оден!.. Я скажу об этом вашим офицерам - они-то разбираются в делах чести, вашим рабочим - и они поймут и согласятся со мной!.. - Но вы не подумали, сударь, - холодно возразил лорд Уэнтуорс, - о том, что, перед тем как вы начнете сеять раздор, я могу одним жестом швырнуть вас в темницу - и, увы, вам придется обличать меня лишь перед стенами! - О! А ведь и верно, гром и молния! - прошептал Габриэль, стискивая зубы и сжимая кулаки. Человек страсти и вдохновения, он не мог преодолеть выдержки человека из стали. И вдруг вырвавшееся ненароком слово круто изменило весь ход событий и сразу восстановило равенство между Габриэлем и Уэнтуорсом. - Диана, дорогая Диана! - едва слышно проронил молодой человек. - Что вы сказали, сударь? - вспыхнул лорд Уэнтуорс. - Вы, кажется, произнесли "дорогая Диана"! Вы так сказали или мне показалось? Неужели и вы любите герцогиню де Кастро? - Да, я люблю ее! - воскликнул Габриэль. - Но моя любовь столь чиста и непорочна, сколь ваша жестока и недостойна! - Так что же вы мне здесь болтали о принцессе крови и о заступничестве за угнетенных! - закричал вне себя лорд Уэнтуорс. - Значит, вы ее любите! И, конечно, вы тот, кого любит она! Вы тот, о ком она вспоминает, когда желает меня уязвить! А, значит, это вы! И лорд Уэнтуорс, только что столь презрительный и высокомерный, теперь с каким-то почтительным трепетом взирал на того, кого любила Диана, а Габриэль при каждом слове соперника все выше поднимал голову. - Ах, значит, она любит меня! - ликующе выкрикнул Габриэль. - Она еще думает обо мне, вы сами так сказали! Если она меня зовет, я пойду, я помогу ей, я спасу ее! Что ж, милорд, возьмите мою шпагу, терзайте меня, свяжите, швырните в тюрьму - я сумею назло всему миру, назло вам спасти и уберечь ее! О, если только она меня любит, я не боюсь вас, я смеюсь над вами! Будьте во всеоружии, я же, безоружный, смогу вас победить!.. - Так и есть, так и есть, я это знаю... - бормотал совершенно подавленный лорд Уэнтуорс. - Зовите стражу, прикажите бросить меня в темницу, если вам угодно. Быть в тюрьме рядом с ней, в одно время с ней - это ли не блаженство! Наступило долгое молчание. - Вы обратились ко мне, - снова заговорил лорд Уэнтуорс после некоторого колебания, - с просьбой снарядить второго посланца в Париж за вашим выкупом? - Совершенно верно, милорд, - ответил Габриэль, - с таким намерением я к вам и явился. - И вы меня, кажется, попрекали, - продолжал губернатор, - что я не доверяю чести дворянина, поскольку не хочу отпустить вас на честное слово поехать за выкупом? - Верно, милорд. - В таком случае, милостивый государь, - ухмыльнулся Уэнтуорс, - вы можете сегодня же отправиться в путь. - Понимаю, - сказал с горечью Габриэль, - вы хотите удалить меня от нее. А если я откажусь покинуть Кале? - Здесь я хозяин, милостивый государь, - ответил лорд Уэнтуорс. - Ни принимать, ни отвергать мою волю вам не придется, вы будете повиноваться. - Пусть так, милорд, но поверьте мне: я знаю цену вашему великодушию. - А я, сударь, ни в какой мере не рассчитываю на вашу благодарность. - Я уеду, - продолжал Габриэль, - но знайте: скоро я вернусь, милорд, и уж тогда все мои долги вам будут оплачены. Тогда я не буду вашим пленником, а вы - моим кредитором, и вам придется волей-неволей скрестить со мною шпагу. - И все-таки я откажусь от поединка, - печально вымолвил лорд Уэнтуорс, - ибо наши шансы слишком неравны: если я вас убью, она меня возненавидит, если вы меня убьете, она полюбит вас еще сильнее. Но все равно - если нужно будет согласиться, я соглашусь! Но не думаете ли вы, - добавил он мрачно, - что я дойду до крайности? Не пущу ли я в ход последнее, что у меня осталось? - Бог и все благородные люди осудят вас, милорд, если вы будете нагло мстить тем, кто не в силах защищаться, тем, кого вы не смогли победить, - угрюмо ответил Габриэль. - Что бы ни случилось, - возразил Уэнтуорс, - вам судить меня не придется. И, помолчав, добавил: - Сейчас три часа. В семь закроют городские ворота. У вас еще есть время на сборы. Я распоряжусь, чтоб вас беспрепятственно пропустили. - В семь, милорд, меня не будет в Кале. - И учтите, - заметил Уэнтуорс, - что вы никогда в жизни сюда не вернетесь, и если даже мне суждено скрестить с вами шпагу, то поединок наш состоится за городским валом! Я уж постараюсь, поверьте мне, чтобы вы больше никогда не увидели госпожу де Кастро. Габриэль, уже направившийся было к выходу, остановился у дверей и сказал: - То, что вы говорите, милорд, несбыточно! Так уж суждено: днем раньше, днем позже, но я встречусь с Дианой. - И все-таки так не будет, клянусь в этом! - Ошибаетесь, так будет! Я сам не знаю как, но это будет. Я в это верю. - Для этого, сударь, - пренебрежительно усмехнулся Уэнтуорс, - вам придется приступом взять Кале. Габриэль задумался и тут же ответил: - Я возьму Кале приступом. До свидания, милорд. Он поклонился и вышел, оставив лорда Уэнтуорса в полном смятении. Тот так и не понял, что ему делать: страшиться или смеяться. Габриэль направился прямо к дому Пекуа. Он снова увидал Пьера, точившего клинок шпаги, Жана, вязавшего узлы на веревке, и Бабетту, тяжко вздыхавшую. Он рассказал им о своем разговоре с губернатором и объявил о предстоящем отъезде. Он не скрыл от них и того дерзкого слова, которое он бросил на прощание лорду Уэнтуорсу. Потом сказал: - Теперь пойду наверх собираться в дорогу. Он поднялся к себе и стал готовиться к отъезду. Через полчаса, спускаясь вниз, он увидал на лестничной площадке Бабетту. - Значит, вы уезжаете, господин виконт? - спросила она. - И даже не спросили меня, почему я все время плачу? - Не спросил потому, что к моему возвращению вы, надеюсь, не будете больше плакать. - Я тоже на это надеюсь, ваша милость, - ответила Бабетта. - Значит, несмотря на все угрозы губернатора, вы собираетесь вернуться? - Ручаюсь вам, Бабетта. - А ваш слуга Мартен-Герр тоже вернется вместе с вами? - Безусловно. - Значит, вы уверены, что найдете его в Париже? Он же не бесчестный человек, верно? Ведь вы ему доверили такую сумму... Он не способен на... измену, да? - Я за него ручаюсь, - сказал Габриэль, удивившись такому странному вопросу. - Правда, у Мартена переменчивый характер, в нем будто завелось два человека. Один простоват и добродушен, другой - плутоват и проказлив. Но, кроме этих недостатков, он слуга преданный и честный. - Значит, он не может обмануть женщину? - Ну, это трудно сказать, - улыбнулся Габриэль. - Откровенно говоря, тут я за него ручаться не могу. - Тогда, - побледнела Бабетта, - сделайте милость: передайте ему вот это колечко! Он уж сам догадается, от кого оно и что к чему - Непременно передам, Бабетта, - согласился Габриэль, припоминая веселый ужин в день отъезда оруженосца. - Я передам, но пусть владелица этого колечка знает... что Мартен-Герр женат... насколько мне известно. - Женат! - вскричала Бабетта. - Тогда оставьте себе это кольцо, ваша милость... Нет, выбросьте его, но не передавайте ему! - Но, Бабетта... - Спасибо, ваша милость, и... прощайте, - прошептала потрясенная девушка. Она бросилась к себе в комнату и там рухнула на стул... Габриэль, обеспокоенный мелькнувшим у него подозрением, задумчиво спустился по лестнице. Внизу к нему подошел с таинственным видом Жан Пекуа. - Господин виконт, - тихо проговорил ткач, - вот вы у меня все спрашивали, почему я сучу такие длинные веревки. Вот я и хотел на прощание раскрыть вам эту тайну. Если эти длинные веревки перевязать между собою короткими поперечными, то получится длиннющая лестница. Такую лестницу можно вдвоем привесить к любому выступу на кровле Восьмиконечной башни, а другой конец ее швырнуть вниз прямо в море, где случайно - по недосмотру - очутится какая-нибудь шалая лодка... - Но, Жан... - прервал его Габриэль. - И довольно об этом, господин виконт, - не дал ему договорить ткач. - И я еще хотел бы перед расставанием подарить вам на память о преданном вашем слуге Пекуа одну любопытную штучку. Вот вам схема стен и укреплений Кале. Этот рисунок я сделал во время своих бесцельных блужданий по городу, которые так вас удивляли. Спрячьте его под плащом, а когда будете в Париже, кое-когда поглядывайте на него... И Жан, не дав Габриэлю опомниться, тут же пожал ему руку и ушел, сказав напоследок: - До свидания, господин д'Эксмес, у ворот вас ждет Пьер. Он дополнит мои сведения. Действительно, Пьер стоял перед домом, держа за повод коня Габриэля. - Спасибо, хозяин, за доброе гостеприимство, - сказал ему виконт д'Эксмес. - Скоро я вам пришлю или вручу собственноручно те деньги, которые вы мне любезно предложили. А пока - будьте добры передать от меня вот этот небольшой алмаз вашей милой сестричке. - Для нее я возьму, - ответил оружейник, - но при одном условии: что и вы от меня примете вещицу моей выделки. Вот вам рог - я сделал его своими руками и звук его различу в любую минуту даже сквозь рев морского прибоя, а особенно по пятым числам каждого месяца, когда я обычно стою на посту от четырех до шести часов ночи на верхушке Восьмигранной башни, которая возвышается над самым морем. - Спасибо! - сказал Габриэль и так пожал ему руку, что оружейник сразу смекнул: его намек понят. - Что же касается запасов оружия, которым вы так удивлялись, - продолжал Пьер, - то должен сказать: если Кале будет когда-нибудь осажден, мы раздадим это оружие патриотам-горожанам, и эти люди поднимут мятеж в самом городе. - Вот как! - воскликнул Габриэль, еще сильнее пожимая руку оружейника. - А теперь, господин д'Эксмес, я пожелаю вам доброго пути и доброй удачи! - сказал Пьер. - Прощайте - и до встречи! - До встречи! - ответил Габриэль. Он обернулся в последний раз, помахал рукой Пьеру, стоявшему у порога, Жану, высунувшемуся из окошка, и, наконец, Бабетте, выглядывавшей из-за занавески. Потом он пришпорил коня и помчался галопом. У городских ворот пленника пропустили беспрепятственно, и вскоре он очутился на дороге в Париж один на один со своими тревогами и надеждами. Удастся ли ему освободить отца, приехав в Париж? Удастся ли, вернувшись в Кале, освободить Диану? V. ДАЛЬНЕЙШИЕ ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ МАРТЕН-ГЕРРА Мчась по дорогам Франции, Габриэлю де Монтгомери не раз приходилось проявлять всю свою изобретательность, чтобы обойти всевозможные помехи и препятствия, стоявшие на пути к столице. Но как он ни спешил, в Париж он прибыл только на четвертый день после отъезда из Кале. Париж еще спал. Бледные отблески рассвета едва озаряли город. Габриэль миновал городские ворота и углубился в лабиринт улиц, примыкавших к Лувру. Вот они, чертоги короля, неприступные, погруженные в глубокий сон. Габриэль остановился перед ними и задумался: подождать или проехать мимо? Наконец решил немедленно направиться домой, на улицу Садов святого Павла, и там разузнать все последние новости. Путь его лежал мимо зловещих башен Шатле. Перед роковыми воротами он приостановил бег коня. Холодный пот выступил на лбу Габриэля. Его прошлое и его будущее - все было там, за этими сырыми и угрюмыми стенами. Но Габриэль был человеком действия. Поэтому он отбросил прочь мрачные мысли и двинулся в путь, сказав себе: "Вперед!" Подъехав к своему особняку, он увидел, что окна нижней столовой освещены. Значит, недремлющая Алоиза на ногах. Габриэль постучал, назвал себя, и через минуту бывшая кормилица уже обнимала его. - Вот и вы, ваша светлость! Вот и ты, дитя мое!.. - только и могла вымолвить Алоиза. Габриэль, расцеловавшись, отступил на шаг и поглядел на нее. В его взгляде стоял немой вопрос. Алоиза сразу поняла и, поникнув головой, ничего не сказала. - Значит, никаких вестей? - спросил Габриэль, словно само молчание ее было недостаточно красноречивым. - Никаких вестей, монсеньер, - отвечала кормилица. - О, я и не сомневался! Что бы ни случилось - доброе или худое, - ты бы сразу мне сказала. Итак, ничего... - Увы, ничего! - Понимаю, - вздохнул молодой человек. - Я был в плену. Пленникам долги не платят, а покойникам и подавно. Но все-таки я жив и на свободе, черт возьми, и теперь уж им придется со мной считаться! Волей или неволей - а придется! - Будьте