лазах притаилась глубокая грусть, и временами они сверкали мрачным ог- нем ненависти, кожа лица его, так долго лишенная дневного света и сол- нечных лучей, приняла матовый оттенок, который придает аристократичность лицам северян, если они обрамлены черными волосами, к тому же приобре- тенные им знания наложили на его черты отпечаток ума и уверенности, хотя от природы он был довольно высокого роста, в его фигуре появилась кря- жистость - следствие постоянного накапливания сил. Изящество нервного и хрупкого сложения сменилось крепостью округлых и мускулистых форм. Что же касается его голоса, то мольбы, рыдания и прок- лятия совершенно изменили его, и он звучал то необычайно нежно, то резко и даже хрипло. Кроме того, находясь все время либо в полутьме, либо в полном мраке, его глаза приобрели странную способность различать предметы ночью, по- добно глазам гиены или волка. Эдмон улыбнулся, увидев себя; лучший друг, если только у него еще ос- тались друзья на свете, не узнал бы его; он сам себя не узнавал. Хозяину "Юной Амелии" весьма хотелось оставить у себя такого матроса, как Эдмон, а потому он предложил ему немного денег в счет его доли в бу- дущих барышах, и Эдмон согласился. Выйдя от цирюльника, произведшего в нем первое превращение, он прежде всего пошел в магазин и купил себе полный костюм матроса. Костюм этот, как известно, очень прост и состоит из белых панталон, полосатой фуфайки и фригийского колпака. В этом наряде, возвратив Джакопо рубашку и штаны, которыми тот его ссудил, Эдмон явился к капитану "Юной Амелии" и принужден был повторить ему свою историю. Капитан не узнавал в этом красивом и щегольски одетом матросе человека с густой бородой, с волосами, полными водорослей, вы- мокшего в морской воде, которого он принял голым и умирающим на борт своей тартаны. Плененный его приятной наружностью, он повторил Дантесу предложение поступить к нему на службу; но Дантес, у которого были другие намерения, согласился наняться к нему не больше чем на три месяца. Экипаж "Юной Амелии" состоял из людей деятельных, и командовал им ка- питан, не привыкший терять времени. Не прошло и недели, как просторный трюм тартаны наполнился цветным муслином, запрещенными к ввозу бумажными тканями, английским порохом и картузами табаку, к которым акцизное уп- равление забыло приложить свою печать. Все это требовалось вывезти из Ливорно и выгрузить на берегах Корсики, откуда некие дельцы брались дос- тавить груз во Францию. Итак, тартана отправилась в путь. Эдмон снова рассекал лазурное море, колыбель его юности, которое так часто снилось ему в его темнице. Он ос- тавил Горгону справа, Пианозу - слева и держал курс на отечество Паоли и Наполеона. На другой день капитан, выйдя на палубу по своему обыкновению рано утром, застал Дантеса, облокотившегося о борт и глядевшего со странным выражением на груду гранитных утесов, розовевших в лучах восходящего солнца: это был остров Монте-Кристо. "Южная Амелия" оставила его справа в трех четвертях мили и продолжала свой путь к Корсике. Идя мимо острова, имя которого так много для него значило, Дантес ду- мал о том, что ему стоит только кинуться в море, и через полчаса он бу- дет на обетованной земле. Но что он может сделать, не имея ни инструмен- тов для откапывания клада, ни оружия для его защиты? И что скажут матро- сы? Что подумает капитан? Приходилось ждать. К счастью, Дантес умел ждать; он ждал свободы четырнадцать лет; те- перь, когда он был на свободе, ему не трудно было подождать богатства полгода или год. Разве он не принял бы свободы без богатства, если бы ему предложили ее? Да и не химера ли это богатство? Родившись в больной голове бедного аббата Фариа, не исчезло ли оно вместе с ним? Правда, письмо кардинала Спада было удивительно точно. И Дантес мысленно повторял это письмо, которое он помнил от слова до слова. Наступил вечер. Эдмон видел, как остров постепенно терялся в сгущаю- щихся сумерках, и скоро он для всех исчез во мраке; но Эдмон, привыкнув к темноте своей камеры, вероятно, все еще видел его, поточу что оставал- ся на палубе позже всех. Утро застало их в виду Алерии. Весь день они лавировали, а вечером на берегу засветились огни; расположение этих огней, по-видимому, указыва- ло, что можно выгружать товары, потому что на гафеле подняли сигнальный огонь вместо флага и подошли на ружейный выстрел к берегу. Дантес заметил, что капитан, вероятно по случаю этих торжественных обстоятельств, поставил на палубе "Юной Амелии" две маленьких кулеврины, которые без особого шума могли выпустить на тысячу шагов хорошенькую че- тырехфунтовую пулю. Но на этот раз такая предосторожность оказалась излишней; все обош- лось тихо и благопристойно. Четыре шлюпки без шума подошли к "Амелии", которая, вероятно из учтивости, спустила и свою шлюпку; эти пять шлюпок работали весьма проворно, и к двум часам утра весь груз с "Юной Амелии" был перевезен на сушу. Капитан "Юной Амелии" так любил порядок, что в ту же ночь разделил прибыль между экипажем: каждый матрос получил по сто тосканских ливров, то есть около восьмидесяти франков. Но на этом экспедиция не закончилась: взяли курс па Сардинию. Надо было снова нагрузить разгруженное судно. Вторая операция сошла так же удачно, как и первая: "Юной Амелии", ви- димо, везло. Новый груз предназначался для герцогства Луккского. Он почти весь состоял из гаванских сигар, хереса и малаги. Тут случилось недоразумение с таможней, этим извечным врагом капитана "Юной Амелии". Один стражник остался на месте, двое матросов было ране- но. Одним из этих двух матросов был Дантес. Пуля, не задев кости, проби- ла ему левое плечо. Дантес был доволен этой стычкой и почти рад полученной ране; этот су- ровый урок показал ему, как он умеет смотреть в лицо опасности и перено- сить страдания. Опасность он встретил с улыбкой, а получив рану, сказал, подобно греческому философу: "Боль, ты не зло". Притом же он видел смертельно раненного стражника, и оттого ли, что он разгорячился во время стычки, или оттого, что чувства его притупи- лись, но это зрелище не смутило его. Дантес уже ступил на тот путь, по которому намеревался идти, и шел прямо к намеченной цели, - сердце его превращалось в камень. Увидев, что Дантес упал замертво, Джакопо бросился к нему, поднял его и потом заботливо ухаживал за ним. Итак, если свет не так добр, как думал доктор Панглос, то и не так зол, как казалось Дантесу, раз этот матрос, который ничего не мог ожи- дать от товарища, кроме доли прибыли в случае его смерти, так огорчался, полагая, что он умер. К счастью, как мы уже сказали, Эдмон был только ранен. С помощью це- лебных трав, которые сардинские старухи собирали в таинственные, им од- ним ведомые дни и часы, а потом продавали контрабандистам, рана скоро зажила. Тогда Эдмон решил испытать Джакопо. Он предложил ему в благодар- ность за его усердие свою долю прибыли; но Джакопо отверг ее с негодова- нием. Уважение и преданность, которыми Джакопо с первого же взгляда проник- ся к Эдмону, привели к тому, что и Эдмон почувствовал к Джакопо некото- рую привязанность. Но Джакопо большего и не требовал; он инстинктивно чувствовал, что Эдмон создан для более высокого положения, чем то, кото- рое он занимает, хотя Эдмон старался ничем не выдавать своего превос- ходства. И добрый малый вполне довольствовался тем, что Эдмон снисходил к нему. В долгие часы плавания, когда "Амелия" спокойно шла по лазурному морю и благодаря попутному ветру, надувавшему ее паруса, не нуждалась ни в ком, кроме рулевого, Эдмон с морскою картою в руках становился наставни- ком Джакопо, подобно тому как бедный аббат Фариа был его собственным наставником. Он показывал ему положение берегов, объяснял склонения ком- паса, учил его читать великую книгу, раскрытую над нашими головами и на- зываемую небом, в которой бог пишет по лазури алмазными буквами. И когда Джакопо его спрашивал: - Стоит ли учить всему этому бедного матроса? Эдмон отвечал: - Как знать? Быть может, ты когда-нибудь станешь капитаном корабля; твой земляк Бонапарт стал же императором! Мы забыли сказать, что Джакопо был корсиканец. Прошло уже два с половиной месяца беспрерывного плавания. Эдмон стал теперь столь же искусным береговым промышленником, сколь был прежде сме- лым моряком; он завязал знакомство со всеми прибрежными контрабандиста- ми; изучил все масонские знаки, посредством которых эти полупираты узна- ют друг друга. Двадцать раз проходил он мимо своего острова МонтеКристо, но ни разу не имел случая побывать на нем. Поэтому вот что он решил сделать. Как только кончится срок его службы на "Юной Амелии", он наймет не- большую лодку за свой собственный счет (Дантес мог это сделать, потому что за время плавания скопил сотню пиастров) и под каким-нибудь предло- гом отправится на Монте-Кристо. Там на свободе он начнет поиски. Конечно, не совсем на свободе, - ибо за ним, вероятно, будут следить те, кто его туда доставит. Но в жизни иногда приходится рисковать. Тюрьма научила Эдмона осторожности, и он предпочел бы обойтись без риска. Но сколько он ни рылся в своем богатом воображении, он не находил иного способа попасть на желанный остров. Дантес еще колебался, когда однажды вечером его капитан, питавший к нему большое доверие и очень желавший оставить его у себя на службе, взял его под руку и повел с собой в таверну на виа-дель-Олью, где, по обыкновению, собирался цвет ливорнских контрабандистов. Там-то обычно и заключались торговые сделки. Дантес уже два-три раза побывал на этой морской бирже; и, глядя на лихих удальцов, собравшихся с побережья в две тысячи лье, он думал о том, каким могуществом располагал бы человек, ко- торому удалось бы подчинить своей воле все эти соединенные или разроз- ненные нити. На этот раз речь шла о крупном деле: нужно было в безопасном месте выгрузить корабль с турецкими коврами, восточными тканями и кашемиром, а потом перекинуть эти товары на французский берег. В случае успеха обещано было огромное вознаграждение - по пятидесяти пиастров на человека. Хозяин "Юной Амелии" предложил выбрать местом выгрузки остров Мон- те-Кристо, который, будучи необитаем и лишен охраны солдат и таможенных чиновников, словно нарочно во времена языческого Олимпа поставлен среди моря Меркурием, богом торговцев и воров, двух сословий, которые мы ныне разделяем, если и не всегда различаем, но которые древние, по-видимому, относили к одной категории. При слове "Монте-Кристо" Дантес вздрогнул от радости; чтобы скрыть свое волнение, он встал и прошелся по дымной таверне, где все наречия мира растворялись во франкском языке. Когда он снова подошел к собеседникам, то было уже решено, что прича- лят к Монте-Кристо, а в путь отправятся назавтра в ночь. Когда спросили мнение Эдмона, он ответил, что остров вполне безопас- ное место и что большие начинания должны приводиться в исполнение безот- лагательно. Итак, план остался без изменений. Условились сняться с якоря вечером следующего дня и ввиду благоприятной погоды и попутного ветра поста- раться сутки спустя пристать к необитаемому острову. II. ОСТРОВ МОНТЕ-КРИСТО Наконец-то Дантес благодаря неожиданной удаче, иной раз выпадающей на долю тех, кого долгое время угнетала жестокая судьба, мог достигнуть своей цели простым и естественным образом и ступить на остров, не внушая подозрений. Одна только ночь отделяла его от долгожданного путешествия. Эта ночь была одной из самых беспокойных, которые когда-либо проводил Дантес. В продолжение этой ночи ему попеременно мерещились все удачи и неудачи, с которыми он мог столкнуться: когда он закрывал глаза, он ви- дел письмо кардинала Спада, начертанное огненными буквами на стене; ког- да он на минуту забывался сном, самые безумные видения вихрем кружились в его мозгу; ему чудилось, что он входит в пещеру с изумрудным полом, рубиновыми стенами, алмазными сталактитами. Жемчужины падали капля за каплей, как просачиваются подземные воды. Восхищенный, очарованный, Эдмон наполнял карманы драгоценными камня- ми; потом он выходил на свет и драгоценные камни превращались в обыкно- венные голыши. Тогда он пытался вернуться в волшебные пещеры, виденные только мельком; но дорога вдруг начинала извиваться бесконечными спира- лями, и он не находил входа. Тщетно искал он в своей утомленной памяти магическое слово, отворявшее арабскому рыбаку великолепные пещеры АлиБа- бы. Все было напрасно; исчезнувшее сокровище снова стало достоянием ду- хов земли, у которых Дантес одно мгновение надеялся похитить его. Забрезжило утро, почти столь