойся, дедушка, - сказала она, пытаясь улыбнуться, - это пустя- ки... у меня просто закружилась голова. - Опять головокружение! - сказал Моррель, в отчаянии сжимая руки. - Поберегите себя, Валентина, умоляю вас! - Да ведь все уже прошло, - сказала Валентина, - говорю же я вам, что это пустяки. А теперь послушайте, я скажу вам новость: через педелю Эже- ни выходит замуж, а через три дня назначено большое пиршество в честь обручения. Мы все приглашены - мой отец, госпожа де Вильфор и я... Так я по крайней мере поняла. - Когда же, наконец, настанет наша очередь? Ах, Валентина, вы имеете такое влияние на своего дедушку, постарайтесь, чтобы он ответил вам: скоро! - Так вы рассчитываете на меня, чтобы торопить дедушку и напоминать ему? - отвечала Валентина. - Да, - воскликнул Моррель. - Ради бога поспешите. Пока вы не будете моей, Валентина, мне всегда будет казаться, что я вас потеряю. - Право, Максимилиан, - отвечала Валентина, судорожно вздрогнув, - вы слишком боязливы. Вы же офицер, про которого говорят, что он не знает страха. Ха-ха-ха! И она разразилась резким, болезненным смехом; руки ее напряглись, го- лова запрокинулась, и она осталась недвижима. Крик ужаса, который не мог сорваться с уст Нуартье, застыл в его взгляде. Моррель понял: нужно звать на помощь. Он изо всех сил дернул звонок; горничная, находившаяся в комнате Ва- лентины, и лакей, заступивший место Барруа, вместе вбежали в комнату. Валентина была так бледна, так холодна и неподвижна, что, не слушая того, что им говорят, они поддались царившему в этом проклятом доме страху и с воплями бросились бежать по коридорам. Госпожа Данглар и Эжени как раз в эту минуту уезжали; они еще успели узнать причину переполоха. - Я вам говорила! - воскликнула г-жа де Вильфор. - Бедняжка! XVII. ПРИЗНАНИЕ В эту минуту послышался голос Вильфора, кричавшего из своего кабине- та: - Что случилось? Моррель взглянул на Нуартье, к которому вернулось все его хладнокро- вие, и тот глазами указал ему на пишу, где однажды, при сходных обстоя- тельствах, он уже скрывался. Он едва успел схватить шляпу и спрятаться за портьерой. В коридоре уже раздавались шаги королевского прокурора. Вильфор вбежал в комнату, бросился к Валентине и схватил ее в объятья. - Доктора! Доктора!.. Д'Авриньи! - крикнул Вильфор. - Нет, я лучше сам поеду за ним. И он стремглав выбежал из комнаты. В другую дверь выбежал Моррель. Его поразило в самое сердце ужасное воспоминание: ему вспомнился раз- говор между Вильфором и доктором, который он случайно подслушал той ночью, когда умерла г-жа де Сен-Меран; симптомы, хоть и более слабые, были такие же, какие предшествовали смерти Барруа. И ему почудилось, будто в ушах у него звучит голос Монте-Кристо, ска- завшего ему не далее как два часа тому назад: "Что бы вам ни понадобилось, Моррель, приходите ко мне, я многое могу сделать". Он стрелой помчался по предместью Сент-Оноре к улице Матиньон, а с улицы Матиньон на Елисейские Поля. Тем временем Вильфор подъехал в наемном кабриолете к дому Д'Авриньи; он так резко позвонил, что швейцар открыл ему с перепуганным лицом. Вильфор бросился па лестницу, не в силах вымолвить ни слова. Швейцар знал его и только крикнул ему вслед: - Доктор в кабинете, господин королевский прокурор! Вильфор уже вошел, или, вернее, ворвался к доктору. - Ах, это вы! - сказал Д'Авриньи. - Да, доктор, - отвечал Вильфор, закрывая за собой дверь, - и на этот раз я вас спрашиваю, одни ли мы здесь? Доктор, мой дом проклят богом. - Что случилось? - спросил тот внешне холодно, но с глубоким внутрен- ним волнением. - У вас опять кто-нибудь заболел? - Да, доктор, - воскликнул Вильфор, хватаясь за голову, - да! Взгляд Д'Авриньи говорил: "Я это предсказывал". Он медленно и с ударением произнес: - Кто же умирает на этот раз? Кто эта новая жертва, которая предста- нет перед богом, обвиняя нас в преступной слабости? Мучительное рыдание вырвалось из груди Вильфора; он схватил доктора за руку. - Валентина! - сказал он. - Теперь очередь Валентины! - Ваша дочь! - с ужасом и изумлением воскликнул д'Авриньи. - Теперь вы видите, что вы ошибались, - прошептал Вильфор, - помогите ей и попросите у страдалицы прощения за то, что вы подозревали ее. - Всякий раз, когда вы посылали за мной, - сказал д'Авриньи, - бывало уже поздно, но все равно, я иду; только поспешим, с вашими врагами мед- лить нельзя. - На этот раз, доктор, вам уже не придется упрекать меня в слабости. На этот раз я узнаю, кто убийца, и не пощажу его. - Прежде чем думать о мщении, сделаем все возможное, чтобы спасти жертву, - сказал д'Авриньи. - Едем. И кабриолет, доставивший Вильфора, рысью домчал его обратно вместе с д'Авриньи в то самое время, как Моррель стучался в дверь Монте-Кристо. Граф был у себя в кабинете и, очень озабоченный, читал записку, кото- рую ему только что спешно прислал Бертуччо. Услышав, что ему докладывают о Морреле, который расстался с ним за каких-нибудь два часа перед этим, граф с удивлением поднял голову. Для Морреля, как и для графа, за эти два часа изменилось, по-видимо- му, многое: он покинул графа с улыбкой, а теперь стоял перед ним, как потерянный. Граф вскочил и бросился к нему. - Что случилось, Максимилиан? - спросил он. - Вы бледны, задыхаетесь! Моррель почти упал в кресло. - Да, - сказал он, - я бежал, мне нужно с вами поговорить. - У вас дома все здоровы? - спросил граф самым сердечным тоном, не оставлявшим сомнений в его искренности. - Благодарю вас, граф, - отвечал Моррель, видимо, не зная, как прис- тупить к разговору, - да, дома у меня все здоровы. - Я очень рад; но вы хотели мне что-то сказать? - заметил граф с воз- растающей тревогой. - Да, - сказал Моррель, - я бежал к вам из дома, куда вошла смерть. - Так вы от Морсеров? - спросил Монте-Кристо. - Нет, - отвечал Моррель, - а разве у Морсеров ктонибудь умер? - Генерал пустил себе пулю в лоб, - отвечал МонтеКристо. - Какое ужасное несчастье! - воскликнул Максимилиан. - Не для графини, не для Альбера, - сказал Монте-Кристо, - лучше по- терять отца и мужа, чем видеть его бесчестие; кровь смоет позор. - Несчастная графиня! - сказал Максимилиан. - Больше всего мне жаль эту благородную женщину! - Пожалейте и Альбера, Максимилиан; поверьте, он достойный сын графи- ни. Но вернемся к вам; вы хотели меня видеть; я очень рад, если могу быть вам полезен. - Да, я пришел к вам в безумной надежде, что вы можете помочь мне в таком деле, где один бог может помочь. - Говорите же! - Я даже не знаю, - сказал Моррель, - имею ли я право хоть одному че- ловеку на свете открыть такую тайну; но меня вынуждает рок, я не могу иначе. И он замолчал в нерешительности. - Вы знаете, что я вас люблю, - сказал Монте-Кристо, сжимая руку Мор- реля. - Ваши слова придают мне смелости, и сердце говорит мне, что я не должен иметь тайн от вас. - Да, Моррель, сам бог внушил вам это. Скажите же мне все, как вам велит сердце. - Граф, разрешите мне послать Батистена справиться от вашего имени о здоровье одной особы, которую вы знаете. - Я сам в вашем распоряжении, что же говорить о моих слугах? - Я должен узнать, что ей лучше, не то я с ума сойду. - Хотите, чтобы я позвонил Батистену? - Нет, я сам ему скажу. Моррель вышел, позвал Батистена и вполголоса сказал ему несколько слов. Камердинер спешно вышел. - Ну, что? Послали? - спросил Монте-Кристо возвратившегося Морреля. - Да, теперь я буду немного спокойнее. - Я жду вашего рассказа, - сказал, улыбаясь, МонтеКристо. - Да, я все скажу вам. Слушайте. Однажды вечером я очутился в одном саду; меня скрывали кусты, никто не подозревал о моем присутствии. Мимо меня прошли двое; разрешите мне пока не называть их; они разговаривали тихо, но мне было так важно знать, о чем они говорят, что я напряг слух и не пропустил ни слова. - Начало довольно зловещее, если судить по вашей бледности. - Да, мой друг, все это ужасно! В этом доме кто-то только что умер; один из собеседников был хозяин, другой - врач. И первый поверял второму свои опасения и горести, потому что уже второй раз за этот месяц смерть, быстрая и неожиданная, поражала его дом, словно ангел мщения призвал на него божий гнев. - Вот что! - сказал Монте-Кристо, пристально глядя на Морреля и неу- ловимым движением поворачивая свое кресло так, чтобы оказаться в тени, в то время как свет падал прямо на лицо гостя. - Да, - продолжал Максимилиан, - смерть дважды за один месяц посетила этот дом. - А что отвечал доктор? - спросил Монте-Кристо. - Он отвечал... он отвечал, что смерть эта кажется ему неестественной и что ее можно объяснить только одним... - Чем? - Ядом! - В самом деле? - сказал Монте-Кристо с тем легким покашливанием, ко- торое в минуты сильного волнения помогало ему скрыть румянец, или блед- ность, или просто то внимание, с каким он слушал собеседника. - В самом деле, Максимилиан? И вы все это слышали? - Да, дорогой граф, я все это слышал, и доктор даже прибавил, что, если что-либо подобное повторится, он будет считать себя обязанным обра- титься к правосудию. Монте-Кристо слушал с величайшим спокойствием, быть может, притвор- ным. - Потом, - продолжал Максимилиан, - смерть нагрянула в третий раз, но ни хозяин дома, ни доктор никому ничего не сказали; теперь смерть, может быть, нагрянет в четвертый раз. Скажите, граф, к чему меня обязывает знание этой тайны? - Дорогой друг, - сказал Монте-Кристо, - вы рассказываете о случае, о котором знают решительно все. Дом, где вы все это слышали, мне знаком, или по крайней мере я знаю точь-в-точь такой же; там имеется сад, отец семейства, доктор, там одна за другой случились три странных и неожидан- ных смерти. Взгляните на меня: я не слышал ничьих признаний и тем не ме- нее знаю все это не хуже вас. Но разве меня мучает совесть? Нет, меня это ничуть не касается. Вы говорите: словно ангел мщения призвал божий гнев на этот дом; а кто вам