Клервиль, - в этом есть нечестивость, которая подхлестывает воображение, и я обязательно испробовала бы это, если бы была мужчиной. - Такая прихоть, по-моему, приводит в конце концов к убийству, - сказала я, - так как, найдя в трупе весьма пикантный предмет удовольствия, человек вплотную подходит к поступку, который позволит ему разнообразить свои развлечения. - Возможно, - кивнула Клервиль, - но пусть этот вопрос нас не волнует. Если убийство - большое удовольствие, вы согласитесь, что оно никак не может быть большим злодеянием. Между тем солнце уже клонилось к западу, и мы поспешили в Поццуоли, избрав обратный путь мимо развалин виллы Цицерона. Вернулись мы поздно, но толпа оборванцев по-прежнему ожидала нас у дверей. Рафаэль объяснил нам, что поскольку распространился слух о том, чю мы приветливы с мужчинами, почти все живущие по соседству явились предложить свои услуги. - Вам нечего бояться, - прибавил наш проводник, - это приличные люди; они знают, что вы хорошо платите, и они так же хорошо будут сношать вас. У нас в стране просто смотрят на такие вещи, и вы не первые путешественницы, которые испытали крепость наших мышц. - День сегодня был не особенно насыщенный, - заметила Клервиль, - да и негоже нам отвергать услужливых и приятных людей. Я всегда считала, что лишние физические упражнения лучше расслабляют тело, нежели пассивный отдых, посему предлагаю заняться трудами Венеры и забыть о заботах Аполлона... Но к тому времени мы удовлетворили все потребности Природы и, насытившись распутством, могли окунуться только в самые глубины мерзких излишеств. Из сотни мужчин мы отобрали три десятка с гигантскими мужскими атрибутами; все они были не старше тридцати, и не менее тридцати сантиметров в длину были их члены; кроме них мы купили десять крестьянских девочек от семи до двенадцати лет и после роскошного и продолжительного обеда, за которым было опустошено три сотни бутылок фалернского, выстроили своих копьеносцев в цепочку: каждый стоял на коленях, вставив член в задницу впереди стоявшего, и мы обошли весь строй, заставив каждого лобзать нам ягодицы. После вступительной церемонии, когда эрекция их достигла предела, они по одному подходили к нам, вкладывали свои вздыбленные органы в руки девочек, и те направляли их в наши анусы или вагины. В следующей сцене каждая из нас взяла на себя пятерых мужчин: трое сношали нас в отверстия, двоих мы возбуждали руками, а в это время девочки, окружив нас и взобравшись на стулья, орошали наши сплетенные тела струйками мочи - такое купание, на мой взгляд, действует очень возбуждающе во время совокупления. Потом алтарями стали только наши ягодицы, все тридцать прислужников по очереди совершили содомию с каждой из нас, и в продолжение этого акта девочки беспрестанно обсасывали нам рот и клитор. Вслед за тем трое малышек лизали нам влагалище, трое целовали в губы, а остальные руками массировали мужские члены, которые извергались нам на грудь и живот; потом мы изменили композицию и заставили девочек тереть все тридцать головок о наши клиторы, по одной усадили себе на лицо и лизали им вагины или задний проход. После короткой передышки мы перешли к флагелляции. Сначала выпороли мужчин, которые в это время также наказывали девочек; затем велели привязать себе руки и ноги к кровати, и каждый участник выдал нам по сотне ударов; в продолжение экзекуции мы мочились в рот девочкам, стиснув бедрами их головы; потом отдали юные создания на потеху мужчинам, которые самым жестоким образом лишили их девственности в обоих местах. Вслед за тем мы сами устроили детям хорошую порку, заставив мужчин пинать и награждать увесистыми тумаками наши задницы; только доведя нас до ярости таким немилосердным обращением, они получили право еще раз совершить содомию; после чего мы подвергли девочек всевозможным унижениям: пускали им в рот газы, мочились и испражнялись на лицо и заставили проглотить все до капли. В завершение мы шелковыми бечевками привязали к потолку все фаллосы, смочили мошонки коньяком, потом поджигали их и, разогрев таким путем истощенные чресла, добились последней эякуляции. Мы были чужими в этом городе и, хотя имели королевскую индульгенцию и соответствующие бумаги были у нас при себе, воздержались от дальнейших утех, чтобы не настроить население против себя; щедро вознаградили всю ораву, отправили ее по домам, а сами продолжили приятную и познавательную прогулку. Совершили короткую поездку на острова Прочида и Ишиа и на следующий день возвратились в Неаполь, по дороге осмотрев еще несколько развалин, которые впечатляли своим почтенным возрастом, и множество современных загородных поместий, уютных, живописных и очаровательных. В наше отсутствие Фердинанд справлялся о нас, и мы поспешили рассказать ему о незабываемых впечатлениях от окрестных красот. Он с явным удовольствием выслушал нас и пригласил на ужин во дворец князя Франкавилла, богатейшего вельможи в Неаполе и в то же время отъявленнейшего либертена. - Невозможно представить себе, насколько он искусен в этом деле, - добавил король. - Я попрошу его не церемониться в нашем присутствии и объясню, что мы просто хотим оценить его необычные забавы с философской точки зрения. Во всей Италии ничто не сравнится с роскошью и величием дворца Франкавиллы; каждый день он принимал за своим столом шестьдесят гостей, которых обслуживали две сотни слуг, один краше другого. Специально для нас князь велел соорудить храм Приапа в своем саду. К этому ярко освещенному святилищу вели таинственные тропинки, обсаженные апельсиновыми и миртовыми деревьями; колонны, увитые розами и сиренью, поддерживали купол, под которым справа стоял алтарь, слева - стол на шесть персон; в середине возвышалась огромная корзина с цветами, которые были увешаны цветными лампионами и гирляндами тянулись до самого купола. Всюду, где оставалось место, группами располагались юноши, совершенно обнаженные, я насчитала их не менее трехсот. Когда мы вошли в храм, на алтаре, покрытом зеленой травой, появился Франкавилла; он остановился под символом Приапа, в честь которого мы собрались в тот вечер. - Многоуважаемый хозяин, - обратилась к нему королева, - мы пришли в это священное место, чтобы разделить ваши удовольствия и попытаться разгадать вашу тайну; не обращайте на нас внимания, наслаждайтесь, мы не будем мешать вам. Перед алтарем стояли заваленные цветами скамейки, мы сели на них, божество спустилось с алтаря, и церемония началась. Нашим глазам предстал соблазнительный зад Франкавиллы, двум отрокам было доверено раздвигать ягодицы и вставлять в отверстие гигантские члены, которые по очереди вламывались в святая святых князя; еще двенадцать детей готовили орудия к натиску. Ни разу за всю свою жизнь я не видела такой слаженности в действиях. Великолепнейшие мужские атрибуты переходили из рук в руки и исчезали в анусе верховного жреца, после нескольких толчков они извлекались и заменялись очередными, и все это происходило легко, изящно, без усилий и вызывало восхищение. Менее чем за два часа все три сотни членов побывали в заднице Франкавиллы; как только был извлечен самый последний, князь повернулся к нам и при помощи двух юных ганимедов выбросил из себя несколько капель мутноватого семени, сопровождая эякуляцию пронзительными криками. После чего совершенно успокоился и заговорил: - Мое седалище в катастрофическом состоянии, но вы хотели видеть, на что оно способно, и я удовлетворил ваше любопытство. Кстати, осмелюсь предположить, что ни одна из присутствующих дам не выдерживала подобного натиска. - Вы правы, - сказала Клервиль, приятно пораженная всем увиденным, - но я в любое время готова бросить вам вызов, князь, причем готова подставить хоть зад, хоть влагалище, и держу пари, что не уступлю вам. - Не спешите, радость моя, не спешите, - вставила Шарлотта, - вы видели лишь малую толику подвигов моего кузена, но он, не дрогнув, может выдержать десяток батальонов. - Пусть зовет сюда всю свою армию, - с обычным хладнокровием заявила Клервиль. - Однако, сир, ваш князь, надеюсь, не думает, что мы удовлетворимся зрелищем его подвигов? - Ну конечно же нет, - ответил король, - однако несмотря на вашу непревзойденную красоту, милые дамы, вы должны понять, что среди этих молодых людей не найдется ни одного, который пожелал бы даже прикоснуться к вам. - Отчего же? Разве у нас нет задниц? - Ни один, - подтвердил Франкавилла, - ни один из них не соблазнится, и даже если бы вам удалось каким-то чудом склонить кого-нибудь к этому, я ни за что больше не согласился бы подпустить вероотступника к себе. - Так вот почему они придерживаются вашей веры, - усмехнулась Клервиль, - но и не осуждаю вас. Однако мы рассчитываем хотя бы на ужин, раз уж вы лишаете нас плотских утех; пусть нас утешит Комус {Бог радости, веселья и застолий у древних греков.}, если Киприда подвергает нас столь жестоким лишениям. - Как красиво вы изъясняетесь! - с искренним уважением воскликнул Франкавилла. Ганимеды скоро подали ужин, великолепнее которого вряд ли видел кто-нибудь из смертных, и за стол сели шестеро избранных: король, королева, князь, две моих сестры и я. Не буду описывать все утонченные яства, скажу лишь, что блюда и вина из всех стран земли сменяли друг друга беспрерывно и в невообразимом количестве; на меня произвел впечатление еще один факт - признак неслыханной и, конечно, чисто патрицианской роскоши: почти нетронутые блюда и напитки, чтобы освободить место для следующих, периодически вываливались в большие серебряные желоба, откуда смывались прямо в сточную канаву. - Этими остатками могли бы поживиться многие несчастные, - заметила Олимпия. - Несчастные? Наше существование на земле отрицает существование тех, кто ниже нас, - объяснил Франкавилла, - мне отвратительна сама мысль о том, что наши объедки могут кому-то облегчить участь. - Сердце у него настолько же твердое, насколько благороден и щедр его зад, - вставил Фердинанд. - Я нигде не встречала подобной расточительности, - сказала Клервиль, - но она мне нравится. Особенно я восхищена этим искусным устройством для удаления остатков пищи. Между прочим, такая трапеза еще и оттого приятна, что мы можем считать себя единственными существами, достойными жить на свете. - В самом деле, что значит для меня плебс, когда я имею все, что хочу? - добавил князь. - Его нищета служит еще одной приправой для моих наслаждений, и я не был бы так счастлив, если бы никто не страдал рядом; такое сравнение составляет половину удовольствия в жизни. - Оно очень жестокое, это сравнение, - заметила я. - Естественно, ибо нет ничего более жестокого, чем Природа, и тот, кто соблюдает неукоснительно, до последней буквы, ее заветы, непременно становится убийцей и злодеем {Первые побуждения, продиктованные Природой, - неизменно преступные; а те, что толкают нас к добродетельности, являются вторичными, то есть плодами воспитания, недостаточности ума или страха. Человек, предназначенный Природой для трона, прямо из ее рук переходит в руки судьбы, которая превращает его в кровожаднейшего из людей, ежедневно купающегося в крови своих подданных и считающего это совершенно естественным. (Прим. автора)}. - Это хорошие и здоровые правила, - сказал Фердинанд, - но они вредят твоей репутации: если бы ты только слышал, что говорят о тебе в Неаполе... - Фи, я не из тех, кто принимает ложь близко к сердцу, - так ответил князь, - кроме того, репутация - это такая малость в жизни, что меня ничуть не трогает, когда толпа забавляется тем, что распускает слухи о вещах, которые доставляют мне большое удовольствие. - Ах, мой господин, - заговорила я нарочито назидательным тоном, - ведь к такой черствости вас привели страсти, но не через страсти выражает Природа свою волю, как хочется думать развратным личностям, подобным вам. Эти чувства суть плоды гнева Природы, и мы можем освободиться от их власти, если будем молить Предвечного о спасении, но спасение это надо заслужить. Вашу задницу ежедневно посещают три-четыре сотни фаллосов, вы бежите от исповеди, никогда не принимаете святого причастия, яростно противитесь благим намерениям и при этом собираетесь заслужить милость небесную. Нет, сударь, не