же лихорадочное, как и ночь; но на по- мощь воображению пришла логика, и Дантес разработал план, до тех пор смутно и неясно витавший в его мозгу. Наступил вечер, а вместе с ним и приготовления к отплытию. Это дало Дантесу возможность скрыть свое возбуждение. Мало-помалу он сумел приоб- рести власть над своими товарищами и командовал ими, как капитан. А так как приказания его всегда были ясны, точны и легко исполнимы, то товари- щи повиновались ему не только с поспешностью, но и с охотой. Старый моряк не мешал ему; он также признал превосходство Дантеса над остальными матросами и над самим собой; он смотрел на молодого моряка как на своего естественного преемника и жалел, что у него нет дочери, чтобы такой блестящей партией еще крепче привязать к себе Эдмона. В семь часов вечера все было готово; в десять минут восьмого судно уже огибало маяк, в ту самую минуту, когда на нем вспыхнул свет. Море было спокойно, дул свежий юго-восточный ветер. Они плыли под ла- зоревым небом, где бог тоже зажигал свои маяки, из которых каждый - це- лый мир. Дантес объявил, что все могут идти спать и что он останется на руле. Когда мальтиец (так называли Дантеса) делал такое заявление, никто не спорил и все спокойно уходили спать. Это случалось неоднократно. Дантес, из одиночества внезапно возвра- щенный в мир, чувствовал по временам непреодолимое желание остаться од- ному. А где одиночество может быть так беспредельно и поэтично, как не на корабле, который несется по морской пустыне, во мраке ночи, в безмол- вии бесконечности, под оком вседержителя? Но в ту ночь одиночество было переполнено мыслями Дантеса, тьма оза- рена его мечтами, безмолвие оживлено его надеждами. Когда капитан проснулся, "Амелия" шла под всеми парусами. Не было ни одного клочка холста, который бы не надувался ветром. Корабль делал бо- лее двух с половиной миль в час. Остров Монте-Кристо вставал на горизонте. Эдмон сдал вахту капитану и пошел в свою очередь прилечь на койку. Но, несмотря на бессонную ночь, он ни на минуту не сомкнул глаз. Два часа спустя он снова вышел на палубу. "Амелия" огибала остров Эльба и находилась против Маречаны, в виду плоского зеленого острова Пи- аноза; в лазурное небо подымалась пламенеющая вершина Монте-Кристо. Дантес велел рулевому взять право руля, чтобы оставить Пианозу спра- ва. Он рассчитал, что этот маневр сократит путь на два-три узла. В пятом часу вечера весь остров был уже виден как на ладони. В проз- рачном вечернем воздухе, пронизанном лучами заходящего солнца, можно бы- ло различить малейшие подробности. Эдмон пожирал глазами скалистую громаду, переливавшую всеми закатными красками, от ярко-розового до темно-синего. По временам кровь приливала к его лицу, лоб покрывался краской, и багровое облако застилало глаза. Ни один игрок, поставивший на карту все свое состояние, не испытывал такого волнения, как Эдмон в пароксизме исступленных надежд. Настала ночь. В десять часов вечера пристали к берегу. "Юная Амелия" первая пришла на условленное место. Дантес, несмотря на свое обычное самообладание, не мог удержаться и первый соскочил на берег. Если бы он посмел, то, подобно Бруту, поцело- вал бы землю. Ночь была темная. Но в одиннадцать часов луна взошла над морем и по- серебрила его трепещущую поверхность; по мере того как она всходила, ее лучи заливали потоками белого света нагромождения утесов этого второго Пелиона. Остров Монте-Кристо был знаком экипажу "Юной Амелии"; это была одна из обычных его стоянок. Дантес видел его издали каждый раз, когда ходил на восток, но никогда не приставал к нему. Он обратился к Джакопо: - Где мы проведем ночь? - Да на тартане, - отвечал матрос. - А не лучше ли нам будет в пещерах? - В каких пещерах? - В пещерах на острове. - Я не знаю там никаких пещер, - отвечал Джакопо. Холодный пот выступил на лбу Дантеса. - Разве на Монте-Кристо нет пещер? - спросил он. - Нет. Ответ Джакопо, как громом, поразил Дантеса; потом он подумал, что эти пещеры могли быть засыпаны случайным обвалом, а то и нарочно заделаны из предосторожности самим кардиналом Спада. В таком случае дело сводилось к тому, чтобы отыскать исчезнувшее от- верстие. Бесполезно было бы искать его ночью; а потому Дантес отложил поиски до следующего дня. К тому же сигнал с моря, поднятый в полумиле от берега и на который "Юная Амелия" тотчас же ответила таким же сигна- лом, возвестил о том, что пора приниматься за работу. Запоздавшее судно, успокоенное сигналом, означавшим, что путь свобо- ден, вскоре приблизилось, белое и безмолвное, словно призрак, и бросило якорь в кабельтове от берега. Тотчас же началась перегрузка. Дантес, работая, думал о тех радостных возгласах, которые единым сло- вом он мог бы вызвать среди этих людей, если бы он высказал вслух неот- вязную мысль, неотступно стучавшую у него в голове; но он не только не открыл своей тайны, - он, напротив, опасался, что уже и так слишком мно- го сказал и мог возбудить подозрения своим поведением, своими расспроса- ми, высматриванием, своей озабоченностью. К счастью для него, по крайней мере в этом случае, тяжелое прошлое и наложило на его лицо неизгладимую печать грусти, и редкие проблески веселости казались вспышками молнии, озаряющими грозовую тучу. Итак, никто не заметил в нем ничего необычного, и когда наутро Дантес взял ружье, пороху и дроби и объявил, что хочет пострелять диких коз, которые во множестве прыгали по утесам, то в этом увидели всего лишь страсть к охоте или любовь к уединению. Один только Джакопо пожелал со- путствовать ему; Дантес не спорил, боясь возбудить в нем подозрение. Но едва они прошли несколько шагов, как Дантес подстрелил козленка и попро- сил Джакопо вернуться к товарищам, зажарить добычу, а когда обед поспе- ет, подать ему сигнал ружейным выстрелом, чтобы он пришел за своей до- лей; сушеные фрукты и бутыль монтепульчанского вина дополнят пиршество. Дантес продолжал путь, время от времени оглядываясь назад. Взобрав- шись на вершину скалы, он увидел в тысяче футов под собою своих товари- щей, к которым присоединился Джакопо, усердно занятых приготовлением трапезы. Он с минуту глядел на них с кроткой и печальной улыбкой человека, сознающего свое превосходство. - Через два часа, - сказал он себе, - эти люди с пятьюдесятью пиаст- рами в кармане отправятся дальше, чтобы, с опасностью для жизни, зарабо- тать еще по пятидесяти; потом, сколотив по шестьсот ливров, они промота- ют их в каком-нибудь городе, горделивые, как султаны, и беспечные, как набобы. Сегодня я живу надеждой и презираю их богатство, которое кажется мне глубочайшей нищетой; завтра, быть может, меня постигнет разочарова- ние, и я буду считать эту нищету величайшим счастьем. Нет, - воскликнул Эдмон, - этого не будет; мудрый, непогрешимый Фариа не мог ошибаться! Да и лучше умереть, чем влачить такую жалкую, беспросветную жизнь! Итак, Дантес, который три месяца тому назад жаждал только свободы, уже не довольствовался свободой и жаждал богатства. Повинен в этом был не Дантес, а бог, который, ограничив могущество человека, наделил его беспредельными желаниями. Подвигаясь между двумя стенами утесов, по вы- рытой потоком тропинке, которую, вероятно, никогда еще не попирала чело- веческая нога, Дантес приблизился к тому месту, где, по его предположе- нию, должны были находиться пещеры. Следуя вдоль берега и с глубоким вниманием вглядываясь в мельчайшие предметы, он заметил на некоторых скалах зарубки, сделанные, по-видимому, рукою человека. Время, облекающее все вещественное покровом мха, подобно тому, как оно набрасывает на все духовное покров забвения, казалось, пощадило эти знаки, намечающие некое направление и, вероятно, предназначенные для то- го, чтобы указать дорогу. Иногда, впрочем, эти отметки пропадали, скры- тые цветущим миртовым кустом или лишайником. Тогда Эдмон раздвигал ветви или приподнимал мох, чтобы найти путеводные знаки, которые, окрыляя его надеждой, вели по этому новому лабиринту. Кто знает, не сам ли кардинал, не предвидевший полноты несчастья, поразившего семью Спада, начертал их, чтобы они послужили вехами его племяннику? Это уединенное место как раз подходило для того, чтобы здесь зарыть клад. Но только не привлекли ли уже эти нескромные знаки другие взоры, не те, для которых они предназна- чались, и свято ли сохранил этот остров, полный мрачных чудес, свою див- ную тайну? Шагах в шестидесяти от гавани Эдмон, все еще скрытый скалами от глаз товарищей, убедился, что зарубки прекратились; но они не привели к пеще- ре. Перед Эдмоном была большая круглая скала, покоившаяся на мощном ос- новании. Он подумал, что, может быть, пришел не к концу, а, напротив то- го, к началу отметок; поэтому он повернул и пошел обратно по той же до- роге. Тем временем товарищи его занимались приготовлением обеда: ходили за водой к ручью, переносили хлеб и фрукты на берег и жарили козленка. В ту самую минуту, когда они снимали жаркое с самодельного вертела, они уви- дели Эдмона, который с проворством и смелостью серны прыгал с утеса на утес; они выстрелили из ружья, чтобы подать ему сигнал. Он тотчас же по- вернулся и со всех сил поспешил к ним. Они следили за его отважными прыжками, укоряя его за безрассудство, и вдруг, как бы для того, чтобы оправдать их опасения, Эдмон оступился па вершине утеса; он зашатался, вскрикнул и скрылся из глаз. Все разом вскочили, потому что все любили Эдмона, несмотря на то, что чувствовали его превосходство над ними. Однако первым подбежал к нему Джакопо. Эдмон лежал окровавленный и почти без чувств. Он, по-видимому, упал с высоты двенадцати, пятнадцати футов. Ему влили в рот несколько капель рому, и это лекарство, которое уже однажды так ему помогло, и на сей раз оказало такое же благодетельное действие. Эдмон открыл глаза и пожаловался на сильную боль в колене, на тяжесть в голове и нестерпимую боль в пояснице. Его хотели перенести на берег. Но когда его стали поднимать, хотя этим распоряжался Джакопо, он засто- нал и заявил, что не в силах вытерпеть переноску. Разумеется, Дантесу было не до козленка; но он потребовал, чтобы ос- тальные, которые не имели, подобно ему, причин поститься, возвратились на берег. Сам же он, по его словам, нуждался только в отдыхе и обнадежил их, что, когда они вернутся, ему будет уже лучше. Матросы не заставили себя долго упрашивать; они были голодны, до них долетал запах козлятины, а морские волки не церемонятся между собой. Час спустя они возвратились. Все, что Эдмон был в состоянии сделать тем временем, - это проползти несколько шагов и прислониться к мшистому утесу. Но боль его не только не утихла, а, по-видимому, еще усилилась. Ста- рик капитан, которому необходимо было отплыть в то же утро, чтобы выгру- зить товары на границе Пьемонта и Франции, между Ниццей и Фрежюсом, нас- таивал, чтобы Дантес попытался встать. С нечеловеческими усилиями Дантес исполнил его желание, но при каждой попытке он снова падал, бледный и измученный. - У него сломаны ребра, - сказал шепотом капитан. - Все равно, он славный товарищ, и нельзя его покидать; постараемся перенести его на тартану. Но Дантес объявил, что он лучше умрет на месте, чем согласится тер- петь муки, которые причиняло ему малейшее движение. - Ну, что ж, - сказал капитан. - Будь, что будет. Пусть не говорят, что мы бросили без помощи такого славного малого, как вы. Мы поднимем якорь не раньше вечера. Это предложение очень удивило матросов, хотя ни один из них не пере- чил, - напротив. Капитана знали как человека строгого и точного, и не было случая, чтобы он отказывался от своего намерения или хотя бы откла- дывал его исполнение. Поэтому Дантес не согласился, чтобы ради него про- изошло такое неслыханное нарушение заведенного на борту порядка. - Нет, - сказал он капитану, - я сам виноват и должен быть наказан за свою неловкость: оставьте мне небольшой запас сухарей, ружье, пороху и пуль - чтобы стрелять коз, а может быть, и для самозащиты, и кирку, что- бы я мог построить себе жилище на тот случай, если вы задержитесь. - Но ты умрешь с голоду, - сказал капитан. - Я предпочитаю умереть, - отвечал Эдмон, - чем терпеть невыносимые страдания. Капитан взглянул в сторону маленькой гавани, где "Амелия" покачива- лась на волнах, готовясь выйти в море. - Что же нам делать с тобой, мальтиец? - сказал он. - Мы не можем бросить тебя, но и оставаться нам нельзя. - Уезжайте! - сказал Дантес. - Мы пробудем в отлучке не меньше недели, - отвечал капитан, - и нам еще придется свернуть с пути, чтобы зайти за тобой. - Послушайте, - сказал