сказал, что это не так? Закройте глаза на преступления, которых не хотят видеть те, кому надлежало бы их видеть. Если в этом доме бог творит свой суд, Максимилиан, то отвернитесь и не мешайте божьему правосудию. Моррель вздрогнул. Голос графа звучал мрачно, грозно и торжественно. - Впрочем, - продолжал граф, так резко меняя тон, что казалось, будто заговорил совсем другой человек, - откуда вы знаете, что это должно пов- ториться? - Это повторилось, граф! - воскликнул Моррель. - Вот почему я здесь. - Что же я могу сделать, Моррель? Может быть, вы хотите, чтобы я пре- дупредил королевского прокурора? Монте-Кристо произнес последние слова так выразительно, с такой нед- вусмысленной интонацией, что Моррель вскочил. - Граф, - воскликнул он, - вы знаете, о ком я говорю! - Да, разумеется, мой друг, и я докажу вам это, поставив точки над и, то есть назову всех действующих лиц. Вы гуляли в саду Вильфора; из ваших слов я заключаю, что это было в вечер смерти маркизы де Сен-Меран. Вы слышали, как Вильфор и д'Авриньи беседовали о смерти маркиза де Сен-Ме- ран и о не менее удивительной смерти маркизы. Д'Авриньи говорил, что предполагает отравление и даже два отравления; и вот вы, на редкость по- рядочный человек, с тех пор терзаете свое сердце, пытаете совесть, не зная, следует ли вам открыть эту тайну или промолчать. Мы живем не в средние века, дорогой друг, теперь уже нет ни святой инквизиции, ни вольных судей; что вы с ними сделаете? "Совесть, чего ты хочешь от ме- ня?" - сказал Стерн. Полно, друг мой, пусть они спят, если им спится, пусть чахнут от бессонницы, если она их мучит, а сами бога ради спите спокойно, благо у вас совесть чиста. Лицо Морреля страдальчески исказилось; он схватил Монте-Кристо за ру- ку. - Но ведь это повторилось! Вы слышите? - Так что же? Пусть, - сказал граф и, удивленный этой непонятной ему настойчивостью, испытующе посмотрел на Максимилиана. - Это семья Атри- дов; бог осудил их, и они несут свою кару; они сгинут все, как бумажные человечки, которых вырезают дети и которые валятся один за другим, хотя бы их было двести, от дуновения их создателя. Три месяца тому назад умер маркиз де СенМеран; спустя несколько дней - маркиза; на днях - Барруа; сегодня - старик Нуартье или юная Валентина. - Вы знали об этом? - воскликнул Моррель с таким ужасом, что Мон- те-Кристо вздрогнул, - он, который не шевельнулся бы, если бы обрушилась твердь небесная. - Вы знали об этом и молчали? - Что мне до этого? - возразил, пожав плечами Монте-Кристо. - Что мне эти люди, и зачем мне губить одного, чтобы спасти другого? Право, я не отдаю предпочтения ни жертве, ни убийце. - Но я, я! - в исступлении крикнул Моррель. - Ведь я люблю ее! - Любите? Кого? - воскликнул Монте-Кристо, вскакивая с места и хватая Морреля за руки. - Я люблю страстно, безумно, я отдал бы всю свою кровь, чтобы осушить одну ее слезу. Вы слышите! Я люблю Валентину де Вильфор, а ее убивают! Я люблю ее, и я молю бога и вас научить меня, как ее спасти! Монте-Кристо вскрикнул, и этот дикий крик был подобен рычанию ранено- го льва. - Несчастный! - воскликнул он, ломая руки. - Ты любишь Валентину! Ты любишь дочь этого проклятого рода! Никогда в своей жизни Моррель не видел такого лица, такого страшного взора. Никогда еще Ужас, чей лик не раз являлся ему и на полях сражения, и в смертоубийственные ночи Алжира, не опалял его глаз столь зловещими молниями. Он отступил в страхе. После этой страстной вспышки Монте-Кристо на миг закрыл глаза, словно ослепленный внутренним пламенем; он сделал нечеловеческое усилие, чтобы овладеть собой; и понемногу буря в его груди утихла, подобно тому как после грозы смиряются под лучами солнца разъяренные, вспененные волны. Это напряженное молчание, эта борьба с самим собой длилась не более двадцати секунд. Граф поднял свое побледневшее лицо. - Вы видите, друг мой, - сказал он почти не изменившимся голосом, - как господь карает кичливых и равнодушных людей, безучастно взирающих на ужасные бедствия, которые он им являет. С бесстрастным любопытством наб- людал я, как разыгрывается на моих глазах эта мрачная трагедия; подобно падшему ангелу, я смеялся над злом, которое совершают люди под покровом тайны (а богатым и могущественным легко сохранить тайну); и вот теперь и меня ужалила эта змея, за извилистым путем которой я следил, ужалила в самое сердце! Моррель глухо застонал. - Довольно жалоб, - сказал граф, - мужайтесь, соберитесь с силами, надейтесь, ибо я с вами, и я охраняю вас. Моррель грустно покачал головой. - Я вам сказал - надейтесь! - воскликнул МонтеКристо. - Знайте, я ни- когда не лгу, никогда не ошибаюсь. Сейчас полдень, Максимилиан; благода- рите небо, что вы пришли ко мне сегодня в полдень, а не вечером или завтра утром. Слушайте меня, Максимилиан, сейчас полдень: если Валентина еще жива, она не умрет. - Боже мой! - воскликнул Моррель. - И я оставил ее умирающей! Монте-Кристо прикрыл глаза рукой. Что происходило в этом мозгу, отягченном страшными тайнами? Что шеп- нули этому разуму, неумолимому и человечному, светлый ангел или ангел тьмы? Только богу это ведомо! Монте-Кристо снова поднял голову; на этот раз лицо его было безмятеж- но, как у младенца, пробудившегося от сна. - Максимилиан, - сказал он, - идите спокойно домой; я приказываю вам ничего не предпринимать, не делать никаких попыток и ничем не выдавать своей тревоги. Ждите вестей от меня; ступайте. - Ваше хладнокровие меня пугает, граф, - сказал Моррель. - Вы имеете власть над смертью? Человек ли вы? Или вы ангел? бог? И молодой офицер, никогда не отступавший перед опасностью, отступил перед Монте-Кристо, объятый невыразимым ужасом. Но Монте-Кристо взглянул на него с такой печальной и ласковой улыб- кой, что слезы увлажнили глаза Максимилиана. - Многое в моей власти, друг мой, - отвечал граф. - Идите, мне нужно побыть одному. Моррель, покоренный той непостижимой силой, которой Монте-Кристо под- чинял себе всех окружающих, даже не пытался ей противиться. Он пожал ру- ку графа и вышел. Но, дойдя до ворот, он остановился, чтобы подождать Батистена, кото- рый показался на углу улицы Матиньон. Тем временем Вильфор и д'Авриньи спешно прибыли в дом королевского прокурора. Они нашли Валентину все еще без чувств, и доктор осмотрел больную со всей тщательностью, которой требовали обстоятельства от вра- ча, посвященного в страшную тайну. Вильфор, не отрывая глаз от лица д'Авриньи, ждал его приговора. Ну- артье, еще более бледный, чем Валентина, еще нетерпеливее жаждущий отве- та, чем Вильфор, тоже ждал, и все силы его души и разума сосредоточились в его взгляде. Наконец д'Авриньи медленно проговорил: - Она еще жива. - Еще! - воскликнул Вильфор... - Какое страшное слово, доктор! - Да, я повторяю: она еще жива, и это очень меня удивляет. - Но она спасена? - спросил отец. - Да, раз она жива. В эту минуту глаза д'Авриньи встретились с глазами Нуартье; в них светилась такая бесконечная радость, такая глубокая и всепроникающая мысль, что доктор был поражен. Он снова опустил в кресло больную, чьи бескровные губы едва выделя- лись на бледном лице, и стоял неподвижно, глядя на Нуартье, который вни- мательно следил за каждым его движением. - Господин де Вильфор, - сказал, наконец, доктор, - позовите, пожа- луйста, горничную мадемуазель Валентины. Вильфор опустил голову дочери, которую поддерживал рукой, и сам пошел за горничной. Как только Вильфор закрыл за собой дверь, д'Авриньи подошел к Ну- артье. - Вы желаете мне что-то сказать? - спросил он. Старик выразительно закрыл глаза; как нам известно, в его распоряже- нии был только этот единственный утвердительный знак. - Мне одному? - Да, - показал Нуартье. - Хорошо, я постараюсь остаться с вами наедине. В эту минуту вернулся Вильфор в сопровождении горничной; следом за горничной шла г-жа де Вильфор. - Что случилось с бедной девочкой? - воскликнула она. - Она только что была у меня; правда, она жаловалась на недомогание, но я не думала, что это так серьезно. И молодая женщина со слезами на глазах и с чисто материнской неж- ностью подошла к Валентине и взяла ее за руку. Д'Авриньи наблюдал за Нуартье; старик широко раскрыл глаза, его щеки побледнели, а лоб покрылся испариной. - Вот оно что! - невольно сказал себе д'Авриньи, следя за направлени- ем взгляда Нуартье, - другими словами, взглянув на г-жу де Вильфор, твердившую: - Бедной девочке надо лечь в постель. Давайте, Фанни, мы с вами ее уложим. Д'Авриньи, которому это предложение давало возможность остаться нае- дине с Нуартье, одобрительно кивнул головой, но строго запретил давать больной что бы то ни было без его предписания. Валентину унесли; она пришла в сознание, но не могла ни поше- вельнуться, ни даже говорить, настолько она была разбита перенесенным припадком. Все же у нее хватило сил взглядом проститься с дедушкой, ко- торый смотрел ей вслед с таким отчаянием, словно у него вырывали душу из тела. Д'Авриньи проводил больную, написал рецепты и велел Вильфору самому поехать в аптеку, лично присутствовать при изготовлении лекарств, при- везти их и ждать его в комнате дочери. Затем, снова повторив свое приказание ничего не давать Валентине, он спустился к Нуартье, тщательно закрыл за собою дверь и, убедившись в том, что никто их не подслушивает, сказал: - Вы что-нибудь знаете о болезни вашей внучки? - Да, - показал старик. - Нам нельзя терять времени; я буду предлагать вам вопросы, а вы от- вечайте. Нуартье показал, что готов отвечать. - Вы предвидели болезнь Валентины? - Да. Д'Авриньи на секунду задумался; затем подошел ближе к Нуартье. - Простите меня за то, что я сейчас скажу, но ничто не должно быть упущено в том страшном положении, в котором мы находимся. Вы видели, как умирал несчастный Барруа? Нуартье поднял глаза к небу. - Вы знаете, от чего он умер? - спросил д'Авриньи, кладя руку на