торое  господин  де
Бовиль, бывший тюремный инспектор, направил ко мне от имени префекта по-
лиции?
   - Я самый, сударь.
   - Один из агентов парижской сыскной полиции?
   - Да, сударь, - ответил посетитель  с  некоторым  колебанием,  слегка
покраснев.
   Аббат поправил большие очки, которые закрывали ему не  только  глаза,
но и виски, и снова сел, пригласив посетителя сделать то же.
   - Я вас слушаю, сударь, - сказал аббат с  очень  сильным  итальянским
акцентом.
   - Миссия, которую я на себя взял, сударь, - сказал посетитель,  отче-
канивая слова, точно он выговаривал их с трудом, - миссия  доверительная
как для того, на кого она возложена, так и для того, к кому обращаются.
   Аббат молча поклонился.
   - Да, - продолжал незнакомец, - ваша  порядочность,  господин  аббат,
хорошо известна господину префекту полиции, и он обращается  к  вам  как
должностное лицо, чтобы узнать у вас нечто, интересующее  сыскную  поли-
цию, от имени которой я к вам явился. Поэтому мы надеемся, господин  аб-
бат, что ни узы дружбы, ни личные соображения не заставят вас утаить ис-
тину от правосудия.
   - Если, конечно, то, что вы желаете узнать, ни в чем  не  затрагивает
моей совести. Я священник, сударь, и тайна  исповеди,  например,  должна
оставаться известной лишь мне и божьему суду, а не мне и людскому право-
судию.
   - О, будьте спокойны, господин аббат, - сказал посетитель,  -  мы  во
всяком случае не потревожим вашей совести.
   При этих словах аббат нажал на край абажура так, что  противоположная
сторона приподнялась и свет полностью падал на  лицо  посетителя,  тогда
как лицо аббата оставалось в тени.
   - Простите, сударь, - сказал представитель  префекта  полиции,  -  но
этот яркий свет режет мне глаза.
   Аббат опустил зеленый колпак.
   - Теперь, сударь, я вас слушаю. Изложите ваше дело.
   - Я перехожу к нему. Вы знакомы с графом МонтеКристо?
   - Вы имеете в виду господина Дзакконе?
   - Дзакконе!.. Разве его зовут не Монте-Кристо?
   - Монте-Кристо название местности, вернее утеса, а вовсе не фамилия.
   - Ну что ж, как вам угодно; не будем спорить  о  словах  и  раз  Мон-
те-Кристо и Дзакконе одно и то же лицо...
   - Безусловно одно и то же.
   - Поговорим о господине Дзакконе.
   - Извольте.
   - Я спросил вас, знаете ли вы его?
   - Очень даже хорошо.
   - Кто он такой?
   - Сын богатого мальтийского судовладельца.
   - Да, я это слышал; так говорят; но вы понимаете,  полиция  не  может
довольствоваться тем, что "говорят".
   - Однако, - возразил, мягко улыбаясь, аббат, - если  то,  что  "гово-
рят", правда, то приходится этим довольствоваться и полиции,  точно  так
же, как и всем.
   - Но вы уверены в том, что говорите?
   - То есть как это, уверен ли я?
   - Поймите, сударь, что я отнюдь не сомневаюсь в вашей искренности;  я
только спрашиваю, уверены ли вы?
   - Послушайте, я знал Дзакконе-отца.
   - Вот как!
   - Да, и еще ребенком я не раз играл с его сыном на верфях.
   - А его графский титул?
   - Ну, знаете, это можно купить.
   - В Италии?
   - Повсюду.
   - А его богатство, такое огромное, опять-таки, как говорят...
   - Вот это верно, - ответил аббат, - богатство действительно огромное.
   - А каково оно по-вашему?
   - Да, наверно, сто пятьдесят - двести тысяч ливров в год.
   - Ну, это вполне приемлемо, - сказал посетитель, -  а  то  говорят  о
трех, даже о четырех миллионах.
   - Двести тысяч ливров годового дохода, сударь, как раз  и  составляют
капитал в четыре миллиона.
   - Но ведь говорят о трех или четырех миллионах в год!
   - Ну, этого не может быть.
   - И вы знаете его остров Монте-Кристо?
   - Разумеется; его знает всякий, кто из Палермо, Неаполя или Рима ехал
во Францию морем: корабли проходят мимо него.
   - Очаровательное место, как уверяют?
   - Это утес.
   - Зачем же граф купил утес?
   - Именно для того, чтобы сделаться графом. В Италии, чтобы быть  гра-
фом, все еще требуется владеть графством.
   - Вы, вероятно, что-нибудь слышали о юношеских приключениях господина
Дзакконе?
   - Отца?
   - Нет, сына.
   - Как раз тут я перестаю быть уверенным, потому что именно в  юношес-
кие годы я потерял его из виду.
   - Он воевал?
   - Кажется, он был на военной службе.
   - В каких войсках?
   - Во флоте.
   - Скажите, вы не духовник его?
   - Нет, сударь: он, кажется, лютеранин.
   - Как лютеранин?
   - Я говорю "кажется"; я не утверждаю этого. Впрочем, я думал, что  во
Франции введена свобода вероисповеданий.
   - Разумеется, и нас сейчас интересуют вовсе не его верования,  а  его
поступки; от имени господина префекта полиции я  предлагаю  вам  сказать
все, что вам о них известно.
   - Его считают большим благотворителем. За выдающиеся услуги,  которые
он оказал восточным христианам, наш святой отец папа сделал его  кавале-
ром ордена Христа, - эта награда обычно жалуется только высочайшим  осо-
бам. У него пять или шесть высоких орденов за услуги, которые он  оказал
различным государям и государствам.
   - И он их носит?
   - Нет, но он ими гордится; он говорит, что ему больше нравятся награ-
ды, жалуемые благодетелям человечества, чем те, которые даются  истреби-
телям людей.
   - Так этот господин - квакер?
   - Вот именно, это квакер, но, разумеется, без широкополой шляпы и ко-
ричневого сюртука.
   - А есть у него друзья?
   - Да, все, кто его знает, его друзья.
   - Однако есть же у него какой-нибудь враг?
   - Один-единственный.
   - Как его зовут?
   - Лорд Уилмор.
   - Где он находится?
   - Сейчас он в Париже.
   - И он может дать мне о нем сведения?
   - Очень ценные. Он был в Индии в одно время с Дзакконе.
   - Вы знаете, где он живет?
   - Где-то на Шоссе-д'Антен; но я не знаю ни улицы, ни номера дома.
   - Вы недолюбливаете этого англичанина?
   - Я люблю Дзакконе, а он его терпеть не может; поэтому мы с ним в хо-
лодных отношениях.
   - Как вы думаете, господин аббат, до этого  своего  приезда  в  Париж
граф Монте-Кристо когда-нибудь бывал во Франции?
   - Нет, сударь, это я могу сказать точно. Во Франции он никогда не был
и полгода тому назад обратился ко мне, чтобы собрать нужные  ему  сведе-
ния. Я, со своей стороны, не зная, когда сам буду в Париже,  направил  к
нему господина Кавальканти.
   - Андреа?
   - Нет, Бартоломео, отца.
   - Прекрасно, мне остается задать вам только один вопрос, и я  требую,
во имя чести, человеколюбия и религии, чтобы вы мне ответили без  обиня-
ков.
   - Я вас слушаю.
   - Известно ли вам, для чего граф Монте-Кристо купил дом в Отейле?
   - Разумеется, он мне это сам сказал.
   - Для чего же?
   - С целью устроить больницу для умалишенных, вроде той, которую осно-
вал в Палермо барон Пизапи. Вы знаете эту больницу?
   - Я слыхал о ней.
   - Это великолепное учреждение.
   И при этих словах аббат поклонился посетителю с видом человека, жела-
ющего дать понять, что он не прочь снова вернуться к прерванной работе.
   Понял ли посетитель желание аббата или он исчерпал все свои  вопросы,
по он встал.
   Аббат проводил его до дверей.
   - Вы щедро раздаете милостыню, - сказал посетитель, - и хотя вы  слы-
вете богатым человеком, я хотел бы предложить вам кое-что для ваших бед-
ных; угодно вам принять мое приношение?
   - Благодарю вас, сударь; но единственное, чем я дорожу на свете,  это
то, чтобы добро, которое я делаю, исходило от меня.
   - По все-таки...
   - Это мое непоколебимое решение. Но поищите, сударь,  и  вы  найдете.
Увы, на пути у каждого богатого столько нищеты!
   Аббат открыл дверь, еще раз поклонился; посетитель ответил на  поклон
и вышел.
   Экипаж отвез его прямо к Вильфору.
   Через час экипаж снова выехал со двора и на этот  раз  направился  на
улицу Фонтен-Сен-Жорж. У дома N 5 он остановился. Именно здесь жил  лорд
Уилмор.
   Незнакомец писал лорду Уилмору, прося о свидании, которое тот и  наз-
начил на десять часов вечера. Представитель господина  префекта  полиции
прибыл без десяти минут десять, и ему было сказано, что лорд Уилмор, во-
площенная точность и пунктуальность, еще не вернулся, но непременно вер-
нется ровно в десять часов.
   Посетитель остался ждать в гостиной.
   Эта гостиная ничем не отличалась от  обычных  гостиных  меблированных
домов. На камине - две севрские вазы нового производства; часы с амуром,
натягивающим лук; двустворчатое зеркало, и по сторонам его - две  гравю-
ры: на одной изображен Гомер, несущий своего поводыря, на другой - Вели-
зарий, просящий подаяния; серые обои с серым  рисунком;  мебель,  обитая
красным сукном с черными разводами, - такова была гостиная лорда  Уилмо-
ра.
   Она была освещена шарами из матового стекла, распространявшими  туск-
лый свет, как будто нарочно приноровленный к утомленному зрению предста-
вителя префекта полиции.
   После десятиминутного ожидания часы пробили десять;  на  пятом  ударе
открылась дверь, и вошел лорд Уилмор.
   Лорд Уилмор был человек довольно высокого роста, с редкими рыжими ба-
ками, очень белой кожей и белокурыми, с проседью, волосами. Одет он  был
с чисто английской эксцентричностью: на нем был синий  фрак  с  золотыми
пуговицами и высоким пикейным воротничком, какие носили в 1811 году, бе-
лый казимировый жилет и белые нанковые панталоны, слишком для  него  ко-
роткие и только благодаря штрипкам из той же материи не поднимавшиеся до
колен.
   Первые его слова были:
   - Вам известно, сударь, что я не говорю по-французски?
   - Я во всяком случае знаю, что вы не любите говорить на нашем  языке,
- отвечал представитель префекта полиции.
   - Но вы можете говорить по-французски, - продолжал лорд Уилмор, - так
как, хоть я и не говорю, но все понимаю.
   - А я, - возразил посетитель, переходя на другой язык,  -  достаточно
свободно говорю по-английски, чтобы  поддерживать  разговор.  Можете  не
стесняться, сударь.
   - О! - произнес лорд Уилмор с интонацией, присущей только  чистокров-
ным британцам.
   Представитель префекта полиции подал лорду  Уилмору  свое  рекоменда-
тельное письмо. Тот прочел его с истинно британской флегматичностью; за-
тем, дочитав до конца, сказал по-английски:
   - Я понимаю, отлично понимаю.
   Посетитель приступил к вопросам.
   Они почти совпадали с теми, которые были предложены аббату Бузони. По
лорд Уилмор, как человек, настроенный враждебно  к  графу  Монте-Кристо,
был не так сдержан, как аббат, и поэтому ответы получились гораздо более
пространные. Он рассказал о молодых годах МонтеКристо, который,  по  его
словам, десяти лет от роду поступил на службу к одному из маленьких  ин-
дусских властителей, вечно воюющих с Англией;  там-то  Уилмор  с  ним  и
встретился, и они сражались друг против друга. Во время этой войны Дзак-
коне был взят в плен, отправлен в Англию, водворен на  блокшив  и  бежал
оттуда вплавь. После этого начались его путешествия, его дуэли, его  лю-
бовные приключения. В Греции вспыхнуло восстание, и он вступил в гречес-
кие войска. Состоя там на службе, он нашел в Фессалийских горах серебря-
ную руду, но никому ни слова не сказал о своем открытии. После Наварипа,
когда греческое правительство упрочилось, он попросил  у  короля  Оттона
привилегию на разработку залежей и получил ее. Оттуда и пошло  его  нес-
метное богатство; по словам лорда Уилмора, оно приносит графу от  одного
до двух миллионов годового дохода, но тем не менее может неожиданно  ис-
сякнуть, если иссякнет рудник.
   - А известно вам, зачем он приехал во Францию? - спросил посетитель.
   - Он хочет спекулировать на железнодорожном строительстве,  -  сказал
лорд Уилмор, - кроме того, он опытный химик и очень  хороший  физик,  он
изобрел новый вид телеграфа и хочет ввести его в употребление.
   - Сколько приблизительно он расходует в год? - спросил  представитель
префекта полиции.
   - Не больше пятисот или шестисот тысяч, - сказал лорд  Уилмор,  -  он
скуп.
   Было ясно, что в англичанине говорит ненависть, и, не зная, что  пос-
тавить в упрек графу, он обвиняет его в скупости.
   - Известно ли вам что-нибудь относительно его дома в Отейле?
   - Да, разумеется.
   - Ну, и что же вы знаете?
   - Вы спрашиваете, с какой целью он купил его?
   - Да.
   - Так вот, граф - спекулянт и, несомненно, разорится на своих  опытах
и утопиях: он утверждает, что в Отейле, поблизости от дома,  который  он
купил, имеется минеральный источник, способный конкурировать с целебными
водами Баньерде-Люшона и Котре.  В  этом  доме  он  собирается  устроить
Badehaus, как говорят немцы. Он уже раза три перекопал свой  сад,  чтобы
отыскать пресловутый источник, но ничего не нашел, а потому, вы увидите,
в скором времени он скупит все окрестные дома. А так как я на него  зол,
то я надеюсь, что на своей железной дороге, на своем  электрическом  те-
леграфе или на своем ванном заведении он разорится. Я езжу за ним повсю-
ду и намерен насладиться его поражением, которое, рано или поздно, неми-
нуемо.
   - А за что вы на него злы? - спросил посетитель.
   - За то, - отвечал лорд Уилмор, - что, когда он был в Англии, он соб-
лазнил жену одного из моих друзей.
   - Но если вы на него злы, почему вы не пытаетесь отомстить ему?
