ором говорил вам Гаэтано. - И вы никогда не пытались проникнуть в этот заколдованный замок? - Еще бы, ваша милость, - отвечал матрос, - и даже не раз; но все бы- ло напрасно; мы обыскала всю пещеру и нигде не нашли даже самого узенького хода. К тому же, говорят, дверь отпирается не ключом, а вол- шебным словом. - Положительно, - прошептал Франц, - я попал в сказку из "Тысячи и одной ночи". - Его милость ждет вас, - произнес за его спиной голос, в котором он узнал голос часового. Его сопровождали два матроса из экипажа яхты. Франц вместо ответа вынул из кармана носовой платок и подал его часо- вому. Ему молча завязали глаза и весьма тщательно, - они явно опасались ка- кого-нибудь обмана с его стороны; после этого ему предложили поклясться, что он ни в коем случае не будет пытаться снять повязку. Франц поклялся. Тогда матросы взяли его под руки и повели, а часовой пошел вперед. Шагов через тридцать, по соблазнительному запаху козленка, он дога- дался, что его ведут мимо бивака, потом его провели еще шагов пятьдесят, по-видимому в том направлении, в котором Гаэтано запретили идти; теперь этот запрет стал ему понятен. Вскоре, по изменившемуся воздуху, Франц понял, что вошел в подземелье. После нескольких секунд ходьбы он услышал легкий треск, и на него повеяло благоухающим теплом; наконец, он по- чувствовал, что ноги его ступают по пышному мягкому ковру; проводники выпустили его руки. Настала тишина, и чей-то голос произнес на безуко- ризненном французском языке, хоть и с иностранным выговором: - Милости прошу, теперь вы можете снять повязку. Разумеется, Франц не заставил просить себя дважды; он снял платок и увидел перед собою человека лет сорока, в тунисском костюме, то есть в красной шапочке с голубой шелковой кисточкой, в черной суконной, сплошь расшитой золотом куртке, в широких ярко-красных шароварах, такого же цвета гетрах, расшитых, как и куртка, золотом, и в желтых туфлях; поясом ему служила богатая кашемировая шаль, за которую был заткнут маленький кривой кинжал. Несмотря на мертвенную бледность лицо его поражало красотой; глаза были живые и пронзительные; прямая линия носа, почти сливающаяся со лбом, напоминала о чистоте греческого типа; а зубы, белые, как жемчуг, в обрамлении черных, как смоль, усов, ослепительно сверкали. Но бледность этого лица была неестественна; словно этот человек дол- гие годы провел в могиле, и краски жизни уже не могли вернуться к нему. Он был не очень высок ростом, но хорошо сложен, и, как у всех южан, руки и ноги у него были маленькие. Но что больше всего поразило Франца, принявшего рассказ Гаэтано за басню, так это роскошь обстановки. Вся комната была обтянута алым турецким шелком, затканным золотыми цветами. В углублении стоял широкий диван, над которым было развешано арабское оружие в золотых ножнах, с рукоятями, усыпанными драгоценными камнями: с потолка спускалась изящная лампа венецианского стекла, а ноги утопали по щиколотку в турецком ковре; дверь, через которую вошел Франц, закрывали занавеси, так же как и вторую дверь, которая вела в соседнюю комнату, по-видимому, ярко освещенную. Хозяин не мешал Францу дивиться, но сам отвечал осмотром на осмотр и не спускал с него глаз. - Милостивый государь, - сказал он наконец, - прошу простить меня за предосторожности, с которыми вас ввели ко мне; но этот остров по большей части безлюден, и, если бы кто-нибудь проник в тайну моего обиталища, я, по всей вероятности, при возвращении нашел бы мое жилье в довольно пла- чевном состоянии, а это было бы мне чрезвычайно досадно не потому, что я горевал бы о понесенном уроне, а потому, что лишился бы возможности по своему желанию предаваться уединению. А теперь я постараюсь загладить эту маленькую неприятность, предложив вам то, что вы едва ли рассчитыва- ли здесь найти, - сносный ужин и удобную постель. - Помилуйте, - сказал Франц, - к чему извинения? Всем известно, что людям, переступающим порог волшебных замков, завя- зывают глаза; вспомните Рауля в "Гугенотах"; и, право, я не могу пожало- ваться: все, что вы мне показываете, поистине стоит чудес "Тысячи и од- ной ночи". - Увы! Я скажу вам, как Лукулл: если бы я знал, что вы сделаете мне честь посетить меня, я приготовился бы к этому. Но как ни скромен мой приют, он в вашем распоряжении; как ни плох мой ужин, я вас прошу его отведать. Али, кушать подано? В тот же миг занавеси на дверях раздвинулись и нубиец, черный, как эбеновое дерево, одетый в строгую белую тунику, знаком пригласил хозяина в столовую. - Не знаю, согласитесь ли вы со мной, - сказал незнакомец Францу, - но для меня нет ничего несноснее, как часами сидеть за столом друг про- тив друга и не знать, как величать своего собеседника. Прошу заметить, что, уважая права гостеприимства, я не спрашиваю вас ни о вашем имени, ни о звании, я только хотел бы знать, как вам угодно, чтобы я к вам об- ращался. Чтобы со своей стороны не стеснять вас, я вам скажу, что меня обыкновенно называют Синдбад-Мореход. - А мне, - отвечал Франц, - чтобы быть в положении Аладдина, не хва- тает только его знаменитой лампы, и потому я не вижу никаких препятствий к тому, чтобы называться сегодня Аладинном. Таким образом мы останемся в царстве Востока, куда, по-видимому, меня перенесли чары какого-то добро- го духа. - Итак, любезный Аладдин, - сказал таинственный хозяин, - вы слышали, что ужин подан. Поэтому прошу вас пройти в столовую; ваш покорнейший слуга пойдет вперед, чтобы показать вам дорогу. И Синдбад, приподняв занавес, пошел впереди своего гостя. Восхищение Франца все росло: ужин был сервирован с изысканной рос- кошью. Убедившись в этом важном обстоятельстве, он начал осматриваться. Столовая была не менее великолепна, чем гостиная, которую он только что покинул; она была вся из мрамора, с ценнейшими античными барельефами; в обоих концах продолговатой залы стояли прекрасные статуи с корзинами на головах. В корзинах пирамидами лежали самые редкостные плоды: сицилийс- кие ананасы, малагские гранаты, балеарскио апельсины, французские перси- ки и тунисские финики. Ужин состоял из жареного фазана, окруженного корсиканскими дроздами, заливного кабаньего окорока, жареного козленка под соусом тартар, вели- колепного тюрбо и гигаптского лангуста. Между большими блюдами стояли тарелки с закусками. Блюда были серебряные, тарелки из японского фарфо- ра. Франц протирал глаза, - ему казалось, что все это сон. Али прислуживал один и отлично справлялся со своими обязанностями. Гость с похвалой отозвался о нем. - Да, - отвечал хозяин, со светской непринужденностью угощая Франца, - бедняга мне очень предан и очень старателен. Он помнит, что я спас ему жизнь, а так как он, по-видимому, дорожил своей головой, то он благода- рен мне за то, что я ее сохранил ему. Али подошел к своему хозяину, взял его руку и поцеловал. - Не будет ли нескромностью с моей стороны, - сказал Франц, - если я спрошу, при каких обстоятельствах вы совершили это доброе дело? - Это очень просто, - отвечал хозяин. - По-видимому, этот плут прогу- ливался около сераля тунисского бея ближе, чем это позволительно черно- кожему; ввиду чего бей приказал отрезать ему язык, руку и голову: в пер- вый день - язык, во второй - руку, а в третий - голову. Мне всегда хоте- лось иметь немого слугу; я подождал, пока ему отрезали язык, и предложил бою променять его на чудесное двуствольное ружье, которое накануне, как мне показалось, очень поправилось его высочеству. Он колебался: так хо- телось ему покончить с этим несчастным. Но я прибавил к ружью английский охотничий нож, которым я перерубил ятаган его высочества; тогда бей сог- ласился оставить бедняге руку и голову, по с тем условием, чтобы его но- ги больше не было в Тунисе. Напутствие было излишне. Чуть только этот басурман издали увидит берега Африки, как он тотчас же забирается в са- мую глубину трюма, и его не выманить оттуда до тех пор, пока третья часть света не скроется из виду. Франц задумался, по зная, как истолковать жестокое добродушие, с ко- торым хозяин рассказал ему это происшествие. - Значит, подобно благородному моряку, имя которого вы носите, - ска- зал он, чтобы переменить разговор, - вы проводите жизнь в путешествиях? - Да. Это обет, который я дал в те времена, когда отнюдь не думал, что буду когда-нибудь иметь возможность выполнить его, - отвечал, улыба- ясь, незнакомец. - Я дал еще несколько обетов и надеюсь в свое время вы- полнить их тоже. Хотя Синдбад произнес эти слова с величайшим хладнокровием, в его глазах мелькнуло выражение жестокой ненависти. - Вы, должно быть, много страдали? - спросил Франц. Синдбад вздрогнул и пристально посмотрел на нею. - Что вас навело на такую мысль? - спросил он. - Все, - отвечал Франц, - ваш голос, взгляд, ваша бледность, самая жизнь, которую вы ведете. - Я? Я веду самую счастливую жизнь, какая только может быть на земле, - жизнь паши. Я владыка мира; если мне понравится какое-нибудь место, я там остаюсь; если соскучусь, уезжаю; я свободен, как птица; у меня крылья, как у нее; люди, которые меня окружают, повинуются мне по перво- му знаку. Иногда я развлекаюсь тем, что издеваюсь над людским правосуди- ем, похищая у него разбойника, которого оно ищет, или преступника, кото- рого оно преследует. А кроме того, у меня есть собственное правосудие, всех инстанций, без отсрочек и апелляций, которое осуждает и оправдывает и в которое никто не вмешивается. Если бы вы вкусили моей жизни, то не захотели бы иной и никогда не возвратились бы в мир, разве только ради какого-нибудь сокровенного замысла. - Мщения, например! - сказал Франц. Незнакомец бросил на Франца один из тех взглядов, которые проникают до самого дна ума и сердца. - Почему именно мщения? - спросил он. - Потому что, - возразил Франц, - вы кажетесь мне человеком, который подвергается гонению общества и готовится свести с ним какие-то страшные счеты. - Ошибаетесь, - сказал Синдбад и рассмеялся своим странным смехом, обнажавшим острые белые зубы, - я своего рода филантроп и, может быть, когда-нибудь отправлюсь в Париж и вступлю в соперничество с господином Аппером и с Человеком в синем плаще [18]. - И это будет ваше первое путешествие в Париж? - Увы, да! Я не слишком любопытен, не правда ли? Но уверяю вас, не я тому виной; время для этого еще придет. - И скоро вы думаете быть в Париже? - Сам не знаю, все зависит от стечения обстоятельств. - Я хотел бы там быть в одно время с вами и постараться, насколько это будет в моих силах, отплатить вам за гостеприимство, которое вы так широко оказываете мне на Монте-Кристо. - Я с величайшим удовольствием принял бы ваше приглашение, - отвечал хозяин, но, к сожалению, если я поеду в Париж, то, вероятно, инкогнито. Между тем ужин продолжался; впрочем, он, казалось, был подан только для Франца, ибо незнакомец едва притронулся к роскошному пиршеству, ко- торое он устроил для нежданного гостя и которому тот усердно отдавал должное. Наконец, Али принес десерт, или, вернее, снял корзины со статуй и поставил на стол. Между корзинами он поставил небольшую золоченую чашу с крышкой. Почтение, с которым Али принес эту чашу, возбудило во Франце любо- пытство. Он поднял крышку и увидел зеленоватое тесто, по виду напоминав- шее шербет, но совершенно ему не известное. Он в недоумении снова закрыл чашу и, взглянув на хозяина, увидел, что тот насмешливо улыбается. - Вы не можете догадаться, что в этой чаше, и вас разбирает любо- пытство? - Да, признаюсь. - Этот зеленый шербет - не что иное, как амврозия, которую Геба пода- вала на стол Юпитеру. - Но эта амврозия, - сказал Франц, - побывав в руках людей, вероятно, променяла свое небесное название на земное? Как называется это снадобье, к которому, впрочем, я не чувствую особенного влечения, на человеческом языке? - Вот неопровержимое доказательство нашего материализма! - воскликнул Синдбад. - Как часто проходим мы милю нашего счастья, не замечая его, не взглянув на него; а если и взглянем, то не узнаем его. Если вы человек положительный и ваш кумир - золото, вкусите этого шербета, и перед вами откроются россыпи Перу, Гузерата и Голкопды; если вы человек воображе- ния, поэт, - вкусите его, и границы возможного исчезнут: беспредельные дали откроются перед вами, вы будете блуждать, свободный сердцем, сво- бодный душою, в бесконечных просторах мечты. Если вы честолюбивы, гони- тесь за земным величием - вкусите его, и через час вы будете властели- ном, - не маленькой страны в уголке Европы, как Англия, Франция или Ис- пания, а властелином