пле- чо Нуартье. - Да, - показал старик. - Вы думаете, что это была естественная смерть? Подобие улыбки мелькнуло на безжизненных губах Нуартье. - Так вы подозревали, что Барруа был отравлен? - Да. - Вы думаете, что яд, от которого он погиб, предназначался ему? - Нет. - Думаете ли вы, что та же рука, которая по ошибке поразила Барруа, сегодня поразила Валентину? - Да. - Значит, она тоже погибнет? - спросил д'Авриньи, не спуская с Ну- артье пытливого взгляда. Он ждал действия этих слов на старика. - Нет! - показал тот с таким торжеством, что самый искусный отгадчик был бы сбит с толку. - Так у вас есть надежда? - сказал удивленный д'Авриньи. - Да. - На что вы надеетесь? Старик показал глазами, что не может ответить. - Ах, верно, - прошептал д'Авриньи. Потом снова обратился к Нуартье: - Вы надеетесь, что убийца, отступится? - Нет. - Значит, вы надеетесь, что яд не окажет действия на Валентину? - Да. - Вы, конечно, знаете не хуже меня, что ее пытались отравить, - про- должал д'Авриньи. Взгляд старика показал, что у него на этот счет нет никаких сомнений. - Почему же вы надеетесь, что Валентина избежит опасности? Нуартье упорно смотрел в одну точку; д'Авриньи проследил направление его взгляда и увидел, что он устремлен на склянку с лекарством, которое ему приносили каждое утро. - Ах, вот оно что! - сказал д'Авриньи, осененный внезапной мыслью. - Неужели вы... Нуартье не дал ему кончить. - Да, - показал он. - Предохранили ее от действия яда... - Да. - Приучая ее мало-помалу... - Да, да, да, - показал Нуартье, в восторге оттого, что его поняли. - Вы, должно быть, слышали, как я говорил, что в лекарства, которые я вам даю, входит бруцин? - Да. - И, приучая ее к этому яду, вы хотели нейтрализовать действие яда? Глаза Нуартье сияли торжеством. - И вы достигли этого! - воскликнул д'Авриньи. - Не прими вы этой предосторожности, яд сегодня убил бы Валентину, убил мгновенно, безжа- лостно, до того силен был удар; по дело кончилось потрясением, и во вся- ком случае на этот раз Валентина не умрет. Неземная радость светилась в глазах старика, возведенных к небу с вы- ражением бесконечной благодарности. В эту минуту вернулся Вильфор. - Вот лекарство, которое вы прописали, доктор, - сказал он. - Его приготовили при вас? - Да, - отвечал королевский прокурор. - Вы его не выпускали из рук? - Нет. Д'Авриньи взял склянку, отлил несколько капель жидкости на ладонь и проглотил их. - Хорошо, - сказал он, - пойдемте к Валентине, я дам предписания, и вы сами проследите за тем, чтобы они никем не нарушались. В то самое время, когда д'Авриньи в сопровождении Вильфора входил в комнату Валентины, итальянский священник, с размеренной походкой, со спокойной и уверенной речью, нанимал дом, примыкающий к особняку Вильфо- ра. Неизвестно, в чем заключалась сделка, в силу которой все жильцы этого дома выехали два часа спустя; но прошел слух, будто фундамент этого дома не особенно прочен и дому угрожает обвал, что не помешало новому жильцу около пяти часов того же дня переехать в него со всей своей скромной обстановкой. Новый жилец взял его в аренду на три, шесть или девять лет и, как по- лагается, заплатил за полгода вперед; этот новый жилец, как мы уже ска- зали, был итальянец и звали его синьор Джакопо Бузони. Немедленно были призваны рабочие, и в ту же ночь редкие прохожие, по- являвшиеся в этом конце улицы, с изумлением наблюдали, как плотники и каменщики подводили фундамент под ветхое здание. XVIII. БАНКИР И ЕГО ДОЧЬ Из предыдущей главы мы знаем, что г-жа Данглар приезжала официально объявить г-же де Вильфор о предстоящей свадьбе мадемуазель Эжени Данглар с Андреа Кавальканти. Это официальное уведомление как будто доказывало, что все заинтересо- ванные лица пришли к соглашению; однако ему предшествовала сцена, о ко- торой мы должны рассказать нашим читателям. Поэтому мы просим их вернуться немного назад и утром этого знамена- тельного дня перенестись в ту пышную золоченую гостиную, которую мы уже описывали и которой так гордился ее владелец, барон Данглар. По этой гостиной, часов в десять утра, шагал взад и вперед, погружен- ный в задумчивость и, видимо, чем-то обеспокоенный, сам барон, погляды- вая на двери и останавливаясь при каждом шорохе. Когда в конце концов его терпение истощилось, он позвал камердинера. - Этьен, - сказал он, - пойдите узнайте, для чего мадемуазель Данглар просила меня ждать ее в гостиной, и по какой причине она заставляет меня ждать так долго. Дав, таким образом, волю своему дурному настроению, барон немного ус- покоился. В самом деле мадемуазель Данглар, едва проснувшись, послала свою гор- ничную испросить у барона аудиенцию и назначила местом ее золоченую гос- тиную. Необычайность этой просьбы, а главное - ее официальность немало удивили банкира, который не замедлил исполнить желание своей дочери и первым явился в гостиную. Этьен вскоре вернулся с ответом. - Горничная мадемуазель Эжени, - сказал он, - сообщила мне, что маде- муазель Эжени кончает одеваться и сейчас придет. Данглар кивнул головой в знак того, что он удовлетворен ответом. В глазах света и даже в глазах слуг Данглар слыл благодушным человеком и снисходительным отцом; этого требовала роль демократического деятеля в той комедии, которую он разыгрывал; ему казалось, что это ему подходит; так в античном театре у масок отцов правый угол рта был приподнятый и смеющийся, а левый - опущенный и плаксивый. Поспешим добавить, что в интимном кругу смеющаяся губа опускалась до уровня плаксивой; так что в большинстве случаев благодушный человек ис- чезал, уступая место грубому мужу и деспотическому отцу. - Почему эта сумасшедшая девчонка, если ей нужно со мной поговорить, не придет просто ко мне в кабинет? - бормотал Данглар. - И о чем это ей понадобилось со мной говорить? Он в двадцатый раз возвращался к этой беспокоившей его мысли, как вдруг дверь отворилась и вошла Эжени, в черном атласном платье, заткан- ном черными же цветами, без шляпы, но в перчатках, как будто она собира- лась занять свое кресло в Итальянской опере. - В чем дело, Эжени? - воскликнул отец. - И к чему эта парадная гос- тиная, когда можно так уютно посидеть у меня в кабинете? - Вы совершенно правы, сударь, - отвечала Эжени, знаком приглашая от- ца сесть, - вы задали мне два вопроса, которые исчерпывают предмет предстоящей нам беседы. Поэтому я вам сейчас отвечу на оба; и, вопреки обычаям, начну со второго, ибо он менее сложен. Я избрала местом нашей встречи гостиную, чтобы избежать неприятных впечатлений и воздействий кабинета банкира. Кассовые книги, как бы они ни были раззолочены, ящики, запертые, как крепостные ворота, огромное количество кредитных билетов, берущихся неведомо откуда, и груды писем, пришедших из Англии, Голлан- дии, Испании, Индии, Китая и Перу, всегда как-то странно действуют на мысли отца и заставляют его забывать, что в мире существуют более важные и священные вещи, чем общественное положение и мнение его доверителей. Вот почему я избрала эту гостиную, где на стенах висят в своих велико- лепных рамах, счастливые и улыбающиеся, наши портреты - ваш, мой и моей матери, и всевозможные идиллические пейзажи и умилительные пастушеские сцены. Я очень верю в силу внешних впечатлений. Быть может, особенно в отношении вас, я и ошибаюсь; но что поделать? Я не была бы артистической натурой, если бы не сохраняла еще некоторых иллюзий. - Отлично, - ответил Данглар, прослушавший эту тираду с невозмутимым хладнокровием, но ни слова в ней не понявший, так как был занят собственными мыслями и старался найти им отклик в мыслях своего собесед- ника. - Итак, мы более или менее разрешили второй вопрос, - сказала Эжени, нимало не смущаясь и с той почти мужской самоуверенностью, которая отли- чала ее речь и движения, - мне кажется, вы вполне удовлетворены моим объяснением. Теперь вернемся к первому вопросу. Вы спрашиваете меня, для чего я просила у вас аудиенции; я вам отвечу в двух словах: я не желаю выходить замуж за графа Андреа Кавальканти. Данглар подскочил на своем кресле. - Да, сударь, - все так же спокойно продолжала Эжени. - Я вижу, вы изумлены? Правда, за все время, что идут разговоры об этом браке, я не противоречила ни словом, я была, как всегда, убеждена, что в нужную ми- нуту сумею открыто и решительно воспротивиться воле людей, не спросивших моего согласия. Однако на этот раз мое спокойствие, моя пассивность, как говорят философы, имела другой источник; как любящая и послушная дочь... (легкая улыбка мелькнула на румяных губах девушки), я старалась подчи- ниться вашему желанию. - И что же? - спросил Данглар. - А то, сударь, - отвечала Эжени, - я старалась изо всех сил, но те- перь, когда настало время, я чувствую, что, несмотря на все мои усилия, я не в состоянии быть послушной. - Однако, - сказал Данглар, который, как человек недалекий, был со- вершенно ошеломлен неумолимой логикой дочери и ее хладнокровием - свиде- тельством твердой воли и дальновидного ума, - в чем причина твоего отка- за, Эжени? - Причина? - отвечала Эжени. - Бог мой! Андреа Кавальканти не безоб- разнее, не глупее и не противнее всякого другого. В глазах людей, кото- рые судят о мужчине по его лицу и фигуре, он может даже сойти за до- вольно привлекательный образец; я даже не скажу, что оп меньше мил моему сердцу, чем любой другой, - так могла бы рассуждать институтка, но я вы- ше этого. Я никого не люблю, сударь, вам это известно? И я не вижу, за- чем мне, без крайней необходимости стеснять себя спутником на всю жизнь. Разве не сказал один мудрец: "Ничего лишнего"; а другой: "Все мое несу с собой"? Меня даже выучили этим двум афоризмам по-латыни и по-гречески; один из них принадлежит, если не ошибаюсь, Федру, а другой Бианту. Так вот, дорогой отец, в жизненном крушении, - ибо жизнь, это вечное круше- ние наших надежд, - я просто выбрасываю