таким образом можно замолить свои грехи или хотя бы добиться снисхождения. Скажите, как можно сжалиться над вами, если вы упорствуете в своих порочных делах; подумайте о том, что ждет вас в следующем мире; неужели вы, будучи свободным в выборе между добром и злом, полагаете, что справедливый Бог, который дал вам эту свободу, не накажет вас за неправедность? Неужели вы полагаете, друг мой, что лучше терпеть вечные муки, нежели поразмыслить над своей участью и пожертвовать своими гнусными наклонностями, которые даже в этой жизни доставляют вам ничтожные, мизерные удовольствия, зато приносят бесконечные и неисчислимые заботы, неприятности, огорчения и сожаления? Одним словом, разве для низменных плотских утех сотворил нас Всевышний? Франкавилла и король с недоумением смотрели на меня и в какой-то момент решили, что я рехнулась. Наконец Фердинанд нарушил тишину, наступившую после моей речи. - Жюльетта, - сказал он, - если вы еще не закончили свою проповедь, продолжите ее, когда нас не будет на этом свете. - Я дошел до такой степени нечестивости и забвения всех религиозных чувств, - добавил Франкавилла, - что мое спокойствие не сможет нарушить упоминание об этом сверхъестественном призраке, выдуманном священниками, которые зарабатывают себе на жизнь тем, что восхваляют его; но меня бросает в дрожь само его имя. Нам постоянно твердят, - продолжал князь, - что Бог явил себя людям. Но в чем заключалось это явление? Доказал ли он свою божественность? Сказал ли, кто он есть на самом деле? И в чем состоит его сущность? Может быть, он объяснил ясно и просто свои намерения и планы? Разве соответствует действительности то, что мы знаем с чьих-то слов о его замыслах? Конечно, нет: он только поведал нам, что он - тот, кто он есть, что он - непознанный Бог, что его пути неисповедимы и неподвластны пониманию, что он гневается, когда кто-то осмеливается вникнуть в его тайны и призывает на помощь разум, чтобы понять его или его дела. Так соответствует ли поведение этого явленного Бога тем возвышенным понятиям, которые нам внушают о его мудрости, его доброте, справедливости, благожелательности... о его высшей власти? Отнюдь; с какой бы стороны мы на него ни посмотрели, мы всегда видим его пристрастным, капризным, злобным, деспотичным, несправедливым; если порой он и делает добро некоторым людям, то для всех остальных является заклятым врагом; если он снисходит к некоторым и открывается им, то всех остальных держит в неведении относительно своих божественных замыслов. Вот вам исчерпывающий портрет вашего отвратительного Бога. Так неужели его цели несут на себе печать разума и мудрости? Ведут ли они к благосостоянию людей, которым являет себя этот сказочный призрак? Что мы видим в его заповедях? Ничего, кроме непонятных указов, смешных и столь же непонятных повелений и церемоний, недостойных властителя Природы, кроме жертвоприношений и искупления грехов, выгодных только служителям этого невыносимо скучного культа, но чрезвычайно обременительных для человечества. Более того, я вижу, что очень часто эти установления делают человеческие существа необщительными, надменными, нетерпимыми, сварливыми и жестокими по отношению к тем, кто не получил того же озарения, тех же законов и милостей от небес. И вы, Жюльетта, хотите, чтобы я боготворил этого чудовищного призрака! - Я бы также хотел, чтобы его боготворили, - неожиданно сказал Фердинанд. - Короли всегда поощряют религию, ибо с начала века она служит опорой тирании. В тот день, когда человек перестанет верить в Бога, он начнет истреблять своих властителей. - Не будем гадать, кого он захочет уничтожить первого, - заметила я, - но будьте уверены, расправившись с одним, он не замедлит поступить так же с другим. Если же на минуту вы соизволите забыть о том, что вы - деспот, и философски посмотрите на вещи, вам придется признать, что мир будет только лучше и чище, когда в нем не будет ни тиранов, ни священников - чудовищ, которые жиреют на нужде и невежестве народов и делают их еще беднее и невежественнее. - А ведь наша гостья не любит королей, - усмехнулся Фердинанд. - Так же, как и богов, - немедленно парировала я. - В моих глазах все первые - тираны, вторые - привидения, и я утверждаю, что люди не заслуживают того, чтобы их угнетали или обманывали. Природа сотворила нас свободными и атеистами. Только позже сила одолела слабость, и у нас появились короли. Глупцы начали испытывать благоговейный страх перед нахальным плутовством, и мы получили богов. Словом, во всем этом сонме я нахожу лишь отъявленных негодяев и нелепых призраков, в которых нет никакого намека на вдохновение свыше. - Но чем были бы люди без королей или без богов? - Они были бы более свободными и мудрыми, следовательно, более достойными замыслов и надежд, которые питает на их счет Природа. Ведь она создала их не для того, чтобы они прозябали под скипетром человека, который ничем не лучше их, или томились в оковах божества, которое есть всего лишь выдумка фанатиков. - Одну минуту, - перебил меня Франкавилла и обратился ко всем присутствующим. - я склоняюсь к мнению Жюльетты. Она права в том, что Бог не нужен, но в таком случае для людей придется найти другую узду; разумеется, она не нужна философу, но благотворна для толпы, и королевскую власть надо поддерживать оковами. - Между прочим, об этом я уже говорила его величеству, когда мы с ним обсуждали этот вопрос, - сказала я. - Стало быть, - подытожил Франкавилла, - религиозные химеры можно заменить только самым жестоким террором: избавьте людей от сверхъестественного страха перед адом, и они взбесятся, то есть на место этого страха следует поставить еще более суровые законы, которые будут направлены исключительно против народа, поскольку только низшие классы угрожают государству, только от них исходит недовольство. Богатый не боится оков, которые ему не грозят, так как, имея деньги, он в свою очередь приобретает право угнетать других. Вы никогда не встретите представителя высшего класса, который ощущал бы хоть каплю тирании, потому что он сам может быть настоящим тираном для тех, кто от него зависит. Сюзерен, понимающий это, правит с крайней жестокостью и в то же время дает возможность своим союзникам-вельможам творить в их собственных владениях все, что им захочется; он охраняет их своим влиянием и своей мощью; он должен сказать им так: "Вы также можете издавать законы, но лишь такие, которые не противоречат моим; чтобы трон мой был несокрушим, поддерживайте мою власть всей властью, которую я вам выделил, и спокойно наслаждайтесь своими привилегиями, но так, чтобы не задевать моих..." - Такой же договор короли когда-то заключили с духовенством, - заметила Олимпия. - Вот именно; но духовенство, строя свою власть на всесилии фантастического Бога, сделалось сильнее короля; священники свергали королей вместо того, чтобы поддерживать их. Я же хочу, чтобы последней инстанцией власти было правительство и чтобы права, дарованные высшему классу и философам, использовались только в интересах их собственных страстей при условии, что они никогда и ни в чем не будут противоречить интересам государства, ибо государство не может управляться только теократией или только деспотом; король обязан безжалостно подавлять соперников, угрожающих его трону, и в то же время должен делиться властью с союзниками, объединиться с ними для того, чтобы заковать в цепи многоголовую народную гидру. - По этой логике, - сказала Клервиль, - законы, принимаемые против населения, не могут быть чересчур жестокими. - Мы должны следовать примеру Дракона {Дракон (7 в. до н. э.), один из шести афинских законодателей, законы которого отличались особой жестокостью.}, - сказал Франкавилла. - Законы надо писать кровью, подпитывать кровью, они должны благословлять кровопускание, а главное - держать народ в самой удручающей нищете: люди тогда лишь становятся опасными, когда живут в довольстве. - И когда вкушают плоды просвещения? - Да, и когда вкушают плоды просвещения. Людей надо держать в самом глухом невежестве, их рабство должно быть беспросветным и бесконечным, они должны быть лишены средств и возможностей избежать его, для чего и нужны избранные, которые окружают и поддерживают трон и тем самым не позволяют народу освободиться от цепей. Только в таком случае тирания будет абсолютной и безграничной. - Тогда она дойдет до того, - сказала Клервиль, - до такой степени, что бедным людям придется испрашивать позволения дышать у тирана или его приближенных. - Вот именно, - с радостью ухватился за эту мысль князь, - само правительство должно регулировать народонаселение, принимать меры для его уменьшения, когда оно достигает угрожающей численности, увеличивать его, когда это потребуется; правосудие должно защищать интересы или страсти правителя, равно как и тех, кто получил от него соответствующую долю власти, необходимую для того, чтобы стократно усилить его королевскую власть {Этому вопросу посвящена речь епископа Гренобльского в I томе "Новой Жюстины". (Прим. автора)}. Посмотрите на правительства Африки и Азии: все они устроены в соответствии с этими принципами, поэтому твердо стоят на ногах. - Однако, - возразила Шарлотта, - во многих этих странах народ не доведен до того состояния, которое вы полагаете для него необходимым. - Верно, - признал Франкавилла, - поэтому кое-где происходят волнения; предстоит еще многое сделать, прежде чем массы дойдут до такого состояния страха и истощения, что навсегда забудут о бунте. - Именно для этого, - вставил Фердинанд, - я бы хотел видеть священников на своей стороне. - Будьте осторожны, ибо, как здесь уже говорилось, - это самый верный способ усилить их власть, и они скоро подчинят вас благодаря своим деистическим фокусам, которые в руках мошенников служат только для свержения правительства и больше ни для чего; в ваших интересах - превратить подданных в безбожников, растлевать их; до тех пор, пока они не поклонятся иному богу, кроме вас, пока не исповедуют иной морали, кроме вашей, вы останетесь их сувереном. - Но ведь и безнравственный человек опасен, - заметил Фердинанд. - Да, когда он обладает какой-то властью, так как в этом случае у него появляется соблазн злоупотребить ею, но этого никогда не случается с рабом. Какая разница, считает человек цареубийство безнравственным или же нет, если я закую его в кандалы и не дам возможности обидеть даже муху; а вот когда моральная распущенность избалует его, он почувствует меньшее отвращение к ошейнику, который я надел на его шею. - Однако, - спросила Шарлотта, - как он может избаловаться под игом? На мой взгляд, скорее роскошь и безбедная жизнь оказывают подобное действие на человека, - Душа его загнивает в атмосфере порока, - ответил князь, - посему дайте ему возможность реализовать свои порочные наклонности, не наказывайте его, за исключением тех случаев, когда его злодеяния направлены против вас, вот тогда вы добьетесь необыкновенных результатов: безнравственности, которая вам на руку, и уменьшения народонаселения, что еще выгоднее для вас. Разрешите инцест, насилие, убийство, разрешите своим подданным абсолютно все, что исходит от порока, запретите браки и молитвы, узаконьте содомию, и больше вам не о чем будет беспокоиться. - Но как ужесточить наказания, если все будет дозволено? - поинтересовалась я, и вопрос мой не был лишен логики. - Значит, вы должны наказывать за добродетели или за неповиновение и не бойтесь: у вас причин найдется в тысячу раз больше, чем нужно, да и так ли уж они необходимы? Деспот проливает кровь, когда ему хочется, и для этого не требуется поводов - достаточно желания. В конце концов всегда можно обнаружить заговор, а потом предотвратить его, после чего по всей стране надо соорудить эшафоты и устроить кровавую бойню. - Если Фердинанд предоставит это мне, - сказала Шарлотта, - я гарантирую сотни самых законных предлогов ежедневно; пусть он точит меч, а моя забота - найти жертвы. - Ого, вы замечаете, кузен, что моя супруга становится кровожадной? - Ничего в этом нет удивительного, - с возмущением произнесла Клервиль, - меня тоже переполняют эти чувства. Разве не обидно смотреть на ваши плотские забавы и не