же я иногда занимаюсь, другими словами, когда  я  ску-
чаю, то сажусь здесь на мраморной скамейке, приказываю подать мне ружье,
привести Гредине - это моя любимая охотничья собака - и  стреляю  кроли-
ков.
   - Это очень весело, - сказал д'Артаньян.
   - Да, - ответил со вздохом Портос, - это очень весело.
   Д'Артаньян уже перестал считать вздохи Портоса.
   - Потом, - прибавил Портос, - Гредине их отыскивает и сам  относит  к
повару: он хорошо выдрессирован.
   - Какой чудесный пес! - сказал д'Артаньян.
   - Но оставим Гредине, - продолжал Портос. - Если хотите,  я  вам  его
подарю, он мне уже надоел; вернемтесь теперь к нашему делу.
   - Извольте, - сказал д'Артаньян. - Но, дорогой друг, чтобы вы не мог-
ли потом упрекнуть меня в вероломстве, я вас предупреждаю, что вам  при-
дется совершенно изменить образ жизни.
   - Как так?
   - Снова надеть  боевое  снаряжение,  подпоясать  шпагу,  подвергаться
опасностям, оставляя подчас в пути куски своей шкуры, -  словом,  зажить
прежнею жизнью, понимаете?
   - Ах, черт возьми! - пробормотал Портос.
   - Да, я понимаю, что вы избаловались, милый друг; вы отрастили  брюш-
ко, рука утратила прежнюю гибкость, которую, бывало, вы не раз доказыва-
ли гвардейцам кардинала.
   - Ну, рука-то еще не плоха, клянусь вам, - сказал  Портос,  показывая
свою ручищу, похожую на баранью лопатку.
   - Значит, мы будем воевать?
   - Ну, разумеется.
   - А с кем?
   - Вы следите за политикой, мой друг?
   - Я? И не думаю.
   - Тем лучше. Словом, вы за кого: за Мазарини или за принцев?
   - Я просто ни за кого.
   - Иными словами, вы за нас? Тем лучше, Портос,  это  выгоднее  всего.
Итак, мой милый, я вам скажу: я приехал от кардинала.
   Это слово оказало такое действие на Портоса, как будто  был  все  еще
1640 год и речь шла о настоящем кардинале.
   - Ого! Что же угодно от меня его преосвященству?
   - Его преосвященство желает, чтоб вы поступили к нему на службу.
   - А кто сказал ему обо мне?
   - Рошфор. Помните?
   - Еще бы, черт возьми! Тот самый, что, бывало, так досаждал  нам,  по
чьей милости нам пришлось столько гонять по проезжим дорогам! Тот,  кого
вы трижды угостили шпагой, и ему, можно сказать, не зря досталось!
   - Но знаете ли вы, что он стал нашим другом? - спросил д'Артаньян.
   - Нет, не знал. Он, видно, незлопамятен...
   - Вы ошибаетесь, Портос, - возразил д'Артаньян, - это я незлопамятен.
   Портос не совсем понял эти слова, но, как мы знаем, он  не  отличался
сообразительностью.
   - Так вы говорите, - продолжал он, - что граф Рошфор говорил обо  мне
кардиналу?
   - Да, а затем королева.
   - Королева?
   - Чтобы внушить нам доверие к нему, она даже дала ему знаменитый  ал-
маз, помните, который я продал господину Дезэссару и  который,  не  знаю
каким образом, снова очутился в ее руках.
   - Но мне кажется, - заметил  Портос  со  свойственным  ему  неуклюжим
здравомыслием, - она бы лучше сделала, если б возвратила его вам.
   - Я тоже так думаю, - ответил д'Артаньян. - Но что поделаешь, у коро-
лей и королев бывают иногда странные причуды. А так как в конце концов в
их власти богатство и почести и от них исходят деньги и титулы, то и пи-
таешь к ним преданность.
   - Да, питаешь к ним преданность... - повторил  Портос.  -  Значит,  в
настоящую минуту вы преданы?..
   - Королю, королеве и кардиналу. Более того, я поручился и за вас.
   - И вы говорите, что заключили некоторые условия относительно меня?
   - Блестящие, мой дорогой, блестящие. Прежде всего, у вас есть деньги,
не так ли? Сорок тысяч ливров дохода, сказали вы?
   Портос вдруг встревожился.
   - Ну, милый мой, - сказал он, - лишних денег ни  у  кого  не  бывает.
Наследство госпожи дю Валлон несколько запутано, а  я  не  мастер  вести
тяжбы, так что и сам перебиваюсь, как могу.
   "Он боится, что я приехал просить у него  взаймы",  -  подумал  д'Ар-
таньян.
   - Ах, мой друг, - сказал он громко, - тем лучше, если у вас заминка в
делах.
   - Почему: тем лучше? - спросил Портос.
   - Да потому, что его преосвященство даст вам все: земли, деньги,  ти-
тулы.
   - А-а-а! - протянул Портос, вытаращив глаза при последнем слове д'Ар-
таньяна.
   - При прежнем кардинале,  -  продолжал  д'Артаньян,  -  мы  не  умели
пользоваться случаем, а ведь была возможность. Я говорю не о вас: у  вас
сорок тысяч доходу, и вы, по-моему, счастливейший человек на свете...
   Портос вздохнул.
   - Но тем не менее, - продолжал д'Артаньян, - несмотря на  ваши  сорок
тысяч ливров доходу, а может быть, именно в силу этих сорока тысяч  лив-
ров, мне кажется, что маленькая коронка на дверцах вашей кареты выгляде-
ла бы очень недурно, а?
   - Ну разумеется.
   - Так вот, друг мой, заслужите ее: она на конце вашей  шпаги.  Мы  не
повредим друг другу. Ваша цель - титул, моя - деньги...  Мне  бы  только
заработать достаточно, чтобы восстановить Артаньян, пришедший в упадок с
тех пор, как мои предки разорились на крестовых походах, да прикупить по
соседству акров тридцать земли, - больше мне не нужно. Я поселюсь там  и
спокойно умру.
   - А я, - сказал Портос, - хотел бы быть бароном.
   - Вы им будете.
   - А о других наших друзьях вы тоже вспомнили? - спросил Портос.
   - Конечно. Я виделся с Арамисом.
   - А ему чего хочется? Быть епископом?
   - Представьте себе, - ответил д'Артаньян, не желавший  разочаровывать
Портоса, - что Арамис стал монахом и иезуитом и живет  как  медведь;  он
отрекся от всего земного и помышляет только о спасении души. Мои предло-
жения не могли поколебать его.
   - Тем хуже! - сказал Портос. - Он был человек с головой. А Атос?
   - Я еще не видался с ним, но поеду к нему от вас. Не знаете  ли,  где
его искать?
   - Близ Блуа, в маленьком именьице, которое он  унаследовал  от  како-
го-то родственника.
   - А как оно называется?
   - Бражелон. Представьте себе, друг мой, Атос, который и так  родовит,
как император, вдруг еще наследует землю, дающую право на  графский  ти-
тул! Ну на что ему эти графства? Графство де Ла Фер, графство де  Браже-
лон!
   - Тем более что у него нет детей, - сказал д'Артаньян.
   - Гм, я слыхал, что он усыновил  одного  молодого  человека,  который
очень похож на него лицом.
   - Атос, наш Атос, который был добродетелен, как Сципион! Вы с ним ви-
делись?
   - Нет.
   - Ну, так я завтра же повидаюсь с ним и расскажу о вас. Боюсь только,
- но это между нами, - что из-за своей несчастной  слабости  к  вину  он
состарился и опустился.
   - Да, правда, он много пил.
   - К тому же он старше нас всех, - заметил д'Артаньян.
   - Всего несколькими годами; важная осанка очень его старила.
   - Да, это верно. Итак, если Атос будет с нами -  великолепно;  ну,  а
если не будет, мы и без него обойдемся. Мы и вдвоем стоим целой дюжины.
   - Да, - сказал Портос, улыбаясь при воспоминании о своих былых подви-
гах, - но вчетвером мы стоили бы тридцати шести; тем более что дело  бу-
дет не из легких, судя по вашим словам.
   - Не легкое для новичка, но не для нас.
   - А сколько оно продлится?
   - Пожалуй, хватит года на три, на четыре, черт возьми!
   - Драться будем много?
   - Надеюсь.
   - Тем лучше в конце концов, тем  лучше!  -  восклицал  Портос.  -  Вы
представить себе не можете, как мне с той поры, что я сижу здесь, хочет-
ся размять кости! Иной раз, в воскресенье, после церкви, я скачу на коне
по полям и лугам моих соседей в чаянии какой-нибудь доброй  стычки,  так
как чувствую, что она мне необходима; но ничего не случается, мой милый.
То ли меня уважают, то ли боятся, что более вероятно. Мне позволяют  вы-
таптывать с собаками поля люцерны, позволяют над всеми издеваться,  и  я
возвращаюсь, скучая еще больше, вот и все. Скажите мне, по крайней мере,
теперь в Париже уже не так преследуют за поединки?
   - Ну, мой милый, тут все обстоит прекрасно. Нет никаких  эдиктов,  ни
кардинальской гвардии, ни Жюссака и ему подобных  сыщиков,  ничего.  Под
любым фонарем, в трактире, где угодно: "Вы фрондер?" - вынимаешь  шпагу,
и готово. Гиз убил Колиньи посреди Королевской площади, и ничего -  сош-
ло.
   - Вот это славно! - сказал Портос.
   - А затем, в скором времени, - продолжал д'Артаньян, -  у  нас  будут
битвы по всем правилам, с пушками, с пожарами, - все что душе угодно.
   - Тогда я согласен.
   - Даете мне слово?
   - Да, решено! Я буду колотить за Мазарини направо и налево. Но...
   - Что "но"?
   - Пусть он сделает меня бароном.
   - Э, черт возьми! Да это уж решено заранее. Я вам сказал и  повторяю,
что ручаюсь за ваше баронство.
   Получив это обещание, Портос, который никогда не сомневался  в  слове
своего друга, повернул с ним обратно в замок.


        XIV
   ПОКАЗЫВАЮЩАЯ, ЧТО ЕСЛИ ПОРТОС БЫЛ НЕДОВОЛЕН СВОЕЙ УЧАСТЬЮ, ТО  МУШКЕ-
ТОН БЫЛ СОВЕРШЕННО УДОВЛЕТВОРЕН СВОЕЮ

   На обратном пути к замку Портос был погружен в мечты о своем  будущем
баронстве, а д'Артаньян размышлял о жалкой природе человека, всегда  не-
довольного тем, что у него есть, и постоянно стремящегося к тому, чего у
него нет. Д'Артаньян, будь он на месте Портоса, счел бы себя счастливей-
шим человеком на свете. А чего недоставало  для  счастья  Портосу?  Пяти
букв, которые он имел бы право писать впереди всех своих имен и фамилий,
да еще коронки, нарисованной на дверцах кареты.
   "Видно, суждено мне, - подумал д'Артаньян, - всю жизнь глядеть напра-
во и налево и так и не увидеть ни разу вполне счастливого лица".
   Но не успел он сделать этот философский вывод, как судьба словно  за-
хотела опровергнуть его. Едва расставшись  с  Портосом,  ушедшим  отдать
кой-какие приказания своему повару, д'Артаньян заметил, что к нему приб-
лижается Мушкетон. Лицо доброго малого, если не считать  легкого  волне-
ния, которое, подобно летнему облачку, не столько омрачало его,  сколько
чуть-чуть затуманивало, казалось лицом вполне счастливого человека.
   "Вот то, чего я искал, - подумал д'Артаньян. - Но,  увы,  бедняга  не
знает, зачем я приехал".
   Мушкетон остановился  на  приличном  расстоянии.  Д'Артаньян  сел  на
скамью и знаком подозвал его к себе.
   - Сударь, - сказал Мушкетон, воспользовавшись позволением, -  я  хочу
вас попросить об одной милости.
   - Говори, мой друг, - сказал д'Артаньян.
   - Я не смею, я боюсь, как бы вы не подумали, что благоденствие испор-
тило меня.
   - Значит, ты счастлив, мой друг? - спросил д'Артаньян.
   - Так счастлив, как только возможно, и все же в ваших  силах  сделать
меня еще счастливее.
   - Что ж! Говори. Если дело зависит только от меня, то считай, что оно
уже сделано.
   - О, сударь, оно зависит только от вас!
   - Я жду.
   - Сударь, милость, о которой я вас прошу, заключается в том, чтоб  вы
называли меня не Мушкетоном, а Мустоном. С тех пор как я имею честь сос-
тоять управляющим его милости, я ношу это имя,  как  более  достойное  и
внушающее почтение моим подчиненным. Вы сами знаете, сударь, как необхо-
дима субординация для челяди.
   Д'Артаньян улыбнулся: Портос удлинял свою фамилию, Мушкетон  укорачи-
вал свою.
   - Так как же, сударь? - спросил, трепеща, Мушкетон.
   - Ну, конечно, мой милый Мустон, конечно,  -  ответил  Д'Артаньян.  -
Будь покоен, я не забуду твоей просьбы и, если тебе угодно, даже не буду
впредь говорить тебе "ты".
   - О! - воскликнул, покраснев от радости, Мушкетон. - Если вы  окажете
мне такую честь, сударь, я буду вам признателен  всю  жизнь.  Но,  может
быть, я прошу уж слишком многого?
   "Увы, - подумал Д'Артаньян. - Это совсем мало по сравнению с теми не-
ожиданными напастями, которые я навлеку на  беднягу,  встретившего  меня
так сердечно!"
   - А вы долго пробудете у нас, сударь? - спросил Мушкетон.
   Лицо его, обретя прежнюю безмятежность, расцвело опять, как пион.
   - Я уезжаю завтра, мой друг, - ответил Д'Артаньян.
   - Ах, сударь, неужели вы приехали только  для  того,  чтобы  огорчить
нас?
   - Боюсь, что так, - произнес Д'Артаньян совсем тихо, и отступавший  с
низкими поклонами Мушкетон его не расслышал.
   Раскаяние терзало д'Артаньяна, несмотря на то что сердце его  изрядно
очерствело.
   Он не сожалел о том, что увлек Портоса на путь, опасный для его жизни
и благополучия, ибо Портос охотно рискнул бы всем этим  ради  баронского
титула, о котором мечтал пятнадцать лет; но Мушкетон-то желал только од-
ного: чтобы его звали Мустоном; так не жестоко ли было отрывать  его  от
блаженной и сытой жизни? Д'Артаньян раздумывал об этом,  когда  вернулся
Портос.
   - За стол, - сказал Портос.
   - Как за стол? - спросил д'Артаньян. - Который же теперь час?
   - Уже второй, мой милый.