земли, властелином мира, властелином вселенной. Троп ваш будет стоять на той горе, на которую Сатана возвел Иисуса и, не поклоняясь блуду, не лобызая его когтей, вы будете верховным повелителем всех земных царств. Согласитесь, что это соблазнительно, тем более что для этого достаточно... Посмотрите. С этими словами он поднял крышку маленькой золоченой чаши, взял ко- фейной ложечкой кусочек волшебного шербета, поднес его ко рту и медленно проглотил, полузакрыв глаза и закинув голову. Франц не мешал своему хозяину наслаждаться любимым лакомством; когда тот немного пришел в себя, он спросил: - Но что же это за волшебное кушанье? - Слыхали вы о Горном Старце [19], - спросил хозяин, - о том самом, который хотел убить Филиппа Августа? - Разумеется. - Вам известно, что он владел роскошной долиной у подножия горы, ко- торой он обязан своим поэтическим прозвищем. В этой долине раскинулись великолепные сады, насажденные Хасаном-ибн-Сабба, а в садах были уеди- ненные беседки. В эти беседки он приглашал избранных и угощал их, по словам Марко Поло, некоей травой, которая переносила их в эдем, где их ждали вечно цветущие растения, вечно спелые плоды, вечно юные девы. То, что эти счастливые юноши принимали за действительность, была мечта, но мечта такая сладостная, такая упоительная, такая страстная, что они про- давали за нее душу и тело тому, кто ее дарил им, повиновались ему, как богу, шли на край света убивать указанную им жертву и безропотно умирали мучительной смертью в надежде, что это лишь переход к той блаженной жиз- ни, которую им сулила священная трава. - Так это гашиш! - воскликнул Франц. - Я слыхал о нем. - Вот именно, любезный Аладдин, это гашиш, самый лучший, самый чистый александрийский гашиш, от Абугора, несравненного мастера, великого чело- века, которому следовало бы выстроить дворец с надписью: "Продавцу счастья - благодарное человечество". - А знаете, - сказал Франц, - мне хочется самому убедиться в справед- ливости ваших похвал. - Судите сами, дорогой гость, судите сами; но не останавливайтесь на первом опыте. Чувства надо приучать ко всякому новому впечатлению, неж- ному или острому, печальному или радостному. Природа борется против этой божественной травы, ибо она не создана для радости и цепляется за стра- дания. Нужно, чтобы побежденная природа пала в этой борьбе, нужно, чтобы действительность последовала за мечтой: и тогда мечта берет верх, мечта становится жизнью, а жизнь - мечтою. Но сколь различны эти превращения! Сравнив горести подлинной жизни с наслаждениями жизни воображаемой, вы отвернетесь от жизни и предадитесь вечной мечте. Когда вы покинете ваш собственный мир для мира других, вам покажется, что вы сменили неаполи- танскую весну на лапландскую зиму. Вам покажется, что вы спустились из рая на землю, с неба в ад. Отведайте гашиша, дорогой гость, отведайте. Вместо ответа Франц взял ложку, набрал чудесного шербета столько же, сколько взял сам хозяин, и поднес ко рту. - Черт возьми! - сказал он, проглотив божественное снадобье. - Не знаю, насколько приятны будут последствия, по это вовсе не так вкусно, как вы уверяете. - Потому что ваше небо еще не приноровилось к необыкновенному вкусу этого вещества. Скажите, разве вам с первого раза понравились устрицы, чай, портер, трюфели, все то, к чему вы после пристрастились? Разве вы понимаете римлян, которые приправляли фазанов ассой-фетидой, и китайцев, которые едят ласточкины гнезда? Разумеется, нет. То же и с гашишем. По- терпите неделю, и ничто другое в мире не сравнится для вас с ним, каким бы безвкусным и пресным он ни казался вам сегодня. Впрочем, перейдем в другую комнату, в вашу. Али подаст нам трубки и кофе. Они встали, и пока тот, кто назвал себя Синдбадом и кого мы тоже вре- мя от времени наделяли этим именем, чтобы как-нибудь называть его, отда- вал распоряжения слуге, Франц вошел в соседнюю комнату. Убранство ее было проще, но не менее богато. Она была совершенно круглая, и ее всю опоясывал огромный диван. Но диван, стены, потолок и пол были покрыты драгоценными мехами, мягкими и нежными, как самый пуши- стый ковер; то были шкуры африканских львов с величественными гривами, полосатых бенгальских тигров, шкуры капских пантер, в ярких пятнах, по- добно той, которую увидел Данте, шкуры сибирских медведей и норвежских лисиц - они были положены одна на другую, так что казалось, будто ступа- ешь по густой траве или покоишься на пуховой постели. Гость и хозяин легли на диван; чубуки жасминового дерева с янтарными мундштуками были у них под рукой уже набитые табаком, чтобы не набивать два раза один и тот же. Они взяли по трубке. Али подал огня и ушел за кофе. Наступило молчание; Синдбад погрузился в думы, которые, казалось, не покидали его даже во время беседы, а Франц предался молчаливым грезам, что всегда посещают курильщика хорошего табака, вместе с дымом которого отлетают все скорбные мысли и душа населяется волшебными снами. Али принес кофе. - Как вы предпочитаете, - спросил незнакомец, - пофранцузски или по-турецки, крепкий или слабый, с сахаром или без сахара, настоявшийся или кипяченый? Выбирайте: имеется любой. - Я буду пить по-турецки, - отвечал Франц. - И вы совершенно правы, - сказал хозяин, - это показывает, что у вас есть склонность к восточной жизни. Ах! Только на Востоке умеют жить. Что касается меня, - прибавил он со странной улыбкой, которая не укрылась от Франца, - когда я покончу со своими делами в Париже, я поеду доживать свой век на Восток; и если вам угодно будет навестить меня, то вам при- дется искать меня в Каире, в Багдаде или в Исфагане. - Это будет совсем нетрудно, - сказал Франц, - потому что мне кажет- ся, будто у меня растут орлиные крылья и на них я облечу весь мир в одни сутки. - Ага! Это действует гашиш! Так расправьте же свои крылья и уноситесь в надземные пространства: не бойтесь, вас охраняют, и если ваши крылья, как крылья Икара, растают от жгучего солнца, мы примем вас в наши объятия. Он сказал Али несколько слов по-арабски, тот поклонился и вышел. Франц чувствовал, что с ним происходит странное превращение. Вся ус- талость, накопившаяся за день, вся тревога, вызванная событиями вечера, улетучивались, как в ту первую минуту отдыха, когда еще настолько бодрствуешь, что чувствуешь приближение сна. Его тело приобрело бесплот- ную легкость, мысли невыразимо просветлели, чувства вдвойне обострились. Горизонт его все расширялся, но не тот мрачный горизонт, который он ви- дел наяву и в котором чувствовал какую-то смутную угрозу, а голубой, прозрачный необозримый, в лазури моря, в блеске солнца, в благоухании ветра. Потом, под звуки песен своих матросов, звуки столь чистые и проз- рачные, что они составили бы божественную мелодию, если бы удалось их записать, он увидел, как перед ним встает остров Монте-Кристо, но не грозным утесом на волнах, а оазисом в пустыне; чем ближе подходила лод- ка, тем шире разливалось пение, ибо с острова к небесам неслась та- инственная и волшебная мелодия, словно некая Лорелея хотела завлечь ры- бака или чародей Амфион - воздвигнуть там город. Наконец лодка коснулась берега, но без усилий, без толчка, как губы прикасаются к губам, и он вошел в пещеру, а чарующая музыка все не умол- кала. Он спустился, или, вернее, ему показалось, что он спускается по ступеням, вдыхая свежий благовонный воздух, подобный тому, который веял вокруг грота Цирцеи, напоенный таким благоуханием, что от него душа растворяется в мечтаниях, насыщенный таким огнем, что от него распаляют- ся чувства; и он увидел все, что с ним было наяву, начиная с Синдбада, своего фантастического хозяина, до Али, немого прислужника; потом все смешалось и исчезло, как последние тени в гаснущем волшебном фонаре, и он очутился в зале со статуями, освещенной одним из тех тусклых све- тильников, которые у древних охраняли по ночам сон или наслаждение. То были те же статуи, с пышными формами, сладострастные и в то нее время полные поэзии, с магнетическим взглядом, с соблазнительной улыб- кой, с пышными кудрями. То были Фрина, Клеопатра, Мессалина, три великие куртизанки; и среди этих бесстыдных видений, подобно чистому лучу, по- добно ангелу на языческом Олимпе, возникло целомудренное создание, свет- лый призрак, стыдливо прячущий от мраморных распутниц свое девственное чело. И вот все три статуи объединились в страстном вожделении к одному возлюбленному, и этот возлюбленный был он; они приблизились к его ложу в длинных, ниспадающих до ног белых туниках, с обнаженными персями, в вол- нах распущенных кос; они принимают позы, которые соблазняли богов, но перед которыми устояли святые, они озирают на него тем неумолимым в пла- менным взором, каким глядит на птицу змея, и он не имеет сил противиться этим взорам, мучительным, как объятие, и сладостным, как лобзание. Франц закрывает глаза и, бросая вокруг себя последний взгляд, смутно видит стыдливую статую, закутанную в свое покрывало; и вот его глаза сомкнулись для действительности, а чувства раскрылись для немыслимых ощущений. Тогда настало нескончаемое наслаждение, неустанная страсть, которую пророк обещал своим избранникам. Мраморные уста ожили, перси потеплели, и для Франца, впервые отдавшегося во власть гашиша, страсть стала мукой, наслаждение - пыткой; он чувствовал, как к его лихорадочным губам прижи- маются мраморные губы, упругие и холодные, как кольца змеи; но в то вре- мя как руки его пытались оттолкнуть эту чудовищную страсть, чувства его покорялись обаянию таинственного сна, и, наконец, после борьбы, за кото- рую не жаль отдать душу, он упал навзничь, задыхаясь, обессиленный, из- немогая от наслаждения, отдаваясь поцелуям мраморных любовниц и чаро- действу исступленного сна. XI. ПРОБУЖДЕНИЕ Когда Франц очнулся, окружающие его предметы показались ему продолже- нием сна; ему мерещилось, что он в могильном склепе, куда, словно сост- радательный взгляд, едва проникает луч солнца; он протянул руку и нащу- пал голый камень; он приподнялся и увидел, что лежит в своем плаще на ложе из сухого вереска, очень мягком и пахучем. Видения исчезли, и статуи, словно это были призраки, вышедшие из мо- гил, пока он спал, скрылись при его пробуждении. Он сделал несколько шагов по направлению к лучу света; бурное снови- дение сменилось спокойной действительностью. Он понял, что он в пещере, подошел к полукруглому выходу и увидел голубое небо и лазурное море. Лу- чи утреннего солнца пронизывали волны и воздух; на берегу сидели матро- сы, они разговаривали и смеялись; шагах в десяти от берега лодка плавно покачивалась на якоре. Несколько минут он наслаждался прохладным ветром, овевавшим его лоб; слушал слабый плеск волн, разбивавшихся о берег и оставлявших на утесах кружево пены, белой, как серебро; безотчетно, бездумно отдался он бо- жественной прелести утра, которую особенно живо чувствуешь после фантас- тического сновидения; мало-помалу, глядя на открывшуюся его взорам жизнь природы, такую спокойную, чистую, величавую, он ощутил неправдоподобие своих снов, и память вернула его к действительности. Он вспомнил свое прибытие на остров, посещение атамана контрабандис- тов, подземный дворец, полный роскоши, превосходный ужин и ложку гашиша. Но в ясном дневном свете ему показалось, что прошел, по крайней мере, год со времени всех этих приключений, настолько живо было в его: уме сновидение и настолько оно поглощало его мысли. Временами ему чудилась - то среди матросов, то мелькающими, по скалам, то качающимися в лодке - те призраки, которые услаждала его ночь своими ласками. Впрочем, голова у него была свежая, тело отлично отдохнуло; ни малейшей тяжести, напро- тив, он чувствовал себя превосходно и с особенной радостью вдыхал свежий воздух и подставлял лицо под теплые лучи солнца. Он бодрым шагом направился к матросам. Завидев его, они встали, а хозяин лодки подошел к нему. - Его милость Синдбад-Мореход, - сказал он, - велел кланяться вашей милости и передать вам, что он крайне сожалеет, что не мог проститься с вами; он надеется, что вы его извините, когда узнаете, что он был вынуж- ден по очень спешному делу отправиться в Малагу. - Так неужели все это правда, друг Гаэтано? - сказал Франц. - Неужели существует человек, который поцарски принимал меня на этом острове и уе- хал, пока я спал? - Существует, и вот его яхта, которая уходит на всех парусах: и если вы взглянете в вашу подзорную трубу, то, по всей вероятности, найдете среди экипажа вашего хозяина. И Гаэтано указал рукой на маленькое судно, державшее курс на