ota cum Turennio. Вот те два  слова,
которые я все время искал.
   На этот раз Маргарита побагровела.
   - Клевета, сир! - вскричала она. -  Неужто  вы  станете  повторять  мне
клеветнические наветы?
   - Какая клевета? - спросил Генрих самым невозмутимым тоном. - Разве  вы
обнаружили в этих словах клевету, сударыня? Я ведь  просто  вспомнил  одно
место из письма моего брата: Margota cum Turennio conveniunt  in  castello
nomine Loignac. Право же, надо, чтобы какой-нибудь  грамотей  перевел  мне
это письмо.
   - Хорошо, прекратим эту игру, сир, - продолжала Маргарита, вся дрожа, -
и скажите мне без обиняков, чего вы от меня ждете.
   - Так вот, я хотел бы, друг мой, чтобы вы перевели Фоссэз из  помещения
фрейлин в  отдельную  комнату  и  прислали  к  ней  одного  только  врача,
способного держать язык за зубами, - например, вашего.
   - О, я понимаю, в  чем  дело!  -  вскричала  королева.  -  Фоссэз,  так
кичившаяся   своей   добродетелью,   Фоссэз,   лживо   изображавшая   себя
девственницей, Фоссэз беременна и скоро должна родить.
   - Я этого не сказал, друг мой, - заметил Генрих, - я этого  не  сказал,
это утверждаете вы.
   - Это так, сударь, это так! - вскричала  Маргарита.  -  Ваш  вкрадчивый
тон, ваше ложное смирение - все доказывает, что я права. Но  есть  жертвы,
которых от своей жены не может  требовать  даже  король.  Покрывайте  сами
грехи Фоссэз, сир. Вы  ее  соучастник,  это  ваше  дело;  страдать  должен
виновный, а не невинный.
   - Правильно, виновный. Вот вы опять напомнили мне  выражение  из  этого
ужасного письма.
   - Каким образом?
   - Да, виновный - по-латыни будет, кажется, nocens?
   - Да, сударь, nocens.
   - Так вот, в  письме  стоит:  "Margota  cum  Turennio,  ambo  nocentes,
conveniunt in castello nomine Loignac". Боже,  как  жаль,  что  при  такой
хорошей памяти я так мало образован!
   - Ambo nocentes, - тихо повторила  Маргарита,  становясь  белее  своего
крахмального кружевного воротника, - он понял, он понял.
   - "Margota cum Turennio ambo nocentes". Что же, черт побери, хотел  мой
братец сказать этим ambo? - безжалостно  продолжал  Генрих  Наваррский.  -
Помилуй бог, дорогая моя, удивительно, как  это  вы,  так  хорошо  знающая
латынь, еще не дали мне объяснения этой смущающей меня фразы.
   - Сир, я уже имела честь говорить вам...
   - Э, черт возьми, - прервал ее король, - да вот и сам Turennius  бродит
под вашими окнами и глядит ввысь, словно дожидается вас,  бедняга.  Я  дам
ему знак подняться сюда. Он человек весьма ученый и скажет мне то,  что  я
хочу знать.
   - Сир, сир! - вскричала Маргарита, приподнимаясь с кресла и складывая с
мольбою руки. - Сир, будьте великодушнее, чем все сплетники  и  клеветники
Франции.
   - Э, друг мой, сдается  мне,  что  у  нас  в  Наварре  народ  не  более
снисходительный, чем во Франции, и только что сами вы... проявляли большую
строгость к бедняжке Фоссэз.
   - Строгость, я? - вскричала Маргарита.
   -  А  как  же,   припомните.   А   ведь   вам   здесь   подобает   быть
снисходительными, сударыня. Мы ведем такую мирную жизнь:  вы  даете  балы,
которые так любите, я езжу на охоту, которая меня так развлекает...
   - Да, да, сир, - сказала Маргарита, - вы правы, будем снисходительны.
   - О, я был уверен в том, что сердце у вас доброе.
   - Вы ведь знаете меня, сир.
   - Да. Так вы пойдете проведать Фоссэз, не правда ли?
   - Да, сир.
   - Отделите ее от других фрейлин?
   - Да, сир.
   - Поручите ее своему личному врачу?
   - Да, сир.
   - И никакой охраны. Врачи молчаливы, им  уж  так  положено.  А  солдаты
привыкли болтать.
   - Это верно, сир.
   - И если, на беду, то,  о  чем  говорят,  правда  и  бедняжка,  проявив
слабость, поддалась искушению...
   Генрих возвел очи горе.
   - Это возможно, - продолжал он.  -  Женщина  -  сосуд  скудельный.  Res
fragilis mulier est, как говорится в Евангелии.
   - Но я  женщина,  сир,  и  знаю,  что  должна  быть  снисходительной  к
женщинам.
   - Ах, вы ведь все знаете, друг мой. Вы  поистине  образец  совершенства
и...
   - И что же?
   - И я целую вам ручки.
   - Но поверьте, сир, - продолжала Маргарита, - жертву эту я приношу лишь
из добрых чувств к вам.
   - О, - сказал Генрих, - я же вас отлично знаю, сударыня,  и  брат  мой,
король Франции, тоже: он говорит о вас в  этом  письме  столько  хорошего,
добавляя: "Fiat sanum exemplum statiin atque res  certior  eveniet"  [надо
немедленно дать хороший пример,  и  дело  станет  ясным  (лат.)].  Хороший
пример, о котором здесь идет речь, без сомнения, тот, который подаете вы.
   И Генрих поцеловал холодную, как лед, руку Маргариты.
   - Передайте от меня тысячу нежных приветов Фоссэз, сударыня.  Займитесь
ею, как вы мне обещали. Я еду на охоту. Может быть, я увижу  вас  лишь  по
возвращении, может быть, не увижу никогда... волки эти  -  звери  опасные.
Дайте-ка я поцелую вас, друг мой.
   И он  почти  с  нежностью  поцеловал  Маргариту  и  вышел,  оставив  ее
ошеломленной всем, что она услышала.



        17. ИСПАНСКИЙ ПОСОЛ

   Король вернулся в свой кабинет, где уже находился Шико.
   Шико все еще тревожило объяснение между супругами.
   - Ну как, Шико? - сказал Генрих.
   - Как, сир? - переспросил Шико.
   - Знаешь ты, что говорит королева?
   - Нет.
   - Она говорит,  что  твоя  проклятая  латынь  разрушает  наше  семейное
счастье.
   - Эх, сир, - вскричал Шико, - ради бога, забудем эту латынь  и  на  том
покончим. Когда латинский текст читаешь наизусть, это совсем  не  то,  что
написать его на бумаге: первый развеется по ветру, а со вторым и огонь  не
справится.
   - Я-то, - сказал Генрих, - о нем, черт меня побери, даже и не думаю.
   - Ну и тем лучше.
   - Есть у меня другие дела, поважнее.
   - Ваше величество предпочитаете развлекаться, правда?
   - Да, сынок, - сказал Генрих, не очень-то довольный тоном, которым Шико
произнес  эти  несколько  слов.  -   Да,   мое   величество   предпочитает
развлекаться.
   - Простите, но, может быть, я помешал вашему величеству?
   - Э, сынок, - продолжал Генрих, пожимая плечами, - я уже говорил  тебе,
что здесь у нас не то, что в Лувре. Мы и любовью, и  войной,  и  политикой
занимаемся на глазах у всех.
   Взор короля был так кроток, улыбка так ласкова, что Шико осмелел.
   - Войной и политикой меньше, чем любовью, не так ли, сир?
   - Должен признать, что ты прав, любезный друг:  местность  здесь  такая
красивая,  лангедокские  вина  такие  вкусные,   женщины   Наварры   такие
красавицы!
   - Но, сир, - продолжал Шико, - вы,  сдается  мне,  забываете  королеву.
Неужели наваррки прекраснее и любезнее, чем она? В таком  случае  наваррок
есть с чем поздравить.
   - Помилуй бог, ты прав, Шико, а я ведь  просто  забыл,  что  ты  посол,
представляющий короля Генриха Третьего, что Генрих Третий - брат  королевы
Маргариты и что  в  разговоре  с  тобой  я  хотя  бы  из  приличия  обязан
превознести госпожу Маргариту над всеми женщинами! Но ты уж извини меня за
оплошность, Шико: я ведь, сынок, к послам не привык.
   В этот момент дверь открылась, и д'Обиак громким голосом доложил:
   - Господин испанский посол.
   Шико так и подпрыгнул в кресле, что вызвало у короля улыбку.
   - Ну вот, - сказал Генрих, - внезапное опровержение моих слов, которого
я совсем не ожидал. Испанский посол! Чего ему, черт возьми, от нас нужно?
   - Да, - повторил Шико, - чего ему, черт возьми, нужно?
   - Сейчас узнаем, - сказал Генрих, - возможно, наш испанский сосед хочет
обсудить со мной какое-нибудь пограничное недоразумение.
   - Я удаляюсь, - смиренно сказал Шико. - Его  величество  Филипп  Второй
[Филипп Второй (1527-1598) - испанский король с 1556 по  1598  г.,  тщетно
пытавшийся в эпоху Реформации и религиозных войн  содействовать  торжеству
"правой веры" в Европе], наверно, направил к вам  настоящего  посла,  а  я
ведь...
   - Чтобы французский посол отступил перед испанским, да еще  в  Наварре!
Помилуй бог,  этого  не  должно  быть.  Открой  вон  тот  книжный  шкаф  и
расположись там.
   - Но я даже невольно все услышу, сир.
   - Ну и услышишь, черт побери, мне-то что? Я ничего не скрываю.  Кстати,
король, ваш повелитель, больше ничего не велел вам передать мне,  господин
посол?
   - Нет, сир, решительно ничего.
   - Ну и прекрасно, теперь тебе остается только смотреть и  слушать,  как
делают все на свете послы. Так что в этом шкафу ты отлично выполнишь  свою
миссию. Смотри во все глаза и слушай обоими ушами, дорогой мой Шико.
   Потом он добавил:
   - Д'Обиак, скажи начальнику охраны, чтобы он ввел господина  испанского
посла.
   Услышав это приказание,  Шико  поспешил  залезть  в  шкаф,  старательно
опустив занавес, затканный изображением человеческих фигур.
   По звонкому паркету отдавался  чей-то  медленный,  размеренный  шаг:  в
комнату вошел посланник его величества Филиппа II.
   Когда  все  предварительные  формальности,  касающиеся  этикета,   были
выполнены, причем Шико  из  своего  укрытия  мог  убедиться,  что  Беарнец
отлично умеет давать аудиенции, посол перешел к делу.
   - Могу я без стеснения говорить  с  вашим  величеством?  -  спросил  он
по-испански, ибо этот язык так похож  на  наваррское  наречие,  что  любой
гасконец или беарнец отлично его понимает.
   - Можете говорить, сударь, - ответил Беарнец.
   - Сир, - сказал посол, - я доставил ответ его католического величества.
   "Вот как! - подумал Шико.  -  Если  он  доставил  ответ,  значит,  были
какие-то вопросы".
   - По поводу чего? - спросил Генрих.
   - По поводу того, с чем вы обращались к нам в прошлом месяце, сир.
   - Знаете, я очень забывчив, - сказал Генрих. - Соблаговолите  напомнить
мне, о чем шла речь, господин посол.
   - По  поводу  захватов,  которые  производят  во  Франции  лотарингские
принцы.
   - Да особенно по поводу  захватов  моего  куманька  де  Гиза.  Отлично!
Теперь вспоминаю. Продолжайте, сударь, продолжайте.
   - Сир, - сказал испанец, -  хотя  король,  мой  повелитель,  и  получил
предложение заключить союз с Лотарингией, он счел бы союз с Наваррой более
благородным и, скажем прямо, более выгодным.
   - Да, будем говорить прямо.
   - Я буду вполне откровенен с  вашим  величеством,  сир,  ибо  намерения
короля,  моего  повелителя,  относительно  вашего  величества  мне  хорошо
известны.
   - Могу ли я их узнать?
   - Сир, король, мой повелитель, ни в чем не откажет Наварре.
   Шико припал ухом к занавеси, не преминув укусить себя за  палец,  чтобы
проверить - не спит ли он.
   - Если мне ни в чем не отказывают, - сказал Генрих, - поглядим, чего же
я могу просить.
   - Всего, чего угодно будет вашему величеству, сир.
   - Черт возьми!
   - Пусть же ваше величество выскажется прямо и откровенно.
   - Помилуй бог, всего, чего угодно! Да я просто теряюсь.
   - Его величество король Испании хочет,  чтобы  его  новый  союзник  был
доволен.  Доказательством  послужит  предложение,  которое  я  уполномочен
сделать вашему величеству.
   - Я слушаю, - сказал Генрих.
   - Король Франции относится  к  королеве  Наваррской,  как  к  заклятому
врагу. Покрывая ее позором, он тем самым отказывается считать ее  сестрой,
это очевидно. Оскорбления, нанесенные ей французским  королем...  Прошу  у
вашего величества прощения за то, что затрагиваю эту щекотливую тему.
   - Ничего, затрагивайте.
   -  Оскорбления  эти  нанесены  были  публично,  что  подтверждается  их
общеизвестностью.
   Генрих сделал движение, словно желая опровергнуть слова посла.
   - Это общеизвестно, - продолжал испанец, - мы хорошо осведомлены. Итак,
я повторяю, сир: король Франции больше не признает госпожу Маргариту своей
сестрой, раз он стремится опозорить ее,  отдав  приказ  начальнику  охраны
остановить на глазах у всех ее носилки и обыскать их.
   - Что ж вы хотите всем этим сказать, господин посол?
   - Для вашего величества теперь легче всего отвергнуть как жену ту, кого
ее родной брат отвергает как сестру.
   Генрих  бросил  взгляд  на  занавес,  за  которым  Шико,   трепеща,   с
расширенными  от  изумления  глазами,  ожидал,  к  чему   приведет   столь
витиеватое начало.
   - Когда брак ваш будет расторгнут, -  продолжал  посол,  -  союз  между
королями Наваррским и Испанским...
   Генрих поклонился.
   - Союз этот, - продолжал посол, - можно уже считать заключенным, и  вот
каким образом: король Испании отдает инфанту, свою  дочь,  в  жены  королю
Наваррскому, а сам его величество женится на госпоже Екатерине Наваррской,
сестре вашего величества.
   Трепет удовлетворенной гордости прошел по  всему  телу  Беарнца,  дрожь
ужаса охватила Шико: первый увидел, как  на  горизонте  восходит  во  всем
блеске солнце его счастливой судьбы, второй - как никнут и  рассыпаются  в
прах скипетр и счастье дома Валуа.
   Что касается испанца, невозмутимого, ледяного, то он не  видел  ничего,
кроме инструкций, полученных от своего повелителя.
   На  мгновение  воцарилась  глубокая  тишина,  затем  король  Наваррский
заговорил:
   - Предложение, сударь, сделанное вами, - блистательно, и им оказана мне
высокая честь.
   - Его величество, - поспешил добавить гордый посол, не сомневавшийся  в
том, что предложение будет восторженно принято, -  его  величество  король
Испании намерен поставить вашему величеству только одно условие.
   - А, условие, - сказал Генрих, - что ж, это справедливо. В чем  же  оно
состоит?
   - Оказывая вашему величеству помощь  против  лотарингских  принцев,  то
есть открывая вашему величеству дорогу к престолу Франции, мой  повелитель
желал бы благодаря союзу  с  вами  облегчить  себе  возможность  сохранить
Фландрию, в которую  сейчас  мертвой  хваткой  вцепился  монсеньер  герцог
Анжуйский.  Ваше  величество,  конечно,  понимаете,  что  мой   повелитель
бескорыстно предпочел вас  лотарингским  принцам,  ведь  господа  де  Гиз,
естественные его союзники как принцы католические,  уже  ведут  борьбу  во
Фландрии  против  герцога  Анжуйского.  Так  вот   его   условие,   притом
единственное; оно и разумно и не  обременительно:  его  величество  король
Испании вступит с вами благодаря двойному бракосочетанию в  крепкий  союз;
он поможет вам... (тут посланник одно мгновение колебался, ища подходящего
выражения) стать преемником французского короля, вы  же  гарантируете  ему
Фландрию. Зная мудрость вашего величества, я  считаю  свою  посланническую
миссию благополучно завершенной.
   За этими словами последовало молчание, еще более глубокое, чем  раньше.
Наверно, сам ангел-губитель ожидал, пока  мощно  прозвучит  ответ  короля,
прежде чем опустить свой меч туда или сюда, поразить Францию или Испанию.
   Генрих Наваррский прошелся по своему кабинету.
   - Итак, сударь, - сказал он наконец,  -  вот  к  чему  сводится  ответ,
который вам поручено было мне передать?
   - Так точно, сир.
   - И больше ничего?
   - Больше ничего.
   - В таком случае, -  сказал  Генрих,  -  я  отказываюсь  от  того,  что
предложил мне его величество, король Испании.
   - Вы отвергаете руку инфанты! - вскричал испанец. Его ошеломило, словно
болью от внезапно полученной раны.
   - Честь высока, сударь, - ответил Генрих, поднимая голову, -  но  я  не
могу считать, что она выше чести получить в жены дочь Франции.
   - Да, но этот первый брак  приблизил  вас  к  могиле,  сир.  Второй  же
приближает к престолу.
   - Я знаю, сударь,  что  вы  сулите  мне  блистательную,  ни  с  чем  не
сравнимую удачу, но я не стану покупать ее ценою  крови  и  унижения  моих
будущих подданных. Как, сударь, я обнажил бы меч  против  короля  Франции,
моего зятя, ради испанцев, иноземцев! Как  я  остановлю  победное  шествие
французского знамени, дабы башни Кастилии и львы Леона завершили  то,  что
ими начато! Как я допущу, чтобы брат убивал  брата,  приведу  иноземцев  в
свое отечество! Сударь,  выслушайте:  я  просил  у  моего  соседа,  короля
Испании, помощи против господ де Гизов, смутьянов,  стремящихся  завладеть
моим наследием, но не против герцога Анжуйского,  моего  зятя,  не  против
короля Генриха Третьего, моего друга, не против моей жены, сестры  короля,
моего сюзерена. Вы говорите мне, что поможете Гизам, окажете им поддержку?
Отлично. Я же брошу против них и против вас всех протестантов  Германии  и
Франции. Король Испанский  хочет  вновь  завладеть  ускользающей  от  него
Фландрией? Пусть он поступит так, как  его  отец,  Карл  Пятый:  пусть  он
попросит у короля Франции свободного прохода через французские владения  и
явится  во  Фландрию  требовать,  чтобы  ему  возвратили  звание   первого
гражданина города Гента, - я готов поручиться, что  король  Генрих  Третий
пропустит его так же честно, как это сделал в свое время  король  Франциск
Первый. Я  домогаюсь  французского  престола?  Так,  видимо,  считает  его
католическое величество. Возможно. Но я не нуждаюсь в том, чтобы он  помог
мне завладеть этим престолом. Если он окажется пустым, я сам  возьму  его,
вопреки даже всем величествам на свете.  Прощайте  же,  сударь,  прощайте!
Передайте брату моему Филиппу,  что  я  благодарю  его  за  сделанные  мне
предложения. Но я бы считал себя смертельно обиженным, если бы  он,  делая
мне эти предложения, хоть одно мгновение мог подумать, что я способен буду
принять их. Прощайте, сударь!
   Посол не мог прийти в себя от изумления. Он пробормотал:
   - Остерегитесь, сир, доброе согласие между соседями может быть нарушено
одним неосторожным словом.
   - Господин посол, - продолжал Генрих, - запомните,  что  я  вам  скажу.
Быть королем Наварры или вовсе не быть королем для  меня  одно  и  то  же.
Венец мой так невесом, что я даже не замечу, если он упадет с моей головы.
Впрочем, если бы до этого дошло, - будьте покойны, - я бы  постарался  его
удержать. Еще раз  прощайте,  сударь,  передайте  вашему  повелителю,  что
честолюбие мое домогается большего, чем он мне посулил. Прощайте.
   И Беарнец, вновь становясь не самим собою, но тем  человеком,  которого
все в нем видели, после того как на одно мгновение позволил себе поддаться
героическому пылу, Беарнец с любезной улыбкой проводил посла до порога.