   - Ваше обиталище, Портос, просто рай: здесь забываешь  о  времени.  Я
следую за вами, хоть я и не голоден.
   - Идем, идем. Если не всегда можно есть, то пить  всегда  можно;  это
один из принципов бедняги Атоса, и в его правоте я убедился с  тех  пор,
как начал скучать.
   Д'Артаньян, который, как истый гасконец, был по натуре весьма умерен,
по-видимому, не очень верил в правильность аксиомы  Атоса;  все-таки  он
старался по мере сил не отставать от хозяина дома.
   Однако, глядя, как ест Портос, и сам усердно прихлебывая вино,  Д'Ар-
таньян не мог отделаться от мысли о Мушкетоне, тем более  что  Мушкетон,
не прислуживая сам за столом, что при нынешнем положении  было  бы  ниже
его достоинства, то и дело появлялся у дверей и выказывал свою благодар-
ность д'Артаньяну, посылая им вина самые лучшие и самые выдержанные.
   Поэтому, когда за десертом Портос по знаку д'Артаньяна отпустил лаке-
ев и друзья остались вдвоем, д'Артаньян обратился к Портосу:
   - А кто же будет вас сопровождать в поход, Портос?
   - Конечно же, Мустон, - ответил спокойно Портос.
   Д'Артаньян был поражен. Ему уже представилось, как переходит в скорб-
ную гримасу радушная улыбка управителя.
   - А ведь Мустон, - сказал Д'Артаньян, - уже не первой молодости,  мой
милый; к тому же он разжирел и, может быть, утратил навык к боевой служ-
бе.
   - Я знаю, но я привык к нему. Да, впрочем, он и сам не захочет  поки-
нуть меня: он слишком меня любит.
   "О, слепое самолюбие!" - подумал Д'Артаньян.
   - Но ведь и у вас самого, кажется, служит все тот же лакей: этот доб-
рый, храбрый, сметливый... как бишь его зовут?
   - Планше. Да, он снова у меня, но теперь он больше не лакей.
   - А кто же?
   - На свои тысячу шестьсот ливров, - помните, те  деньги,  которые  он
заработал при осаде Ла-Рошели, доставив письмо лорду Винтеру, - он  отк-
рыл лавочку на улице Менял и стал кондитером.
   - Так он кондитер на улице Менял? Зачем же он у вас служит?
   - Он немножко напроказил и боится неприятностей.
   И мушкетер рассказал своему другу, как он встретил Планше.
   - Да, милый мой, - сказал Портос, - что, если б ктонибудь сказал  вам
в былое время, что Планше спасет Рошфора, а  вы  потом  укроете  его  от
преследования?
   - Я не поверил бы. Но что поделаешь? События меняют человека.
   - Совершенно верно, - согласился Портос, - но что  не  меняется  или,
вернее, что меняется к лучшему - это вино. Отведайте-ка испанское, кото-
рое так ценил наш друг Атос: это херес.
   В эту минуту управитель вошел за приказаниями относительно завтрашне-
го меню, а также предполагаемой охоты.
   - Скажи-ка, Мустон, - спросил Портос, - мое оружие в порядке?
   Д'Артаньян забарабанил по столу пальцами, чтобы скрыть свое смущение.
   - Ваше оружие, монсеньер? - спросил Мушкетон. - Какое оружие?
   - Да мои доспехи, черт возьми!
   - Какие доспехи?
   - Боевые доспехи.
   - Да, монсеньер, - я так думаю, по крайней мере.
   - Осмотри их завтра и, если понадобится, вели почистить. Какая лошадь
у меня самая резвая?
   - Вулкан.
   - А самая выносливая?
   - Баярд.
   - А ты какую больше всего любишь?
   - Я люблю Рюсто, монсеньер, это славная лошадка, мы с  ней  прекрасно
ладим.
   - Она вынослива, не правда ли?
   - Помесь нормандской породы с мекленбургской.  Может  бежать  день  и
ночь без передышки.
   - Как раз то, что нам нужно. Ты приготовишь к походу этих трех  лоша-
дей и вычистишь или велишь вычистить мое оружие; да пистолеты для себя и
охотничий нож.
   - Значит, мы отправляемся путешествовать? - тревожно  спросил  Мушке-
тон.
   Д'Артаньян, выстукивавший до сих пор неопределенные аккорды,  забара-
банил марш.
   - Получше того, Мустон! - ответил Портос.
   - Мы едем в поход, сударь? - спросил управитель, и розы на  его  лице
сменились лилиями.
   - Мы опять поступаем на военную службу,  Мустон!  -  ответил  Портос,
стараясь лихо закрутить усы и придать им воинственный вид,  от  которого
они давно отвыкли.
   Едва раздались эти слова, как  Мушкетон  затрепетал;  его  толстые  с
красноватыми прожилками щеки дрожали. Он взглянул на д'Артаньяна с таким
невыразимо грустным упреком, что офицер не мог вынести этого без  волне-
ния. Потом он пошатнулся и сдавленным голосом спросил:
   - На службу? На службу в королевской армии?
   - И да и нет. Мы будем опять сражаться, искать всяких  приключений  -
словом, будем вести прежнюю жизнь.
   Последние слова как громом поразили Мушкетона. Именно эта самая ужас-
ная "прежняя жизнь" и делала "теперешнюю" столь приятной.
   - О, господи! Что я слышу? - воскликнул Мушкетон,  бросая  еще  более
умоляющий взгляд на д'Артаньяна.
   - Что делать, мой  милый  Мустон!  -  сказал  д'Артаньян.  -  Значит,
судьба...
   Несмотря на то что д'Артаньян постарался не назвать его на "ты" и вы-
говорил его имя так, как хотелось Мушкетону,  тот  все  же  почувствовал
удар, и удар был столь ужасен, что он вышел, забыв от волнения затворить
двери.
   - Славный Мушкетон! Он сам не свой от радости, - сказал Портос топом,
которым Дон-Кихот, вероятно, поощрял Санчо  седлать  своего  Серого  для
последнего похода.
   Оставшись одни, друзья заговорили о будущем и принялись строить  воз-
душные замки. От славного винца  Мушкетона  д'Артаньяну  уже  мерещились
груды сверкающих червонцев и пистолей, а Портосу - голубая лента и  гер-
цогская мантия. Во всяком случае, они оба дремали за столом, когда слуги
пришли, чтобы пригласить их лечь в постель.
   На следующее утро, однако,  д'Артаньян  несколько  утешил  Мушкетона,
объявив ему, что война, по всей вероятности, будет все время  вестись  в
самом Париже и поблизости от замка Валлон, расположенного в окрестностях
Корбея, или же около Брасье, лежащего близ Мелена, а также возле Пьерфо-
на, находящегося между Компьенем и Вилле-Котре.
   - Но мне кажется, что прежде... - робко начал Мушкетон.
   - О! - сказал д'Артаньян. - Нынче война ведется не так,  как  прежде.
Теперь все дело в дипломатии: спросите об этом Планше.
   Мушкетон пошел наводить справки у своего старого друга, который подт-
вердил ему все, что сказал д'Артаньян.
   - Только, - прибавил он, - в этой войне пленников подчас вешают.
   - Черт возьми, - сказал Мушкетон, - кажется, я все  же  предпочел  бы
осаду Ла-Рошели.
   А Портос предоставил своему гостю случай убить на охоте косулю,  обо-
шел с ним и свои леса, и свои горы, и свои пруды, показал ему своих бор-
зых, свою свору гончих, Гредине - одним словом, все, чем он владел,  на-
конец трижды угостил д'Артаньяна как нельзя более  пышно  и,  когда  тот
стал собираться в путь, потребовал у него точных распоряжений.
   - Сделаем так, мой друг, - сказал ему посланец Мазарини. - Мне  нужно
четыре дня, чтобы доехать отсюда до Блуа; день провести там; три или че-
тыре - на возвращение в Париж. Выезжайте отсюда через неделю со всем не-
обходимым; остановитесь на Тиктонской улице, в  гостинице  "Козочка",  и
ждите моего возвращения.
   - Решено, - сказал Портос.
   - Я еду к Атосу без всякой надежды на успех. Но, хоть я и думаю,  что
он никуда не годится, все же нужно соблюдать приличия в  отношении  дру-
зей.
   - Не поехать ли и мне с вами? - сказал Портос. - Это  меня  несколько
развлечет.
   - Возможно, меня тоже. Но вы не успеете сделать нужные приготовления.
   - Правда. Поезжайте, желаю вам успеха. Мне не терпится  приняться  за
дело.
   - Отлично! - сказал д'Артаньян.
   И они расстались на рубеже пьерфонских владений, до  которого  Портос
пожелал проводить своего друга.
   - По крайней мере, - сказал д'Артаньян, скача по дороге на Вилле-Кот-
ре, - я буду не один. Этот молодчина Портос еще исполнен сил. Если  Атос
согласится, отлично. Мы тогда втроем посмеемся над Арамисом, этим  пове-
сой в рясе.
   Из Вилле-Котре он написал кардиналу:
   "Монсеньер, одного я уже могу  предложить  вашему  преосвященству,  а
этот один стоит двадцати. Я еду в Блуа, так как граф де Ла Фер  живет  в
замке Бражелон в окрестностях этого города".
   Затем он поскакал по дороге в Блуа, болтая с Планше,  весьма  развле-
кавшим его в продолжение долгого путешествия.


        XV
   ДВА АНГЕЛОЧКА

   Дорога предстояла долгая, но д'Артаньяна это ничуть не тревожило:  он
знал, что его лошади хорошо отдохнули у  полных  яслей  владельца  замка
Брасье. Он спокойно пустился в четырехдневный или пятидневный путь,  ко-
торый ему предстояло проделать в сопровождении верного Планше.
   Как мы уже говорили, оба спутника, чтоб  убить  дорожную  скуку,  все
время ехали рядом, переговариваясь друг с другом. Д'Артаньян мало-помалу
перестал держать себя барином, а Планше понемногу сбросил личину  лакея.
Этот тонкий плут, превратившись в торговца, не раз с сожалением  вспоми-
нал былые пирушки в пути, а также беседы и блестящее общество дворян. И,
сознавая за собой известные достоинства, считал, что унижает себя посто-
янным общением с грубыми людьми.
   Вскоре он снова стал поверенным того,  кого  продолжал  еще  называть
своим барином. Д'Артаньян много лет уже не открывал никому своего  серд-
ца. Вышло так, что эти люди, встретившись снова, отлично поладили  между
собой.
   Да и вправду сказать, Планше был неплохим спутником  в  приключениях.
Он был человек сметливый; не ища особенно опасностей, он не  отступал  в
бою, в чем д'Артаньян не раз имел случай убедиться. Наконец,  он  был  в
свое время солдатом, а оружие облагораживает. Но главное было в том, что
если Планше нуждался в д'Артаньяне, то и сам был ему весьма полезен. Так
что они прибыли в Блуа почти друзьями.
   В пути, постоянно возвращаясь к занимавшей его мысли, д'Артаньян  го-
ворил, качая головой:
   - Я знаю, что мое обращение к Атосу бесполезно и нелепо, но я  обязан
оказать это внимание моему другу, имевшему все задатки  человека  благо-
родного и великодушного.
   - Что и говорить! Господин Атос был истинный дворянин! - сказал План-
ше.
   - Не правда ли? - подхватил д'Артаньян.
   - У него деньги сыпались, как град с неба, - продолжал  Планше,  -  и
шпагу он обнажал, словно король. Помните, сударь,  дуэль  с  англичанами
возле монастыря кармелиток? Ах, как хорош и великолепен был в  тот  день
господин Атос, заявивший своему противнику:  "Вы  потребовали,  чтобы  я
назвал вам свое имя, сударь? Тем хуже для вас, так как теперь  мне  при-
дется вас убить". Я стоял около него и слышал все слово в слово.  А  его
взгляд, сударь, когда он пронзил своего противника, как заранее предска-
зал, и тот упал, не успев и охнуть! Ах, сударь, еще раз скажу:  это  был
истинный дворянин!
   - Да, - сказал д'Артаньян, - это чистейшая правда, но один недостаток
погубил все его достоинства.
   - Да, помню, - сказал Планше, - он любил выпить, или,  скажем  прямо,
изрядно пил. Только и пил он не как другие. Его глаза ничего не  выража-
ли, когда он подносил стакан к губам. Право, никогда молчание не  бывало
так красноречиво. Мне так и казалось, что  я  слышу,  как  он  бормочет:
"Лейся, влага, и прогони мою печаль!" А как он отбивал ножки у рюмок или
горлышки у бутылок! В этом с ним никто бы не мог потягаться.
   - Какое грустное зрелище нас ждет сегодня! - продолжал д'Артаньян.  -
Благородный дворянин с гордой осанкой,  прекрасный  боец,  так  блестяще
проявлявший себя на войне, что все дивились, почему  он  держит  в  руке
простую шпагу, а не маршальский жезл, явится нам  согбенным  стариком  с
красным носом и слезящимися глазами. Мы найдем его где-нибудь на лужайке
в саду; он взглянет на нас мутными глазами и, может быть, даже не узнает
нас. Бог свидетель, Планше, я охотно избежал бы этого грустного зрелища,
- продолжал д'Артаньян, - если бы не хотел доказать свое уважение  слав-
ной тени доблестного графа де Ла Фер, которого мы так любим.
   Планше молча кивнул головой; видно было, что он разделяет все  опасе-
ния своего господина.
   - Вдобавок ко всему, - продолжал д'Артаньян, - дряхлость,  ведь  Атос
теперь уже стар. Может быть, и бедность, потому что  он  не  берег  того
немногого, что имел. И  засаленный  Гримо,  еще  более  молчаливый,  чем
раньше, и еще более горький пьяница, чем его хозяин... Ах,  Планше,  все
это разрывает мне сердце!
   - Мне кажется, что я уже так и вижу, как он пошатывается, едва  воро-
чая языком, - с состраданием сказал Планше.
   - Признаюсь, я побаиваюсь, как бы Атос, охваченный  под  пьяную  руку
воинственным пылом, не принял бы мое предложение. Это будет  для  нас  с
Портосом большим несчастьем, а главное, просто помехой; но мы его бросим
после первой же попойки, вот и все. Он проспится и поймет.
   - Во всяком случае, сударь, - сказал Планше, - скоро  все  выяснится.
Мне кажется, вон те высокие стены, красные от лучей  заходящего  солнца,
это уже Блуа.
   - Возможно, - ответил д'Артаньян, - а эти островерхие, резные колоко-
ленки, что виднеются там в лесу налево, напоминают, по  рассказам,  Шам-
бор.
   - Мы въедем в город?
   - Разумеется, чтоб навести справки.