южную оконечность Корсики. Франц достал свою подзорную трубу, наставил ее и посмотрел в указан- ном направлении. Гаэтано не ошибся. На палубе, обернувшись лицом к острову, стоял та- инственный незнакомец и так же, как Франц, держал в руке подзорную тру- бу; он был в том же наряде, в каком накануне предстал перед своим гос- тем, и махал платком в знак прощания. Франц вынул платок и в ответ тоже помахал. Через секунду на яхте показалось легкое облако дыма, красиво отдели- лось от кормы и медленно поднялось к небу; Франц услышал слабый выстрел. - Слышите? - спросил Гаэтано. - Это он прощается с вами. Франц взял карабин и выстрелил в воздух, не надеясь, впрочем, чтобы звук выстрела мог пробежать пространство, отделявшее его от яхты. - Что теперь прикажете, ваша милость? - спросил Гаэтано. - Прежде всего зажгите факел. - А, понимаю, - сказал хозяин, - вы хотите отыскать вход в волшебный дворец. Желаю вам успеха, ваша милость, если это может вас позабавить; факел я вам сейчас достану. Мне тоже не давала покоя эта мысль, и я раза три-четыре пробовал искать, но, наконец, бросил. Джованни, - прибавил он, - зажги факел и подай его милости. Джованни исполнил приказание, Франц взял факел и вошел в подземелье; за ним следовал Гаэтано. Он узнал место, где проснулся на ложе из вереска; но тщетно освещал он стены пещеры: он видел только по дымным следам, что и до него многие принимались за те же розыски. И все же он оглядел каждую пядь гранитной стены, непроницаемой, как будущее; в малейшую щель он втыкал свой охотничий нож; на каждый выступ он нажимал в надежде, что он подастся; но все было тщетно, и он без вся- кой пользы потерял два часа. Наконец он отказался от своего намерения; Гаэтано торжествовал. Когда Франц возвратился на берег, яхта казалась уже только белой точ- кой на горизонте. Он прибег к помощи своей подзорной трубы, но даже и в нее невозможно было что-нибудь различить. Гаэтано напомнил ему, что он приехал сюда охотиться за дикими козами; Франц совершенно забыл об этом. Он взял ружье и пошел бродить по острову с видом человека, скорее исполняющего обязанность, чем забавляющегося, и в четверть часа убил козу и двух козлят. Но эти козы, столь же дикие и ловкие, как серны, были так похожи па наших домашних коз, что Франц не считал их дичью. Кроме того, его занимали совсем другие мысли. Со вчерашнего вечера он стал героем сказки из "Тысячи и одной ночи", и его думы непрестанно возвращались к пещере. Несмотря на неудачу первых поисков, он возобновил их, приказав тем временем Гаэтано изжарить одного козленка. Эти вторичные поиски продол- жались так долго, что, когда Франц возвратился, козленок был уже изжарен и завтрак готов. Франц сел на то самое место, где накануне к нему явились с приглаше- нием отужинать у таинственного хозяина, и снова увидел, словно чайку на гребне волны, маленькую яхту, продолжавшую двигаться по направлению к Корсике. - Как же это? - обратился он к Гаэтано. - Ведь вы сказали мне, что господин Синдбад отплыл в Малагу, а помоему, он держит путь прямо на Порто-Веккио. - Разве вы забыли, - возразил хозяин лодки, - что среди его экипажа сейчас два корсиканских разбойника? - Верно! Он хочет высадить их на берег? - сказал Франц. - Вот именно. Этот человек, говорят, ни бога, ни черта не боится и готов дать пятьдесят миль крюку, чтобы оказать услугу бедному малому! - Но такие услуги могут поссорить его с властями той страны, где он занимается такого рода благотворительностью, - заметил Франц. - Ну, так что же! - ответил, смеясь, Гаэтано. - Какое ему дело до властей? Ни в грош он их не ставит! Пусть попробуют погнаться за ним! Во-первых, его яхта - не корабль, а птица, и любому фрегату даст вперед три узла на двенадцать; а во-вторых, стоит ему только сойти на берег, он повсюду найдет друзей. Из всего этого было ясно, что Синдбад, радушный хозяин Франца, имел честь состоять в сношениях с контрабандистами и разбойниками всего побе- режья Средиземного моря, что рисовало его с несколько странной стороны. Франца ничто уже не удерживало на Монте-Кристо; он потерял всякую на- дежду открыть тайну пещеры и поэтому поспешил заняться завтраком, прика- зав матросам приготовить лодку. Через полчаса он был уже в лодке. Он бросил последний взгляд на яхту; она скрывалась из глаз в заливе Порто-Веккио. Франц подал знак к отплытию. Яхта исчезла в ту самую минуту, когда лодка тронулась в путь. Вместе с яхтой исчез последний след минувшей ночи: ужин, Синдбад, га- шиш и статуи - все потонуло для Франца в едином сновидении. Лодка шла весь день и всю ночь, и на следующее утро, когда взошло солнце, исчез и остров Монте-Кристо. Как только Франц сошел на берег, он на время, по крайней мере, забыл о своих похождениях и поспешил покончить с последними светскими обязан- ностями во Флоренции, чтобы отправиться в Рим, где его ждал Альбер де Морсер. Затем он пустился в путь и в субботу вечером прибыл в почтовой карете на площадь Таможни. Комнаты, как мы уже сказали, были для них приготовлены; оставалось только добраться до гостиницы маэстро Пастрини, но это было не так-то просто, потому что на улицах теснилась толпа, и Рим уже был охвачен глу- хим и тревожным волненьем - предвестником великих событий. А в Риме еже- годно бывает четыре великих события: карнавал, страстная неделя, празд- ник тела господня и праздник св. Петра. В остальное время года город погружается в спячку и пребывает в сос- тоянии, промежуточном между жизнью и смертью, что делает его похожим на привал между этим и тем светом - привал поразительно прекрасный, полный поэзии и своеобразия, который Франц посещал уже раз шесть и который он с каждым разом находил все более волшебным и пленительным. Наконец, он пробрался сквозь все возраставшую и все более волновавшу- юся толпу и достиг гостиницы. На первый его вопрос ему ответили с гру- бостью, присущей занятым извозчикам и содержателям переполненных гости- ниц, Что в гостинице "Лондон" для него помещения нет. Тогда он послал свою визитную карточку маэстро Пастрини и сослался на Альбера де Морсер. Это подействовало. Маэстро Пастрини сам выбежал к нему, извинился, что заставил его милость дожидаться, разбранил слуг, выхватил подсвечник из рук чичероне, успевшего завладеть приезжим, и собирался уже проводить его к Альберу, но тот сам вышел к нему навстречу. Заказанный номер состоял из двух небольших спален и приемной. Спальни выходили окнами на улицу - обстоятельство, отмеченное маэстро Пастрини, как неоценимое преимущество. Все остальные комнаты в этом этаже снял ка- кой-то богач, не то сицилианец, не то мальтиец, - хозяин точно не знал. - Все это очень хорошо, маэстро Пастрини, - сказал Франц, - но нам желательно сейчас же поужинать, а на завтра и на следующие дни нам нужна коляска. - Что касается ужина, - отвечал хозяин гостиницы, - то вам его пода- дут немедля, но коляску... - Но? - воскликнул Альбер. - Стойте, стойте, маэстро Пастрини, что это за шутки? Нам нужна коляска. - Ваша милость, - сказал хозяин гостиницы, - будет сделано все воз- можное, чтобы вам ее доставить. Это все, что я могу вам обещать. - А когда мы получим ответ? - спросил Франц. - Завтра утром, - отвечал хозяин. - Да что там! - сказал Альбер. - Заплатим подороже, вот и все. Дело известное: у Дрэка и Арона берут двадцать пять франков в обыкновенные дни и тридцать или тридцать пять по воскресеньям и праздникам; прибавьте пять франков куртажа, выйдет сорок - есть о чем разговаривать. - Я сомневаюсь, чтобы ваша милость даже за двойную цену могли что-ни- будь достать. - Так пусть запрягут лошадей в мою дорожную коляску. Она немного по- истрепалась в дороге, но это не беда. - Лошадей не найти. Альбер посмотрел на Франца, как человек, не понимающий, что ему гово- рят. - Как вам это правится, Франц? Нет лошадей, - сказал он, - но разве нельзя достать хотя бы почтовых? - Они все уже разобраны недоли две тому назад и теперь остались те, которые необходимы для почты. - Что вы на это скажете? - спросил Франц. - Скажу, что, когда что-нибудь выше моего понимания, я имею обыкнове- ние не останавливаться на этом предмете и перехожу к другому. Как обсто- ит дело с ужином, маэстро Пастрини? - Ужин готов, ваша милость. - Так начнем с того, что поужинаем. - А коляска и лошади? - спросил Франц. - Не беспокойтесь, друг мой. Они найдутся; не надо только скупиться. И Морсер с удивительной философией человека, который все считает воз- можным, пока у него тугой кошелек или набитый бумажник, поужинал, лег в постель, спал, как сурок, и видел во сне, что катается на карнавале в коляске шестерней. XII. РИМСКИЕ РАЗБОЙНИКИ На другой день Франц проснулся первый и тотчас же позвонил. Колокольчик еще не успел умолкнуть, как вошел сам маэстро Пастрини. - Вот видите, - торжествующе сказал хозяин, не ожидая даже вопроса Франца, - я вчера угадал, ваша милость, когда не решился ничего обещать вам; вы слишком поздно спохватились, и во всем Риме нет ни одной коляс- ки, то есть на последние три дня, разумеется. - Ну, конечно! - отвечал Франц. - Именно на те дни, когда она больше всего нужна. - О чем это? - спросил Альбер, входя. - Нет коляски? - Вы угадали, мой друг, - отвечал Франц. - Нечего сказать, хорош городишко, ваш вечный город! - Я хочу сказать, ваша милость, - возразил маэстро Пастрини, желая поддержать достоинство столицы христианского мира в глазах приезжих, - я хочу сказать, что нет коляски с воскресенья утром до вторника вечером; но до воскресенья вы, если пожелаете, найдете хоть пятьдесят. - Это уже лучше! - сказал Альбер. - Сегодня у нас четверг, - кто зна- ет, что может случиться до воскресенья? - Случится только то, что понаедет еще тысяч десять - двенадцать па- роду, - отвечал Франц, - и положение станет еще более затруднительным. - Любезный друг, - отвечал Морсер, - давайте наслаждаться настоящим и не думать мрачно о будущем. - По крайней мере, окно у нас будет? - спросил Франц. - Окно? Куда? - На Корсо, разумеется! - Вы шутите! Окно! - воскликнул маэстро Пастрини. - Невозможно! Со- вершенно невозможно! Было одно незанятое, в шестом этаже палаццо Дориа, да и то отдали русскому князю за двадцать цехинов в день. Молодые люди с изумлением переглянулись. - Знаете, дорогой друг, - сказал Франц Альберу, - что нам остается делать? Проведем карнавал в Венеции; там если нет колясок, то, по край- ней мере, есть гондолы. - Ни в коем случае! - воскликнул Альбер. - Я решил увидеть римский карнавал и увижу его хоть на ходулях. - Превосходная мысль, - подхватил Франц, - особенно, чтобы гасить мокколетти; [20] мы нарядимся полишинелями, вампирами или обитателями Ландов и будем иметь головокружительный успех. - Ваши милости все-таки желают получить экипаж хотя бы до воскре- сенья? - Разумеется! - сказал Альбер. - Неужели вы думаете, что мы будем хо- дить по улицам Рима пешком, как какие-нибудь писари? - Приказание ваших милостей будет исполнено, - сказал маэстро Пастри- ни. - Только предупреждаю, что экипаж будет вам стоить шесть пиастров в день. - А я, любезный синьор Пастрини, - подхватил Франц, - не будучи нашим соседом миллионером, предупреждаю вас, что я четвертый раз в Риме и знаю цену экипажам в будни, в праздники и по воскресеньям; мы вам дадим две- надцать пиастров за три дня, сегодняшний, завтрашний и послезавтрашний, и вы еще недурно на этом наживетесь. - Позвольте, ваша милость!.. - попытался возражать маэстро Пастрини. - Как хотите, дорогой хозяин, как хотите, - сказал Франц, - или я сам сторгуюсь с вашим abettatore [21], которого я хорошо знаю, это мой ста- рый приятель, он уже немало поживился от меня, и, в надежде и впредь по- живиться, он возьмет с меня меньше, чем я вам предлагаю; вы потеряете разницу по своей собственной вине. - Зачем вам беспокоиться, ваша милость? - сказал маэстро Пастрини с улыбкой итальянского обиралы, признающего себя побежденным. - Постараюсь услужить вам и надеюсь, что вы будете довольны. - Вот и чудесно! Давно бы так. - Когда вам угодно коляску? - Через час. - Через час она будет у ворот. И действительно, через час экипаж ждал молодых людей; то была обыкно- венная извозчичья пролетка, ввиду торжественного случая возведенная в чин коляски. Но, несмотря на ее более чем скромный вид, молодые люди почли бы за счастье иметь ее в своем распоряжении на последние три дня карнавала. - Ваша светлость! - крикнул чичероне высунувшемуся в окно Францу. - Подать карету ко дворцу? Хотя Франц и привык к напыщенным выражениям итальянцев, он все же бросил взгляд вокруг себя; но