за борт ненужный балласт, вот и все. Я оставляю за собой право остаться в одиночестве и, следовательно, сохранить свою свободу. - Несчастная! - пробормотал Данглар, бледнея, ибо он знал по опыту, как непреодолимо то препятствие, которое неожиданно встало на его пути. - Несчастная? - возразила Эжени. - Вот уж нисколько! Ваше восклица- ние, сударь, кажется мне театральным и напыщенным. Напротив, счастливая. Скажите, чего мне недостает? Люди находят меня красивой, а это уже кое-что: это обеспечивает мне повсюду благосклонный прием. А я люблю, когда меня хорошо принимают, - приветливые лица не так уродливы. Я не глупа, одарена известной восприимчивостью, благодаря чему я извлекаю для себя из жизни все, что мне нравится, как делает обезьяна, когда она разгрызает орех и вынимает ядро. Я богата, ибо вы обладаете одним из са- мых крупных состояний во Франции, а я ваша единственная дочь, и вы не столь упрямы, как театральные отцы, которые лишают дочерей наследства за то, что те не желают подарить им внучат. К тому же предусмотрительный закон отнял у вас право лишить меня наследства, по крайней мере пол- ностью, так же как он отнял у вас право принудить меня выйти замуж. Та- ким образом, красивая, умная, блещущая талантами, как выражаются в коми- ческих операх, и богатая! Да ведь это счастье, сударь! А вы называете меня несчастной. Видя дерзкую, высокомерную улыбку дочери, Данглар не сдержался и по- высил голос. Но под вопросительным взглядом Эжени, удивленно нахмурившей красивые черные брови, он благоразумно отвернулся и тотчас же овладел собой, укрощенный железной рукой осторожности. - Все это верно, - улыбаясь, ответил он, - ты именно такая, какой се- бя изображаешь, дочь моя, за исключением одного пункта: я не хочу прямо назвать его; я предпочитаю, чтобы ты сама догадалась. Эжени взглянула на Данглара, немало удивленная, что у нее оспаривают право на одну из жемчужин венца, который она так гордо возложила на свою голову. - Ты превосходно объяснила мне, - продолжал банкир, - какие чувства вынуждают такую дочь, как ты, отказаться от замужества. Теперь моя оче- редь сказать тебе, какие побуждения заставили такого отца, как я, нас- таивать на твоем замужестве. Эжени поклонилась, не как покорная дочь, которая слушает своего отца, но как противник, который готов возражать. - Когда отец предлагает своей дочери выйти замуж, - продолжал Данг- лар, - у него всегда имеется какое-нибудь основание желать этого брака. Одни обуреваемы той навязчивой мыслью, о которой ты только что говорила, - то есть хотят продолжать жить в своих внуках. Скажу сразу, что этой слабостью я не страдаю; к семейным радостям я довольно равнодушен. Я мо- гу в этом сознаться дочери, которая достаточно философски смотрит на ве- щи, чтобы понять это равнодушие и не считать его преступлением. - Прекрасно, - сказала Эжени, - будем говорить откровенно, так гораз- до лучше. - Ты сама видишь, - сказал Данглар, - что, не разделяя в целом твоего пристрастия к излишней откровенности, я все же прибегаю к ней, когда этого требуют обстоятельства. Итак, я продолжаю. Я предложил тебе мужа не ради твоего счастья, потому что, по совести говоря, я меньше всего думал в ту минуту о тебе. Ты любишь откровенность, - надеюсь, это доста- точно откровенно. Просто мне было необходимо, чтобы ты как можно скорее вышла замуж за этого человека ввиду некоторых коммерческих соображений. Эжени подняла брови. - Дело обстоит именно так, как я имею честь тебе докладывать; не прогневайся, ты сама виновата. Поверь, я вовсе не по своей охоте вдаюсь в эти финансовые расчеты в разговоре с такой артистической натурой, ко- торая боится войти в кабинет банкира, чтобы не набраться неприятных и непоэтических впечатлений. - Но в этом кабинете банкира, - продолжал он, - в который позавчера ты, однако, вошла, чтобы получить от меня тысячу франков, которую я еже- месячно даю тебе на булавки, - да будет тебе это известно, моя дорогая, можно научиться многому, что пригодилось бы даже молодым особам, не же- лающим выходить замуж. Например, там можно узнать - и, щадя твои чувствительные нервы, я охотно скажу тебе это здесь, в гостиной, - что для банкира кредит - что душа для тела: кредит поддерживает его, как ды- хание оживляет тело, и граф Монте-Кристо прочел мне однажды на этот счет лекцию, которую я никогда не забуду. Там можно узнать, что, по мере того как исчезает кредит, тело банкира превращается в труп, и в очень непро- должительном будущем это произойдет с тем банкиром, который имеет честь быть отцом столь логично рассуждающей дочери. Но Эжени, вместо того чтобы согнуться под ударом, гордо выпрямилась. - Вы разорились! - сказала она. - Ты очень точно выразилась, дочь моя, - сказал Данглар, сжимая кула- ки, но все же сохраняя на своем грубом лице улыбку бессердечного, но неглупого человека. - Да, я разорен. - Вот как! - сказала Эжени. - Да, разорен! Итак, поведана убийственная тайна, как сказал поэт. А теперь выслушай, дочь моя, каким образом ты можешь помочь этой беде - не ради меня, но ради себя самой. - Вы плохой психолог, сударь, - воскликнула Эжени, - если воображае- те, что эта катастрофа очень огорчает меня. Я разорена? Да не все ли мне равно? Разве у меня не остался мой та- лант? Разве я не могу, подобно Пасте, Малибран или Гризи, обеспечить се- бе то, чего вы, при всем вашем богатстве, никогда не могли бы мне дать: сто или сто пятьдесят тысяч ливров годового дохода, которыми я буду обя- зана только себе? И вместо того чтобы получать их, как я получала от вас эти жалкие двенадцать тысяч франков, вынося хмурые взгляды и упреки в расточительности, я буду получать эти деньги, осыпанная цветами, под восторженные крики и рукоплескания. И даже не будь у меня моего таланта, в который вы, судя по вашей улыбке, не верите, разве мне не остается моя страсть к независимости, которая мне дороже всех сокровищ мира, дороже самой жизни? Нет, я не огорчена за себя, я всегда сумею устроить свою судьбу; у меня всегда останутся мои книги, мои карандаши, мой рояль, все это стоит недорого, и это я всегда сумею приобрести. Быть может, вы думаете, что я огорчена за госпожу Данглар; но и этого нет; если я не заблуждаюсь, она приняла все меры предосторожности, и грозящая вам катастрофа ее не заде- нет; я надеюсь, что она в полной безопасности, - во всяком случае не за- боты обо мне мешали ей упрочить свое состояние, слава богу, под предло- гом того, что я люблю свободу, она не вмешивалась в мою жизнь. Нет, сударь, с самого детства я видела все, что делалось вокруг меня; я все слишком хорошо понимала, и ваше банкротство производит на меня не больше впечатления, чем оно заслуживает; с тех пор как я себя помню, ме- ня никто не любил, тем хуже! Естественно, что и я никого не люблю; тем лучше! Теперь вы знаете мой образ мыслей. - Следовательно, - сказал Данглар, бледный от гнева, вызванного от- нюдь не оскорбленными чувствами отца, - следовательно, ты упорствуешь в желании довершить мое разорение. - Довершить ваше разорение? Я? - сказала Эжени. - Не понимаю. - Очень рад, это дает мне луч надежды; выслушай меня. - Я слушаю, - сказала Эжени, пристально глядя на отца; ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы не опустить глаза под властным взглядом девушки. - Князь Кавальканти, - продолжал Данглар, - хочет жениться на тебе и при этом согласен поместить у меня три миллиона. - Очень мило, - презрительно заявила Эжени, поглаживая свои перчатки. - Ты, кажется, думаешь, что я собираюсь воспользоваться твоими тремя миллионами? - сказал Данглар. - Ничуть не бывало, эти три миллиона долж- ны принести по крайней мере десять. Я и еще один банкир добились желез- нодорожной концессии; это единственная отрасль промышленности, которая в наше время дает возможность мгновенного баснословного успеха, подобного тому, который имел некогда Лоу у наших добрых парижан, у этих ротозе- ев-спекулянтов, со своим фантастическим Миссисипи. По моим расчетам, достаточно владеть миллионной долей рельсового пути, как некогда владели акром целины на берегах Огайо. Это - помещение денег под залог, что ужо прогресс, так как взамен своих денег получаешь пятнадцать, двадцать, сто фунтов железа Ну, так вот, через неделю, считая от сегодняшнего дня, я должен внести в счет своей доли четыре миллиона! Эти четыре миллиона, как я уже сказал, принесут десять или двенадцать. - Но когда я позавчера была у вас, о чем вы так хорошо помните, - возразила Эжени, - я видела, как вы инкассировали, - так, кажется, гово- рят? - пять с половиной миллионов, вы даже показали мне эти две облига- ции казначейства и были несколько изумлены, что бумаги такой ценности не ослепили меня, как молния. - Да, но эти пять с половиной миллионов не мои и являются только до- казательством доверия, которым я пользуюсь; моя репутация демократа снискала мне доверие Управления приютов, и эти пять с половиной миллио- нов принадлежат ему; во всякое другое время я, не задумываясь, вос- пользовался бы ими, но сейчас всем известно, что я понес большие потери и, как я уже сказал, я теряю свой кредит. В любую минуту Управление при- ютов может потребовать свой вклад, и если окажется, что я пустил его в оборот, мне придется объявить себя банкротом. Я не против банкротства, но банкротство должно обогащать, а не разорять. Если ты выйдешь замуж за Кавальканти и я получу его три миллиона, или даже если люди просто будут думать, что я их получу, кредит мой немедленно восстановится. Тогда мое состояние упрочится и я, наконец, вздохну свободно, ибо вот уже второй месяц меня преследует злой рок, и я чувствую, что бездна разверзается у меня под ногами. Ты меня поняла? - Вполне. Вы отдаете меня под залог трех миллионов. - Чем выше сумма, тем более это лестно; ее размеры определяют твою ценность. - Благодарю вас, сударь. Еще