атите? - Вы сами понимаете, - сказал Габриэль, - что я не привез с собой таких денег в осажденный город. К друзьям же неудобно обращаться. Но если вы мне предоставите немного времени, я могу получить эти деньги из Парижа... - Очень хорошо, - согласился лорд Грей, - и в случае надобности я удовлетворюсь вашим словом, которое дороже денег. Но так как дела надо вести аккуратно, а натянутые отношения между нашими и испанскими войсками побудят меня, быть может, вернуться в Англию, то вы, надеюсь, не будете в обиде, если до уплаты выкупа я задержу вас не в этом испанском городе Сен-Кантене, а в Кале, английском городе, где губернатором мой зять, лорд Уэнтуорс. Подходят вам такие условия? - Вполне, - горько усмехнулся Габриэль. - Я только попрошу у вас разрешения послать моего оруженосца за деньгами в Париж, дабы мои планы и ваше доверие не пострадали от чрезмерной задержки выкупа. - Это совершенно справедливо, - ответил лорд Грей, - и будьте уверены, что в ожидании возвращения вашего доверенного мой шурин окружит вас таким почетом, какого вы достойны. В Кале вам будет предоставлена полная свобода, а лорд Уэнтуорс создаст вам наилучшие условия, тем более что он сам любит хорошенько поесть и повеселиться. Впрочем, это его частное дело - моя сестра, его жена, умерла. Я хотел только сказать, что там вы не заскучаете. Габриэль молча поклонился. - А вы, сударь, - обратился лорд Грей к Жану Пекуа, который во время этой сцены не раз недоуменно пожимал плечами, - вы, как я вижу, горожанин? - Я Жан Пекуа, милорд. - Прекрасно! На какой же выкуп от вас я могу рассчитывать? - Что ж, милорд, я не прочь поторговаться. Кто поторгуется, тот и столкуется, как говорится. Вы изволили нахмуриться, но я не лорд и, думается, не стою и десяти ливров... - Довольно! - брезгливо остановил его лорд Грей. - Вы заплатите сто ливров. - Сто ливров? Пусть так, милорд, если вы меня так высоко цените, - сказал хитрый ткач, - но не наличными же все сто ливров? - Как! У вас нет даже такой ничтожной суммы? - Деньжонки у меня водились, милорд, - ответил Жан Пекуа, - но во время осады я все роздал больным и бедным. - Но у вас есть друзья? Или, наконец, родные? - спросил лорд Грей. - Друзья? На них не очень-то приходится рассчитывать, милорд. Родственники? Близких у меня нет. Жена умерла, не оставив детей. И братьев у меня нет. Есть один дальний родственник... - Ну, а он? - спросил нетерпеливо лорд Грей. - Он даст мне взаймы сто ливров, я в этом не сомневаюсь, и живет он как раз в Кале. - Вот как? - недоверчиво протянул лорд Грей. - Уверяю вас, милорд, - сказал Жан Пекуа таким правдивым тоном, что нельзя было ему не поверить. - Его зовут Пьер Пекуа, и он уже тридцать лет держит оружейную мастерскую на улице Мартруа. - И он с вами в дружбе? - Еще бы! Я последний Пекуа в своем роду, значит, он должен меня почитать. Больше двух веков назад наш предок Пекуа имел двух сыновей. Один из них стал ткачом в Сен-Кантене, другой оружейником в Кале. С тех пор сен-кантенские Пекуа ткут, а те Пекуа, что в Кале, куют. Но хотя живут они врозь, дружба между ними не тускнеет. Пьер ссудит меня деньгами для выкупа, хотя не видался я с этим славным родственником около десяти лет, а потому не видался, что вы, англичане, не слишком-то легко даете нам пропуска в свои крепостные районы. - Да, да, - любезно подтвердил лорд Грей, - вот уже скоро двести лет, как ваши Пекуа в Кале - англичане. - О, - с жаром воскликнул ткач, - Пекуа!.. И вдруг осекся. - Что Пекуа? - удивился лорд Грей. - Пекуа, милорд, - сказал Жан, в смущении теребя в руках свою шапку, - Пекуа политикой не занимаются, вот что я хотел сказать. Англичане ли они, французы ли, только бы иметь им там наковальню, а здесь - ткацкий станок, чтобы можно было кормиться, и Пекуа довольны. - Как знать, - благожелательно заметил лорд Грей, - а может, вы откроете ткацкую мастерскую в Кале, станете тоже подданным королевы Марии, и обе ветви рода Пекуа наконец воссоединятся после стольких лет. - А что ж, очень может быть, - добродушно проворчал Жан Пекуа. Габриэль ушам своим не верил. Доблестный горожанин, так храбро оборонявший свой город, вдруг преспокойно заговорил о переходе в английское подданство! Словно для него это было то же самое, что переменить белье. Но Жан подмигнул ему, дав понять, что здесь кроется какая-то тайна. Вскоре лорд Грей распростился с обоими. - Завтра мы отправимся вместе в Кале, - сказал он им. - Вы можете заняться теперь сборами в дорогу и попрощаться с городом. Я отпускаю вас на честное слово. К тому же, - добавил он со свойственной ему чуткостью, - о вас будет сообщено страже у ворот, да и вообще никого из города не выпускают без пропуска коменданта. Габриэль молча поклонился и вышел из дома вместе с Жаном Пекуа. - Что вы затеяли, друг мой? - спросил он ткача по дороге. - Неужели вы не можете сразу откупиться какой-то там сотней экю? Отчего вам так понадобилась поездка в Кале? У вас и в самом деле есть родственник - оружейник? Почему вы так странно себя повели? - Тссс! - ответил с таинственным видом Жан Пекуа. - Вы можете положиться на своего оруженосца? - Я за него ручаюсь. Ему подчас изменяет память и у него бывают этакие завихрения, но человек он верный. - Хорошо, - сказал Пекуа. - Не посылайте его в Париж за выкупом сразу же из Сен-Кантена. Возьмем его с собой в Кале и оттуда пошлем в Париж. Нам потребуется его помощь. - Но что же, в конце концов, означают все эти предосторожности? - спросил Габриэль. - У вас, я вижу, и родственника нет никакого в Кале. - Есть! - возразил Пекуа. - Пьер Пекуа существует. Это так же верно, как и то, что он воспитан в любви к своей старой доброй Франции и никогда не откажется поддержать какой-нибудь ваш героический замысел, вроде того, что возник у вас здесь, в Сен-Кантене. - Друг мой, я догадываюсь, - сказал Габриэль, пожимая руку ткачу. - Но ты слишком высоко меня ценишь и судишь обо мне по себе. Ты даже и не представляешь, сколько было личных побуждений в моем кажущемся геройстве. Не знаешь, что и в дальнейшем я вынужден буду целиком отдаваться выполнению одного священного долга. - Ну и что ж? - возразил Жан Пекуа. - Вы исполните этот свой долг, как и все прочие. А среди этих прочих, - он понизил голос, - есть такой: ежели представится случай, то в Кале мы рассчитаемся за Сен-Кантен. XXXVI. ПОЧТЕННЫЙ АРНО ДЮ ТИЛЬ ПРОДОЛЖАЕТ ДЕЙСТВОВАТЬ Предоставим молодому капитану и старому горожанину мечтать о расплате и вернемся к стрелку и оруженосцу, которые все еще находятся в доме лорда Грея. После ухода пленников стрелок действительно попросил у своего начальника обещанное вознаграждение, и тот, не слишком упираясь, расплатился с ним; он был доволен проницательностью, с какой комиссионер выбрал для него товар. Арно дю Тиль, в свою очередь, тоже ждал от стрелка комиссионных, и тот, надо отдать ему должное, не подвел приятеля. Когда стрелок вошел в комнату, Арно сидел за столом и заносил в свой знаменитый реестр следующие строки: "За то, что ловко добился внесения виконта д'Эксмеса в список военнопленных и тем самым временно освободил монсеньора Монморанси от указанного виконта... " - Чем это вы заняты? - спросил стрелок, хлопнув его по плечу. - Чем занят? Счетом, - ответил лже-Мартен. - А в каком положении наш счет? - Полностью оплачен, - подмигнул стрелок и сунул монеты в руки Арно. - Как видите, я слово держу и денег не жалею. Оба пленника, на которых вы указали, хороши. Особенно ваш господин. Он даже и не торговался или, вернее, наоборот - торговался. Старик, правда, был не слишком сговорчив, но как горожанин и он неплох, и, если бы не вы, я мог бы, по правде говоря, выбрать куда хуже. - Не сомневаюсь, - пересчитывая деньги и кладя их в карман, сказал Арно. - Но не торопитесь, друг, - продолжал стрелок. - Вы видите, что я плачу хорошо. Теперь вы должны мне подыскать третьего пленника - кого-нибудь из дворян. - Ей-богу, мне больше некому покровительствовать, - осклабился Арно. - Выбирайте уж сами. - Я знаю, что могу выбрать и сам, но еще раз прошу помочь мне в этом деле. Ведь можно выбирать среди мужчин, женщин, стариков и даже среди детей благородного происхождения... - Как? - спросил Арно. - И среди женщин? - Особенно среди них, - ответил англичанин. - И если вы знаете женщину не только знатную и богатую, но молодую и красивую, то мы можем на ней неплохо заработать, ибо милорд Грей дорого перепродаст ее своему зятю, лорду Уэнтуорсу. А этот сластолюбец, как я слыхал, пленниц любит еще больше, чем пленников. - К сожалению, такой я не знаю, - сказал Арно. - Впрочем, позвольте... Но нет... Нет, это невозможно. - Отчего невозможно? Мы ведь здесь хозяева и победители. И, кроме адмирала, можем всякого объявить военнопленным. - Это верно, - согласился Арно, - но красавица, которую я имею в виду, не должна находиться близко от моего господина, не должна видеться с ним. А держать их в плену обоих в одном месте - это никак не способствует их разлуке. - Отчего же? Лорд Уэнтуорс небось никому не покажет свою красивую пленницу. - Да, в Кале, - сказал, размышляя, Арно. - А в дороге? У виконта будет время наглядеться на нее и наговориться с нею досыта. - Не будет, уверяю вас, - ответил англичанин. - Мы двинемся туда двумя колоннами, одна раньше другой, и между рыцарем и красавицей ляжет двухчасовой переход. - Да, но что скажет старик коннетабль? - вслух задал вопрос Арно. - Если он узнает о моей проделке, то мигом велит меня вздернуть. - Узнает? Да об этом вообще никто не узнает, - уверял его стрелок-соблазнитель. - Сами-то вы не проболтаетесь, и, если только ваши деньги не заговорят... - А сколько бы их было? - спросил Арно. - Опять половина ваша. - Экая обида! - вздохнул Арно. - Сумма была бы наверняка кругленькая. Небось папаша не поскупился бы! - Папаша - герцог или князь? - спросил стрелок. - Папаша - король, душа моя, и зовут его Генрих Второй. - Здесь дочь короля?! - воскликнул англичанин. - Разрази меня гром! Если вы теперь не скажете, где можно ее найти, я просто-напросто удавлю вас, приятель. Дочь короля! - И королева красоты, - сказал Арно. - О, лорд Уэнтуорс потерял бы голову. Приятель! - произнес англичанин торжественно, достав свой кошель и открыв его перед зачарованным Арно. - И кошель, и все, что в нем, - в обмен на имя и адрес красавицы. - По рукам! - крикнул, не выдержав искушения, Арно и схватил кошель. - Имя? - спросил стрелок. - Диана де Кастро, она же сестра Бени. - Где она? - В монастыре бенедиктинок. - Бегу туда! - крикнул стрелок и исчез. "Так и быть, - размышлял Арно, шагая по дороге в ратушу. - Так и быть, этот случай я в счет коннетаблю не поставлю!" XXXVII. ЛОРД УЭНТУОРС Спустя три дня, 1 сентября, губернатор Кале лорд Уэнтуорс, получив соответствующие инструкции от своего шурина, лорда Грея, и проводив его на корабль, вернулся верхом в свой особняк, в одной из комнат которого его уже ждали Габриэль и Жан Пекуа, а в другой - Диана. Но госпожа де Кастро не знала, что находится под одной крышей с Габриэлем, ибо, как обещал Арно дю Тилю стрелок, она проделала весь путь в полном одиночестве. Лорд Уэнтуорс был прямой противоположностью своему шурину. Насколько был надменен, сух и жаден лорд Грей, настолько же был энергичен, любезен и щедр его родственник. Стройный красавец с изящными манерами и с легкой проседью в густых вьющихся волосах, он еще сохранил, несмотря на свои сорок лет, порывистую страстность молодого человека. Его юношеская походка и огоньки в серых красивых глазах как бы подтверждали это. И он действительно жил весело и беззаботно, словно ему было все еще двадцать лет. Сначала он вошел в залу, где его дожидались виконт д'Эксмес и Жан Пекуа, и, любезно улыбаясь, приветствовал их словно желанных гостей, а не военнопленных. - Добро пожаловать в мой дом, господа. Я чрезвычайно признателен своему шурину за то, что он вас прислал ко мне, виконт. Простите меня, но в этой скучной крепости, куда меня сослали, развлечения столь редки, общество столь невелико, что я почитаю за счастье встретить человека, с которым можно поговорить... И я, как честный эгоист, искренне радуюсь вашей задержке из-за проклятого выкупа. - Да, выкуп и в