осторожны, монсеньер, - заметила Алоиза. - Не бойся, кормилица. Адмирал в Париже? - Да, монсеньер. Он приехал и раз десять присылал справляться о вашем приезде. - Хорошо. А герцог де Гиз? - Тоже прибыл... Что касается Дианы де Кастро, которую считали без вести пропавшей, - продолжала Алоиза в замешательстве, - то господин коннетабль узнал, что она в плену в Кале, и теперь все думают, что ее вскорости вызволят оттуда. - Это мне известно... Но, - добавил он, - почему ты ничего не говоришь о Мартен-Герре? Что же с ним случилось? - Он здесь, ваша милость! Этот бездельник и сумасброд здесь! - Как здесь? И давно? Что он делает? - Спит наверху. Он, видите ли, заявил, что его будто бы повесили, и поэтому сказался больным. - Повесили? - воскликнул Габриэль. - Должно быть, для того чтобы похитить у него деньги за мой выкуп. - Деньги за ваш выкуп? Скажите-ка болвану про эти деньги, и вы поразитесь тому, что он вам ответит. Он даже не будет знать, о чем идет речь. Представьте себе, монсеньер: когда он явился сюда и предъявил мне ваше письмо, я сама заторопилась и тут же собрала ему десять тысяч экю звонкой монетой. Не тратя ни минуты, он уезжает, а через несколько дней вдруг возвращается в самом непотребном виде. Он утверждает, будто от меня не получал и ломаного гроша, твердит, будто сам попал в плен еще до взятия Сен-Кантена, и теперь, по его словам, по прошествии трех месяцев, он совершенно не знает, что сталось с вами... Вы, видите ли, никакого поручения ему и не давали! Он был бит, повешен! Потом ухитрился вырваться и явился в Париж! Вот россказни, которые долбит Мартен-Герр с утра до вечера, когда ему задают вопрос о вашем выкупе. - Объясни мне толком, кормилица, - сказал Габриэль. - Мартен-Герр не мог присвоить эти деньги. Он ведь честен и всемерно предан мне, разве не так? - Ваша светлость, он хоть и честный, однако же сумасброд... Сумасброд без мысли, без памяти, его связать нужно, уж вы мне поверьте. Я боюсь его. Может, он не так зол, да зато опасен... Он же действительно получил от меня десять тысяч экю. Мэтр Элио не без труда собрал их для меня в такой короткий срок. - Возможно, - заметил Габриэль, - что ему придется собрать еще скорее такую же сумму, если не большую. Но сейчас не об этом речь... Однако день наступил. Я иду в Лувр, я должен поговорить с королем. - Как, даже не отдохнув? - спросила Алоиза. - И потом вы не учли, что придете к закрытым дверям, ведь их открывают там только в девять часов. - Верно... Еще два часа ждать! - простонал Габриэль. - О боже правый, дай мне терпения еще два часа, если уж я терпел два месяца! Но тем временем я могу повидать адмирала Колиньи и герцога де Гиза. - Но ведь они тоже, по всей вероятности, в Лувре, - ответила Алоиза. - Вообще король раньше полудня не принимает... В это самое время, словно для того чтобы развеять тревожное ожидание, в комнату ворвался бледный, обрадованный Мартен-Герр, проведавший о приезде хозяина. - Вы? Это вы!.. Вот и вы, ваша светлость! - кричал он. - О, какое счастье! Но Габриэль сдержанно принял излияния своего бедного оруженосца. - Если я и вернулся, Мартен, - сказал он, - считай, что это не по твоей милости и что ты сделал все, чтобы навеки оставить меня пленником! - Что такое? И вы тоже? - растерянно переспросил Мартен. - И вы тоже, вместо того чтоб меня обелить с первого слова, обвиняете меня, будто я присвоил эти десять тысяч экю! Может, вы еще скажете, что сами мне приказали получить их и привезти к вам?.. - Несомненно так, - сказал с недоумением Габриэль. - Значит, вы считаете, что я, Мартен-Герр, способен прикарманить чужие деньги, предназначенные для выкупа моего господина из неволи? - Нет, Мартен, нет, - живо ответил Габриэль, тронутый скорбным тоном верного слуги, - я никогда не сомневался в твоей честности. Но у тебя могли украсть эти деньги, ты мог их потерять в дороге, когда ехал ко мне. - Когда ехал к вам? - повторил Мартен. - Но куда, ваша светлость? После того как мы вышли из Сен-Кантена, разрази меня бог, если я знаю, где вы были! Куда же я мог ехать? - В Кале, Мартен! Как ни пуста, как ни легка твоя голова, но про Кале ты ведь позабыть не мог! - Как же мне позабыть то, чего я никогда не знал, - спокойно возразил Мартен. - Несчастный, неужели ты и в этом запираешься? - вскричал Габриэль. - Посудите, монсеньер, тут все твердят, будто я помешался, и раз я вынужден все выслушивать, то и в самом деле скоро свихнусь, клянусь святым Мартеном! Однако и рассудок, и память пока еще при мне, черт подери!.. И если уж так нужно, берусь рассказать вам досконально все, что со мной случилось за эти три месяца... Так вот, ваша светлость, когда мы выехали из Сен-Кантена за подмогой к барону Вольпергу, то мы отправились, если вы изволите помнить, разными дорогами, и тут я попал в руки противника. Я пытался, по вашему совету, проявить изворотливость, но странное дело, меня сразу опознали... - Ну вот, - прервал его Габриэль, - вот ты и путаешь. - О, ваша светлость, - отвечал Мартен, - заклинаю вас, дайте мне досказать все, что знаю! Я и сам в самом себе с трудом разбираюсь... В тот самый момент, как меня опознали, я тут же и примирился. Я знаю сам, что иногда я раздваиваюсь и что тот, другой Мартен, не предупреждая меня, обделывает в моем лице свои темные делишки... Ну ладно, я ускользнул от них, но по глупости попался. Пустяки! Я и еще раз улизнул и опять попался. А попавшись, я с отчаяния стал от них отбиваться, да что толку-то?.. Все равно они схватили меня и всю ночь колотили и варварски мучили, а под утро повесили. - Повесили? - вскричал Габриэль, окончательно удостоверившись в безумии оруженосца. - Они тебя повесили, Мартен? Что ты под этим подразумеваешь? - Я подразумеваю, сударь, то, что меня оставили висеть между небом и землей, привязав за горло пеньковой веревкой к перекладине, которая иначе именуется виселицей. Ясно? - Не совсем, Мартен. Как-никак для повешенного... - Для повешенного я неплохо выгляжу? Совершенно верно! Но послушайте, чем кончилось дело. Когда меня повесили, от горя и досады я потерял сознание. А когда пришел в себя, вижу - лежу я на траве с перерезанной веревкой на шее. Может, какой-нибудь путник пожалел меня, беднягу, и решил освободить это дерево от человеческого плода? Но нет, я слишком знаю людей, чтобы в это поверить. Я скорее допускаю, что какой-нибудь жулик задумал меня ограбить и обрубил веревку, а потом порылся в моих карманах. Вот в этом я уверен, ибо у меня действительно исчезли и обручальное кольцо, и все мои документы. Однако все это неважно... Главное - что я сумел убежать в четвертый раз и, то и дело меняя направление, через пятнадцать дней приплелся в Париж, в этот дом, где меня встретили не ахти как приветливо. Вот и вся моя история, ваша светлость. - Ладно, - сказал Габриэль, - но в ответ на эту историю я мог бы рассказать другую, ничем не похожую на твою. - Историю моего второго "я"? - спокойно спросил Мартен. - Если в ней нет ничего непристойного и у вас, ваша светлость, есть желание коротенько мне пересказать ее, я бы с интересом послушал. - Ты смеешься, негодяй? - возмутился Габриэль. - О, ваша светлость, я ли вас не уважаю! Но странное дело, этот другой "я" причинил мне столько неприятностей, вверг меня в такие страшнейшие переделки, что теперь я невольно интересуюсь им! Иногда мне кажется, что я даже люблю этого мошенника! - Он и впрямь мошенник, - сказал Габриэль. Он уже был готов поверить рассказу Мартен-Герра, когда в комнату вошла кормилица, а за ней какой-то крестьянин. - Что же это, в конце концов, означает? - спросила Алоиза. - Вот этот человек приехал к нам с известием, что ты, Мартен-Герр, умер! VI. ДОБРОЕ ИМЯ МАРТЕН-ГЕРРА ПОНЕМНОГУ ВОССТАНАВЛИВАЕТСЯ - Что я умер? - ужаснулся Мартен-Герр, услыхав слова Алоизы. - Господи Иисусе! - завопил, в свою очередь, крестьянин, взглянув на лицо оруженосца. - Значит, "я", который не "я", помер! Силы небесные! - продолжал Мартен. - Значит, хватит с меня двойной жизни! Это не так уж плохо, я доволен. Говори же, дружище, говори, - прибавил он, обращаясь к пораженному крестьянину. - Ах, сударь, - едва выговорил посланец, оглядев и ощупав Мартена, - как это вас угораздило приехать раньше меня? Я ведь торопился изо всех сил, чтобы выполнить ваше поручение и заполучить от вас десять экю! - Вот оно что! Но, голубчик ты мой, я тебя никогда не видел, - сказал Мартен-Герр, - а ты со мной говоришь, будто век меня знаешь... - Мне ли вас не знать? - изумился крестьянин. - Разве не вы поручили мне прийти сюда и объявить, что Мартен-Герра повесили? - Как-как? Да ведь Мартен-Герр - это я! - Вы? Не может быть! Значит, вы сами объявили о том, что вас повесили? - спросил крестьянин. - Да где же и когда я говорил про такое зверство? - допытывался Мартен. - Значит, все вам сейчас и выложить? - Да, все! - Несмотря на то, что вы же предупредили - "молчок"? - Несмотря на "молчок". - Ну, ежели у вас такая плохая память, так и быть, расскажу. Тем хуже для вас, если сами велите! Шесть дней назад поутру я полол сорняки на своем поле... - А где оно, твое поле? - перебил Мартен. - И мне в самом деле нужно вам отвечать? - спросил крестьянин. - Конечно, дубина! - Так вот, поле мое за Монтаржи, вот оно где!.. И вот, пока я трудился, вы проехали мимо. За плечами у вас был дорожный мешок. "Эй, друг, что ты там делаешь?" - это вы так спросили. "Сорняки полю, сударь мой", - ответил я. "И сколько тебе дает такая работа?" - "На круг по четыре су в день". - "А не хочешь заработать сразу двадцать экю за две недели?" - "Ого-го-го!" - "Да или нет?" - "Еще бы!" - "Так вот. Немедленно отправляйся в Париж. Если ты ходишь бойко, то через пять или шесть суток будешь там. Спросишь, где находится улица Садов святого Павла и где там живет виконт д'Эксмес. В его особняк ты и направишься. Его самого на месте не будет, но ты там найдешь почтенную даму Алоизу, его кормилицу, и скажешь ей... Слушай внимательно. Ты скажешь ей: "Я приехал из Нуайона". Понимаешь? Не из Монтаржи, а из Нуайона. "Я приехал из Нуайона, где две недели назад повесили одну вам знакомую личность, по имени Мартен-Герр". Запомни хорошенько: Мартен-Герр. "У него отняли все деньги, и, чтоб он не проговорился, его повесили... Но когда его волокли на виселицу, он улучил минутку и на ходу шепнул мне, чтоб я сообщил вам про эту беду. Он мне обещал, что за это вы отсчитаете мне десять экю. Я сам видел, как его повесили, вот я и пришел..." Вот так ты должен сказать той доброй женщине. Понял?" - "Хорошо, сударь, - ответил я, - но сначала вы говорили мне про двадцать экю, а теперь говорите только про десять". - "Дурачина! Вот тебе задаток - первые десять". - "Тогда в добрый час, - говорю я. - Ну, а если добрая дама Алоиза спросит меня, каков из себя этот Мартен-Герр, которого я никогда не видал?" - "Гляди на меня". - "Гляжу". - "Так вот, ты опишешь ей Мартен-Герра, как будто он - это я!" - Удивительное дело! - прошептал Габриэль, внимательно слушая этот странный рассказ. - Значит, - продолжал крестьянин, - я, сударь, и явился объявить все, о чем вы мне говорили. А оказалось, вы попали сюда раньше меня! Оно, конечно, я заглядывал на пути в трактиры... однако поспел вовремя. Вы дали мне шесть дней, а сегодня как раз шестой день, как я вышел из Монтаржи. - Шесть дней, - печально и задумчиво промолвил Мартен-Герр. - Шесть дней назад я прошел через Монтаржи! Н-да... Думается мне, дружище, что рассказ твой - сущая правда. - Да нет же, - стремительно вмешалась Алоиза, - напротив, этот человек просто обманщик! Ведь он уверяет, будто говорил с вами в Монтаржи шесть дней назад, а вы вот уже двенадцать дней никуда не выходили из дома! - Так-то оно так, - отвечал Мартен, - но мой двойник... - И потом, - перебила его кормилица, - нет еще и двух недель, как вас повесили в Нуайоне, а раньше вы говорили, что повесили вас месяц назад!.. - Конечно, - согласился оруженосец, - сегодня как раз месяц... Но между тем мой двойник... - Пустая болтовня! - вскричала кормилица. - Ничуть, - вмешался Габриэль, - я полагаю, что этот человек указал нам дорогу истины! - О, господин, вы