его  из  рук  г-жи  де
Вильфор.
   - Да, - прошептала она, - я последовала вашим указаниям.
   - И удачно?
   - Мне кажется, да.
   Госпожу Данглар тем временем перенесли в смежную комнату.
   Монте-Кристо смочил ее губы каплей красной жидкости, и она  пришла  в
себя.
   - Какой ужасный сон! - промолвила она.
   Вильфор сильно сжал ей руку, чтобы дать ей понять,  что  это  не  был
сон.
   Стали искать Данглара; но, мало склонный к поэтическим  переживаниям,
он уже давно сошел в сад и беседовал с Кавальканти-старшим о проекте же-
лезной дороги между Ливорно и Флоренцией.
   Монте-Кристо, казалось, был в отчаянии; он взял г-жу Данглар под руку
и провел ее в сад, где они нашли Данглара сидящим за чашкой  кофе  между
отцом и сыном Кавальканти.
   - Неужели я в самом деле так напугал вас,  сударыня?  -  сказал  Мон-
те-Кристо.
   - Нет, граф, но вы сами знаете, мы поддаемся впечатлениям  в  зависи-
мости от настроения.
   Вильфор пытался засмеяться.
   - Ив таком случае, вы понимаете, - сказал он, -  достаточно  простого
предположения, самого химерического...
   - Хотите верьте, хотите нет, - возразил Монте-Кристо, - но я убежден,
что в этом доме совершилось преступление.
   - Будьте осторожны, - сказала г-жа де Вильфор, -  здесь  присутствует
королевский прокурор.
   - Что ж, - ответил Монте-Кристо, - раз все так совпало, я  воспользу-
юсь случаем, чтобы сделать заявление.
   - Заявление? - сказал Вильфор.
   - Да, при свидетелях.
   - Все это чрезвычайно интересно, - сказал Дебрэ, и если действительно
имеется преступление, оно послужит на пользу нашему пищеварению.
   - Преступление имеется, - сказал Монте-Кристо. - Прошу вас сюда, гос-
пода; прошу вас, господин де Вильфор; чтобы мое заявление было  законно,
я должен его сделать при надлежащем представителе власти.
   Монте-Кристо взял Вильфора под руку и, прижимая к себе в то же  время
руку г-жи Данглар, повлек королевского прокурора к  платану,  туда,  где
тень была всего гуще.
   Остальные гости последовали за ними.
   - Посмотрите, - сказал Монте-Кристо - вот здесь, на этом самом  месте
(и он топнул ногой), чтобы дать новые соки старым деревьям, я  велел  их
окопать и насыпать чернозему; и вот, мои рабочие, копая,  наткнулись  на
ящичек, или, вернее, на железные части ящичка, среди которых лежал  ске-
лет новорожденного младенца. Это уже не фантасмагория, надеюсь?
   Монте-Кристо почувствовал, как напрягся локоть  г-жи  Данглар  и  как
дрогнула рука Вильфора.
   - Новорожденного младенца? - повторил Дебрэ.  -  Черт  возьми!  Дело,
по-моему, становится серьезным.
   - Вот видите! - сказал Шато-Рено. - Значит, я не ошибался, когда  го-
ворил, что и у домов, как у людей, есть своя душа и свое лицо, на  кото-
ром отражается их внутренняя сущность. Этот дом был печален, потому  что
его мучила совесть, а совесть мучила его потому, что он таил  преступле-
ние.
   - Но почему же именно преступление? - возразил Вильфор, делая над со-
бой последнее усилие.
   - Как! Заживо похороненный в саду младенец - это, по-вашему, не прес-
тупление? - воскликнул Монте-Кристо. - Какое же вы даете название такому
поступку, господин королевский прокурор?
   - А откуда известно, что его похоронили заживо?
   - Зачем же иначе его зарыли здесь? Этот сад никогда не служил кладби-
щем.
   - Как у вас во Франции поступают с детоубийцами? - наивно спросил ма-
йор Кавальканти.
   - Им попросту отрубают голову, - ответил Данглар.
   - Ах, отрубают голову! - повторил Кавальканти.
   - Кажется, так. Не правда ли, господин де  Вильфор?  -  спросил  Мон-
те-Кристо.
   - Да, граф, - ответил тот голосом, в котором уже не было ничего чело-
веческого.
   Монте-Кристо понял, что большего не в силах перенести  те  двое,  для
кого он приготовил эту сцену; он не хотел заходить слишком далеко.
   - А кофе, господа! - сказал он. - Мы про него совсем забыли.
   И он провел своих гостей обратно к столу, поставленному  посреди  лу-
жайки.
   - Право, граф, - сказала г-жа Данглар, - мне стыдно признаться в  та-
кой слабости, но все эти ужасные истории вывели меня из равновесия; раз-
решите мне сесть, пожалуйста.
   И она упала на стул.
   Монте-Кристо поклонился ей и подошел к г-же де Вильфор.
   - Мне кажется, госпожа Данглар снова нуждается  в  вашем  флаконе,  -
сказал он.
   Но раньше, чем г-жа де Вильфор успела подойти к  своей  приятельнице,
королевский прокурор уже шепнул г-же Данглар:
   - Нам нужно поговорить.
   - Когда?
   - Завтра.
   - Где?
   - В моем служебном кабинете... в суде, если вы ничего не имеете  про-
тив; это, по-моему, самое безопасное место.
   - Я приду.
   В эту минуту подошла г-жа де Вильфор.
   - Благодарю вас, мой друг, -  сказала  г-жа  Данглар,  пытаясь  улыб-
нуться, - все прошло, и мне гораздо лучше.


        VII. НИЩИЙ

   Становилось поздно; г-жа де Вильфор заговорила о возвращении в Париж,
чего не посмела сделать г-жа Данглар, несмотря на свое  явное  недомога-
ние.
   Итак, по просьбе своей жены, Вильфор первый подал знак к отъезду.  Он
предложил г-же Данглар место в своем ландо, чтобы его жена могла  ухажи-
вать за ней. Данглар, погруженный в интереснейший деловой разговор с Ка-
вальканти, не обращал никакого внимания на происходящее.
   Прося у г-жи де Вильфор флакон, Монте-Кристо заметил, как Вильфор по-
дошел к г-же Данглар; и, понимая его положение, догадался о том, что  он
ей сказал, хотя тот говорил так тихо, что сама  г-жа  Данглар  едва  его
расслышала.
   Ни во что не вмешиваясь, граф дал сесть на лошадей и уехать  Моррелю,
Дебрэ и Шато-Рено, а обеим дамам отбыть в ландо Вильфора; со своей  сто-
роны, Данглар, все более приходивший в восторг от Кавальканти-отца, при-
гласил его к себе в карету.
   Что касается Андреа Кавальканти, то он направился к ожидавшему его  у
ворот тильбюри с запряженной в него громадной темно-серой лошадью, кото-
рую, поднявшись на цыпочки, держал под уздцы  чрезмерно  англизированный
грум.
   За обедом Андреа говорил мало; он был очень смышленый юноша и понево-
ле опасался сказать какую-нибудь глупость в  обществе  столь  богатых  и
влиятельных людей; к тому же его широко раскрытые глаза не  без  тревоги
останавливались на королевском прокуроре.
   Затем им завладел Данглар, который, бросив беглый взгляд  на  старого
чопорного майора и на его довольно робкого сына  и  сопоставив  все  эти
признаки с радушием Монте-Кристо, решил, что имеет дело  с  каким-нибудь
набобом, прибывшим в Париж, чтобы усовершенствовать светское  воспитание
своего наследника.
   Поэтому он с несказанным благоволением созерцал  огромный  бриллиант,
сверкавший на мизинце майора, ибо майор, как человек осторожный и  опыт-
ный, опасаясь, как бы не случилось чего-нибудь с его ассигнациями,  тот-
час же превратил их в ценности. Затем, после обеда, под видом  беседы  о
промышленности и путешествиях, он расспросил отца и сына  об  их  образе
жизни; а отец и сын, предупрежденные, что именно у Данглара им будет от-
крыт текущий счет, одному на сорок восемь тысяч  франков  единовременно,
другому - на пятьдесят тысяч ливров ежегодно, были с  банкиром  очарова-
тельны и преисполнены такой любезности, что готовы были пожать руки  его
слугам, лишь бы дать выход переполнявшей их признательности.
   То уважение - мы бы даже сказали:  то  благоговение,  -  которое  Ка-
вальканти вызвал в Дангларе, усугублялось еще одним обстоятельством. Ма-
йор, верный принципу Горация: nil admirari [51] удовольствовался, как мы
видели, тем, что показал свою осведомленность, сообщив,  в  каком  озере
ловятся лучшие миноги. Засим он молча съел свою долю этой рыбы. И  Данг-
лар сделал вывод, что такие роскошества - обычное дело для славного  по-
томка Кавальканти, который, вероятно, у себя в Лукке питается  форелями,
выписанными из Швейцарии, и лангустами, доставляемыми из Бретани тем  же
способом, каким граф получил миног из озера Фузаро и стерлядей с Волги.
   Поэтому он с явной благосклонностью выслушал слова Кавальканти:
   - Завтра, сударь, я буду иметь честь явиться к вам по делу.
   - А я, сударь, - ответил Данглар, - почту за счастье принять вас.
   После этого он предложил Кавальканти, если тот согласен лишиться  об-
щества сына, довезти его до гостиницы Принцев.
   Кавальканти ответил, что его сын уже давно привык вести жизнь  самос-
тоятельного молодого человека, имеет поэтому собственных лошадей и  эки-
пажи, и так как сюда они прибыли отдельно, то он не видит, почему бы  им
не уехать отсюда порознь.
   Итак, майор сел в карету Данглара. Банкир  уселся  рядом,  все  более
восхищаясь здравыми суждениями этого человека о бережливости и  аккурат-
ности, что, однако, не мешало ему давать сыну пятьдесят тысяч франков  в
год, а для этого требовался годовой доход тысяч в пятьсот или шестьсот.
   Тем временем Андреа для пущей важности разносил своего грума  за  то,
что тот не подал лошадь к подъезду, а остался ждать у ворот и тем  самым
вынудил его сделать целых тридцать шагов, чтобы дойти до тильбюри.
   Грум смиренно выслушал выговор; чтобы  удержать  лошадь,  нетерпеливо
бившую копытом, он схватил ее под уздцы левой рукой, а  правой  протянул
вожжи Андреа, который взял их и занес ногу в лаковом башмаке на  поднож-
ку.
   В это время кто-то положил ему руку на плечо.  Он  обернулся,  думая,
что Данглар или Монте-Кристо забыли ему что-нибудь сказать  и  вспомнили
об этом в последнюю минуту.
   Но вместо них он увидал странную физиономию, опаленную  солнцем,  об-
росшую густой бородой, достойной натурщика, горящие, как уголья, глаза и
насмешливую улыбку, обнажавшую тридцать два блестящих белых зуба, острых
и жадных, как у волка или шакала.
   Голова эта, покрытая  седеющими,  тусклыми  волосами,  была  повязана
красным клетчатым платком; длинное, тощее и костлявое тело было облачено
в неимоверно рваную и грязную блузу, и казалось, что при каждом движении
этого человека его кости должны стучать, как у скелета. Рука, хлопнувшая
Андреа по плечу, - первое, что он увидел, - показалась ему гигантской.
   Узнал ли он при свете фонаря своего тильбюри эту физиономию,  или  же
просто был ошеломлен ужасным видом этого человека, -  мы  не  знаем;  во
всяком случае он вздрогнул и отшатнулся.
   - Что вам от меня нужно? - сказал он.
   - Извините, почтенный, - ответил человек, прикладывая руку к красному
платку, - может быть, я вам помешал, по мне надо вам кое-что сказать.
   - По ночам не просят милостыни, - сказал грум,  намереваясь  избавить
своего хозяина от назойливого бродяги.
   - Я не прошу милостыни, красавчик, - иронически улыбаясь, сказал нез-
накомец, и в его улыбке было что-то такое страшное, что слуга  отступил,
- я только хочу сказать два слова вашему хозяину, который дал  мне  одно
поручение недели две тому назад.
   - Послушайте, - сказал в свою очередь Андреа достаточно твердым голо-
сом, чтобы слуга не заметил, насколько он взволнован, - что  вам  нужно?
Говорите скорей, приятель.
   - Мне нужно... - едва слышно произнес человек в красном платке, - мне
нужно, чтобы вы избавили меня от необходимости возвращаться в Париж пеш-
ком. Я очень устал, и не так хорошо пообедал, как ты, и едва держусь  на
ногах.
   Андреа вздрогнул, услышав это странное обращение.
   - Но чего же вы хотите наконец? - спросил он.
   - Хочу, чтобы ты довез меня в твоем славном экипаже.
   Андреа побледнел, но ничего не ответил.
   - Да, представь себе, - сказал человек в красном платке, засунув руки
в карманы и вызывающе глядя на молодого человека, - мне  этого  хочется!
Слышишь, мой маленький Бенедетто?
   При этом имени Андреа, по-видимому, стал  уступчивее;  он  подошел  к
груму и сказал:
   - Я действительно давал этому человеку поручение, и  он  должен  дать
мне отчет. Дойдите до заставы пешком, там вы наймете кабриолет, чтобы не
очень опоздать.
   Удивленный слуга удалился.
   - Дайте мне по крайней мере въехать в тень, - сказал Андреа.
   - Ну, что до этого, я сам провожу тебя в подходящее место;  вот  уви-
дишь, - сказал человек в красном платке.
   Он взял лошадь под уздцы и отвел тильбюри в темный угол, где действи-
тельно никто не мог увидеть того почета, который ему оказывал Андреа.
   - Это я не ради чести проехаться в хорошем экипаже, -  сказал  он.  -
Нет, я просто устал, а кстати хочу поговорить с тобой о делах.
   - Ну, садитесь, - сказал Андреа.
   Жаль, что было темно, потому что любопытное зрелище представляли этот
оборванец, восседающий на шелковых подушках, и рядом с ним правящий  ло-
шадью элегантный молодой человек.
   Андреа проехал все селение, не сказав ни слова; его спутник тоже мол-
чал и только улыбался, как будто очень довольный тем, что пользуется та-
ким превосходным способом передвижения.
   Как только они проехали Отейль, Андреа осмотрелся, удостоверяясь, что
их никто не может ни видеть, ни слышать; затем он  остановил  лошадь  и,
скрестив руки на груди, повернулся к человеку в красном платке.
   - Послушайте, - сказал он, - что вам от меня надо? Зачем вы нарушаете
мой покой?
   - Нет, ты скажи, мальчик, почему ты мне не доверяешь?