   - Я уже три раза дрался с графом, - сказал англичанин, - в первый раз
на пистолетах, во второй раз на шпагах, в третий раз - на эспадронах.
   - И какой же был результат этих дуэлей?
   - В первый раз он раздробил мне руку; во второй раз он  проткнул  мне
легкое; а в третий нанес мне вот эту рану.
   Англичанин отвернул ворот сорочки, доходивший ему до ушей, и  показал
рубец, воспаленный вид которого указывал на его недавнее происхождение.
   - Так что я на него очень зол, - повторил англичанин, - и он умрет не
иначе, как от моей руки.
   - Но до этого, по-видимому, еще далеко, - сказал  представитель  пре-
фектуры.
   - О, - промычал англичанин, - я каждый день езжу в тир, а через  день
ко мне приходит Гризье.
   Это было все, что требовалось узнать посетителю, - вернее, все,  что,
по-видимому, знал англичанин. Поэтому агент встал, откланялся лорду Уил-
мору, ответившему с типично английской холодной вежливостью, и удалился.
   Со своей стороны, лорд Уилмор, услышав, как за ним  захлопнулась  на-
ружная дверь, прошел к себе в спальню, в мгновение ока избавился от сво-
их белокурых волос, рыжих бакенбардов, вставной челюсти и рубца, и снова
обрел черные волосы, матовый цвет  лица  и  жемчужные  зубы  графа  Мон-
те-Кристо.
   Правда, и в дом господина де Вильфор вернулся не  представитель  пре-
фекта полиции, а сам господин де Вильфор.
   Обе эти встречи несколько успокоили  королевского  прокурора,  потому
что хоть он и не узнал ничего особенно утешительного, но зато не узнал и
ничего особенно тревожного.
   Благодаря этому он впервые после отейльского обеда  более  или  менее
спокойно провел ночь.


        XIII. ЛЕТНИЙ БАЛ

   Стояли самые жаркие июльские дни, когда  в  обычном  течении  времени
настала в свой черед та суббота, на которую был назначен бал у Морсера.
   Было десять часов вечера; могучие деревья  графского  сада  отчетливо
вырисовывались на фоне неба, по которому,  открывая  усыпанную  звездами
синеву, скользили последние тучи - остатки недавней грозы.
   Из зал нижнего этажа доносились звуки музыки и возгласы пар,  кружив-
шихся в вихре вальса, а сквозь решетчатые ставни вырывались яркие  снопы
света.
   В саду хлопотал десяток слуг, которым хозяйка дома, успокоенная  тем,
что погода все более прояснялась, только что отдала  приказание  накрыть
там к ужину.
   До сих пор было неясно, подать ли ужин в  столовой  или  под  большим
тентом на лужайке. Чудное синее небо, все усеянное  звездами,  разрешило
вопрос в пользу лужайки.
   В аллеях сада, по итальянскому обычаю, зажигали разноцветные  фонари-
ки, а накрытый к ужину стол убирали цветами и  свечами,  как  принято  в
странах, где хоть сколько-нибудь понимают роскошь стола, - вид  роскоши,
который в законченной форме встречается реже всех остальных.
   В ту минуту, как графиня де  Морсер,  отдав  последние  распоряжения,
снова вернулась в гостиные, комнаты стали наполняться гостями. Их  прив-
лекло не столько высокое положение графа, сколько очаровательное гостеп-
риимство графини; все заранее были уверены,  что  благодаря  прекрасному
вкусу Мерседес на этом бале будет немало такого, о чем можно потом расс-
казывать и чему, при случае, можно даже подражать.
   Госпожа Данглар, которую глубоко встревожили описанные нами ранее со-
бытия, не знала, ехать ли ей к г-же де Морсер; но утром ее карета встре-
тилась с каретой Вильфора. Вильфор сделал знак, экипажи подъехали друг к
другу, и, наклонившись к окну, королевский прокурор спросил:
   - Ведь вы будете у госпожи де Морсер?
   - Нет, - отвечала г-жа Данглар, - я себя очень плохо чувствую.
   - Напрасно, -  возразил  Вильфор,  бросая  на  нее  многозначительный
взгляд, - было бы очень важно, чтобы вас там видели.
   - Вы думаете? - спросила баронесса.
   - Я в этом убежден.
   - В таком случае я буду.
   И кареты разъехались в разные стороны. Итак, г-жа Данглар явилась  на
бал, блистая не только своей природной красотой, но и  роскошью  наряда;
она вошла в ту самую минуту,  как  Мерседес  входила  в  противоположную
дверь.
   Графиня послала Альбера навстречу г-же Данглар. Он подошел к баронес-
се, сделал ей по поводу ее туалета несколько вполне заслуженных  компли-
ментов и предложил ей руку, чтобы провести ее туда, куда она пожелает.
   При этом Альбер искал кого-то глазами.
   - Вы ищете мою дочь? - с улыбкой спросила баронесса.
   - Откровенно говоря - да, - сказал Альбер, - неужели вы были так жес-
токи, что не привезли ее с собой?
   - Успокойтесь, она встретила мадемуазель де Вильфор и  пошла  с  ней;
видите, вот они идут следом за нами, обе в белых платьях, одна с букетом
камелий, а другая с букетом незабудок; но скажите мне...
   - Вы тоже кого-нибудь ищете? - спросил, улыбаясь, Альбер.
   - Разве вы не ждете графа Монте-Кристо?
   - Семнадцать! - ответил Альбер.
   - Что это значит?
   - Это значит, - сказал, смеясь, виконт, - что вы семнадцатая  задаете
мне этот вопрос. Везет же графу!.. Его можно поздравить... - А  вы  всем
отвечаете так же, как мне? - Ах, простите, я ведь вам так и не  ответил.
Не беспокойтесь, сударыня; модный человек у нас  будет,  он  удостаивает
нас этой чести.
   - Были вы вчера в Опере?
   - Нет.
   - А он там был.
   - Вот как? И этот эксцентричный человек снова выкинул что-нибудь ори-
гинальное?
   - Разве он может без этого? Эльслер танцевала в  "Хромом  бесе";  ал-
банская княжна была в полном восторге. После качучи граф продел букет  в
великолепное кольцо и бросил его очаровательной  танцовщице,  и  она,  в
знак благодарности, появилась с его кольцом в третьем акте.  А  его  ал-
банская княжна тоже приедет?
   - Нет, вам придется отказаться от удовольствия ее видеть; ее  положе-
ние в доме графа недостаточно ясно.
   - Послушайте, оставьте меня здесь и пойдите поздороваться с  госпожой
де Вильфор, - сказала баронесса, - я вижу, что она  умирает  от  желания
поговорить с вами.
   Альбер поклонился г-же Данглар и направился к г-же де Вильфор,  кото-
рая уже издали приготовилась заговорить с ним.
   - Держу пари, - прервал ее Альбер, - что я знаю, что вы мне скажете.
   - Да неужели?
   - Если я отгадаю, вы сознаетесь?
   - Да.
   - Честное слово?
   - Честное слово.
   - Вы собираетесь меня спросить, здесь ли граф Монте-Кристо или  прие-
дет ли он.
   - Вовсе нет. Сейчас меня интересует не он. Я хотела спросить, нет  ли
у вас известий от Франца?
   - Да, вчера я получил от него письмо.
   - И что он вам пишет?
   - Что он выезжает одновременно с письмом.
   - Отлично. Ну, а теперь о графе.
   - Граф приедет, не беспокойтесь.
   - Вы знаете, что его зовут не только Монте-Кристо?
   - Нет, я этого не знал.
   - Монте-Кристо - это название острова, а у него есть, кроме того, фа-
милия.
   - Я никогда ее не слышал.
   - Значит, я лучше осведомлена, чем вы: его зовут Дзакконе.
   - Возможно.
   - Он мальтиец.
   - Тоже возможно.
   - Сын судовладельца.
   - Знаете, вам надо рассказать все это вслух, вы имели бы огромный ус-
пех.
   - Он служил в Индии, разрабатывает серебряные рудники  в  Фессалии  и
приехал в Париж, чтобы открыть в Отейле заведение минеральных вод.
   - Ну и новости, честное слово! - сказал Морсер. - Вы мне разрешите их
повторить?
   - Да, но понемножку, не все сразу, и не говорите, что они исходят  от
меня.
   - Почему?
   - Потому что это почти подслушанный секрет.
   - Чей?
   - Полиции.
   - Значит, об этом говорилось...
   - Вчера вечером у префекта. Вы ведь понимаете, Париж взволновался при
виде этой необычайной роскоши, и полиция навела справки.
   - Само собой! Не хватает только, чтобы графа арестовали за  бродяжни-
чество, ввиду того что он слишком богат.
   - По правде говоря, это вполне могло бы случиться, если  бы  сведения
не оказались такими благоприятными.
   - Бедный граф! А он знает о грозившей ему опасности?
   - Не думаю.
   - В таком случае следует предупредить его. Я не премину это  сделать,
как только он приедет.
   В эту минуту к ним подошел красивый молодой брюнет с живыми глазами и
почтительно поклонился г-же де Вильфор.
   Альбер протянул ему руку.
   - Сударыня, - сказал Альбер, - имею честь представить вам Максимилиа-
на Морреля, капитана спаги, одного из наших славных, а главное,  храбрых
офицеров.
   - Я уже имела удовольствие  познакомиться  с  господином  Моррелем  в
Отейле, у графа Монте-Кристо, - ответила г-жа де Вильфор,  отворачиваясь
с подчеркнутой холодностью.
   Этот ответ, и особенно его тон, заставили сжаться сердце бедного Мор-
реля; но его ожидала награда: обернувшись, он увидал  в  дверях  молодую
девушку в белом; ее расширенные и, казалось, ничего не выражающие  глаза
были устремлены на него; она медленно подносила к губам букет незабудок.
   Моррель понял это приветствие и, с тем же выражением в глазах, в свою
очередь поднес к губам платок; и обе эти живые статуи, с учащенно бьющи-
мися сердцами и с мраморно-холодными  лицами,  разделенные  всем  прост-
ранством залы, на минуту забылись, вернее, забыли обо всем в этом  немом
созерцании.
   Они могли бы долго стоять так, поглощенные друг другом,  и  никто  не
заметил бы их забытья: в залу вошел граф Монте-Кристо.
   Как мы уже говорили, было ли то искусственное или природное  обаяние,
но где бы граф ни появлялся, он привлекал к себе всеобщее  внимание.  Не
его фрак, правда безукоризненного покроя, но простой и без  орденов;  не
белый жилет, без всякой вышивки; не панталоны, облегавшие  его  стройные
ноги, - не это привлекало внимание. Матовый цвет лица, волнистые  черные
волосы, спокойное и ясное лицо, глубокий и печальный взор, наконец пора-
зительно очерченный рот, так легко выражавший надменное презрение, - вот
что приковывало к графу все взгляды.
   Были мужчины красивее его, но не было ни одного столь  значительного,
если можно так выразиться. Все в нем изобличало глубину  ума  и  чувств,
постоянная работа мысли придала его чертам, взгляду и самым незначитель-
ным жестам несравненную выразительность и ясность.
   А, кроме того, наше парижское общество такое странное, что оно,  быть
может, и не заметило бы всего этого, если бы тут не скрывалась  какая-то
тайна, позлащенная блеском несметных богатств.
   Как бы то ни было, граф под огнем любопытных взоров и градом мимолет-
ных приветствий направился к г-же де Морсер; стоя перед камином, утопав-
шим в цветах, она видела в зеркале, висевшем напротив двери, как он  во-
шел, и приготовилась его встретить.
   Поэтому она обернулась к нему с натянутой улыбкой в ту самую  минуту,
как он почтительно перед ней склонился.
   Она, вероятно, думала, что граф заговорит с ней; он, со своей  сторо-
ны, вероятно, тоже думал, что она ему чтонибудь скажет; по оба они оста-
лись безмолвны, настолько, по-видимому, им  казались  недостойными  этой
минуты какие-нибудь банальные слова. И, обменявшись с ней поклоном, Мон-
те-Кристо направился к Альберу, который шел к нему навстречу с  протяну-
той рукой.
   - Вы уже видели госпожу де Морсер? - спросил Альбер.
   - Я только что имел честь поздороваться с ней, - сказал граф, - но  я
еще не видел вашего отца.
   - Да вот он, видите? Беседует о политике в  маленькой  кучке  больших
знаменитостей.
   - Неужели все эти господа - знаменитости? - сказал Монте-Кристо. -  А
я и не знал! Чем же они знамениты? Как вам известно, знаменитости бывают
разные.
   - Один из них ученый, вон тот, высокий и худой; он открыл  в  окрест-
ностях Рима особый вид ящерицы, у которой одним позвонком больше, чем  у
других, и сделал в Академии наук доклад об этом открытии. Сообщение  это
долго оспаривали, но в конце концов победа  осталась  за  высоким  худым
господином. Позвонок вызвал много шуму в ученом мире; высокий худой гос-
подин был всего лишь кавалером Почетного легиона, а теперь у  него  офи-
церский крест.
   - Что ж, - сказал Монте-Кристо, - по-моему, отличие вполне  заслужен-
ное, так что если он найдет еще один позвонок, то его могут сделать  ко-
мандором?
   - Очень возможно, - сказал Альбер.
   - А вот этот, который изобрел себе такой странный синий фрак,  расши-
тый зеленым, кто это?
   - Он не сам придумал так вырядиться; это  виновата  Республика:  она,
как известно, отличалась художественным вкусом и, желая облечь  академи-
ков в мундир, поручила Давиду нарисовать для них костюм.
   - Вот как, - сказал Монте-Кристо, - так этот господин - академик?
   - Уже неделя, как он принадлежит к этому сонму ученых мужей.
   - А в чем состоят его заслуги, его специальность?
   - Специальность? Он, кажется, втыкает кроликам булавки в голову, кор-
мит мареной кур и китовым усом выдалбливает спинной мозг у собак.
   - И поэтому он состоит в Академии паук?
   - Нет, во Французской академии.
   - Но при чем тут Французская академия?
   - Я вам сейчас объясню; говорят...
   - Что его опыты сильно двинули вперед науку, да?
   - Нет, что он прекрасно пишет.
   - Это, наверно, очень льстит самолюбию кроликов, которым он втыкает в
голову булавки, кур, которым он окрашивает кости в красный цвет,  и  со-
бак, у которых он выдалбливает спинной мозг.
   Альбер расхохотался.
   - А вот этот? - спросил граф.
   - Который?
   - Третий отсюда.
   - А, в васильковом фраке?