        18. КОРОЛЬ НАВАРРСКИЙ РАЗДАЕТ МИЛОСТЫНЮ

   Шико охвачен был таким изумлением, что, даже когда Генрих остался один,
он не подумал вылезти из книжного шкафа.
   Беарнец сам поднял занавес и хлопнул его по плечу.
   - Ну, как, по-твоему, я вышел из положения, мэтр Шико?
   - Замечательно, сир, - ответил все еще ошеломленный Шико. -  И  правда,
можно сказать, что для короля, не часто  принимающего  послов,  вы  умеете
принимать их как следует.
   - А ведь такие послы являются ко мне по вине моего брата Генриха.
   - Как так, сир?
   - Да! Если бы он не преследовал все время свою бедную сестру, и  другим
не пришло бы в голову ее преследовать. Неужели ты  думаешь,  что  если  бы
испанский король  не  знал  о  нанесенном  королеве  Наваррской  публичном
оскорблении,  когда  начальник  охраны  обыскал  ее  носилки,  неужели  ты
думаешь, что он предложил бы мне дать ей развод?
   - Я с радостью вижу, сир, - ответил Шико, - что  все  подобные  попытки
останутся тщетными и ничто не сможет  нарушить  согласия,  царящего  между
вами и королевой.
   - Э, друг мой, слишком  очевидно,  что  поссорить  нас  кое-кому  очень
выгодно.
   - Признаюсь вам, сир, что не так проницателен, как вы думаете.
   - Ну, конечно, брат мой Генрих только и мечтает о том, чтобы я развелся
с его сестрой.
   - Почему же? Растолкуйте мне, в чем дело? Черт побери, я  и  не  думал,
что найду такого хорошего учителя.
   - Ты знаешь, Шико, что мне позабыли выплатить приданое моей жены.
   - Нет, не знал, сир, но подозревал, что это так.
   - Что приданое это состояло из трехсот тысяч золотых экю?
   - Сумма неплохая.
   - И, кроме того, нескольких крепостей, в том числе - Кагора?
   - Отличный, черт возьми, город!
   - Я же потребовал не свои триста тысяч экю золотом, - как я ни беден, я
считаю себя богаче короля Франции, - а Кагор.
   - А, вы потребовали Кагор, сир? Помилуй бог, вы правильно  сделали,  на
вашем месте я бы поступил так же.
   - Вот потому-то, - сказал Беарнец со своей многозначительной улыбкой, -
вот потому-то... теперь понимаешь?
   - Нет, черт меня побери!
   - Вот потому-то меня и пытаются поссорить  с  женой  так  основательно,
чтобы я потребовал развода. Нет жены,  -  понял  теперь,  Шико,  -  нет  и
приданого, нет тем самым и трехсот тысяч экю, нет крепостей, нет  -  самое
главное - Кагора. Это неплохой способ избавиться от необходимости сдержать
данное слово, а мой  братец  Валуа  весьма  искусно  расставляет  подобные
западни.
   - А вам бы очень хотелось заполучить эту крепость, не правда ли, сир? -
спросил Шико.
   - Конечно, ведь в конце-то концов что представляет собой мое  беарнское
королевство? Несчастное маленькое княжество, которое жадность моего зятя и
тещи до того обкорнала, что  связанный  с  ним  королевский  титул  звучит
насмешкой.
   - Да, в то время как Кагор в составе этого княжества...
   - Кагор стал бы моим крепостным валом, оплотом моих единоверцев.
   - Так вот, дорогой  сир,  плакал  ваш  Кагор,  ибо,  разведетесь  вы  с
госпожой Маргаритой или нет, король Франции никогда вам его  не  передаст,
разве что вы взяли бы его сами...
   - О, - вскричал Генрих, - да я бы и взял его, если бы  он  не  был  так
сильно укреплен и мне не была так ненавистна всякая война.
   - Кагор неприступен, сир, - сказал Шико.
   Генрих словно заключил свое лицо в броню непроницаемого простодушия.
   - О, неприступен, неприступен, - сказал он, - но если бы  у  меня  было
войско, которого я не имею!..
   - Послушайте, сир, мы с вами ведь не собираемся  вести  друг  с  другом
сладкие речи. Вы сами знаете,  гасконцы  народ  откровенный.  Чтобы  взять
Кагор, где командует господин де Везен, надо быть Ганнибалом или  Цезарем,
а ваше величество...
   - Ну, что же мое величество? - спросил Генрих с насмешливой улыбкой.
   - Ваше величество сами признали, что воевать не любите.
   Генрих вздохнул. Взор его, полный меланхолии, вдруг вспыхнул огнем, но,
подавляя этот невольный порыв, он погладил  загорелой  рукой  свою  темную
бороду и сказал:
   - Это правда, я никогда еще не обнажал шпаги и  никогда  не  обнажу.  Я
соломенный король и  человек  мирных  наклонностей.  Однако,  по  странной
противоречивости натуры, я люблю, Шико, поговорить о военном деле: это  уж
у меня в крови. Мой предок - святой  Людовик  [Людовик  IX  (1214-1270)  -
французский король, совершил крестовые походы в Египет  и  Тунис]  -  имел
счастье, будучи воспитанным в благочестии и кротким от природы, при случае
ловко метать копье и смело  орудовать  мечом.  Поговорим,  Шико,  если  не
возражаешь, о господине де Везене, который может сравняться и с Ганнибалом
и с Цезарем.
   - Сир, простите меня, - сказал Шико, - если я вас не только обидел,  но
и обеспокоил. Я сказал вам о господине де Везене лишь для  того,  чтобы  в
самом начале погасло пламя, которое, по  молодости  лет  и  неопытности  в
делах государственных, могло вспыхнуть в вашем сердце.  Видите  ли,  Кагор
так защищают и охраняют потому, что это ключ ко всему югу.
   - Увы! - сказал Генрих, вздыхая еще глубже. - Я хорошо это знаю!
   - Это, - продолжал Шико, -  и  богатая  территория,  я  одновременно  -
безопасное жилье. Обладать Кагором, значит, иметь хлебные амбары, погреба,
полные сундуки, гумна, жилые дома и связи. Кто обладает Кагором,  за  того
все, кто им не обладает, - против того все.
   - Э, помилуй бог, - пробормотал король Наваррский,  -  вот  я  и  хотел
обладать Кагором так сильно, что сказал моей  бедной  матушке  сделать  из
него одно  из  условий,  sine  qua  non  [непременное  (лат.)],  нашего  с
Маргаритой брака. О, смотри-ка, я заговорил по-латыни! Кагор был  приданым
моей жены, мне его обещали, я должен был его получить.
   - Сир, быть должным и платить... - заметил Шико.
   - Ты прав, задолжать и расплатиться - две различные вещи, друг мой. Так
что, по-твоему, со мной так и на расплатятся.
   - Боюсь, что так.
   - Черт побери! - произнес Генрих.
   - И, говоря откровенно... - продолжал Шико.
   - Ну?
   - Говоря откровенно, это будет правильно, сир.
   - Правильно? Почему, друг мой?
   - Потому что вы, женившись на принцессе из французского дома, не сумели
выполнить свое ремесло  короля,  не  сумели  добиться,  чтобы  вам  сперва
выплатили приданое, а затем передали крепости.
   - Несчастный! - сказал Генрих с горькой улыбкой. - Ты что же, забыл уже
о     набате     Сен-Жермен-л'Оксерруа     [звон     колоколов      церкви
Сен-Жермен-л'Оксерруа  послужил  условным  сигналом  для  начала  избиения
гугенотов  во  время  Варфоломеевской  ночи].  Сдается  мне,   что   любой
новобрачный, которого намереваются зарезать в  его  брачную  ночь,  станет
больше заботиться о спасении жизни, чем о приданом.
   - Ладно! - сказал Шико, - Ну, а после?
   - После? - спросил Генрих.
   -  Да.  Сейчас  у  нас,  кажется,  мир.  Так   вот,   надо   было   вам
воспользоваться мирным временем и заниматься делами. Надо было -  простите
меня, сир, - не ухаживать, а вести переговоры. Это  не  столь  занятно,  я
знаю, но более выгодно. Я говорю так, имея в виду не только ваши интересы,
но и интересы короля, моего повелителя. Если бы в лице Генриха Наваррского
Генрих Французский имел сильного союзника, он был бы сильнее всех, и  если
допустить,  что  католиков   и   протестантов   могут   объединить   общие
политические интересы, хотя бы потом они снова начали спорить по  вопросам
религии, католики и протестанты, то есть оба Генриха, привели бы в  трепет
все и вся.
   - О, я-то, - сказал смиренно Генрих, -  вовсе  не  стремлюсь  приводить
кого-либо в трепет, лишь бы мне самому не дрожать... Но, знаешь, Шико,  не
будем больше говорить об этих вещах, которые меня так волнуют.  Кагор  мне
не принадлежит - ну что же, я без него обойдусь.
   - Нелегко это, мой король.
   - Что ж делать, раз ты сам полагаешь, что Генрих  мне  его  никогда  не
отдаст.
   - Я так думаю, сир, я даже уверен в этом, и по трем причинам.
   - Изложи мне их, Шико.
   - Охотно. Первая состоит в том,  что  Кагор  город  богатый,  и  король
Франции предпочитает оставить его  себе,  вместо  того  чтобы  кому-нибудь
отдавать.
   - Это не очень-то честно, Шико.
   - Это по-королевски, сир.
   - А по-твоему, забирать себе все, что вздумается, - это по-королевски?
   - Да, это называется забирать львиную долю, а лев - царь зверей.
   - Я запомню то, что ты мне сейчас сказал, мой славный Шико, на  случай,
если стану когда-нибудь королем. Ну, а вторая причина, сынок?
   - Вот она: государыня Екатерина...
   - Она, значит, по-прежнему вмешивается в политику, моя  добрая  матушка
Екатерина? - прервал Генрих.
   - По-прежнему. Так вот, госпожа Екатерина предпочла бы видеть свою дочь
в Париже, а не в Нераке, подле себя, а не подле вас.
   - Ты так думаешь? Однако она отнюдь не испытывает к своей дочери  особо
пылкой любви.
   - Нет. Но госпожа Маргарита является при вас как бы заложницей.
   - Ты просто тончайший политик, Шико. Черт меня  побери,  если  мне  это
приходило в голову. Но возможно, что ты  и  прав:  да,  да,  принцесса  из
французского королевского дома при случае может  оказаться  заложницей.  И
что же?
   - Так вот, сир, чем меньше  средств,  тем  меньше  удовольствий.  Нерак
очень приятный город, с прелестным парком, в котором аллеи - как нигде. Но
без денег госпожа Маргарита в Нераке соскучится и начнет жалеть о Лувре.
