ько дней. Когда мы вернулись в Париж, Сен-Фон привез мне свою дочь. Александрита поразила меня изысканной и безупречной красотой; она могла похвастать величественным бюстом, стан ее отличался волнующими линиями, кожа была удивительно гладкая и как будто излучала таинственный свет, а лицо было озарено неземным очарованием, словом, ее физическая оболочка наводила на сладостные мысли, зато ее ум удручал романтической возвышенностью. - Это моя дочь, - обратился ко мне Сен-Фон. - Тебе известно, что я собираюсь выдать ее за Нуарсея, а он не из тех мужчин, кого может смутить каждодневный разврат, которым я с ней занимаюсь до сих пор. На этом молодом дереве остались свежие плоды - я имею в виду с передней стороны - у Александрины еще есть нетронутое сокровище. А вот сзади... Словом, ее величественный зад, Жюльетта, долго служил объектом моих страстей. Но кто бы устоял перед таким искушением? Взгляни на него, мой ангел, и скажи, видела ли ты в своей жизни что-нибудь более соблазнительное? В самом деле, мне редко приходилось встречать такую парочку прекрасно сложенных и посаженных точно на свое место полушарий. - А что касается выносливости, упругости и трепетности, им вообще нет равных, - продолжал Сен-Фон, раздвигая ягодицы дочери. - Кто, увидев этот плод, поверит, что я обрабатываю это местечко хлыстом каждое утро в девять и прочищаю эту пещерку каждый вечер в десять часов? Итак,, я доверяю эту девочку тебе, Жюльетта, воспитывай ее, как считаешь нужным, сделай ее достойной господина, чьей женой ей предназначено стать, прививай ей любовь ко всем порокам и крайнее отвращение ко всем добродетелям. Я уступаю тебе все права на нее, внуши ей философские принципы, которые ты сама усвоила от того, кто поведет ее под венец, передай ей все наши наклонности, все наши страсти. Пусть никогда ее уши не услышат имя Бога - в этом, я думаю, можно на тебя положиться. Еще хочу предупредить, что пущу в ее головку пулю, как только услышу из ее уст имя этого презренного призрака. По некоторым важным причинам ни я, ни мой друг, мы не можем взять на себя эту задачу, поэтому доверяем ее тебе, надеясь, что Александрина будет в надежных руках. Заодно министр упомянул о том, что Нуарсей назначен на один из высших постов при дворе с жалованьем сто тысяч франков в год, и добавил, что одновременно король и ему самому увеличил содержание. "Пока порок, - подумала я, - дерзкий порок торжествующей поступью шагает от одной победы к другой, злая судьба так же неумолимо поражает всех, кого выбирают себе в жертву эти всемогущие злодеи". Я долго размышляла над этим, еще и еще раз перебирая в памяти события своей недолгой жизни, и все больше отвращала свой взор от добродетели и убеждалась в правильности своего выбора - укрыться от невзгод в самом чреве порока и бесчестья. Да, друзья мои, я даже не могу выразить словами, насколько противна и ненавистна сделалась для меня с того дня добродетель. Следующую ночь я провела в постели с Александриной. Двух мнений здесь быть не могло: эта девочка была восхитительна. Может быть, я слишком строго подхожу к этому, но тем не менее должна признать, что не могу припомнить ни одного по-настоящему острого удовольствия, которое она мне доставила; одним словом, она меня просто не вдохновляла. В ту пору рассудок настолько властвовал надо мной, настолько подавлял мою физическую сущность, я была во власти такого безразличия и несокрушимого самообладания - возможно, это было вызвано пресыщением, или распутством, или, если хотите, каким-то беспричинным упрямством, - что мы, случалось, по десять часов кряду валялись голыми в постели, лаская, облизывая, обсасывая друг друга беспрерывно, и во мне не пробуждалось никаких чувств. Кстати, вот вам отличный пример того, какую пользу может принести стоицизм. Закаляя душу и защищая ее от всех треволнений надежным щитом распутства, доходящего до преступления, низводя сладострастие до чисто плотского упражнения и свергая в нем всякий элемент чувствительности, стоицизм расслабляет душу, и из этого состояния, в котором она не может пребывать долго в силу своей врожденной активности, душа переходит в состояние апатии, а оно, в свою очередь, очень скоро превращается в наслаждение, в тысячу раз более; дивное, нежели то, что доставляют унылые радости любви. Многочисленные оргазмы, которые я испытала с Александриной, несмотря на то, что они были вызваны скорее моим упорством, чем ее искусством, доставили мне немало сладостных минут. Как бы то ни было, Александрина показалась мне настолько же невежественной в моральном отношении, насколько была неопытна в физическом, так что мне предстояло хорошенько потрудиться и над ее сердцем и над ее умом. Однако у этой прелестной лисички были обнадеживающие задатки, и всякий раз, возбуждая ее, я находила маленькую ее вагину трепещущей и наполненной нектаром. Однажды я поинтересовалась, истязал ли ее отец, занимаясь с ней содомией. Девушка призналась, что он делает это довольно часто, но что она привыкла и боли почти не ощущает. На мой вопрос, имела ли она связи с другими мужчинами, кроме министра и Нуарсея, она рассказала, что Сен-Фон принуждал ее принимать знаки внимания от одного человека, в котором, из ее описания, я узнала Делькура. "Под этими знаками внимания ты имеешь в виду, что он также тебя содомировал?" - спросила я. Она отрицательно покачала головой и ответила, что он только бил ее хлыстом, а отец наблюдал за экзекуцией. Предоставляю вам самим судить о личности и силе воображения человека, чей член поднимается и извергает сперму, когда он смотрит, как его родную дочь истязает профессиональный палач. В первую же ночь, которую мы провели вместе, я дала своей ученице общие сведения о теории либертинажа, и через три дня она уже ласкала меня не менее искусно, чем это делала Клервиль. А еще несколько дней спустя ласки этого ребенка бросали меня в такую сладостную дрожь, что я стала подумывать о том, чтобы принести ее в жертву, и спросила Нуарсея о его намерениях относительно этого создания. - Разумеется, она станет моей жертвой, об этом даже и спрашивать не стоит: по-иному я со своими женами не поступал. - В чем же тогда задержка? Он снисходительно улыбнулся и ответил: - Все дело в приданом, которое я должен получить, в ребенке, которого она должна зачать от меня или кого-нибудь другого, и в том, что я не хочу терять расположения министра.. Признаться, эти соображения раньше не приходили мне в голову, и я была вынуждена отказаться от своего плана. Одновременно я утратила всякий интерес к Александрине, и чтобы больше не упоминать о ней, поскольку мне предстоит рассказать вам более важные и интересные вещи, добавлю, что она вышла замуж за Нуарсея, забеременела - не знаю, от мужа или кого-то другого, - и, как оказалось, мои уроки не пошли ей впрок: в самом начале своей карьеры она ушла из жизни в результате совместных усилий ее отца и супруга - погибла во время бурных развлечений; я в них не участвовала по причине событий, о которых я расскажу чуть позже. Девочки, которых я поставляла министру, часто стоили мне много дешевле, чем я за них получала, а иногда даже случалось, что я зарабатывала и во время их приобретения. Я приведу вам один пример, хотя я отдаю себе отчет в том, что он вовсе не свидетельствует в пользу моей честности по отношению к моему благодетелю. В один прекрасный день я получила письмо от незнакомого человека, живущего в провинции. Он писал, что правительство задолжало ему полмиллиона франков, которые он давал в долг государству во время последней войны; теперь его дела совершенно расстроились, и без указанной суммы, которую он приберегал на самый крайний случай, он оказался перед лицом голода вместе с шестнадцатилетней дочерью; если бы ему удалось получить эти деньги, он бы выдал ее замуж и устроил ее судьбу. Зная о моем влиянии на министра, он был вынужден прибегнуть к моей помощи; к письму были приложены все необходимые документы. Я навела справки и узнала, что все написанное им - правда; конечно, возвращение денег будет сопряжено с определенными трудностями и потребует вмешательства могущественных сил, иск просителя был, безусловно, справедлив. Кроме того, я выяснила, что девушка, о которой шла речь в письме, - одно из самых очаровательных созданий во всей стране. Скрыв свой план от министра, я попросила его дать все необходимые распоряжения о выплате этих денег. Я их немедленно получила и за двадцать четыре часа добилась того, о чем бедняга безуспешно хлопотал в течение десяти лет. После этого, имея на руках полмиллиона, я известила просителя о том, что предпринимаю соответствующие меры, но что для полного успеха потребуется его присутствие вместе с дочерью, словом, я вынудила его привезти очаровательную девочку в столицу. Простак принял это за чистую монету и вскоре появился в моем доме, разумеется, с ним была одна из самых красивых девушек, какую мне приходилось видеть. Я поместила их в надежное место и не замедлила развеять все их сомнения относительно ожидавшей их участи: им предстояло в самое ближайшее время стать украшением одной , из оргий, которые я еженедельно устраивала для министра. Итак, у меня нежданно-негаданно появилось пятьсот тысяч франков, кроме того, я стала обладательницей превосходной парочки - отца и дочери, - думаю, вы догадываетесь, как я собиралась поступить с этой добычей. Деньги, достаточные для того, чтобы обеспечить безбедное пожизненное существование нескольких семейств, я истратила менее, чем за неделю; дочь, которая, будь судьба милостивее к ней, могла бы составить счастье любого честного человека, вместо этого, испытав все возможные унижения и страдания, продолжавшиеся три ночи подряд, стала четвертой жертвой, ее отец был пятой, и оба умерли ужасной мучительной смертью после жесточайших пыток в продолжение двенадцати часов. Я описала вам свое коварство, а чтобы дополнить свой автопортрет, хочу рассказать о своей алчности. Я дошла до того, что занялась ростовщичеством. Заполучив восемьсот тысяч франков за предметы, отданные мне в залог, которые, если бы я продала их на торгах, не выручили бы и четвертую часть этих денег, я объявила о своем банкротстве, и этого ловкого трюка оказалось достаточно, чтобы разорить двадцать порядочных семей, отдавших в мои руки все свое имущество в обмен за ничтожную сумму, которой едва ли хватило им надолго в отчаянной борьбе за существование. Между тем приближались пасхальные праздники, которые должны были продлиться до Троицы, и Клервиль напомнила мне о свидании, назначенном нам кармелитами. И мы отправились в монастырь, захватив с собой Эльвиру и Шармей, двух самых очаровательных сучек моего многочисленного гарема. Не успели мы переступить порог святой обители, как настоятель с беспокойством осведомился о Клоде, о котором ничего не было слышно с тех самых пор, как тот принял наше приглашение. В ответ мы удивились и заметили, что поскольку Клод - отъявленный распутник, возможно, он просто-напросто сбежал из монастыря. Больше о Клоде не было сказано ни слова. Мы вошли в просторный зал, где настоятель представил нам своих легионеров. Эйсебиус, так звали настоятеля, вызывал их по одному из строя, они делали шаг вперед и попадали в руки двух моих служанок, которые осыпали их ласками и демонстрировали их безупречные, в полном расцвете сил, члены. Обладатели копий меньше пятнадцати сантиметров в обхвате и двадцати в длину сразу отвергались, также отвергались пожилые монахи - старше пятидесяти лет. В прошлый раз нам обещали тридцать воинов, здесь же собрались пятьдесят четыре самца да еще десять монахов-послушников с инструментами не меньших размеров, чем те, о которых я упоминала, а некоторые обладали экземплярами поистине устрашающими. Церемония началась. Она проходила в том же зале. Нас с Клервиль раздели, уложили на широкую кушетку с толстыми упругими матрацами и подложили под зад большие подушки; во время первого приступа мы подставили нападавшим влагалище. Наши прислужницы отсортировали монахов по размерам членов и первым ввели в бой обладателя самого маленького; с этого момента вся инициатива принадлежала нам, то есть каждая из нас подготавливала к работе пару очередных инструментов, которые были должны заменить те, что уже находились в наших норках. Когда член