принимать в них участия, тем более имея такой темперамент, как у нас? - В таком случае приглашаю вас на свежий воздух, - предложил князь, - может быть, в этой зеленой обители мы найдем, чем утолить пыл наших любезных дам. Огромный сад был ярко освещен; мы не спеша проходили под апельсиновыми, абрикосовыми деревьями, под фиговыми пальмами и срывали плоды, прохладные от вечерней росы; мы шли по живописным дорожкам, ведущим к храму Ганимеда. В храме, под самым сводом, горели тонкие восковые свечи, которые создавали мягкий, приятный для глаз полумрак. Сооружение поддерживали колонны, выкрашенные в зеленый и розовый цвет, между ними вились гирлянды мирта и сирени, образующие красивые фестоны. Когда мы вступили в храм, послышалась нежная музыка. Шарлотта, пьяная от похоти и разгоряченная вином и более крепкими напитками, сразу развалилась на ближайшей кушетке, мы последовали ее примеру. - Теперь наступила их очередь, - сказал Франкавилла королю, - посмотрим, на что они способны и смогут ли оправдать блестящие рекомендации. Но у меня есть одно условие: они должны совокупляться только в зад - только он заслуживает поклонения в моем доме; малейшее нарушение этого правила влечет за собой немедленное удаление из храма. Впрочем, рыцари, которые будут предложены нашим дамам, надежны и верны своим принципам. - Нам все равно, - заявила Клервиль, которая первой сбросила с себя все одежды. - Мы с большей охотой отдадим им задницы, нежели вагины, лишь бы нас хорошенько приласкали при этом. Тем временем Франкавилла сбросил розовое покрывало, наброшенное на возвышение, которое мы вначале приняли за оттоманку. И мы застыли от восхищенного удивления при виде необычного предмета, скрывавшегося под розовым атласом. Представьте себе очень длинную кушетку с четырьмя отдельными ложами, напоминавшими стойла; женщина заходила туда и опускалась на колени на специальную подставку, высоко приподняв таз и широко раздвинув бедра; ее локти опирались на мягкие подлокотники, обтянутые черным атласом, под цвет всего этого необычного сооружения. По обе стороны от нее лежали накрытые черными покрывалами двое мужчин, обратив к ней обнаженные чресла с гигантскими членами; она массировала их, зажав в ладони до извержения, после чего они исчезали при помощи невидимого бесшумного механизма, и в тот же миг на их месте появлялись новые. Еще более любопытный механизм располагался под животом женщины. Когда она устраивалась в ложе, ей приходилось опускаться и немного подаваться назад; тем самым она неизбежно насаживала свою вагину на мягкий и упругий искусственный фаллос, который посредством системы пружин и часового механизма автоматически и безостановочно перемещался взад-вперед и каждые четверть часа выбрасывал определенную дозу теплой липкой жидкости; эта жидкость имела такой запах и такую консистенцию, что ее невозможно было отличить от чистейшей и свежайшей спермы. Клитор ей ласкала языком прелестная девушка, чье тело, кроме головы, также было закрыто черным покрывалом. Прямо в лицо пациентки, находившейся в таком необычном, но весьма удобном и приятном положении, упирались обнаженные гениталии, менявшиеся по ее желанию, и она могла по своему выбору сосать пенис или клитор. Короче говоря, мы стояли на коленях на мягком возвышении, которое приводилось в движение при помощи рычагов, и получали несколько удовольствий одновременно: влагалище прочищал искусственный член, клитор лизала юная девица, в каждой руке мы держали живой трепетный член, а третий, еще более массивный, неистово содомировал нас кроме того, мы могли сосать пенис, влагалище или даже задний проход. - Мне кажется, - сказала Клервиль, забираясь в стойло, - невозможно придумать ничего более пикантного и сладострастного. Вы не поверите, - продолжала она, - но я уже кончила, пока усаживалась в эту колыбель. Мы трое - Олимпия, Шарлотта и я - заняли место рядом с Клервиль. Нам помогали четыре девочки с ангельскими личиками: они смазывали искусственные органы, чтобы облегчить проникновение, заботливо поправляли подушки, устраивая нас удобнее, потом, раздвинув нам ягодицы, увлажняли слюной задний проход и безотлучно находились рядом в продолжение всей процедуры. Франкавилла дал знак начинать. Вошли четверо девушек, ведя за массивный мужской отросток четверых юношей великолепного сложения, и без промедления вставили их копья в наши седалища; вскоре измученную четверку сменила свежая, еще через некоторое время новые девушки привели очередной отряд. Пока юноши трудились в поте лица, девушки танцевали вокруг нас под негромкую томную музыку, принимали непристойные позы и обрызгивали нас жасминовым эликсиром, каждая капля которого приятно обжигала кожу и подстегивала, словно удар хлыста, наши страсти, и скоро мы пропитались ароматом жасмина и спермы с головы до ног. Все сцены этого продолжительного акта происходили одна за другой без единой заминки, и наши наперсники действовали с удивительной ловкостью и искусством. Вагины, и члены, и ягодицы сменяли друг друга перед нашими лицами с той же быстротой, с какой менялись наши желания; не успевали извергаться горячие члены в наших руках, как тут же, словно по мановению волшебной палочки, в ладонях оказывались новые - наполненные силой; наши сосательницы сменялись в том же стремительном ритме, и анусы наши не пустовали ни единой минуты; три часа подряд мы изнемогали в истоме и в нескончаемом сладостном бреду; не менее сотни содомитов почтили присутствием наши потроха, а искусственный орган беспрерывно обрабатывал нам влагалище. В конце концов я едва не испустила дух, а Олимпия потеряла сознание, и ее пришлось снимать с кола; только Клервиль и Шарлотта стойко отражали приступ. Мы истекали спермой, жидкостью, которую выбрасывал механический пенис, потом и кровью. Когда первый акт подошел к концу, Фердинанд и Франкавилла пригласили нас на прогулку, и мы, поддерживаемые служанками, пошатываясь, направились в просторную летнюю резиденцию. Она была украшена следующим образом: справа, приблизительно на метр от пола, возвышалась полукруглая платформа, нечто вроде амфитеатра, застеленного толстыми матрацами из пылающе-алого атласа; напротив стояла другая платформа, немного выше первой, такой же формы, обитая бархатом того же цвета. - Давайте приляжем сюда, - сказал князь, увлекая нас к амфитеатру, - и посмотрим, что будет происходить. Мы устроились поудобнее, и очень скоро в зал вошла дюжина восхитительных девушек от шестнадцати до восемнадцати лет. Они были одеты в греческие туники, оставлявшие обнаженным почти все тело; каждая прижимала к груди, твердой и белой как алебастр, младенца возрастом не старше одного года. Следом появились шестеро мужчин, державших в руках свои возбужденные органы; двое сразу овладели Фердинандом и князем, остальные с поклоном приблизились к нам и предложили свои услуги, которые мы тут же приняли без раздумья. Когда мы утолили первые страсти, молодые женщины обступили нас полукругом; перед ними спустились на колени маленькие девочки, одетые в татарские одежды, и начали демонстрировать нам прекраснейшее собрание ягодиц юных матерей. - Какие превосходные задницы, не правда ли? - сказал Франкавилла.. которого в это время не спеша содомировал устрашающих размеров член. - Но, к сожалению, они предназначены для жертвоприношения, и я не рекомендую вам слишком увлекаться ими... Однако прошу вас полюбоваться, как гордо посажены эти ягодицы, как безупречно они белы. Далее жаль, что им придется вынести предстоящие муки... Девочки поднялись с колен и исчезли; их сменили двенадцать мужчин около тридцати пяти лет, очень мужественного и свирепого вида, обряженных в костюмы сатиров. Помахивая различными орудиями для флагелляции и поигрывая мышцами на обнаженных плечах, они подошли к молодым матерям, вырвали у них младенцев и швырнули одного за другим к нашим ногам, потом, схватив матерей за волосы, затащили их на другую платформу, грубо сорвали с них одежду и начали избивать с такой жестокостью - и продолжалось это довольно долго, - что брызги крови и кусочки плоти разлетались по всему залу и даже долетали до нас. Никогда за всю свою жизнь я не видела такой порки - ни такой безжалостной, ни такой обстоятельной, потому что от шеи до пят на их телах не осталось живого места; вопли несчастных были слышны, наверное, за несколько лье окрест, но преступление совершалось совершенно открыто, и никто даже не подумал о том, чтобы заглушить их. Четверо женщин упали без сознания, но их тут же пинками подняли на ноги. После этого их повернули к нам спиной, демонстрируя двенадцать сплошных ран, и отпустили. Вслед за тем началась общая суматоха; палачи и жертвы сбились в кучу и, толкая друг друга, сбежали с помоста; одни спешили заменить шестерых наших содомитов, другие лихорадочно искали своих отпрысков. Они поднимали их, бережно прижимали к себе, целовали дрожащими губами, кормили грудью, и вместе с пересохшим молоком младенцы жадно сглатывали лившиеся из глаз материнские слезы. К стыду своему должна признаться, друзья мои, что эта жуткая сцена, составлявшая резкий контраст с нашими, не менее сильными эмоциями, заставила меня испытать два оргазма, и я забилась в конвульсиях, извиваясь на толстенном колу, который обрабатывал мне зад. Но передышка была недолгой; в комнату ворвалась следующая дюжина головорезов еще более жуткой наружности, чем первая, изрыгая дикие вопли и проклятия, размахивая тяжелыми бичами. Они опять оторвали детей от материнской груди и бросили их на пол еще с большей силой, чем в первый раз, в результате чего несколько крошечных черепов раскололись о дощатый настил нашего амфитеатра; потом снова затащили женщин на соседнее возвышение, и на этот раз град ударов обрушился на переднюю часть тела бедных матерей, прежде всего на нежные, полные молока, груди. Вскоре эти сладкие, трепетные и возбуждающие полушария, разрываемые хлыстами превратились в жуткое месиво молока и крови, и эта смесь фонтанами разбрызгивалась по комнате. Потом варвары перенесли удары ниже и с прежней яростью и силой принялись терзать живот, промежность, добрались до самого сокровенного места, перешли к бедрам и превратили всех в окровавленные куски мяса. Между тем мы продолжали наслаждаться, испытывая неземное удовольствие, которое можно получить лишь при виде чужих страданий. Мучители снова отпустили истерзанных женщин, чтобы прийти на помощь своим обмякшим и выжатым до капли коллегам, ублажавшим наши неуемные зады. Матери кинулись к своим детям - орущим и изувеченным, согревая их пылкими поцелуями и утешая нежными словами, и в своей радости, кажется, забыли о недавних муках; но распахнулась дверь, и ворвались еще двенадцать злодеев, страшнее и свирепее которых трудно себе представить. Эти чудовища, похожие на прислужников Плутона, схватили младенцев - теперь уже в самый последний раз, - разрубили на куски огромными кинжалами и бросили останки к нашим ногам; затем собрали обезумевших от ужаса матерей в середине арены и устроили такую бойню, что в воздухе долго еще стоял сладковатый запах крови; потом, покрытые липкой кровью, отшвырнули в сторону наших содомитов, заняли их место и принялись содомировать нас, рыча от вожделения и удовольствия. - Это был незабываемый спектакль, - проникновенно и благодарно сказала я Франкавилле, когда мы, обессиленные от долгой и жуткой оргии, выходили из этого ада. - А вот ваша подруга, кажется, еще не насытилась, - заметил князь, оглянувшись на Клервиль, которая сосредоточенно переворачивала трупы, оставшиеся на поле битвы, и разглядывала их ужасные раны. - Клянусь влагалищем, - задумчиво, будто про себя, бормотала она, - вид смерти никогда не надоедает. Только безумно жаль, что невозможно наслаждаться подобными утехами каждые четверть часа. На этом празднество закончилось. Нас, едва державшихся на ногах, усадили в карету, доставили обратно во дворец князя, где после теплой ароматической ванны напоили горячим мясным бульоном, уложили в постель, и двенадцать часов спустя мы были готовы, если бы потребовалось, повторить все с начала. Отдохнув от тяжких трудов, мы решили продолжить путешествие и из Неаполя направились на восток вдоль побережья. Если