   - Первая твоя причина мне  больше  нравится,  Шико,  -  сказал  король,
тряхнув головой.
   - В таком случае я назову  вам  третью.  Существует  герцог  Анжуйский,
который  добивается  какого-нибудь  трона  и  мутит  Фландрию;  существуют
господа де Гизы, которые тоже жаждут выковать себе корону и мутят Францию;
существует его величество король Испании,  который  хотел  бы  попробовать
всемирной монархии и баламутит весь свет. Так вот, среди них вы,  государь
Наварры, вы, как весы, обеспечиваете известное равновесие.
   - Что ты? Я - не имеющий никакого веса?
   - Вот именно. Поглядите на  швейцарскую  республику.  Если  вы  станете
могущественны, то есть приобретете вес, все нарушится, вы  уже  не  будете
противовесом.
   - О, вот эта причина мне очень нравится, Шико, удивительно логично  она
у тебя выведена. Ты и вправду ученейший человек, Шико.
   - Да уж, правду говоря, сир, делаю, что могу, - сказал  Шико;  несмотря
ни на что, похвала ему польстила, и он доверился королевскому  благодушию,
к которому не был приучен.
   -  Вот,  значит,  объяснение,  которое  ты  даешь   теперешнему   моему
положению.
   - Полное объяснение, сир.
   - А я-то ведь ничего этого не разумел, Шико, я-то все  время  надеялся,
понимаешь?
   - Так вот, сир, могу дать вам совет - перестаньте надеяться!
   - В таком случае, Шико, с долговой записью на короля Франции я поступлю
так же, как с записями моих фермеров, которые  не  могут  внести  арендной
платы: рядом с их именем поставлю букву "У".
   - Это значит - уплачено?
   - Вот именно.
   - Поставьте два "У", сир, и вздохните.
   Генрих вздохнул.
   - Так я и сделаю, Шико, - сказал он. - Впрочем, как видишь, и в  Беарне
можно жить, и Кагор для меня не так уж безусловно необходим.
   - Вижу, и, как  я  и  предполагал,  вы  -  государь,  полный  мудрости,
король-философ... Но что это там за шум?
   - Шум? Где?
   - Во дворе, как мне кажется.
   - Выгляни-ка в окно, друг мой, выгляни.
   Шико подошел к окну.
   - Сир, - сказал он, - там внизу человек двенадцать каких-то оборванцев.
   -  А,  это  мои  нищие  ждут  милостыни,  -  заметил,  вставая,  король
Наваррский.
   - У вашего величества есть нищие, которым вы всегда подаете милостыню?
   - Конечно, разве бог не велит помогать бедным? Я  хоть  и  не  католик,
Шико, но тем не менее христианин.
   - Браво, сир!
   - Пойдем, Шико, спустимся вниз! Мы вместе с тобой раздадим милостыню, а
затем поужинаем.
   - Сир, следую за вами.
   - Возьми кошель там, на маленьком столике,  рядом  с  моей  шпагой,  ты
видишь?
   - Взял уже, сир...
   - Отлично!
   Они сошли вниз:  на  дворе  было  уже  темно.  Король  шел  с  каким-то
задумчивым, озабоченным видом.
   Шико смотрел на него, и озабоченность короля его огорчала.
   "И пришла же мне в голову мысль, - думал он  про  себя,  -  говорить  о
политике с этим славным принцем! Теперь я только отравил ему душу. Что  за
дурь на меня нашла!"
   Спустившись во двор, король  Наваррский  подошел  к  группе  нищих,  на
которую ему указал Шико.
   Их было действительно человек двенадцать. Они отличались друг от  друга
осанкой, наружностью, одеждой" и неискусный наблюдатель принял  бы  их  по
голосу, походке, жестам за цыган, чужестранцев, каких-то не совсем обычных
прохожих,  но  наблюдатель  подлинно  проницательный  сразу   признал   бы
переодетых дворян.
   Генрих взял из рук Шико свой кошель и подал знак.
   Все нищие, видимо, хорошо его поняли.
   И вот они стали по очереди подходить к королю, приветствуя его с  самым
смиренным видом. Но в то же время на этих обращенных к нему лицах, умных и
смелых, король, один только король, мог прочесть:  "Под  оболочкой  пылают
сердца".
   Генрих  ответил  кивком  головы,  затем  опустил  в   кошель,   который
предварительно развязал Шико,  большой  и  указательный  пальцы  и  достал
монету.
   - Э, - заметил Шико, - это же золото, сир!
   - Да, знаю, друг мой.
   - Черт побери, вы, оказывается, богач.
   - Разве ты не видишь, друг мой, - с улыбкой сказал Генрих, - что каждая
монета предназначается  для  двух  нищих?  Я,  наоборот,  беден,  Шико,  и
вынужден, чтобы жить, разрезать свои пистоли надвое.
   - И правда, -  сказал  Шико  со  все  возрастающим  удивлением,  -  эти
монеты-половинки как-то диковинно обрезаны по краю.
   -  Да,  я  вроде  как  мой  французский   брат,   который   забавляется
вырезыванием картинок: у меня тоже свои причуды. Когда мне нечего  делать,
я обрезаю свои дукаты. Бедный и честный Беарнец предприимчив, как еврей.
   - Все равно, сир, - сказал Шико, покачав головой, ибо он сообразил, что
и тут кроется какая-то тайна, - все равно, очень  у  вас  странный  способ
раздавать милостыню.
   - Ты бы поступил иначе?
   - Ну да. Я не стал бы тратить время и разрезать каждую монету надвое. Я
бы давал целую и прибавлял бы: это на двоих!
   - Да они бы разодрались, дорогой мой, и, желая совершить доброе дело, я
бы, наоборот, ввел их в искушение.
   - Пусть так! - пробормотал Шико,  выражая  в  этом  слове,  к  которому
сводится сущность  всех  философских  учений,  свое  неодобрение  странным
причудам короля.
   Генрих же вынул из кошеля половинку  золотой  монеты  и,  остановившись
перед первым нищим, с обычным своим спокойным и ласковым  видом  посмотрел
на этого человека, не говоря ни слова, но как бы вопрошая его взглядом.
   - Ажан, - произнес тот с поклоном.
   - Сколько? - спросил король.
   - Пятьсот.
   - Кагор.
   Он отдал ему монету и вынул из кошелька другую.
   Нищий поклонился еще ниже, чем раньше, и отошел.
   За ним последовал другой, смиренно склонившийся перед королем.
   - Ош, - произнес он.
   - Сколько?
   - Триста пятьдесят.
   - Кагор.
   Он отдал ему вторую монету и достал из кошелька еще одну.
   Второй исчез так же, как и первый. Подошел, отвесив поклон, третий.
   - Нарбонна, - сказал он.
   - Сколько?
   - Восемьсот.
   - Кагор.
   Он отдал третью монету и извлек из кошелька еще одну.
   - Монтобан, - сказал четвертый нищий.
   - Сколько?
   - Шестьсот.
   - Кагор.
   И так все  подходили,  кланялись,  произносили  название  какого-нибудь
города и цифру. Общий итог этих цифр составлял восемь тысяч.
   Каждому из них Генрих отвечал "Кагор", совершенно  одинаково  произнося
каждый раз это слово. Раздача кончилась, в кошельке не  оставалось  больше
монет, на дворе - нищих.
   - Вот и все, - сказал Генрих.
   - Все, сир?
   - Да, я кончил.
   Шико тронул короля за рукав.
   - Сир! - сказал он.
   - Ну?
   - Разрешите мне проявить любопытство.
   - Почему нет? Любопытство - вещь вполне естественная.
   - Что вам говорили эти нищие и что вы им, черт возьми, отвечали?
   Генрих улыбнулся.
   - Вы знаете, здесь все - сплошная тайна.
   - Ты находишь?
   - Да. Никогда я не видел, чтобы так раздавали милостыню.
   - В Нераке это обычное дело, дорогой мой Шико. Знаешь  поговорку:  "Что
город, то норов".
   - Странный обычай, сир.
   - Да нет же, разрази меня гром! Нет ничего проще. Все эти люди, которых
ты видел, бродят по стране и собирают подаяние. Но они все из разных мест.
   - И что же, сир?
   - Так вот, чтобы я не подавал все одним и тем же, они называют мне свой
родной город. Таким образом, дорогой мой Шико, ты сам понимаешь, я поровну
раздаю милостыню и помогаю нищим всех городов своего государства.
   - Ну, что касается названий городов, которые они произносят, - это куда
ни шло. Но почему вы всем им отвечали "Кагор"?
   - Что ты говоришь? - вскричал Генрих с отлично разыгранным  удивлением.
- Я отвечал им "Кагор"?
   - А то что же?
   - Ты думаешь?
   - Я в этом уверен.
   - Вот видишь ли, с тех пор как мы с  тобой  поговорили  о  Кагоре,  это
слово у меня все  время  на  языке.  Так  ведь  всегда  происходит,  когда
страстно желаешь чего-нибудь, а получить не можешь; думаешь о нем, думаешь
- и называешь вслух.
   - Гм, - хмыкнул Шико, недоверчиво глядя в  ту  сторону,  куда  скрылись
нищие. - Это гораздо менее ясно, чем мне  хотелось  бы,  сир.  К  тому  же
смущает меня еще одно...
   - Как, еще что-то?
   - Цифра, которую произносил каждый из них: если сложить все эти  цифры,
получится восемь тысяч.
   - А, что касается цифр, то и я,  Шико,  подобно  тебе,  ничего  тут  не
понял. Но вот что, пожалуй, приходит мне в  голову:  как  ты  знаешь,  все
нищие составляют различные союзы, и, может быть, они  называли  количество
членов того союза, к которому каждый из них принадлежал. Это  кажется  мне
весьма вероятным.
   - Сир! Сир!
   - Пойдем ужинать, друг мой. На мой взгляд, ничто так не  проясняет  ум,
как еда и питье. Мы обдумаем все это за столом, и ты  сам  убедишься,  что
если пистоли у меня обрезаны, то бутылки полны доверху.
   Король свистнул пажа и велел подавать ужин.
   Затем, безо всяких церемоний взяв Шико под руку, он поднялся  вместе  с
ним обратно в кабинет, где был сервирован ужин.
   Проходя мимо покоев королевы, он взглянул на окна и увидел, что они  не
освещены.
   - Паж, - спросил он, - ее величества королевы нет дома?
   - Ее величество, -  ответил  паж,  -  пошла  проведать  мадемуазель  де
Монморанси, которая, говорят, тяжело больна.
   - Ах, бедняжка Фоссэз, - сказал Генрих,  -  правда,  у  королевы  такое
доброе сердце. Пойдем ужинать, Шико, пойдем ужинать!



        19. С КЕМ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ ПРОВОДИЛ НОЧЬ КОРОЛЬ НАВАРРСКИЙ