   - В чем я не доверяю вам?
   - В чем? Ты еще спрашиваешь? Мы с тобой расстаемся на Барском  мосту,
ты говоришь мне, что отправляешься в Пьемонт и Тоскану, - и  ничего  по-
добного, ты оказываешься в Париже!
   - А чем это вам мешает?
   - Да ничем; наоборот, я надеюсь, что это будет мне на пользу.
   - Вот как! - сказал Андреа. - Вы, значит, намерены на мне  спекулиро-
вать?
   - Ну, зачем такие громкие слова!
   - Предупреждаю вас, что это напрасно, дядя Кадрусс.
   - Да ты не сердись, малыш; ты сам должен знать, что значит несчастье;
ну, а несчастье делает человека завистливым. Я-то воображаю, что ты бро-
дишь по Пьемонту и Тоскане и тянешь лямку  чичероне  или  носильщика;  я
всей душой жалею тебя, как жалел бы родного сына. Ты же помнишь, я всег-
да тебя звал сыном.
   - Ну, а дальше? Дальше что?
   - Ах ты, порох! Потерпи немного.
   - Я и так терпелив. Ну, кончайте.
   - И вдруг я встречаю тебя у заставы, в тильбюри с грумом,  одетого  с
иголочки. Ты, что же, нашел золотоносную жилу или купил  маклерский  па-
тент?
   - Значит, вы завидуете?
   - Нет, я просто доволен, так доволен, что  захотел  поздравить  тебя,
малыш; но я был недостаточно прилично одет, и потому принял меры предос-
торожности, чтобы не компрометировать тебя.
   - Хороши меры предосторожности! - сказал Андреа. - Заговорить со мной
при слуге!
   - Что поделаешь, сынок; заговорил, когда удалось встретиться.  Лошадь
у тебя быстрая, экипаж легкий, и сам ты скользкий, как угорь;  упусти  я
тебя сегодня, я бы тебя, пожалуй, уже больше не поймал.
   - Вы же видите, я вовсе не прячусь.
   - Это твое счастье, я очень бы хотел сказать то же про себя; а вот  я
прячусь. К тому же я боялся, что ты меня не узнаешь; но ты меня узнал, -
прибавил Кадру ее с гаденькой улыбочкой, - это очень мило с твоей сторо-
ны.
   - Ну, хорошо, - сказал Андреа, - что же вы хотите?
   - Ты говоришь мне "вы"; это нехорошо, Бенедетто, ведь я  твой  старый
товарищ; смотри, я стану требовательным.
   Эта угроза охладила гнев Андреа; он чувствовал,  что  вынужден  усту-
пить.
   Он снова пустил лошадь рысью.
   - С твоей стороны нехорошо так обращаться со мной, Кадрусс, -  сказал
он. - Ты сам говоришь, что мы старые товарищи, ты марселей, я...
   - Так ты теперь знаешь, кто ты?
   - Нет, но я вырос на Корсике. Ты стар и упрям, я молод и  неуступчив.
Плохо, если мы начнем угрожать друг другу, нам лучше все решать полюбов-
но. Чем я виноват, что судьба мне улыбнулась, а тебе по-прежнему не  ве-
зет?
   - Так тебе вправду повезло? Значит, и этот грум, и тильбюри, и платье
не взяты напрокат? Что ж, тем лучше! - сказал Кадрусс  с  блестящими  от
жадности глазами.
   - Ты сам это отлично видишь и понимаешь, раз ты заговорил со мной,  -
сказал Андреа, все больше волнуясь. - Будь у меня на голове платок,  как
у тебя, грязная блуза на плечах и дырявые башмаки на ногах, ты не  стре-
мился бы узнать меня.
   - Вот видишь, как ты меня презираешь, малыш. Нехорошо! Теперь,  когда
я тебя нашел, ничто не мешает мне одеться в лучшее сукно. Я же знаю твое
доброе сердце: если у тебя два костюма, ты отдашь один мне; ведь я отда-
вал тебе свою порцию супа и бобов, когда ты уж очень хотел есть.
   - Это верно, - сказал Андреа.
   - И аппетит же у тебя был! У тебя все еще хороший аппетит?
   - Ну, конечно, - сказал, смеясь, Андреа.
   - Воображаю, как ты пообедал сейчас у этого князя!
   - Он не князь, он только граф.
   - Граф? Богатый?
   - Да, но не рассчитывай на него; с этим господином не так легко иметь
дело.
   - Да ты не беспокойся! Твоего графа никто не трогает, можешь оставить
его себе. Но, конечно, - прибавил Кадрусс, на губах которого снова  поя-
вилась та же отвратительная улыбка, -  за  это  тебе  придется  раскоше-
литься.
   - Ну, сколько же тебе нужно?
   - Думаю, что на сто франков в месяц...
   - Ну?
   - Я смогу существовать...
   - На сто франков?
   - Плохо, конечно, ты сам понимаешь, но...
   - Но?
   - На сто пятьдесят франков я отлично устроюсь.
   - Вот тебе двести, - сказал Андреа.
   И он положил в руку Кадрусса десять луидоров.
   - Хорошо, - сказал Кадрусс.
   - Заходи к швейцару каждое первое число, и ты будешь получать столько
же.
   - Ну вот, ты опять меня унижаешь!
   - Как так?
   - Заставляешь меня обращаться к челяди. Нет, знаешь, ли, я хочу иметь
дело только с тобой.
   - Хорошо, приходи ко мне, и каждое первое число, во всяком случае по-
ка мне будут выплачивать мои доходы, ты будешь получать свое.
   - Ну, ну, я вижу, что не ошибся в тебе.  Ты  славный  малый,  хорошо,
когда удача выпадает на долю таких людей. А расскажи, каким образом тебе
повезло?
   - Зачем тебе это знать? - спросил Кавальканти.
   - Опять недоверие!
   - Нисколько. Я разыскал своего отца.
   - Настоящего отца?
   - Ну... поскольку он дает мне деньги...
   - Постольку ты веришь и уважаешь, правильно. А как зовут твоего отца?
   - Майор Кавальканти.
   - И он тобой доволен?
   - Пока что, видимо, доволен.
   - А кто тебе помог разыскать его?
   - Граф Монте-Кристо.
   - У которого ты сейчас был?
   - Да.
   - Послушай, постарайся пристроить меня к нему дедушкой, раз  он  этим
занимается.
   - Пожалуй, я поговорю с ним о тебе; а пока что ты будешь делать?
   - Я?
   - Да, ты.
   - Очень мило, что ты беспокоишься об этом, - сказал Кадрусс.
   - Мне кажется, - возразил Андреа, - раз ты интересуешься мною, я тоже
имею право кое о чем спросить.
   - Верно... Я сниму комнату в приличном доме, оденусь как следует, бу-
ду каждый день бриться и ходить в кафе читать газеты.  По  вечерам  буду
ходить в театр с какой-нибудь компанией клакеров. Вообще приму  вид  бу-
лочника, удалившегося на покой; я всегда мечтал об этом.
   - Что ж, это хорошо. Если ты исполнишь свое намерение и будешь благо-
разумен, все пойдет чудесно.
   - Посмотрите на этого Боссюэ!..[52] Ну, а ты кем станешь? Пэром Фран-
ции?
   - Все возможно! - сказал Андреа.
   - Майор Кавальканти, может быть,  и  пэр...  но,  к  сожалению,  нас-
ледственность в этом деле упразднена.
   - Пожалуйста, без политики, Кадрусс!.. Ну вот, ты получил, что хотел,
и мы приехали, а потому вылезай и исчезни.
   - Ни в коем случае, милый друг!
   - То есть как?
   - Посуди сам, малыш; на голове красный платок, сапоги  без  подметок,
никаких документов - ив кармане десять луидоров, не считая того, что там
уже было; в общем ровно двести франков. Да  меня  у  заставы  непременно
арестуют! Чтобы оправдаться, я должен буду заявить, что это ты  дал  мне
десять луидоров; начнется дознание, следствие; узнают, что я покинул Ту-
лон, ни у кого не спросясь, и меня погонят по этапу до самого  Средизем-
ного моря. И я снова стану просто номер сто шесть, и  прощай  мои  мечты
походить на булочника, удалившегося на покой! Ни в коем случае, сынок; я
предпочитаю достойно жить в столице.
   Андреа нахмурился; милый сын майора Кавальканти был, как он сам приз-
нался, очень упрям. Он остановил лошадь, быстро огляделся, и,  пока  его
взор пытливо скользил по сторонам, рука его точно ненароком опустилась в
карман и нащупала курок карманного пистолета.
   Но в то же время Кадрусс, ни на минуту не спускавший глаз  со  своего
спутника, заложил руки за спину и  тихонько  раскрыл  длинный  испанский
нож, который он на всякий случай всегда носил с собой.
   Приятели явно были достойны друг друга и  поняли  это;  Андреа  мирно
извлек руку из кармана и стал поглаживать свои рыжие усы.
   - Наконец-то ты заживешь счастливо, дружище Кадрусс, - сказал он.
   - Постараюсь сделать все возможное для этого, - ответил трактирщик  с
Гарского моста, снова складывая нож.
   - Ладно, едем в Париж. Но как ты проедешь заставу, не вызывая  подоз-
рений? Мне кажется, в таком костюме ты еще больше рискуешь, сидя в  эки-
паже, чем шагая пешком.
   - Погоди, - сказал Кадрусс, - сейчас увидишь.
   Он надел шляпу Андреа, накинул плащ с большим воротником, оставленный
грумом в экипаже, и принял сосредоточенный вид, подобающий слуге из  хо-
рошего дома, когда хозяин сам правит лошадью.
   - А я что же, так и поеду с непокрытой головой? - сказал Андреа.
   - Эка важность! - фыркнул Кадрусс. - Сегодня такой ветер, что у  тебя
могла слететь шляпа.
   - Ладно, - сказал Андреа, - покончим с этим.
   - Да кто ж тебе мешает? - сказал Кадрусс. - Не я, надеюсь?
   - Шш... - прошептал Кавальканти.
   Заставу миновали благополучно.
   Доехав до первой улицы, Андреа остановил лошадь, и  Кадрусс  спрыгнул
на землю.
   - Позволь, - сказал Андреа, - а плащ, а моя шляпа?
   - Ты же не хочешь, чтобы я простудился, - отвечал Кадрусс.
   - А как же я?
   - Ты молод, а я уже становлюсь стар: до свидания, Бенедетто!
   И он исчез в переулке.
   - Увы, - сказал со вздохом Андреа, - неужели на земле невозможно пол-
ное счастье?


        VIII. СЕМЕЙНАЯ СЦЕНА

   Доехав до площади Людовика XV, молодые люди расстались: Моррель  нап-
равился к бульварам, Шато-Рено к мосту Революции, а Дебрэ поехал по  на-
бережной.
   Моррель и Шато-Рено, по всей вероятности, вернулись к своим  домашним
очагам, как еще до сих пор говорят с трибуны Палаты в красиво  построен-
ных речах и на сцене театра улицы Ришелье в красиво  написанных  пьесах,
но Дебрэ поступил иначе. У ворот Лувра он повернул налево, рысью пересек
Карусельную площадь, направился по улице Сен-Рок, повернул на улицу  Ми-
шодьер и подъехал к дому Данглара как  раз  в  ту  минуту,  когда  ландо
Вильфора, завезя его самого с женой в предместье  Сент-Оноре,  доставило
домой баронессу.
   Дебрэ, как свой человек в доме, первый въехал во двор, бросил поводья
лакею, а сам вернулся - к экипажу, помог г-же Данглар сойти  и  взял  ее
под руку, чтобы проводить в комнаты.
   Как только ворота закрылись и баронесса вместе с Дебрэ  очутились  во
дворе, он сказал:
   - Что с вами, Эрмина? Почему вам стало дурно, когда граф  рассказывал
эту историю, или, вернее, эту сказку?
   - Потому, что я вообще отвратительно себя  чувствовала  сегодня,  мой
друг, - ответила баронесса.
   - Да нет же, Эрмина, - возразил Дебрэ, - я никогда этому  не  поверю.
Наоборот, вы были прекрасно настроены, когда приехали к  графу.  Правда,
господин Данглар был немного не в духе; но я ведь знаю, как мало вы  об-
ращаете внимания на его дурное настроение. Кто-то вас расстроил. Расска-
жите мне, в чем дело, вы же знаете, я не потерплю, чтобы вас обидели.
   - Уверяю вас, Люсьен, вы ошибаетесь, - сказала госпожа Данглар, - все
дело просто в самочувствии, как я вам сказала, да еще в дурном  настрое-
нии, которое вы заметили и о котором я не считала нужным вам говорить.
   Было очевидно, что г-жа Данглар находится  во  власти  того  нервного
возбуждения, в котором женщины часто сами не отдают себе отчета, или  же
что она, как угадал Дебрэ, испытала какое-нибудь скрытое  потрясение,  в
котором не хотела никому сознаться. Дебрэ, привыкший считаться с беспри-
чинной нервозностью, как с одним из элементов женской  натуры,  перестал
настаивать и решил ждать благоприятной минуты, когда можно  будет  снова
задать этот вопрос или когда ей самой вздумается признаться.
   У дверей своей спальни баронесса встретила мадемуазель Корнели,  свою
доверенную камеристку.
   - Что делает моя дочь? - спросила г-жа Данглар.
   - Весь вечер занималась, а потом легла, - ответила мадемуазель Корне-
ли.
   - Но, мне кажется, кто-то играет на рояле?
   - Это играет мадемуазель д'Армильи, а мадемуазель Эжени лежит в  пос-
тели.
   - Хорошо, - сказала г-жа Данглар, - помогите мне раздеться.
   Вошли в спальню. Дебрэ растянулся на широком диване, а  г-жа  Данглар
вместе с мадемуазель Корнели прошла в свою уборную.
   - Скажите, Люсьен, - спросила  через  дверь  г-жа  Данглар,  -  Эжени
по-прежнему не желает с вами разговаривать?
   - Не я один на это жалуюсь, сударыня, - сказал Люсьен, играя с собач-
кой баронессы; она признавала его за друга дома и всегда ласкалась к не-
му. - Помнится, я слышал на днях у вас, как Морсер сетовал, что не может
добиться ни слова от своей невесты.
   - Это верно, - сказала г-жа Данглар, - но я думаю, что скоро все  из-
менится и Эжени явится к вам в кабинет.
   - Ко мне в кабинет?
   - Я хочу сказать - в кабинет министра.
   - Зачем?