не ошиблись! - радостно закивал головой крестьянин. - А как мои десять экю? - Можешь не беспокоиться, - сказал Габриэль, - но ты сообщишь нам свои имя и местожительство. Возможно, со временем ты понадобишься как свидетель. Я, кажется, начинаю распутывать клубок многих преступлений... - Но, ваша светлость... - пытался возражать Мартен. - А сейчас довольно об этом, - оборвал Габриэль. - Ты, Алоиза, последи, чтоб этот добрый человек ушел, ни на что не жалуясь. В свое время дело это разрешится... Однако уже восемь часов. Пора идти в Лувр. Если король даже не примет меня до полудня, я, по крайней мере, поговорю с адмиралом и герцогом де Гизом. - После свидания с королем вы сразу же вернетесь домой? - Сразу же. Не волнуйся, кормилица. Я предчувствую, что, несмотря ни на что, выйду победителем. - Да, так оно и будет, если господь бог услышит мою горячую молитву! - прошептала Алоиза. - А тебя, Мартен, мы тоже оправдаем и восстановим в своих правах... но не раньше, чем добьемся другого оправдания и другого освобождения. А пока будь здоров, Мартен. До свидания, кормилица. Они оба поцеловали руку, которую им протянул молодой человек. Потом он, строгий и суровый, набросил на себя широкий плащ, вышел из дома и направился к Лувру. "Вот так же много лет назад ушел его отец и больше не вернулся..." - подумала кормилица. Когда Габриэль миновал мост Менял и оказался на Гревской площади, он заметил ненароком какого-то человека, тщательно закутанного в грубый плащ. Видно было, что незнакомец старается скрыть свое лицо под широкополой шляпой. Габриэлю почудилось что-то знакомое в его фигуре, однако он не остановился и прошел мимо. Незнакомец же, увидав виконта д'Эксмеса, рванулся было к нему, но сдержался и только тихо окликнул его: - Габриэль, друг мой! Он приподнял свою шляпу, и Габриэль понял, что он не ошибся. - Господин де Колиньи! Вот это да! Но что вы делаете в этом месте и в эту пору? - Не так громко, - произнес адмирал. - Признаться, мне бы не хотелось, чтоб меня узнали. Но при виде вас, друг мой, я не удержался и окликнул вас. Когда же вы прибыли в Париж? - Нынче утром, - ответил Габриэль, - и шел я как раз в Лувр, чтобы повидаться с вами. - Вот и хорошо! Если вы не слишком торопитесь, пройдемся вместе. А по дороге расскажете, что же с вами приключилось. - Я расскажу вам все, что только можно рассказать самому преданному другу, - отвечал Габриэль, - но сначала, господин адмирал, разрешите задать вам вопрос об одном исключительно важном для меня деле. - Я предвижу ваш вопрос, - ответил адмирал, - но и вам, друг мой, совсем не трудно предвидеть мой ответ. Вы, наверно, хотите знать, сдержал ли я обещание, данное вам? Поведал ли я королю о той доблести, которую вы проявили при обороне Сен-Кантена? - Нет, адмирал, - возразил Габриэль, - не об этом, поверьте мне, я хотел вас спросить. Я вас знаю и поэтому не сомневаюсь, что по возвращении вы исполнили свое обещание и рассказали королю о моих заслугах. Возможно, вы даже преувеличили их перед его величеством. Да, я это знаю наперед. Но я не знаю и с нетерпением жажду узнать: что ответил Генрих Второй на ваши слова? - Н-да... - вздохнул адмирал. - В ответ на мои слова Генрих Второй спросил меня, что же с вами, в конце концов, стало. Мне было трудно дать ему точный ответ. В письме, которое вы написали мне, покидая Сен-Кантен, не было никаких сведений, вы только напоминали мне о моем обещании. Я сказал королю, что в бою вы не пали, но, по всей вероятности, попали в плен и постеснялись поставить меня об этом в известность. - И что же король? - Король, друг мой, сказал: "Хорошо!" - и слегка улыбнулся. Когда же я вновь заговорил о ваших боевых заслугах, он прервал меня: "Однако об этом хватит" - и переменил тему разговора. - Я так и знал, - с горечью заметил Габриэль. - Мужайтесь, друг! - произнес адмирал. - Вспомните, еще в Сен-Кантене я советовал вам не слишком-то рассчитывать на признательность сильных мира сего. Габриэль гневно выпалил: - Король постарался позабыть обо мне, полагая, что я покойник или пленник! Но если я предстану перед ним и предъявлю свои права, ему придется все вспомнить! - А если память его все-таки не прояснится? - спросил адмирал. - Адмирал, - сказал Габриэль, - каждый оскорбленный может обратиться к королю, и он рассудит. Но когда оскорбитель сам король, нужно обращаться лишь к богу - и он отомстит. - Тогда, насколько я понимаю, вы сами готовы стать оружием высшей справедливости? - Вы не ошиблись, адмирал. - Хорошо, - сказал Колиньи, - может быть, сейчас самое время вспомнить разговор о религии угнетенных, который мы имели однажды. Я вам тогда говорил о верном способе карать королей, служа истине. - О, я как раз тоже вспоминал об этой беседе, - ответил Габриэль. - Как видите, память мне ничуть не изменила. И, возможно, что я прибегну к вашему способу... - Если так, не сможете ли вы мне уделить всего один час? - Король принимает лишь после полудня. До этого я в вашем распоряжении. - Тогда идемте со мной. Вы настоящий рыцарь, и поэтому я не беру с вас никакой клятвы. Дайте мне только слово хранить в тайне все, что вам придется услышать и увидеть. - Обещаю вам, я буду глух и нем. - Тогда следуйте за мною, - произнес адмирал, - и если в Лувре вам была нанесена обида, то вы, по крайней мере, узнаете, как можно за нее расплатиться. Следуйте за мной. Колиньи и Габриэль прошли мост Менял, Сите и зашагали по извилистым, тесным улочкам, одна из которых именовалась в те давние времена улицей Святого Якова. VII. ФИЛОСОФ И СОЛДАТ Колиньи [Гугеноты во Франции подвергались гонениям, но состояли не из одних угнетенных. Наряду с ремесленниками и городской беднотой (главным образом в городах Южной Франции) к ним принадлежали и многие дворяне, в том числе представители знати (Антуан Бурбон, принц Конде, адмирал Колиньи и др.)] остановился перед низкой дверью невзрачного домика, приютившегося в самом начале улицы Святого Якова. Он ударил молотком. Сначала приоткрылась ставня, затем невидимый привратник распахнул дверь. Вслед за адмиралом Габриэль прошел по тенистой аллее, поднялся по ветхой лестнице на второй этаж и очутился на чердаке перед запертой дверью. Адмирал трижды постучал в дверь, но не рукою, а ногой. Им открыли, и они вошли в довольно большую, но мрачную и пустую комнату. Из двух окон лился тусклый свет. Вся обстановка состояла из четырех табуреток и дубового колченогого стола. Адмирала, видимо, уже ждали. При его появлении двое мужчин двинулись ему навстречу, третий, стоявший у оконной ниши, ограничился почтительным поклоном. - Теодор и вы, капитан, - обратился адмирал к обоим мужчинам, - я привел сюда и представлю вам человека, который, полагаю, будет нам другом. Два незнакомца молча поклонились виконту д'Эксмесу. Потом тот, что помоложе, - видимо, это и был Теодор, - стал что-то вполголоса говорить Колиньи. Габриэль отошел немного в сторону, чтобы не мешать их беседе, и принялся внимательно разглядывать всех троих. У капитана были резкие черты лица и быстрые уверенные движения. Он был высок, смугл и подвижен. Не нужно было быть слишком наблюдательным, чтобы заметить необузданную отвагу в его брызжущих задором глазах и неукротимую волю в складке упрямых губ. В Теодоре сразу же угадывался придворный. Это был галантный кавалер с лицом круглым и приятным; взгляд его был проницателен, движения легки и изящны. Костюм, сшитый по последней моде, разительно отличался от аскетически суровой одежды капитана. Что касается третьего, то в нем поражало прежде всего властное и какое-то вдохновенное лицо. По высокому лбу, по ясному и глубокому взгляду в нем можно было без труда опознать человека мыслящего, отмеченного - скажем от себя - печатью гениальности. Тем временем Колиньи, перебросившись со своим другом несколькими словами, подошел к Габриэлю: - Прошу прощения, но я здесь не один, и мне необходимо было посоветоваться с моими братьями, прежде чем открыть вам, где и в чьем обществе вы находитесь. - А теперь я могу это узнать? - спросил Габриэль. - Можете, друг мой. - Где же я нахожусь? - В комнате, в которой сын нуайонского бочара Жан Кальвин [Жан Кальвин (1509-1564) родился в Нуайоне, во Франции, в зажиточной семье горожанина. Обосновавшись в Женеве, стал основоположником нового направления в протестантской религии - кальвинизма] проводил впервые тайные собрания протестантов и откуда его собирались отправить на костер. Но, избежав ловушки, он ныне в Женеве, в чести и могуществе. Теперь сильные мира сего поневоле с ним считаются. Габриэль, услыхав имя Кальвина, обнажил голову. Хотя наш пылкий юноша до сего времени не слишком-то увлекался вопросами теологии, он тем не менее не был бы сыном своего века, если бы не отдавал должное суровой, подвижнической жизни основоположника Реформации. Затем он спросил тем же спокойным тоном: - А что это за люди? - Его ученики, - отвечал адмирал. - Теодор де Без [Теодор де Без (1519-1605) - французский дворянин, профессор богословия в Женеве; примкнул к протестантам, после смерти Кальвина считался главой кальвинистов] - его перо, и Ла Реноди - его шпага. Габриэль поклонился щеголю-писателю, которому предстояло стать историком Реформации, и лихому капитану, которому предстояло стать виновником Амбуазской смуты [Амбуазская смута - неудачная попытка гугенотов в 1560 году захватить в Амбуазском замке короля Франциска II, с тем чтобы отстранить Гизов от правления страной]. Теодор де Без ответил на поклон Габриэля с присущим ему изяществом и сказал с улыбкой: - Господин д'Эксмес, хотя вас доставили сюда и с некоторыми предосторожностями, не принимайте нас за неких опасных и таинственных заговорщиков. Могу вас уверить, что если мы и собираемся изредка в этом доме, то лишь для того, чтобы обменяться последними новостями или принять в свои ряды новообращенных, разделяющих наши убеждения. Мы благодарны адмиралу за то, что он привел вас сюда, виконт, ибо вы безусловно относитесь к тем, кого мы из уважения к личным заслугам хотим приобщить к нашему делу. - А я, господа, из иного разряда, - скромно и просто проговорил незнакомец, стоявший у окна. - Я из тех смиренных мечтателей, перед которыми засиял светильник вашей мысли, и мне захотелось подойти к нему поближе. - Вы, Амбруаз, непременно займете место среди достойнейших наших братьев, - ответил ему Ла Реноди. - Да, господа, - продолжал он, обращаясь к Колиньи и к де Безу, - представляю вам пока еще безвестного врача. Он молод, но обладает редким умом и удивительным трудолюбием. И скоро мы будем гордиться тем, что в наших рядах - хирург Амбруаз Парэ! [Амбруаз Парэ (1517-1590) - знаменитый французский хирург; применил новые методы в лечении огнестрельных ран, при ампутировании и других операциях] - О, господин капитан! - с укором воскликнул Амбруаз. - Вы уже принесли торжественную присягу? - спросил Теодор де Без. - Нет еще, - ответил хирург. - Я хочу быть искренним и решусь лишь тогда, когда во всем разберусь. Да, у меня, признаться, еще есть кое-какие сомнения. И чтобы внести ясность, я решил познакомиться с вождями Реформации, а если будет нужно, я пойду к самому Кальвину! Свобода и вера - вот мой девиз! - Хорошо сказано! - воскликнул адмирал. Тогда Габриэль, взволнованный всем увиденным и услышанным, тоже решил высказаться: - Позвольте и мне сказать свое слово: я уже понял, где нахожусь, и догадался, почему мой благородный друг господин де Колиньи привел меня в этот дом, где собираются те, кого король Генрих Второй величает еретиками и считает своими смертельными врагами. Но я нуждаюсь в наставлениях, господа. И метр Амбруаз Парэ, человек образованный, окажет мне услугу, разъяснив, какую пользу он извлечет для себя, если примкнет к протестантам. - О пользе здесь не может быть и речи, - возразил Амбруаз Парэ. - Если бы я захотел преуспеть в качестве хирурга, я бы исповедовал религию двора и высшей знати. Нет, господин виконт, дело не в расчете, я руководствуюсь при этом иными соображениями. И если господа мне разрешат, я берусь изложить вам эти соображения в двух словах. - Говорите, говорите! - в один голос отозвались все