одно слово: обещаете ли вы мне пользо- ваться только номинально вкладом господина Кавальканти, но не трогать самого капитала? Я говорю об этом не из эгоизма, но из щепетильности. Я согласна помочь вам восстановить ваше состояние, но не желаю быть вашей сообщницей в разорении других людей. - Но ведь я тебе говорю, - воскликнул Данглар, - что с помощью этих трех миллионов... - Считаете ли вы, что вы можете выпутаться, не трогая этих трех мил- лионов? - Я надеюсь, но опять-таки при том условии, что этот брак состоится. - Вы можете выплатить Кавальканти те пятьсот тысяч франков, которые вы обещали мне в приданое? - Он получит их, как только вы вернетесь из мэрии. - Хорошо! - Что это значит: хорошо? - Это значит, что я даю свою подпись, но оставляю за собой право рас- поряжаться своей особой. - Безусловно. - В таком случае - хорошо; я заявляю вам, сударь, что готова выйти замуж за господина Кавальканти. - Но что ты думаешь делать? - Это уж моя тайна. В чем же было бы мое преимущество перед вами, ес- ли я, узнав вашу тайну, открыла бы вам свою? Данглар закусил губу. - Итак, ты согласна, - сказала он, - сделать все официальные визиты? - Да, - ответила Эжени. - И подписать через три дня договор? - Да. - В таком случае я в свою очередь скажу тебе: хорошо! И Данглар взял руку дочери и пожал ее. Но странное дело - отец при этом рукопожатии не решился сказать: "Благодарю тебя", а дочь даже не улыбнулась отцу. - Наши переговоры окончены? - спросила Эжени, вставая. Данглар кивнул, давая понять, что говорить больше не о чем. Пять минут спустя под руками мадемуазель д'Армильи зазвучал рояль, а мадемуазель Данглар запела проклятие Брабанцио Дездемоне. Как только ария была окончена, вошел Этьен и доложил Эжени, что лоша- ди поданы и баронесса ждет ее. Мы уже присутствовали при том, как обе дамы побывали у Вильфоров, от- куда они вышли, чтобы ехать дальше с визитами. XIX. БРАЧНЫЙ ДОГОВОР Прошло три дня после описанной нами сцены, и настал день, назначенный для подписания брачного договора между мадемуазель Эжени Данглар и Анд- реа Кавальканти, которого банкир упорно продолжал называть князем. Было около пяти часов вечера, свежий ветерок шелестел листвой в садике перед домом Монте-Кристо; граф собирался выехать, и поданные ему лошади били копытами землю, едва сдерживаемые кучером, уже четверть часа сидевшим на козлах. В это время в ворота быстро въехал элегантный фаэтон, с которым мы уже несколько раз встречались, хотя бы, например, в известный нам ве- чер в Отейле; из него не вышел, а скорее выпрыгнул на ступени крыльца Андреа Кавальканти, такой блестящий, такой сияющий, как будто и он соби- рался породниться с княжеским домом. Он с обычной фамильярностью осведомился о здоровье графа и, легко взбежав на второй этаж, столкнулся на площадке лестницы с ним самим. При виде посетителя граф остановился. Но Андреа Кавальканти взял раз- гон, и его уже ничто не могло остановить. - Здравствуйте, дорогой граф! - сказал он МонтеКристо. - А, господин Андреа! - сказал тот своим обычным полунасмешливым то- ном. - Как поживаете? - Чудесно, как видите. Тысячу вещей надо вам сказать. Но прежде всего скажите, вы собирались выехать или только что вернулись? - Собираюсь выехать. - В таком случае, чтобы не задерживать вас, я, если разрешите, сяду к вам в коляску, а Том будет следовать за нами. - Нет, - сказал с неуловимо презрительной улыбкой граф, - отнюдь не желавший показываться в обществе этого молодого человека, - я предпочи- таю выслушать вас здесь, дорогой господин Андреа; в комнате разговари- вать удобнее, и нет кучера, который на лету подхватывает ваши слова. И граф вошел в маленькую гостиную второго этажа, сел и, закинув ногу на ногу, пригласил гостя тоже сесть. - Вам известно, дорогой граф, - сказал Андреа, весь сияя, - что обру- чение назначено на сегодня: в девять часов вечера у моего тестя подписы- вают договор. - Вот как! - ответил Монте-Кристо. - Как, разве это для вас новость? И разве Данглар не уведомил вас? - Как же, - сказал граф, - я вчера получил письмо, по, насколько пом- ню, там не указан час. - Вполне возможно; мой тесть, должно быть, рассчитывал, что это всем известно. - Ну, что ж, поздравляю, господин Кавальканти, - сказал Монте-Кристо, - вы делаете хорошую партию; к тому же мадемуазель Данглар очень недурна собой. - О да, - скромно ответил Кавальканти. - А главное, она очень богата; так я по крайней мере слышал, - сказал Монте-Кристо. - Вы думаете, она очень богата? - Несомненно; говорят, что Данглар скрывает по меньшей мере половину своего состояния. - А он сознается в пятнадцати или двадцати миллионах, - сказал Анд- реа, и глаза его блеснули от радости. - И кроме того, - прибавил Монте-Кристо, - он еще собирается заняться одной денежной операцией, довольно обычной в Соединенных Штатах и в Анг- лии, но совершенно новой во Франции. - Да, я знаю, вы говорите о железнодорожной концессии, которую он только что получил? - Вот именно. По общему мнению, он наживет на этом по крайней мере десять миллионов. - Десять миллионов! Вы думаете? Это великолепно! - сказал Кавалькан- ти, опьяняясь металлическим звоном этих золотоносных слов. - Не говоря уже о том, - продолжал Монте-Кристо, - что все это состо- яние достанется вам; это вполне справедливо, раз мадемуазель Данглар единственная дочь. Впрочем, ваше собственное состояние, как мне говорил ваш отец, немногим меньше состояния вашей невесты. Но оставим эти денеж- ные вопросы. Знаете, господин Андреа, я нахожу, что вы очень быстро и ловко повели это дело. - Да, недурно, - сказал Андреа, - я прирожденный дипломат. - Ну, что ж, вы и будете дипломатом; дипломатии, знаете, нельзя выу- читься, - для этого нужно чутье... Так ваше сердце в плену? - Боюсь, что да, - отвечал Андреа тем тоном, которым на подмостках Французского театра Альцесту отвечают Дорант или Валер. - И вам отвечают взаимностью? - Очевидно, раз за меня выходят замуж, - отвечал Андреа, победоносно улыбаясь. - Но все же не следует забывать об одном существенном обстоя- тельстве. - О каком же? - О том, что мне в этом деле необыкновенно помогли. - Да что вы! - Несомненно. - Обстоятельства? - Нет, вы. - Я? Да полно, князь, - сказал Монте-Кристо, подчеркивая титул. - Что такого мог я для вас сделать? Разве недостаточно было вашего имени, ва- шего общественного положения и ваших личных достоинств? - Нет, - отвечал Андреа, - что бы вы ни говорили, граф, я продолжаю утверждать, что то место, которое вы занимаете в свете, сделало больше, чем мое имя, мое общественное положение и мои личные достоинства. - Вы глубоко заблуждаетесь, сударь, - сказал Монте-Кристо, почувство- вав коварный намек в словах Андреа, - я начал вам покровительствовать только после того, как узнал о богатстве и положении вашего уважаемого отца. Кому я обязан удовольствием быть с вами знакомым? Ведь я никогда не видел ни вас, ни вашего достойного родителя! Двум моим друзьям, лорду Уилмору и аббату Бузони. Что заставило меня - не говорю ручаться за вас, а ввести вас в общество? Имя вашего отца, столь известное и уважаемое в Италии; лично вас я не знаю. Спокойствие графа, его непринужденность заставили Андреа понять, что его в данную минуту держит сильная рука и что ему не так легко будет из- бавиться от этих тисков. - Скажите, граф, - спросил он, - мой отец в самом деле так богат? - По-видимому, да, - отвечал Монте-Кристо. - А вы не знаете - деньги, которые я должен внести Данглару, уже при- были? - Я получил уведомление. - Значит, три миллиона... - Три миллиона в пути, по всей вероятности. - И я их получу? - Мне кажется, - ответил граф, - что до сих пор вы получали все, что вам было обещано! Андреа был до того изумлен, что на минуту даже задумался. - В таком случае, сударь, - сказал он, помолчав, - мне остается обра- титься к вам с просьбой, и, надеюсь, вы меня поймете, даже если она и будет вам неприятна. - Говорите, - сказал Монте-Кристо. - Благодаря моему состоянию я познакомился со многими людьми, у меня, по крайней мере сейчас, куча друзей. Но, вступая в такой брак, перед ли- цом всего парижского общества, я должен опереться на человека с громким именем, и если меня поведет к алтарю не рука моего отца, то это должна быть чья-нибудь могущественная рука; а мой отец не приедет, ведь правда? - Он дряхл, и его старые раны ноют, когда он путешествует. - Понимаю. Так вот, я и обращаюсь к вам с просьбой. - Ко мне? - Да, к вам. - С какой же, бог мой? - Заменить его. - Как, дорогой мой? После того как я имел удовольствие часто беседо- вать с вами, вы еще так мало меня знаете, что обращаетесь ко мне с по- добной просьбой? Попросите у меня взаймы полмиллиона, и хотя подобная ссуда довольно необычна, но, честное слово, вы меня этим меньше стесни- те. Я уже, кажется, говорил вам, что граф Монте-Кристо, даже когда он участвует в жизни здешнего общества, никогда не забывает правил морали, более того - предубеждений Востока. У меня гарем в Каире, гарем в Смирне и гарем в Константинополе, и мне быть посаженым отцом! Ни за что! - Так вы отказываетесь? - Наотрез; и будь вы моим сыном, будь вы моим братом, я бы все равно вам отказал. - Какая неудача! - воскликнул разочарованный Андреа. - Но что же мне делать? - У вас сотня друзей, вы же сами сказали. - Да, но ведь вы ввели меня в дом Данглара. - Ничуть! Восстановим факты; вы обедали вместе с ним у меня в Отейле, и там вы сами с ним познакомились, это большая разница. - Да, по моя женитьба... вы помогли... - Я? Да ни в малейшей мере, уверяю вас; вспомните, что я вам ответил, когда вы явилась ко мне с просьбой сделать от вашего имени предложение; нет, я никогда не устраиваю никаких браков, милейший князь, это мой принцип. Андреа закусил губу. - Но, все-таки, - сказал он, - вы там будете сегодня? - Там будет весь Париж? - Разумеется! - Ну, значит, и