ния, он не внушал ей любви, только и всего. Сердце Мерседес принадлежало другому, этот другой был далеко... исчез... умер, быть может. При этой мысли Мерседес рыдала и в отчаянии ломала ру- ки. Но эта мысль, которую она прежде отвергала, когда кто-нибудь другой высказывал ее, теперь сама собой приходила ей в голову. И старый Дантес не переставал твердить ей: "Наш Эдмон умер, если бы он был жив, то возв- ратился бы к нам". Старик умер, как я вам уже сказал. Если бы он остался жив, то, может быть, Мерседес никогда не вышла бы за Другого. Старик стал бы упрекать ее в неверности. Фернан понимал это. Узнав о смерти старика, он возвра- тился. На этот раз он явился в чине поручика. В первое свое возвращение он не сказал Мерседес ни слова о любви; во второе он напомнил ей, что любит ее. Мерседес попросила у него еще полгода срока на то, чтобы ждать и оплакивать Эдмона. - Правда, - сказал аббат с горькой улыбкой, - ведь это составляло це- лых полтора года! Чего еще может требовать самый страстно любимый чело- век? - И он тихо прибавил про себя слова английского поэта: "Frailty, thy name is waman [15]" - Через полгода, - продолжал Кадрусс, - они обвенчались в Аккульской церкви. - Это та самая церковь, где она должна была венчаться с Эдмоном, - прошептал аббат, - она переменила жениха, только и всего. - Итак, Мерседес вышла замуж, - продолжал Кадрусс. - Хоть она и каза- лась спокойной, она все же упала в обморок, проходя мимо "Резерва", где полтора года тому назад праздновали ее обручение с тем, кого она все еще любила в глубине своего сердца. Фернан обрел счастье, но не покой; я видел его в эту пору; он все время боялся возвращения Эдмона. Поэтому он поспешил увезти жену по- дальше и уехать самому. В Каталанах было слишком много опасностей и слишком много воспоминаний. Через неделю после свадьбы они уехали. - А после вы когда-нибудь встречали Мерседес? - спросил священник. - Да, я видел ее во время испанской войны, в Перпиньяне, где Фернан ее оставил; она тогда была занята воспитанием сына. Аббат вздрогнул. - Сына? - спросил он. - Да, - отвечал Кадрусс, - маленького Альбера. - Но если она учила сына, - продолжал аббат, - так стало быть она са- ма получила образование? Мне помнится, Эдмон говорил мне, что это была дочь простого рыбака, красавица, но необразованная. - Неужели он так плохо знал свою невесту? - сказал Кадрусс, - Мерсе- дес могла бы стать королевой, господин аббат, если бы корона всегда вен- чала самые прекрасные и самые умные головы. Судьба вознесла ее высоко, и она сама становилась все выше и выше. Она училась рисованию, училась всему. Впрочем, между нами будь сказано, по-моему, она занималась всем этим, только чтобы отвлечь свои мысли, чтобы забыться. Она забивала свою голову, чтобы не слышать того, чем было полно ее сердце. Но теперь со всем этим, должно быть, покончено, - продолжал Кадрусс, - богатство и почет, наверное, утешили ее. Она богата, знатна, а между тем... Кадрусс остановился. - Что? - спросил аббат. - Между тем я уверен, что она несчастлива, - сказал Кадрусс. - Почему вы так думаете? - А вот почему: когда я очутился в бедственном положении, я подумал, не помогут ли мне чем-нибудь мои прежние друзья. Я пошел к Данглару, но он даже не принял меня. Потом я был У Фернана: он выслал мне через лакея сто франков. - Так что вы ни того, ни другого не видели? - Нет; но графиня де Морсер меня видела. - Каким образом? - Когда я выходил, к моим ногам упал кошелек; в нем было двадцать пять луидоров. Я быстро поднял голову и увидел Мерседес: она затворяла окошко. - А господин де Вильфор? - спросил аббат. - Этот никогда не был моим другом, а я и не знал его вовсе и ни о чем не мог его просить. - А не знаете ли вы, что с ним сталось и в чем заключалось его учас- тие в беде, постигшей Эдмона? - Нет; знаю только, что спустя некоторое время, после того как он арестовал Эдмона, он женился на мадемуазель де Сен-Меран и вскоре уехал из Марселя. Наверное, счастье улыбнулось ему так же, как и остальным; наверное, он богат, как Данглар, и занимает такое же высокое положение, как Фернан; вы видите, один только я остался в нищете, в ничтожестве, позабытый богом. - "Вы ошибаетесь, мой друг, - сказал аббат. - Нам кажется, что бог забыл про нас, когда его правосудие медлит; но рано или поздно он вспо- минает о нас, и вот тому доказательство. При этих словах аббат вынул алмаз из кармана и протянул его Кадруссу. - Вот, мой друг, - сказал он, - возьмите этот алмаз, он принадлежит вам. - Как! Мне одному? - вскричал Кадрусс. - Что вы, господин аббат! Вы смеетесь надо мной? - Этот алмаз требовалось разделить между друзьями Эдмона. У Эдмона был один только друг, значит дележа быть не может. Возьмите этот алмаз и продайте его; как я вам уже сказал, он стоит пятьдесят тысяч франков, и эти деньги, я надеюсь, спасут вас от нищеты. - Господин аббат, - сказал Кадрусс, робко протягивая руку, а другою отирая пот, градом катившийся по его лицу, - господин аббат, не шутите счастьем и отчаянием человека! - Мне знакомо и счастье и отчаяние, и я никогда не стал бы шутить этими чувствами. Берите же, но взамен... Кадрусс, уже прикоснувшийся, к алмазу, отдернул руку. Аббат улыбнулся. - ...взамен, - продолжал он, - отдайте мне кошелек, который господин Моррель оставил на камине у старика Дантеса; вы сказали, что он все еще у вас. Кадрусс, все более удивляясь, подошел к большому дубовому шкафу, отк- рыл его и подал аббату длинный кошелек из выцветшего красного шелка, стянутый двумя когдато позолоченными медными кольцами. Аббат взял кошелек и отдал Кадруссу алмаз. - Вы поистине святой человек, господин аббат! - воскликнул Кадрусс. - Ведь никто не знал, что Эдмон отдал вам этот алмаз, и вы могли бы оста- вить его у себя. "Ага! - сказал про себя аббат, - сам-то ты, видно, так бы и посту- пил!" Аббат встал, взял шляпу и перчатки. - Послушайте! - сказал он. - Все, что вы мне рассказали, сущая прав- да? Я могу верить вам вполне? - Вот, господин аббат, - сказал Кадрусс, - здесь в углу висит святое распятие; там, на комоде, лежит евангелие моей жены. Откройте эту книгу, и я поклянусь вам на ней, перед лицом распятия, поклянусь вам спасением моей души, моей верой в Спасителя, что я сказал вам все, как было, в точности так, как ангел-хранитель скажет об этом на ухо господу богу в день Страшного суда! - Хорошо, - сказал аббат, которого искренность, звучавшая в голосе Кадрусса, убедила в том, что тот говорит правду, - хорошо; желаю, чтобы эти деньги пошли вам на пользу! Прощайте. Я снова удаляюсь от людей, ко- торые причиняют друг другу так много зла. И аббат, с трудом отделавшись от восторженных излияний Кадрусса, сам снял засов с двери, вышел, сел на лошадь, поклонился еще раз трактирщи- ку, расточавшему многословные прощальные приветствия, и ускакал по той же дороге, по которой приехал. Обернувшись, Кадрусс увидел стоявшую позади него Карконту, еще более бледную и дрожащую, чем всегда. - Верно я слышала? - сказала она. - Что? Что он отдал алмаз нам одним? - сказал Кадрусс, почти обезу- мевший от радости. - Да. - Истинная правда, алмаз у меня. Жена посмотрела на него, потом сказала глухим голосом: - А если он фальшивый? Кадрусс побледнел и зашатался. - Фальшивый! - прошептал он. - Фальшивый... А чего ради он стал бы давать фальшивый алмаз? - Чтобы даром "выманить у тебя твои тайны, болван! Кадрусс, сраженный таким предположением, окаменел на месте. Минуту спустя он схватил шляпу и надел ее поверх красного платка, повязанного вокруг головы. - Мы это сейчас узнаем, - сказал он. - Как? - В Бокере ярмарка; там есть приезжие ювелиры из Парижа; я пойду по- кажу им алмаз. Ты, жена, стереги дом; через два часа я вернусь. И Кадрусс выскочил на дорогу и побежал в сторону, противоположную той, куда направился незнакомец. - Пятьдесят тысяч франков! - проворчала Карконта, оставшись одна. - Это деньги... но не богатство. VII. ТЮРЕМНЫЕ СПИСКИ На другой день после того, как на дороге между Бельгардом и Бокером происходила описанная нами беседа, человек лет тридцати, в василькового цвета фраке, нанковых панталонах и белом жилете, по осанке и выговору чистокровный англичанин, явился к марсельскому мэру. - Милостивый государь, - сказал он, - я старший агент римского бан- кирского дома Томсон и Френч; мы уже десять лет состоим в сношениях с марсельским торговым домом "Моррель и Сын". У нас с этой фирмой в оборо- тах до ста тысяч франков, и вот, услышав, что ей грозит банкротство, мы обеспокоены. А потому я нарочно приехал из Рима, чтобы попросить у вас сведений об этом торговом доме. - Милостивый государь, - отвечал мэр, - мне действительно известно, что за последние годы господина Морреля словно преследует несчастье: он потерял один за другим четыре или пять кораблей и понес убытки от нес- кольких банкротств. Но хотя он мне самому должен около десяти тысяч франков, я все же не считаю возможным давать вам какие-либо сведения об его финансовом положении. Если вы спросите меня как мэра, какого я мне- ния о господине Морреле, я вам отвечу, что это человек самой строгой честности, выполнявший до сих пор все свои обязательства с величайшей точностью. Вот все, что я могу вам сказать о нем. Если вам этого недос- таточно, обратитесь к господину де Бовиль, инспектору тюрем, улица Но- айль, дом номер пятнадцать. Он поместил в эту фирму, если не ошибаюсь, двести тысяч франков, и если и вправду имеется повод для каких-нибудь опасений, то, поскольку эта сумма гораздо значительнее моей, вы, вероят- но, получите от него по этому вопросу более обстоятельные сведения. Англичанин, по-видимому, оценил деликатность мэра, поклонился, вышел и походкой истого британца направился на указанную ему улицу. Господин де Бовиль сидел у себя в кабинете. Англичанин, увидев его, сделал удивленное движение, словно не в первый раз встречался с инспек- тором. Но господин де Бовиль был в таком отчаянии, что все его умствен- ные способности явно поглощала одна-единственная мысль, не позволявшая ни его памяти, ни его воображению блуждать в прошлом. Англичанин с обыч- ной для его нации флегматичностью задал ему почти слово в слово тот же вопрос, что и марсельскому мэру. - Ах, сударь! - воскликнул г-н де Бовиль. - К несчастью, ваши опасе- ния вполне основательны, и вы видите перед собой человека, доведенного до отчаяния. У господина Морреля находилось в обороте двести тысяч фран- ков моих денег; эти двести тысяч составляли приданое моей дочери, кото- рую я намерен был выдать замуж через две недели. Эти двести тысяч он обязан был уплатить мне в два срока: пятнадцатого числа этого месяца и пятнадцатого числа следующего. Я уведомил господина Морреля, что желаю непременно получить эти деньги в назначенный срок, и, представьте, не далее как полчаса тому назад он приходил ко мне, чтобы сказать мне, что если его корабль "Фараон" не придет к пятнадцатому числу, то он будет лишен возможности уплатить мне деньги. - Это весьма похоже на отсрочку платежа, - сказал англичанин. - Скажите лучше, что это похоже на банкротство! - воскликнул г-н Бо- виль, хватаясь за голову. Англичанин подумал, потом сказал: - Так что, эти долговые обязательства внушают вам некоторые опасения? - Я попросту считаю их безнадежными. - Я покупаю их у вас. - Вы? - Да, я. - Но, вероятно, с огромной скидкой? - Нет, за двести тысяч франков; наш торговый дом, - прибавил англича- нин смеясь, - не занимается подобными сделками. - И вы заплатите мне... - Наличными деньгами. И англичанин вынул из кармана пачку ассигнаций, представляющих, долж- но быть, сумму вдвое больше той, которую г-н де Бовиль боялся потерять. Радость озарила лицо г-на де Бовиль; однако он взял себя в руки и сказал: - Милостивый государь, я должен вас предупредить, что, по всей веро- ятности, вы не получите и шести процентов с этой суммы. - Это меня не касается, - отвечал англичанин, - это дело банкирского дома Томсон и Френч, от имени которого я действую. Может быть, в его ин- тересах ускорить разорение конкурирующей фирмы. Как бы то ни было, я го- тов отсчитать вам сейчас же эту сумму под вашу передаточную надпись; но только я желал бы получить с вас куртаж. - Да разумеется! Это более чем справедливое желание! - воскликнул г-н де Бовиль. - Куртаж составляет обыкновенно полтора процента; хотите два? три? пять? хотите больше? Говорите! - Милостивый государь, - возразил, смеясь, англичанин, - я - как моя фирма; я не занимаюсь такого рода делами; я желал бы получить куртаж