трое. - Я буду краток, - начал Амбруаз, - ибо не располагаю временем... Власть духовная и светская, церковь и государство, до сего времени любыми способами подавляли волю и сознание личности. Священник каждому говорит: "Веруй так", а повелитель: "Делай так". Такой порядок вещей мог существовать лишь до той поры, пока умы были наивны и искали в этом учении опоры на своем жизненном пути. Сейчас же мы сознаем свою силу, ибо мы стали сильны. Но в то же время повелитель и священник, король и церковь, не желают отказаться от своей власти, они слишком к ней привыкли. Вот против этого пережитка несправедливости, на мой взгляд, и протестует Реформация. Не ошибаюсь ли я, господа? - Нет, но вы слишком прямолинейны и заходите слишком далеко, - заметил Теодор де Без. - В ваших словах заложено семя мятежа, - задумчиво произнес Колиньи. - Мятежа? - спокойно возразил Амбруаз. - Ничуть. Я просто говорил о революции. Три протестанта удивленно переглянулись. "Какой, однако, могучий человечище", - казалось, говорили их взгляды. - Необходимо, чтоб вы стали нашим, - живо откликнулся Теодор де Без. - Что вы хотите? - Ничего, кроме чести изредка беседовать с вами, дабы ваш светильник озарил кое-какие преграды на моем пути. - Но вы получите больше, - сказал Теодор де Без, - если обратитесь непосредственно к Кальвину. - Мне - такая честь? - воскликнул, покраснев от радости, Амбруаз Парэ. - Благодарю вас, тысячу раз благодарю!.. Но как это ни досадно, я должен с вами расстаться, меня ждут человеческие страдания. - Идите, идите, - сказал Теодор де Без, - такая причина слишком священна, чтобы мы посмели вас удерживать. Идите и творите благо людям. - Но, расставаясь с нами, - добавил Колиньи, - помните, что вы расстаетесь с друзьями. И они дружески распрощались. - Вот истинно избранная душа! - воскликнул Теодор де Без, когда Амбруаз Парэ ушел. - И какая ненависть ко всему недостойному! - подтвердил Ла Реноди. - И какая беззаветная, бескорыстная преданность делу человечности! - заключил Колиньи. - Увы, - молвил Габриэль, - при таком самоотвержении как мелочны могут показаться всем мои побуждения, адмирал! Реформация, да будет вам известно, для меня не цель, а лишь средство. В вашей бескорыстной великой битве я приму участие только из личных побуждений... Вместе с тем я сам сознаю, что, стоя на подобных позициях, нельзя бороться за столь священное дело, и вам лучше отвергнуть меня как человека, недостойного быть в ваших рядах. - Вы несомненно на себя клевещете, господин д'Эксмес, - отозвался Теодор де Без. - Возможно, вы преследуете не столь возвышенные цели, как Амбруаз Парэ, но ведь к истине можно идти разными путями. - Это верно, - подтвердил Ла Реноди, - всех, кто хочет примкнуть к нам, мы прежде всего спрашиваем: чего вы хотите? И не каждый нам открывает душу так, как только что сделали вы. - Ну что ж, - грустно улыбнулся Габриэль, - тогда ответьте мне на такой вопрос: уверены ли вы, что обладаете достаточной силой и влиянием, необходимыми если не для победы, то, по крайней мере, для борьбы? И снова три протестанта удивленно и на сей раз оторопело переглянулись. Габриэль в задумчивости смотрел на них. Наконец Теодор де Без прервал затянувшееся молчание: - С какой бы целью вы ни спрашивали, я обещаю ответить вам по совести и слово свое сдержу. Извольте: на нашей стороне не только здравый смысл, но и сила; успехи веры стремительны и неоспоримы. Ныне за нас не меньше пятой части населения. Мы без оговорок можем считать себя партией силы и, как я полагаю, можем внушать доверие нашим друзьям и страх - нашим врагам. - Если так, - сдержанно произнес Габриэль, - я мог бы примкнуть к первым, с тем чтобы помочь вам бороться со вторыми. - А если бы мы были слабее? - спросил Ла Реноди. - Тогда, признаюсь, я бы искал других союзников, - откровенно заявил Габриэль. Ла Реноди и Теодор де Без не смогли скрыть своего удивления. - Друзья, - вмешался Колиньи, - не судите о нем слишком поспешно и строго. Я видел его в деле во время осады Сен-Кантена, видел, как он рисковал своею жизнью, и поверьте: тот, кто так рискует, не может быть бесчестным. Я знаю, что на нем лежит долг, страшный и священный, но во имя этого долга он не может ничем поступиться. - И по этой-то причине я не могу быть с вами откровенным до конца, - сказал Габриэль. - Если сложившаяся обстановка приведет меня в ваш стан, то я отдам вам свое сердце и руку. Но отдаться беззаветно я не могу, ибо посвятил себя делу опасному и неотвратимому, и пока я его не завершил, я не господин своей судьбы. Всегда и везде моя участь зависит от участи другого. - В таком случае, - подтвердил Колиньи, - мы рады будем вам помочь. - Наши пожелания будут сопутствовать вам, а если потребуется, мы готовы вам помочь, - продолжил Ла Реноди. - Спасибо, господа, вы истинные друзья! Однако я должен заранее оговориться: если я и приду к вам, то буду лишь солдатом, а не командиром. Я буду вашей рукой, вот и все. Рука, смею уверить, смелая и честная... Отвергнете ли вы ее? - Нет, - сказал Колиньи, - мы ее принимаем, друг. - Благодарю вас, господа, - слегка поклонился Габриэль, - благодарю вас за доверие. Оно мне необходимо как воздух, ибо трудное дело выпало мне на долю... А теперь, господа, я должен вас покинуть - спешу в Лувр, - но я не говорю вам "прощайте", а только "до свидания". Думается мне, что семена, зароненные сегодня в мою душу, прорастут. - Это было бы превосходно, - отозвался Теодор де Без. - Я пойду с вами, - сказал Колиньи. - Хочу повторить в вашем присутствии Генриху Второму то, что уже однажды говорил. А то ведь у королей память короткая, а этот может ухитриться вообще все позабыть или отречься. Я с вами. - Я не смел просить вас об этой услуге, адмирал, - ответил Габриэль, - но с благодарностью принимаю ваше предложение. - Тогда идемте, - молвил Колиньи. Когда они вышли, Теодор де Без вынул из кармана записную книжку и вписал в нее два имени: Амбруаз Парэ. Габриэль, виконт д'Эксмес. - Не слишком ли торопитесь? - спросил его Ла Реноди. - Эти двое - наши, - уверенно ответил Теодор де Без. - Один стремится к истине, другой бежит от бесчестья. Я утверждаю: они наши. - Тогда утро не пропало даром, - промолвил Ла Реноди. - Безусловно! - подтвердил Теодор. - Мы заполучили глубокого мыслителя и храброго воина, могучий ум и сильную руку. Вы совершенно правы, Ла Реноди, - утро не прошло для нас даром! VIII. МИМОЛЕТНАЯ МИЛОСТЬ МАРИИ СТЮАРТ Придя вместе с Колиньи в Лувр, Габриэль был ошеломлен: в этот день король не принимал. Адмирал, несмотря на свой чин и родство с Монморанси, был на подозрении в ереси и, понятно, не мог пользоваться большим влиянием при дворе. Что же касается гвардии капитана Габриэля д'Эксмеса, то стражи у королевских покоев уже успели накрепко забыть его. Оба друга с большим трудом пробились через наружные ворота, но дальше стало еще труднее. Битый час они потратили на уговоры, убеждения, вплоть до угроз. Едва лишь удавалось отвести одну алебарду, как тут же другая преграждала им дорогу. Казалось, что королевские стражи множились у них на глазах. Но когда они всякими правдами и неправдами добрались наконец до дверей кабинета Генриха II, оказалось, что последняя преграда была просто неодолима, ибо король, уединившись с коннетаблем и с Дианой де Пуатье, дал наистрожайший приказ: не беспокоить его ни по какому поводу. Итак, нужно было ждать до вечера. Ждать, снова ждать! А ведь цель так близка! И эти несколько часов непредвиденного ожидания казались Габриэлю страшнее всех пережитых им опасностей и тревог. Слова утешения и надежды, которыми напрасно успокаивал его адмирал, не доходили до сознания Габриэля. Скорбным взглядом он смотрел в окно на моросящий, тягучий дождик, и обуреваемый гневом и досадой, лихорадочно стискивал рукоять своей шпаги. Как одолеть, как обойти этих тупых гвардейцев, которые преграждали путь к королю? В это мгновение дверь королевских покоев приоткрылась, и убитому горем юноше показалось, будто в сыром и сером сумраке дня засияло светлое, лучистое видение: по галерее проходила молодая королева Мария Стюарт. Неожиданно для себя Габриэль вскрикнул от радости и протянул к ней руки. - О сударыня! - вырвалось у него. Мария Стюарт обернулась, узнала адмирала и Габриэля и, улыбаясь, подошла к ним. - Наконец-то вы возвратились, виконт д'Эксмес! Очень рада снова вас видеть! Я так много слыхала о вас за последнее время! Но что привело вас в Лувр в столь ранний час? - Мне нужно поговорить с королем, нужно... - выдавил из себя Габриэль. - Виконту, - вступился, в свою очередь, адмирал, - действительно необходимо поговорить с его величеством. Дело чрезвычайной важности как для него, так и для самого короля, а гвардейцы его не пускают, уговаривая отложить визит до вечера. - Я не в силах ждать до вечера! - вскричал Габриэль. - Король отдает сейчас какие-то важные распоряжения коннетаблю, - сказала Мария Стюарт, - и я впрямь боюсь, что... Но умоляющий взгляд Габриэля оборвал ее речь на полуслове: - Тогда погодите, я попробую! Она своей маленькой ручкой махнула часовым, те с почтением склонились перед нею - и Габриэль с адмиралом прошли беспрепятственно. - О, благодарю вас, сударыня! - пылко проговорил молодой человек. - Путь открыт, - улыбнулась Мария Стюарт, - а если его величество будет слишком гневаться, то, по возможности, не выдавайте меня! - И, кивнув Габриэлю и его спутнику, она исчезла. Габриэль подошел было к двери кабинета, но в этот миг дверь распахнулась и на пороге показался сам король, что-то говоривший коннетаблю. Решительность не была отличительной чертой короля. При неожиданном появлении виконта д'Эксмеса он попятился назад и даже не догадался разгневаться. Но Габриэль не растерялся и склонился в низком поклоне. - Государь, - произнес он, - разрешите мне выразить вам свою глубочайшую преданность... И, обращаясь к подоспевшему адмиралу, он продолжил, желая облегчить ему трудное вступление: - Подойдите, адмирал, и во исполнение данного мне обещания соблаговолите напомнить королю о том участии, которое я принял в защите Сен-Кантена. - Что это значит, сударь? - вскричал Генрих, приходя в себя от неожиданности. - Вы врываетесь к нам без приглашения, без доклада! И притом еще в нашем присутствии смеете предоставлять слово адмиралу! Габриэль, словно бросившись в гущу боя, понял, что сейчас не время колебаться, и потому почтительно, но непреклонно возразил. - Я полагал, государь, что вы в любое время можете оказать справедливость даже самому ничтожному из ваших подданных. И, воспользовавшись растерянностью короля, прошел вслед за ним в кабинет, где побледневшая Диана де Пуатье, привстав в своем кресле, со страхом прислушивалась к дерзким речам этого смельчака. Колиньи и Монморанси вошли следом. Все молчали. Генрих, повернувшись к Диане, вопрошающе смотрел на нее. Но прежде чем она отыскала удобную лазейку, Габриэль, слишком хорошо знавший ее и прекрасно понимавший, что в ход пошла последняя ставка, снова обратился к Колиньи: - Умоляю вас, господин адмирал, говорите! Монморанси незаметно качнул головой, как бы приказывая племяннику молчать, но тот рассудил иначе и заявил: - Я должен высказаться - таков мой долг. Государь, я кратко подтверждаю в присутствии виконта д'Эксмеса то, что счел необходимым подробно вам изложить еще до его возвращения. Ему, и только ему обязаны мы тем, что оборона Сен-Кантена была продлена дольше срока, который вы сами назначили, ваше величество! Коннетабль снова многозначительно кивнул, но Колиньи, смотря ему прямо в глаза, продолжал с тем же спокойствием: - Да, государь, три раза виконт д'Эксмес спасал город, и без его помощи Франция не нашла бы того пути к спасению, по которому, смею надеяться, она идет ныне. - Однако не слишком ли много чести?! - вскричал взбешенный Монморанси. - Нет, сударь, - отвечал Колиньи, - я лишь правдив и справедлив, только и всего. - И, обернувшись к Габриэлю, он добавил: - Так ли я сказал, друг мой? Вы довольны? - О, благодарю вас, адмирал! - сказал растроганный Габриэль, пожимая руку Колиньи. - Другого я от вас и не ждал. Считайте меня своим вечным должником! Во время этого разговора король, видимо крайне разгневанный, хмурил брови и, наклонив голову, нетерпеливо постукивал ногой по паркету. Коннетабль потихоньку приблизился к госпоже де Пуатье и вполголоса перебросился с нею несколькими словами. Они, должно быть, пришли к какому-то решению, поскольку Диана насмешливо улыбнулась. Случайно поймав эту улыбку, Габриэль вздрогнул и, все-таки пересилив себя, сказал: - Теперь я не смею вас задерживать, адмирал. Вы сделали для меня больше, чем требовал долг, и если его величество соблаговолит уделить мне одну минуту для разговора... - После, сударь, после, я не отказываю, - перебил его Генрих, - но сейчас это совершенно невозможно!.. - Невозможно? - с отчаянием повторил Габриэль. - А почему, государь, невозможно? - с полнейшим спокойствием спросила Диана, к великому удивлению Габриэля и самого короля. - Как, - запинаясь, спросил король, - вы полагаете... - Я полагаю, государь, что долг короля - воздавать должное каждому из своих подданных. Что же до вашего обязательства по отношению к виконту д'Эксмесу, так оно, по моему мнению, одно из самых законных и священных. - Ну конечно, конечно... - залепетал Генрих, пытаясь прочесть в глазах Дианы ее тайный замысел, - и я желаю... - ...