вас утомили длинные описания окружающих красот, я буду перемежать их рассказами о своих плотских впечатлениях, тогда читатель, подогрев воображение сладострастными эпизодами, с удовольствием переведет дух, усладит взор мирными картинами природы и сполна насладится повествованием, в котором, кстати, нет ни слова вымысла. Вот так же и путешественник, спустившийся в долину и уставший от грандиозного пейзажа, не дававшего ему ни минуты отдыха во время поездки через Альпы, с облегчением видит перед собой цветущие долины с мягкими контурами виноградников и вязов, которые свидетельствуют о праздничном настроении Природы. Итак, через неделю после незабываемой оргии в доме князя мы в сопровождении проводника, которого дал нам король вместе с самыми восторженными рекомендательными письмами, отправились в дорогу. А перед тем мы обстоятельно осмотрели замок Фердинанда в Портичи. До тех пор мы видели только его будуары. Но в нем был еще и музей, и Фердинанд сам показал его нам. Эта огромная коллекция - осмелюсь сказать, самая любопытная и изысканная в мире - располагается в четырнадцати комнатах на одном этаже. Осмотр ее чрезвычайно утомил меня: я ни разу не присела, мозг мой находился в постоянном напряжении, равно как и глаза, и к тому времени, когда мы перешли в последний зал, все слилось передо мной в одно большое яркое пятно. В другом крыле замка мы получили большое удовольствие от полотен, откопанных в Гераклануме и других городах, погребенных под лавой Везувия. Во всех картинах я заметила одну общую черту: буйство поз и положений, которые бросают вызов естественным возможностям человека и говорят о необыкновенной гибкости жителей этой страны или об их извращенном воображении. Среди всех шедевров меня сразу привлекла смелая попытка показать сатира, совокупляющегося с козой, - удивительное произведение искусства, великолепное по замыслу и поразительное по точности деталей. - Какой полет мысли, сколько здесь сладострастия - прокомментировал Фердинанд. - Между прочим, этот способ у нас широко распространен, я ведь неаполитанец, я сам пробовал его и не скрываю, что получил редчайшее удовольствие. - Могу себе представить, - откликнулась Клервиль, - я столько раз мечтала об этом, и только ради этого хотела бы сделаться мужчиной. - А знаете, мадам, любая женщина может без труда совокупляться с большой собакой, - сказал король, хотя мы к без него давно знали это. - Моя Шарлотта не раз испытала это блаженство и до сих пор с восторгом вспоминает его. - Сир, - со своей обычной прямотой, но негромко, так, чтобы слышал только Фердинанд, заметила я, - если бы все принцы Австрийского дома только и делали, что сношали коз, и если бы все ваши женщины отдавались только бульдогам, сегодня земля была бы очищена от этой проклятой породы, от которой можно избавиться не иначе, как посредством всеобщей революции. Фердинанд признал мою правоту, и мы двинулись дальше. Мы обошли останки Геракланума, но ныне там мало интересного, так как все изрыто раскопками, обезобразившими древний город. Когда мы возвратились в Портичи, Фердинанд передал нас в руки ученого проводника, после чего любезно пожелал нам приятного путешествия и особенно рекомендовал навестить в Салерно его друга Весполи, к которому дал нам рекомендательные письма и под чьей крышей, как он заверил нас, мы найдем все необходимое. Мы доехали до Резины, откуда повернули на Помпею. Как и Геракланум, этот город был полностью залит лавой и засыпан пеплом во время того же великого извержения. Мы обратили внимание, что Помпея была построена на костях двух еще более древних городов, которые также испытали более ранние и неизвестные нам катастрофы. Как вы знаете, Везувий без следа поглотил, уничтожил все, что создали люди, однако неугомонный человек все отстроил заново. И все же, сколько бы ни свирепствовала в этих местах Природа, прекраснее окрестностей Неаполя ничего нет на земле. Из Помпеи мы приехали в Салерно и провели бессонную ночь в знаменитом исправительном доме, находящемся в двух милях от города, - в том самом заведении, где грозный Весполи исполнял обязанности управителя. Весполи, отпрыск одной из славнейших фамилий в Неаполитанском королевстве, когда-то был главным казначеем двора. Король, чьим удовольствиям он верно служил и над чьим сознанием немало потрудился, доверил ему неограниченную власть над этой жуткой обителью {В Италии исповедниками, как правило, делают сводников; в высшем свете эти две должности объединяются в одном лице, каковым чаще всего является священник. (Прим. автора)}, где, пользуясь королевским расположением, развратник мог творить все, что диктовали ему страсти. Надзиратель этот был невероятно жесток, поэтому Фердинанд так хотел, чтобы мы погостили в доме Весполи. В то время ему было пятьдесят лет, он был высокий и сильный как бык и обладал зверской физиономией; он встретил нас очень приветливо, а прочитав письмо короля, несмотря на поздний час, немедленно дал распоряжение приготовить для нас ужин и постели. Наутро сам Весполи принес нам завтрак, после чего повел нас на экскурсию по своему заведению. В каждой комнате, куда мы заходили, было все необходимое, чтобы дать пищу для самых непристойных и жестоких мыслей, и мы уже пребывали в сильно возбужденном состоянии, когда дошли до клеток, в которых держали умалишенных. Управитель, который также возбуждался на наших глазах, вышел в окруженный высокой стеной двор, дрожа от вожделения; любимым занятием его было насилие над несчастными жертвами Природы, и он без обиняков спросил, не желаем ли мы посмотреть на его развлечения. - Разумеется, - хором ответили мы. - Хочу заранее предупредить, что я забавляюсь с этими созданиями довольно странным и жестоким образом, поэтому мне будет не совсем удобно делать это при свидетелях. - Ерунда, - фыркнула Клервиль, - будь ваши капризы в тысячу раз неприличнее, мы все равно с удовольствием посмотрим на них. Так что не обращайте на нас никакого внимания, но особенно просим показать тех, кто страдает идиосинкразией {Резко отличительная, неадекватная реакция.}, ибо без этого мы не сможем в полной мере понять и оценить ваши вкусы и вашу душу. - Так вы настаиваете? - еще раз спросил он, растирая при этом свой и без того уже отвердевший орган. - А почему бы и нам не насладиться вашими сумасшедшими? - неожиданно поинтересовалась Клервиль. - Ваши фантастические идеи возбудили нас до предела, и мы не в силах больше сдерживаться. Надеюсь, эти твари не опасны? Нет? Ну и прекрасно, тогда мы готовы, только не заставляйте нас ждать, дорогой хозяин. Клетки располагались по периметру двора, в котором росли высокие кипарисы, и сочившийся сквозь густую листву мрачный зеленоватый свет придавал всему окружающему кладбищенский вид. В центре двора стоял деревянный крест, обитый с одной стороны торчавшими гвоздями, к нему привязывал свои жертвы порочный Весполи. Нас с почтительным видом сопровождали четверо тюремщиков с дубинками, утыканными на конце шипами, один удар которых мог бы свалить с ног быка. Весполи привык к этим молчаливым свидетелям своих забав и не испытывал в их присутствии никакого смущения; он велел двоим из них встать возле нашей скамьи на всякий случай, а двое других должны были выпускать из клеток предметы наслаждения коменданта. Первым выпустили красивого нагого юношу, настоящего Геркулеса, который вышел, озираясь, дергаясь всем телом и принимая уморительные позы. Прежде всего он присел и испражнился неподалеку от нас, и Весполи внимательно, с интересом наблюдал эту процедуру, не мешая ему. Потом помассировал себе член, обмазал его дерьмом и принялся прыгать и скакать как сумасшедший, а тем временем тюремщики схватили узника и крепко привязали его к кресту. Тогда Весполи, дрожа от возбуждения, опустился на колени перед Геркулесом, раздвинул ему ягодицы, проник между ними языком, некоторое время ласкал потаенное местечко, затем вскочил на ноги и, схватив бич, целый час истязал несчастного лунатика, который орал нещадно и непрестанно. Когда его ягодицы превратились в кровавые лохмотья, Весполи начал его содомировать, рыча в унисон стонам жертвы. - О Боже! - то и дело взвизгивал бывший казначей. - Если бы ты только знал, как приятно в заднице сумасшедшего! Я тоже схожу с ума, черт тебя побери! Я сношаю сумасшедших, я кончаю в их задницы, и больше ничего мне от тебя не нужно. Однако, желая поберечь силы, Весполи велел развязать юношу и выпустить на арену еще одного, который мнил себя Богом. Всевышний получил такую же жестокую порку от руки презреннейшего создания, которое превратило его зад в мармелад, прежде чем подвергнуть своего Создателя содомии. Следом вывели очень привлекательную восемнадцатилетнюю девушку, которая считала себя девой Марией. И ее постигла та же самая участь. Между тем Клервиль не могла более сдерживаться. - Эй ты, злодей, - закричала она хриплым голосом, обращаясь к Весполи, - пусть твои подручные разденут нас и закроют в эти клетки - мы тоже хотим быть сумасшедшими. А потом пусть привяжут к кресту с той стороны, где нет гвоздей, выпорют и прочешут нам задний проход. Эта мысль вдохновила нас, и мы покорно дали привязать себя к деревянному столбу. Когда это было сделано, на нас спустили десяток сумасшедших; некоторые сразу принялись пороть нас, других, тех, что отказались, выпороли самих, но все они содомировали нас, все, под умелым руководством Весполи, побывали в наших потрохах. Такая честь была оказана всем - и тюремщикам и главному смотрителю. - Мы сделали все, что вы просили, - сказала Клервиль хозяину, - и теперь хотим посмотреть на вас в драматический момент оргазма. - Всему свое время, - успокоил нас Весполи, - здесь есть один субъект, от которого я возношусь на седьмое небо; я никогда не ухожу домой без того, чтобы не совокупиться с ним. По его знаку один из охранников привел старика лет восьмидесяти с белой бородой до пупа. - Иди сюда, Иоанн, - ласково сказал ему Весполи, схватив его за бороду, и потащил через весь двор. - Давай, Иоанн, давай, шевели ногами, сейчас я пощекочу пенисом твою попку. Почтенного старца привязали к кресту и безжалостно выпороли; потом Весполи долго целовал, облизывал, затем содомировал его древний, его сморщенный зад, а за несколько мгновений до эякуляции вытащил свой член и обратился к нам: - Так вы желаете, чтобы я кончил? Но вы не знаете, что я никогда не дохожу до кризиса, пока не лишу жизни двух или трех этих несчастных. - Тем лучше, - обрадовалась я, - но надеюсь, что при этом вы не обойдете вниманием ни Господа, ни Марию. - У нас здесь, кстати, есть и Христос и прочие небожители; словом, все обитатели рая сидят в этом аду. Тем временем к кресту привязали юношу с безумным взором, который называл себя Сыном Божьим, и комендант собственноручно подверг его экзекуции. - Не стесняйтесь, добрые римляне, - кричала жертва, - я же сказал, что пришел на землю только для того, чтобы вкусить страдания, поэтому не надо жалеть меня. Я знаю, что погибну на этом кресте, но спасу человечество. Под эти крики Весполи, взяв в каждую руку по стилету, заколол двух главных действующих лиц святой троицы и сбросил мощный заряд в потроха третьего. Это зрелище привело Клервиль на грань безумия, она подбежала к Весполи и, встав перед ним в вызывающей позе, выкрикнула: - Возьми меня, злодей! Приласкай это влагалище, принадлежащее такой же злодейке, как ты сам; измени хоть раз своей вере. - Не могу, - отвечал итальянец. - Я прошу тебя, я требую! Мы принялись возбуждать упрямца, положив его на спину; скоро его фаллос взметнулся вверх, и мы ввели его в куночку Клервиль. Потом стали подзадоривать Весполи, прижимаясь ягодицами к его лицу, но он крутил головой и требовал сумасшедших: только когда один из них испражнился на его лицо, распутник сбросил последнюю струю во влагалище Клервиль. После чего мы покинули эту обитель несчастий и мерзких утех, в которой, даже не заметив этого, провели тринадцать часов. Еще несколько дней мы оставались в заведении Весполи, потом, пожелав управителю всяческих благ, продолжили путь к знаменитым храмам Пестума. Прежде чем отправиться осматривать эти древние памятники, мы нашли жилище в маленькой прелестной вилле, к