самом деле несколько запоздает, - ответил Габриэль. - Вы, вероятно, уже знаете от лорда Грея, что мой оруженосец, которого я собрался послать в Париж за деньгами, по дороге сюда напился, подрался с одним из конвоиров и ранен в голову. Рана, правда, не опасная, но из-за нее, боюсь, он задержится в Кале дольше, чем я предполагал. - Тем хуже для бедного малого и тем лучше для меня, виконт, - улыбнулся лорд Уэнтуорс. - Вы слишком любезны, милорд, - ответил с грустной усмешкой Габриэль. - Нет, виконт, в этом, право, нет никакой любезности. Любезно было бы с моей стороны тут же отпустить вас в Париж на слово. Но, повторяю, для этого я слишком себялюбив и слишком скучаю. Что прикажете делать! Мы будем вместе в плену и постараемся друг другу помогать в борьбе со скукой заточения. Габриэль поклонился, не проронив ни слова. Он и вправду предпочел бы, чтоб лорд Уэнтуорс, поверив на слово, вернул ему свободу. Но мог ли он притязать на подобное доверие со стороны человека, которого видел впервые? Но как бы то ни было, его утешала мысль, что Колиньи уже в Париже. А если так, значит, он доложил королю, что именно Габриэлю удалось продлить оборону Сен-Кантена. Генрих же, верный своему монаршему слову, может, и не станет ждать возвращения сына, чтобы освободить отца. И все-таки Габриэль не мог совладать со своим беспокойством, тем более что беспокоился за двоих. Перед отъездом из Сен-Кантена ему не удалось повидать Диану. Между тем, не замечая грустной рассеянности своего пленника, лорд Уэнтуорс продолжал: - Впрочем, я постараюсь, господин д'Эксмес, быть не слишком свирепым тюремщиком, и, чтобы сразу же доказать это, я разрешу вам сколько угодно выходить из дому и разгуливать по городу... разумеется, если вы дадите мне слово дворянина не помышлять о побеге. Тут Жан Пекуа, не удержавшись, обрадованно дернул за рукав удивленного Габриэля. - Я вам крайне признателен за это предложение, милорд, - любезно ответил молодой человек, - и даю честное слово даже и не думать о побеге. - Этого достаточно, сударь, - сказал лорд Уэнтуорс, - и если гостеприимство, которое я могу и должен вам оказывать в своем доме, покажется вам стеснительным, то, пожалуйста, не чинитесь со мною. Я не буду в претензии, если вы подберете себе более удобное жилье. - О, господин виконт, - с жаром выпалил Жан Пекуа, обращаясь к Габриэлю, - если вы соблаговолите занять самую лучшую комнату в доме моего родича, оружейника Пьера Пекуа, то окажете ему большую честь, а меня просто осчастливите, клянусь вам! И достопочтенный Пекуа сопроводил свои слова выразительным жестом. Он теперь изъяснялся не иначе, как посредством каких-то таинственных знаков и умолчаний, да и вообще становился весьма загадочной личностью. - Спасибо, друг мой, - сказал Габриэль. - Но, право же, воспользоваться таким разрешением значило бы злоупотребить любезностью... - Нет, уверяю вас, - живо возразил лорд Уэнтуорс, - я нисколько не возражаю против того, чтобы вы поселились у Пьера Пекуа. Это состоятельный, деятельный горожанин, мастер своего дела и честнейший человек. Я хорошо его знаю, покупал у него не раз оружие, и у него живет довольно миловидная особа, дочь или жена, не знаю точно. - Его сестра Бабетта, милорд, - объяснил Жан Пекуа. - Она и вправду довольно привлекательна, и не будь я так стар... Но род Пекуа из-за этого не угаснет. Пьер потерял жену, но она ему оставила двух здоровенных мальчишек, и они будут вас развлекать, господин виконт, если вы согласитесь принять приглашение моего двоюродного братца. - Соглашайтесь, виконт, я вам советую, - прибавил лорд Уэнтуорс. Габриэль подумал - и не без оснований, - что красивый и галантный губернатор Кале был не прочь по каким-то причинам освободиться от сотрапезника, который торчал бы весь день в его доме и тем самым стеснял самого хозяина. Молодой человек и впрямь не ошибался, ибо, как изящно выразился стрелок лорда Грея в беседе с Арно, губернатор предпочитал пленникам пленниц. Уже не колеблясь, Габриэль с улыбкой обратился к Жану Пекуа: - Ну что ж, поскольку лорд Уэнтуорс не возражает, то я поселюсь у вашего родственника. Тот просиял от радости. - Полагаю, что вы правильно поступаете, - сказал губернатор. - Пожалуй, в доме этого доброго оружейника вам будет удобнее, чем у меня. Ведь молодому человеку нужно чувствовать себя непринужденно, это дело известное. - Вы и в самом деле знаете цену независимости, - рассмеялся Габриэль. - Вы не ошиблись, - в тон ему ответил лорд Уэнтуорс, - я еще не в том возрасте, когда поносят свободу. Затем он обратился к Жану Пекуа: - А вы, метр Пекуа, можете рассчитывать на кошелек родственника? Лорд Грей говорил мне, что вы собираетесь занять у него сто экю для своего выкупа. - Все, что есть у Пьера, есть и у Жана, - ответил убежденно ткач. - Так уж повелось испокон веков в семье Пекуа. Я заранее был уверен, что дом моего родича - мой дом. Так что прошу вас послать со мною кого-нибудь из подчиненных: он возвратится к вам с условленной суммой. - Это излишне, метр Пекуа, - ответил лорд Уэнтуорс, - я и вас отпускаю на слово. Завтра или послезавтра я навещу виконта д'Эксмеса у Пьера Пекуа и на те деньги, которые вы должны моему зятю, приобрету что-нибудь из оружия. - Как вам будет угодно, милорд, - поклонился Жан. - А теперь, господин д'Эксмес, - обратился губернатор к Габриэлю, - нужно ли мне говорить вам, что вы всегда будете моим желанным гостем? - Благодарствую, милорд, - ответил Габриэль, - я принимаю вашу дружбу, разумеется, на условиях взаимности, - прибавил он, улыбаясь, - ибо война изобилует превратностями, а сегодняшний друг может завтра стать врагом. - О, я-то чувствую себя в полнейшей безопасности за этими неприступными стенами. Если французам суждено взять обратно Кале, то это произойдет не раньше чем через двести лет... А тем временем надо жить как можно веселее. Кстати, забыл сказать: если вы испытываете денежные затруднения, виконт, то мой кошелек к вашим услугам. - Еще раз благодарствую, милорд. Мой кошелек, правда, не так туго набит, чтобы я мог тотчас же расплатиться с вами, но все же позволяет прожить в Кале безбедно. Беспокоит меня другое: сможет ли дом вашего родственника, метр Пекуа, вместить трех нежданных гостей? Если нет, тогда я предпочел бы поискать иное жилище... - Вы, верно, шутите! - перебил его Жан Пекуа. - Да в этом доме могут разместиться не только три гостя, а целых три семьи! Слава богу, дом достаточно просторен. Провинциалы строятся не так бережливо и тесно, как парижане. - Это верно, - сказал лорд Уэнтуорс, - могу засвидетельствовать, что дом оружейника достоин служить вам кровом... Кстати, метр Пекуа, вы, кажется, собирались обосноваться в Кале и опять заняться ремеслом ткача? Лорд Грей сообщил мне вскользь об этом вашем плане! Я бы только приветствовал подобное начинание. - Может, так и случится, - ответил Жан Пекуа. - Ведь Сен-Кантен и Кале скоро будут подвластны общему господину, и тогда я предпочту быть поближе к своим. - Да, да, - подтвердил лорд Уэнтуорс, не раскусив истинного смысла слов лукавого ткача, - возможно, что Сен-Кантен вскоре станет английским городом. Но простите, господа, я вас задерживаю, - прибавил он. - Вы устали с дороги, и вам нужен отдых. До скорого свидания. Он проводил их до дверей, пожал руку одному, другому кивнул любезно, и они отправились на улицу Мартруа, где жил Пьер Пекуа. Проводив их, лорд Уэнтуорс подумал: "Я, кажется, хорошо сделал, удалив из своего дома этого виконта. Он человек знатный, вероятно, придворный, и, если бы ему хоть раз попалась на глаза моя красавица пленница, он бы ее запомнил на всю жизнь. Ведь и я видел ее только мельком, а до сих пор все еще ослеплен. Что за красота! Боже, я влюблен! Ну да, влюблен! А ведь этот молодой человек мог бы помешать так или иначе тем отношениям, которые, надеюсь, установятся между госпожой Дианой и мною. Ну уж нет!.. Третьих лиц не должно быть между нами!" Он позвонил. Спустя минуту явилась служанка. - Джейн, - спросил ее по-английски лорд Уэнтуорс, - мое приказание исполнено? Вы предоставили себя в распоряжение этой дамы? - Да, милорд. - Как она чувствует себя сейчас? - Вид у нее грустный, но не подавленный. Смотрит она гордо, говорит решительно и приказывает хоть и мягко, но властно. - Хорошо, - сказал губернатор. - Вы ей подали угощение? - Едва отведала фрукты, милорд. Она все старается напустить на себя уверенный вид, но нетрудно разглядеть, что она сильно тревожится. - Хорошо, Джейн, вернитесь к этой даме и спросите ее от моего имени, от имени лорда Уэнтуорса - губернатора Кале, угодно ли ей принять меня. Идите и живо возвращайтесь. Спустя несколько минут, показавшихся нетерпеливому Уэнтуорсу целым столетием, служанка вернулась. - Ну? - Эта дама не только согласна, но и сама желает говорить с вами незамедлительно, милорд. "Превосходно!" - подумал Уэнтуорс. - Но только, - прибавила Джейн, - она велела оставаться в комнате старой Мери, а мне тут же вернуться к ней. - Хорошо, Джейн, идите. Слушайтесь ее во всем. Поняли? Идите и скажите, что я следую за вами. Джейн вышла, а лорд Уэнтуорс с сердечным трепетом двадцатилетнего влюбленного помчался по лестнице, которая вела в комнату Дианы де Кастро. "О, какое счастие! - думал он. - Я влюблен! Моя возлюбленная - королевская дочь! И она в моей власти!" XXXVIII. ВЛЮБЛЕННЫЙ ТЮРЕМЩИК Диана де Кастро приняла лорда Уэнтуорса с величавым спокойствием. Но под этой кажущейся безмятежностью таилась сильная тревога. С трудом подавив в себе невольную дрожь, она ответила на поклон губернатора и поистине царственным жестом указала ему на стоявшее поодаль кресло. Затем она знаком приказала Мери и Джейн, собиравшимся было уйти, остаться, и так как лорд Уэнтуорс молчал, погруженный в восторженное созерцание, первая решилась заговорить: - Если не ошибаюсь, лорд Уэнтуорс - губернатор Кале? - Лорд Уэнтуорс - ваш преданный слуга, ждущий ваших распоряжений, герцогиня. - Моих распоряжений? - переспросила она с горечью. - Не говорите так, я могла бы принять ваши слова за издевательство. Если бы мои просьбы исполнялись, то меня бы здесь не было. Вам известно, кто я и к какому дому принадлежу, милорд? - Безусловно. Вы - герцогиня де Кастро, любимая дочь короля Генриха Второго. - Почему же я, в таком случае, оказалась пленницей? - чуть ли не шепотом спросила Диана. - Да именно потому, герцогиня, что вы дочь короля, - ответил Уэнтуорс. - По принятым адмиралом Колиньи условиям капитуляции пятьдесят военнопленных, независимо от своего положения, возраста и пола, подлежали выдаче победителям, и вполне понятно, что выбрали самых знатных, и, если говорить прямо, тех, которые могут уплатить крупный выкуп. - Но как узнали, что я укрылась в Сен-Кантене под именем сестры Бени? Кроме настоятельницы и еще одного лица в городе, никто не знал моей тайны. - Это лицо вас, по-видимому, и выдало, вот и все. - О нет, я уверена, что не оно! - воскликнула Диана так пылко и убежденно, что лорд Уэнтуорс почувствовал, как змея ревности ужалила его в самое сердце, и даже не нашелся что ответить. - Случилось это на второй день после взятия Сен-Кантена, - продолжала Диана, - я в великом страхе забилась в свою келью. Вдруг мне сказали, что меня ждет в приемной английский солдат. Я испугалась: неужели случилось какое-то несчастье? Но этот незнакомый стрелок тут же объявляет мне, что я его пленница. Я возмущаюсь, я сопротивляюсь, но что можно сделать против силы? Их было трое солдат, милорд, трое против одной женщины... Так вот, эти люди нагло требуют от меня признания, что я Диана де Кастро, дочь французского короля. Я пытаюсь отрицать это, но, несмотря на мое запирательство, они уводят меня. Тогда я прошу отвести меня к адмиралу Колиньи, но, спохватившись, что имя "сестра Бени" ничего ему не говорит, решаюсь признаться: да, я действительно Диана де Кастро. Вы, может быть, думаете, милорд, что, добившись признания, они уступают моей просьбе и отводят к адмиралу? Ничуть не бывало! Они только радуются, подталкивают меня или, вернее, вталкивают в закрытые носилки, и, когда я, захлебываясь от слез, все же стараюсь допытаться, куда меня везут, оказывается, что я уже на пути в Кале. Затем