   - Советую вам, сударь, если мы будем в городе, отведать там сливок  в
маленьких горшочках: их очень хвалят; к сожалению,  в  Париж  их  возить
нельзя, и приходится пить только на месте.
   - Ну так мы их отведаем, будь спокоен, - отвечал д'Артаньян.
   В эту минуту тяжелый, запряженный волами воз, на каких обычно возят к
пристаням на Луаре срубленные в тамошних великолепных лесах деревья, вы-
ехал с изрезанного колеями проселка на большую дорогу, по которой скака-
ли наши всадники. Воз сопровождал человек,  державший  в  руках  длинную
жердь с гвоздем на конце, этой жердью он подбадривал своих  медлительных
животных.
   - Эй, приятель! - окликнул Планше погонщика.
   - Что угодно вашей милости? - спросил крестьянин  на  чистом  и  пра-
вильном языке, свойственном жителям этой местности и  способном  присты-
дить парижских блюстителей грамматики с Сорбоннской площади и  Универси-
тетской улицы.
   - Мы разыскиваем дом графа де Ла Фер, - сказал д'Артаньян. - Приходи-
лось вам слышать это имя среди имен окрестных владельцев?
   Услыша эту фамилию, крестьянин снял шляпу.
   - Бревна, что я везу, ваша милость, - ответил он, - принадлежат  ему.
Я вырубил их в его роще и везу в его замок.
   Д'Артаньян не желал расспрашивать этого человека. Ему было бы  непри-
ятно услышать от постороннего то, о чем он говорил Планше.
   "Замок! - повторил про себя Д'Артаньян. - Замок! А, понимаю. Атос шу-
тить не любит; наверно, он, как Портос, заставил крестьян величать  себя
монсеньером, а свой домишко - замком. У милейшего Атоса рука всегда была
тяжелая, в особенности когда он выпьет".
   Волы шли медленно. Д'Артаньян и Планше ехали позади воза. Наконец та-
кой аллюр им наскучил.
   - Так, значит, эта дорога ведет в замок, - спросил Д'Артаньян  погон-
щика, - и мы можем ехать по ней без риска заблудиться?
   - Конечно, сударь, конечно, - отвечал  тот,  -  можете  ехать  прямо,
вместо того чтоб скучать, плетясь за такими медлительными животными.  Не
проедете и полумили, как увидите справа от себя замок; отсюда не  видно:
тополя его скрывают. Этот замок еще не Бражелон, а  Лавальер.  Поезжайте
дальше. В трех мушкетных выстрелах оттуда будет большой белый дом с  че-
репичной крышей, построенный на холме под огромными  кленами,  -  это  и
есть замок графа де Ла Фер.
   - А как длинна эта полумиля? - спросил Д'Артаньян. - В нашей прекрас-
ной Франции бывают разные мили.
   - Десять минут хода для проворных ног вашей лошади, сударь.
   Д'Артаньян поблагодарил погонщика и дал шпоры коню.  Потом,  невольно
взволнованный при мысли, что снова увидит этого странного человека,  ко-
торый его так любил, который так помог своим словом и примером  воспита-
нию в нем дворянина, он мало-помалу стал сдерживать лошадь  и  продолжал
путь шагом, опустив в раздумье голову.
   Встреча с крестьянином и его поведение дали и Планше повод к  серьез-
ным размышлениям. Никогда еще, ни в Нормандии, ни во Фрапш-Копте,  ни  в
Артуа, ни в Пикардии, - областях, где он больше всего живал, - не встре-
чал он у крестьян такой простоты в обращении, такой  степенности,  такой
чистоты языка. Он готов был думать, что встретил какого-нибудь  дворяни-
на, фрондера, как и он, который по политическим причинам  был  вынужден,
тоже как он, переменить обличие.
   Возчик сказал правду: вскоре  за  поворотом  дороги  глазам  путников
предстал замок Лавальер; а вдали, на расстоянии примерно с четверть  ми-
ли, в зеленой рамке громадных кленов, на фоне густых  деревьев,  которые
весна запушила снегом цветов, выделялся белый дом. Увидев все это, Д'Ар-
таньян, которого нелегко было растрогать, ощутил в сердце своем странный
трепет: такую власть имеют над нами в течение всей пашей жизни впечатле-
ния молодости.
   Планше, не имевший поводов так волноваться и удивленный  возбуждением
своего барина, поглядывал то на д'Артаньяна, то на дом.
   Мушкетер проехал еще несколько шагов и очутился перед решеткой,  сде-
ланной с большим вкусом, который  отличает  металлические  изделия  того
времени.
   За решеткой виднелись отличные огороди и  довольно  просторный  двор,
где лакеи в разнообразных ливреях держали под уздцы горячих верховых ло-
шадей и стояла карета, запряженная парой лошадей местной породы.
   - Мы сбились с дороги, или тот человек обманул нас,  -  сказал  Д'Ар-
таньян. - Не может быть, чтобы здесь жил Атос. Боже мой, неужели он умер
и это имение перешло к какому-нибудь из его родственников! Сойди с лоша-
ди, Планше, и пойди разузнай. Признаюсь, у меня не хватает храбрости.
   Планше соскочил с лошади.
   - Ты скажешь, - продолжал д'Артаньян, - что один дворянин, находящий-
ся здесь проездом, желает засвидетельствовать свое почтение графу де  Ла
Фер, и если ответ будет благоприятный, тогда можешь назвать мою фамилию.
   Планше, ведя лошадь под уздцы, подошел к воротам и позвонил. На  зво-
нок тотчас же вышел седой лакей, несмотря на  свой  возраст  державшийся
вполне прямо.
   - Здесь живет граф де Ла Фер? - спросил Планше.
   - Да, здесь, сударь, - ответил слуга, так как Планше не бы и  одет  в
ливрею.
   - Отставной военный, не так ли?
   - Совершенно верно.
   - У которого был лакей по имени Гримо? - расспрашивал Планше, с обыч-
ной своей осторожностью считавший, что лишняя справка не помешает.
   - Господин Гримо сейчас в отъезде, - ответил лакей,  не  привыкший  к
подобным допросам и начинавший уже оглядывать Планше с головы до ног.
   - В таком случае, - сказал радостно Планше, - я вижу, что это тот са-
мый граф де Ла Фер, которого мы ищем. Откройте мне, пожалуйста, я  хотел
бы доложить графу, что мой господин, его друг, приехал сюда и желает его
видеть.
   - Что же вы раньше этого не сказали? - ответил лакей, отворяя ворота.
- Но где же ваш господин?
   - Он едет за мной.
   Лакей отворил ворота и пропустил Планше. Тот сделал знак д'Артаньяну,
который въехал во двор, испытывая небывалое волнение.
   Взойдя на крыльцо, Планше услыхал, как кто-то говорил в нижней зале:
   - Где же этот дворянин? Отчего вы не проведете его сюда?
   Этот голос, донесшийся до д'Артаньяна, пробудил в его  сердце  тысячу
ощущений, тысячу забытых воспоминаний. Он поспешно  соскочил  с  лошади,
между тем как Планше, с улыбкой на губах, уже подходил к хозяину дома.
   - Да ведь я знаю этого молодца! - сказал Атос, появляясь на пороге.
   - О да, господин граф, вы меня знаете, и я также вас хорошо  знаю.  Я
Планше, господин граф. Планше, помните ли...
   Но тут честный слуга запнулся, пораженный наружностью Атоса.
   - Что? Планше? - вскричал Атос. - Неужели д'Артаньян здесь?
   - Я здесь, мой друг! Я здесь, дорогой Атос! -  пробормотал,  чуть  не
шатаясь, д'Артаньян.
   Теперь и прекрасное, спокойное лицо Атоса изобразило  сильное  волне-
ние. Не спуская глаз с д'Артаньяна, он сделал два быстрых  шага  к  нему
навстречу и нежно обнял его. Д'Артаньян, оправившись от смущения, в свою
очередь, сердечно, со слезами на глазах, обнял друга.
   Тогда Атос, взяв его за руку и крепко сжимая ее в своей,  ввел  д'Ар-
таньяна в гостиную, где находилось несколько гостей. Все встали.
   - Позвольте вам представить, господа, - сказал Атос, - шевалье  д'Ар-
таньяна, лейтенанта мушкетеров его величества, моего искреннего друга  и
одного из храбрейших и благороднейших дворян, каких я знаю.
   Д'Артаньян, как водится, выслушал приветствия присутствующих, ответил
на них, как умел, и присоединился к обществу, а когда прерванный на  ми-
нуту разговор возобновился, принялся рассматривать Атоса.
   Странное дело! Атос почти не постарел. Его прекрасные глаза, без тем-
ных кругов от бессонницы и пьянства, казалось, стали еще  больше  и  еще
яснее, чем прежде. Ею овальное лицо, утратив нервную подвижность,  стало
величавее. Прекрасные и по-прежнему мускулистые, хотя и тонкие  руки,  в
пышных кружевных манжетах, сверкали белизной, как руки на картинах Тици-
ана и Ван-Дейка. Он стал стройней, чем прежде; его широкие, хорошо  раз-
витые плечи говорили о необыкновенной силе. Длинные черные волосы с чуть
пробивающейся сединой, волнистые от природы, красиво  падали  на  плечи.
Голос был по-прежнему свеж, словно Атосу было все еще двадцать пять лет.
Безупречно сохранившиеся прекрасные  белые  зубы  придавали  невыразимую
прелесть улыбке.
   Между тем гости, почувствовав по чуть приметной холодности разговора,
что друзья сгорают желанием остаться наедине, стали с изысканной  вежли-
востью того времени один за другим подниматься  -  прощанье  с  хозяином
всегда было важным делом у людей высшего общества. Но тут со двора  пос-
лышался громкий лай собак, и несколько человек в один голос воскликнули:
   - Вот и Рауль вернулся!
   При имени Рауля Атос взглянул на д'Артаньяна, как бы желая  подметить
любопытство, которое должно было возбудить в том это повое имя. Но Д'Ар-
таньян был так поражен всем виденным, что ничего еще толком не  понимал;
поэтому он довольно безразлично обернулся, когда в гостиную вошел краси-
вый юноша лет пятнадцати, просто, но со вкусом одетый, и  изящно  покло-
нился, сняв шляпу с длинными красными перьями.
   Тем не менее приход этого нового, совершенно неожиданного лица  пора-
зил д'Артаньяна. Множество мыслей зародилось у него в  уме,  подсказывая
ему объяснение перемены в Атосе, казавшейся ему до сих пор необъяснимой.
Поразительное сходство Атоса с молодым человеком проливало свет на тайну
его перерождения. Д'Артаньян стал выжидать, присматриваясь и прислушива-
ясь.
   - Вы уже вернулись, Рауль? - сказал граф.
   - Да, сударь, - почтительно ответил молодой человек, - я исполнил ва-
ше поручение.
   - Но что с вами, Рауль? - заботливо спросил Атос. - Вы бледны  и  как
будто взволнованы.
   - Это потому, что с нашей маленькой соседкой случилось несчастье.
   - С мадемуазель Лавальер? - живо спросил Атос.
   - Что такое? - раздалось несколько голосов.
   - Она гуляла со своей Марселиной в  лесу,  где  дровосеки  обтесывают
бревна; я увидел ее, проезжая мимо, и остановился. Она тоже меня  увиде-
ла, хотела спрыгнуть ко мне с кучи бревен, на которую взобралась, но ос-
тупилась, бедняжка, упала и не могла подняться. Мне кажется, она  вывих-
нула себе ногу.
   - О, боже мой! - воскликнул Атос. - А госпожа дэ Сен-Реми,  ее  мать,
знает об этом?
   - Нет, госпожа де Сен-Реми в Блуа, у герцогини Орлеанской. Я  побоял-
ся, что девочке недостаточно хорошо оказали первую помощь,  и  прискакал
спросить вашего совета.
   - Пошлите кого-нибудь в Блуа, Рауль! Или лучше  садитесь  на  коня  и
скачите туда сами.
   Рауль поклонился.
   - А где Луиза? - продолжал граф.
   - Я доставил ее сюда, граф, и положил у жены Шарло, которая  покамест
заставляет ее держать ногу в воде со льдом.
   Это известие послужило гостям предлогом для ухода.  Они  поднялись  и
стали прощаться с Атосом. Один только старый герцог до Барбье,  двадцать
лет бывший в дружбе с семьей Лавальер, пошел навестить маленькую  Луизу,
которая заливалась слезами; по, увидев Рауля, она отерла свои прелестные
глазки и сейчас же улыбнулась.
   Герцог предложил отвезти ее в Блуа в своей карете.
   - Вы правы, сударь, - согласился Атос, - ей лучше  поскорее  ехать  к
матери; но я уверен, Рауль, что во всем повинно ваше безрассудство.
   - Нет, сударь, клянусь вам! - воскликнула девочка, между тем как юно-
ша побледнел от мысли, что, быть может, он виновник такой беды.
   - Уверяю вас, сударь... - пролепетал Рауль.
   - Тем не менее вы отправитесь в Блуа, - добродушно продолжал граф,  -
и попросите у госпожи де Сен-Реми прощения и себе и мне, а потом  верне-
тесь обратно.
   Румянец снова выступил на щеках юноши. Он спросил взглядом разрешения
у Атоса, приподнял уже юношески сильными руками заплаканную и улыбающую-
ся девочку, которая прижалась к его плечу своей  головкой,  и  осторожно
посадил ее в карету; затем он вскочил  на  лошадь  с  ловкостью  и  про-
ворством опытного наездника и, поклонившись Атосу и д'Артаньяну,  поска-
кал рядом с каретой, не отрывая глаз от ее окна.


        XVI
   ЗАМОК БРАЖЕЛОН

   Д'Артаньян глядел на эту сцену, вытаращив глаза  и  чуть  не  разинув
рот: все это было так не похоже на то, чего он ожидал,  что  он  не  мог
прийти в себя от изумления.
   Атос взял его под руку и увел в сад.
   - Пока нам готовят ужин, вы мне позволите, не правда ли, друг мой,  -
сказал он, улыбаясь, - несколько разъяснить загадку, над которой вы  ло-
маете себе голову?
   - Разумеется, господин граф, - сказал Д'Артаньян, вновь  почувствовав
то огромное превосходство, которое Атос всегда имел над ним.
   Атос поглядел на него с добродушной улыбкой.
   - Прежде всего, мой милый Д'Артаньян, - сказал Атос, - здесь нет гра-
фа. Если я назвал вас шевалье, то для того лишь, чтобы  представить  вас
моим гостям и чтобы они знали, кто вы такой; но для вас, Д'Артаньян, на-
деюсь, я по-прежнему Атос, ваш товарищ и друг. Может быть, вы  предпочи-
таете церемонность, потому что любите меня меньше, чем прежде?