слова чичероне явно относились к нему. Его светлостью был он сам, под каретой подразумевалась пролетка, а дворцом именовалась гостиница "Лондон". Вся удивительная склонность итальянцев к преувеличению сказалась в этой фразе. Франц и Альбер сошли вниз. Карета подкатила ко дворцу. Их светлости развалились в экипаже, а чичероне вскочил на запятки. - Куда угодно ехать вашим светлостям? - Сначала к храму святого Петра, а потом к Колизею, - как истый пари- жанин, сказал Альбер. Но Альбер не знал, что требуется целый день на осмотр св. Петра и це- лый месяц на его изучение. Весь день прошел только в осмотре храма св. Петра. Вдруг друзья заметили, что день склоняется к вечеру. Франц посмотрел на часы: было уже половина пятого. Пришлось отправиться домой. Выходя из экипажа, Франц велел кучеру быть у подъезда в восемь часов. Он хотел показать Альберу Колизей при лунном свете, как показал ему храм св. Петра при лучах солнца. Когда по- казываешь приятелю город, в котором сам уже бывал, то вкладываешь в это столько же кокетства, как когда знакомишь его с женщиной, любовником ко- торой когда-то был. Поэтому Франц сам указал кучеру маршрут. Он должен был миновать воро- та дель-Пополо, ехать вдоль наружной стены и въехать в ворота Сап-Джо- ванни. Таким образом, Колизей сразу вырастет перед ними и величие его не будет умалено ни Капитолием, ни Форумом, ни аркою Септимия Севера, ни храмом Антонина и Фаустины на виа-Сакра, которые они могли бы увидеть на пути к нему. Сели обедать. Маэстро Пастрини обещал им превосходный обед; обед ока- зался сносным, придраться было не к чему. К концу обеда явился хозяин; Франц подумал, что он пришел выслушать одобрение, и готовился польстить ему, по Пастрини с первых же слов прер- вал его. - Ваша милость, - сказал он, - я весьма польщен вашими похвалами; но я пришел не за этим. - Может быть, вы пришли сказать, что нашли для нас экипаж? - спросил Альбер, закуривая сигару. - Еще того менее; и я советую вашей милости бросить думать об этом и примириться с положением. В Риме вещи возможны или невозможны. Когда вам говорят, что невозможно, то дело кончено. - В Париже много удобнее: когда вам говорят, что это невозможно, вы платите вдвое и тотчас же получаете то, что вам нужно. - Так говорят все французы, - отвечал задетый за живое маэстро Паст- рини, - и я, право, не понимаю, зачем они путешествуют? - Поэтому, - сказал Альбер, флегматически пуская дым в потолок и рас- качиваясь в кресле, - поэтому путешествуют только такие безумцы и дура- ки, как мы; умные люди предпочитают свой особняк на улице Эльдер, Гантский бульвар и Кафе-де-Пари. Не приходится объяснять, что Альбер жил на названной улице, каждый день прогуливался по фешенебельному бульвару и обедал в том единственном кафе, где подают обед, и то лишь при условии хороших отношений с офици- антами. Маэстро Пастрини ничего не ответил, очевидно обдумывая ответ Альбера, показавшийся ему не вполне ясным. - Однако, - сказал Франц, прерывая географические размышления хозяи- на, - вы все же пришли к нам с какой-нибудь целью. С какой именно? - Вы совершенно правы; речь идет вот о чем: вы велели подать коляску к восьми часам? - Да. - Вы хотите взглянуть на Колоссоо? - Вы хотите сказать: на Колизей? - Это одно и то же. - Пожалуй. - Вы велели кучеру выехать в ворота дель-Пополо, проехать вдоль на- ружной стены и воротиться через ворота Сан-Джованни? - Совершенно верно. - Такой путь невозможен. - Невозможен? - Или во всяком случае очень опасен. - Опасен? Почему? - Из-за знаменитого Луиджи Вампа. - Позвольте, любезный хозяин, - сказал Альбер, - прежде всего, кто такой ваш знаменитый Луиджи Вампа? Он, может быть, очень знаменит в Ри- ме, но, уверяю вас, совершенно неизвестен в Париже. - Как! Вы его не знаете? - Не имею этой чести. - Вы никогда не слышали его имени? - Никогда. - Так знайте, что это разбойник, перед которым Дечезарис и Гаспароне - просто мальчики из церковного хора. - Внимание, Альбер! - воскликнул Франц. - Наконец-то на сцене появля- ется разбойник. - Любезный хозяин, предупреждаю вас, я не поверю ни слову. А засим можете говорить, сколько вам угодно; я вас слушаю. "Жил да был..." Ну, что же, начинайте! Маэстро Пастрини повернулся к Францу, который казался ему наиболее благоразумным из приятелей. Надобно отдать справедливость честному мало- му. За его жизнь в его гостинице перебывало немало французов, по некото- рые свойства их ума остались для него загадкой. - Ваша милость, - сказал он очень серьезно, обращаясь, как мы уже сказали, к Францу - если вы считаете меня лгуном, бесполезно говорить вам то, что я намеревался вам сообщить; однако смею уверить, что я имел в виду вашу же пользу. - Альбер по сказал, что вы лгун, дорогой синьор Пастрини, - прервал Франц, - он сказал, что не поверит вам, только и всего. Но я вам поверю, будьте спокойны; говорите же. - Однако, ваша милость, вы понимаете, что, если моя правдивость под сомнением... - Дорогой мой, - прервал Франц, - вы обидчивее Кассандры; по ведь она была пророчица, и ее никто но слушал, а вам обеспечено внимание половины вашей аудитории. Садитесь и расскажите нам, кто такой господин Вампа. - Я уже сказал вашей милости, что это разбойник, какого мы не видыва- ли со времен знаменитого Мастрильи. - Но что общего между этим разбойником и моим приказанием кучеру вые- хать в ворота дель-Пополо и вернуться через ворота Сан-Джованни? - А то, - отвечал маэстро Пастрини, - что вы можете спокойно выехать в одни ворота, но я сомневаюсь, чтобы вам удалось вернуться в другие. - Почему? - спросил Франц. - Потому, что с наступлением темноты даже в пятидесяти шагах за воро- тами небезопасно. - Будто? - спросил Альбер. - Господин виконт, - отвечал маэстро Пастрини, все еще до глубины ду- ши обиженный недоверием Альбера, - я это говорю не для вас, а для вашего спутника; он бывал в Риме и знает, что такими вещами не шутят. - Друг мой, - сказал Альбер Францу, - чудеснейшее приключение само плывет нам в руки. Мы набиваем коляску пистолетами, мушкетонами и двуст- волками. Луиджи Вампа является, но не он задерживает нас, а мы его; мы доставляем его в Рим, преподносим знаменитого разбойника его святейшест- ву папе, тот спрашивает, чем он может вознаградить нас за такую услугу. Мы без церемонии просим у него карету и двух лошадей из папских конюшен и смотрим карнавал из экипажа; не говоря уже о том, что благодарный римский народ, по всей вероятности, увенчает нас лаврами на Капитолии и провозгласит, как Курция и Горация Коклеса, спасителями отечества. Лицо маэстро Пастрини во время этой тирады Альбера было достойно кис- ти художника. - Во-первых, - возразил Франц, - где вы возьмете пистолеты, мушкетоны и двустволки, которыми вы собираетесь начинить нашу коляску? - Уж, конечно, не в моем арсенале, ибо у меня в Террачине отобрали даже кинжал; а у вас? - Со мною поступили точно также в Аква-Пендепте. - Знаете ли, любезный хозяин, - сказал Альбер, закуривая вторую сига- ру от окурка первой, - что такая мера весьма удобна для грабителей и, мне кажется, введена нарочно, по сговору с ними? Вероятно, такая шутка показалась хозяину рискованной, потому что он пробормотал в ответ что-то невнятное, обращаясь только к Францу, как к единственному благоразумному человеку, с которым можно было столко- ваться. - Вашей милости, конечно, известно, что, когда на вас нападают раз- бойники, не принято защищаться. - Как! - воскликнул Альбер, храбрость которого восставала при мысли, что можно молча дать себя ограбить. - Как так "не принято"! - Да так. Всякое сопротивление было бы бесполезно. Что вы сделаете против десятка бандитов, которые выскакивают из канавы, из какой-нибудь лачуги или из акведука и все разом целятся в вас? - Черт возьми! Пусть меня лучше убьют! - воскликнул Альбер. Маэстро Пастрини посмотрел на Франца глазами, в которых ясно чита- лось: "Положительно, ваша милость, ваш приятель сумасшедший". - Дорогой Альбер, - возразил Франц, - ваш ответ великолепен и стоит корнелевского "qu'il mourut"; [22] но только там дело шло о спасении Ри- ма, и Рим этого стоил. Что же касается пас, то речь идет всего лишь об удовлетворении пустой прихоти, а жертвовать жизнью из-за прихоти - смеш- но. - Per Bacco! [23] - воскликнул маэстро Пастрини. - Вот это золотые слова! Альбер налил себе стакан лакрима-кристи и начал пить маленькими глот- ками, бормоча что-то нечленораздельное. - Ну-с, маэстро Пастрини, - продолжал Франц, - теперь, когда приятель мой успокоился и вы убедились в моих миролюбивых наклонностях, расскажи- те нам, кто такой этот синьор Луиджи Вампа. Кто он, пастух или вельможа? Молод или стар? Маленький или высокий? Опишите нам его, чтобы мы могли, по крайней мере, его узнать, если случайно встретим его в обществе, как Сбогара или Лару. - Лучше меня никто вам не расскажет о нем, ваша милость, потому что я знал Луиджи Вампа еще ребенком; и однажды, когда я сам попал в его руки по дороге из Ферентино в Алатри, он вспомнил, к величайшему моему счастью, о нашем старинном знакомстве; он отпустил меня и не только не взял выкупа, но даже подарил мне прекрасные часы и рассказал мне свою историю. - Покажите часы, - сказал Альбер. Пастрини вынул из жилетного кармана великолепный брегет с именем мас- тера и графской короной. - Вот они. - Черт возьми! - сказал Альбер. - Поздравляю вас! У меня почти такие же, - он вынул свои часы из жилетного кармана, - и они стоили мне три тысячи франков. - Расскажите историю, - сказал Франц, придвигая кресло и приглашая маэстро Пастрини сесть. - Вы разрешите? - спросил хозяин. - Помилуйте, дорогой мой, - отвечал Альбер, - ведь вы не проповедник, чтобы говорить стоя. Хозяин сел, предварительно отвесив каждому из своих слушателей по почтительному поклону, что должно было подтвердить его готовность сооб- щить им все сведения о Луиджи Вампа. - Постойте, - сказал Франц, - останавливая маэстро Пастрини, уже было открывшего рот. - Вы сказали, что знали Вампа ребенком. Стало быть, он еще совсем молод? - Молод ли он? Еще бы! Ему едва исполнилось двадцать два года. О, этот мальчишка далеко пойдет, будьте спокойны. - Что вы на это скажете, Альбер? Прославиться в двадцать два года! Это не шутка! - сказал Франц. - Да, и в этом возрасте Александр, Цезарь и Наполеон, хотя впос- ледствии о них и заговорили, успели меньше. - Итак, - продолжал Франц, обращаясь к хозяину, - герою вашей истории всего только двадцать два года? - Едва исполнилось, как я уже имел честь докладывать. - Какого он роста, большого или маленького? - Среднего, приблизительно такого, как его милость, - отвечал хозяин, указывая на Альбера. - Благодарю за сравнение, - с поклоном сказал Альбер. - Рассказывайте, маэстро Пастрини, - сказал Франц, улыбнувшись обид- чивости своего друга. - А к какому классу общества он принадлежал? - Он был простым пастухом в поместье графа СапФеличе, между Палестри- ной и озером Габри. Он родился в Пампинаре и с пятилетнего возраста слу- жил у графа. Отец его, сам пастух, имел в Анапии собственное маленькое стадо и жил торговлей бараньей шерстью и овечьим сыром в Риме. Маленький Вампа еще в раннем детстве отличался странным характером. Однажды, когда ему было только семь лет, он явился к палестринскому свя- щеннику и просил научить его читать. Это было нелегко, потому что ма- ленький пастух не мог отлучаться от стада; но добрый священник ежедневно ходил служить обедню в маленькое местечко, слишком бедное, чтобы содер- жать священника, и даже не имевшее названия, так что его обычно называли просто "Борго" [24]. Он предложил Луиджи поджидать его на дороге и тут же, на обочине, брать урок, но предупредил, что уроки будут очень корот- кие и ученику придется быть очень старательным. Мальчик с радостью согласился. Луиджи ежедневно водил стадо на дорогу из Палестрины в Борго. Ежед- невно в девять часов утра здесь проходил священник; он садился с мальчи- ком на край канавы, и маленький пастушок учился грамоте по требнику. В три месяца он научился читать. Но этого было мало: он хотел научиться писать. Священник заказал учителю чистописания в Риме три прописи: одну большими буквами, другую средними, а третью мелкими, и показал мальчику, как переписывать их на аспиде заостренной железкой. В тот же вечер, загнав стадо, Вампа побежал к палестринскому слесарю, взял большой гвоздь, накалил его, выковал, закруглил и сделал из него нечто вроде античного стилоса. На другой день он набрал аспидных пластинок и принялся за дело. В три месяца он научился