   Ужин прошел очень весело. Казалось, и  в  мыслях  и  в  сердце  Генриха
рассеялся всякий мрак, а когда  Беарнец  находился  в  таком  расположении
духа, он был приятнейший сотрапезник.
   Что касается Шико, то он постарался как можно  тщательнее  скрыть  пока
еще смутное беспокойство, которое охватило его  при  появлении  испанского
посла, сопровождало во дворе, усилилось при раздаче золота нищим и  больше
уже не покидало.
   Генрих пожелал, чтобы его куманек Шико  отужинал  с  ним  наедине.  При
дворе короля Генриха он всегда ощущал  к  Шико  некую  слабость,  довольно
обычную слабость умного человека к другому умному человеку. Шико со  своей
стороны, если оставить в стороне испанского посла, нищих с  их  паролем  и
обрезанными золотыми монетами, тоже питал  к  наваррскому  королю  большую
симпатию.
   Видя, что  король  переходит  от  одного  вина  к  другому  и  во  всем
решительно  ведет  себя  как   добрый   сотрапезник,   Шико   решил   быть
воздержаннее,  чтобы  не  пропустить  ни  одного  словца,  которое   могло
вырваться у Беарнца, возбужденного свободой общения за ужином и  крепостью
вин.
   Генрих пил, не стесняясь, и умел так увлекать за  собою  собутыльников,
что Шико не удавалось отставать от него больше,  чем  на  один  стакан  из
трех.
   Но мы уже знаем, что у г-на Шико голова была крепкая.  Что  до  Генриха
Наваррского, то он уверял, что все вина эти местные, и он привык пить  их,
как молоко.
   Все это было приправлено любезностями, которые без конца говорили  друг
другу собутыльники.
   - Как я вам завидую, - сказал королю Шико, - какой у вас приятный  двор
и веселая жизнь, сир! Сколько благодушных лиц вижу я в вашем славном доме,
и как благоденствует эта прекрасная Гасконь!
   - Если бы жена моя была здесь, дорогой мой Шико, я не  сказал  бы  тебе
того, что я скажу. Но в отсутствие ее могу признаться, что самая  приятная
сторона моей жизни та, которой ты не видишь.
   - Ах, сир, вы правы, чего только не говорят о вашем величестве.
   Генрих откинулся на спинку кресла и, смеясь, погладил бороду.
   - Да, да, не правда ли? - сказал  он.  -  Утверждают,  что  я  царствую
главным образом над своими подданными женского пола.
   - Так точно, сир, а между тем меня это удивляет.
   - Почему, куманек?
   - А потому, сир, что в  вас  гнездится  тот  беспокойный  дух,  который
творит великих монархов.
   - Ах, Шико, ты ошибаешься, - сказал Генрих. - Лени во мне  больше,  чем
беспокойства, доказательство тому - вся моя жизнь. Если я завожу  любовные
шашни, то всегда с женщиной, которая у меня под боком, если выбираю  вино,
то всегда из ближайшей ко мне бутылки. Твое здоровье, Шико.
   - Сир, вы оказываете мне честь, - ответил Шико, осушая свой  стакан  до
последней капли, ибо король  следил  за  ним  острым  взглядом,  читавшим,
казалось, потаеннейшие его мысли.
   - И потому, - продолжал король, поднимая глаза к  небу,  -  какая  идет
грызня у меня в доме, куманек?
   - Да, понимаю: все фрейлины королевы обожают вас, сир.
   - Они же все время тут, по соседству, Шико.
   - Эге, сир! Из вашей аксиомы  следует,  что  если  бы  вы  проживали  в
Сен-Дени, а не в Нераке, король вел бы не такое мирное существование,  как
сейчас.
   Генрих помрачнел.
   -  Король!  Что  вы  мне  рассказываете,  Шико?  -   продолжал   Генрих
Наваррский. - Король? Вы что же, воображаете, что я Гиз? Я  хочу  получить
Кагор, это верно, но лишь потому, что он тут,  рядом:  опять  же  по  моей
системе, Шико. Я честолюбив, но лишь пока сижу в кресле. Стоит мне встать,
и я уже ни к чему не стремлюсь.
   - Помилуй бог, сир! - ответил Шико. - Это стремление заполучить то, что
находится под рукой, очень напоминает Цезаря Борджиа,  он  составлял  себе
королевство, беря город за городом и  утверждая,  что  Италия  -  артишок,
который нужно съедать листочек за листочком.
   - Этот Цезарь Борджиа, сдается мне, куманек, был  не  такой  уж  плохой
политик [Цезарь Борджиа (ок. 1476-1507  гг.)  -  итальянский  политический
деятель, который пытался подчинить себе всю Италию, прибегая для этой цели
к подкупам и убийствам], - сказал Генрих.
   - Да, но очень опасный сосед и очень плохой брат.
   - Ну вот, уж не  сравниваете  ли  вы  меня,  гугенота,  с  сыном  папы?
Осторожнее, господин посол!
   - Сир, я вас ни с кем не стал бы сравнивать.
   - Почему?
   - Потому что, на мой взгляд, каждый, кто сравнит вас с кем-либо,  кроме
вас самих, ошибется. Вы, сир, честолюбивы.
   - Странное дело! - заметил Беарнец. - Вот человек, который изо всех сил
старается заставить меня к чему-то стремиться!
   - Упаси боже, сир! Как раз наоборот, я всем сердцем желаю,  чтобы  ваше
величество ни к чему не стремились.
   - Послушайте, Шико, - сказал король, - вам ведь  незачем  торопиться  в
Париж, не так ли?
   - Незачем, сир.
   - Ну, так проведите со мной несколько дней.
   - Если ваше величество оказываете мне честь желать моего общества, я  с
величайшей охотой проведу у вас с недельку.
   - Неделю - отлично, куманек: через неделю вы  будете  знать  меня,  как
родного брата. Выпьем, Шико.
   - Сир, мне что-то больше не хочется,  -  сказал  Шико,  начинавший  уже
отказываться от попытки напоить короля, на что сперва покушался.
   - В таком случае, куманек, я вас покину, - сказал Генрих. - Ни  к  чему
сидеть за столом без дела? Выпьем, говорю я вам!
   - Зачем?
   - Чтобы крепче спать. Это наше местное  винцо  нагоняет  такой  сладкий
сон. Любите вы охоту, Шико?
   - Не слишком, сир. А вы?
   - Я просто обожаю ее,  с  тех  пор  как  жил  при  дворе  короля  Карла
Девятого.
   - А почему ваше величество делаете  мне  честь,  выясняя,  люблю  ли  я
охоту?
   - Потому что завтра у меня охота, и я намерен взять вас с собой.
   - Сир, это для меня большая честь, но...
   - О куманек, будьте покойны, эта охота будет радостью для  глаз  и  для
сердца каждого военного. Я хороший охотник и хочу, чтобы вы, черт  побери,
видели меня в самом выгодном  свете.  Вы  же  говорили,  что  хотите  меня
получше узнать?
   - Помилуй бог,  сир!  Признаюсь,  это  одно  из  самых  страстных  моих
желаний.
   - Ну, вот: как раз с этой стороны вы меня еще не изучали.
   - Сир, я сделаю все, что угодно будет королю.
   - Хорошо. Значит, мы договорились! А, вот и паж, нам помешали.
   - Что-нибудь важное, сир?
   - Какие могут быть дела, когда я сижу  за  столом?  Вы,  дорогой  Шико,
просто удивляете меня: вам все  представляется,  что  вы  при  французском
дворе. Шико, друг мой, знай ты одно: в Нераке...
   - Что в Нераке, сир?
   - В Нераке после хорошего ужина ложатся спать.
   - А этот паж?..
   - Да разве паж может доложить только о деле?
   - Ах, сир, я понял и иду спать.
   Шико встал, король последовал его примеру, взял своего гостя под  руку.
Шико показалась подозрительной поспешность, с которой  его  выпроваживали.
Впрочем, после появления испанского посла все решительно начинало вызывать
у него подозрения. Поэтому он решил выйти из кабинета как можно позже.
   - Ого! - сказал он, шатаясь. - Странное дело, сир!
   Беарнец улыбнулся.
   - Что случилось, куманек?
   - Помилуй бог, голова у меня кружится. Пока я сидел, все шло отлично, а
когда встал... брр!
   - Ну вот, - сказал Генрих, - мы же только пригубили вина!
   - Пригубили, сир? Вы называете  это  -  пригубить?  Браво,  сир!  Ну  и
здорово же вы пьете, склоняюсь перед вами,  как  ленник  перед  сюзереном:
по-вашему, это называется пригубить?
   - Шико, друг мой, - сказал Беарнец, стараясь острым,  свойственным  ему
одному взглядом удостовериться, действительно  ли  Шико  пьян  или  только
притворяется, - Шико, друг мой, по-моему,  самое  лучшее,  что  ты  можешь
сейчас сделать, - это отправиться спать.
   - Да, да, сир. Доброй ночи, сир.
   - Доброй ночи, Шико, до завтра!
   - Да, сир, до завтра. Ваше величество вполне правы,  лучшее,  что  Шико
может сделать, - это пойти спать. Доброй ночи, сир!
   И Шико разлегся на полу.
   Видя, что его собутыльник решительно не желает уходить,  Генрих  бросил
быстрый взгляд на дверь. Каким беглым ни был этот взгляд, Шико его уловил.
   - Ты так пьян, бедняга Шико, что даже не заметил одной вещи.
   - Какой?
   - Что ты принял половики моего кабинета за свою постель.
   - Шико - человек военный, Шико это безразлично.
   - Тогда ты и другого не замечаешь?
   - А-а! Что же это такое - другое?
   - Что я кого-то жду.
   - Ужинать? Так давай ужинать!
   Шико сделал тщетную попытку приподняться.
   - Помилуй бог, - вскричал  Генрих,  -  как  это  тебя  сразу  развезло,
куманек! Да убирайся ты, черт побери, или ты не  понимаешь,  что  она  уже
ждет!
   - Она! - сказал Шико. - Кто такая?
   - Э, черт возьми, женщина, которая ко мне пришла и стоит там за дверью.
   - Женщина! Что же ты  сразу  не  сказал,  Генрике!..  Ах,  простите,  -
спохватился Шико, - я думал... думал, что говорю с французским королем. Он
меня, видите ли, совсем избаловал, добряк Генрике.  Что  же  вы  сразу  не
сказали, сир? Я ухожу.
   - Ну и прекрасно, ты - настоящий рыцарь, Шико. Ну вот, хорошо,  вставай
и уходи, мне же предстоит не спать всю ночь, - понимаешь? - всю ночь.
   Шико встал и, пошатываясь, направился к двери.
   - Прощай, друг мой, прощай, спи хорошо.
   - А вы, сир?
   - Тсс!
   - Да, да, тсс!
   Он открыл дверь.
   - В галерее ты найдешь пажа. Он проводит тебя в твою комнату. Ступай.
   - Благодарю вас, сир.
   И Шико вышел, отвесив предварительно  такой  низкий  поклон,  на  какой
только способен был выпивший человек.
   Но едва дверь за ним закрылась, все следы опьянения исчезни. Он  сделал
шага три, а затем, внезапно вернувшись к двери, приставил глаз  к  широкой
замочной скважине.
   Генрих уже открывал противоположную  дверь  незнакомке,  которую  Шико,
любопытный, как все послы, хотел во что бы то ни стало увидеть.
   Но вместо женщины вошел мужчина.
   И когда этот человек снял шляпу, Шико узнал благородные и строгие черты
Дюплесси-Морнэ, сурового и бдительного советника короля Наваррского.
   - О черт, - пробормотал Шико. - Этот визит, уж наверно, помешал  нашему
любовнику больше, чем мог ему помешать я.
   Но при появлении Дюплесси-Морнэ лицо Генриха выразило  только  радость.
Он пожал вновь прибывшему обе руки,  пренебрежительно  оттолкнул  накрытый
стол и усадил Морнэ подле себя  со  всем  пылом,  который  мог  испытывать
любовник, приближаясь к своей милой.
   Он, видимо, с нетерпением ждал  первых  слов,  которые  произнесет  его
советник. Но внезапно, еще до того,  как  Морнэ  заговорил,  он  встал  и,
сделав ему знак обождать,  подошел  к  двери  и  закрыл  ее  на  задвижку,
проявляя  осмотрительность,  которая  заставила  Шико  весьма   и   весьма
задуматься.
   Затем он устремил пылающий взор  на  карты,  планы  и  письма,  которые
передавал ему - одно за другим - его министр.
   Король зажег еще несколько свечей и принялся писать и  делать  какие-то
отметки на географических картах.
   - Ого! -  прошептал  Шико.  -  Вот  как  славно  проводит  ночи  Генрих
Наваррский! Помилуй бог, если они все такие, Генрих Валуа рискует провести
немало скверных ночей.
   В это мгновение он услышал за собою шаги. Это  был  паж,  дежуривший  в
галерее и ожидавший его по приказу короля.
   Боясь, как бы его не застали подслушивающим, Шико  выпрямился  во  весь
свой рост и попросил мальчика провести его в предназначенную ему комнату.
   К тому же узнавать больше было нечего. Появление Дюплесси  сказало  ему
все.
   - Следуйте, пожалуйста, за мной,  -  сказал  д'Обиак,  -  мне  поручено
указать вам вашу комнату.
   И он проводил Шико на третий  этаж,  где  для  него  приготовлено  было
помещение.
   У Шико не оставалось уже  никаких  сомнений.  Он  прочел  уже  половину
знаков, составлявших ребус, именовавшийся королем Наваррским. Поэтому он и
не пытался заснуть, но в мрачной задумчивости  уселся  на  кровать.  Луна,
спускаясь к заостренным углам крыши, лила словно  из  серебряного  кувшина
свой голубоватый свет на поля и реку.
   "Дело ясное, - нахмурясь, думал Шико, - Генрих - настоящий  король,  он
тоже затевает заговоры. Весь  этот  дворец,  парк,  город  -  все  -  очаг
заговора, женщины заводят любовные шашни, но за этими шашнями -  политика,
мужчины, горя надеждой, куют свое грядущее счастье! Генрих лукав,  ум  его
граничит с гениальностью. Он в сношениях  с  Испанией,  страной  всяческих
коварных замыслов. Кто знает - может  быть,  за  его  благородным  ответом
послу  скрываются  мысли  совершенно  противоположные,  может   быть,   он
предупредил об этом посла, подмигнув ему или дав какой-нибудь другой знак,
которого я,  сидя  в  своем  укрытии,  не  мог  уловить.  У  Генриха  есть
соглядатаи. Он их оплачивает  или  поручает  кому-нибудь  оплачивать.  Эти
нищие ни более  ни  менее,  как  переодетые  дворяне.  Искусно  вырезанные
золотые монеты - условные знаки, вещественный,  осязаемый  пароль.  Генрих
разыгрывает влюбленного безумца, и в то время как все воображают,  что  он
занят любовными делами, он по ночам работает с Морнэ, который  никогда  не
спит и не знает, что такое любовь. Вот  что  я  должен  был  увидеть  -  и
увидел. У королевы Маргариты есть любовники, и  королю  это  известно.  Он
знает, кто они, и терпит их, ибо еще нуждается в них, или в ней, или  и  в
них и в ней вместе. Он плохой военный, значит, ему нужны полководцы, а так
как  денег  у  него  мало,  он  вынужден  оплачивать  их  тем,   что   они
предпочитают. Генрих Валуа сказал мне, что не может  спать.  Помилуй  бог!
Хорошо делает, что не спит. Счастье наше еще, что этот коварный Беарнец  -
добрый дворянин, которому бог дал способность к интригам, но позабыл  дать
силу  и  напористость.  Говорят,  Генрих   боится   мушкетных   выстрелов;
утверждают, что, когда совсем еще юным его взяли  на  войну,  он  не  смог
высидеть в седле более четверти часа. К счастью  нашему,  -  повторил  про
себя Шико, - ибо в  такое  время,  как  наше,  если  человек,  искусный  в
интригах, еще к тому же силен и смол, он может стать повелителем мира. Да,
имеется Гиз - этот обладает обоими качествами: и даром интриги, и  сильной
рукой. Но плохо для него то, что  его  мужество  и  ум  всем  известны,  а
Беарнца никто не опасается. Один я его разгадал".
   И Шико потер себе руки.
   "Что ж? - продолжал он свою мысль. - Теперь,  когда  он  разгадан,  мне
здесь  делать  нечего.   Поэтому,   пока   он   работает   или   спит,   я
потихоньку-полегоньку выберусь из города. Мало, думается мне, есть послов,
которые могут похвастать, что в один день выполнили всю свою миссию. Я  же
это сделал. Итак, я выберусь из Нерака, а  очутившись  за  пределами  его,
поскачу что есть духу во Францию".
   И он принялся прицеплять  к  сапогам  шпоры,  которые  отцепил,  идя  к
королю.