лорд Грей отказывается меня выслушать, и я слышу от одного из солдат, что нахожусь в плену и что мы едем в Кале. Вот как я прибыла сюда, милорд, и больше ничего не знаю. - И мне больше нечего вам сообщить, герцогиня, - задумчиво сказал Уэнтуорс. - Больше нечего? Может быть, вы объясните, отчего мне не дали поговорить ни с настоятельницей, ни с адмиралом? Можете вы сказать, чего от меня хотят? Почему не сообщили королю, что я в плену? Что это за тайное похищение? Отчего мне даже не показался на глаза лорд Грей? Ведь именно он, как мне сказали, распорядился моею судьбой. - Лорда Грея вы сегодня видели, герцогиня, когда проходили мимо нас. Он в это время беседовал со мной, и мы оба вам поклонились. - Простите, милорд, я не знала, кто передо мной. Но раз вы беседовали с лордом Греем, вашим родственником, то он наверняка сообщил вам свои планы относительно меня? - Да, готовясь отплыть в Англию, он излагал их мне как раз в то время, как вас доставили в этот дом. По его словам, он, проведав о пребывании дочери короля в Сен-Кантене, поспешил захватить такой богатый трофей и во избежание лишних разговоров никому о нем не сообщил. Цель его крайне проста: получить за вас крупный выкуп. Я, смеясь, одобрял затею своего жадного шурина, но, увидев вас, понял, что если вы дочь короля по крови, то по красоте вы королева. Тут-то я, признаюсь, и изменил прежнее свое мнение Да, я уже не одобрял намерения лорда Грея получить за вас выкуп. Я убеждал его, что, поскольку Англия и Франция ведут войну, он может надеяться на большее. Допустим, на какой-нибудь крайне выгодный обмен. Ведь вы стоите целого города, если не больше. Словом, я уговорил его не выпускать из рук такой знатной добычи ради каких-то жалких экю. Мы в Кале, в нашем неприступном городе, а поэтому следует вас держать, и именно тут. - Как! - воскликнула Диана. - Вы давали лорду Грею подобные советы и еще признаетесь в этом мне? Ах, милорд, почему же вы воспротивились моему освобождению? Что я вам сделала? Вы ведь видели меня только одну минуту, а уже возненавидели, да? - Я видел вас только одну минуту - и я полюбил вас, сударыня, - выпалил лорд Уэнтуорс, потеряв голову. Диана побледнела и отшатнулась. - Джейн! Мери! - громко позвала она обеих женщин, стоявших поодаль. Но лорд Уэнтуорс властным жестом не дал им сдвинуться с места. - Не бойтесь, герцогиня, я джентльмен, и не вам, а мне следует бояться. Да, я люблю вас и не мог удержаться от признания. Но теперь уж все равно... Не бойтесь ничего... Пожалуй, не вы в моей власти, а я - в вашей. Не вы - истинный пленник, а я. Вы - царица, а я - раб. Приказывайте - я буду повиноваться. - В таком случае отправьте меня в Париж, сударь, а оттуда я пошлю вам выкуп, какой вы назначите, - решилась Диана. Лорд Уэнтуорс заколебался было, но потом ответил: - Все что угодно, только не это, герцогиня! Я чувствую, что такая жертва мне не по силам. Говорю же я вам, что вы одним своим взглядом навсегда покорили меня. Я люблю вас всего лишь два часа, но мне кажется, будто я томился по вас целых десять лет. - Но боже мой, чего же вы, милорд, ждете? На что надеетесь? Чего хотите? - Только одного: смотреть на вас, герцогиня, наслаждаться вашим присутствием, вашим чарующим лицом, вот и все... Повторяю, я слишком джентльмен, чтоб поступить непорядочно... Но у меня есть право - право не отпускать вас от себя, и я им воспользуюсь. - И вы думаете, что такое насилие может пробудить во мне ответное чувство? - Я этого не думаю, - мягко возразил лорд Уэнтуорс, - но если вы будете каждый день видеть меня таким смиренным и таким почтительным, то, быть может, вас тронет покорность того, кто мог бы приказывать, а не умолять. - А тогда, - ответила Диана, презрительно усмехнувшись, - французская принцесса крови стала бы возлюбленной лорда Уэнтуорса? - Нет, - сказал губернатор, - тогда лорд Уэнтуорс, последний отпрыск одного из самых богатых и знатных родов Англии, на коленях предложит герцогине де Кастро свое имя и свою жизнь. "Не честолюбец ли он?" - подумала Диана. - Вот что, милорд, - продолжала она вслух, пытаясь улыбнуться. - Верните мне свободу, и я буду считать себя вечной вашей должницей, даже тогда, когда пришлю вам выкуп. И когда настанет мир - а ведь он в конце концов должен настать, - то я подарю вам через моего отца столько же... нет, больше почестей и титулов, чем вы могли бы пожелать в роли моего мужа, даю вам слово. Будьте великодушны, милорд, и я буду признательна. - Я угадываю вашу мысль, герцогиня, - невесело усмехнулся Уэнтуорс, - но я более бескорыстен и более честолюбив, чем вы полагаете. Из всех сокровищ мира желанны мне только вы. - Тогда - последнее слово, и вы его, быть может, поймете, - смущенно, но вместе с тем и гордо сказала Диана. - Милорд, меня любит другой. - И вы воображаете, будто я вас отпущу к этому сопернику? - вспыхнул от ревности Уэнтуорс. - Нет, пусть он, по крайней мере, будет так же несчастен, как и я, даже еще несчастнее, оттого что ему не удастся видеть вас. Начиная с этого дня вас могут освободить: моя смерть, но я еще молод и крепок; мир между Францией и Англией, но войны между этими странами длятся, как вы знаете, по сто лет; и, наконец, взятие Кале, но это неприступная крепость. Если не говорить об этих трех почти нереальных возможностях, то легко понять, что вы долго будете моей пленницей, ибо я перекупил у лорда Грея все права на вас и не желаю отпускать вас за выкуп, хотя бы им была целая империя. А что касается побега, то вам не стоит о нем и помышлять, потому что стеречь вас буду я, и вы увидите, каким старательным тюремщиком бывает тот, кто влюблен! С этими словами лорд Уэнтуорс низко поклонился и вышел, оставив Диану в полной растерянности. XXXIX. ДОМ ОРУЖЕЙНИКА Дом Пьера Пекуа стоял на углу рыночной площади и улицы Мартуа. Был он трехэтажный, да еще и с жилым чердаком. Дерево, кирпич и шифер как бы переплетались на его фасаде в любопытные арабески. Оконные косяки и потолочные балки поддерживали причудливые фигуры животных, обвитые зеленой листвой. Все это было наивно и грубовато, но не лишено выдумки и своеобразия. Над застекленной дверью лавки красовалась вывеска с изображением чудовищно выписанного воина, который, по всей вероятности, представлял бога Марса [Марс (рим. миф.) - бог войны], ибо надпись на вывеске гласила: "Богу Марсу - Пьер Пекуа, оружейник". Висевший в дверях полный набор доспехов - шлем, панцирь, латы - служил своеобразной вывеской дворянам, не умевшим читать. Сквозь витрину в темноватой лавке можно было разглядеть и другие доспехи, а также всякого рода оружие нападения и защиты. Двое подмастерьев, сидевших у двери, зазывали прохожих, соблазняя их разнообразным и прекрасным качеством товара. Сам же оружейник обычно находился в задних комнатах, выходивших во двор, или же работал в кузнице, в глубине двора, а в лавке появлялся в тех случаях, когда заходил какой-нибудь важный покупатель и выражал желание потолковать с самим хозяином. Пьер Пекуа принял виконта д'Эксмеса и Жана Пекуа с распростертыми объятиями и настоял, чтоб гости заняли второй этаж. Сам же он с детьми и сестрой Бабеттой перебрался на третий. На втором этаже был помещен и раненый Арно дю Тиль. Подмастерья спали на чердаке. Мы застаем Габриэля и Жана Пекуа за столом в тот момент, когда обильный ужин, который давал в их честь достопочтенный хозяин, подходил уже к концу. Гостям прислуживала Бабетта. Дети почтительно сидели поодаль. - О господи, как вы мало едите, монсеньер! - говорил оружейник. - Видать, вы чем-то крепко озабочены, да и Жан что-то задумался. Лучше-ка отведайте вот этого винограда, в наших краях его не скоро сыщешь. Слышал я от своего деда, а тот - от своего, что когда-то, еще при французах, виноградников вокруг Кале было видимо-невидимо и виноград был крупный, золотистый. А с тех пор как город стал английским, лозы, должно быть, вообразили, будто они попали уже в Англию, где виноград вообще никогда не созревает. Габриэль не мог не улыбнуться столь неожиданным патриотическим выводам хозяина. - Выпьем, - сказал он, поднимая рюмку, - за то, чтобы зрел виноград в Кале! Вполне понятно, что тост его доставил немалое удовольствие обоим Пекуа. После ужина Пьер прочитал молитву, и гости стоя выслушали ее. Затем отослали спать детей. - Ты тоже, Бабетта, можешь идти, - сказал сестре оружейник. - Позаботься о том, чтоб подмастерья не шумели наверху, и загляни с Гертрудой к оруженосцу господина виконта. Узнай, не нужно ли ему чего. Миловидная Бабетта зарделась, присела и вышла. - Теперь, дорогой мой кум и родич, - сказал Жану Пьер, - нам никто не мешает, и, если вам нужно сообщить мне что-нибудь секретное, я готов вас выслушать. Габриэль с удивлением взглянул на Жана Пекуа, но тот ответил с полной серьезностью: - Да, я говорил вам, Пьер, что мне надо потолковать с вами о важных вещах. - Тогда я уйду, - сказал Габриэль. - Простите, господин виконт, - удержал его Жан, - ваше присутствие будет нам не только полезно, но и необходимо, потому что без вашего содействия невыполнимы замыслы, которыми я собираюсь поделиться с Пьером. - В таком случае слушаю вас, друг мой, - проговорил Габриэль, снова впадая в свою грустную задумчивость. - Выслушайте меня, монсеньер, - сказал ткач, - и тогда, может быть, радость и надежда засветятся в ваших глазах. Габриэль страдальчески улыбнулся, подумав, что, пока он оторван от борьбы за освобождение отца, от любви Дианы, радость для него - то же самое, что отсутствующий друг. Тем не менее он повернулся в сторону Жана и жестом предложил ему приступить к делу. Тогда Жан торжественно обратился к Пьеру: - Брат мой, первое слово за вами: вы должны доказать виконту, что мы по-прежнему любим свое французское отечество. Расскажите же нам, какие чувства к Франции внушал вам отец? Скажите нам, были ли вы, закабаленный француз, хоть на минуту англичанином в душе? Скажите нам, наконец, кому бы вы помогли, если бы вам пришлось выбирать: старой родине ваших отцов или родине новой, навязанной вам англичанами? [Кале был захвачен англичанами во время Столетней войны в 1347 году, и находился в их руках до 1558 года] - Жан, - ответил оружейник так же торжественно, как и его брат, - я хорошо знаю по себе: жизнь под чужой властью так же тяжела, как рабство, и томительна, как изгнание. Мой предок, видевший, как пал наш город, говорил со своим сыном о Франции не иначе, как со слезами на глазах, а об Англии - не иначе, как с ненавистью. И это чувство тоски и ненависти передавалось из поколения в поколение. Поэтому-то живший двести лет назад Пьер Пекуа возродился в Пьере Пекуа, живущем ныне. В моей груди бьется сердце француза. Позор и боль поражения я чувствую так остро, словно случилось это лишь вчера. Так что не говорите, Жан, что у меня две родины. Есть и всегда будет только одна. И если бы пришлось выбирать между страной, навязанной мне чужеземцами, и страной, уготованной мне богом, поверьте, я бы не стал колебаться. - Вы слышите, монсеньер? - воскликнул Жан, поворачиваясь к Габриэлю. - Слышу, друг мой, слышу, и это поистине благородно, - рассеянно ответил тот. - Но вот что, Пьер, - продолжал Жан, - должно быть, не все ваши соотечественники думают, как вы. И вполне возможно, что вы - единственный сын Франции в Кале, доселе не утративший благодарности к своей матери-родине. - Вы ошибаетесь, Жан, - ответил оружейник. - Я говорил не только о себе. Большинство горожан по-прежнему любят Францию и тоскуют по ней. Вот и в рядах гражданской гвардии города Кале, в которой я поневоле состою, тоже немало найдется людей, которые бы скорее сломали свою алебарду, чем подняли ее на французского солдата. - Примем к сведению, - пробормотал, потирая руки, Жан Пекуа. - А скажите, кум, у вас, наверно, и чин какой-нибудь есть в этой вашей гвардии? - Нет, Жан, я отказался от всякого чина. - Тем хуже и тем лучше. Что ж, эта служба, к которой вас принуждают, очень тяжела, Пьер? Часто приходится стоять на часах? - Да, частенько, и это, признаться, весьма утомительно. Ведь такой крепости, как Кале, гарнизона всегда не хватает, и меня лично вызывают на пятый день каждого месяца. - Именно на пятый? Каждый месяц