Дантес, - если через два-три дня вы встретите рыбачью или какую-нибудь другую лодку, идущую в эту сторону, то скажите, чтобы она зашла за мной, я заплачу двадцать пять пиастров за переезд в Ливорно. Если никого не встретите, вернитесь сами. Капитан покачал головой. - Послушайте, капитан Бальди, есть способ все уладить, - сказал Джа- копо, - уезжайте, а я останусь с раненым и буду ходить за ним. - И ты отказался бы от своей доли в дележе, - спросил Эдмон, - чтобы остаться со мной? - Да, - отвечал Джакопо, - и без сожаления. - Ты славный малый, Джакопо, - сказал Дантес, - и бог наградит тебя за твое доброе намерение; спасибо тебе, но я ни в ком не нуждаюсь. От- дохнув день-другой, я поправлюсь, а среди этих утесов я надеюсь найти кое-какие травы - превосходное средство от ушибов. И загадочная улыбка мелькнула на губах Дантеса; он крепко пожал руку Джакопо, но был непреклонен в своем решении остаться на острове, и при- том одному. Контрабандисты оставили Эдмону все, что он просил, и удалились, часто оглядываясь назад и дружески прощаясь с ним, на что Эдмон отвечал, под- нимая одну только руку, словно он и пошевелиться не мог. Когда они совсем скрылись из виду, Дантес засмеялся. - Странно, - прошептал он, - что именно среди таких людей находишь преданность и дружбу! Потом он осторожно вполз на вершину скалы, закрывавшей от него море, и оттуда увидел тартану, которая закончила свои приготовления, подняла якорь, легко качнулась, словно чайка, расправляющая крылья, и тронулась. Час спустя она исчезла, - во всяком случае с того места, где лежал раненый, ее не было видно. Тогда Дантес вскочил на ноги, проворнее и легче дикой серны, прыгаю- щей по этим пустынным утесам среди миртовых и мастиковых деревьев, схва- тил одною рукою ружье, другою кирку и побежал к той скале, у которой кончались зарубки, замеченные им на утесах. - А теперь, - вскричал он, вспомнив сказку про арабского рыбака, ко- торую рассказывал ему Фариа, - теперь, Сезам, откройся! III. ВОЛШЕБНЫЙ БЛЕСК Солнце прошло уже почти треть своего пути, и его майские лучи, жаркие и живительные, падали на утесы, которые, казалось, чувствовали их тепло; тысячи кузнечиков, скрытых в вереске, оглашали воздух однообразным и непрерывным стрекотанием; листья миртов и олив трепетали, издавая почти металлический звук; каждый шаг Эдмона по нагретому солнцем граниту спу- гивал зеленых, как изумруд, ящериц; вдали, на горных склонах, виднелись резвые серны, так привлекающие охотников; словом, остров казался обитае- мым, полным жизни, и, несмотря на это, Эдмон чувствовал, что он один, под десницей бога. Его охватило странное чувство, похожее на страх; причиной тому был яркий дневной свет, при котором даже в пустыне нам чудится, что чьи-то пытливые взоры следят за нами. Это чувство было так сильно, что, раньше чем приняться за дело, он отложил кирку, снова взял в руки ружье, еще раз вскарабкался на самую высокую вершину и внимательным глазом окинул окрестность. Но нужно признаться, что внимание его не было привлечено ни поэтичес- кой Корсикой, на которой он различал даже дома, ни почти неведомой ему Сардинией, ни Эльбой, воскрешающей в памяти великие события, ни едва приметной чертой, тянувшейся на горизонте, которая для опытного глаза моряка означала великолепную Геную и торговый Ливорно; нет, взгляд его искал бригантину, отплывшую на рассвете, и тартану, только что вышедшую в море. Первая уже исчезла в Бонифациевом проливе; вторая, следуя по противо- положному пути, шла вдоль берегов Корсики, готовясь обогнуть ее. Это успокоило Эдмона. Тогда он обратил свои взоры на близлежащие предметы. Он увидел, что стоит на самой возвышенной точке остроконечного острова, подобно хрупкой статуе на огромном пьедестале; под ним - ни души; вокруг - ни единой лодки; ничего, кроме лазурного моря, бьющегося о подножие утесов и ос- тавляющего серебристую кайму на прибрежном граните. Тогда он поспешно, но в то же время осторожно, начал спускаться; он очень опасался, как бы его на самом деле не постиг несчастный случай, который он так искусно и удачно разыграл. Дантес, как мы уже сказали, пошел обратно по зарубкам, сделанным на утесах, и увидел, что следы ведут к маленькой бухточке, укромной, как купальня античной нимфы. Вход в эту бухту был довольно широк, и она была достаточно глубока, чтобы небольшое суденышко вроде сперонары могло вой- ти в нее и там укрыться. Тогда, следуя той нити, которая в руках аббата Фариа так превосходно вела разум по лабиринту вероятностей, он решил, что кардинал Спада, желая остаться незамеченным, вошел в эту бухточку, укрыл там свое маленькое судно, пошел по направлению, обозначенному за- рубками, и там, где они кончаются, зарыл свой клад. Это предположение и привело Дантеса снова к круглому камню. Только одно соображение беспокоило Эдмона и переворачивало все его представления о динамике: каким образом можно было без непосильного тру- да водрузить этот камень, весивший, вероятно, пять или шесть тысяч фун- тов, на то подобие пьедестала, на котором он покоился? Вдруг внезапная мысль осенила Дантеса. - Может быть, его вовсе не поднимали, - сказал он самому себе, - а просто скатили сверху вниз. И он поспешно взобрался выше камня, чтобы отыскать его первоначальное местоположение. Он в самом деле увидел, что на горе имелась небольшая покатость, по которой камень мог сползти. Другой обломок скалы, поменьше, послужил ему подпоркой и остановил его. Кругом него были навалены мелкие камни и бу- лыжники, и вся эта кладка засыпана плодоносной землей, которая поросла травами, покрылась мхом, вскормила миртовые и мастиковые побеги, и те- перь огромный камень был неотделим от скалы. Дантес бережно разрыл землю и разгадал, или решил, что разгадал, весь этот хитроумный маневр. Тогда он начал разбивать "коркой эту промежуточную стену, укрепленную временем. После десяти минут работы стена подалась, и в ней появилось отверс- тие, в которое можно было просунуть руку. Дантес повалил самое толстое оливковое дерево, какое только мог най- ти, обрубил ветви, просунул его в отверстие и стал действовать им, как рычагом. Но камень был так тяжел и так прочно подперт нижним камнем, что ни один человек, обладай он даже геркулесовой силой, не мог бы сдвинуть его с места. Тогда Дантес решил, что прежде всего нужно удалить подпорку. Но как? В замешательстве он рассеянно поглядел по сторонам, и вдруг его взор упал на бараний рог с порохом, оставленный ему Джакопо. Он улыбнулся: адское изобретение выручит его. С помощью кирки Дантес вырыл между верхним камнем и нижним ход для мины, как делают землекопы, когда хотят избежать долгой и тяжелой рабо- ты; наполнил этот ход порохом, разорвал свой платок и с помощью селитры сделал из него фитиль. Потом он запалил фитиль и отошел в сторону. Взрыв не заставил себя ждать. Верхний камень был мгновенно приподнят неизмеримой силой пороха, нижний разлетелся на куски. Из маленького от- верстия, проделанного Дантесом, хлынули целые полчища трепещущих насеко- мых, и огромный уж, страж этого таинственного прохода, развернул свои голубоватые кольца и исчез. Дантес приблизился; верхний камень, оставшись без опоры, висел над пропастью. Неустрашимый искатель обошел его кругом, выбрал самое шаткое место и, подобно Сизифу, изо всех сил налег на рычаг. Камень, уже поколебленный сотрясением, качнулся; Дантес удвоил уси- лия; он походил на титана, вырывающего утес, чтобы сразиться с повелите- лем богов. Наконец, камень подался, покатился, подпрыгнул, устремился вниз и исчез в морской пучине. Под ним оказалась круглая площадка, посредине которой виднелось же- лезное кольцо, укрепленное в квадратной плите. Дантес вскрикнул от радости и изумления - каким успехом увенчалась его первая попытка! Он хотел продолжать поиски, но ноги его так дрожали, сердце билось так сильно, глаза застилал такой горячий туман, что он принужден был ос- тановиться. Однако эта задержка длилась единый миг. Эдмон продел рычаг в кольцо, с силою двинул им, и плита поднялась; под ней открылось нечто вроде лестницы, круто спускавшейся во все сгущавшийся мрак темной пещеры. Другой на его месте бросился бы туда, закричал бы от радости. Дантес побледнел и остановился в раздумье. - Стой! - сказал он самому себе. - Надо быть мужчиной. Я привык к несчастьям, и разочарование не сломит меня; разве страдания ничему меня не научили? Сердце разбивается, когда, чрезмерно расширившись под теплым дуновением надежды, оно вдруг сжимается от холода действительности! Фа- риа бредил: кардинал Спада ничего не зарывал в этой пещере, может быть даже никогда и не был здесь; а если и был, то Цезарь Борджиа, неустраши- мый авантюрист, неутомимый и мрачный разбойник, пришел вслед за ним, на- шел его след, направился по тем же зарубкам, что и я, как я, поднял этот камень и, спустившись прежде меня, ничего мне не оставил. Он простоял с минуту неподвижно, устремив глаза на мрачное и глубокое отверстие. - Да, да, такому приключению нашлось бы место в жизни этого царствен- ного разбойника, где перемешаны свет и тени, в сплетении необычайных со- бытий, составляющих пеструю ткань его судьбы. Это сказочное похождение было необходимым звеном в цепи его подвигов; да. Борджиа некогда побывал здесь, с факелом в одной руке и мечом в другой, а в двадцати шагах, быть может у этой самой скалы, стояли два стража, мрачные и зловещие, зорко оглядывавшие землю, воздух и море, в то время как их властелин входил в пещеру, как собираюсь это сделать я, рассекая мрак своей грозной пламе- неющей рукой. "Так; но что сделал Борджиа с этими стражами, которым он доверил свою тайну?" - спросил себя Дантес. "То, что сделали с могильщиками Алариха, которых закопали вместе с погребенным", - отвечал он себе, улыбаясь. "Но, если бы Борджиа здесь побывал, - продолжал Дантес, - он бы нашел сокровище и унес его; Борджиа - человек, сравнивавший Италию с артишоком и общипывавший ее листик за листиком, - Борджиа хорошо знал цену времени и не стал бы тратить его даром, водружая камень на прежнее место. Итак, спустимся в пещеру". И он вступил на лестницу, с недоверчивой улыбкой на устах, шепча пос- леднее слово человеческой мудрости: "Быть может!.." Но вместо мрака, который он ожидал здесь найти, вместо удушливого, спертого воздуха Дантес увидел мягкий, голубоватый сумрак; воздух и свет проникали не только в сделанное им отверстие, но и в незаметные извне расщелины утесов, и сквозь них видно было синее небо, зеленый узор дубо- вой листвы и колючие волокна ползучего терновника. Пробыв несколько секунд в пещере, где воздух - не сырой и не затхлый, а скорее теплый и благовонный, - был настолько же мягче наружного возду- ха, насколько голубоватый сумрак был мягче яркого солнца, Дантес, обла- давший способностью видеть в потемках, уже успел осмотреть самые отда- ленные углы; стены пещеры были из гранита, и его мелкие блестки сверка- ли, как алмазы. - Увы! - сказал Эдмон улыбаясь. - Вот, вероятно, и все сокровища, ос- тавленные кардиналом, а добрый аббат, видя во сне сверкающие стены, пре- исполнился великих надежд. Но Дантес вспомнил слова завещания, которое он знал наизусть: "В са- мом отдаленном углу второго отверстия", - гласили они. Он проник только в первую пещеру; надо было найти вход во вторую. Дантес оглянулся кругом. Вторая пещера могла только уходить в глубь острова. Он осмотрел каменные плиты и начал стучать в ту стену пещеры, в которой, по его мнению, должно было находиться отверстие, очевидно заде- ланное для большей предосторожности. Несколько минут слышались гулкие удары кирки о гранит, настолько твердый, что лоб Дантеса покрылся испариной; наконец, неутомимому рудо- копу показалось, что в одном месте гранитная стена отвечает более глухим и низким звуком на его призывы; он вгляделся горящим взглядом в стену и чутьем узника понял то, чего не понял бы, может быть, никто другой: в этом месте должно быть отверстие. Однако, чтобы не трудиться напрасно, Дантес, который не меньше Цезаря Борджиа дорожил временем, испытал киркой остальные стены пещеры, посту- чал в землю прикладом ружья, разрыл песок в подозрительных местах и, не обнаружив ничего, возвратился к стене, издававшей утешительный звук. Он ударил снова, и с большей силой. И вдруг, к своему удивлению, он заметил, что под ударами кирки от стены отделяется как бы штукатурка, вроде той, которую наносят под фрес- ки, и отваливается кусками, открывая беловатый и мягкий камень, подобный обыкновенному строительному камню. Отверстие в скале было заложено этим камнем, камень