немедленно выслушать виконта д'Эксмеса, - договорила Диана. - Правильно, государь, такова справедливость. - Но ведь вашему величеству известно, - сказал пораженный Габриэль, - что при этом разговоре не должно быть свидетелей? - Господин де Монморанси все равно собирался уходить, - заметила госпожа де Пуатье. - Что касается адмирала, то вы сами взяли на себя труд объявить ему, что больше его не задерживаете... Остаюсь только я... Но поскольку я присутствовала при заключении вашего соглашения и могу теперь в случае надобности напомнить или уточнить какое-нибудь обстоятельство, вы, надеюсь, разрешите мне остаться? - Еще бы... еще бы... я прошу вас об этом, - пробормотал Габриэль. - Тогда мы покидаем вас, ваше величество, и вас, сударыня, - сказал Монморанси. Поклонившись Диане, он одобряюще кивнул ей. Впрочем, сейчас она вряд ли нуждалась в его поддержке. Колиньи, со своей стороны, не побоялся обменяться рукопожатием с Габриэлем и отправился следом за своим дядюшкой. Король и его фаворитка остались наедине с Габриэлем, все еще ломавшим себе голову над этим неожиданным и непонятным благоволением, которым его удостоила мать Дианы де Кастро. IX. ДИАНА ИЗВОРАЧИВАЕТСЯ Хотя Габриэль и умел владеть собой, лицо его было все-таки бледно и голос прерывался от волнения, когда после долгого молчания он заговорил: - Государь! С дрожью в сердце, но с полным доверием к королевскому слову я осмеливаюсь напомнить вашему величеству торжественное обязательство, кое вы соблаговолили взять на себя. Граф де Монтгомери жив еще, государь! Если бы было иначе, вы бы прервали мою речь... Задохнувшись, он остановился. Король, казалось, застыл в угрюмом молчании. Габриэль продолжал: - Итак, государь, граф де Монтгомери жив, а оборона Сен-Кантена, по свидетельству адмирала, была продлена моими усилиями до последней возможности. Свое слово я сдержал, государь, - сдержите ваше. Государь, верните мне моего отца! - Однако... - заколебался Генрих II. Он взглянул на Диану де Пуатье, но та была невозмутима и предельно спокойна. Положение было трудное. Генрих свыкся с мыслью, что Габриэль либо в могиле, либо в плену, и уж никак не предвидел, что придется дать ответ на его грозное требование. Видя, что король колеблется, Габриэль почувствовал, как невыносимая тоска сжимает его сердце. - Государь, - выкрикнул он в порыве отчаяния, - не могли же вы, ваше величество, забыть!.. Вспомните, ваше величество, нашу беседу! Вспомните, какое обязательство я взял на себя и какое вы дали мне! Король против своей воли сочувствовал горечи и отчаянию благородного юноши, в нем проснулись добрые побуждения. - Я помню все, - сказал он Габриэлю. - О, благодарю вас, государь! - воскликнул Габриэль, и в его взгляде сверкнула радость. Но тут раздался бесстрастный голос госпожи де Пуатье. - Король, разумеется, помнит все, господин д'Эксмес, но вы-то, по-моему, кое-что позабыли. Молния, внезапно упавшая к его ногам, не поразила бы так Габриэля, как поразили его эти слова. - Что такое?.. - растерянно прошептал он. - Что же я позабыл?.. - Добрую половину своего обета, - отвечала Диана. - Вы сказали его величеству примерно так: "Государь, чтобы освободить моего отца, я остановлю неприятеля в его победном шествии к сердцу Франции". - И разве я этого не сделал? - спросил Габриэль. - Верно, - ответила Диана, - но вы при этом добавили: "И если этого будет мало, я возмещу потерю Сен-Кантена взятием другого города у испанцев или у англичан". Вот что вы говорили сударь. Поэтому, на мой взгляд, вы сдержали свою клятву только наполовину. Что вы можете возразить? Вы продлили оборону Сен-Кантена на несколько дней, не спорю. Этот город вы защитили, пусть так, но я не вижу взятого города. Где он? - О господи, господи! - только и мог проговорить ошеломленный Габриэль. - Теперь вы видите, - продолжала Диана с тем же спокойствием, - что моя память точнее, чем ваша. Теперь, надеюсь, вы тоже вспомнили? - О да, верно, теперь я вспоминаю! - усмехнулся Габриэль. - Но говоря так, я хотел сказать, что для Сен-Кантена я сделаю все возможное и невозможное, только и всего... А отвоевать сейчас город у испанцев или англичан... Да разве это возможно? Скажите, государь! Ваше величество, отпуская меня в путь, вы молчаливо согласились на первую мою жертву и даже не намекнули на то, что мне придется пойти и на вторую. Государь, к вам, к вам я обращаюсь: целый город - за жизнь одного человека, разве этого мало? Можно ли из-за слова, вырвавшегося в минуту возбуждения, возлагать на меня новую задачу, во сто крат тяжелее прежней, и... притом, как нетрудно понять, совершенно невыполнимую! Король собирался было заговорить, но Диана поспешила предупредить его. - Что может быть легким и выполнимым, - сказала она, - если речь идет о страшном преступнике, заточенном за оскорбление его величества? Чтобы добиться недостижимой цели, вы избрали недостижимые пути, господин д'Эксмес! Но с вашей стороны несправедливо требовать выполнения королевского слова, когда вы сами не сдержали до конца свое! Долг короля так же суров, как и долг сына. Вы хотите спасти своего отца - пусть так, но ведь король печется обо всей Франции! Диана, бросив на короля многозначительный взгляд, как бы напомнила ему, насколько опасно выпустить из могилы старого графа Монтгомери вместе с его тайной. Тогда Габриэль решился на последнюю попытку и, протягивая руки к королю, выкрикнул: - Государь, к вам, к вашей справедливости, к вашему милосердию я взываю! Государь, дайте срок, придет время, будет возможность, я обещаю: я верну родине этот город или умру в бою! Но пока... пока... государь, дайте мне возможность повидать своего отца! Твердый, презрительный взгляд Дианы подсказал Генриху ответ, и, повысив голос, он холодно изрек: - Сдержите ваше обещание до конца, и тогда, клянусь богом, я сдержу свое. - Это ваше последнее слово, государь? - Да, последнее! Подавленный, ошеломленный, побежденный в этой несправедливой битве, Габриэль невольно понурился. И в тот же миг целый вихрь стремительных мыслей зароился в его голове. Он отомстит этому бесчестному королю и этой коварной женщине. Он ринется в ряды протестантов! Он завершит назначение рода Монтгомери! Он насмерть поразит Генриха так же, как Генрих поразил старого графа! Он изгонит Диану де Пуатье, бесстыдную и бесчестную! Такова будет отныне его единственная цель, и он во что бы то ни стало достигнет ее!.. Но нет! За это время отец его успеет двадцать раз умереть! Отомстить за него - хорошо, но спасти - еще лучше! Взять штурмом город, пожалуй, легче, чем покарать короля! Все последние месяцы его жизни мгновенно пронеслись перед его мысленным взором, и он, только что растерянный, отчаявшийся, вновь вскинул голову - он решился!.. Король и Диана с удивлением, доходившим до страха, видели, как разглаживается его побледневшее чело. - Пусть будет так! - вот все, что он сказал. - Вы надумали? - спросил король. - Я решился, - отвечал Габриэль. - Но как? Объясните! - Выслушайте меня, государь. Я хочу вам вернуть другой город взамен того, что отняли у вас испанцы. Этот шаг вам кажется, должно быть, отчаянным, невозможным, безумным... Скажите откровенно, государь, вы ведь думаете именно так? - Верно, - согласился Генрих. - Скорее всего, - задумчиво произнес Габриэль, - эта попытка будет стоить мне жизни, а единственным следствием ее будет то, что я прослыву смешным чудаком. - Но не я же вам это предложил, - заметил король. - Конечно, рассудительнее всего отказаться, - добавила Диана. - Но тем не менее я уже сказал: я решился! - повторил Габриэль. Генрих и Диана не удержались от возгласа удивления. - О, поберегите себя, сударь! - воскликнул король. - Мне? Беречь себя? - со смехом возразил Габриэль. - Я уже давно принес себя в жертву! Но на сей раз, государь, пусть между нами не будет ничего недосказанного, ничего недослышанного. Пусть условия нашего договора, который мы заключаем перед всевышним, будут ясны и четки. Я, Габриэль, виконт де Монтгомери, обязуюсь передать Франции некий город, находящийся всецело во власти испанцев или англичан. Под городом я разумею не замок, не поселок, а сильно укрепленный пункт. Никаких иносказаний, надеюсь, здесь нет. - Пожалуй, так, - смущенно протянул король. - Но и вы, - продолжал Габриэль, - Генрих Второй, король Франции, обязуетесь по первому же моему требованию передать мне графа де Монтгомери. Вы согласны? Король, уловив недоверчивую усмешку Дианы, ответил: - Согласен! - Благодарю вас, ваше величество! Но это не все: соблаговолите дать одну гарантию мне, бедному безумцу, который с открытыми глазами бросается в пропасть! Нельзя строго судить тех, кто обречен на смерть! Я не прошу у вас письменного обязательства, которое уронило бы ваше достоинство, да вы на это и не согласитесь. Но вот Библия, государь. Положите на нее королевскую длань и поклянитесь: "В обмен на стратегически важный город, которым я буду обязан одному лишь виконту де Монтгомери, я клянусь на священном писании возвратить свободу его отцу и наперед заявляю: если эта клятва мною будет нарушена, то все, что будет сделано указанным виконтом для покарания бесчестия вплоть до выступления против моей особы, я признаю верным и не наказуемым ни богом, ни людьми". Повторите клятву, государь! - По какому праву вы требуете ее от меня? - возмутился Генрих. - Я сказал, государь: по праву идущего на смерть. Король еще колебался, но герцогиня с той же пренебрежительной улыбкой кивнула ему: мол, можно поклясться без всяких опасений. - Хорошо, я согласен, - произнес Генрих, словно в каком-то роковом увлечении, и, положа руку на Библию, повторил клятву. - По крайней мере, - вздохнул молодой человек, - этого достаточно, чтобы избавить меня от сомнений. Свидетелем нашего нового уговора была не только одна герцогиня, но и всевышний. А сейчас у меня нет свободного времени. Прощайте, государь. Через два месяца я буду либо мертв, либо обниму своего отца. Он откланялся и стремительно вышел из кабинета. В первый момент Генрих был еще хмур и озабочен, но Диана разразилась хохотом. - Полноте, государь, почему вы не смеетесь? - спросила она. - Вам должно быть ясно, что этот безумец уже погиб, а его отец умер в темнице! Можете смеяться, государь! - Я так и сделаю, - ответил король и рассмеялся. X. ВЕЛИКИЙ ЧЕЛОВЕК УЗНАЕТ О ВЕЛИКОМ ЗАМЫСЛЕ Герцог де Гиз, с тех пор как получил звание генерал-лейтенанта королевства, жил теперь в самом Лувре, в этой колыбели французских королей. Какие же грезы посещали по ночам честолюбивого главу Лотарингского дома? Какой путь прошли его сновидения с той поры, когда в лагере под Чивителлой он доверил Габриэлю свою мечту о неаполитанском престоле? Успокоился ли он теперь? Или, будучи гостем в королевском дворце, пожелал вдруг стать в нем хозяином? Не ощущал ли он прикосновения возложенной на его голову короны? Вполне