   - Чтобы попросить вас устроить ей ангажемент в оперу. Право, я никог-
да не видела такого пристрастия к музыке. Для девушки  из  общества  это
смешно!
   Дебрэ улыбнулся.
   - Ну что ж, - сказал он, - пусть приходит, раз вы и  барон  согласны.
Мы устроим ей этот ангажемент и постараемся, чтобы он соответствовал  ее
достоинствам, хотя мы слишком бедны, чтобы оплачивать такой талант,  как
у нее.
   - Можете идти, Корнели, - сказала г-жа Данглар, - вы  мне  больше  не
нужны.
   Корнели удалилась, и через минуту г-жа Данглар  вышла  из  уборной  в
очаровательном неглиже. Она села рядом с Люсьеном и стала задумчиво гла-
дить болонку.
   Люсьен молча смотрел на нее.
   - Слушайте, Эрмина, - сказал он наконец,  -  скажите  откровенно:  вы
чем-то огорчены, правда?
   - Нет, ничем, - возразила баронесса.
   Но ей было душно, она встала, попыталась вздохнуть  полной  грудью  и
подошла к зеркалу.
   - Я сегодня похожа на пугало, - сказала она.
   Дебрэ, улыбаясь, встал, чтобы подойти к баронессе и успокоить  ее  на
этот счет, как вдруг дверь открылась.
   Вошел Данглар; Дебрэ снова опустился на диван.
   Услышав шум открывающейся двери, г-жа Данглар обернулась и  взглянула
на своего мужа с удивлением, которое даже не старалась скрыть.
   - Добрый вечер, сударыня, - сказал банкир. - Добрый  вечер,  господин
Дебрэ.
   По-видимому, баронесса объяснила себе это неожиданное посещение  тем,
что барон пожелал загладить колкости, которые несколько раз за этот день
вырывались у него.
   Она приняла гордый вид и, не отвечая мужу, обернулась к Люсьену.
   - Почитайте мне что-нибудь, господин Дебрэ, - сказала она.
   Дебрэ, которого этот визит сначала несколько встревожил,  успокоился,
видя невозмутимость баронессы, и протянул руку к книге, заложенной  пер-
ламутровым ножом с золотой инкрустацией.
   - Прошу прощения, - сказал банкир, - но вы утомлены, баронесса, и вам
пора отдохнуть; уже одиннадцать часов, а господин Дебрэ живет очень  да-
леко.
   Дебрэ остолбенел; и не потому, чтобы тон Данглара не был  вежливым  и
спокойным, - но за этой вежливостью и спокойствием сквозила  непривычная
готовность не считаться на сей раз с желаниями жены.
   Баронесса тоже была изумлена и выразила свое удивление взглядом,  ко-
торый, вероятно, заставил бы ее мужа задуматься, если бы  его  глаза  не
были устремлены на газету, где он искал биржевой бюллетень.
   Таким образом, этот гордый взгляд пропал даром и совершенно не достиг
цели.
   - Господин Дебрэ, - сказала баронесса, - имейте в виду,  что  у  меня
нет ни малейшей охоты спать, что мне о многом надо рассказать вам и  что
вам придется слушать меня всю ночь, как бы вас ни клонило ко сну.
   - К вашим услугам, сударыня, - флегматично ответил Люсьен.
   - Дорогой господин Дебрэ, - вмешался банкир, -  прошу  вас,  избавьте
себя сегодня от болтовни г-жи Данглар; вы с таким же успехом можете выс-
лушать ее и завтра. Но сегодняшний вечер принадлежит мне, я оставляю его
за собой и посвящу его, с вашего разрешения, серьезному разговору с моей
женой.
   На этот раз удар был такой прямой и направлен так метко, что он  оше-
ломил Люсьена и баронессу; они переглянулись, как бы желая найти друг  в
друге опору против этого нападения; но непререкаемая власть хозяина дома
восторжествовала, и победа осталась за мужем.
   - Не подумайте только, что я вас гоню,  дорогой  Дебрэ,  -  продолжал
Данглар, - вовсе нет, ни в коем случае! Но ввиду непредвиденных  обстоя-
тельств мне необходимо сегодня же переговорить с баронессой: это  случа-
ется не так часто, чтобы на меня за это сердиться.
   Дебрэ пробормотал несколько слов, раскланялся и  вышел,  наталкиваясь
на мебель, как Натан в "Аталии".
   - Просто удивительно, - сказал он себе, когда за ним закрылась дверь,
- до чего эти мужья, которых мы всегда высмеиваем, легко берут над  нами
верх!
   Когда Люсьен ушел, Данглар занял его место на диване, захлопнул  кни-
гу, оставшуюся открытой, и, приняв невероятно натянутую позу, тоже  стал
играть с собачкой. Но так как собачка, не относившаяся к  нему  с  такой
симпатией, как к Дебрэ, хотела его укусить, он взял  ее  за  загривок  и
отшвырнул в противоположный конец комнаты на кушетку.
   Собачка на лету завизжала, но, оказавшись на кушетке, забилась за по-
душку и, изумленная таким непривычным обращением, замолкла и не  шевели-
лась.
   - Вы делаете успехи, сударь, - сказала,  не  сморгнув,  баронесса.  -
Обычно вы просто грубы, но сегодня вы ведете себя, как животное.
   - Это оттого, что у меня сегодня настроение хуже, чем обычно, - отве-
чал Данглар.
   Эрмина взглянула на банкира с величайшим презрением. Эта манера  бро-
сать презрительные взгляды обычно выводила из себя заносчивого Данглара;
но сегодня он, казалось, не обратил на это никакого внимания.
   - А мне какое дело до вашего плохого настроения? - отвечала  баронес-
са, возмущенная спокойствием мужа. Это меня не касается. Сидите со своим
плохим настроением у себя или проявляйте его в своей конторе; у вас есть
служащие, которым вы платите, вот и срывайте на них свои настроения!
   - Нет, сударыня, - отвечал Данглар, - ваши советы неуместны, и  я  не
желаю их слушать. Моя контора - это моя золотоносная река, как  говорит,
кажется, господин Демутье, и я не намерен мешать ее течению и мутить  ее
воды. Мои служащие - честные люди, помогающие мне наживать состояние,  и
я плачу им неизмеримо меньше, чем они  заслуживают,  если  оценивать  их
труд по его результатам. Мне не за что на них сердиться, зато меня  сер-
дят люди, которые кормятся моими обедами, загоняют моих лошадей и  опус-
тошают мою кассу.
   - Что же это за люди, которые опустошают вашу кассу?  Скажите  яснее,
прошу вас.
   - Не беспокойтесь, если я и говорю загадками, то вам не придется дол-
го искать ключ к ним, - возразил Данглар. - Мою кассу опустошают те, кто
за один час вынимает из нее пятьсот тысяч франков.
   - Я вас не понимаю, - сказала баронесса, стараясь скрыть дрожь в  го-
лосе и краску на лице.
   - Напротив, вы прекрасно понимаете, - сказал Данглар,  -  но  раз  вы
упорствуете, я скажу вам, что я потерял на испанском займе семьсот тысяч
франков.
   - Вот как! - насмешливо сказала баронесса. - И вы  обвиняете  в  этом
меня?
   - Почему бы нет?
   - Я виновата, что вы потеряли семьсот тысяч франков?
   - Во всяком случае не я.
   - Раз навсегда, сударь, - резко возразила баронесса,  -  я  запретила
вам говорить со мной о деньгах; к этому языку я не привыкла  ни  у  моих
родителей, ни в доме моего первого мужа.
   - Охотно верю, - сказал Данглар, - все они не имели ни гроша  за  ду-
шой.
   - Тем более я не могла познакомиться с вашим банковским жаргоном, ко-
торый мне здесь режет ухо с утра до вечера. Ненавижу звон монет, которые
считают и пересчитывают. Не знаю, что  может  быть  противнее,  -  разве
только звук вашего голоса!
   - Вот странно, - сказал Данглар. - А я думал, что вы очень даже инте-
ресуетесь моими денежными операциями.
   - Я? Что за нелепость! Кто вам это сказал?
   - Вы сами.
   - Бросьте!
   - Разумеется.
   - Интересно знать, когда это было.
   - Сейчас скажу. В феврале вы первая заговорили со мной  о  гаитийском
займе; вы будто бы видели во сне, что в гаврский порт вошло судно и при-
везло известие об уплате долга, который считали  отложенным  до  второго
пришествия. Я знаю, что вы склонны к ясновидению; поэтому я велел  поти-
хоньку скупить все облигации гаитийского займа, какие только можно  было
найти, и нажил четыреста тысяч франков; из них сто тысяч были честно пе-
реданы вам. Вы истратили их, как хотели, я в это не вмешивался.
   В марте шла речь о железнодорожной концессии. Конкурентами  были  три
компании, предлагавшие одинаковые гарантии. Вы сказали мне,  будто  ваше
внутреннее чутье подсказывает вам, что предпочтение  будет  оказано  так
называемой Южной компании.
   Ну, хоть вы и утверждаете, что дела вам чужды, однако,  мне  кажется,
ваше внутреннее чутье весьма изощрено в некоторых вопросах.
   Итак, я немедленно записал на себя две трети  акций  Южной  компании.
Предпочтение действительно было оказано ей; как вы и  предвидели,  акции
поднялись втрое, и я нажил на этом миллион, из которого двести пятьдесят
тысяч франков были переданы вам на булавки. А на что вы  употребили  эти
двести пятьдесят тысяч франков?
   - Но к чему вы клоните, наконец? - воскликнула  баронесса,  дрожа  от
досады и возмущения.
   - Терпение, сударыня, я сейчас кончу.
   - Слава богу!
   - В апреле вы были на обеде у министра; там говорили об Испании, и вы
случайно услышали секретный разговор: речь шла об изгнании Дон  Карлоса.
Я купил испанский заем. Изгнание совершилось, и я нажил  шестьсот  тысяч
франков в тот день, когда Карл Пятый перешел Бидассоу. Из этих  шестисот
тысяч франков вы получили пятьдесят тысяч экю; они были ваши, вы  распо-
рядились ими по своему усмотрению, и я не спрашиваю  у  вас  отчета.  Но
как-никак в этом году вы получили пятьсот тысяч ливров.
   - Ну, дальше?
   - Дальше? В том-то и беда, что дальше дело пошло хуже.
   - У вас такие странные выражения...
   - Они передают мою мысль, - это все, что мне надо... Дальше - это бы-
ло три дня тому назад. Три дня назад вы беседовали о политике с Дебрэ, и
из его слов вам показалось, что Дон Карлос вернулся в Испанию;  тогда  я
решаю продать свой заем; новость облетает всех, начинается паника, я уже
не продаю, а отдаю даром; на следующий день  оказывается,  что  известие
было ложное, и из-за этого ложного  известия  я  потерял  семьсот  тысяч
франков.
   - Ну, и что же?
   - А то, что если я вам даю четвертую часть  своего  выигрыша,  то  вы
должны мне возместить четвертую часть моего проигрыша;  четвертая  часть
семисот тысяч франков - это сто семьдесят пять тысяч франков.
   - Но вы говорите чистейший вздор, и я, право, не понимаю,  почему  вы
ко всей этой истории приплели имя Дебрэ.
   - Да потому, что, если у вас случайно не окажется ста семидесяти пяти
тысяч франков, которые мне нужны, вам придется занять их у ваших друзей,
а Дебрэ ваш друг.
   - Какая гадость! - воскликнула баронесса.
   - Пожалуйста, без громких фраз, без жестов,  без  современной  драмы,
сударыня. Иначе я буду вынужден сказать вам, что я отсюда вижу, как Деб-
рэ посмеивается, пересчитывая пятьсот тысяч ливров, которые вы ему пере-
дали в этом году, и говорит себе, что, наконец, нашел то, чего не  могли
найти самые ловкие игроки: рулетку, в которую выигрывают, ничего не ста-
вя и не теряя при проигрыше.
   Баронесса вышла из себя.
   - Негодяй, - воскликнула она, - посмейте только сказать,  что  вы  не
знали того, в чем вы осмеливаетесь меня сегодня упрекнуть!
   - Я не говорю, что знал, и не говорю, что не знал. Я  только  говорю:
припомните мое поведение за те четыре года, что вы мне больше не жена, а
я вам больше не муж, и вы увидите, насколько оно логично.  Незадолго  до
нашего разрыва вы пожелали заниматься музыкой с этим знаменитым  барито-
ном, который столь успешно дебютировал в Итальянском театре, а  я  решил
научиться танцевать под руководством танцовщицы,  так  прославившейся  в
Лондоне. Это мне обошлось, за вас и за себя, примерно в сто тысяч  фран-
ков. Я ничего не сказал, потому что в семейной жизни нужна гармония. Сто
тысяч франков за то, чтобы муж и жена основательно изучили музыку и тан-
цы, - это не так уж дорого. Вскоре музыка вам надоела, и у вас  является
желание изучать дипломатическое искусство под руководством секретаря ми-
нистра; я предоставляю вам изучать его. Понимаете, мне нет дела до  это-
го, раз вы сами оплачиваете свои уроки. Но теперь я вижу, что вы обраща-
етесь к моей кассе и что ваше образование может мне стоить семьсот тысяч
франков в месяц. Стоп, сударыня, так продолжаться не может. Либо  дипло-
мат будет давать вам уроки... даром, и я буду терпеть его, либо ноги его
больше не будет в моем доме. Понятно, сударыня?
   - Это уже слишком, сударь! - воскликнула, задыхаясь,  Эрмина.  -  Это
гнусно! Вы переходите все границы!
   - Но я с удовольствием вижу, - сказал Данглар, - что вы  от  меня  не
отстаете и по доброй воле исполняете заповедь:  "Жена  да  последует  за
своим мужем".
   - Вы оскорбляете меня!
   - Вы правы. Прекратим это и поговорим спокойно. Я  лично  никогда  не
вмешивался в ваши дела, разве только для вашего блага; последуйте  моему
примеру. Вы говорите, мои средства вас не касаются? Отлично; распоряжай-
тесь своими собственными, а моих не умножайте и  не  умаляйте.  Впрочем,
может быть, все это просто предательский трюк? Министр взбешен тем,  что
я в оппозиции, и завидует моей популярности, - может быть, он сговорился
с Дебрэ разорить меня?
   - Как это правдоподобно!
   - Очень, даже. Где же это видано...  ложное  телеграфное  известие  -
вещь невозможная или почти невозможная. Два последних  телеграфа  подали
сигналы, совершенно отличные от остальных... Право, это как будто нароч-
но для меня сделано.