        20. ОБ УДИВЛЕНИИ, ИСПЫТАННОМ ШИКО, КОГДА ОН

        УБЕДИЛСЯ, НАСКОЛЬКО ХОРОШО ЕГО ЗНАЮТ В НЕРАКЕ

   Приняв твердое решение незаметно оставить двор короля Наваррского, Шико
приступил к укладке своего дорожного узелочка.
   Он постарался, чтобы вещей было как можно меньше, следуя тому  правилу,
что чем легче весишь, тем быстрее идешь.
   Самым тяжелым предметом багажа, который он с собою брал, была шпага.
   "Поразмыслим, сколько времени понадобится мне, - говорил Шико про себя,
завязывая узелок, - чтобы доставить королю сведения о том, что я  видел  и
чего,  следовательно,  опасаюсь?  Дня  два  придется  мне  добираться   до
какого-нибудь  города,  откуда  расторопный  губернатор  сумеет  отправить
курьеров, которые мчались бы во весь  опор.  Скажем,  городом  этим  будет
Кагор, Кагор,  о  котором  король  Наваррский  так  много  говорит,  столь
справедливо придавая ему большое значение.  Там  я  смогу  отдохнуть,  ибо
выносливость человеческая имеет пределы. Итак, в Кагоре я буду отдыхать, а
вместо меня помчатся вперед лошади. Ну же, друг Шико, не  медли,  выступай
налегке и будь хладнокровен. Ты воображал, что уже выполнил свою миссию, -
нет, болван, ты лишь на полпути, да и то неизвестно!"
   С этими словами Шико потушил свет, как можно тише открыл дверь и  начал
на цыпочках продвигаться вперед.
   Шико был ловкий стратег. Когда он шел в эту комнату вслед за д'Обиаком,
то бросил взгляд направо, бросил взгляд налево, поглядел вперед,  поглядел
назад и хорошо ознакомился с местностью.
   Передняя, коридор, лестница, и, наконец, выход во двор.
   Но, не успев сделать в передней и четырех шагов,  Шико  натолкнулся  на
какого-то человека.
   То был паж, лежавший на циновке за дверью. Он проснулся и заговорил:
   - А, добрый вечер, господин Шико, добрый вечер!
   Шико узнал д'Обиака.
   - Добрый вечер, господин д'Обиак, - ответил он. - Но  пропустите  меня,
пожалуйста, я хочу прогуляться.
   - Вот как? Но  дело  в  том,  что  разгуливать  по  ночам  в  замке  не
разрешается, господин Шико.
   - А почему это, господин д'Обиак?
   - Потому что король опасается воров, а королева - поклонников.
   - Черт возьми!
   - Ведь по ночам, вместо того чтобы спать, разгуливают  только  воры  да
влюбленные.
   - Однако же, дорогой господин д'Обиак, - сказал Шико с  самой  любезной
улыбкой, - я-то ведь ни то, ни другое. Я посол, и к тому же  посол,  очень
утомленный беседой по-латыни с королевой и ужином с королем. Ибо  королева
здорово знает латынь, а король здорово пьет. Пропустите же меня, друг мой,
мне очень хочется погулять.
   - По городу, господин Шико?
   - О нет, в саду.
   - Вот беда: в саду, господин Шико, гулять запрещено еще строже, чем  по
городу.
   - Дружок мой, - сказал Шико, - хочу вас похвалить: для своего  возраста
вы очень уж бдительны. Неужто вам нечем другим заняться?
   - Нет.
   - Вы не играете, не влюблены?
   - Чтобы играть, господин Шико, надо  иметь  деньги,  чтобы  волочиться,
нужна любовница.
   - Без сомнения, - согласился Шико.
   Он стал шарить по карманам. Паж не спускал с него глаз.
   - Поройтесь у себя в памяти, милый друг, - сказал Шико, -  и  бьюсь  об
заклад, вы  обнаружите  какую-нибудь  прелестницу,  которой  я  вас  прошу
накупить побольше лент и дать хорошую скрипичную серенаду вот на это.
   И Шико сунул пажу в руку десять пистолей, которые во были обрезаны, как
пистоли Беарнца.
   - Право, господин Шико, - сказал паж, - сразу видно,  что  вы  привыкли
жить при французском дворе. Вы так обращаетесь с людьми, что вам ни в  чем
не откажешь. Ладно, выходите из  своей  комнаты,  только,  пожалуйста,  не
шумите.
   Шико но заставил его повторять, он, как тень, выскользнул в коридор, из
коридора на лестницу. Но, дойдя до прихожей, внизу нашел офицера дворцовой
стражи, который спал, сидя на стуле.
   Этот человек всем своим туловищем заслонял дверь. О том, чтобы  пройти,
нечего было и думать.
   - Ах ты негодник паж, - прошептал Шико, - ты это знал и не  сказал  мне
ни слова.
   В довершение несчастья, сон у офицера был, видимо, очень чуткий: спящий
все время нервно подергивал то рукой, то ногой, один раз он  даже  вытянул
руку, как человек, который вот-вот проснется.
   Шико стал осматриваться - нет ли какого  отверстия,  через  которое  он
благодаря своим длинным ногам и сильным рукам мог бы выбраться наружу,  не
воспользовавшись дверью.
   Наконец он заметил то, что искал. Это было одно из тех сводчатых  окон,
которые называются импостами. Оно оставалось все время открытым, то ли для
доступа свежего воздуха, то ли потому, что король  Наваррский,  хозяин  не
слишком рачительный, не позаботился о том, чтобы вставить стекла.
   Шико ощупал стену, соображая при этом,  на  каком  расстоянии  друг  от
друга находятся выступы, и,  воспользовавшись  ими  как  опорой  для  ног,
поднялся к окну,  словно  по  ступенькам.  Нашим  читателям  известны  его
подвижность и ловкость - он сделал это,  произведя  не  больше  шума,  чем
сухой лист, шуршащий о стену под дуновением осеннего ветра.
   Но импост оказался непомерно  узким  -  эллипс  его  не  соответствовал
животу и плечам Шико, несмотря на то что живота, можно сказать,  вовсе  не
было, а плечи, гибкие, словно  кошачьи  лопатки,  как  бы  вдавливались  в
туловище, исчезали в нем, чтобы занимать как можно меньше места.
   Поэтому, когда Шико просунул в окошко голову и  одно  плечо  и  оторвал
ногу от последнего выступа стены,  он  оказался  повисшим  между  небом  и
землей, не имея возможности податься ни вперед, ни назад.
   Он принялся вертеться и  извиваться,  но  для  начала  только  разорвал
куртку и наделал себе ссадин.  Положение  усугублялось  тем,  что  рукоять
шпаги никак не проходила, образовав внутреннюю зацепку, благодаря  которой
Шико совсем застрял в раме импоста. Шико собрал все свои  силы,  все  свое
терпенье, всю свою ловкость, пытаясь расстегнуть пряжку  на  перевязи,  но
как раз именно на пряжку-то он  и  навалился  всей  грудью.  Ему  пришлось
прибегнуть к другому маневру, под конец он сумел запустить руку за спину и
вытащить шпагу из ножен. Когда она  была  вытащена,  оказалось  делом  уже
более легким, вертя ею то под тем углом, то под этим,  устроить  скважину,
через которую могла пройти рукоятка. Шпага первая упала за окно,  зазвенев
на каменных плитах. Шико, проскользнув в окошко, словно угорь,  последовал
за своей шпагой; чтобы ослабить силу удара, он при падении  обеими  руками
уперся в землю.
   Вся эта борьба человека с железными челюстями импоста не  могла  пройти
совсем бесшумно: поднимаясь с земли, Шико очутился лицом к лицу с каким-то
солдатом.
   - Ах, боже ты мой, уж не расшиблись ли вы,  господин  Шико?  -  спросил
тот, протягивая Шико для опоры конец своей алебарды.
   "Опять!" - подумал Шико.
   Однако, тронутый вниманием этого человека, он ответил:
   - Нет, друг мой, нисколько.
   - Какое счастье, - сказал солдат. - Пари держу,  что  никто  другой  не
выкинул бы подобной штуки, не раскроив себе черепа. Право же,  только  вам
это могло удаться, господин Шико.
   - Но откуда, черт побери, знаешь ты мое имя?  -  с  удивлением  спросил
Шико, все еще пытаясь двинуться дальше.
   - Я видел вас сегодня во дворце и еще даже спросил: "Кто этот,  видимо,
знатный дворянин, который  беседует  с  королем?"  Мне  и  ответили:  "Это
господин Шико". Потому я и знаю.
   - Очень любезно с твоей стороны, - сказал Шико, - но я очень тороплюсь,
друг мой, и с твоего позволения...
   -  Но  из  дворца  ночью  не  выходят.  На  этот  счет   есть   строгое
распоряжение.
   - Сам видишь, что выходят, - я же вышел.
   - Понимаю, это, конечно, основание. Но...
   - Но?
   - Вы возвратитесь, вот и все, господин Шико.
   - Ну, нет!
   - Как так - нет?
   - Во всяком случае, не тем же путем. Очень уж он неудобный.
   - Будь я не солдат, а офицер, я бы спросил вас, почему вы  вышли  таким
способом, но это не мое дело. Мое дело - чтобы вы возвратились. И потому -
возвращайтесь, господин Шико, прошу вас.
   И солдат произнес эту свою просьбу  так  выразительно,  с  такой  силой
убежденья, что Шико был тронут. Поэтому он  порылся  в  кармане  и  извлек
оттуда десять пистолей.
   - Ты, друг мой, наверно, хороший хозяин,  -  сказал  он  солдату,  -  и
понимаешь, что раз мое платье так пострадало от того, что я лез через  это
окно, ему придется еще хуже, если я  полезу  обратно.  Оно  превратится  в
лохмотья, и мне  придется  идти  почти  голым,  что  выглядело  бы  крайне
непристойно при дворе, где столько молодых и хорошеньких женщин, начиная с
самой королевы. Пропусти  меня  поэтому,  друг  мой,  дай  мне  сходить  к
портному.
   И он сунул ему в руку десять пистолей.
   - Тогда проходите поскорей, господин Шико, поскорей. - И солдат положил
деньги в карман.
   Шико очутился на улице  и  начал  искать  верное  направление.  Идя  ко
дворцу, он прошел через весь город.  Теперь  ему  надо  было  двинуться  в
противоположную   сторону,   раз   он   намеревался   выйти   из    ворот,
противоположных тем, в которые вошел. Вот и все.
   Ночь, лунная и безоблачная,  не  слишком  способствовала  побегу.  Шико
пожалел о славных ночных туманах Франции, благодаря которым в такой час на
улицах Парижа прохожие и на расстоянии четырех  шагов  не  различали  друг
друга.  Вдобавок  его  подбитые  гвоздями  сапоги  звенели  на  булыжниках
мостовой, как лошадиные подковы.
   Злополучный посол не успел обогнуть угла улицы,  как  ему  повстречался
патруль.
   Он  первый  остановился,  рассудив,  что,  если   попытается   укрыться
где-нибудь или прорваться вперед, ото вызовет подозрения.
   - Добрый вечер, господин  Шико,  -  сказал  командир  патруля,  в  знак
приветствия сделав шпагой на караул, - не разрешите ли  проводить  вас  до
дворца? У вас такой вид, словно вы заблудились и ищете дорогу.
   - Что такое, оказывается, здесь меня все знают?  -  прошептал  Шико.  -
Черт возьми, это странно!
   Затем он произнес вслух самым непринужденным тоном:
   - Вы ошиблись, корнет, я направляюсь не во дворец.
   - Напрасно, господин Шико, - внушительно заметил офицер.
   - А почему, сударь мой?
   - Потому что весьма строгий указ запрещает жителям Нерака  выходить  по
ночам без особого разрешения и без фонаря  -  разве  что  по  какой-нибудь
неотложной надобности.
   -  Извините,  сударь,  -  сказал  Шико,  -  но  на   меня   этот   указ
распространяться не может.
   - А почему?
   - Я не житель Нерака.
   - Да, но сейчас-то вы находитесь  в  Нераке...  Житель  -  означает  не
гражданин такого-то города, а просто живущий в таком-то городе. Вы  же  не
станете отрицать, что живете в  Нераке,  раз  я  встречаю  вас  на  улицах