писать. Священник, удивленный его сметливостью и тронутый его прилежанием, подарил ему несколько тетрадей, пучок перьев и перочинный ножик. Мальчику предстояла новая наука, но уже легкая в сравнении с прежней. Через неделю он владел пером так же хорошо, как и своим стилосом. Священник рассказал про него графу Сан-Феличе; тот пожелал видеть пастушка, заставил его при себе читать и писать, велел управляющему кор- мить его вместе со слугами и назначил ему жалованье - два пиастра в ме- сяц. На эти деньги Луиджи покупал книги и карандаши. Владея необыкновенным даром подражания, он, как юный Джотто, рисовал на аспидных досках своих овец, дома и деревья. Потом при помощи перочинного ножа он стал обтачивать дерево и прида- вать ему различные формы. Так начал свое поприще и Пинелли, знаменитый скульптор. Девочка лет шести, стало быть немного моложе Луиджи, тоже стерегла стадо вблизи Палестины; она была сирота, родилась в Вальмонтонс и зва- лась Терезой. Дети встречались, садились друг подле друга, и, пока их стада, сме- шавшись, паслись вместе, они болтали, смеялись и играли; вечером они от- деляли стадо графа Сан-Феличе от стада барона Черветри и расходились в разные стороны, условившись снова встретиться на следующее утро. Они ни- когда не нарушали этого условия и, таким образом, росли вместе. Луиджи исполнилось двенадцать лет, а Терезе - одиннадцать. Между тем с годами их природные наклонности развивались. Луиджи по-прежнему занимался искусствами, насколько это было возможно в одиночестве, нрав у него был неровный: он то бывал беспричинно печа- лен, то порывист, вспыльчив и упрям и всегда насмешлив. Ни один из маль- чиков Пампинары, Палестрины и Вальмонтоне не только не имел на него вли- яния, но даже не мог стать его товарищем. Его своеволие, требова- тельность, нежелание ни в чем уступать отстраняли от него всякое прояв- ление дружелюбия или хотя бы симпатии. Одна Тереза единым взглядом, сло- вом, жестом укрощала его строптивый нрав. Он покорялся мановению женской руки, а мужская рука, чья бы она ни была, могла только сломать его, но не согнуть. Тереза, напротив, была девочка живая, резвая и веселая, но чрезвычай- но тщеславная; два пиастра, выдаваемые Луиджи управляющим графа Сан-Фе- личе, все деньги, выручаемые им за разные безделушки, которые он прода- вал римским торговцам игрушек, уходили на сережки из поддельного жемчу- га, стеклянные бусы и золотые булавки. Благодаря щедрости своего юного друга Тереза была самой красивой и нарядной крестьяночкой в окрестностях Рима. Дети росли, проводя целые дни вместо и беспечно предаваясь влечениям своих неискушенных натур. В их разговорах, желаниях и мечтах Вампа всег- да воображал себя капитаном корабля, предводителем войска или губернато- ром какой-нибудь провинции, а Тереза видела себя богатой, в пышном наря- де, в сопровождении ливрейных лакеев. Проведя весь день в дерзновенных мечтах о своем будущем блеске, они расставались, чтобы загнать своих ба- ранов в хлев, и спускались с высоты мечтаний к горькой и убогой действи- тельности. Однажды молодой пастух сказал графскому управляющему, что он видел, как волк вышел из Сабипских гор и рыскал вокруг его стада. Управляющий дал ему ружье, а Вампа только этого и хотел. Ружье оказалось от превосходного мастера из Брешиа и било не хуже английского карабина; но граф, приканчивая однажды раненую лисицу, сло- мал приклад, и ружье было отложено. Для такого искусного резчика, как Вампа, это не представляло затруд- нений. Он измерил старое ложе, высчитал, что надо изменить, чтобы ружье пришлось ему по плечу, и смастерил новый приклад с такой чудесной резьбой, что если бы он захотел продать в городе одно только дерево, то получил бы за него верных пятнадцать - двадцать пиастров. Но он отнюдь не собирался этого делать: иметь ружье было его заветной мечтой. Во всех странах, где независимость заменяет свободу, первая пот- ребность всякого смелого человека, всякого мощного содружества иметь оружие, которое может служить для нападения и защиты и, наделяя грозной силой своего обладателя, заставляет других считаться с ним. С этой минуты все свое свободное время Вампа посвящал упражнению в стрельбе; он купил пороху и пуль, и все для него стало мишенью: жалкий серенький ствол оливы, растущей на склонах Сабинских гор; лисица, под вечер выходящая из поры в поисках добычи; орел, парящий в воздухе. Скоро он так изощрился, что Тереза превозмогла страх, который она вначале чувствовала при каждом выстреле, и любовалась, как ее юный товарищ вса- живал пулю, куда хотел, так же метко, как если бы вкладывал ее рукой. Однажды вечером волк и в самом деле выбежал из рощи, возле которой они обыкновенно сидели. Волк не пробежал и десяти шагов, как упал мерт- вым. Вампа, гордый своей удачей, взвалил его на плечи и принес в поместье. Все это создало Луиджи Вампа некоторую известность; человек, стоящий выше других, где бы он ни был, всегда находит почитателей. Во всей окру- ге о молодом пастухе говорили, как о самом ловком, сильном и неустраши- мом парне на десять лье кругом; и хотя Тереза слыла чуть ли не первой красавицей между сабинскими девушками, никто не решался заговаривать с ней о любви, потому что все знали, что ее любит Вампа. А между тем Луиджи и Тереза ни разу не говорили между собой о любви. Они выросли друг подле друга, как два дерева, которые переплелись под землей корнями, над землей - ветвями и ароматами - в воздухе; у них было только одно желание: всегда быть вместе; это желание стало потребностью, и они скорее согласились бы умереть, чем разлучиться хотя бы на один день. Терезе минуло шестнадцать лет, а Луиджи - семнадцать. В это время начали поговаривать о разбойничьей шайке, собравшейся в Ленинских горах. Разбой никогда не удавалось искоренить в окрестностям Рима. Иной раз недостает атамана; но стоит только явиться ему, как около него тотчас же собирается шайка. Знаменитый Кукуметто, выслеженный в Абруццских горах и изгнанный из неаполитанских владений, где он вел настоящую войну, перевалил, как Манфред, через Гарильяно и нашел убежище между Соннино и Пиперно, на бе- регах Амазено. Теперь он набирал шайку, идя по стопам Дечезариса и Гаспароре и наде- ясь вскоре превзойти их. Из Палестрины, Фраскати и Пампинары исчезло несколько юношей. Сначала о них беспокоились, потом узнали, что они вступили в шайку Кукуметто. Вскоре Кукуметто стал предметом всеобщего внимания. Рассказывали про его необыкновенную храбрость и возмутительное жестокосердие. Однажды он похитил девушку, дочь землемера в Фрозиноне. Разбойничий закон непреложен: девушка принадлежит сначала похитителю, потом ос- тальные бросают жребий, и несчастная служит забавой для всей шайки, пока она им не наскучит или не умрет. Когда родители достаточно богаты, чтобы заплатить выкуп, к ним отп- равляют гонца; пленница отвечает головой за безопасность посланного. Ес- ли выкупа не дают, то участь пленницы решена. У похищенной девушки в шайке Кукуметто был возлюбленный, его звали Карлини. Увидев его, она протянула к нему руки и считала себя спасенною, но бедный Карлини, узнав ее, почувствовал, что сердце его разрывается: он не сомневался в том, какая ей готовится участь. Однако, так как он был любимцем Кукуметто, три года делил с ним все опасности и даже однажды спас ему жизнь, застрелив карабинера, который уже занес саблю над его головой, то он надеялся, что Кукуметто сжалится над ним. Он отвел атамана в сторону, в то время как девушка, сидя под высокой сосной, посреди лесной прогалины, закрывала лицо яркой косынкой, какие носят римские крестьянки, чтобы спрятать его от похотливых взглядов раз- бойников. Карлини все рассказал атаману: их любовь, клятвы верности и как они каждую ночь, с тех пор как шайка расположилась в этих местах, встречают- ся среди развалин. Как раз в этот вечер Карлини был послан в соседнее село и не мог явиться на свидание; но Кукуметто якобы случайно очутился там и похитил девушку. Карлини умолял атамана сделать ради него исключение и пощадить Риту, уверяя, что отец ее богат и даст хороший выкуп. Кукуметто притворился, что склоняется на мольбы своею друга, и пору- чил ему найти пастуха, которого можно было бы послать к отцу Риты, в Фрозинопе. Карлипи радостно подбежал к девушке, сказал ей, что она спасена, и попросил ее написать отцу письмо, чтобы сообщить о том, что с ней случи- лось, и уведомить его, что за нее требуют триста пиастров выкупа. Отцу давали сроку двенадцать часов, до девяти часов следующего утра. Взяв письмо, Карлини бросился в долину разыскивать гонца. Он нашел молодого пастуха, загонявшего в ограду свое стадо. Пастухи, обитающие между юродом и горами, на границе между дикой и цивилизованной жизнью, - обычно посланцы разбойников. Пастух немедленно пустился в путь, обещая через час быть в Фрозиноно. Картини, радостный, вернулся к возлюбленной, чтобы передать ей это утешительное известие. Он застал шайку на прогалине, за веселым ужином; она поглощала припа- сы, взимаемые с поселян в виде дани; но он тщетно искал между пирующими Кукуметто и Риту. Он спросил, где они; бандиты отвечали громким хохотом. Холодный пот выступил на лбу Карлини, волосы на голове встали дыбом. Он повторил свой вопрос. Один из сотрапезников палил в стакан орви- етского вина и протянул его Карлини. "За здоровье храброго Кукуметто и красавицы Риты!" В ту же минуту Карлини услышал женский крик. Он понял все. Он схватил стакан, пустил им в лицо угощавшего и бросился на крик. Пробежав шагов сто, он за кустом увидел Кукуметто, державшего в объятиях бесчувственную Риту. Увидев Карлини, Кукуметто встал и навел на него два пистолета. Разбойники взглянули друг на друга: один - с похотливой улыбкой на губах, другой - смертельно бледный. Можно было думать, что между этими людьми сейчас произойдет жестокая схватка. Но мало-помалу черты Карлини разгладились, его рука, схвативша- яся было за один из пистолетов, заткнутых у него за поясом, повисла в воздухе. Рита лежала на земле между ними. Лунный свет озарял эту сцену. "Ну, что? - сказал Кукуметто. - Исполнил ты мое поручение?" "Да, атаман, - отвечал Карлини, - и завтра, к девяти часам, отец Риты будет здесь с деньгами". "Очень хорошо. А пока мы проведем веселую ночку. Эта девушка восхити- тельна, у тебя неплохой вкус, Карлини. А так как я не себялюбец, то мы сейчас вернемся к товарищам и будем тянуть жребий, кому она теперь дос- танется". "Стало быть, вы решили поступить с ней, как обычно?" - спросил Карли- ни. "А почему бы делать для нее исключение?" "Я думал, что во внимание к моей просьбе..." "Чем ты лучше других?" "Вы правы". "Но ты не беспокойся, - продолжал, смеясь, Кукумотто, - рано или поздно придет и твой черед". Карлини так стиснул зубы, что они хрустнули. "Ну, что же, идем?" - сказал Кукуметто, делая шаг в сторону товари- щей. "Я иду за вами". Кукуметто удалился, оглядываясь на Карлини, так как, должно быть, опасался, что тот нападет на него сзади. Но ничто в молодом разбойнике не указывало на враждебные намерения. Он продолжал стоять, скрестив руки, над все еще бесчувственной Ритой. У Кукуметто мелькнула мысль, что Карлини хочет схватить ее на руки и бежать с нею. Но это его не беспокоило, потому что он уже получил от Ри- ты все, что хотел; а что касается денег, то триста пиастров, разделенных между всею шайкою, были такой ничтожной суммой, что они его мало интере- совали. И он продолжал идти к прогалине; к его удивлению, Карлини появился там почти одновременно с ним. "Жребий! Жребий!" - закричали разбойники, увидав атамана. И глаза всех этих людей загорелись вожделением, в красноватом отблес- ке костра они были похожи на демонов. Требование их было справедливо; поэтому атаман в знак согласия кивнул головой. Записки с именами, в том числе и с именем Карлини, положили в шляпу, и самый младший из шайки вытащил из этой самодельной урны одну из записок. На этой записке значилось имя Дьяволаччо. Это был тот самый, который предложил Карлини выпить за здоровье ата- мана и которому Карлини в ответ на это швырнул стакан в лицо. Из широкой раны, рассекшей ему лицо от виска до подбородка, струей текла кровь. Когда прочли его имя, он громко захохотал. "Атаман, - сказал он, - Карлини сейчас отказался выпить за ваше здо- ровье; предложите ему выпить за мое; может быть, он скорое снизойдет к вашей просьбе, чем к моей". Все ожидали какой-нибудь вспышки со стороны Карлини; но, к общему изумлению, он взял одной рукой стакан, другой - флягу и палил себе вина. "За твое