в один и тот же день? Неужели англичане так неосторожны, что заранее сообщают, кто и когда должен заступить на пост? - О, после двухсотлетнего владычества это не опасно, - покачал головой оружейник. - А кроме того, так как они все же не слишком доверяют гвардейцам, то ставят их только на посты, которые сами по себе неприступны. Я, например, всегда стою на площадке Восьмигранной башни, которую море охраняет лучше меня. С той стороны, по-моему, приблизиться к нам могут только чайки. - Вот как? Вы пятого числа каждого месяца несете караул на площадке Восьмигранной башни? - Да, с четырех вечера до шести утра. Я выбрал это время потому, что утром можно полюбоваться восходом солнца в океане, а это поистине божественное зрелище. - Выходит, - понизил голос Жан, - что если бы какой-нибудь отчаянный смельчак попытался с той стороны взобраться на вашу Восьмигранную башню, то вы, уйдя в созерцание восхода, не заметили бы его? Пьер озадаченно поглядел на родственника. - Я не заметил бы его, это верно, - ответил он после минутного колебания, - и потому не заметил, что знал бы: только француз отважится проникнуть в город этим путем, а поскольку я свободен от всякого долга по отношению к насильнику, то не только не помешал бы, а, пожалуй, даже помог бы французу войти в город. - Хорошо сказано, Пьер! - воскликнул Жан Пекуа. - Вы видите, монсеньер, что Пьер - настоящий француз, - прибавил он, обращаясь к Габриэлю. - Вижу, - вяло ответил тот, едва следя за нитью разговора, который казался ему совершенно бесцельным. - Вижу, но для чего нужна эта преданность? - Как для чего? - изумился Жан. - Теперь моя очередь говорить. И я объясню вам, для чего! В Кале, как я уже упоминал, господин виконт, мы должны взять реванш за Сен-Кантен. Мнимая безопасность усыпляет здесь англичан. Эта же беспечность должна их и погубить. У нас, как видите, налицо добровольные помощники в самих стенах крепости. Давайте разработаем план. Только пусть нам помогут, господин виконт, ваши влиятельные друзья - из тех, в чьих руках власть. Чует мое сердце, что внезапное нападение позволит нам стать хозяевами города. Вы слышите, что я говорю, монсеньер? - Да, да, конечно, - растерянно встрепенулся Габриэль, неожиданно оторванный от своих мыслей, - да, ваш родственник хочет вернуться в наше славное отечество, переселиться в какой-нибудь французский город, например в Амьен... Ну что ж, я поговорю об этом с лордом Уэнтуорсом, а также с господином де Гизом. Все это можно устроить, а в моем содействии, о котором вы просите, сомневаться не приходится. Продолжайте, друг мой, я весь к вашим услугам. Разумеется, я вас слушаю. И он опять ушел в свои мысли. Нет, он не слушал Жана Пекуа. В ушах его звучал иной голос - голос Генриха II, приказывавшего немедленно освободить графа Монтгомери. Потом раздался голос отца, который с горечью и ревностью подтверждал, что да, Диана действительно дочь его венценосного соперника. Наконец он услышал и голос самой Дианы, которая шептала ему поистине божественные слова: "Я люблю тебя!". Эти сладостные грезы увели его так далеко, что он даже и не слышал, как доблестный Жан Пекуа излагал свой смелый и дерзкий план. Вполне понятно, что почтенного ткача покоробила та небрежность, с какой Габриэль отнесся к его замыслу, и он произнес не без горечи: - Если бы монсеньер соблаговолил выслушать меня более внимательно, он бы понял, что мы с Пьером руководствовались не личными мотивами, как он предполагает... Габриэль не ответил. - Он же вас не слышит, Жан, - сказал Пьер, показывая на позабывшегося опять Габриэля. - Может, у него есть свой план, своя цель... - Его цель, во всяком случае, менее бескорыстна, чем наша, - съязвил Жан. - Я бы даже сказал, что она слишком эгоистична, если бы не видел в Сен-Кантене, как сей дворянин шел на смерть лишь для того, чтобы спасти меня. И все-таки он обязан был меня слушать, когда я говорил о благе и славе отечества. Ведь без него, несмотря на все наше рвение, мы только бесполезные орудия, Пьер. У нас - увы! - нет власти. Что ж, откажемся на время от своей мечты или, по меньшей мере, отложим ее исполнение... Ибо что может сделать рука без головы, народ - без знати?.. И с загадочной усмешкой прибавил: - Разумеется, лишь до того дня, когда народ станет одновременно и рукой и головой.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  I. ГЛАВА, В КОТОРОЙ ВЕСЬМА ИСКУСНО СОЕДИНЕНЫ МНОГИЕ СОБЫТИЯ Прошло три недели, приближались последние дни сентября, а никакого изменения в положении действующих лиц нашей истории пока еще не произошло. Жан Пекуа действительно выплатил лорду Уэнтуорсу ничтожную сумму, в которую он сам себя оценил. Кроме того, он получил разрешение обосноваться в Кале, но не слишком торопился приступить к работе. Этот добрый горожанин оказался вдруг человеком ужасно любопытным и весьма легкомысленным: он целыми днями слонялся вдоль укреплений, болтая с солдатами не хуже любого бродячего проповедника о чем угодно, но только не о ткацком деле. Однако его кажущееся безделье вовсе не отразилось на кузене, который в это же время усердно ковал свое великолепное оружие. Габриэль же с каждым днем становился все печальнее и печальнее. Из Парижа до него доходили лишь скудные сведения. Англичане и испанцы упустили драгоценное время, и Франция поэтому успела отдышаться и собрать свои силы: король и страна были спасены. Подобные сообщения, конечно, радовали Габриэля, но он не знал ничего ни о Генрихе II, ни о Колиньи, ни о своем отце, ни о Диане. Эти мысли тяготили его и мешали ему по-настоящему подружиться с лордом Уэнтуорсом. Общительный и приветливый губернатор и в самом деле питал нежнейшую дружбу к своему узнику. Тем более что вечно скучающий лорд за последние дни стал еще грустнее, и это обстоятельство, вероятно, усугубило его симпатию к Габриэлю. В мрачном Кале общество молодого и неглупого придворного француза представляло собой величайшую ценность. Лорд Уэнтуорс непременно посещал виконта через день и не менее трех раз в неделю звал его к себе на обед. Подобная благосклонность несколько стесняла Габриэля, хотя губернатор и говаривал, что он расстанется со своим заключенным только в крайнем случае и, если уж так суждено, откажется от такого хорошего друга не раньше, чем будет выплачен выкуп. Габриэль невольно чувствовал, что под этими изящными и благородными словами таится некоторое недоверие к нему; поэтому он ни на чем не настаивал, ни на что не жаловался и только с нетерпением ждал выздоровления Мартен-Герра, которому, если вы не забыли, надлежало ехать в Париж за выкупом. Но Мартен-Герр, или, вернее, Арно дю Тиль, поправлялся медленно. Однако через несколько дней врач, лечивший плута от раны, объявил, что миссия его закончена, а больной вполне здоров и для полного выздоровления достаточно одного или двух дней покоя при добром уходе миловидной Бабетты, сестры Пьера Пекуа. Поэтому Габриэль объявил своему оруженосцу, что послезавтра ему надлежит двинуться в путь. Но на следующее утро Арно дю Тиль принялся жаловаться на головокружение и тошноту, утверждая, будто каждый его шаг грозит ему падением. Так прошло еще два дня. А потом, как назло, какая-то общая слабость охватила беднягу, и, чтобы облегчить его немыслимые страдания, пришлось прибегнуть к ваннам и строжайшей диете. Но этот режим снова ослабил его организм, и ему снова пришлось задержаться, дабы восстановить свои силы всякого рода микстурами и добрым винцом. В то же время его верная сиделка Бабетта со слезами на глазах клялась Габриэлю, что если Мартен-Герр отправится в путь, то он просто свалится в изнеможении на дороге. День за днем пробежали еще две недели. Но так продолжаться дальше не могло. Габриэль потерял все свое терпение, да и сам Арно дю Тиль наконец беспрекословно объявил заплаканной Бабетте, что не смеет больше перечить своему господину и чем скорее он уедет, тем скорее и возвратится. Но по красным глазам Бабетты, по ее убитому виду можно было понять, что доводы эти для нее не были слишком-то убедительны. Накануне отъезда Арно дю Тиля Габриэль ужинал у лорда Уэнтуорса. В тот день губернатор скучал больше обычного, и, чтобы встряхнуться, он пытался веселиться до безумия. Наконец он расстался с Габриэлем, проводив его до внутреннего двора замка, освещенного тусклым фонарем. Молодой человек, закутавшись в плащ, направился было к выходу, но в эту минуту дверь приоткрылась, и к Габриэлю подбежала женщина, в которой он узнал одну из служанок. Она протянула ему сложенный листок бумаги и, приложив палец к губам, шепнула: - Для французского кавалера, который часто посещает лорда Уэнтуорса... - И прежде чем пораженный Габриэль успел ей задать вопрос, она скрылась. Неожиданное приключение разожгло любопытство молодого человека. Забыв всякую осторожность, он рассудил, что прочесть записку у себя в комнате он сможет не раньше чем через четверть часа, и этот срок показался ему слишком долгим для такой соблазнительной тайны. Поэтому, решив не откладывать это дело в долгий ящик, он оглянулся, убедился, что кругом никого нет, подошел к коптящей лампе, развернул записку и не без волнения прочел нижеследующее: "Милостивый государь! Я вас не знаю и никогда не видела, но одна из моих служанок сказала мне, что вы, как и я, находитесь в плену и что вы француз. Это совпадение дает мне силы обратиться к вам в моем горестном положении. Вы скоро выплатите выкуп и, по всей вероятности, возвратитесь в Париж. Там вы сможете повидать моих близких, которые ничего не знают о моей судьбе. Вы могли бы им сообщить, что я здесь, что лорд Уэнтуорс, задерживая меня, не подпускает ко мне ни одной живой души и, злоупотребляя моим положением, осмеливается ежедневно говорить мне о своей любви, которую я с ужасом отвергаю, но именно мое презрение и сознание безнаказанности могут довести его до преступления. Как благородный человек и притом соотечественник, вы не можете отказать мне в помощи в такой ужасной крайности; если же вы узнаете, кто я такая, то ваш долг... " На этом месте письмо обрывалось, подписи не было. Должно быть, какое-то препятствие, какая-то неожиданность оборвали фразу на полуслове. Видимо, автору письма не хотелось упускать удобную оказию, и она отправила его в таком неоконченном виде. Впрочем, в письме было все, что хотели сообщить, кроме имени женщины, которую столь позорно угнетают. Имени Габриэль, разумеется, не знал, почерка, дрожащего и торопливого, тоже не узнал, но, несмотря на это, какое-то непонятное смятение, необъяснимое предчувствие проникло в его сердце. Побледнев от волнения, он подошел ближе к фонарю, чтобы перечесть письмо, и в это же время из другой двери появился в сопровождении своего пажа лорд Уэнтуорс. Заметив Габриэля, которого он сам проводил пять минут назад, губернатор остановился. - Вы все еще здесь, друг мой? - удивился он. - Что же вас задержало? Смею надеяться - не беда и не расстройство здоровья? Честный молодой человек молча протянул лорду Уэнтуорсу только что полученную записку. Взглянув на нее, англичанин стал бледнее, чем Габриэль, но сразу же овладел собой и, сделав вид, будто читает, придумывал, как ему вывернуться. - Старая дура! - пробормотал он наконец, скомкав и бросив письмо с превосходно разыгранным пренебрежением. Никакое другое слово не могло скорее и сильнее разочаровать Габриэля. Он только что утопал в чудесных грезах, и вдруг - такая неожиданность! И он тут же охладел к незнакомке. Но, не желая сразу отступиться, он все-таки недоверчиво спросил: - Однако, милорд, вы не говорите, кто она, эта пленница, которую вы держите здесь против ее воли? - Против ее воли, еще бы! - развязно ответил Уэнтуорс. - Это родственница моей жены, несчастная помешанная; родные ее увезли из Англии и поручили мне приглядывать за ней. Коли уж вы, дорогой друг, проникли в нашу семейную тайну, я сам раскрою вам до конца всю суть. Помешательство леди Гоу, начитавшейся рыцарских романов, заключается в том, что, несмотря на свои пятьдесят лет и седые волосы, она считает себя героиней, угнетенной и преследуемой. Каждого встречного кавалера, молодого и галантного, она стремится влюбить в себя при помощи каких-нибудь