совсем другого рода. - Говорите, я вас слушаю. - Вы инспектор тюрем? - Уже пятнадцатый год. - У вас ведутся тюремные списки? - Разумеется. - В этих списках, вероятно, есть отметки, касающиеся заключенных? - О каждом заключенном имеется особое дело. - Так вот, милостивый государь, в Риме у меня был воспитатель, некий аббат, который вдруг исчез. Впоследствии я узнал, что он содержался в замке Иф, и я желал бы получить некоторые сведения об его смерти. - Как его звали? - Аббат Фариа. - О, я отлично помню его, - воскликнул г-н де Бовиль, - он был сумас- шедший. - Да, так я слышал. - Он несомненно был сумасшедший. - Возможно; а в чем выражалось его сумасшествие? - Он утверждал, что знает про какой-то клад, про несметные сокровища, и предлагал правительству огромные суммы за свою свободу. - Бедняга! И он умер? - Да, с полгода тому назад, в феврале. - У вас превосходная память. - Я помню это потому, что смерть аббата сопровождалась весьма стран- ными обстоятельствами. - Могу ли я узнать, что это за обстоятельства? - спросил англичанин с выражением любопытства, которое вдумчивый наблюдатель с удивлением заме- тил бы на его бесстрастном лице. - Пожалуйста; камера аббата находилась футах в пяти - десяти от дру- гой, в которой содержался бывший бонапартистский агент, один из тех, кто наиболее способствовал возвращению узурпатора в тысяча восемьсот пятнад- цатом году, человек чрезвычайно решительный и чрезвычайно опасный. - В самом деле? - сказал англичанин. - Да, - отвечал г-н де Бовиль, - я имел случай лично видеть этого че- ловека в тысяча восемьсот шестнадцатом или в тысяча восемьсот семнадца- том году; к нему в камеру спускались не иначе, как со взводом солдат; этот человек произвел на меня сильное впечатление; я никогда не забуду его лица. На губах англичанина мелькнула улыбка. - И вы говорите, - сказал он, - что эти две камеры... - Были отделены одна от другой пространством в пятьдесят футов. Но, по-видимому, этот Эдмон Дантес... - Этого опасного человека звали... - Эдмон Дантес. Да, сударь, по-видимому, этот Эдмон Дантес раздобыл инструменты или сам сделал их, потому что был обнаружен проход, пос- редством которого заключенные общались друг с другом. - Этот проход был вырыт, вероятно, для того чтобы бежать? - Разумеется; но на их беду с аббатом Фариа случился каталептический припадок, и он умер. - Понимаю; и это сделало побег невозможным. - Для мертвого - да, - отвечал г-н де Бовиль, - но не для живого. Напротив, Дантес увидел в этом средство ускорить свой побег. Он, должно быть, думал, что заключенных, умирающих в замке Иф, хоронят на обыкно- венном кладбище; он перенес покойника в свою камеру, влез вместо него в мешок, в который того зашили, и стал ждать минуты погребения. - Это было смелое предприятие, доказывающее известную храбрость, - заметил англичанин. - Я уже сказал вам, что это был очень опасный человек; к счастью, он сам избавил правительство от беспокойства на его счет. - Каким образом? - Неужели вы не понимаете? - Нет. - В замке Иф нет кладбища; умерших просто бросают в море, привязав к их ногам тридцатишестифунтовое ядро. - Ну и что же?.. - с туповатым видом сказал англичанин. - Вот и ему привязали к ногам тридцатишестифунтовое ядро и бросили в море. - Да что вы! - воскликнул англичанин. - Да, сударь, - продолжал инспектор. - Можете себе представить, како- во было удивление беглеца, когда он почувствовал, что его бросают со скалы. Желал бы я видеть его лицо в ту минуту. - Это было бы трудно. - Все равно, - сказал г-н де Бовиль, которого уверенность, что он вернет свои двести тысяч франков, привела в отличное расположение духа, - все равно, я представляю его себе! И он громко захохотал. - И я также, - сказал англичанин. И он тоже начал смеяться, одними кончиками губ, как смеются англича- не. - Итак, - продолжал англичанин, первый вернувший себе хладнокровие, - итак, беглец пошел ко дну. - Как ключ. - И комендант замка Иф разом избавился и от сумасшедшего и от бешено- го? - Вот именно. - Но об этом происшествии, по всей вероятности, составлен акт? - спросил англичанин. - Да, да, свидетельство о смерти. Вы понимаете, родственники Дантеса, если у него таковые имеются, могут быть заинтересованы в том, чтобы удостовериться, жив он или умер. - Так что теперь они могут быть спокойны, если ждут после него нас- ледства. Он погиб безвозвратно? - Еще бы! И им выдадут свидетельство, как только они пожелают. - Мир праху его, - сказал англичанин, - но вернемся к спискам. - Вы правы. Мой рассказ вас отвлек. Прошу прощения. - За что же? За рассказ? Помилуйте, он показался мне весьма любопыт- ным. - Он и в самом деле любопытен. Итак, вы желаете видеть все, что каса- ется вашего бедного аббата; он-то был сама кротость. - Вы очень меня обяжете. - Пройдемте в мою контору, и я вам все покажу. И они отправились в контору де Бовиля. Инспектор сказал правду: все было в образцовом порядке; каждая ведо- мость имела свой номер; каждое дело лежало на своем месте. Инспектор усадил англичанина в свое кресло и подал ему папку, относящуюся к замку Иф, предоставив ему свободно рыться в ней, а сам уселся в угол и занялся чтением газеты. Англичанин без труда отыскал бумаги, касающиеся аббата Фариа; но, по-видимому, случай, рассказанный ему де Бовилем, живо заинтересовал его; ибо, пробежав глазами эти бумаги, он продолжал перелистывать дело, пока не дошел до документов об Эдмоне Дантесе. Тут он нашел все па своем месте: донос, протокол допроса, прошение Морреля с пометкой де Вильфора. Он украдкой сложил донос, спрятал его в карман, прочитал протокол допро- са и увидел, что имя Нуартье там не упоминалось; пробежал прошение от 10 апреля 1815 года, в котором Моррель, по совету помощника королевского прокурора, с наилучшими намерениями, - ибо в то время на престоле был Наполеон, - преувеличивал услуги, оказанные Дантесом делу Империи, что подтверждалось подписью Вильфора. Тогда он понял все. Это прошение на имя Наполеона, сохраненное Вильфором, при второй реставрации стало гроз- ным оружием в руках королевского прокурора. Поэтому он не удивился, уви- дев в ведомости нижеследующее примечание: Эдмон Дантес. Отъявленный бо- напартист, принимал деятельное участие в возвращении узурпатора с остро- ва Эльба. Соблюдать строжайшую тайну; держать под неослабным надзором. Под этими строками было приписано другой рукой: "Ничего нельзя сделать". Сравнив почерк примечания с почерком пометки на прошении Морреля, он убедился, что примечание писано той же самой рукой, что и пометка, то есть рукой Вильфора. Что же касается приписки, сопровождавшей примечание, то англичанин понял, что она сделана тюремным инспектором, который принял мимолетное участие в судьбе Дантеса, но ввиду указанного примечания был лишен воз- можности чем-либо проявить это участие. Господин де Бовиль, как мы уже сказали, из учтивости и чтобы не ме- шать воспитаннику аббата Фариа в его розысках, сидел в углу и читал "Бе- лое знамя". Поэтому он и не видел, как англичанин сложил и спрятал в карман до- нос, написанный Дангларом в беседке "Резерва" и снабженный штемпелем марсельской почты, удостоверяющим, что он вынут из ящика 27 февраля в 6 часов вечера. Впрочем, если бы он и заметил, то не показал бы виду, ибо придавал слишком мало значения этой бумажке и слишком много значения своим двумс- там тысячам франков, чтобы помешать англичанину, хотя его поступок и на- рушал все правила. - Благодарю вас, - сказал англичанин, с шумом захлопывая папку. - Я нашел все, что мне нужно. Теперь моя очередь исполнить свое обещание; сделайте просто передаточную надпись, удостоверьте в ней, что получили сумму сполна, и я тотчас же ее вам отсчитаю. И он уступил свое место за письменным столом де Бовилю, который сел, не чинясь, и поспешно сделал требуемую надпись, между тем как англичанин на краю стола отсчитывал кредитные билеты. VIII. ТОРГОВЫЙ ДОМ МОРРЕЛЬ Если бы кто-нибудь из знавших торговый дом Моррель на несколько лет уехал из Марселя и возвратился в описываемое нами время, то он нашел бы большую перемену. Вместо оживления, довольства и счастья, которые, так сказать, излуча- ет благоденствующий торговый дом; вместо веселых лиц, мелькающих за оконными занавесками; вместо хлопотливых конторщиков, бегающих по кори- дорам, заложив за ухо перо; вместо двора, заваленного всевозможными тю- ками и оглашаемого хохотом и криком носильщиков, - он застал бы атмосфе- ру заброшенности и безлюдья. Из множества служащих, когда-то населявших контору, в пустынных коридорах и на опустелом дворе осталось только двое: молодой человек, лет двадцати трех, по имени Эмманюель Эрбо, влюб- ленный в дочь г-на Морреля и, вопреки настояниям родителей, не покинув- шей фирму, и бывший помощник казначея, кривой на один глаз и прозванный Коклосом; [16] это прозвище ему дала молодежь, некогда наполнявшая этот огромный, шумный улей, теперь почти необитаемый, причем оно столь прочно заменило его настоящее имя, что он, вероятно, даже не оглянулся бы, если бы кто-нибудь окликнул его по имени. Коклес остался на службе у г-на Морреля, и в положении этого честного малого произошла своеобразная перемена; он в одно и то же время возвы- сился до чина казначея и опустился до звания слуги. Но, несмотря ни на что, он остался все тем же Коклесом - добрым, усердным, преданным, но непреклонным во всем, что касалось арифметики, единственного вопроса, в котором он готов был восстать против целого света, даже против самого г-на Морреля; он верил только таблице умноже- ния, которую знал назубок, как бы ее ни выворачивали и как бы ни стара- лись его сбить. Среди всеобщего уныния, в которое погрузился дом Морреля, один только Коклес остался невозмутим. Но не нужно думать, что эта невозмутимость проистекала от недостатка привязанности; напротив того, она была следст- вием непоколебимого доверия. Как крысы заранее бегут с обреченного ко- рабля, пока он еще не снялся с якоря, так и весь сонм служащих и контор- щиков, земное благополучие которых зависело от фирмы арматора, мало-по- малу, как мы уже говорили, покинул контору и склады; но Коклес, видя всеобщее бегство, даже не задумался над тем, чем оно вызвано; для него все сводилось к цифрам, а так как за свою двадцатилетнюю службу в торго- вом доме Моррель он привык видеть, что платежи производятся с неизменной точностью, то он не допускал мысли, что этому может настать конец и что эти платежи могут прекратиться, подобно тому как мельник, чья мельница приводится в движение силой течения большой реки, не может себе предста- вить, чтобы эта река могла вдруг остановиться. И в самом деле до сих пор ничто еще не поколебало уверенности Коклеса. Последний месячный платеж совершился с непогрешимой точностью. Коклес нашел ошибку в семьдесят сантимов, сделанную г-ном Моррелем себе в убыток, и в тот же день предс- тавил ему эти переплаченные четырнадцать су. Г-н Моррель с грустной улыбкой взял их и положил в почти пустой ящик кассы. - Хорошо, Коклес; вы самый исправный казначей на свете. И Коклес удалился, как нельзя более довольный, ибо похвала г-на Мор- реля, самого честного человека в Марселе, была для него приятнее награды в пятьдесят экю. Но после этого последнего платежа, столь благополучно произведенного, для г-на Морреля настали тяжелые дни; чтобы рассчитаться с кредиторами, он собрал все свои средства и, опасаясь, как бы в Марселе не распростра- нился слух о его разорении, если бы увидели, что он прибегает к таким крайностям, он лично съездил на Бокерскую ярмарку, где продал кое-какие драгоценности, принадлежавшие жене и дочери, и часть своего столового серебра. С помощью этой жертвы на этот раз все обошлось благополучно для торгового дома Моррель; но зато касса совершенно опустела. Кредит, напу- ганный молвой, отвернулся от него с обычным своим эгоизмом; и, чтобы уп- латить г-ну де Бовиль пятнадцатого числа текущего месяца сто тысяч фран- ков, а пятнадцатого числа будущего месяца еще сто тысяч, г-н Моррель мог рассчитывать только на возвращение "Фараона", о выходе которого в море его уведомило судно, одновременно с ним снявшееся с якоря и уже благопо- лучно прибывшее в марсельский порт. Но это судно, вышедшее, как и "Фараон", из Калькутты, прибыло уже две недели тому назад, между тем как о "Фараоне" не было никаких вестей. Таково было положение дел, когда поверенный римского банкирского дома Томсон и Френч на другой день после своего посещения г-на де Бовиль явился к г-ну Моррелю. Его принял