здоровье, Дьяволаччо", - сказал он спокойным голосом. И он осушил стакан, причем рука его даже не задрожала. Потом, приса- живаясь к огню, он сказал: "Дайте мне мою долю ужина! Я проголодался после долгой ходьбы". "Да здравствует Карлини!" - закричали разбойники. "Так и надо! Вот это называется поступать по-товарищески". И все снова уселись в кружок у костра; Дьяволаччо удалился. Карлипи ел и пил, как будто ничего не произошло. Разбойники удивленно поглядывали на него, озадаченные его безучасти- ем, как вдруг услышали позади себя тяжелые шаги. Они обернулись: к костру подходил Дьяволаччо с молодой пленницей на руках. Голова ее была запрокинута, длинные волосы касались земли. Чем ближе он подходил к светлому кругу костра, тем заметней станови- лась бледность девушки и бледность разбойника. Так зловеща и торжественно было это появление, что все встали, кроме Карлини, который спокойно остался сидеть, продолжая есть и пить, как ни в чем не бывало. Дьяволаччо подходил все ближе среди всеобщего молчания и, наконец, положил Риту к ногам атамана. Тогда все поняли, почему так бледен разбойник и так бледна девушка: под ее левого грудью торчала рукоять ножа. Все глаза обратились к Карлини: у него на поясе висели пустые ножны. "Так, - сказал атаман, - теперь я понимаю, для чего Карлини отстал". Дикие натуры умеют ценить мужественный поступок; хотя, быть может, ни один из разбойников не сделал бы тою, что сделал Карлини, все его поня- ли. Карлини тоже встал с места и подошел к телу, положив руку на рукоять пистолета. "А теперь, - сказал он, - будет кто-нибудь оспаривать у меня эту жен- щину?" "Никто, - отвечал атаман, - она твоя!" Карлини поднял ее на руки и вынес из освещенного круга, который отб- расывало пламя костра. Кукуметто, как обычно, расставил часовых, и раз- бойники, завернувшись в плащи, легли спать около огня. В полночь часовые подняли тревогу: атаман и разбойники в тот же миг были на ногах. Это оказался отец Риты, принесший выкуп за дочь. "Бери, - сказал он атаману, подавая мешок с серебром. - Вот триста пиастров. Отдай мне мою дочь". Но атаман, не взяв денег, сделал ему знак следовать за собой. Старик повиновался; они пошли за деревья, сквозь ветви которых просвечивал ме- сяц. Наконец, Кукуметто остановился, протянул руку и указал старику на две фигуры под деревом. "Вот, - сказал он, - требуй свою дочь у Карлини, он даст тебе отчет во всем". И вернулся к товарищам. Старик замер на месте. Он чувствовал, что какая-то неведомая беда, огромная, непоправимая, нависла над его головой. Наконец, он сделал нес- колько шагов, стараясь различить, что происходит под деревом. Заслышав шаги, Карлини поднял голову, и глазам старика более отчетли- во представились очертания двух людей. На земле лежала женщина; голова ее покоилась на коленях мужчины, нак- лонившегося над ней; приподняв голову, он открыл лицо женщины, которое он прижимал к груди. Старик узнал свою дочь, а Карлини узнал старика. "Я ждал тебя", - сказал разбойник отцу Риты. "Негодяй! - воскликнул старик. - Что ты сделал?" И он с ужасом глядел на Риту, неподвижную, окровавленную, с ножом в груди. Лунный луч падал на нее, озаряя ее тусклым светом. "Кукуметто обесчестил твою дочь, - сказал Карлини, - я любил ее и по- тому убил; после него она стала бы игрушкой для всей шайки". Старик по сказал ни слова, но побледнел, как привидение. "Если я виноват, - продолжал Карлини, - отомсти за нее". Он вырвал нож из груди молодой девушки и одной рукою подал его стари- ку, а другой - обнажил свою грудь. "Ты хорошо сделал, - сказал старик глухим голосом, - обними меня, сын мой!" Карлини, рыдая, упал в объятия отца своей возлюбленной. То были пер- вые слезы в жизни этого запятнанного кровью человека. "А теперь, - сказал старик, - помоги мне похоронить мою дочь". Карлини принес два заступа, и отец вместе с возлюбленным принялись рыть могилу под густыми ветвями столетнего дуба. Когда могила была вырыта, отец первый поцеловал убитую, после него - возлюбленные; потом один взял ее за ноги, другой за плечи и опустили в могилу. Оба встали на колени по краям могилы и прочитали молитвы по усопшей. Потом они опять взялись за заступы и засыпали могилу. Старик протянул Карлини руку. "Благодарю тебя, сын мой, - сказал он, - теперь оставь меня одного". "Но как же так..." - сказал тот. "Оставь меня, я так хочу". Карлини повиновался, подошел к товарищам, завернулся в плащ и скоро заснул, по-видимому, так же крепко, как они. Еще накануне было решено переменить стоянку. За час до рассвета Кукуметто поднял свою шайку и приказал отправ- ляться в путь. Но Карлини не хотел уйти из леса, не узнав, что сталось с отцом Риты. Он пошел к тому месту, где расстался с ним. Старик висел на ветви дуба, осенявшего могилу его дочери. Над телом отца и над могилой дочери Карлини поклялся отомстить за обоих. Но он не успел сдержать своей клятвы; два дня спустя он был убит в стычке с римскими карабинерами. Все удивлялись, что, хотя он стоял лицом к неприятелю, пуля попала ему в спину. Но когда один из разбойников припомнил, что Кукуметто был в десяти шагах позади Карлини в ту минуту, когда тот упал, - удивляться переста- ли. В то утро, когда шайка покидала Фрозинонский лес, Кукуметто в темноте последовал за Карлини, слышал его клятву и, как человек осмотрительный, опередил его. Об этом страшном атамане рассказывали еще много других не менее уди- вительных историй. Поэтому от Фонди до Перуджи все дрожали при одном имени Кукуметто. Эти рассказы часто служили предметом беседы между Луиджи и Терезой. Тереза дрожала от страха, но Вампа с улыбкой успокаивал ее, похлопы- вая рукой по своему доброму ружью, так метко попадающему в цель; а если она по успокаивалась, он указывал ей на ворона, сидевшего от них в ста шагах на сухой ветке, прицеливался, спускал курок - птица падала мерт- вой. Между тем время бежало; молодые люди решили обвенчаться, когда Луиджи минет двадцать лет, а Терезе - девятнадцать. Оба они были сироты, и просить разрешения на брак им нужно было только у своих хозяев; они обратились к ним с просьбою и получили согла- сие. Однажды, мечтая о будущем, они вдруг услышали выстрелы; потом из ро- щи, возле которой они, как обычно, пасли свои стада, выскочил человек и бросился в их сторону. Подбежав ближе, он крикнул: "За мною гонятся! Спрячьте меня!" Молодые люди сразу догадались, что это разбойник, но между римским крестьянином и римским разбойником существует врожденная приязнь, - пер- вый всегда готов оказать услугу второму. Вампа, не говоря ни слова, подбежал к камню, закрывавшему вход в их пещеру, отвалил его, указал беглецу на это никому по ведомое убежище, закрыл за ним вход и сел на свое прежнее место подле Терозьт. Почти тотчас же четыре конных карабинера показались у опушки рощи; трое, по-видимому, искали беглеца, а четвертый волочил за шею пойманного разбойника. Карабинеры быстрым взглядом окинули местность, увидели молодых людей, галопом подскакали к ним и начали расспрашивать. Те никого не видали. "Досадно, - сказал начальник патруля, - тот, кого мы ищем, атаман". "Кукумотто?" - невольно воскликнули в один голос Луиджи и Тереза. "Да, - отвечал начальник, - а так как за его голову назначена награда в тысячу римских скудо, то пятьсот из них достались бы вам, если бы вы помогли нам поймать его" Молодые люди переглянулись. У карабинера мелькнула надежда. Пятьсот римских скудо составляют три тысячи франков, а три тысячи франков - это целое состояние для двух сирот, собирающихся обвенчаться. "Да, досадно, - отвечал Вампа, - но мы его не видали". Карабинеры поскакали в разные стороны, но никого не нашли. Потом, один за другим, они скрылись. Тогда Вампа отвалил камень, и Кукуметто вышел из пещеры. Он видел в щель гранитной двери, как молодые люди разговаривали с ка- рабинерами; он догадался, о чем они толковали; он прочел на лице Луиджи и Терезы твердую решимость не выдавать его. Вынув из кармана кошелек, набитый золотом, он протянул им его. Вампа горделиво поднял голову, но у Терезы разгорелись глаза, когда она подумала, сколько можно купить драгоценностей и нарядов на это золо- то. Кукуметто был сущий дьявол, змей, принявший образ разбойника; он пе- рехватил этот взгляд, угадал в Терезе достойную дочь Евы и, прежде чем скрыться в роще, несколько раз оглянулся, как бы прощаясь со своими спа- сителями. Прошло несколько дней. Кукуметто больше не показывался, и о рем ниче- го не было слышно. Приближалось время карнавала. Граф Сан-Феличе решил дать большой кос- тюмированный бал, на который было приглашено самое блестящее римское об- щество. Терезе очень хотелось посмотреть празднество. Луиджи упросил управля- ющего позволить ому присутствовать на балу вместе с Терезой, замешавшись в толпу слуг. Граф затеял празднество, чтобы повеселить свою дочь Кармолу, в кото- рой души не чаял. Кармола была сверстницей Терезы и одного с нею роста, а Тереза красо- той не уступала графской дочери. В вечер празднества Тереза надела свой лучший наряд, вколола в при- ческу самые дорогие булавки, повесила на шею самые сверкающие бусы. Она была в костюме крестьянки из Фраскати. Луиджи надел живописный праздничный костюм тосканских поселял. Оба они, как было условленно, затерялись в толпе слуг. Празднество отличалось необыкновенной пышностью. Не только графский дом горел сотнями огней, но на всех деревьях парка висели пестрые фона- рики. Поэтому многочисленные гости вскоре хлынули из богатых покоев на террасы, а с террас в аллеи парка. На каждом перекрестке играл оркестр, стояли столы со сластями и вина- ми; гуляющие останавливались, составляли кадрили и танцевали, где взду- мается. Кармела была в костюме поселянки Сонино. Чепчик ее был расшит жемчу- гом, золотые булавки сверкали алмазами, пояс из турецкого шелка, заткан- ный крупными цветами, охватывал ее талию, рубашка и юбка были из кашеми- ра, фартучек - из индийского муслина, пуговицами для корсажа служили драгоценные камни. Две ее подруги были одеты - одна поселянкой из Неттуно, другая из Риччиа. Четверо молодых людей из самых богатых и знатных семейств в Риме соп- ровождали их с той чисто итальянской свободой обращения, равной которой нет ни в одной другой стране; они тоже были наряжены поселянами - Альба- но, Веллетри, Чивита-Кастеллана и Сора. Нечего и говорить, что мужские костюмы, так же как и женские, искри- лись золотом и каменьями. Кармела пожелала составить кадриль из однородных костюмов, но не хва- тало четвертой дамы. Кармела оглядела толпу - ни одна гостья не была в подходящем наряде. Граф Сап-Феличе указал ей на Терезу, стоявшую поодаль среди крестьян, опираясь на руку Луиджи. "Вы позволите, отец?" - спросила Кармела. "Конечно, - отвечал граф, - ведь теперь карнавал!" Кармела наклонилась к своему кавалеру и тихо сказала ему несколько слов, указывая на молодую девушку. Молодой человек проследил за направ- лением хорошенькой ручьи, поклонился в знак повиновения и отправился приглашать Терезу на кадриль, составленную дочерью графа. Румянец залил лицо Терезы. Она вопросительно взглянула на Луиджи; от- казаться не было возможности. Луиджи медленно выпустил ее руку, и она, дрожа всем телом, дала себя увести своему изящному кавалеру и заняла место в господской кадрили. Конечно, глазу художника точный и строгий костюм Терезы понравился бы больше, чем платья Кармелы и ее подруг; но Тереза была девушка легкомыс- ленная и тщеславная; вышитая индийская кисея, затканный турецким узором пояс, пышный кашемир - все это ослепляло ее, а блеск сапфиров и алмазов сводил с ума. Но и в Луиджи зародилось новое, неведомое чувство: это была щемящая боль, которая началась в сердце, а потом разлилась по жилам и охватила все его тело. Он следил глазами за малейшими движениями Терезы и ее ка- валера; когда они брались за руки, у него кружилась голова, кровь стуча- ла в жилах, а в ушах раздавался словно колокольный звон. Когда они раз- говаривали и Тереза скромно, потупив глаза, слушала речи своего кавале- ра, Луиджи читал в пламенных взорах красивого юноши, что речи его - восхваления; тогда ему казалось, что земля уходит у него из-под ног и все голоса ада нашептывают ему о смерти и убийстве. Боясь поддаться бе- зумию, он одной рукой хватался за зеленую изгородь, возле которой стоял, а другою судорожно сжимал резную рукоятку кинжала, заткнутого за пояс, сам не замечая, что то и дело почти вынимает его из ножен. Луиджи ревновал! Он чувствовал, что может потерять тщеславную и само- любивую Терезу. А между тем