   - Упаси боже! - воскликнул гасконец с честным молодым порывом,  кото-
рые так редки у людей зрелых.
   - Ну, так вернемся к нашим старым обычаям и для начала  будем  откро-
венны. Вас все здесь удивляет, не правда ли?
   - Чрезвычайно.
   - И больше всего я сам? - с улыбкой прибавил Атос. - Признайтесь.
   - Признаюсь.
   - Я еще молод, не правда ли; несмотря на мои сорок девять  лет,  меня
все еще можно узнать?
   - Напротив, - ответил д'Артаньян, готовый  до  конца  воспользоваться
предложенной Атосом откровенностью, - вы совсем неузнаваемы.
   - Понимаю! - сказал Атос, слегка покраснев.  -  Всему  бывает  конец,
д'Артаньян, и этому сумасбродству, как всему другому.
   - К тому же и ваши денежные дела изменились, как мне кажется. Вы  жи-
вете в довольстве, - ведь этот дом ваш, я полагаю?
   - Да. Это то самое именьице, которое, как я  говорил  вам,  досталось
мне в наследство, когда я вышел в отставку.
   - У вас есть парк, лошади, охота...
   Атос улыбнулся.
   - В парке двадцать акров; но из них часть взята под огороды и службы.
Лошадей у меня всего две; я, понятно, не считаю кургузого  конька,  при-
надлежащего моему лакею. Охота ограничивается четырьмя  ищейками,  двумя
борзыми и одной легавой. Да и вся эта охотничья роскошь заведена не  для
меня, - прибавил Атос, улыбаясь.
   - Понятно, - сказал д'Артаньян, - это для молодого человека, для Рау-
ля.
   И д'Артаньян с невольною улыбкой посмотрел на Атоса.
   - Вы угадали, мой друг, - ответил последний.
   - А этот молодой человек - ваш питомец, ваш крестник,  ваш  родствен-
ник, быть может? Ах, как вы переменились, мой дорогой Атос!
   - Этот молодой человек, - спокойно ответил Атос, -  сирота,  которого
мать подкинула одному бедному сельскому священнику; я вырастил и  воспи-
тал его.
   - И он, вероятно, очень к вам привязан?
   - Я думаю, что он любит меня как отца.
   - И, конечно, исполнен признательности?
   - О, что касается признательности, то она  должна  быть  взаимной:  я
обязан ему столько же, сколько он мне. Я не говорю ему  этого,  но  вам,
д'Артаньян, скажу правду: в сущности, я в долгу у него.
   - Как так? - удивился мушкетер.
   - Конечно, боже мой, как же иначе! Ведь он причина перемены,  которую
вы видите во мне. Я засыхал, как жалкое срубленное дерево, лишенное вся-
кой связи с землей; и только сильная привязанность могла заставить  меня
пустить новые корни в жизнь. Любовница? Я был для  этого  стар.  Друзья?
Вас уже не было со мной. И вот в этом ребенке я вновь обрел все, что по-
терял. Не имея более мужества жить для себя, я стал жить для него.  Нас-
тавления полезны для ребенка, но добрый пример еще лучше. Я подавал  ему
пример, д'Артаньян. Я избавился от своих пороков и открыл в себе  добро-
детели, которые раньше не имел. И полагаю, что не  преувеличиваю,  д'Ар-
таньян. Рауль должен стать совершеннейшим дворянином, какого только наше
обнищавшее время способно породить.
   Д'Артаньян смотрел на Атоса с возрастающим восхищением. Они  прогули-
вались в прохладной тенистой аллее, сквозь  листву  которой  пробивались
косые лучи заходящего солнца. Один из этих золотых  лучей  осветил  лицо
Атоса, глаза которого, казалось, излучали такой же теплый спокойный  ве-
черний свет.
   Неожиданно д'Артаньян вспомнил о миледи.
   - И вы счастливы? - спросил он своего друга.
   Острый взгляд Атоса проник в самую глубину сердца д'Артаньяна и слов-
но прочел его мысли.
   - Так счастлив, как только может быть участлив на земле  человек.  Но
договаривайте вашу мысль, д'Артаньян, ведь вы не все мне сказали.
   - Вы проницательны, Атос, от вас ничего невозможно скрыть,  -  сказал
д'Артаньян. - Да, я хотел вас спросить, не испытываете ли вы порой  вне-
запных приступов ужаса, похожих на...
   - Угрызения совести? - подхватил Атос. - Я  договариваю  вашу  фразу,
мой друг. И да и нет. Я не испытываю угрызений совести, потому  что  эта
женщина, как я полагаю, заслужила понесенную ею кару. Потому  что,  если
бы ее оставили в живых, она, без сомнения, продолжала бы  свое  пагубное
дело. Однако, мой друг, это не значит, чтобы я был убежден в нашем праве
сделать то, что мы сделали. Быть может, всякая  пролитая  кровь  требует
искупления. Миледи уже поплатилась; может  быть,  в  свою  очередь,  это
предстоит и нам.
   - Я иногда думаю то же самое, Атос, - сказал д'Артанья.
   - У этой женщины был, кажется, сын?
   - Да.
   - Вы слыхали о нем что-нибудь?
   - Ничего.
   - Ему, должно быть, теперь двадцать три года, - прошептал Атос.  -  Я
часто думаю об этом молодом человеке, д'Артаньян.
   - Вот странно. А я совсем забыл о нем.
   Атос грустно улыбнулся.
   - А о лорде Винтере вы имеете известия?
   - Я знаю, что он был в большой милости у короля Карла Первого.
   - И, вероятно, разделяет его судьбу, а она  в  настоящий  момент  пе-
чальна. Смотрите, д'Артаньян, - продолжал Атос, - это совершенно  совпа-
дает с тем, что я сейчас сказал. Он пролил кровь Страффорда. Кровь  тре-
бует крови. А королева?
   - Какая королева?
   - Генриетта Английская, дочь Генриха Четвертого.
   - Она в Лувре, как вам известно.
   - Да, и она очень нуждается, не правда ли?  Вовремя  сильных  холодов
нынешней зимой ее больная дочь, как мне говорили, вынуждена  была  оста-
ваться в постели, потому что не было дров. Понимаете ли вы это? - сказал
Атос, пожимая плечами. - Дочь Генриха Четвертого дрожит  от  холода,  не
имея вязанки дров! Зачем не обратилась она к любому из нас, вместо  того
чтобы просить гостеприимства у Мазарини? Она бы ни в чем не нуждалась.
   - Так вы ее знаете, Атос?
   - Нет, но моя мать знавала ее ребенком. Я вам говорил, что  моя  мать
была статс-дамой Марии Медичи?
   - Никогда. Вы ведь не любите говорить о таких вещах, Атос.
   - Ах, боже мой, совсем напротив, как вы сами видите, - ответил  Атос.
- Просто случая не было.
   - Портос не ждал бы его так  терпеливо,  -  сказал,  улыбаясь,  д'Ар-
таньян.
   - У всякого свой нрав, милый д'Артаньян. Портос, если  забыть  о  его
тщеславии, обладает большими достоинствами. Вы с ним виделись с тех пор?
   - Я расстался с ним пять дней тому назад, - сказал д'Артаньян.
   И тотчас же со свойственным гасконцам живым юмором он рассказал о ве-
ликолепной жизни Портоса в его замке Пьерфон. А  разбирая  по  косточкам
Портоса, он задел два-три раза и достойного господина Мустона.
   - Замечательно, - ответил Атос, улыбаясь шуткам своего друга,  напом-
нившим ему их славные дни, - замечательно, что мы тогда сошлись случайно
и до сих пор соединены самой тесной дружбой, невзирая  на  двадцать  лет
разлуки. В благородных сердцах, д'Артаньян, дружба пускает глубокие кор-
пи. Поверьте, только злой человек может отрицать дружбу, и лишь  потому,
что он ее не понимает. А Арамис?
   - Я его тоже видел, по он, мне показалось, был со мной холоден.
   - Так вы виделись с Арамисом? -  сказал  Атос,  пристально  глядя  на
д'Артаньяна. - Право же, вы предприняли паломничество по храмам  дружбы,
говоря языком поэтов.
   - Ну, конечно, - ответил смущенно д'Артаньян.
   - Арамис, вы сами знаете, - продолжал Атос, - по природе  холоден;  к
тому же он постоянно запутан в интригах с женщинами.
   - У него и сейчас очень сложная интрига, - заметил д'Артаньян.
   Атос ничего не ответил.
   "Он не любопытен", - подумал д'Артаньян.
   Атос не только не ответил, но даже переценил разговор.
   - Вот видите, - сказал он, обращая внимание д'Артаньяна  на  то,  что
они уже подошли к замку. - Погуляв часок, мы обошли почти все мои владе-
ния.
   - Все в них очаровательно, а в особенности то, что во всем чувствует-
ся их владелец, - ответил д'Артаньян.
   В эту минуту послышался конский топот.
   - Это Рауль возвращается, он нам расскажет о бедной крошке.
   Действительно, молодой человек весь в пыли показался  за  решеткой  и
скоро въехал во двор; он соскочил с лошади и, передав ее конюху,  покло-
нился графу и д'Артаньяну.
   - Этот господин, - сказал Атос, положив руку на плечо д'Артаньяна,  -
шевалье д'Артаньян, о котором я вам часто говорил, Рауль.
   - Господин д'Артаньян, - сказал юноша,  кланяясь  еще  ниже,  -  граф
всегда называл мне ваше имя, когда хотел привести в пример  отважного  и
великодушного дворянина.
   Этот маленький комплимент тронул сердце д'Артаньяна. Протягивая  руку
Раулю, он отвечал:
   - Мой юный друг, все такие похвалы надо обращать к графу, потому  что
это он воспитал меня, и не его вина, если ученик так  плохо  использовал
ею уроки. Но вы его вознаградите лучше, в этом я  уверен.  Вы  нравитесь
мне, Рауль, и ваша любезность тронула меня.
   Атосу были чрезвычайно приятны эти слова; он благодарно  взглянул  на
д'Артаньяна, потом улыбнулся Раулю той странной улыбкой, которая застав-
ляет детей, когда они ее замечают, гордиться собой.
   "Теперь, - подумал Д'Артаньян, от которого не ускользнула немая  игра
их лиц, - я в этом уверен".
   - Надеюсь, - сказал Атос, - несчастный случай не имел последствий?
   - Еще ничего не известно, сударь. Из-за опухоли доктор ничего не  мог
сказать определенного. Он опасается все-таки, не повреждено  ли  сухожи-
лие.
   - И вы не остались дольше у госпожи де Сен-Реми?
   - Я боялся опоздать к ужину, сударь, и заставить вас ждать себя.
   В эту минуту крестьянский парень, заменявший лакея, доложил, что ужин
подан.
   Атос проводил гостя в столовую. Она была обставлена очень просто,  но
ее окна с одной стороны выходили в сад, а с другой - в оранжерею  с  чу-
десными цветами.
   Д'Артаньян взглянул на сервировку, - она была великолепна; с  первого
взгляда было видно, что это все старинное фамильное серебро. На поставце
стоял превосходный серебряный кувшин. Д'Артаньян подошел, чтобы  посмот-
реть на него.
   - Какая дивная работа! - сказал он.
   - Да, - ответил Атос, - это образцовое произведение  одного  великого
флорентийского мастера, Бенвенуто Челлини.
   - А что за битву оно изображает?
   - Битву при Мариньяно, и как раз то самое мгновение,  когда  один  из
моих предков подает свою шпагу Франциску Первому,  сломавшему  свою.  За
это мой прадед Ангерран де Ла Фор получил орден  святого  Михаила  Кроме
того, пятнадцать лет спустя король, не забывший, что он в  течение  трех
часов бился шпагой своего друга Ангеррана, не  сломав  ее,  подарил  ему
этот кувшин и шпагу, которую вы, вероятно, видели у  меня  прежде;  тоже
недурная чеканная работа. То было время гигантов. Мы все карлики в срав-
нении с теми людьми. Садитесь, д'Артаньян, давайте поужинаем. Кстати,  -
обратился Атос к молодому лакею, подававшему суп, - позовите Шарло.
   Паренек вышел, и спустя минуту вошел тот слуга, и которому наши путе-
шественника обратились по приезде.
   - Любезный Шарло, - сказал ему Атос, - поручаю вашему особенному вни-
манию Планше, лакея господина д'Артаньяна, на все время, пока они  здесь
пробудут. Он любит хорошее вино: ключи от погребов у вас. Ему часто при-
ходилось спать на голой земле, а, вероятно, он по  откажется  от  мягкой
постели, позаботьтесь и об этом, пожалуйста.
   Шарло поклонился и вышел.
   - Шарло тоже милый человек, - сказал Атос.  -  Вот  уже  восемнадцать
лег, как он мне служит.
   - Вы очень заботливы, - сказал д'Артаньян. - Благодарю вас за Планше,
мой дорогой Атос.
   При этом имени молодой человек широко раскрыл глаза  и  посмотрел  на
графа, не понимая, к нему ли обращается д'Артаньян.
   - Это имя кажется вам странным, Рауль? - сказал,  улыбаясь,  Атос.  -
Так звали меня товарищи по оружию. Я носил его в те времена, когда д'Ар-
таньян, еще два храбрых друга и я проявляли свою храбрость у стен Ла-Ро-
шели под начальством покойного кардинала и де  Бассомпьера,  ныне  также
умершего. Д'Артаньяну нравится постарому звать меня этим дружеским  име-
нем, и всякий раз, когда я его слышу, мое сердце трепещет от радости.
   - Это имя было знаменито, - сказал д'Артаньян, -  и  раз  удостоилось
триумфа.
   - Как так, сударь? - спросил Рауль с юношеским любопытством.
   - Право, я ничего не знаю об этом, - сказал Атос.
   - Вы забыли о бастионе Сен-Жерве, Атос, и о той салфетке, которую три
пули превратили в знамя? У меня память получше, я все помню, и сейчас вы
узнаете об этом, молодой человек.
   И он рассказал Раулю случай на бастионе, как раньше Атос  рассказывал
историю своего предка.
   Молодой человек слушал д'Артаньяна так, словно перед ним воочию  про-
ходили подвиги из лучших времен рыцарства, о которых повествуют Тассо  и
Ариосто.
   - Но д'Артаньян не сказал вам, Рауль,  -  заметил,  в  свою  очередь,
Атос, - что он был одним из лучших бойцов того  времени:  ноги  крепкие,
как железо, кисть руки гибкая, как сталь, безошибочный глазомер  и  пла-
менный взгляд, - вот какие качества обнаруживали в нем  противники!  Ему
было восемнадцать лет, только на три года больше, чем вам теперь, Рауль,
когда я в первый раз увидал его в деле, и против людей бывалых.