переходил из руки во влагалище, в освободившуюся ладонь вкладывали следующий, таким образом, мы постоянно находились в окружении трех мужчин. Завершив свое дело, монах покидал поле боя и удалялся в соседнюю комнату отдохнуть и набраться сил для следующего эпизода. Кстати, я забыла сказать, что на все члены была надета специальная оболочка из животных кишок, в которую они извергали свое семя. В ходе первой атаки каждая из нас совокупилась шестьдесят четыре раза подряд, после чего наши помощницы ушли вместе с опустошенными монахами в другую комнату и занялись их подготовкой ко второму акту. Началась вторая атака... И вновь мы приняли шестьдесят четыре члена. Третий натиск проходил в тех же условиях, что и первые два, за исключением того, что теперь мишенями служили наши задницы, а мы, вместо того, чтобы возбуждать очередной член рукой, держали его во рту: сосали тот, который только что сбросил свой груз, готовя его к следующему заходу. И вот здесь мы, для разнообразия, ввели новый элемент: я обсасывала орган, извлеченный из ануса моей подруги, а она - орган моего содомита. К тому времени, когда объявили передышку, каждая из нас имела на своем счету сто двадцать восемь совокуплений во влагалище и столько же в задний проход, то есть всего двести пятьдесят шесть. После этого подали пирожные и ликер, и битва возобновилась. Мы распределили мужчин на группы по восемь человек в каждой; на этот раз мы принимали по одному члену с каждой стороны под мышку, по одному в каждую руку, один между грудей, один в рот, седьмой во влагалище и восьмой в анус. Предохранительные оболочки были сняты, потому что была поставлена другая задача - полить наши тела спермой так, чтобы мы пропитались ею до самого нутра. Каждый отряд из восьми копьеносцев сбросил по два заряда - вначале обстреляв одну цель, затем вторую, после чего мы сменили положение и вновь испытали восемь таких же атак. Когда все кончилось, мы в один голос заявили, что наконец-то удовлетворены полностью и теперь находимся в распоряжении наших гостеприимных хозяев, которые могут делать с нами все, что подскажет им воображение. И снова моя подруга совокупилась пятнадцать раз в рот, десять - в вагину и тридцать девять раз в зад, а я - сорок шесть раз в зад, восемь - в рот и десять - во влагалище. {Мы подсчитали, что наши прелестницы, не считая оральных сношений - ибо совокупление в рот действует на женщину недостаточно сильно, чтобы принимать его во внимание, - на тот момент совокупились: Клервиль - сто восемьдесят пять раз, Жюльетта - сто девяносто два раза в оба отверстия. Мы сочли нужным подвести общий итог, чтобы избавить читательниц от утомительных подсчетов, для которых им пришлось бы прервать чтение. Поэтому, милые дамы, мы заранее принимаем вашу благодарность и надеемся, что вы по достоинству оцените наших героинь - большего нам не требуется; ваше просвещение, ваши ощущения и ваше счастье, в конце концов, - вот единственные задачи наших усилий, и если вы ругали нас за "Жюстину", мы смеем надеяться, что заслужили вашу признательность за "Жюльетту". (Прим. автора)} Если подсчитать все, получится по двести раз каждая. Взошло солнце, наступила Пасха; наши шалуны, которые всю ночь ублажали ненасытную женскую плоть, отправились на мессу, потом вернулись обратно. Близился час обеда, и мы напомнили настоятелю о богохульных развлечениях, которые были нам обещаны, и предложили приступить к ним, прежде чем сесть за трапезу. Эйсебиус, имевший влечение только к мужскому полу, во время наших сладострастных утех ограничился тем, что массировал члены и совершил содомию с несколькими собратьями. - Разумеется, - подтвердил он, - я сам собираюсь совершить обряд святого таинства в часовне Пресвятой Девы. Может быть, у вас есть какие-нибудь конкретные предложения? - Сделаем так, - сказала Клервиль, - кроме вас в службе будет участвовать еще один монах, и обе мессы будем служить на влагалищах двух наших лесбиянок; в это время другой монах будет сношать их в рот по очереди, подставив свою задницу в распоряжение главного служителя, то есть в ваше, уважаемый Эйсебиус, и в тот момент, когда будет освящаться тело Христово, он выложит на грудь девицы порцию экскрементов, и вы засунете облатку в дерьмо; мы с подругой примем причастие, потом поджарим эту смесь, разрежем ее на четыре части: две части вложим в задницу служителей и забьем поглубже посредством самых стойких и мощных членов, а две других вставим в наши с Жюльеттой попки, затем возьмем спринцовки - они, кстати, у нас с собой - и вольем внутрь освященное вино. После этого нас, всех четверых, будут содомировать еще раз и добавят спермы в наши потроха. Во время этой процедуры мы будем прижимать к промежности самые ценные ваши распятия и испражняться на них; но это еще не все: сразу после совокупления мы снова облегчимся в ваши потиры и прочие священные сосуды. Все было сделано в точном соответствии с желаниями моей подруги, и она осталась очень довольна этим сложным ритуалом. - Восхитительно, - несколько раз повторяла она с блаженной улыбкой. - Конечно, в этом много ребячества, но это очень стимулирует и возбуждает, поэтому вполне стоит таких хлопот. В сущности, сладострастие любому ощущению придает лишь наше воображение, и степень нашего удовольствия определяется нашими вкусами. Помните, что сказал поэт: "Благословенны свыше все желания, все вкусы, Благословенны трижды собственные ваши". Вслед за тем мы разделили трапезу с Эйсебиусом и четырьмя монахами, проявившими наибольшее искусство в богохульной церемонии, отдохнули два часа, и оргия возобновилась. Наши лесбиянки устроились по обе стороны от Клервиль: одна из них пальцами придерживала ей нижние губки, открывая влагалище, другая таким же образом раскрывала задний проход; в мои обязанности входило возбуждать шестьдесят четыре члена и по очереди вставлять их - вначале в вагину подруги, затем - в ее анус. Клервиль возлежала на спине, раскинув в стороны и приподняв ноги, и опиралась лодыжками в специальные возвышения, устроенные в изножье кровати; самцы доходили до крайней степени возбуждения в ее влагалище, а сперму сбрасывали в задний проход. Потом я заняла место Клерзиль, и она оказывала мне такие же услуги. Таким образом, наши кармелиты получали огромное удовольствие не только от того, что долбили нас с обеих сторон, но, наслаждались еще и тем, что им помогала и направляла их орудия в нужное место самая прекрасная женская ручка в мире; кроме того, они целовали губы, влагалища и ягодицы наших наперсниц. И сперма лилась беспрерывным потоком. Во втором акте служанки втирали по одному члену в наши лица, еще по два мы массировали руками, а двое монахов обсасывали наши языки, при этом мы стояли на корточках, упираясь задом в лицо монаха, который облизывал нам заднее отверстие, и сжимали бедрами голову другого, который сосал наши влагалища; еще два монаха стояли рядом, с членами наизготовку, ожидая, когда мы, насытившись изысканными ласками сосателей, подадим сигнал приступить к совокуплению. Так прошел час, и общее число извержений увеличилось еще на восемь. Наша энергия уже начала иссякать, когда в голову Клервиль пришла свежая идея, которая сразу возбудила нас обеих. Она выразила ее такими словами: - Если немного постараться, можно сделать так, что в одно и то же время женщина будет принимать во влагалище сразу два члена. Давайте попробуем этот вариант. Кто из вас сможет это сделать? Несколько монахов выступили вперед, и моя подруга выбрала двоих. - Вот ты, - указала она на того, что имел орган повнушительнее, - ляжешь на спину, а я сяду на твой кол. А ты, - кивнула она второму, - будешь сношать меня сзади и также в куночку, и одновременно щекотать пальцем заднюю норку. Тем временем я могу взять в рот третий член, ну, а что мне помешает ласкать руками еще два? Не всякая вагина пригодна для такого рода упражнений, к счастью, пещерка Клервиль была достаточно просторной. Два гигантских члена скоблили ее таким образом, что когда один выходил наружу, второй, задевая его, бросался вперед; темп постепенно убыстрялся, процедура продолжалась не менее трех часов, после чего блудница, принявшая за это время двадцать шесть монахов, пришла в бешенство: ее невидящие глаза безумно бегали по сторонам и метали молнии, на губах вскипала пена, все ее тело блестело от пота, но несмотря на состояние загнанной лошади, в котором она пребывала, Клервиль никак не могла успокоиться - как одержимая, она извивалась, ухватившись обеими руками за члены, яростно дергала и жадно сосала их, стараясь любым путем восстановить их твердость. {"Я авторитетно и безапелляционно заявляю, что женщина, чья конституция позволяет использовать этот способ, извлечет из него такие потрясающие ощущения. такие сладостные вибрации, что это часто заканчивается потерей сознания; а если при этом третий мужчина сможет содомировать ее, тогда она испытает величайшее наслаждение, какое доступно нашему полу" (из частного письма одной тридцатилетней дамы, которая, по ее словам, наслаждалась таким образом не менее ста раз). (Прим. автора)} Я была слишком молода и хрупка телом, чтобы даже попытаться повторить необыкновенно возбуждающий и никогда не виданный мною акт, которому самозабвенно предавалась моя спутница: я просто наслаждалась тем, что подогревала блюда, которых требовала ее трапеза, но большего я сделать не могла. Кроме того, в обоих местах, наиболее восприимчивых к удовольствиям, я испытывала столь сильное жжение, столь нестерпимый зуд, что после той бурной ночи долго еще не могла сесть без того,, чтобы не скривиться от боли. Пока мы ужинали, стало совсем поздно, и Клервиль заявила, что предпочитает ночевать в монастыре. - Будьте любезны постелить мне на алтаре в вашей церквушке, - рбратилась она к настоятелю. - Я еще не насытилась. Со мной будет Жюльетта. Погода нынче теплая, и нам будет очень удобно в прохладном помещении. А если она желает, Жюльетта может устроиться в часовне, посвященной той шлюхе, которая, как утверждают, произвела на свет распятого Бога ваших глупых прихожан. Что ты на это скажешь, Жюльетта? Я предлагаю тебе возлечь на этот алтарь и раскинуть свои сладкие ляжки так же, как это делала блудливая Мария. Только вместо солдат иерусалимского гарнизона, которым эта педерасточка отдавалась каждый день, ты выберешь из нашей кармелитской гвардии несколько молодцов, из тех, что тебе особенно приглянулись. - Но я не могу больше сношаться, - запротестовала я. - Вздор! Ты будешь ласкать их, они будут ласкать тебя, ты будешь их сосать, они ответят тебе тем же. И увидишь, что все будет хорошо. Я уверена, что женщина в любое время может выдавить из себя сколько угодно спермы. Ты говоришь, что выжата до капли? А я вот нет, совсем нет. Меня сегодня помяли посильнее, чем тебя, а мне хочется еще и еще. Потоки спермы, которую влили в мою попку и куночку, не только не погасили пожар, а напротив - еще сильнее разожгли его. Я сгорю дотла, если остановлюсь на этом. Чем больше женщина сношается, дорогая моя, тем больше ей хочется: только сношение может утолить пламя, вызванное сношением же, а если Природа одарила женщину таким темпераментом, как у меня, только во время плотских утех она может быть счастлива. У женщины есть одна единственная врожденная добродетель - ее блудливость; все мы созданы для того, чтобы сношаться, и другого предназначения у нас нет; горе той, кто в силу своей непроходимой глупости и тупости, живет в плену идиотских предрассудков, - она вечно пребудет жертвой своих взглядов и своей почти никогда не сбывающейся веры в мужчин и всю свою жизнь проживет с сухим, не познавшим радостей влагалищем, она умрет от одиночества, и некому будет ее оплакивать. Женское распутство почитается во всем мире, повсюду оно находит поклонников, множество алтарей выстроено в его честь. С каждым днем я все больше и все фанатичнее предаюсь ему. В этом мое кредо, моя единственная забота; пока бьется сердце в моей груди, я буду шлюхой и клянусь, что не отступлю от этого. Если я кому и благодарна в этом мире, так только тем людям, которые направили меня на этот путь. Им я обязана всем, что имею, обязана самой жизнью. Все ценное, что я получила от своих родителей, было втоптано в грязь гнусными лицемерами, и предрассудки сделались стенами