обитателям которой имели письмо от Фердинанда. Это идиллическое поместье принадлежало сорокалетней вдове, жившей вместе с тремя дочерьми возрастом от пятнадцати до восемнадцати лет. Здесь царила такая атмосфера, словно на земле не существовало ни порока, ни злодейства, и если бы добродетель была изгнана из нашего мира, она непременно выбрала бы убежищем эту мирную обитель и навечно обессмертила бы благонравную и благородную ее хозяйку по имени Розальба. Она была исключительно доброй и щедрой женщиной, а красота ее дочерей была выше всяких похвал. - Я, кажется, говорила тебе, - шепнула я на ухо Клервиль, - что скоро мы найдем такое место, где самая чистая добродетель непременно спровоцирует нас на преступление. Взгляни на эти восхитительные создания - ведь это цветы, которые предлагает нам Природа для того, чтобы мы сорвали их. Ах, Клервиль, я уверена, что благодаря нам в этом райском уголке воцарятся горе и уныние. - Моя куночка трепещет, когда я слушаю тебя, - ответила Клервиль. Потом поцеловала меня и добавила: - Но их страдания должны быть ужасны... Однако давай сначала пообедаем, сходим полюбоваться на развалины, а уж потом займемся жестокостями. Мы путешествовали со своим поваром, поэтому нам в любое время был гарантирован вкусный обед. После обильной трапезы, за которой прислуживали дочери хозяйки, нам указали дорогу к храмам. Эти три великолепных сооружения настолько хорошо сохранились, что им ни за что не дашь три или четыре сотни лет. Мы их внимательно осмотрели и, пожалев о том, что по всему миру тратятся огромные средства и усилия на божеств, существующих лишь в воображении глупцов, возвратились в поместье, где нас ожидали дела не менее интересные. Клервиль объяснила хозяйке, что мы боимся спать одни в таком уединенном месте, и попросила позволения разделить ложе с ее, дочерьми. - Ну, конечно, сударыня, - засуетилась добрая женщина, - мои девочки будут только польщены такой честью. Каждая из нас выбрала себе наперсницу по вкусу, и мы разошлись по своим комнатам. Мне досталась пятнадцатилетняя, самая младшая - очаровательнейшее и грациознейшее создание. Едва мы накрылись одной простыней, я начала нежно ласкать ее, бедняжка ответила мне нежностью, и ее безыскусность и наивность обезоружили бы кого угодно, только не меня. Я подступила к ней с расспросами, но, увы, невинная девочка не поняла ни слова: несмотря на жаркий климат Природа еще не вразумила ее, и бесхитростные ответы этого ангела диктовались только самой потрясающей простотой. Когда же мои шаловливые пальчики коснулись лепестков розы, она вздрогнула всем телом; я поцеловала ее, она вернула мне поцелуй, но такой простодушный, какой можно встретить лишь в обители скромности и целомудрия. Когда утром мои спутницы пришли ко мне узнать, как я провела ночь, уже не оставалось сладострастных утех, которые я не испробовала в объятиях этого прелестного существа. - Ну что могу вам сказать? Наверное, мои удовольствия ничем не отличались от ваших, - улыбнулась я подругам. - Клянусь своим влагалищем, - проговорила Клервиль, - по-моему никогда я так много не кончала. А теперь, Жюльетта, прошу тебя отослать этого ребенка - нам надо кое-что обсудить. - Ах, стерва, - не удержалась я, заметив металлический блеск в ее глазах, - вот теперь я вижу всю твою душу, в которой кипит злодейство. - Действительно, я намерена совершить одно из самых ужасных, самых чудовищных... Ты знаешь, после такого сердечного приема, после такого удовольствия, которое доставили нам эти девочки... - Ну и что дальше? Продолжай. - В общем, я хочу изрубить их всех на куски, ограбить, сжечь дотла их дом и мастурбировать на пепелище, под которым мы закопаем их трупы. - Идея мне очень нравится, но прежде давайте проведем приятный вечер со всем семейством. Они живут совершенно одни, на помощь из Неаполя рассчитывать им не приходится. Поэтому предлагаю вначале насладиться, а потом займемся убийствами. - Выходит, тебе надоела твоя девочка? - спросила меня Клервиль. - Смертельно. - Что до меня, моя мне осточертела, - добавила Боргезе. - Никогда не следует слишком долго тешиться с одним предметом, как бы хорош он ни был, - заявила Клервиль, - если только в кармане у вас нет смертоносного порошка. - Вот злодейка! Но давайте сначала спокойно позавтракаем. Нас сопровождал эскорт из четырех рослых лакеев с членами не меньше, чем у мула, которые сношали нас, когда у нас возникала потребность сношаться, и которые, получая очень большие деньги, никогда не подвергали сомнению наши распоряжения; поэтому, как только наступил вечер, все поместье было захвачено нами. Но прежде я нарисую вам портреты действующих лиц. Вы уже знакомы с матерью, которая, несмотря на возраст, отличалась удивительной свежестью и красотой; остается сказать несколько слов о ее детях. Самой младшей была Изабелла, с ней я провела предыдущую ночь; вторую, шестнадцатилетнюю, звали Матильда - с приятными чертами лица, с томностью во взоре она напоминала мадонну Рафаэля; имя старшей было Эрнезилла: и осанкой, и лицом, и телом она не уступала Венере, словом, она была самой красивой в семье, и с ней предавалась непристойным утехам наша Клервиль. Лакеев наших звали Роже, Виктор, Агостино и Ванини. Первый принадлежал мне лично, он был парижанин, двадцати двух лет, оснащенный великолепным органом; Виктор, тоже француз, восемнадцати лет, принадлежал Клервиль, и его оккультные качества были ничуть не хуже, чем у Роже. Агостино и Ванини, оба из Флоренции, были камердинерами Боргезе - оба молодые, красивые и прекрасно оснащенные. Нежная мать трех Граций, несколько удивленная нашими приготовлениями и хлопотами, спросила, что они означают. - Скоро сама увидишь, стерва, - сказал Агостино, приказывая ей, направив пистолет в грудь, снимать одежды. Тем временем остальные лакеи обратились с таким же предложением к трем дочерям. Через несколько минут и мать и дочери, обнаженные, с завязанными за спиной руками, предстали перед нами в виде беспомощных наших жертв. Клервиль шагнула к Розальбе. - У меня текут слюнки, когда я смотрю на эту сучку, - заявила она, ощупывая ягодицы и груди Розальбы. - А таких ангелочков, - повернулась она к девочкам, - я не видела за всю свою жизнь. Вот стерва! - взглянула она на меня, поглаживая Изабеллу. - Ты выбрала самую лучшую; представляю, как ты насладилась ночью! Ну что, милые подруги, вы доверяете мне руководить церемонией? - Конечно, разве можно поручить это ответственное дело кому-нибудь другому? - Тогда я предлагаю следующее: одна за другой мы будем удаляться со всем этим семейством и готовить материал для предстоящих утех. - Может быть, возьмем с собой кого-нибудь из мужчин? - спросила Боргезе. - Для начала не надо никаких мужчин, мы привлечем их на следующем этапе. Я не знаю, что творили мои подруги, и расскажу только о своих развлечениях с четверкой несчастных. Я выпорола мать, которую держали дочери, потом то же самое проделала с одной из девочек, заставив других лобзать свою родительницу; я исколола иглами все груди, покусала всем клиторы, пощекотала их язычком и в довершение сломала маленький палец на правой руке у каждой. Когда же они вернулись после бесед с моими подругами, я их не узнала: они были все в крови. Предварительные упражнения закончились, и мы поставили перед собой рыдающих жертв. - Вот как вы платите за нашу доброту, - всхлипывали они, - за все, что мы для вас сделали. Мать, безутешная мать, прижала к себе дочерей; они прильнули к ней, орошая слезами ее грудь, и все четверо составляли трогательную, хватающую за сердце картину безмерной печали. Но, как вам известно, невозможно растопить мое сердце, равно как и сердца моих подруг, чужое горе еще сильнее разжигает мою ярость, и по нашим бедрам поползли струйки липкого нектара. - Пора переходить к совокуплению, - скомандовала Клервиль, - поэтому развяжите им руки. С этими словами она швырнула Розальбу на кровать и приказала младшей дочери готовить лакейские члены. Побуждаемая розгами, бедняжка начала массировать, целовать, сосать органы наших помощников и скоро привела их в прекрасное состояние. После матери все четверо совокупились с дочерьми, и несмотря на строгий запрет Агостино пролил свое семя во влагалище Изабеллы. - Не огорчайся, мальчик, - сказала Клервиль, завладев поникшим членом, - через три минуты ты будешь бодренький как и прежде. Вслед за тем пришел черед задниц; содомия началась с матери, а ючери один за другим вводили фаллосы в ее анус; потом ту же услугу она оказывала своим девочкам. Роже, как обладателю самого внушительного атрибута из четверых, доверили лишить невинности юную Изабеллу, и он едва не разорвал ее пополам; тем временем мы извергались все трое, предоставив вагины для поцелуев девочек, а задницы - для мужских органов. Следующим потерял над собой контроль Ванини, покоренный восхитительным задом Эрнезиллы, и при помощи Клервиль, непревзойденной в искусстве поднимать опавшие члены, юноша быстро обрел такую твердость, словно постился не менее шести недель. Наконец начались настоящие развлечения. Клервиль пришла в голову мысль привязать девочек к нашим телам и заставить несчастную мать пытать их. Я потребовала себе Эрнезиллу, Матильду соединили с Клервиль, Изабеллу - с Боргезе. Однако лакеям пришлось довольно долго повозиться, чтобы добиться повиновения Розальбы. Попробуйте сами изнасиловать Природу и вынудить мать бить, терзать, рвать на куски тело, жечь, кусать собственных детей. Как бы то ни было, в конечном счете мы насладились жестоким удовольствием, лаская и целуя злосчастных девочек, привязанных к нам, которых истязала их мать. Затем мы перешли к более серьезным играм: привязав синьору Розальбу к столбу, мы под дулом пистолета заставили каждую дочь колоть иглой материнскую грудь, и, представьте, они кололи - отчаянно и исступленно. Когда они утомились, настал черед матери - ей предстояло втыкать кинжал в раскрытые вагины дочерей, для чего пришлось пощекотать ей ягодицы острыми стилетами. Все четверо приближались к тому состоянию, когда из каждой поры сочится сладостный, захватывающий дух ужас, который порождается преступлениями похоти и который могут оценить только богатые натуры. И мы, изнемогая от усталости и от наслаждения, неистово совокуплялись и любовались жутким состоянием наших жертв, а Роже, которому не досталось женщины, чтобы насадить ее на вертел, яростно обхаживал несчастных, сплетенных в один клубок страданий и боли, плетью с тяжелыми железными наконечниками. - Вот так, вот так, черт меня побери, разрази гром мои потроха! - приговаривала Клервиль, и глаза ее источали безумие, вожделение и страсть к убийству. - Давайте убивать, истреблять, давайте допьяна напьемся их слезами! Как долго я ждала этой минуты, как хочу я услышать их предсмертные крики, хочу пить и пить их проклятую кровь. Я хочу сожрать их плоть, наполнить свои потроха их паршивой плотью... Так ликовала блудница, одной рукой вонзая кинжал в тела жертв, другой массируя себе клитор. Мы последовали ее примеру, и жуткие пронзительные стоны гимном вознеслись в небо. - Ах, Жюльетта, - простонала Клервиль, без сил повиснув на мне, - ах, радость моя, как сладостно злодейство, как потрясает оно чувствительные души! И протяжный вой Боргезе, которая начала извергаться как Мессалина, ускорил нашу эякуляцию и оргазм наших лакеев. Когда буря утихла, мы стали проверять результаты своих преступлений, но, увы, эти твари уже испустили дух, и жестокая смерть украла у нас удовольствие продолжить пытки. Не удовлетворившись бойней, мы, не остывшими от крови руками, ограбили дом, потом спалили его. Бывают в жизни моменты, когда нет никакой возможности утолить страсть к злодеяниям, когда самые чудовищные, самые мерзкие поступки только подливают масла в огонь. Мы уходили глубокой ночью под черным бархатным небом, усеянным звездами. Всю добычу мы оставили лакеям, которые, продав имущество, получили по тридцать тысяч франков на каждого. Из Пестума мы направили стопы в Вьетри, где наняли небольшое судно до Капри. Дул легкий попутный ветерок, мы держались ближе к берегу и не пропустили ни одного живописного места, коих было в изобилии на побережье этого прекрасного