   - И господин д'Артаньян остался победителем? - спросил гоноша.
   Глаза его горели и словно молили о подробностях.
   - Кажется, я одного убил, - сказал д'Артаньян, спрашивая глазами Ато-
са, - а другого обезоружил или ранил, не помню точно.
   - Да, вы его ранили. О, вы были страшный силач!
   - Ну, мне кажется, я с тех пор не так уж  ослабел,  -  ответил  д'Ар-
таньян, усмехнувшись с гасконским самодовольством. - Недавно еще...
   Взгляд Атоса заставил его умолкнуть.
   - Вот вы полагаете, Рауль, что ловко владеете шпагой, - сказал  Атос,
- но, чтобы вам не пришлось в том жестоко разочароваться, я хотел бы по-
казать вам, как опасен человек, который с ловкостью соединяет хладнокро-
вие. Я не могу привести более  разительного  примера:  попросите  завтра
господина д'Артаньяна, если он не очень устал, дать вам урок.
   - Но, черт побери, вы, милый Атос, ведь и сами хороший учитель и луч-
ше всех можете обучить тому, за что хвалите меня. Не далее  как  сегодня
Планше напоминал мне о знаменитом поединке возле монастыря кармелиток  с
лордом Винтером и его приятелями. Ах, молодой человек, там  не  обошлось
без участия бойца, которого я часто называл первой шпагой королевства.
   - О, я испортил себе руку с этим мальчиком, - сказал Атос.
   - Есть руки, которые никогда не портятся, мой дорогой Атос,  но  зато
часто портят руки другим.
   Молодой человек готов был продолжать разговор хоть всю ночь, по  Атос
заметил ему, что их гость, вероятно, утомлен и нуждается в отдыхе. Д'Ар-
таньян из вежливое и протестовал, однако Атос настоял, чтобы он  вступил
во владение своей комнатой. Рауль проводил его туда.  Но  так  как  Атос
предвидел, что он постарается  там  задержаться,  чтоб  заставить  д'Ар-
таньяна рассказывать о лихих делах их молодости, то через минуту он  за-
шел за ним сам и закончил этот славный вечер  дружеским  рукопожатием  и
пожеланием спокойной ночи мушкетеру.


        XVII
   ДИПЛОМАТИЯ АТОСА

   Д'Артаньян лег в постель, желая не столько уснуть, сколько остаться в
одиночестве и обдумать все слышанное и виденное за этот вечер.
   Будучи добрым по природе и ощутив к Атосу с первого взгляда  инстинк-
тивную привязанность, перешедшую впоследствии в искреннюю дружбу, он те-
перь был в восхищении, что нашел не опустившегося пьяницу, потягивающего
вино, в грязи и бедности, а человека блестящего ума и в расцвете сил. Он
с готовностью признал обычное превосходство над собою  Атоса  и,  вместо
зависти и разочарования, которые почувствовал бы на его месте менее  ве-
ликодушный человек, ощутил только искреннюю, благородную радость,  подк-
реплявшую самые радужные надежды на исход его предприятия.
   Однако ему казалось, что Атос был не вполне прям  и  откровенен.  Кто
такой этот молодой человек? По словам Атоса, его приемыш, а между тем он
так поразительно похож на своего приемного отца. Что означало  возвраще-
ние к светской жизни и чрезмерная воздержанность, которую он заметил  за
столом? Даже незначительное,  повидимому,  обстоятельство  -  отсутствие
Гримо, с которым: Атос был прежде неразлучен и о котором даже ни разу не
вспомнил, несмотря на то что поводов к тому было  довольно,  -  все  это
беспокоило д'Артаньяна. Очевидно, он не пользовался больше доверием сво-
его друга; быть может, Атос был чем-нибудь связан или даже  был  заранее
предупрежден о его посещении.
   Д'Артаньяну невольно вспомнился Рошфор и слова его в соборе Богомате-
ри. Неужели Рошфор опередил его у Атоса?
   Разбираться в этом не было времени. Д'Артаньян решил завтра же  прис-
тупить к выяснению. Недостаток средств,  так  ловко  скрываемый  Атосом,
свидетельствовал о желании его казаться богаче и выдавал в  нем  остатки
былого честолюбия, разбудить которое не будет стоить большого труда. Си-
ла ума и ясность мысли Атоса делали его человеком  более  восприимчивым,
чем другие. Он согласится на предложение министра с тем  большей  готов-
ностью, что стремление к награде удвоит его природную подвижность.
   Эти мысли не давали д'Артаньяну уснуть, несмотря на усталость. Он об-
думывал план атаки, и хотя знал, что Атос сильный противник, тем не  ме-
нее решил открыть наступательные действия на следующий  же  день,  после
завтрака.
   Однако же он думал и о том, что  при  столь  неясных  обстоятельствах
следует продвигаться вперед с  осторожностью,  изучать  в  течение  нес-
кольких дней знакомых Атоса, следить за  его  новыми  привычками,  хоро-
шенько понять их и при этом постараться извлечь из простодушного  юноши,
с которым он будет фехтовать или охотиться, добавочные сведения,  недос-
тающие ему для того, чтобы найти связь между прежним и  теперешним  Ато-
сом. Это будет нетрудно, потому что личность наставника, наверное, оста-
вила след в сердце и уме воспитанника. Но в то же время д'Артаньян,  сам
будучи человеком проницательным, понимал, в каком  невыгодном  положении
он может оказаться, если какая-нибудь неосторожность  или  неловкость  с
его стороны позволит опытному глазу Атоса заметить его уловки.
   Кроме того, надо сказать, что д'Артаньян, охотно хитривший с  лукавым
Арамисом и тщеславным Портосом, стыдился кривить душой перед Атосом, че-
ловеком прямым и честным. Ему казалось, что если бы он перехитрил Арами-
са и Портоса, это заставило бы их только с большим уважением  относиться
к нему, тогда как Атос, напротив того, стал бы его меньше уважать.
   - Ах, зачем здесь пет Гримо, молчаливого Гримо! - говорил д'Артаньян.
- Я бы многое понял из его молчания. Гримо молчал так красноречиво!
   Между тем в доме понемногу все затихало. Д'Артаньян  слышал  хлопанье
запираемых дверей о ставен. Потом замолкли собаки,  отвечавшие  лаем  на
лай деревенских собак; соловей, притаившийся в густой листве деревьев  в
рассыпавший среди ночи свои мелодичные трели, тоже наконец уснул. В доме
слышались только однообразные звуки размеренных шагов над комнатой д'Ар-
таньяна: должно быть, там помещалась спальня Атоса.
   "Он ходит и размышляет, - подумал д'Артаньян. - Но о чем? Узнать  это
невозможно. Можно угадать все, что угодно, но только не это".
   Наконец Атос, по-видимому, лег в постель, потому что и эти  последние
звуки затихли.
   Тишина и усталость одолели наконец д'Артаньяна; он тоже закрыл  глаза
и тотчас же погрузился в сон.
   Д'Артаньян не любил долго спать. Едва заря позолотила занавески,  как
он соскочил с кровати и открыл окна. Сквозь жалюзи он увидел, что кто-то
бродит по двору, стараясь двигаться бесшумно. По своей привычке  не  ос-
тавлять ничего без внимания, д'Артаньян  стал  осторожно  и  внимательно
всматриваться и узнал гранатовый колет и темные волосы Рауля.
   Молодой человек - так как это был действительно он  -  отворил  дверь
конюшни, вывел гнедую лошадь, на  которой  ездил  накануне,  взнуздал  и
оседлал ее с проворством и ловкостью самого опытного конюха, затем  про-
вел лошадь по правой аллее плодового сада, отворил боковую калитку,  вы-
ходившую на тропинку, вывел лошадь, запер калитку за собой, и д'Артаньян
увидал, поверх стены, как он полетел  стрелой,  пригибаясь  под  низкими
цветущими ветвями акаций и кленов.
   Д'Артаньян еще вчера заметил, что эта тропинка вела в Блуа.
   "Эге, - подумал гасконец, - этот ветреник уже пошаливает!  Видно,  он
не разделяет ненависти Атоса к прекрасному полу. Он не  мог  поехать  на
охоту без ружья и без собак; едва ли он едет по делу,  он  бы  тогда  не
скрывался. От кого он прячется?.. От меня или от отца?.. Я  уверен,  что
граф - отец ему... Черт возьми! Уж это-то я узнаю, поговорю начистоту  с
самим Атосом".
   Утро разгоралось. Д'Артаньян снова услышал все те звуки, которые  за-
мирали один за другим вчера вечером, - все начинало пробуждаться:  ожили
птицы на ветвях, собаки в конурах, овцы на  пастбище;  ожили,  казалось,
даже привязанные к берегу барки на Луаре и, отделясь от берегов, поплыли
вниз по течению. Д'Артаньян, чтоб никого не будить, оставался  у  своего
окна, но, заслышав в замке шум отворяемых дверей и ставен,  он  еще  раз
пригладил волосы, подкрутил усы, по привычке почистил рукавом своею  ко-
лота поля шляпы и сошел вниз. Спустившись с последней ступеньки крыльца,
он заметил Атоса, наклонившегося к земле в позе человека,  который  ищет
затерянную в песке монету.
   - С добрым утром, дорогой хозяин! - сказал д'Артаньян.
   - С добрым утром, милый друг. Как провели ночь?
   - Превосходно, мой друг; да и все у вас тут превосходно: и кровать, и
вчерашний ужин, и весь ваш прием. Но что вы так усердно  рассматриваете?
Уж не сделались ли вы, чего доброго, любителем тюльпанов?
   - Над этим, мой друг, не следует смеяться. В деревне вкусы очень  ме-
няются, и, сам того не замечая, начинаешь любить все то прекрасное,  что
природа выводит на свет из-под земли и чем так пренебрегают в городах. Я
просто смотрел на ирисы: я посадил их вчера у бассейна, а сегодня  утром
их затоптали. Эти садовники такой неуклюжий народ. Ездили за водой и  не
заметили, что лошадь ступает по грядке.
   Д'Артаньян улыбнулся.
   - Вы так думаете? - спросил он.
   И он повел друга в аллею, где отпечаталось  немало  следов,  подобных
тем, от которых пострадали ирисы.
   - Вот, кажется, еще следы,  посмотрите,  Атос,  -  равнодушно  сказал
Д'Артаньян.
   - В самом деле. И еще совсем свежие!
   - Совсем свежие, - подтвердил Д'Артаньян.
   - Кто мог выехать сегодня утром? - спросил с тревогой Атос. - Не выр-
валась ли лошадь из конюшни?
   - Не похоже, - сказал Д'Артаньян, - шаги очень ровные и спокойные.
   - Где Рауль? - воскликнул Атос. - И как могло случиться, что я его не
видел!
   - Ш-ш, - остановил его Д'Артаньян, приложив с улыбкой палец к губам.
   - Что здесь произошло? - спросил Атос.
   Д'Артаньян рассказал все, что видел, пристально следя за лицом хозяи-
на.
   - А, теперь я догадываюсь, в чем дело, - ответил Атос,  слегка  пожав
плечами. - Бедный мальчик поехал в Блуа.
   - Зачем?
   - Да затем, бог мой, чтобы узнать о здоровье маленькой Лавальер. Пом-
ните, той девочки, которая вывихнула себе ногу?
   - Вы думаете? - недоверчиво спросил Д'Артаньян.
   - Не только думаю, но уверен в этом, - ответил Атос. -  Разве  вы  не
заметили, что Рауль влюблен?
   - Что вы? В кого? В семилетнюю девочку?
   - Милый друг, в возрасте Рауля сердце бывает так полно, что необходи-
мо излить его на что-нибудь, будь то мечта или действительность.  Ну,  а
его любовь, - то и другое вместе.
   - Вы шутите! Как? Эта крошка?
   - Разве вы ее не видали? Это прелестнейшее создание. Серебристо-бело-
курые волосы и голубые глаза, уже сейчас задорные и томные.
   - А что скажете вы про эту любовь?
   - Я ничего не говорю, смеюсь и подшучиваю над Раулем; но первые  пот-
ребности сердца так неодолимы, порывы любовной тоски у молодых людей так
сладки и так горьки в то же время, что часто носят все признаки  настоя-
щей страсти. Я помню, что сам в возрасте Рауля влюбился в греческую ста-
тую, которую добрый король Генрих Четвертый подарил моему отцу. Я думал,
что сойду с ума от горя, когда узнал, что история  Пигмалиона  -  пустой
вымысел.
   - Это от безделья. Вы не стараетесь ничем занять Рауля, и он сам ищет
себе занятий.
   - Именно. Я уж подумываю удалить его отсюда.
   - И хорошо сделаете.
   - Разумеется. Но это значило бы разбить его сердце, и он страдал  бы,
как от настоящей любви. Уже года тричетыре тому назад, когда он сам  был
ребенком, он начал восхищаться этой маленькой богиней и угождать  ей,  а
теперь дойдет до обожания, если останется здесь. Дети каждый день вместе
строят всякие планы и беседуют о множестве серьезных вещей, словно им по
двадцать лет и они настоящие влюбленные. Родные маленькой Лавальер  сна-
чала все посмеивались, но и они, кажется, начинают хмурить брови.
   - Ребячество. Но Раулю необходимо рассеяться. Отошлите  его  поскорей
отсюда, не то, черт возьми, он у вас никогда не станет мужчиной.
   - Я думаю послать его в Париж, - сказал Атос.
   - А, - отозвался д'Артаньян и подумал, что настала удобная минута для
нападения. - Если хотите, - сказал он, - мы можем устроить судьбу  этого
молодого человека.
   - А, - в свою очередь, сказал Атос.
   - Я даже хочу с вами посоветоваться относительно одной вещи,  пришед-
шей мне на ум.
   - Извольте.
   - Как вы думаете, не пора ли нам поступить опять на службу?
   - Разве вы не состоите все время на службе, д'Артаньян?
   - Скажу точнее: речь идет о деятельной службе.  Разве  прежняя  жизнь
вас больше не соблазняет и, если бы вас ожидали  действительные  выгоды,
не были бы вы рады возобновить в компании со мной и нашим другом  Порто-
сом былые похождения?
   - Кажется, вы мне это предлагаете? - спросил Атос.
   - Прямо и чистосердечно.
   - Снова взяться за оружие?
   - Да.
   - За кого и против кого? - спросил вдруг Атос, устремив  на  гасконца
свой ясный и доброжелательный взгляд.
   - Ах, черт! Вы слишком торопливы.