возможно, что именно в это время Франциск Лотарингский питал такие тайные надежды. И в самом деле: разве король, взывая к его помощи, не давал волю его дерзновенному честолюбию? Ведь доверив ему спасение Франции в годину тяжких испытаний, король сам признал, что он, Франциск де Гиз, - первый полководец своего времени. Герцог прекрасно сознавал, что признание его заслуг королем - это еще далеко не все. Теперь нужно будет убедить в них всю Францию. А для этого необходимы блестящие победы над врагом, громовые дела. Для того чтобы Франция доверилась ему и пошла за ним, мало было загладить ее поражения, - нужно было ей принести победу. Вот какие мысли обуревали герцога де Гиза после его возвращения из Италии. Об этом же думал он и в тот самый день, когда Габриэль де Монтгомери заключил с Генрихом II новое безумное соглашение. Стоя у окна и машинально барабаня пальцами по стеклу, Франциск де Гиз невидящим взором смотрел на залитый дождем двор. Кто-то осторожно постучал в дверь и, войдя с разрешения герцога, доложил о виконте д'Эксмесе. - Виконт д'Эксмес! - воскликнул герцог де Гиз, обладавший памятью Цезаря. - Виконт д'Эксмес! Мой юный соратник по Мецу, Ренти и Валенце! Впустите его, впустите немедленно! Слуга поклонился и тут же ввел в комнату Габриэля. Нужно сказать, что, покинув короля, мужественный юноша не колебался. Он пребывал сейчас в том редком для человека состоянии внезапного озарения, которое именуется вдохновением. И, войдя в покои герцога, он как бы невольно угадывал те неотвязные думы, которые не давали покоя Франциску де Гизу. Кстати, герцог был чуть ли не единственный, кто мог понять и помочь Габриэлю. Герцог де Гиз бросился навстречу и заключил его в свои объятия. - А, вот и вы, мой храбрец! Откуда прибыли? Что с вами было после Сен-Кантена? Как часто я вспоминал о вас, Габриэль! - Значит, вы еще не забыли о виконте д'Эксмесе? - Черт возьми, он еще спрашивает! - рассмеялся герцог. - Вы, очевидно, не привыкли напоминать о себе! Колиньи рассказал мне часть ваших сен-кантенских подвигов и притом еще добавил, что утаил лучшую их половину! - Не так уж много я сделал, - с грустной улыбкой промолвил Габриэль. - Честолюбец! - заметил герцог. - Это я-то честолюбец? - усмехнулся Габриэль. - Но, хвала господу, - продолжал герцог, - вы все-таки возвратились, и мы снова вместе, друг мой! Вспомните, какие планы мы строили в Италии. Ах, Габриэль, теперь Франции нужна ваша доблесть больше, чем когда бы то ни было! - Все, что я имею, и все, что умею, - заявил Габриэль, - посвящено благу отечества. Я жду только вашего повеления, монсеньер. - Спасибо, друг мой, - ответил герцог. - Поверьте мне, повеления вам долго ждать не придется. Но, по правде говоря, чем больше я пытаюсь разобраться в обстановке, тем тяжелее и запутанней она мне кажется. Мне нужно немедленно укрепить оборону Парижа, создать гигантскую линию сопротивления врагу, остановить наконец его наступление. И, однако, все это не стоит и ломаного гроша, если я не перейду в наступление. Я должен, я хочу действовать, но как?.. И он замолчал, как бы испрашивая совета у Габриэля. Он знал удивительную находчивость молодого человека и смутно надеялся, что и теперь он чем-то ему поможет. Но на этот раз виконт д'Эксмес молчал и только вопрошающе смотрел на герцога. Франциск Лотарингский продолжал: - Не корите меня за медлительность, друг мой. Вы же знаете: я не из тех, кто колеблется, но я из тех, кто размышляет. Так что не слишком-то порицайте меня, ибо я совмещаю решимость и рассудительность... Однако, - добавил герцог, - вы, кажется, озабочены сейчас еще сильнее, чем прежде... - Не будем говорить обо мне, монсеньер, прошу вас, - перебил его Габриэль. - Поговорим сначала о Франции. - Пусть так, - согласился герцог. - Тогда я вам откровенно скажу, что меня заботит. Мне думается, что самое главное сейчас - совершить какой-нибудь великий подвиг и тем самым поднять дух наших людей, возродить нашу древнюю боевую славу. Нужно не ограничиваться восстановлением наших разрушенных укреплений, а возместить их хотя бы одной убедительной победой. - И я того же мнения, монсеньер! - воскликнул Габриэль, удивленный и обрадованный подобным тождеством их взглядов. - И вы тоже? - переспросил герцог де Гиз. - И вы тоже, должно быть, не однажды задумывались над бедами нашей Франции и о ее спасении? - Я часто думал об этом, - признался Габриэль. - Но представляете ли вы себе всю трудность этого будущего подвига? - спросил Франциск Лотарингский. - Да и кто и когда на него решится? - Ваша светлость, мне кажется, что я это знаю. - Знаете? - воскликнул герцог. - Так скажите, скажите, Габриэль. - Мой замысел, монсеньер, не из таких, о котором можно рассказать в двух словах. Вы, ваша светлость, великий человек, но и вам, вероятно, он покажется фантастичным. - О, я не подвержен головокружениям, - сказал с улыбкой герцог де Гиз. - Все равно, монсеньер, - проговорил Габриэль, - я боюсь и заранее вам говорю, что на первый взгляд моя затея может показаться странной, бредовой, совершенно невыполнимой! Но, по сути, она только трудна и опасна. - Что ж, тем она увлекательней! - воскликнул Франциск Лотарингский. - Тогда условимся, ваша светлость: вы не изумляйтесь. Повторяю, однако: на пути немало опасностей. Но я знаю, как их избежать. - Если так, говорите, Габриэль, - сказал герцог. - Да кто там стучит, черт возьми! - прибавил он с досадой. - Это вы, Тибо? - Да, ваша светлость, - сказал вошедший слуга. - Вы приказали доложить, когда соберется совет. Уже два часа, и господин де Сен-Ренэ должен прийти за вами с минуты на минуту. - Ах, а ведь и верно! - заметил герцог де Гиз. - Мне необходимо присутствовать на этом совете. Ладно, Тибо, оставьте нас... Вы сами видите, Габриэль: я должен идти к королю. Вечером вы откроете мне ваш замысел, но до того скажите хоть в двух словах, что вы задумали? - В двух словах, ваша светлость: взять Кале, - спокойно произнес Габриэль. - Взять Кале? - вскричал герцог де Гиз, отступив в изумлении. - Вы позабыли, ваша светлость, - так же невозмутимо вымолвил Габриэль, - что обещали не изумляться. - Так вот что вы замыслили! - проговорил герцог. - Взять Кале, защищенный армией, неприступными стенами, морем, наконец! Кале, которым англичане владеют больше двухсот лет! Кале - ключ от Франции. Я сам люблю смелость, но тут налицо уже не смелость, а дерзость! - Вы правы, монсеньер, - ответил Габриэль. - Но именно такая дерзость может увенчаться успехом. Ведь никому и в голову не придет, что подобный замысел вполне осуществим. - А может быть, и так, - задумчиво протянул герцог. - Когда я вам все расскажу, монсеньер, вы согласитесь со мной. Единственное, что нужно: хранить полную тайну, навести неприятеля на ложный след и появиться у стен города внезапно. Через две недели Кале будет наш! - Однако все это только общие слова, - сказал герцог де Гиз, - у вас есть план, Габриэль? - Есть, монсеньер, и он крайне прост и ясен... Не успел Габриэль закончить фразу, как дверь открылась, и в комнату вошел граф де Сен-Ренэ. - Его величество ждет вас, монсеньер, - поклонился Сен-Ренэ. - Иду, граф, иду, - отозвался герцог де Гиз. Потом, обернувшись к Габриэлю, вполголоса сказал: - Как видите, я должен с вами расстаться. Но ваша неожиданная и великолепная мысль не дает мне покоя... Если вы считаете такое чудо осуществимым, так неужели я вас не пойму? Можете ли вы быть у меня к восьми часам? - Ровно в восемь я буду у вас. - Позволю себе заметить вашей светлости, - сказал граф де Сен-Ренэ, - что уже третий час. - Я готов, граф. Герцог направился было к выходу, но, взглянув на Габриэля, снова подошел к нему и тихо спросил, как бы проверяя, не ослышался ли он: - Взять Кале? Габриэль утвердительно кивнул и, улыбнувшись, спокойно ответил: - Да, взять Кале! Герцог де Гиз поспешил к королю, и виконт д'Эксмес покинул Лувр. XI. РАЗНЫЕ БЫВАЮТ ХРАБРЕЦЫ Алоиза сидела у окна, с беспокойством поджидая возвращения Габриэля. Наконец, увидев его, она возвела к небу заплаканные глаза. Но на сей раз это были слезы радости. - Слава богу! - воскликнула она, бросаясь к двери. - Вот и вы!.. Вы из Лувра? Видели короля? - Видел, - сказал Габриэль. - И что же? - Все то же, кормилица, придется мне подождать. - Еще подождать! - всплеснула руками Алоиза. - Святая дева! Снова ждать! - Ждать невозможно лишь тогда, когда ничего не делаешь, - заметил Габриэль. - Но я, слава богу, буду действовать, а кто видит цель, тот не заскучает. Он вошел в залу и бросил свой плащ на спинку кресла. Мартен-Герра, сидевшего в углу в глубоком раздумье, он даже и не заметил. - Эй, Мартен! - окликнула Алоиза оруженосца. - Почему ты не поможешь его светлости снять плащ? - Ох, простите, простите! - вскочил на ноги очнувшийся Мартен. - Ничего, Мартен, не беспокойся, - сказал Габриэль. - Ты, Алоиза, не очень-то укоряй нашего Мартена. Скоро мне снова потребуются его преданность и усердие. Мне надо с ним поговорить об очень важных делах! Воля виконта была священна для Алоизы. Она с улыбкой взглянула на оруженосца и, чтобы не мешать их беседе, вышла из залы. - Ну, Мартен, - сказал Габриэль, когда они остались одни, - о чем же ты так крепко задумался? - Да вот все ломаю себе голову, пытаясь разобраться в этой истории с человеком, которого я встретил утром. - И что же? Разобрался? - улыбнулся Габриэль. - Увы, не очень-то, ваша милость. Если признаться, то ничего, кроме тьмы кромешной, я не вижу... - А мне, Мартен, как я уже тебе говорил, почудилось совсем другое. - Но что именно, монсеньер? До смерти хочется знать. - Рано еще об этом говорить, - ответил Габриэль. - А пока забудь на какой-то срок и о себе, и о той тени, которая затемнила всю твою жизнь. Попозже мы все узнаем, обещаю тебе. Поговорим лучше о другом. Сейчас ты особенно мне нужен, Мартен. - Тем лучше, ваша милость! - Тогда мы поймем друг друга, - продолжал Габриэль. - Мне нужна вся твоя жизнь без остатка, все твое мужество. Готов ли ты довериться мне и, пойдя на любые лишения, целиком посвятить себя моему делу? - Еще бы! - вскричал Мартен. - Ведь таков мой долг! - Молодчина, Мартен! Однако подумай хорошенько. Дело это трудное и опасное. - Очень хорошо! Это как раз по мне! - потирая руки, беспечно заявил Мартен. - Будем сто раз рисковать жизнью, Мартен. - Чем крупнее ставки, тем интереснее игра! - Но игра эта суровая и, начавши ее, придется играть до конца. - Либо идти ва-банк, либо вообще не играть! - с гордостью молвил оруженосец. - Прекрасно, - сказал Габриэль. - Но придется бороться со стихиями, радоваться буре, смеяться над недостижимым. - Ну, и посмеемся, - перебил его Мартен. - По совести говоря, после той перекладины жизнь мне кажется просто чудом из чудес, и я не посетую, ежели господь бог отберет тот излишек, которым он меня пожаловал. - Тогда, Мартен, все сказано! Ты готов разделить со мной мою судьбу и последуешь за своим господином? - До самой преисподней, ваша светлость, хотя бы для того, чтобы там подразнить сатану! - На это не слишком надейся, - возразил Габриэль. - Ты можешь погубить со мной душу на этом свете, но только не на том. - А мне ничего другого и не надо, - подхватил Мартен. - Ну, а кроме моей жизни, монсеньер, вам ничего от меня другого не понадобится? - Пожалуй, понадобится, - ответил Габриэль, улыбаясь бесшабашности и наивности вопроса. - Мне понадобится, Мартен-Герр, еще одна услуга от тебя. - А какая именно, ваша светлость? - Подбери мне, и притом поскорее, дюжину ребят твоей хватки. Словом, крепких, ловких, смелых - таких, что прошли огонь, воду и медные трубы. Можно это сделать? - Посмотрим! А вы им хорошо заплатите? - По червонцу за каждую каплю крови. В том трудном и святом деле, которое я должен довести до конца, жалеть о своем состоянии не приходится. - В таком случае, монсеньер, - промолвил оруженосец, - за два часа я соберу целую свиту превосходных озорников. Во Франции и особенно в Париже в таких плутах никогда не бывало недостатка. Но кто будет ими командовать? - Я сам, - сказал виконт. - Только не как гвардии капитан, а как частное лицо. - Если так, монсеньер, то у меня есть на