я там буду, - сказал граф. - Вы подпишете брачный договор? - Против этого я ничего не имею; так далеко мои предубеждения не простираются. - Что делать! Если вы не желаете согласиться на большее, я должен удовлетвориться тем, на что вы согласны. Но еще одно слово, граф. - Пожалуйста. - Дайте мне совет. - Это не шутка! Совет - больше, чем услуга. - Такой совет вы можете мне дать, это вас ни к чему не обязывает. - Говорите. - Приданое моей жены равняется пятистам тысячам ливров? - Эту цифру мне назвал сам барон Данглар. - Должен я взять его или оставить у нотариуса? - Вот как принято поступать: при подписании договора оба нотариуса уславливаются встретиться на следующий день или через день; при этой встрече они обмениваются приданым, в чем и выдают друг другу расписку; затем, после венчания, они выдают все эти миллионы вам, как главе семьи. - Дело в том, - сказал Андреа с плохо скрытым беспокойством, - что мой тесть как будто собирается поместить наши капиталы в эту пресловутую железнодорожную концессию, о которой вы мне только что говорили. - Так что же! - возразил Монте-Кристо. - Этим способом, - так по крайней мере все уверяют, - ваши капиталы в течение года утроятся. Барон Данглар хороший отец и умеет считать. - В таком случае, - сказал Андреа, - все прекрасно, если не считать, конечно, вашего отказа, который меня огорчает до глубины души. - Не приписывайте его ничему другому, как только вполне естественной в подобном случае щепетильности. - Что делать, - сказал Андреа, - пусть будет по-вашему. До вечера! - До вечера. И, невзирая на едва ощутимое сопротивление МонтеКристо, губы которого побелели, хоть и продолжали учтиво улыбаться, Андреа схватил руку графа, пожал ее, вскочил в свой фаэтон и умчался. Оставшееся до вечера время Андреа употребил на разъезды и визиты, ко- торые должны были возбудить у его друзей желание появиться у банкира во всем своем великолепии, ибо он ослеплял их обещаниями предоставить им те самые волшебные акции, которые в ближайшие месяцы вскружили всем голову и которые пока что были в руках Данглара. Вечером, в половине девятого, парадная гостиная Дангларов, примыкаю- щая к этой гостиной галерея и три остальных гостиных этого этажа были переполнены раздушенной толпой, привлеченной отнюдь не симпатией, но непреодолимым желанием быть там, где можно увидеть нечто новое. Член Академии сказал бы, что званые вечера суть цветники, привлекаю- щие к себе непостоянных бабочек, голодных пчел и жужжащих шмелей. Нечего и говорить, что гостиные ослепительно сияли множеством свечей, золоченая резьба и штофная обивка стен были залиты потоками света, и вся эта безвкусная обстановка, говорившая только о богатстве, красовалась во всем своем блеске. Мадемуазель Эжени была одета с самой изысканной простотой; белое шел- ковое платье, затканное белыми же цветами, белая роза, полускрытая в ее черных, как смоль, волосах, составляли весь ее наряд, не украшенный ни одной драгоценностью. Только бесконечная самоуверенность, читавшаяся в ее взгляде, противо- речила этому девственному наряду, который сама она находила смешным и пошлым. В нескольких шагах от нее г-жа Данглар беседовала с Дебрэ, Бошаном и Шато-Рено. По случаю торжественного дня Дебрэ снова появился в этом до- ме, но на положении рядового гостя, без каких-либо особых привилегий. Данглар, окруженный депутатами и финансистами, излагал им новую сис- тему налогов, которую он намеревался провести в жизнь, когда силою обс- тоятельств правительство будет вынуждено призвать его на пост министра. Андреа, взяв под руку одного из самых элегантных завсегдатаев Оперы, излагал ему, не без развязности - так как для того, чтобы не казаться смущенным, ему приходилось быть наглым - свои планы на будущее и рисовал ту утонченную роскошь, которую он, обладая ста семьюдесятью пятью тыся- чами годового дохода, собирался привить парижскому свету. Вся остальная толпа гостей перекатывалась из гостиной в гостиную вол- нами бирюзы, рубинов, изумрудов, опалов и бриллиантов. Как всегда, наиболее пышно разодеты были пожилые женщины, а дурнушки упорнее всех выставляли себя напоказ. Если и попадалась прекрасная белая лилия или нежная благоухающая роза, то ее надо было искать гденибудь в уголке, за спиной мамаши в чалме или тетки, увенчанной райской птицей. Среди этой толкотни, жужжания, смеха поминутно раздавались голоса ла- кеев, выкрикивавших имена, известные в мире финансов, уважаемые в воен- ных кругах или знаменитые в литературе; тогда легкое колыхание толпы от- давало дань вновь прибывшему. Но если иные имена и обладали привилегией волновать это людское море, то сколько было таких, которые встречали полное равнодушие или презри- тельное зубоскальство. В ту минуту, когда на золотом циферблате стрелка массивных часов, изображающих спящего Эндимиона, показывала девять, и колокольчик, точный выразитель механической мысли, пробил девять раз, раздалось имя графа Монте-Кристо, и, словно пронизанная электрической искрой, вся толпа по- вернулась лицом к дверям. Граф был, по своему обыкновению, в простом черном фраке; белый жилет обрисовывал его широкую грудь; черный воротник казался особенно черен, столь резко он оттенял мужественную бледность лица; единственная драго- ценность - часовая цепочка - была так тонка, что едва выделялась золотой нитью на белом пике жилета. У дверей в тот же миг образовался круг. Граф сразу заметил в одном конце гостиной г-жу Данглар, в другом - Данглара, а напротив двери - мадемуазель Эжепи. Он начал с того, что подошел к баронессе, которая разговаривала с г-жой де Вильфор, явившейся в одиночестве, потому что Валентина все еще не оправилась от болезни, затем сквозь расступившуюся перед ним толпу гостей к Эжени, которую поздравил в таких сухих и сдержанных выражениях, что гордая артистка была поражена. Рядом с ней стояла Луиза д'Армильи; она поблагодарила графа за реко- мендательные письма, которые он ей дал для поездки в Италию и которыми она, по ее словам, собиралась немедленно воспользоваться. Расставшись с девушками, он обернулся и увидел Данглара, подошедшего пожать ему руку. Исполнив все требования этикета, Монте-Кристо остановился, окидывая окружающих уверенным взглядом, с тем особым выражением, присущим людям известного круга и имеющим в обществе вес, которое словно говорит: "Я сделал все, что нужно; пусть теперь другие выполняют свои обязанности по отношению ко мне". Андреа, находившийся в смежной гостиной, почувствовал по движению толпы присутствие Монте-Кристо и поспешил навстречу графу. Он нашел его окруженным плотным кольцом гостей; к его словам жадно прислушивались, как всегда бывает, когда человек говорит мало и ничего не говорит попусту. В эту минуту вошли нотариусы и разложили свои испещренные каракулями бумаги на бархатной скатерти, покрывавшей стол золоченого дерева, приго- товленный для подписания договора. Один из нотариусов сел, другой остался стоять. Предстояло оглашение договора, который должны были подписать при- сутствующие на торжестве - другими словами, пол-Парижа. Все сели - вернее, женщины сели в кружок, тогда как мужчины, более равнодушные к "энергичному стилю", как говорил Буало, обменивались заме- чаниями по поводу лихорадочного возбуждения Андреа, внимательной сосре- доточенности Данглара, невозмутимости Эжени и той легкомысленной весе- лости, с которой баронесса относилась к этому важному делу. Договор был прочитан при всеобщем молчании. Но как только чтение было окончено, в гостиных снова поднялся гул голосов, вдвое громче прежнего. Эти огромные суммы, эти миллионы, которыми блистало будущее молодой че- ты, и в довершение всего устроенная в особой комнате выставка приданого и бриллиантов невесты, поразили воображение завистливой толпы. В глазах молодых людей красота мадемуазель Данглар возросла вдвое, и в этот миг она для них затмевала солнце. Что касается женщин, то они, разумеется, хоть и завидовали миллионам, но считали, что их собственная красота в них не нуждается. Андреа, окруженный друзьями, осыпаемый поздравлениями и льстивыми ре- чами, начинавший и сам верить в действительность этого сна, почти поте- рял голову. Нотариус торжественно взял в руку перо, поднял его над головой и ска- зал: - Господа, приступим к подписанию договора. Первым должен был подписать барон, затем уполномоченный Кавалькан- ти-отца, затем баронесса, затем брачащиеся, как принято выражаться на том отвратительном языке, которым исписывается гербовая бумага. Барон взял перо и подписал; вслед за ним уполномоченный. Баронесса подошла к столу под руку с г-жой де Вильфор. - Друг мой, - сказала она мужу, беря в руки перо, - какая досада. Не- ожиданный случай, имеющий отношение к убийству и ограблению, жертвой ко- торого едва не стал граф Монте-Кристо, лишил нас присутствия господина де Вильфор. - Ах, боже мой! - сказал Данглар таким же тоном, каким сказал бы: "Вот уже мне все равно!" - Боюсь, - сказал, подходя к ним, Монте-Кристо, - не являюсь ли я не- вольной причиной этого отсутствия. - Вы, граф? Каким образом? - сказала, подписывая, г-жа Данглар. - Ес- ли так, берегитесь, я вам этого никогда не прощу. Андреа насторожился. - Но право, я здесь ни при чем, - сказал граф, - и я докажу вам это. Все обратились в слух: Монте-Кристо собирался говорить, а это бывало не часто. - Вы, вероятно, помните, - сказал граф среди всеобщего молчания, - что именно у меня в доме умер этот несчастный, который забрался ко мне, чтобы меня ограбить, и, выходя от меня, был убит, как предполагают, сво- им сообщником? - Да, - сказал Данглар. - Чтобы оказать ему помощь, его раздели, а его одежду бросили в угол, где ее и подобрали следственные власти; они взяли куртку и штаны, но за- были жилет. Андреа заметно побледнел и стал подбираться ближе к двери; он видел, что на горизонте появилась туча, и