   - Вы же знаете, кажется, - сказала уже более  смиренно  баронесса,  -
что этого чиновника прогнали и даже собирались  судить;  был  уже  отдан
приказ о его аресте, но чиновник скрылся. Его бегство доказывает, что он
или сумасшедший, или преступник... Нет, это была ошибка.
   - Да, и над этой ошибкой смеются глупцы, она стоит бессонной ночи ми-
нистру, из-за нее господа государственные секретари  марают  бумагу,  но
мне она обходится в семьсот тысяч франков.
   - Но, послушайте, - вдруг заявила Эрмина, - раз все  это,  по-вашему,
исходит от Дебрэ, почему вы говорите это мне, а не самому Дебрэ?  Почему
вы обвиняете мужчину, а ответа спрашиваете с женщины?
   - Разве я знаю Дебрэ? - сказал Данглар. - Разве  я  хочу  его  знать?
Разве я должен знать, что это он дает советы? Разве я  желаю  им  следо-
вать? Разве я играю на бирже? Нет, все это относится к вам, а не ко мне.
   - Но раз вам это выгодно...
   Данглар пожал плечами.
   - До чего глупы женщины! Считают себя гениальными,  если  им  удалось
так провести одну или десять любовных интриг, чтобы  о  них  не  говорил
весь Париж. Но имейте в виду, что даже если бы вы сумели скрыть свои по-
хождения от мужа, - а это проще всего, потому что в большинстве  случаев
мужья просто не желают видеть, - то и тогда вы были бы лишь жалкой копи-
ей половины ваших светских приятельниц. Но и этого  нет:  я  всегда  все
знал; за шестнадцать лет вы, может быть, сумели скрыть от меня какую-ни-
будь мысль, но ни одного движения, ни одного поступка, ни одной  провин-
ности. Вы восхищались своей ловкостью и были твердо уверены, что обманы-
ваете меня, - а что получилось? Благодаря моему  притворному  неведению,
среди ваших друзей, от де Вильфора до Дебрэ, не было ни одного,  кто  не
боялся бы меня. Не было ни одного, кто не считался бы со мной как с  хо-
зяином дома, - единственное, чего я от вас требую; наконец, ни  один  не
посмел бы говорить с вами обо мне так, как я сам говорю  сейчас.  Можете
изображать меня отвратительным, по я не позволю вам делать меня смешным,
а главное - я категорически запрещаю вам разорять меня.
   Пока не было произнесено имя Вильфора, баронесса еще  кое-как  держа-
лась; по при этом имени она побледнела и, точно движимая какой-то пружи-
ной, встала, протянула руки, словно заклиная привидение, и шагнула к му-
жу, как бы желая вырвать у него последнее слово тайны, которой он сам не
знал или, быть может, из какогонибудь расчета, гнусного, как  почти  все
расчеты Данглара, не хотел окончательно выдать.
   - Вильфор? Что это значит? Что вы хотите сказать?
   - Это значит, сударыня, что господин де Наргон, ваш  первый  муж,  не
будучи ни философом, ни банкиром, а быть может, будучи и тем и другим  и
увидав, что не может извлечь никакой пользы из  королевского  прокурора,
умер от горя или гнева, застав вас после девятимесячного  отсутствия  на
шестом месяце беременности. Я груб, я не только  знаю  это,  но  горжусь
этим; это одно из средств, которыми я  достигаю  успеха  в  коммерческих
операциях. Почему, вместо того чтобы самому убить,  он  допустил,  чтобы
его убили? Потому что у него не было капитала,  который  требовалось  бы
защищать. А я принадлежу своему капиталу. По вине моего компаньона Дебрэ
я потерял семьсот тысяч франков. Пусть он внесет свою долю убытка, и  мы
будем продолжать вести дело вместе; или же пусть объявит себя  несостоя-
тельным должником этих ста семидесяти пяти тысяч франков и  сделает  то,
что делают банкроты: пусть исчезнет. Да, конечно, я знаю - это  очарова-
тельный молодой человек, когда его сведения верны; но если они  неверны,
то в обществе найдется пятьдесят других, которые стоят больше, чем он.
   Госпожа Данглар была уничтожена; все же она сделала последнее усилие,
чтобы ответить на этот выпад. Она упала в кресло, думая  о  Вильфоре,  о
том, что произошло за обедом, об этой странной цепи несчастий, которые в
последние дни одно за другим обрушивались на ее  дом,  превращая  уютный
покой ее семейной жизни в неприличные ссоры.
   Данглар даже не взглянул на нее, хотя она изо всех сил старалась  ли-
шиться чувств. Не сказав больше ни  слова,  он  закрыл  за  собой  дверь
спальни и прошел к себе; так что г-жа Данглар, очнувшись от своего полу-
обморока, могла подумать, что ей приснился дурной сон.


        IX. БРАЧНЫЕ ПЛАНЫ

   На следующий день после этой сцены, в тот час, когда Дебрэ по  дороге
в министерство обычно заезжал к г-же Данглар, его карета не  въехала  во
двор.
   В этот самый час, а именно в половине первого, г-жа Данглар приказала
подать экипаж и выехала из дому.
   Данглар, спрятавшись за занавеской, следил за этим отъездом, которого
он ожидал. Он распорядился, чтобы ему доложили, как только г-жа  Данглар
вернется, но и к двум часам она еще не вернулась.
   В два часа он потребовал лошадей, поехал в Палату и записался в число
ораторов, собиравшихся возражать против бюджета.
   От двенадцати до двух Данглар безвыходно сидел у себя в кабинете, все
более хмурясь, читал депеши, подсчитывал бесконечные  цифры  и  принимал
посетителей, в том числе майора Кавальканти, который, как всегда, багро-
вый, чопорный и пунктуальный, явился в условленный накануне  час,  чтобы
покончить свои дела с банкиром.
   Выйдя из Палаты, Данглар, во время заседания чрезвычайно волновавший-
ся и резче, чем когда-либо, нападавший на министерство, сел в свой  эки-
паж и велел кучеру ехать на авеню Елисейских Полей, N 30.
   Монте-Кристо был дома, но у него кто-то сидел, и он попросил Данглара
подождать несколько минут в гостиной.
   Пока банкир сидел в ожидании, дверь  отворилась  и  вошел  человек  в
одежде аббата; будучи, по-видимому, короче знаком с хозяином, он не  ос-
тался ждать, как Данглар, а поклонился ему, прошел во внутренние комнаты
и скрылся.
   Почти сейчас же та дверь, за которой исчез священник, открылась  сно-
ва, и появился Монте-Кристо.
   - Простите, дорогой барон, - сказал он. - Видите ли, в  Париж  только
что прибыл один из моих добрых друзей, аббат Бузони; вы, вероятно, заме-
тили его, он здесь проходил. Мы давно не видались, и у меня  не  хватило
духу сразу же с ним расстаться. Надеюсь, вы меня поймете и извините, что
я заставил вас ждать.
   - Помилуйте, - сказал Данглар, - это так естественно; я попал не вов-
ремя и сейчас же удалюсь.
   - Ничего подобного, напротив, присаживайтесь,  пожалуйста.  Но,  боже
правый, что это с вами? У вас такой озабоченный вид; вы меня просто  пу-
гаете. Опечаленный капиталист подобен комете, он тоже всегда  предвещает
миру несчастье.
   - Дело в том, дорогой граф, что меня уже  несколько  дней  преследуют
неудачи, и я все время получаю дурные вести.
   - Ужасно! - сказал Монте-Кристо. - Вы опять проиграли на бирже.
   - Нет, это я бросил, по крайней мере на некоторое время; на этот  раз
просто одно банкротство в Триесте.
   - Вот как? Вы, вероятно, говорите о банкротстве Джакопо Манфреди?
   - Совершенно верно. Представьте себе, человек, который, не помню уж с
каких пор, ведет со мной дела на восемьсот  -  девятьсот  тысяч  франков
ежегодно. Ни разу ни одной задержки, ни одного недочета, человек распла-
чивался, как князь... который платит. Я авансирую ему миллион,  и  вдруг
этот чертов Джакопо Манфреди приостанавливает платежи!
   - В самом деле?
   - Неслыханное несчастье.  Я  выдаю  на  него  переводный  вексель  на
шестьсот тысяч ливров, который возвращается неоплаченным, да кроме того,
у меня лежит на четыреста тысяч франков его  векселей  сроком  на  конец
этого месяца, которые должен оплатить его парижский  корреспондент.  Се-
годня тридцатое, я посылаю за деньгами; не  тут-то  было,  корреспондент
скрылся. Считая еще испанскую историю, я славно заканчиваю этот месяц.
   - Но разве вы так много потеряли на этой испанской истории?
   - Разумеется, у меня вылетело семьсот тысяч  франков,  ни  больше  ни
меньше.
   - Как же вы, черт возьми, так попались? Ведь вы матерый волк.
   - Это все жена. Ей приснилось, что Дон Карлос вернулся в  Испанию,  а
она верит снам. Она говорит, что это магнетизм, и когда видит что-нибудь
во сне, то уверяет, что все непременно так и будет. Я позволил  ей  сыг-
рать, как она считает нужным; у нее свои  средства  и  свой  собственный
маклер. Она сыграла и проиграла Правда, она играла не на мои  деньги,  а
на свои. Но вы понимаете, когда жена проигрывает семьсот тысяч  франков,
это немного отзывается и на муже Как, вы этого не знали? Это было злобой
дня.
   - Я слышал об этом, но не знал подробностей; к тому же я  совершенный
профан в биржевых делах.
   - Вы совсем не играете?
   - Я? Когда же мне играть? Я и так едва справляюсь  с  подсчетом  моих
доходов. Мне пришлось бы, кроме управляющего, завести еще  конторщика  и
кассира. Но, кстати, об Испании, мне кажется, баронесса могла не  только
во сне видеть возвращение Дон Карлоса. Разве об этом не говорилось в га-
зетах?
   - Ни на грош.
   - Но этот честный "Вестник", кажется, исключение из правила и сообща-
ет только достоверные сведения, телеграфные сообщения.
   - Вот это и непонятно, - возразил Данглар. - Ведь известие о  возвра-
щении Дон Карлоса было действительно получено по телеграфу.
   - Так что за этот месяц, - сказал Монте-Кристо, - вы потеряли пример-
но миллион семьсот тысяч франков?
   - И не примерно, а в точности.
   - Черт возьми! Для третьестепенного состояния это  жестокий  удар,  -
сочувственно заметил Монте-Кристо.
   - То есть как это третьестепенного? - сказал Данглар, несколько  оби-
женный.
   - Да конечно, - продолжал Монте-Кристо, - на мой взгляд, есть три ка-
тегории богатства: первостепенные состояния, второстепенные и третьесте-
пенные. Я называю первостепенным состоянием такое, которое слагается  из
ценностей, находящихся под рукой: земли, рудники, государственные бумаги
таких держав, как Франция, Австрия и Англия, если только  эти  ценности,
рудники и бумаги составляют в общем сумму в сто миллионов.  Второстепен-
ным состоянием я называю промышленные предприятия, акционерные компании,
наместничества и княжества, дающие не более полутора  миллиона  годового
дохода, при капитале не свыше пятидесяти миллионов. Наконец,  третьесте-
пенное состояние - это капиталы, пущенные в оборот, доходы, зависящие от
чужой воли или игры случая, которым чье-нибудь банкротство может нанести
ущерб, которые может поколебать телеграфное сообщение, случайные  спеку-
ляции, - словом, дела, зависящие от удачи, которую можно назвать  низшей
силой, если ее сравнивать с высшей силой - силой природы; они составляют
в общем фиктивный или действительный  капитал  миллионов  в  пятнадцать.
Ведь ваше положение именно таково, правда?
   - Верно, - ответил Данглар.
   - Из этого следует, - невозмутимо продолжал МонтеКристо, - что,  если
шесть месяцев кряду будут заканчиваться так же, как и  этот,  третьесте-
пенная фирма окажется при последнем издыхании.
   - Ну, уж вы скажете! - протянул Данглар, невесело улыбаясь.
   - Скажем, семь месяцев, - продолжал тем же тоном Монте-Кристо. - Ска-
жите, вы когда-нибудь задумывались над тем, что семь раз миллион семьсот
тысяч франков - это почти двенадцать миллионов?.. Нет, никогда? И хорошо
делали, потому что после таких размышлений уже не станешь рисковать сво-
ими капиталами, которые для финансиста все равно, что кожа для цивилизо-
ванного человека. Мы носим более или менее пышные одежды, и они  придают
нам вес; но когда человек умирает, у него остается только его кожа.  Так
и вы, бросив дела, останетесь при  вашем  действительном  состоянии,  то
есть самое большее при пяти или  шести  миллионах;  ибо  третьестепенные
состояния представляют в сущности только треть или четверть своей  види-
мости, как железнодорожный  локомотив  -  всего  лишь  более  или  менее
сильная машина, хоть он и кажется огромным в клубах дыма. Ну так вот, из
вашего действительного актива в пять миллионов вы  только  что  лишились
почти двух; соответственно уменьшилось и ваше фиктивное  состояние,  ваш
кредит; другими словами, дорогой господин Данглар, вам было сделано кро-
вопускание, которое, если его повторить  четыре  раза,  вызовет  смерть.
Смотрите, дорогой друг, будьте осторожней! Может быть, вам нужны деньги?
Хотите, я вас ссужу?
   - Вы все же плохо считаете! - воскликнул Данглар, призывая на  помощь
всю свою выдержку. - В эту самую минуту моя касса уже наполнена благода-
ря другим, более удачным спекуляциям. Потеря крови возмещена питанием. Я
проиграл битву в Испании, я побит в Триесте, но мой индийский флот, быть
может, захватил несколько судов; мои пионеры в Мексике гденибудь наткну-
лись на руду.
   - Прекрасно, прекрасно! Но шрам остался, и при первой же потере  нач-
нет кровоточить.
   - Нет, потому что я действую наверняка, - продолжал Данглар с  пошлым
хвастовством шарлатана, у которого вошло в привычку превозносить себя, -
чтобы свалить меня, потребовалось бы свержение трех правительств.
   - Что ж! Это бывало.
   - Гибель всех урожаев.
   - Вспомните о семи тучных и семи тощих коровах.
   - Или чтобы море ушло от берегов, как во времена Фараона; да ведь мо-
рей много, а корабли заменили бы караваны, только и всего.
   - Тем лучше, тем лучше,  дорогой  господин  Данглар,  -  сказал  Мон-
те-Кристо, - я вижу, что ошибался и что вы принадлежите  к  капиталистам
второй степени.