моей тюрьмы, но я взломала их, мои страсти разметали их в стороны и обратили в прах. Только тогда глаза мои открылись, когда я научилась искусству блуда и распутства, и я считаю, что мое существование начинается именно с того благословенного дня... Мужские члены, прекрасные, налитые силой столпы, - вот мои единственные боги, мои добрые и верные спутники; они являются для меня всем на свете, я живу только во славу верховного божества - пениса. Когда нет его ни в моей вагине, ни в моем анусе, он все равно пребывает в моих мыслях, и вы можете убедиться в этом, если вскроете мой мозг. После этой страстной речи, произнесенной, конечно, не с той последовательностью и логикой, как я вам изобразила, потому что голос Клервиль то и дело срывался на крик, величайшая блудница обняла двоих кармелитов и вместе с ними исчезла в сумраке церкви, где находился главный алтарь. Я направилась в часовню, обрызгала тело розовой водой и отдала его в распоряжение парочки превосходно сложенных молодых монахов-послушников, выбранных мною. Через несколько минут я уже была охвачена новым порывом, и в это время на пороге появилась Клервиль и громко потребовала свежих самцов. - Хорошо, когда есть большой выбор, но, увы, все мои запасы кончились, потому что я выжала все из своих бомбардиров. Ты не поверишь, Жюльетта, но я только что потерпела неудачу - не смогла поднять их для очередной атаки, это я-то, которая до сих пор никогда не испытывала подобного оскорбления! Вставай, девочка моя, в монастыре еще осталось достаточно членов, мы сняли только пенки, теперь надо зачерпнуть поглубже. Если распорядитель, - продолжала она, послав одного монаха за Эйсебиусом, - лично не участвовал в удовлетворении моих желаний, пусть он хотя бы удовлетворит их при помощи своих подручных, у которых есть еще ветер в парусах и сила в чреслах и которые еще не поднимали оружия. А вот и наш Эйсебиус, - воскликнула она, увидев входящего настоятеля. - Послушайте, милейший, отведите нас в кельи с монахами, которых мы еще не попробовали, но которые нам сейчас очень нужны. Пойдемте скорее. Мы обошли всю обитель, перед нами открывались все двери, и независимо от желания обитателей им всем пришлось спариваться с нами. Все они подтвердили свою причастность к нашим утехам, пролив немало спермы, некоторые брали нас приступом спереди, в лоб, другие, и таких было большинство, предпочитали атаковать сзади, а мы, одержимые одной мыслью - утолить ненасытную свою плоть, - не теряли времени на пустые разговоры и сразу, без подготовки, принимали соответствующую позу и с радостью получали очередную порцию семени то в одно, то в другое отверстие, словом, мы делали не более того, что должна делать ежедневно каждая женщина. В самом деле, есть ли что-нибудь более абсурдное в этом мире, чем думать, будто существует только одна часть тела, имеющая право принимать мужской член; как можно считать преступником того, кто случайно или намеренно, сбивается с проторенной дорожки, или считать преступницей ту, которая с радостью принимает заблудившегося путника? В конце концов, сотворив нас с двумя укромными и весьма уютными отверстиями, Природа не указала мужчине, в какое можно входить и в какое - нельзя, и предоставила ему свободу выбора сообразно его вкусам и желаниям; в любом случае он действует в соответствии с законами нашей праматери, которая мудра бесконечно и в силу этого обстоятельства не дала своим ничтожным творениям ни единой возможности оскорбить ее. Будучи рьяной сторонницей такого способа совокупления, считая его намного приятнее всех прочих, я во время обхода монастыря не отказывала никому из его обитателей, предпочитавших мой зад. Наконец, мы добрались до уединенных келий, где жили монахи преклонного возраста. - Не будем никого пропускать, никому не дадим поблажки, - решительно сказала Клервиль. - Не стоит гнушаться ничьей спермой, раз уж мы попали сюда. Однако многие, лежа в постелях вместе с молодыми послушниками, обратили в нашу сторону холодные равнодушные взгляды. - Вам нечего предложить нам из того, что могло бы оправдать неверность с нашей стороны, - отвечали они, крепче обнимая своих юных наперсников. - Даже если бы вы пригласили нас в храм, в котором мы совершаем нашу обычную службу, и тогда бы вот этот алтарь, что у нас под боком, уберег бы нас от искушения. А кто-то по этому поводу процитировал из Марциала: "Как ни крутись она и как ни изощряйся, Не станет женщина ничем другим вовек". Другие встретили нас приветливее, но каких же трудов стоило сделать достаточно твердыми их дряхлые доисторические инструменты! На какие только ухищрения и унижения мы не пускались! Какие обольстительно-мерзкие позы мы не принимали! Мы становились то жестокими жрицами любви, то покорными рабынями, и, в конце концов, в некоторых чреслах нам удалось пробудить давно потухший инстинкт Природы, между тем как других мы не смогли вырвать из летаргического сна до тех пор, пока они не выпороли нас до крови и пока то же самое мы не сделали с ними. Пятеро или шестеро опорожнили свои дряхлые семенники нам в рот таким подлым образом, что мы даже не успели насладиться, другие потребовали от нас более изощренных и унизительных услуг, в которых мы не отказали никому. Одним словом, все они испытали оргазм, включая дьячка, церковного сторожа и церковных уборщиков, которые сношали нас особенно долго и нудно и после этого не могли держаться на ногах. Осквернив себя не менее трехсот раз самыми невероятными способами, мы распрощались с гостеприимными хозяевами и ушли из монастыря бесконечно утомленные, разбитые страшной усталостью. Девять дней скромной умеренной жизни, горячие ванны и целебные мази и натирания сотворили чудо, и мы почувствовали себя так, будто в гостях у кармелитов занимались только тем, что пили чай. Хотя на моем теле и не осталось следов той безумной ночи, проведенной в монастыре, она еще сильнее разожгла мое воображение; душевное состояние, в котором я находилась в ту пору, трудно передать словами - меня одолевало исступление похоти, и чтобы избавиться от него, вернее, чтобы еще больше воспламениться, я решила отправиться на очередное собрание нашего клуба одна, без Клервиль: случаются в жизни моменты, когда, как бы ни была приятна компания близкого нам по духу человека, мы предпочитаем одиночество, возможно, надеясь, что будем чувствовать себя много свободнее и полнее утолим свои желания, так как в одиночестве человек меньше подвержен стыдливости или застенчивости, от которых так трудно избавиться в присутствии постороннего; кроме того, ничто не может сравниться по глубине восприятия со злодейством, совершаемым в уединении. Я уже довольно давно не посещала ассамблей, потому что постоянно крутилась в вихре самых разных удовольствий и часто даже не могла выбрать самое подходящее. Не успела я появиться в зале, как оказалась в кругу поклонников, осыпавших меня сотнями комплиментов, и скоро мне стало ясно, что несмотря на мои кровожадные намерения, мне предстоит играть роль не палача, а скорее жертвы. Первым мною овладел мужчина лет сорока, на чей пыл я ответила без особой охоты - с той минимальной готовностью, которую требовала элементарная вежливость. Я оставалась вялой и безразличной до тех пор, пока не увидела чрезвычайно красивого молодого аббата, который как раз занимался содомией с двумя девушками и сам принимал в задницу член своего приятеля. Он развлекался метрах в трех от меня; я отпустила в его сторону несколько непристойных замечаний и .увидела, что они его возбудили, после чего он больше внимания обращал на меня, нежели на предметы своего удовольствия. Через некоторое время мы, не без труда избавившись от своих партнеров, оказались вместе. - Ваша манера сношаться мне гораздо больше по душе, чем у того противного субъекта, который совокуплялся со мной, - прямо призналась я. - Меня вообще поражает, как мужчина, считающий себя членом Братства, не стыдится баловаться с влагалищем. - Я тоже удивляюсь этому, - согласился Шабер. (Ибо это был Шабер, друзья мои, тот самый, кто нынче служит самым лучшим украшением нашего маленького общества в сельском уединении и о котором вы еще не раз услышите, так как ему предстоит играть немалую роль в моих приключениях.) - И должен сказать тебе, - добавил обаятельный аббат, - что вот этот член - видишь, какой он большой и красивый - предпочитает попку, а не куночку. - Я в этом не сомневаюсь. - В таком случае, - сказал он, взявши меня за руку и кивнув своему партнеру, чтобы тот следовал за нами, - пойдем в будуар, и я покажу тебе, насколько близки наши вкусы. Содомит, который сношал Шабера, имел орган не меньших размеров, чем у мула, да и самого аббата Природа не обделила, и я за несколько минут опустошила все четыре яйца. После чего обещала Шаберу встретиться - еще раз и направилась в сераль, куда пришла в состоянии холодного бешенства. Пробыв три часа в мужском серале, где безропотные рабы, беспрерывно сменяясь, неистово ласкали мне задний проход, я пошла в женскую половину на поиски жертв. По дороге я вспомнила глубокие ямы, вырытые снаружи между стенами, на дне которых чувствуешь себя словно в самом чреве земли, выбрала двух девочек - пяти и шести лет - и взяла их с собой. Я прекрасно провела время: там, под землей, можно было кричать и надрывать глотку, сколько душе угодно, и вас скорее бы услышали обитатели противоположного полушария, нежели парижане; думаю, не стоит описывать все те зверства, что я совершила до того, как поднялась одна из глубокого колодца, куда незадолго до того спустились три существа. Вскоре после этого события я обедала в доме Нуарсея, где мне представили еще одного гостя - графа де Бельмора, человека с необычной и незабываемой внешностью. - Это наш новый президент, - сказал Нуарсей. - На сегодняшней ассамблее граф намерен произнести вступительную речь, посвященную вопросам любви. Если я не ошибаюсь, она послужит защите женского сердца от чувства, которое женщины слишком часто и необдуманно питают к мужчинам. Позвольте мне, друг мой, - обратился он к Бельмору, - представить вам нашу знаменитую Жюльетту. Кстати, возможно, вы уже встречались в клубе. - Нет, - покачал головой граф. - Я не думаю, что встречался с мадам прежде. - Тогда вы успеете хорошенько познакомиться с ней еще до того, как мы отобедаем. У нее самый прекрасный в мире зад и самая черная душа, словом, это нашего поля ягода, дорогой граф. И она с удовольствием послушает нынче вашу мудрую речь. Может быть, вы желаете уединиться прямо сейчас? Дело в том, что я жду Клервиль, а вы ведь знаете, что она долго возится со своим туалетом и постоянно запаздывает. Она обещала быть к четырем часам, сейчас только три, и я могу проводить вас в свой будуар, там к вашим услугам будет мой лакей. Бельмор согласился; пришел лакей, и мы втроем ушли в другую комнату. Причуда Бельмора показалась мне неприхотливой: он прижимался лицом к моим ягодицам и неторопливо, как будто даже задумчиво, целовал и облизывал их, а его в это время содомировал лакей. Затем, когда содомит кончил, граф вновь возбудил его, крепко прижимая лакейский член к моему заду и массируя его, добился второго извержения, заботливо следя за тем, чтобы струя попала мне точно в задний проход, и высосал сперму, попросив меня громко испускать газы ему в рот. После этой процедуры мы с содомитом выпороли его. Граф повторил каждую сцену со всеми подробностями еще раз, но памятуя о том, что вечером его ждут довольно обременительные обязанности, воздержался от второго оргазма. Когда мы вышли из будуара, в гостиную как раз входила улыбающаяся и, как всегда, ослепительная Клервиль. Мы сели за стол, и Нуарсей заметил мне: - Не думай, Жюльетта, что утехи графа ограничиваются тем, что вы сейчас проделали. Ты принадлежишь к нашему кругу, и граф знает это, поэтому он вел себя с подобающей учтивостью. - Да, наш Бельмор обладает необыкновенной способностью держать себя в руках, - вставила Клервиль. - Так вы знаете, мадам, - лукаво спросила я, - чем занимается этот господин, когда дает волю своим чувствам. Тогда прошу вас поделиться со мной - я не хочу оставаться в неведении, так как меня интересует все, что касается такого любезного кавалера. - Как вы относитесь к ее просьбе, граф? - спросил Нуарсей. - Даже и не знаю, что