Нерака.
   - Вы, сударь,  рассуждаете  логично.  Но  я,  к  сожалению,  тороплюсь.
Допустите же небольшое нарушение правил и дайте мне пройти.
   - Да вы заблудитесь, господин Шико: Нерак полон  извилистых  переулков,
вы упадете в какую-нибудь зловонную яму. Без проводников вам не  обойтись.
Разрешите же троим из моих людей провести вас до дворца.
   - Но я же сказал вам, что вовсе не иду во дворец.
   - Куда же в таком случае?
   -  По  ночам  у  меня  бессонница,  и  я  обычно  прогуливаюсь.   Нерак
очаровательный город, полный, как мне показалось, всяких неожиданностей. Я
хочу осмотреть его, ознакомиться с ним.
   - Вас проведут куда вам будет угодно, господин Шико.  Эй,  ребята,  кто
пойдет?
   - Умоляю вас, сударь, не лишайте меня всей прелести прогулки:  я  люблю
ходить один.
   - Вас, чего доброго, убьют грабители.
   - Я при шпаге.
   - Да, правда, я и не заметил. Тогда вас задержит прево за  то,  что  вы
вооружены.
   Шико увидел, что никаким окольным путем ничего не добьешься.  Он  отвел
офицера в сторону.
   - Послушайте, сударь, - сказал он,  -  вы  молоды,  привлекательны,  вы
знаете, что такое любовь, этот самовластный тиран.
   - Разумеется, господин Шико, разумеется.
   - Так вот, любовь сжигает меня, корнет. Мне надо повидать одну даму.
   - Где именно?
   - В одном квартале.
   - Молодая?
   - Двадцать три года.
   - Красивая?
   - Как сама Венера.
   - Поздравляю вас, господин Шико.
   - Так, значит, вы меня пропустите?
   - Что же делать, надобность, видимо, неотложная?
   - Вот именно, неотложная, сударь.
   - Проходите.
   - Но один, не так ли? Вы понимаете, я же не могу скомпрометировать?..
   - Ну, конечно же!.. Проходите, господин Шико, проходите.
   - Вы любезнейший человек, корнет.
   - Помилуйте, сударь!
   - Нет, черти полосатые,  это  благородная  черта.  Но  откуда  вы  меня
знаете?
   - Я видел вас во дворце, в обществе короля.
   "Вот что значит маленький город! - подумал Шико. -  Если  бы  в  Париже
меня так же хорошо знали, сколько раз у меня уже была бы  продырявлена  не
куртка, а сама шкура!"
   И он пожал руку молодому офицеру, который спросил:
   - Кстати, в какую сторону вы направляетесь?
   - К Ажанским воротам.
   - Смотрите не заблудитесь.
   - Разве я не на верном пути?
   - На  верном.  Идите,  никуда  не  сворачивая,  и  желаю  вам  избежать
неприятных встреч.
   - Спасибо.
   И Шико устремился вперед самым веселым и легким шагом.
   Но не успел он сделать и ста шагов, как столкнулся нос к носу с  ночным
дозором.
   "Черт возьми! И хорошо же охраняют этот город!" - подумал Шико.
   - Прохода нет! - раздался громовой голос прево.
   - Но, сударь, - возразил Шико, - я все же хотел бы...
   - Ах, господин Шико, это вы! Как это вы разгуливаете по улицам в  такую
холодную ночь? - спросил офицер.
   "Ну, это просто сговор какой-то", - подумал крайне встревоженный Шико.
   Он поклонился и вознамерился продолжать свой путь.
   - Господин Шико, берегитесь, - сказал прево.
   - Чего именно, милостивый государь?
   - Вы ошиблись дорогой, вы идете по направлению к воротам.
   - Мне туда и надо.
   - Тогда я должен вас задержать.
   - Ну, нет, господин прево, вы бы тогда здорово влипли!
   - Однако же...
   - Подойдите поближе, господин прево, чтобы ваши солдаты  не  расслышали
того, что я вам скажу.
   Прево приблизился.
   - Я слушаю, - сказал он.
   - Король послал меня с поручением к лейтенанту, командующему  постом  у
Ажанских ворот.
   - Вот как? - с удивлением произнес прево.
   - Вас это удивляет?
   - Да.
   - Но это не должно бы удивлять вас, раз вы меня знаете.
   - Я вас знаю, так как видел, как вы беседовали во дворце с королем.
   Шико топнул ногой: он уже начал раздражаться.
   - Это, кажется, является достаточным доказательством  доверия,  которое
питает ко мне его величество.
   - Конечно, конечно, идите же, выполняйте поручение  его  величества,  я
вас больше не задерживаю.
   "Забавно получается, но в общем прелестно, - подумал Шико. - На пути  у
меня возникают всевозможные зацепки, а  все  же  я  качусь  дальше.  Черти
полосатые! Вот и ворота - это, верно, Ажанские: через пять  минут  я  буду
уже за пределами города".
   Он подошел к воротам, охранявшимся часовым, который расхаживал  взад  и
вперед с мушкетом на плече.
   - Простите, друг мой, - сказал Шико, - прикажите, пожалуйста, чтобы мне
отворили ворота.
   - Я не могу приказывать, господин Шико, - чрезвычайно  любезно  ответил
часовой, - я ведь простой солдат.
   - Так и ты меня знаешь! - вскричал Шико, доведенный до белого каления.
   - Имею честь, господин Шико, - сегодня я дежурил во дворце и видел, как
вы беседовали с королем.
   - Так вот, друг мой, раз ты меня знаешь, узнай и еще одну вещь.
   - Какую?
   - Король посылает меня с очень срочным поручением в Ажан. Выпусти  меня
хотя бы потайным ходом.
   - С величайшим удовольствием, господин Шико, но ключей у меня нет.
   - А у кого они?
   - У дежурного офицера.
   Шико вздохнул.
   - А где он, дежурный офицер?
   - О, сами вы не беспокойтесь!
   Солдат потянул за ручку звонка, который разбудил офицера,  уснувшего  в
помещении поста.
   - Что случилось? - спросил тот, просовывая голову в окошко.
   - Господин лейтенант, тут один господин желает, чтобы его выпустили  за
ворота.
   - Ах, господин Шико, - вскричал офицер, - простите, что  мы  заставляем
вас ждать. Сейчас я спускаюсь и сию минуту буду к вашим услугам.
   Шико от нетерпения грыз себе ногти: в нем закипала ярость.
   "Да есть ли здесь кто-нибудь, кто бы меня не знал!  Этот  Нерак  просто
стеклянный фонарь, а я в нем - свечка!"
   В дверях караулки появился офицер.
   - Извините, господин Шико, - сказал он,  подходя  быстрым  шагом,  -  я
спал.
   - Помилуйте, сударь, - возразил Шико, - на то и ночь! Будьте так добры,
прикажите открыть мне ворота, Я-то, к сожалению, спать не могу.  Король...
да вам, наверно, тоже известно, что король меня знает?
   - Я видел сегодня во дворце, как вы беседовали с его величеством.
   - Вот-вот, оно самое, - пробормотал Шико. - Отлично же: вы видели,  как
я разговаривал с королем, но не слышали, о чем шла речь.
   - Нет, господин Шико, я говорю только то, что знаю.
   - Я тоже. Так вот, в беседе со мной  король  велел  мне  отправиться  с
одним его поручением в Ажан. А эти ворота ведь Ажанские, не правда ли?
   - Да, господин Шико.
   - Они заперты?
   - Как вы изволите видеть.
   - Прикажите же, чтобы их мне открыли, прошу вас.
   - Слушаюсь, господин Шико! Атенас, Атенас, откройте-ка ворота господину
Шико, да поживей!
   Шико широко открыл глаза и вздохнул, словно пловец, вынырнувший из воды
после того, как провел под нею минут пять.
   Ворота заскрипели на своих петлях, ворота Эдема для бедняги  Шико,  уже
предвкушавшего за ними все райские восторги свободы.
   Он дружески распрощался с офицером и направился к арке ворот.
   - Прощайте, - сказал он, - спасибо!
   - Прощайте, господин Шико, доброго пути!
   И Шико сделал еще один шаг по направлению к воротам.
   - Кстати, ох я безмозглый! -  крикнул  вдруг  офицер,  нагоняя  Шико  и
хватая его за рукав. - Я же забыл, дорогой господин Шико, спросить  у  вас
пропуск.
   - Какой такой пропуск!
   - Ну, конечно: вы сами человек военный, господин Шико, и хорошо знаете,
что такое пропуск, не так ли? Вы же понимаете, что из такого  города,  как
Нерак, не выходят без  королевского  пропуска,  в  особенности  когда  сам
король находится в городе.
   - А кем должен быть подписан пропуск?
   - Самим королем. Если за город вас послал король, он,  уж  наверно,  не
забыл дать вам пропуск.
   - Ах, вы, значит, сомневаетесь в том, что меня послал король? -  сказал
Шико. Глаза его загорелись недобрым огнем, ибо он видел,  что  ему  грозит
неудача, и гнев  возбуждал  в  нем  недобрые  мысли  -  заколоть  офицера,
привратника и бежать через раскрытые уже ворота, не  посчитавшись  даже  с
тем, что вдогонку ему пошлют сотню выстрелов.
   - Я ни в чем не сомневаюсь, господин Шико, особенно же в  том,  что  вы
соблаговолили мне сказать, но подумайте  сами:  раз  король  дал  вам  это
поручение...
   - Лично, сударь, собственнолично!
   - Тем более. Его величеству, значит, известно, что вы покинете город.
   - Черти полосатые! - вскричал Шико. - Да, разумеется, ему это известно.
   - Мне, следовательно,  придется  предъявлять  утром  пропуск  господину
губернатору.
   - А кто, - спросил Шико, - здесь губернатор?
   - Господин де Морнэ, который с приказами не шутит,  господин  Шико,  вы
должны  это  знать.  И  если  я  не  выполню  данного  мне   приказа,   он
просто-напросто велит меня расстрелять.
   Шико начал уже с недоброй улыбкой поглаживать рукоятку своей шпаги, но,
обернувшись, заметил, что в воротах остановился отряд, совершавший внешний
обход и, несомненно, находившийся тут именно для того, чтобы помешать Шико
выйти, даже если бы он убил часового и привратника.
   "Ладно, - подумал Шико со вздохом, - разыграно было хорошо, а я дурак и
остался в проигрыше".
   И он повернул обратно.
   - Не проводить ли вас, господин Шико? - спросил офицер.
   - Спасибо, не стоит, - ответил Шико.
   Он пошел той же дорогой обратно, но мучения его на этом не кончились.
   Он встретился с прево, который сказал ему:
   - Ото, господин Шико, вы уже выполнила королевское  поручение?  Чудеса!
Только на вас и полагаться - быстро вы обернулись!
   Дальше за углом его схватил за рукав корнет и крикнул ему:
   - Добрый вечер, господин Шико. Ну а та дама, о которой  вы  говорили?..
Довольны вы Нераком, господин Шико?
   Наконец, часовой в сенях дворца, по-прежнему стоявший на том же  месте,
пустил в него последний заряд.
   - Клянусь богом, господин Шико, - портной очень уж  плохо  починил  вам
одежду, вы сейчас, прости господи, еще оборваннее, чем раньше.
   Шико на этот раз не пожелал быть  освежеванным,  словно  заяц,  в  раме
импоста. Он уселся подле самой двери и сделал вид, что заснул. Но случайно
или,  вернее,  из  милосердия  дверь  приоткрыли,  и  Шико,  смущенный   и
униженный, вернулся во дворец.
   Его растерзанный вид тронул пажа, все еще находившегося на своем посту.
   - Дорогой господин Шико, - сказал он ему, - хотите, я открою вам, в чем
тут весь секрет?
   - Открой, змееныш, открой, - прошептал Шико.
   - Ну так знайте: король вас настолько полюбил, что не  пожелал  с  вами
расстаться.
   - Ты это знал, разбойник, и не предупредил меня!
   - О господин Шико, разве я мог? Это же была государственная тайна.
   - Но я тебе заплатил, негодник!
   - О, тайна-то, уж наверно, стоила дороже десяти  пистолей,  согласитесь
сами, дорогой господин Шико.
   Шико вошел в свою комнату и со злости заснул.