покрыт штукатуркой, а штукатурке приданы цвет и зерно гранита. Тогда Дантес ударил острым кондом кирки, и она на дюйм вошла в стену. Вот где надо было искать. По странному свойству человеческой природы, чем больше доказательств находил Дантес, что Фариа не ошибся, тем сильнее его терзали сомнения, тем ближе он был к отчаянию. Это новое открытие, которое, казалось, должно было придать ему мужества, напротив того, отняло у него последние силы. Кирка скользнула по стене, едва не выпав из его рук, он положил ее на землю, вытер лоб и вышел из пещеры, говоря самому себе, что хочет взглянуть, не подсматривает ли кто-нибудь за ним, а на самом деле для того, чтобы подышать свежим воздухом; он чувствовал, что вот-вот упадет в обморок. Остров был безлюден, и высоко стоящее солнце заливало его своими па- лящими лучами. Вдали рыбачьи лодки раскинули свои крылья над сапфир- но-синим морем. Дантес с утра ничего не ел, но ему было не до еды; он подкрепился глотком рома и вернулся в пещеру. Кирка, казавшаяся ему такой тяжелой, стала снова легкой; он поднял ее, как перышко, и бодро принялся за работу. После нескольких ударов он заметил, что камни ничем не скреплены меж- ду собой, а просто положены один на другой и покрыты штукатуркой, о ко- торой мы уже говорили. Воткнув в одну из расщелин конец кирки, Эдмон на- лег на рукоятку - и камень упал к его ногам! После этого Дантесу осталось только выворачивать камни концом кирки, и все они, один за другим, упали рядом с первым. Дантес давно уже мог бы войти в пробитое им отверстие, но он все еще медлил, чтобы отдалить уверенность и сохранить надежду. Наконец, преодолев минутное колебание, Дантес перешел из первой пеще- ры во вторую. Вторая пещера была ниже, темнее и мрачнее первой; воздух, проникавший туда через только что пробитое отверстие, был затхлый и промозглый, че- го, к удивлению Дантеса, не было в первой пещере. Дантес подождал, пока наружный воздух несколько освежил эту мертвую атмосферу, и вошел. Налево от входного отверстия был глубокий и темный угол. Но мы уже говорили, что для Дантеса не существовало темноты. Он осмотрел пещеру. Она была пуста, как и первая. Клад, если только он существовал, был зарыт в этом темном углу. Мучительная минута наступила. Фута два земли - вот все, что отделяло Дантеса от величайшего счастья или глубочайшего отчаяния. Он подошел к углу и, как бы охваченный внезапной решимостью, смело начал раскапывать землю. При пятом или шестом ударе кирка ударилась о железо. Никогда похоронный звон, никогда тревожный набат не производили тако- го впечатления на того, кто их слышал. Если бы Дантес ничего не нашел, он не побледнел бы так страшно. Он ударил киркой в другом месте, рядом, и встретил то же сопротивле- ние, но звук был другой. - Это деревянный сундук, окованный железом, - сказал он себе. В эту минуту, заслоняя свет, мелькнула чья-то быстрая тень. Дантес выпустил из рук кирку, схватил ружье и выбежал из пещеры. Дикая коза проскочила мимо входа в пещеру и щипала траву в нескольких шагах от него. Это был удобный случай обеспечить себе обед; но Дантес боялся, что ружейный выстрел привлечет кого-нибудь. Он подумал, потом срубил смолистое дерево, зажег его от курившегося еще костра контрабандистов, на котором жарился козленок, и возвратился с этим факелом в пещеру. Он не хотел упустить ни одной мелочи из того, что ему предстояло уви- деть. Он поднес факел к выкопанному им бесформенному углублению и понял, что не ошибся: кирка в самом деле била попеременно то в железо, то в де- рево. Он воткнул свой факел в землю и - снова принялся за работу. В несколько минут Дантес расчистил пространство в три фута длиной и в два шириной и увидел сундук из дубового дерева, окованный чеканным желе- зом. На крышке блестела не потускневшая под землей серебряная бляха с гербом рода Спада, - отвесно поставленный меч в овальном итальянском щи- те, увенчанном кардинальской шапкой. Дантес легко узнал этот герб, - сколько раз аббат Фариа его рисовал! Теперь уже не оставалось сомнений. Клад был здесь; никто не стал бы с такой тщательностью прятать пустой сундук. В одну минуту Дантес расчистил землю вокруг сундука. Сначала показал- ся верхний затвор, потом два висячих замка, потом ручки на боковых стен- ках. Все это было выточено с мастерством, отличавшим эпоху, когда ис- кусство облагораживало грубый металл. Дантес схватил сундук за ручки и попытался приподнять его, - тщетно. Тогда он решил открыть сундук, но и затвор, и висячие замки были крепко заперты. Эти верные стражи, казалось, не хотели отдавать поручен- ного им сокровища. Дантес вдвинул острый конец кирки между стенкой сундука и крышкой, налег на рукоятку, и крышка, завизжав, треснула; широкий пролом ослабил железные полосы, они в свою очередь слетели, все еще сжимая своими цеп- кими когтями поврежденные доски, - и сундук открылся. Лихорадочная дрожь охватила Дантеса. Он поднял ружье, взвел курок и положил его подле себя. Сперва он закрыл глаза, как это делают дети, чтобы увидеть в сверкающей ночи своего воображения больше звезд, чем они могут насчитать в еще светлом небе, потом открыл их и замер ослепленный. В сундуке было три отделения. В первом блистали красноватым отблеском золотые червонцы. Во втором - уложенные в порядке слитки, не обделанные, обладавшие только весом и ценностью золота. Наконец, в третьем отделении, наполненном до половины, Эдмон погрузил руки в груду алмазов, жемчугов, рубинов, которые, падая друг на друга сверкающим водопадом, стучали, подобно граду, бьющему в стекла. Насытившись этим зрелищем и несколько раз погрузив дрожащие руки в золото и драгоценные камни, Эдмон вскочил и в исступлении бросился вон из пещеры, как человек, близкий к безумию. Он взбежал на утес, с которо- го видно было море, и не увидел никого. Он был один, совершенно один, с этим неисчислимым, неслыханным, баснословным богатством, которое принад- лежало ему. Но сон это или явь? Пригрезилось ему мимолетное видение, или он сжимает в руках подлинную действительность? Его тянуло снова увидеть свое золото, а между тем он чувствовал, что в эту минуту он бы не вынес этого зрелища. Он схватился обеими руками за голову, точно желая удержать рассудок, готовый покинуть его, потом бро- сился бежать по острову, не только не выбирая дороги, потому что на ост- рове Монте-Кристо дорог нет, но даже без определенного направления, пу- гая диких коз и морских птиц своими криками и неистовыми движениями. По- том кружным путем он возвратился назад и, все еще не доверяя самому се- бе, бросился в первую пещеру, оттуда во вторую и опять увидел перед со- бой этот золотой и алмазный рудник. На этот раз он упал на колени, судорожно прижимая руки к трепещущему сердцу и шепча молитву, внятную одному богу. Немного погодя он стал спокойнее и вместе с тем счастливее; только теперь он начинал верить своему счастью. И он начал считать свое бо- гатство. В сундуке оказалось тысяча золотых слитков, каждый весом от двух до трех фунтов; потом он насчитал двадцать пять тысяч золотых чер- вонцев, стоимостью каждый около восьмидесяти франков на нынешние деньги, все с изображением папы Александра VI и его предшественников, и при этом убедился, что только наполовину опустошил отделение; наконец, он обеими руками намерил десять пригоршней жемчуга, алмазов и других драгоценных камней, из которых многие, оправленные лучшими мастерами того времени, представляли художественную ценность, немалую даже по сравнению с их де- нежной стоимостью. День уже склонялся к вечеру. Дантес заметил, что близятся сумерки. Он боялся быть застигнутым в пещере и вышел с ружьем в руках. Кусок сухаря и несколько глотков вина заменили ему ужин. Потом он положил плиту на прежнее место, лег на нее и проспал несколько часов, закрывая своим те- лом вход в пещеру. Эта ночь была одной из тех сладостных и страшных ночей, которые уже два-три раза выпадали на долю этого обуреваемого страстями человека. IV. НЕЗНАКОМЕЦ Наступило утро. Дантес давно уже ожидал его с открытыми глазами. С первым лучом солнца он встал и взобрался, как накануне, на самый высокий утес острова, чтобы осмотреть окрестности. Все было безлюдно, как и тог- да. Эдмон спустился, подошел к пещере и, отодвинув камень, вошел; он на- полнил карманы драгоценными камнями, закрыл как можно плотнее крышку сундука, утоптал землю, посыпал ее песком, чтобы скрыть разрытое место, вышел из пещеры, заложил вход плитой, навалил на нее камни, промежутки между ними засыпал землей, посадил там миртовые деревца и вереск и полил их водой, чтобы они принялись и казались давно растущими здесь, затер следы своих ног и с нетерпением стал ожидать возвращения товарищей. Те- перь уже незачем было тратить время на созерцание золота и алмазов и си- деть на острове, подобно дракону, стерегущему бесполезные сокровища. Те- перь нужно было возвратиться в жизнь, к людям, и добиться положения, влияния и власти, которые даются в свете богатством, первою и величайшею силою, какою может располагать человек. Контрабандисты возвратились на шестой день. Дантес еще издали по виду и ходу узнал "Юную Амелию"; он дотащился до пристани, подобно раненому Филоктету, и, когда его товарищи сошли на берег, объявил им, все еще жа- луясь на боль, что ему гораздо лучше. Потом в свою очередь выслушал рассказы об их приключениях. Успех сопутствовал им; но едва они кончили выгрузку, как узнали, что сторожевой бриг вышел из Тулона и направился в их сторону. Тогда они поспешили уйти, жалея, что с ними нет Дантеса, ко- торый так искусно умел ускорять ход "Амелии". Вскоре они увидели бриг, который гнался за ними; но, пользуясь темнотою, они успели обогнуть мыс Коре и благополучно уйти. В общем плавание было удачным, и все они, в особенности Джакопо, жа- лели, что Дантес не участвовал в нем и не получил своей доли прибыли - причитающихся каждому пятидесяти пиастров. Эдмон остался невозмутим; он даже не улыбнулся при исчислении выгод, которые он получил бы, если бы мог покинуть остров; а так как "Юная Аме- лия" пришла на Монте-Кристо только за ним, то он в тот же вечер переб- рался на борт и последовал за капитаном в Ливорно. Прибыв в Ливорно, он отправился к еврею-меняле и продал ему четыре из своих самых мелких камней по пяти тысяч франков каждый. Еврей мог бы спросить, откуда у матроса такие драгоценности, но промолчал, ибо на каждом камне он взял тысячу франков барыша. На следующий день Дантес купил новую рыбачью лодку и подарил ее Джа- копо, прибавив к этому подарку сто пиастров для найма матросов, с одним лишь условием, чтобы Джакопо отправился в Марсель и привез ему вести о старике по имени Луи Дантес, живущем в Мельянских аллеях, и молодой жен- щине по имени Мерседес, живущей в селенье Каталаны. Тут уже Джакопо решил, что видит сон; но Эдмон сказал ему, что он по- шел в матросы из озорства, потому что его родные не давали ему денег, но что, прибыв в Ливорно, он получил наследство после дяди, который все свое состояние завещал ему. Высокая просвещенность Дантеса придавала убедительность этому рассказу, так что Джакопо ни минуты не сомневался, что недавний его товарищ сказал ему правду. Затем, так как срок его службы на "Юной Амелии" истек, Дантес прос- тился с капитаном, который хотел было удержать его, но, узнав про нас- ледство, отказался от надежды уговорить своего бывшего матроса остаться на судне. На другой день Джакопо отплыл в Марсель. Он условился с Дантесом встретиться на острове Монте-Кристо. В тот же день уехал и Дантес, не сказав никому, куда он едет, щедро наградив на прощание экипаж "Юной Амелии" и обещав капитану когда-нибудь подать весточку о себе. Дантес поехал в Геную. Здесь, в гавани, как раз испытывали маленькую яхту, заказанную одним англичанином, который, услышав, что генуэзцы лучшие кораблестроители на Средиземном море, пожелал иметь яхту генуэзской работы. Англичанин зака- зал ее за сорок тысяч франков; Дантес предложил за нее шестьдесят тысяч, с тем чтобы она была ему сдана в тот же день. В ожидании своей яхты анг- личанин отправился путешествовать по Швейцарии. Его ждали не раньше чем через месяц; строитель решил, что успеет тем временем приготовить дру- гую. Дантес повел строителя в лавку к еврею, прошел с ним в заднюю ком- нату, и еврей отсчитал строителю шестьдесят тысяч франков. Строитель предложил Дантесу свои услуги для найма экипажа. Но Дантес поблагодарил его, сказав, что имеет привычку плавать один, и просил его только сделать в каюте, у изголовья кровати, шкаф с секретным замком, разгороженный на