сказать. Боюсь, что в этом случае мадам составит неблагоприятное мнение о моем характере. - Не беспокойтесь, - улыбнулась Клервиль, - моя подруга прежде всего будет ценить вас за разнообразие и неординарность ваших пороков. - Любимая прихоть этого шалуна, - заговорил Нуарсей, - заключается в следующем: на плечи красивой женщины усаживают мальчика пяти-шести лет, крепко привязывают его, в тело жертвы вонзают нож, наносят бесчисленные раны, кровь струйкой сбегает вниз между ягодицами и попадает в задний проход женщины, которая в это время испражняется. Что касается Бельмора, он опускается на колени перед залитой кровью задницей... Я правильно объясняю, дорогой граф? Граф молча кивнул. - Так вот, Бельмор, стоя перед этим задом на коленях, слизывает кровь, а трое мужчин по очереди извергаются в его потроха. Теперь ты видишь, что ваши сегодняшние упражнения - это лишь мягкий вариант его любимой причуды, и здесь еще раз подтверждается старая истина: даже самая маленькая прихоть в человеке свидетельствует о его характере, и внимательный взгляд без труда найдет в ней признаки всех его пороков. - Черт возьми! - радостно воскликнула я, обнимая графа за шею. - Ваша мания приводит меня в восторг, надеюсь, вы используете мое тело для таких развлечений, и будьте уверены, что я сделаю все, чтобы доставить вам наивысшее удовольствие. Бельмор с важным видом заверил меня, что мои услуги потребуются ему нынче же, и шепотом попросил припасти для него побольше экскрементов в моих потрохах. - Я так и думала, - всплеснула руками Клервиль. - Я знала, что ваши вкусы придутся Жюльетте по душе. - Действительно, воздержанность - это очень глупая добродетель, - поддакнул Нуарсей. - Человек рожден для наслаждений и только через распутство может получить самые сладкие удовольствия в жизни. Одни лишь идиоты не понимают этого. Тут снова заговорила Клервиль: - Со своей стороны я думаю, что мы не имеем права ни в чем себе отказывать и должны любой ценой добиваться счастья, которое заключается в самых глубинах порока и блуда. Граф согласно кивнул. - Сама великая Природа рекомендует нам искать счастье только в пороке; она определила человеку предел существования, тем самым она заставляет его непрерывно расширять область своих ощущений, и подсказывает, что самые сильные и самые приятные можно встретить где угодно, только не на дороге скучных общепринятых радостей. Будь прокляты те, кто, надевая узду на страсти человека, пока он молод, формируют в нем привычку к самоотрицанию и самоограничению и делают его несчастнейшим из живых существ. Какая это ужасная участь! - Пусть ни у кого не возникает сомнений относительно намерений праведников, которые поступают таким образом, - прервал его Нуарсей. - Ими движет ревность, мстительность и зависть к людям, которые не стыдятся своих страстей и смеются над мелкими страстишками этих наставников. - Здесь большую роль играет суеверие, - добавил Бельмор. - Суеверие породило Бога, затем суеверные люди придумали всевозможные оскорбления для своего идола. И вот Бог, до которого в сущности никому нет дела, вместо того, чтобы оставаться всесильным и недоступным, напускает на себя беспомощный вид, и так создается среда, в которой дают всходы семена злодейства. - Религия вообще принесла человечеству неисчислимые бедствия, - проворчал Нуарсей. - Из всех болезней, грозящих человечеству, - сказала я, - я считаю ее самой опасной, а тот, кто первым подсунул людям эту мысль, был самым заклятым их врагом, и с тех пор в истории злейшего не было. Он заслуживает самой ужасной смерти, да и не существует наказания, достойного его. - Однако в нашей стране, - сказал Бельмор, - еще не совсем поняли ее опасность. - Это не так просто, - заметил Нуарсей. - Ведь больше всего на свете человек цепляется за принципы, которые внушили ему в детстве. Возможно, придет время, когда люди станут пленниками других предрассудков, не менее нелепых, чем религия, и во имя новых идолов безжалостно растопчут старого. Но пройдет еще немного времени, и наша нация, как несмышленое дитя, начнет плакать о разбитой игрушке, отыщет ее среди хлама и будет лелеять еще пуще прежнего. Нет, друзья мои, философия - это не та вещь, которую можно когда-нибудь встретить среди людей, ибо они слишком грубы и невежественны, чтобы их сердца мог согреть и осветить священный огонь этой великой богини; власть жречества может ослабнуть на какое-то непродолжительное время, но затем она становится еще сильнее, и суеверие будет отравлять томящееся человеческое сердце до скончания века. - Какое жуткое предсказание. - Достаточно жуткое, чтобы быть правдой. - Неужели нет никакого лекарства от этой чумы? - Есть одно, - сказал граф, - только одно. Хотя жестокое, но очень надежное. Нужно арестовать и казнить всех священников - всех в один и тот же день - и поступить точно так же с их последователями; одновременно, в ту же самую минуту, уничтожить католицизм до самого основания; затем провозгласить всеобщий атеизм и доверить воспитание молодежи философам; следует печатать, публиковать, продавать, раздавать бесплатно те книги, в которых проповедуется неверие, и в течение пятидесяти лет после этого жестоко преследовать и карать смертью всех, не делая никаких исключений, кто замышляет или может замыслить снова надуть этот мыльный пузырь. {Достаточно сравнить моря крови, пролитые этими мошенниками в течение восемнадцати веков, и ту малую кровь, которая прольется, если последовать совету Бельмора, и станет ясно, что граф называет это лекарство жестоким скорее в шутку, с иронией. Ибо никто еще не предлагал более гуманного средства, и мир не воцарится в душах людей до тех пор, пока это не будет сделано, причем самым безжалостным образом. (Прим. автора)} На сколько возмущенных голосов вы услышите в ответ на подобное предложение: мол, суровость всегда формирует сторонников любой, самой нелепой идеи, а нетерпимость - почва, в которой произрастают мученики. Но подобные возражения беспочвенны. Борьба с этим злом, разумеется, уже имела место в прошлом, но процесс этот был слишком мягким, ленивым и неконкретным; конечно, проводилось и хирургическое вмешательство, но опять как-то робко и осторожно, без должного усердия, и никогда не доводилось до конца. Нельзя ограничиваться тем, чтобы отрубить одну из голов Гидры - надо уничтожить все чудовище, а если ваши мученики встречают смерть с большим мужеством, так только потому, что их вдохновляет и укрепляет их дух пример предшественников. Но попробуйте сокрушить их сразу всех, одним махом, - и вы покончите и с последователями и с мучениками. - И все-таки это не так просто, - повторила Клервиль. - Это намного легче, чем обычно думают, - ответил Бельмор, - и я готов возглавить этот поход, если правительство поставит под мое начало двадцать пять тысяч человек; залогом успеха будут политическая поддержка, секретность и твердость, а самое главное - никаких поблажек. Вы опасаетесь мучеников, но вы будете иметь их до тех пор, пока жив хоть один поклонник этого отвратительного христианского Божества. - Однако, - заявила я, - вы ведь не собираетесь снести с лица земли две трети Франции? - Не меньше одной трети, - твердо сказал граф. - Но даже если масштабы будут таковы, как вы только что сказали, все равно будет в тысячу раз лучше, когда на оставшейся части Франции останутся жить десять миллионов честных людей, нежели двадцать пять миллионов негодяев. И все же хочу повторить еще раз: мне кажется крайне сомнительным, что в стране так много христиан, как вы полагаете, во всяком случае не так уж и трудно отделить баранов от козлов. Осуществление моего плана потребует не более года кропотливой работы, кроме того, я не начну кампанию, пока точно не определю все мишени. - Это была бы кровавая бойня. - Согласен. Но она навсегда обеспечит Франции здоровье, счастье и благополучие. Один мощный удар избавит нас от необходимости проводить постоянные периодические чистки, которые в конечном счете приведут страну к полному истощению и вымиранию. Не забывайте, что только религиозные распри были виной бедствий, которые восемнадцать столетий терзали Францию {Нетрудно понять, что нынешняя революция - дело рук иезуитов и что орлеанско-якобинская шайка, сделавшая ее, состояла сплошь из последователей Лойолы! (Прим. автора к последующему изданию.)}. - Судя по тому, что вы говорите, граф, вы вообще плохо думаете о религии? - Я считаю ее бичом нации, настоящей чумой. Если бы я меньше любил свою страну, возможно, я бы не так яростно восставал против сил, которые стремятся искалечить и разрушить ее. - Если бы правительство поручило вам такую миссию, - заметил Нуарсей, - я бы ликовал и с нетерпением ожидал бы результатов, потому что это избавит ту часть земли, где я живу, от ужасной конфессии, которую я ненавижу не меньше вашего. Так мы закончили эту приятную трапезу и, поскольку час был поздний, отправились в клуб. Инагурация {Вступление в должность.} президента сопровождалась любопытным обычаем. Как вы уже знаете, президентское кресло стояло на возвышении, а перед ним и немного ниже поставили большой пуф, на который, согнувшись, оперся новый председатель, и каждый член Братства подходил к нему и целовал его голый зад. Получив почести от всех присутствующих, граф поднялся и взошел на трон. - Уважаемые собратья, - начал он, - любовь - вот предмет моей речи, которую я приготовил по этому торжественному случаю. Хотя мои рассуждения покажутся обращенными только к мужчинам, осмелюсь заявить, что в них содержится все, что должна знать и женщина, дабы уберечь себя от этой жестокой погибели. Когда собравшиеся притихли, внимая его словам, он продолжал так: - Слово "любовь" употребляется для обозначения глубоко сидящего в человеческой душе чувства, которое подвигает нас, помимо нашей воли к тому или иному постороннему предмету, которое провоцирует в нас сладкое желание слиться с этим предметом, сделать расстояние между ним и нами как можно меньшим. Это чувство радует и восхищает нас, приводит нашу душу в экстаз, когда мы добиваемся этого слияния, или ввергает в уныние, исторгает из наших глаз потоки слез, когда вмешательство внешних сил вынуждает нас расторгнуть этот союз. Если бы только эта блажь никогда не приводила ни к чему, кроме удовольствия, усиленного пылом страсти, кроме присущей ей развязности, ее можно было бы считать забавной и безобидной, но поскольку она приводит к метафизике, которая заставляет нас путать себя с предметом нашего желания, превращаться в него, повторять его действия, воспринимать его потребности и желания как наши собственные, только по одной этой причине она становится в высшей степени опасной, так как расчленяет человека на части, вынуждает его пренебрегать своими интересами ради интересов предмета любви, отождествляет его, если можно так выразиться, с этим предметом, и тогда человек взваливает на себя чужие беды, заботы, печали и горести, добавляя их к своим собственным. Между тем панический страх потерять желанный предмет или страх того, что его чувства к нам поблекнут, постоянно гнетет нас, и хотя в самом начале мы пребываем в безмятежнейшем из всех возможных состояний, впоследствии этот груз делается тяжким бременем, и мы постепенно погружаемся в самое жестокое из состояний на земле, Если бы только наградой за столь неисчислимые злоключения были обычные спазмы наслаждения, я, быть может, и порекомендовал бы испытать это чувство, но все хлопоты, все муки, все страхи и неблагоприятные последствия любви никогда не дадут возможности получить то, чего можно добиться и без них, так какой смысл надевать на себя эти оковы! Когда красивая женщина предлагает мне себя, когда я в нее влюбляюсь, мое отношение к ней ничем не отличается от отношения другого мужчины, который возжелал ее без всякого любовного чувства. Мы оба хотим одного - совокупиться с ней, но он желает лишь ее тело, а я, впав в метафизическое и всегда роковое заблуждение, тешу себя другой мечтой, которая, по сути своей, абсолютно совпадает с желанием моего соперника. Я убеждаю себя, что жажду только ее сердце, что в мыслях моих нет никакого намека на плотское обладание. И эта убежденность становится настолько сильной, что я с радостью и благодарностью соединяюсь с этой женщиной, но думаю при этом, будто я