   - Смею думать, что я могу претендовать на эту честь, - сказал Данглар
со своей стереотипной улыбкой, напоминавшей Монте-Кристо маслянистую лу-
ну, которую малюют плохие художники, изображая развалины. - Но раз уж мы
заговорили о делах, - прибавил он, радуясь поводу переменить разговор, -
скажите мне, что, по-вашему, я мог бы сделать для господина Кавальканти?
   - Дать ему денег, если он аккредитован на вас и если вы этому кредиту
доверяете.
   - Еще бы, вполне! Он явился ко мне сегодня утром с чеком на сорок ты-
сяч франков, подписанным Бузони и адресованным  на  ваше  имя,  с  вашим
бланком на обороте. Вы понимаете, что я ему  немедленно  отсчитал  сорок
бумажек.
   Монте-Кристо кивнул в знак полного одобрения.
   - Но это еще не все, - продолжал Данглар, - он открыл у  меня  кредит
своему сыну.
   - Разрешите нескромный вопрос: а сколько он дает сыну?
   - Пять тысяч франков в месяц.
   - Шестьдесят тысяч в год! Я так и думал, - сказал Монте-Кристо, пожи-
мая плечами. - Все Кавальканти ужасные скряги. Что  такое  для  молодого
человека пять тысяч франков в месяц?
   - Но вы понимаете, что если молодому человеку понадобится лишних нес-
колько тысяч...
   - Не давайте ему, отец и не подумает вам их  зачесть;  вы  не  знаете
итальянских миллионеров: это сущие Гарпагоны. А кто открыл ему этот кре-
дит?
   - Банк Фенци, одна из лучших фирм Флоренции.
   - Я не хочу сказать, что вам грозят убытки, отнюдь; но все же не  вы-
ходите из пределов кредита.
   - Вы, значит, не слишком доверяете этому Кавальканти?
   - Я? Я дам ему под его подпись десять миллионов. Это, по моему  расп-
ределению, состояние второй степени, дорогой барон.
   - А как он прост! Я принял бы его за обыкновенного майора.
   - И сделали бы ему честь; вы правы, вид у него не очень внушительный.
Когда я его увидел в первый раз, я решил, что  эго  какой-нибудь  старый
поручик, заплесневевший в своем мундире. Но таковы  все  итальянцы;  они
похожи на старых евреев, если не поражают своим великолепием,  как  вос-
точные маги.
   - Сын выглядит лучше, - сказал Данглар.
   - Немного робок, пожалуй, но в общем вполне приличен. Я за него слег-
ка опасался.
   - Почему?
   - Потому что, когда вы его у меня видели, это был чуть ли  не  первый
его выезд в свет; по крайней мере мне так говорили. Он  путешествовал  с
очень строгим воспитателем и никогда не был в Париже.
   - Говорят, все эти знатные итальянцы женятся обыкновенно в своем кру-
гу? - небрежно спросил Данглар. - Они любят объединять свои богатства.
   - Обыкновенно - да; но Кавальканти  большой  оригинал  и  все  делает
по-своему. Он, несомненно, привез сына во Францию, чтобы здесь  его  же-
нить.
   - Вы так полагаете?
   - Уверен в этом.
   - И здесь знают о его состоянии?
   - Об этом очень много говорят; только одни приписывают ему  миллионы,
а другие утверждают, что у него нет ни гроша.
   - А ваше мнение?
   - Мое мнение субъективно, с ним не стоит считаться.
   - Но, все-таки...
   - Видите ли, ведь эти Кавальканти когда-то командовали  армиями,  уп-
равляли провинциями. Я считаю, что у всех этих старых  подеста  и  былых
кондотьеров есть миллионы, зарытые по  разным  углам,  о  которых  знают
только старшие в роде, передавая это знание по наследству из поколения в
поколение. Поэтому все они желтые и жесткие, как флорины времен  Респуб-
лики, которые они так давно созерцают, что отблеск этого золота  лег  на
их лица.
   - Вот именно, - сказал Данглар, - и это тем более верно, что ни у ко-
го из них пет ни клочка земли.
   - Или во всяком случае очень мало; сам  я  видел  только  дворец  Ка-
вальканти в Лукке.
   - А, у него есть  дворец?  -  сказал,  смеясь,  Данглар.  -  Это  уже
кое-что!
   - Да и то он его сдал министру финансов, а сам живет в маленьком  до-
мике. Я же сказал вам, что он человек прижимистый.
   - Не очень-то вы ему льстите!
   - Послушайте, я ведь его почти не знаю; я встречался с ним раза  три.
Все, что мне о нем известно, я слышал от аббата Бузони и от него самого.
Он говорил мне сегодня о своих планах относительно сына и намекнул,  что
ему надоело держать свои капиталы в Италии, мертвой стране, и что он  не
прочь пустить свои миллионы в оборот либо во Франции, либо в Англии.  Но
имейте в виду, что, хотя я отношусь с величайшим доверием к самому абба-
ту Бузони, я все же ни за что не отвечаю.
   - Все равно, спасибо вам за клиента; такое имя украшает мои книги,  и
мой кассир, которому я объяснил, кто такие Кавальканти,  очень  гордится
этим. Кстати, - спрашиваю просто из любознательности, - когда  эти  люди
женят своих сыновей, дают они им приданое?
   - Как когда. Я знал одного итальянского князя, богатого, как  золотая
россыпь, потомка одного из знатнейших тосканских родов, - так  он,  если
его сыновья женились, как ему нравилось, награждал их миллионами, а если
они женились против его воли, довольствовался тем, что давал им тридцать
экю в месяц. Допустим, что Андреа женится согласно воле отца; тогда  ма-
йор, быть может, даст ему миллиона два, три. Если это  будет,  например,
дочь банкира, то он, возможно, примет участие в деле тестя своего  сына.
Но допустим, что невестка ему не понравится; тогда прощайте: папаша  Ка-
вальканти берет ключ от своей кассы, дважды поворачивает его в замке,  и
вот наш Андреа вынужден вести жизнь парижского хлыща, передергивая карты
или плутуя в кости.
   - Этот юноша найдет себе баварскую или перуанскую принцессу; он поже-
лает взять за женой княжескую корону, Эльдорадо с Потоси в придачу.
   - Ошибаетесь, эти знатные итальянцы нередко женятся на простых смерт-
ных; они, как Юпитер, любят смешивать породы. Но, однако, дорогой барон,
что за вопросы вы мне задаете? Уж не собираетесь ли вы женить Андреа?
   - Что ж, - сказал Данглар, - это была бы недурная сделка; а я делец.
   - Но не на мадемуазель Данглар, я надеюсь? Не захотите же  вы,  чтобы
Альбер перерезал горло бедному Андреа?
   - Альбер! - сказал, пожимая плечами, Данглар. - Ну, ему это все  рав-
но.
   - Разве он не помолвлен с вашей дочерью?
   - То есть мы с Морсером поговаривали об этом  браке;  но  госпожа  де
Морсер и Альбер...
   - Неужели вы считаете, что он плохая партия?
   - Ну, мне кажется, мадемуазель Данглар стоит не меньше, чем виконт де
Морсер!
   - Приданое у мадемуазель Данглар будет действительно  недурное,  я  в
этом не сомневаюсь, особенно если телеграф перестанет дурить.
   - Дело не только в приданом. Но скажите, кстати...
   - Да?
   - Почему вы не пригласили Морсера и его родителей на этот обед?
   - Я его приглашал, но он должен был ехать  с  госпожой  де  Морсер  в
Дьенн; ей советовали подышать морским воздухом.
   - Так, так, - сказал, смеясь, Данглар, - этот воздух должен  быть  ей
полезен.
   - Почему это?
   - Потому что она дышала им в молодости.
   Монте-Кристо пропустил эту колкость мимо ушей.
   - По все-таки, - сказал он, - если Альбер и не так богат, как мадему-
азель Данглар, зато, согласитесь, он носит прекрасное имя.
   - Что ж, на мой взгляд, и мое не хуже.
   - Разумеется, ваше имя пользуется популярностью и само  украсило  тот
титул, которым думали украсить ею; по вы слишком умный человек, чтобы не
понимать, что некоторые предрассудки весьма прочны и их не искоренить, и
потому пятисотлетнее дворянство выше дворянства, которому двадцать лет.
   - Как раз поэтому, - сказал Данглар, пытаясь иронически улыбнуться, -
я и предпочел бы Андреа Кавальканти Альберу де Морсер.
   - Однако, мне кажется, Морсеры ни в чем не  уступают  Кавальканти?  -
сказал Монте-Кристо.
   - Морсеры!.. Послушайте, дорогой граф, - сказал Данглар,  -  ведь  вы
джентльмен, не так ли?
   - Надеюсь.
   - И к тому же знаток в гербах?
   - Немного.
   - Ну, так посмотрите на мой; он надежнее, чем герб Морсера.
   - Почему?
   - Потому что, хотя я и не барон по рождению, я во всяком случае Данг-
лар.
   - И что же?
   - А он вовсе не Морсер.
   - Как, не Морсер?
   - Ничего похожего.
   - Что вы говорите!
   - Меня кто-то произвел в бароны, так что я действительно барон: он же
сам себя произвел в графы, так что он совсем не граф.
   - Не может быть!
   - Послушайте, - продолжал Данглар, - Морсер мой друг, вернее,  старый
знакомый вот уже тридцать лет; я, знаете, не слишком кичусь  своим  гер-
бом, потому что никогда не забываю, с чего я начал.
   - Это свидетельствует о великом смирении или  о  великой  гордыне,  -
сказал Монте-Кристо.
   - Ну так вот, когда я был мелким служащим, Морсер был  простым  рыба-
ком.
   - И как его тогда звали?
   - Фернан.
   - Просто Фернан?
   - Фернан Мондего.
   - Вы в этом уверены?
   - Еще бы! Я купил у него немало рыбы.
   - Тогда почему же вы отдаете за его сына свою дочь?
   - Потому что Фернан и Данглар - оба выскочки, добились дворянских ти-
тулов, разбогатели и стоят друг друга; а все-таки есть вещи, которые про
него говорились, а про меня никогда.
   - Что же именно?
   - Так, ничего.
   - А, понимаю; ваши слова напомнили мне кое-что,  связанное  с  именем
Фернана Мондего; я уже слышал это имя в Греции.
   - В связи с историей Али-паши?
   - Совершенно верно.
   - Это его тайна, - сказал Данглар, - и, признаюсь, я  бы  много  дал,
чтобы раскрыть ее.
   - При большом желании это не так трудно сделать.
   - Каким образом?
   - У вас, конечно, есть в Греции какой-нибудь корреспондент?
   - Еще бы!
   - В Янине?
   - Где угодно найдется.
   - Так напишите вашему корреспонденту в Янине и  спросите  его,  какую
роль сыграл в катастрофе с АлиТебелином француз по имени Фернан.
   - Вы совершенно правы! - воскликнул Данглар, порывисто вставая.  -  Я
сегодня же напишу.
   - Напишите.
   - Непременно.
   - И если узнаете что-нибудь скандальное...
   - Я вам сообщу.
   - Буду вам очень благодарен.
   Данглар выбежал из комнаты и бросился к своему экипажу.


        X. КАБИНЕТ КОРОЛЕВСКОГО ПРОКУРОРА

   Пока банкир мчится домой, последуем за г-жой Данглар  в  ее  утренней
прогулке.
   Мы уже сказали, что в половине первого г-жа Данглар велела подать ло-
шадей и выехала из дому.
   Она направилась к Сен-Жерменскому предместью, свернула на улицу Маза-
рини и приказала остановиться у пассажа Нового моста.
   Она вышла и пересекла пассаж. Она была одета очень просто, как и  по-
добает элегантной женщине, выходящей из дому утром.
   На улице Генего она наняла фиакр и велела ехать на улицу Арле.
   Оказавшись в экипаже, она тотчас достала из кармана очень густую чер-
ную вуаль и прикрепила ее к своей соломенной шляпке; затем она снова на-
дела шляпку и, взглянув в карманное зеркальце, с радостью убедилась, что
можно разглядеть только ее белую кожу и блестящие глаза.
   Фиакр проехал Новый мост и с площади Дофина свернул во двор Арло; ед-
ва кучер открыл дверцу, г-жа Данглар заплатила ему, бросилась к  лестни-
це, быстро по ней поднялась и вошла в зал Неслышных Шагов.
   Утром в здании суда всегда много дел и много занятых людей; а занятым
людям некогда разглядывать женщин; и г-жа Данглар прошла весь  зал  Нес-
лышных Шагов, привлекая к себе не больше внимания,  чем  десяток  других
женщин, ожидавших своих адвокатов.
   Приемная Вильфора была полна народу; но г-же Данглар даже не  понадо-
билось называть себя; как только она появилась, к  ней  подошел  курьер,
осведомился, не она ли та дама, которой  господин  королевский  прокурор
назначил прийти, и, после утвердительного ответа, провел ее особым кори-
дором в кабинет Вильфора.
   Королевский прокурор сидел в кресле, спиной к двери, и писал. Он слы-
шал, как открылась дверь, как курьер сказал: "Пожалуйте, сударыня",  как
дверь закрылась, и даже не шевельнулся; но едва замерли шаги курьера, он
быстро поднялся, запер дверь на ключ, спустил шторы и  заглянул  во  все
углы кабинета.
   Убедившись, что никто не может ни подсмотреть, ни подслушать его,  и,
следовательно, окончательно успокоившись, он сказал:
   - Благодарю вас, что вы так точны, сударыня.
   И он подвинул ей кресло; г-жа Данглар  села,  ее  сердце  билось  так
сильно, что она едва дышала.
   - Давно уже я не имел счастья беседовать с вами наедине, сударыня,  -
сказал королевский прокурор, в свою очередь усаживаясь в кресло и  пово-
рачивая его так, чтобы очутиться лицом к лицу с г-жой Данглар,  -  и,  к
великому моему сожалению, мы встретились для того,  чтобы  приступить  к
очень тяжелому разговору.
   - Однако вы видите, я пришла по первому вашему зову, хотя этот разго-
вор должен быть еще тяжелее для меня, чем для вас.
   Вильфор горько улыбнулся.
   - Так, значит, правда, - сказал он,  отвечая  скорее  на  собственные
мысли, чем на слова г-жи Данглар, - значит, правда, что все наши поступ-
ки оставляют на нашем прошлом след, то мрачный, то светлый! Правда,  что
наши шаги на жизненном пути похожи  на  продвижение  пресмыкающегося  по
песку и проводят борозду! Увы, многие поливают эту борозду слезами!