   - Да.
   - Это коллега моего отца. Недавно он  горячо  выступал  против  того,
чтобы членам Палаты пэров был присвоен мундир. Его речь по этому вопросу
имела большой успех; он был не в ладах с либеральной  прессой,  но  этот
благородный протест против намерений двора помирил его с  ней.  Говорят,
его назначат послом.
   - А в чем состоят его права на пэрство?
   - Он написал две-три комических оперы, имеет пятьшесть  акций  газеты
"Вею" и пять или шесть лет голосовал за министерство.
   - Браво, виконт! - сказал, смеясь, Монте-Кристо. - Вы  очаровательный
чичероне, теперь я попрошу вас об одной услуге.
   - О какой?
   - Вы не будете знакомить меня с этими господами, а если они  пожелают
познакомиться со мной, вы меня предупредите.
   В эту минуту граф почувствовал, что кто-то тронул  его  за  руку;  он
обернулся и увидел Данглара.
   - Ах, это вы, барон! - сказал он.
   - Почему вы зовете меня бароном? - сказал Данглар. -  Вы  же  знаете,
что я не придаю значения своему титулу. Не то, что вы, виконт;  ведь  вы
им дорожите, правда?
   - Разумеется, - отвечал Альбер, - потому что, перестань я быть викон-
том, я обращусь в ничто, тогда как вы свободно можете  пожертвовать  ба-
ронским титулом и все же останетесь миллионером.
   - Это, по-моему, наилучший титул  при  Июльской  монархии,  -  сказал
Данглар.
   - К несчастью, - сказал Монте-Кристо, - миллионер не есть пожизненное
звание, как барон, пэр Франции или академик; доказательством могут  слу-
жить франкфуртские миллионеры Франк и Пульман, которые только что обанк-
ротились.
   - Неужели? - сказал Данглар, бледнея.
   - Да, мне сегодня вечером привез это известие курьер;  у  меня  в  их
банке лежало что-то около миллиона, но меня вовремя предупредили, и я  с
месяц назад потребовал его выплаты.
   - Ах, черт, - сказал Данглар. - Они  перевели  на  меня  векселей  на
двести тысяч франков.
   - Ну, так вы предупреждены; их подпись стоит пять процентов.
   - Да, но я предупрежден слишком поздно, - сказал  Данглар.  -  Я  уже
выплатил по их векселям.
   - Что ж, - сказал Монте-Кристо, - вот еще двести тысяч франков, кото-
рые последовали...
   - Шш! - прервал Данглар, - не говорите об этом...  особенно  при  Ка-
вальканти-младшем, - прибавил банкир, подойдя ближе к Монте-Кристо, и  с
улыбкой обернулся к стоявшему невдалеке молодому человеку.
   Альбер отошел от графа, чтобы переговорить со своей матерью.  Данглар
покинул его, чтобы поздороваться с  Кавальканти-сыном.  Монте-Кристо  на
минуту остался один.
   Между тем духота становилась нестерпимой.
   Лакеи разносили по гостиным подносы, полные фруктов и мороженого.
   Монте-Кристо вытер платком лицо, влажное от пота, но отступил,  когда
мимо него проносили поднос, и не взял ничего прохладительного.
   Госпожа де Морсер ни на минуту не теряла МонтеКристо из виду. Она ви-
дела, как мимо него пронесли поднос, до которого он не  дотронулся;  она
даже заметила, как он отодвинулся.
   - Альбер, - сказала она, - обратил ты внимание на одну вещь?
   - На что именно?
   - Граф ни разу не принял приглашения на обед к твоему отцу.
   - Да, но он приехал ко мне завтракать, и этот завтрак был его  вступ-
лением в свет.
   - У тебя, это не то же, что у графа де Морсер, - прошептала Мерседес,
- а я слежу за ним с той минуты, как он сюда вошел.
   - И что же?
   - Он до сих пор ни к чему не притронулся.
   - Граф очень воздержанный человек.
   Мерседес печально улыбнулась.
   - Подойди к нему и, когда мимо  понесут  поднос,  попроси  его  взять
что-нибудь.
   - Зачем это, матушка?
   - Доставь мне это удовольствие, Альбер, - сказала Мерседес.
   Альбер поцеловал матери руку и подошел к графу.
   Мимо них пронесли поднос; г-жа де Морсер видела, как Альбер настойчи-
во угощал графа, даже взял блюдце с мороженым и предложил  ему,  но  тот
упорно отказывался.
   Альбер вернулся к матери; графиня была очень бледна.
   - Вот видишь, - сказала она, - он отказался.
   - Да, но почему это вас огорчает?
   - Знаешь, Альбер, женщины ведь странные создания. Мне было бы  прият-
но, если бы граф съел что-нибудь в моем доме, хотя  бы  только  зернышко
граната. Впрочем, может быть, ему не  нравится  французская  еда,  может
быть, у него какие-нибудь особенные вкусы.
   - Да нет же, в Италии он ел все, что угодно; вероятно,  ему  нездоро-
вится сегодня.
   - А потом, - сказала графиня, - раз он  всю  жизнь  провел  в  жарких
странах, он, может быть, не так страдает от жары, как мы?
   - Не думаю; он жаловался на духоту и спрашивал, почему, если уж  отк-
рыли окна, не открыли заодно и ставни.
   - В самом деле, - сказала Мерседес, - у меня  есть  способ  удостове-
риться, нарочно ли он от всего отказывается.
   И она вышла из гостиной.
   Через минуту ставни распахнулись; сквозь кусты  жасмина  и  ломоноса,
растущие перед окнами, можно было видеть весь сад, освещенный  фонарика-
ми, и накрытый стол под тентом.
   Танцоры и танцорки, игроки и беседующие радостно вскрикнули; их  лег-
кие с наслаждением впивали свежий воздух, широкими потоками  врывавшийся
в комнату.
   В ту же минуту вновь появилась Мерседес, бледнее прежнего, но  с  тем
решительным лицом, какое у нее иногда бывало. Она  направилась  прямо  к
той группе, которая окружала ее мужа.
   - Не удерживайте здесь наших гостей, граф, - сказала она. - Если  они
не играют в карты, то им, наверно, будет приятнее  подышать  воздухом  в
саду, чем задыхаться в комнатах.
   - Сударыня, - сказал галантный старый генерал, который  в  1809  году
распевал: "Отправимся в Сирию", - одни мы в сад не пойдем.
   - Хорошо, - сказала Мерседес, - в таком случае я подам вам пример.
   И, обернувшись к Монте-Кристо, она сказала:
   - Сделайте мне честь, граф, и предложите мне руку.
   Граф чуть не пошатнулся от этих простых  слов;  потом  он  пристально
посмотрел на Мерседес. Это был только миг, быстрый, как молния, но  гра-
фине показалось, что он длился вечность, так много  мыслей  вложил  Мон-
те-Кристо в один этот взгляд.
   Он предложил графине руку; она оперлась на нее, вернее,  едва  косну-
лась ее своей маленькой рукой, и они сошли вниз  по  одной  из  каменных
лестниц крыльца, окаймленной рододендронами и камелиями.
   Следом за ними, а также и по другой лестнице, с радостными возгласами
устремились человек двадцать, желающих погулять по саду.


        XIV. ХЛЕБ И СОЛЬ

   Госпожа де Морсер прошла со своим спутником под зеленые своды липовой
аллеи, которая вела к теплице.
   - В гостиной было слишком жарко, не правда ли, граф? - сказала она.
   - Да, сударыня, и ваша мысль открыть все двери и ставни -  прекрасная
мысль.
   Говоря эти слова, граф заметил, что рука Мерседес дрожит.
   - А вам не будет холодно в этом легком платье, с одним только газовым
шарфом на плечах? - сказал он.
   - Знаете, куда я вас веду? - спросила графиня, не отвечая на вопрос.
   - Нет, сударыня, - ответил Монте-Кристо, - по, как видите, я не  про-
тивлюсь.
   - К оранжерее, что виднеется там, в конце этой аллеи.
   Граф вопросительно взглянул на Мерседес, но она молча шла  дальше,  и
Монте-Кристо тоже молчал.
   Они дошли до теплицы, полной превосходных плодов,  которые  к  началу
июля уже достигли зрелости в этой температуре, рассчитанной на то, чтобы
заменить солнечное тепло, такое редкое у нас.
   Графиня отпустила руку Монте-Кристо и, подойдя  к  виноградной  лозе,
сорвала гроздь муската.
   - Возьмите, граф, - сказала ода с такой печальной улыбкой, что, каза-
лось, на глазах у нее готовы выступить слезы. - Я знаю, наш  французский
виноград не выдерживает сравнения с вашим сицилианским или кипрским,  но
вы, надеюсь, будете снисходительны к нашему бедному северному солнцу.
   Граф поклонился и отступил на шаг.
   - Вы мне отказываете? - сказала Мерседес дрогнувшим голосом.
   - Сударыня, - отвечал Монте-Кристо, - я смиренно прошу у  вас  проще-
ния, но я никогда не ем муската.
   Мерседес со вздохом уронила гроздь.
   На соседней шпалере висел чудесный персик, выращенный, как  и  виног-
радная лоза, в искусственном тепле оранжереи. Мерседес подошла к  барха-
тистому плоду и сорвала его.
   - Тогда возьмите этот персик, - сказала она.
   Но граф снова повторил жест отказа.
   - Как, опять! - сказала она с таким отчаянием в голосе, словно подав-
ляла рыдание. - Право, мне не везет.
   Последовало долгое молчание; персик, вслед за гроздью, упал на песок.
   - Знаете, граф, - сказала, наконец, Мерседес, с мольбой глядя на Мон-
те-Кристо, - есть такой трогательный арабский обычай:  те,  что  вкусили
под одной кровлей хлеба и соли, становятся навеки друзьями.
   - Я это знаю, сударыня, - ответил граф, - но мы во Франции,  а  не  в
Аравии, а во Франции не существует вечной дружбы, так же  как  и  обычая
делить хлеб и соль.
   - Но все-таки, - сказала графиня, дрожа и глядя прямо  в  глаза  Мон-
те-Кристо, и почти судорожно схватила обеими руками его руку, - все-таки
мы друзья, не правда ли?
   Вся кровь прихлынула к сердцу графа, побледневшего, как смерть, затем
бросилась ему в лицо и на несколько секунд заволокла его глаза  туманом,
как бывает с человеком, у которого кружится голова.
   - Разумеется, сударыня, -  отвечал  он,  -  почему  бы  нам  не  быть
друзьями?
   Этот тон был так далек от того, чего жаждала Мерседес, что она отвер-
нулась со вздохом, более похожим на стон.
   - Благодарю вас, - сказала она.
   И она пошла вперед.
   Они обошли весь сад, не проронив ни слова.
   - Граф, - начала вдруг Мерседес, после десятиминутной молчаливой про-
гулки, - правда ли, что вы много  видели,  много  путешествовали,  много
страдали?
   - Да, сударыня, я много страдал, - ответил МонтеКристо.
   - Но теперь вы счастливы?
   - Конечно, - ответил граф, - ведь никто не слышал, чтобы я  когда-ни-
будь жаловался.
   - И ваше нынешнее счастье смягчает вашу душу?
   - Мое нынешнее счастье равно моим прошлым несчастьям.
   - Вы не женаты?
   - Женат? - вздрогнув, переспросил Монте-Кристо. -  Кто  мог  вам  это
сказать?
   - Никто не говорил, но вас несколько раз видели в Опере с  молодой  и
очень красивой женщиной.
   - Это невольница, которую я купил в Константинополе, дочь князя,  ко-
торая стала моей дочерью, потому что на всем свете у меня нет ни  одного
близкого человека.
   - Значит, вы живете одиноко?
   - Одиноко.
   - У вас нет сестры... сына... отца?
   - Никого.
   - Как вы можете так жить, не имея ничего, что привязывает к жизни?
   - Это произошло не по моей вине, сударыня. Когда я жил на  Мальте,  я
любил одну девушку и должен был на ней жениться, но налетела война и ум-
чала меня от нее, как вихрь. Я думал, что  она  достаточно  любит  меня,
чтобы ждать, чтобы остаться верной даже моей могиле. Когда  я  вернулся,
она была уже замужем. Это обычная история каждого мужчины старше двадца-
ти лет. Быть может, у меня было более чувствительное сердце, чем у  дру-
гих, и я страдал больше, чем страдал бы другой на моем месте, вот и все.
   Графиня приостановилась, словно ей не хватило дыхания.
   - Да, - сказала она, - и эта любовь осталась лежать камнем  на  вашем
сердце... Любишь по-настоящему только раз в жизни... И  вы  не  виделись
больше с этой женщиной?
   - Никогда.
   - Никогда!
   - Я больше не возвращался туда, где она жила.
   - На Мальту?
   - Да, на Мальту.
   - Она и теперь на Мальте?
   - Вероятно.
   - И вы простили ей ваши страдания?
   - Ей - да.
   - Но только ей; вы все еще ненавидите тех, кто вас с ней разлучил?
   - Нисколько. За что мне их ненавидеть?
   Графиня остановилась перед Монте-Кристо; в руке она все  еще  держала
обрывок ароматной грозди.
   - Возьмите, - сказала она.
   - Я никогда не ем муската, сударыня, - ответил Монте-Кристо, как буд-
то между ними не было никакого разговора на эту тему.
   Графиня жестом, полным отчаяния, отбросила кисть винограда в  ближай-
шие кусты.
   - Непреклонный! - прошептала она.
   Монте-Кристо остался столь же невозмутим, как если бы этот упрек  от-
носился не к нему.
   В эту минуту к ним подбежал Альбер.
   - Матушка, - сказал он, - большое несчастье!
   - Что такое? Что случилось? - спросила графиня, выпрямляясь  во  весь
рост, словно возвращаясь от сна к действительности. - Несчастье, ты  го-
воришь? В самом деле, теперь должны начаться несчастья!
   - Приехал господин де Вильфор.
   - И что же?
   - Он приехал за женой и дочерью.
   - Почему?
   - В Париж прибыла маркиза де Сен-Меран и привезла известие, что  мар-
киз де Сен-Меран умер на пути из Марселя, на первой  остановке.  Госпожа
де Вильфор была так весела, что долго не могла  понять  и  поверить;  но
мадемуазель Валентина при первых же словах, несмотря на всю осторожность
ее отца, все угадала; этот удар поразил ее, как громом, и  она  упала  в
обморок.
   - А кем маркиз  де  Сен-Меран  приходится  мадемуазель  Валентине  де
Вильфор? - спросил граф.