придуманных фантазий! Мне сдается, виконт, что сказки моей престарелой тетушки тоже растрогали вас! Ну, признайтесь, мой бедный друг, это слезливое послание вас разжалобило? - Н-да... История несколько необычная... - холодно ответил Габриэль, - и к тому же, насколько я помню, вы мне об этой родственнице никогда не упоминали! - Совершенно верно, - согласился с ним лорд Уэнтуорс, - не в моих привычках посвящать посторонних в семейные дела. - Но почему же ваша родственница называет себя француженкой? - спросил Габриэль. - Должно быть, чтобы вас заинтриговать, - натянуто улыбнулся Уэнтуорс. - Но эта жажда любви... - Старческие бредни! - нетерпеливо перебил Габриэля Уэнтуорс. - И вы держите ее под замком, вероятно, во избежание насмешек? - Хм!.. Сколько вопросов, однако же! - нахмурился лорд Уэнтуорс, едва сдерживая раздражение. - Вот уж не считал вас таким любопытным! Однако без четверти девять, и я предложил бы вам вернуться к себе до сигнала к тушению огней; ваши льготы почетного пленника не должны нарушать установленные в Кале правила безопасности. А если леди Гоу так вас интересует, мы завтра можем вернуться к этому разговору. А пока прошу вас воздержаться от разглашения наших семейных тайн и вместе с тем желаю вам, господин виконт, доброй ночи. После этого губернатор поклонился Габриэлю и ушел. Нет, он отнюдь не желал ронять собственное достоинство в глазах Габриэля и больше всего боялся, как бы не вспылить при продолжении разговора. Габриэль покинул наконец губернаторский особняк и направился к дому оружейника. Но лорд Уэнтуорс все-таки был заметно возбужден и не смог окончательно рассеять подозрения Габриэля. По дороге молодого человека снова охватили сомнения, усугубленные каким-то неясным предчувствием. Он решил не вступать в разговоры с лордом Уэнтуорсом на эту тему, но потихоньку понаблюдать и порасспросить, что это за таинственная незнакомка. Интересно знать, кто она такая - англичанка или его соотечественница? "Но боже мой, если даже все будет доказано, - говорил себе Габриэль, - что же я смогу предпринять? Разве я не такой же узник, как и она? Я связан по рукам и ногам, черт возьми! Нет, надо с этим кончать! Мартен-Герр должен выехать завтра же, и об этом ему нужно сказать немедленно". И, войдя в дом оружейника, Габриэль не пошел в свою комнату, а поднялся на верхний этаж. Все в доме уже спали; очевидно, спал и Мартен-Герр. Однако Габриэль решил его разбудить, дабы объявить ему свою волю, и осторожно подошел к двери комнаты оружейника. В первой двери торчал ключ, но вторая была заперта, и Габриэль услышал за нею сдавленный хохот и звон стаканов. Тогда он постучал и громко назвал себя. Там сразу же стало тихо, и не успел он снова повысить голос, как Арно дю Тиль поспешно открыл дверь. Но именно по причине такой поспешности Габриэль успел заметить женское платье, молниеносно юркнувшее в боковую дверь. Он сразу догадался, что Мартен приятно проводил время с какой-нибудь служанкой, и, не будучи добродетельным ханжой, добродушно пожурил своего оруженосца. - Эге! - сказал он. - Сдается мне, Мартен, что ты несколько преувеличил свою слабость. Накрытый стол, три бутылки, два прибора. И второй собутыльник, как я вижу, обращается в бегство! Этих доказательств вполне достаточно, чтобы поверить в твое выздоровление, и я могу без зазрения совести завтра же отправить тебя в Париж. - Таково было, сударь, и мое намерение, - довольно кисло ответил Арно дю Тиль, - и я, как видите, прощался... - С другом? Это прекрасно, - молвил Габриэль, - но ради дружбы не забывай и меня. Я требую, чтоб завтра на рассвете ты уже был на пути в Париж. Пропуск от губернатора у тебя есть, снаряжение твое уже несколько дней готово, твой конь отдохнул, как и ты, кошелек полон. Итак, если завтра поутру ты выедешь, то через три дня будешь в Париже, а там ты знаешь, что нужно делать. - Конечно, ваша милость, я первым долгом направлюсь в ваш особняк на улице Садов святого Павла, успокою вашу кормилицу, заберу у нее десять тысяч экю для вашего выкупа и три тысячи на расходы и уплату здешних долгов, а для верности предъявлю ей ваше письмо и ваш перстень. - Излишняя осторожность, Мартен, ведь моя кормилица хорошо знает тебя. Но если ты хочешь, пусть будет так. Ты только поторопи ее с деньгами, слышишь? - Будьте покойны, ваша милость, денежки соберу, письмо вручу адмиралу и приеду обратно еще быстрее, чем ехал туда. - И главное, никаких потасовок в дороге! - Не извольте беспокоиться, ваша милость! - Очень хорошо! Итак, прощай, Мартен, счастливой удачи! - Через десять дней мы снова свидимся, ваша светлость, а завтра, на заре, я буду уже далеко... На этот раз Арно дю Тиль сдержал свое слово. На следующее утро Бабетта проводила его до городских ворот. Он в последний раз обнял ее, дал ей обещание, что скоро вернется, пришпорил коня и скрылся за поворотом дороги. Бедная девушка поторопилась домой, чтоб прийти до пробуждения своего сурового братца, и, пробравшись наконец в свою комнату, тут же сказалась больной и дала волю слезам. Трудно было сказать, кто с большим нетерпением ждал возвращения оруженосца: она или Габриэль. Но им обоим долго пришлось его ждать. II. АРНО ДЮ ТИЛЬ ПОМОГАЕТ ПОВЕСИТЬ АРНО ДЮ ТИЛЯ В ГОРОДЕ НУАЙОНЕ Первый день прошел спокойно, и ничто не препятствовало Арно дю Тилю на пути. На всех заставах Арно с гордостью предъявлял пропуск лорда Уэнтуорса, и повсюду, хоть и не без досады, владельцу подобного пропуска оказывали почет. Однако на второй день к вечеру, подъехав к Нуайону, Арно решил во избежание всяких недоразумений обогнуть город и заночевать в ближайшей деревне. Но для этого надо было выбрать нужную дорогу, а он, не зная местности, заблудился и в конце концов столкнулся нос к носу с группой всадников. Каково же было самочувствие Арно, когда один из них воскликнул: - Эге! Да не презренный ли Арно дю Тиль перед нами? - А разве Арно дю Тиль был на коне? - спросил другой. "Великий боже! - похолодел оруженосец. - Выходит, меня здесь вроде бы знают, а если знают, то мне конец". Но отступать и удирать было уже поздно. К счастью, уже стемнело. - Кто ты такой? Куда направляешься? - спросил его один из всадников. - Я прозываюсь Мартен-Герром, - ответил, дрожа, Арно, - я оруженосец виконта д'Эксмеса, пребывающего пленником в Кале, а еду я в Париж за его выкупом. Вот мой пропуск от лорда Уэнтуорса, губернатора Кале. Начальник отряда подозвал солдата с факелом в руке и тщательно проверил пропуск. - Печать как будто настоящая, - сказал он, - и пропуск действителен. Ты сказал правду, дружище, и можешь ехать дальше. - Спасибо, - с облегчением выдохнул Арно. - Одно только слово, дружище: не доводилось ли тебе по дороге встречать одного бездельника-висельника по имени Арно дю Тиль? - Не знаю я никакого Арно дю Тиля! - воскликнул оруженосец. - Ты, конечно, его не знаешь, но мог повстречаться с ним на дороге. Он такого же роста, и, насколько можно судить темной ночью, у него такая же осанка, что и у тебя. Но одет он, пожалуй, похуже твоего. На нем коричневый плащ, круглая шляпа и серые сапоги... Ох, попадись он нам только в руки, этот чертов Арно! - А что он натворил? - робко спросил тот. - Что натворил? Вот уже третий раз изворачивается, убегает. Надеется, что ему удастся продлить свою жизнь. Но не тут-то было! На сей раз мы схватим этого злодея!.. - Так что вы с ним сделаете? - снова спросил Арно. - По первому разу его отлупили; по второму - чуть не убили; на третий раз его повесят! - Повесят!.. - в ужасе повторил Арно. - А другого суда ему и не будет. Посмотри-ка направо - видишь перекладину? Вот на этой перекладине мы его и повесим. - Вон оно что! - неискренне рассмеялся Арно. - Уж будь спокоен, дружище! А если ты где наткнешься на этого плута, хватай его и тащи сюда. Мы сумеем оценить твою услугу. Счастливо, добрый путь! Они тронулись, но Арно, осмелев, окликнул их: - Позвольте, господа хорошие, услуга за услугу! Я, видите ли, малость заблудился... Разъясните мне толком, куда ехать... - Дело нетрудное, дружище, - сказал всадник. - Вон там, позади тебя, - стены и ров. Это Нуайон. А вон там, налево, где блестят пики, - наш караульный пост. Позади - прямиком через лес дорога на Париж. Теперь ты, дружище, знаешь все не хуже нашего. Счастливо! - Спасибо! И спокойной ночи! - выкрикнул Арно и помчался рысью. Указания, которые он получил, были действительно точны: в двадцати шагах он нашел перекресток и углубился в лес. Ночь была темная, и в лесу не видно было ни зги. Однако минут через десять, когда Арно выехал на полянку, луна, пробившись сквозь перламутровую завесу облаков, просеяла слабый свет на дорогу. Вспомнив, какого страха он натерпелся, Арно похвалил себя за то, что сумел проявить такую железную выдержку. Итак, дело прошло удачно, но будущее не сулило радужных надежд. "Очевидно, под моим именем здесь охотятся за настоящим Мартен-Герром, - думал он. - Но если этот висельник улизнул, то я вполне могу столкнуться с ним в Париже, и тогда произойдет досадное недоразумение. Я знаю, что наглость может меня выручить, но она же может и погубить. И зачем только этот чудак ускользнул от петли? Для меня это большая неприятность! Ей-богу, этот человек поистине мой злой гений" Не успел Арно закончить свой назидательный монолог, как зорким своим оком заметил в ста шагах какого-то человека или, вернее, не человека, а какую-то тень, юркнувшую в канаву. "Эге! Еще одна недобрая встреча! Засада, что ли?" - подумал осмотрительный Арно. Он попытался свернуть в лес, но пробиться в самую чащобу было просто невозможно. Он выждал несколько минут, потом выглянул из-за дерева. Тень тоже высунулась из канавы и мгновенно спряталась обратно. "А что, если он боится меня так же, как я его? - размышлял Арно. - А что, если мы оба хотим увильнуть один от другого? Но надо что-нибудь предпринимать. А может, двинуться вперед? Пожалуй, это самое подходящее. Надобно пустить лошадь галопом и мигом проскочить перед ним. Он пеший, и одного удара аркебузы было бы достаточно... Ладно! Он у меня опомниться не успеет!" Сказано - сделано. Пришпорив коня, Арно молнией промчался мимо затаившегося незнакомца. Тот даже и не пошевельнулся. Страх у Арно пропал, и тут же в голове у него блеснула одна неожиданная мысль: он круто осадил коня и немного подался назад. Незнакомец все так же не давал о себе знать. Тогда Арно окончательно осмелел и, почти уверенный в удаче, направился прямо к канаве. Но не успел он воскликнуть: "Господи, помилуй!", как незнакомец бросился на него, высвободив его правую ногу из стремени, вытолкнул из седла, повалил на землю вместе с лошадью и, навалившись на него всем телом, схватил за горло. На все это ушло не больше двадцати секунд. - Ты кто? Чего хочешь? - грозно спросил победитель у поверженного противника. - Пощадите, умоляю! - прохрипел Арно, сдавленный железной рукой. - Я хоть и француз, но у меня пропуск от лорда Уэнтуорса, губернатора Кале. - Если вы француз - а в самом деле у вас нет акцента, - так не нужно мне от вас никакого пропуска. Но почему вы подъехали ко мне этаким манером? - Мне показалось, что в канаве кто-то лежит, - отвечал Арно, чувствуя, как хватка незнакомца ослабевает, - вот я и подъехал, чтоб разглядеть, не ранены ли вы и не смогу ли я вам помочь. - Доброе намерение, - отозвался человек, убирая руку. - Тогда подымайтесь, приятель. Я, пожалуй, слишком круто с вами поздоровался. Ну ничего. Прошу простить, таков уж мой обычай со всеми, кто сует нос в мои дела. Но коли вы мой земляк, тогда мы с вами познакомимся. Меня звать Мартен-Герр, а вас? - Меня? Меня?.. Бертран! - еле-еле выдавил из себя оцепеневший от страха Арно. Итак, здесь, в глухом лесу, ночью он оказался с глазу на глаз с человеком, над которым не раз брал верх благодаря хитрости и подлости и который на сей раз взял верх над ним благодаря силе и мужеству. По счастью, ночная темнота не позволяла разглядеть лицо Арно, а голос он удачно изменил. - Так вот, друг Бертран, - продолжал Мартен-Герр, - знай, что я нынче утром сбежал во второй, а если верить слухам, то даже в третий раз от этих окаянных испанцев, англичан, немцев, фламандцев и от всякой прочей