опасался, что она сулит бурю. - И вот сегодня этот злополучный жилет нашелся, весь покрытый кровью и разрезанный против сердца. Дамы вскрикнули, и иные из них уже приготовились упасть в обморок. - Мне его принесли. Никто не мог догадаться, откуда взялась эта тряп- ка; мне единственному пришло в голову, что это, по всей вероятности, жи- лет убитого. Вдруг мой камердинер, осторожно и с отвращением исследуя эту зловещую реликвию, нащупал в кармане бумажку и вытащил ее оттуда; это оказалось письмо, адресованное - кому бы вы думали? Вам, барон. - Мне? - воскликнул Данглар. - Да, представьте, вам; мне удалось разобрать ваше имя, сквозь кровь, которой эта записка была запачкана, - отвечал Монте-Кристо среди возгла- сов изумления. - Но каким же образом это могло помешать господину де Вильфор прие- хать? - спросила, с беспокойством глядя на мужа, г-жа Данглар. - Очень прошу, сударыня, - отвечал Монте-Кристо, - этот жилет и это письмо являются тем, что называется уликой; я отослал и то и другое гос- подину королевскому прокурору. Вы понимаете, дорогой барон, в уголовных делах всего правильнее действовать законным порядком; быть может, здесь кроется какой-нибудь преступный умысел против вас. Андреа пристально посмотрел на Монте-Кристо и скрылся во вторую гос- тиную. - Очень возможно, - сказал Данглар, - ведь, кажется, этот убитый - бывший каторжник? - Да, - отвечал граф, - это бывший каторжник, по имени Кадрусс. Данглар слегка побледнел; Андреа выбрался из второй гостиной и пере- шел в переднюю. - Но что же вы не подписываете? - сказал МонтеКристо. - Я вижу, мой рассказ всех взволновал, и я смиренно прошу за это прощения у вас, баро- несса, и у мадемуазель Данглар. Баронесса, только что подписавшая договор, передала перо нотариусу. - Князь Кавальканти, - сказал нотариус, - князь Кавальканти, где же вы! - Андреа, Андреа! - крикнуло несколько молодых людей, которые уже настолько сдружились со знатным итальянцем, что называли его по имени. - Позовите же князя, доложите ему, что его ждут для подписи! - крик- нул Данглар одному из лакеев. Но в ту же самую минуту толпа гостей в ужасе хлынула в парадную гос- тиную, словно в комнате появилось страшное чудовище, quaerens quern devorel [60]. И в самом деле, было от чего попятиться, испугаться, закричать. Жандармский офицер, расставив у дверей каждой гостиной по два жандар- ма, направлялся к Данглару, предшествуемый полицейским комиссаром в шар- фе. Госпожа Данглар вскрикнула и лишилась чувств. Данглар, который испугался за себя (у некоторых людей совесть никогда не бывает вполне спокойной), явил своим гостям искаженное страхом лицо. - Что вам угодно, сударь? - спросил Монте-Кристо, делая шаг навстречу комиссару. - Кого из вас, господа, - спросил полицейский комиссар, не отвечая графу, - зовут Андреа Кавальканти? Единый крик изумления огласил гостиную. Стали искать; стали спрашивать. - Но кто же он такой, этот Андреа Кавальканти? - спросил окончательно растерявшийся Данглар. - Беглый каторжник из Тулона. - А какое преступление он совершил? - Он обвиняется в том, - заявил комиссар невозмутимым голосом, - что убил некоего Кадрусса, своего товарища по каторге, когда тот выходил из дома графа МонтеКристо. Монте-Кристо бросил быстрый взгляд вокруг себя. Андреа исчез. XX. ДОРОГА В БЕЛЬГИЮ Тотчас же после замешательства, которое вызвало в доме Данглара нео- жиданное появление жандармского офицера и последовавшее за этим разобла- чение, просторный особняк опустел с такой быстротой, как если бы среди присутствующих появилась чума или холера; через все двери, по всем лест- ницам устремились гости, спеша удалиться или, вернее, сбежать; это был один из тех случаев, когда люди и не пытаются говорить банальные слова утешения, которые при больших катастрофах так тягостно выслушивать из уст даже лучших друзей. Во всем доме остались только сам Данглар, который заперся у себя в кабинете и давал показания жандармскому офицеру; перепуганная г-жа Данг- лар, в знакомом нам будуаре; и Эжени, которая с гордым и презрительным видом удалилась в свою комнату вместе со своей неразлучной подругой Луи- зой д'Армильи. Что касается многочисленных слуг, еще более многочисленных в этот ве- чер, чем обычно, так как, по случаю торжественного дня, были наняты мо- роженщики, повара и метрдотели из Кафе-де-Пари, то, обратив на хозяев весь свой гнев за то, что они считали для себя оскорблением, они толпи- лись в буфетной, в кухнях, в людских и очень мало интересовались своими обязанностями, исполнение которых, впрочем, само собою прервалось. Среди всех этих различных людей, взволнованных самыми разнообразными чувствами, только двое заслуживают нашего внимания: это Эжени Данглар и Луиза д'Армильи. Невеста, как мы уже сказали, удалилась с гордым и през- рительным видом, походкой оскорбленной королевы, в сопровождении подру- ги, гораздо более взволнованной, чем она сама. Придя к себе в комнату, Эжени заперла дверь на ключ, а Луиза бросилась в кресло. - О боже мой, какой ужас! - сказала она. - Кто бы мог подумать? Анд- реа Кавальканти обманщик... убийца... беглый каторжник!.. Губы Эжени искривились насмешливой улыбкой. - Право, меня преследует какой-то рок, - сказала она. - Избавиться от Морсера, чтобы налететь на Кавальканти! - Как ты можешь их равнять, Эжени? - Молчи, все мужчины подлецы, и я счастлива, что могу не только нена- видеть их; теперь я их презираю. - Что мы будем делать? - спросила Луиза. - Что делать? - Да. - То, что собирались сделать через три дня. - Мы уедем. - Ты все-таки хочешь уехать, хотя свадьбы не будет? - Слушай, Луиза. Я ненавижу эту светскую жизнь, размеренную, расчер- ченную, разграфленную, как наша нотная бумага. К чему я всегда стреми- лась, о чем мечтала - это о жизни артистки, о жизни свободной, независи- мой, где надеешься только на себя, и только себе обязана отчетом. Оста- ваться здесь? Для чего? Чтобы через месяц меня опять стали выдавать за- муж? За кого? Может быть, за Дебрэ? Об этом одно время поговаривали. Нет, Луиза, нет; то, что произошло сегодня, послужит мне оправданием; я его не искала, я его не просила; сам бог мне его посылает, и я его при- ветствую. - Какая ты сильная и храбрая! - сказала хрупкая белокурая девушка своей черноволосой подруге. - Разве ты меня не знала? Ну, вот что, Луиза, поговорим о наших де- лах. Дорожная карета... - К счастью, уже три дня как куплена. - Ты велела ее доставить на место? - Да. - А наш паспорт? - Вот он! Эжени с обычным хладнокровием развернула документ и прочла: "Господин Леон д'Армильи, двадцать лет, художник, волосы черные, глаза черные, пу- тешествует вместе с сестрой". - Чудесно! Каким образом ты достала паспорт? - Когда я просила графа Монте-Кристо дать мне рекомендательные письма к директорам театров в Риме и Неаполе, я сказала ему, что боюсь ехать в женском платье; он вполне согласился со мной и взялся достать мне мужс- кой паспорт; через два дня я его получила и сама приписала: "Путешеству- ет вместе с сестрой". - Таким образом, - весело сказала Эжени, - нам остается только уло- жить вещи; вместо того чтобы уехать в вечер свадьбы, мы уедем в вечер подписания договора, только и всего. - Подумай хорошенько, Эжени. - Мне уже больше не о чем думать; мне надоели вечные разговоры о по- вышении, понижении, испанских фондах, гаитийских займах. Подумай, Луиза, вместо всего этого - чистый воздух, свобода, пение птиц, равнины Ломбар- дии, каналы Венеции, дворцы Рима, берег Неаполя. Сколько у нас всего де- нег? Луиза вынула из письменного стола запертый на замок бумажник и откры- ла его: в нем было двадцать три кредитных билета. - Двадцать три тысячи франков, - сказала она. - И по крайней мере на такую же сумму жемчуга, бриллиантов и золотых вещей, - сказала Эжени. - Мы с тобой богаты. На сорок пять тысяч мы мо- жем жить два года, как принцессы, или четыре года вполне прилично. Но не пройдет и полгода, как мы нашим Искусством удвоим этот капитал. Вот что, ты бери деньги, а я возьму шкатулку; таким образом, если одна из нас вдруг потеряет свое сокровище, у другой все-таки останется половина. А теперь давай укладываться! - Подожди, - сказала Луиза; она подошла к двери, ведущей в комнату г-жи Данглар и прислушалась. - Чего ты боишься? - Чтобы нас не застали врасплох. - Дверь заперта на ключ. - Нам могут велеть открыть ее. - Пусть велят, а мы не откроем. - Ты настоящая амазонка, Эжени. И обе девушки энергично принялись укладывать в чемодан все то, что они считали необходимым в дороге. - Вот и готово, - сказала Эжени, - теперь, пока я буду переодеваться, закрывай чемодан. Луиза изо всех сил нажимала своими маленькими белыми ручками на крыш- ку чемодана. - Я не могу, - сказала она, - у меня не хватает сил, закрой сама. - Я и забыла, что я Геркулес, а ты только бледная Омфала, - сказала, смеясь, Эжени. Она надавила коленом на чемодан, и до тех пор напрягала свои белые и мускулистые руки, пока обе половинки не сошлись и Луиза не защелкнула замок. Когда все это было проделано, Эжени открыла комод, ключ от кото- рого она носила с собой, и вынула из него теплую дорожную накидку. - Видишь, - сказала она, - я обо всем подумала; в этой накидке ты не озябнешь. - А ты? - Ты знаешь, мне никогда не бывает холодно; кроме того, этот мужской костюм... - Ты здесь и переоденешься? - Разумеется. - А успеешь? - Да не бойся же, трусишка; все в доме поглощены скандалом. А кроме того, никто не станет удивляться, что я заперлась у себя. Подумай, ведь я должна быть в отчаянии! - Да, конечно, можно не беспокоиться. - Ну, помоги мне. И из того же комода, откуда она достала накидку, она извлекла полный мужской костюм, начиная от башмаков и кончая сюртуком, и запас белья, где не было ничего лишнего, но имелось все необходимое. Потом, с про- ворством, которое ясно указывало, что она не в первый раз