три отделения, тоже с секретными замками. Он указал размеры этих отделений, и все было исполнено на следующий же день. Два часа спустя Дантес выходил из генуэзского порта, провожаемый взо- рами любопытных, собравшихся посмотреть на испанского вельможу, который имел привычку плавать один. Дантес справился превосходно: с помощью одного только руля он застав- лял яхту исполнять все необходимые маневры, так что она казалась разум- ным существом, готовым повиноваться малейшему понуждению, и Дантес в ду- ше согласился, что генуэзцы по справедливости заслужили звание первых кораблестроителей в мире. Толпа провожала глазами яхту, пока не потеряла ее из виду, и тогда начались толки о том, куда она идет: одни говорили - на Корсику, другие - на Эльбу; иные бились об заклад, что она идет в Испанию; иные утверж- дали, что в Африку; но никому не пришло в голову назвать остров Мон- те-Кристо. А между тем Дантес шел именно туда. Он пристал к острову в конце второго дня. Яхта оказалась очень легка на ходу и сделала рейс в тридцать пять часов. Дантес отлично изучил очертания берегов и, не заходя в гавань, бросил якорь в маленькой бух- точке. Остров был пуст; по-видимому, никто не высаживался на нем с тех пор, как Дантес его покинул. Он вошел в пещеру и нашел клад в том же положе- нии, в каком оставил его. На следующий день несметные сокровища Дантеса были перенесены на яхту и заперты в трех отделениях потайного шкафа. Дантес прождал еще неделю. Всю эту неделю он лавировал на яхте вокруг острова, объезжая ее, как берейтор объезжает лошадь. За эти дни он узнал все ее достоинства и все недостатки. Дантес решил усугубить первые и исправить последние. На восьмой день Дантес увидел лодку, шедшую к острову на всех пару- сах, и узнал лодку Джакопо; он подал сигнал, на который Джакопо ответил, и два часа спустя лодка подошла к яхте. Эдмона ждал печальный ответ на оба его вопроса. Старик Дантес умер. Мерседес исчезла. Эдмон спокойно выслушал эти вести; но тотчас же сошел на берег, зап- ретив следовать за собой. Через два часа он возвратился; два матроса с лодки Джакопо перешли на его яхту, чтобы управлять парусами; он велел взять курс на Марсель. Смерть отца он предвидел; но что сталось с Мерседес? Эдмон не мог бы дать ни одному агенту исчерпывающих указаний, не отк- рыв своей тайны; кроме того, он хотел получить еще некоторые другие све- дения, а это мог сделать только он один. В Ливорно зеркало парикмахера показало ему, что ему нечего опасаться быть узнанным. К тому же в его распоряжении были теперь все средства изменить свой облик. И вот однажды утром парусная яхта Дантеса в сопровождении рыбачьей лодки смело вошла в марсельский порт и остановилась против того самого места, где когда-то, в роковой вечер, Эдмона посадили в шлюпку, чтобы отвезти в замок Иф. Дантес не без трепета увидел подъезжавшего к нему в карантинной шлюп- ке жандарма. Но он с приобретенной им спокойной уверенностью подал ему английский паспорт, купленный в Ливорно, и с помощью этого иностранного пропуска, уважаемого во Франции гораздо более французских паспортов, беспрепятственно сошел на берег. Первый, кого встретил Дантес на улице Каннебьер, был матрос с "Фарао- на". Этот человек некогда служил под его началом и, как нарочно, нахо- дился тут, чтобы Дантес мог убедиться в происшедшей в нем перемене. Дан- тес прямо подошел к матросу и задал ему несколько вопросов, на которые тот отвечал так, как говорят с человеком, которого видят первый раз в жизни. Дантес дал матросу монету в благодарность за сообщенные им сведения; минуту спустя он услышал, что добрый малый бежит за ним вслед. Дантес обернулся. - Прошу прощения, сударь, - сказал матрос, - но вы, должно быть, ошиблись; вы, верно, хотели дать мне двухфранковую монету, а вместо того дали двойной наполеондор. - Ты прав, друг мой, я ошибся, - сказал Дантес, - но твоя честность заслуживает награды, и я прошу тебя принять от меня еще второй и выпить с товарищами за мое здоровье. Матрос был так изумлен, что даже не поблагодарил Эдмона; он посмотрел ему вслед и сказал. - Какой-нибудь набоб из Индии. Дантес продолжал путь; с каждым шагом сердце его замирало все сильнее; воспоминания детства, неизгладимые, никогда не покидающие наши мысли, возникали перед ним на каждом углу, на каждом перекрестке. Дойдя до конца улицы Ноайль и увидев Мельянские аллеи, он почувствовал, что ноги у него подкашиваются, и едва не попал под колеса проезжавшего эки- пажа. Наконец он подошел к дому, где когда-то жил его отец. Ломоносы и настурции исчезли с окна мансарды, где, бывало, старик так старательно ухаживал за ними. Дантес прислонился к дереву и задумчиво смотрел на верхние этажи ста- рого дома, наконец, он подошел к двери, переступил порог, спросил, нет ли свободной квартиры и, хотя комнаты в пятом этаже оказались заняты, выразил такое настойчивое желание осмотреть их, что привратник поднялся наверх и попросил у жильцов позволения показать иностранцу помещение. Эту квартирку, состоявшую из двух комнат, занимали молодожены, всего только неделю как повенчанные. При виде счастливой молодой четы Дантес тяжело вздохнул. Впрочем, ничто не напоминало Дантесу отцовского жилища; обои были другие; все старые вещи, друзья его детства, встававшие в его памяти во всех подробностях, исчезли. Одни только стены были те же. Дантес взглянул на кровать, она стояла на том же самом месте, что и кровать его отца. Глаза Эдмона невольно наполнились слезами: здесь ста- рик испустил последний вздох, призывая сына. Молодые супруги с удивлением смотрели на этого сурового человека, по неподвижному лицу которого катились крупные слезы. Но всякое горе свя- щенно, и они не задавали незнакомцу никаких вопросов. Они только отошли, чтобы не мешать ему, а когда он стал прощаться, проводили его, говоря, что он может приходить когда ему угодно, и что они всегда рады будут ви- деть его в своей скромной квартирке. Спустившись этажом ниже, Эдмон остановился перед другой дверью и спросил, тут ли еще живет портной Кадрусс. Но привратник ответил ему, что человек, о котором он спрашивает, разорился и держит теперь трактир на дороге из Бельгарда в Бокер. Дантес вышел, спросил адрес хозяина дома, отправился к нему, велел доложить о себе под именем лорда Уилмора (так он был назван в паспорте) и купил у него весь дом за двадцать пять тысяч франков Он переплатил по меньшей мере десять тысяч. Но если бы хозяин потребовал с Дантеса пол- миллиона, он заплатил бы не торгуясь. В тот же день молодые супруги, жившие в пятом этаже, были уведомлены нотариусом, совершившим купчую на дом, что новый хозяин предоставляет им на выбор любую квартиру в доме за ту же плату, если они уступят ему сня- тые ими две комнаты. Это странное происшествие занимало в продолжение целой педели всех обитателей Мельянских аллей и породило тысячу догадок, из которых ни од- на не соответствовала истине. Но еще более смутило все умы и сбило с толку то обстоятельство, что тот самый иностранец, который днем побывал в доме на Мельянских аллеях, вечером прогуливался по каталанской деревне и заходил в бедную рыбачью хижину, где пробыл более часа, расспрашивая о разных людях, которые умерли или исчезли уже лет пятнадцать тому назад. На другой день рыбаки, к которым он заходил для расспросов, получили в подарок новую лодку, снабженною двумя неводами и ахатом. Рыбакам очень хотелось поблагодарить великодушного посетителя, но они узнали, что накануне, поговорив с каким-то матросом, он сел на лошадь и выехал из Марселя через Экские ворота. V. ТРАКТИР "ГАРСКИЙ МОСТ" Кто, как я, путешествовал пешком по Южной Франции, вероятно, видел между Бельгардом и Бокером, приблизительно на полпути между селением и городом, но все же ближе к Бокеру, чем к Бельгарду, небольшой трактир, где на висячей жестяной вывеске, скрипящей при малейшем дуновении ветра, презабавно изображен Гарский мосг Этот трактир, если идти по течению Ро- ны, стоит по левую сторону от большой дороги, задней стеной к реке. При нем имеется то, что в Лангедоке называют садом, то есть огороженный участок земли на задворках, где чахнет несколько малорослых оливковых деревьев и диких смоковниц с посеребренной пылью листвой, между этими деревьями произрастают овощи, преимущественно чеснок, красный стручковый перец и лук; наконец, в углу, словно забытый часовой, высокая пиния оди- ноко возносит к небу свою вершину, потрескивающую на тридцатиградусном солнце. Все эти деревья, большие и малые, искривлены от природы и крепятся в ту сторону, в которую дует мистраль - один из трех бичей Прованса, двумя другими, как известно, или как, может быть, неизвестно, считались Дюран- са [13] и парламент. Кругом, на равнине, похожей на большое озеро пыли, произрастают там и сям редкие пшеничные колосья, которые местные садоводы, вероятно, выра- щивают из любопытства и которые служат насестом для цикад, преследующих своим пронзительным и однообразным треском путешественников, забредших в эту пустыню. Уже лет семь этот трактир принадлежал супружеской паре, вся прислуга которой состояла из работницы по имени Тринетта и конюха, прозывавшегося Пако, впрочем, двух слуг было вполне достаточно, ибо с тех пор как между Бокером и Эг-Мортом провели канал, барки победоносно заменили почтовых лошадей, а перевозное судно - дилижанс. Этот канал, к вящей досаде бедного трактирщика, проходил между питаю- щей его Роной и поглощаемой им дорогой в каких-нибудь ста шагах от трак- тира, который мы кратко, но верно только что описали. Хозяин этого убогого трактирчика был человек лет сорока пяти, истый южанин - высокий, сухощавый и жилистый, с блестящими, глубоко сидящими глазами, орлиным носом и белыми, как у хищника, зубами. Волосы его, ви- димо не желавшие седеть, несмотря на первые предостережения старости, были, как и его круглая борода, густые и курчавые и только кое-где тро- нуты сединой Лицо его, от природы смуглое, стало почти черным вследствие привычки бедного малого торчать с утра до вечера на пороге и высматри- вать, не покажется ли - пеший или конный - какой-нибудь постоялец, ждал он обычно понапрасну, и ничто не защищало его лица от палящего зноя, кроме красного платка, повязанного вокруг головы, как у испанских погон- щиков. Это был наш старый знакомый, Гаспар Кадрусс. Жена его, звавшаяся в девицах Мадлена Радель, была женщина бледная, худая и хворая, она родилась в окрестностях Арля и сохранила следы былой красоты, которою славятся женщины того края, но лицо ее рано поблекло от приступов скрытой лихорадки, столь распространенной среди людей, живущих близ эг-мортских прудов и камаргских болот. Поэтому она почти никогда не выходила из комнаты во втором этаже и проводила целые дни, дрожа от ли- хорадки, полулежа в кресле или полусидя на кровати, между тем как муж ее, по обыкновению, стоял на часах у порога, весьма неохотно покидая свой пост, ибо каждый раз, когда он возвращался к своей сварливой поло- вине, она донимала его вечными жалобами на судьбу, па что муж обычно от- вечал философски: - Молчи, Карконта! Видно, так богу угодно. Прозвище "Карконта" произошло оттого, что Мадлена Радель родилась в деревне Карконте, между Салоном и Ламбеском; а так как в тех местах лю- дей почти всегда называют не по имени, а по прозвищу, то и муж ее заме- нил этим прозвищем имя Мадлена, быть может слишком нежное и благозвучное для его грубой речи. Однако, несмотря на такую мнимую покорность воле провидения, не сле- дует думать, будто наш трактирщик не сетовал на бедственное положение, в которое ввергнул его проклятый Бокерский канал, и равнодушно переносил беспрестанные причитания жены. Подобно всем южанам, он был человек весьма воздержанный и неприхотливый, но тщеславный во всем, что касалось внешности; во времена своего благоденствия он не пропускал ни одной фер- рады, пи одного шествия с тараском [14] и торжественно появлялся со сво- ей Карконтой: он - в живописном костюме южанина, представляющем нечто среднее между каталонским и андалузским, она - в прелестном наряде арле- зианок, словно заимствованном у греков и арабов. Но мало-помалу часовые цепочки, ожерелья, разноцветные пояса, вышитые корсажи, бархатные курт- ки, шелковые чулки с изящными стрелками, пестрые гетры, башмаки с сереб- ряными пряжками исчезли, а Гаспар Кадрусс, лишенный возможности показы- ваться в своем былом великолепии, отказался вместе с женой от участия в празднествах, чьи веселые отклики, терзая его сердце, долетали до убого- го трактира, который он продолжал держать не столько ради