Эмманюель. Молодой человек, которого пугало всякое новое лицо, ибо оно означало нового кредитора, обеспокоенного слухами и при- шедшего к главе фирмы за справками, хотел избавить своего патрона от неприятной беседы; он начал расспрашивать посетителя; но тот заявил, что ничего не имеет сказать г-ну Эмманюелю и желает говорить лично с г-ном Моррелем. Эмманюель со вздохом позвал Коклеса, Коклес явился, и молодой человек велел ему провести незнакомца к г-ну Моррелю. Коклес пошел вперед; незнакомец следовал за ним. На лестнице они встретили прелестную молодую девушку лет шестнадцати - семнадцати, с беспокойством взглянувшую на незнакомца. Коклес не заметил этого выражения ее лица, но от незнакомца оно, по-видимому, не ускользнуло. - Господин Моррель у себя в кабинете, мадемуазель Жюли? - спросил казначей. - Да, вероятно, - отвечала неуверенно молодая девушка. - Загляните туда, Коклес, и, если отец там, доложите ему о посетителе. - Докладывать обо мне было бы бесполезно, - сказал англичанин. - Гос- подин Моррель не знает моего имени; достаточно сказать, что я старший агент фирмы Томсон и Френч, с которой торговый дом вашего батюшки состо- ит в сношениях. Молодая девушка побледнела и стала спускаться с лестницы, между тем как Коклес и незнакомец поднялись наверх. Жюли вошла в контору, где занимался Эмманюель; а Коклес с помощью имевшегося у него ключа, что свидетельствовало о его свободном доступе к хозяину, отворил дверь в углу площадки третьего этажа, впустил незнаком- ца в переднюю, отворил затем другую дверь, прикрыл ее за собою, оставив посланца фирмы Томсон и Френч на минуту одного, и вскоре снова появился, делая ему знак, что он может войти. Англичанин вошел; г-н Моррель сидел за письменным столом и, бледный от волнения, с ужасом смотрел на столбцы своего пассива. Увидев незнакомца, г-н Моррель закрыл счетную книгу, встал, подал ему стул; потом, когда незнакомец сел, опустился в свое кресло. За эти четырнадцать лет достойный негоциант сильно переменился; в на- чале нашего рассказа ему было тридцать шесть лет, а теперь он приближал- ся к пятидесяти. Волосы его поседели; заботы избороздили морщинами лоб; самый его взгляд, прежде столь твердый и решительный, стал тусклым и не- уверенным, словно боялся остановиться на какой-нибудь мысли или на чьем-нибудь лице. Англичанин смотрел на него с любопытством, явно смешанным с участием. - Милостивый государь, - сказал г-н Моррель, смущение которого увели- чивалось от этого пристального взгляда, - вы желали говорить со мной? - Да, сударь. Вам известно, от чьего имени я являюсь? - От имени банкирского дома Томсон и Френч; так, по крайней мере, сказал мне мой казначей. - Совершенно верно. Банкирский дом Томсон и Френч в течение ближайших двух месяцев должен уплатить во Франции от трехсот до четырехсот тысяч франков; зная вашу строгую точность в платежах, он собрал все какие мог обязательства за вашей подписью и поручил мне, по мере истечения сроков этих обязательств, получать по ним с вас причитающиеся суммы и расходо- вать их. Моррель, тяжело вздохнув, провел рукою по влажному лбу. - Итак, - спросил Моррель, - у вас имеются векселя за моей подписью? - Да, и притом на довольно значительную сумму. - А на какую именно? - спросил Моррель, стараясь говорить ровным го- лосом. - Во-первых, - сказал англичанин, вынимая, из кармана сверток бумаг, - вот передаточная надпись на двести тысяч франков, сделанная на вашу фирму господином де Бовиль, инспектором тюрем. Вы признаете этот долг господину де Бовиль? - Да, он поместил у меня эту сумму из четырех с половиной процентов пять лет тому назад. - И вы должны возвратить их ему... - Одну половину пятнадцатого числа этого месяца, а другую - пятнадца- того числа будущего. - Совершенно верно. Затем, вот еще векселя на тридцать две тысячи пятьсот франков, которым срок в конце этого месяца. Они подписаны вами и переданы нам предъявителями. - Я признаю их, - сказал Моррель, краснея от стыда при мысли, что, быть может, он в первый раз в жизни будет не в состоянии уплатить по своим обязательствам. - Это все? - Нет, сударь; у меня есть еще векселя, срок которым истекает в конце будущего месяца, переданные нам торговым домом Паскаль и торговым домом Уайлд и Тэрнер, на сумму около пятидесяти пяти тысяч франков; всего двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков. Несчастный Моррель в продолжение этого исчисления терпел все муки ада. - Двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков, - повторил он маши- нально. - Да, сударь, - отвечал англичанин. - Однако, - продолжал он после некоторого молчания, - я не скрою от вас, господин Моррель, что при всем уважении к вашей честности, до сих пор не подвергавшейся ни малейшему упреку, в Марселе носится слух, что вы скоро окажетесь несостоятельным. При таком почти грубом заявлении Моррель страшно побледнел. - Милостивый государь, - сказал он, - до сих пор, - а уже прошло больше двадцати четырех лет с того дня, как мой отец передал мне нашу фирму, которую он сам возглавлял в продолжение тридцати пяти лет, - до сих пор ни одно представленное в мою кассу обязательство за подписью Моррель и Сын не осталось неоплаченным. - Да, я это знаю, - отвечал англичанин, - но будем говорить откровен- но, как подобает честным людям. Скажите: можете вы заплатить и по этим обязательствам с такой же точностью? Моррель вздрогнул, но с твердостью посмотрел в лицо собеседнику. - На такой откровенный вопрос должно и отвечать откровенно, - сказал он. - Да, сударь, я заплачу по ним, если, как я надеюсь, мой корабль благополучно прибудет, потому что его прибытие вернет мне кредит, кото- рого меня лишили постигшие меня неудачи; но если "Фараон", моя последняя надежда, потерпит крушение... Глаза несчастного арматора наполнилось слезами. - Итак, - сказал англичанин, - если эта последняя надежда вас обма- нет?.. - Тогда, - продолжал Моррель, - как ни тяжело это выговорить... но, привыкнув к несчастью, я должен привыкнуть и к стыду... тогда, вероятно, я буду вынужден прекратить платежи. - Разве у вас нет друзей, которые могли бы вам помочь? Моррель печально улыбнулся. - В делах, сударь, не бывает друзей, вы это знаете; есть только кор- респонденты. - Это правда, - прошептал англичанин. - Итак, у вас остается только одна надежда? - Только одна. - Последняя? - Последняя. - И, если эта надежда вас обманет... - Я погиб, безвозвратно погиб. - Когда я шел к вам, то какой-то корабль входил в порт. - Знаю, сударь; один из моих служащих, оставшийся мне верным в моем несчастье, проводит целые дни в бельведере, на крыше дома, в надежде, что первый принесет мне радостную весть. Он уведомил меня о прибытии ко- рабля. - И это не ваш корабль? - Нет, это "Жиронда", корабль из Бордо. Он также пришел из Индии; но это не мой. - Может быть, он знает, где "Фараон", и привез вам какое-нибудь из- вестие о нем? - Признаться вам? Я почти столь же страшусь вестей о моем корабле, как неизвестности. Неизвестность - всетаки надежда. Помолчав, г-н Моррель прибавил глухим голосом: - Такое опоздание непонятно; "Фараон" вышел из Калькутты пятого фев- раля; уже больше месяца, как ему пора быть здесь. - Что это, - вдруг сказал англичанин, прислушиваясь, - что это за шум? - Боже мой! Боже мой! - побледнев, как смерть, воскликнул Моррель. - Что еще случилось? С лестницы в самом деле доносился громкий шум; люди бегали взад и вперед; раздался даже чей-то жалобный вопль. Моррель встал было, чтобы отворить дверь, но силы изменили ему, и он снова опустился в кресло. Они остались сидеть друг против Друга, Моррель - дрожа всем телом, незнакомец - глядя на него с выражением глубокого сострадания. Шум прек- ратился, но Моррель, видимо, ждал чего-то: этот шум имел свою причину, которая должна была открыться. Незнакомцу показалось, что кто-то тихо поднимается по лестнице и что на площадке остановилось несколько человек. Потом он услышал, как в замок первой двери вставили ключ и как она заскрипела на петлях. - Только у двоих есть ключ от этой двери, - прошептал Моррель, - у Коклеса и Жюли. В ту же минуту отворилась вторая дверь, и на пороге показалась Жюли, бледная и в слезах. Моррель встал, дрожа всем телом, и оперся на ручку кресла, чтобы не упасть. Он хотел заговорить, но голос изменил ему. - Отец, - сказала девушка, умоляюще сложив руки, - простите вашей до- чери, что она приносит вам дурную весть! Моррель страшно побледнел; Жюли бросилась в его объятия. - Отец, отец! - сказала она. - Не теряйте мужества! - "Фараон" погиб? - спросил Моррель сдавленным голосом. Жюли ничего не ответила, но утвердительно кивнула головой, склоненной на грудь отца. - А экипаж? - спросил Моррель. - Спасен, - сказала Жюли, - спасен бордоским кораблем, который только что вошел в порт. Моррель поднял руки к небу с непередаваемым выражением смирения и благодарности. - Благодарю тебя, боже! - сказал он. - Ты поразил одного меня! Как ни хладнокровен был англичанин, у него на глаза навернулись сле- зы. - Войдите, - сказал Моррель, - войдите; я догадываюсь, что вы все за дверью. Едва он произнес эти слова, как, рыдая, вошла госпожа Моррель; за нею следовал Эмманюель. В глубине, в передней, видны были суровые лица се- ми-восьми матросов, истерзанных и полунагих. При виде этих людей англи- чанин вздрогнул. Он, казалось, хотел подойти к ним, но сдержался и, нап- ротив, отошел в самый темный и отдаленный угол кабинета. Госпожа Моррель села в кресло и взяла руку мужа в свои, а Жюли по-прежнему стояла, склонив голову на грудь отца. Эмманюель остался пос- реди комнаты, служа как бы звеном между семейством Моррель и матросами, столпившимися в дверях. - Как это случилось? - спросил Моррель. - Подойдите, Пенелоп, - сказал Эмманюель, - и расскажите. Старый матрос, загоревший до черноты под тропическим солнцем, подо- шел, вертя в руках обрывки шляпы. - Здравствуйте, господин Моррель, - сказал он, как будто бы только вчера покинул Марсель и возвратился из поездки в Экс или Тулон. - Здравствуйте, друг мой, - сказал хозяин, невольно улыбнувшись сквозь слезы, - по где же капитан? - Что до капитана, господин Моррель, то он захворал и остался в Пальме; но, с божьей помощью, он скоро поправится, и через несколько дней он будет здоров, как мы с вами. - Хорошо... Теперь рассказывайте, Пепелон, - сказал г-н Моррель. Пенелоп передвинул жвачку справа налево, прикрыл рот рукой, отвернул- ся, выпустил в переднюю длинную струю черноватой слюны, выставил ногу вперед, и, покачиваясь, начал: - Так вот, господин Моррель, шли мы этак между мысом Бланко и мысом Боядор, и под юго-западным ветром, после того как целую неделю проштиле- вали; и вдруг капитан Гомар подходит ко мне (а я, надобно сказать, был на руле) и говорит мне: "Дядя Пенелоп, что вы думаете об этих облаках, которые поднимаются там на горизонте?" А я уж и сам глядел на них. "Что я о них думаю, капитан? Думаю, что они подымаются чуточку быст- рее, чем полагается, и что они больно уж черны для облаков, по замышляю- щих ничего дурного". "Я такого же мнения, - сказал капитан, - и на всякий случай приму ме- ры предосторожности. Мы слишком много несем парусов для такого ветра, какой сейчас подует... Эй, вы! Бом-брамсель и бом-кливер долой!" И пора было: не успели исполнить команду, как ветер налетел, и ко- рабль начало кренить. "Все еще много парусов, - сказал капитан. - Грот на гитовы!" Через пять минут грот был взят на гитовы, и мы шли под фоком, марсе- лями и брамселями. "Ну что, дядя Пенелон, - сказал мне капитан, - что вы качаете голо- вой?" "А то, что на вашем месте я велел бы убрать еще". "Ты, пожалуй, прав, старик, - сказал он, - будет свежий ветер". "Ну, знаете, капитан, - отвечаю я ему, - про свежий ветер забудьте, это шторм, и здоровый шторм, если я в этом что-нибудь смыслю!" Надо вам сказать, что ветер летел на нас, как пыль на большой дороге. К счастью, наш капитан знает свое дело. "Взять два рифа у марселей! - крикнул капитан. - Трави булиня, брасо- пить к ветру, марселя долой, подтянуть тали на реях!" - Этого недостаточно под теми широтами, - внезапно сказал англичанин. - Я взял бы четыре рифа и убрал бы фок. Услышав этот твердый и звучный голос, все вздрогнули. Пенелон засло- нил рукой глаза и посмотрел на того, кто так смело критиковал распоряже- ния его капитана. - Мы сделали еще больше, сударь, - сказал старый моряк с некоторым почтением, - мы взяли на гитовы контрбизань и повернули через фордевинд, чтобы идти вместе с бурей. Десять