люблю в ней только душу, и в результате получаю ее сердце, пожертвовав своими физическими удовольствиями. В этом-то и заключается роковой источник моей ошибки, которая неумолимо увлекает меня в пучину горя, из-за этого я порчу себе жизнь: я влюблен, и с этого момента все вокруг меняется - ревность, тревога, забота становятся моими вечными спутниками, становятся самой сутью моей ничтожной жизнью. Чем ближе я подхожу к предполагаемому счастью, чем больше вкладываю в него своих надежд, тем сильнее становится фатальный ужас потерять его. Отказываясь от терний этого опасного чувства, не следует думать, будто я лишаю себя и цветов, напротив, это позволит мне без опаски наслаждаться ими. Таким образом, я извлеку из цветка только нектар, отбросив ненужную и невкусную часть; точно так же я буду обладать вожделенным телом и обойдусь без души, которая мне совершенно ни к чему. Если бы человек хорошенько поразмыслил над своими истинными интересами, что касается получения удовольствия, он уберег бы свое сердце от этой жестокой лихорадки, которая сожжет его дотла; если бы только он понял, что нет никакой нужды быть любимым, чтобы удовлетворить свою страсть, и что любовь скорее затрудняет путь к блаженству, он бы с презрением отверг это метафизическое чувство, затуманивающее его мозги, и ограничился бы телом, навеки избавив себя от треволнений, неотделимых от любовного томления. Теперь я перехожу к тому, что является простым умственным упражнением, чем-то вроде мистификации, сплошной фикцией и химерой - я имею в виду утонченность, которую мы стремимся привнести в свои наслаждения; иногда она приобретает важное значение в метафизике любви, и, с ней происходит то же самое, что со всеми иллюзиями, которые служат пустым и ненужным украшательством. Хуже того - утонченность не только бесполезна, но и разрушительна для всего, что способствует удовлетворению плотских желаний. Сегодня абсолютная бесполезность любви стала очевидной, и обладающий рациональным умом человек должен рассматривать объект своих удовольствий только как предмет, вызывающий резкое повышение температуры нервных флюидов, как существо, имеющее само по себе незначительную ценность, чья роль заключается в том, чтобы обеспечить чисто физическое утоление желаний, которые возникают в ответ на жар в нервных флюидах, а после того, как удовольствие получено, оно теряет в глазах мыслящего человека все соответствующие атрибуты и возвращается на свое прежнее, безликое место в классе себе подобных. Следует осознать, что ни один из этих предметов не является единственным в своем роде, можно найти другие, подобные ему, столь же приятные и услужливые. Человек жил прекрасно и до совокупления, почему он не должен жить так же и после него? Перейдем к следующему, не менее важному вопросу, к вопросу о женской неверности, и посмотрим, чего лишает женщина своего любовника, когда ее благосклонность обращается на другого. Ведь он в любом случае сполна получит свою долю, и ему грех жаловаться, если такую же долю получит и другой, посторонний мужчина. И даже если он потеряет эту женщину, разве так трудно найти другую? Допустим, она неверна ему, обманывает его с другим, но с такой же легкостью она может обмануть и соперника и вернуться обратно в его постель; получается, что женщина любит второго не больше, чем первого, поэтому нет никакого смысла ревновать ее. Чувство ревности могло бы иметь оправдание, если бы эта обожаемая женщина была единственной на земле, но в нашем мире всегда можно найти замену. Я ставлю себя на место нашего любовника и задаю себе вопрос: какую боль может принести мне потеря этой женщины? Если она вызвала волнение у меня в крови и ответила на мои чувства, если эти чувства были страстными, их силу на девять десятых определяло мое воображение; острое желание обладать этой женщиной, ее таинственность, препятствия, стоявшие на моем пути, - все это делало ее прекрасной в моих глазах. А если и после обладания она не потеряла для меня привлекательность, это могло случиться по двум причинам; либо я еще раз хочу испытать удовольствие, либо все еще нахожусь в сетях своих прежних заблуждений, которые сохранились с тех пор, когда я был слеп и ничего не понимал в женщинах; теперь эта слепота вернулась и вновь туманит мой мозг, а я не в силах сорвать со своих глаз повязку. Тем самым я проявляю слабость, непростительную для мужчины, и чтобы с ней справиться, я должен критическим взором посмотреть на нее, на эту Афродиту, которая некоторое время назад околдовала меня. И вот, охваченный приятной истомой и успокоенный, я приступаю к научному анализу: как говаривал Лукреций, пора взглянуть на изнанку действительности. И я вижу, что это небесное создание, которое меня очаровало, которое привело меня в экстаз, имеет те же самые естественные желания и естественные потребности, такие же формы тела, такой же аппетит, обладает теми же несовершенствами, что и все остальные представительницы ее пола. Таким образом, хладнокровный анализ снимает покров таинственности и очарования, который неудержимо притягивал нас к этому предмету, и вдруг оказывается, что этот предмет ничем не выделяется из толпы ему подобных. Приятности характера не имеют никакого отношения к нашему рассуждению, так как они целиком относятся к области дружбы, и только с этой точки зрения можно их рассматривать, но в любви дело обстоит совершенно по-иному, и я глубоко заблуждаюсь, если полагаю, будто именно характер женщины пленил меня, между тем как целью моей было только ее тело, и оплакиваю я только потерю этого тела, хотя в любое время могу найти другое, не менее обольстительное, так что судите сами: насколько беспочвенно было мое восхищение и насколько нелепо теперь мое сожаление. Давайте найдем мужество признать и такую истину, что ни одна женщина не может составить полное счастье мужчины. Если посмотреть на этот вопрос с точки зрения его наслаждения, вряд ли можно сказать, что она делает счастье его всесторонним, ибо он испытывает более приятные минуты в беседах с друзьями, а если обратимся к ее роли в качестве друга, и здесь мы обнаружим, что ее двуличность, ее лживость и раболепие, словом, ее низость, не могут поощрять дружеские чувства, ведь дружба требует открытости и равенства. Когда один из друзей подавляет другого, о дружбе не может быть и речи, превосходство одного пола над другим, фатальное для дружбы, обязательно присутствует там, где два друга принадлежат к разному полу. Таким образом, женщина непригодна ни в роли любовницы, ни в роли друга - она хороша лишь в качестве рабыни, в каком держат ее на Востоке; ее полезность не простирается за пределы физических удовольствий, которые она может доставить, после чего, как говаривал король Хлодвиг, от нее лучше всего избавиться и как можно скорее. Нетрудно доказать, что любовь - не что иное, как национальное суеверие, что три четверти народов мира, которые обычно содержат своих самок взаперти, никогда не были жертвами этого безумия, но, обращаясь к истокам этого предрассудка, нам придется столкнуться с определенными трудностями, если мы захотим убедить себя, что это - разновидность болезни, и найти надежное средство исцеления от нее. Здесь прежде всего надо понять, что наша рыцарская галантность, которая самым нелепым образом возводит в предмет поклонения существо, сотворенное только для удовлетворения наших потребностей, проистекает из следующего исторического факта: когда-то, давным-давно, наши предки питали уважение к женщинам, обладавшим колдовскими способностями и даром предсказания и использовавшим эти способности на городских площадях и в храмах; позже суеверный страх превратил уважение в поклонение, стало быть, рыцарство родилось в утробе невежества и суеверия. Но это уважение не было, естественным чувством, и вы напрасно потратите время в поисках хоть чего-нибудь похожего в Природе. Неполноценность самок по сравнению с самцами - давно установленный факт, в женщине нет ничего, что может вызвать уважение, и любовь, порожденная слепым поклонением, также представляет собой суеверие; уважение к женщине больше и чаще проявляется там, где человеческое общество дальше отходит от Природы. Пока люди верны ее фундаментальным законам, они относятся к женщинам с крайним презрением; женщина становится божеством только тогда, когда эти законы попираются, потому что в этом случае люди не слышат голоса Природы и неизбежно приходят к такому состоянию, что слабый начинает властвовать там, где сильный деградирует. Когда царят женщины, правительство всегда впадает в слабоумие, только не приводите мне пример Турции; да, ее правительство сегодня слабое, но разве дело обстояло бы таким образом, если бы власть не перешла в руки обитательниц гарема? Турки разрушили Византийскую Империю в те времена, когда этот презренный пол был закован в цепи, когда на глазах своей армии Магомет II отрубил голову Ирине, заподозрив ее в том, что она оказывает на него слишком большое влияние {Султан Оттоманской Империи (1413-1421 гг.), известен тем, что отобрал у Константина Палеолога город Константинополь. Ирина - дочь Палеолога, Византийского императора.}. Поклонение женщине, даже самое невинное, свидетельствует о ничтожестве и испорченности мужчин, оно немыслимо в моменты экстаза, тем более недопустимо в спокойном состоянии. Если какой-то предмет полезен для нас, это еще не причина, чтобы его обожествлять, иначе такие почести пришлось бы оказывать быку, ослу или, скажем, ночному горшку. Короче говоря, то, что называется любовью, - это всего лишь желание получить удовольствие: пока это желание существует, поклонение бесполезно, а когда вы его удовлетворили, поклонение бессмысленно. Об этом же говорит и тот факт, что не уважение произошло от поклонения, а наоборот. Обратитесь к примерам, которые показывают, какое низкое положение занимали женщины в прошлом и занимают сегодня во многих странах, и вы увидите, если до сих пор сомневаетесь, что метафизическое чувство любви никоим образом не является врожденным для человека, что это - плод его ошибочного мышления и неправильного поведения и что предмет, вызывающий это всюду презираемое чувство, не обладает необходимыми для этого атрибутами. Это презрение настолько велико у хорватов, которые больше известны географам под именем "ушкоков" или "морлаков" {В свое время эти горцы активно служили австрийскому царствующему дому и получили название "пандуров", т. е. разбойников с большой дороги. Эти народы поставляли бесстрашных и безжалостных солдат. (Прим. автора)}, что они называют своих жен таким грубым и вульгарным словом, каким обозначают скотину и которое я не буду здесь произносить, чтобы не оскорблять ваш слух. Они никогда не допускают их к себе в постель, женщины спят на голой земле и без жалоб и ропота исполняют все, что им приказывают; их жестоко избивают при малейшем признаке неповиновения. Их рабская доля остается неизменной с незапамятных времен и не улучшается, даже когда они рожают детей: роды часто происходят в чистом поле, матери забирают своих вылупившихся отпрысков, обмывают их в ближайшем ручье, приносят домой, и все начинается сызнова. Причем путешественники отмечают, что в этой стране дети намного здоровее и крепче, а женщины болеют реже, чем в других местах, - очевидно, Природа неохотно расстается со своими правами, которые стремятся отобрать у нее некоторые народы, подверженные деградации и ложной утонченности и унижающие наш пол, делая его равным противоположному, созданному Природой для нашего употребления. В стране запорожских казаков женщины изгоняются из общества. Тех, что служат для деторождения, отсылают на острова, и по мере нужды мужчины приезжают туда и пользуются ими без всякого чувства и самым беспорядочным образом, не разбирая ни возраста, ни внешности, ни родства: отец бросает семя в чрево дочери, брат делает беременной сестру, словом, единственным законом служит принцип потребности. Есть земли, где с женщинами во время менструации обращаются как с животными: их помещают за изгородь или в клетку и бросают им пищу с безопасного расстояния как тиграм или медведям. И можете ли вы себе представить, что эти народы способны испытывать такое чувство, как любовь к женщине? В королевстве Лоанго {Часть нынешнего Конго.