   - Прежде всего я точен. Послушайте, д'Артаньян, есть только одно  ли-
цо, или, лучше сказать, одно дело, которому человек, подобный мне, может
быть полезен: дело короля.
   - Вот это сказано точно, - сказал мушкетер.
   - Да, но прежде условимся, - продолжал серьезно Атос. - Если стать на
сторону короля, по-вашему, значит стать на сторону Мазарини, мы  с  вами
не сойдемся.
   - Я не сказал этого, - ответил, смутившись, гасконец.
   - Знаете что, д'Артаньян, - сказал Атос, - не будем  хитрить  друг  с
другом. Ваши умолчания и увертки отлично объясняют мне, по чьему поруче-
нию вы сюда явились. О таком деле  действительно  не  решаются  говорить
громко и охотников на него вербуют втихомолку, потупив глаза.
   - Ах, милый Атос! - сказал д'Артаньян.
   - Вы понимаете, - продолжал Атос, - что я говорю не про вас - вы луч-
ший из всех храбрых и отважных людей,  -  я  говорю  об  этом  скаредном
итальянце-интригане, об этом холопе, пытающемся надеть на голову корону,
украденную из-под подушки, об этом шуте, называющем свою партию  партией
короля и запирающем в тюрьмы принцев крови, потому что он не смеет  каз-
нить их, как делал наш кардинал, великий кардинал. Теперь на этом  месте
ростовщик, который взвешивает золото и, обрезая монеты, прячет  обрезки,
опасаясь ежеминутно, несмотря на свое шулерство, завтра проиграть;  сло-
вом, я говорю о негодяе, который, как говорят, ни в грош не ставит коро-
леву. Что ж, тем хуже для нее! Этот негодяй  через  три  месяца  вызовет
междоусобную войну только для того, чтобы сохранить свои доходы. И к та-
кому-то человеку вы предлагаете мне  поступить  на  службу,  д'Артаньян?
Благодарю!
   - Помилуй бог, да вы стали еще  вспыльчивей,  чем  прежде!  -  сказал
д'Артаньян. - Годы разожгли вашу кровь, вместо того чтобы  охладить  ее.
Кто говорит вам, что я служу этому господину и вас склоняю к тому же?
   "Черт возьми, - подумал он, - нельзя  выдавать  тайну  человеку,  так
враждебно настроенному".
   - Но в таком случае, мой друг, - возразил Атос, - что же означает ва-
ше предложение?
   - Ах, боже мой, ничего не может быть проще. Вы живете  в  собственном
имении и, по-видимому, совершенно счастливы в своей золотой умеренности.
У Портоса пятьдесят, а может быть, и шестьдесят тысяч ливров  дохода.  У
Арамиса по-прежнему полтора десятка герцогинь, которые оспаривают друг у
друга прелата, как оспаривали  прежде  мушкетера;  это  вечный  баловень
судьбы. Но я, что я из себя представляю? Двадцать лет ношу латы и рейту-
зы, а все сижу в том же, притом незавидном, чипе, не двигаюсь  ни  взад,
ни вперед, не живу. Одним словом, я мертв. И вот, когда мне  представля-
ется возможность хоть чуточку ожить, вы все подымаете крик: "Это подлец!
Шут! Обманщик! Как можно служить такому человеку?" Эх,  черт  возьми!  Я
сам думаю так же, но сыщите мне кого-нибудь получше или платите мне пен-
сию.
   Атос задумался на три секунды и в  эти  три  секунды  понял  хитрость
д'Артаньяна, который, слишком зарвавшись сначала, теперь обрывал все ра-
зом, чтобы скрыть свою игру. Он ясно видел, что предложение сделано было
ему серьезно и было бы изложено полностью, если бы  он  выказал  желание
выслушать его.
   "Так! - подумал он. - Значит, д'Артаньян - сторонник Мазарини".
   И с этой минуты Атос сделался крайне сдержан.
   Д'Артаньян, со своей стороны, стал еще осторожнее.
   - Но ведь у вас, наверное, есть какие-то намерения? - продолжал спра-
шивать Атос.
   - Разумеется. Я  хотел  посоветоваться  со  всеми  вами  и  придумать
средство что-нибудь сделать, потому что каждому из нас всегда будет  не-
доставать других.
   - Это правда. Вы говорили мне о Портосе. Неужели вы склонили его  ис-
кать богатства? Мне кажется, он достаточно богат.
   - Да, он богат. Но человек так создан, что ему всегда пе хватает  еще
чего-нибудь.
   - Чего же не хватает Портосу?
   - Баронского титула.
   - Да, правда, я и забыл, - засмеялся Атос.
   "Правда! - подумал д'Артаньян. - А откуда он знает? Уж но переписыва-
ется ли он с Арамисом? Ах, если бы мне только это узнать, я бы  узнал  и
все остальное".
   Тут разговор оборвался, так как вошел Рауль. Атос хотел ласково  поб-
ранить его, по юноша был так печален, что у Атоса не  хватило  духу,  он
смолчал и стал расспрашивать, в чем дело.
   - Не хуже ли пашей маленькой соседке? - спросил д'Артаньян.
   - Ах, сударь, - почти задыхаясь от горя, отвечал Рауль, - ушиб  очень
опасен, и, хотя видимых повреждении нет, доктор боится, как  бы  девочка
не осталась хромой на всю жизнь.
   - Это было бы ужасно! - сказал Атос.
   У д'Артаньяна вертелась на языке шутка,  но,  увидев,  какое  участие
принимает Атос в этом горе, он сдержался.
   - Ах, сударь, меня совершенно приводит в отчаяние, - сказал Рауль,  -
то, что я сам виноват во всем этом.
   - Вы? Каким образом, Рауль? - спросил Атос.
   - Конечно, ведь она соскочила с бревна для того, чтобы бежать ко мне.
   - Вам остается только одно средство, милый Рауль: жениться на  ней  и
этим искупить свою вину, - сказал д'Артаньян.
   - Ах, сударь, вы смеетесь над искренним горем, это очень дурно, - от-
ветил Рауль.
   И, чувствуя потребность остаться одному, чтобы выплакаться, он ушел в
свою комнату, откуда вышел только к завтраку.
   Дружеские отношения обоих приятелей нисколько не пострадали от утрен-
ней стычки, а потому они завтракали с большим аппетитом, изредка посмат-
ривая на Рауля, который сидел за столом с влажными от  слез  глазами,  с
тяжестью на сердце и почти не мог есть.
   К концу завтрака было подано два письма, которые Атос прочел с  вели-
чайшим вниманием, невольно вздрогнув  тгри  этом  несколько  раз.  Д'Ар-
таньян, сидевший на другом конце стола и отличавшийся прекрасным  зрени-
ем, готов был поклясться, что узнал мелкий почерк Арамиса. Другое письмо
было написано женским растянутым и неровным почерком.
   - Пойдемте фехтовать, - сказал д'Артаньян Раулю, видя, что Атос жела-
ет остаться один, чтобы ответить на письма или обдумать их. -  Пойдемте,
это развлечет вас.
   Молодой человек взглянул на Атоса; тот утвердительно кивнул головой.
   Они прошли в нижнюю залу, в которой  были  развешаны  рапиры,  маски,
перчатки, нагрудники и прочие фехтовальные принадлежности.
   - Ну как? - спросил Атос, придя к ним через четверть часа.
   - У него совсем ваша рука, дорогой Атос, - сказал д'Артаньян, а  если
бы у него было вдобавок и ваше хладнокровие, не оставалось бы желать ни-
чего лучшего...
   Молодой человек чувствовал себя пристыженным. Если он два-три раза  и
задел руку или бедро д'Артаньяна, то последний раз двадцать кольнул  его
прямо в грудь.
   Тут вошел Шарло и подал д'Артаньяну очень спешное письмо, только  что
присланное с нарочным.
   Теперь пришла очередь Атоса украдкой поглядывать на письмо.
   Д'Артаньян прочел его, по-видимому, без всякого  волнения  и  сказал,
слегка покачивая головой:
   - Вот что значит служба. Ей-богу, вы сто раз  правы,  что  не  хотите
больше служить! Тревиль заболел, и без меня не могут обойтись  в  полку.
Видно, пропал мой отпуск.
   - Вы возвращаетесь в Париж? - живо спросил Атос.
   - Да, конечно, - ответил д'Артаньян. - А разве вы не едете туда же?
   - Если я попаду в Париж, то очень рад буду с вами увидеться, - слегка
покраснев, ответил Атос.
   - Эй, Планше! - крикнул д'Артаньян в дверь. - Через десять  минут  мы
уезжаем. Задай овса лошадям.
   И, обернувшись к Атосу, прибавил:
   - Мне все кажется, будто мне чего то не хватает, и я очень жалею, что
уезжаю от вас, не повидавшись с добрым Гримо.
   - Гримо? - сказал Атос. - Действительно, я тоже удивляюсь, отчего  вы
о нем не спрашиваете. Я уступил его одному из моих друзей.
   - Который понимает его знаки? - спросил д'Артаньян.
   - Надеюсь, - ответил Атос.
   Друзья сердечно обнялись. Д'Артаньян пожал руку Раулю, взял  обещание
с Атоса, что тот зайдет к нему, если будет в Париже, или  напишет,  если
не поедет туда, и вскочил на лошадь. Планше, исправный, как всегда,  был
уже в седле.
   - Не хотите ли проехаться со мной?  -  смеясь,  спросил  Рауля  Д'Ар-
таньян. - Я еду через Блуа.
   Рауль взглянул на Атоса; тот удержал его едва заметным движением  го-
ловы.
   - Нет, сударь, - ответил молодой человек, - я останусь с графом.
   - В таком случае прощайте, друзья мои, сказал д'Артаньян, в последний
раз пожимая им руки. Да хранит вас бог, как говаривали мы, расставаясь в
старину при покойном кардинале.
   Атос махнул рукой на прощание, Рауль поклонился, и Д'Артаньян с План-
ше уехали.
   Граф следил за ними глазами, опершись на  плечо  юноши,  который  был
почти одного с ним роста. Но едва Д'Артаньян исчез за стеной, он сказал:
   - Рауль, сегодня вечером мы едем в Париж.
   - Как! - воскликнул молодой человек, бледнея.
   - Вы можете съездить попрощаться с госпожой де Сен-Реми и передать ей
мой прощальный привет. Я буду ждать вас обратно к семи часам.
   Со смешанным выражением грусти и благодарности на лице молодой  чело-
век поклонился и пошел седлать лошадь.
   А Д'Артаньян, едва скрывшись из поля их зрения,  вытащил  из  кармана
письмо и перечел его:
   "Возвращайтесь немедленно в Париж. Дж. М."
   - Сухое письмо, - проворчал Д'Артаньян, - и не будь приписки, я,  мо-
жет быть, не понял бы его; но, к счастью, приписка есть.
   И он прочел приписку, примирившую его с сухостью письма:
   "Р.S. Поезжайте к королевскому казначею в Блуа, назовите ему вашу фа-
милию и покажите это письмо: вы получите двести пистолей".
   - Решительно, такая проза мне нравится, - сказал Д'Артаньян. - Карди-
нал пишет лучше, чем я думал. Едем, Планше, сделаем  визит  королевскому
казначею и затем поскачем дальше.
   - В Париж, сударь?
   - В Париж.
   И оба поехали самой крупной рысью, на какую только были  способны  их
лошади.


        XVIII
   ГЕРЦОГ ДЕ БОФОР

   Вот что случилось, и вот каковы были причины, потребовавшие возвраще-
ния д'Артаньяна в Париж.
   Однажды вечером Мазарини, по обыкновению, пошел к королеве, когда все
уже удалились от нее, и, проходя мимо  караульной  комнаты,  из  которой
дверь выходила в одну из его приемных, услыхал громкий  разговор.  Желая
узнать, о чем говорят солдаты, он, по своей привычке, подкрался к двери,
приоткрыл ее и просунул голову в щель.
   Между караульными шел спор.
   - А я вам скажу, - говорил один из них, - что если  Куазель  предска-
зал, то, значит, дело такое же верное, как если б оно уже сбылось. Я сам
его не знаю, но слышал, что он не только звездочет, но и колдун.
   - Черт возьми, если ты его приятель, так будь поосторожнее! Ты оказы-
ваешь ему плохую услугу.
   - Почему?
   - Да потому, что его могут притянуть к суду.
   - Вот еще! Теперь колдунов не сжигают!
   - Так-то оно так, по мне сдается, что еще очень недавно покойный кар-
динал приказал сжечь Урбенл Грандье. Уж я-то знаю об этом: сам стоял  на
часах у костра и видел, как его жарили.
   - Эх, милый мой! Урбен Грандье был не колдун, а ученый, - это  совсем
другое дело. Урбен Грандье будущего не предсказывал. Он знал прошлое,  а
это иной раз бывает гораздо хуже.
   Мазарини одобрительно кивнул головой; однако, желая узнать,  что  это
за предсказание, о котором шел спор, он не двинулся с места.
   - Я не спорю: может быть, Куазель и колдун, - возразил  другой  кара-
ульный, - но я говорю тебе, что если он оглашает наперед свои предсказа-
ния, они могут и не сбыться.
   - Почему?
   - Очень попятно. Ведь если мы станем биться на шпагах и я тебе скажу:
"Я сделаю прямой выпад", ты, понятно, парируешь его. Так и тут. Если Ку-
азель говорит так громко и до ушей кардинала дойдет,  что  "к  такому-то
дню такой-то узник сбежит", кардинал, очевидно, примет меры, и узник  не
сбежит.
   - Полноте, - заговорил солдат, казалось,  дремавший  на  скамье,  но,
несмотря на одолевающую его дремоту, но пропустивший ни слова  из  всего
разговора. - От судьбы не уйдешь. Если герцогу де Бофору суждено удрать,
герцог де Бофор удерет, и никакие меры кардинала тут по помогут.
   Мазарини вздрогнул. Он был итальянец и, значит, суеверен; он поспешно
вошел к гвардейцам, которые при его появлении прервали свой разговор.
   - О чем вы толкуете, господа? - спросил он ласково. - Кажется, о том,
что герцог де Бофор убежал?
   - О нет, монсеньер, - заговорил солдат-скептик. - Сейчас он и не  по-
мышляет об этом. Говорят только, что ему суждено сбежать.
   - А кто это говорит?
   - Ну-ка, расскажите еще раз вашу историю, Сен-Лоран, - обратился сол-
дат к рассказчику.
   - Монсеньер, - сказал гвардеец, - я просто  с  чужих  слов  рассказал
этим господам о предсказании некоего Куазеля,  который  утверждает,  что
как ни крепко стерегут герцога де Бофора, а он убежит  еще  до  троицына
дня.