переодевалась в платье другого пола, Эжени обулась, натянула панталоны, завязала галс- тук, застегнула доверху закрытый жилет и надела сюртук, красиво облегав- ший ее тонкую и стройную фигуру. - Как хорошо! Правда, очень хорошо! - сказала Луиза, с восхищением глядя на нее. - Но твои чудные косы, которым завидуют все женщины, как ты их запрячешь под мужскую шляпу? - Вот увидишь, - сказала Эжени. И, зажав левой рукой густую косу, которую с трудом охватывали ее длинные пальцы, она правой схватила большие ножницы, и вот в этих рос- кошных волосах заскрипела сталь, и они тяжелой волной упали к ногам де- вушки, откинувшейся назад, чтобы предохранить сюртук. Затем Эжени срезала пряди волос у висков; при этом она не выказала ни малейшего сожаления, - напротив, ее глаза под черными, как смоль, бровя- ми блестели еще ярче и задорнее, чем всегда. - Ах, твои чудные волосы! - с грустью сказала Луиза. - А разве так не во сто раз лучше? - воскликнула Эжени, приглаживая свои короткие кудри, - и разве, потвоему, я так не красивее? - Ты красавица, ты всегда красавица! - воскликнула Луиза. - Но, куда же мы теперь направимся? - Да хоть в Брюссель, если ты ничего не имеешь против; это самая близкая граница. Мы проедем через Брюссель, Льеж, Аахен, поднимемся по Рейну до Страсбурга, проедем через Швейцарию и спустимся через Сен-Готар в Италию. Ты согласна? - Ну разумеется. - Что ты так смотришь на меня? - Ты очаровательна в таком виде; право, можно подумать, что ты меня похищаешь. - Черт возьми, так оно и есть! - Ты, кажется, браниться научилась, Эжени? И обе девушки, которым, по общему мнению, надлежало заливаться слеза- ми, одной из-за себя, другой из любви к подруге, покатились со смеху и принялись уничтожать наиболее заметные следы беспорядка, оставленного их сборами. Потом, потушив свечи, зорко осматриваясь, насторожив слух, беглянки открыли дверь будуара, выходившую на черную лестницу, которая вела прямо во двор. Эжени шла впереди, взявшись одной рукой за ручку чемодана, ко- торый за другую ручку едва удерживала обеими руками Луиза. Двор был пуст. Пробило полночь. Привратник еще не ложился. Эжени тихонько прошла вперед и увидела, что почтенный страж дремлет, растянувшись в кресле. Она вернулась к Луизе, снова взяла чемодан, который поставила было на землю, и обе, прижимаясь к стене, вошли в подворотню. Эжени велела Луизе спрятаться в темном углу, чтобы привратник, если бы ему вздумалось отк- рыть глаза, увидел только одного человека, а сама стала так, чтобы свет фонаря падал прямо на нее. - Откройте! - крикнула она звучным контральто, стуча в стеклянную дверь. Привратник, как и ожидала Эжени, встал с кресла и даже сделал нес- колько шагов, чтобы взглянуть, кто это выходит; но, увидав молодого че- ловека, который нетерпеливо похлопывал тросточкой по ноге, он поспешил дернуть шнур. Луиза тотчас же проскользнула в приотворенные ворота и легко выскочила наружу. Эжени, внешне спокойная, хотя, вероятно, ее сердце и билось учащеннее, чем обычно, в свою очередь вышла на улицу. Чемодан они передали проходившему мимо посыльному и, дав ему адрес - улица Виктуар, дом N 36, - последовали за этим человеком, чье при- сутствие успокоительно действовало на Луизу; что касается Эжени, то она была бесстрашна, как Юдифь или Далила. Когда они прибыли к указанному дому, Эжени велела посыльному поста- вить чемодан на землю, расплатилась с ним и, постучав в ставень, отпус- тила его. В доме, куда пришли беглянки, жила скромная белошвейка, с которой они заранее условились; она еще не ложилась и тотчас же открыла. - Мадемуазель, - сказала Эжени, - распорядитесь, чтобы привратник вы- катил из сарая карету, и пошлите его на почтовую станцию за лошадьми. Вот пять франков, которые я просила вас передать ему за труды. - Я восхищаюсь тобой, - сказала Луиза, - я даже начинаю уважать тебя. Белошвейка с удивлением на них посмотрела; но так как ей было обещано двадцать луидоров, то она ничего не сказала. Четверть часа спустя привратник вернулся и привел с собой кучера и лошадей, которые немедленно были впряжены в карету; чемодан привязали сзади. - Вот подорожная, - сказал кучер. - По какой дороге поедем, молодой хозяин? - По дороге в Фонтенбло, - отвечала Эжени почти мужским голосом. - Как? Что ты говоришь? - спросила Луиза. - Я заметаю след, - сказала Эжени, - эта женщина, которой мы заплати- ли двадцать луидоров, может нас выдать за сорок; когда мы выедем на Бульвары, мы велим ехать по другой дороге. И она, почти не касаясь подножки, вскочила в карету. - Ты, как всегда, права, Эжени, - сказала Луиза, усаживаясь рядом с подругой. Четверть часа спустя кучер, уже изменив направление по указанию Эже- ни, проехал, щелкая бичом, заставу СенМартен. - Наконец-то мы выбрались из Парижа! - сказала Луиза, с облегчением вздыхая. - Да, моя дорогая, и похищение удалось на славу, - отвечала Эжени. - Да, и притом без насилия, - сказала Луиза. - Это послужит смягчающим вину обстоятельством, - отвечала Эжени. Слова эти потерялись в стуке колес по мостовой ЛаВиллет. У Данглара больше не было дочери.  * ЧАСТЬ ШЕСТАЯ *  I. ГОСТИНИЦА "КОЛОКОЛ И БУТЫЛКА" Оставим пока мадемуазель Данглар и ее приятельницу на дороге в Брюс- сель и вернемся к бедному Андреа Кавальканти, так злополучно задержанно- му в его полете за счастьем. Этот Андреа Кавальканти, несмотря на свой юный возраст, был малый весьма ловкий и умный. Поэтому при первом волнении в гостиной он, как мы видели, стал понем- ногу приближаться к двери, прошел две комнаты и скрылся. Мы забыли упомянуть о маленькой подробности, которая между те я не должна быть пропущена; в одной из комнат, через которые прошел Ка- вальканти, были выставлены футляры с бриллиантами, кашемировые шали, кружева валансьен, английские ткани - словом, весь тот подбор соблазни- тельных предметов, одно упоминание о котором заставляет трепетать сердца девиц и который называется приданым. Проходя через эту комнату, Андреа доказал, что он малый не только весьма умный и ловкий, но и предусмотрительный, и доказал это тем, что захватил наиболее крупные из выставленных драгоценностей. Снабженный этим подспорьем, Андреа почувствовал, что ловкость его уд- воилась, и, выпрыгнув в окно, ускользнул от жандармов. Высокий, сложенный, как античный атлет, мускулистый, как спартанец, Андреа бежал целых четверть часа, сам не зная, куда он бежит, только чтобы отдалиться от того места, где его чуть не схватили. Свернув с улицы Мон-Блан и руководимый тем чутьем, которое приводит зайца к норе, а вора - к городской заставе, он очутился в конце улицы Лафайет. Задыхаясь, весь в поту, он остановился. Он был совершенно один, слева от него простиралось пустынное поле Сен-Лазар, а направо - весь огромный Париж. - Неужели я погиб? - спросил он себя. - Нет - если я проявлю большую энергию, чем мои враги. Мое спасение стало просто вопросом расстояния. Тут он увидел фиакр, едущий от предместья Пуассоньер; хмурый кучер с трубкой в зубах, по-видимому, держал путь к предместью Сен-Дени. - Эй, дружище! - сказал Бенедетто. - Что прикажете? - спросил кучер. - Ваша лошадь устала? - Устала! Как же! Целый день ничего не делала. Четыре несчастных кон- ца и двадцать су на чай, всего семь франков, и из них я должен десять отдать хозяину. - Не хотите ли к семи франкам прибавить еще двадцать? - С удовольствием, двадцатью франками не брезгают. А что нужно сде- лать? - Вещь нетрудная, если только ваша лошадь не устала. - Я же вам говорю, что она полетит, как ветер; скажите только, в ка- кую сторону ехать. - В сторону Лувра. - А, знаю, где наливку делают. - Вот именно, требуется попросту нагнать одного моего приятеля, с ко- торым я условился завтра поохотиться в Шапель-ап-Серваль. Он должен был ждать "меня здесь в своем кабриолете до половины двенадцатого; сейчас - полночь; ему, должно быть, надоело ждать, и он уехал один. - Наверно. - Ну, так вот, хотите попробовать его нагнать? - Извольте. - Если мы его не нагоним до Бурже, вы получите двадцать франков; а если не нагоним до Лувра - тридцать. - А если нагоним? - Сорок, - сказал Андреа, который одну секунду колебался, но решил, что, обещая, он ничем не рискует. - Идет! - сказал кучер. - Садитесь! Андреа сел в фиакр, который быстро пересек предместье Сен-Дени, прое- хал предместье Сен-Мартен, миновал заставу и въехал в бесконечную Ла-Виллет. Нелегко было нагнать этого мифического приятеля; все же время от вре- мени у запоздалых прохожих и в еще не закрытых трактирах Кавальканти справлялся о зеленом кабриолете и пегой лошади, а так как по дороге в Нидерланды проезжает немало кабриолетов и из десяти кабриолетов девять зеленых, то справки сыпались на каждом шагу. Все видели этот кабриолет он был не больше, как в пятистах, двухстах или ста шагах впереди, но когда его наконец, нагоняли, оказывалось, что это не тот. Один раз их самих обогнали, это была каре га, уносимая вскачь парой почтовых лошадей. "Вот бы мне эту карету, - подумал Кавальканти, - пару добрых коней, а главное - подорожную!" И он глубоко вздохнул. Это была та самая карета, которая увозила мадемуазель Данглар и маде- муазель д'Армильи. - Живей, живей! - сказал Андреа. - Теперь уже мы, должно быть, скоро его нагоним. И бедная лошадь снова пустилась бешеной рысью, ко торой она бежала от самой заставы, и, вся в мыле, домчалась до Лувра. - Я вижу, - сказал Андреа, - что не нагоню приятеля и только заморю вашу лошадь. Поэтому лучше мне остановиться. Вот вам ваши тридцать фран- ков, а я переночую в "Рыжем коне" и займу место в первой свободной поч- товой карете Доброй ночи, друг. И Андреа, сунув в руку кучера шесть монет по пять франков, легко спрыгнул на мостовую. Кучер весело спрятал деньги в карман и шагом направился к Парижу. Андреа сделал вид, будто идет в гостиницу "Рыжий конь"; он постоял у дверей, прислушиваясь к замирающ