доходов, сколько для того, чтобы иметь какое-нибудь занятие. Кадрусс, по обыкновению, простоял уже пол-утра перед дверью трактира, переводя грустный взгляд от небольшого лужка, по которому бродили куры, к двум крайним точкам пустынной дороги, одним концом уходящей на юг, а другим - на север, - как вдруг пронзительный голос его жены заставил его покинуть свой пост. Он ворча вошел в трактир и поднялся во второй этаж, оставив, однако, дверь отворенной настежь, как бы приглашая проезжих за- вернуть к нему. В ту минуту, когда Кадрусс входил в трактир, большая дорога, о кото- рой мы говорили и на которую были устремлены его взоры, была пуста и безлюдна, как пустыня в полдень. Она тянулась бесконечной белой лентой меж двух рядов тощих деревьев, и ясно было, что ни один путник по своей воле не пустится в такой час по этой убийственной Сахаре. Между тем, вопреки всякой вероятности, если был Кадрусс остался на месте, он увидел бы, что со стороны Бельгарда приближается всадник тем благопристойным и спокойным аллюром, который указывает на наилучшие от- ношения между конем и седоком; всадник был священник, в черной сутане и треугольной шляпе, несмотря на палящий зной полуденного солнца; конь - мерин-иноходец - шел легкой рысцой. У дверей трактира священник остановился; трудно сказать, лошадь ли остановила ездока, или же ездок остановил лошадь; но как бы то ни было священник спешился и, взяв лошадь за поводья, привязал ее к задвижке ветхого Ставня, державшегося на одной петле; потом, подойдя к двери и вытирая красным бумажным платком пот, градом катившийся по его лицу, он три раза постучал о порог кованым концом трости, которую держал в руке. Тотчас же большая черная собака встала и сделала несколько шагов, за- ливаясь лаем и скаля свои белые острые зубы, - вдвойне враждебное пове- дение, доказывавшее, как мало она привыкла видеть посторонних. Деревянная лестница, примыкавшая к стене, тотчас же затрещала под тя- желыми шагами хозяина убогого жилища; весь согнувшись, он задом спускал- ся к стоявшему в дверях священнику. - Иду, иду, - говорил весьма удивленный Кадрусс. - Да замолчишь ли ты, Марго! Не бойтесь, сударь, она хоть и лает, но не укусит. Вы желаете винца, не правда ли? Ведь жара-то канальская... Ах, простите, - продол- жал Кадрусс, увидев, с какого рода проезжим имеет дело. - Простите, я не рассмотрел, кого имею честь принимать у себя. Что вам угодно? Чем могу служить, господин аббат? Аббат несколько секунд очень пристально смотрел на Кадрусса; каза- лось, он даже старался и сам обратить па себя его внимание. Но так как лицо трактирщика не выражало ничего, кроме удивления, что посетитель не отвечает, он счел нужным положить конец этой сцене и сказал с сильным итальянским акцентом: - Не вы ли будете господин Кадрусс? - Да, сударь, - отвечал хозяин, быть может еще более удивленный воп- росом, нежели молчанием, - я самый; Гаспар Кадрусс, ваш слуга. - Гаспар Кадрусс?.. Да... Кажется, так и есть. Вы жили когда-то в Мельянских аллеях, на четвертом этаже? - Точно так. - И занимались ремеслом портного? - Да; но дело не пошло. В этом проклятом Марселе так жарко, что я ду- маю, там скоро вовсе перестанут одеваться. Кстати, о жаре; не угодно ли вам будет немного освежиться, господин аббат? - Пожалуй. Принесите бутылку вашего самого лучшего вина, и мы продол- жим наш разговор. - Как прикажете, господин аббат, - сказал Кадрусс. И чтобы не упустить случая продать одну из своих последних бутылок кагора, Кадрусс поспешил поднять люк, устроенный в полу комнаты, служив- шей одновременно и залой и кухней. Когда пять минут спустя он снова появился, аббат уже сидел на табуре- те, опершись локтем на стол, между тем как Марго, которая, видимо, сме- нила гнев на милость, услышав, что странный путешественник спросил вина, положила ему на колени свою худую шею и смотрела на него умильными гла- зами. - Вы один здесь живете? - спросил аббат у хозяина, когда тот ставил перед ним бутылку и стакан. - Да, один, или почти один, господин аббат, так как жена мне не в по- мощь; она вечно хворает, моя бедная Карконта. - Так вы женаты! - сказал аббат с оттенком участия, бросив вокруг се- бя взгляд, которым он словно оценивал скудное имущество бедной четы. - Вы находите, что я небогат, не правда ли, господин аббат? - сказал, вздыхая, Кадрусс. - Но что поделаешь; мало быть честным человеком, чтобы благоденствовать на этом свете. Аббат устремил на него проницательный взгляд. - Да, честным человеком; этим я могу похвалиться, господин аббат, - сказал хозяин, смотря аббату прямо в глаза и прижав руку к груди, - а в наше время не всякий может это сказать. - Тем лучше, если то, чем вы хвалитесь, правда, - сказал аббат. - Я твердо верю, что рано или поздно каждый человек будет вознагражден, а злой наказан. - Вам по сану положено так говорить, господин аббат, - возразил Кад- русс с горечью, - а каждый волен верить или не верить вашим словам. - Напрасно вы так говорите, сударь, - сказал аббат, - может быть, я сам докажу вам справедливость моих слов. - Как это так? - удивленно спросил Кадрусс. - А вот как: прежде всего мне нужно удостовериться, точно ли вы тот человек, в ком я имею надобность. - Какие же доказательства вам надо? - Знавали вы в тысяча восемьсот четырнадцатом или тысяча восемьсот пятнадцатом году моряка по имени Дантес? - Дантес!.. Знавал ли я беднягу Эдмона! Еще бы, да это был мой лучший друг! - воскликнул Кадрусс, густо покраснев, между тем как ясные и спо- койные глаза аббата словно расширялись, чтобы единым взглядом охватить собеседника. - Да, кажется, его звали Эдмоном. - Конечно, его звали Эдмон! Еще бы! Это так же верно, как то, что ме- ня зовут Гаспар Кадрусс. А что с ним сталось, господин аббат, с бедным Эдмоном? - продолжал трактирщик. - Вы его знали? Жив ли он еще? Свободен ли? Счастлив ли? - Он умер в тюрьме в более отчаянном и несчастном положении, чем ка- торжники, которые волочат ядро на тулонской каторге. Смертельная бледность сменила разлившийся было по лицу Кадрусса румя- нец. Он отвернулся, и аббат увидел, что он вытирает слезы уголком крас- ного платка, которым была повязана его голова. - Бедняга! - пробормотал Кадрусс. - Вот вам еще доказательство в подтверждение моих слов, господин аббат, что бог милостив только к дур- ным людям. Да, - продолжал Кадрусс, - свет становится день ото дня хуже. Пусть бы небеса послали на землю сперва серный дождь, потом огненный - и дело с концом! - Видимо, вы от души любили этого молодого человека, - сказал аббат. - Да, я его очень любил, - сказал Кадрусс, - хотя должен покаяться, что однажды позавидовал его счастью, но после, клянусь вам честью, я горько жалел о его несчастной участи. На минуту воцарилось молчание, в продолжение которого аббат не отво- дил пристального взора от выразительного лица трактирщика. - И вы знали беднягу? - спросил Кадрусс. - Я был призван к его смертному одру и подал ему последние утешения веры, - отвечал аббат. - А отчего он умер? - спросил Кадрусс сдавленным голосом. - Отчего умирают в тюрьме на тридцатом году жизни, как не от самой тюрьмы? Кадрусс отер пот, струившийся по его лицу. - Всего удивительнее, - продолжал аббат, - что Дантес на смертном од- ре клялся мне перед распятием, которое он лобызал, что ему не известна истинная причина его заточения. - Верно, верно, - прошептал Кадрусс, - он не мог ее знать. Да, госпо- дин аббат, бедный мальчик сказал правду. - Потому-то он и поручил мне доискаться до причины его несчастья и восстановить честь его имени, если оно было чем-либо запятнано. И взгляд аббата, становившийся все пристальнее, впился в омрачившееся лицо Кадрусса. - Один богатый англичанин, - продолжал аббат, - его товарищ по нес- частью, выпущенный из тюрьмы при второй реставрации, обладал алмазом большой ценности. При выходе из тюрьмы он подарил этот алмаз Дантесу в благодарность за то, что во время его болезни тот ухаживал за ним, как за родным братом. Дантес, вместо того чтобы подкупить тюремщиков, кото- рые, впрочем, могли бы взять награду, а потом выдать его, бережно хранил камень при себе на случай своего освобождения; если бы он вышел из тюрьмы, он сразу стал бы богачом, продав этот алмаз. - Так вы говорите, - спросил Кадрусс, глаза которого разгорелись, - что это был алмаз большой ценности? - Все в мире относительно, - отвечал аббат. - Для Эдмона это было бо- гатство; его оценивали в пятьдесят тысяч франков. - Пятьдесят тысяч франков! - вскричал Кадрусс. - Так он был с грецкий орех, что ли? - Нет, поменьше, - отвечал аббат, - но вы сами можете об этом судить, потому что он со мною. Глаза Кадрусса, казалось, шарили под платьем аббата, разыскивая ка- мень. Аббат вынул из кармана коробочку, обтянутую черной шагреневой кожей, раскрыл ее и показал изумленному Кадруссу сверкающий алмаз, вправленный в перстень чудесной работы. - И это стоит пятьдесят тысяч франков? - Без оправы, которая сама по себе довольно дорога, - отвечал аббат. Он закрыл футляр и положил в карман алмаз, продолжавший сверкать в воображении Кадрусса. - Но каким образом этот камень находится в ваших руках, господин аб- бат? - спросил Кадрусс. - Разве Эдмон назначил вас своим наследником? - Не наследником, а душеприказчиком. "У меня было трое добрых друзей и невеста, - сказал он мне, - я уверен, что все четверо горько жалеют обо мне; один из этих друзей звался Кадрусс". Кадрусс вздрогнул. - "Другого, - продолжал аббат, делая вид, что не замечает волнения Кадрусса, - звали Данглар, третий прибавил он, хоть и был мой соперник, но тоже любил меня". Дьявольская улыбка появилась на губах Кадрусса; он хотел прервать аб- бата. - Постойте, - сказал аббат, - дайте мне кончить, и, если вы имеете что сказать мне, вы скажете потом. "Третий, хоть и был мой соперник, но тоже любил меня, и звали его Фернан; а мою невесту звали..." Я забыл имя невесты, - сказал аббат. - Мерседес, - сказал Кадрусс. - Да, да, совершенно верно, - с подавленным вздохом подтвердил аббат, - Мерседес. - Ну, и что же дальше? - спросил Кадрусс. - Дайте мне графин с водой, - сказал аббат. Кадрусс поспешил исполнить его желание. Аббат налил воды в стакан и отпил несколько глотков. - На чем мы остановились? - спросил он, поставив стакан на стол. - Невесту звали Мерседес. - Да, да. "Вы поедете в Марсель..." Это все Дантес говорил, вы пони- маете? - Понимаю. - "Вы продадите этот алмаз и разделите вырученные за него деньги меж- ду моими пятью друзьями, единственными людьми, любившими меня на земле". - Как так пятью? - сказал Кадрусс. - Вы назвали мне только четверых. - Потому что пятый умер, как мне сказали... Пятый был отец Дантеса. - Увы, это верно, - сказал Кадрусс, раздираемый противоречивыми чувствами, - бедный старик умер. - Я узнал об этом в Марселе, - отвечал аббат, стараясь казаться рав- нодушным, - но смерть его произошла так давно, что я не мог узнать ника- ких подробностей... Может быть, вы что-нибудь знаете о смерти старика? - Кому и знать, как не мне? - сказал Кадрусс. - Я был его соседом. О господи! Не прошло и года после исчезновения его сына, как бедный старик умер! - А отчего он умер? - Доктора называли его болезнь... кажется, воспалением желудка, люди, знавшие его, говорили, что он умер с горя... а я, который видел, как он умирал, я говорю, что он умер... Кадрусс запнулся. - Отчего? - с тревогой спросил аббат. - С голоду он умер! - С голоду? - вскричал аббат, вскакивая на ноги. - С голоду! Послед- няя тварь не умирает с голоду. Пес, блуждающий по улицам, находит мило- сердную руку, которая бросает кусок хлеба, а человек, христианин, умира- ет с голоду среди других людей, также называющих себя христианами! Не- возможно! Это невозможно! - Я вам говорю правду, - сказал Кадрусс. - И напрасно, - послышался голос с лестницы. - Чего ты суешься не в свое дело? Собеседники обернулись и увидели сквозь перила лестницы бледное лицо Карконты; она притащилась сюда из своей каморки и подслушивала их разго- вор, сидя на верхней ступеньке и опершись головой на руки. - А ты сама чего суешься не в свое дело, жена? - сказал Кадрусс. - Господин аббат просит у меня сведений; учтивость требует, чтобы я их со- общил ему. - А благоразумие требует, чтобы ты молчал. Почем ты знаешь, с какими намерениями тебя расспрашивают, дуралей? - С наилучшими, сударыня, - сказал аббат, - ручаюсь вам. Вашему суп- ругу нечего опасаться, лишь бы он говорил чистосердечно. - Знаем мы это... Начинают со всяких обещаний, потом довольствуются тем, что просят не опасаться, потом уезжают, не исполнив обещанного, а