   - А этот Куазель юродивый пли сумасшедший? -  спросил  кардинал,  все
еще улыбаясь.
   - Нисколько, - ответил твердо веривший в предсказание гвардеец. -  Он
предсказал много вещей, которые сбылись: например,  что  королева  родит
сына, что Колиньи будет убит на дуэли герцогом Гизом, наконец,  что  ко-
адъютор будет кардиналом. И что же, королева родила не только одного сы-
на, но через два года еще второго, а Колиньи был убит.
   - Да, - ответил Мазарини, - по коадъютор еще не кардинал.
   - Нет еще, монсеньер, но он им будет.
   Мазарини поморщился, словно желая сказать: "Ну, шапки-то у  него  еще
нет". Потом добавил:
   - Итак, вы уверены, мой друг, что господин де Бофор убежит?
   - Так уверен, монсеньер, - ответил солдат, - что если  ваше  преосвя-
щенство предложит мне сейчас должность господина де Шавиньи,  коменданта
Венсенского замка, то я ее не приму. Вот после троицы - это дело другое.
   Ничто так не убеждает нас, как глубокая вера  другого  человека.  Она
влияет даже на людей неверующих; а Мазарини не только не был неверующим,
но даже был, как мы сказали, суеверным. И потому он ушел  весьма  озабо-
ченный.
   - Скряга! - сказал гвардеец, который стоял, прислонившись к стене.  -
Он притворяется, будто не верит вашему колдуну, Сен-Лоран, чтобы  только
ничего вам не дать; он еще и к себе не доберется, как заработает на  ва-
шем предсказании.
   В самом деле, вместо того чтобы пройти  в  покои  королевы,  Мазарини
вернулся в кабинет и, позвав Бернуина, отдал приказ завтра  с  рассветом
послать за надзирателем, которого он приставил к де Бофору, и  разбудить
себя немедленно, как только тот приедет.
   Солдат, сам того не зная, разбередил самую больную рапу кардинала.  В
продолжение пяти лет, которые Бофор просидел в тюрьме, не проходило дня,
чтобы Мазарини ее думал о том, что рано ли, поздно ли,  а  Бофор  оттуда
выйдет. Внука Генриха IV в заточении всю жизнь не продержишь, в  особен-
ности когда этому внуку Генриха IV едва тридцать лет от роду.  Но  каким
бы путем он ни вышел из тюрьмы, - сколько ненависти он должен  был  ско-
пыть за время заключения к тому, кто был в этом  повинен;  к  тому,  кто
приказал схватить его, богатого, смелого, увенчанного  славой,  любимого
женщинами и грозного для мужчин; к тому, кто отнял у  него  лучшие  годы
жизни - ведь нельзя же назвать жизнью прозябание в тюрьме! Пока что  Ма-
зарини все усиливал надзор за Бофором. Но он походил на скупца из басни,
которому не спалось возле своего сокровища. Не раз ему  снилось,  что  у
него похитили Бофора, и он вскакивал по ночам. Тогда он  осведомлялся  о
нем и всякий раз, к своему огорчению, слышал, что узник  самым  благопо-
лучным образом пьет, ест, играет и среди игр, вина и песен не  перестает
клясться, что Мазарини дорого заплатит за все те  удовольствия,  которые
насильно доставляют ему в Вепсепе.
   Эта мысль тревожила министра даже во сне, так что, когда в семь часов
Бернуин вошел разбудить его, первыми его словами были:
   - А? Что случилось? Неужели господин де Бофор бежал из Венсена?
   - Не думаю, монсеньер, - ответил Бернуин, которому никогда не изменя-
ла его выдержка. - Во всяком случае, вы сейчас узнаете все новости,  по-
тому что надзиратель Ла Раме, за которым вы послали сегодня утром в Вен-
сенский замок, прибыл и ожидает ваших приказаний.
   - Откройте дверь и введите его сюда, - сказал Мазарини, поправляя по-
душки, чтобы принять Ла Раме, сидя в постели.
   Офицер вошел. Это был высокий и полный мужчина, толстощекий и  предс-
тавительный. Он имел такой безмятежный вид, что Мазарини встревожился.
   - Этот парень, по-моему, очень смахивает на дурака, - пробормотал он.
   Надзиратель молча остановился у дверей.
   - Подойдите, сударь! - приказал Мазарини.
   Надзиратель повиновался.
   - Знаете ли вы, о чем здесь болтают?
   - Нет, ваше преосвященство.
   - Что герцог Бофор убежит из Венсена, если еще не сделал этого.
   На лице офицера выразилось величайшее изумление.  Он  широко  раскрыл
свои маленькие глазки и большой рот, словно впивая шутку, которой  удос-
тоил его кардинал. Затем, но в силах удержаться от  смеха  при  подобием
предположении, расхохотался, да так, что его  толстое  тело  затряслось,
как от сильного озноба.
   Мазарини порадовался этой довольно непочтительной несдержанности,  но
тем не менее сохранил свой серьезный вид.
   Вдоволь насмеявшись и вытерев глаза, Ла Раме решил, что пора  наконец
заговорить и извиниться за свою неприличную веселость.
   - Убежит, монсеньер! Убежит! - сказал он. - Но разве вашему  преосвя-
щенству не известно, где находится герцог де Бофор?
   - Разумеется, я знаю, что он в Венсенском замке.
   - Да, монсеньер, и в его комнате стены в семь футов толщиной, окна  с
железными решетками, и каждая перекладина в руку толщиной.
   - Помните, - сказал Мазарини, - что при некотором терпении можно про-
долбить любую стену и перепилить решетку часовой пружиной.
   - Вам, может быть, неизвестно, монсеньер, что при узнике состоят  во-
семь караульных: четверо в его комнате и четверо в соседней, и они ни на
минуту не оставляют его.
   - Но ведь он выходит из своей комнаты, играет в шары и в мяч.
   - Монсеньер, все эти развлечения дозволены заключенным. Впрочем, если
вам угодно, его можно лишить их.
   - Нет, нет, - сказал Мазарини, боясь, чтобы  его  узник,  лишенный  и
этих удовольствий, не вышел из замка (если он когда-нибудь из него  вый-
дет) еще более озлобленным против него. - Я только спрашиваю, с  кем  он
играет.
   - Он играет с караульным офицером, монсеньер, со мной или  с  другими
заключенными.
   - А не подходит ли он близко к стенам во время игры?
   - Разве вашему преосвященству не известно,  какие  это  стены?  Почти
шестьдесят футов высоты. Едва ли герцогу Бофору так надоела жизнь, чтобы
он рискнул сломать себе шею, спрыгнув с такой стены.
   - Гм! - отозвался кардинал, начиная успокаиваться. - Итак, вы полага-
ете, мой милый господин Ла Раме, что...
   - Что пока герцог не ухитрится превратиться в птичку, я за него руча-
юсь.
   - Смотрите не увлекайтесь, - сказал Мазарини.  -  Господин  де  Бофор
сказал конвойным, отводившим его в замок, будто он не раз думал  о  том,
что может быть арестован, и потому держит в запасе сорок способов бежать
из тюрьмы.
   - Монсеньер, если бы из этих сорока способов был хоть один годный,  -
ответил Ла Раме, - он бы давно был на свободе.
   "Гм, ты не так глуп, как я думал", - пробормотал про себя Мазарини.
   - К тому же не забывайте, монсеньер, что комендант Венсенского  замка
- господин де Шавиньи, - продолжал Ла Раме, -  а  он  не  принадлежит  к
друзьям герцога де Бофора.
   - Да, но господин де Шавиньи иногда отлучается.
   - Когда он отлучается, остаюсь я.
   - Ну а когда вы сами отлучаетесь?
   - О, на этот случай у меня есть один малый, который  метит  сделаться
королевским надсмотрщиком. Этот, ручаюсь вам, стережет на  совесть.  Вот
три недели, как он у меня служит, и я лишь в одном могу упрекнуть его, -
он слишком суров к узнику.
   - Кто же этот цербер? - спросил кардинал.
   - Некий господин Гримо, монсеньер.
   - А что он делал до того, как поступил к вам на службу в замок?
   - Он жил в провинции, набедокурил там по глупости и теперь,  кажется,
рад укрыться от ответственности, надев королевский мундир.
   - А кто рекомендовал вам этого человека?
   - Управитель герцога де Граммона.
   - Так, по-вашему, на него можно положиться?
   - Как на меня самого, монсеньер.
   - И он не болтун?
   - Господи Иисусе! Я долго думал, монсеньер, что он немой: он и  гово-
рит и отвечает только знаками. Кажется, его прежний господин приучил его
к этому.
   - Так скажите ему, милый господин Ла Раме, -  продолжал  кардинал,  -
что если он будет хорошим и верным сторожем, мы закроем глаза на его ша-
лости в провинции, наденем на него мундир, который заставит  всех  отно-
ситься к нему с уважением а в карманы мундира положим  несколько  писто-
лей, чтобы он выпил за здоровье короля.
   Мазарини был щедр на обещания  -  полная  противоположность  славному
Гримо, которого так расхвалил Ла Раме: тот говорил мало, по делал много.
   Кардинал забросал Ла Раме еще кучей вопросов об узнике, о его помеще-
нии, о том, как он спит, как его кормят. На эти вопросы Ла Раме дал  та-
кие исчерпывающие ответы, что кардинал отпустил его почти совсем успоко-
енный.
   Затем, так как было уже девять часов утра, он встал, надушился, одел-
ся и прошел к королеве, чтобы сообщить ей о причинах,  задержавших  его.
Королева, боявшаяся де Бофора не меньше самого кардинала и  почти  столь
же суеверная, заставила его повторить слово в слово все уверения Ла Раме
и все похвалы, которые тот расточал своему помощнику; затем, когда  кар-
динал кончил, сказала вполголоса:
   - Как жаль, что у нас нет такого Гримо для каждого принца.
   - Терпение, - сказал Мазарини со своей итальянской  улыбкой,  -  быть
может, когда-нибудь мы этого и добьемся, а пока...
   - А пока?..
   - Я все же приму кое-какие меры предосторожности.
   И он написал д'Артаньяну, чтобы тот немедленно возвратился.


        XIX
   ЧЕМ РАЗВЛЕКАЛСЯ ГЕРЦОГ БОФОР В ВЕНСЕНСКОМ ЗАМКЕ

   Узник, наводивший такой страх на кардинала и  смущавший  покой  всего
двора своими сорока способами побега, нимало не  подозревал  о  страхах,
которые внушала в Пале-Рояле его особа.
   Его стерегли так основательно, что он понял  всю  невозможность  выр-
ваться на свободу, и месть его заключалась только в том, что он всячески
поносил и проклинал Мазарини.
   Он даже попробовал было сочинять на него стихи,  по  скоро  принужден
был отказаться от этого. В самом деле, г и де Бофор не только не обладал
поэтическим даром, но даже и прозой изъяснялся с величайшим трудом.  Не-
даром Бло, известный сочинитель сатирических песенок того времени,  ска-
зал про него:
   Гремит он и сверкает в сече,
   Своим врагам внушая страх;
   Когда ж его мы слышим речи,
   У всех усмешка на устах.
   Гастон к сраженьям непривычен,
   Зато слова ему легки.
   Зачем Бофор косноязычен?
   Зачем Гастон лишен руки?
   После этого понятно, почему Бофор ограничивался только бранью и прок-
лятиями.
   Герцог Бофор был внук Генриха IV и Габриэли д'Эстре, такой же добрый,
храбрый и горячий, а главное, такой же гасконец, как его дед, но  далеко
не такой образованный. После смерти Людовика XIV он был некоторое  время
любимцем и доверенным лицом королевы и играл первую роль при дворе; по в
один прекрасный день ему пришлось уступить первое место Мазарини  и  пе-
рейти на второе. А на другой день, так как он был настолько неблагоразу-
мен, что рассердился, и настолько неосторожен, что высказал громко  свое
неудовольствие, королева велела арестовать его и отправить в Венсен, что
и было поручено Гито, тому самому Гито, с которым читатель  познакомился
в начале нашей повести и с которым он  будет  иметь  случай  еще  встре-
титься. Само собой разумеется, что, говоря "королева", мы хотим  сказать
"Мазарини". Таким образом не только избавились от Бофора и его  притяза-
ний, но и совсем перестали считаться с ним, невзирая на его былую  попу-
лярность, и вот он уже шестой год жил в  Венсенском  замке,  в  комнате,
весьма мало подходящей для принца.
   Эти долгие годы, в течение которых мог бы одуматься всякий другой че-
ловек, нисколько не повлияли на Бофора. В самом деле, всякий другой  со-
образил бы, что если бы он не упорствовал в своем намерении  тягаться  с
кардиналом, пренебрегать принцами и действовать в одиночку, без помощни-
ков, за исключением - по выражению кардинала де Реца - нескольких мелан-
холиков, похожих на пустых мечтателей, то уж давно сумел бы  либо  выйти
на свободу, либо приобрести сторонников. Но ничего подобного не приходи-
ло в голову герцогу Бофору. Долгое заключение только еще больше озлобило
его против Мазарини, который получал о нем ежедневно не слишком приятные
для себя известия.
   Потерпев неудачу в стихотворстве, Бофор обратился к живописи и  нари-
совал углем на стене портрет кардинала. Но так  как  его  художественный
талант  был  весьма  невелик  и  не  позволял  ему  достигнуть  большого
сходства, то он, во избежание всяких  сомнений  относительно  оригинала,
подписал внизу: "Ritratto dell'illustrissimo facchino Mazarini" [11].
   Когда г-ну де Шавиньи доложили об этом, он явился с визитом к герцогу
и попросил его выбрать себе какоенибудь другое занятие или,  по  крайней
мере, рисовать портреты, не делая под ними подписей. На другой  же  день
все стены в комнате были испещрены и подписями и портретами. Герцог  Бо-
фор, как, впрочем, и все заключенные, был  похож  на  ребенка,  которого
всегда тянет к тому, что ему запрещают.
   Господину де Шавиньи доложили о приросте профилей. Недостаточно дове-
ряя своему умению и не пытаясь рисовать лицо анфас, Бофор не  поскупился
на профили и превратил свою комнату в настоящую портретную  галерею.  На
этот раз комендант промолчал; но однажды, когда герцог играл во дворе  в
мяч, он велел стереть все рисунки и заново побелить стены.
   Бофор благодарил Шавиньи за внимательность, с какой  тот  позаботился
приготовить ему побольше места для рисования. На этот  раз  он  разделил
комнату на несколько частей и каждую из них посвятил какому-нибудь  эпи-
зоду из жизни Мазарини.
   Первая картина должна была изображать  светлейшего  негодяя  Мазарини
под градом палочных ударов кардинала Бентиволио, у которого он был лаке-
ем.