   - Это ее дед по матери. Он ехал сюда, чтобы ускорить брак своей внуч-
ки с Францем.
   - Ах, вот как!
   - Теперь Францу придется подождать. Жаль, что маркиз де Сен-Меран  не
приходится также дедом мадемуазель Данглар!
   - Альбер, Альбер! Ну, что ты говоришь? -  с  нежным  упреком  сказала
г-жа де Морсер. - Он вас так уважает, граф, скажите ему, что так не сле-
дует говорить!
   Она отошла на несколько шагов.
   Монте-Кристо взглянул на нее так странно, с такой задумчивой  и  вос-
торженной нежностью, что она вернулась назад.
   Она взяла его руку, сжала в то же время руку сына и соединила их.
   - Мы ведь друзья, правда? - сказала она.
   - Я не смею притязать на вашу дружбу, сударыня, - сказал граф,  -  но
во всяком случае я ваш почтительнейший слуга.
   Графиня удалилась с невыразимой тяжестью на сердце; она не  отошла  и
десяти шагов, как граф увидел, что она поднесла к глазам платок.
   - У вас с матушкой вышла размолвка? - удивленно спросил Альбер.
   - Напротив, - ответил граф, - ведь она сейчас при вас сказала, что мы
друзья.
   И они вернулись в гостиную, которую только что покинула  Валентина  и
супруги де Вильфор.
   Моррель, понятно, вышел вслед за ними.


        XV. МАРКИЗА ДЕ СЕН-МЕРАН

   Действительно, в доме Вильфора  незадолго  перед  тем  произошла  пе-
чальная сцена.
   После отъезда обеих дам на бал, куда, несмотря на все старания и уго-
воры, г-же де Вильфор так и не удалось увезти мужа,  королевский  проку-
рор, по обыкновению, заперся у себя в кабинете, окруженный  кипами  дел;
количество их привело бы в ужас всякого другого, но в обычное  время  их
едва хватало на то, чтобы утолить его жажду деятельности.
   Но на этот раз дела были только предлогом, Вильфор заперся не для то-
го, чтобы работать, а для того, чтобы поразмыслить на  свободе;  удалив-
шись в свой кабинет и приказав не беспокоить его, если ничего важного не
случится, он погрузился в кресло и снова начал перебирать в памяти  все,
что за последнюю неделю переполняло чашу его мрачной  печали  и  горьких
воспоминаний.
   И вот, вместо того чтобы приняться за наваленные перед ним  дела,  он
открыл ящик письменного стола, нажал секретную пружину и вытащил  связку
своих личных записей; в этих драгоценных рукописях  в  строгом  порядке,
ему одному известным шифром были записаны имена всех, кто на  политичес-
ком его поприще, в денежных делах, в судебных процессах или в тайных лю-
бовных интригах стал ему врагом.
   Теперь, когда ему было страшно, число их казалось несметным; а  между
тем все эти имена, даже самые могущественные и грозные, не раз  вызывали
на его лице улыбку, подобную улыбке  путника,  который,  взобравшись  на
вершину горы, видит у себя под ногами остроконечные скалы,  непроходимые
пути и края пропастей, - все, что он преодолел  в  своем  долгом,  мучи-
тельном восхождении.
   Он старательно возобновил эти имена в своей памяти, внимательно пере-
читал, изучил, проверил их по своим записям и, наконец, покачал головой.
   - Нет, - прошептал он, - ни один из них не ждал он так долго и терпе-
ливо, чтобы теперь уничтожить меня этой тайной. Иногда, как говорит Гам-
лет, из-под земли поднимается гул того, что было в ней глубоко  погребе-
но, и, словно фосфорический свет, блуждает по воздуху; но эти огни мимо-
летны и только сбивают с пути. Вероятно, корсиканец рассказал эту  исто-
рию какому-нибудь священнику, а тот в свою очередь говорил о ней. Госпо-
дин МонтеКристо услышал ее и чтобы проверить...
   - Но на что ему проверять? - продолжал Вильфор, после минутного  раз-
думья. - Зачем нужно господину  МонтеКристо,  господину  Дзакконе,  сыну
мальтийского арматора, владельцу серебряных рудников в Фессалии, впервые
приехавшему во Францию, проверять такой темный, таинственный и бесполез-
ный факт? Из всего, что рассказали мне этот аббат  Бузони  и  этот  лорд
Уилмор, друг и недруг, для меня ясно, очевидно и несомненно одно:  ни  в
какое время, ни в каком случае, ни при каких обстоятельствах у  меня  не
могло быть с ним ничего общего.
   Но Вильфор повторял себе все это, сам не веря своим словам.  Страшнее
всего для него было не самое разоблачение, потому что он мог отрицать, а
то и ответить; его мало беспокоило это "Мене, Текел, Фарес" [54], крова-
выми буквами внезапно возникшее на стене; но он мучительно хотел узнать,
кому принадлежит рука, начертавшая эти слова.
   В ту минуту, когда он пытался себя успокоить и когда, вместо того по-
литического будущего, которое ему порой рисовалось в  честолюбивых  меч-
тах, он, чтобы не разбудить этого так долго спавшего врага, подумывал  о
будущем, ограниченном семейными радостями, во дворе раздался стук колес.
Затем на лестнице послышались медленные старческие шаги, потом рыдания и
горестные возгласы, которые так удаются прислуге, когда она хочет  пока-
зать сочувствие своим господам.
   Он поспешно отпер дверь кабинета, и почти сейчас же к нему, без  док-
лада, вошла старая дама с шалью и шляпой в руке. Ее седые волосы  обрам-
ляли лоб, матовый, как пожелтевшая слоновая кость, а глаза, которые вре-
мя окружило глубокими морщинами, опухли от слез.
   - О, какое несчастье, - произнесла она, - какое несчастье! Я не пере-
живу! Нет, конечно, я этого не переживу!
   И, упав в кресло у самой двери, она разразилась рыданиями.
   Слуги столпились на пороге и, не смея двинуться  дальше,  поглядывали
на старого камердинера Нуартье, который, услышав из комнаты своего хозя-
ина весь этот шум, тоже прибежал вниз и стоял позади остальных.
   Вильфор, узнав свою тещу, вскочил и бросился к ней.
   - Боже мой, сударыня, что случилось? - спросил он. - Почему вы в  та-
ком отчаянии? А маркиз де СенМеран разве не с вами?
   - Маркиз де Сен-Меран умер, - сказала старая маркиза без предисловий,
без всякого выражения, словно в каком-то столбняке.
   Вильфор отступил на шаг и всплеснул руками.
   - Умер!.. - пролепетал он. - Умер так... внезапно?
   - Неделю тому назад мы после обеда собрались в дорогу,  -  продолжала
г-жа де Сен-Меран. - Маркиз уже несколько дней  прихварывал;  но  мысль,
что мы скоро увидим нашу дорогую Валентину, придавала ему  мужества,  и,
несмотря на свое недомогание, он решил тронуться в путь.  Не  успели  мы
отъехать и шести лье от Марселя, как он принял, по обыкновению, свои пи-
люли и потом заснул так крепко, что это показалось  мне  неестественным.
Но я не решилась его разбудить. Вдруг я увидела, что лицо его побагрове-
ло и жилы на висках как-то особенно вздулись. Все же я не стала его  бу-
дить; наступила ночь и ничего уже не было видно. Вскоре он глухо,  отча-
янно вскрикнул, словно ему стало больно во сне, и голова его резко отки-
нулась назад. Я крикнула камердинера, велела кучеру остановиться, я ста-
ла будить маркиза, поднесла к его носу флакон с солью, но все было  кон-
чено, он был мертв. Я доехала до Экса, сидя рядом с его телом.
   Вильфор стоял и слушал, пораженный.
   - Вы, конечно, сейчас же позвали доктора?
   - Немедленно. Но я уже сказала вам, - это был конец.
   - Разумеется, но доктор по крайней мере определил, от  какой  болезни
скончался бедный маркиз?
   - О господи, конечно, он мне сказал, очевидно, это был  апоплексичес-
кий удар.
   - Что же вы сделали?
   - Господин де Сен-Меран всегда говорил, что если он умрет не в  Пари-
же, его тело должно быть перевезено в семейный склеп. Я велела его поло-
жить в свинцовый гроб и лишь на несколько дней опередила его.
   - Бедная матушка! - сказал Вильфор. - Такие хлопоты после такого пот-
рясения, и в вашем возрасте!
   - Бог дал мне силы вынести все; впрочем, мой муж сделал бы  для  меня
то же, что я сделала для него. Но с тех пор как я его там оставила,  мне
все кажется, что я лишилась рассудка. Я больше не могу  плакать  Правда,
люди говорят, что в мои годы уже не бывает слез, но, мне  кажется,  пока
страдаешь, до тех пор должны быть и слезы. А где Валентина? Ведь мы сюда
ехали ради нее. Я хочу видеть Валентину.
   Вильфор понимал, как жестоко было бы сказать, что Валентина на  балу,
он просто ответил, что ее нет дома, что она вышла вместе с мачехой и что
ей сейчас дадут знать.
   - Сию же минуту, сию же минуту, умоляю вас, - сказала старая маркиза.
   Вильфор взял ее под руку и отвел в ее комнату.
   - Отдохните, матушка, - сказал он.
   Маркиза взглянула на этого человека, напоминавшего ей горячо  оплаки-
ваемую дочь, ожившую для нее в Валентине, потрясенная словом  "матушка",
разразилась слезами, упала на колени перед креслом и  прижалась  к  нему
седой головой.
   Вильфор поручил ее заботам женщин, а старик Барруа поднялся к  своему
хозяину, взволнованный до глубины души; больше  всего  пугает  стариков,
когда смерть на минуту отходит от них, чтобы поразить  другого  старика.
Затем, пока г-жа де Сен-Меран, все так же на коленях,  горячо  молилась,
Вильфор послал за наемной каретой и сам поехал за женой и дочерью к г-же
де Морсер, чтобы отвезти их домой.
   Он был так бледен, когда появился в дверях  гостиной,  что  Валентина
бросилась к нему с криком:
   - Что случилось, отец? Несчастье?
   - Приехала ваша бабушка, Валентина, - сказал Вильфор.
   - А дедушка? - спросила она, вся дрожа.
   Вильфор вместо ответа взял дочь под руку.
   Это было как раз вовремя: Валентине сделалось дурно,  и  она  зашата-
лась; г-жа де Вильфор подхватила ее и помогла  мужу  усадить  в  карету,
повторяя:
   - Как это странно! Кто бы мог подумать! Право, это очень странно!
   И огорченное семейство быстро удалилось, набросив  свою  печаль,  как
траурный покров, на весь остаток вечера.
   Внизу лестницы Валентина встретила поджидавшего ее Барруа.
   - Господин Нуартье желает вас видеть сегодня, - тихо сказал он ей.
   - Скажите ему, что я зайду к нему, как только повидаюсь с бабушкой, -
сказала Валентина.
   Своим чутким сердцем она поняла, что г-жа де СенМеран всех более нуж-
далась в ней в этот час.
   Валентина нашла свою бабушку в постели. Безмолвные ласки, скорбь, пе-
реполняющая сердце, прерывистые вздохи, жгучие слезы - вот  единственные
подробности этого свидания; при нем присутствовала, под  руку  со  своим
мужем, г-жа де Вильфор, полная почтительного сочувствия, по крайней мере
наружного, к бедной вдове.
   Спустя некоторое время она наклонилась к уху мужа.
   - Если позволите, - сказала она, - мне лучше  уйти,  потому  что  мой
вид, кажется, еще больше огорчает вашу тещу.
   Госпожа де Сен-Меран услышала ее слова.
   - Да, да, - шепнула она Валентине, - пусть он уходит; но ты останься,
останься непременно.
   Госпожа де Вильфор удалилась, и Валентина  осталась  одна  у  постели
своей бабушки, так как королевский прокурор, удрученный  этой  нежданной
смертью, вышел вместе с женой.
   Между тем Барруа вернулся наверх к господину Нуартье; тот слышал под-
нявшийся в доме шум и, как мы уже сказали, послал старого слугу  узнать,
в чем дело.
   По его возвращении взгляд старика, такой живой, а главное  такой  ра-
зумный, вопросительно остановился на посланном.
   - Случилось большое несчастье, сударь, - сказал Барруа, - госпожа  де
Сен-Меран приехала одна, и муж ее скончался.
   Сен-Меран и Нуартье никогда не были особенно дружны; но известно, ка-
кое впечатление производит на всякого старика весть о смерти сверстника.
Нуартье замер, как человек, удрученный горем или погруженный в свои мыс-
ли; затем он закрыл один глаз.
   - Мадемуазель Валентину? - спросил Барруа.
   Нуартье сделал знак, что да.
   - Она на балу, вы ведь знаете, она еще приходила к вам  проститься  в
бальном платье.
   Нуартье снова закрыл левый глаз.
   - Вы хотите ее видеть?
   Нуартье подтвердил это.
   - За ней, наверно, сейчас поедут к госпоже де Морсер;  я  подожду  ее
возвращения и попрошу ее пройти к вам. Так?
   - Да, - ответил паралитик.
   Барруа подстерег Валентину и, как мы уже видели, лишь только она вер-
нулась, сообщил ей о желании деда.
   Поэтому Валентина поднялась к Нуартье, как только вышла  от  г-жи  де
Сен-Меран, которая, как ни была взволнована, в конце  концов,  сраженная
усталостью, уснула беспокойным сном.
   К ее изголовью придвинули столик, на который поставили графин с оран-
жадом - ее обычное питье - и стакан.
   Затем, как мы уже сказали, Валентина оставила спящую маркизу и подня-
лась к Нуартье.
   Валентина поцеловала деда, и он посмотрел на нее так  нежно,  что  из
глаз у нее снова брызнули слезы, которые она считала уже иссякшими.
   Старик настойчиво смотрел на нее.
   - Да, да, - сказала Валентина, - ты хочешь сказать, что  у  меня  еще
остался добрый дедушка, правда?
   Старик показал, что он именно это и хотел выразить своим взглядом.
   - Да, это большое счастье, - продолжала Валентина. - Что бы  со  мной
было иначе, господи!
   Был уже час ночи; Барруа, которому хотелось спать, заметил, что после
такого горестного вечера всем необходим покой. Старик  не  захотел  ска-
зать, что его покой состоит в том, чтобы видеть свое дитя. Он  простился
с Валентиной, которая действительно от утомления и горя  еле  стояла  на
ногах.