примете пять или шесть бывалых наших молодцов, знакомых вам еще со времен итальянской кампании. С тех пор как вы их отпустили, они до того истосковались без настоящего дела, что с радостью явятся по первому зову. Вот я их и завербую. Нынче же вечером я вам представлю всю будущую вашу команду. - Прекрасно, - произнес Габриэль. - Но только одно непременное условие: они должны быть готовы покинуть Париж немедленно и следовать за мною без всяких расспросов и замечаний. - За славой и золотом они пойдут хоть с закрытыми глазами. - Я рассчитываю на них, Мартен. Что же касается тебя... - Обо мне говорить не приходится, - перебил его Мартен. - Нет, именно приходится. Если мы уцелеем в этой заварухе, я обещаю сделать для тебя то же, что и ты для меня. Я помогу тебе справиться с твоими врагами, будь покоен. А пока - вот тебе моя рука! - О, ваша светлость! - промолвил Мартен, почтительно целуя руку Габриэля. - Теперь иди, Мартен, и сейчас же принимайся за дело. А мне надо побыть одному. - Вы остаетесь дома? - спросил Мартен. - Да, до семи часов. Мне в Лувре надо быть только к восьми. - В таком случае, я еще до семи представлю вам нескольких персонажей из состава нашей будущей труппы. Он поклонился и вышел, чувствуя себя на седьмом небе от одного только сознания, что ему доверили столь важное поручение. Габриэль, оставшись один, заперся у себя в комнате и принялся детально изучать план Жана Пекуа. Он то расхаживал в раздумье из угла в угол, то присаживался к столу, набрасывая заметки. Ему хотелось, чтобы ни одно возражение герцога де Гиза не осталось без ответа. Мартен-Герр явился около шести часов. - Ваша светлость, - важно и таинственно произнес он, - не угодно ли вам принять шесть или семь душ, которые надеются под вашим началом послужить Франции и королю? - Ну да! Уже шесть или семь? - удивился Габриэль. - Семь или шесть, которые неизвестны вашей светлости. А с нашими стариками из-под Меца дойдет и до дюжины. - Черт возьми, ты времени даром не теряешь! Ну-ка, введи людей! - Поодиночке? - спросил Мартен-Герр. - Так вам будет легче составить о них свое суждение. - Пусть так, поодиночке, - согласился Габриэль. - Последнее слово, - прибавил Мартен. - Должен вам заметить, что я знаю всех этих людей - иных лично, а об иных имею точные данные. У них разные характеры и разные побуждения, но всех их роднит одна черта - испытанная на деле храбрость. За это качество я вам ручаюсь. Но зато вы должны проявить некоторую снисходительность к другим их слабостям и недостаткам. После этой существенной оговорки Мартен-Герр вышел и через минуту вернулся в сопровождении загорелого, непоседливого детины с беззаботным и смышленым лицом. - Амброзио, - представил его Мартен. - Амброзио - имя иностранное. Значит, вы не француз? - спросил Габриэль. - Кто знает? - ответил Амброзио. - Я подкидыш и вырос в Пиренеях. Одна нога во Франции, другая - в Испании. Впрочем, я легко примирился с подобной незаконностью, не имея никаких претензий ни к господу богу, ни к матушке моей! - На какие средства вы живете? - поинтересовался Габриэль. - Очень просто. Мне одинаково дороги обе мои родины, и я стараюсь по мере своих сил стереть между ними границы, знакомя одну с богатствами другой... и наоборот... - Короче говоря, - пояснил Мартен, - Амброзио занимается контрабандой. - Но ныне, - продолжал Амброзио, - гонимый неблагодарными властями с обоих склонов Пиренеев, я счел за благо уступить им и вот явился в Париж, город, где храбрец... - Где Амброзио сможет, - подхватил Мартен, - применить всю свою предприимчивость, всю свою ловкость и умение. - Амброзио, контрабандиста, принять! - сказал Габриэль. - Следующий? Довольный Амброзио ушел, уступив место некоей странной личности с физиономией типичного аскета. Мартен представил его под именем Лактанция. - Лактанций, - сказал он, - служил под началом адмирала де Колиньи, который может дать о нем благожелательный отзыв. Но Лактанций - ревностный католик, и он не пожелал повиноваться начальнику, зараженному ересью. Молчаливым кивком Лактанций подтвердил слова Мартена, и тот продолжал: - Этот благочестивый рубака приложит все свои усилия, чтобы удовлетворить господина виконта д'Эксмеса, но он просит предоставить ему льготы, нужные ему для спасения души. Солдатское ремесло, а также долг совести понуждают его воевать со своими братьями во Христе и уничтожать их по мере возможности. Посему Лактанций полагает, что столь жестокую необходимость следует замаливать с особой строгостью. И он самоотверженно сопоставляет число наложенных им на себя постов и покаяний с числом раненых и убитых, которых он преждевременно препроводил к подножию трона всевышнего. - Лактанция, богомольца, принять, - с улыбкой сказал Габриэль. Лактанций все так же молча поклонился и отправился восвояси. Вслед за Лактанцием Мартен-Герр ввел в комнату молодого человека среднего роста, с живым, одухотворенным лицом и маленькими холеными руками. Его костюм, от воротника до башмаков, был не только чист, но даже не лишен некоторого кокетства. Он грациозно поклонился Габриэлю и застыл перед ним в почтительной позе. Звали его Ивонне. - Вот, ваша светлость, - сказал Мартен, - самый примечательный из всех. Ивонне в рукопашном бою неудержим, как лев, сорвавшийся с цепи! Колет и рубит в состоянии полного исступления. Особенно же он отличается при штурмах. Он всегда вступает первым на первую лестницу и водружает французское знамя раньше всех на стене неприятельской крепости. - Так, значит, он настоящий герой? - спросил Габриэль. - Я делаю, что могу, - скромно потупился Ивонне. - И Мартен-Герр, без сомнения, несколько преувеличил ценность моих слабых усилий. - Ничуть, я вам только воздаю должное, - возразил Мартен. - И в доказательство этого я, перечислив ваши достоинства, тут же отмечу ваши недостатки. Ивонне, ваша светлость, как я уже говорил, - сущий герой на поле битвы, но в обыденной жизни он робок и впечатлителен, как девица. Он, например, боится темноты, мышей, пауков и чуть ли не теряет сознание при малейшей царапине. Он обретает свою буйную отвагу только тогда, когда его опьяняет запах пороха. - Все равно, - сказал Габриэль, - мы его поведем не на бал, а на бой. Ивонне со всей его деликатностью - принять. Ивонне откланялся по этикету и удалился, с улыбкой поглаживая рукой свой тонкий черный ус. На смену ему явились два белокурых гиганта, стройные и невозмутимые. Одному на вид можно было дать лет сорок, другому - не больше двадцати пяти. - Генрих Шарфенштейн и Франц Шарфенштейн, его племянник, - доложил Мартен-Герр. - Что за дьявол, кто они такие? - поразился Габриэль. - Откуда вы, ребята? - Ми только отшасчи немножко францозиш, - сказал старший. - Как так? - спросил виконт. - Ми плох понималь францоз, - проговорил великан помоложе. - Это немецкие рейтары, - сказал Мартен-Герр, - иными словами - наемные солдаты. Они продают свою руку тому, кто лучше платит, и хорошо знают, что стоит храбрость. Они уже были у испанцев и англичан. Но испанец мало дает, а англичанин слишком торгуется. Покупайте их, ваша светлость, в деле они будут хороши. Они никогда не спорят и, как люди точные в своих обязательствах, всегда лезут прямо на пушки с полнейшей невозмутимостью. Ведь для них мужество - только предмет сделки. - Я беру этих поденщиков славы, - сказал Габриэль, - и для большей верности плачу им за месяц вперед. Кто там еще? Оба тевтонских Голиафа по-военному отдали честь и направились к выходу, чеканя шаг. - Следующий, - произнес Мартен, - по имени Пильтрусс. Вот он. Некое разбойного вида существо в изодранном платье, переваливаясь, вошло в комнату, остановилось в замешательстве и воззрилось на Габриэля, словно он был судьей. - Не стесняйтесь, Пильтрусс, - мягко обратился к нему Мартен-Герр. - Несмотря на ваш дикий вид, вам, право, нечего краснеть. Потом он доложил своему господину: - Пильтрусс, монсеньер, так называемый человек с большой дороги. Он ходит по дорогам, которые кишат чужеземными грабителями, и грабит грабителей. Что же касается французов, то он не только милует, но даже и помогает им. Итак, Пильтрусс - своего рода завоеватель. Тем не менее он ощутил потребность изменить свой образ жизни. Вот почему он с такой охотой принял предложение вступить под знамя виконта д'Эксмеса. - Хорошо, - сказал Габриэль. - Я принимаю его под твою, Мартен, ответственность, с условием, что он изберет ареной для своих подвигов не большие дороги, а укрепленные города. - Благодари монсеньера, чудак, - подтолкнул его Мартен-Герр. - Благодарю вас, ваша светлость, - заторопился Пильтрусс. - Обещаю вам, что никогда не буду драться один против двух или трех, а только против десятерых. - В добрый час, - усмехнулся Габриэль. После Пильтрусса явилась некая мрачная, бледная и чем-то озабоченная личность. Зловещее выражение его лица усугублялось бесчисленными шрамами и рубцами. Мартен представил этого седьмого, и последнего, новобранца под невеселой кличкой Мальмор. - Господин виконт, - сказал он, - вы не должны отказывать бедняге Мальмору. У него явное пристрастие к войне. Он просто грезит сражениями и, однако, ни разу в жизни даже не пригубил этого кубка наслаждения. Он так смел, так рвется в стычку, что с первого же шага получает рану, которая и приводит его в лазарет. Все его тело - сплошной рубец, но он крепок, а бог милостив, и он поднимается и снова ждет подходящего случая. Монсеньер, вы сами видите, что нельзя лишить этого скорбного вояку радости, которая принесла бы обоюдную пользу. - Ладно, беру Мальмора с его энтузиазмом, - сказал Габриэль. Довольная улыбка скользнула по бледному лицу Мальмора, и он ушел, дабы присоединиться к новым своим товарищам. - Надеюсь, теперь все? - спросил Габриэль своего оруженосца. - Да, монсеньер. - Что ж, у тебя недурной вкус, - заметил Габриэль. - Благодарю за удачный выбор. - Да, - скромно промолвил Мартен-Герр, - такими ребятами не стоит пренебрегать. - И я так думаю, - согласился Габриэль. - Крепкая компания. - А если сюда добавить еще Ландри, Обрио, Шенеля, Котамина и Балю, наших ветеранов, да еще вашу светлость во главе, да еще четырех или пять человек из вашей челяди, так у нас будет такой отряд, которым можно будет похвастаться перед друзьями и особенно перед врагами. - Правильно, - сказал Габриэль. - А сейчас ты займешься их экипировкой. Мой же день пока еще не закончен. - Куда вы собираетесь нынче вечером, монсеньер? - спросил Мартен. - В Лувр, к герцогу де Гизу. Он ждет меня к восьми часам, - ответил Габриэль, поднимаясь со стула. - Ты даже не знаешь, как нужна мне победа! И я добьюсь ее! И, направляясь к двери, он воскликнул про себя: "Да, я тебя спасу, отец! Я спасу тебя, Диана!" XII. НЕУКЛЮЖИЙ ЛОВКАЧ Теперь перенесемся мысленно за шестьдесят лье от Парижа, и тогда мы окажемся в Кале в конце ноября 1557 года. Не прошло и двадцати пяти дней с отъезда виконта д'Эксмеса, как гонец его уже появился у стен английской крепости. Он потребовал, чтоб его провели к губернатору, лорду Уэнтуорсу, для вручения ему выкупа за бывшего пленника. Он был неловок и крайне бестолков, этот гонец: как ни указывали ему дорогу, он двадцать раз проходил мимо ворот и, по своей глупости, тыкался во все замаскированные двери. Это было сущим наказанием - дурачина успел обойти чуть ли не все наружные укрепления у главного входа в крепость. Наконец после бесчисленных указаний он все-таки отыскал нужную дорогу. В те далекие времена магическая сила слов: "Я несу десять тысяч экю для губернатора" - была такова, что суровые формальности выполнялись мгновенно. Его для виду обыскали, затем доложили о нем лорду Уэнтуорсу, и вот носитель столь уважаемой суммы был беспрепятственно пропущен в Кале. Посланец Габриэля еще долго блуждал по улицам Кале, прежде чем отыскал дворец губернатора. Итак, потратив больше часа на десятиминутную дорогу, он наконец вошел во дворец и сразу был принят губернатором. В тот день Уэнтуорс пребывал в тяжкой меланхолии. Когда посланец объяснил цель своего прихода и тут же положил на стол тугой мешок с золотом, англичанин спросил: - Виконт д'Эксмес ничего не велел мне