полуострова. Позавтракать мы решили в Амальфи, древнем этрусском городе, славящемся неповторимым местоположением. Затем мы высадились на мысе Кампанелда, где единственной памятью о тех, кто жил здесь когда-то, является храм Минервы. Погода, как нарочно, была чудесная, мы подняли парус и за два часа, пролетевших незаметно, обошли все три островка крохотного Таллинского архипелага и вошли в порт Капри. Остров Капри, не более десяти миль в окружности, со всех сторон ощетинился высоченными утесами. Единственная гавань находится со стороны, обращенной к материку, напротив Неаполитанского залива. По форме остров напоминает эллипс длиной четыре мили и две мили шириной в самом широком месте; он разделен на две части: верхний и нижний Капри, и разделом служит очень высокая гора, которую можно назвать местными Апеннинами. Из одной части острова в другую можно добраться по каменной лестнице, высеченной в скалистой породе и насчитывающей сто пятьдесят ступеней. Тиберий редко взбирался по этой лестнице, предпочитая нижнюю часть, где климат более мягкий и где он построил свои дворцы наслаждений, один из которых приютился на самой вершине скалы, вздымающейся настолько высоко над водой, что глаз с трудом различает внизу рыбацкие лодки, притулившиеся у берега. Это захватывающее дух место служило ареной для самых пикантных увеселений. С верхушки башни, выстроенной на выступе скалы, останки которой видны до сих пор, жестокий Тиберий любил сбрасывать детей обоего пола, которые были больше не нужны его похоти. - Черт меня возьми, - пробормотала восхищенная Клер-виль, - как, должно быть, сладостно кончать при виде жертв, летящих с этой высоты. Да, милый ангел, - продолжала она, привлекая меня к себе, - он понимал толк в сладострастии, этот Тиберий. А что если и мы, по примеру славного императора, сбросим отсюда кого-нибудь? Тогда Боргезе, словно угадав наши мысли, указала рукой на маленькую девочку, которая пасла неподалеку козу. - Вот это нам и нужно, - сказала Клервиль. - А как быть с проводниками? - Их можно отослать домой. Скажем им, что мы решили отдохнуть здесь. Сказано - сделано, и мы остались одни. Боргезе привела девочку. На наш вопрос бедняжка робко отвечала, что она живет с больной матерью в крайней нужде и что, если бы не она и не козочка, матушка давно бы умерла. - Какая редкая удача, - обрадовалась Клервиль. - Давайте свяжем их вместе и сбросим с обрыва. - Совершенно верно, но прежде позабавимся, - ответила я. - Мне страшно интересно узнать, как выглядит этот ребенок голеньким; она прямо-таки излучает из себя здоровье, свежесть, невинность, так неужели мы упустим такой случай? Вы, может быть, не поверите, друзья, но мы были настолько жестоки, что лишили ребенка невинности, воспользовавшись для этого заостренным камнем; потом обвили ее зелеными побегами куманики, растущей в скалах, привязали к козочке, столкнули обеих в пропасть и, затаив дыхание и вытянув шеи, смотрели, как они падают и исчезают в море. Оргазмом мы были обязаны еще и тому факту, что это было двойное убийство, ибо тем самым мы обрекли на верную смерть и больную мать девочки. - Вот так я люблю творить зло, - заявила я подругам, - это надо делать с размахом и вкусом или вообще не заниматься этим. - Ты права, - согласилась Клервиль, - но мы забыли спросить девчонку, где живет ее мать. А было бы здорово посмотреть, как эта тварь издыхает от голода. - Ах ты, проказница! - восхитилась я. - По-моему, на земле нет никого, кто мог бы сравниться с тобой в утонченном пороке. И мы продолжили прогулку. Желая узнать, что представляют собой счастливые жители этого острова, насколько сильны и выносливы мужчины и насколько соблазнительны и прелестны женщины этого славного неаполитанского племени, мы нанесли визит местному губернатору и передали ему послание Фердинанда. Он прочитал его и сказал озадаченно: - Я удивлен, что королю пришло в голову дать мне подобное распоряжение. Разве не знает он, что я здесь скорее шпион, следящий за людьми, нежели представитель короны? Ведь Капри - это республика, где назначенный королем губернатор является президентом. По какому же праву его величество хочет, чтобы я отдал вам на потеху своих честных и законопослушных граждан? - Признаться, сударыни, это очень деспотично со стороны Фердинанда, которому пора бы понять, что здесь он уже не деспот. Я тоже люблю такие развлечения, но не всегда нахожу их в этих местах, где нет публичных шлюх и очень мало подходящих служанок и лакеев. Тем не менее, раз король пишет, что вы не постоите за ценой, я могу предложить вам одну мою знакомую, вдову торговца, у которой есть три дочери. Она любит деньги, и я не сомневаюсь, что вы ее уговорите. Ее дочери родились на Капри, одной пятнадцать, другой семнадцать, а старшей двадцать лет, и на всем острове нет ничего прекраснее. Какова ваша цена? - Тысяча унций за голову, - сказала моя подруга. - Тем более, что средства на удовольствия идут не из нашего кармана, и вы, губернатор, получите такую же сумму. Но, кроме того, нам нужны три самца. - За них я получу столько же? - поинтересовался жадный чиновник. - Несомненно. Мы не торгуемся в таких делах. И добрейший синьор устроил все как надо, а за свои хлопоты не попросил ничего, кроме позволения присутствовать на спектакле. Девочки в самом деле были великолепны, юноши - сильны, крепко сложены и оснащены превосходными членами. Насладившись ими, мы спарили их, и после дефлорации им было ведено вернуться в наши потроха и сбросить свой пыл там, так как им было разрешено только сорвать розы. Спектакль привел беднягу губернатора в экстаз, он смотрел и мастурбировал до бесчувствия; оргии продолжались всю ночь напролет, ведь в такой сказочной стране было бы грешно тратить время на что-нибудь другое, кроме целительных плотских наслаждений. Мы покинули остров, даже не отдохнув после трудов, но щедро заплатив губернатору и обещав передать Фердинанду его извинения за то, что он не смог принять нас лучше, будучи стесненным в действиях в силу своей должности. На обратном пути в Неаполь наше судно снова шло у самого берега, так как мы не могли оторвать ошеломленных глаз от неописуемых красот этого побережья. Мы посетили виллу Масса возле Сорренто - жилище Торквато Тассо, очаровательный грот Лила де Рико и, наконец, Кастелламаре. Там мы высадились и осмотрели Стабию, погребенную так же, как Геракланум; сюда часто наведывался Плиний Старший навестить своего друга Помпея, в чьем доме он спал в ночь знаменитого извержения, которое стерло с лица земли этот город вместе с окрестными селениями. Попутно хочу отметить, что раскопки ведутся очень медленно, и в то время, когда мы были там, рабочие откопали всего лишь несколько зданий. После чего мы, изрядно уставшие, поспешили туда, где ждал нас отдых, и наконец вернулись в княжескую резиденцию и известили короля о своем прибытии, поблагодарив его за то, что он сделал наше путешествие столь приятным и полезным.  КНИГА ШЕСТАЯ  Несколько дней спустя мы получили письмо от его величества короля Неаполя с приглашением полюбоваться с балкона королевского дворца одним из самых необычных зрелищ в его владениях, которое называется праздник Угощения. Я часто слышала о нем, но в действительности это празднество оказалось совсем не таким, каким я его представляла. Шарлотта и Фердинанд приняли нас в будуаре, окна которого выходили на площадь, где должно было состояться представление. С ними были еще два человека: уже знакомый вам Ла Ричча и герцог Гравинес, мужчина пятидесяти лет, известный распутник. - Если вы не знакомы с этим развлечением, - сказал король, когда мы кончили обедать, - вы, возможно, найдете его довольно примитивным. - Если в нем есть что-нибудь варварское, сир, оно нам непременно понравится, - ответила я. - Между прочим, я за то, чтобы возродить грубые обычаи и гладиаторские бои во Франции, ведь дух нации укрепляют кровавые зрелища, а там, где их нет, мы видим упадок и вырождение. Вспомните, во что превратились великие властители мира, когда недалекий император, возведя на трон Цезаря христианство, закрыл в Риме все цирки: в аббатов, монахов и прочую худосочную братию. - Совершенно с вами согласен, - сказал Фердинанд. - Моя цель - возродить поединки между человеком и зверем и даже между людьми; именно к этому я стремлюсь, Гравинес и Ла Ричча поддерживают меня, и я надеюсь, что так оно и будет. - Что значит для нас жизнь этих презренных существ, - добавила Шарлотта, - когда речь идет о наших удовольствиях? Если у нас есть право заставить их резать глотки друг другу ради наших интересов, почему они не могут делать то же самое ради нашего наслаждения? - Итак, милые дамы, - обратился к нам король, - я жду ваших распоряжений. В среднем во время праздника гибнет несколько сотен душ, и это число зависит от степени возбуждения толпы и от сил полиции, охраняющих порядок. Так какие у вас будут соображения на этот счет? - Пусть их будет как можно больше, ваше величество, - не раздумывая, сказала Клервиль, - чем больше вы прикончите этих тварей, тем больше позабавите нас. Фердинанд дал команду одному из офицеров. Грянула пушка, и мы перешли на балкон. На площади уже собралась огромная шумная толпа, и с нашего возвышения было прекрасно видно все, что творится внизу. На громадном помосте было выставлено невообразимое количество пищи, которая также составляла часть украшения. Самым бесчеловечным образом распятые и подвешенные живьем гуси, куры, индейки, дергаясь и хлопая крыльями, забавляли гогочущий люд; в середине возвышались груды караваев хлеба, мясных туш, сушеной трески; на бутафорском пастбище картонные пастухи пасли живых, привязанных к кольям овец; по морю, сделанному из крашеной ткани, плыл корабль, груженный съестными припасами и разной домашней утварью. Это было грандиозное, выполненное с большим искусством и вкусом искушение для дикой нации, призванное увековечить и восславить ее хищнические инстинкты и склонность к воровству. Посмотрев такое зрелище, было трудно не признать, что оно представляет собой скорее упражнение в грабеже, нежели настоящий праздник. Не успели мы прийти в себя от всего увиденного, как раздался второй выстрел. По этому сигналу неожиданно расступился кордон солдат, сдерживавший толпу, люди ринулись вперед и в мгновение ока смели, растащили, разграбили все с помоста, причем это было проделано с необыкновенной ловкостью и лихорадочной быстротой. Эта жуткая сцена, напоминавшая грызню голодных собак, всегда кончалась трагически, что совершенно естественно при таком скоплении возбужденных бесплатным угощением людей, тем более в Неаполе, где любая ссора сопровождается поножовщиной. Но в этот раз, в соответствии с нашими пожеланиями и благодаря предусмотрительности Фердинанда, когда на помосте кишел народ, когда в этой толпе то и дело вспыхивали потасовки, огромное сооружение внезапно обрушилось и раздавило более четырех сотен несчастных. - Ах ты дьявольщина! - воскликнула Клервиль, откидываясь на софу. - Ах, друзья, почему вы меня не предупредили? Я умираю... - И блудница позвала Ла Риччу; - Иди ко мне, мой ангел, ласкай меня скорее. Я уже кончаю; ни одно зрелище в мире не доставляло мне такой радости. Мы вернулись в будуар, закрыли окна и двери, и в этой роскошной комнате разыгралась самая восхитительная из всех сладострастных сцен; можно сказать, она происходила на костях несчастных плебеев, принесенных в жертву изысканной порочности. Нас уже ожидали четыре юные девушки, прекрасные как божий день, в одеждах из черного траурного крепа, накинутых на голое тело. В другом конце комнаты стояли еще четверо женщин от двадцати до тридцати лет - беременные, совершенно нагие, со скорбным выражением на ангельских лицах. Неподалеку от них на широкой кушетке возлежали четверо юношей, которые держали в руках свои возбужденные члены, и члены эти, друзья мои, были чудовищных размеров; сантиметров двадцати пяти в окружности - никак не меньше - и более тридцати в длину. Мало кому доводилось видеть такие необыкновенные предметы, и мы вчетвером содрогнулись от внезапного оргазма при одном виде этих атрибутов. - Эти женщины и эти девицы, - объяснил нам Фердинанд, - вдовы и дочери людей, которые