   Вторая - светлейшего негодяя Мазарини, играющего роль Игнатия  Лойолы
в трагедии того же имени.
   Третья - светлейшего негодяя Мазарини, крадущего портфель первого ми-
нистра у Шавиньи, который воображал, что уже держит его в своих руках.
   Наконец, четвертая - светлейшего  негодяя  Мазарини,  отказывающегося
выдать чистые простыни камердинеру Людовика XIV  Ла  Порту,  потому  что
французскому королю достаточно менять простыни раз в три месяца.
   Эти картины были задуманы слишком широко, совсем не по скромному  та-
ланту художника. А потому он пока ограничился только  тем,  что  наметил
рамки и сделал подписи.
   По для того чтобы вызвать раздражение со  стороны  г-на  де  Шавиньи,
достаточно было и одних рамок с подписями. Он велел предупредить  заклю-
ченного, что если тот не откажется от мысли рисовать задуманные им  кар-
тины, то он отнимет у него всякую возможность работать над  ними.  Бофор
ответил, что, не имея средств стяжать себе военную славу, он хочет прос-
лавиться как художник. За  невозможностью  сделаться  Баярдом  или  Три-
бульцием он желает стать вторым Рафаэлем или Микеланджело.
   Но в один прекрасный день, когда г-н де Бофор гулял в тюремном дворе,
из его комнаты были вынесены дрова, и не только дрова, но и угли,  и  не
только угли, но даже зола, так что, вернувшись, он не  нашел  решительно
ничего, что могло бы заменить ему карандаш.
   Герцог ругался, проклинал, бушевал, кричал, что его хотят уморить хо-
лодом и сыростью, как уморили Пюилоранса, маршала Орнано и великого при-
ора Вандомского. Па это Шавиньи ответил, что герцогу стоит  только  дать
слово бросить живопись или, по крайней мере, обещать не рисовать истори-
ческих картин, и ему сию же минуту принесут дрова и все необходимое  для
топки. Но герцог не пожелал дать этого слова и провел остаток зимы в не-
топленой комнате.
   Больше того, однажды, когда Бофор отправился  на  прогулку,  все  его
надписи соскоблили, и комната стала белой и чистой, а от фресок не оста-
лось и следа.
   Тогда герцог купил у одного из сторожей собаку по имени  Писташ.  Так
как заключенным не запрещалось иметь собак, то Шавиньи  разрешил,  чтобы
собака перешла во владение другого хозяина. Герцог по целым часам  сидел
с ней взаперти. Подозревали, что он занимается ее обучением, но никто не
знал, чему он ее учит. Наконец, когда собака была достаточно выдрессиро-
вана, г-н де Бофор пригласил г-на де Шавиньи и  других  должностных  лиц
Венсена на представление, которое  намеревался  дать  в  своей  комнате.
Приглашенные явились. Комната была ярко освещена; герцог зажег Все  све-
чи, какие только ему удалось раздобыть. Спектакль начался.
   Заключенный выломил из стены кусок штукатурки и  провел  им  по  полу
длинную черту, которая должна была изображать веревку. Писташ, по перво-
му слову хозяина, встал около черты, поднялся на задние лапы и, держа  в
передних камышинку, пошел по черте, кривляясь,  как  настоящий  канатный
плясун. Пройдя раза два-три взад и вперед, он отдал палку герцогу и про-
делал то же самое без балансира.
   Умную собаку наградили рукоплесканиями.
   Представление состояло из трех отделений. Первое кончилось,  началось
второе.
   Теперь Писташ должен был ответить на вопрос: который час?
   Шавиньи показал ему свои часы. Было половина седьмого.  Писташ  шесть
раз поднял и опустил лапу, затем в седьмой раз поднял ее  и  удержал  на
весу. Ответить яснее было невозможно: и солнечные часы не могли бы пока-
зать время точнее. У них к тому же, как всем известно, есть один большой
недостаток: по ним ничего но узнаешь, когда не светит солнце.
   Затем Писташ должен был объявить всему обществу, кто лучший  тюремщик
во Франции.
   Собака обошла три раза всех присутствующих и почтительнейше  улеглась
у ног Шавиньи.
   Тот сделал вид, что находит шутку прелестной, и посмеялся сквозь  зу-
бы, а кончив смеяться, закусил губы и нахмурил брови.
   Наконец, герцог задал Пнсташу очень мудреный вопрос:  кто  величайший
вор на свете?
   Писташ обошел комнату и, не  останавливаясь  ни  перед  кем  из  при-
сутствующих, подбежал к двери и с жалобным воем стал в нее царапаться.
   - Видите, господа, - сказал герцог. - Это изумительное  животное,  не
найдя здесь того, о ком я его спрашиваю,  хочет  выйти  из  комнаты.  Но
будьте покойны, вы все-таки получите ответ. Писташ, друг мой, -  продол-
жал герцог, - подойдите ко мне.
   Собака повиновалась.
   - Так кто же величайший вор на свете? Уж не королевский ли  секретарь
Ле Камю, который явился в Париж с двадцатью ливрами, а теперь имеет  де-
сять миллионов?
   Собака отрицательно мотнула головой.
   - Тогда, быть может, министр финансов Эмерп, подаривший своему  сыну,
господину Торе, к свадьбе ренту в триста тысяч ливров и дом, по  сравне-
нию с которым Тюнльри - шалаш, а Лувр - лачуга?
   Собака отрицательно мотнула головой.
   - Значит, не он, - продолжал герцог. - Ну, поищем еще. Уж не светлей-
ший ли это негодяй Мазарини ди Пишина, скажи-ка!
   Писташ с десяток раз поднял и опустил голову, что должно  было  озна-
чать "да".
   - Вы видите, господа, - сказал герцог,  обращаясь  к  присутствующим,
которые на этот раз не осмелились усмехнуться даже криво, -  вы  видите,
что величайшим вором на свете оказался светлейший  негодяй  Мазарини  ди
Пишипа. Так, по крайней мере, уверяет Писташ.
   Представление продолжалось.
   - Вы, конечно, знаете, господа, - продолжал де Бофор, пользуясь  гро-
бовым молчанием, чтобы объявить программу третьего отделения, - что гер-
цог де Гиз выучил всех парижских собак прыгать через палку в честь  гос-
пожи де Понс, которую провозгласил первой красавицей в  мире.  Так  вот,
господа, это пустяки, потому что собаки не умели делать разделения  (г-н
де Бофор хотел сказать "различия") между той, ради кого надо прыгать,  и
той, ради кого не надо. Писташ сейчас докажет господину коменданту, рав-
но как и всем вам, господа, что он стоит  несравненно  выше  своих  соб-
ратьев. Одолжите мне, пожалуйста, вашу тросточку, господин де Шавиньи.
   Шавиньи подал трость г-ну де Бофору.
   Бофор сказал, держа трость горизонтально на фут от земли:
   - Писташ, друг мой, будьте добры прыгнуть в честь госпожи  де  Монба-
зон.
   Все рассмеялись: было известно, что перед своим заключением герцог де
Бофор открыто состоял любовником госпожи де Монбазон.
   Писташ без всяких затруднений весело перескочил через палку.
   - Но Писташ, как мне кажется, делает то же самое, что и его собратья,
прыгавшие в честь госпожи де Понс, - заметил Шавиньи.
   - Погодите, - сказал де Бофор. - Писташ, друг мой, прыгните  в  честь
королевы!
   И он поднял трость дюймов на шесть выше.
   Собака почтительно перескочила через нее.
   - Писташ, друг мой, - сказал герцог, поднимая  трость  еще  на  шесть
дюймов, - прыгните в честь короля!
   Собака разбежалась и, несмотря на то что трость была довольно  высоко
от полу, легко перепрыгнула через нее.
   - Теперь внимание, господа! - продолжал герцог, опуская  трость  чуть
не до самого пола. - Писташ, друг мой, прыгните в честь светлейшего  не-
годяя Мазарини ди Пишина.
   Собака повернулась задом к трости.
   - Что это значит? - сказал герцог, обходя собаку и  снова  подставляя
ей тросточку. - Прыгайте же, господин Писташ!
   Но собака снова сделала полуоборот и стала задом к трости.
   Герцог проделал тот же маневр и повторил свое приказание. Но на  этот
раз Писташ вышел из терпения. Он яростно бросился на трость,  вырвал  ее
из рук герцога и перегрыз пополам.
   Бофор взял из его пасти обломки и с самым серьезным  видом  подал  их
г-ну де Шавиньи, рассыпаясь в извинениях  и  говоря,  что  представление
окончено, но что месяца через три, если ему угодно будет посетить предс-
тавление, Писташ выучится новым штукам.
   Через три дня собаку отравили.
   Искали виновного, но, конечно, так и не нашли.
   Бофор велел воздвигнуть на могиле собаки памятник с надписью:
   "ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ПИСТАШ, САМАЯ УМНАЯ ИЗ ВСЕХ СОБАК НА СВЕТЕ".
   Против такой хвалы возразить было нечего, и Шавиньи не протестовал.
   Тогда герцог стал говорить во всеуслышанье, что на его собаке  прове-
ряли яд, приготовленный для него самого; и однажды, после обеда, кинулся
в постель, крича, что у него колики и что Мазарини велел его отравить.
   Узнав об этой новой проделке Бофора,  кардинал  страшно  перепугался.
Венсенская крепость считалась очень нездоровым местом: г-жа де  Рамбулье
сказала както, что камера, в которой умерли Пюилоранс, маршал  Орнано  и
великий приор Вандомский, ценится на вес мышьяка, и эти  слова  повторя-
лись на все лады. А потому Мазарини распорядился, чтобы кушанья и  вино,
которые подавались заключенному, предварительно пробовались при нем. Вот
тогда-то и приставили к герцогу офицера Ла Раме в качестве дегустатора.
   Комендант, однако, не простил герцогу его дерзостей, за  которые  уже
поплатился ни в чем не повинный Писташ. Шавиньи был  любимцем  покойного
кардинала; уверяли даже, что он его сын, а  потому  притеснять  умел  на
славу. Он начал мстить Бофору и прежде всею велел заменить его  серебря-
ные вилки деревянными, а стальные ножи - серебряными. Бофор выказал  ему
свое неудовольствие. Шавиньи велел ему передать, что так как кардинал на
днях сообщил г-же де Вандом, что ее сын заключен в замок пожизненно,  то
он, Шавиньи, боится, как бы герцог,  узнав  эту  горестную  новость,  не
вздумал посягнуть на свою жизнь. Недели через две после этого Бофор уви-
дел, что дорога к тому месту, где он играл в мяч, усажена  двумя  рядами
веток, толщиной в мизинец. Когда он спросил, для чего их  насадили,  ему
ответили, что здесь когда-нибудь разрастутся для него тенистые  деревья.
Наконец, раз утром к Бофору пришел садовник и, как бы  желая  обрадовать
его, объявил, что посадил для пего спаржу. Спаржа, как известно,  вырас-
тает даже теперь через четыре года, а в те  времена,  когда  садоводство
было менее совершенным, на это требовалось пять  лет.  Такая  любезность
привела герцога в ярость.
   Он пришел к заключению, что для него наступила пора' прибегнуть к од-
ному из своих сорока способов бегства из тюрьмы, и выбрал для начала са-
мый простой из них - подкуп Ла Раме. Но Ла  Раме,  заплативший  за  свой
офицерский чин полторы тысячи экю, очень дорожил им.  А  потому,  вместо
того чтобы помочь заключенному, он кинулся с докладом к Шавиньи,  и  тот
немедленно распорядился удвоить число часовых, утроить посты и поместить
восемь сторожей в комнате Бофора. С этих пор герцог ходил со свитой, как
театральный король на сцене: четыре человека впереди и четыре позади, не
считая замыкающих.
   Вначале Бофор смеялся над этой строгостью: она  забавляла  его.  "Это
преуморительно, - говорил он, - это меня разнообразит (г-н де Бофор  хо-
тел сказать: "меня развлекает", но, как мы  уже  знаем,  он  говорил  не
всегда то, что хотел сказать). К тому же, - добавлял  он,  -  когда  мне
наскучат все эти почести и я захочу избавиться от них,  то  пущу  в  ход
один из оставшихся тридцати девяти способов".
   Но скоро это развлечение стало для него мукой. Из бахвальства он  вы-
держивал характер с полгода; но в конце концов, постоянно видя возле се-
бя восемь человек, которые садились, когда он садился,  вставали,  когда
он вставал, останавливались, когда он останавливался, герцог начал  хму-
риться и считать дни.
   Это новое стеснение еще усилило  ненависть  герцога  к  Мазарини.  Он
проклинал его с утра до ночи и твердил, что  обрежет  ему  уши.  Положи-
тельно, страшно было слушать его.  И  Мазарини,  которому  доносили  обо
всем, происходившем в Венсене, невольно поглубже натягивал  свою  карди-
нальскую шапку.
   Раз герцог собрал всех сторожей и, несмотря на  свое  неуменье  выра-
жаться толково и связно (неуменье, вошедшее даже в поговорку), обратился
к ним с речью, которая, сказать правду, была приготовлена заранее.
   - Господа! - сказал он. - Неужели вы потерпите,  чтобы  оскорбляли  и
подвергали низостям (он хотел сказать: "унижениям") внука доброго короля
Генриха Четвертого? Черт р-раздери, как говаривал мой дед. Знаете ли вы,
что я почти царствовал в Париже? Под моей охраной находились  в  течение
целого дня король и герцог Орлеанский. Королева в те времена была  очень
милостива ко мне и называла меня честнейшим человеком в государстве. Те-
перь, господа, выпустите меня на свободу. Я пойду в Лувр, сверну шею Ма-
зарини, а вас сделаю своими гвардейцами, произведу всех в офицеры и наз-
начу хорошее жалованье. Черт р-раздери! Вперед, марш!
   Но как ни трогательно было красноречие внука Генриха IV, оно не  тро-
нуло эти каменные сердца. Никто из сторожей и не шелохнулся. Тогда Бофор
обозвал их болванами и сделал их всех своими смертельными врагами.
   Всякий раз, когда Шавиньи приходил к герцогу, - а он являлся  к  нему
раза два-три в неделю, - тот не упускал случая постращать его.
   - Что сделаете вы, - говорил он, - если в один прекрасный  день  сюда
явится армия закованных в железо и вооруженных мушкетами парижан,  чтобы
освободить меня?
   - Ваше высочество, - отвечал с низким поклоном Шавиньи, - у  меня  на
валу двадцать пушек, а в казематах тридцать тысяч зарядов. Я  постараюсь
стрелять как можно лучше.
   - А когда вы выпустите все свои заряды, он