минут спустя мы взяли на гитовы марсе- ля и пошли под одними снастями. - Корабль был слишком старый, чтобы - так рисковать, - сказал англи- чанин. - Вот то-то! Это нас и погубило. После двенадцатичасовой трепки, от которой чертям бы тошно стало, открылась течь. "Пенелон, - говорит капитан, - сдается мне, мы идем ко дну; дай мне руль, старина, и ступай в трюм". Я отдал ему руль, схожу вниз; там было уже три фута воды; я на палу- бу, кричу: "Выкачивай!" Какое там! Уже было поздно. Принялись за работу; но чем больше мы выкачивали, тем больше ее прибывало. "Нет, знаете, - говорю я, промаявшись четыре часа, - тонуть так то- нуть, двум смертям не бывать, одной не миновать!" "Так-то ты подаешь пример, дядя Пенелон? - сказал капитан. - Ну, по- годи же!" И он пошел в свою каюту и принес пару пистолетов. "Первому, кто бросит помпу, - сказал он, - я раздроблю череп!" - Правильно, - сказал англичанин. - Ничто так не придает храбрости, как дельное слово, - продолжал мо- ряк, - тем более что погода успела проясниться и ветер стих; но вода прибывала - не слишком сильно, каких-нибудь дюйма на два в час, но все же прибывала. Два дюйма в час, - оно как будто и пустяки, но за двенад- цать часов это составит по меньшей мере двадцать четыре дюйма, а двад- цать четыре дюйма составляют два фута. Два фута да три, которые мы уже раньше имели, составят пять. А когда у корабля пять футов воды в брюхе, то можно сказать, что у него водянка. "Ну, - сказал капитан, - теперь довольно, и господин Моррель не может упрекнуть нас ни в чем: мы сделали все, что могли, для спасения корабля; теперь надо спасать людей. Спускай шлюпку, ребята, и поторапливайтесь!" - Послушайте, господин Моррель, - продолжал Пенелон, - мы очень люби- ли "Фараона", но как бы моряк ни любил свой корабль, он еще больше любит свою шкуру; а потому мы и не заставили просить себя дважды; к тому же корабль так жалобно скрипел и, казалось, говорил нам: "Да убирайтесь поскорее!" И бедный "Фараон" говорил правду. Мы чувствовали, как он пог- ружается у нас под ногами. Словом, в один миг шлюпка была спущена, и мы, все восемь, уже сидели в ней. Капитан сошел последний, или, вернее сказать, он не сошел, потому что не хотел оставить корабль; это я схватил его в охапку и бросил товари- щам, после чего и сам соскочил. И в самое время. Едва успел я соскочить, как палуба треснула с таким шумом, как будто дали залп с сорокавосьмипу- шечного корабля. Через десять минут он клюнул носом, потом кормой, потом начал вер- теться на месте, как собака, которая ловит свой хвост. А потом, будьте здоровы! Фью! Кончено дело, и нет "Фараона"! А что до нас, то мы три дня не пили и не ели, так что уже поговарива- ли о том, не кинуть ли жребий, кому из пас кормить остальных, как вдруг увидели "Жиронду", подали ей сигналы, она нас заметила, поворотила к нам, выслала шлюпку и подобрала нас. Вот как было дело, господин Мор- рель, верьте слову моряка! Так, товарищи? Ропот одобрения показал, что рассказчик заслужил всеобщую похвалу правдивым изложением сути дела и картинным описанием подробностей. - Хорошо, друзья мои, - сказал г-н Моррель, - вы славные ребята, и я заранее знал, что в постигшем меня несчастье виновата только моя злая судьба. Здесь воля божия, а не вина людей. Покоримся же воле божией. Те- перь скажите мне, сколько вам следует жалованья. - Полноте, господин Моррель, об этом не будем говорить! - Напротив, поговорим об этом, - сказал арматор с печальной улыбкой. - Нам, стало быть, следует за три месяца... - сказал Пенелон. - Коклес, выдайте им по двести франков. В другое время, - продолжал г-н Моррель, - я сказал бы: дайте им по двести франков наградных; но сейчас плохие времена, друзья мои, и те крохи, которые у меня остались, принадлежат не мне. Поэтому простите меня и не осуждайте. Пепелон скорчил жалостливую гримасу, обернулся к товарищам, о чем-то с ними посовещался и снова обратился к хозяину. - Значит, это самое, господин Моррель, - сказал он, перекладывая жвачку за другую щеку и выпуская в переднюю новую струю слюны под стать первой, - это самое, которое... - Что? - Деньги... - Ну и что же? - Так товарищи говорят, господин Моррель, что им пока хватит по пяти- десяти франков и что с остальным они подождут. - Благодарю вас, друзья мои, благодарю! - сказал г-н Моррель, трону- тый до глубины души. - Вы все славные люди; но все-таки возьмите деньги. И если найдете другую службу, то нанимайтесь. Вы свободны. Эти последние слова произвели на честных моряков ошеломляющее впечат- ление. Они испуганно переглянулись. У Пенелона захватило дух, и он едва не проглотил свою жвачку; к счастью, он вовремя схватился рукой за гор- ло. - Как, господин Моррель? - сказал он сдавленным голосом. - Вы нас увольняете? Мы вам не угодили? - Нет, друзья мои, - отвечал арматор, - нет, наоборот, я очень дово- лен вами. Я не увольняю вас. Но что же делать? Кораблей у меня больше нет, и матросов мне не нужно. - Как нет больше кораблей? - сказал Пенелон. - Ну, так велите выстро- ить новые; мы подождем. Слава богу, мы привыкли штилевать. - У меня нет больше денег на постройку кораблей, Пенелон, - сказал арматор с печальной улыбкой, - и я не могу принять вашего предложения, как оно ни лестно для меня. - А если у вас нет денег, тогда не нужно нам платить. Мы сделаем, как наш бедный "Фараон", и пойдем под одними снастями, вот и все! - Довольно, довольно, друзья мои! - сказал Моррель, задыхаясь от вол- нения. - Идите, прошу вас. Увидимся в лучшие времена. Эмманюель, - при- бавил он, - ступайте с ними и присмотрите за тем, чтобы мое распоряжение было в точности исполнено. - Но только мы не прощаемся, господин Моррель, мы скажем "до свида- ния", ладно? - сказал Пенелон. - Да, друзья мои, надеюсь, что так Ступайте. Он сделал знак Коклесу, и гот пошел вперед; моряки последовали за казначеем, а Эмманюель вышел после всех. - Теперь, - сказал арматор своей жене и дочери, - оставьте меня на минуту; мне нужно поговорить с этим господином. И он указал глазами на поверенного дома Томсон и Френч, который в продолжение всей сцены стоял неподвижно в углу и участвовал в ней только несколькими вышеприведенными словами Обе женщины взглянули на незнаком- ца, про которого они совершенно забыли, и удалились. Но Жюли, обернув- шись в дверях, бросила на него трогательно умоляющий взгляд, и тот отве- чал на него улыбкой, которую странно было видеть на этом ледяном лице. Мужчины остались одни. - Ну вот, - сказал Моррель, опускаясь в кресло, - вы все видели, все слышали, мне нечего добавить. - Я видел, - сказал англичанин, - что вас постигло новое несчастье, столь же незаслуженное, как и прежние, и это еще более утвердило меня в моем желании быть вам полезным. - Ах, сударь! - сказал Моррель. - Послушайте, - продолжал незнакомец. - Ведь я один из главных ваших кредиторов, не правда ли? - Во всяком случае в ваших руках обязательства, сроки которых истека- ют раньше всех. - Вы желали бы получить отсрочку? - Отсрочка могла бы спасти мою честь, а следовательно, и жизнь. - Сколько вам нужно времени? Моррель задумался. - Два месяца, - сказал он. - Хорошо, - сказал незнакомец, - я даю вам три. - Но уверены ли вы, что фирма Томсон и Френч... - Будьте спокойны, я беру все на свою ответственность. У нас сегодня пятое июня? - Да. - Так вот, перепишите мне все эти векселя на пятое сентября, и пятого сентября в одиннадцать часов утра (стрелки стенных часов показывали ров- но одиннадцать) я явлюсь к вам. - Я буду вас ожидать, - сказал Моррель, - и вы получите деньги, или меня не будет в живых. Последние слова были сказаны так тихо, что незнакомец не расслышал их. Векселя были переписаны, старые разорваны, и бедный арматор получил по крайней мере три месяца передышки, чтобы собрать свои последние средства. Англичанин принял изъявления его благодарности с флегматичностью, свойственной его нации, и простился с Моррелем, который проводил его до дверей, осыпая благословениями. На лестнице он встретил Жюли. Она притворилась, что спускается по лестнице, но на самом деле она поджидала его. - Ах, сударь! - сказала она, умоляюще сложив руки. - Мадемуазель, - сказал незнакомец, - вы вскоре получите письмо, под- писанное... Синдбад-Мореход... Исполните в точности все, что будет ска- зано в этом письме, каким бы странным оно вам ни показалось. - Хорошо, - ответила Жюли. - Обещаете вы мне это сделать? - Клянусь вам! - Хорошо. Прощайте, мадемуазель. Будьте всегда такой же доброй и лю- бящей дочерью, и я надеюсь, что бог наградит вас, дав вам Эмманюеля в мужья. Жюли тихо вскрикнула, покраснела, как вишня, и схватилась за перила, чтобы не упасть. Незнакомец продолжал свой путь, сделав ей рукою про- щальный знак. Во дворе он встретил Пенелона, державшего в каждой руке по свертку в сто франков и словно не решавшегося унести их. - Пойдемте, друг мой, - сказал ему англичанин, - мне нужно поговорить с вами. IX. ПЯТОЕ СЕНТЯБРЯ Отсрочка, данная Моррелю поверенным банкирского дома Томсон и Френч в ту минуту, когда он меньше всего ее ожидал, показалась несчастному арма- тору одним из тех возвратов счастья, которые возвещают человеку, что судьба, наконец, устала преследовать его. В тот же день он все рассказал своей дочери, жене и Эмманюелю, и некоторая надежда, если и не успокое- ние, вернулась в дом. Но, к сожалению, Моррель имел дело не только с фирмой Томсон и Френч, проявившей по отношению к нему такую предупреди- тельность. В торговых делах, как он сказал, есть корреспонденты, но нет друзей. В глубине души он недоумевал, думая о великодушном поступке фир- мы Томсон и Френч; он объяснял его только разумно эгоистическим рассуж- дением: лучше поддержать человека, который нам должен около трехсот ты- сяч франков, и получить эти деньги через три месяца, нежели ускорить его разорение и получить шесть или восемь процентов. К сожалению, по злобе или по безрассудству все остальные кредиторы Морреля размышляли не так, а иные даже наоборот. А потому векселя, под- писанные Моррелем, были представлены в его кассу в установленный срок и благодаря отсрочке, данной англичанином, были немедленно оплачены Кокле- сом. Таким образом, Коклес пребывал попрежнему в своем безмятежном спо- койствии. Один только г-н Моррель с ужасом видел, что если бы ему приш- лось заплатить пятнадцатого числа сто тысяч франков де Бовилю, а тридца- того числа тридцать две тысячи пятьсот франков по другим, тоже отсрочен- ным векселям, то он бы погиб уже в этом месяце. Все марсельские негоцианты были того мнения, что Моррель не выдержит свалившихся на него неудач. А потому велико было всеобщее удивление, когда он с обычной точностью произвел июньскую оплату векселей. Однако, несмотря на это, к нему продолжали относиться недоверчиво и единодушно отложили банкротство несчастного арматора до конца следующего месяца. Весь июль Моррель прилагал нечеловеческие усилия, чтобы собрать нуж- ную сумму. Бывало, его обязательства на какой бы то ни было срок прини- мались с полным доверием и были даже в большом спросе. Моррель попытался выдать трехмесячные векселя, но ни один банк их не принял. К счастью, сам Моррель рассчитывал на коекакие поступления; эти поступления состоя- лись; таким образом, к концу месяца Моррель опять удовлетворил кредито- ров. Поверенного фирмы Томсон и Френч в Марселе больше не видели; он исчез на другой или на третий день после своего посещения г-на Морреля; а так как в Марселе он имел дело только с мэром, инспектором тюрем и армато- ром, то его мимолетное пребывание в этом городе не оставило иных следов, кроме тех несходных воспоминаний, которые сохранили о нем эти трое. Что касается матросов с "Фараона", то они, по-видимому, нанялись на другую службу, потому что тоже исчезли. Капитан Гомар, поправившись после болезни, задержавшей его в Пальме, возвратился в Марсель. Он не решался явиться к г-ну Моррелю; но тот, уз- нав об его приезде, сам отправился к нему. Честному арматору было уже известно со слов Пенелона о мужественном поведении капитана во время ко- раблекрушения, и он сам старался утешить его. Он принес ему полностью его жалованье, за которым капитан Гомар не решился бы прийти. Выходя от него, г-н Моррель столкнулся на лестнице с Пенелоном, кото- рый, по-видимому, хорошо распорядился полученными деньгами, ибо был одет во все новое. Увидев арматора, честный рулевой пришел в большое замеша- тельство. Он забился в самый дальний угол площадки, переложил свою жвач- ку сначала справа