   - Сударь, - сказала г-жа Данглар, - вы понимаете, как я  взволнована,
не правда ли? Пощадите же меня, прошу вас. В этой комнате, в этом кресле
побывало столько преступников, трепещущих  и  пристыженных...  и  теперь
здесь сижу я, тоже пристыженная и трепещущая!.. Знаете, мне  нужно  соб-
рать всю свою волю, чтобы не чувствовать себя преступницей и не видеть в
вас грозного судью.
   Вильфор покачал головой и тяжело вздохнул.
   - А я, - возразил он, - я говорю себе, что  мое  место  не  в  кресле
судьи, а на скамье подсудимых.
   - Ваше? - сказала удивленная г-жа Данглар.
   - Да, мое.
   - Мне кажется, что вы, с вашими пуританскими взглядами, преувеличива-
ете, - сказала г-жа Данглар, и в ее красивых глазах  блеснул  огонек.  -
Чья пламенная юность не оставила следов, о которых вы говорите?  На  дне
всех страстей, за всеми наслаждениями лежит раскаяние; потому-то Еванге-
лие - извечное прибежище несчастных - и дало нам, бедным  женщинам,  как
опору, чудесную притчу о грешной деве и прелюбодейной жене.  И,  призна-
юсь, вспоминая об увлечениях своей юности, я иногда думаю,  что  господь
простит мне их, потому что если не оправдание, то искупление, я нашла  в
своих страданиях. Но вам-то чего бояться? Вас, мужчин, всегда оправдыва-
ет свет, а скандал окружает ореолом.
   - Сударыня, - возразил Вильфор, - вы меня знаете; я  не  лицемер,  во
всяком случае я никогда не лицемерю без оснований. Если мое лицо сурово,
то это потому, что ею омрачили бесконечные  несчастья;  и  если  бы  мое
сердце не окаменело, как оно вынесло бы все удары, которые я испытал? Не
таков я был в юности, не таков я был в день своего обручения,  когда  мы
сидели за столом, на улице Гран-Кур, в Марселе. Но с тех пор многое  пе-
ременилось и во мне и вокруг меня; всю жизнь я потратил на то, что прео-
долевал препятствия и сокрушал тех, кто вольно или  невольно,  намеренно
или случайно стоял на моем пути и воздвигал эти препятствия. Редко  слу-
чается, чтобы то, чего пламенно желаешь, столь же пламенно не  оберегали
другие люди. Хочешь получить от них желаемое, пытаешься  вырвать  его  у
них из рук. И большинство дурных поступков возникает  перед  людьми  под
благовидной личиной необходимости; а после того как в  минуту  возбужде-
ния, страха или безумия дурной поступок уже совершен, видишь, что ничего
не стоило избежать его. Способ, которым надо было действовать, не  заме-
ченный нами в минуту ослепления, оказывается таким простым и  легким;  и
мы говорим себе: почему я не сделал то, а сделал это? Вас, женщин,  нап-
ротив, раскаяние тревожит редко, потому что вы редко сами принимаете ре-
шения; ваши несчастья почти никогда не зависят от вас, вы повинны  почти
всегда только в чужих преступлениях.
   - Во всяком случае, - отвечала г-жа Данглар, -  вы  должны  признать,
что если я и виновата, если это я ответственна за все, то вчера я понес-
ла жестокое наказание.
   - Несчастная женщина! - сказал Вильфор, сжимая ее руку.  -  Наказание
слишком жестокое, потому что вы дважды готовы были изнемочь под его  тя-
жестью, а между тем...
   - Между тем?..
   - Я должен вам сказать... соберите все свое мужество, сударыня, пото-
му что это еще не конец.
   - Боже мой! - воскликнула испуганная г-жа Данглар. - Что же еще?
   - Вы думаете только о прошлом; нет слов, оно мрачно.  Но  представьте
себе будущее, еще более мрачное, будущее... несомненно, ужасное...  быть
может, обагренное кровью!
   Баронесса знала, насколько Вильфор хладнокровен; она была так испуга-
на его словами, что хотела закричать, но крик замер у нее в горле.
   - Как воскресло это ужасное прошлое? - воскликнул  Вильфор.  -  Каким
образом из глубины могилы, со дна наших сердец встал этот призрак, чтобы
заставить нас бледнеть от ужаса и краснеть от стыда?
   - Это случайность.
   - Случайность! - возразил Вильфор. - Нет, нет, сударыня, случайностей
не бывает!
   - Да нет же; разве все это не случайность, хотя и роковая? Граф  Мон-
те-Кристо случайно купил этот дом, случайно велел копать землю. И  разве
не случайность, наконец, что под деревьями  откопали  этого  несчастного
младенца? Мой бедный малютка, я его ни разу не  поцеловала,  но  столько
слез о нем пролила! Вся моя душа рвалась к графу, когда  он  говорил  об
этих дорогих останках, найденных под цветами!
   - Нет, сударыня, - глухо промолвил Вильфор, - вот то ужасное,  что  я
должен вам сказать: под цветами не нашли никаких  останков,  ребенка  не
откопали. Не к чему плакать, не к чему стонать, - надо трепетать!
   - Что вы хотите сказать? - воскликнула г-жа Данглар, вся дрожа.
   - Я хочу сказать, что граф Монте-Кристо, копая землю  под  этими  де-
ревьями, не мог найти ни детского скелета, ни  железных  частей  ящичка,
потому что там не было ни того, ни другого.
   - Ни того, ни другого? - повторила г-жа Данглар, в ужасе глядя на ко-
ролевского прокурора широко раскрытыми глазами. - Ни того, ни другого! -
повторила она еще раз, как человек, который  старается  словами,  звуком
собственного голоса закрепить ускользающую мысль.
   - Нет, нет, нет, - проговорил Вильфор, закрывая руками лицо.
   - Стало быть, вы не там похоронили несчастного ребенка? Зачем вы  об-
манули меня? Скажите, зачем?
   - Нет, там. Но выслушайте меня,  выслушайте,  и  вы  пожалеете  меня.
Двадцать лет, не делясь с вами, я нес это мучительное бремя, но сейчас я
вам все расскажу.
   - Боже мой, вы меня пугаете! Но все равно, говорите, я слушаю.
   - Вы помните, как прошла та несчастная ночь, когда вы  задыхались  на
своей постели в этой комнате, обитой красным штофом, а я, почти  так  же
задыхаясь, как вы, ожидал конца. Ребенок появился на свет и был  передан
в мои руки недвижный, бездыханный, безгласный; мы сочли его мертвым.
   Госпожа Данглар сделала быстрое движение, словно собираясь вскочить.
   Но Вильфор остановил ее, сложив руки, точно умоляя слушать дальше.
   - Мы сочли его мертвым, - повторил он, - я положил его в ящичек,  ко-
торый должен был заменить гроб, спустился в сад, вырыл могилу и поспешно
его закопал. Едва я успел засыпать его землей, как на меня напал  корси-
канец. Передо мной мелькнула чья-то тень, и словно сверкнула  молния.  Я
почувствовал боль, хотел крикнуть, ледяная дрожь охватила мое тело, сда-
вила горло... Я упал замертво и считал себя убитым.  Никогда  не  забуду
вашего несравненного мужества, когда, придя в себя, я подполз, полумерт-
вый, к лестнице, и вы, сами полумертвая, спустились ко  мне.  Необходимо
было сохранить в тайне ужасное происшествие; у вас хватило мужества вер-
нуться к себе домой вместе с вашей кормилицей; свою рану я объяснил  ду-
элью. Вопреки ожиданию, нам удалось сохранить нашу тайну; меня перевезли
в Версаль; три месяца я боролся со  смертью;  наконец  я  медленно  стал
возвращаться к жизни, и мне предписали солнце и воздух юга. Четыре чело-
века несли меня из Парижа в Шалон, делая по шести лье в день. Госпожа де
Вильфор следовала за носилками в экипаже. Из Шалона я  поплыл  по  Соне,
оттуда по Роне и спустился по течению до Арля; в Арле меня снова положи-
ли на носилки, и так я добрался до Марселя.  Мое  выздоровление  длилось
полгода; я ничего не слышал о вас, не смел справиться, что с вами. Когда
я вернулся в Париж, я узнал, что вы овдовели и вышли замуж за Данглара.
   О чем я думал с тех пор, как ко мне вернулось сознание? Все об одном,
о трупике младенца. Каждую ночь мне снилось, что он выходит из могилы  и
грозит мне рукой. И вот, едва возвратясь в Париж, я осведомился; в  доме
никто не жил с тех пор, как мы его покинули, но его только что сдали  на
девять лет. Я отправился к съемщику, сделал вид, что мне очень не хочет-
ся, чтобы дом, принадлежавший родителям моей покойной  жены,  перешел  в
чужие руки, и предложил уплатить неустойку за  расторжение  договора.  С
меня потребовали шесть тысяч франков; я бы готов был заплатить и  десять
и двадцать тысяч. Деньги были у меня с собой, и договор тут же  расторг-
ли; добившись этого, я поскакал в Отейль. Никто не входил в этот  дом  с
той минуты, как я из него вышел.
   Было пять часов дня; я поднялся в красную комнату и стал  ждать  нас-
тупления ночи.
   Пока я ждал там, все, что я целый год  повторял  себе  в  безысходной
тревоге, представилось мне еще более грозным.
   Этот корсиканец объявил мне кровную месть; он последовал за  мной  из
Нима в Париж, он спрятался в саду и ударил меня кинжалом. И этот  корси-
канец видел, как я рыл могилу, как хоронил младенца; он мог узнать,  кто
вы такая; быть может, он это узнал... Что, если он когданибудь  заставит
вас заплатить за сохранение ужасной тайны?.. Для него  это  будет  самой
сладкой местью, когда он узнает, что не убил меня своим кинжалом. Поэто-
му необходимо было, на всякий случай, как можно  скорее  уничтожить  все
следы прошлого, уничтожить все его вещественные улики, достаточно  того,
что оно всегда будет живо в моей памяти.
   Вот для чего я уничтожил договор, для чего прискакал  сюда  и  теперь
ждал в этой комнате.
   Наступила ночь; я ждал, чтобы совсем стемнело; я сидел без света,  от
порывов ветра колыхались драпировки, и мне за ними мерещились притаивши-
еся шпионы; я поминутно вздрагивал, за спиной у меня стояла кровать, мне
чудились ваши стоны, и я боялся обернуться. В этом безмолвии  я  слышал,
как бьется мое сердце; оно билось так сильно, что,  казалось,  моя  рана
снова откроется; наконец, один за другим замерли все звуки в селенье.  Я
понял, что мне больше нечего опасаться, что никто не увидит и не услышит
меня, и я решился спуститься в сад.
   Знаете, Эрмина, я не трусливей других. Но когда я снял висевший у ме-
ня на груди ключик от лестницы, который нам обоим был так дорог и  кото-
рый вы привесили к золотому кольцу, когда я открыл дверь и  увидел,  как
длинный белый луч луны, скользнув в окно, стелется  по  витым  ступеням,
словно привидение, я схватился за стену и чуть не  закричал;  мне  каза-
лось, что я схожу с ума.
   Наконец, мне удалось овладеть собой. Я начал медленно  спускаться;  я
не мог только побороть странную дрожь в коленях. Я цеплялся  за  перила,
иначе я упал бы.
   Я добрался до нижней двери; за нею оказался  заступ,  прислоненный  к
стене. У меня был с собой потайной фонарь; дойдя до середины лужайки,  я
остановился и зажег его, потом пошел дальше.
   Был конец ноября, сад стоял оголенный, деревья, словно скелеты,  про-
тягивали длинные, иссохшие руки, опавшие листья и песок шуршали  у  меня
под ногами.
   Такой ужас сжимал мое сердце, что, Подходя к рощице, я вынул из  кар-
мана пистолет и взвел курок. Мне все время мерещилось, что из-за  ветвей
выглядывает корсиканец.
   Я осветил кусты потайным фонарем; там никого не было. Я огляделся:  я
был совсем один; ни один звук не нарушал безмолвия, только сова  кричала
пронзительно и зловеще, словно взывая к призракам ночи.
   Я повесил фонарь на раздвоенную ветку, которую заметил еще в  прошлом
году как раз над тем местом, где я тогда выкопал могилу.
   За лето здесь выросла густая трава, а осенью никто ее не  косил.  Все
же мне бросилось в глаза одно место, не такое заросшее;  было  очевидно,
что я копал тогда именно здесь. Я принялся за работу.
   Наступила, наконец, минута, которой я ждал уже больше года!
   Зато как я надеялся, как старательно рыл, как исследовал каждый комок
дерна, когда мне казалось, что заступ на  что-то  наткнулся!  Ничего!  А
между тем я вырыл яму вдвое больше первой. Я подумал, что ошибся, не уз-
нал места; я осмотрел местность, вглядывался в деревья, старался припом-
нить все подробности. Холодный, пронизывающий ветер свистел в голых вет-
вях, а с меня градом катился пот. Я помнил, что меня ударили кинжалом  в
ту минуту, когда я утаптывал землю на могиле; при этом я опирался  рукой
о  ракитник;  позади  меня  находилась  искусственная  скала,  служившая
скамьей для гуляющих; и, падая, я рукой задел этот  холодный  камень.  И
теперь ракитник был справа от меня и скала позади; я бросился на землю в
том же положении, как тогда, потом встал и начал снова копать,  расширяя
яму. Ничего! Опять ничего! Ящичка не было.
   - Не было? - прошептала г-жа Данглар, задыхаясь от ужаса.
   - Не думайте, что я ограничился этой попыткой, - продолжал Вильфор, -
нет. Я обшарил всю рощу; я подумал, что убийца, откопав ящичек  и  думая
найти в нем сокровище, мог взять его и унести,  а  потом,  убедившись  в
своей ошибке, мог снова закопать его; но нет, я ничего не нашел. Затем у
меня мелькнула мысль, что он мог и не принимать таких  мер  предосторож-
ности, а попросту забросить его куда-нибудь. В таком случае, чтобы  про-
должать поиски, мне надо было дождаться рассвета. Я вернулся в комнату и
стал ждать.
   - О боже мой!
   - Как только рассвело, я снова спустился в сад. Первым делом я  снова
осмотрел рощу; я надеялся найти там какие-нибудь следы, которых  мог  не
заметить в темноте. Я перекопал землю на пространстве в двадцать с  лиш-
ним футов и на два с лишним фута вглубь. Наемный рабочий за день не сде-
лал бы того, что я проделал в час. И я ничего не нашел, ровно ничего.
   Тогда я стал искать ящичек, исходя из предположения, что его куда-ни-
будь закинули. Это могло произойти по дороге к калитке; но и эти  поиски
оказались такими же бесплодными, и, скрепя сердце, я вернулся к роще, на
которую тоже не питал больше никаких надежд.