} в Африке беременных женщин третируют еще более жестоко: их сторонятся словно чего-то нечистого и отвратительного, в самом деле, можно ли вообразить нечто более отталкивающее, нежели вид женщины, готовящейся стать матерью? Вообще, их надо показывать поклонникам в голом виде, с огромным животом, похожими на чудовищную карикатуру на человека. После родов чернокожие обитатели другого африканского королевства, кажется, оно называется Баррей, прекращают всяческие сношения с женщиной на четыре года и более. Женщины в Мадуре {Город в нынешней Индии.}, обращаясь к мужьям, употребляют цветистые, иносказательные выражения, свидетельствующие о глубочайшем почтении к своим повелителям. Римляне и кельты обладали правом на жизнь и смерть своих жен и часто убивали их. Это право предоставила нам Природа, пренебрегая им, мы нарушаем и попираем ее законы. Такое положение до сих пор сохраняется по всей Африке: женщина чувствует себя на седьмом небе от счастья, когда муж обращает на нее внимание. В княжестве Жуида {Местность в юго-западной Африке.} все женщины глубоко несчастны, все подвергаются жестокому обращению точно так же, как и наложницы в княжеском гареме, где распространены самоубийства, потому что властитель никогда не начинает развлекаться с женщиной, пока не заставит ее претерпеть самые жестокие муки и унижения. Если мы заглянем в роскошные дворцы в Азии, мы увидим там гордых деспотов, чьи желания являются законом; они требуют от прекраснейших созданий таких мерзких услуг, которые невозможно себе представить, и таким образом низводят до самого униженного положения этих наглых богинь, возводимых на пьедестал в нашей стране. Китайцы относятся к женщинам с надменным презрением и даже пользуются ими, преодолевая отвращение, не говоря уже о том, что не выносят их вида и присутствия. Когда император Голконды {Город в Индии около Хайдарабада, был известен сказочными богатствами.} отправлялся на прогулку, дюжина самых высоких и сильных девушек из его гарема, взобравшись друг на друга, образовывали нечто вроде двугорбого верблюда, а четверо самых выносливых служили его ногами. Его Величество садился в седло и погонял их рысью. Можете сами представить, как вел себя монарх во дворце наслаждений, и каково было бы его изумление, если бы ему сказали, что эти создания, которые служат для того, чтобы подтирать ему зад, у нас в Европе являются объектами поклонения. Жители Московии брезговали есть мясо животных, убитых женской рукой. Да, будьте уверены, собратья, не для того Природа подарила нам разум и силу, чтобы мы сгнили в оковах столь низменного чувства, как любовь. Слабый и лживый пол предназначен для удовлетворения наших желаний, и мы совершенно забываем о предназначении женщин, когда предоставляем им самую даже малую независимость и позволяем им возвыситься над собой. Мы иногда полагаем, будто нас делает счастливыми женская привязанность, но это чувство всегда показное, и оно постоянно меняется в зависимости от того, какую нужду испытывает в нас женщина и от степени страсти, которую мы в ней возбуждаем. Как только волосы наши начинают седеть или в наших денежных делах обнаруживается упадок, то есть, как только она не может в полной мере утолять свои плотские желания, свою алчность или гордыню, она немедленно бросает нас и зачастую делается нашим заклятым врагом. В любом случае у нас нет более жестоких недругов, чем женщины, даже те, кто искренне обожают нас. Если же мы обращаемся к ним, чтобы получить удовольствие, они начинают нас тиранить, если мы в чем-то обидим их, они тут же ищут случая отомстить, и всегда это кончается тем, что они приносят нам несчастье. Следовательно, из всех человеческих страстей любовь -> самая опасная, и надо принять все меры, чтобы защититься от нее. Разве отчаяние любовника недостаточно свидетельствует о том, что любовь - есть безумие? Что только фатальная иллюзия заставила его наделить столькими прелестями существо, от которого он был без ума и которое превозносил до небес? Нет ни одного порока, который не превратился бы в добродетель, ни одного недостатка, который не обратился бы в красоту. Все, что есть в ней смешного, стало очарованием; но как только ураган страсти стихает, любовник, открыв глаза, может спокойно рассмотреть обожаемый предмет, и вот тогда он заливается краской стыда перед своей глупейшей ошибкой и зарекается впредь попадаться в эту западню. От любви, уважаемые собратья, есть два верных средства: непостоянство и распутство. Приучая нас соответствующим образом относиться к ложным божествам, эти два свойства оказывают разрушительное действие на иллюзию и, в конце концов, сводят ее к нулю. Со временем человек перестает обожать то, что каждодневно видит перед собой, благодаря непостоянству и распутству, если они войдут в привычку, сердце человеческое постепенно утрачивает пагубную мягкость и становится невосприимчивым к любовному томлению, по мере пресыщения оно твердеет, ужесточается, и больной, в конце концов, выздоравливает. В самом деле, зачем мне тосковать у дверей этого коварного создания, которое если и впустит меня к себе, так только затем, чтобы окончательно испортить остатки хорошего настроения? Для чего терпеть такие муки, если, немного подумав, я вижу, что без всякого труда, за несколько франков, я могу купить не менее прекрасное тело? Надо постоянно иметь в виду, что женщина, страстно жаждущая заполучить нас в свои сети, обязательно скрывает в себе какие-нибудь недостатки, которые вызовут у нас отвращение, как только они обнаружатся. Стоит лишь употребить свое воображение и представить себе, какие дефекты прячутся под роскошными одеждами, и этот анализ поможет вам погасить родившееся чувство любви в самом зародыше. Если вы имеете дело с девушкой, от нее непременно исходит нездоровый запах, пусть не сразу, но это рано или поздно произойдет, так какой вам смысл, господа, дышать смрадом? Если она уже женщина, я допускаю, что какие-то другие отбросы ее тела могут ненадолго возбудить ваши желания, но что до нашей любви, уж это увольте! Не говоря уже о том, чтобы сделать из нее идола. Стоит только представить эту унавоженную почву, из которой вырастает бесчисленное потомство... Вообразите сокровище вашего сердца в тот момент, когда она рожает, посмотрите на этот бесформенный кусок плоти, грязный, мокрый, вылезающий из раскрытой настежь полости, в которой вы предполагаете найти блаженство. Разденьте этого идола своей души, разденьте его в любое другое время и скажите, неужели вы бредили вот этими мясистыми потными ляжками? Или этой зловонной бездонной ямой, чернеющей между ними? Тогда, может быть, вас приводит в экстаз этот клок спутанных волос, что самым нахальным образом торчит между этими ляжками... или эти дряблые куски плоти, свисающие до пупа? Неужели в одном из этих укромных местечек она скрывает свои прелести, достойные вашего обожания? Полноте! Вы же видите эти, похожие на губы, отростки из изношенной, цвета свиного сала плоти, прикрывающие мрачное отверстие, которое почти соединяется с другим, еще более отвратительным. Так неужели это и есть те чудесные предметы, которым вы намерены молиться и ради которых пресмыкаетесь как червь? Ах, вот как? Значит, я ошибаюсь? Значит, вас привлекают не они, и есть нечто, более благородное, что ослепляет ваш разум? Может быть, вас пленяет другое: предательский и коварный характер, мерзкие поступки, лживый и длинный язык, противный, визгливый голос, похожий на мяукание, а быть может, безграничное распутство или безмерная стыдливость, ведь женщина всю свою жизнь проводит на одном из этих противоположных полюсов; или безудержная страсть к клевете, злобность, упрямство, глупая непоследовательность, удручающая придирчивость и неприкрытая тупость? Вот каковы свойства, которые вы цените в женщине и которые бросают вас в дрожь {Разница между мужчиной и женщиной, и в том нет никаких сомнений, не меньше, чем между человеком и обезьяной. Причины, по которым мы отказываемся включить женщин в категорию высших существ, не менее веские, чем те, которые мешают считать шимпанзе нашим собратом. Поставьте рядом с обнаженной женщиной мужчину, также обнаженного и того же возраста, внимательно рассмотрите их, и вы без труда обнаружите ощутимую, ярко выраженную разницу (даже если оставить в стороне половые различия) в конституции двух этих существ; вам придется признать, что женщина - это тот же мужчина, только в состоянии полнейшей деградации; существуют, кроме того, и внутренние различия, которые можно выявить при анатомическом вскрытии. (Прим. автора)}! Я ничуть не преувеличиваю, господа, если даже все эти недостатки и не собраны в одной женщине, скажем, в той, которую вы обожаете, то уж наверняка многими из них она обладает; если они ускользают от вашего взгляда, то виной тому - ваша слепота, но они существуют; одежды или манеры могут скрыть то, что привело бы вас в ужас, если бы вы это увидели; дефект остается дефектом независимо от того, виден или пока еще не виден; поищите его хорошенько, прежде чем принимать решение, и вы его обнаружите непременно, а если вы не глупы, сударь мой, то обязательно поостережетесь и не бросите свое счастье и спокойствие на потребу существа, которое вы обязательно, неизбежно будете презирать, как только узнаете его получше. Да, друзья мои, взгляните на сонм бедствий, которые сулит вам эта проклятая страсть, представьте ужасные болезни, жестокие страдания, материальные расходы, потерю сна, покоя, аппетита, здоровья, непременный отказ от всех других удовольствий; вообразите неисчислимые жертвы, которых она требует, извлеките уроки из моих примеров и поступите, как поступает осторожный кормчий, который сторонится рифов, усеянных обломками тысяч разбитых кораблей. Скажите, разве так уж трудно обойтись без этих сомнительных удовольствий, когда окружающий вас мир полон других, не менее сладостных и вполне доступных? Протрите глаза, оглянитесь вокруг, и вы увидите, как прекрасна жизнь, если выбросить из нее все неприятное и сопряженное с заботами и треволнениями. Возьмите, например, либертинаж - он даст вам еще большее наслаждение, а взамен потребует только одно: чтобы вы избавились от мертвящей метафизики, которая ничего не прибавляет к удовольствиям, но отнимает многое, чтобы вы наслаждались незамутненным счастьем. Подумайте сами, разве непременно надо любить женщину, чтобы пользоваться ею? Все собравшиеся здесь, надеюсь, понимают, что женщиной лучше наслаждаться, не любя ее, или, по крайней мере, можно питать к ней страсть, но не слишком увлекаться. Зачем портить себе удовольствие, впадая в меланхолию и сумасшествие? Неужели недостаточно провести с ней пять или шесть часов? Одна ночь или сто ночей, проведенных в объятиях любимой, - какая разница, ведь вы получите только одно из бесчисленного количества возможных удовольствий, разбросанных на вашем пути! Тысячи, миллионы свежих, прекрасных женщин ожидают вас, так неужели вы настолько глупы, чтобы ограничиться одной-единственной? Разве не приходилось вам с насмешкой взирать на неотесанного мужлана, который, попав на роскошный ужин, уткнулся в одно понравившееся ему блюдо, хотя стол ломится от разнообразнейших, яств? Разнообразие и перемены - вот что делает жизнь по-настоящему счастливой; и если каждый свежий предмет доставляет вам новое удовольствие, каким же надо быть идиотом, чтобы сделаться пленником единственной женщины, которая за всю свою жизнь может доставить только одно, пусть даже самое приятное удовольствие. То, что я говорил о женщинах, друзья мои, можно отнести в той же мере и к мужчинам. Наши недостатки не менее серьезные, чем у них, и они так же несчастливы, как и мы, когда обрекают себя на унылую жизнь с одним мужчиной; всякая узда - безумие, всякая связь - покушение на физическую свободу, которая дана всем нам от рождения, чтобы мы могли наслаждаться ею здесь, на земле. Ведь пока женщина проводит время с самым распрекрасным мужчиной, вокруг нее крутятся сотни и тысячи других, которые, может быть, еще больше заслуживают ее внимания. Попутно сделаю одно важное замечание; если женщина удовлетворяет мужчину, почему она должна иметь над ним власть? Как же тогда он сможет думать о своих собственных желаниях, если ему приходится быть рабом ее капризов и прихотей? Чтобы