        21. ОБЕР-ЕГЕРМЕЙСТЕР КОРОЛЯ НАВАРРСКОГО

   Расставшись с королем, Маргарита тотчас направилась в  помещение  своих
придворных дам.
   По пути она прихватила своего лейб-медика Ширака, ночевавшего в  замке,
и вместе с ним вошла в комнату, где лежала мадемуазель  Фоссэз;  бедняжка,
мертвенно-бледная, пронизываемая  любопытствующими  взглядами  окружающих,
жаловалась на боли в животе, столь жестокие, что она  не  отвечала  ни  на
какие вопросы и отказывалась от всякой помощи.
   Мадемуазель Фоссэз недавно пошел двадцать первый год; то была красивая,
статная девушка, голубоглазая, белокурая; ее благородный гибкий стан дышал
негой и грацией. Но вот уже около трех месяцев она не выходила из комнаты,
ссылаясь на необычайную слабость, приковавшую  ее  сначала  к  кушетке,  а
затем к постели.
   Ширак первым делом приказал всем удалиться; стоя у  изголовья  постели,
он ждал, покуда вышли все, кроме королевы.
   Мадемуазель   Фоссэз,   напуганная   этими   приготовлениями,   которым
бесстрастное лицо лейб-медика и ледяное лицо королевы придавали  известную
торжественность,  приподнялась   с   подушек   и   прерывающимся   голосом
поблагодарила свою повелительницу за высокую честь, которую та ей оказала.
   Маргарита была еще бледнее, чем  мадемуазель  Фоссэз;  ведь  уязвленная
гордость заставляет страдать гораздо больше, чем жестокость или болезнь.
   Несмотря на явное нежелание девушки, Ширак пощупал ей пульс.
   - Что вы чувствуете? - спросил он после беглого осмотра.
   - Боли в животе, сударь, - ответила бедняжка, - но это пройдет,  уверяю
вас, если только я обрету спокойствие...
   - Какое спокойствие, мадемуазель? - спросила королева.
   Девушка разрыдалась.
   - Не огорчайтесь, мадемуазель, - продолжала Маргарита, - его величество
просил меня зайти к вам и ободрить вас.
   - О, как вы добры, государыня!
   Ширак отпустил руку больной и сказал:
   - А я теперь знаю, чем вы больны.
   - Неужели знаете? - молвила, трепеща, мадемуазель Фоссэз.
   - Да, мы знаем,  что  вы,  по  всей  вероятности,  очень  страдаете,  -
прибавила Маргарита.
   Мысль, что она во власти этих невозмутимых людей - врача и ревнивицы, -
еще усугубляла ужас бедняжки.
   Маргарита  знаком  приказала  Шираку  удалиться.   Мадемуазель   Фоссэз
задрожала от страха и едва не лишилась чувств.
   - Мадемуазель, - сказала Маргарита, -  хотя  с  некоторого  времени  вы
ведете себя со мной так, словно я вам чужая,  и  хотя  меня  что  ни  день
осведомляют о том, как дурно вы поступаете в отношении  меня,  когда  дело
касается моего мужа...
   - Я, ваше величество?
   - Прошу вас, не перебивайте меня. Хотя, ко всему прочему, вы домогались
высокого положения, на которое вы отнюдь не вправе притязать, - однако мое
былое расположение к вам и к почтенной семье, из которой  вы  происходите,
побуждают  меня  помочь  вам  сейчас  в  том  несчастье,  которое  с  вами
приключилось.
   - Ваше величество, я могу поклясться...
   - Не отпирайтесь, у меня и без того достаточно горя; не  губите  честь,
прежде всего вашу, а затем мою, ведь ваше бесчестье коснулось бы  и  меня,
раз вы состоите при моей особе. Скажите мне все, мадемуазель, и  я  помогу
вам в этой беде, как помогла бы родная мать!
   - О, ваше величество! Ваше величество!  Неужели  вы  верите  тому,  что
рассказывают?
   - Советую вам, мадемуазель, не прерывать меня, ибо,  как  мне  кажется,
время не терпит. Я хотела предупредить вас, что в настоящую  минуту  мосье
Ширак, распознавший вашу болезнь, - вспомните, что он вам сказал сейчас, -
громогласно объявляет во всех прихожих, что заразная  болезнь,  о  которой
столько говорят в наших владениях, проникла в замок и что, по-видимому, вы
ею захворали. Однако, если только еще не поздно, вы отправитесь со мной  в
Мас-д'Аженуа, весьма уединенную мызу, принадлежащую королю, моему супругу;
там мы будем совершенно или  почти  совершенно  одни.  Со  своей  стороны,
король со всей свитой едет  на  охоту,  которая,  по  его  словам,  займет
несколько  дней;  мы  покинем  Мас-д'Аженуа  лишь  после  того,   как   вы
разрешитесь от бремени.
   - Ваше величество, ваше величество, - воскликнула, побагровев от  стыда
и боли, мадемуазель Фоссэз, - если вы  верите  всему  тому,  что  обо  мне
говорят, дайте мне умереть в мучениях!
   - Вы мало цените  мое  великодушие,  мадемуазель,  и  вдобавок  слишком
полагаетесь на благосклонность короля, который просил меня не оставить вас
без помощи.
   - Король... король просил...
   - Неужели вы сомневаетесь в том, что  я  говорю,  мадемуазель?  Что  до
меня, если бы приметы подлинного вашего недуга  не  были  столь  очевидны,
если бы я  не  догадывалась  по  вашим  страданиям,  что  решающая  минута
приближается, я, возможно, приняла бы ваши уверения за сущую правду.
   Не успела она договорить, как несчастная Фоссэз, будто в  подтверждение
слов королевы, вся дрожащая, бледная, как смерть, сокрушенная  нестерпимой
болью, снова откинулась на подушки.
   Некоторое время Маргарита смотрела на нее без гнева, но и без жалости.
   - Неужели я все еще должна вам  верить,  мадемуазель?  -  спросила  она
страдалицу, когда та наконец  снова  приподнялась;  залитое  слезами  лицо
несчастной выражало такую муку, что сама Екатерина - и та смягчилась бы.
   Но  тут,  словно  сам  бог  решил  прийти  на  помощь  бедняжке,  дверь
распахнулась, и в комнату быстрыми шагами вошел король Наваррский.
   Генрих, не имевший тех оснований спокойно спать, какие были у Шико, еще
не сомкнул глаз. Проработав около часу с Морнэ и отдав за  это  время  все
распоряжения насчет охоты, которую он так пышно расписал удивленному Шико,
он поспешил в часть замка, отведенную придворным дамам.
   - Ну что? - спросил он, входя. - Говорят, моя малютка  Фоссэз  все  еще
хворает?
   -  Вот  видите,  ваше  величество,  -  воскликнула   девушка,   которой
присутствие ее возлюбленного и  сознание,  что  он  окажет  ей  поддержку,
придало смелости, - вот видите, король ничего  не  сказал,  и  я  поступаю
правильно, отрицая...
   - Государь! - перебила ее королева, обращаясь и Генриху. -  Прошу  вас,
положите конец этой унизительной борьбе; из нашего разговора я поняла, что
ваше величество почтили меня своим доверием  и  открыли  мне,  чем  больна
мадемуазель. Предупредите же ее, что  я  все  знаю,  дабы  она  больше  не
позволяла себе сомневаться в истинности моих слов.
   - Малютка моя, - спросил Генрих,  и  в  голосе  его  звучала  нежность,
которую он даже не пытался скрыть, - значит, вы упорно все отрицаете?
   - Эта тайна принадлежит не мне, сир, - ответила мужественная девушка, -
и покуда я не услышу из ваших уст разрешения все сказать...
   - У моей малютки Фоссэз - благородное  сердце,  государыня,  -  ответил
Генрих. - Умоляю вас, простите ее; а вы, милое  дитя,  доверьтесь  всецело
доброте вашей королевы; высказать ей признательность мое дело - это я беру
на себя.
   И Генрих, взяв руку Маргариты, горячо пожал ее.
   В эту минуту девушку снова захлестнула волна жгучей боли; изнемогая  от
страданий, согнувшись вдвое, словно лилия, сломленная бурей, она с глухим,
щемящим стоном склонила голову.
   Бледное чело несчастной, полные слез глаза, влажные,  рассыпавшиеся  по
плечам волосы - все это глубоко растрогало Генриха; а когда  на  висках  и
над верхней губой мадемуазель Фоссэз показалась та, вызванная  страданиями
испарина, которая как бы предвещает агонию, он,  лишившись  самообладания,
широко раскрыл объятия, бросился к ее ложу и, упав перед  ним  на  колени,
пролепетал:
   - Дорогая моя! Любимая моя Фоссэз!
   Маргарита, мрачная и безмолвная, отошла от них, стала у  окна  и  молча
прижалась пылающим лбом к стеклу.
   Мадемуазель Фоссэз из последних сил приподняла  руки,  обвила  ими  шею
своего любовника и приникла устами к его устам, думая, что она умирает,  и
желая в этом последнем, неповторимом поцелуе передать ему свою душу и свое
последнее прости. Затем она лишилась чувств.
   Генрих, такой же бледный,  изнемогающий,  онемевший,  как  она,  уронил
голову на простыню, которая покрывала ложе бедняжки  и,  казалось,  должна
была стать ее саваном.
   Маргарита  подошла  к  этой  чете,  в  которой  слилось  физическое   и
нравственное страдание.
   - Встаньте, государь, и дайте мне выполнить тот  долг,  который  вы  на
меня возложили, - заявила она голосом, полным решимости и величия.
   Когда Генрих, видимо, встревоженный ее поведением,  нехотя  приподнялся
на одном колене, она прибавила:
   - Вам нечего опасаться, государь; когда уязвлена только моя гордость, я
сильна; я не поручилась бы за себя, если бы страдало  мое  сердце;  но,  к
счастью, оно здесь совершенно ни при чем.
   Генрих поднял голову.
   - Ваше величество? - вопросительно сказал он.
   - Ни слова больше, ваше величество, - молвила Маргарита, простирая руку
вперед, - а то я подумаю, что ваша снисходительность зиждется на  расчете.
Мы - брат и сестра, мы сумеем понять друг друга.
   Генрих подвел ее к мадемуазель Фоссэз и вложил ледяные пальцы девушки в
пылающую руку Маргариты.
   - Идите, сир, идите, - сказала королева,  -  вам  пора  на  охоту!  Чем
больше народу вы возьмете с  собой,  тем  меньше  любопытных  останется  у
ложа... мадемуазель Фоссэз.
   - Но ведь в прихожих, - возразил король, - нет ни души.
   - Не удивительно,  сир,  -  ответила  Маргарита,  усмехнувшись,  -  все
вообразили, что здесь чума; итак,  поскорее  ищите  развлечений  в  другом
месте!
   - Ваше величество, - ответил Генрих, - я уезжаю  и  буду  охотиться  на
пользу нам обоим!
   Бросив последний долгий нежный взгляд на мадемуазель Фоссэз, все еще не
пришедшую в чувство, он выбежал из комнаты.
   В прихожей он тряхнул головой, словно стараясь отогнать от себя  всякую
тревогу; затем, улыбаясь свойственной ему насмешливой улыбкой, он поднялся
к Шико, который, как мы уже упомянули, спал крепчайшим сном.
   Король  приказал  отпереть  дверь  и,  подойдя  к   постели,   принялся
расталкивать спящего, приговаривая:
   - Эй-эй, куманек, вставай, уже два часа утра!
   - Черт возьми, - пробурчал Шико. - Сир, вы зовете меня своим кумом,  уж
не принимаете ли вы меня за герцога Гиза?
   В самом деле, говоря о герцоге Гизе, Генрих обычно называл его кумом.
   - Я принимаю тебя за своего друга, - ответил король.
   - И меня, посла,  вы  держите  взаперти!  Сир,  вы  попираете  принципы
международного права!
   Генрих рассмеялся. Шико, прежде всего человек весьма остроумный, не мог
не посмеяться вместе с ним.
   - Ты и впрямь сумасшедший! Какого дьявола ты хотел удрать отсюда? Разве
с тобой плохо обходятся?
   - Слишком хорошо, тысяча чертей! Я чувствую себя словно гусь,  которого
откармливают в  птичнике.  Все  в  один  голос  твердят:  миленький  Шико,
миленький Шико, как он прелестен! Но мне  подрезают  крылья,  передо  мной
запирают двери.
   - Шико, сын мой, -  сказал  Генрих,  качая  головой,  -  успокойся,  ты
недостаточно жирен для моего стола!
   - Эге-ге! Я вижу, сир,  вы  очень  уж  веселы  нынче,  -  молвил  Шико,
приподымаясь, - какие вы получили вести?
   - Сейчас скажу; ведь я еду на охоту, а когда мне предстоит охотиться, я
всегда очень весел. Ну, вставай, вставай, куманек!
   - Как, сир, вы берете меня с собой?
   - Ты будешь моим летописцем, Шико!
   - Я буду вести счет выстрелам?
   - Вот именно!
   Шико покачал головой.
   - Ну вот! Что на тебя нашло? - спросил король.
   - А то, что такая веселость всегда внушает мне опасения.
   - Полно!
   - Да, это как солнце: когда оно...
   - То, стало быть...
   - Стало быть, дождь, гром и молния не за горами.
   С улыбкой поглаживая бороду, Генрих ответил:
   - Если будет гроза, Шико, - плащ у меня широкий, я тебя укрою.
   С этими словами он направился  в  прихожую,  а  Шико  начал  одеваться,
что-то бормоча себе под нос.
   - Подать мне коня! - вскричал король. - И сказать мосье де Морнэ, что я
готов!
   - Вот оно что! Мосье де Морнэ - обер-егермейстер этой охоты? -  спросил
Шико.
   - Мосье де Морнэ у нас  -  все,  Шико,  -  объяснил  Генрих.  -  Король
Наваррский так беден, что дробить придворные должности ему не по  карману.
У меня один человек за все про все!
   - Да, но человек стоящий, - со вздохом ответил Шико.