налево, потом слева направо, испуганно вытаращил глаза и ответил только робким пожатием на дружелюбное, как всегда, рукопожатие г-на Морреля. Г-н Моррель приписал замешательство Пенелона его ще- гольскому наряду; вероятно, старый матрос не за свой счет пустился на такую роскошь; очевидно, он уже нанялся на какой-нибудь другой корабль и стыдился того, что так скоро, если можно так выразиться, снял траур по "Фараону". Быть может даже, он явился к капитану Гомару поделиться с ним своей удачей и передать ему предложение от имени своего нового хозяина. - Славные люди! - сказал, удаляясь, Моррель. - Дай бог, чтобы ваш но- вый хозяин любил вас так же, как я, и оказался счастливее меня. Август месяц протек в беспрестанных попытках Морреля восстановить свой прежний кредит или же открыть себе новый. Двадцатого августа в Мар- селе стало известно, что он купил себе место в почтовой карете, и все тотчас же решили, что Моррель объявит себя несостоятельным в конце меся- ца и нарочно уезжает, чтобы не присутствовать при этом печальном обряде, который он, вероятно, препоручил своему старшему приказчику Эмманюелю и казначею Коклесу. Но, вопреки всем ожиданиям, когда наступило 31 авгус- та, касса открылась, как всегда. Коклес сидел за решеткой невозмутимо, как "праведный муж" Горация, рассматривал с обычным вниманием предъявля- емые ему векселя и с обычной своей точностью оплатил их от первого до последнего. Пришлось даже, как предвидел г-н Моррель, погасить два чужих обязательства, и по ним Коклес уплатил с той же аккуратностью, как и по личным векселям арматора. Никто ничего не понимал, и всякий с уп- рямством, свойственным предсказателям печальных событий, откладывал объявление несостоятельности до конца сентября. Первого сентября Моррель вернулся. Все семейство с большой тревогой ожидало его; от этого путешествия в Париж зависела последняя возможность спасения. Моррель вспомнил о Дангларе, ставшем миллионером и когда-то обязанном ему, потому что именно по его рекомендации Данглар поступил на службу к испанскому банкиру, с которой и началось его быстрое обогаще- ние. По слухам, Данглар владел шестью или восемью миллионами и неограни- ченным кредитом. Данглар, по вынимая ни одного червонца из кармана, мог выручить Морреля. Ему стоило только поручиться за него, и Моррель был бы спасен. Моррель давно уже думал о Дангларе; но из-за какого-то безотчет- ного отвращения Моррель до последней минуты медлил и не прибегал к этому крайнему средству. И он оказался прав, ибо возвратился домой, подавлен- ный унизительным отказом. Но, переступив порог своего дома, Моррель не обмолвился ни словом жа- лобы или упрека; он со слезами обнял жену и дочь, дружески протянул руку Эмманюелю, потом заперся в своем кабинете, в третьем этаже, и потребовал к себе Коклеса. - На этот раз, - сказали обе женщины Эмманюелю, - мы пропали. После короткого совещания они решили, что Жюли напишет брату, стояв- шему с полком в Ниме, чтобы он немедленно приехал. Бедные женщины инстинктивно чувствовали, что им нужно собрать все си- лы, чтобы выдержать грозящий им удар. К тому же Максимилиан Моррель, хотя ему было только двадцать два го- да, имел большое влияние на отца. Это был молодой человек прямого и твердого нрава. Когда ему пришлось избирать род деятельности, отец не захотел принуждать его и предоставил молодому человеку свободный выбор согласно его вкусам и склонностям. Тот заявил, что намерен поступить на военную службу. Порешив на этом, он прилежно занялся науками, выдержал конкурсный экзамен в Политехническую школу и был назначен подпоручиком в 53-й пехотный полк. Он уже около го- да служил в этом чипе и рассчитывал на производство в поручики. В полку Максимилиан Моррель считался строгим исполнителем не только солдатского, но и человеческого долга, и его прозвали "стоиком". Разумеется, многие из тех, кто награждал его этим прозвищем, повторяли его за другими, даже не зная, что оно означает. Этого-то молодого офицера мать и сестра и призвали на помощь, чтобы он поддержал их в тяжкую минуту, наступление которой они предчувствова- ли. Они не ошибались в серьезности положения, ибо через несколько минут после того как г-н Моррель прошел в свой кабинет вместе с Коклесом, Жюли увидела, как казначей выходит оттуда весь бледный и дрожащий, с помутив- шимся взглядом. Она хотела остановить его, когда он проходил мимо, и расспросить; но бедный малый, спускаясь с несвойственной ему поспешностью по лестнице, ограничился тем, что, воздев руки к небу, воскликнул: - Ах, мадемуазель Жюли! Какое горе! И кто бы мог подумать! Спустя несколько минут он вернулся, неся несколько толстых счетных книг, бумажник и мешок с деньгами. Моррель просмотрел счетные книги, раскрыл бумажник и пересчитал деньги. Весь его наличный капитал равнялся восьми тысячам франков; можно было ожидать к пятому сентября поступления еще четырех-пяти тысяч, что сос- тавляло, в наилучшем случае, актив в четырнадцать тысяч франков, в то время как ему нужно было уплатить по долговым обязательствам двести во- семьдесят семь тысяч пятьсот франков. Не было никакой возможности пред- ложить такую сумму даже в зачет. Однако, когда Моррель вышел к обеду, он казался довольно спокойным. Это спокойствие испугало обеих женшин больше, чем самое глубокое уныние. После обеда Моррель имел обыкновение выходить из дому; он отправлялся в "Клуб Фокейцев" выпить чашку кофе за чтением "Семафора"; но на этот раз он не вышел из дому и вернулся к себе в кабинет. Коклес, тот, по-видимому, совсем растерялся. Большую часть дня он просидел на камне во дворе, с непокрытой головой, при тридцатиградусной жаре. Эмманюель пытался ободрить г-жу Моррель и Жюли, но дар красноречия изменил ему. Он слишком хорошо знал дела фирмы, чтобы не предвидеть, что семье Моррель грозит страшная катастрофа. Наступила ночь. Ни г-жа Моррель, ни Жюли не ложились спать, надеясь, что Моррель, выйдя из кабинета, зайдет к ним. Но они слышали, как он, крадучись, чтобы его не окликнули, прошел мимо их двери. Они прислушались, по он вошел в свою спальню и запер за собою дверь. Госпожа Моррель велела дочери лечь спать; потом, через полчаса после того как Жюли ушла, она встала, сняла башмаки и тихо вышла в коридор, чтобы подсмотреть в замочную скважину, что делает муж. В коридоре она заметила удаляющуюся тень. Это была Жюли, которая, также снедаемая беспокойством, опередила свою мать. Молодая девушка подошла к г-же Моррель. - Он пишет, - сказала она. Обе женщины без слов поняли друг друга. Госпожа Моррель наклонилась к замочной скважине. Моррель писал; но госпожа Моррель заметила то, чего не заметила ее дочь: муж писал на гер- бовой бумаге. Тогда она поняла, что он пишет завещание; она задрожала всем телом, но все же нашла в себе силы ничего не сказать Жюли. На другой день г-н Моррель казался совершенно спокойным. Он, как всегда, занимался в конторе, как всегда, вышел к завтраку. Только после обеда он посадил свою дочь возле себя, взял обеими руками ее голову и крепко прижал к груди. Вечером Жюли сказала матери, что хотя отец ее казался спокойным, но сердце у него сильно стучало. Два следующих дня прошли в такой же тревоге. Четвертого сентября ве- чером Моррель потребовал, чтобы дочь вернула ему ключ от кабинета. Жюли вздрогнула, - это требование показалось ей зловещим. Зачем отец отнимал у нее ключ, который всегда был у нее и который у нее в детстве отбирали только в наказание? Она просительно взглянула на г-на Морреля. - Чем я провинилась, отец, - сказала она, - что вы отбираете у меня этот ключ? - Ничем, дитя мое, - отвечал несчастный Моррель, у которого этот простодушный вопрос вызвал слезы на глазах, - ничем, просто он мне ну- жен. Жюли притворилась, что ищет ключ. - Я, должно быть, оставила его у себя в комнате, - сказала она. Она вышла из комнаты, но вместо того чтобы идти к себе, она побежала советоваться с Эмманюелем. - Не отдавайте ключа, - сказал он ей, - и завтра утром по возможности не оставляйте отца одного. Она пыталась расспросить Эмманюеля, но он ничего не знал или ничего не хотел говорить. Всю ночь с четвертого на пятое сентября г-жа Моррель прислушивалась к движениям мужа за стеной. До трех часов утра она слышала, как он взвол- нованно шагал взад и вперед по комнате. Только в три часа он бросился на кровать. Мать и дочь провели ночь вместе. Еще с вечера они ждали Максимилиана. В восемь часов утра г-н Моррель пришел к ним в комнату. Он был споко- ен, но следы бессонной ночи запечатлелись на его бледном, осунувшемся лице. Они не решились спросить его, хорошо ли он спал. Моррель был ласковее и нежнее с женой и дочерью, чем когда бы то ни было; он не мог наглядеться на Жюли и долго целовал ее. Жюли вспомнила совет Эмманюеля и хотела проводить отца; но он ласково остановил ее и сказал: - Останься с матерью. Жюли настаивала. - Я требую этого! - сказал Моррель. В первый раз Моррель говорил дочери: "Я требую"; но он сказал это го- лосом, полным такой отеческой нежности, что Жюли не посмела двинуться с места. Она осталась стоять молча и не шевелясь. Вскоре дверь снова откры- лась, чьи-то руки обняли ее и чьи-то губы прильнули к ее лбу. Она подняла глаза и вскрикнула от радости. - Максимилиан! Брат! - воскликнула она. На этот возглас прибежала г-жа Моррель и бросилась в объятия сына. - Матушка! - сказал Максимилиан, переводя глаза с матери на сестру. - Что случилось? Ваше письмо испугало меня, и я поспешил приехать. - Жюли, - сказала г-жа Моррель, - скажи отцу, что приехал Максимили- ан. Жюли выбежала из комнаты, но на первой ступеньке встретила человека с письмом в руке. - Вы мадемуазель Жюли Моррель? - спросил посланец с сильным итальянс- ким акцентом. - Да, сударь, это я, - пролепетала Жюли. - Но что вам от меня угодно? Я вас не знаю. - Прочтите это письмо, - сказал итальянец, подавая записку. Жюли была в нерешительности. - Дело идет о спасении вашего отца, - сказал посланный. Жюли выхвати- ла у него из рук письмо. Быстро распечатав его, она прочла: "Ступайте немедленно в Мельянские аллеи, войдите в дом N 15, спросите у привратника ключ от комнаты в пятом этаже, войдите в эту комнату, возьмите на камине красный шелковый кошелек и отнесите этот кошелек ва- шему отцу. Необходимо, чтобы он его получил до одиннадцати часов утра. Вы обещали слепо повиноваться мне; напоминаю вам о вашем обещании. Синдбад-Мореход". Молодая девушка радостно вскрикнула, подняла глаза и стала искать че- ловека, принесшего ей записку, чтобы расспросить его; но он исчез. Она принялась перечитывать письмо и заметила приписку. Она прочла: "Необходимо, чтобы вы исполнили это поручение лично и одни; если вы придете с кем-нибудь или если кто-нибудь придет вместо вас, привратник ответит, что он не понимает, о чем идет речь". Эта приписка сразу охладила радость молодой девушки. Не угрожает ли ей беда? Нет ли тут ловушки? Она была так невинна, что не знала, какой именно опасности может подвергнуться девушка ее лет; но не нужно знать опасности, чтобы бояться ее; напротив, именно неведомая опасность внуша- ет наибольший страх. Жюли колебалась; она решила спросить совета. И по какому-то необъяснимому побуждению пошла искать помощи не к ма- тери и не к брату, а к Эмманюелю. Она спустилась вниз, рассказала ему, что случилось в тот день, когда к отцу ее явился посланный банкирского дома Томсон и Френч, рассказала про сцену на лестнице, про данное ею обещание и показала письмо. - Вы должны идти, - сказал Эмманюель. - Идти туда? - прошептала Жюли. - Да, я вас провожу. - Но ведь вы читали, что я должна быть одна? - Вы и будете одна, - отвечал Эмманюель, - я подожду вас на углу Му- зейной улицы; если вы задержитесь слишком долго, я пойду следом за вами, - и горе тому, на кого вы мне пожалуетесь! - Так вы думаете, Эмманюель, - нерешительно сказала девушка, - что я должна последовать этому приглашению? - Да. Ведь сказал же вам посланный, что дело идет о спасении вашего отца? - Спасение от чего, Эмманюель? Что ему грозит? - спросила Жюли. Эмманюель колебался, но желание укрепить решимость Жюли одержало верх. - Сегодня пятое сентября, - сказал он. - Да. - Сегодня в одиннадцать часов ваш отец должен заплатить около трехсот тысяч франков. - Да, мы это знаем. - А в кассе у него нет и пятнадцати тысяч, - сказал Эмманюель. - Что же будет? - Если сегодня в одиннадцать часов ваш отец не найдет никого, кто пришел бы ему на помощь, то в полдень он должен объявить себя банкротом. - Идемте, идемте скорей! - взволнованно