получить удовольствие, необходимо обладать превосходством: из двоих людей, лежащих в одной постели, тот, кто делится с другим, наслаждается меньше, чем мог бы, а тот, кто находится в подчиненном положении, не получает ничего. Поэтому надо отбросить идиотскую утонченность, которая заставляет нас находить очарование даже в страданиях; такие наслаждения можно назвать чисто умственными приступами радости, и они не имеют ничего общего с нашими естественными потребностями. Любовь к женщине напоминает любовь к Богу: в обоих случаях мы устремляемся в погоню за призраком. В первом случае мы желаем наслаждаться только духовным, отбрасывая в сторону телесное, плотское, а во втором облекаем в плоть чистейший дух, но и в том и в другом преклоняем колени перед фикцией. Так давайте же наслаждаться по-настоящему, ибо в этом состоит закон Природы, и поскольку нельзя долго любить предмет удовольствия, не грех и поучиться у созданий, которых мы несправедливо называем низшими. Вам приходилось видеть, чтобы голубь или пес возвращались к своей подруге, кланялись, целовали ей лапу или коготок после того, как закончили сношаться с ней? Если в кобеле и вспыхивает любовь, то ее уместнее считать потребностью или нуждой и ничем иным; как только сука удовлетворит его, его отношение к ней резко меняется - становится безразличным, и это продолжается до тех пор, пока он вновь не почувствует желание, но и здесь его желание необязательно будет направлено на ту же самую суку - объектом внимания кобеля будет первая попавшаяся на глаза сука, а если возникнет ссора, вчерашняя фаворитка будет принесена в жертву сегодняшней. Как же ошибаются люди, отступая от такого поведения, которое ближе к Природе, чем наше! Оно находится в гармонии с ее извечными законами, и если Природа дала нам большую чувствительность, чем животным, она хотела сделать наши удовольствия более утонченными. Когда мы признаем, что человеческая самка есть существо более высокого порядка, нежели самка животного, мы оказываем ей плохую услугу, потому что боготворим ту из ее сущностей, которая на деле унижает ее. Я готов признать, что можно любить ее тело, как животное любит тело самки, но зачем обожать нечто, к телу никакого отношения не имеющее, ибо в этом "нечто" заключен механизм, который сводит на нет все остальное, и один этот механизм способен внушить нам отвращение к целому. Я имею в виду характер женщины, ее ворчливость, ее черную душу - словом, то, что подавляет всякое желание насладиться женским телом, и если вы хотите узнать, до какой степени разум мужчины может быть исковеркан метафизическим безумием, послушайте, что плетет опьяненный этим безумием человек, заявляя, что он жаждет не тело возлюбленной, а ее сердце, подумать только - ее сердце! Вещь, заглянув в которую, он содрогнется от ужаса. Это сумасбродство не имеет себе равных, но скажу больше: коль скоро красота является предметом соглашения, то есть вещью абсолютно условной, стало быть, любовь - всего-навсего чисто произвольное понятие, так как не существует общепринятых признаков красоты, которая и порождает любовь. Таким образом, любовь есть ощущение, характеризующее потребности каких-то конкретных органов человека, это не более, чем физический импульс, с которым не имеет ничего общего утонченность чувств или невероятно сложная и нелепая система куртуазности. Скажем, я люблю блондинку за то, что она обладает атрибутами, которые соответствуют моим ощущениям, вы любите брюнетку по тем же самым причинам, и поскольку в обоих случаях материальный объект становится орудием утомления наших не менее материальных потребностей, как же можно применять утонченность и бескорыстие к этому предмету, который уместнее сравнить разве что со сточной трубой? Неужели вы видите в нем что-нибудь метафизическое? Тогда гордыня сыграла с вами злую шутку, и одного внимательного взгляда достаточно, чтобы рассеять эту иллюзию. Разве не назовете вы сумасшедшим того, кто со всей серьезностью утверждает, что он влюблен в сладкий запах цветка и совершенно равнодушен к самому цветку? Просто невероятно, до какого абсурда может дойти человек, ослепленный Первым попавшимся метафизическим миражом. Однако здесь я предвижу возможное возражение, что, мол, поклонение женщине существует уже много столетий: еще древние греки и римляне обожествляли Любовь и ее прародительницу. На это я отвечу так: с ними могло случиться то же самое, что и с нами, ведь и в Греции и в Риме женщины считались предсказательницами. Стало быть - разумеется, это только мое предположение, - этот факт мог породить уважение к ним, а из уважения могло родиться поклонение; я уже объяснял, как это происходит. Тем не менее, что касается предметов поклонения, следует с большой осторожностью ссылаться на древних: народы, которые обожали фекалии под именем бога Стрекулиуса и содержимое отхожих мест под видом богини Клоацины, вполне могли боготворить и женщин, если их так привлекал запах этих двух классических божеств древности. Когда же мы, наконец, будем благоразумны и научимся обращаться с этими смешными идолами так же, как поступали со своими японцы, когда им не удавалось получить от них удовлетворения своих желаний. Давайте же, по примеру этого мудрого восточного народа, будем молиться или, если угодно, делать вид, что молимся, до тех пор, пока наши молитвы не будут услышаны, и пока мы не получим того, что просим. Если нам будет отказано, мы накажем идола сотней ударов палкой, чтобы проучить его, чтобы впредь он не пренебрегал нашими желаниями; или, если вы предпочитаете, давайте поступать по примеру остяков {Общее название народностей северо-западной Сибири.}, которые, рассердившись на своих богов, просто берут в руки хлыст и бьют их, а что еще делать с богом, который совершенно бесполезен, кроме как обратить его в прах? А в ожидании божьих милостей достаточно притворяться, будто веришь в него. Любовь - это физическая потребность и ничем иным быть не может {По этому поводу интересные вещи может рассказать знаменитая Нинон де Ланкло, несмотря на то, что она - женщина и в своем роде фанатичка.(Прим. автора)}. "Любовь, - пишет Вольтер, - это прихотливые узоры воображения, вышиваемые на холстине Природы". Цель любви, ее желания, словом, все, что с ней связано, имеет физическую природу, и пуще огня берегитесь женщины, которая претендует на большее. Разлука и изменчивость - вот самые верные средства от любви: мы забываем о человеке, как только перестаем его видеть, а новые удовольствия быстро стирают память о прежних; сожаления об утрате продолжаются недолго, разумеется, потеря уникальных в своем роде удовольствий может повлечь за собой более длительные сожаления, но им всегда можно найти замену на каждом углу, так что и здесь нет повода для слез. А теперь подумайте, что произошло бы, если бы любовь была не злом, а истинным добром, которое приносит нам неподдельное счастье: тогда нам пришлось бы провести четвертую часть жизни без всяких наслаждений. Что делать мужчине, если ему за шестьдесят и если он не может покорить женское сердце? И в шестьдесят лет, если он здоров и крепок, мужчина может наслаждаться в течение еще пятнадцати лет, но в этом возрасте внешняя привлекательность утрачена, так неужели он должен навеки распроститься с мыслью о счастье? Нет, мы не допускаем такой чудовищной перспективы: с возрастом увядают весенние розы, но не угасают желания и не исчезают возможности удовлетворить их, и удовольствия, вкушаемые в зрелом возрасте, бывают еще глубже и утонченнее, более свободные от окаменевших метафизических догм, которые служат могилой для сладострастия; повторяю, эти удовольствия гнездятся в самых сокровенных глубинах разврата, мерзкой похоти и либертинажа, и они в тысячу раз приятнее, нежели те, что мужчина получал много лет назад, обхаживая прекрасную возлюбленную. В молодости он старался для нее, теперь же он думает только о себе. Посмотрите на него, понаблюдайте, как он цепляется за все, что может доставить ему мимолетное наслаждение, сколько богатства и разнообразия в его бесстыдных развлечениях, с какой жадностью срывает он каждый цветок удовольствия; полюбуйтесь, как он освобождается от всего несущественного и как властно требует внимания к себе. Малейший признак удовольствия, испытываемого предметом его страсти, настораживает его, приводит в ярость, он хочет только слепого повиновения и ничего больше. Златовласая Геба отворачивает от него свой взор, не скрывая отвращения, но какое до этого дело семидесятилетнему Филарету, ибо не для нее он старается; даже гримасы страха и ужаса, которые он вызывает у женщины, увеличивают его наслаждение. Вот он открывает свой жадный рот и всасывает в себя сладчайший, непорочный, можно сказать, девственный язычок, и юная красотка трепещет от страха и отвращения, а потом он грубо насилует ее и получает очередное удовольствие. Разве испытывал он что-либо подобное в двадцать лет? В ту пору женщины увивались вокруг него, осыпали его поцелуями и жаркими ласками, а у него постоянно не хватало времени возжелать их, и все происходило настолько быстро, что он даже не успевал моргнуть глазом. В самом деле, можно ли назвать желанием то, что удовлетворяется, даже не успев народиться? И откуда было взяться этому желанию, если на его пути не было препятствий? А когда удовольствие становится еще острее от встреченного сопротивления, когда оно питается страхом и отвращением женщины, он получает наслаждение уже от того, что сам является причиной этого отвращения, и все его прихоти, ужасающие женщину, становятся в тысячу раз сладострастнее и приятнее, нежели любовь. Любовь! Абсурднейшее из всех безумств, самое смешное и, без сомнения, самое опасное, которое, надеюсь, я представил вам во всей полноте. Вы, конечно, понимаете, что эта диссертация была без восторга встречена присутствующими женщинами, но Бельмор, который заботился об их благосклонности не больше, чем об их ощущениях, утешился горячим одобрением мужчин. Передав на время президентские полномочия своему предшественнику, он загорелся желанием совершить обход сералей и утвердить там свою власть. Мы трое - Нуарсей, Клервиль и я -дождались, пока он спустится с помоста и все вместе поспешили к боковому выходу. На полпути Бельмора остановил пожилой мужчина, попросил позволения поздравить его с замечательной речью и заодно воспользоваться его задом. Не желая терять авторитет, Бельмор принял соответствующую позу, старик совершил с ним содомию и не отпустил его, пока не кончил в председательскую задницу. - Какой приятный сюрприз, - удовлетворенно заметил граф. - Этим вы обязаны своему красноречию, ваша светлость, - сказал Нуарсей. - Я убежденный материалист, - возразил Бельмор, - и предпочел бы быть обязанным моему заду, а не моим мыслям. И мы вошли в обитель развлечений, смеясь шутке его светлости. Президент дал указания, чтобы во время инспекции в сераль никого не допускали, кроме нас, составлявших его свиту, и приступил к обходу. Легко себе представить, что человек с подобными претензиями всегда мог обнаружить большое число виновных, и его сопровождали, не считая нас, четверо палачей, два живодера, шестеро кнутобоев и четыре тюремщика. Вначале мы зашли в женский сераль, где он приказал выпороть тридцать девочек в возрасте от пяти до десяти лет, двадцать восемь - от десяти до пятнадцати, сорок семь - от пятнадцати до восемнадцати, шестьдесят пять - от восемнадцати до двадцати одного; с троих несчастных шестидесятилетнего возраста заживо содрали кожу, еще трое услышали смертный приговор. Из обитательниц от десяти до пятнадцати лет выбрали шестерых для освежевания, еще четверым предстояло умереть легкой смертью. Из следующей группы (пятнадцать-восемнадцать лет) взяли еще шестерых для освежевания и восьмерых приговорили к смерти, а из последней группы смерть заслужили только четверо, и с пятерых должны были содрать кожу. Отобранных для наказания обитательниц увели в специальные камеры, где, прежде чем исполнить приговор, их отдали в руки распутников, которые могли удовлетворить любые свои прихоти. Четверых обитательниц препроводили в казематы, что же до порки, она происходила в нашем присутствии. Обнаженную жертву подводили к президенту, он придирчиво осматривал каждую, некоторое время