        22. О ТОМ, КАК В НАВАРРЕ ОХОТИЛИСЬ НА ВОЛКОВ

   Бросив беглый взгляд на приготовления к отъезду, Шико вполголоса сказал
себе, что охота  короля  Генриха  Наваррского  отнюдь  не  отличается  той
пышностью, какою славились охоты короля Генриха Французского.
   Вся свита его величества состояла из каких-нибудь двенадцати-пятнадцати
придворных,  среди  которых  Шико  увидел  виконта  де  Тюренна,   предмет
супружеских препирательств.
   К тому же, так как все эти господа были богаты только по видимости, так
как им не хватало средств  не  только  на  бесполезные,  но  подчас  и  на
необходимые расходы, почти все они явились не в охотничьих  костюмах  того
времени, а в шлемах и латах, что побудило Шико спросить, не обзавелись  ли
гасконские волки в своих лесах мушкетами и артиллерией.
   Генрих услыхал этот вопрос, хотя и не обращенный прямо к нему;  подойдя
к Шико, он коснулся его плеча и сказал:
   - Нет,  сынок,  гасконские  волки  не  обзавелись  ни  артиллерией,  ни
мушкетами; но это опасные  звери,  у  них  острые  зубы  и  когти,  и  они
завлекают охотников в такие дебри, где легко разодрать одежду  о  колючки;
но можно разодрать шелковый или  бархатный  камзол  и  даже  суконную  или
кожаную безрукавку, латы же всегда останутся целехоньки.
   -  Это,  конечно,  объяснение,  -  проворчал  Шико,  -  по   не   очень
убедительное.
   - Что поделаешь! - сказал Генрих. - Другого у меня нет.
   - Стало быть, я должен им удовлетвориться?
   - Это самое лучшее, что ты можешь сделать, сынок.
   - Пусть так!
   - В этом "пусть так"  звучит  скрытое  порицание,  -  заметил,  смеясь,
Генрих, - ты сердишься на меня за то, что я тебя растормошил, чтобы  взять
с собой на охоту?
   - Правду сказать - да.
   - И ты отпускаешь остроты?
   - Разве это запрещено?
   - Нет, нет, дружище, в Гаскони острословие - ходячая монета.
   - Понимаете, сир, я ведь не охотник, - ответил Шико, -  нужно  же  мне,
отпетому лентяю, который век слоняется без дела, чем-нибудь заняться; а вы
тем временем усы облизываете, учуяв запах несчастных волков,  которых  все
вы, сколько вас тут есть, двенадцать или пятнадцать, дружно затравите!
   - Так, так, -  воскликнул  король,  снова  расхохотавшись  после  этого
язвительного выпада, - сперва ты высмеял нашу  одежду,  а  теперь  -  нашу
малочисленность. Потешайся, потешайся, любезный друг Шико!
   - О! Сир!
   - Согласись, однако, сын мой, что ты недостаточно снисходителен.  Беарн
не так обширен, как Франция; там короля всегда сопровождают двести ловчих,
а у меня их, как видишь, всего-навсего двенадцать.
   - Верно, сир.
   - Но, - продолжал Генрих, - ты, пожалуй, подумаешь, что я бахвалюсь  на
гасконский лад? Слушай же! Зачастую здесь - у вас-то  этого  не  бывает  -
поместные дворяне, узнав, что я  выехал  на  охоту,  покидают  свои  дома,
замки, мызы  и  присоединяются  ко  мне;  таким  образом,  у  меня  иногда
получается довольно внушительная свита.
   - Вот увидите, сир, - ответил Шико, - мне не  доведется  присутствовать
при таком зрелище; в самом деле, мне сейчас не везет.
   - Кто знает? - сказал Генрих все с тем же задорным смехом.
   Охотники миновали городские ворота, оставили Нерак далеко позади и  уже
с полчаса скакали по большой дороге,  как  вдруг  Генрих,  заслонив  глаза
рукой, сказал, обращаясь к Шико:
   - Погляди, да погляди же! Мне кажется, я не ошибся.
   - А что там такое? - спросил Шико.
   - Видишь, вон там, у заставы местечка Муара,  я,  сдается  мне,  увидел
всадников.
   Шико привстал на стременах.
   - Право слово, ваше величество, похоже, что так.
   - А я в этом уверен.
   - Да, это всадники, - подтвердил Шико,  всматриваясь,  -  но  никак  не
охотники.
   - Почему ты так решил?
   -  Потому  что  они  вооружены,  как  Роланды  [Роланд  -   французский
легендарный герой эпохи средневековья; его  подвиги  воспеты  в  эпической
поэме "Песнь о Роланде"] и Амадисы, - ответил Шико.
   - Дело не в обличье, любезный мой  Шико;  ты,  наверно,  уже  приметил,
глядя на нас, что об охотнике не следует судить по платью.
   - Эге! - воскликнул Шико. - Да я там вижу по  меньшей  мере  две  сотни
всадников!
   - Ну и что же из этого следует, сын мой? Что Муара выставляет мне много
людей.
   Шико чувствовал, что его любопытство разгорается все сильнее.
   Отряд, численность которого Шико преуменьшил  в  своих  предположениях,
состоял из двухсот пятидесяти всадников, которые безмолвно  присоединились
к королевской  свите;  у  них  были  хорошие  кони,  добротное  оружие,  и
командовал ими человек весьма благообразный, который с учтивым и преданным
видом поцеловал Генриху руку.
   Вброд перешли Жерс; в ложбине, между реками Жерс и  Гаронной,  оказался
второй  отряд,  насчитывавший  около  сотни  всадников;  приблизившись   к
Генриху, начальник отряда стал, по-видимому, извиняться в том, что  привел
так мало охотников; выслушав его, Генрих протянул ему Руку.
   Продолжая путь, достигли Гаронны; так же, как перешли вброд Жерс, стали
переходить   Гаронну,   но   Гаронна   намного   глубже,   неподалеку   от
противоположного берега дно ушло из-под ног лошадей, и переправу  пришлось
завершить  вплавь;  все  же,  вопреки  ожиданию,   всадники   благополучно
добрались до берега.
   - Боже правый! - воскликнул Шико. - Что за странные  учения  устраивает
ваше величество! У вас есть мосты и повыше и пониже Ажана, а  вы  зачем-то
мочите латы в воде!
   - Друг мой Шико, - сказал в ответ Генрих, - мы ведь Дикари, поэтому нам
многое простительно; ты отлично знаешь,  что  мой  брат,  покойный  король
Карл, называл меня своим кабаном, а кабан (впрочем, ты же ведь не охотник,
тебе это неизвестно), кабан никогда не сворачивает с пути, а  всегда  идет
напролом; вот я и подражаю ему, раз я ношу эту кличку; я тоже  никогда  не
сворачиваю в сторону. Если путь мне преграждает  река,  я  переплываю  ее;
если передо мной встает город, - гром  и  молния!  -  я  его  проглатываю,
словно пирожок!
   Эта шутка Беарнца вызвала дружный хохот окружающих.
   Один только г-н де  Морнэ,  все  время  ехавший  рядом  с  королем,  не
рассмеялся, а лишь закусил губу, что у  него  было  признаком  необычайной
веселости.
   - Морнэ  сегодня  в  отличном  расположении  духа,  -  радостно  шепнул
Беарнец, наклонясь к Шико. - Он посмеялся моей шутке.
   Шико мысленно спросил себя, над кем из них обоих ему следует  смеяться:
над господином ли,  счастливым,  что  рассмешил  слугу,  или  над  слугой,
которого так трудно развеселить.
   Но над всеми мыслями и чувствами Шико преобладало изумление.
   После переправы через Гаронну, приблизительно в полулье от  реки,  Шико
заметил сотни три всадников, укрывавшихся в сосновом лесу.
   - Ого-го! Ваше величество, -  тихонько  сказал  он  Генриху,  -  уж  не
завистники ли это, прослышавшие о вашей охоте и намеренные помешать ей?
   - Отнюдь нет, - ответил Генрих, - на этот раз, сынок, ты снова  ошибся;
эти люди - друзья, выехавшие навстречу нам из Пюимироля,  самые  настоящие
друзья.
   - Тысяча чертей! Государь, в вашей свите скоро будет больше людей,  чем
вы найдете деревьев в лесу!
   - Шико, дитя мое, - молвил Генрих, - я думаю, - да простит меня бог!  -
что весть о твоем прибытии успела разнестись повсюду и что люди  сбегаются
со всех концов страны, желая почтить в твоем лице короля  Франции,  послом
которого ты являешься.
   Шико был достаточно сметлив, чтобы понять, что с некоторого времени над
ним насмехаются. Это не рассердило его, по несколько встревожило.
   День закончился в Монруа, где  местные  дворяне,  собравшиеся  в  таком
множестве, словно их заранее предупредили о  том,  что  король  Наваррский
проездом посетит их город, предложили ему роскошный ужин, в котором Шико с
восторгом принял участие, ибо охотники не сочли нужным остановиться в пути
для столь маловажного дела, как обед, и, следовательно, ничего не  ели  со
времени выезда из Нерака.
   Генриху  отвели  самый  лучший  дом  во  всем  городе;  половина  свиты
расположилась на той улице, где ночевал король, другая половина -  в  поле
за городскими воротами.
   - Когда же мы начнем охотиться? - спросил Шико у Генриха в  ту  минуту,
когда слуга снимал с короля Наваррского сапоги.
   - Мы еще не вступили в те края, где водятся волки, любезный мой Шико, -
ответил Генрих.
   - А когда мы туда попадем, сир?
   - Любопытствуешь?
   - Нет, сир, но сами понимаете, хочется знать, куда направляешься.
   - Завтра узнаешь, сынок, а покамест -  ложись  сюда,  на  эти  подушки,
слева от меня; Морнэ уже храпит справа, слышишь?
   - Черт возьми! - воскликнул Шико. - Он во сне  более  красноречив,  чем
наяву.
   - Верно, - согласился Генрих. - Морнэ не болтлив; но его надо видеть на
охоте, вот и увидишь.
   День едва занялся, когда топот  множества  коней  разбудил  и  Шико,  и
короля Наваррского.
   Старый дворянин, пожелавший самолично прислуживать  королю  за  столом,
принес Генриху завтрак - горячее, обильно приправленное пряностями, вино и
ломти хлеба, намазанные медом. Спутникам короля - Морнэ и Шико  -  завтрак
подали слуги этого дворянина.
   Тотчас после завтрака протрубили сбор.
   - Пора, пора! - воскликнул Генрих. - Сегодня нам предстоит долгий путь.
По коням, господа, по коням!
   Шико с изумлением увидел, что  королевская  свита  увеличилась  еще  на
пятьсот человек. Эти пятьсот всадников прибыли ночью.
   - Чудеса да и только! - воскликнул он. - Ваше величество,  это  уже  не
свита и даже не отряд, а целое войско!
   Генрих ответил ему тремя словами:
   - Подожди, подожди малость!
   В Лозерте ко всей этой коннице присоединились шестьсот пехотинцев.
   - Пехота! - вскричал Шико. - Пешеходы!
   - Загонщики, - пояснил король. - Всего-навсего загонщики!
   Шико насупился и с этой минуты хранил упорное молчание.
   Раз двадцать устремлял он взгляд на поля, иными словами, раз двадцать у
него мелькала мысль о побеге. Но  ведь  Шико,  по  всей  вероятности,  как
представитель  короля  Французского   имел   почетную   стражу,   которой,
по-видимому, было приказано  тщательно  охранять  это  чрезвычайно  важное
лицо, вследствие чего каждое его движение сразу повторяли десять человек.
   Это не понравилось Шико, и он выразил королю свое недовольство.
   - Что ж! - ответил Генрих. - Пеняй на себя, сынок; ты хотел  бежать  из
Нерака, и я боюсь, как бы на тебя опять не нашла эта блажь.
   - Сир, - сказал Шико, - даю вам честное слово дворянина,  что  я  и  не
попытаюсь бежать.
   - Вот это дело!
   - К тому же, - продолжал Шико, - это было бы ошибкой с моей стороны.
   - Ошибкой?
   - Да, потому что, если я останусь, я, сдается мне, увижу кое-что весьма
любопытное.
   - Ну что ж! Я очень рад, что таково твое  мнение,  любезный  мой  Шико,
потому что я тоже придерживаюсь его.
   Во время этого разговора они проезжали по городу  Монкюк,  и  к  войску
прибавились четыре полевые пушки.
   - Сир, - сказал Шико,  -  возвращаюсь  к  своей  первоначальной  мысли:
видно,  здешние  волки  -  какие-то  совсем  особенные,  и  им  выказывают
внимание, которого обыкновенных волков никогда не  удостаивают,  -  против
них выставляют артиллерию!
   - А! Ты это заметил? - воскликнул Генрих. -  Такая  у  жителей  Монкюка
причуда! С тех пор как я им подарил для учений эти четыре пушки, купленные
в Испании по моему приказу и тайком вывезенные оттуда, они  всюду  таскают
их за собой.
   - Но все-таки, сир, - негромко спросил Шико, - сегодня мы  прибудем  на
место?
   - Нет. Завтра.
   - Завтра утром или завтра вечером?
   - Завтра утром.
   - Стало быть, - не унимался Шико, - мы будем охотиться  вблизи  Кагора,
не так ли, сир?
   - Да, в тех местах, - ответил король.
   - Как же так, сир? Вы взяли с собой, чтобы охотиться на волков, пехоту,
конницу и артиллерию, а королевское знамя забыли захватить? Вот тогда этим
достойным зверям был бы оказан полный почет!
   - Гром и молния! Знамя не забыли взять, Шико, - мыслимое ли  это  дело!
Только его держат в чехле, чтобы не запачкать! Но уж если, сын  мой,  тебе
так хочется знать, какое знамя ведет тебя вперед, тебе его покажут, и  оно
прекрасно! Вынуть знамя из чехла,  -  приказал  король,  -  господин  Шико
желает внимательно разглядеть наваррский герб!
   - Нет, нет, это лишнее, - заявил Шико, - потом успеется!  Оставьте  его
там, где оно сейчас: ему хорошо!
   - Впрочем, можешь быть покоен, - сказал король, - ты увидишь его в свое
время в на своем месте.
   Вторую ночь провели в Катюсе, приблизительно так же, как первую;  после
того как Шико дал слово, что  не  попытается  бежать,  на  него  перестали
обращать внимание.
   Шико прогулялся по городку и дошел до передовых постов. Со всех  сторон
к  войску  короля  Наваррского  стекались  отряды  численностью   в   сто,
полтораста, двести пятьдесят человек. В ту ночь отовсюду прибывала пехота.
   "Какое счастье, что мы не держим путь в Париж, - сказал  себе  Шико,  -
туда мы явились бы со стотысячной армией".
   Наутро, в восемь часов, Генрих и его войско - тысяча пехотинцев  и  две
тысячи конников - были в виду Кагора. Город оказался  готовым  к  обороне.
Дозорные успели поднять  тревогу,  и  г-н  де  Везен  тотчас  принял  меры
предосторожности.
   - А! Вот оно что! - воскликнул король,  когда  Морнэ  сообщил  ему  эту
новость. - Нас опередили! Это досадно!
   - Придется вести осаду по всем  правилам,  ваше  величество,  -  сказал
Морнэ, - мы ждем еще тысячи две людей; это  столько,  сколько  нам  нужно,
чтобы, по крайней мере, уравновесить силы.
   - Соберем совет, - сказал де Тюренн, - и начнем рыть траншеи.
   Шико с растерянным видом наблюдал все эти приготовления, слушал все эти
разговоры.  Задумчивое,  словно   пришибленное   выражение   лица   короля
Наваррского подтверждало его подозрения, что Генрих неважный полководец, и
только эта мысль придавала ему некоторую бодрость.
   Генрих дал всем высказаться и, пока присутствующие поочередно  выражали
свое мнение, оставался нем как рыба.
   Внезапно он очнулся от своего раздумья, поднял голову  и  повелительным
голосом сказал:
   - Вот что нужно сделать, господа. У нас три тысячи человек и, по  вашим
словам, Морнэ, вы ждете еще две тысячи?
   - Да, сир.
   - Всего это составит пять тысяч; при правильной осаде нам за два месяца
перебьют тысячи полторы; их гибель внесет уныние  в  ряды  уцелевших;  нам
придется снять осаду и отступить, а отступая, мы потеряем еще  тысячу,  то
есть в общей сложности  половину  всех  наших  сил.  Так  вот,  пожертвуем
немедленно пятьюстами и возьмем Кагор.
   - Каким образом, ваше величество? - спросил де Морнэ.
   - Любезный друг, мы прямиком направимся к ближайшим  воротам;  на  пути
нам встретится ров; мы заполним его фашинами; мы потеряем  человек  двести
убитыми и раненными, но пробьемся к воротам.
   - Что дальше, ваше величество?
   - Пробившись к воротам, мы взорвем их петардами и займем город. Не  так
уж это трудно.
   Шико в ужасе глядел на Генриха.
   - Да, - проворчал он, - вот уж истый гасконец - труслив и хвастлив; ты,
что ли, пойдешь закладывать петарды под ворота?
   В ту же минуту, словно в ответ на брюзжанье Шико, Генрих прибавил:
   - Не будем терять время понапрасну, господа! Не дадим  жаркому  остыть!
Вперед - за мной, кто мне предан!
   Шико подошел к де Морнэ, которому за весь  путь  не  успел  сказать  ни
слова.
   - Неужели, граф, - шепнул  он  ему,  -  вам  хочется,  чтобы  вас  всех
изрубили?
   - Господин Шико, это нам нужно,  чтобы  как  следует  воодушевиться,  -
спокойно ответил де Морнэ.
   - Но ведь могут убить короля!
   - Полноте, у его величества надежная кольчуга!
   - Впрочем, - сказал Шико, - я полагаю, он  не  так  безрассуден,  чтобы
ринуться в гущу схватки?
   Морнэ пожал плечами и повернулся к Шико спиной.
   "Право слово, - подумал Шико, - он все же более  приятен,  когда  спит,
чем когда бодрствует, когда храпит, чем когда говорит;  во  сне  он  более
учтив".



        23. О ТОМ, КАК ВЕЛ СЕБЯ КОРОЛЬ ГЕНРИХ НАВАРРСКИЙ,

        КОГДА ВПЕРВЫЕ ПОШЕЛ В БОЙ

   Небольшое войско Генриха подошло к городу на расстояние  двух  пушечных
выстрелов; затем расположились завтракать.
   После завтрака офицерам и солдатам было дано два часа на отдых.
   В три часа пополудни, то есть когда до  сумерек  осталось  каких-нибудь
два часа, король призвал всех командиров в свою палатку.
   Генрих был очень бледен, а руки у него дрожали так сильно,  что,  когда
он жестикулировал, пальцы  болтались,  словно  перчатки,  развешанные  для
просушки.
   -  Господа,  -  сказал  он,  -  мы  пришли  сюда,  чтобы  взять  Кагор;
следовательно, раз мы для этого пришли, Кагор нужно взять;  но  мы  должны
взять Кагор силой - вы слышите? Силой! Иначе  говоря,  пробивая  железо  и
дерево нашими телами.
   "Недурно, -  подумал  суровый  критик  Шико,  -  и  если  бы  жесты  не
противоречили словам, нельзя было бы  требовать  лучшего  даже  от  самого
Крильона".
   - Маршал де Бирон, - продолжал Генрих, - маршал де  Бирон,  поклявшийся
перевешать гугенотов всех до единого, стоит со своим войском в сорока пяти
лье отсюда. По всей вероятности, господин  де  Везен  уже  послал  к  нему
гонца. Через каких-нибудь четыре или пять дней он окажется у нас в тылу; у
него десять тысяч человек; мы будем зажаты  между  ним  и  городом.  Стало
быть, нам необходимо взять Кагор прежде, чем он появится,  и  принять  его
так, как намерен принять нас господин де Везен,  но,  надеюсь,  с  большим
успехом. В противном  случае  у  него,  по  крайней  мере,  будут  прочные
католические перекладины, чтобы повесить на них  гугенотов;  и  мы  должны
будем доставить ему это удовольствие. Итак - вперед,  вперед,  господа!  Я
возглавлю вас, и рубите, гром и молния! Пусть удары сыплются градом!
   Вот и вся королевская речь; но, по-видимому, этих  немногих  слов  было
достаточно, ибо солдаты ответили на них восторженным  гулом,  а  командиры
неистовыми кликами "Браво!".
   "Краснобай! Всегда и во всем - гасконец! - сказал себе Шико. -  Разрази
меня гром, какое счастье для него, что говорят не руками -  иначе  Беарнец
немилосердно заикался бы! Впрочем, сейчас увидим, каков он в деле!"
   Под  начальством  Морнэ   все   небольшое   войско   выступило,   чтобы
разместиться на позициях.
   В ту минуту, когда оно тронулось, король подошел к Шико и сказал ему:
   - Прости меня: я тебя обманывал,