   На следующий день, придя к бабушке, Валентина застала ее  в  постели;
лихорадка не утихала; напротив, глаза старой маркизы горели мрачным  ог-
нем, и она была, видимо, охвачена сильным нервным возбуждением.
   - Что с вами, бабушка, вам хуже? - воскликнула Валентина, заметив  ее
состояние.
   - Нет, дитя мое, нет, - сказала г-жа де Сен-Меран, - но я очень ждала
тебя. Я хочу послать за твоим отцом.
   - За отцом? - спросила обеспокоенная Валентина.
   - Да, мне надо с ним поговорить.
   Валентина не посмела противоречить желанию бабушки, да  и  не  знала,
чем оно вызвано; через минуту в комнату вошел Вильфор.
   - Сударь, - начала, без всяких околичностей, г-жа де Сен-Меран, слов-
но опасаясь, что у нее не хватит времени, - вы мне писали, что  намерены
выдать нашу девочку замуж?
   - Да, сударыня, - отвечал Вильфор, - это даже уже не  намерение,  это
дело решенное.
   - Вашего будущего зятя зовут Франц д'Эпине?
   - Да, сударыня.
   - Его отец был генерал д'Эпине,  наш  единомышленник?  Его,  кажется,
убили за несколько дней до того, как узурпатор вернулся с Эльбы?
   - Совершенно верно.
   - Его не смущает женитьба на внучке якобинца?
   - Наши политические разногласия, к счастью,  прекратились,  -  сказал
Вильфор, - Франц д'Эпине был почти младенец, когда  умер  его  отец;  он
очень мало знает господина Нуартье и встретится с ним если  и  без  удо-
вольствия, то, во всяком случае, равнодушно.
   - Это приличная партия?
   - Во всех отношениях.
   - И этот молодой человек...
   - Пользуется всеобщим уважением.
   - Он хорошо воспитан?
   - Это один из самых достойных людей, которых я знаю.
   В продолжение всего этого разговора Валентина не проронила ни слова.
   - В таком случае, сударь, - после краткого размышления  сказала  г-жа
де Сен-Меран, - вам надо поторопиться, потому что мне  недолго  осталось
жить.
   - Вам, сударыня! Вам, бабушка! - воскликнули в один голос  Вильфор  и
Валентина.
   - Я знаю, что говорю, - продолжала маркиза, -  вы  должны  поспешить,
чтобы хоть бабушка могла благословить ее брак, раз у нее нет  матери.  Я
одна у нее осталась со стороны моей бедной Рене, которую  вы  так  скоро
забыли, сударь.
   - Вы забываете, сударыня, - сказал Вильфор, - что этой бедной девочке
была нужна мать.
   - Мачеха никогда не заменит матери, сударь! Но это к делу не относит-
ся, мы говорим о Валентине; оставим мертвых в покое.
   Маркиза говорила все это с такой быстротой и таким  голосом,  что  ее
речь становилась похожа на бред.
   - Ваше желание будет исполнено, сударыня, - сказал Вильфор, - тем бо-
лее что оно вполне совпадает с  моим,  и  как  только  приедет  господин
д'Эпине...
   - Но, бабушка, - сказала Валентина, - так не принято, ведь у нас тра-
ур... И неужели вы хотите, чтобы  я  вышла  замуж  при  таких  печальных
предзнаменованиях?
   - Дитя мое, - быстро прервала старуха, - не говори об этом,  эти  ба-
нальности только мешают слабым душам 9прочно строить свое будущее.  Меня
тоже выдали замуж, когда моя мать лежала при смерти, и  я  не  стала  от
этого несчастной.
   - Опять вы говорите о смерти, сударыня! - заметил Вильфор.
   - Опять? Все время!.. Говорю вам,  что  я  скоро  умру,  слышите!  Но
раньше я хочу видеть моего зятя; я хочу потребовать от  него,  чтобы  он
сделал мою внучку счастливой; я хочу прочитать в его глазах, исполнит ли
он мое требование; словом, я хочу его знать, да, продолжала  старуха,  и
лицо ее стало страшным, - я приду к нему из глубины могилы, если он  бу-
дет не тем, чем должен быть, не тем, чем ему надо быть.
   - Сударыня, - возразил Вильфор, - вы должны гнать от себя эти  мысли,
это почти безумие. Мертвые спят в своих могилах и не встают никогда.
   - Да, да, бабушка, успокойтесь! - сказала Валентина.
   - А я говорю вам, сударь, что все это не так,  как  вы  думаете.  Эту
ночь я провела ужасно. Я сама себя видела спящему как будто душа моя уже
отлетела от меня; я старалась открыть глаза, но они сами закрывались;  и
вот - я знаю, вам это покажется невозможным, особенно вам, сударь, - но,
лежа с закрытыми глазами, я увидела, как в эту комнату из угла, где  на-
ходится дверь в уборную госпожи де Вильфор, тихо вошла белая фигура.
   Валентина вскрикнула.
   - У вас был жар, сударыня, - сказал Вильфор.
   - Можете не верить, но я знаю, что говорю; я видела белую  фигуру;  и
словно господь опасался, что я не поверю одному зрению, я услышала,  как
стукнул мой стакан, да, да, вот этот самый, на столике.
   - Это вам приснилось, бабушка.
   - Нет, не приснилось, потому что я протянула руку к  звонку,  и  тень
сразу исчезла. Тут вошла горничная со свечой.
   - И никого не оказалось?
   - Привидения являются только тем, кто должен их видеть; это  был  дух
моего мужа. Так вот, если дух моего мужа приходил за  мной,  почему  мой
дух не явится, чтобы защитить мое дитя? Наша  связь,  мне  кажется,  еще
сильнее.
   - Прошу вас, сударыня, - сказал Вильфор,  невольно  взволнованный  до
глубины души, - не давайте воли этим мрачным мыслям; вы  будете  жить  с
нами, жить долго, счастливая, любимая, почитаемая, и мы заставим вас за-
быть...
   - Нет, нет, никогда! - прорвала маркиза. - Когда возвращается  госпо-
дин д'Эпине?
   - Мы ждем его с минуты на минуту.
   - Хорошо. Как только он приедет, скажите мне. Надо скорее, скорее.  И
я хочу видеть нотариуса. Я хочу быть уверенной, что все  наше  состояние
перейдет к Валентине.
   - Ах, бабушка, - прошептала Валентина, прикасаясь губами к  пылающему
лбу старухи, - я этого не вынесу! Боже мой, вы вся горите. Надо звать не
нотариуса, а доктора.
   - Доктора? - сказала та, пожимая плечами. - Я но больна; я хочу пить,
больше ничего.
   - Что вы пьете, бабушка?
   - Как всегда, оранжад, ты же знаешь. Стакан тут на столике;  дай  его
мне.
   Валентина налила оранжад из графина в стакан и передала бабушке с не-
которым страхом, потому что до этого самого стакана, по словам  маркизы,
дотронулся призрак.
   Маркиза сразу выпила все.
   Потом она откинулась на подушки, повторяя:
   - Нотариуса, нотариуса!
   Вильфор вышел из комнаты. Валентина села около  бабушки.  Она,  каза-
лось, сама нуждалась в докторе, которого она советовала позвать маркизе.
Щеки ее пылали, она дышала быстро и прерывисто, пульс бился лихорадочно.
   Бедная девушка думала о том, в каком отчаянии будет Максимилиан, ког-
да узнает, что г-жа де Сен-Меран, вместо того чтобы стать его союзницей,
действует, не зная его, как его злейший враг.
   Валентина не раз думала о том, чтобы все сказать бабушке. Она не  ко-
лебалась бы ни минуты, если бы Максимилиана Морреля  звали  Альбером  де
Морсер или Раулем де Шато-Рено. Но Моррель был плебей по  происхождению,
а Валентина знала, как презирает гордая маркиза де  Сен-Меран  людей  не
родовитых. И всякий раз ее тайна, уже готовая сорваться с  губ,  остава-
лась у нее на сердце из-за грустной уверенности, что она  выдала  бы  ее
напрасно и что, едва эту тайну узнают отец и мачеха, всему настанет  ко-
нец.
   Так прошло около двух часов. Г-жа де Сен-Меран была погружена в  бес-
покойный, лихорадочный сон. Доложили о приходе нотариуса.
   Хотя об этом сообщили едва слышно, г-жа де СенМеран подняла голову  с
подушки.
   - Нотариус? - сказала она. - Пусть войдет, пусть войдет!
   Нотариус был у дверей; он вошел.
   - Ступай, Валентина, - сказала г-жа де Сен-Меран, - оставь меня  одну
с этим господином.
   - Но, бабушка...
   - Ступай, ступай.
   Валентина поцеловала бабушку в лоб и вышла, прижимая к глазам платок.
   За дверью она встретила камердинера, который сообщил ей, что в гости-
ной ждет доктор.
   Валентина быстро сошла вниз. Доктор, один из известнейших врачей того
времени, был другом их семьи и очень любил Валентину, которую знал с пе-
ленок. У него была дочь почти одних лет с  мадемуазель  де  Вильфор,  но
рожденная от чахоточной матери, и его жизнь проходила в непрерывной тре-
воге за эту девочку.
   - Ах, дорогой господин д'Авриньи, - сказала Валентина, - мы так  ждем
вас! Но скажите сначала, как поживают Мадлен и Антуанетт?
   Мадлен была дочь доктора, а Антуанетт - его племянница.
   Господин д'Авриньи грустно улыбнулся.
   - Антуанетт прекрасно, - сказал он, - Мадлен сносно. Но  вы  посылали
за мной, дорогая? Кто у вас болен? Не ваш отец и не госпожа де  Вильфор,
надеюсь? А мы сами? Я уж вижу, наши нервы не оставляют нас в  покое.  Но
все же не думаю, чтобы я тут был нужен, - разве только  чтобы  посовето-
вать не слишком давать волю нашему воображению.
   Валентина вспыхнула. Д'Авриньи обладал  почти  чудодейственным  даром
все угадывать; он был из тех врачей, которые  лечат  физические  болезни
моральным воздействием.
   - Нет, - сказала она, - это бедная бабушка заболела. Вы ведь  знаете,
какое у нас несчастье?
   - Ничего не знаю, - сказал д'Авриньи.
   - Это ужасно, - сказала Валентина, сдерживая рыдания. - Скончался мой
дедушка.
   - Маркиз де Сен-Меран?
   - Да.
   - Внезапно?
   - От апоплексического удара.
   - От апоплексического удара? - повторил доктор.
   - Да. И бедной бабушкой овладела мысль, что муж, с которым она никог-
да в жизни не расставалась, теперь зовет ее и что она должна за ним пос-
ледовать. Умоляю вас, сударь, помогите бабушке!
   - Где она?
   - У себя в комнате, и там нотариус.
   - А как господин Нуартье?
   - Все по-прежнему: совершенно ясный ум, сто все  такая  же  неподвиж-
ность и немота.
   - И такая же нежность к вам - правда?
   - Да, - сказала со вздохом Валентина, - он очень любит меня.
   - Да как же можно вас не любить?
   Валентина грустно улыбнулась.
   - А что с вашей бабушкой?
   - У нее необычайное нервное возбуждение, странный,  беспокойный  сон;
сегодня она уверяла, что ночью, пока она спала, ее душа витала над телом
и видела его спящим. Конечно, это бред. Она уверяет, что видела,  как  в
комнату к ней вошел призрак, и слышала, как он дотронулся до ее стакана.
   - Это очень странно, - сказал доктор, - я никогда  не  слыхал,  чтобы
госпожа де Сен-Меран страдала галлюцинациями.
   - Я в первый раз вижу ее в таком состоянии, -  сказала  Валентина.  -
Она очень напугала меня сегодня утром; я думала, что она сошла с ума.  И
вы ведь знаете, господин д'Авриньи,  какой  уравновешенный  человек  мой
отец, но даже он был, мне кажется, очень взволнован.
   - Сейчас посмотрим, - сказал д'Авриньи, - все это очень странно.
   Нотариус уже спускался вниз; Валентине пришли  сказать,  что  маркиза
одна.
   - Поднимитесь к ней, - сказала она доктору.
   - А вы?
   - Нет, я боюсь. Она запретила мне посылать за вами. И потом, вы  сами
сказали, я взволнована, возбуждена, я плохо себя чувствую. Я пройдусь по
саду, чтобы немного прийти в себя.
   Доктор пожал Валентине руку и пошел  к  маркизе;  а  молодая  девушка
спустилась в сад.
   Нам незачем говорить, какая часть сада  была  излюбленным  местом  ее
прогулок. Пройдясь несколько раз по цветнику,  окружавшему  дом,  сорвав
розу, чтобы сунуть ее за пояс или воткнуть в волосы, она  углублялась  в
тенистую аллею, ведущую к скамье, а от скамьи шла к воротам.
   И на этот раз Валентина, как всегда,  прошлась  несколько  раз  среди
своих цветов, но не сорвала ни одного: траур, лежавший у нее на  сердце,
хотя еще и не отразившийся на ее внешности, отвергал даже  это  скромное
украшение; затем она направилась к своей аллее. Чем дальше она шла,  тем
яснее ей чудилось, что кто-то зовет ее по имени. Удивленная, она остано-
вилась.
   Тогда она ясно расслышала зов и узнала голос Максимилиана.


        XVI. ОБЕЩАНИЕ

   Это был действительно Моррель, который со вчерашнего дня был  сам  не
свой. Инстинктом, который присущ влюбленным и матерям,  он  угадал,  что
из-за приезда г-жи де Сен-Меран и смерти маркиза в доме Вильфоров должно
произойти нечто важное, что коснется его любви к Валентине.
   Как мы сейчас увидим, предчувствия не обманули его, и теперь  уже  не
простое беспокойство привело его, такого растерянного и дрожащего, к во-
ротам у каштанов. Но Валентина не знала, что Моррель ее ждет, это не был
обычный час его прихода; только чистая  случайность  или,  если  угодно,
счастливое наитие привело ее в сад.
   Увидев ее на дорожке, Моррель окликнул ее; она подбежала к воротам.
   - Вы здесь, в этот час! - сказала она.
   - Да, мой бедный друг, - отвечал Моррель. - Я пришел узнать  и  сооб-
щить печальные вести.
   - Видно, все несчастья обрушились на наш дом! - сказала Валентина.  -
Говорите, Максимилиан. Но, право, несчастий и так достаточно.