   - Было от чего сойти с ума! - воскликнула г-жа Данглар.
   - Одну минуту я на это надеялся, - сказал Вильфор, - но  это  счастье
не было дано мне. Все же я собрал все свои силы, напряг свой ум и  спро-
сил себя: зачем этот человек унес бы с собой труп?
   - Да вы же сами сказали, - возразила г-жа Данглар, -  чтобы  иметь  в
руках доказательство.
   - Нет, сударыня, этого уже не могло быть; труп не скрывают в  течение
целого года, его предъявляют властям и дают показания. А  ничего  такого
не было.
   - Но что же тогда? - спросила, дрожа, Эрмина.
   - Тогда нечто более ужасное, более роковое, более  грозное  для  нас:
вероятно, младенец был жив и убийца спас его.
   Госпожа Данглар дико вскрикнула и схватила Вильфора за руки.
   - Мой ребенок был жив! - сказала она. - Вы похоронили  моего  ребенка
живым! Вы не были уверены, что он мертв, и вы его похоронили!
   Госпожа Данглар выпрямилась во весь рост и стояла  перед  королевским
прокурором, глядя почти с угрозой, стискивая его руки своими тонкими ру-
ками.
   - Разве я мог знать? Ведь это только  мое  предположение,  -  ответил
Вильфор; его остановившийся взгляд показывал, что этот  сильный  человек
стоит на грани отчаяния и безумия.
   - Мое дитя, мое бедное дитя! - воскликнула баронесса, снова  падая  в
кресло и стараясь платком заглушить рыдания.
   Вильфор пришел в себя и понял, что, для того чтобы отвратить от  себя
материнский гнев, ему необходимо внушить г-же Данглар тот же ужас, кото-
рым охвачен он сам.
   - Ведь вы понимаете, что, если это так,  мы  погибли,  -  сказал  он,
вставая и подходя к баронессе, чтобы иметь возможность говорить еще  ти-
ше. - Этот ребенок жив, и кто-то знает об  этом,  кто-то  владеет  нашей
тайной; а раз Монте-Кристо говорит при нас об откопанном ребенке,  когда
этого ребенка там уже не было, - значит, этой тайной владеет он.
   - Боже справедливый! Это твоя месть, - прошептала г-жа Данглар.
   Вильфор ответил каким-то рычанием.
   - Но ребенок, где ребенок? - твердила мать.
   - О, как я искал его! - сказал Вильфор, ломая руки. - Как я  призывал
его в долгие бессонные ночи! Я жаждал обладать королевскими сокровищами,
чтобы у миллионов людей купить их тайны  и  среди  этих  тайн  разыскать
свою! Наконец однажды, когда я в сотый раз взялся за заступ, я  в  сотый
раз спросил себя, что же мог сделать с ребенком  этот  корсиканец;  ведь
ребенок обуза для беглеца; быть может, видя, что он еще жив,  он  бросил
его в реку?
   - Не может быть! - воскликнула г-жа Данглар. - Из мести  можно  убить
человека, но нельзя хладнокровно утопить ребенка!
   - Быть может, - продолжал Вильфор, - он  снес  его  в  Воспитательный
дом?
   - Да, да, - воскликнула баронесса, - конечно, он там!
   - Я бросился в Воспитательный дом и узнал, что в эту самую  ночь,  на
двадцатое сентября, у входа был положен ребенок; он был завернут в поло-
вину пеленки из топкого полотна; пеленка, видимо, нарочно была разорвана
так, что на этом куске остались половина баронской короны и буква Н.
   - Так и есть, - воскликнула г-жа Данглар, - все мое белье было  поме-
чено так; де Наргон был бароном, это мои инициалы. Слава богу! Мой ребе-
нок не умер.
   - Нет, не умер.
   - И вы говорите это! Вы не боитесь, что я умру от радости? Где же он?
Где мое дитя?
   Вильфор пожал плечами.
   - Да разве я знаю! - сказал он. - Неужели вы думаете, что, если бы  я
знал, я бы заставил вас пройти через все эти волнения, как делают драма-
турги и романисты? Увы, я не знаю. За шесть месяцев до того за  ребенком
пришла какая-то женщина и принесла другую половину пеленки. Эта  женщина
представила все требуемые законом доказательства, и ей отдали ребенка.
   - Вы должны были узнать, кто эта женщина, разыскать ее.
   - А что же я, по-вашему, делал? Под видом судебного следствия я  пус-
тил по ее следам самых ловких сыщиков, самых опытных  полицейских  аген-
тов. Ее путь проследили до Шалона; там след потерялся.
   - Потерялся?
   - Да, навсегда.
   Госпожа Данглар выслушала рассказ Вильфора, отвечая на каждое событие
то вздохом, то слезой, то восклицанием.
   - И это все? - сказала она. - И вы этим ограничились?
   - Нет, - сказал Вильфор, - я никогда не переставал  искать,  разузна-
вать, собирать сведения. Правда, последние два-три года я дал себе неко-
торую передышку. Но теперь я снова примусь еще настойчивей, еще упорней,
чем когда-либо. И я добьюсь успеха, слышите; потому что теперь меня под-
гоняет уже не совесть, а страх.
   - Я думаю, граф Монте-Кристо ничего не знает, - сказала г-жа Данглар,
- иначе, мне кажется, он не стремился бы сблизиться с нами, как  он  это
делает.
   - Людская злоба не имеет границ, - сказал Вильфор, -  она  безгранич-
нее, чем божье милосердие. Обратили вы внимание на глаза этого человека,
когда он говорил с нами?
   - Нет.
   - А вы когда-нибудь смотрели на него внимательно?
   - Конечно. Он очень странный человек, но и только. Одно меня  порази-
ло: за этим изысканным обедом, которым он нас угощал, он ни до  чего  не
дотронулся, не попробовал ни одного кушанья.
   - Да, да, - сказал Вильфор, - я тоже заметил. Если бы  я  тогда  знал
то, что знаю теперь, я бы тоже ни до чего не дотронулся; я бы думал, что
он собирается нас отравить.
   - И ошиблись бы, как видите.
   - Да, конечно; но поверьте, у этого человека другие планы. Вот почему
я хотел вас видеть и поговорить с вами, вот почему я хотел вас предосте-
речь против всех, а главное - против него. Скажите, - продолжал Вильфор,
еще пристальнее, чем раньше, глядя на баронессу, - вы никому не говорили
о нашей связи?
   - Никогда и никому.
   - Простите мне мою настойчивость, - мягко продолжал Вильфор, -  когда
я говорю - никому, это значит никому на свете, понимаете?
   - Да, да, я прекрасно понимаю, - сказала, краснея, баронесса,  -  ни-
когда, клянусь вам!
   - У вас пет привычки записывать по вечерам то, что было днем?  Вы  не
ведете дневника?
   - Нет. Моя жизнь проходит в суете; я сама ее не помню.
   - А вы не говорите во сне?
   - Я сплю, как младенец. Разве вы не помните?
   Краска залила лицо баронессы, и смертельная  бледность  покрыла  лицо
Вильфора.
   - Да, правда, - произнес он еле слышно.
   - Но что же дальше? - спросила баронесса.
   - Дальше? Я знаю, что мне остается делать, - отвечал  Вильфор.  -  Не
пройдет и недели, как я буду знать, кто такой этот Монте-Кристо,  откуда
он явился, куда направляется и почему он нам рассказывает  о  младенцах,
которых откапывают в его саду.
   Вильфор произнес эти слова таким тоном, что граф вздрогнул  бы,  если
бы мог их слышать.
   Затем он пожал руку, которую неохотно подала ему баронесса, и  почти-
тельно проводил ее до двери.
   Госпожа Данглар наняла другой фиакр, доехала до пассажа и по  ту  его
сторону нашла свой экипаж и своего кучера, который, поджидая  ее,  мирно
дремал на козлах.


        XI. ПРИГЛАШЕНИЕ

   В тот же день, примерно в то время, когда г-жа Данглар была  на  опи-
санном нами приеме в кабинете королевского прокурора,  на  улице  Эльдер
показалась дорожная коляска, въехала в ворота дома N 27  и  остановилась
во дворе.
   Дверца коляски отворилась, и из нее вышла г-жа де Морсер, опираясь на
руку сына.
   Альбер проводил мать в ее комнаты, тотчас же заказал себе ванну и ло-
шадей, а выйдя из рук камердинера, велел отвезти себя на Елисейские  По-
ля, к графу МонтеКристо.
   Граф принял его со своей обычной улыбкой. Странная  вещь:  невозможно
было хоть сколько-нибудь продвинуться вперед в сердце или уме этого  че-
ловека. Всякий, кто пытался, если можно так выразиться, насильно войти в
его душу, наталкивался на непреодолимую стену.
   Морсер, который кинулся к нему  с  распростертыми  объятиями,  увидав
его, невольно опустил руки и, несмотря на приветливую улыбку графа,  ос-
мелился только на рукопожатие.
   Со своей стороны, Монте-Кристо, как всегда, только дотронулся до  его
руки, не пожав ее.
   - Ну, вот и я, дорогой граф, - сказал Альбер.
   - Добро пожаловать.
   - Я приехал только час тому назад.
   - Из Дьеппа?
   - Из Трепора.
   - Ах, да, верно.
   - И мой первый визит - к вам.
   - Это очень мило с вашей стороны, - сказал МонтеКристо таким же  без-
различным тоном, как сказал бы любую другую фразу.
   - Ну, скажите, что нового?
   - Что нового? И вы спрашиваете об этом у меня, у приезжего?
   - Вы меня не поняли; я хотел спросить, сделали ли вы  что-нибудь  для
меня?
   - Разве вы мне что-нибудь поручали? - сказал Монте-Кристо,  изображая
беспокойство.
   - Да ну же, не притворяйтесь равнодушным, - сказал Альбер. - Говорят,
что существует симпатическая связь, которая действует на расстоянии; так
вот, в Трепоре я ощутил такой электрический ток; может быть,  вы  ничего
не сделали для меня, по во всяком случае думали обо мне.
   - Это возможно, - сказал Монте-Кристо. - Я в самом деле думал о  вас,
но магнетический ток, коего я был  проводником,  действовал,  признаюсь,
помимо моей воли.
   - Разве? Расскажите, как это было.
   - Очень просто. У меня обедал Данглар.
   - Это я знаю; ведь мы с матушкой для того и  уехали,  чтобы  избежать
встречи с ним.
   - Но он обедал в обществе Андреа Кавальканти.
   - Вашего итальянского князя?
   - Не надо преувеличивать. Андреа называет себя всего только виконтом.
   - Называет себя?
   - Вот именно.
   - Так он не виконт?
   - Откуда мне знать? Он сам себя так называет, так его называю я,  так
его называют другие, - разве это не все равно, как если бы  он  в  самом
деле был виконтом?
   - Оригинальные мысли вы высказываете! Итак?
   - Что итак?
   - У вас обедал Данглар?
   - Да.
   - И ваш виконт Андреа Кавальканти?
   - Виконт Андреа Кавальканти, маркиз  -  его  отец,  госпожа  Данглар,
Вильфор с женой, очаровательные молодые люди - Дебрэ,  Максимилиан  Мор-
рель и... кто же еще? постойте... ах, да, Шато-Рено.
   - Говорили обо мне?
   - Ни слова.
   - Тем хуже.
   - Почему? Вы ведь, кажется, сами хотели, чтобы о вас  забыли,  -  вот
ваше желание и исполнилось.
   - Дорогой граф, если обо мне не говорили, то,  стало  быть,  обо  мне
много думали, а это приводит меня в отчаяние.
   - Не все ли вам равно, раз мадемуазель Данглар не была в  числе  тех,
кто о вас там думал? Да, впрочем, она могла думать о вас у себя дома.
   - О, на этот счет я спокоен; а если она и думала обо мне, то в том же
духе, как я о ней.
   - Какая трогательная симпатия! - сказал граф. - Значит, вы друг друга
ненавидите?
   - Видите ли, - сказал Морсер, - если бы мадемуазель Данглар была спо-
собна снизойти к мучениям, которых я, впрочем, из-за нее не испытываю, и
вознаградить меня за них, не считаясь с брачными  условиями,  о  которых
договорились наши семьи, то я был бы в восторге. Короче говоря,  я  счи-
таю, что из мадемуазель Данглар вышла бы очаровательная любовница, но  в
роли жены, черт возьми...
   - Недурного вы мнения о своей будущей жене, -  сказал,  смеясь,  Мон-
те-Кристо.
   - Ну да, это немного грубо сказано, конечно, но  зато  верно.  А  эту
мечту нельзя претворить в жизнь, - и для того, чтобы  достичь  известной
цели, необходимо, чтобы мадемуазель Данглар стала моей  женой,  то  есть
жила вместе со мной, думала рядом со мной, пела рядом со  мной,  занима-
лась музыкой и писала стихи в десяти шагах от меня, и все это в  течение
всей моей жизни. От всего этого я прихожу в  ужас.  С  любовницей  можно
расстаться, но жена, черт возьми, это другое дело, с нею вы связаны нав-
сегда, вблизи или на расстоянии, безразлично. А быть вечно  связанным  с
мадемуазель Данглар, даже на расстоянии, об этом и подумать страшно.
   - На вас не угодишь, виконт.
   - Да, потому что я часто мечтаю о невозможном.
   - О чем же это?
   - Найти такую жену, какую нашел мой отец.
   Монте-Кристо побледнел и взглянул на Альбера, играя парой  великолеп-
ных пистолетов и быстро щелкая их курками.
   - Так ваш отец очень счастлив? - спросил он.
   - Вы знаете, какого я мнения о моей матери, граф: она ангел.  Посмот-
рите на нее: она все еще прекрасна, умна, как всегда, добрее,  чем  ког-
да-либо. Мы только что были в Трепоре; обычно для сына сопровождать мать
- значит, оказать ей снисходительную любезность или отбыть  тяжелую  по-
винность; я же провел наедине с ней четыре дня, и, скажу вам, я чувствую
себя счастливее, свежее, поэтичнее, чем если бы я возил в Трепор короле-
ву Маб или Титанию.
   - Такое совершенство может привести в отчаяние;  слушая  вас,  но  на
шутку захочешь остаться холостяком.
   - В этом все дело, - продолжал Альбер. - Зная, что на свете существу-
ет безупречная женщина, я не стремлюсь жениться на мадемуазель  Данглар.