сволочи, налетевшей, как туча саранчи, на нашу несчастную страну. Ведь Франция похожа сейчас, прости господи, на Вавилонскую башню [В Библии рассказывается миф о том, как люди, возгордившись, решили построить в Вавилоне башню, которая достала бы до неба, а бог в гневе "смешал их языки", то есть дал разным народам разные языки, чтобы они не могли понимать друг друга и завершить постройку башни]. Вот уже месяц, как я переходил из рук в руки к этим разным обормотам. Они гоняли меня от деревни до деревни, так что мне порой казалось, будто мои мучения доставляют им развлечение. - Да, невесело! - заметил Арно. - Что и говорить! Наконец все это мне так осточертело, что в один прекрасный день - дело было в Шони - я взял да и удрал. На мою беду, меня поймали и так отделали, что мне стало больно за самого себя. Да о чем там говорить! Они клялись меня повесить, если я снова примусь за свое, но у меня другого выхода не было, и, когда утром меня хотели препроводить в Нуайон, я потихоньку ускользнул от моих злодеев. Один бог знает, как они искали меня, чтоб повесить... Но я залез на высоченное дерево и там проторчал весь день... Вот было смеху, когда они, стоя под деревом, ругали меня на чем свет стоит! Смех-то, по правде говоря, был не слишком веселый. Ну ладно... Вечером слез я со своей вышки и перво-наперво заблудился в лесу - ведь я здесь никогда не бывал... Да еще чуть не помираю от голода. Целый день ничего во рту не было, кроме листьев да нескольких корешков... Разве ж это еда? Немудрено, что я с ног валюсь от голода и усталости... - Что-то незаметно, - сказал Арно. - Вы мне наглядно доказали совсем другое. - Это потому, друг, что я слишком распалился. А ты не поминай меня лихом. У меня, должно быть, лихорадка от голода разыгралась. Но сейчас ты мне как помощь свыше! Если ты земляк, так ты не толкнешь меня обратно в лапы врагов, верно же? - Конечно, нет... Все, что могу... - рассеянно отвечал Арно дю Тиль, лихорадочно размышляя над рассказом Мартена. Он уже понял, какие выгоды можно получить, если воткнуть кинжал в спину двойника. - А ты можешь мне здорово помочь, - продолжал добродушно Мартен. - Прежде всего, ты знаешь хоть немного здешние места? - Я сам из Оврэ, а это четверть лье отсюда, - сказал Арно. - Ты туда идешь? - спросил Мартен. - Нет, - я оттуда, - мгновение поразмыслив, ответил мастер плутней. - Значит, Оврэ находится там? - сказал Мартен, махнув рукой в направлении Нуайона. - Конечно, там, - подхватил Арно, - это первая деревушка после Нуайона по дороге в Париж. - По дороге в Париж! - воскликнул Мартен. - Вот как можно растеряться в дороге! Я думаю, что иду от Нуайона, а оказывается, совсем наоборот. Значит, чтобы не попасть к волку в зубы, мне нужно идти как раз туда, откуда ты идешь! - Вот именно... Я лично еду в Нуайон. Вы же пройдите немного со мной и там, в двух шагах от переправы через Уазу, увидите другую дорогу, которая вас прямехонько приведет к Оврэ. - Большущее спасибо, друг Бертран! - поблагодарил его Мартен. - Конечно, короткий путь - милое дело, а особенно для меня. Я ведь чертовски устал и, как я уже говорил, просто помираю от голода. У тебя, случаем, не найдется чего-нибудь перекусить? Тогда бы ты спас меня дважды: один раз от англичан, а второй - от голодухи. - Как назло, - ответил Арно, - в сумке у меня ни крошки... Но если желаешь, глотни разок... При мне полная фляга. И в самом деле, Бабетта не забыла наполнить флягу своего дружка красным кипрским вином. В пути Арно не прикасался к этой фляге, дабы сохранить ясность ума средь дорожных опасностей. - Еще бы не глотнуть! - радостно воскликнул Mapтен. - Глоток доброго вина быстро поставит меня на ноги! - Ну и хорошо! Бери и пей, дружище, - сказал Арно, протягивая флягу. - Спасибо, пусть бог тебе воздаст за это! - молвил Мартен. И доверчиво приложился к этой предательской фляге, которая по коварству своему была под стать хозяину. Винные пары сразу ударили ему в голову. - Эге, - заметил он, развеселясь, - такой кларет согревает порядком! - Господи боже, - ответил Арно, - да ведь это же невиннейшее винцо! Я сам за обедом осушаю по две бутылки такого. Однако поглядите, какая чудесная ночь! Давай-ка на минутку присядем на травку. Тогда ты отдохнешь и выпьешь в полное свое удовольствие. А у меня времени хватит. Только бы явиться в Нуайон до десяти часов, когда запирают ворота... Между прочим, не нарвись на вражеские дозоры. В общем, самое лучшее для нас - задержаться здесь и немного поболтать по-дружески. Как это тебя угораздило попасть в плен? - Я и сам толком не знаю, - ответил Мартен-Герр. - Должно быть, в этом деле столкнулись две линии моей жизни: одна, о которой я знаю сам, и вторая, о которой мне рассказывают. Например, меня уверяют, будто я был в сражении под Сен-Лораном и сдался там на милость победителя, а мне-то казалось, что я никогда там и не был... - И ты все это выслушиваешь? - словно изумившись, спросил Арно дю Тиль. - У тебя целых две истории? Но этакие похождения должны быть интересны и поучительны. Признаться, обожаю сногсшибательные рассказы! Хлебни-ка, брат, еще пять-шесть глотков, чтобы прояснилась память, и расскажи мне что-нибудь из своей жизни. Ты, часом, не из Пикардии? - Нет, - ответил Мартен, осушив добрые три четверти фляги, - нет, я с юга, из Артига. - Говорят, хороший край. Что ж у тебя там, семья? - И семья и жена, дружище, - охотно ответил Мартен-Герр. Стоит ли говорить, что кипрское винцо быстро развязало ему язык. Поэтому, подогреваемый обильными возлияниями и вопросами Арно, он принялся излагать свою биографию со всеми интимными подробностями. Он рассказал о своем детстве, о первой любви, о женитьбе, о том, что жена его прекрасная женщина, но только с одним недостатком - ее легкая ручка иногда, неизвестно почему, становится страшно тяжелой. Конечно, оплеуху от женщины мужчина всерьез не принимает, но все-таки это может надоесть. Вот почему Мартен-Герр расстался с женой без особого сожаления. Не забыл он упомянуть о железном обручальном колечке на своем пальце и о нескольких письмах, которые ему написала дорогая женушка, когда они впервые расстались, - они всегда при нем... здесь, на груди. Повествуя об этом, добряк Мартен-Герр страшно расчувствовался и даже пустил слезу. Потом перешел к рассказу о том, как он служил у виконта д'Эксмеса, как начал его преследовать какой-то злой дух, как он, Мартен-Герр, раздвоился и сам себя не узнавал в этом двойнике. Но эта часть его исповеди была уже знакома Арно дю Тилю, и он все норовил вернуть Мартена к годам его детства, к отчему дому, к друзьям и родным в Артиге, к прелестям и недостаткам его женушки, именуемой Бертрандой. Не прошло и двух часов, как лукавый Арно дю Тиль ловко выведал у него все, что ему хотелось знать о давнишних привычках и сокровенных поступках бедняги Мартен-Герра. По прошествии двух часов Мартен-Герр попытался было встать, но тут же грохнулся на землю. - Вот так так! Вот так так! Что случилось? - разразился он раскатистым смехом. - Накажи меня бог, это противное винцо сделало свое дело. Дай-ка мне руку, дружище, я попытаюсь удержаться на ногах. Арно приподнял его крепкой рукой, и он, шатаясь, поднялся на ноги. - Эге! Сколько фонариков! - вскричал Мартен. - Нет, до чего же я поглупел - звезды за фонари принял!.. И затянул на всю округу: За чаркой доброго вина Тебе предстанет сатана, Властитель преисподней бездны, Как собеседник разлюбезный! - Да замолчи ты! - закричал Арно. - Вдруг здесь где-нибудь поблизости бродит неприятельский дозор? - Довольно! Теперь уж я над ними сам посмеюсь! Что они мне могут сделать? Повесить? Ну и ладно, пусть! Ты меня, однако, здорово подпоил, дружище! За чаркой доброго вина!.. - Тс-с!.. Тихо!.. - прошипел Арно. - Ну, теперь попробуй пройтись. Ты хотел идти на ночлег в Оврэ? - Да, да, на ночлег!.. Но при чем здесь Оврэ? Я хочу поспать здесь, в траве, под фонариками господа бога. - Верно, а утром тебя подберет испанский патруль и пошлет тебя досыпать на виселицу. - На виселицу? - ответил Мартен. - Нет, тогда уж лучше я положусь на самого себя и поплетусь в Оврэ!.. Это туда идти? Ну, я пошел! Он действительно пошел, но по дороге выделывал такие немыслимые зигзаги, что Арно тут же понял: если его не поддержать, он свалится с ног, а это никак не входило в расчеты негодяя. - Знаешь что? - сказал он Мартену. - Я человек отзывчивый, а Оврэ совсем недалеко. Давай мне руку, я тебя провожу. - Идет! - ответил Мартен. - Я человек не гордый... - Тогда в путь, час уже поздний, - сказал Арно дю Тиль и, держа своего двойника под руку, направился прямо к виселице. - Но чтобы сократить время, может, еще расскажешь что-нибудь интересное про Артиг? - Так я тебе расскажу историю Папотты, - сказал Мартен. - Ах, ах! Эта бедняжка Папотта!.. Однако история с Папоттой была настолько запутанна, что мы не беремся передать ее суть. Наконец, когда рассказ уже близился к концу, они подошли к виселице. - Вот, - сказал Арно, - дальше мне идти без надобности. Видишь вот эти ворота? Это и есть дорога на Оврэ. Ты постучи, караульный тебе откроет. Скажешь, что ты от меня, от Бертрана, и он тебе покажет мой дом, а там тебя встретит мой брат, накормит ужином и устроит на ночлег. Ну, вот и все, любезный! Дай мне в последний раз свою руку - и прощай! - Прощай и спасибо тебе, - ответил Мартен. - Я даже не знаю, как мне отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал. Но не беспокойся - господь справедлив, уж он-то тебе за все воздаст, за все! Прощай, друг! Странное дело! Услышав это предсказание, Арно невольно вздрогнул и, хоть не был суеверен, чуть не позвал Мартена обратно, но тот уже стучал кулаком в ворота. "Вот идиот! Стучит в свою могилу, - подумал Арно. - Что ж, пусть стучит" Между тем Мартен, не подозревая, что его дорожный спутник издали следит за ним, истошно вопил: - Эй! Караул! Эй, цербер! Откроешь ты, бездельник, или нет? Я от Бертрана, от достойного Бертрана! - Кто там? - спросил часовой. - Ворота закрыты. Кто смеет подымать такой галдеж? - Кто смеет? Невежа, это я, Мартен-Герр, я же, если хотите, Арно дю Тиль и друг Бертрана!.. - Арно дю Тиль! Так ты Арно дю Тиль? - спросил часовой. - Да, Арно дю Тиль! - вопил Мартен-Герр, грохая в ворота руками и ногами. Наконец ворота распахнулись, и Арно дю Тиль, затаившийся в лесу, услыхал, как несколько солдат удивленно воскликнули в один голос: - Да это же он, честное слово! Конечно, это он! Тогда Мартен-Герр, должно быть опознав своих мучителей, испустил крик отчаяния. Затем по шуму и крикам Арно догадался, что храбрый Мартен, видя, что все пропало, пустился в бесполезную борьбу. Но против двадцати солдат он мог выставить только два свои кулака. Шум драки наконец стих. Слышно было, как Мартен проклинал все на свете. - Он небось думает, что кулаки и ругань ему помогут, - приговаривал довольный Арно, потирая руки. Когда снова воцарилась тишина, хитрец задумался и, наконец решившись, забился в глубь чащи, привязал лошадь к дереву, положил на сухие листья седло и попону, закутался в плащ и через несколько минут погрузился в глубокий сон, который господь дарует и закоренелому злодею, и невинному страдальцу. Так он проспал целых восемь часов кряду, а когда проснулся, было еще темно. Поглядев на звезды, он понял, что сейчас не больше четырех часов утра. Он поднялся, отряхнулся и, не отвязывая лошади, осторожно прокрался к дороге. На знакомой ему виселице покачивалось тело несчастного Мартена. Гнусная улыбка скользнула по губам Арно. Твердым шагом подошел он к телу и попытался было дотянуться до него. Но Мартен висел слишком высоко. Тогда он с кинжалом в руке залез на столб и перерезал веревку. Тело грохнулось на землю. Арно спустился обратно, стянул с пальца Мартена железное кольцо, на которое никто бы не польстился, пошарил у него за пазухой, вынул и бережно спрятал бумаги, снова закутался в плащ и преспокойно удалился. В лесу он отыскал свою лошадь, оседлал ее и поскакал во весь опор по направлению к Оврэ. Он был доволен: теперь мертвый Мартен-Герр больше не внушал ему страха. Спустя полчаса, когда слабый луч солнца возвестил рассвет, проходивший мимо дровосек увидел на дороге