   - Выслушайте меня, дорогая, - сказал Моррель, стараясь побороть  вол-
нение, чтобы говорить яснее. - Все, что я скажу, чрезвычайно важно. Ког-
да предполагается ваша свадьба?
   - Слушайте, Максимилиан, - сказала в свою очередь Валентина, - я  ни-
чего не хочу скрывать от вас. Сегодня утром говорили о моем  замужестве.
Бабушка, у которой я думала найти поддержку, не только согласна на  этот
брак, - она так жаждет его, что ждут только приезда д'Эпине, и на следу-
ющий день брачный договор будет подписан.
   Тяжкий вздох вырвался из груди Морреля, и он остановил  на  Валентине
долгий и грустный взгляд.
   - Да, - сказал он тихо, - ужасно слышать, как любимая девушка спокой-
но говорит: "Время вашей казни назначено: она состоится через  несколько
часов; но что ж делать, так надо, и противиться этому я  не  буду".  Так
вот, если, для того чтобы подписать договор, ждут только  д'Эпине,  если
на следующий день после его приезда вы будете ему принадлежать, то, зна-
чит, вы будете обручены с ним завтра, потому что он приехал сегодня  ут-
ром.
   Валентина вскрикнула.
   - Час назад я был у графа Монте-Кристо, - сказал Моррель. - Мы с  ним
беседовали: он - о горе, постигшем вашу семью, а я - о вашем  горе,  как
вдруг во двор въезжает экипаж. Слушайте. До этой минуты я никогда не ве-
рил в предчувствия, но теперь приходится поверить. Когда я услышал  стук
этого экипажа, я задрожал. Вскоре я услышал на лестнице шаги. Гулкие ша-
ги командора привели Дон Жуана не в больший ужас, чем эти - меня.  Нако-
нец, отворяется дверь: первым входит Альбер де Морсер.  Я  уже  чуть  не
усомнился в своем предчувствии, чуть не подумал, что ошибся,  как  вдруг
за Альбером входит еще один человек, и граф восклицает: "А, вот и  барон
Франц д'Эпине!.." Я собрал все свои силы и  все  мужество,  чтобы  сдер-
жаться. Может быть, я побледнел, может быть, задрожал; но во всяком слу-
чае я продолжал улыбаться. Через пять минут я ушел. Я не слышал ни слова
из всего, что говорилось за эти пять минут. Я был уничтожен.
   - Бедный Максимилиан! - прошептала Валентина.
   - И вот я здесь, Валентина. Теперь ответьте мне, - моя жизнь и смерть
зависят от вашего ответа. Что вы думаете делать?
   Валентина опустила голову; она была совершенно подавлена.
   - Послушайте, - сказал Моррель, - ведь вы не в первый раз  задумывае-
тесь над тем, в какое положение мы попали; положение серьезное,  тягост-
ное, отчаянное. Думаю, что теперь не время предаваться бесплодной  скор-
би; это годится для тех, кто согласен спокойно страдать и упиваться сво-
ими слезами. Есть такие люди, и, вероятно, господь зачтет им на  небесах
их смирение на земле.
   Но кто чувствует в себе волю к борьбе,  тот  не  теряет  драгоценного
времени и сразу отвечает судьбе ударом на удар. Хотите вы бороться  про-
тив злой судьбы, Валентина? Отвечайте, я об этом и пришел спросить.
   Валентина вздрогнула и с испугом посмотрела на Морреля. Мысль  посту-
пить наперекор отцу, бабушке - словом, всей семье - ей  и  в  голову  не
приходила.
   - Что вы хотите сказать, Максимилиан? - спросила она. - Что вы  назы-
ваете борьбой? Назовите это лучше кощунством! Чтобы я нарушила  приказа-
ние отца, волю умирающей бабушки? Но это невозможно!
   Моррель вздрогнул.
   - У вас слишком благородное сердце, чтобы не понять меня,  и  вы  так
хорошо понимаете, милый Максимилиан, что вы молчите. Мне бороться!  Боже
меня упаси! Нет, нет. Мне нужны все мои силы, чтобы бороться с  собой  и
упиваться слезами, как вы говорите. Но огорчить отца, омрачить последние
минуты бабушки - никогда!
   - Вы совершенно правы, - бесстрастно сказал Моррель.
   - Как вы это говорите, боже мой! - воскликнула оскорбленная  Валенти-
на.
   - Говорю, как человек, который восхищается вами, мадемуазель, -  воз-
разил Максимилиан.
   - Мадемуазель! - воскликнула Валентина. - Мадемуазель!  Какой  же  вы
эгоист! Вы видите, что я в отчаянии, и делаете вид, что не понимаете ме-
ня.
   - Вы ошибаетесь, напротив, я вас прекрасно понимаю. Вы не хотите про-
тиворечить господину де Вильфор, не хотите ослушаться маркизы, и  завтра
вы подпишете брачный договор, который свяжет вас с вашим мужем.
   - Но разве я могу поступить иначе?
   - Не стоит спрашивать об этом у меня, мадемуазель. Я плохой  судья  в
этом деле, и мой эгоизм может меня ослепить, - отвечал Моррель; его глу-
хой голос и сжатые кулаки говорили о все растущем раздражении.
   - А что вы предложили бы мне, Моррель, если бы я могла  принять  ваше
предложение? Отвечайте же. Суть не же в том, чтобы сказать: "Вы  делаете
плохо". Надо дать совет - что же именно делать.
   - Вы говорите серьезно, Валентина? Вы хотите, чтобы я дал вам совет?
   - Конечно хочу, Максимилиан, и, если он будет хорош, я приму его.  Вы
же знаете, как вы мне дороги.
   - Валентина, - сказал Моррель, отодвигая отставшую доску, - дайте мне
руку в доказательство, что вы не сердитесь на мою вспышку. У меня голова
кругом идет и уже целый час меня одолевают самые сумасбродные  мысли.  И
если вы отвергнете мой совет...
   - Но что же это за совет?
   - Вот, слушайте, Валентина.
   Валентина подняла глаза к небу и вздохнула.
   - Я человек свободный, - продолжал Максимилиан, - я достаточно  богат
для нас двоих. Я клянусь, что, пока вы не станете моей женой,  мои  губы
не прикоснутся к вашему челу.
   - Мне страшно, - сказала Валентина.
   - Бежим со мной, - продолжал Моррель, - я отвезу вас к  моей  сестре,
она достойна быть вашей сестрой. Мы уедем в Алжир, в Англию или в Амери-
ку, или, если хотите, скроемся где-нибудь в провинции и будем жить  там,
пока наши друзья не сломят сопротивление вашей семьи.
   Валентина покачала головой.
   - Я так и думала, Максимилиан, - сказала она. - Это совет безумца,  и
я буду еще безумнее вас, если не остановлю вас сейчас же  одним  словом:
невозможно.
   - И вы примете свою долю, покоритесь судьбе и даже не попытаетесь бо-
роться с ней? - сказал Моррель, снова помрачнев.
   - Да, хотя бы это убило меня!
   - Ну, что же, Валентина, - сказал Максимилиан, - повторяю, вы  совер-
шенно правы. В самом деле, я безумец, и вы доказали мне, что страсть ос-
лепляет самые уравновешенные умы. Спасибо вам за то, что вы  рассуждаете
бесстрастно. Что ж, пусть, решено, завтра вы безвозвратно станете невес-
той Франца д'Эпине. И это не в силу формальности, которая придумана  для
комедийных развязок на сцене и называется подписанием брачного договора,
нет - но по вашей собственной воле.
   - Вы опять меня мучите, Максимилиан, - сказала Валентина, - вы  пово-
рачиваете нож в моей ране! Что бы вы  сделали,  скажите,  если  бы  ваша
сестра послушалась такого совета, какой вы даете мне?
   - Мадемуазель, - возразил с горькой улыбкой Моррель, - я  эгоист,  вы
это сами сказали. В качестве эгоиста, я думаю не о том, что  сделали  бы
на моем месте другие, а о том, что собираюсь сделать сам. Я думаю о том,
что знаю вас уже год; с того дня, как я узнал вас, все  мои  надежды  на
счастье были построены на вашей любви; настал  день,  когда  вы  сказали
мне, что любите меня; с этого дня, мечтая о будущем, я верил, что вы бу-
дете моей; в этом была для меня вся жизнь. Теперь я уже ни о чем не  ду-
маю; я только говорю себе, что счастье отвернулось от меня.  Я  надеялся
достигнуть блаженства и потерял его. Ведь каждый день случается, что иг-
рок проигрывает не только то, что имеет, но даже то, чего не имел.
   Моррель сказал все это совершенно спокойно; Валентина испытующе  пос-
мотрела на него своими большими глазами, стараясь, чтобы  глаза  Морреля
не проникли в глубину ее уже смятенного сердца.
   - Но все же, что вы намерены делать? - спросила Валентина.
   - Я буду иметь честь проститься с вами, мадемуазель. Бог  слышит  мои
слова и читает в глубине моего сердца, он свидетель, что я желаю вам та-
кой спокойной, счастливой и полной жизни, чтобы в ней не могло быть мес-
та воспоминанию обо мне.
   - О боже! - прошептала Валентина.
   - Прощайте, Валентина, прощайте! - сказал с  глубоким  поклоном  Мор-
рель.
   - Куда вы? - воскликнула она, протягивая руки сквозь решетку и хватая
Максимилиана за рукав; она понимала по собственному волнению, что наруж-
ное спокойствие ее возлюбленного не может быть истинным. - Куда вы  иде-
те?
   - Я позабочусь о том, чтобы не вносить  новых  неприятностей  в  вашу
семью, и подам пример того, как должен вести себя  честный  и  преданный
человек, оказавшись в таком положении.
   - Скажите мне, что вы хотите сделать?
   Моррель грустно улыбнулся.
   - Да говорите же, говорите, умоляю! - настаивала молодая девушка.
   - Вы передумали, Валентина?
   - Я не могу передумать, несчастный, вы же знаете! - воскликнула она.
   - Тогда прощайте!
   Валентина стала трясти решетку с такой силой, какой от нее нельзя бы-
ло ожидать; а так как Моррель продолжал удаляться, она протянула к  нему
руки и, ломая их, воскликнула:
   - Что вы хотите сделать? Я хочу знать! Куда вы идете?
   - О, будьте спокойны, - сказал Максимилиан, приостанавливаясь, - я не
намерен возлагать на  другого  человека  ответственность  за  свою  злую
судьбу. Другой стал бы грозить вам, что пойдет к д'Эпине, вызовет его на
дуэль, будет с ним драться... Это безумие. При чем тут д'Эпине?  Сегодня
утром он видел меня впервые, он уже забыл, что видел меня.  Он  даже  не
знал о моем существовании, когда между вашими семьями было  решено,  что
вы будете принадлежать друг другу. Поэтому мне нет до него никакого  де-
ла, и, клянусь вам, я не с ним намерен рассчитаться.
   - Но с кем же? Со мной?
   - С вами, Валентина? Боже упаси! Женщина священна;  женщина,  которую
любишь, - священна вдвойне.
   - Значит, с самим собой, безумный?
   - Я ведь сам во всем виноват, - сказал Моррель.
   - Максимилиан, - позвала Валентина, - идите сюда, я требую!
   Максимилиан, улыбаясь своей мягкой улыбкой, подошел ближе; не будь он
так бледен, можно было бы подумать, что с ним ничего не произошло.
   - Слушайте, что я вам скажу, милая, дорогая Валентина,  -  сказал  он
своим мелодичным и задушевным голосом, - такие люди, как мы  с  вами,  у
которых никогда не было ни  одной  мысли,  заставляющей  краснеть  перед
людьми, перед родными и перед богом, такие люди могут читать друг у дру-
га в сердце, как в открытой книге. Я не персонаж романа,  не  меланхоли-
ческий герой, я не изображаю из себя ни Манфреда,  ни  Антони.  Но,  без
лишних слов, без уверений, без клятв, я отдал свою жизнь вам. Вы уходите
от меня, и вы правы, я вам уже это сказал и теперь повторяю; но, как  бы
то ни было, вы уходите от меня и жизнь моя кончилась.  Раз  вы  от  меня
уходите, Валентина, я остаюсь один на свете. Моя сестра счастлива в сво-
ем замужестве; ее муж мне только зять - то есть человек, который  связан
со мной только общественными условностями; стало быть, никому  на  свете
больше не нужна моя, теперь бесполезная жизнь. Вот что я сделаю. До  той
секунды, пока вы не повенчаетесь, я буду ждать: я не хочу упустить  даже
тени тех непредвиденных обстоятельств, которыми  иногда  играет  случай.
Ведь в самом деле, за это время Франц д'Эпине может умереть, или в мину-
ту, когда вы будете подходить к алтарю, в алтарь может  ударить  молния.
Осужденному на смерть все кажется возможным, даже чудо, когда речь  идет
о его спасении. Так вот, я буду ждать до последней минуты. А  когда  мое
несчастье совершится, непоправимое, безнадежное,  я  напишу  конфиденци-
альное письмо зятю... и другое - префекту полиции, поставлю их в извест-
ность о своем намерении, и где-нибудь в лесу, на краю рва, на берегу ка-
кой-нибудь реки я застрелюсь. Это так же верно, как то, что я сын самого
честного человека, когда-либо жившего во Франции.
   Конвульсивная дрожь потрясла все тело Валентины; она отпустила решет-
ку, за которую держалась, ее руки безжизненно  повисли,  и  две  крупные
слезы скатились по ее щекам.
   Моррель стоял перед ней, мрачный и решительный.
   - Сжальтесь, сжальтесь, - сказала она, - вы  не  покончите  с  собой,
ведь нет?
   - Клянусь честью, покончу, - сказал Максимилиан, - но не все  ли  вам
равно? Вы исполните свой долг, и ваша совесть будет чиста.
   Валентина упала на колени, прижав руки к груди;  сердце  ее  разрыва-
лось.
   - Максимилиан, - сказала она, - мой Друг, мой брат на земле, мой  ис-
тинный супруг в небесах, умоляю тебя, сделай, как я: живи страдая. Может
быть, настанет день, когда мы соединимся.
   - Прощайте, Валентина! - повторил Моррель.
   - Боже мой, - сказала Валентина с неизъяснимым выражением, подняв ру-
ки к небу, - ты видишь, я сделала все, что могла, чтобы остаться  покор-
ной дочерью, я просила, умоляла, заклинала, - он не послушался  ни  моих
просьб, ни мольбы, ни слез. Ну, так вот, - продолжала она твердым  голо-
сом, вытирая слезы, - я не хочу умереть от раскаяния, я предпочитаю уме-
реть от стыда. Вы будете жить, Максимилиан, и я буду принадлежать вам  и
никому другому. Когда? в какую минуту? сейчас? Говорите, приказывайте, я
готова.