Замечали вы когда-нибудь, какими яркими  красками  наделяет  наш  эгоизм
все, что нам принадлежит? Бриллиант, который играл в витрине у Марле или
Фоссена, делается еще прекраснее, когда он становится нашим. Но если  вы
убедитесь, что есть другой, еще более чистой воды, а вам придется всегда
носить худший, то, право, это пытка!
   - О, суетность! - прошептал граф.
   - Вот почему я запрыгаю от радости в тот день, когда мадемуазель Эже-
ни убедится, что я всего лишь ничтожный атом и что у  меня  едва  ли  не
меньше сотен тысяч франков, чем у нее миллионов.
   Монте-Кристо улыбнулся.
   - У меня уже, правда, мелькала одна  мысль,  -  продолжал  Альбер.  -
Франц любит все эксцентричное; я хотел заставить его влюбиться в мадему-
азель Данглар. Я написал ему четыре письма, рисуя ее самыми  заманчивыми
красками, но Франц невозмутимо ответил: "Я, правда, человек  эксцентрич-
ный, но все же не настолько, чтобы изменить своему слову".
   - Вот что значит самоотверженный друг: предлагает другому в жены жен-
щину, которую сам хотел бы иметь только любовницей.
   Альбер улыбнулся.
   - Кстати, - продолжал он, - наш милый Франц воз  вращается;  впрочем,
вы его, кажется, не любите?
   - Я? - сказал Монте-Кристо, - помилуйте, дорогой виконт,  с  чего  вы
взяли, что я его не люблю? Я всех люблю.
   - В том числе и меня... Благодарю вас.
   - Не будем смешивать понятий, - сказал МонтеКристо. -  Всех  я  люблю
так, как господь велит нам любить своих ближних, - христианской любовью;
но ненавижу я от всей души только некоторых. Однако  вернемся  к  Францу
д'Эпине. Так вы говорите, он скоро приедет?
   - Да, его вызвал Вильфор. Похоже, что Вильфору так же не терпится вы-
дать замуж мадемуазель Валентину, как Данглару мадемуазель  Эжени.  Оче-
видно, иметь взрослую дочь - дело не легкое; отца от этого лихорадит,  и
его пульс делает девяносто ударов в минуту до тех пор, покуда он от  нее
не избавится.
   - Но господин д'Эпине, по-видимому, не похож на вас; он терпеливо пе-
реносит свое положение.
   - Больше того, Франц принимает это всерьез: он носит белый галстук  и
уже говорит о своей семье. К тому же он очень уважает Вильфоров.
   - Вполне заслуженно, мне кажется?
   - По-видимому, Вильфор всегда слыл человеком строгим,  но  справедли-
вым.
   - Славу богу, - сказал Монте-Кристо, - вот по крайней мере человек, о
котором вы говорите не так, как о бедном Дангларе.
   - Может быть, это потому, что я не должен жениться на его  дочери,  -
ответил, смеясь, Альбер.
   - Вы возмутительный фат, дорогой мой, - сказал Монте-Кристо.
   - Я?
   - Да, вы. Но возьмите сигару.
   - С удовольствием. А почему вы считаете меня фатом?
   - Да потому, что вы так яростно защищаетесь  и  бунтуете  против  же-
нитьбы на мадемуазель Данглар. А вы оставьте все идти своим чередом. Мо-
жет быть, вовсе и не вы первый откажетесь от своего слова.
   - Вот как! - сказал Альбер, широко открыв глаза.
   - Да не запрягут же вас насильно, черт возьми! Но послушайте, виконт,
- продолжал Монте-Кристо другим тоном, - вы всерьез хотели бы разрыва?
   - Я дал бы за это сто тысяч франков.
   - Ну, так радуйтесь. Данглар готов заплатить  вдвое,  чтобы  добиться
той же цели.
   - Правда? Вот счастье! - сказал Альбер, по лицу которого все же  про-
бежало легкое облачко. - Но, дорогой граф, стало быть, у  Данглара  есть
для этого причины?
   - Вот она гордость и эгоизм! Люди всегда так - по самолюбию  ближнего
готовы бить топором, а когда их собственное  самолюбие  уколют  иголкой,
они вопят.
   - Да нет же! Но мне казалось, что Данглар...
   - Должен быть в восторге от вас, да? Но как известно, у Данглара пло-
хой вкус, и он в еще большем восторге от другого...
   - От кого же это?
   - Да я не знаю; наблюдайте, следите, ловите на лету намеки и обращай-
те все это себе на пользу.
   - Так, понимаю. Послушайте, моя мать... нет, вернее, мой  отец  хочет
дать бал.
   - Бал в это время года?
   - Теперь в моде летние балы.
   - Будь они по в моде, графине достаточно было бы пожелать, и они ста-
ли бы модными.
   - Недурно сказано. Понимаете, это чисто парижские балы; те, кто оста-
ется на июль в Париже, - это настоящие парижане. Вы не возьметесь  пере-
дать приглашение господам Кавальканти?
   - Когда будет бал?
   - В субботу.
   - К этому времени Кавальканти-отец уже уедет.
   - Но Кавальканти-сын останется. Может быть, вы привезете его?
   - Послушайте, виконт, я его совсем не знаю.
   - Не знаете?
   - Нет; я в первый раз в жизни видел его дня четыре назад и совершенно
за него не отвечаю.
   - Но вы же принимаете его?
   - Я - другое дело; мне его рекомендовал один почтенный  аббат,  кото-
рый, может быть, сам был введен в заблуждение. Если  вы  пригласите  его
сами - отлично, а мне это неудобно; если он вдруг женится на мадемуазель
Данглар, вы обвините меня в происках и захотите со мной  драться;  нако-
нец, я не знаю, буду ли я сам.
   - Где?
   - У вас на балу.
   - А почему?
   - Во-первых, потому что вы меня еще не пригласили.
   - Я для того и приехал, чтобы лично пригласить вас.
   - О, это слишком любезно с вашей стороны. Но я, возможно, буду занят.
   - Я вам скажу одну вещь, и, надеюсь, вы пожертвуете своими занятиями.
   - Так скажите.
   - Вас просит об этом моя мать.
   - Графиня де Морсер? - вздрогнув, спросил МонтеКристо.
   - Должен вам сказать, граф, что матушка вполне откровенна со мной.  И
если в вас не дрожали те симпатические струны, о которых я вам  говорил,
значит, у вас их вообще нет, потому что целых четыре дня мы только о вас
и говорили.
   - Обо мне? Право, вы меня смущаете.
   - Что ж, это естественно: ведь вы - живая загадка.
   - Неужели и ваша матушка находит, что я загадка? Право, я  считал  ее
слишком рассудительной для такой игры воображения!
   - Да, дорогой граф, загадка для всех, и для моей матери тоже;  загад-
ка, всеми признанная и никем не разгаданная; успокойтесь, вы все еще ос-
таетесь неразрешенным вопросом. Матушка только спрашивает все время, как
это может быть, что вы так молоды. Я думаю, что в глубине души она  при-
нимает вас за Калиостро или за графа СенЖермен, как графиня Г. - за лор-
да Рутвена. При первой же встрече с госпожой де Морсер убедите ее в этом
окончательно. Вам это не трудно, ведь вы  обладаете  философским  камнем
одного и умом другого.
   - Спасибо, что предупредили, - сказал, улыбаясь, граф, - я постараюсь
оправдать все ожидания.
   - Так что вы приедете в субботу?
   - Да, раз об этом просит госпожа де Морсер.
   - Это очень мило с вашей стороны.
   - А Данглар?
   - О! ему уже послано тройное приглашение; это взял па себя мой  отец.
Мы постараемся также заполучить великого  д'Агессо  [53],  господина  де
Вильфор; но на это мало надежды.
   - Пословица говорит, что надежду никогда не следует терять.
   - Вы танцуете, граф?
   - Я?
   - Да, вы. Что было бы удивительного, если бы вы танцевали?
   - Да, в самом деле, до сорока лет... Нет, не танцую; но я люблю смот-
реть на танцы. А госпожа де Морсер танцует?
   - Тоже нет; вы будете разговаривать, она так жаждет поговорить с  ва-
ми!
   - Неужели?
   - Честное слово! И должен сказать вам, что вы первый человек, с кото-
рым моя матушка выразила желание поговорить.
   Альбер взял свою шляпу и встал; граф пошел проводить его.
   - Я раскаиваюсь,  -  сказал  он,  останавливая  Альбера  на  ступенях
подъезда.
   - В чем?
   - В своей нескромности. Я не должен был говорить с вами о Дангларе.
   - Напротив, говорите о нем еще больше, говорите почаще, всегда  гово-
рите, - но только в том же духе.
   - Отлично, вы меня успокаиваете. Кстати, когда возвращается д'Эпине?
   - Дней через пять-шесть, не позже.
   - А когда его свадьба?
   - Как только приедут господин и госпожа де СенМеран.
   - Привезите его ко мне, когда он приедет. Хотя вы и уверяете,  что  я
его не люблю, но, право же, я буду рад его видеть.
   - Слушаю, мой повелитель, ваше желание будет исполнено.
   - До свидания!
   - Во всяком случае в субботу непременно, да?
   - Конечно! Я же дал слово.
   Граф проводил Альбера глазами и помахал ему рукой. Затем,  когда  тот
уселся в свой фаэтон, он обернулся и увидел Бертуччо.
   - Ну, что же? - спросил граф.
   - Она была в суде, - ответил управляющий.
   - И долго там оставалась?
   - Полтора часа.
   - А потом вернулась домой?
   - Прямым путем.
   - Так. Теперь, дорогой Бертуччо, - сказал граф, - советую вам  отпра-
виться в Нормандию и поискать то маленькое поместье, о котором я вам го-
ворил.
   Бертуччо поклонился, и так как его собственные желания вполне  совпа-
дали с полученным приказанием, он уехал в тот же вечер.


        XII. РОЗЫСКИ

   Вильфор сдержал слово, данное г-же Данглар, а главное самому себе,  и
постарался выяснить, каким образом граф Монте-Кристо мог знать о событи-
ях, разыгравшихся в доме в Отейле.
   Он в тот же день написал некоему де Бовилю, бывшему тюремному инспек-
тору, переведенному с повышением в чине в сыскную полицию. Тот  попросил
два дня сроку, чтобы достоверно узнать, у кого можно получить  необходи-
мые сведения.
   Через два дня Вильфор получил следующую записку:
   "Лицо, которое зовут графом Монте-Кристо, близко известно лорду  Уил-
мору, богатому иностранцу, иногда бывающему в Париже и в настоящее время
здесь находящемуся; оно также известно аббату Бузони, сицилианскому свя-
щеннику, прославившемуся на Востоке своими добрыми делами".
   В ответ Вильфор распорядился немедленно собрать об  этих  иностранцах
самые точные сведения. К следующему вечеру его приказание было  исполне-
но, и вот что он узнал.
   Аббат, приехавший в Париж всего лишь на месяц,  живет  позади  церкви
Сен-Сюльпис, в двухэтажном домике; в доме всего четыре комнаты, две вни-
зу и две наверху, и аббат - его единственный обитатель.
   В нижнем этаже расположены столовая, со столом,  стульями  и  буфетом
орехового дерева, и гостиная, обшитая  деревом  и  выкрашенная  в  белый
цвет, без всяких украшений, без ковра и стенных часов. Очевидно, в  лич-
ной жизни аббат ограничивается только самым необходимым.
   Правда, аббат предпочитает проводить время в гостиной второго  этажа.
Эта гостиная, или скорее библиотека, вся завалена богословскими  книгами
и рукописями, в которые он, по словам его камердинера, зарывается на це-
лые месяцы.
   Камердинер осматривает посетителей через маленький глазок,  проделан-
ный в двери, и если лица их ему незнакомы или не нравятся, то он отвеча-
ет, что господина аббата в Париже нет,  чем  многие  и  удовлетворяются,
зная, что аббат постоянно разъезжает и отсутствует иногда очень долго.
   Впрочем, дома ли аббат или нет, в Париже он или в Каире, он неизменно
помогает бедным, и глазок в дверях служит для милостыни, которую от име-
ни своего хозяина неустанно раздает камердинер.
   Смежная с библиотекой комната служит спальней.  Кровать  без  полога,
четыре кресла и диван, обитые утрехтским бархатом, составляют  вместе  с
аналоем всю ее обстановку.
   Что касается лорда Уилмора, то он живет на улице Фонтен-Сен-Жорж. Это
один из тех англичан-туристов, которые тратят на  путешествия  все  свое
состояние. Он снимает меблированную  квартиру,  где  проводит  не  более
двух-трех часов в день и где лишь изредка ночует.  Одна  из  его  причуд
состоит в том, что он наотрез отказывается говорить по-французски, хотя,
как уверяют, пишет он пофранцузски прекрасно.
   На следующий день после того, как эти ценные сведения были доставлены
королевскому прокурору, какойто человек, вышедший  из  экипажа  на  углу
улицы Феру, постучал в дверь, выкрашенную в зеленовато-оливковый цвет, и
спросил аббата Бузони.
   - Господин аббат вышел с утра, - ответил камердинер.
   - Я мог бы не удовольствоваться таким ответом, - сказал посетитель, -
потому что я прихожу от такого лица, для которого все всегда бывают  до-
ма. Но будьте любезны передать аббату Бузони...
   - Я же вам сказал, что его нет дома, - повторил камердинер.
   - В таком случае, когда он вернется, передайте ему вот эту карточку и
запечатанный пакет. Можно ли будет застать господина  аббата  сегодня  в
восемь часов вечера?
   - Разумеется, сударь, если только он не сядет работать; тогда это все
равно, как если бы его не было дома.
   - Так я вернусь вечером в назначенное время, - сказал посетитель.
   И он удалился.
   Действительно, в назначенное время этот человек явился в том же  эки-
паже, но на этот раз  экипаж  не  остановился  на  углу  улицы  Феру,  а
подъехал к самой зеленой двери. Человек постучал, ему открыли, и он  во-
шел.
   По той почтительности, с какой встретил его камердинер, он понял, что
его письмо произвело надлежащее впечатление.
   - Господин аббат у себя? - спросил он.
   - Да, он занимается в библиотеке; но он ждет вас, сударь,  -  ответил
камердинер.
   Незнакомец поднялся по довольно крутой лестнице, и за столом, поверх-
ность которого была ярко освещена лампой под  огромным  абажуром,  тогда
как остальная часть комнаты тонула во мраке, он увидел аббата, в священ-
нической одежде, с покрывающим голову капюшоном, вроде тех, что облекали
черепа средневековых ученых.
   - Я имею честь говорить с господином Бузони? - спросил посетитель.
   - Да, сударь, - отвечал аббат, - а вы то лицо,  ко