в одно прекрасное утро неведомо откуда на тебя сваливается беда. - Будьте спокойны, - отвечал аббат, - уверяю вас, что из-за меня вам не будет никакой беды. Карконта проворчала еще что-то, чего нельзя было разобрать, снова опустила голову на руки, и трясясь в лихорадке, предоставила мужу про- должать разговор, впрочем, стараясь не пропустить ни слова. Между тем аббат выпил немного воды и успокоился. - Неужели, - снова начал он, - этот бедный старик был так всеми поки- нут, что умер голодной смертью? - О нет, - отвечал Кадрусс, - каталанка Мерседес и господин Моррель не покинули его; но бедный старик вдруг возненавидел Фернана, того само- го, - прибавил Кадрусс с насмешливой улыбкой, - которого Дантес назвал вам своим другом. - А разве он не был ему другом? - спросил аббат. - Гаспар! Гаспар! - сказала больная со ступеньки лестницы. - Подумай раньше, чем говорить! Кадрусс с досадой махнул рукой и не удостоил жену ответом. - Можно ли быть другом человека, у которого хочешь отбить женщину? - ответил он аббату. - Дантес по доброте сердечной называл всех этих людей друзьями... Бедный Эдмон! Впрочем, лучше, что он ничего не узнал, ему трудно было бы простить им на смертном одре. И что бы там ни говорили, - продолжал Кадрусс, речь которого была не чужда своего рода грубоватой поэзии, - а я все же больше боюсь проклятия мертвых, чем ненависти жи- вых. - Болван! - сказала Карконта. - А вам известно, - продолжал аббат, - что этот Фернан сделал? - Известно ли? Разумеется, известно! - Так говорите. - Твоя воля, Гаспар, - сказала жена, - делай, как знаешь, но только лучше бы тебе помолчать. - На этот раз ты, пожалуй, права, - сказал Кадрусс. - Итак, вы не хотите говорить? - продолжал аббат. - К чему? - отвечал Кадру ее. - Если бы бедняга Эдмон был жив и при- шел ко мне узнать раз навсегда, кто ему друг, а кто враг, тогда другое дело; но вы говорите, что он в могиле; он уже не может ненавидеть, не может мстить; а потому бросим все это. - Так вы хотите, - сказал аббат, - чтобы этим людям, которых вы счи- таете вероломными и ложными друзьями, досталась награда за верную друж- бу? - Вы правы, - сказал Кадрусс. - Притом же, что значило бы для них наследство бедного Эдмона? Капля в море! - Не говоря уже о том, что эти люди могут раздавить тебя одним пальцем, - сказала жена. - Вот как? Разве эти люди могущественны и богаты? - Так вы ничего про них не знаете? - Нет. Расскажите мне. Кадрусс задумался. - Нет, знаете, это было бы слишком длинно. - Как хотите, друг мой, можете ничего не говорить, - сказал аббат с видом полнейшего равнодушия, - я уважаю ваши колебания. Вы поступаете, как должен поступать добрый человек; не будем больше об этом говорить. Что мне было поручено? Исполнить последнюю волю умирающего. Итак, я про- дам этот алмаз. И он снова вынул футляр из кармана, открыл его, и снова камень зас- веркал перед восхищенными глазами Кадрусса. - Поди-ка сюда, жена, погляди, - проговорил он хриплым голосом. - Алмаз? - спросила Карконта, вставая. Довольно твердыми шагами она спустилась с лестницы. - Что это за алмаз? - Разве ты не слыхала? - сказал Кадрусс. - Этот алмаз Эдмон завещал нам: во-первых, своему отцу, потом трем друзьям: Фернану, Данглару, и мне, и своей невесте Мерседес. Алмаз стоит пятьдесят тысяч франков. - Ах, какой чудесный камень! - сказала она. - Так, значит, пятая часть этой суммы принадлежит нам? - спросил Кад- русс. - Да, - отвечал аббат, - с прибавкой за счет доли отца Дантеса, кото- рую я считаю себя вправе разделить между вами четырьмя. - А почему же между четырьмя? - спросила Карконта. - Потому что вас четверо друзей Эдмона. - Предатели - не друзья! - глухо проворчала Карконта. - Это самое и я говорил, - сказал Кадрусс. - Награждать преда- тельство, а то и преступление - это грех, это даже кощунство. - Вы сами этого хотите, - спокойно отвечал аббат, снова пряча алмаз в карман своей сутаны. - Теперь дайте мне адреса друзей Эдмона, чтобы я мог исполнить его последнюю волю. Пот градом катился по лицу Кадрусса. Аббат встал, подошел к двери, чтобы взглянуть на лошадь, и снова вернулся на свое место. Кадрусс и его жена смотрели друг на друга с неизъяснимым выражением. - Алмаз мог бы достаться нам одним, - сказал Кадрусс. - Ты думаешь? - сказала жена. - Духовная особа не станет нас обманывать. - Делай, как хочешь, - сказала Карконта, - мое дело - сторона. И она опять пошла на лестницу, дрожа от лихорадки. Зубы ее стучали, несмотря на жару. На последней ступеньке она задержалась. - Подумай хорошенько, Гаспар, - сказала она. - Я решился, - отвечал Кадрусс. Карконта со вздохом скрылась в своей комнате; слышно было, как пол заскрипел под ее ногами и как затрещало кресло, в которое она упала. - На что это вы решились? - спросил аббат. - Рассказать вам все, - отвечал Кадрусс. - По правде сказать, мне кажется, это лучшее, что вы можете сделать, - сказал священник. - Не потому, чтобы мне хотелось узнать то, что вы предпочли бы скрыть от меня, а потому, что будет лучше, если вы мне по- можете разделить наследство согласно с волей завещателя. - Надеюсь, что так, - отвечал Кадрусс, щеки которого пылали от надеж- ды и алчности. - Я вас слушаю, - произнес аббат. - Постойте, - сказал Кадрусс, - нас могут некстати прервать, и это будет неприятно. Притом же другим незачем знать, что вы были здесь. Он подошел к двери, запер ее и для большей верности наложил ночной засов. Между тем аббат выбрал себе удобное местечко; он уселся в уголок, чтобы оставаться в тени, в то время как свет будет падать на лицо собе- седника. Опустив голову и сложив, или, вернее, стиснув руки, он весь превратился в слух. Кадрусс придвинул табурет и сел против него. - Помни, что не я тебя заставила! - послышался дрожащий голос Каркон- ты, словно она видела сквозь половицы, что происходит внизу. - Ладно, ладно, - сказал Кадрусс, - довольно; я все беру на себя. И он начал. VI. РАССКАЗ КАДРУССА - Прежде всего, - сказал Кадрусс, - я должен просить вас, господин аббат, дать мне одно обещание. - Какое? - спросил аббат. - Если вы когда-нибудь воспользуетесь сведениями, которые я сообщу, то никто не должен знать, что вы получили их от меня, люди, о которых я буду говорить, богаты и могущественны, и если они дотронутся до меня хоть пальцем, то раздавят меня, как стекло. - Будьте спокойны, друг мой, - сказал аббат, - я священник, и тайны умирают в моей груди; помните, что у нас нет другой цели, как только достойным образом исполнить последнюю волю нашего друга Говорите, не ща- дя никого, но и без ненависти, говорите правду, только правду Я не знаю и, вероятно, никогда не узнаю тех людей, о которых вы мне расскажете. К тому же я итальянец, а не француз, принадлежу богу, а не людям; я возв- ращаюсь в свой монастырь, из которого вышел единственно, чтобы исполнить последнюю волю умершего. Эти убедительные доводы, по-видимому, вселили в Кадрусса немного уве- ренности. - В таком случае я хочу, я должен разуверить вас в этой дружбе, кото- рую бедный Эдмон считал такой искренней и верной. - Прошу вас, начните с его отца, - сказал аббат. - Эдмон много гово- рил мне о старике, он питал к нему горячую любовь. - Это печальная история, - сказал Кадрусс, качая головой, - начало вы, верно, знаете. - Да, - отвечал аббат. - Эдмон рассказал мне все, что было до той ми- нуты, когда его арестовали в маленьком трактире в окрестностях Марселя. - В "Резерве"! Я как сейчас все это вижу. - Ведь это был чуть ли не день обручения? - Да, и обед, весело начавшийся, кончился печально: вошел полицейский комиссар с четырьмя солдатами и арестовал Дантеса. - На этом и кончаются мои сведения, - сказал священник. - Дантес знал только то, что относилось лично к нему, потому что он никогда уже больше не видел никого из тех, кого я вам назвал, и ничего о них не слыхал. - Так вот. Когда Дантеса арестовали, господин Моррель поспешил в Мар- сель, чтобы узнать, в чем дело, и получил очень грустные сведения. Ста- рик отец возвратился домой один, рыдая, снял с себя парадное платье, це- лый день ходил взад и вперед по комнате и так и не ложился спать. Я жил тогда под ним и слышал, как он всю ночь ходил по комнате, признаться, я и сам не спал: горе несчастного отца очень меня мучило, и каждый его шаг разрывал мне сердце, словно он и в самом деле наступал мне на грудь. На другой день Мерседес пришла в Марсель просить господина де Вильфор о заступничестве; она ничего но добилась, но заодно зашла проведать ста- рика, увидев его таким мрачным и унылым и узнав, что он не спал всю ночь и ничего не ел со вчерашнего дня, она хотела увести его с собой, чтобы позаботиться о нем. Но старик ни за что не соглашался. "Нет, - говорил он, - я не покину своего дома. Мой бедный сын любит меня больше всех на свете, и, если его выпустят из тюрьмы, он прибежит первым делом ко мне. Что он скажет, если не найдет меня дома?" Я слышал все это, стоя на площадке лестницы, потому что очень хотел, чтобы Мерседес уговорила старика пойти с нею Его беспокойные шаги, весь день раздававшиеся над моей головой, не давали мне ни минуты покоя. - А разве вы сами не заходили к старику, чтобы его утешить? - спросил священник. - Ах, господин аббат! - отвечал Кадрусс. - Можно утешать того, кто ищет утешения; а он его не искал. Притом же, право не знаю почему, но мне казалось, что он не хочет меня видеть. Впрочем, однажды ночью, услы- шав его рыдания, я не выдержал и поднялся наверх; но когда я подошел к двери, он уже не плакал, а молился. Каких он только не находил красноре- чивых слов и жалобных выражений, я вам и сказать не могу, господин аб- бат; это было больше, чем молитва, больше, чем скорбь; и так как я не святоша и не люблю иезуитов, то я сказал себе: "Счастье мое, что я один и что бог не дал мне детей; если бы я был отцом и чувствовал такую скорбь, как этот несчастный старик, то, не находя в памяти и в сердце всего того, что он говорит господу богу, я бы прямехонько пошел и бро- сился в море, чтобы уйти от страданий". - Бедный отец! - прошептал священник. - С каждым днем он все больше уединялся; часто господин Моррель и Мерседес приходили навестить его, но дверь его была заперта; я знал, что он дома, но он не отвечал им. Однажды, когда он, против своего обыкнове- ния, принял Мерседес и бедная девушка, сама в полном отчаянии, пыталась ободрить его, он сказал: "Поверь мне, дочь моя, он умер; не нам его ждать, а он нас ждет; мне хорошо, потому что я много старше тебя и, конечно, первый с ним встре- чусь". Как бы человек ни был добр, он перестает навещать людей, на которых тяжело смотреть. Кончилось тем, что старик Дантес остался в полном оди- ночестве. Я больше не видел, чтобы кто-нибудь подымался к нему, кроме каких-то неизвестных людей, которые время от времени заходили к нему и затем потихоньку спускались с узлами. Я скоро догадался, что было в этих узлах: он продавал мало-помалу все, что имел, для насущного хлеба. Нако- нец, бедняга дошел до своего последнего скарба. Он задолжал за квартиру; хозяин грозился выгнать его; он попросил подождать еще неделю, и тот согласился; я знаю это от самого хозяина, он зашел ко мне, выходя от старика. После этого я еще три дня слышал, как он по-прежнему расхаживает по комнате, но на четвертый день я уже ничего не слыхал. Я решил зайти к нему; дверь была заперта. В замочную скважину я увидел его бледным и из- нуренным и подумал, что он захворал; я уведомил господина Морреля и по- бежал за Мерседес. Оба тотчас же пришли. Господин Моррель привел с собой доктора; доктор нашел у больного желудочно-кишечное воспаление и предпи- сал ему диету. Я был при этом, господин аббат, и никогда не забуду улыб- ки старика, когда он услышал это предписание. С тех пор он уже не запи- рал двери: у него было законное основание не есть; доктор предписал ему диету. У аббата вырвался подавленный стон. - Мой рассказ вас занимает, господин аббат? - спросил Кадрусс. - Да, - отвечал аббат, - он очень трогателен. - Мерседес пришла во второй раз; она нашла в нем такую перемену, что, как и в первый раз, хотела взять его себе. Господин Моррель был того же мнения и хотел перевезти его силой. Но старик так страшно кричал, что они испугались. Мерседес осталась у его постели, а господин Моррель ушел, сделав ей знак, что оставляет кошелек с деньгами на камине. Но старик, вооруженный докторским предписанием, ничего не хотел есть. Нако- нец, после девятидневного поста он умер, проклиная тех, кто был причиной его несчастья. Он говорил Мерседес: "Если вы когда-нибудь увидите Эдмона, скажите