забавлялся с ней, после чего девочку забирал кнутобой, укладывал себе на колени так, чтобы она не могла пошевелиться, и второй кнутобой, вооруженный хлыстом, девятихвостой плетью или другим орудием, по выбору президента, наносил соответствующее количество ударов. Бельмор был настолько любезен, что предоставлял нам право назначать это количество в каждом случае, и, на мой взгляд, мы не уступали ему в суровости: шестеро девочек получили такую взбучку, что их вынесли полумертвыми. Пока продолжалась эта исполненная сладострастия экзекуция, мы вчетвером, сплетаясь в одном объятии, беспрестанно ласкали друг друга и буквально изошли спермой. Вслед за тем мы перешли в мужской сераль. Здесь Клервиль категорически воспротивилась против малейшей снисходительности и дала волю своему жестокому воображению. Однако Бельмор, чьей слабостью, как вы уже знаете, было истребление маленьких мальчиков, и не думал усмирять свою жестокость. Сорок два ребенка от семи до двенадцати лет были выпороты самым нещадным образом, из той же группы шестерых приговорили к смерти и десятерых к снятию кожи. Шестьдесят два подростка от двенадцати до восемнадцати лет были наказаны не менее сурово: трое из них заслужили смерть, восемь были отданы в руки живодеров, остальных выпороли. В старшей возрастной группе от восемнадцати до двадцати пяти лет облюбовали пятьдесят шесть самых красивых задниц для порки, двоих казнили, с троих содрали кожу; еще троих молодых самцов бросили в каземат. Кроме того, выпороли двух матрон за недостаточную строгость в исполнении своих обязанностей, ими занялся сам граф и трудился до тех пор, пока не содрал с их ягодиц верхний слой кожи. В продолжение всех этих операций я не переставала ласкать и возбуждать президента, и его член постоянно был в состоянии крайней эрекции, но чтобы отдать должное силе его характера, я добавлю, что он за это время не пролил ни капли спермы и не проявил ни грамма жалости. - Может быть, достаточно? - обратился к нему Нуарсей. - Не пора ли вернуться к удовольствиям? Неужели вы еще не утолили свою страсть, уважаемый Бельмор? - Я намерен дойти до предела, - ответил граф. - Хотя я очень утомлен, но останавливаться не собираюсь. - Чудесно, мы тоже будем наслаждаться этим зрелищем. Президент еще раз осмотрел всех мальчиков и выбрал из них десятерых не старше семи лет. Затем он потребовал такое же количество девушек, но я попросила позволения участвовать в оргии, и он приказал привести только девятерых. Все они были в возрасте от восемнадцати до двадцати одного года, и я заметила, что их выбрали из тех, кого Бельмор в пылу злобы только что приговорил к смерти или к сдиранию кожи. Привели также десятерых мужчин, подобранных только по выдающимся размерам члена, которым предстояло содомировать графа во время спектакля. И вот кровавая вакханалия началась. На плечи одной из девушек - кстати, граф посоветовал мне не быть первой, чтобы я могла, по крайней мере, полюбоваться процедурой со стороны, прежде чем принять в ней участие, - посадили ребенка и привязали таким образом, что оба тела теперь составляли одно целое; потом девушка с живым грузом на спине легла на софу, выставив ягодицы вверх. Бельмор осмотрел, пощекотал, несколько раз укусил и ущипнул маленький зад ребенка и похлопал по тому же месту девушку; другую девочку - одну из трех, отобранных для этой цели, - посадили между раздвинутых ног той, что держала на себе мальчика, а Бельмор, опустившись коленями на мягкую подушку, начал облизывать ее влагалище; в это время его содомировал один из мужчин, а Клервиль с удовольствием порола содомита хлыстом. Некоторое время спустя граф поднял голову, и теперь два палача принялись за привязанного ребенка: они со знанием дела кололи его кинжалом, и горячая алая кровь струилась в ложбинку между ягодицами, куда, не отрываясь, жадно смотрел граф. - А ну-ка, напрягись и испражняйся, - приказал он девушке и потянулся к ее ягодицам. - Скорее испражняйся мне в рот! Девица повиновалась, развратник прильнул губами к ее заднему проходу и начал поглощать кровь, льющуюся из тела жертвы, и дерьмо, вылезающее из задницы девушки. Ни один участник не прекратил своего занятия до тех пор, пока не вытекла вся кровь. Когда ребенок испустил дух, девушка поднялась и, со своей ношей на спине, встала в изголовье софы к графу задом, чтобы он мог видеть дело своих рук. Только я была освобождена от этой части церемонии: я легла на софу третьей, и когда поднялась, мертвого ребенка отвязали. Всех десятерых замучили тем же способом, а в это время десять содомитов содомировали президента, десять девушек испражнялись, и еще трое сосали по очереди графский член. Бельмор кончал им в рот, кончал, не прерывая своих занятий, и весь спектакль прошел без единой паузы и заминки. Клервиль выбилась из сил, обрабатывая хлыстом задницы десятерых содомитов графа. Что касается Нуарсея, он оставался довольно спокоен и довольствовался тем, что созерцал необычное зрелище и терзал ягодицы двух исключительно очаровательных шестнадцатилетних проституток, которые по очереди обсасывали его. - У вас удивительно интересная страсть, - заметил Нуарсей Бельмору, когда тот испытывал последний оргазм, - но с разрешения вашей светлости я могу показать, как можно внести в нее разнообразие. Для этого мне потребуется десяток девочек пяти-шести, самое большее семи лет, и столько же юношей лет восемнадцати. Мне кажется, члены этих содомитов еще не опали, и я могу взять их на себя. И Нуарсей приступил к приготовлениям. Одного из юношей он положил на спину и к его груди привязал девочку, но привязал так, что ее несозревшее влагалище упиралось юноше в лицо, да так сильно, что ему было трудно дышать. - Обратите внимание, - сказал Нуарсей, - что в моем случае, тот, кто несет на себе жертву также получает свою долю страданий, между тем как в предыдущем случае девушка совсем не испытывала боли, и, на мой взгляд, это очень существенное дополнение; согласитесь, что таким образом мы получим в два раза больше жертв и заодно усилим их муки. Нуарсей опустился перед юношей на колени и взял в рот его член; палачи вооружились кинжалами и подступили к девочке; сосательницы занялись членом Нуарсея, а содомит закупорил ему зад; скоро полилась кровь, окрасившая юношеский орган, который сосал распутник, а еще через некоторое время он проглотил жуткую смесь крови и спермы. Наконец, было покончено с десятой девочкой; таким образом, двадцать детей отдали жизни, чтобы удовлетворить этот чудовищный каприз. - Мне еще больше понравился вариант Нуарсея, - призналась я, - и будь не столь поздний час, я бы сама разыграла подобный спектакль. Бельмор нисколько не обиделся и даже сердечно поздравил своего друга с удачной выдумкой. - Тем не менее, - добавил он, - я придерживаюсь прежнего мнения, потому что мне, к сожалению, больше по душе приносить в жертву маленьких мальчиков, хотя готов признать, что это, может быть, дурной вкус. - Совершенно с вами согласна, - поддержала его Клервиль, - на всем белом свете нет ничего приятнее, чем мучить мужчин любого возраста. Подумайте сами, в чем смысл торжества сильного над слабым? И в чем вы видите здесь развлечение? Зато сколь сладостны победы, которые слабому полу удается одержать над сильным. Потом, обращаясь к обоим либертенам с необыкновенной страстностью, которая делала ее еще прекраснее, Клервиль добавила: - О, жестокие мужчины! Можете сколько вашей душе угодно истреблять женщин - мне наплевать, лишь бы я могла за каждую из них замучить десяток ваших собратьев. На том мы и расстались. Нуарсей и Бельмор вернулись в женский сераль, и только позже мы узнали, что они растерзали еще дюжину жертв самого разного возраста и самыми разными способами. Мы же, вместе с Клервиль, остались в серале, населенном мужским полом, и не вышли оттуда, пока не совокупились по нескольку десятков раз каждая и не совершили немало жестокостей, о которых нет смысла рассказывать, так как вы достаточно хорошо знаете такие вещи. Через несколько дней после развлечений, которыми мы наслаждались в клубе вместе с Бельмором и его другом, любезный президент Братства сказал мне, что Клервиль была права, когда уверяла его, что он не будет разочарован, познакомившись со мной; и граф, сказочно богатый человек, предложил мне пятьдесят тысяч франков в месяц всего лишь за два вечера в неделю, которые я должна буду посвящать только ему. Коль скоро со стороны Сен-Фона я не предвидела никаких препятствий, я не нашла причин отказать Бельмору и сказала, что буду рада служить столь приятному господину, добавив, как бы между прочим, что предлагаемой им суммы недостаточно даже для того, чтобы покрыть расходы на ужины. Граф молча выслушал мои слова, удвоил ставку и, кроме того, согласился оплачивать все дополнительные и непредвиденные расходы, которые, кстати, обещали быть немалыми: в каждый свой визит распутник желал иметь трех великолепных свежих женщин, чьи тела он намеревался терзать сам или же наблюдать за пытками, и такое же число маленьких мальчиков; после их убийства он собирался еще два или три часа потешиться со мной наедине и только после этого покинуть мой дом. Таковы были его условия, и сделка состоялась. Не считая Нуарсея и Сен-Фона, я знала немногих мужчин, столь развращенных как граф Бельмор. Все в нем было развращено до крайности: и темперамент, и вкусы, и принципы. Его необыкновенно злодейское воображение не давало ему покоя и заставляло его придумывать вещи, превосходящие по чудовищности все, что я до сих пор видела, о чем слышала и втайне мечтала. - Богатое воображение, которым ты восхищаешься во мне, Жюльетта, - сказал он мне однажды, - это как раз то, что покорило меня в тебе: я редко встречал в женщине столько сладострастия, столько фантазии и энергии, и ты, наверное, заметила, что самые сладкие удовольствия я получаю с тобой в те минуты, когда каждый из нас дает полную свободу своей фантазии, когда мы оба стремимся к таким мерзким утехам, которые, к сожалению, осуществить невозможно. Ах, Жюльетта, как восхитительны удовольствия, рождающиеся в воображении, и как счастлив тот, кто неотступно следует за его прихотливыми образами! Да, милый ангел, как жаль, что людям не дано знать, что бурлит, что рождается у нас в голове в минуты высшего, неземного вдохновения, когда наши страстные, пылающие души погружаются в пучину самой гнусной похоти! Какие восторги мы испытываем, когда, возбуждая друг друга, творим призраков, которые начинают плодиться сами до бесконечности, как неистово мы ласкаем, как лелеем и холим их, окружаем множеством отвратительных подробностей! Вся земля в нашей власти в такие чудные мгновенья, ни одна живая тварь не смеет противиться нам, и каждая из них по-своему доставляет нам удовольствие, каждая утоляет одну из бесчисленных прихотей нашего кипящего воображения. Мы опустошаем планету и вновь заселяем ее новыми тварями, и опять приносим их в жертву; мы способны на любое злодейство, и мы совершаем их, не пропуская ни одного; мы порождаем бесчисленные ужасы и умножаем их во сто крат, все самые чудовищные злодеяния в мире, внушенные самыми мрачными духами ада и тьмы, меркнут перед теми, что зреют в нашей голове... "Счастливы люди, - сказал Ламеттри, - которые благодаря своему безудержному воображению постоянно живут предчувствием удовольствий!" Знаешь, Жюльетта, порой мне кажется, что самая безумная реальность недостойна образов, в которые мы ее облекаем, и я думаю, что мы получаем много больше наслаждения от того, что мы не имеем, нежели от того, что держим в руках: вот твой божественный зад, Жюльетта, я могу трогать его, любоваться его красотой, но воображение мое - творец, более вдохновенный, чем Природа, и мастер, более искусный, чем она, - рисует мне другие зады, которые еще прекраснее твоего, и мое удовольствие, испытываемое от этой иллюзии, стократно превосходит то, что готова предоставить мне живая реальность. Красота, которую ты мне предлагаешь, - всего лишь красота, а воображение предлагает мне настоящее великолепие; с тобой я могу делать только то, что доступно любому другому смертному, а с предметом, рожденным в моем мозгу, я сделаю то, что не приснится и богам. Неудивительно, что с таким воображением граф оказывался во власти необыкновенно сумасбродных порывов