воскликнула Жюли, увлекая за собой Эмманюеля. Тем временем г-жа Моррель все рассказала сыну. Максимилиан знал, что вследствие несчастий, одно за другим постигших его отца, в образе жизни его семьи произошли значительные перемены, но не знал, что дела дошли до такого отчаянного положения. Неожиданный удар, казалось, сразил его. Потом он вдруг бросился из комнаты, взбежал по лестнице, надеясь най- ти отца в кабинете, и стал стучать в дверь. В эту минуту открылась дверь внизу; он обернулся и увидел отца. Вмес- то того чтобы прямо подняться в кабинет, г-н Моррель прошел сперва в свою комнату и только теперь из нее выходил. Господин Моррель, увидев сына, вскрикнул от удивления; он не знал об его приезде. Он застыл на месте, прижимая левым локтем какой-то предмет, спрятанный под сюртуком. Максимилиан быстро спустился по лестнице и бросился отцу на шею; но вдруг отступил, упираясь правой рукой в грудь отца. - Отец, - сказал он, побледнев, как смерть, - зачем у вас под сюрту- ком пистолеты? - Вот этого я и боялся... - прошептал Моррель. - Отец! Ради бога! - воскликнул Максимилиан. - Что значит это оружие? - Максимилиан, - отвечал Моррель, пристально глядя на сына, - ты муж- чина и человек чести; идем ко мне, я тебе все объясню. И Моррель твердым шагом поднялся в свой кабинет; Максимилиан, шата- ясь, шел за ним следом. Моррель отпер дверь, пропустил сына вперед и запер дверь за ним; по- том прошел переднюю, подошел к письменному столу, положил на край писто- леты и указал сыну на раскрытый реестр. Реестр давал точную картину положения дел. Через полчаса Моррель должен был заплатить двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков. В кассе было всего пятнадцать тысяч двести пятьдесят семь франков. - Читай! - сказал Моррель. Максимилиан прочел. Он стоял, словно пораженный громом. Отец не говорил ни слова, - что мог он прибавить к неумолимому приго- вору цифр? - И вы сделали все возможное, отец, - спросил наконец Максимилиан, - чтобы предотвратить катастрофу? - Все, - отвечал Моррель. - Вы не ждете никаких поступлений? - Никаких. - Все средства истощены? - Все. - И через полчаса... - мрачно прошептал Максимилиан, - наше имя будет обесчещено! - Кровь смывает бесчестие, - сказал Моррель. - Вы правы, отец, я вас понимаю. Он протянул руку к пистолетам. - Один для вас, другой для меня, - сказал он. - Благодарю. Моррель остановил его руку. - А мать?.. А сестра?.. Кто будет кормить их? Максимилиан вздрогнул. - Отец! - сказал он. - Неужели вы хотите, чтобы я жил? - Да, хочу, - отвечал Моррель, - ибо это твой долг. Максимилиан, у тебя нрав твердый и сильный, ты человек недюжинного ума; я тебя не нево- лю, не приказываю тебе, я только говорю: "Обдумай положение, как если бы ты был человек посторонний, и суди сам". Максимилиан задумался; потом в глазах его сверкнула благородная реши- мость, но при этом он медленно и с грустью снял с себя эполеты. - Хорошо, - сказал он, подавая руку Моррелю, - уходите с миром, отец. Я буду жить. Моррель хотел броситься к ногам сына, но Максимилиан обнял его, и два благородных сердца забились вместе. - Ты ведь знаешь, что я не виноват? - сказал Мор рель. Максимилиан улыбнулся. - Я знаю, отец, что вы - честнейший из людей. - Хорошо, между нами все сказано; теперь ступай к матери и сестре. - Отец, - сказал молодой человек, опускаясь на колени, - благословите меня. Моррель взял сына обеими руками за голову, поцеловал его и сказал: - Благословляю тебя моим именем и именем трех поколений безупречных людей; слушай же, что они говорят тебе моими устами: провидение может снова воздвигнуть здание, разрушенное несчастьем. Видя, какою смертью я погиб, самые черствые люди тебя пожалеют; тебе, может быть, дадут отс- рочку, в которой мне отказали бы; тогда сделай все, чтобы позорное слово не было произнесено; возьмись за дело, работай, борись мужественно и пылко; живите как можно скромнее, чтобы день за днем достояние тех, кому я должен, росло и множилось в твоих руках. Помни, какой это будет прек- расный день, великий, торжественный день, когда моя честь будет восста- новлена, когда в этой самой конторе ты сможешь сказать: "Мой отец умер, потому что был не в состоянии сделать то, что сегодня сделал я; но он умер спокойно, ибо знал, что я это сделаю". - Ах, отец, отец, - воскликнул Максимилиан, - если бы вы могли ос- таться с нами! - Если я останусь, все будет иначе; если я останусь, участие обратит- ся в недоверие, жалость - в гонение; если я останусь, я буду человеком, нарушившим свое слово, но исполнившим своих обязательств, короче, я буду попросту несостоятельным должником. Если же я умру, Максимилиан, подумай об этом, тело мое будет телом несчастного, но честного человека. Я жив, и лучшие друзья будут избегать моего дома; я мертв, и весь Марсель со слезами провожает меня до последнего приюта. Я жив, и ты стыдишься моего имени; я мертв, и ты гордо поднимаешь голову и говоришь: "Я сын того, кто убил себя, потому что первый раз в жизни был вынужден нарушить свое слово". Максимилиан горестно застонал, по, по-видимому, покорился судьбе. И на этот раз если не сердцем, то умом он согласился с доводами отца. - А теперь, - сказал Моррель, - оставь меня одного и постарайся уда- лить отсюда мать и сестру. - Вы не хотите еще раз увидеть Жюли? - спросил Максимилиан. Последняя смутная надежда таилась для него в этом свидании, но Мор- рель покачал головой. - Я видел ее утром, - сказал он, - и простился с нею. - Нет ли у вас еще поручений, отец? - спросил Максимилиан глухим го- лосом. - Да, сын мой, есть одно, священное. - Говорите, отец. - Банкирский дом Томсон и Френч - единственный, который из человеко- любия или, быть может, из эгоизма, - не мне читать в людских сердцах, - сжалился надо мною. Его поверенный, который через десять минут придет сюда получать деньги по векселю в двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков, не предоставил, а сам предложил мне три месяца отсрочки. Пусть эта фирма первой получит то, что ей следует, сын мой, пусть этот человек будет для тебя священен. - Да, отец, - сказал Максимилиан. - А теперь, еще раз прости, - сказал Моррель. - Ступай, ступай, мне нужно побыть одному; мое завещание ты найдешь в ящике стола в моей спальне. Максимилиан стоял неподвижно; он хотел уйти, но не мог. - Иди, Максимилиан, - сказал отец, - предположи, что я солдат, как и ты, что я получил приказ запять редут, и ты знаешь, что я буду убит; не- ужели ты не сказал бы мне, как сказал сейчас: "Идите, отец, иначе вас ждет бесчестье, лучше смерть, чем позор!" - Да, - сказал Максимилиан, - да. Он судорожно сжал старика в объятиях. - Идите, отец, - сказал он. И выбежал из кабинета. Моррель, оставшись один, некоторое время стоял неподвижно, глядя на закрывшуюся за сыном дверь; потом протянул руку, нашел шнурок от звонка и позвонил. Вошел Коклес. За эти три дня он стал неузнаваем. Мысль, что фирм? Моррель прекратит платежи, состарила его на двадцать лет. - Коклес, друг мой, - сказал Моррель, - ты побудешь в передней. Когда придет этот господин, который был здесь три месяца тому назад, - ты зна- ешь, поверенный фирмы Томсон и Френч, - ты доложишь о нем. Коклес, ничего не ответив, кивнул головой, вышел в переднюю и сел на стул. Моррель упал в кресло. Он взглянул на стенные часы: оставалось семь минут. Стрелка бежала с неимоверной быстротой; ему казалось, что он ви- дит, как она подвигается. Что происходило в эти последние минуты в душе несчастного, который, повинуясь убеждению, быть может ложному, но казавшемуся ему правильным, готовился в цвете лет к вечной разлуке со всем, что он любил, и расста- вался с жизнью, дарившей ему все радости семейного счастья, - этого не выразить словами. Чтобы понять это, надо было бы видеть его чело, покры- тое каплями пота, но выражавшее покорность судьбе, его глаза, полные слез, но поднятые к небу. Стрелка часов бежала; пистолеты были заряжены; он протянул руку, взял один из них и прошептал имя дочери. Потом опять положил смертоносное оружие, взял перо и написал нес- колько слов. Ему казалось, что он недостаточно нежно простился со своей любимицей. Потом он опять повернулся к часам; теперь он считал уж не минуты, а секунды. Он снова взял в руки оружие, полуоткрыл рот и вперил глаза в часовую стрелку; он взвел курок и невольно вздрогнул, услышав щелканье затвора. В этот миг пот ручьями заструился по его лицу, смертная тоска сжала ему сердце: внизу лестницы скрипнула дверь. Потом отворилась дверь кабинета. Стрелка часов приближалась к одиннадцати. Моррель не обернулся; он ждал, что Коклес сейчас доложит ему: "Пове- ренный фирмы Томсон и Френч". И он поднес пистолет ко рту... За его спиной раздался громкий крик; то был голос его дочери. Он обернулся и увидел Жюли; пистолет выпал у него из рук. - Отец! - закричала она, едва дыша от усталости и счастья. - Вы спа- сены! Спасены! И она бросилась в его объятья, подымая в руке красный шелковый коше- лек. - Спасен, дитя мое? - воскликнул Моррель. - Кем или чем? - Да, спасены! Вот, смотрите, смотрите! - кричала Жюли. Моррель взял кошелек и вздрогнул: он смутно припомнил, что этот коше- лек когда-то принадлежал ему. В одном из его углов лежал вексель на двести восемьдесят семь тысяч пятьсот франков. Вексель был погашен. В другом - алмаз величиною с орех со следующей надписью, сделанной на клочке пергамента: Приданое Жюли. Моррель провел рукой по лбу: ему казалось, что он грезит. Часы начали бить одиннадцать. Каждый удар отзывался в нем так, как если бы стальной молоточек сту- чал по его собственному сердцу. - Постой, дитя мое, - сказал он, - объясни мне, что произошло. Где ты нашла этот кошелок? - В доме номер пятнадцать, в Мельянских аллеях, на камине, в убогой каморке на пятом этаже. - Но этот кошелек принадлежит не тебе! - воскликнул Моррель. Жюли подала отцу письмо, полученное ею утром. - И ты ходила туда одна? - спросил Моррель, прочитав письмо. - Меня провожал Эмманюель. Он обещал подождать меня на углу Музейной улицы; но странно, когда я вышла, его уже не было. - Господин Моррель! - раздалось на лестнице. - Господин Моррель! - Это он! - сказала Жюли. В ту же минуту вбежал Эмманюель, не помня себя от радости и волнения. - "Фараон"! - крикнул он. - "Фараон"! - Как "Фараон"? Вы не в своем уме, Эмманюель? Вы же знаете, что он погиб. - "Фараон", - господин Моррель! Отдан сигнал, "Фараон" входит в порт. Моррель упал в кресло; силы изменили ему; ум отказывался воспринять эти невероятные, неслыханные, баснословные вести. Но дверь отворилась, и в комнату вошел Максимилиан. - Отец, - сказал он, - как же вы говорили, что "Фараон" затонул? Со сторожевой башни дан сигнал, что он входит в порт. - Друзья мои, - сказал Моррель, - если это так, то это божье чудо! Но это невозможно, невозможно! Однако то, что он держал в руках, было не менее невероятно: кошелек с погашенным векселем и сверкающим алмазом. - Господин Моррель, - сказал явившийся в свою очередь Коклес, - что это значит? "Фараон"! - Пойдем, друзья мои, - сказал Моррель, вставая, пойдем посмотрим; и да сжалится над нами бог, если это ложная весть. Они вышли и на лестнице встретили г-жу Моррель. Несчастная женщина не смела подняться наверх. Через несколько минут они уже были на улице Каннебьер. На пристани толпился народ. Толпа расступилась перед Моррелем. - "Фараон"! "Фараон"! - кричали все. В самом деле, на глазах у толпы совершалось неслыханное чудо: против башни св. Иоанна корабль, на корме которого белыми буквами было написано "Фараон" (Моррель и Сын, Марсель), в точности такой же как прежний "Фа- раон", и так же груженный кошенилью и индиго, бросал якорь и убирал па- руса. На палубе распоряжался капитан Гомар, а Пенелон делал знаки г-ну Моррелю. Сомнений больше не было: Моррель, его семья, его служащие виде- ли это своими глазами, и то же видели глаза десяти тысяч человек. Когда Моррель и его сын обнялись и тут же на молу, под радостные кли- ки всего города, незаметный свидетель этого чуда, с лицом, до половины закрытым черной бородой, умиленно смотревший из-за караульной будки на эту сцену, прошептал: - Будь счастлив, благородный человек; будь благословен за все то доб- ро, которое ты сделал и которое еще сделаешь; и пусть моя благодарность останется в тайне, как и твои благодеяния. Со счастливой, растроганной улыбкой на устах он покинул свое убежище и, не привлекая ничьего внимания, ибо все были поглощены событием дня, спустился по одной из лесенок