ему, что я умер благос- ловляя его". Аббат встал, прошелся два раза по комнате, прижимая дрожащую руку к пересохшему горлу. - И вы полагаете, что он умер... - С голоду, господин аббат, с голоду! - отвечал Кадрусс. - Я в этом так же уверен, как в том, что мы с вами христиане. Аббат судорожно схватил наполовину полный стакан с водой, выпил его залпом и с покрасневшими глазами и бледным лицом снова сел на свое мес- то. - Согласитесь, что это большое несчастье, - сказал он глухим голосом. - Тем более, что не бог, а люди ему причиной. - Перейдемте же к этим людям, - сказал аббат. - Но помните, - добавил он почти угрожающим голосом, - что вы обязались сказать мне все. Так что же эти люди, которые умертвили сына отчаянием, а отца голодом? - Двое его завистников: один - из-за любви, другой - из честолюбия: Фернан и Данглар. - До чего довела их зависть? Говорите! - Они донесли на Эдмона, что он бонапартистский агент. - Но кто из них донес на него?" Кто подлинный виновник? - Оба, господин аббат; один написал письмо, другой отнес его на поч- ту. - А где было написано это письмо? - В самом "Резерве", накануне свадьбы. - Так и есть! - прошептал аббат. - О Фариа, Фариа! Как ты знал людей и их дела! - Что вы говорите? - спросил Кадрусс. - Ничего, - отвечал аббат, - продолжайте. - Данглар написал донос левой рукой, чтобы не узнали его почерка, а Фернан отнес на почту. - Но и вы были при этом! - воскликнул вдруг аббат. - Я? - отвечал удивленный Кадрусс. - Кто вам сказал, что я был при этом? Аббат увидел, что зашел слишком далеко. - Никто не говорил, - сказал он, - но, чтобы знать такие подробности, нужно было быть при этом. - Вы правы, - сказал Кадрусс глухим голосом, - я был при этом. - И вы не воспротивились этой гнусности? - сказал аббат. - Тогда вы их сообщник. - Господин аббат, - отвечал Кадрусс, - они напоили меня до того, что я почти совсем лишился рассудка. Я видел все, как в тумане. Я говорил им все, что может сказать человек в таком состоянии, но они отвечали мне, что это только шутка с их стороны и что эта шутка не будет иметь никаких последствий. - Но на следующий день, сударь, на следующий день вы увидели, что она все же имела последствия. Однако вы промолчали, хотя были при том, как арестовали Дантеса. - Да, господин аббат, я был при этом и хотел говорить; я хотел все рассказать, но Данглар удержал меня. "А если окажется, - сказал он мне, - что он виновен, что он в самом деле был на Эльбе и ему поручили передать письмо бонапартистскому коми- тету в Париже, если это письмо при нем найдут, то ведь на его заступни- ков будут смотреть, как на его сообщников". Я побоялся в такие времена быть замешанным в политическое дело и про- молчал; сознаюсь, эта была подлая трусость с моей стороны, но не прес- тупление. - Понимаю; вы умыли руки, вот и все. - Да, господин аббат, - отвечал Кадрусс, - и совесть мучит меня за это день и ночь. Клянусь вам, я часто молю бога, чтобы он простил мне, тем более что это прегрешение, единственное за всю мою жизнь, в котором я серьезно виню себя, - несомненно причина всех моих бед. Я расплачива- юсь за минуту слабости; поэтому-то я всегда говорю Карконте, когда она жалуется на судьбу: "Молчи, жена, видно, так богу угодно". И Кадрусс с искренним раскаянием опустил голову. - Ваше чистосердечие заслуживает похвалы, - сказал аббат, - кто так кается, тот достоин прощения. - К несчастью, - прервал Кадрусс, - Эдмон умер, не простив меня. - Он ничего не знал... - сказал аббат. - Но теперь он, может быть, знает, - возразил Кадрусс, - говорят, мертвые знают все. Наступило молчание. Аббат встал и в задумчивости прохаживался по ком- нате, потом возвратился на свое место и снова сел. - Вы мне уже несколько раз называли какого-то господина Морреля, - сказал он. - Кто это такой? - Это владелец "Фараона", хозяин Дантеса. - А какую роль играл этот человек во всем этом печальном деле? - спросил аббат. - Роль честного человека, мужественного и отзывчивого. Он раз двад- цать ходатайствовал за Дантеса. Когда возвратился император, он писал, умолял, грозил, так что при второй реставрации его самого сильно пресле- довали за бонапартизм. Десять раз, как я вам уже говорил, он приходил к отцу Дантеса с намерением взять его к себе, а накануне или за два дня до его смерти, как я тоже вам уже говорил, он оставил на камине кошелек с деньгами; из этих денег заплатили долги старика и на них же его похоро- нили, так что бедняга мог по крайней мере умереть так же, как жил, не будучи никому в тягость. У меня и по сей день хранится этот кошелек, большой красный кошелек, вязаный. - Этот господин Моррель жив? - спросил аббат. - Жив, - сказал Кадрусс. - И, верно, небо благословило его - он богат, счастлив?.. Кадрусс горько усмехнулся. - Счастлив, вроде меня, - сказал он. - Как, господин Моррель несчастлив? - воскликнул аббат. - Он на краю нищеты, господин аббат, и, что еще хуже, ему грозит бес- честие. - Почему? - Дело в том, - начал Кадрусс, - что после двадцатипятилетних трудов, заняв самое почетное место среди марсельских купцов, господин Моррель разорен дотла. Он потерял в два года пять кораблей, стал жертвой трех банкротств, и теперь вся его надежда на этот самый "Фараон", которым ко- мандовал бедный Дантес; он скоро должен возвратиться из Индии с грузом кошенили и индиго. Если этот корабль потонет, как и другие, господин Моррель погиб. - А есть ли у этого несчастного жена, дети? - Да, у него есть жена, которая все переносит, как святая; у него есть дочь, которая хотела выйти замуж за любимого человека, но теперь родители не позволяют ему жениться на обедневшей девушке. Кроме того, у него есть сын, офицер; но вы понимаете, что все это только усугубляет горе несчастного, а не утешает его. Если бы он был один, он пустил бы себе пулю в лоб, и кончено. - Это ужасно! - прошептал аббат. - Вот как господь награждает добродетель, господин аббат, - сказал Кадрусс. - Посмотрите на меня; я не сделал ни одного худого дела, кроме того, в чем я вам повинился, и я дошел до нищеты. Мне суждено увидеть, как моя бедная жена умрет от лихорадки, и я ничем не смогу ей помочь, а сам я умру с голоду, как умер старик Дантес, между тем как Фернан и Данглар купаются в золоте. - Как так? - Потому что им повезло, а честным людям никогда не везет. - Что же сталось с Дангларом, с главным виновником? Ведь он подстре- катель, правда? - Что с ним сталось? Он уехал из Марселя и, по рекомендации господина Морреля, который ничего не знал о его преступлении, нанялся к одному ис- панскому банкиру. Во время испанской войны он занимался поставками на французскую армию и разбогател; потом он стал играть на бирже и таким образом утроил свой капитал, а потеряв жену, дочь своего банкира, женил- ся на вдове, госпоже де Наргонн, дочери камергера нынешнего короля, гос- подина де Сервье, который сейчас в большой милости. Он стал миллионером, его сделали бароном, так что он теперь барон Данглар; у него особняк на улице Монблан, десять лошадей на конюшне, шесть лакеев в передней и не знаю уж сколько миллионов в сундуках. - Вот оно что! - сказал аббат со странной интонацией. - И что же, он счастлив? - Счастлив? Кто может это знать? Счастье или несчастье, про это знают стены; у стен есть уши, но нет языка. Если богатство составляет счастье, так Данглар счастлив. - А Фернан? - О, Фернану, тому еще пуще повезло. - Но каким образом мог разбогатеть и выйти в люди бедный каталанский рыбак, без всяких средств, без образования? Признаюсь, это меня удивля- ет. - Это и всех удивляет; вероятно, в его жизни есть какая-то тайна, ко- торой никто не знает. - Но какими видимыми путями дошел он до большого богатства или до вы- сокого положения? - Он дошел и до того и до другого, господин аббат, и до богатства и до высокого положения. - Так только в сказках бывает! - Правда, это похоже на сказку, по послушайте, и вы все поймете. За несколько дней до возвращения императора Фернан попал в рекруты. Бурбоны не трогали его. Но вернулся Наполеон, был издан указ о чрезвы- чайном наборе, и Фернану пришлось идти в армию. Я тоже пошел; но так как я был старше Фернана и только что женился на моей несчастной жене, меня назначили охранять побережье. Фернан, тот попал в действующую армию, по- шел с полком на границу и участвовал в сражении при Линьи. В ночь после сражения он состоял ординарцем при одном генерале, имев- шем тайные сношения с неприятелем. В ту самую ночь генерал должен был перебежать к англичанам; он предложил Фернану сопровождать его. Фернан согласился, ушел с поста и последовал за генералом. Поступок, за который Фернана предали бы военному суду, если бы Напо- леон остался на троне, был вменен ему в заслугу при Бурбонах. Он возвра- тился во Францию с эполетами подпоручика, и так как этот генерал, кото- рый был в большой милости у короля, не оставлял его своим покрови- тельством, то его произвели в капитаны в тысяча восемьсот двадцать третьем году, во время испанской войны, то есть в то самое время, когда Данглар пустился в свои первые коммерческие спекуляции. Фернан был родом испанец; а потому он был послан в Мадрид, чтобы узнать, каково настрое- ние умов. Там он встретился с Дангларом, столковался с ним, обещал свое- му генералу содействие роялистов в столице и в провинции, заручился от него обещаниями, взял на себя, со своей стороны, некоторые обяза- тельства, провел свой полк по одному ему известным ущельям, охраняемым роялистами, - одним словом, оказал в этом кратковременном походе такие услуги, что после взятия Трокадеро его произвели в полковники и награди- ли офицерским крестом Почетного легиона и титулом графа. - О судьба, судьба! - прошептал аббат. - Да; но послушайте, это еще не все. Испанская война кончилась, дли- тельный мир, который обещал воцариться в Европе, мог повредить карьере Фернана. Одна только Греция восстала против Турции и начала войну за не- зависимость; общее внимание устремлено было на Афины. Тогда было в моде жалеть и поддерживать греков. Французское правительство, не покрови- тельствуя им открыто, позволяло, как вам известно, оказывать им частную помощь. Фернан испросил разрешения отправиться в Грецию, продолжая в то же время числиться в армии. Через некоторое время узнали, что граф де Морсер, - он носил это имя, - поступил на службу к Али-паше в чине генерал-инструктора. Али-паша, как вам известно, был убит; но перед смертью он щедро наградил Фернана; Фернан возвратился во Францию и был утвержден в чине генерал-лейтенанта. - Так что теперь?.. - спросил аббат. - Так что теперь, - продолжал Кадрусс, - он живет в великолепном особняке в Париже, по улице Эльдер, номер двадцать семь. Аббат хотел что-то сказать, но остановился в нерешимости; наконец, сделав над собою усилие, он спросил: - А Мерседес? Я слышал, что она скрылась? - Скрылась! - отвечал Кадрусс. - Да, как скрывается солнце, чтобы ут- ром вновь появиться в еще большем блеске. - Уж не улыбнулось ли счастье и ей? - спросил аббат, иронически усме- хаясь. - Мерседес одна из первых дам парижского света, - сказал Кадрусс. - Продолжайте, - сказал аббат, - я словно слушаю рассказ о каком-то сновидении. Но я сам видел столько необыкновенного, что ваш рассказ не очень меня удивляет. - Мерседес сначала была в отчаянии от внезапного удара, разлучившего ее с Эдмоном. Я уже говорил вам о том, как она умоляла господина де Вильфор и как преданно заботилась об отце Дантеса. Отчаяние ее усугуби- лось новою горестью: отъездом Фернана в полк; она не знала об его прес- туплении и любила его как брата. Фернан уехал, Мерседес осталась одна. Три месяца провела она в слезах; никаких вестей ни об Эдмоне, ни о Фернане; никого, кроме умирающего от горя старика. Однажды, просидев целый день, по своему обыкновению, на распутье двух дорог, ведущих из Марселя в Каталаны, она вернулась домой вечером, еще более убитая, чем когда-либо; ни ее возлюбленный, ни ее друг не верну- лись к ней ни по одной из этих дорог, и она не получала вестей ни о том, ни о другом. Вдруг ей послышались знакомые шаги. Она с волнением оглянулась, дверь отворилась, и она увидела перед собою Фернана в мундире подпоручика. Хоть она тосковала и плакала не о нем, но ей показалось, что часть ее прежней жизни вернулась к ней. Мерседес схватила Фернана за руки с такой радостью, что он принял ее за любовь; но это была только радость от мыс- ли, что она не одна на свете и что, наконец, после долгих дней одино- чества видит перед собой друга. И притом надобно сказать, что Фернан ни- когда не внушал ей отвраще