передать, кроме этих денег? Пьер (таково было имя посланца) поглядел на лорда с тупым изумлением, которое не делало чести его врожденным способностям. - У меня, сударь, - сказал он, - нет другого дела, как только передать вам выкуп. Хозяин больше ничего мне не приказывал, и я даже не понимаю... - Ну хорошо, хорошо! - перебил его лорд Уэнтуорс. - Просто виконт д'Эксмес стал там более рассудителен, с чем я его и поздравляю. Воздух французского двора отшиб ему память. И тихо добавил, будто про себя: - Забвение - это половина счастья! - А вы, милорд, со своей стороны не прикажете мне передать что-либо моему хозяину? - спросил посланец, с глуповатым безразличием внимая меланхоличным вздохам англичанина. - Коли он промолчал, то и мне нечего ему сказать, - сухо ответил лорд Уэнтуорс. - Однако напомните ему, что до первого января я готов к его услугам как дворянин и как губернатор Кале. Он поймет. - До первого января? - переспросил Пьер. - Так ему и сказать милорд? - Да, именно так. Вот вам, любезный, расписка в получении денег, а также возмещение за беспокойство при такой долгой дороге. Берите же, берите! Пьер вроде бы заколебался, но потом принял кошелек из рук лорда Уэнтуорса. - Спасибо, милорд, - сказал он. - Не разрешите ли вы мне обратиться к вам с просьбой? - С какой именно? - Помимо того долга, который я вручил вашей милости, виконт д'Эксмес еще задолжал одному из здешних жителей... Как его зовут-то?.. Да, Пьеру Пекуа, у которого он был постояльцем. - И что же? - А то, милорд, что мне бы надо заявиться к этому Пьеру Пекуа и вернуть ему то, что причитается! - Не возражаю, - сказал губернатор. - Вам покажут, где он живет. Вы устали с дороги, но, к сожалению, я не могу вам позволить остаться здесь на несколько дней, ибо здешним уставом запрещено пребывание иностранцев, а французов в особенности. Итак, прощайте, любезный, добрый путь. - Прощайте, милорд, покорнейше вас благодарю. И покинув дворец губернатора, посланец опять принялся плутать по городу в поисках улицы Мартруа, где жил, если читатель помнит, оружейник Пьер Пекуа. Наконец, найдя нужный ему дом, он вошел в него и увидел самого хозяина. Оружейник, мрачный, как туча, сначала его принял за заказчика и отнесся к нему с полным безразличием. Однако, когда новоприбывший сказал, что он послан виконтом д'Эксмесом, лицо горожанина сразу просветлело. - От виконта д'Эксмеса! - воскликнул он. И, повернувшись к подмастерью, который уже навострил уши, бросил ему: - Кантен, мигом слетай к братцу Жану, скажи, что прибыл человек от виконта д'Эксмеса. Раздосадованный подмастерье побежал выполнять поручение. - Говорите же, дружище! - заторопился Пьер Пекуа. - О, мы знали, что господин виконт никогда нас не забудет! Говорите поскорей! Что он вам велел передать? - Большой привет и сердечную благодарность, затем вот этот кошелек, а также слова: "помните пятое число". - И это все? - недоверчиво спросил Пьер Пекуа. - Все, хозяин. - Мы здесь живем втроем: я, мой двоюродный брат Жан и сестра Бабетта, - не унимался оружейник. - У вас было поручение ко мне. Пусть так. Но неужели у вас нет ничего ни для Бабетты, ни для Жана? В эту минуту вошел Жан Пекуа. - Я имел дело только к вам, метр Пьер Пекуа, и, кроме этого, сказать мне нечего. - Вот как? Видишь, брат, - заявил Пьер, обращаясь к Жану, - видишь, господин виконт д'Эксмес нас благодарит, изволит нам полностью вернуть деньги и велит нам передать: "Помните!" Вот и все... - Погоди, Пьер! - перебил его Жан Пекуа, будто о чем-то догадываясь. - Скажите, дружище, если вы действительно состоите при виконте д'Эксмесе, вы должны знать среди его челяди некоего Мартена-Герра? - Мартен-Герра?.. Ах да, конечно. Мартен-Герра... ведь он его оруженосец. - Он все время при виконте? - Все время. - И он знал, что вы направляетесь в Кале? - Конечно, знал... Когда я покидал особняк виконта, он меня, помнится, провожал... - И он никому и ничего не велел передать? - Да нет же, говорю вам. - А может быть, Мартен велел что-нибудь сказать по секрету? Если так, то всякая осторожность теперь излишня. Мы уже знаем все... Вы можете говорить в нашем присутствии. Больше того, мы можем удалиться, а особа, которую Мартен-Герр безусловно имел в виду, здесь налицо и сама с вами поговорит. - Клянусь честью, - тянул свое посланец, - я ни слова не понимаю из всего, что вы говорите. - Довольно, Жан! - с негодованием вскричал Пьер Пекуа. - Не понимаю, Жан, какая радость бередить рану, которую нам нанесли!.. Жан молча поник головой. - Угодно ли вам пересчитать деньги? - спросил озадаченный посланец. - Не стоит труда, - угрюмо отозвался Жан. - Возьми, вот это тебе, дружище, а я пойду распоряжусь, чтоб тебя накормили. - Спасибо за деньги, - покраснел посланец. - Ну, а есть мне совсем не хочется, я ведь уже перекусил в Ньеллэ. Я должен немедленно уезжать. Ваш губернатор запретил мне задерживаться в городе. - Мы тебя не задерживаем, дружище, - промолвил Жан Пекуа. - Прощай и передай только Мартену... Или, впрочем, ничего не передавай. Скажи лишь господину виконту, что мы его благодарим и помним все насчет пятого. - Послушай, - добавил Пьер Пекуа, выходя из глубокого раздумья. - Скажи своему господину, что мы согласны терпеливо ждать его целый месяц. Но если этот год кончится, а мы от него никаких вестей не получим, - значит, у сердца его нет памяти... Потому что настоящий дворянин должен помнить не только про одолженные деньги, но и про сокровенные тайны, которые ему доверены. На том и прощай, дружище. - Господь вас храни, - сказал посланец виконта д'Эксмеса. - Все ваши вопросы и все пожелания я точно передам своему господину. Жан Пекуа проводил его до ворот, Пьер остался дома. Бестолковый гонец, потолкавшись по переулкам и исходивши вдоль и поперек этот путаный город Кале, очутился наконец у главных ворот и предъявил свой пропуск. Его снова обыскали и только тогда выпустили в чистое поле. Он тотчас же двинулся в путь и, лишь пройдя целое лье от города, остановился. Теперь можно было и отдохнуть. Он присел на придорожный бугорок и задумался. Довольная улыбка скользнула по его губам. - "Не знаю, чем объяснить, - сказал он про себя, - но в этом городе все какие-то удивительно мрачные и печальные. Уэнтуорс чего-то не поделил с д'Эксмесом, а братья Пекуа имеют какие-то счеты с Мартен-Герром. Э! Мне-то что до их счетов?.. Лично я получил все, что хотел. Правда, у меня нет ни клочка бумаги, но зато я помню до тонкостей все расположение города". И перед его мысленным взором тут же предстали все улицы, валы и сторожевые посты, которые он вроде бы невзначай повидал. "Очень хорошо! Все четко и ясно, - подумал он. - Герцог де Гиз будет доволен. А через шесть недель, если бог и обстоятельства будут за нас, мы будем хозяевами в Кале". Чтобы наши читатели не утруждали себя загадками, откроем им: звали этого человека маршал Пьетро Строцци, он был одним из знаменитейших и талантливейших военных инженеров своего времени. Немного отдохнув, Пьетро Строцци снова зашагал по дороге, чтобы поскорее добраться до Парижа. Все его мысли вертелись вокруг Кале и лишь мимоходом затрагивали тех, кто там жил. XIII. 31 ДЕКАБРЯ 1557 ГОДА Нетрудно догадаться, почему Пьетро Строцци нашел лорда Уэнтуорса в таком грустном и подавленном настроении. Нетрудно также понять, почему губернатор Кале отозвался о виконте д'Эксмесе столь высокомерно и презрительно. Дело в том, что ненависть герцогини де Кастро к своему тюремщику все возрастала и возрастала. Когда он изъявлял желание нанести ей визит, она находила любые предлоги, лишь бы избежать его посещения. Ну, а если уж ей и приходилось иногда терпеть его присутствие, то по ее холодному и чрезмерно учтивому виду сразу было видно, как тяготит ее эта беседа. Что же касается самого губернатора, то каждый визит повергал его в жесточайшее уныние. Но тем не менее он не в силах был отказаться от этой пагубной страсти. Ни на что не надеясь, он все же не отчаивался. Он хотел быть в глазах Дианы блестящим джентльменом и поистине угнетал пленницу своей предупредительностью. Он окружил ее идеальным вниманием, приставил к ней французского пажа и даже пригласил одного из итальянских музыкантов, на которых был немалый спрос во времена Возрождения. Однажды он дал в ее честь бал, на который пригласили всю английскую знать Кале. Приглашения были направлены даже по ту сторону пролива. И, однако, госпожа де Кастро не пожелала на нем присутствовать. Лорд Уэнтуорс, видя такое безразличие и пренебрежение, не раз твердил себе, что лучше было бы для своего же покоя принять королевский выкуп, который предлагал ему Генрих II, и вернуть Диане свободу. Но поступить так - значит вернуть ей любовь Габриэля д'Эксмеса, а на такую тяжелую жертву у англичанина не хватало ни размаха душевного, ни мужества. Так в нерешительности и беспокойстве проходили дни, недели, месяцы. 31 декабря 1557 года лорд Уэнтуорс велел доложить о себе герцогине де Кастро. Она приняла его, сидя перед высоким камином... Шел надоевший ей разговор об одном и том же - о том, что их связывало и в то же время разъединяло. - Нет, сударыня, в вашем упрямстве есть что-то неестественное, - говорил лорд Уэнтуорс, покачав головой. - Вы не смогли бы окончательно меня оттолкнуть, если бы не хранили какую-то безумную надежду. Неужели вы рассчитываете на то, что несбыточно? Посудите сами - откуда к вам может прийти помощь? - От бога, от короля... - отвечала Диана. Она запнулась на полуслове, но лорд сразу же понял, что кроется за этим умолчанием. "А больше всего от виконта д'Эксмеса!" - подумал он, но, не желая об этом упоминать, ограничился горестным замечанием: - Конечно, надейтесь на короля, надейтесь на бога!.. Если бог действительно желал бы вам помочь, он мог бы это сделать в первый же день вашего приезда сюда, а, между прочим, вот уже год на исходе - и никакого благоволения с его стороны. - Я надеюсь на год, который начнется с завтрашнего дня, сударь. - Что же до короля Франции, отца вашего, - продолжал лорд Уэнтуорс, - то у него, слава богу, забот хватает. Ведь беды его дочери ничтожны по сравнению с бедами Франции. - Так говорить можете только вы! - сказала Диана с подчеркнутым сомнением. - Лорд Уэнтуорс никогда не лжет, сударыня. Знаете ли вы, в каком положении находится ваш венценосный батюшка? - Что я могу знать в этой темнице? - воскликнула Диана, не в силах скрыть свое волнение. - Тогда соблаговолите об этом спросить у меня, - обрадовался лорд Уэнтуорс, поняв, что завладел ее вниманием. - Итак, знайте, что возвращение герцога де Гиза в Париж ни в какой мере не улучшило положения Франции. Было собрано несколько отрядов, было восстановлено несколько крепостей - и только! В данное время французы колеблются, не зная, что предпринять. Бросятся ли они на Люксембург или направятся в Пикардию, неизвестно. Может быть, они захотят отобрать Сен-Кантен или Гаме?.. - А может быть, и Кале? - перебила его Диана и вскинула глаза на губернатора, чтобы увидеть, какое впечатление произведет на него сказанное ненароком слово. Но лорд Уэнтуорс, не поведя и бровью, отвечал с великолепнейшей улыбкой: - О, сударыня, позвольте мне оставить ваш вопрос без ответа. Тот, кто имеет хоть малейшее понятие о военном деле, ни на минуту не допустит нелепой мысли, что герцог де Гиз, опытный полководец, решится на столь глупую затею. Ведь тем самым он выставил бы себя на посмешище перед всей Европой... В эту минуту за дверью послышался шум, и в комнату стремительно вошел стрелок. Лорд Уэнтуорс вскочил и гневно воззрился на него: - В чем дело? Кто посмел меня беспокоить? - Простите, милорд, но я от лорда Дерби! - доложил стрелок. - Лорд Дерби велел мне немедленно оповестить вас о том, что вчера в десяти верстах от Кале был обнаружен двухтысячный отряд французских стрелков. - А! - воскликнула Диана, не скрывая своей радости. Но лорд Уэнтуорс бесстрастно вновь обратился к стрелку: - И это, по-твоему, достаточное основание, чтобы нагло врываться ко мне? - Простите, милорд, - пролепетал бедняга, - но лорд Дерби... - Лорд Дерби близорук, - перебил его губернатор. - Он способен принять дорожные кочки