только что погибли на наших глазах. Я абсолютно уверен в их смерти, которая была неизбежна. Этих женщин привели сюда еще до того, как начался праздник, и они через окно видели гибель своих близких. Я отдаю их вам - это будет ваш праздник. - Король открыл дверь в небольшой сад и добавил: - Там уже выкопана яма для их останков, где они будут покоиться в мире после того, как вы ими насладитесь. Жестокосердный повелитель заставил несчастных посмотреть на их будущую могилу, спуститься туда и примерить по росту, затем, удовлетворенный тем, что яма пришлась им впору, обратил наше внимание на четверых юношей. - Я уверен, сударыни, - сказал он, - что вам не часто приходилось встречать подобные предметы. - С этими словами он взял в руки ужасающие члены, будто отлитые из железа, и предложил нам потрогать и поцеловать их. - Сила этих мальчиков, - продолжал король, - под стать величине их органов; каждый из них способен на пятнадцать или шестнадцать извержений, и при каждой эякуляции выбрасывается не менее двенадцати унций семени; словом, это элита моего королевства. Все четверо - калабрийцы, а в Европе нет провинции, которая взращивала бы мужские атрибуты таких размеров. По соседству с этим будуаром есть еще четыре, в которых имеется все необходимое для сладострастных утех; сейчас мы разделимся, возьмем с собой по парочке этих тварей и будем развлекаться до изнеможения, тем более что вы видели такое грандиозное и возбуждающее зрелище. Тотчас на пол полетели платья, нижние юбки, панталоны, и прежде чем начать общие игрища, мы уединились в отдельных комнатах. Ла Ричча взял с собой одну из девушек, одну беременную женщину и обладателя гигантского фаллоса; Гравинес предпочел Олимпию и одну будущую мать, а Фердинанд увел Клервиль, копьеносца, несчастную вдову и двоих девочек; Шарлотта выбрала меня, и мы прихватили с собой парочку копьеносцев, одну девочку и оставшуюся женщину. Когда мы вошли в свой будуар, королева Неаполитанская взволнованно и доверительно заговорила со мной: - Знаете, Жюльетга, я больше не могу скрывать свои чувства к вам, поэтому знайте, что я вас обожаю. У меня слишком распутный характер, чтобы я могла поклясться вам в верности, к тому же это романтическое чувство не имеет никакой ценности в глазах таких людей, как мы. Но я не сердце предлагаю вам, а влагалище, влагалище, которое начинает истекать соком, когда к нему прикасается ваша рука. Я вижу в вас родственную душу, мы с вами даже мыслим одинаково, и уж конечно, я предпочитаю вас вашим сестрам. Олимпия глуповата, хотя иногда обнаруживает вдохновение, но чаще всего она остается робкой и нерешительной, а в глубине души она - отъявленная трусиха, и достаточно удара грома в небе, чтобы обратить ее в добропорядочное существо. Что касается до Клервиль, она великолепная и бесконечно мудрая женщина - этого я не отрицаю, но у нас с ней разные вкусы: она упражняется в жестокости только на мужчинах, я также не прочь принести в жертву противоположный пол, но мне нравится проливать и женскую кровь. Кроме того, она высокомерно относится ко всем нам, и это очень задевает мою гордость. А вот у вас, Жюльетта, достоинств не меньше, а может быть и больше, чем у нее, и в то же время вы нисколько не тщеславны, поэтому с вами очень легко; я подозреваю, что в сущности у вас мягкий характер, и хотя ваш ум порочен до крайности, ваше сердце способно на верность по отношению к друзьям. Одним словом, я вас люблю, и пусть залогом моей любви будет вот этот бриллиант, который я прошу вас принять и который стоит не менее пятидесяти тысяч крон. - Вы необыкновенная женщина, Шарлотта, - отвечала я, отказавшись принять перстень, - и я глубоко тронута вашими чувствами ко мне; будьте уверены, что я отношусь к вам, точно так же. Но должна признаться вам, дорогая, - и это можно назвать моей идиосинкразией, - что для меня имеет ценность только то, что я беру сама, а подарки я презираю. И если вы хотите угодить мне в этом смысле, это будет очень нетрудно сделать. - Каким же образом? - Прежде всего поклянитесь своей любовью, что никому и никогда не расскажете о моем страстном неодолимом желании. - Клянусь любовью и честью. - Тогда слушайте: я хочу украсть сокровища вашего супруга, для чего мне нужна ваша помощь. - Говорите потише, - предупредила королева, - эти люди могут нас услышать. Погодите, я отошлю их в соседнюю комнату. - Теперь, - продолжала Шарлотта, когда мы остались вдвоем, - можно побеседовать спокойно. У меня к вам есть одно щекотливое предложение, и только приняв его, вы можете доказать мне искренность своих чувств ко мне. Дело в том, радость моя, что я также замыслила преступление и хочу знать, можете ли вы мне помочь. - Даже если для этого мне понадобится тысячу раз рисковать своей жизнью. Говорите и ничего не бойтесь. - Если бы вы только знали, как мне надоел мой супруг! - Несмотря на всю его снисходительность? - Но разве он делает это для меня? Он проституирует мною из ревности; пытаясь утихомирить таким образом мои страсти, он надеется подавить во мне всяческие желания и предпочитает, чтобы я предавалась разврату не по своей, а по его воле и выбору. - Довольно странная у него политика. - Именно так он и поступает, и в этом вся его сущность итальянизированного испанца: на земле нет хуже и противнее этой породы. - И вы хотите... - Отравить этого нудного субъекта и сделаться регент-' шей. Народ любит меня больше, нежели его, и любит моих детей. Я буду править одна, вы станете моей фавориткой и будете довольной и счастливой до конца жизни. - Нет, Шарлотта, я не смогу жить с вами; меня не привлекает роль, которую вы мне предлагаете, я слишком люблю свою страну и мечтаю в скором времени вернуться туда. Но вы можете рассчитывать на мою помощь, так как Фердинанд, имеющий целый склад самых разных ядов, конечно, держит их подальше от вас. А от меня вы получите все необходимое, но услуга за услугу, Шарлотта - помните мое условие насчет сокровищ вашего супруга. Кстати, насколько они велики? - Приблизительно восемьдесят миллионов. - В каких деньгах? - В золотых слитках, а также в пиастрах, унциях и цехинах. - Так как же мы поступим? - Видите это окошко? - И Шарлотта указала на створное окно неподалеку от того, около которого мы сидели. - Пусть послезавтра внизу ждет экипаж с хорошими лошадьми, я выкраду ключ, сложу сокровища в мешки и спущу вам на веревке. - А как же стража? - С той стороны нет ни одного часового. - Теперь выслушайте меня, - сказала я Шарлотте, и в тот же самый момент меня обожгла мысль уничтожить ее, - чтобы получить порошок, который вам нужен, я должна предпринять кое-какие шаги, потому что не хочу ввязываться в это щекотливое дело, пока не буду иметь гарантии. Поэтому прошу вас подписать вот эту бумагу. - Я быстро написала текст и подала королеве. - Таким образом я получу свободу действий, да и вам не о чем будет беспокоиться. Ослепленная своим чувством, подгоняемая горячим желанием избавиться от мужа, Шарлотта поставила свою подпись и доказала лишний раз, что осторожность редко бывает союзницей больших страстей. Вот такой документ она скрепила своей подписью: "Я украду все сокровища своего супруга и отдам их женщине, которая взамен достанет мне яд для того, чтобы отправить его в мир иной. Ш. Лотар., кор. Неаполитанская". - Прекрасно, - сказала я, - теперь я спокойна. Послезавтра в назначенный час под этим окном будет стоять экипаж. Вы поможете мне, Шарлотта, я отплачу вам тем же. А теперь давайте развлекаться. - Ах, прекраснейшее создание, - вскричала королева, осыпая меня жаркими поцелуями, - как я рада, что вы согласились, и как я вас обожаю! Идиотка! Если бы только она знала, что творилось в моей душе! Чувства мои были совершенно искренни, и мы залили друг друга спермой; я наслаждалась при мысли о ее предстоящем потрясении и ее неизбежной участи - неизбежной благодаря документу, который она так опрометчиво подписала. - Может быть, мы приласкаем друг друга, - предложила она, - прежде чем вызовем наших прислужниц? И не дожидаясь моего ответа, распутница завалила меня на кровать, упала на колени и, раздвинув мои ноги, принялась облизывать мне и вагину, и задний проход. Вот тогда я окончательно поняла всю прелесть женского коварства: я получила от Шарлотты неописуемое удовольствие, я плавала в волнах ее страсти, а мозг мой сверлила одна мысль - жестоко и подло предать эту женщину. Я нарисовала ваш портрет, неверные жены: пребывая в объятиях своего супруга, вы отдаете ему только телесную часть своего "я", а ощущения, которые вы при этом испытываете, связаны с вашим любовником. Мужья, украшенные рогами, воображают, будто они являются причиной вашего восторга, между тем как сами неспособны высечь даже крохотную искру страсти в вашем сердце, пусть даже вылезут из кожи при этом. Послушайте меня, пленительные дамы, и продолжайте этот колдовской обман, который есть часть вашей натуры; доказательством тому служит ваше гибкое и богатое воображение; утешайте себя таким образом, если у вас нет другой возможности, за тяжелые цепи целомудрия и брака и никогда не забывайте, что если Природа сотворила ваше влагалище для того, чтобы ублажать мужчин, она в то же самое мгновение подарила вам сердце, достаточно коварное для того, чтобы их обманывать. Шарлотта напилась допьяна моей спермой, которая извергалась из меня ликующим потоком. Я ответила ей не менее бурными ласками и заставила ее содрогнуться несколько раз подряд от яростных приступов наслаждения. Мы сплелись, обхватив бедрами голову друг друга и выпили до последней капли весь нектар, который еще оставался в наших чреслах. Наконец Шарлотта позвонила в колокольчик, и началась новая оргия, центром которой Шарлотта сделала меня: она массировала мужские органы и направляла их в мои отверстия, а я прижималась губами к сладкому, нетронутому еще бутончику девочки. - Меня сводит с ума мысль о том, что в моем гареме служит королева, - шутливо и дерзко сказала я Шарлотте. - А ну, не ленись, шлюха, и исполняй получше свои обязанности. Но не так просто было управиться с орудиями, которые приготовил для нас Фердинанд, и несмотря на то, что прелести мои были привычны ко всяким превратностям, я не смогла выдержать без подготовки такие мощные атаки. Тогда Шарлотта увлажнила все подступы к мишени, смазала вход во влагалище и достойный Гаргантюа член какой-то мазью, благодаря чему с первого натиска чудовищу удалось проникнуть внутрь. Однако меня тотчас пронзила такая сильная боль, что я истошно закричала и сбросила с себя девочку, после чего начала извиваться и напрягаться, пытаясь освободиться от несгибаемого стержня. Шарлотта снова пришла мне на помощь, надавила на задницу моего долбильщика, и только после этого он вошел в самые глубины моего чрева. Я никогда не испытывала таких страданий, но очень скоро шипы превратились в розы; мастерство моего наездника и выверенная мощь его натиска совершили чудо: после четвертого толчка моя вагина дала смазку, и с этого момента все пошло как по маслу. Шарлотта ласкала задний проход моего рыцаря, подставив мне под левую руку свои ягодицы, которые я щипала с неменьшим пылом, чем задницу беременной женщины, а девочка, вернувшаяся на прежнее место, забрызгала мне лицо своим сладким нектаром. Но какова же была энергия у этого калабрийца! Он долбил меня в течение двадцати минут, наконец извергнулся, после чего, не выходя наружу, совокупился со мной еще три раза. Вслед за тем на смену ему пришел его товарищ. Пока я забавлялась со вторым, Шарлотте пришло в голову, что в моем теле найдется место для обоих. Она уложила меня сверху на одного из них, предоставив мне активную роль, и сама ввела второй член в мой задний проход; но хотя я была не новичком в такого рода наслаждениях, мы возились добрую четверть часа, и за это время он так и не сумел углубиться в заднюю брешь. Бесплодная возня привела меня в неописуемую ярость: я скрипела зубами, рычала, разбрызгивая слюну, кусала все подряд и беспрестанно заливала спермой орган, который, как тяжелый плуг, распахивал мне влагалище - на нем я излила свою ярость от того, что не могла принять второй в анальное отверстие. Тем не менее благодаря моему терпению и ловкости