причала и три раза крикнул: - Джакопо! Джакопо! Джакопо! К нему подошла шлюпка, взяла его на борт и подвезла к богато оснащен- ной яхте, на которую он взобрался с легкостью моряка; отсюда он еще раз взглянул на Морреля, который со слезами радости дружески пожимал протя- нутые со всех сторон руки и затуманенным взором благодарил невидимого благодетеля, которого словно искал на пебосах. - А теперь, - сказал незнакомец, - прощай человеколюбие, благодар- ность... Прощайте все чувства, утешающие сердце!.. Я заменил провидение, вознаграждая добрых... Теперь пусть бог мщения уступит мне место, чтобы я покарал злых! С этими словами он подал знак, и яхта, которая, видимо, только этого и дожидалась, тотчас же вышла в море. X. ИТАЛИЯ. СИНДБАД-МОРЕХОД В начале 1838 года во Флоренции жили двое молодых людей, принадлежав- ших к лучшему парижскому обществу: виконт Альбер де Морсер и барон Франц д'Эпине. Они условились провести карнавал в Риме, где Франц, живший в Италии уже четвертый год, должен был служить Альберу в качестве чичеро- не. Провести карнавал в Риме дело нешуточное, особенно если не хочешь но- чевать под открытым небом на Пьяццадель-Пополо пли на Кампо Ваччино, а потому они написали маэстро Пастрини, хозяину гостиницы "Лондон" на Пьяцца ди Спанья, чтобы он оставил для них хороший помер. Маэстро Пастрипи ответил, что может предоставить им только две спальни и приемную al secondo piano [17], каковые и предлагает за уме- ренную мзду, по луидору в день. Молодые люди выразили согласие; Альбер, чтобы не терять времени, оставшегося до карнавала, отправился в Неаполь, а Франц остался во Флоренции. Насладившись жизнью города прославленных Медичи, нагулявшись в раю, который зовут Кашина, узнав гостеприимство могущественных вельмож, хозя- ев Флоренции, он, уже зная Корсику, колыбель Бонапарта, задумал посетить перепутье Наполеона - остров Эльба. И вот однажды вечером он велел отвязать парусную лодку от железного кольца, приковывавшего ее к ливорнской пристани, лег на дно, закутавшись в плащ, и сказал матросам только три слова: "На остров Эльба". Лодка, словно морская птица, вылетающая из гнезда вынеслась в открытое море и на другой день высадила Франца в Порто-Феррайо. Франц пересек остров императора, идя по следам, запечатленным пос- тупью гиганта, и в Марчане снова пустился в море. Два часа спустя он опять сошел на берег на острове Пиапоза, где, как ему обещали, его ждали тучи красных куропаток. Охота оказалась неудач- ной. Франц с трудом настрелял несколько тощих птиц и, как всякий охот- ник, даром потративший время и силы, сел в лодку в довольно дурном рас- положении духа. - Если бы ваша милость пожелала, - сказал хозяин лодки, - то можно бы неплохо поохотиться. - Где же это? - Видите этот остров? - продолжал хозяин, указывая на юг, на коничес- кую громаду, встающую из темно-синего моря. - Что это за остров? - спросил Франц. - Остров Монте-Кристо, - отвечал хозяин. - Но у меня пет разрешения охотиться на этом острове. - Разрешения не требуется, остров необитаем. - Вот так штука! - сказал Франц. - Необитаемый остров в Средиземном море! Это любопытно. - Ничего удивительного, ваша милость. Весь остров сплошной камень, и клочка плодородной земли не сыщешь. - А кому он принадлежит? - Тоскане. - Какая же там дичь? - Пропасть диких коз. - Которые питаются тем, что лижут камни, - сказал Франц с недоверчи- вой улыбкой. - Нет, они обгладывают вереск, миртовые и мастиковые деревца, расту- щие в расщелинах. - А где же я буду спать? - В пещерах на острове, или в лодке, закутавшись в плащ. Впрочем, ес- ли ваша милость пожелает, мы можем отчалить сразу после охоты; как изво- лите знать, мы ходим под парусом и ночью и днем, а в случае чего можем идти и на веслах. Так как у Франца было еще достаточно времени до назначенной встречи со своим приятелем, а пристанище в Риме было приготовлено, он принял предложение и решил вознаградить себя за неудачную охоту. Когда он выразил согласие, матросы начали шептаться между собой. - О чем это вы? - спросил он. - Есть препятствия? - Никаких, - отвечал хозяин, - но мы должны предупредить вашу ми- лость, что остров под надзором. - Что это значит? - А то, что Монте-Кристо необитаем и там случается укрываться контра- бандистам и пиратам с Корсики, Сардинии и из Африки, и если узнают, что мы там побывали, нас в Ливорно шесть дней выдержат в карантине. - Черт возьми! Это меняет дело. Шесть дней! Ровно столько, сколько понадобилось господу богу, чтобы сотворить мир. Это многовато, друзья мои. - Да кто же скажет, что ваша милость была на МонтеКристо? - Уж во всяком случае не я, - воскликнул Франц. - И не мы, - сказали матросы. - Ну, так едем на Монте-Кристо! Хозяин отдал команду. Взяв курс на Монте-Кристо, лодка понеслась стремглав. Франц подождал, пока сделали поворот, и, когда уже пошли по новому направлению, когда ветер надул парус и все четыре матроса заняли свои места - трое на баке и один на руле, - он возобновил разговор. - Любезный Гаэтано, - обратился он к хозяину барки, - вы как будто сказали мне, что остров Монте-Кристо служит убежищем для пиратов, а это дичь совсем другого сорта, чем дикие козы. - Да, ваша милость, так оно и есть. - Я знал, что существуют контрабандисты, но думал, что со времени взятия Алжира и падения берберийского Регентства пираты бывают только в романах Купера и капитана Марриэта. - Ваша милость ошибается; с пиратами то же, что с разбойниками, кото- рых папа Лев XII якобы истребил и которые тем не менее ежедневно грабят путешественников у самых застав Рима. Разве вы не слыхали, что полгода тому назад французского поверенного в делах при святейшем престоле огра- били в пятистах шагах от Веллетри? - Я слышал об этом. - Если бы ваша милость жили, как мы, в Ливорно, то часто слышали бы, что какое-нибудь судно с товарами или нарядная английская яхта, которую ждали в Бастии, в Порто-Феррайо или в Чивита-Веккии, пропала без вести и что она, по всей вероятности, разбилась об утес. А утесто - просто ни- зенькая, узкая барка, с шестью или восемью людьми, которые захватили и ограбили ее в темную бурную ночь у какого-нибудь пустынного островка, точьв-точь как разбойники останавливают и грабят почтовую карету у лес- ной опушки. - Однако, - сказал Франц, кутаясь в свой плащ, - почему ограбленные не жалуются? Почему они не призывают на этих пиратов мщения французско- го, или сардинского, или тосканского правительства? - Почему? - с улыбкой спросил Гаэтано. - Да, почему? - А потому что прежде всего с судна или с яхты все добро переносят на барку; потом экипажу связывают руки и ноги, на шею каждому привязывают двадцатичетырехфунтовое ядро, в киле захваченного судна пробивают дыру величиной с бочонок, возвращаются на палубу, закрывают все люки и пере- ходят на барку. Через десять минут судно начинает всхлипывать, стонать и мало-помалу погружается в воду, сначала одним боком, потом другим. Оно поднимается, потом снова опускается и все глубже и глубже погружается в воду. Вдруг раздается как бы пушечный выстрел, - это воздух разбивает палубу. Судно бьется, как утопающий, слабея с каждым движением. Вскорос- ти вода, не находящая себе выхода в переборках судна, вырывается из от- верстий, словно какой-нибудь гигантский кашалот пускает ил ноздрей водя- ной фонтан. Наконец, судно испускает предсмертный хрип, еще раз перево- рачивается и окончательно погружается в пучину, образуя огромную ворон- ку; сперва еще видны круги, потом поверхность выравнивается, и все исче- зает; минут пять спустя только божие око может найти на дне моря исчез- нувшее судно. - Теперь вы понимаете, - прибавил хозяин с улыбкой, - почему судно не возвращается в порт и почему экипаж не подает жалобы. Если бы Гаэтано рассказал все это прежде, чем предложить поохотиться на Монте-Кристо, Франц, вероятно, еще подумал бы, стоит ли пускаться на такую прогулку; но они уже были в пути, и он решил, что идти на попятный значило бы проявить трусость. Это был один из тех людей, которые сами не ищут опасности, но если столкнутся с нею, то смотрят ей в глаза с невоз- мутимым хладнокровием; это был один из тех людей с твердой волей, для которых опасность но что иное, как противник на дуэли: они предугадывают его движения, измеряют его силы, медлят ровно столько, сколько нужно, чтобы отдышаться и вместе с тем не показаться трусом, и, умея одним взглядом оцепить все свои преимущества, убивают с одного удара. - Я проехал всю Сицилию и Калабрию, - сказал он, - дважды плавал по архипелагу и ни разу не встречал даже тени разбойника или пирата. - Да я не затем рассказал все это вашей милости, - отвечал Гаэтано, - чтобы вас отговорить, вы изволили спросить меня, и я ответил, только и всего. - Верно, милейший Гаэтано, и разговор с вами меня очень занимает; мне хочется еще послушать вас, а потому едем на Монте-Кристо. Между тем они быстро подвигались к цели своего путешествия; ветер был свежий, и лодка шла со скоростью шести или семи миль в час. По мере того как она приближалась к острову, он, казалось, вырастал из моря; в сиянии заката четко вырисовывались, словно ядра в арсенале, нагроможденные друг на друга камни, а в расщелинах утесов краснел вереск и зеленели деревья. Матросы, хотя и не выказывали тревоги, явно были настороже и зорко прис- матривались к зеркальной глади, по которой они скользили, и озирали го- ризонт, где мелькали лишь белые паруса рыбачьих лодок, похожие на чаек, качающихся на гребнях волн. До Монте-Кристо оставалось не больше пятнадцати миль, когда солнце начало спускаться за Корсику, горы которой высились справа, вздымая к небу свои мрачные зубцы; эта каменная громада, подобная гиганту Адамас- тору, угрожающе вырастала перед лодкой, постепенно заслоняя солнце; ма- ло-помалу сумерки подымались над морем, гоня перед собой прозрачный свет угасающего дня; последние лучи, достигнув вершины скалистого конуса, за- держались на мгновенье и вспыхнули, как огненный плюмаж вулкана. Нако- нец, тьма, подымаясь все выше, поглотила вершину, как прежде поглотила подножие, и остров обратился в быстро чернеющую серую глыбу. Полчаса спустя наступила непроглядная тьма. К счастью, гребцам этот путь был знаком, они вдоль и поперек знали тосканский архипелага иначе Франц не без тревоги взирал бы на глубокий мрак, обволакивающий лодку. Корсика исчезла; даже остров Монте-Кристо стал незрим, но матросы видели в темноте, как рыси, и кормчий, сидевший у руля, вел лодку уверенно и твердо. Прошло около часа после захода солнца, как вдруг Франц заметил нале- во, в расстоянии четверти мили, какую-то темную груду; но очертания ее были так неясны, что он побоялся насмешить матросов, приняв облако за твердую землю, и предпочел хранить молчание. Вдруг на берегу показался яркий свет; земля могла походить на облако, но огонь несомненно не был метеором. - Что это за огонь? - спросил Франц. - Тише! - прошептал хозяин лодки. - Это костер. - А вы говорили, что остров необитаем! - Я говорил, что на нем нет постоянных жителей, но я вам сказал, что он служит убежищем для контрабандистов. - И для пиратов! - И для пиратов, - повторил Гаэтано, - поэтому я и велел проехать ми- мо: как видите, костер позади пас. - По мне кажется, - сказал Франц, - что костер скорее должен успоко- ить нас, чем вселить тревогу; если бы люди боялись, что их увидят, то они не развели бы костер. - Это ничего не значит, - сказал Гаэтано. - Вы в темноте не можете разглядеть положение острова, а то бы вы заметили, что костер нельзя увидеть ни с берега, ни с Пианозы, а только с открытого моря. - Так, по-вашему, этот костер предвещает нам дурное общество? - А вот мы узнаем, - отвечал Гаэтано, не спуская глаз с этого земного светила. - А как вы это узнаете? - Сейчас увидите. Гаэтано начал шептаться со своими товарищами, и после пятиминутного совещания лодка бесшумно легла на другой галс и снова пошла в обратном направлении; спустя несколько секунд огонь исчез, скрытый какой-то воз- вышенностью. Тогда кормчий продолжил путь, и маленькое суденышко заметно приблизи- лось к острову; вскоре оно очутилось от него в каких-нибудь пятидесяти шагах. Гаэтано спустил парус, и лодка остановилась. Все это было проделано в полном молчании; впрочем, с той минуты, как лодка повернула, никто не проронил ни слова. Гаэтано, предложивший эту прогулку, взял всю ответственность на себя. Четверо матросов не сводили с него глаз, держа наготове весла, чтобы в случае чего приналечь и скрыться, воспользовавшись