   Моррель, который уже снова отошел на  несколько  шагов,  вернулся  и,
бледный от радости, с просветленным взором, протянул сквозь решетку руки
к Валентине.
   - Валентина, - сказал он, - дорогой мой друг, так не надо говорить со
мной, а если так, то лучше дать мне умереть. Если вы любите меня так же,
как я люблю вас, зачем я должен увести вас насильно? Или  вы  только  из
жалости хотите заставить меня жить? В таком случае  я  предпочитаю  уме-
реть.
   - В самом деле, - прошептала Валентина, - кто один на свете любит ме-
ня? Он. Кто утешал меня во всех моих страданиях? Он. На ком покоятся все
мои надежды, на ком останавливается мой растерянный взгляд, на ком отды-
хает мое истерзанное сердце? На нем, на нем  одном.  Так  вот,  ты  тоже
прав, Максимилиан; я уйду за тобой, я оставлю родной дом, все оставлю...
Все! Какая же я неблагодарная, - воскликнула Валентина, рыдая, - я  сов-
сем забыла о дедушке!
   - Нет, - сказал Максимилиан, - ты не покинешь его. Ты  говорила,  что
господин Нуартье как будто относится ко мне с симпатией; так вот, раньше
чем бежать, ты скажешь ему все. Его согласие будет  тебе  защитой  перед
богом. А как только мы поженимся, он переедет к нам; у него  будет  двое
внуков. Ты мне рассказывала, как он с тобой объясняется и как ты ему от-
вечаешь; увидишь, я быстро научусь  этому  трогательному  языку  знаков.
Клянусь тебе, Валентина, вместо отчаяния, которое нас ожидает, я  обещаю
тебе счастье!
   - Ты видишь, Максимилиан, какую власть ты имеешь надо мной! Я  готова
поверить в то, что ты мне говоришь, но ведь все  это  безрассудно.  Отец
проклянет меня: я знаю его, знаю его непреклонное сердце, никогда он  не
простит меня. Вот что, Максимилиан: если хитростью, просьбами, благодаря
случаю, не знаю как, - словом, если  каким-нибудь  образом  мне  удастся
отсрочить свадьбу, вы подождете, да?
   - Да, клянусь вам, а вы поклянитесь, что этот ужасный брак не  состо-
ится никогда и что, даже если вас силой потащат к мэру, к священнику, вы
все-таки скажете - нет.
   - Клянусь тебе в этом, Максимилиан, самым святым для  меня  на  свете
именем-именем моей матери!
   - Тогда подождем, - сказал Моррель.
   - Да, подождем, - откликнулась Валентина, у которой  от  этого  слова
отлегло на сердце, - мало ли, что может спасти нас.
   - Я полагаюсь на вас, Валентина, - сказал Моррель. - Все, что вы сде-
лаете, будет хорошо; но если к вашим мольбам останутся глухи,  если  ваш
отец, если госпожа де Сен-Меран потребуют, чтобы д'Эпине  явился  завтра
для подписания этого договора...
   - Тогда, Моррель... я дала вам слово.
   - Вместо того чтобы подписать...
   - Я выйду к вам, и мы бежим; но до тех пор не будем искушать бога, не
будем видеться; ведь это чудо, это промысел божий, что нас еще не заста-
ли; если бы узнали, как мы с вами встречаемся, у нас не было бы  никакой
надежды.
   - Вы правы, Валентина; но как я узнаю...
   - Через нотариуса Дешана.
   - Я с ним знаком.
   - И от меня. Я напишу вам, верьте мне. Боже  мой,  Максимилиан,  этот
брак мне так же ненавистен, как и вам!
   - Спасибо, благодарю вас, Валентина, обожаемая моя! Значит, все реше-
но; как только вы укажете мне час, я примчусь сюда, вы переберетесь  че-
рез ограду, - это будет не трудно; я приму вас на руки; у калитки огоро-
да вас будет ждать карета, я отвезу вас к моей сестре. Там  мы  скроемся
от всех, или ни от кого не будем прятаться, - как вы пожелаете, - и  там
мы найдем поддержку в сознании своей правоты и воли к счастью и не дадим
себя зарезать, как ягненка, который защищается лишь вздохами.
   - Пусть будет так! - сказала Валентина. - И я тоже скажу вам,  Макси-
милиан: все, что вы сделаете, будет хорошо.
   - Милая!
   - Ну что, довольны вы своей женой? - грустно сказала девушка.
   - Валентина, дорогая, мало сказать: да.
   - Все-таки скажите.
   Валентина приблизила губы к решетке, и слова ее, вместе с  ее  нежным
дыханием, неслись к устам Морреля, который по другую сторону приник  гу-
бами к холодной, неумолимой перегородке.
   - До свидания, - сказала  Валентина,  с  трудом  отрываясь  от  этого
счастья, - до свидания!
   - Я получу от вас письмо?
   - Да.
   - Благодарю, моя дорогая жена, до свидания!
   Раздался звук невинного, посланного на воздух, поцелуя,  и  Валентина
убежала по липовой аллее.
   Моррель слушал, как замирал шелест ее платья, задевающего  за  кусты,
как затихал хруст песка под ее шагами; потом  с  непередаваемой  улыбкой
поднял глаза к небу, благодаря его за то, что оно послало ему такую  лю-
бовь, и в свою очередь удалился.
   Он вернулся домой и ждал весь вечер и весь следующий день, но  ничего
не получил. Только на третий день, часов в десять утра, когда  он  соби-
рался идти к нотариусу Дешану, он, наконец, получил по почте  записку  и
сразу понял, что это от Валентины, хотя он никогда не видал ее почерка.
   В записке было сказано:
   "Слезы, просьбы, мольбы ни к чему не привели. Вчера я пробыла два ча-
са в церкви святого Филиппа Рульского и два часа всей душой молилась бо-
гу. Но бог так же неумолим, как и люди, и подписание договора  назначено
на сегодня в девять часов вечера.
   Я верна своему слову, как верна своему сердцу, Моррель. Это слово да-
но вам, и это сердце - ваше!
   Итак, до вечера, без четверти девять, у решетки.
   Ваша жена, Валентина де Вильфор.
   Р.S. Моей бедной бабушке все хуже и хуже: вчера ее возбуждение переш-
ло в бред; а сегодня ее бред граничит с безумием.
   Правда, вы будете очень любить меня, чтобы я могла забыть о том,  что
я покинула ее в таком состоянии?
   Кажется, от дедушки Нуартье скрывают, что договор будет подписан  се-
годня вечером".
   Моррель не ограничился сведениями, полученными от Валентины; он  отп-
равился к нотариусу, и тот подтвердил ему, что подписание договора  наз-
начено на девять часов вечера.
   Затем он заехал к Монте-Кристо; там он узнал больше всего  подробнос-
тей: Франц приезжал к графу объявить о торжественном  событии;  г-жа  де
Вильфор, со своей стороны, писала ему, прося извинить, что  она  его  не
приглашает; но смерть маркиза де Сен-Меран и болезнь его вдовы окутывают
это торжество облаком печали, и она не решается омрачить ею графа, кото-
рому желает всякого благополучия.
   Накануне Франц был представлен г-же де Сен-Меран, которая ради  этого
события встала с постели, но вслед за тем снова легла.
   Легко понять, что Моррель был  очень  взволнован,  и  такой  проница-
тельный взор, как взор графа, не мог этого  не  заметить,  поэтому  Мон-
те-Кристо был с ним еще ласковее, чем всегда, -  настолько  ласков,  что
Максимилиан минутами был уже готов во всем ему признаться. Но он  вспом-
нил об обещании, которое дал Валентине, и тайна оставалась в глубине его
сердца.
   За этот день Максимилиан двадцать раз перечитал  письмо  Валентины  В
первый раз она писала ему, и по какому поводу! И всякий раз, перечитывая
это письмо, он снова и снова клялся себе, что сделает Валентину счастли-
вой В самом деле, какую власть должна иметь над человеком молодая девуш-
ка, решающаяся на такой отважный  поступок.  Как  самоотверженно  должен
служить ей тот, для кого она всем пожертвовала! Как пламенно  должен  ее
возлюбленный поклоняться ей. Она для него и королева и жена, и ему,  ка-
жется, мало одной души, чтобы любить ее и благодарить.
   Моррель с невыразимым волнением думал о той минуте,  когда  Валентина
придет и скажет ему: "Я пришла, Максимилиан, я ваша"
   Он все приготовил для побега в огороде, среди люцерны, были  спрятаны
две приставные лестницы; кабриолет, которым Максимилиан должен был  пра-
вить сам, стоял наготове; он не взял с собой слугу, не зажигал  фонарей,
но он собирался их зажечь на первом же повороте, чтобы из-за  чрезмерной
осторожности не попасть в руки полиции.
   Временами Морреля охватывала дрожь; он думал о  минуте,  когда  будет
помогать Валентине перебираться  через  ограду  и  почувствует  в  своих
объятиях беспомощную и трепещущую, ту, кому он доныне разве только пожи-
мал руку или целовал кончики пальцев.
   Но когда миновал полдень, когда Моррель почувствовал, что близок наз-
наченный час, ему захотелось быть одному. Кровь его кипела,  любой  воп-
рос, голос друга раздражал бы его; он заперся у себя в комнате,  пытаясь
читать, но глаза его скользили по строчкам, не видя их; он  кончил  тем,
что отшвырнул книгу и вновь принялся обдумывать подробности побега.
   Назначенный час приближался.
   Еще не бывало случая, чтобы влюбленный предоставил  часовым  стрелкам
мирно идти своим путем; Моррель так неистово теребил свои  часы,  что  в
конце концов они в шесть часов вечера показали половину  девятого  Тогда
он сказал себе, что пора ехать; хотя подписание договора и  назначено  в
девять, но, по всей вероятности, Валентина не  станет  дожидаться  этого
бесполезного акта. Итак, выехав, по своим часам, ровно в половине  девя-
того с улицы Меле, Моррель вошел в свой огород в ту минуту,  когда  часы
на церкви Филиппа Рульского били восемь.
   Лошадь и кабриолет он спрятал  за  развалившуюся  лачугу,  в  которой
обычно скрывался сам.
   Мало-помалу стало смеркаться, и густая листва в саду слилась в огром-
ные черные глыбы.
   Тогда Моррель вышел из своего убежища и с бьющимся  сердцем  взглянул
через решетку, в саду еще никого не было Пробило половина девятого.
   В ожидании прошло еще полчаса Моррель ходил взад и вперед вдоль огра-
ды и все чаще поглядывал в щель между досками  В  саду  становилось  все
темнее, но напрасно искал он во тьме белое платье, напрасно ждал, не по-
слышатся ли в тишине шаги.
   Видневшийся за деревьями дом  продолжал  оставаться  неосвещенным,  и
ничто не указывало, что здесь должно совершиться столь  важное  событие,
как подписание брачного договора.
   Моррель вынул свои часы они показывали три четверти десятого, но поч-
ти сейчас же церковные часы, бой которых он уже слышал два или три раза,
возвестили об ошибке его карманных часов, пробив половину десятого.
   Значит, прошло уже полчаса после срока, назначенного  самой  Валенти-
ной, она говорила в девять часов, и скорее даже немного раньше, чем поз-
же.
   Для Морреля это были самые тяжелые минуты; каждая секунда ударяла  по
его сердцу словно свинцовым молотом.
   Малейший шелест листьев, малейший шепот ветра заставлял его  вздраги-
вать, и лоб его покрылся холодным потом; тогда, дрожа с головы  до  ног,
он приставлял лестницу и, чтобы не терять времени, ставил ногу на нижнюю
перекладину.
   Пока он таким образом переходил от страха к надежде и у него то и де-
ло замирало сердце, часы на церкви пробили десять.
   - Нет, - прошептал в ужасе Максимилиан, - немыслимо, чтобы подписание
договора тянулось так долго, разве что произошло что-нибудь непредвиден-
ное; ведь я взвесил все возможности, высчитал, сколько времени могут за-
нять все формальности. Наверное, что-нибудь случилось.
   И он то возбужденно шагал взад и вперед вдоль решетки, то  прижимался
пылающим лбом к холодному железу. Может быть, Валентина, подписав  дого-
вор, упала в обморок? Может быть, ее схватили, когда она собиралась убе-
жать? Это были единственные предположения, которые допускал  Моррель,  и
оба они приводили его в отчаяние.
   Наконец, он решил, что силы изменили Валентине уже во время побега  и
что она лежит без чувств где-нибудь в саду.
   - Но, если так, - воскликнул он, быстро взбираясь по  лестнице,  -  я
могу потерять ее и буду сам виноват!
   Демон, подсказавший ему эту мысль, уже не оставлял его  и  нашептывал
ему на ухо с той настойчивостью, которая в несколько минут  силою  логи-
ческих рассуждений превращает догадку в твердую уверенность. Он  вгляды-
вался во все сгущавшийся мрак, и ему казалось, что в темной аллее что-то
лежит на песке. Моррель решился даже позвать, и ему почудилось, что  ве-
тер доносит до него неясные стоны.
   Наконец, пробило половина одиннадцатого; больше немыслимо было ждать,
все могло случиться; в висках у Максимилиана стучало, в глазах стоял ту-
ман; он перекинул ногу через ограду и соскочил наземь.
   Он был у Вильфора, забрался к нему  тайком;  он  предвидел  возможные
последствия такого поступка, но не для того он зашел так  далеко,  чтобы
теперь отступить.
   Некоторое время он шел вдоль стены, затем, стремительно перебежав ал-
лею, бросился в чащу деревьев.
   В один миг он ее пересек. Оттуда, где он теперь стоял, был виден дом.
   Тогда Моррель окончательно убедился в том, что уже подозревал, стара-
ясь проникнуть взглядом сквозь чащу сада: вместо ярко  освещенных  окон,
как то полагается в торжественные дни, перед ним была серая масса,  оку-
танная к тому же тенью огромного облака, закрывшего луну.
   Только минутами в трех окнах второго этажа, точно растерянный, метал-
ся слабый свет. Эти три окна были окнами комнаты г-жи де Сен-Меран.
   Ровно горел свет  за  красными  занавесями.  Занавеси  эти  висели  в
спальне г-жи де Вильфор.