обрезанную веревку и повешенного, лежащего на земле. Он со страхом приблизился к мертвецу. Его мучало любопытство: почему тело рухнуло на землю? Под своей тяжестью или какой-то запоздалый друг перерезал веревку? Дровосек даже рискнул прикоснуться к повешенному, чтобы убедиться, действительно ли он мертв. И тогда, к его величайшему ужасу, повешенный вдруг пошевелился и встал на колени. Тут ошеломленный дровосек бросился со всех ног в лес, то и дело крестясь на ходу и призывая на помощь бога и всех святых. III. БУКОЛИЧЕСКИЕ МЕЧТЫ АРНО ДЮ ТИЛЯ Коннетабль де Монморанси, выкупленный королем из плена, только накануне вернулся в Париж и первым делом отправился в Лувр, дабы разведать, не пошатнулось ли его прежнее могущество. Но Генрих II принял его холодно и строго и тут же, в его присутствии, воздал хвалу способностям герцога де Гиза, который, как он сказал, если не спас, то, во всяком случае, приостановил утраты государства. Коннетабль, бледный от гнева и зависти, надеялся найти хоть какое-нибудь утешение у Дианы де Пуатье, но и она приняла его с холодком. Тогда Монморанси пожаловался на такой прием и сказал, что его отсутствие, вероятно, пошло на пользу некоторым господам. - Помилуйте, - скривила рот в злобной усмешке госпожа де Пуатье, - вы, наверно, уже слышали последнюю парижскую прибаутку? - Я только что прибыл, сударыня, и ничего еще не слышал, - пробормотал коннетабль. - Так вот что твердит на все лады эта подлая чернь: "В день святого Лорана не вернешь то, что выпало из кармана!" Коннетабль позеленел, откланялся герцогине и, не помня себя от бешенства, вышел из Лувра. Придя в свой кабинет, он швырнул на пол шляпу и взревел: - О, эти короли, эти женщины! Неблагодарные свиньи! Им подавай только успехи! - Ваша светлость, - доложил слуга, - там какой-то человек хочет с вами поговорить. - Пошлите его к черту! - откликнулся коннетабль. - Мне не до приемов! Пошлите его к господину де Гизу! - Ваша светлость, он только просил меня, чтоб я назвал вам его имя. А зовут его Арно дю Тиль. - Арно дю Тиль? - вскричал коннетабль. - Это другое дело! Впустить! Слуга поклонился и ушел. "Этот Арно, - подумал коннетабль, - ловок, хитер и жаден, а помимо прочего, лишен всякой совести и щепетильности. О! Вот если бы он мне помог отомстить всем этим мерзавцам! А впрочем, какая от мести выгода? Нет, он должен мне вернуть милость короля! Он знает много! Я уж хотел было пустить в ход тайну Монтгомери, но если Арно придумает что-нибудь похлестче, тем лучше для меня". В этот момент ввели Арно дю Тиля. В лице плута отразились и радость и наглость. Он поклонился коннетаблю чуть не до земли. - А я-то думал, что ты попал в плен, - сказал ему Монморанси. - Так оно и было, ваша светлость, - ответил Арно. - Однако же ты улизнул, как я вижу. - Да, ваша светлость, я им уплатил, но только особым способом - обезьяньей монетой. Вы прибегли к своему золоту, а я - к своей хитрости. Вот мы и оба теперь на свободе. - Ну и наглец ты, братец! - заметил коннетабль. - Никак нет, ваша светлость. Все это дело житейское, я просто хотел сказать, что человек я бедный, вот и все. - Гм!.. - проворчал Монморанси. - Чего же ты от меня хочешь? - Деньжонок... А то я совсем поистратился. - А почему это я должен снабжать тебя деньгами? - снова спросил коннетабль. - Придется уж вам раскошелиться, заплатить мне, ваша светлость. - Платить? А за что? - За новости, которые я вам принес. - Еще посмотрим, какие новости... - И мы посмотрим, какая будет оплата... - Наглец! А если я тебя повешу? - Малоприятная мера, которая заставит меня высунуть язык, но уж никак его не развяжет. "Мерзавец отменный, что и говорить, но пусть уж он считает себя незаменимым", - подумал Монморанси, а вслух сказал: - Ладно, я согласен. - Монсеньер очень добр, - ответил Арно, - и я позволю себе напомнить вам ваше благородное обещание, когда вы будете расплачиваться за понесенные мною расходы. - Какие расходы? - удивился коннетабль. - Вот мой счет, ваша светлость, - поклонился Арно, подавая ему тот самый знаменитый документ, который разрастался у нас на глазах. Анн де Монморанси бегло просмотрел. - Верно, - согласился он, - тут, помимо нелепых и вымышленных услуг, есть и такие, что были действительно полезны в свое время, но теперь я могу вспоминать о них только с досадой. - Ба, ваша светлость, а не преувеличиваете ли вы свою опалу? - невинно спросил Арно. - Что? - подскочил коннетабль. - Разве ты знаешь... разве уже стало известно, что я в опале? - Все - и я в том числе - сомневаются в этом. - Если так, - с горечью покачал головой коннетабль, - то можешь сомневаться и в том, что сен-кантенская разлука виконта д'Эксмеса и Дианы де Кастро ничем не помогла, ибо и по сю пору король не желает выдать свою дочь за моего сына. - Не убивайтесь так, ваша светлость, - едко усмехнулся Арно. - Я полагаю, король охотно отдаст вам свою дочь, коли вы сумеете ему вернуть ее. - Что ты хочешь этим сказать? - Я хочу сказать, что наш государь печалится ныне не только об утрате Сен-Кантена и о сен-лоранском поражении, но и об утрате своей нежно любимой дочери Дианы де Кастро, которая после осады Сен-Кантена исчезла, и никто не может с точностью определить, что с ней сталось. Десятки противоречивых слухов о ее исчезновении носятся по столице. Вы только вчера прибыли, монсеньер, и ничего не знаете, да и я сам узнал об этом лишь нынче утром. - У меня были другие заботы, - заметил коннетабль, - и мне нужно думать не о минувшей моей славе, а о теперешнем моем бесславии. - Совершенно верно, ваша светлость. Но не расцветет ли ваша слава вновь, если вы скажете королю примерно так: государь, вы оплакиваете вашу дочь, вы ищете ее повсюду, расспрашиваете всех о ней, но только я один знаю, где она находится, государь!.. - А ты это знаешь, Арно? - живо спросил коннетабль. - Все знать - таково мое ремесло, - отвечал шпион. - Я сказал, что у меня есть новости для продажи, и, как видите, мой товар отменного качества. Вы об этом подумали? Подумайте, монсеньер! - Я вот думаю, что короли всегда хранят в памяти ошибки своих слуг, но не подвиги. Когда я верну Генриху Второму его дочь, он поначалу придет в восторг и вознаградит меня всем, чем только можно. Но потом Диана поплачет, Диана скажет, что ей лучше умереть, чем выйти за кого другого, кроме виконта д'Эксмеса, и король по ее настоянию и по проискам моих врагов станет больше думать о проигранной мною битве, нежели об отысканной мною дочери. Таким образом, все мои труды пойдут только на благо виконту д'Эксмесу. - Так вот и надо бы, - подхватил Арно с гаденькой улыбкой, - надо бы, чтобы, когда герцогиня де Кастро объявится, виконт д'Эксмес тут же бы и сгинул! Вот бы здорово получилось! - Но для этого нужны крайние меры, к которым прибегать опасно. Я знаю, у тебя хваткая рука, да и язык ты держишь за зубами. Однако... - Ваша светлость, вы не поняли моих намерений, - вскричал Арно, разыгрывая негодование, - вы меня просто-напросто очернили! Вы изволили подумать, что я хочу нас избавить от юноши каким-нибудь этаким... - он сделал выразительный жест, - манером! Нет, тысячу раз нет! Есть совсем иной, лучший путь... - Какой же?.. - вырвалось у коннетабля. - Сначала давайте договоримся, ваша светлость, - отозвался Арно. - Извольте, я вам укажу, где находится заблудшая овечка. Затем расскажу, каким образом я избавлю вас хотя бы на время, нужное для бракосочетания герцога Франциска, от опасного соперника. Вот вам уже две блестящие заслуги, монсеньер! Что же вы со своей стороны можете мне предложить? - А что ты просишь? - Вы рассудительны, я тоже. Ведь вы платите не торгуясь, верно? Так как же будет с тем скромным счетом, который я имел честь только что вам представить? - Счет будет оплачен. - Я так и знал! В этом пункте мы с вами столкуемся. Да и сумма-то, впрочем, мизерная. Но золото все-таки не самая ценная вещь на свете. - Что такое? - удивился и даже испугался коннетабль. - Неужто от Арно дю Тиля слышу я, что золото не самая ценная вещь на свете? - От него самого, от Арно дю Тиля, ваша светлость, но не от того Арно дю Тиля, которого вы изволили знать как нищего прощелыгу, а от другого Арно дю Тиля, вполне довольного той судьбой, которая выпала ему на долю. Теперь этот Арно дю Тиль спит и видит, как бы тихо и мирно провести остаток своих дней в отчем краю, среди друзей своей юности и близких... Вот о чем я мечтал, ваша светлость, вот какова тихая и безмятежная цель моей... бурной жизни. - Что ж, - хмыкнул Монморанси, - если можно через бурю прийти к покою, так быть тебе счастливым, Арно. Значит, ты разбогател? - Немного есть, ваша светлость, немного есть. Десять тысяч экю для такого бедняка, как я, - это целое состояние, особенно в маленькой деревеньке, в скромном семейном кругу. - Семейный круг? Деревенька? А я всегда полагал, что у тебя ни кола ни двора, платье с чужого плеча и плутовская кличка. - Арно дю Тиль - это действительно мой псевдоним, ваша светлость. Мое же настоящее имя Мартен-Герр, и родом я из деревни Артиг, где я оставил жену с детьми! - У тебя жена? - повторил Монморанси, все больше удивляясь. - У тебя дети? - Да, ваша светлость, - елейным тоном ответил Арно, - и я должен предупредить вашу светлость, что в дальнейшем рассчитывать на мои услуги вам не придется, ибо два нынешних поручения будут безусловно последними. Я отхожу от дел и впрямь намереваюсь жить достойно, в окружении родных и близких. - В добрый час, - ухмыльнулся коннетабль, - но если ты стал этаким добродетельным пастушком, что и слышать не хочешь о деньгах, чего ты тогда потребуешь за все свои секреты? - Мне нужно то, что не дороже золота, но и не дешевле, монсеньер, - ответил Арно на этот раз обычным своим тоном. - Я хочу чести! Нет, не почестей, а просто чуточку чести. - Тогда объяснись, - сказал Монморанси, - а то ты и в самом деле говоришь все время какими-то загадками. - Очень хорошо! Вот я, монсеньер, заранее заготовил бумагу, в которой значится, что я, Мартен-Герр, пребывал у вас в услужении столько-то лет в качестве... ну, скажем, в качестве... шталмейстера (надо же слегка приукрасить), что в течение этого времени я проявил себя как преданный и честный слуга и что за эту преданность вы желаете меня достойно наградить суммой, которая обеспечит мне безбедное существование на закате моих дней. Скрепите такую бумагу вашей подписью и печатью, и тогда у нас будет, ваша светлость, полный расчет. - Невозможно, - возразил коннетабль. - Это будет фальшивка, я прослыву обманщиком, лжесвидетелем, если подпишу такое вранье. - Это никакое не вранье, монсеньер, - я как-никак верно вам служил... и я вас могу заверить, - что если бы я экономил все золото, что вы мне доверяли, у меня было бы побольше десяти тысяч. Вам не хочется врать, это верно... но ведь и мне, по правде говоря, не так уж легко было подвести вас к этому счастливому итогу, после которого вам останется только подбирать плоды... - Негодяй! Ты смеешь равнять... - Совершенно верно, монсеньер, - подхватил Арно. - Мы очень нужны друг другу. Разве не так? Разве равенство - не дитя необходимости? Шпион поднимает ваш кредит, поднимите же кредит вашего шпиона! Итак, нас никто не слышит, не нужно ложного стыда! Заключаем сделку? Она выгодна для меня, но еще выгоднее для вас. Подписывайте, ваша светлость! - Нет, после, - сказал Монморанси. - Я хочу знать, чем ты располагаешь, если сулишь такую двойную удачу. Я хочу знать, что случилось с Дианой де Кастро и что должно случиться с виконтом д'Эксмесом. - Ну что ж, монсеньер, теперь могу вас удовлетворить в этих двух вопросах. - Слушаю, - сказал коннетабль. - Первым долгом - о госпоже де Кастро, - доложил Арно. - Она не убита и не похищена, она просто попала в плен в Сен-Кантене и была включена в число пятидесяти достойных заложников, подлежащих выкупу. Теперь вопрос - почему тот, кто держит ее в своих руках, не оповестил об этом короля? Почему сама госпожа де Кастро не подает о себе вестей? Вот это мне совершенно неизвестно. Признаться, я был уверен, что она уже на свободе, и только утром убедился, что при дворе ничего не знают о ее судьбе. Вполне возможно, что при всеобщем смятении гонцы Дианы