Тереза, вначале робкая и испуганная, скоро оправилась от смущенья. Мы уже сказали, что она была красавица. Этого мало, - она была полна грации, той дикой грации, которая в тысячу раз пленительней нашей жеманной и деланной грациозности. Она стала царицей кадрили, и если она завидовала дочери графа Сан-Фе- личе, то мы не смеем утверждать, что Кармела смотрела на нее не без рев- ности. Когда кадриль кончилась, изящный кавалер, рассыпаясь в комплиментах, отвел ее на прежнее место, где ее ждал Луиджи. Несколько раз во время кадрили Тереза взглядывала на него и видела его бледное, страдальческое лицо. Раз даже перед ее глазами зловещей молнией блеснуло лезвие кинжала. Почти с трепетом взяла она под руку своего возлюбленного. Кадриль имела большой успех, все гости просили повторить ее; одна Кармела отказывалась; но граф Сан-Феличе так настойчиво просил ее, что она в конце концов дала свое согласие. Тотчас же один из кавалеров бросился приглашать Терезу, без которой нельзя было составить кадриль; но она уже исчезла. Луиджи, чувствуя, что не вынесет вторичного испытания, наполовину уговорил, наполовину заставил Терезу перейти в другую часть сада. Тереза нехотя повиновалась; но она видела по искаженному лицу Луиджи, по его молчанию и судорожно вздрагивающей руке, что в нем происходит. Сама она тоже была взволнована; и хоть она не сделала ничего дурного, по понима- ла, что Луиджи вправе упрекнуть ее, - за что? - она не знала, но чувствовала тем не менее, что этот упрек был бы заслужен. Однако, к немалому удивлению Терезы, Луиджи молчал и за весь вечер не произнес ни слова. Только когда вечерняя прохлада заставила гостей поки- нуть сад и они перенесли танцы в комнаты, Луиджи, проводив Терезу до до- му, сказал: "Тереза, о чем ты думала, когда танцевала против молодой графини?" "Я думала, - откровенно отвечала девушка, - что отдала бы полжизни за такой наряд, как у нее". "А что говорил тебе твой кавалер?" "Он говорил мне, что от меня зависит иметь такой наряд и что для это- го мне стоит только сказать слово". "Он был совершенно прав, - сказал Луиджи. - Так ты хочешь иметь такой наряд?" "Да". "Ты его получишь!" Тереза удивленно подняла голову и хотела задать вопрос; но его лицо было так мрачно и страшно, что слова замерли у нее на губах. После этого Луиджи тотчас же ушел. Тереза поглядела ему вслед. Когда он скрылся в темноте, она со вздо- хом вошла в дом. В ту же ночь приключилась беда: вероятно, по неосторожности слуг, за- бывших погасить огни, вспыхнул пожар на вилле Сан-Феличе, во флигеле, где помещались комнаты прелестной Кармелы. Проснувшись среди ночи, она увидела пламя, вскочила с постели и, накинув на себя халат, бросилась к двери; но коридор, который ей надо было пробежать, был уже охвачен ог- нем. Тогда она вернулась в свою комнату, громко зовя на помощь. Вдруг ее окно, находившееся на высоте двадцати футов от земли, распахнулось; в комнату прыгнул крестьянский парень, схватил ее на руки и с нечеловечес- кой силой и ловкостью вынес на лужайку; Кармела потеряла сознание. Когда она пришла в себя, подле нее был ее отец. Кругом толпились слуги, напе- рерыв стараясь оказать ей помощь. Весь флигель виллы сгорел; но кто ду- мал об этом, раз Кармела была жива и здорова? Ее спасителя искали всюду; но он не показывался. Спрашивали всех и вся, но никто не видал его. Сама же Кармела была так взволнована, что не успела разглядеть его лицо. Граф был сказочно богат, и, если не считать опасности, которой под- вергалась Кармела, пожар не причинил ему сколько-нибудь чувствительного урона, тем более что чудесное спасение дочери казалось ему новой ми- лостью провидения. На другой день в обычный час Тереза и Луиджи встретились у опушки ле- са. Луиджи пришел первый и радостно приветствовал Терезу; он, казалось, совсем забыл о вчерашнем. Тереза была задумчива; но, видя Луиджи ласко- вым и беззаботным, она тоже стала беспечно весела; впрочем, такой она бывала всегда, если только какое-нибудь страстное желание не лишало ее покоя. Луиджи взял ее под руку, привел к пещере и остановился. Девушка, по- нимая, что происходит что-то необыкновенное, пристально посмотрела на него. "Тереза, - сказал Луиджи, - вчера ты мне сказала, что отдала бы все на свете, чтобы иметь такой наряд, как у дочери графа?" "Да, - отвечала удивленная Тереза, - но это желание было легкомыслен- но". "А я тебе ответил: "Хорошо, ты его получишь". "Да, - сказала молодая девушка, удивление которой возрастало с каждым словом Луиджи. - Но ты, наверное, так ответил, чтобы сделать мне удо- вольствие". "Я никогда ничего не обещал тебе напрасно, Тереза, - сказал Луиджи с гордостью. - Войди в пещеру и оденься". С этими словами он отодвинул камень и показал Терезе пещеру, освещен- ную двумя свечами, зажженными по бокам великолепного зеркала; на грубом столе, сделанном руками Луиджи, лежали жемчужное ожерелье и бриллианто- вые булавки; рядом, на стуле, лежал весь остальной наряд. Тереза вскрикнула от радости и, даже не спросив, откуда взялся наряд, даже не поблагодарив Луиджи, бросилась в пещеру. Луиджи тотчас же завалил вход камнем, потому что на гребне невысокого холма, заслонявшего ему вид на Палесттину, он заметил всадника, который остановился, как бы выбирая дорогу. Всадник так отчетливо вырисовывался на голубом небе, как только в южных далях вырисовываются предметы. Увидев Луиджи, всадник поднял лошадь в галоп и подскакал к нему. Луиджи не ошибся: всадник, ехавший из Палестины в Тиволи, сбился с дороги. Луиджи указал ему направление; но так как впереди дорога снова раз- ветвлялась, то всадник, чтобы опять не заблудиться, попросил Луиджи про- водить его. Луиджи снял плащ, положил его на землю, перекинул свой карабин через плечо и пошел подле всадника тем быстрым шагом горца, который сопернича- ет с шагом лошади. Через десять минут Луиджи и всадник добрались до перекрестка. Тут юноша царственным движением протянул руку и указал на ту из трех дорог, по которой всаднику следовало ехать: "Вот ваша дорога, - сказал он. - Ваша милость теперь не заблудится". "А вот твоя награда", - сказал всадник, протягивая молодому пастуху несколько мелких монет. "Благодарю, - сказал Луиджи, отдергивая руку, - я оказываю услуги, но не продаю их". "Если ты отказываешься от платы, - сказал всадник, по-видимому знаю- щий разницу между угодливостью городских жителей и гордостью поселян, - то, может быть, ты примешь подарок?" "Это другое дело!" "Так возьми эти два венецианских цехина и дай сделать из них серьги для твоей невесты". "А вы возьмите этот кинжал, - отвечал молодой пастух. - От Альбано до Чивита-Кастеллапа вам не найти рукоятки с лучшей резьбой". "Я принимаю твой подарок, - сказал всадник. - Но теперь я у тебя в долгу: ведь этот кинжал стоит дороже двух цехинов". "Если его купить; но я сам его делал, и мне он стоит не больше пиаст- ра". "Как тебя зовут?" - спросил всадник. "Луиджи Вампа, - отвечал пастух с таким видом, словно сказал: Алек- сандр Македонский. - А вас как?" "Меня зовут Синдбад-Мореход", - отвечал всадник". Франц д'Эпине удивленно вскрикнул. - Синдбад-Мореход? - переспросил он. - Да, - отвечал рассказчик, - так он назвал себя. - А что? Чем вам не правится это имя? - вмешался Альбер. - Очень кра- сивое имя, и, признаюсь, приключения настоящего Синдбада меня когда-то очень занимали. Франц промолчал. Имя Синдбад-Мореход, по очень понятным причинам, пробудило в нем целый рой воспоминаний. - Продолжайте, - сказал он хозяину. - Вампа небрежно сунул в карман два цехина и медленно повернул обрат- но. Когда он был всего в трехстах шагах от пещеры, ему послышались кри- ки. Он замер, прислушиваясь. Через секунду он ясно расслышал свое имя. Крики доносились со стороны пещеры. Он ринулся вперед, как серна, на бегу заряжая ружье, и в два прыжка достиг вершины холма. Здесь крики долотами еще явственнее. Он посмотрел вниз: какой-то мужчина похищал Торезу, как кентавр Песс похитил Дсяниру. Похититель бежал к лесу и уже прошел три четверти пути, отделявшего лес от пещеры. Вампа глазом измерил расстояние; между ним и похитителем было по меньшей мере двести шагов; Вампа понял, что тот скроется с Терезой в ле- су раньше, чем он успеет догнать его. Молодой пастух словно прирос к месту. Он вскинул ружье, медленно на- вел дуло, прицелился и спусти я курок. Похититель вдруг остановился; колени его подогнулись, и он упал, ув- лекая вместе с собой Терезу. Но Тереза сейчас же вскочила на ноги; похититель остался лежать; он бился в предсмертных судорогах. Вампа бросился к Терезе; отобежав шагов десять от умирающего, она упала на колени; у Луиджи мелькнула ужасная мысль, что пуля, поразившая насмерть его врага, задела и его невесту. К счастью, этого не случилось; только пережитый испуг отнял силы у Терезы. Удостоверившись, что она невредима, Вампа подошел к раненому. Тот уже испустил дух; кулаки его были судорожно сжаты, рот искривлен, волосы всклокочены и влажны от предсмертного пота. Глаза его были открыты и все еще грозны. Вампа узнал в убитом Кукуметто. С того дня, как молодые люди спасли разбойника, он влюбился в Терезу и поклялся, что девушка будет принадлежать ему. Он неустанно подстерегал ее; воспользовавшись тем, что Луиджи оставил ее одну, чтобы указать до- рогу всаднику, он похитил девушку и уже считал ее своею, как вдруг пуля, пущенная меткой рукой Вампы, пробила ему сердце. Вампа смотрел на него и ни малейшее волнение не отражалось на его ли- це, тогда как Тереза, все еще трепещущая, едва осмеливалась подойти к трупу и боязливо глядела на него через плечо своего возлюбленного. Вампа обернулся к ней. "Я вижу, ты уже одета, - сказал он. - Теперь моя очередь заняться ту- алетом". Тереза и в самом деле с ног до головы была одета в паряд дочери графа Сан-Феличе. Вампа поднял труп Кукуметто и отнес его в пещеру, но на этот раз Те- реза уже не вошла. Если бы в эту минуту проехал еще всадник, то он увидел бы странное зрелище: девушку, пасущую стадо в кашемировом платье, в серьгах и жем- чужном ожерелье, с бриллиантовыми булавками в волосах и рубиновыми пуго- вицами на корсаже. Он, несомненно, решил бы, что перенесся во времена Флориапа и, воро- тясь в Париж, стал бы уверять, что видел Альпийскую Пастушку у подножия Сабипских гор. Через четверть часа Вампа вышел из пещеры. Он был одет с неменьшим щегольством, чем Тереза. На нем был камзол из гранатового бархата, с чеканными золотыми пуго- вицами, шелковый вышитый жилет, римский шейный таток, зеленый с красным шелковый пояс, затканный золотом, бархатные голубые штаны до колен, с бриллиантовыми пряжками, замшевые гетры с пестрым узором и шляпа, на ко- торой развевались ленты всех цветов. У пояса висели двое часов, а за по- яс был заткнут великолепный кинжал. Тереза вскрикнула от восхищения. Вампа в костюме Кукуметто напоминал картину Леопольда Робера или Шнеца. Заметив, какое впечатление он произвел на свою невесту, он гордо улыбнулся. "Готова ли ты разделить мою судьбу, какая бы она ни была?" - спросил он ее. "Да!" - воскликнула Тереза. "И ты всюду пойдешь за мной?" "Хоть на край света!" "Тогда давай руку и пойдем: нельзя терять времени". Девушка подала руку своему возлюбленному, не спрашивая даже, куда он ее ведет. В эту минуту он казался ей прекрасным, гордым и всесильным, как божество. Они направились к лесу и через несколько минут скрылись за деревьями. Нечего и говорить о том, что Вампа знал все тропинки в горах; он все дальше углублялся в лес, не колеблясь ни одной секунды, хотя там не было ни одной протоптанной тропинки, и он распознавал дорогу по кустам и де- ревьям, так шли они часа полтора. Наконец, они забрались в самую чащу леса. Высохшее русло вело в тем- ное ущелье. Вампа пошел по этой нехоженой дороге, вившейся глубоко между двумя берегами и затененной густыми ветвями сосен; если бы не отлогий спуск, ее можно было принять за тропу в Аверн, о которой говорит Верги- лий. Тереза, снова оробевшая в этом диком и пустынном месте, молча жалась к своему проводнику, но так как она видела, что он идет ровным шагом и лицо его спокойно, она нашла в себе силу скрыть свою тревогу. Вдруг в десяти шагах от них из-за дерева вышел человек и навел на Лу- иджи ружье. "Ни шагу дальше, - крикнул он, - не то убью!" "Брось! - сказал Вампа, пренебрежительно подняв руку, между тем как Тереза, не скрывая больше своего страха, вся дрожа, прижималась к нему. - Разве волки грызутся между собой?" "Кто ты такой?" - спросил часовой "Я - Луиджи Вампа, пастух из поместья Сан-Феличе". "Что