   Моррель все это угадал. Столько раз, чтобы ежечасно следить мыслью за
Валентиной, расспрашивал он ее о внутреннем устройстве дома, что,  и  не
видав его никогда, хорошо его знал.
   Этот мрак и тишина еще больше испугали Морреля, чем отсутствие Вален-
тины.
   Вне себя, обезумев от горя, он решил не останавливаться ни перед чем,
лишь бы увидеть Валентину и удостовериться в несчастье, о котором он до-
гадывался, хоть и не знал, в чем оно состоит. Он дошел до опушки рощи  и
уже собирался как можно быстрее пересечь открытый со всех  сторон  цвет-
ник, как вдруг ветер донес до него отдаленные голоса.
   Тогда он снова отступил в кустарник  и  стоял,  не  шевелясь,  молча,
скрытый темнотой.
   Он уже принял решение: если это Валентина и если она пройдет мимо од-
на, он окликнет ее; если она не одна, он по крайней  мере  увидит  ее  и
убедится, что с ней ничего не случилось;  если  это  кто-нибудь  другой,
можно будет уловить несколько слов из разговора и разгадать эту все  еще
непонятную тайну.
   В это время из-за туч  выглянула  луна,  и  Моррель  увидел,  как  на
крыльцо вышел Вильфор в сопровождении человека в черном.  Они  сошли  по
ступеням и направились к аллее. Едва они сделали несколько шагов, как  в
человеке, одетом в черное, Моррель узнал доктора д'Авриньи.
   Видя, что они направляются в его сторону, Моррель невольно  стал  пя-
титься назад, пока не натолкнулся на ствол дикого клена, росшего посере-
дине кустарника, здесь он принужден был остановиться.
   Вскоре песок перестал хрустеть под ногами Вильфора и доктора.
   - Да, дорогой доктор, - сказал королевский прокурор, -  положительно,
господь прогневался на нас.  Какая  ужасная  смерть!  Какой  неожиданный
удар! Не пытайтесь утешать меня, рана слишком свежа и  слишком  глубока.
Умерла, умерла!
   Холодный пот выступил на лбу Максимилиана, и зубы у  него  застучали.
Кто умер в этом доме, который сам Вильфор считал проклятым?
   - Дорогой господин де Вильфор, - отвечал доктор таким голосом, от ко-
торого ужас Морреля еще усилился, - я привел вас сюда не для того, чтобы
утешать, совсем напротив.
   - Что вы хотите этим сказать? - испуганно спросил королевский  проку-
рор.
   - Я хочу сказать, что за постигшим вас несчастьем, быть может, кроет-
ся еще большее.
   - О боже! - прошептал Вильфор, сжимая руки. - Что еще вы мне скажете?
   - Мы здесь совсем одни, мой друг?
   - Да, конечно. Но зачем такие предосторожности?
   - Затем, что я должен сообщить вам ужасную вещь, - сказал  доктор,  -
давайте сядем.
   Вильфор не сел, а скорее упал на скамью. Доктор остался стоять  перед
ним, положив ему руку на плечо.
   Моррель, похолодев от ужаса, прижал одну руку  ко  лбу,  а  другую  к
сердцу, боясь, что могут услышать, как оно бьется.
   "Умерла, умерла!" - отдавался в его мозгу голос его сердца.
   И ему казалось, что он сам умирает.
   - Говорите, доктор, я слушаю, - сказал Вильфор, -  наносите  удар,  я
готов ко всему.
   - Разумеется, госпожа де Сен-Меран была очень немолода, но она  отли-
чалась прекрасным здоровьем.
   В первый раз за десять минут Моррель вздохнул свободно.
   - Горе убило ее, - сказал Вильфор, - да, горе, доктор. Она прожила  с
маркизом сорок лет...
   - Дело не в горе, дорогой друг, - отвечал доктор. -  Бывает,  хоть  и
редко, что горе убивает, но оно убивает не в день, не в час, не в десять
минут.
   Вильфор ничего не ответил; он только впервые поднял голову и испуган-
но взглянул на доктора.
   - Вы присутствовали при агонии? - спросил д'Авриньи.
   - Конечно, - отвечал королевский прокурор, - ведь вы же мне  шепнули,
чтобы я не уходил.
   - Заметили вы симптомы болезни,  от  которой  скончалась  госпожа  де
Сен-Меран?
   - Разумеется; у маркизы было три припадка, один за другим через  нес-
колько минут, и каждый раз с меньшим промежутком и все тяжелее. Когда вы
пришли, она начала задыхаться; затем с ней сделался припадок, который  я
счел просто нервным Но по-настоящему я стал беспокоиться, когда  увидел,
что она приподнимается на постели с неестественным напряжением конечнос-
тей и шеи. Тогда по вашему лицу я понял, что дело гораздо серьезнее, чем
я думал. Когда припадок миновал, я хотел поймать ваш взгляд,  но  вы  не
смотрели на меня. Вы считали ее пульс, и уже начался второй припадок,  а
вы так и не повернулись ко мне. Этот второй припадок был еще ужаснее; те
же непроизвольные движения повторились, губы посинели и стали дергаться.
Во время третьего припадка она скончалась. Уже после первого припадка  я
подумал, что это столбняк, вы подтвердили это.
   - Да, при посторонних, - возразил доктор, - но теперь мы одни.
   - Что же вы собираетесь мне сказать?
   - Что симптомы столбняка и отравления растительными ядами  совершенно
тождественны.
   Вильфор вскочил на ноги, но, постояв минуту неподвижно  и  молча,  он
снова упал на скамью.
   - Господи, доктор, - сказал он, - вы понимаете, то вы говорите?
   Моррель не знал, сон ли все это или явь.
   - Послушайте, - сказал доктор, - я знаю, насколько серьезно мое заяв-
ление и кому я его делаю.
   - С кем вы сейчас говорите с должностным лицом или с другом? -  спро-
сил Вильфор.
   - С другом, сейчас только с другом Симптомы столбняка настолько схожи
с симптомами отравления растительными веществами, что если бы мне предс-
тояло подписаться под тем, что я вам говорю, я бы поколебался. Так  что,
повторяю вам, я сейчас обращаюсь не к должностному лицу, а  к  другу.  И
вот, другу я говорю: я три четверти часа наблюдал за  агонией,  за  кон-
вульсиями, за Кончиной госпожи де Сен-Меран, и я не только убежден,  что
она умерла от отравления, но могу даже назвать, да, могу назвать тот яд,
которым она отравлена.
   - Доктор, доктор!
   - Все налицо: сонливость вперемежку с нервными припадками, чрезмерное
мозговое возбуждение, онемение центров. Госпожа де бен-Мерай  умерла  от
сильной дозы бруцина или стрихнина, которую ей дали, может  быть,  и  по
ошибке.
   Вильфор схватил доктора за руку.
   - О, это немыслимо! - сказал он - Это сон, боже мой, это сон!  Ужасно
слышать, как такой человек, как вы, говорит такие  вещи!  Заклинаю  вас,
доктор, скажите, что вы, может быть, и ошибаетесь!
   - Конечно, это может быть, но...
   - Но?
   - Но я не думаю.
   - Доктор, пожалейте меня; за последние дни со мной  происходят  такие
неслыханные вещи, что я боюсь сойти с ума.
   - Кто-нибудь, кроме меня, видел госпожу де СенМеран?
   - Никто.
   - Посылали в аптеку за каким-нибудь лекарством, не показав мне рецеп-
та?
   - Нет.
   - У госпожи де Сен-Меран были враги?
   - Я таких не знаю.
   - Кто-нибудь был заинтересован в ее смерти?
   - Да нет же, господи, нет. Моя дочь - ее единственная наследница; Ва-
лентина одна... О, если бы я мог подумать такую вещь, я вонзил бы себе в
сердце кинжал за то, что оно хоть миг могло таить подобную мысль.
   - Что вы, мой Друг! - в свою очередь воскликнул д'Авриньи. - Боже ме-
ня упаси обвинять кого-нибудь. Поймите, я  говорю  только  о  несчастной
случайности, об ошибке. Но, случайность или нет - факт налицо, он  подс-
казывает моей совести, и моя совесть требует, чтобы я вам громко  заявил
об этом. Наведите справки.
   - У кого? Каким образом? О чем?
   - Скажем, не ошибся ли Барруа, старый лакей, и не дал ли  он  маркизе
какое-нибудь лекарство, приготовленное для его хозяина?
   - Для моего отца?
   - Да.
   - Но каким образом могла  бы  госпожа  де  Сен-Меран  отравиться  ле-
карством, приготовленным для господина Нуартье?
   - Очень просто: вы же знаете,  что  при  некоторых  заболеваниях  ле-
карствами служат яды; к числу таких заболеваний относится паралич. Меся-
ца три назад, испробовав все, чтобы вернуть  господину  Нуартье  способ-
ность двигаться и дар речи, я решил испытать последнее средство.  И  вот
уже три месяца я лечу его  бруцином.  Таким  образом,  в  последнее  ле-
карство, которое я ему прописал, входит шесть центиграммов бруцина;  это
количество безвредно для парализованных органов господина Нуартье, кото-
рый к тому же дошел до него последовательными дозами, но этого достаточ-
но, чтобы убить всякого другого человека.
   - Да, но комнаты госпожи де Сен-Меран и господина Нуартье  совершенно
между собой не сообщаются, и Барруа ни разу не входил в комнату моей те-
щи. Вот что я вам скажу, доктор. Я считаю вас самым  знающим  врачом,  а
главное - самым добросовестным человеком на свете,  и  во  всех  случаях
жизни ваши слова для меня - светоч, который, как  солнце,  освещает  мне
путь. Но все-таки, доктор, все-таки, несмотря на всю мою веру в  вас,  я
хочу найти поддержку в аксиоме: "Еrrarе humanum est" [55].
   - Послушайте, Вильфор, - сказал доктор, - кому из моих коллег вы  до-
веряете так же, как мне?
   - Почему вы спрашиваете? Что вы имеете в виду?
   - Позовите его, я ему передам все, что видел, все, что заметил, и  мы
произведем вскрытие.
   - И найдете следы яда?
   - Нет, не яда, я этого не  говорю;  но  мы  констатируем  раздражение
нервной системы, распознаем несомненное, явное удушение, и мы  вам  ска-
жем: дорогой господин Вильфор, если это была небрежность, следите за ва-
шими слугами; если ненависть - следите за вашими врагами.
   - Подумайте,  что  вы  говорите,  д'Авриньи!  -  отвечал  подавленный
Вильфор. - Как только тайна станет известна кому-нибудь, кроме вас,  не-
избежно следствие, а следствие у меня - разве  это  мыслимо!  Однако,  -
продолжал королевский прокурор, спохватываясь и с беспокойством глядя на
доктора, - если вы желаете, если вы непременно  этого  требуете,  я  это
сделаю. В самом деле, быть может, я должен дать этому ход; мое положение
этого требует. Но, доктор, вы видите, я совсем убит: навлечь на мой  дом
такой скандал после такого горя! Моя жена и дочь этого не перенесут. Что
касается меня, доктор, то, знаете, нельзя достигнуть  такого  положения,
как мое, занимать двадцать пять лет подряд должность королевского проку-
рора, не нажив изрядного числа врагов. У меня их немало.  Огласка  этого
дела будет для них торжеством и  ликованием,  а  меня  покроет  позором.
Простите мне эти суетные мысли. Будь вы священником, я не посмел бы  вам
этого сказать; но вы человек, вы знаете людей; доктор,  доктор,  вы  мне
ничего не говорили, да?
   - Дорогой господин де Вильфор, - отвечал с волнением  доктор,  -  мой
первый долг - человеколюбие. Если здесь наука не была здесь бессильна, я
спас бы госпожу де Сен-Меран; но она умерла; я должен  думать  о  живых.
Похороним эту ужасную тайну в самой глубине сердца. Если чей-нибудь взор
проникнет в нее, пусть отнесут мое молчание за счет моего невежества,  я
согласен. Но вы ищите, ищите неустанно, деятельно, ведь  дело  может  не
кончиться одним этим случаем...  И  когда  вы  найдете  виновного,  если
только найдете, я скажу вам: вы судья, поступайте так, как  вы  считаете
нужным!
   - Благодарю вас, доктор, благодарю! - сказал  Вильфор  с  невыразимой
радостью. - У меня никогда не было лучшего друга, чем вы.
   И, словно опасаясь, как бы доктор д'Авриньи не передумал, он встал  и
увлек его по направлению к дому.
   Они ушли.
   Моррель, точно ему было мало воздуха, раздвинул обеими руками  ветви,
и луна осветила его лицо, бледное, как у привидения.
   - Небеса явно благосклонны ко мне, но как это страшно! - сказал он. -
Но Валентина, бедная! Как она вынесет столько горя?
   И, говоря это, он смотрел то на окно с красными занавесями, то на три
окна с белыми занавесями.
   В окне с красными занавесями свет почти совсем померк. Очевидно, г-жа
де Вильфор потушила лампу, и в окне виден был лишь свет ночника.
   Зато в другом конце дома открылось одно из окон с белыми  занавесями.
В ночной тьме мерцал тусклый свет стоящей на камине  свечи,  и  какая-то
тень появилась на балконе. Моррель вздрогнул: ему послышалось, что ктото
рыдает.
   Не удивительно, что этот сильный, мужественный человек, взволнованный
и возбужденный двумя самыми мощными человеческими страстями - любовью  и
страхом, - настолько ослабел, что поддался суеверным галлюцинациям.
   Хоть он и находился в таком скрытом месте,  что  Валентина  никак  не
могла бы его увидеть, ему показалось, что тень у  окна  зовет  его;  это
подсказывал ему взволнованный ум и подтверждало его пылкое сердце.  Этот
обман чувств обратился для него в бесспорную  реальность,  и,  повинуясь
необузданному юношескому порыву, он выскочил из своего тайника. Не думая
о том, что его могут заметить, что Валентина может испугаться,  невольно
вскрикнуть, и тогда поднимется тревога, он в два прыжка миновал цветник,
казавшийся в лунном свете белым и широким, как озеро, добежал до кадок с
померанцевыми деревьями, расставленных перед домом,  быстро  взбежал  по
ступеням крыльца и толкнул легко поддавшуюся дверь.
   Валентина его не видела; ее поднятые к небу глаза следили за серебря-
ным облаком, плывущим в лазури; своими очертаниями оно напоминало  тень,
возносящуюся на небо, и взволнованной девушке казалось, что это душа  ее
бабушки.
   Между тем Моррель пересек прихожую и нащупал перила лестницы;  ковер,
покры