вернулись обратно или заблудились, а может, не прибыли в Париж по другой неизвестной причине... В конце концов, только одно несомненно: я могу точно назвать, где находится госпожа де Кастро и чья она пленница. - Сведения действительно весьма ценные, - сказал коннетабль, - но где же это и что это за человек? - Погодите, ваша светлость, - ответил Арно, - не угодно ли вам теперь осведомиться и насчет виконта д'Эксмеса? Если важно знать, где находятся друзья, то еще важнее знать, где враги! - Хватит болтать! Где же этот д'Эксмес? - Он тоже пленник, монсеньер. Кто только нынче не попадает в плен! Просто мода такая пошла! Ну, и наш виконт последовал моде! - Но тогда он сумеет дать о себе знать, - сказал коннетабль. - Он наверняка откупится и вскорости свалится нам на голову. - Вы проникли в самую суть его желаний, монсеньер. Конечно, у виконта д'Эксмеса есть деньги, конечно, он страстно рвется из неволи и постарается внести свой выкуп как можно скорее. Он даже снарядил кой-кого в Париж, чтобы побыстрее собрать и привезти необходимую сумму. - Так что же делать? - спросил коннетабль. - Однако, к счастью для нас и к несчастью для него, - продолжал Арно, - этот кое-кто, которого он отправил в Париж с таким важным поручением, был не кто иной, как я, поскольку именно я под своим настоящим именем Мартен-Герра служил у виконта д'Эксмеса в качестве оруженосца. Как видите, я могу быть и оруженосцем, и даже шталмейстером и никто в этом не усомнится! - И ты не выполнил поручения, несчастный? - нахмурился коннетабль. - Не собрал выкуп для своего, так сказать, хозяина? - Собрал, и весьма аккуратно, ваша светлость, такие вещи на земле не валяются. Учтите при этом, что пренебречь такими деньгами - значит вызвать подозрение. Я собрал все до мелочи... для блага нашего предприятия. Но только спокойствие! Я их не повезу к нему даже без объяснения причин. Ведь это те самые десять тысяч экю, которые я получил лишь благодаря вашему великодушию... Так, кстати, явствует из той бумаги, что вы мне соизволили написать. - Я не подпишу ее, мерзавец! - вскричал Монморанси. - Я не желаю потворствовать явному воровству! - Ах, монсеньер, - возразил Арно, - разве можно называть так грубо простую необходимость, на которую я иду лишь для того, чтобы послужить вам? Я заглушаю в себе голос совести, и вот благодарность!.. Что ж, будь по-вашему! Мы отсылаем виконту д'Эксмесу указанную сумму, и он прибудет сюда в одно время с Дианой, если только не опередит ее. А если он денег не получит... - А если денег не получит? - машинально переспросил коннетабль. - Тогда, монсеньер, мы выиграем время. Господин д'Эксмес ждет меня терпеливо пятнадцать дней. Чтобы собрать десять тысяч экю, нужно время, и действительно, его кормилица мне их отсчитала только нынче утром. - И неужели эта несчастная женщина тебе доверяет? - И мне, и кольцу, и почерку виконта, ваша светлость. И потом, она меня узнала в лицо... Итак, мы говорили - пятнадцать дней ожидания нетерпеливого, затем неделя ожидания беспокойного, и, наконец, неделя ожидания отчаянного. Так пройдет месяц, а через полтора месяца отчаявшийся виконт д'Эксмес снаряжает другого посланца на поиски первого. Но первого не найдут... Учтите еще одно любопытное обстоятельство: если десять тысяч экю были собраны с трудом, то новые десять тысяч найти почти невозможно. Вы, монсеньер, успеете двадцать раз обженить вашего сына, ибо разъяренный виконт д'Эксмес вернется в Париж не раньше чем через два месяца. - Но все-таки вернется, - сказал Монморанси, - и в один прекрасный день пожелает узнать: а что же сталось с его верным Мартен-Герром? - Увы, ваша светлость, - понурился Арно, - ему скажут, что бедняга Мартен-Герр вместе с выкупом был схвачен на пути испанцами и они, по всей вероятности, обчистили его, выпотрошили и, чтобы обеспечить его молчание, повесили недалеко от нуайонских ворот. - Как! Тебя повесят? - Меня уже повесили, монсеньер, - вот до чего дошло мое усердие! Возможно, что сведения о том, в какой именно день меня повесили, будут противоречивыми. Но кто поверит этим грабителям, которым выгодно скрыть истину? Итак, монсеньер, - весело и решительно продолжал наглец, - учтите, что я принял все меры предосторожности и что с таким бывалым человеком, как я, ваша светлость никогда не попадет впросак. Я повторяю: в этой бумаге вы подтвердите сущую истину! Я вам и в самом деле служил немалый срок, многие ваши люди могут это засвидетельствовать... и вы мне пожаловали десять тысяч экю... - так закончил Арно свою великолепную речь. - Угодно ли вам взять эту бумагу? Коннетабль не удержался от улыбки. - Ладно, плут, но в конце... Арно дю Тиль его перебил: - Монсеньер, вас удерживает только формальность, но разве для высоких умов формальность что-нибудь значит? Подписывайте без церемонии! - И он положил на стол перед Монморанси бумагу, на которой не хватало только подписи и печати. - Но все-таки, как же имя того, кто держит Диану де Кастро в плену? В каком же городе? - Имя за имя, монсеньер. Поставьте свою подпись внизу - и узнаете остальное. - Идет, - согласился Монморанси и изобразил на бумаге размашистую каракулю, которая заменяла ему подпись. - А печать, монсеньер? - Вот она. Теперь доволен? - Как если бы получил от вас десять тысяч экю. - Ладно. Где же Диана? - Она в Кале, во власти лорда Уэнтуорса, - сказал Арно, протягивая руку за пергаментом. - Погоди, - сказал Монморанси, - а где виконт д'Эксмес? - В Кале, во власти лорда Уэнтуорса. - Значит, они встречаются? - Ничуть, ваша светлость. Он живет у городского оружейника, а она - в губернаторском особняке. Виконт д'Эксмес не имеет ни малейшего понятия - могу в том поклясться, - что его любезная так близко от него! - Я спешу в Лувр, - сказал коннетабль, вручая ему документ. - А я - в Артиг, - ликующе вскричал Арно. - Желаю успеха, монсеньер, постарайтесь быть коннетаблем уже не на шутку. - И тебе успеха, плут! Постарайся, чтоб тебя не повесили всерьез! И они разошлись, каждый в свою сторону. IV. РУЖЬЯ ПЬЕРА ПЕКУА, ВЕРЕВКИ ЖАНА ПЕКУА И СЛЕЗЫ БАБЕТТЫ ПЕКУА Прошел уже месяц, а в Кале ничего не переменилось. Пьер Пекуа все так же изготовлял ружья; Жан Пекуа вернулся к ткацкому ремеслу и от нечего делать плел веревки какой-то невероятной длины; Бабетта Пекуа проливала слезы. Что же касается Габриэля, то он переживал как раз те стадии, о которых говорил Арно дю Тиль коннетаблю. Первые пятнадцать дней он действительно ждал терпеливо, но потом начал терять терпение. Его визиты к лорду Уэнтуорсу стали редки и крайне коротки. Некогда дружеские отношения резко охладились с того дня, когда Габриэль невзначай вторгся в так называемые личные дела губернатора. Между тем сам губернатор становился день ото дня все угрюмее. И беспокоило его вовсе не то, что после отъезда Арно дю Тиля к нему приезжали один за другим целых три посланца от короля Франции. Все трое (первый - учтиво, второй - с колкими намеками, третий - с угрозами) требовали одного и того же: освобождения герцогини де Кастро, заранее соглашаясь на тот выкуп, который назначит губернатор Кале. И всем троим он давал один и тот же ответ: он намерен держать герцогиню как заложницу на случай какого-нибудь особо важного обмена; если же будет установлен мир, он вернет ее королю без всякого выкупа. Он твердо придерживался своих прав и за крепкими стенами Кале пренебрегал гневом Генриха II. И все-таки не эта забота тяготила его. Нет, больше всего удручало его возраставшее оскорбительное безразличие прекрасной пленницы. Ни его покорность, ни предупредительность не могли смягчить ее презрения и высокомерия. А если он осмеливался заикнуться о своей любви, то в ответ встречал лишь скорбный, презрительный взгляд, который уязвлял его в самое сердце. Он не дерзнул сказать ей ни о том письме, с которым она обратилась к Габриэлю, ни о тех попытках, которые предпринимал король для ее освобождения. Не дерзнул потому, что слишком боялся услышать горький упрек из этих прекрасных и жестоких уст. Но Диана, не встречая больше своей камеристки, которой она доверила письмо, поняла наконец, что и эта отчаянная возможность ускользнула от нее. Однако она не теряла мужества: она ждала и молилась. Она надеялась на бога, и в крайнем случае - на смерть.. В последний день октября - крайний срок, который Габриэль назначил себе самому, - он решил обратиться к лорду Уэнтуорсу с просьбой отправить в Париж другого посланца. Около двух часов он вышел из дома Пекуа и направился прямо к особняку губернатора. Лорд Уэнтуорс был как раз в это время занят и попросил Габриэля немного подождать. Зал, в котором находился Габриэль, выходил во внутренний двор. Габриэль подошел к окну, взглянул во двор и машинально провел пальцем по оконному стеклу. И вдруг его палец наткнулся на какие-то шероховатости на стекле". Видимо, кто-то нацарапал бриллиантом из кольца несколько букв. Габриэль внимательно пригляделся к ним и явственно разобрал написанные слова: Диана де Кастро. Вот она, подпись, которой не хватало на том таинственном письме, что он получил в прошлом месяце!.. Будто облако затянуло глаза Габриэлю. Чтобы не упасть, он прислонился к стене. Значит, тайное предчувствие не обмануло его. Диана, его невеста или его сестра, находится во власти бесчестного Уэнтуорса! Значит, именно этому чистому и нежному созданию он твердит о своей страсти! В этот момент вошел лорд Уэнтуорс. Как и в тот раз, Габриэль, не говоря ни слова, подвел его к окну и указал на уличающую подпись. Губернатор сперва побледнел, но мгновенно овладел собой и спросил со всем присущим ему самообладанием: - И что же? - Не это ли имя вашей безумной родственницы, той самой, которую вам приходится здесь охранять? - задал вопрос Габриэль. - Вполне возможно. А что дальше? - спросил высокомерно лорд Уэнтуорс. - Если это так, милорд, то эта ваша дальняя родственница мне несколько знакома. Я неоднократно встречал ее в Лувре. Я предан ей, как всякий французский дворянин французской принцессе крови. - И что еще? - повторил лорд Уэнтуорс. - А то, что я требую у вас отчета о вашем поведении и вашем отношении к пленнице столь высокого ранга. - А если, сударь, я вам откажу так же, как уже отказал королю Франции? - Королю Франции? - удивился Габриэль. - Совершенно правильно, сударь, - все так же хладнокровно ответил Уэнтуорс. - Подобает ли англичанину давать отчет чужеземному властителю, особенно тогда, когда его страна в состоянии войны с этим властителем? Тогда, господин д'Эксмес, не отказать ли мне заодно и вам? - Я вас заставлю мне дать ответ! - воскликнул Габриэль. - И вы, без сомнения, надеетесь поразить меня той шпагой, которую вы сохранили благодаря моей любезности и которую я могу хоть сейчас потребовать у вас обратно? - О, милорд, - с бешенством выкрикнул Габриэль, - вы мне заплатите за это! - Пусть так, сударь. Я не откажусь от своего долга, но не раньше, чем вы уплатите свой. - Черт возьми, я бессилен! - в отчаянии воскликнул Габриэль, сжимая кулаки. - Бессилен в тот миг, когда мне нужна сила Геркулеса! - Н-да, вам, должно быть, и в самом деле досадно, что ваши руки скованы совестью и обычаем, но сознайтесь, для вас, военнопленного и данника, неплохо было бы получить свободу и избавиться от выкупа, перерезав горло своему противнику и кредитору. - Милорд, - сказал Габриэль, стараясь успокоиться, - вам небезызвестно, что месяц назад я отправил своего слугу в Париж за суммой, которая так вас интересует. Я не знаю, ранен ли Мартен-Герр, убит ли в пути, несмотря на вашу охранную грамоту, украли ли у него деньги, которые он вез... Я ничего толком не знаю. Ясно только одно: его еще нет. И поскольку вы не доверяете слову дворянина и не предлагаете мне самому ехать за выкупом, я пришел вас просить, чтобы вы позволили мне отправить в Париж другого гонца. Но теперь, милорд, вы уже не смеете мне отказать, ибо в ином случае я могу утверждать, что вы страшитесь моей свободы! - Интересно знать, кому вы это сможете сказать здесь, в английском городе, где моя власть безгранична, а на вас все смотрят не иначе, как на пленника и врага? - Я это скажу во всеуслышание, милорд, всем, кто мыслит и чувствует, всем, кто благор