темнотой. Что касается Франца, то он с известным нам уже хладнокровием осматри- вал свое оружие; у него было два двуствольных ружья и карабин; он заря- дил их, проверил курки и стаи ждать. Тем временем Гаэтано скинул бушлат и рубашку, стянул потуже шаровары, а так как он был босиком, то разуваться ему не пришлось. В таком наряде, или, вернее, без оного, он бросился в воду, предварительно приложив па- лец к губам, и поплыл к берегу так осторожно, что не было слышно ни ма- лейшего всплеска. Только по светящейся полосе, остававшейся за ним на воде, можно было следить за ним. Скоро и полоса исчезла. Очевидно, Гаэ- тано доплыл до берега. Целых полчаса никто на лодке не шевелился; потом от берега протяну- лась та же светящаяся полоса и стала приближаться. Через минуту, плывя саженками, Гаэтано достиг лодки. - Ну что? - спросили в один голос Франц и матросы. - А то, что это испанские контрабандисты; с ними только двое корси- канских разбойников. - А как эти корсиканские разбойники очутились с ж панскими контрабан- дистами? - Эх, ваша милость, - сказал Гаэтано тоном истинно христианского ми- лосердия, - надо же помогать друг другу! Разбойникам иногда плохо прихо- дится на суше от жандармов и карабинеров; ну, они и находят на берегу лодку, а в лодке - добрых людей вроде нас. Они просят приюта в наших плавучих домах. Можно ли отказать в помощи бедняге, которого преследуют? Мы его принимаем и для пущей верности выходим в море. Это нам ничего не стоит, а ближнему сохраняет жизнь, или во всяком случае свободу; ког- да-нибудь он отплатит нам за услугу, укажет укромное местечко, где можно выгрузить товары в сторонке от любопытных глаз. - Вот как, друг Гаэтано! - сказал Франц - Так и вы занимаетесь конт- рабандой? - Что поделаешь, ваша милость? - сказал Гаэтано с неподдающейся опи- санию улыбкой. - Занимаешься всем понемножку; надо же чем-нибудь жить. - Так эти люди на Монте-Кристо для вас не чужие? - Пожалуй, что так; мы, моряки, что масоны, - узнаем друг друга по знакам. - И вы думаете, что мы можем спокойно сойти на берег? - Уверен; контрабандисты не воры. - А корсиканские разбойники? - спросил Франц, заранее предусматривая все возможные опасности. - Не по своей вине они стали разбойниками, - сказал Гаэтано, - в этом виноваты власти. - Почему? - А то как же? Их ловят за какое-нибудь мокрое дело, только и всего; как будто корсиканец может не мстить. - Что вы разумеете под мокрым делом? Убить человека? - спросил Франц. - Уничтожить врага, - отвечал хозяин, - это совсем другое дело. - Ну, что же, - сказал Франц. - Пойдем просить гостеприимства у конт- рабандистов и разбойников. А примут они нас? - Разумеется. - Сколько их? - Четверо, ваша милость, и два разбойника; всего шестеро. - И нас столько же. Если бы эти господа оказались плохо настроены, то силы у нас равные, и, значит, мы можем с ними справиться. Итак, вопрос решен, едем на Монте-Кристо. - Хорошо, ваша милость, но вы разрешите нам принять еще кое-какие ме- ры предосторожности? - Разумеется, дорогой мой! Будьте мудры, как Нестор, и хитроумны, как Улисс. Я не только разрешаю вам, я вас об этом очень прошу. - Хорошо. В таком случае молчание! - сказал Гаэтано. Все смолкли. Для человека, как Франц, всегда трезво смотрящего па вещи, положение представлялось если и не опасным, то во всяком случае довольно рискован- ным. Он находился в открытом море, в полной тьме, с незнакомыми моряка- ми, которые не имели никаких причин быть ему преданными, отлично знали, что у него в поясе несколько тысяч франков, и раз десять, если не с за- вистью, то с любопытством, принимались разглядывать его превосходное оружие. Мало того: в сопровождении этих людей он причаливал к острову, который обладал весьма благочестивым названием, но ввиду присутствия контрабандистов и разбойников не обещал ему иного гостеприимства, чем то, которое ждало Христа на Голгофе; к тому же рассказ о потопленных су- дах, днем показавшийся ему преувеличенным, теперь, ночью, казался более правдоподобным. Находясь, таким образом, в двойной опасности, быть может и воображаемой, он пристально следил за матросами и не выпускал ружья из рук. Между тем моряки снова поставили паруса и пошли по пути, уже дважды ими проделанному. Франц, успевший несколько привыкнуть к темноте, разли- чал во мраке гранитную громаду, вдоль которой неслышно шла лодка; нако- нец, когда лодка обогнула угол какого-то утеса, он увидел костер, горев- ший еще ярче, чем раньше, и несколько человек, сидевших вокруг него. Отблеск огня стлался шагов на сто по морю. Гаэтано прошел мимо осве- щенного пространства, стараясь все же, чтобы лодка не попала в полосу света; потом, когда она очутилась как раз напротив костра, он повернул ее прямо на огонь и смело вошел в освещенный круг, затянув рыбачью пес- ню, припев которой хором подхватили матросы. При первом звуке песни люди, сидевшие у костра, встали, подошли к причалу и начали всматриваться в лодку, по-видимому стараясь распознать ее размеры и угадать ее намерения. Вскоре они, очевидно, удовлетворились осмотром, и все, за исключением одного, оставшегося на берегу, вернулись к костру, на котором жарился целый козленок. Когда лодка подошла к берегу на расстояние двадцати шагов, человек, стоявший на берегу, вскинул ружье, как часовой при встрече с патрулем, и крикнул на сардском наречии: - Кто идет? Франц хладнокровно взвел оба курка. Гаэтано обменялся с человеком несколькими словами, из которых Франц ничего не понял, хотя речь, по-видимому, шла о нем. - Вашей милости угодно назвать себя или вы желаете скрыть свое имя? - спросил Гаэтано. - Мое имя никому ничего не скажет, - отвечал Франц. - Объясните им просто, что я француз и путешествую для своего удовольствия. Когда Гаэтано передал его ответ, часовой отдал какоето приказание од- ному из сидевших у костра, и тот немедленно встал и исчез между утесами. Все молчали. Каждый, по-видимому, интересовался только своим делом; Франц - высадкой на остров, матросы - парусами, контрабандисты - козлен- ком; но при этой наружной беспечности все исподтишка наблюдали друг за другом. Ушедший вернулся, но со стороны, противоположной той, в которую он ушел; он кивнул часовому, тот обернулся к лодке и произнес одно слово: - S'accomodi. Итальянское s'accomodi непереводимо. Оно означает в одно и то же вре- мя: "Пожалуйте, войдите, милости просим, будьте, как дома, вы здесь хо- зяин". Это похоже на турецкую фразу Мольера, которая так сильно удивляла мещанина во дворянстве множеством содержащихся в ней понятий. Матросы не заставили просить себя дважды; в четыре взмаха весел лодка коснулась берега. Гаэтано соскочил на землю, обменялся вполголоса еще несколькими словами с часовым; матросы сошли один за другим; наконец, пришел черед Франца. Одно свое ружье он повесил через плечо, другое было у Гаэтано; матрос нес карабин. Одет он был с изысканностью щеголя, смешанной с небреж- ностью художника, что не возбудило в хозяевах никаких подозрений, а ста- ло быть и опасений. Лодку привязали к берегу и пошли на поиски удобного бивака; по, по-видимому, взятое ими направление не понравилось контрабандисту, наб- людавшему за высадкой, потому что он крикнул Гаэтано: - Нет, не туда! Гаэтано пробормотал извинение и, не споря, пошел в противоположную сторону; между тем два матроса зажгли факелы от пламени костра. Пройдя шагов тридцать, они остановились на площадке, вокруг которой в скалах было вырублено нечто вроде сидений, напоминающих будочки, где можно было караулить сидя. Кругом на узких полосах плодородной земли росли карликовые дубы и густые заросли миртов. Франц опустил факел и, увидев кучки золы, понял, что не он первый оценил удобство этого места и что оно, по-видимому, служило обычным пристанищем для кочующих посетите- лей острова Монте-Кристо. Каких-либо необычайных событий он уже не ожидал; как только он ступил на берег и убедился если не в дружеском, то во всяком случае равнодушном настроении своих хозяев, его беспокойство рассеялось, и запах козленка, жарившегося на костре, напомнил ему о том, что он голоден. Он сказал об этом Гаэтано, и тот ответил, что ужин - это самое прос- тое дело, ибо в лодке у них есть хлеб, вино, шесть куропаток, а огонь под рукою. - Впрочем, - прибавил он, - если вашей милости так понравился запах козленка, то я могу предложить нашим соседям двух куропаток в обмен на кусок жаркого. - Отлично, Гаэтано, отлично, - сказал Франц, - у вас поистине природ- ный талант вести переговоры. Тем временем матросы нарвали вереска, наломали зеленых миртовых и ду- бовых веток и развели довольно внушительный костер. Франц, впивая запах козленка, с нетерпением ждал возвращения Гаэтано, но тот подошел к нему с весьма озабоченным видом. - Какие вести? - спросил он. - Они не согласны? - Напротив, - отвечал Гаэтано. - Атаман, узнав, что вы француз, приг- лашает вас отужинать с ним. - Он весьма любезен, - сказал Франц, - и я не вижу причин отказы- ваться, тем более что я вношу свою долю ужина. - Не в том дело: у него есть чем поужинать, и даже больше чем доста- точно, но он может принять вас у себя только при одном очень странном условии. - Принять у себя? - повторил молодой человек. - Так он выстроил себе дом? - Нет, по у него есть очень удобное жилье, по крайней мере, так уве- ряют. - Так вы знаете этого атамана? - Слыхал о нем. - Хорошее или дурное? - И то и се. - Черт возьми! А какое условие? - Дать себе завязать глаза и снять повязку, только когда он сам ска- жет. Франц старался прочесть по глазам Гаэтано, что кроется за этим пред- ложением. - Да, да, - отвечал тот, угадывая мысли Франца, - я и сам понимаю, что тут надо поразмыслить. - А вы как поступили бы на моем месте? - Мне-то нечего терять; я бы пошел. - Вы приняли бы приглашение? - Да, хотя бы только из любопытства. - У него можно увидеть что-нибудь любопытное? - Послушайте, - сказал Гаэтано, понижая голос, - не знаю только, правду ли говорят... Он посмотрел по сторонам, не подслушивает ли кто. - А что говорят? - Говорят, что он живет в подземелье, рядом с которым дворец Питти ничего не стоит. - Вы грезите? - сказал Франц, садясь. - Нет, не грежу, - настаивал Гаэтано, - это сущая правда. Кама, руле- вой "Святого Фердинанда", был там однажды и вышел оттуда совсем оторопе- лый; он говорит, что такие сокровища бывают только в сказках. - Вот как! Да знаете ли вы, что такими словами вы заставите меня спуститься в пещеру Али-Бабы? - Я повторяю вашей милости только то, что сам слышал. - Так вы советуете мне согласиться? - Этого я не говорю. Как вашей милости будет угодно. Не смею совето- вать в подобном случае. Франц подумал немного, рассудил, что такой богач не станет гнаться за его несколькими тысячами франков и, видя за всем этим только превосход- ный ужин, решил идти. Гаэтано пошел передать его ответ. Но, как мы уже сказали, Франц был предусмотрителен, а потому хотел узнать как можно больше подробностей о своем странном и таинственном хо- зяине. Он обернулся к матросу, который во время его разговора с Гаэтано ощипывал куропаток с важным видом человека, гордящегося своими обязан- ностями, и спросил его, на чем прибыли эти люди, когда нигде но видно ни лодки, не сперонары, ни тартапы. - Это меня не смущает, - отвечал матрос. - Я знаю их судно. - И хорошее судно? - Желаю такого же вашей милости, чтобы объехать кругом света. - А оно большое? - Да тонн на сто. Впрочем, это судно на любителя, яхта, как говорят англичане, но такая прочная, что выдержит любую непогоду. - А где оно построено? - Не знаю; должно быть, в Генуе. - Каким же образом, - продолжал Франц, - атаман контрабандистов не боится заказывать себе яхту в генуэзском порту? - Я не говорил, что хозяин яхты контрабандист, - отвечал матрос. - Но Гаэтано как будто говорил. - Гаэтано видел экипаж издали и ни с кем из них не разговаривал. - Но если этот человек не атаман контрабандистов, то кто же он? - Богатый вельможа и путешествует для своего удовольствия. "Личность, по-видимому, весьма таинственная, - подумал Франц, - раз суждения о ней столь разноречивы". - А как его зовут? - Когда его об этом спрашивают, он отвечает, что его зовут Синд- бад-Мореход. Но мне сомнительно, чтобы это было его настоящее имя. - Синдбад-Мореход? - Да. - А где живет этот вельможа? - На море. - Откуда он? - Не знаю. - Видали вы его когда-нибудь? - Случалось. - Каков он собой? - Ваша милость, сами увидите. - А где он меня примет? - Надо думать, в том самом подземном дворце, о кот