он понемногу начал продвигаться вперед; я резко вскрикнула, еще одно усилие - и оба моих отверстия оказались плотно закупорены... Это было ни с чем не сравнимое ощущение, друзья мои. - Какой чудесный спектакль! - восторгалась Шарлотта, которая смачно мастурбировала перед нами и время от времени наклонялась поцеловать меня. - О Господи! Какая ты счастливая, Жюльетта! Я кончила почти в бессознательном состоянии, все расплывалось перед моими глазами, я ничего не слышала, все мои чувства сконцентрировались на эрогенных местах, и блаженная радость накрыла меня своим теплым покрывалом. Оба мужчины напряглись и одновременно совершили последний, чудовищной силы толчок; когда я высвободилась, сперма сочилась изо всех моих пор. - Теперь твоя очередь, сука, - сказала я Шарлотте, - повтори то, что сделала я, если хочешь узнать, что такое удовольствие. Она не заставила просить себя дважды; ее тотчас взяли в оборот с обеих сторон, и эта итальянская шлюха доказала, что не совсем неправ был ее муж, который не баловал ее плотскими утехами, желая сдержать и умиротворить ее похоть, ибо она могла сделаться угрозой для его безопасности. Королева была так же, как и мы, жестока в моменты сладострастия и велела мне истязать нашу беременную жертву в продолжение этого удивительного акта. Несчастная бросилась мне в ноги, моля о пощаде, а я не повела даже бровью. Возбужденная до предела, я ногой отшвырнула ее на пол и принялась пинать изо всех сил, целя в самые уязвимые места; Шарлотта расширенными от похоти глазами смотрела на эту сцену и подсказывала мне, как сделать пытки еще мучительнее и изощреннее. Она отпустила своих наездников только после того, как они два раза удовлетворили ее. Потом мы опустошили две бутылки шампанского и вернулись в салон, где уже собралась вся компания. Присутствующие похвастались своими подвигами, и я заключила, что не только в нашем будуаре истязали беременных: ни одна из них не могла держаться на ногах, а Гравинес засек свою до полусмерти. Тем временем был подан поистине королевский обед; нам прислуживали наши недавние помощницы, а полуживые вдовы лежали на полу у наших ног и служили мишенями для всевозможных гнусных прихотей обедающих. Сидя рядом с Клервиль, я улучила момент и коротко сообщила ей о том, какую шутку собираюсь сыграть с королевой. Я успела сказать ей только одну-две детали, но она прекрасно поняла меня, поздравила и заявила, что я - самая умная и самая отчаянная женщина из всех, кого она знает. Подогретые изысканнейшими блюдами и тончайшими винами, мы в самом прекрасном расположении духа перешли в роскошный зал, где должна была происходить общая оргия. Участниками были: Фердинанд, Гравинес, Ла Ричча, Клервиль, Шарлотта, Олимпия и я. Жертвами - четыре беременных женщины, четверо девушек, которые прислуживали за столом, и восемь премиленьких детей обоего пола, в чьи задницы мы впрыснули коньяк, который был подан после кофе, и потом смаковали его. Позже с копьями наперевес вошли четырнадцать здоровенных воителей с членами не менее впечатляющими, нежели те, которых мы уже выжали до последней капли; они стали поодаль с почтительным видом, затаив дыхание, ожидая наших распоряжений. Час был поздний, сцена требовала освещения, и в зале загорелись несколько сот свечей, прикрытых зелеными абажурами. - Больше никаких интимных бесед и уединений, - заявил король, - начиная с этой минуты будем развлекаться на виду друг у друга. По этому сигналу мы самым беспорядочным образом бросились к тем, кто находился под рукой, и смешались в кучу; мы сношались самозабвенно и неистово, но в подобных, непристойных сверх всякой меры, оргиях всегда властвует жестокость, и вот кто-то уже начал щипать и выкручивать женские груди, кто-то терзал ягодицы, слева кому-то раздирали влагалище, справа истязали беременную; с одной стороны слышались жалобные всхлипы вперемежку со стонами боли, а быть может, удовольствия, с другой - доносились ужасные проклятия. Но вот раздались первые энергичные звуки, венчающие извержение; первым исторг победоносный вопль Гравинес. И не успело стихнуть его ликование, как мы увидели, что к его ногам рухнула женщина с перерезанным горлом, а из вспоротого ее живота вывалился окровавленный плод. - Я предпочитаю действовать иначе, - заявил Ла Ричча и приказал крепко привязать к стене одну из этих тварей с распухшими животами. - Теперь прошу внимания. Он обул подкованные железом тяжелые сапоги, оперся руками о плечи двух мужчин и, выбросив ноги наподобие , катапульты, протаранил живот той, что готовилась стать матерью; она смогла только охнуть, осела на пол, будто подкошенная, обливаясь кровью, и вытолкнула из своего чрева безжизненный плод, на который тут же сбросил свое пенившееся семя развратный аристократ. Я принимала два члена одновременно в оба отверстия, каждой рукой массировала чьи-то влагалища, а третий орган держала во рту, и вот именно он сбросил свой заряд в тот самый момент, когда я, следуя примеру князя, испытала похожий на шквал оргазм. В это время мой блуждающий взор остановился на Клервиль; кто-то содомировал ее, юная дева лизала ей влагалище, сама же фурия порола бичом мальчика; ее извержение произошло в следующее мгновение. Шарлотту сношали спереди, она сосала детский пенис, руками ласкала двух девочек и во все глаза смотрела, как перед ней истязают беременную женщину. Фердинанд сосредоточенно занимался девушкой, у которой уже не было сил кричать; он терзал ее тело раскаленными докрасна щипцами, вставив член в чей-то рот; когда злодей почувствовал извержение, он взял скальпель, одним взмахом отсек соски своей жертвы и бросил их на пол. Вот приблизительно таким образом завершилась первая сцена, после которой король пригласил нас в соседнюю комнату, где, по его словам, находилась хитроумная машина, способная сделать смерть наших полумертвых женщин пикантной и возбуждающей. Обеих - ибо их оставалось только двое - привязали к тяжелым железным плитам, расположенным одна над другой так, чтобы их тела соприкасались друг с другом. - Вот теперь все готово, - удовлетворенно сказал король. Мы сгрудились вокруг агрегата; Фердинанд, встав в картинную позу, обвел нас взглядом и нажал на рычаг: плиты , медленно двинулись навстречу друг другу, и минуту спустя оба несчастных создания вместе со своими, так и не увидевшими свет отпрысками превратились в лепешку. Надеюсь, не стоит добавлять, что никто из присутствующих не удержался от того, чтобы не выразить восторг новыми излияниями. - Может быть, перейдем еще в одно место? - с загадочным видом осведомился наш любезный хозяин. - Вдруг и там нас ожидает что-нибудь интересное? Следующий зал напоминал громадный театр, где мы увидели семь различной формы приспособлений, служивших для умервщления людей семью различными способами. Первое предназначалось для сжигания заживо, второе - для порки, третье - для повешения, четвертое представляло собой адское колесо, пятое - кол, на который усаживали жертву, шестое служило для усекновения головы, седьмое - для разрубания на куски. Возле них стояли четверо палачей, обнаженных, прекрасных как боги войны. Каждому гостю была отведена отдельная ложа, украшенная десятками портретов детей неземной красоты. Мы заняли свои места, и каждый захватил с собой копьеносца, маленькую девочку и такого же возраста мальчика, которым предстояло ублажать нас во время спектакля. Фердинанд указал на шелковые шнурки, свисавшие из-под каждого портрета и соединенные с колокольчиком, и объяснил: - Вы можете выбрать любую жертву из этих пятидесяти. По звонку она появится в вашей ложе, чтобы перед казнью вы могли с ней потешиться. После этого каждый из вас отводит свою жертву к агрегату, который придется ему по вкусу, и отдает ее в руки палачу или может сам казнить ее, если пожелает. Единственное, о чем я прошу, уважаемые гости: соблюдайте очередь и не торопитесь, ибо лучшие часы своей жизни человек проводит, отбирая жизнь у себе подобных. - Будь я проклята, - сказала Клервиль королю, - если когда-нибудь встречала столь богатое воображение, как у вас. - Увы, - скромно отвечал неаполитанец, - вряд ли я могу претендовать на это. Такие фантазии служили еще моим предкам, тиранам Сиракуз, чтобы поднимать их фаллосы. В своих архивах я нашел описание этих ужасов, изучил их и теперь собираюсь возродить древние традиции для услады своих друзей. Первым позвонил в колокольчик Гравинес; его выбор пал на шестнадцатилетнего юношу, который предстал перед ним через несколько мгновений, и Гравинес, обладавший единоличным правом пользоваться им, сначала выпорол мальчика, обласкал и искусал его член, раздавил ему одно яичко, совокупился с ним и наконец приговорил его к сожжению: такой содомит, саркастически заявил герцог, заслуживает того, чтобы закончить свою жизнь в огне. Затем вызвала жертву Клервиль, и нет нужды уточнять, что она выбрала самца, которому еще не исполнилось и восемнадцати и который был красив как Адонис; жестокая распутница выпорола его, заставила облизать себе вагину и анус; потом вместе с ним запрыгнула на сцену и сама усадила его на вертел; пока он истошно кричал и извивался, один из палачей содомировал ее. Следующей была Олимпия; она вызвала тринадцатилетнюю девочку. После недолгих, но бурных ласк она велела повесить ее. Затем настал черед Фердинанда. Как и Клервиль, он выбрал юношу. - Я люблю истязать женщин, - пояснил он, - но еще больше мне нравится убивать представителей моего пола. Появился юноша двадцати лет от роду, обладатель геркулесового члена, с лицом, которое могло бы стать символом Любви. Фердинанд заставил его прочистить себе задний проход, сам совершил с ним содомию, подверг флагелляции и отвел к машине, которая раздробила мальчику кости. После чего его, полуживого, привязали к колесу и оставили умирать на нем в глубине сцены. Ла Риччу привлекла юная дева шестнадцати лет, прелестная как богиня Юности; он заставил ее испытать самые мерзкие и жестокие унижения и приказал изрубить на мелкие куски. Шарлотта вызвала двенадцатилетнюю девочку; позабавившись с ней, королева любовалась тем, как жертве отрубают голову, и принимала при этом сразу два мужских члена в оба отверстия. Я выбрала очаровательную девушку и, как оказалось, не прогадала: никогда еще моим глазам не представало столь безупречное и соблазнительное существо. Я облобызала и облизала ее сантиметр за сантиметром, отвела на арену и вместе с палачами подвергла жесточайшей порке. Мне дали тяжелый бич из воловьей кожи, каждый удар которого вырывал из прекраснейшего в мире тела кусок величиной с ладонь; жертва скоро испустила дух, я легла на труп, и палачи по очереди удовлетворили меня. Наши кровавые игры продолжались очень долго. Если подвести общий итог, мы уничтожили одну тысячу сто семьдесят шесть человек, то есть по сто шестьдесят восемь на каждого, из них шестьсот девочек, остальные были мужского пола. Шарлотта и княгиня Боргезе ограничились девочками, я приняла на свою душу равное количество самцов и самок, точно так же распределил свои жертвы Ла Ричча; но Клервиль, Гравинес и король Фердинанд расправлялись исключительно с мужчинами и по большей части убивали их собственноручно. В продолжение этой оргии мы совокуплялись почти беспрерывно, и наших атлетов пришлось заменять несколько раз. В общей сложности чудесный спектакль продолжался сорок пять часов, так что можете представить себе, в каком состоянии мы вернулись в свою гостиницу.. - Не забудьте, мадам, о бумаге, которую вы подписали, - шепнула я Шарлотте, когда мы прощались. - А вы не забывайте о послезавтрашнем свидании, - ответила королева. . Дома я подробно рассказала Клервиль о своей сделке с королевой. - Твой план просто великолепен, - восхитилась моя подруга. - Ты, надеюсь, понимаешь, что я задумала? - Что ты имеешь в виду? - Я терпеть не могу Шарлотту. - Милая моя, поцелуй меня... Я полностью разделяю твои чувства. - Знаешь, Клервиль, эта женщина постоянно охотится за мнбй, как будто без меня не в состоянии кончить. А такая докучливость всегда мне претила. Только тебя, мой ангел, одну тебя во всем мире я могу простить за то, что ты ко мне привязана. - Ну какая же ты умница, Жюльетта! - Стараюсь походит