тебе нужной" "Мне нужно поговорить с твоими товарищами на прогалине Рокка-Бианка". "Так ступай за мной, - отвечал часовой, - или, лучше, ступай вперед, коли знаешь куда". Вампа презрительно улыбнулся, вышел вперед вместе с Терезой и продол- жал свой путь тем же твердым и спокойным шагом, каким шел до сих пор. Через пять минут разбойник велел им остановиться. Они повиновались. Разбойник три раза прокаркал по-вороньи. В ответ раздалось такое же карканье. "Так, - сказал разбойник. - Теперь можешь идти дальше". Луиджи и Тереза пошли дальше. Но по мере того как они подвигались вперед, Тереза все крепче прижи- малась к своему возлюбленному: в самом деле между деревьями замелькали ружейные стволы. Прогалина Рокка-Бианка находилась на вершине небольшой горы, которая, вероятно, некогда была вулканом, потухшим еще прежде, чем Ромул и Рем покинули Альбу и построили Рим. Тереза и Луиджи взобрались на вершину и очутились лицом к лицу с дву- мя десятками разбойников. "Этот парень вас ищет, он хочет поговорить с вами", - сказал часовой. "Что же он хочет нам сказать?" - спросил разбойник, заменявший атама- на во время его отлучки. "Хочу сказать, что мне надоело быть пастухом", - сказал Вампа. "А, понимаю, - сказал помощник атамана, - и ты пришел проситься к нам!" "Милости просим!" - закричали разбойники из Феррузино, Пампинары и Апаньи, узнавшие Луиджи. "Да, только я хочу быть не просто вашим товарищем" "А чего же ты хочешь?" - спросили с удивлением разбойники. "Я хочу быть вашим атаманом", - отвечал Луиджи Вампа. Разбойники разразились смехом "А что ты сделал, чтобы заслужить такую честь?" - спросил помощник атамана. "Я убил Кукуметто, вот на мне его наряд, и я поджег виллу Сап-Феличо, чтобы подарить подвенечное платье моей невесте". Через час Луиджи Вампа выбрали атаманом вместо Кукуметто. - Милый Альбер, - сказал Франц, обращаясь к своему другу, - какого вы теперь мнения о синьоре Луиджи Вампа? - По-моему, это миф, - отвечал Альбер, - он никогда не существовал. - А что такое миф? - спросил Пастрини. - Слишком долго объяснять, любезный хозяин, - отвечал Франц. - Так вы говорите, что синьор Вампа промышляет теперь в окрестностях Рима? - И с такой дерзостью, какой еще не проявлял ни один разбойник. - И полиция тщетно пытается его изловить? - Что поделаешь! Он дружит и с пастухами в долине, и с тибрскими ры- баками, и с береговыми контрабандистами. Его ищут в горах, а он на реке; его преследуют на реке, а он выходит в открытое море; а потом, вдруг, когда думают, что он бежал на остров Джильо, Джаннутри или Монте-Кристо, он снова появляется в Альбано, в Тиволи или в Риччии. - А каково его обращение с путешественниками? - Очень простое. Смотря по дальности расстояния от города, он дает им либо восемь, либо двенадцать часов, либо сутки сроку, чтобы внести вы- куп. Потом, по истечении срока, дает еще час отсрочки. В шестидесятую минуту этого часа, если деньги не выплачены, он пускает пленнику пулю в лоб или всаживает ему кинжал в грудь, вот вам и весь сказ! - Ну как, Альбер, - спросил Франц, - вам все еще хочется ехать в Ко- лизей по наружным бульварам? - Разумеется, - отвечал Альбер, - если эта дорога живописнее. В эту минуту пробило девять часов. Дверь отворилась, и вошел кучер. - Экипаж подан, ваша милость, - сказал он. - В таком случае едем в Колизей, - сказал Франц. - Через ворота дель-Пополо, ваша милость, или улицами? - Улицами, черт возьми, улицами! - воскликнул Франц. - Друг мой! - сказал Альбер, вставая и закуривая третью сигару. - Признаюсь, я считал вас храбрее. Молодые люди спустились с лестницы и сели в экипаж. XIII. ВИДЕНИЕ Франц все же нашел способ подвезти Альбера к Колизею, не проезжая ми- мо памятников древности и ничем не умаляя впечатления от гигантских раз- меров колосса. Для этого надо было ехать по виа Систина, свернуть под прямым углом перед Санта-Мариа-Маджоре и подъехать к виа Урбана и Сан-Пьетро-ин-Винколи к виа дель Колесо. Эта дорога имела еще одно преимущество: она ничем не отвлекала мыслей Франца от рассказа маэстро Пастрини, в котором упоминался его таинствен- ный хозяин с острова Монте-Кристо. Он откинулся в угол экипажа и снова углубился в бесконечные вопросы, которые он сам себе задавал и ни на один из которых он не умел найти удовлетворительного ответа. Кстати сказать, еще одно обстоятельство в этом рассказе напомнило ему о Синдбаде-Мореходе; а именно, таинственные сношения между разбойниками и моряками. Когда маэстро Пастрини говорил о том, что Вампа находит убе- жище на рыбачьих лодках и у контрабандистов, Франц вспомнил корсиканских бандитов, ужинавших вместе с экипажем маленькой яхты, которая отклони- лась от своего курса и зашла в Порто-Веккио только для того, чтобы выса- дить их на берег. Имя, которым назвал себя его хозяин на острове Мон- те-Кристо и которое упомянул хозяин гостиницы "Лондон", доказывало ему, что этот человек выступал в роли благодетеля на берегах Пьомбино, Чиви- та-Веккии, Остии и Гаэты точно так же, как и на корсиканском, тосканском и испанском берегах; а так как он сам, как помнилось Францу, говорил о Тунисе и о Палермо, то у него, по-видимому, был довольно обширный круг знакомств. Но как ни занимали все эти размышления ум Франца, они сразу исчезли, когда перед ним вырос мрачный исполинский силуэт Колизея, сквозь отверс- тия которого месяц бросал длинные бледные лучи, подобные лучам, струя- щимся из глаз привидений. Экипаж остановился в нескольких шагах от Meta Sudans [25]. Кучер отворил дверцу; молодые люди вышли из экипажа и очу- тились лицом к лицу с чичероне, который словно вырос из-под земли. Так как их уже сопровождал чичероне из гостиницы, то таковых оказа- лось двое. Впрочем, в Риме невозможно избегнуть изобилия проводников: кроме главного чичероне, который овладевает вами с той минуты, как вы пересту- пили порог гостиницы, и расстается с вами, только когда вы уезжаете из города, имеются еще особые чичероне, состоящие при каждом памятнике и, я бы даже сказал, при каждой части памятника. По этому можно судить, есть ли недостаток в проводниках по Колизею, этому памятнику среди памятни- ков, о котором Марциал сказал: "Да не похваляется перед нами Мемфис варварским чудом своих пирамид, да не воспевают чудес Вавилона; все должно склониться перед безмерным сооружением амфитеатра Цезарей, и все хвалебные голоса должны слиться воедино, чтобы воспеть славу этому памятнику". Франц и Альбер даже не пытались избавиться от тирании римских чичеро- не, которые к тому же одни имеют право ходить по Колизею с факелами. По- этому они не противились и отдались в полную власть своих проводников. Франц уже был знаком с этой прогулкой, потому что успел совершить ее раз десять. Но его спутник, менее искушенный, впервые вступал в это зда- ние, воздвигнутое Флавием Веспасианом, и надо сказать к его чести, что, несмотря на невежественную болтовню гидов, впечатление, произведенное на него Колизеем, было огромно. В самом деле, нельзя, не увидав это зрелище своими глазами, составить себе понятие о величии древних руин, особенно когда они кажутся еще более гигантскими от таинственного света южной лу- ны, который может поспорить с вечерним светом запада. Задумчиво пройдя шагов сто под внутренними портиками, Франц предоста- вил Альбера проводникам, настаивавшим на своем неотъемлемом праве пока- зать ему во всех подробностях львиный ров, помещение для гладиаторов и подиум цезарей; он поднялся по полуразрушенной лестнице, и, пока те про- делывали свой раз навсегда установленный путь, попросту сел в тени ко- лонны, против отверстия, в которое можно было видеть гранитного великана во всем его величии. Франц просидел с четверть часа в тени колонны, следя глазами за Альбером и его факелоносцами, которые, выйдя из вомитория, помещающегося на противоположном конце Колизея, спускались, словно тени за блуждающим огоньком, со ступеньки на ступеньку к местам, отведенным для весталок. Вдруг ему послышалось, что в глубь Колизея скатился камень, отделившийся от лестницы, расположенной рядом с той, по которой он поднялся. Камень, сорвавшийся под ногою времени и скатившийся в пропасть, конечно, не ред- кость; но на этот раз Францу показалось, что камень покатился из-под но- ги человека; ему даже послышался неясный шум шагов; было очевидно, что ктото идет по лестнице, стараясь ступать как можно тише. И в самом деле, через минуту показалась человеческая фигура, выходя- щая из тени, по мере того как она подымалась; верхняя ступень лестницы была освещена луной, тогда как остальные, чем дальше уходили вниз, тем больше погружались в темноту. То мог быть такой же путешественник, как и он, предпочитающий уеди- ненное созерцание глупой болтовне чичероне, и потому в его появлении не было ничего удивительного; но по тому, с какою нерешительностью он всхо- дил на последние ступени, по тому, как он, прислушиваясь, остановился на площадке, Франц понял, что он пришел сюда с какой-то целью и кого-то поджидает. Инстинктивно Франц спрятался за колонну. На высоте десяти футов от земли был круглый пролом, в котором видне- лось усеянное звездами небо. Вокруг этого отверстия, через которое, быть может, уже несколько сто- летий лился лунный свет, рос мелкий кустарник, чьи нежные зеленые листья четко вырисовывались на бледной лазури небосвода; с верхнего выступа свешивались большие лианы и могучие побеги плюща, похожие на развевающи- еся на ветру снасти. Посетитель, таинственное появление которого привлекло внимание Фран- ца, стоял в полутьме, скрывавшей его черты, но все же можно было расс- мотреть его костюм; он был завернут в широкий темный плащ; одна пола, перекинутая через левое плечо, закрывала нижнюю часть его лица; лоб и глаза были скрыты широкополой шляпой. В свете косых лучей, проникавших в пролом, видны были черные пантало- ны, изящно падавшие на лакированные башмаки. Этот человек, несомненно, принадлежал если не к аристократическому, то во всяком случае к высшему обществу. Он простоял еще несколько минут и уже начал довольно заметно прояв- лять нетерпение, как вдруг на верхнем выступе послышался слабый шум. В тот же миг какая-то тень заслонила свет луны, над проломом показал- ся человек, пристально вгляделся в темноту и, по-видимому, заметил нез- накомца в плаще; тогда он схватился за свисающие лианы, спустился по ним и, очутившись футах в трех от земли, легко спрыгнул вниз. Он был одет в полный костюм транстеверинца [26]. - Прошу извинить меня, ваша милость, что я заставил вас ждать, - ска- зал он на римском диалекте. - Но я опоздал только на несколько минут. Сейчас пробило десять на башне Сан-Джованни-ин-Латерано. - Вы не опоздали, это я пришел раньше, - отвечал незнакомец на чис- тейшем тосканском наречии. - Поэтому не смущайтесь; если бы вы и опозда- ли, это было бы не по вашей вине, я знаю. - И ваша милость не ошиблись, я сейчас из замка святого Ангела, мне с большим трудом удалось поговорить с Беппо. - Кто это Беппо? - Это надзиратель тюрьмы; я плачу ему небольшое жалованье, и он изве- щает меня обо всем, что творится в замке его святейшейства. - Я вижу, вы человек предусмотрительный! - А как же иначе, ваша милость! Нечем знать, что может случиться? Мо- жет быть, и меня когда-нибудь поймают, как бедного Пеппино, и мне нужна будет крыса, чтобы перегрызть веревки. - Короче говоря, что вы узнали? - Две казни назначены на вторник, в два часа, как принято в Риме пе- ред большими праздниками; один будет mazzolato [27] это негодяй, убивший священника, который его воспитал, - он не стоит внимания; другой будет decapitato; [28] это и есть наш бедный Пеппино. - Что делать, дорогой мой? Вы нагнали такой страх не только на папс- кое правительство, но и на соседние государства, что власти хотят во что бы то ни стало примерно наказать его. - Но ведь Пеппино даже не был в моей шайке; это - бедный пастух, он виноват только в том, что приносил нам припасы. - Это сделало его вашим сообщником. Но вы видите, что ему оказали снисхождение. Если когда-нибудь поймают вас, вам размозжат голову, а его только гильотинируют. К тому же это внесет некоторое разнообразие в столь развлекательное зрелище и удовлетворит все вкусы. - Но зрелище, которое я уготовил публике и которого она совсем не ожидает, будет еще занимательнее, - возразил транстеверинец. - Любезный друг, - отвечал человек в плаще, - разрешите сказать вам, что вы как будто затеваете какую-то глупость. - Я готов на все, чтобы спасти Пеппино, который попал в беду за то, что служил мне; клянусь